Владеющий (СИ)

Глава 20

Волхв решил внести ясность в этот вопрос.

— Память человеческая базируется как на материальной матрице — в мозге, так и на тонкоматериальной — в душе. Вот почувствовал определённый запах, и память мозга подсовывает определённую картинку, сюжет, которые были связаны в прошлом с этим ароматом. То есть, в мозге есть отделы, которые служат архивами для фиксации похождений личности в текущей земной жизни. Человек может поделиться с другими людьми принадлежащей ему информацией, своим опытом, разными способами: устно, письменно, посредством живописи, музыки или другого вида искусства. Создавая те или иные образы в головах своих учеников, наставник обучает их тому, что сам успел понять в этой жизни. А память души — это память всех воплощений, это архив эмоций. По вспомнившейся эмоции воспроизводится прошедшее событие.

— Значит, если душа скинула свою самую грубую оболочку — физическое тело, и ушла в более высокий мир, память о прожитой жизни остаётся при ней?

— Душа — это невидимая тонкая энергия, это как бы вставленные одна в другую тонкоматериальные оболочки, наподобие матрёшки. Когда они вставлены в биологическое тело, тогда появляется человек. Вот заполнила собою душа тело новорождённого, и одновременно наполнила его и памятью своей. А где именно хранятся эти нестираемые файлы, знаешь?

— Слышал, в ДНК каждой клетки.

— Если точнее, то в тонкоматериальных спиралях ДНК. Ваши учёные через микроскопы пока что видят только две материальные спирали. На самом деле их двенадцать, есть ещё десять, сотканных из электромагнитной энергии.

— Изымаются память и энергия в обратном порядке?

— Да. Ты же знаешь, как меняется человеческий облик во время смерти. Только что был жив, пусть не здоров, но вот появились конвульсии, предсмертная агония — это душа забирает всю свою энергию и память, и всё, перед тобой не человек — отжившая своё биологическая оболочка, сброшенный костюм. Уже через секунду душа смотрит сверху на оставленное тело и начинает вспоминать, что заходила-то на время.

— Да, хоть процесс этот — метафизический, но по обострившимся чертам лица, по другим еле уловимым признакам даже неискушённый наблюдатель понимает, что произошло непоправимое.

— Память о текущей жизни стирается с распадом тела, мозга, но ведь не вся?

— Да, частично. То, что не имеет большого значения, не переносится в память души. Астральное тело какое-то время помнит многие проблемы и болячки биологического, но постепенно теряет эту информацию. В ещё более тонких телах-оболочках записываются только самые важные факты, вехи прошедшей жизни.

— Значит так, весь свой земной опыт можешь передать своим детям, тот, который был накоплен до их рождения, а тот, который ты получил незадолго до смерти, тоже не пропадает? То, что иногда знаешь только ты один.

— Сохранишь в душе и передашь потом в следующее посещение, но это будет передача напрямую самому себе, не через гены. Родишься, будешь учиться владеть новым телом, а в подсознании своём уже имеешь опыт многих жизней, за плечами большая или меньшая часть пути Домой.

Влад вдруг вспомнил мгновения, которые отпечатались в памяти навечно. На учебном аэродроме шли обычные полёты, курсанты осваивали новый для себя тип самолёта — морально устаревший, но всё ещё способный на многое, реактивный истребитель. Влад, после предполётной подготовки, подошёл к своему МиГу за полчаса до вылета, но тот был приподнят на трёх винтовых домкратах — два под крыльями, третий под передней частью фюзеляжа, и явно не готов к полётам. Техники подключили к самолёту шланги с гидравлической жидкостью, электропитание и гоняли шасси, проверяя, как оно убирается и выпускается.

— Приветствую вас! Что с аппаратом?

— Вчера выпустил шасси не сразу, с некоторой заминкой, командир эскадрильи на нём летал, дал команду — проверить. Подвесили — работает как часы. Сейчас снимем с домкратов, к вылету без задержки самолёт будет готов.

— Хорошо, спасибо.

