Вихри Мраморной арки

ВИХРИ МРАМОРНОЙ АРКИ[2]

На метро Кэт отказалась ехать категорически.

— Раньше ведь ездила, и с удовольствием? — недоумевал я, роясь в чемодане. Галстук куда-то запропастился.

— Нет уж! Ты, может, и с удовольствием, — возразила она, приглаживая щеткой короткие волосы. — А мне там было грязно, страшно и чем-то пахло.

— Это в нью-йоркской подземке. Лондонское метро не такое. — Где же галстук? Я расстегнул молнию и принялся шарить в боковом кармане. — И потом, в прошлый приезд у тебя никаких возражений не возникло.

— Ты еще вспомни, как я втаскивала чемодан на третий этаж в этой жуткой гостинице. Больше не намерена.

И не надо. В «Конноте» имеется лифт. И портье.

— Я ненавидела метро, — призналась Кэт. — Но такси нам тогда было не по карману, так что иначе не получалось. А теперь деньги есть.

Теперь — да. Теперь мы можем позволить себе гостиницу с коврами на полу и ванной в номере, а не «удобствами на этаже». Тот клоповник — как бишь его? — остался далеко в прошлом. Бурый линолеум, на который босыми ногами не встанешь, и горячая вода за дополнительную плату — нужно опустить монетку в счетчик над ванной.

— Как называлась та гостиница, не помнишь?

— Нет. Выкинула из головы, — ответила Кэт. — Там рядом станция метро с каким-то кладбищенским названием.

— «Марбл-Арч»! Никакое не кладбищенское, «Мраморная арка». Это в честь триумфальной арки в Гайд-парке, копии той, что воздвигли в Риме в честь императора Константина.

— Не знаю, мне показалось, кладбищенским.

— «Королевская плесень»! — Название внезапно всплыло в памяти.

— Да нет, «Королевская сень», — со смехом поправила Кэт.

— «Королевская плесень» Мраморной арки, — задумчиво протянул я. — Надо бы туда наведаться. Нам есть что вспомнить.

— Вряд ли она там до сих лор стоит, — покачала головой Кэт, вдевая сережки. — Двадцать лет прошло.

— Куда ей деться? Стоит наверняка, и в душах по-прежнему засоры. А кровати помнишь? Узкие, хуже гробов. И то, в гробу хоть боковины есть, на пол не свалишься. — Галстук пропал, как не было. Я выгрузил из чемодана стопки рубашек. — Здесь, кстати, кровати не намного шире. Как британцы вообще умудряются рождаемость поддерживать?

— Ну, мы же как-то умудрились. — Кэт надела туфли. — Во сколько у тебя конференция начинается?

— В десять. — Я выложил на кровать носки и белье. — А вы с Сарой на сколько договорились?

— Полдесятого. — Кэт глянула на часы. — Успеешь купить билеты в театр?

— Конечно! Старикан все равно раньше одиннадцати не явится.

— Славно. Сара с Эллиотом только в субботу могут. Завтрашний вечер у них занят, а в пятницу мы ужинаем с вдовой Милфорда Хьюза и ее сыновьями. Артур как, в театр собирается? Ты с ним общался?

— Нет еще, но чтобы Старикан театр пропустил? На что идем? — Я оставил безуспешные попытки отыскать галстук.

— «Регтайм», если билеты будут. Это в «Адельфи». Если не будет, попытайся достать на «Бурю» или «Сансет-бульвар». В крайнем случае на «Эндшпиль», там Хейли Миллс в главной роли.

— А «Кисмет» уже сняли?

— Сняли, — улыбнулась Кэт.

— «Адельфи» — это на какой станции?

— «Чаринг-Кросс», — ответила Кэт, сверившись с картой. — «Сансет-бульвар» идет в «Олд-Вике», «Буря» — в «Герцоге Йоркском», на Шафтсбери-авеню. По-моему, проще купить билеты в театральной кассе, чем мотаться по всем театрам.

— На метро в два счета обернусь! — возразил я. — А кассами пусть туристы пользуются.

Скептицизма во взгляде Кэт не убавилось.

— Лучше всего в третий ряд, только не боковые. И не дальше бельэтажа.

— На балкон не берем? — лукаво спросил я. Тогда, в наш прошлый приезд, денег хватало только на последние ряды балкона, под самым потолком, откуда едва можно разглядеть макушки актеров. Когда мы ходили на «Кисмет», Старикан весь спектакль свешивался через бортик, пялясь в бинокль на пышные формы любимой жены визиря.

— Ни в коем случае! — Кэт сунула в сумку зонтик и путеводитель. — Если примут «Американ Экспресс», плати по нему. Если нет, то по «Визе».

— Ты уверена насчет третьего ряда? Помнишь, из-за Старикана нас с балкона чуть не выставили, хотя, кроме нас, там вообще ни души не было.

Кэт прекратила собираться и пристально посмотрела на меня.

— Том! — В ее голосе послышалось беспокойство. — Двадцать лет прошло. Из них Артура ты уже лет пять не видел.

— Думаешь, Старикан за это время повзрослел? Не надейся. По чьей милости нас пять лет назад выставили из Грейсленда? Горбатого могила исправит.

Кэт хотела возразить, но вместо этого снова занялась сумкой.

— Во сколько у нас коктейльная вечеринка?

— Шерри, — поправил я. — Здесь это называется «приглашение на шерри». В шесть. Я за тобой сюда заеду, ладно? Вам с Сарой хватит времени, чтобы скупить весь город и обменяться сплетнями за — сколько уже, три года?

С Элиотом и Сарой я виделся в прошлом году в Атланте, а в позапрошлом — в Барселоне, просто Кэт на последние две конференции со мной не ездила.

— Какой магазин планируете опустошать?

— «Харродс». Помнишь, я в прошлый раз купила там чайную пару? Хочу докупить к ней остальной сервиз. А еще шарфик в «Либерти» и кашемировый кардиган — все, на что мы тогда могли только облизываться. — Кэт снова глянула на часы. — Так, мне пора! Дождь, пробки…

— В метро нет пробок. И дождя нет. По синей линии до «Найтсбриджа» — и ты на месте. На улицу даже носа высовывать не придется, переход в «Харродс» прямо из метро.

— А потом с кучей сумок таскаться вверх-вниз по этим жутким эскалаторам? Они же вечно сломаны. И потом, там крысы!

— Одна-единственная мышка на «Пикадилли-Серкус», и та на путях, — уточнил я.

— Знаешь, двадцать лет прошло. — Кэт ловким движением выудила галстук из вороха вещей на кровати. — Теперь их там, наверное, полчища бегают. — Она поцеловала меня в щеку. — Удачи с докладом! — Подхватила зонтик. — Хочешь на метро — пожалуйста, езжай, — донеслось из коридора, — раз ты его так любишь!

— Непременно! — крикнул я вслед, но двери лифта уже захлопнулись.

Вопреки мрачным прогнозам Кэт, метро за двадцать лет ничуть не изменилось. Ну разве что самую малость. Появились автоматы для продажи билетов, турникет засосал и выплюнул обратно мой пятидневный проездной. На смену деревянным эскалаторам пришли металлические, но все такие же крутые и узкие. Те же афиши мюзиклов по стенам — тогда рекламировали «Кисмет» и «Кошек», сейчас — «Плавучий театр» (и «Кошек»).

Кэт сказала чистую правду — я люблю лондонское метро. Равных ему нет в мире. Бостонская подземка старая и страшная, в токийской людей утрамбовывают как сардины в банку, вашингтонская — вылитое бомбоубежище. Метрополитен сам по себе симпатичен, одно плохо — находится в Париже. Сан-Франциско еще, но там подземка что есть, что нет, без разницы.

Лондонские ветки простираются до самых отдаленных уголков, до аэропорта Хитроу, до Хэмптон-Корта и дальше, в малоизвестные пригороды вроде Кокфостерса или Мадшута. Рядом с каждой достопримечательностью обязательно есть станция метро, так что заблудиться невозможно.

При всем при том, метро — это не просто самый удобный способ перемещения между Тауэром, Вестминстерским аббатством и Букингемским дворцом. Оно само по себе достопримечательность, грандиозный подземный лабиринт из тоннелей, лестниц и коридоров, играющих всеми цветами радуги, как театральные афиши, украшающие стены платформ, и пестрые карты-схемы, расклеенные по всем колоннам, стенам и развилкам.

Я как раз стоял перед такой картой, изучая переплетение зеленой, синей и красной линий. «Чаринг-Кросс». Мне нужна серая ветка. Как ее там? Джубили.

Следуя указателям, я прошел в противоположный конец изогнутой платформы и стал дожидаться поезда в восточном направлении.

Предыдущий как раз отправлялся. На электронном табло горела надпись: «До прибытия следующего поезда 6 минут». Состав начал втягиваться в узкий тоннель, и я знал, что сейчас налетит порыв ветра, потому что воздух понесется вслед за набирающим скорость поездом.

Так и произошло — небольшой вихрь, отдающий дизельным топливом и пылью, взъерошил волосы стоящей рядом женщине и слегка взметнул подол ее юбки. «До прибытия следующего поезда 5 минут», — значилось на табло.

Я скоротал время, наблюдая за парочкой молодоженов, которые, держась за руки, разглядывали афиши на стенах — «Сансет-бульвар», «Осторожно, двери закрываются!» и универмаг «Харродс». В самом конце виднелся плакат с заголовком «Эхо минувшей войны — Лондон во времена „блица“, выставка в Военном музее. Станция „Элефант энд Касл“».

— Внимание, поезд! — раздался голос из ниоткуда, и я шагнул вперед, к желтой линии.

Вдоль края платформы шла знакомая надпись «Держитесь дальше от края». Кэт следовала инструкции в точности. Жалась к облицованной плитками стене, как будто прибывающий поезд мог соскочить с рельсов и проутюжить пассажиров на станции.

Он подъехал секунда в секунду, сверкая хромом и пластиком. Чистый пол без следов жвачки, на оранжевых плюшевых сиденьях ни пятнышка.

— Прошу прощения! — Женщина рядом со мной убрала фирменный пакет, освобождая место.

В лондонском метро даже пассажиры не такие, как в других городах — отличаются особой вежливостью. И начитанностью. У соседа напротив я заметил «Холодный дом» Диккенса.

Поезд замедлил ход. «Риджентс-парк», — объявил чеканный голос.

«Риджентс-парк». Тогда, в наш прошлый приезд, Старикан, услышав название станции, рванулся из поезда с победным кличем: «Голова здесь!».

Это он увлек нас в сумасшедшую погоню за останками сэра Томаса Мора. Мы отправились в Тауэр, посмотреть на драгоценности короны, и Кэт, коротавшая время в очереди над фроммеровским путеводителем «Англия на 40 долларов в день», вдруг воскликнула:

— А знаете, тут похоронен сэр Томас Мор! Который «Человек на все времена». — И мы гурьбой потопали осматривать могилу.

— Остальное желаете? — поинтересовался Старикан.

— Остальное? — не поняла Сара.

— Здесь только тело, — пояснил Старикан. — Нужна еще голова! — С этими словами он потащил нас к Лондонскому мосту, где голова Томаса Мора во время оно торчала на колу, потом в Челси-Гарден, где ее похоронила, сняв с кола, дочь Томаса, Маргарет, и, наконец, в Кентербери. Пятясь задом и давая пояснения на ходу, Старикан привел нас к маленькой церквушке, где в настоящее время покоится голова.

— «Кругосветное путешествие за останками Томаса Мора»! — провозгласил он, устремляясь в таком же бешеном темпе обратно.

— Тогда еще озеро Хавасу, — поправил Эллиот. — Это ведь туда перевезли настоящий Лондонский мост?

