Владычица магии

Глава 20

Утро только занималось, когда Моргейна потихоньку выскользнула из Дома дев и побежала в болота за Озером. Она обогнула Холм и вышла в небольшой лесок; если посчастливится, она отыщет то, что ей нужно, прямо здесь, не углубляясь в туманы.

А что именно ей нужно, Моргейна отлично знала: один-единственный корешок, затем кора с одного кустарника и две разные травы. Все это не составляло труда найти на Авалоне. Можно было, конечно, взять их из кладовой в Доме дев, но тогда ей пришлось бы объяснять, зачем, а Моргейна предпочла бы избежать этого. Ни к чему ей поддразнивания и сочувствие товарок, лучше она сама все отыщет. Девушка неплохо разбиралась в травах и знала ремесло повитухи. К чему ей полагаться на кого-то еще, если все можно сделать самой?

Одна необходимая ей трава росла в садах Авалона, Моргейна загодя сорвала втайне, сколько нужно. Что до остальных, за ними придется отправиться в леса. Моргейна зашла уже довольно далеко, прежде чем осознала, что в туманы так и не углубилась. Оглянувшись, девушка поняла, что забрела в неведомую ей область Авалона. Что за безумие! Она прожила на Авалоне больше десяти лет, она знает здесь каждый бугорок и холм, каждую тропку и едва ли не каждое дерево. Быть того не может, чтобы она заблудилась на Авалоне, и, однако же, это правда: она забрела в густую чащу, где старые деревья смыкались теснее, нежели ей доводилось когда-либо видеть, и повсюду росли кусты и травы, которых она отродясь не встречала.

Возможно ли, чтобы она случайно забрела в туманы, сама того не ведая, и теперь находится на большой земле, окружившей Озеро и Остров? Нет, Моргейна мысленно восстановила каждый шаг своего пути. Никаких туманов не было. В любом случае Авалон — почти что остров, выйди она за его пределы, она оказалась бы на берегу Озера. Да, существовала потаенная конная тропа, проложенная по твердой земле, но отсюда до нее далеко.

Даже в тот день, когда они с Ланселетом повстречали в туманах Гвенвифар, их окружали болота, а вовсе не лес. Нет, она не на острове Монахов и не на большой земле — разве что в ней вдруг пробудилась магическая способность ходить через Озеро точно посуху. И не на Авалоне. Моргейна посмотрела вверх, пытаясь определить, где находится, по солнцу, но солнца так и не увидела: день стоял в разгаре, однако свет — мягкое сияние в небесах — струился словно отовсюду одновременно.

Девушка похолодела от страха. Итак, этот мир ей вообще не знаком. Возможно ли, что в пределах магии друидов, изъявшей Авалон из мира, есть еще некая неведомая страна, сфера вокруг Авалона или за Авалоном? Глядя на раскидистые деревья, на древние дубы и орешник, на папоротник и иву, она понимала: да, этого мира она в жизни своей не видела. Совсем рядом рос в одиночестве сучковатый, искривленный дуб, такой древний, что и представить невозможно, — уж его бы Моргейна не пропустила. Уж, конечно же, дерево настолько старое и внушительное друиды объявили бы священным. «Ради Богини! Да где же я?»

Но, куда бы она ни попала, оставаться здесь Моргейна вовсе не собиралась. Либо она будет блуждать до тех пор, пока снова не окажется в знакомой ей части мира и не отыщет какую-нибудь веху, указующую путь назад, туда, куда ей надо, либо она дойдет до того места, где начинаются туманы, и сможет вернуться домой этим способом.