Действительно, за пять минут до планируемого вылета Влад уже сидел в кабине, пристегнул ремни парашюта, катапультного кресла, подключился к кислородной системе, переговорному устройству и запросил разрешение на запуск. За спиной послышался свист, а позднее и утробное урчание реактивного двигателя, работающего на переходных режимах. Закрыв фонарь, посмотрел на авиатехника и двинул вперёд поднятой рукой, предупреждая о выруливании, тот кивнул, отдавая честь.

— Ну, всё, погнали, — осторожно вырулив со стоянки, истребитель стремительно покатился по рулёжной полосе к началу взлётно-посадочной, — успеваю, всё по графику. Влад занял исполнительный старт, запросил взлёт, получив утвердительный ответ, вывел двигатель на максимальные обороты и отпустил рычаг тормозов. Его вдавило в спинку кресла, а колёса шасси всё быстрее начали отсчитывать стыки между бетонными плитами ВПП (взлётно-посадочной полосы). Ноги на педалях руля направления выдерживают курс разбега, скорость набрана, ручка управления взята чуть на себя, самолёт приподнял нос, и уже через несколько секунд оторвался от земли. Взлетел. Хоть посадка и более сложный элемент полёта, но во время взлёта у пилотов пульс всегда выше. Наверное потому, что на малой высоте и скорости остаётся не много шансов избежать неприятностей в случае отказа техники. Убрав шасси и закрылки, Влад с набором высоты направил истребитель в пилотажную зону. Сегодня предстояло выполнить комплекс фигур сложного пилотажа (в народе он обычно высшим называется). Влад подключил шланг своего противоперегрузочного костюма к штуцеру пневмосистемы самолёта, доложил о прибытии в зону и начал выполнять задание. Перегрузки, накатывавшие при выполнении фигур, на втором году обучения воспринимались уже вполне привычно, хотя дыхание всё же становилось более частым и поверхностным, а поле зрения сужалось, обрамлённое тёмно-серо-зеленоватой пеленой. Чтобы кровь не отливала от мозга к ногам, срабатывал противоперегрузочный костюм — сжимал ноги и нижнюю часть туловища. Петля, боевой разворот, переворот, восходящая спираль, бочка, крутые виражи… всё, пора возвращаться на базу. Дойдя до аэродрома, Влад запросил посадку, занял высоту 500 метров, вошёл в круг и в районе третьего разворота опустил вниз рукоятку выпуска шасси, правая стойка… не выходила. На приборной доске, на индикаторе положения шасси, на фоне силуэта самолётика горели две зелёные лампочки, символизировавшие левую и носовую стойки, правая горела красным цветом. Влад сразу же проконтролировал выпуск по механическим индикаторам — полосатым бело-красным штырькам, выходящим из крыла, в случае нормального выхода шасси. Если видны все четыре красные полоски — стойка вышла полностью. На левом крыле, на «солдатике» чётко просматривались четыре полосы, на правом … то ли полные четыре, то ли не совсем. Влад доложил по радио руководителю полётов: «Вышка, девятнадцатый, не вышла полностью правая стойка». После некоторой паузы тот ответил: «Девятнадцатый, пройди над полосой на 100 метрах». Влад снизился до указанной высоты и пролетел параллельно взлётно-посадочной полосе поближе к командно-диспетчерскому пункту, показывая самолётное брюхо.

— Убери шасси, девятнадцатый!

— Понял, шасси убрано, красные (лампочки) горят.

— Девятнадцатый, а теперь выпусти аварийно, вручную. Заходи по большому кругу.

В кабине, по бортам на уровне бёдер, прикреплены и законтрены рукоятки аварийного выпуска шасси, две скобы, выкрашенные в ярко-красный цвет. Влад взялся рукой за левую, провернул её, вырывая из пут контровочной проволоки и потянул на себя, послышался приглушённый стук — левая вышла. Правой рукой проделал ту же процедуру, но контровку не сразу удалось порвать, техники не пожалели применить проволоку потолще. Правой скобой сбрасывались с замков носовая и правая стойки шасси — усилие для этого требовалось заметно больше. Влад содрал до крови кожу на руке и рванул на себя скобу.

— Ну… давай, выходи! — через мгновение послышался двойной приглушенный стук, — всё, есть!

На индикаторе светились зелёным все три лампы.

— Вышка, девятнадцатый, шасси выпустил, зелёные горят.