Когда место проведения ежегодной конференции выпало на Сан-Диего, Старикан, взревев мотором взятой напрокат машины, похитил нашу дружную компанию и увез в соседнюю Аризону, смотреть на мост.

Я считал минуты до встречи. Какие сумасбродные выходки и экскурсии ждут нас в нынешний приезд? Как-никак это по его, Старикана, милости нас выставили из Алькатраса.

Последние четыре конференции он пропустил — первый год провел в Непале, потом в течение трех дописывал книгу — так что мне не терпелось узнать, как у него дела.

«Оксфорд-Серкус», — объявил ровный голос. Значит, «Чаринг-Кросс» через одну.

Я воспользовался моментом, чтобы полюбоваться в окно на вестибюль станции. У каждой из них в лондонском метро свой неповторимый облик: «Сент-Панкрас» — зеленая с темно-синим, «Юстон-Сквер» — оранжево-черная, «Бонд-стрит» — красная. «Оксфорд-Серкус» со времени нашего прошлого приезда успела измениться — теперь ее стены украшал синий узор из «змеек» и «лесенок».

Поезд тронулся, набирая скорость. Через пять минут я доеду, через десять буду в «Адельфи» — Кэт на такси вряд ли бы успела быстрее, а удобство то же.

На поверхность я выбрался через восемь минут — череда эскалаторов, и вот я уже под проливным дождем. На то, чтобы дойти до «Адельфи», понадобилось двадцать. Успел бы и за четверть часа, но десять из них я пережидал (под навесом, коря себя за то, что не послушал Кэт и не взял зонт) у перехода через Стрэнд. По проезжей части медленно, неторопливо ползли бампер к бамперу черные лондонские такси, двухэтажные автобусы и малолитражки.

Билеты на «Регтайм» закончились. Я ухватил со стойки в вестибюле театральную карту и принялся искать, где находится «Герцог Йоркский». Шафтсбери, значит, ближайшая станция — «Лестер-сквер». Вернувшись на «Чаринг-Кросс», я спустился по эскалатору и нырнул в переход на черную линию, Северную. До конференции еще полчаса — успеваю, хоть и впритык.

Вместе с толпой я двинулся по переходу, прислушиваясь к отдаленному рокоту прибывающего поезда, доносившемуся сквозь гул разговоров и стук высоких каблуков.

Пассажиры заторопились. Каблуки выбивали частую дробь. Я достал из заднего кармана схему метро. Можно доехать по синей линии, Пикадилли, до «Южного Кенсингтона», а там пересесть на зеленую, Дистрикт, и оттуда…

На меня налетел порыв ветра, сильный, как взрывная волна. Я попятился и чуть не упал. Голова дернулась назад, будто от удара в челюсть. Не помня себя, я хватался за кафельную стенку. «Террористы из ИРА взорвали поезд!» — пронеслась мысль.

Однако все было тихо, никакого шума, никакого грохота — только внезапный порыв обжигающего ветра и жуткий запах сырости.

Зарин, ядовитый газ? Я инстинктивно зажал рот и нос рукой, однако запах все равно пробивался. Тянуло сырой землей, серой и еще чем-то непонятным. Порох? Динамит? Я принюхался, пытаясь определить.

Однако все уже закончилось. Ветер стих так же внезапно, как и поднялся, от запаха не осталось и следа. Сухой, неподвижный воздух.

Нет, это явно не взрыв и не отравляющий газ — из остальных пассажиров никто даже шаг не замедлил. Между кафельными стенами гуляло эхо от цокота каблучков. Мимо меня, хохоча, проскочили двое навьюченных рюкзаками немецких студентов, прошел бизнесмен в сером пальто с «Таймс» под мышкой, за ним девушка в сандалиях — тревоги на лице не заметно ни у кого.

Неужели не почувствовали? Или на «Чаринг-Кросс» такие порывы в порядке вещей и все давно привыкли?

Вряд ли. К такому нельзя привыкнуть. Значит, не почувствовали?

А я сам?

У нас в Калифорнии с землетрясениями похожий случай — тряхнет разик, а ты потом гадаешь, было что-то или почудилось. Там можно спросить — у детей, у Кэт, — а бывает, что покосившиеся картины скажут сами за себя.

Здесь картин нет, есть расклеенная на кафеле реклама, однако на мой безмолвный вопрос уже ответили студенты-немцы, бизнесмен и остальные, как ни в чем не бывало прошедшие мимо.

Но ведь что-то произошло? Я попытался воссоздать ощущения. Жар, резкий привкус серы и сырой земли. Только ведь не из-за них я едва на ногах устоял и вынужден был прилепиться к стене. Запах паники, людские крики, ударная волна — вот что нес захлестнувший меня порыв ветра.

Похоже на взрыв, но с чего бы? ИРА ведет с Британией мирные переговоры, уже год в стране спокойствие, никаких терактов, и потом, взрыв не может вдруг взять и оборваться. Если в метро обнаруживают бомбу, из динамиков гремит «Просим вас немедленно проследовать к выходу», а не «Осторожно, двери закрываются!».

Что же тогда это было, если не взрыв? Откуда взялся вихрь? Я поднял глаза к потолку, однако ни решетки, ни вентиляционного короба, ни водопроводных труб там не обнаружил. В недоумении я отправился дальше, то и дело принюхиваясь, но ничего особенного не почувствовал — пыль, влажная шерсть, сигаретный дым, резкий запах масла у ступеней лестницы.

С платформы донеслось громыхание поезда. Того самого, что подъезжал, когда вихрь сбил меня с ног. Наверное, поезд его и принес. Я спустился и встал, вглядываясь в тоннель, одновременно надеясь и боясь, что вихрь налетит снова.

Поезд вынырнул из тоннеля и остановился. Народу на этой станции вышло мало. «Будьте осторожны при входе и выходе!» — предупредил электронный голос. С шелестом закрыв двери, состав отправился. Поток воздуха подхватил валяющиеся на путях обрывки газеты и швырнул в стену. Я напрягся, готовясь противостоять натиску, расставил ноги, но это оказался самый обычный ветерок, ничем особенным не пахнущий.

Тогда я вернулся в переход, осмотрел стены на предмет дверей, провел рукой вдоль кафеля, проверяя, нет ли сквозняка, и остановился в ожидании следующего поезда на том же месте, где меня застиг вихрь.

Безрезультатно. Я только мешал проходу. На меня то и дело натыкались, бормотали «извините» — никак не могу привыкнуть, сколько ни убеждаю себя, что это всего лишь британский аналог нашего «позвольте». Выходит, что они передо мной извиняются, хотя это я мешаю пройти, а не наоборот… Время поджимало, я мог опоздать на конференцию.

Возможно, вихрь объясняется простым стечением обстоятельств. Вокруг столько тоннелей и переходов — ни дать ни взять кроличья нора: ветер мог налететь откуда угодно. Может, на серой ветке кто-то вез упаковку тухлых яиц. Или образцы крови. Или и то, и другое.

Я перешел на Северную линию, сел в подкативший поезд и благополучно прибыл к утреннему заседанию, назначенному на одиннадцать. Однако происшествие в переходе взволновало меня куда больше, чем я готов был признать. Я цеплял на лацкан карточку с именем, и тут кто-то распахнул входную дверь, впустив струю холодного ветра.

Машинально дернувшись, я застыл в ступоре, не сводя невидящего взгляда с двери. Сотрудница, выдававшая беджики, поинтересовалась, всели со мной в порядке.

Я кивнул.

— Старикан или Эллиот Темплтон уже отмечались?

— Старикан? — непонимающе переспросила сотрудница.

— Ну, Старикан, — нетерпеливо пояснил я. — Артур Бердзол.

— Утреннее заседание уже началось, — сообщила она, просматривая разложенные на столе карточки с именами. — В зале смотрели?

Старикан на утреннее заседание сроду не являлся.

— Мистер Темплтон здесь, — сверившись со списком, добавила женщина. — А мистер Бердзол еще не отмечался.

— Даниель Дрекер пришел, — шепнула налетевшая откуда ни возьмись Марджори О’Доннел. — Ты ведь знаешь, что случилось с его дочерью?

— Нет. — Я оглядывал комнату в поисках Эллиота.

— Направили в клинику. Шизофрения.

Интересно, это намек, что я себя тоже странновато веду? Однако Марджори развеяла мои сомнения:

— Так что, ради бога, ничего о ней не спрашивай. И Питера Джеймисона про Лесли. Они теперь в разводе.

— Не буду, — пообещал я и пошел слушать утреннее заседание. Эллиота ни в зале, ни в буфете видно не было. Я сел рядом с лондонцем Джоном Маккордом и с места в карьер поведал:

— Прокатился сегодня в метро.

— Ужас, правда? — откликнулся Маккорд. — И цены взвинтили. Сколько сейчас билет на день стоит? Два с половиной фунта?

— Там на «Чаринг-Кросс» какой-то странный ветер.

Маккорд понимающе кивнул.

— Это от поезда. Поезд, заходя в тоннель, гонит перед собой поток воздуха. — Он продемонстрировал жестом. — А так как состав заполняет тоннель целиком, в хвосте создается некий вакуум, и туда устремляется воздух — отсюда и ветер. То же самое, только в обратном порядке, происходит, когда поезд прибывает на станцию.

— Да-да, это все понятно, — нетерпеливо перебил я. — Но там чуть ли не взрыв прогремел и пахло!..

— Потому что грязища. И нищие. Они ведь ночуют в переходах. И на стены, бывает, мочатся. Лондонское метро за последнее время сильно испортилось.

— И не только оно, — подала голос соседка напротив. — На Риджент-стрит открыли диснеевский магазин, представляете?

— Да, и «Гэп» тоже.

Все, пошло-поехало! «Осторожно, двери закрываются!» — собеседники увлеклись обсуждением лондонского «упадка и разрушения». Я ретировался, пробормотав, что пойду искать Эллиота.

Поиски успехом не увенчались, а дневное заседание вот-вот должно было начаться. Я пристроился рядом с Джоном и Айрин Уотсон.

— Артура Бердзола или Эллиота Темплтона не видели? — обводя глазами помещение, еще раз попытался выяснить я.

— Как же, Эллиота видел, перед утренним заседанием, — ответил Джон. — И Стюарт тоже здесь.

Айрин перегнулась ко мне.

— Вы в курсе, что он перенес операцию? Рак прямой кишки.

— Врачи говорят, поймали вовремя, — добавил Джон.

— Прям уже приезжать боюсь, — поделилась Айрин, снова перегнувшись через Джона. — Стареем, болеем, разводимся. Хари Шринивасау скончалась, знаете? Инфаркт.

— Кажется, там мой знакомый пришел, пойду поздороваюсь… — Пообещав вернуться через минуту, я двинулся по проходу.

И тут же налетел на Стюарта.

— Том! Давно не виделись! Как поживаешь?

— А ты как? — ответил я вопросом на вопрос. — Мне сказали, в больнице побывал?

— Теперь все в норме. Вовремя перехватили. Страшно ведь не то, что болезнь может вернуться, а что с возрастом ни один из нас от подобного не застрахован. Про Пола Вурмана слышал?

— Нет. Извини, надо пойти позвонить, пока заседание не началось. — То есть пока не пришлось выслушивать новые подробности про всеобщий «упадок и разрушение». Я сделал шаг по направлению к вестибюлю.

— Куда ты подевался? — На плечо мне легла рука Эллиота. — Я тебя везде ищу.

— Кто, я подевался? — Я походил на жертву кораблекрушения, несколько дней болтавшуюся в шлюпке по морю. — Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! — воскликнул я, расплываясь в счастливой улыбке. — Ничуть не изменился — высокий, спортивный, шевелюра ни на волос не поредела. А то кого ни возьми, из всех песок сыплется.

— А сам-то! — улыбнулся Эллиот. — Пойдем, тебе надо взбодриться.