Девушка медленно пробиралась вперед сквозь густеющую чашу. Впереди вроде бы виднелся просвет: к нему-то она и шла. Вокруг прогалины густо рос орешник — ни одного из этих кустов, как подсказывал Моргейне инстинкт, никто и никогда не касался, — даже металл друидического ножа, срезающий «волшебные лозы», с помощью которых можно отыскать воду, спрятанное сокровище или яды. На Авалоне имелась ореховая роща, однако тамошние кусты Моргейна знала: много лет назад, по-перву обучаясь таким вещам, она сама срезала там «волшебную лозу». Это — совсем иное место. На краю рощицы она приметила заросли одной из необходимых ей трав. Ну что ж, отчего бы не взять, что нужно, прямо здесь: в конце концов, не зря же она сюда попала! Моргейна опустилась на землю, соорудила из юбки что-то вроде подстилки под колени и принялась выкапывать корень.

Дважды, пока девушка рылась в земле, ей померещилось, будто за нею наблюдают; она вроде как спиною ощутила легкое покалывание — всем, кто живет среди диких тварей, это чувство знакомо. Но стоило ей поднять глаза — и, хотя среди деревьев словно бы промелькнула тень, чужака девушка не увидела.

В третий раз Моргейна крепилась до последнего, так и не поднимая глаза и внушая себе, что никого рядом нет. Она вырвала растение из земли и принялась очищать корень, шепча подобающее в таких случаях заклятие: моля Богиню возвратить жизнь вырванной траве, чтобы, при том что один кустик она забрала, на его месте неизменно вырастали другие. Но ощущение чужого присутствия усиливалось, и наконец Моргейна подняла взгляд. На опушке леса, едва различимая в тени деревьев, стояла женщина, внимательно наблюдая за нею.

То не была одна из жриц, ее Моргейна никогда прежде не видела. На ней было неброское серо-зеленое платье — цвета ивовых крон, когда на исходе лета листва увядает и блекнет, и что-то вроде темного плаща. На шее поблескивало золото. В первую минуту Моргейна подумала, что перед нею — женщина из низкорослого смуглого племени, вместе с которым она дожидалась исхода поединка с Королем-Оленем. Но держалась незнакомка совсем иначе, нежели этот затравленный народец, — величественно, как жрица или даже королева. Моргейна даже представить не могла, сколько незнакомке лет, но, судя по глубоко посаженным глазам и морщинкам вокруг них, женщина была немолода.

— Что ты делаешь, Моргейна Волшебница?

По спине девушки пробежал холодок. Откуда незнакомке известно ее имя? Однако девушка скрыла страх — в число умений жриц входило и такое — и молвила:

— Раз тебе ведомо мое имя, госпожа, стало быть, ты и сама видишь, чем я занята.

Моргейна решительно отвела взгляд от темных, неотрывно устремленных на нее глаз, и вновь принялась счищать кожицу. Спустя какое-то время она подняла голову, отчасти надеясь, что незнакомка исчезла так же мгновенно, как и появилась, но та стояла на прежнем месте, бесстрастно наблюдая за занятием собеседницы. Задержав взгляд на перепачканных ладонях девушки и на обломанном при выкапывании ногте, женщина молвила:

— Да, я вижу, что ты делаешь, и знаю, что ты задумала. Но почему?

— Но тебе что до этого?

— В глазах моего народа жизнь бесконечно ценна, — отозвалась женщина, — хотя и рожаем, и умираем мы не так просто, как ваше племя. Однако дивлюсь я тому, что ты, Моргейна, из королевского рода Древних и, стало быть, мне дальняя родня, тщишься изгнать из чрева единственное дитя, что тебе суждено когда-либо родить.

Моргейна судорожно сглотнула. С трудом поднялась на ноги, стыдясь перепачканных землею рук, и полуочищенных корешков в ладони, и измятой от сидения на влажной грязи юбки, — ни дать ни взять гусятница перед Верховной жрицей.

— С чего ты взяла? — вызывающе отпарировала девушка. — Я еще молода. Откуда тебе знать, что, если я избавлюсь от этого ребенка, я не рожу дюжины других?