— Молодец, заходи на посадку девятнадцатый.

Влад почувствовал, как комбинезон прилип к мокрой спине.

— Дааа, не очень-то хотелось бы катапультироваться, а ведь могли приказать, не выйди правая лапка. Тут тепло, не дует, а туда, наружу, выстрелишься навстречу ветру, на скорости пятьсот километров в час и жди, раскроется ли парашют, приземлишься ли на провода или деревья…

— Девятнадцатый понял, посадку разрешили.

Выполнив четвёртый разворот Влад, глядя через бронестекло на ВПП, понял, что заходит ниже нормальной глиссады. Прибавив оборотов двигателю, увеличил скорость, но всё же к моменту выравнивания подошёл по более пологой траектории. Коснулся полосы мягко, но на повышенной скорости и вот тут допустил небольшую небрежность, из-за которой в авиации часто и случаются трагедии. Зная, что надо быстрее начинать торможение, чтобы успеть погасить скорость, он резковато опустил нос истребителя в горизонтальное положение. Из-за этого амортизационная стойка носового колеса шасси сжалась больше чем обычно и при обратном ходе подбросила нос самолёта вверх. На самом деле угол подъёма носовой части не был катастрофичным, но из кабины всё выглядело так, что казалось, будто самолёт взмыл высоко в небо — нос заслонил собой весь горизонт, видна была только синь небесная. Ну и конечно рефлекс сработал, автоматически ручку управления — от себя, чтобы не уйти далеко от земли, и опять носовая стойка сжалась при встрече с бетоном и подбросила нос истребителя ещё выше, теперь самолёт уже взмыл на пару метров.

— Месяц назад ведь зачитывали приказ по итогам катастрофы, произошедшей на посадке в одном из училищ. Тогда курсант вышел на такого же «прогрессирующего козла», на такие же усиливающиеся прыжки и сгорел, когда, захотев уйти на второй круг, дал максимальные обороты двигателю. Реактивные движки первых поколений обладали не самой лучшей приёмистостью — обороты набирали со значительным запаздыванием. Получилось так, что когда его истребитель после очередного скачка опустил нос вниз, у него появилась максимальная тяга, а дальше, как говорится — «запах свежеструганных досок и грустная музыка».

Все эти воспоминания пролетели в памяти Влада со скоростью пули. Теперь, с не меньшей скоростью, он анализировал свою острую ситуацию.

— Что делать? Неужели эта кабина, эта полоса — последнее, что я увижу в жизни? На второй круг лучше не уходить.

— Девятнадцатый, задержи ручку! Не отдавай её от себя! — кричал в динамиках шлемофона руководитель полётов.

«Да знаю уже», — подумал про себя Влад. Отвечать на команды ему было некогда. Самолёт тем временем грохнулся об полосу в третий раз, сначала передней стойкой шасси, потом основными и подскочил ещё выше, продолжая нестись вперёд.

— Так! Левой ногой педаль руля направления нажал до упора! Надо соскочить с бетонки на грунт, от него не так резво отпрыгивать буду.

Перед тем как приложиться об землю в четвёртый раз, Влад полностью взял на себя ручку управления, истребитель слегка замедлил своё падение — удар был не такой жёсткий.

— Всё, я на грунте!

Ещё три затухающих скачка и, пробежав ещё три-четыре сотни метров, самолёт застыл на обочине полосы. Двигатель выключил, навалилась тишина. Со стороны самолётной стоянки к нему неслись «пожарка» и тягач. Влад сдвинул фонарь кабины назад, отстегнул кислородную маску, вдохнул свежего воздуха. Начал накрапывать мелкий дождь.

— Ну, с воскрешением! Ангел мой Хранитель — спасибо тебе… Интересно, не поседел ли я? — но шлемофон пока снимать не стал.

Техники прицепили истребитель к «Уралу» — тягачу, который медленно потащил его по рулёжным дорожкам на стоянку. При поворотах передняя стойка шасси натужно поскрипывала.

— Крепка уральская сталь, но и она погнулась, — крикнул один из механиков Владу, но тот ничего не ответил, хотя про себя пожелал ему получше следить за работоспособностью техники. Расслабление и какая-то опустошённость накрыли с головой.