— Старикан с тобой?

— Нет. Не знаешь, где здесь у них бар?

— Там, — махнул я.

— Тогда веди. У меня куча новостей. «Эверс и партнеры» согласились участвовать в моем новом проекте. Сейчас выпьем по кружечке, и я все расскажу.

Обещание он выполнил, заодно поведав, что у них с Сарой произошло нового с прошлой конференции.

— Я думал, Старикан появится, — поделился я своими надеждами. — Вечером хоть будет?

— Наверное! Или завтра.

— У него все хорошо? — Я кинул взгляд на Стюарта, который с кем-то беседовал у противоположного конца барной стойки. — Не в больнице, ничего такого?

— Нет, насколько я знаю. — Удивление в голосе Элиота меня успокоило. — Он ведь теперь в Кембридже обитает. Нас с Сарой вечером тоже не будет, «Эверс и партнеры» пригласили на ужин, отметить сотрудничество. Но мы на пару минут заскочим. Сара очень просила. Хочет повидаться. Она так радуется, что вы тут, несколько недель ни о чем другом просто не говорила. И ей не терпелось погулять по магазинам с Кэт. — Эллиот взял нам еще по кружке. — Да, кстати, Сара просила передать, что субботний поход в театр и ужин мы застолбили. На что идем? Только бы не на «Сансет-бульвар».

— Ах ты черт! Ни на что не идем. Билетов-то нет, совсем из головы вылетело… — Я бросил лихорадочный взгляд на часы. Без четверти четыре. — Как думаешь, кассы еще открыты?

Эллиот кивнул.

— Хорошо. — Прихватив плащ, я рванул к выходу.

— И не на «Кошек»! — раздался вслед голос Элиота. «Да тут хоть бы на что-нибудь попасть, — думал я, бегом подлетая к станции и пропихиваясь через турникет, — в первую очередь, на поезд». На эскалаторе была такая давка, что я с трудом достал список театров из кармана. Так, в «Герцоге Йоркском» — «Буря». Это на Лестер-сквер. Что там по схеме? Пикадилли, синяя ветка. В переходе на Пикадилли народ толпился еще сильнее, чем на эскалаторе, и двигалась толпа медленнее. Передо мной пожилая женщина в сером платке и древнем коричневом пальто плелась черепашьим шагом, зажав у самого горла воротник рукой в сетке голубых вен. Она шла, опустив голову и подавшись вперед, будто против сильного ветра.

Я попытался ее обойти, но дорогу преградили очередные студенты с рюкзаками, на этот раз испанцы. Растянувшись вчетвером поперек перехода, они бурно обсуждали «Эль тур де Лондрес».

Поезд я упустил, пришлось дожидаться следующего, каждые пятнадцать секунд бросая нетерпеливый взгляд на табло с надписью «До прибытия поезда 4 минуты». Рядом ссорились американцы, муж и жена.

— Говорила же, в четыре начало! Теперь не успеем.

— А кому все время нужно было еще это сфоткать, потом еще это? Полтыщи снимков нащелкала, так ведь нет, без «этого» никуда.

— Я хотела, чтобы осталось на память! — горько бросила она. — На добрую память о нашем чудесном отпуске.

Подошел поезд, я протиснулся в вагон, ухватился за поручень и, зажатый со всех сторон, снова углубился в список. На Лестер-сквер еще есть «Уиндем». Так, что у нас в «Уиндеме»? «Кошки».

Мимо. Зато рукой подать до «Принца Эдварда», где идет «Смерть коммивояжера». А в Шафтсбери так вообще театров пруд пруди.

— «Лестер-сквер», — объявил над ухом автоматический голос, и я, проделав обратный путь — платформа-переход-эскалаторы, вышел на улицу.

Наверху движение было еще плотнее, дорога до «Герцога Йоркского» заняла добрых двадцать минут, а касса оказалась закрытой. До шести. В «Принце Эдварде» повезло больше, но билеты на «Смерть коммивояжера» остались только по отдельности, в разных концах зала.

— Пять билетов вместе в одном ряду я вам раньше пятнадцатого марта не добуду, — возвестила девушка с черной помадой на губах, пробежавшись пальцами по клавиатуре.

Мартовские иды. А что? Если я не куплю билеты, Кэт меня убьет, и соответствие будет полным.

— Где ближайший киоск? — спросил я у девушки в кассе.

— На Кэннон-стрит, — вяло процедила она. Кэннон-стрит. Есть такая станция. Я сверился со схемой.

Вот она, зеленая и Кольцевая линии. Можно доехать по Северной, черной, до «Эмбанкмент», а там пересесть на зеленую, Дистрикт.

Сколько времени? Так, уже половина пятого. На шерри мы приглашены к шести. Впритык, но успеваю. Я галопом помчался обратно к «Лестер-сквер», потом по переходу на Северную ветку и вскочил в поезд. Народу — битком, но все по-прежнему проявляют вежливость. При этом умудряются читать, держа книгу поверх голов и не обращая внимания на давку. Вот «Мадам Бовари», а вот «253» Джеффри Раймана и «Сошествие в ад» Чарльза Уильямса.

— «Кэннон-стрит», — объявил электронный голос. Я пробрался к дверям и поспешил наружу.

И тут, на полпути к выходу, меня вновь чуть не сбило с ног порывом ветра. Такой же резкий вихрь, такой же запах.

Нет, не совсем. Я понемногу приходил в себя посреди потока ничего не почувствовавших пассажиров. Как и в прошлый раз, ветер принес резкий запах серы и взрывчатки, однако без примесей сырости или плесени. Зато пахло гарью.

Пожарная сигнализация при этом безмолвствовала, автоматическая система тушения и не думала включаться. Никто ничего не заметил.

Может, здесь такое в порядке вещей и постоянные пассажиры уже давно привыкли, принюхались и не обращают внимания? Перестают же замечать запах живущие рядом с лесопилкой или химзаводом. Как-то раз мы гостили у дяди Кэт в Небраске, и я поинтересовался ненавязчиво, как они терпят амбре из загонов для кормления.

— Какое амбре? — не понял дядюшка.

Однако навоз не отдает ни угрозой, ни паникой. А тут все ими пропитано. Но если этот запах такой вездесущий, всепроникающий, почему я ничего не чувствовал на «Пикадилли-Серкус» и на «Лестер-сквер»?

Опомнился я только на подъезде к «Южному Кенсингтону» — оказывается, в полной несознанке проделал обратный путь по переходу, сел в поезд и пришел в себя через семь остановок. Без билета.

Я вышел из поезда, собираясь сесть на другой, в обратном направлении, но в нерешительности застыл посреди платформы. Здесь, в отличие от «Чаринг-Кросс», списать все на упаковку тухлых яиц и образцы крови не получится. Что же тогда это было?

Вышедшая из поезда пассажирка нервно глянула на часы. Я последовал ее примеру. Половина шестого. В театральную кассу уже не успею, ничего не успею, остается только изучить схему и выяснить, по какой ветке ехать домой.

Осознав, что не придется возвращаться на «Кэннон-стрит» и снова противостоять натиску непонятного ветра, я облегченно вздохнул и полез в карман за схемой. Откуда все-таки берутся эти порывы и почему от них делается так жутко?

Всю дорогу до гостиницы я ломал голову, попутно прикидывая, стоит ли говорить Кэт. Она только лишний раз убедится, что не зря недолюбливает метро, и вряд ли захочет выслушивать от опоздавшего мужа какие-то дикие байки о непонятных ветрах. Кэт ненавидит опоздания, а уже начало седьмого. Пока доберусь до гостиницы, будет половина.

Не угадал. Без четверти. Пять минут безуспешно тыкал кнопку лифта, потом потащился по лестнице. Может, Кэт тоже опаздывает? С Сарой по магазинам погуляешь, вполне можно потерять счет времени. Я выудил из кармана ключ от номера.

Дверь открыла Кэт.

— Да, опоздал, знаю. — Я отцепил карточку с именем и стянул пиджак. — Дай мне пять минут. Ты как, готова?

— Да. — Кэт, не сводя с меня глаз, уселась на кровать.

— Как там «Харродс»? — поинтересовался я, расстегивая рубашку. — Нашла сервиз?

— Нет. — Она уткнулась взглядом в скрещенные на груди руки.

Я вытащил из чемодана и надел чистую сорочку.

— Вы же с Сарой все равно не скучали? — предположил я, застегивая пуговицы. — Что купили? Эллиот боялся, как бы вы вдвоем с его женой не выгребли весь универмаг. — Я вдруг умолк и пристально посмотрел на Кэт. — Что случилось? Ребята звонили? Дома что-то?

— У ребят все в порядке.

— Но что-то же случилось, я вижу! Ваше такси попало в аварию?

— Ничего не случилось. — Кэт покачала головой и вдруг, не отрывая взгляда от скрещенных рук, выпалила: — У Сары любовник!

— Что? — не понял я.

— Любовник.

— У Сары?! — Я не верил своим ушам. У любящей, преданной Сары?

Кэт кивнула, не поднимая глаз. Я опустился на кровать.

— Она тебе сама сказала?

— Разумеется, нет. — Кэт резко поднялась и подошла к зеркалу.

— Откуда же ты знаешь? — Впрочем, можно было не спрашивать. Оттуда же, откуда узнавала про ветрянку у детей, про помолвку своей сестры, про проблемы с бизнесом у отца. Кэт обладала способностью догадываться о таких вещах раньше всех — как будто у нее был специальный прибор, улавливающий тайные колебания, знаки, флюиды. Осечек этот прибор не давал.

Но ведь Сара с Эллиоттом женаты столько же, сколько мы… Для нас они всегда были лучшим доказательством что «институт брака по-прежнему крепок».

— Ты не ошиблась?

— Нет.

Я хотел спросить, откуда такая уверенность, но не стал. Про то, как она догадалась, что у Эшли ветрянка, Кэт объяснила легко: «У нее всегда глазки блестят, когда температура поднимается, а Линдси две недели как переболела». А вот насчет всего остального она только встряхивала короткими светлыми кудрями и никаких объяснений дать не могла, тем не менее каждый раз попадая в яблочко. Без исключений.

— Но… я же виделся сегодня с Элиотом. Он ничего… — Я прокрутил в голове наши с ним разговоры, пытаясь найти хоть какой-то признак беспокойства или недовольства. Да, пошутил, что Сара с Кэт все деньги в магазинах просадят, но он всегда так шутит. — Нет, у него все нормально.

— Надень галстук, — сказала Кэт.

— Но если она… Хочешь, не пойдем никуда? Останемся тут.

— Нет. — Жена покачала головой. — Нет, идти надо.

— Может, ты не так поняла…

— Нет. — Она ушла в ванную и закрыла за собой дверь.

Такси удалось поймать с трудом. Швейцар «Коннота» куда-то подевался, и черные, похожие на шкатулки лондонские кэбы упорно проезжали мимо, сколько я ни размахивал руками. Когда же мы наконец уселись, оказалось, что ползти нам еще целую вечность.

— Театралы! — беспечно пояснил водитель. — Вы-то как, пойдете что-нибудь смотреть?

Может, Кэт раздумала идти в театр с Сарой, уверенная на все сто, что у той роман? Однако, заметив на фасаде «Савоя» переливающуюся неоновыми огнями рекламу «Мисс Сайгон», она тут же вспомнила:

— Ты билеты в итоге на что взял?

— Ни на что, — признался я. — Не успел. — Начал оправдываться, что обязательно возьму завтра, но Кэт уже не слушала.

— Не нашла я свой сервиз в «Харродсе». — С таким же отчаянием в голосе она сообщила мне про Сарин роман. — Их сняли с производства четыре года назад.

Опоздали мы в итоге на полтора часа. Эллиотт с Сарой, судя по всему, давно отбыли на деловой ужин, и на сердце у меня, признаться, полегчало.