— Я и позабыла: к тем, в ком кровь фэйри разбавлена, Зрение приходит увечным и неполным, — отозвалась незнакомка. — Я видела, тем и удовольствуйся. Подумай дважды, Моргейна, прежде чем отвергать то, что Богиня послала тебе от Короля-Оленя.

Нежданно-негаданно Моргейна вновь разрыдалась.

— Я не хочу! — всхлипывала она. — Я этого не хотела! Почему Богиня так со мной обошлась? Если ты пришла от нее, так отвечай, слышишь!

Незнакомка грустно поглядела на нее.

— Я не Богиня, Моргейна, и даже не ее посланница. Мой народ не знает ни богов, ни богинь, но лишь грудь нашей матери, что у нас под ногами и над головой, от нее мы пришли, к ней мы уходим, когда истекает наш срок. Потому ценим мы жизнь и скорбим при виде того, как ее губят. — Женщина шагнула вперед и отобрала корень у Моргейны. — Тебе это не нужно, — промолвила она, отбрасывая растение в сторону.

— Как тебя звать? — воскликнула Моргейна. — Что это за место?

— На своем языке ты мое имя произнести не сможешь, — промолвила незнакомка, и внезапно Моргейна задумалась, а на каком, собственно, наречии они беседуют. — Что до места, это заросли орешника, и оно то, что оно есть. Здесь пролегает путь в мои края, а вон та тропа, — дама указала рукой, — выведет тебя домой, на Авалон.

Моргейна посмотрела в указанном направлении. Да, там и впрямь вилась тропа, юная жрица могла поклясться, что, когда она только вступила в заросли, никакой дороги здесь и в помине не было.

А дама по-прежнему стояла с нею рядом. От нее исходил странный, неведомый аромат: не едкий запах немытого тела, как от престарелой жрицы Племени, но смутное, нездешнее благоухание, точно от незнакомой травы или листвы, — ни на что не похожее, свежее, чуть горьковатое. И, точно под воздействием ритуальных трав, пробуждающих Зрение, Моргейна почувствовала, будто глаза ее, силой неких чар, видят больше, нежели обычно: как если бы вещи заурядные и повседневные внезапно обрели новизну и ясность.

— Ты можешь остаться здесь, со мною, если хочешь, — проговорила дама негромко и завораживающе. — Я погружу тебя в сон, так что ты произведешь на свет дитя, даже не почувствовав боли, я заберу его, ибо источник жизни в нем обладает немалой силой, и проживет он дольше, нежели среди твоих собратьев. Ибо прозреваю я, что за судьба ждет его в твоем мире: он станет пытаться творить добро и, как большинство твоих соплеменников, причинит лишь вред. Но здесь, в земле моего народа, жить ему назначено долго, очень долго — ты бы, пожалуй, сказала, что вечно, — и, возможно, станет он у нас чародеем или заклинателем среди деревьев и диких тварей, коих рука человеческая вовеки не укрощала. Оставайся здесь, маленькая, отдай мне младенца, что тебе немил, и возвращайся к своему народу, зная, что дитя твое здесь счастливо и ничто ему не угрожает.

На Моргейну вдруг повеяло смертным холодом. Она поняла, что женщина эта — не вполне человек; ведь и в ее собственных жилах течет толика древней эльфийской крови, Моргейна Волшебница, иначе говоря, Моргейна из народа фэйри, — так некогда дразнил ее Ланселет. Жрица вырвала руку у женщины-фэйри и помчалась со всех ног к указанной ею тропе — она бежала, бежала что есть мочи, точно за нею гнался жуткий демон.

— Тогда избавься от ребенка или задуши его при рождении, Моргейна Волшебница, ибо у каждого в твоем народе — своя судьба, а что за участь ждет сына Короля-Оленя? — прокричала ей вслед незнакомка. — Королю должно умереть, и в свой черед он будет повержен… — Но Моргейна нырнула в туманы, и голос угас, жрица мчалась вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь, дикий шиповник цеплялся за ее одежду и норовил задержать; охваченная паникой, она все бежала и бежала, пока не вырвалась из туманов в слепящий солнечный свет и тишину, пока не поняла, что вновь стоит на знакомом берегу Авалона.

И вновь настала ночь темной луны. Авалон укрыли туманы и летняя хмарь, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны так, как если бы от них зависели токи ее собственной крови. Какое-то время она молча расхаживала по дому, а затем приказала одной из жриц:

— Принеси мою арфу.

Вивиана уселась, установила на колене инструмент из светлого ивового дерева, и принялась рассеянно пощипывать струны; ни потребности, ни желания слагать музыку она не испытывала.

Когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана поднялась и взяла крохотный светильник. Из соседней комнаты подоспела жрица-прислужница, но Вивиана лишь покачала головой, ни слова не говоря, и жестом велела ей возвращаться в постель. Бесшумно, точно призрак, Вивиана направилась по тропе к Дому дев и, ступая тише кошки, проскользнула внутрь.

Она отыскала комнату, где спала Моргейна, подошла к кровати и глянула на лицо спящей — столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под черными ресницами пролегли темные круги, вроде синяков, а края век покраснели, точно засыпала Моргейна в слезах.

Подняв светильник повыше, Вивиана долго разглядывала свою юную родственницу. Она любила Моргейну так, как никогда не любила ни Игрейну, ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; как никогда не любила ни одного из мужчин, что делили с ней ложе одну-единственную ночь или несколько месяцев. И даже к Вране, которую она готовила в жрицы с семилетнего возраста, она так не привязалась. Только раз в жизни довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, когда каждый вздох дорогого существа ввергает в агонию, — любовь к дочери, которую она родила в первый год после своего посвящения в жрицы; девочка не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в последний раз, Вивиана предала земле; ей самой в ту пору шел лишь пятнадцатый год. С того мгновения, как она взяла дочь на руки и вплоть до той минуты, как слабенький младенец испустил дух, Вивиана жила и дышала в каком-то самозабвенном бреду любви и боли, как если бы ненаглядное дитя было частью ее собственного тела, как если бы каждое мгновение отпущенных девочке довольства или муки она переживала сама. С тех пор, казалось, минула целая жизнь, никак не меньше, и Вивиана знала: та женщина, которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена в зарослях орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла от крохотной могилки, — совсем другая, она чужда всем человеческим чувствам. Она добра, да, всем довольна, порою даже счастлива, но не та, прежняя, нет. Она и сыновей своих любила, но спокойно мирилась с мыслью о том, чтобы отдать младенца приемной матери.

Да, она позволила себе отчасти привязаться к Вране… но порою, в сокровеннейших глубинах своего сердца, Вивиана чувствовала, что в обличий ребенка Игрейны Богиня возвратила ей ее собственную умершую дочку.

«Вот теперь она плачет, и каждая слезинка выжигает мне сердце. Богиня, ты даровала мне эту девочку, позволив любить ее, и однако же я должна обречь ее на эту муку… Весь род людской страждет, и сама Земля стонет, ибо тяжка участь ее сыновей. Наши страдания приближают нас к тебе, Матерь Керидвен…» Вивиана поспешно поднесла руку к глазам и встряхнула головой, так что одна-единственная слезинка исчезла бесследно. «Она тоже дала обет принимать неизбежное, ее страдания еще и не начались».

Моргейна заворочалась, повернулась на бок, и Вивиана, вдруг испугавшись, что спящая проснется и ей вновь предстоит встретить обвиняющий взгляд этих глаз, быстро выскользнула из комнаты и неслышно возвратилась в свою обитель.

Вивиана прилегла и попыталась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже ближе к утру по стене проплыла тень; в предрассветных сумерках жрица разглядела лицо, то была Смерть, она ждала Вивиану в обличий оборванной старухи в лохмотьях мглы.

«Матерь, ты пришла за мной?»

«Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, чтобы ты не забывала: я жду тебя, как и всех прочих смертных…»

Вивиана зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, в углу было темно и пусто.

«Воистину, ныне нет нужды напоминать мне, что она меня ждет…»

Она лежала молча и терпеливо ждала, как была приучена, пока наконец в комнату не проник рассветный луч. Она выждала еще немного, потом оделась, но завтракать не стала: ей предстояло воздерживаться от еды, как подобает после ночи темной луны, до тех пор, пока в вечернем небе не покажется тонкий серп месяца. И только тогда она позвала жрицу-прислужницу и приказала:

— Приведи ко мне госпожу Моргейну.

При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница облачилась в одежды жрицы высшего чина, уложила заплетенные волосы в высокую прическу, а у пояса ее на черном шнурке висит маленький серповидный нож. Губы Вивианы изогнулись в сдержанной улыбке. Жрицы поприветствовали друг друга, и, усадив Моргейну рядом с собою, Владычица молвила:

— Ныне дважды омрачалась луна, поведай мне, Моргейна, оживил ли Увенчанный Рогами, Владыка Рощи, твое чрево?

Моргейна быстро вскинула глаза: так смотрит попавший в капкан перепуганный зверек.

— Ты сама велела мне поступать по собственному усмотрению. Я изгнала плод, — гневно и вызывающе выпалила юная жрица.

— Нет, не изгнала, — возразила Вивиана, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и бесстрастно. — Зачем ты мне лжешь? Я говорю, что ты этого не сделаешь.

— Еще как сделаю!

Вивиана ощущала в молодой женщине скрытую силу, на мгновение, стремительно поднявшись со скамьи, Моргейна вдруг сделалась словно выше ростом и внушительнее. Впрочем, этой жреческой уловкой Владычица тоже владела в совершенстве.

«Она превзошла меня, я более не внушаю ей благоговейного страха». И тем не менее, призвав на помощь все свое былое влияние, она произнесла:

— Не сделаешь. Королевскую кровь Авалона отвергать не должно.

Внезапно Моргейна рухнула на пол, и на краткий миг Вивиана испугалась, что юная жрица неудержимо разрыдается.

— Зачем ты так со мною поступила, Вивиана? Зачем ты так обошлась со мною? Я-то думала, ты меня любишь! — Лицо ее исказилось, хотя глаза были сухи.

— Богине ведомо, дитя, я люблю тебя так, как в жизни не любила никого другого, — твердо произнесла Вивиана, чувствуя, как в сердце вонзается нож. — Но когда я привезла тебя сюда, я тебе сказала: придет время, когда ты, возможно, возненавидишь меня так же сильно, как любила тогда. Я — Владычица Авалона, мне нет нужды оправдываться в собственных поступках. Я делаю то, что должна, не больше, не меньше; придет день, когда так будет и с тобою.

— Этот день не придет никогда! — выкрикнула Моргейна. — Ибо здесь и теперь я говорю тебе: в последний раз ты навязывала мне свою волю и играла со мной, точно с балаганной куклой! Никогда больше тому не бывать — никогда!

Голос Вивианы звучал ровно — голос обученной жрицы, что сохраняет спокойствие даже тогда, когда небеса вот-вот обрушатся на ее голову.

— Берегись, Моргейна, меня проклиная, слова, брошенные в гневе, обладают дурным свойством исполняться тогда, когда менее всего тебе милы.

— Проклинать — тебя? Я о том и не помышляла, — быстро возразила Моргейна. — Но более я тебе не игрушка и не забава. Что до ребенка, ради которого ты сдвинула с места небеса и землю, я рожу его не на Авалоне, дабы не радовалась ты деяниям рук своих!

— Моргейна… — промолвила Вивиана, протягивая молодой женщине руку, но Моргейна отпрянула назад. И в наступившей тишине произнесла:

— Да поступит с тобою Богиня так, как ты обошлась со мной, Владычица.