— Кэт! — радостно воскликнула Марджори, завидев нас в дверях, и подлетела с беджиком. — Замечательно выглядишь! У меня столько новостей!

— Пойду поищу Старикана, — решил я. — Узнаю, не хочет ли он потом поужинать. — Наверняка утащит нас в Сохо или в Хемпстед-Хит. У него всегда есть на примете незатасканное местечко, где подают пирог с угрем или настоящий английский портер.

Я отправился на разведку. Старикана обычно найти не трудно — по собравшейся вокруг толпе и громкому хохоту.

«Да, и поближе к бару», — вспомнил я, заметив там небольшое скопление народа.

Лавируя в общем хаосе, я двинулся туда, прихватив по дороге бокал вина с подноса, — однако, вопреки моим предположениям, толпу собрал вовсе не Старикан. Просто продолжалась начатая за обедом дискуссия о «Битлз». Ладно, хорошо хоть не «упадок и разрушение» в очередной раз.

— Говорят, они втроем собираются устроить тур-воссоединение, — слышался голос Маккорда. — Хотя, на мой взгляд, восстанавливать уже нечего.

— Вот Старикан нам как-то раз устроил тур по битловским местам, — вклинился я. — Его самого, кстати, никто не видел? Мы воспроизводили вживую обложки всех альбомов. Переход на Абби-роуд чуть не стоил нам жизни!

— Ему из Кембриджа ехать, так что вряд ли раньше завтрашнего утра появится, — изрек Маккорд. — Далековато рулить.

В свое время рулить четыре сотни миль до Лондонского моста было не далековато. Я приподнялся на цыпочки, пытаясь высмотреть Старикана поверх голов. Безуспешно. Зато разглядел Эверса, а значит, Сара с Эллиотом тоже где-то тут. Кэт общалась с Марджори у входа.

— Линду Маккартни ужасно жаль, — сокрушенно вздохнула женщина, которая днем сетовала насчет «Гэпа».

Я отпил вина, запоздало припомнив, что приглашали нас на шерри.

— Сколько ей было? — уточнил Маккорд.

— Пятьдесят три.

— У меня аж у троих знакомых нашли рак груди! — продолжала нелюбительница «Гэпа». — У троих! Это же кошмар!

— Поневоле задумаешься, кто дальше, — вздохнула другая.

— Или что дальше, — подхватил Маккорд. — Про Стюарта слышали?

Я поспешно вручил свой бокал гэпоненавистнице и под ее возмущенным взглядом стал продираться сквозь толпу обратно к Кэт. Однако на прежнем месте ее не было. Я вытянул шею, пытаясь высмотреть жену поверх голов.

— Вот ты где, красавчик! — Сара, подскочив сзади, обняла меня за талию. — А мы тебя обыскались! — Она чмокнула меня в щеку. — Эллиот развел панику — мол, с твоей подачи придется идти на «Кошек». Он их не-на-ви-дит, а все приезжающие в Лондон нас на них тащат. Эллиот умеет заводиться по пустякам, сам знаешь. Что, ты правда сделал такую пакость? Будут «Кошки»?

— Нет. — Я смотрел на Сару во все глаза. Она ничуть не изменилась — те же темные волосы, заправленные за уши, тот же озорной изгиб бровей. Наша старая подруга Сара, с готовностью летевшая с нами на «Кисмет», на озеро Хавасу, на Абби-Роуд.

Кэт заблуждается. Про других она угадывала верно, а в этот раз невидимый радар дал осечку. Сара не выглядит ни виноватой, ни смущенной, без опаски смотрит мне в глаза, не пытается избежать встречи с Кэт.

— А где Кэт? — спросила она, привставая на цыпочки, чтобы посмотреть поверх голов. — Мне нужно ей кое-что сказать.

— Что?

— Насчет сервиза. Мы ведь сегодня вернулись ни с чем, она тебе, наверное, уже поплакалась? И только дома меня осенило: «Спорю на что угодно, такой сервиз есть в „Селфриджео“!». У них там вечно время замирает. А, вот она! — Сара обрадованно замахала рукой. — Побегу скажу, пока мы еще тут. — И стала решительно пробираться сквозь толпу. — Найдешь Эллиота, передай, что я на секундочку. Заодно обрадуй, что «Кошек» не будет! — оглянувшись, добавила она. — А то распереживается зря. Он где-то тут. — Сара неопределенным жестом ткнула в сторону двери, и я, послушно двинувшись в указанном направлении, действительно обнаружил там Эллиота.

— Ты Сару, случаем, не видел? — обеспокоился он. — Эверс сейчас машину подгонит.

— Она с Кэт на пару слов. Просила передать, что через секунду будет.

— Смеешься? Знаю я их «пару слов»… — Он укоризненно покачал головой. — Сара говорит, они сегодня замечательно побродили.

— А Старикан уже тут?

— Звонил, сказал, что сегодня не доедет. Просил передать, что завтра обязательно увидимся. Жду с нетерпением. Он как переехал в Кембридж, так вообще пропал. Мы-то сами на другом конце, в Уимблдоне.

— И он ни разу не схватил вас в охапку и не потащил за очередным диккенсовским локтем?

— Нет пока. Кстати, помнишь, как он поволок нас на Бейкер-стрит, разыскивать пропавшую квартиру Шерлока Холмса? Когда Сара заикнулась о Конан Дойле?

Я засмеялся, вспомнив, как мы стучали во все двери с грозным вопросом: «Признавайтесь, леди, что вы сделали с номером 221-бис?», решив под конец, что пора обратиться в Скотланд-Ярд.

— А потом еще требовали сознаться, что сделали с изначальным шотландским дворцом, — хохоча, продолжил Эллиотт.

— Ты ему передал про субботний поход в театр?

— Само собой. Надеюсь, ты не стал брать билеты на «Кошек»?

— Я пока ни на что не стал брать. Не успел.

— Так вот, на «Кошек» ни в коем случае. И на «Призрака оперы».

Прибежала раскрасневшаяся и запыхавшаяся Сара.

— Прости, заболталась с Кэт! — И она смачно чмокнула меня в губы. — Пока, сладкий! До субботы!

— Пойдем, — велел Эллиотт. — В субботу нацелуешься! — И он поспешно увлек ее на улицу, не забыв на прощание крикнуть мне: — «Отверженных» тоже ни-ни!

Я улыбался им вслед. Да, Кэт, ошиблась ты. Сама посмотри. Сара ни за что в жизни не стала бы целовать меня — вот так, запросто, — будь у нее роман, и Эллиот смотрел бы на это совсем по-другому, и не болтали бы они про сервизы и «Кошек».

Кэт ошиблась. Чувствительный радар дал осечку. Браку Сары и Эллиота ничего не грозит. Нет ни у кого никаких любовников, и в субботу мы прекрасно проведем время.

В этом радужном настроении я пробыл до конца вечера. Не смогла его испортить даже Марджори с очередными вариациями на тему «упадка и разрушения» (на этот раз про дом престарелых, куда ей, видимо, придется отправить своего батюшку) и известие о том, что сгорел замечательный паб, где мы в прошлый раз угощались рыбой с картошкой.

— Ничего, — вздохнула Кэт, стоя на месте бывшего паба. — Пойдемте в «Ягненка и корону». Он точно на месте, я его проезжала утром по дороге в «Харродс».

— Это на Уилтон-плейс, да? — Я полез в карман за схемой метро. — Значит, ближайшая станция «Гайд-парк». Садимся на…

— Такси! — решительно взмахнула рукой Кэт.

Про Сару и ее предполагаемый роман Кэт больше ни словом не обмолвилась, только сообщила, куда отправятся на охоту завтра: «Сперва „Селфриджес“, потом фарфоровые комиссионки». Наверное, увидев Сару вчера вечером, она сама поняла, что ошиблась насчет любовника.

Однако утром перед самым моим уходом она вдруг заметила:

— Звонила Сара, пока ты был в душе, сказала, что все отменяется.

— В театр не пойдут?

— Пойдут. Поход по магазинам отменяется. У нее голова болит.

— Наверное, вчерашнего жуткого шерри хлебнула. А ты что тогда делать будешь? Хочешь, пообедаем вместе?

— Мне кажется, он из участников конференции.

— Кто? — не понял я.

— Любовник Сары, — ответила Кэт, забирая путеводитель. — Если бы он жил здесь, она бы не рискнула встречаться с ним, пока мы не уедем.

— Да нет у нее никакого любовника! Я ее видел. Видел Эллиота. Он…

— Эллиот не догадывается. — Кэт пихнула путеводитель в сумку. — Мужчины никогда ни о чем не догадываются.

Вслед за путеводителем в сумку были втиснуты солнечные очки и зонтик.

— Сегодня в семь ужинаем у Хыозов. Я буду ждать тебя тут в полшестого. — Кэт вытащила, зонтик из сумки.

— Ты ошибаешься. Они женаты дольше нас. Она без ума от Эллиота. Разве человек, которому есть что терять, будет заводить любовника?

Кэт обернулась с зонтиком в руках.

— Не знаю… — потухшим голосом проговорила она. Мне вдруг стало ее жаль.

— Ну что ты? Приезжай, пообедаем вместе со Стариканом. Может, нас опять по его милости из ресторана выставят, как из того индийского, помнишь? Вот будет умора!

Она покачала головой.

— У вас с Артуром свои разговоры — тем более столько не виделись. А меня «Селфриджес» ждет. Увидишь Артура… — Кэт запнулась, и лицо у нее при этом было такое же, как при мыслях о Саре.

— У него, что, тоже роман, а, мадам Всезнайка?

— Нет. Просто он старше.

— Поэтому его и прозвали Стариканом. Думаешь, он теперь шаркает с палочкой и отрастил длинную седую бороду?

— Нет. — Она перекинула сумку через плечо. — Если в «Селфриджес» отыщется мой сервиз, куплю на двенадцать персон.

Я докажу Кэт, что она ошиблась. Сходим в театр, чудесно проведем время, и она сама убедится, что нету Сары никого. Только бы не пролететь с билетами… На «Регтайм» кончились, значит, на «Бурю», скорее всего, тоже, а больше практически и нет ничего, раз Эллиот категорически против «Сансет-бульвара». И «Кошек», вспомнил я при виде афиши на эскалаторе. И «Отверженных».

«Буря» и этот самый «Эндшпиль» с Хейли Миллс идут недалеко от Лестер-сквер. Если на них билетов не окажется, можно попытать счастья в кассе на Лайл-стрит.

Опасения подтвердились — на «Бурю» ни одного билета. Я зашагал дальше, к театру «Олбери».

На «Эндшпиль» нашлось пять билетов в центре третьего ряда партера.

— Замечательно! — обрадовался я и шлепнул в окошко «Американ Экспресс», попутно отметив, как же сильно все изменилось.

Раньше я бы искал что-нибудь на галерке, под потолком, где мы вцеплялись в подлокотники, чтобы не кувырнуться с верхотуры навстречу неминуемой гибели, а сцену без бинокля и не разглядишь.

Раньше, вспомнил я безрадостно, рядом стояла бы Кэт и лихорадочно подсчитывала, не рухнет ли наш бюджет от этих дешевых билетов. А теперь я беру третий ряд партера, не интересуясь ценой, а Кэт катит в «Селфриджес» на такси.

— Какое тут ближайшее метро? — спросил я у кассирши, забирая билеты.

— «Тотнем-Корт-Роуд», — ответила девушка.

Я сверился со схемой. По Центральной (красной) ветке до «Холборна», а оттуда по прямой до «Южного Кенсингтона».

— Как туда пройти?

Девушка, звякнув многочисленными браслетами, махнула рукой куда-то на север.

— По Сент-Мартинс-лейн.