И, не произнеся более ни слова, Моргейна развернулась и вышла из комнаты, не дожидаясь разрешения. Вивиана застыла на месте, точно прощальные слова юной жрицы и впрямь заключали в себе проклятие.

Когда же наконец к ней вновь вернулась способность мыслить ясно, Вивиана призвала к себе одну из жриц. День уже клонился к вечеру, и в западном небе показался месяц: тончайший срез луны, хрупкий, с серебряным краем.

— Вели моей родственнице, госпоже Моргейне, явиться ко мне без промедления, я не давала ей разрешения удалиться.

Жрица ушла и долго не возвращалась; уже стемнело, и Вивиана приказала другой прислужнице принести снеди, дабы утолить наконец голод, когда возвратилась первая посланница.

— Владычица, — произнесла она, кланяясь. Лицо ее было белым как полотно.

В горле у Вивианы стеснилось, и в силу неведомой причины она вспомнила, как давным-давно одна из жриц, во власти безысходного отчаяния, произведя на свет нежеланное дитя, повесилась на собственном поясе на дубу в священной роще. «Моргейна! Не об этом ли предостерегала меня Старуха Смерть? Неужто она способна наложить на себя руки?»

— Я приказывала привести ко мне госпожу Моргейну, — пересохшими губами проговорила она.

— Владычица, я не в силах.

Вивиана поднялась с места, лицо ее внушало ужас. Молодая жрица отпрянула назад так стремительно, что едва не упала, наступив на собственную юбку.

— Что с госпожой Моргейной?

— Владычица, — пролепетала молодая женщина. — Она… ее нет в комнате, и я повсюду о ней спрашивала. А в спальне ее я нашла… нашла вот это. — Жрица протянула Вивиане накидку, тунику из оленьей кожи, серебряный полумесяц и маленький серповидный нож, врученный Моргейне при посвящении. — А на берегу мне сказали, что она призвала ладью и уплыла на большую землю. Гребцы решили, она отбыла по твоему приказу.

Вивиана глубоко вдохнула и забрала у прислужницы нож и полумесяц. Поглядела на расставленную на столе снедь, и тут на нее накатила неодолимая слабость. Владычица села, поспешно откусила хлеба, запила его водою из Священного источника. И наконец промолвила:

— Твоей вины в том нет. Прости, что я говорила с тобою резко.

Вивиана встала, держа в руке маленький нож Моргейны, и впервые в жизни, глядя на пульсирующую у запястья вену, подумала, как легко провести по ней лезвием, а потом смотреть, как струей вытекает жизнь. «Вот тогда бы Старуха Смерть пришла за мной, а не за Моргейной. Если ей нужна кровь, пусть забирает мою». Но Моргейна оставила нож, она не повесится и вены себе не взрежет. Конечно же, она отправилась к матери — за советом и утешением. В один прекрасный день Моргейна вернется, а если нет — все в руках Богини.

Снова оставшись в одиночестве, Вивиана вышла из дома и в бледном мерцании народившейся луны поднялась по тропе к своему зеркалу.

«Артур коронован и провозглашен королем, — думала она, — свершилось все, ради чего я трудилась последние двадцать лет. Однако же вот я одна: брошена, осиротела. Да свершится надо мною воля Богини, но только дозволь мне еще раз взглянуть в лицо моей дочери, моего единственного дитяти, прежде чем я умру, дозволь мне узнать, что с нею все будет хорошо. Матерь, заклинаю тебя твоим именем».

Но поверхность зеркала явила взгляду лишь безмолвие и тени, а позади и одновременно пронзая их насквозь, блестел меч в руках ее родного сына, Балана.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

«Приземистые смуглые гребцы на меня даже не взглянули толком, они привыкли, что Вивиана приходит и уходит в одежде по своему выбору, любой поступок жрицы в их глазах был вполне оправдан. Ни один не дерзнул заговорить со мною, что до меня, я упорно глядела в сторону внешнего мира.