Я послушно двинулся по Сент-Мартинс. Потом по Монмут, потом по Мерсер, Шафтсберй и Нью-Оксфорд. Нет, «Тотнем-Корт» явно не ближайшая — но что теперь поделаешь? А такси — неспортивно.

Полчаса ушло на дорогу до станции, еще десять минут до «Холборна» — и только тут я сообразил, что театр «Лирик» был в каких-нибудь четырех кварталах от «Пикадилли-Серкус»… А еще я забыл, какая это глубокая станция, какие там бесконечные эскалаторы. Казалось, они уходят на милю в бездонную пропасть. Прогрохотав по ребристым деревянным ступеням, я зашагал по переходу, кинув взгляд на часы.

Полдесятого. До конференции еще уйма времени. Интересно, когда Старикан появится? «Если он на машине из Кембриджа, — высчитывал я, спускаясь по короткой лестнице за мужчиной в твидовом пиджаке, — то ехать ему где-то час с…»

Вихрь налетел на нижней ступеньке. Даже не вихрь на этот раз, а как будто дверь в холодное помещение открыли.

«Подвал», — мелькнуло у меня, когда я уцепился за металлический поручень. Нет. Еще холоднее. До костей пробирает. Холодный склад для мяса. Морозильный цех. И какой-то резкий химический привкус, вроде дезинфекции. Тошнотворный запах.

Да нет, какой же это морозильный цех? Это биолаборатория. А вонь — формальдегид. И то, что в нем хранят. Я плотно сжал губы, задержал дыхание, но сладковатый тошнотворный аромат уже забил ноздри и глотку. Нет, это не биолаборатория, осенила меня жуткая догадка. Это мертвецкая.

И вдруг все кончилось, как будто дверь захлопнули так же резко, как и распахнули. Однако ледяной воздух еще пощипывал ноздри, а во рту стоял мерзкий привкус формальдегида. Разложения, смерти и тлена.

Я застыл на нижней ступеньке, хватая воздух мелкими глотками, меня обтекали пассажиры. Мужчина в твидовом пиджаке уже заворачивал за угол. Он должен был почувствовать. Прямо передо мной ведь спускался. Я кинулся за ним, обогнав пару ребятишек, индианку в сари, домохозяйку с авоськой, и наконец настиг его у выхода на переполненную платформу.

— Вы почувствовали порыв ветра? — хватая мужчину за рукав, спросил я. — Только что, в переходе?

Он сперва встревожился, потом, выслушав, терпеливо объяснил:

— Вы из Штатов, да? Понимаете, когда поезд заходит в туннель, за ним обычно следует поток воздуха. Так всегда бывает. Опасаться нечего. — Он многозначительно посмотрел на рукав, в который я вцепился.

— Но там же ледяным холодом дохнуло! — возразил я. — И…

— Ну да, тут река совсем рядом. — Мужчина начал терять терпение. — Позвольте! — Он высвободил рукав. — Приятного отпуска. — С этими словами он скрылся на дальнем конце платформы, просочившись сквозь толпу.

Я не стал догонять. Ничего он не почувствовал. Как же так? Он ведь шел прямо передо мной…

Или меня мучают непонятные галлюцинации, а никакого вихря нет и не было.

— Наконец-то! — Женщина рядом посмотрела в сторону тоннеля, и я увидел, как оттуда вылетает поезд. На ветру затрепетал отклеившийся уголок афиши и взметнулись светлые волосы женщины, стоявшей ближе всего к краю. Она, не обращая внимания, повернула голову к своему спутнику и поправила сумочку на плече.

И снова холодная волна, несущая запах химикатов и разложения, гнилостную вонь.

Я поглядел в дальний конец платформы, думая, что уж в этот-то раз мужчина должен был почувствовать. Однако он как ни в чем не бывало заходил в вагон, окружавшие его туристы тоже в полном неведении переводили взгляд с поезда на развернутую карту-схему.

Неужели никто ничего? Тут мой взгляд наткнулся на пожилого темнокожего пассажира в клетчатом пиджаке, где-то посередине платформы. Вздрогнув под порывом ветра, он втянул седеющую голову в плечи, как черепаха в панцирь.

Вот он точно почувствовал! Я дернулся было туда, но седой уже вошел внутрь, и двери начали закрываться. Даже бегом мне его не догнать.

Я протиснулся в закрывающиеся двери ближайшего вагона и прислонился к ним изнутри, дожидаясь следующей станции. Там я выскочил, придерживая дверь, проверить, не выходит ли тот седой. Он не вышел. И на следующей. И на «Бонд-стрит». Никого.

— «Марбл-Арч»! — объявил лишенный выразительности голос, и за окнами показались выложенные плиткой стены.

Что же там такое на «Марбл-Арч»? Когда мы с Кэт жили в «Королевской плесени», столько народу не было. Такое впечатление, что весь поезд выходит.

А седой? Я высунулся из дверей, пытаясь разглядеть.

В толпе не видно. Но стоило сделать шаг на платформу, как меня тут же оттеснила почти такая же толпа заходящих.

Я пошел вдоль состава, пытаясь, вывернув шею, выловить взглядом клетчатый пиджак в этом людском море.

— Осторожно, двери закрываются! — возвестил голос из динамика, и старик проехал мимо меня в медленно набирающем ход вагоне.

«Куда теперь?» — размышлял я, стоя на опустевшей платформе. Обратно на «Холборн», посмотреть, не подует ли снова, и попробовать отыскать еще одного свидетеля? Такого, который не поспешит заскакивать в поезд?

Здесь-то точно никаких вихрей не будет. Это наша станция, мы садились здесь каждое утро, выходили здесь каждый вечер в наш первый приезд — никаких ветров. В трех кварталах отсюда «Королевская плесень». Держась за руки, мы взбегали по продуваемым насквозь лестницам и заливались хохотом, вспоминая, что сказанул Старикан служителю в Кентербери у могилы Томаса Мора…

Старикан! Он точно в курсе, откуда эти вихри, или хотя бы подскажет, как узнать. Он любит загадки. Сам ведь таскал нас в Гринвич, в Британский музей и в усыпальницу собора Святого Павла, пытаясь выяснить, что сталось с потерянной в битве рукой Нельсона. Если такое в принципе возможно, он откроет тайну вихрей.

Он ведь наверняка уже приехал. Я посмотрел на часы. Мама дорогая! Почти час. У схемы метро на стене я стал вычислять, как побыстрее попасть на конференцию. Отсюда до «Ноттинг-Хилл-Гейт», а там по Дистрикт или по Кольцевой. Я взглянул на табло — выяснить, сколько осталось до следующего поезда — и, когда налетел очередной вихрь, даже не успел, по примеру седого, сжаться и отпрянуть. Стоял с вытянутой, как у Томаса Мора на плахе, шеей.

Ветер обрушился на станцию, будто нож гильотины. На этот раз ни трупного смрада, ни жара. Только резкий вихрь, отдающий солью и железом. На меня пахнуло ужасом, кровью, мгновенной смертью.

«Что это? — в отчаянии думал я, цепляясь за кафельную стенку. — Что это за вихри?»

Старикан. Надо срочно отыскать Старикана.

Я доехал до «Южного Кенсингтона» и бегом помчался на конференцию, опасаясь в глубине души не найти его там. Нет, приехал. Я услышал его голос с порога. Как всегда, окружен толпой почитателей. Я двинулся к нему через вестибюль.

Эллиот, отделившись от группы, вышел мне навстречу.

— Мне нужно поговорить со Стариканом! — объяснил я.

Он удержал меня за плечо.

— Том… — С таким же выражением лица Кэт сообщила, что у Сары любовник.

— Что случилось? — спросил я с опаской.

— Ничего. — Эллиот оглянулся на гостиную. — Артур… нет, ничего. — Он выпустил мое плечо. — Он будет страшно рад тебя видеть. Уже спрашивал, где ты.

Старикан, восседая в кресле, как на троне, что-то вещал собравшимся. Ничуть не изменился за двадцать лет: такой же долговязый, волосы так же по-мальчишески падают на лоб.

Видишь, Кэт? Никакой седой бороды. Никакой палочки.

Заметив нас, он тут же прервал речь и поднялся.

— А вот и наш юный отщепенец! — Голос по-прежнему сильный и звонкий. — Том, я все утро жду, уже и не надеялся. Где тебя носит?

— В метро. Там какие-то странности творятся. Я…

— В метро? Ты-то там что забыл?

— Я…

— Даже и не суйся туда больше. Тони Блэр его разваливает по кирпичику. Как и все остальное.

— Поехали со мной, пожалуйста. Мне нужно кое-что тебе показать.

— Куда? В метро? Да ни в жизнь! — Он плюхнулся обратно в кресло. — Я туда ни ногой. Грязно, воняет…

Они с Кэт как сговорились.

— Понимаешь… — Эх, если б можно было пообщаться наедине, без лишних ушей. — Вчера на «Чаринг-Кросс» я почувствовал кое-что странное. Помнишь порывы ветра, которые гуляют по переходам, когда на станцию прибывает поезд?

— Не напоминай. Вечный сквознячище!

— Вот-вот, я как раз про сквозняки. Мне надо, чтобы ты сходил со мной. И сам проверил. Они…

— А потом простудился и умер? Благодарю покорно.

— Да нет же! Это не обычные сквозняки. Я хотел пересесть на Северную линию, и тут…

— За обедом расскажешь. — Он повернулся костальным. — Куда пойдем?

Никогда, ни единого раза, сколько я его помню, он не нуждался в советах, куда идти обедать. Я ошарашено заморгал.

— «Бангкок-Хаус»? — предложил Эллиот. Старикан помотал головой.

— Нет, там слишком остро. От изжоги потом загибаться…

— Есть суши-бар в двух шагах, — подал голос кто-то из толпы почитателей.

— Суши! — Его тон отбил охоту развивать тему. Я попытался снова.

— Вчера на «Чаринг-Кросс» меня вдруг сбило с ног порывом ветра, который пах серой. Он…

— Это смог, — со знанием дела объяснил Старикан. — Машин-то прорва. И народу. Скоро совсем не продохнуть будет, как в те времена, когда углем топили.

Уголь… Может, это и был тот запах, который я не распознал? Уголь ведь отдает серой.

— И все это усугубляется из-за инверсионного слоя, — подхватил поклонник, предложивший суши.

— Инверсионного слоя?

— Именно! — польщенный вниманием, пустился объяснять тот. — Лондон расположен в низине, из-за этого образуются инверсионные слои. Прослойка теплого воздуха преграждает путь вертикальным потокам с поверхности земли, поэтому внизу скапливаются и дым, и вредные примеси…

— Я думал, мы обедать собрались, — раздраженно буркнул Старикан.

— Помнишь, как мы искали дом Шерлока Холмса? В этот раз перед нами загадка позаковыристее.

— Действительно. Бейкер-стрит, 221-бис. Я и забыл. А помнишь, как я устроил вам тур по останкам Томаса Мора? Эллиот, расскажи им, что сказала Сара в Кентербери.

Эллиот рассказал, и все, включая самого Старикана, покатились от смеха. Я уже настроился услышать: «Да, было время!»

— Том, а ты поведай, как мы ходили на «Кисмет», — велел Старикан.

— У нас пять билетов на завтра на «Эндшпиль», — уже предчувствуя реакцию, объявил я.

Старикан покачал головой.

— Я по театрам больше не ходок. Там тоже ничего хорошего не осталось. Сплошная модернистская дребедень. — Он шлепнул обеими ладонями по подлокотникам. — Ну так что? Обед! Мы решили, куда идем?

— Как насчет «Нью-Дели-Палас»? — подкинул очередную идею Эллиот.

— Не перевариваю индийскую кухню, — скривился Старикан. Из «Нью-Дели» нас в свое время и выставили, когда он пустился в пляс с курицей тандури. — Нормальной, обычной едой уже, что, не кормят нигде?

— Надо бы поскорее определиться, — подал голос поклонник. — Дневное заседание в два начинается.

— Да, пропускать нельзя. — Старикан обвел взглядом стоящих вокруг. — Так куда мы идем? Том, ты с нами?

— Не могу. Жаль, что ты со мной не хочешь. Было бы совсем как раньше.

— Кстати о «раньше». — Старикан повернулся к почитателям. — Я ведь вам так и не рассказал, как меня вышвырнули с «Кисмет». Элиотт, как там звали эту наложницу?

— Лялюм, — подсказал Эллиот, поворачиваясь к Старикану, и я поспешил к выходу.

Инверсионный слой. Из-за него воздух застаивается под землей, пропитываясь и насыщаясь дымом, копотью и примесями.

Я доехал на метро обратно до «Холборна» и двинулся по переходу на Центральную линию, оглядывая стены в поисках вентиляционных вытяжек. Обнаружил две ячеистые решетки размером не больше театральной программки и одну щелевую ближе к концу, но никаких вентиляторов, ничего, что бы гоняло воздух или имело какой-то выход наружу.

Но ведь должно быть. Глубокие станции уходят под землю на сотни футов. Сомневаюсь, что при строительстве полагались исключительно на естественную циркуляцию, тем более учитывая выхлопы и угарный газ от наземного транспорта. Без вытяжек никак. С другой стороны, метро начали строить в 1880-х, а «Холборн» выглядит как раз так, будто его с тех пор не ремонтировали ни разу.

Я вышел в зал с эскалаторами и, задрав голову, посмотрел наверх. Открытое пространство до самых турникетов, а там выходы наружу на три стороны, и все двери распахнуты настежь.

Даже без вентиляции воздух из метро так или иначе найдет дорогу на лондонские улицы. Его приносит снаружи ветер с дождем, а внутри он циркулирует с бесконечным людским потоком по эскалаторам, станциям и переходам. Однако если инверсионный слой запрет его у поверхности земли, не давая высвободиться…

Образуются ведь «газовые мешки» в угольных шахтах — отсеки, где скапливается угарный газ и метан. Метро, с его сложной сетью изгибающихся под самыми разными углами тоннелей, очень напоминает шахту. Что если где-то в этих изгибах тоже возникли воздушные мешки, где год за годом копятся смертельные газы?

Хорошо, инверсионный слой объясняет, что это за вихри, но как понять, откуда они вообще взялись? Бомбы, подложенные террористами из ИРА? Я ведь так и подумал в первый раз. Это объясняет ударную волну и запах взрывчатки. А формальдегид? А ощущение забившей глотку сырой земли на «Чаринг-Кросс»?

Обрушение тоннеля? Столкновение поездов? Я проделал долгий путь обратно на станцию и обратился к служителю у турникетов.

— В туннелях случаются обвалы?

— Нет, сэр, что вы! Стены тут крепкие. — Он обнадеживающе улыбнулся. — Беспокоится не о чем.

— Но ведь иногда происходят аварии?

— Уверяю вас, сэр, лондонское метро — самое безопасное в мире.

— А взрывы? Террористы из ИРА…

— ИРА подписала мирное соглашение! — Служитель окинул меня подозрительным взглядом.

Еще немного в том же духе, и меня самого арестуют как террориста. Лучше спрошу у Ста… у Эллиота. А пока можно выяснить, на каких станциях образуются вихри — на всех или есть закономерность…

— Не подскажете, как добраться до Таэура? — прикинувшись заблудившимся туристом, спросил я у служителя, протягивая схему метро.

— Да, сэр. По Центральной линии — вот этой, красной, — доезжаете до станции «Банк», а там пересаживаетесь на Дистрикт и Кольцо. И не волнуйтесь. Лондонское метро абсолютно безопасно.

«Если не считать вихрей», — возразил я мысленно, ступая на эскалатор. Вытащив ручку, я отметил крестиком станции, на которых уже побывал. «Марбл-Арч», «Чаринг-Кросс», «Слоун-сквер».

На «Рассел-сквер» еще не заглядывал. Я доехал до нее и покараулил сначала в переходах, потом на платформах, пропустив два поезда. Ничего. Зато на станции «Сент-Панкрас» линии Метрополитен меня сбила с ног та же ударная волна, что и на «Чаринг-Кросс» — жар, едкий запах серы и ощущение, что мир рухнул.

На «Барбикан» и «Олдгейт» ничего. Вполне логично. Обе станции наземные, платформы открытые, а значит, вихри просто улетучиваются, не успевая попасть в ловушку. И еще это значит, что большинство пригородных станций можно не проверять.

Однако на «Сент-Полс» и «Чансери-Лейн» тоже ничего — хотя обе подземные, с глубокими ветреными туннелями. Никаких вихрей, только слегка тянет дизельным топливом и плесенью. Наверное, дело в чем-то другом.

«Линия ни при чем», — размышлял я на пути к «Уоррен-стрит». «Марбл-Арч» и «Холборн» да, обе на Центральной, но «Чаринг-Кросс» нет, и «Сент-Панкрас» тоже. Может, все дело в пересечениях? «Чансери-Лейн», «Сент-Полс» и «Рассел-сквер» — одиночные, там поезда идут по одной ветке. На «Холборн» пересекаются две, на «Чаринг-Кросс» — три. На «Сент-Панкрас» — целых пять.

«Вот такие станции мне и нужны, — понял я. — Те, где пересекается несколько веток, где все изрыто тоннелями, переходами и поворотами. Тогда „Монумент“, — глядя на кружок, объединяющий зеленую, фиолетовую и желтую линии, начал намечать я. — „Бейкер-стрит“ и „Мургейт“».

«Бейкер-стрит» ближе всех, но попасть на нее сложнее. Всего-то две остановки, однако сначала надо доехать до «Юс-тон», там сесть в обратную сторону на «Сент-Панкрас», а там пересесть на линию Бейкерлоо. Хорошо, что нет Кэт, чтобы припомнить мне «на метро в два счета куда угодно доберешься».

Кэт! Напрочь забыл, что мы договорились встретиться в гостинице, перед тем как ехать на ужин с Хьюзами.

Сколько времени? Слава богу, только пять. Я поспешно сверился со схемой. Так, хорошо. По Северной вниз до «Лестер-сквер», а там по Пикадилли. Ну, кто сказал, что в метро все сложно и запутано? Меньше чем через полчаса буду в «Конноте».

А как приду, обязательно расскажу Кэт про загадочные вихри. И ничего, что она не любит метро. Все расскажу — и про Старикана, и про мертвецкую, и про седого негра в клетчатом пиджаке.

Но Кэт в гостинице не было. На моей подушке белела записка: «Встретимся в „Гримальди“. В семь».

Никаких объяснений. Ни даже подписи. И записка явно наспех нацарапана. «Может, Сара позвонила?» — пронеслась леденящая, как вихрь на «Марбл-Арч», мысль. Вдруг Кэт все-таки оказалась права насчет любовника, как не ошиблась насчет Старикана?

Однако в «Гримальди» выяснилось, что Кэт всего-навсего увлеклась поисками сервиза.

— Встретила в отделе фарфора «Фортнума и Мейсона» одну женщину, которая сказала, что на Бонд-стрит есть магазинчик, как раз специализирующийся на снятых с производства сериях.

Бонд-стрит. Странно, что мы там не пересеклись. «Впрочем, Кэт ведь на станцию не спускалась, — сообразил я с легким уколом обиды. — Раскатывает себе благополучно поверху на такси».

— Там моего сервиза тоже не оказалось, — продолжила Кэт, — но продавец подал мысль поискать по соседству с фирменным магазином «Портмерион» в Кенсингтоне. На это у меня и ушел остаток дня. Как конференция? Артур был?

«Ты же знаешь, что был», — ответил я мысленно. Сама же предсказала, что он состарился, и пыталась предупредить меня еще в гостинице. А я не поверил.

— И как он? — спросила Кэт.

«Будто не знаешь! — с горечью продолжил я мысленный диалог. — Твоя чувствительная антенна мгновенно ловит малейшие колебания. Всех-то ты видишь насквозь. Кроме собственного мужа».

Не буду ничего рассказывать. Какой смысл, если она сейчас все равно в трауре по несчастному сервизу?

— Отлично. Мы пообедали и остаток дня тоже вместе провели. Старикан ничуть не изменился.

— На спектакль идет?

— Нет. — От объяснений меня спасло появление Хьюзов: пожилой и хрупкой миссис Хьюз и ее рослых сыновей Милфорда-младшего и Пола с женами.

Всех по очереди представили друг другу, и тут выяснилось, что блондинка под руку с Милфордом-младшим вовсе не жена, а невеста.

— С Барбарой я под конец даже не знал о чем разговаривать, — поведал он мне в задушевной беседе за коктейлями. — Только и думала, что бы еще прикупить. Одни вещи на уме — тряпки, украшения, мебель…

«Фарфор», — подумал я, бросив взгляд на другой конец комнаты, где стояла Кэт.

За ужином меня усадили между Полом и Милфордом-младшим, который всю дорогу рассуждал об «упадке и разрушении Британской империи».

— Теперь вот Шотландии приспичило отделяться. Кто на очереди? Сассекс? Лондон?

— Может, хоть тогда порядок настанет? Черт знает что творится — и на улицах, и в транспорте…

— Как раз сегодня был в метро, — уцепился я за подвернувшуюся возможность. — Не знаете, на «Чаринг-Кросс» никогда аварий не случалось?

— Вполне возможно, — ответил Милфорд. — Вся система прогнила насквозь. Грязно, опасности на каждом шагу — последний раз у меня чуть кошелек на эскалаторе не вытащили.

— Я туда вообще больше не спускаюсь, — подала голос миссис Хьюз с другого конца стола, где они с Кэт увлеченно обсуждали фарфоровые магазины в Челси. — С тех самых пор, как умер Милфорд.

— Повсюду нищие, — подключился Пол. — Спят на платформах, валяются поперек переходов. Как во время «блица», когда Лондон бомбили.

«Блиц». Воздушные налеты, «зажигалки», пожары. Дым, сера и смерть.

— Во время «блица»? — переспросил я.

— Люди пытались укрыться в метро от гитлеровских бомбардировщиков, — пояснил Милфорд. — Отсиживались кто где — на путях, на платформах, даже на эскалаторах.

— Не сказать при этом, чтобы в метро было безопаснее, чем на поверхности, — вздохнул Пол.

— То есть бомбы попадали в убежища?

Пол кивнул.

— «Паддингтон». И «Марбл-Арч». Там человек сорок погибло.

«Марбл-Арч». Ударная волна, кровь, паника.

— А «Чаринг-Кросс»?

— Понятия не имею. — Mилфорду наскучила тема. — Издали бы уже закон против нищих и бомжей в метро. И обязали кэбменов говорить на нормальном английском.

«Блиц». Ну конечно! Тогда все объясняется: и порох — или что там было? — и ударная волна, и фугасы…

Но ведь с тех пор прошло больше полувека! Возможно ли, что воздух бомбежек хранился все это время где-то в метро в первозданном виде?

По крайней мере, имелся один способ выяснить. На следующее утро я доехал на метро до «Тоттнем-Корт-Роуд» и двинулся по книжным магазинам, спрашивая что-нибудь по истории метро во времена Второй мировой.

— Метро? — рассеянно протянула девушка в «Фойле», третьем по счету магазине. — Тогда вам в Музей метро, может, там подскажут.

— Это где?

Она не знала. Не знал и кассир на станции. Но я вспомнил, что во время вчерашних странствий мне на глаза попалась афиша этого музея на платформе «Оксфорд-Серкус». Сверившись со схемой, я добрался до голубой ветки, там пересел на поезд до «Оксфорд-Серкус» и, обегав пять платформ, отыскал наконец свою афишу.