Я могла бы бежать с Авалона по тайной тропе. А так, раз я воспользовалась ладьей, Вивиана непременно у знает, что я уехала… но даже себе самой я боялась признаться, какой страх внушает мне тайная тропа: что, если дорога уведет меня не к большой земле, а в ту неведомую страну, где растут невиданные цветы и деревья, не тронутые рукой человеческой, и вовеки не светит солнце, а насмешливый взгляд женщины-фэйри насквозь пронзает мне душу. Травы и сейчас были при мне, в крохотном мешочке у пояса, но, едва ладья, направляемая безмолвными веслами, вошла в марево над Озером, я развязала мешочек и высыпала содержимое в воду. Мне померещилось, будто под водой что-то блеснуло, точно мимолетная тень… не то золото, не то драгоценный камень, но я отвернулась: ведь гребцы ждали, чтобы я призвала туманы.

Отвергнутый мною Авалон остался позади, прекрасный Остров сиял в рассветных лучах, но я не обернулась, чтобы взглянуть в последний раз на Холм или кольцо камней.

Я не буду более орудием в руках Вивианы, не дам брату сына во исполнение некоего тайного замысла Владычицы Озера. Почему-то я ни на минуту не сомневалась в том, что разрешусь сыном. Знай я, что произведу на свет девочку, я бы осталась на Авалоне и подарила Богине дочь — дочь, которую должна была ее святилищу. Никогда за все последующие годы не переставала я жалеть о том, что Богиня послала мне сына, а не дочь, которая служила бы ей в храме и священной роще.

И вот в последний раз, как мне тогда казалось, произнесла я слова заклятия, и туманы отступили, и мы пристали к берегу Озера. Мне казалось, я пробуждаюсь от долгого сна. Некогда, впервые увидев Авалон, я спросила:» А он настоящий?», и Вивиана ответила мне:» Куда более настоящий, чем любое другое место «. Но теперь остров утратил реальность. Я глядела на унылые тростники и думала: вот это — настоящее, а годы, проведенные на Авалоне, лишь сон, не более; сон померкнет и растает, и я наконец проснусь.

Шел дождь, холодные капли с плеском падали в Озеро. Я накинула на голову капюшон плотного плаща, ступила на самый что ни на есть настоящий берег, мгновение помедлила, глядя, как ладья вновь растаяла в туманах, и решительно повернула прочь.

Я твердо знала, куда направлюсь. Не в Корнуолл, нет, хотя всей душой тосковала я по земле моего детства, и протяженным каменным кряжам, уходящим далеко в темное море, и по глубоким, тенистым лощинам между сланцевыми утесами, и по любимой, полузабытой береговой линии Тинтагеля. Игрейна с радостью приняла бы меня. Но она жила в покое и благоденствии в пределах монастырских стен, и мне не хотелось ее тревожить. Не помышляла я и о том, чтобы отправиться к Артуру, хотя я ни минуты не сомневалась в том, что он пожалеет и приютит меня.

Богиня навязала нам свою волю. И я тоже отчасти сожалела о том, что произошло тем утром: то, что мы совершили как Бог и Богиня, было предписано обрядом, но то, что случилось на рассвете, произошло ради нас двоих. Но и здесь все вышло так, как угодно Богине. Лишь человеческий род различает родство и узы крови, звери ничего подобного не ведают, а, в конце концов, мужчина и женщина тоже принадлежат к звериному царству. Но ради Артура я все сокрою, он вовеки не узнает о том, что зачал сына, совершив то, что в его представлении страшный грех.

Что до меня, я среди священников не воспитывалась и страха перед ними не испытываю. Дитя в моем чреве — это я решила твердо — зачато не смертным мужем. Его послал мне Увенчанный Рогами, как то и подобает в случае первого ребенка посвященной жрицы.

И я направилась на север, не устрашись долгого пути через болота и топи, и добралась наконец до королевства Оркнейского и прибыла к родственнице моей Моргаузе».