«Ковент-Гарден». Лондонский музей транспорта. Еще раз глянув на карту, я покатил по Центральной ветке до «Холборна», перешел на Пикадилли и по ней проехал одну остановку до «Ковент-Гарден».

Его, видимо, тоже не пощадила война, потому что не успел я пройти и трети перехода, как лицо мне опалил обжигающий встречный ветер. Правда, ни взрывчаткой, ни серой, ни пылью на этот раз не пахло. Только пепел и огонь, — а еще безнадежность и отчаяние, что все сейчас сгорит дотла.

Не в силах избавиться от запаха, я помчался наверх, вылетел на рынок, пронесся между рядами футболок, открыток, сувенирных двухэтажных автобусов — прямо к Музею транспорта.

Там царило засилье футболок и открыток — с эмблемой метро или картой-схемой.

— Я ищу книгу о метро во времена «блица», — поведал я мальчишке за прилавком, на котором высились стопки салфеток и игральных карт с метрошными знаками.

— «Блица»? — не понял он.

— Второй мировой, — уточнил я, но и это мало что прояснило.

Он неопределенно махнул рукой налево.

— Книги все там.

«Там» их не было. Они отыскались на самом дальнем стеллаже, за стойкой с репродукциями рекламных плакатов, украшавших стены метро в 20-х и 30-х. Большая часть книг посвящалась поездам, но я все-таки выкопал две по истории метро и одну в мягкой обложке под названием «Военный Лондон». Купил все, и в придачу блокнот со схемой метро.

В музее обнаружился буфет. Присев за пластиковый стол, я начал делать пометки в блокноте. Почти все станции метро использовались как убежища, и многие перенесли бомбовые попадания: «Юстон», «Олдвич», «Монумент». «После бомбежки повсюду стоял едкий запах кирпичной пыли и кордита», — говорилось в книге. Кордит. Вот что это был за порох…

«Марбл-Арч» пострадала от прямого попадания — бомба угодила прямо в один из переходов и разорвалась, как граната, веером пустив в толпу осколки сорванной со стен плитки. Ясно теперь, откуда запах крови. И почему я не почувствовал жара. Огня не было, только взрыв.

Посмотрим «Холборн». Несколько раз упоминается, что станцию использовали как убежище, однако про попадание бомбы ни в одной из книг ни слова.

Зато «Чаринг-Кросс» «повезло» дважды. Сперва фугас, потом ракета «Фау-2». Бомба пробила водовод, и на эскалаторы обрушилась лавина грязной жижи. Вот откуда запах сырой земли — просевшая от удара толща фунта над потолком.

В ночь на 10 мая 1941 года пострадало больше десятка станций: «Кэннон-стрит», «Паддингтон», «Блэкфрайарс», «Ливерпуль-стрит»…

«Ковент-Гарден» в списке не значилась. Я глянул в другой книге. Саму станцию страшная участь миновала, однако вокруг в огромных количествах падали «зажигалки», и весь район полыхал огнем. Получается, «Холборн» тоже не обязательно должен был перенести прямое попадание. Бомбовые удары по соседству, тысячи погибших — ясно, откуда взялся трупный смрад на «Холборне». А на «Ковент-Гарден» только огонь, ни серы, ни ударной волны — все совпадает, раз там обошлось одним пожаром без попадания бомбы.

Все один к одному. Запах сырой земли и кордита на «Чаринг-Кросс», дым на «Кэннон-стрит», ударная волна и кровь на «Марбл-Арч». Все мои вихри — это ветры «блица», запертые под лондонским инверсионным слоем, в подземных казематах, откуда нет выхода. Годами бродят они, перемешиваясь и усиливаясь, по лабиринтам тоннелей, переходов и тупиков. Все совпадает.

Осталось проверить, просто ли совпадает… Я составил список разбомбленных станций, где мне еще не пришлось побывать. «Блэкфрайарс», «Монумент», «Паддингтон», «Ливерпуль-стрит», «Прейд-стрит», «Баундз-Грин», «Трафальгарская площадь» и «Балам» перенесли прямое попадание. Если моя теория верна, вихри обязательно объявятся.

Вооружившись схемой на обложке блокнота, я приступил к поискам. Вот «Баундз-Грин», самый север линии Пикадилли, рукой подать до пресловутого «Кокфостерса». «Балам», наоборот, примостился на нижнем конце Северной ветки. Ни «Прейд-стрит», ни «Трафальгарская площадь» не отыскались. Возможно, их переименовали или закрыли. Все-таки пятьдесят с лишним лет прошло со времен «блица».

Ближайшим в списке оказался «Монумент». Доехать до него по Центральной линии, потом по Кольцу до «Ливерпуль-стрит», проверить ее и оттуда отправиться на север, к «Баундз-Грин». «Монумент» совсем рядом с доками, значит, кроме дыма, должно пахнуть речной водой, которой заливали пожар, паленым хлопком, резиной и специями. Там сгорел целый склад перца. Такой запах ни с чем не спутаешь.

Однако я ничего не почувствовал. Битый час ходил туда-сюда по переходам Центральной, Северной и Дистрикт, стоял на каждой платформе, караулил в закутках около лестниц — ничего.

«Наверное, ветер возникает не каждый раз», — утешал я себя, садясь в поезд до «Ливерпуль-стрит» на кольце. Возможно, в игру вступают дополнительные факторы — температура, погода, время суток… Или вихри получаются только тогда, когда на Лондон ложится инверсионный слой. Надо было проверить погоду с утра.

В любом случае на «Ливерпуль-стрит» я тоже ничего не почувствовал, зато на «Юстон»… На «Юстон» ветер набросился моментально, стоило мне сделать шаг из вагона, — резкий порыв, несущий запах сажи, паники и обугленных головешек.

Я знал, что это за вихрь и готовился к нему, — и все равно пришлось, с бешено колотящимся сердцем и пересохшим от страха ртом, на минуту привалиться к холодному кафелю.

Я переждал еще поезд, потом еще один, однако ветер не повторялся. Тогда я перешел на линию Виктория, но после минутного раздумья поднялся на поверхность и спросил у кассира, не наземная ли, случаем, станция «Баундз-Грин».

— Кажется, да, сэр, — подтвердил он с ощутимым шотландским акцентом.

— А «Балам»?

Он опешил.

— «Балам» ведь совсем в другую сторону. И даже не по этой ветке.

— Знаю. Так он что? Тоже наземный?

Кассир покачал головой.

— Боюсь, не подскажу, сэр. Простите. Если вам нужен «Балам», возвращайтесь на Северную линию и садитесь в поезд, который идет на «Тутинг-Бек» или «Морден». Иначе уедете в другую сторону, на «Элефант энд Касл».

Я кивнул. «Балам» еще дальше в пригород, чем «Баундз-Грин». Наверняка окажется наземной, но попробовать стоит.

Из всех станций «Балам» пострадал больше всех. Бомба упала рядом, однако угодила в самое чувствительное место, погрузив станцию в темноту, пробив водопровод, канализацию и газовые трубы. Вонючие воды потоком устремились под землю, затопив ослепшие переходы, лестницы и тоннели. Триста человек утонули. Неужели все исчезло бесследно, даже если станция наземная? Запах канализации, темноты и газа узнается моментально.

Я не стал следовать указаниям кассира. Вместо этого сделал небольшой крюк до «Блэкфрайарс» и полчаса безуспешно караулил в окружении желтого кафеля, прежде чем направиться в «Балам».

Поезд шел почти пустым. После «Лондонского моста» в моем вагоне осталось всего две пассажирки — женщина средних лет с книгой и плачущая девушка в дальнем углу.

Несмотря на торчащую во все стороны панковскую прическу и проколотую бровь, плакала она беспомощно, горько и отрешенно, не вытирая расплывающуюся тушь и даже не отворачиваясь к окну.

Может, подойти, поинтересоваться, кто ее обидел? Или тогда женщина с книгой решит, что я клеюсь? Сомневаюсь, впрочем, что девушка меня вообще заметит — настолько она поглощена собственными переживаниями. Прямо как Кэт со своим фарфором. Неужели у девушки тоже заветный сервиз с производства сняли? Или ей отравило жизнь предательство друзей, стареющих и заводящих романы?

— «Боро», — объявил механический голос, и девушка, резко очнувшись, размазала тушь по щекам, схватила рюкзак и выскочила из вагона.

Женщина так и сидела до самого «Балама», уткнув нос в книгу. Когда поезд подходил к станции, я специально встал к дверям рядом с ней, посмотреть, какое сокровище мировой литературы ее так увлекло. Оказалось, «Унесенные ветром».

«Нет, ветры никуда не уносятся», — думал я, привалившись к стене на платформе «Балама». Вслушиваясь в шум приближающегося поезда, я безуспешно дожидался, когда вместе с очередным порывом нагрянет темнота, пропитанная запахами метана и канализации. Ветры «блица» все еще тут, витают неприкаянными призраками по тоннелям и переходам, храня память о пожарах, наводнениях и гибели.

Если мои догадки верны, конечно. Потому что никакого запаха сточных вод на «Баламе» я не чувствовал. Ни малейшего признака разразившейся полвека назад катастрофы. Воздух в переходах был сухим и пыльным, без намека на плесень.

И даже если подтвердится здесь, все равно пока нет объяснения «Холборну». Я переждал еще по три поезда с каждой стороны, потом сел в сторону «Элефант энд Касл», где располагался Имперский военный музей.

«Мы перенесем вас во времена „блица“», — обещал плакат, однако в экспозиции ничего не говорилось о том, на какие станции пришлись бомбовые удары. Зато в сувенирном киоске удалось раздобыть еще три книги. Я проштудировал все три от корки до корки, но ни про «Холборн», ни про бомбежки в окрестностях ничего не обнаружилось.

Если ветры — это отголоски «блица», почему я ничего не чувствовал в наш первый приезд? Мы же из метро не вылезали — на конференцию, с конференции, в театры, вдогонку за Стариканом с его заскоками… И ничего — ни дуновения с примесью серы или дыма!

Отчего в этот раз они так разгулялись? Погода? Тогда дождь лил не переставая. Может, он как-то повлиял на инверсионный слой? Или с тех пор что-то существенно изменилось — маршруты поездов, например, или сообщение между станциями.

Под моросящим дождем я зашагал обратно к «Элефант энд Касл». Из дверей станции вышел мужчина в пасторском воротнике и двое мальчиков с перекинутыми через руку подризниками. Наверное, где-то неподалеку церковь. И тут меня осенило — вот он, ответ на загадку «Холборна»!

Во время «блица» церковные крипты использовали как убежища. Не исключено, что и под временные морги тоже.

Я поискал в указателе «морг», а потом, не найдя, «складирование тел».

Все правильно. В ход шли церкви, склады, а после самых разрушительных налетов — даже бассейны. Вряд ли рядом с «Холборном» отыщется бассейн, а вот церковь — вполне вероятно.

Есть только один способ выяснить — вернуться на «Холборн» и посмотреть. Что у нас там на схеме? Отлично! Отсюда одним махом. Перейдя на линию Бейкерлоо, я дождался поезда в северном направлении. В вагоне было так же пусто, как по дороге сюда, однако на «Ватерлоо» в двери хлынула толпа.

Неужели уже час пик? Я глянул на часы. Четверть седьмого… Ничего себе! В семь мы с Кэт встречаемся у театра. А мне до него еще… сколько? Вытащив схему, я повис на поручне и принялся считать: «Эмбанкмент», потом «Чаринг-Кросс», потом «Пикадилли-Серкус». По пять минут на перегон, и на выход в город еще пять — с такой-то толпой. Успеваю. Впритык.

«Движение поездов по линии Бейкерлоо к северу от станции „Эмбанкмент“ временно остановлено. Убедительно просим воспользоваться другими маршрутами».

Нет, только не сейчас! Внутренне похолодев, я схватился за карту. Другими маршрутами… Можно по Северной до «Лес-тер-сквер», оттуда с пересадкой до «Пикадилли-Серкус». Хотя быстрее, наверное, будет выйти на «Лестер» и пробежать несколько кварталов поверху.

Выскочив в едва начавшие разъезжаться двери, я понесся по переходу на Северную линию. Без пяти семь, а мне еще две остановки до «Лестер» и четыре квартала до театра. В переходе до меня донесся грохот подходящего поезда. Огибая пассажиров и выкрикивая на ходу «простите!», я вырвался на запруженную людьми платформу.

Наверное, грохотал другой поезд, из центра. На моей платформе электронное табло уверяло, что «до следующего поезда 4 минуты».

«Отлично», — сообразил я, услышав, как соседний поезд набирает ход, толкая воздух перед собой и создавая вакуум в хвосте. «Эмбанкмент» в списке пострадавших станций. Только вихря-призрака из «блица» мне сейчас и не хватает.

Не успел я подумать, как он взметнул мои волосы и отвороты пальто, а за спиной затрепетал отклеенный край афиши «Плавучего театра». Ни ударной волны, ни жара, хотя «Эмбанкмент» — это ведь набережная, тут горело сильнее всего. Меня окатило холодом, только холодом, без всякого формальдегида и трупного смрада. Ледяной холод, сухость и пыль, от которых першит в горле.

Из всех вихрей этот должен был показаться мне самым нестрашным, однако нет. Наоборот. Закрыв глаза, я обессиленно привалился спиной к стенке платформы.

Что же такое эти вихри? Я по-прежнему не понимал, хотя последний уж точно соответствовал моей теории об отголосках «блица». Ведь «Эмбанкмент» разделил участь остальных. Тут много народу погибло. Запах смерти, вот что я чувствовал. Смерти, ужаса и отчаяния.

Пошатываясь, я зашел в вагон. Пассажиры набились плотно, и эта спрессованность, обнадеживающее осознание, что сквозь людскую массу не пробиться никаким сквознякам и дуновениям, меня слегка успокоили. Когда состав прибыл на «Лестер-сквер», я уже не тревожился ни о чем, кроме того, что катастрофически опаздываю.

Десять минут восьмого. Еще не все потеряно, однако на счету каждая секунда. Хорошо хоть билеты у Кэт! Если повезет, как раз подойдут Эллиот с Сарой, и они втроем скоротают время за обменом приветствиями.

«А вдруг Старикан передумает, — мелькнула неожиданная мысль, — и тоже решит прийти? Может, вчера он не с той ноги встал, и сегодня все окажется как прежде…»

Поезд остановился. Я галопом промчался по переходу, взлетел по эскалатору и выскочил на Шафтсбери. Лил дождь, но мне уже было не до него.

— Том! Том! — послышался сзади запыхавшийся голос.

Я повернул голову. Меня догоняла отчаянно размахивающая руками Сара.

— Ты что, оглох? — выдохнула она, поравнявшись. — Я тебе от самого метро кричу!

Саре тоже пришлось побегать. Волосы растрепались, длинный шарф размотался до самой земли.

— Я знаю, что мы опаздываем, — хватая меня под руку, проговорила она. — Но мне надо отдышаться. Ты ведь не из этих чокнутых, которые на старости лет решили заделаться марафонцами?

— Нет, — заверил я, отходя к витрине, чтобы не мешаться на проходе.

— Эллиот постоянно твердит, что надо купить степлер. — Она сняла болтающийся шарф и небрежно обернула вокруг шеи. — А у меня так абсолютно никакого желания издеваться над собой.

Кэт ошиблась. Никого у Сары нет. Радар дал осечку, и она все поняла неправильно.

Наверное, я пялился слишком бесцеремонно, потому что Сара обиженно провела рукой по волосам.

— Ну да, чучело чучелом… — Она раскрыла зонтик. — Так. Сильно опаздываем?

— Успеем. — Взяв ее под руку, я направился к «Лирику». — А где Эллиот?

— Должен ждать у театра. Кэт нашла свой сервиз?

— Не знаю. Мы с утра не виделись.

— Ой, вон же она! — Сара приветственно замахала рукой.

Кэт стояла перед входом, у забрызганной таблички с надписью «На сегодняшний спектакль все билеты проданы». Совсем окоченела, бедная.

— Что же ты внутрь не ушла, дождь ведь? — пожурил я, придерживая дверь в вестибюль.

— А мы столкнулись на выходе из метро, — разматывая шарф, поведала Сара. — То есть это я углядела Тома. Едва докричалась… Эллиота, что, нет еще?

— Нет.

— Они с мистером Эверсом заходили после обеда. Ничего не вышло, так что при нем эту тему не поднимайте. Миссис Эверс хотела скупить всю сувенирную лавку, а потом мы не могли поймать такси. Такое впечатление, что в Кью их в принципе не водится. Пришлось на метро, а там ведь до станции шлепать и шлепать. — Сара пригладила волосы. — Меня насквозь продуло.

— А ты не на «Эмбанкменте» пересаживалась? — поинтересовался я, пытаясь вспомнить, по какой ветке расположена «Кью-Гарденс». Может, Сара тоже почувствовала вихрь? — Тебя на платформе Бейкерлоо не было?

— Не помню, — нетерпеливо отмахнулась Сара. — Это что, название линии, на которой «Кью»? Ты же у нас специалист по метро…

— Давайте я пальто сдам, — поспешно предложил я. Сара вручила мне свое, запихав длиннющий шарф в рукав, а Кэт покачала головой.

— Холодно.

— Надо было тебе внутри подождать, — посетовал я.

— Надо?

Я поглядел на нее с удивлением. Злится на меня за опоздание? С чего бы? У нас еще целых пятнадцать минут, и Эллиота нет как нет.

— Ты че… — начал я, но тут вмешалась Сара:

— Нашла свой фарфор?

— Не нашла, — буркнула Кэт, еще не остыв. — Сгинул без следа.

— А в «Селфриджес»?

Я сдал в гардероб Сарино пальто. Тут и Эллиот подоспел.

— Простите, что опоздал. — Извинившись, он моментально переключился на меня. — Ты чего сегодня утром…

— Все опоздали, — перебил я. — Кроме Кэт — к счастью, потому что билеты были у нее. Ты их не забыла?

Кэт, кивнув, полезла в сумочку. Билеты она вручила мне, и мы пошли в зал.

— По проходу вниз и направо, — показала билетер. — Третий ряд.

— Что, никуда не надо карабкаться? — удивился Эллиот. — Никаких восхождений в этот раз?

— Никаких альпенштоков, никаких ледорубов, и даже без биноклей, — заверил я.

— Не может быть! Ох, боюсь, оплошаю с непривычки.

Я задержался купить программку. Пока мы с Эллиотом дошли до третьего ряда, Кэт с Сарой уже успели сесть.

— Ну надо же! — восхищался Эллиот, пробираясь к нашим местам. — Отсюда все видно, кто бы мог подумать.

— Тебя пустить к Саре? — предложил я.

— Ни за что! — отшутился Эллиот. — Не хочу получить от нее программкой по руке, когда буду пялиться на кордебалет.

— Вряд ли здесь будет кордебалет.

— Кэт, а о чем спектакль? — спохватился Эллиот. Она перегнулась через Сару.

— Хейли Миллс в главной роли.

— Хейли Миллс… — мечтательно протянул он, откидываясь назад и складывая руки за головой. — Я от нее балдел, когда мне было десять. Очень сексапильная. Особенно этот ее танец в «Пока, пташка!».

— Ты путаешь с Энн-Маргарет, склеротик! — Сара, перегнувшись через меня, шлепнула Эллиота программкой. — А Хейли Миллс играла в том фильме про девочку, которая во всем видит только хорошее, — как он назывался?

Я бросил удивленный взгляд на Кэт, недоумевая, почему она, ярая поклонница Хейли Миллс, не спешит подсказать. Она сидела набросив на плечи пальто и стиснув зубы от холода.

— Да знаешь ты Хейли Миллс, — не сдавалась Сара. — Она играла в «Огненных деревьях Тики».

Эллиот кивнул.

— Меня всегда восхищала ее грудь. Или я путаю с Аннет?

— Кажется, это не такой спектакль, — предупредила Сара.

Нет, это был не такой спектакль. Все застегнуты наглухо, включая Хейли Миллс, закутанную в мешковатое пальто.

— Прости, что опоздала, дорогой, — извинилась она, выпутываясь из пальто, и в свитере с высоким воротом прошествовала к бутафорскому камину. — Там так холодно. И воздух какой-то странный.

— «Пронзил мне сердце ветерок из той страны далекой»,[3] — процитировал актер, играющий ее мужа, и Эллиот, наклонившись, прошептал: — О боже, это же пьеса.

Остаток реплики мужа я пропустил, но, судя по всему, он спрашивал, почему Хейли опоздала.

— Помощница порезала руку, — объясняла она тем временем, — пришлось везти ее в больницу. Пока зашили…

Больница. Как я не подумал! Наверняка больничные морги во время «блица» переполнились под завязку. Есть ли больницы рядом с «Холборном»? Надо будет узнать у Эллиота в антракте.

Из раздумий меня вырвал внезапный гром аплодисментов. Сцена потемнела. Все пропустил. Когда действие продолжилось, я пообещал себе не отвлекаться, чтобы в антракте уж совсем за идиота не сойти.

— Ветер крепчает, — заметила Хейли Миллс, глядя в нарисованное окно.

— Скоро грянет буря, — подхватил мужчина, оказавшийся ей совсем не мужем.

— Этого я и боюсь… — зябко потирая плечи, призналась она. — Дерек, а вдруг он о нас узнает?

Я украдкой скользнул взглядом мимо Сары к Кэт, но не смог рассмотреть ее лица в темноте. Она явно не знала, о чем пьеса, иначе бы никогда такую не выбрала.

Однако Хейли вела себя совсем иначе, чем Сара: курила одну сигарету за другой, нервно мерила шагами комнату, бросила телефонную трубку при виде супруга и выглядела такой виноватой, что ни у кого даже сомнений не осталось бы — тем более у мужа.

У Эллиота не осталось точно.

— Этот муж — полный чурбан, — заключил он, как только опустился занавес после первого действия. — Ежу понятно, что у нее любовник. Почему в пьесах все настолько далеко от реальности?

— Наверное, потому, что в реальности не всем удается выглядеть как Хейли Миллс? — предположила Кэт. — Она замечательно сохранилась, да, Сара? Все такая же молодая.

— Издеваешься? — не отступался Эллиот. — Да, я понимаю, многие закрывают глаза на любовные шашни своей половины, но…

— Мне надо в уборную, — объявила Кэт. — Там, небось, жуткая очередь. Сара, пойдем со мной, расскажу тебе печальную повесть о моем сервизе. — Они протиснулись мимо нас.

— Возьмите нам по бокалу белого вина, — обернувшись, крикнула Сара. У нас с Эллиотом ушло десять минут на то, чтобы пробраться к бару, и еще пять мы провели в очереди. Сара и Кэт не возвращались.

— Где ты был весь день? — поинтересовался Эллиот, отпивая вино из Сариного бокала. — Я тебя искал за обедом.

— Кое-что пытался выяснить. Скажи мне, станция метро «Холборн», она где, в Блумсбери?

— Наверное. Я на метро не езжу.

— Там поблизости больниц нет?

— Больниц? — озадаченно протянул он. — Не знаю. Вряд ли.

— А церквей?

— Понятия не имею. Это все к чему?

— Тебе не доводилось слышать про инверсионный слой? Воздух попадает…

— Кончится когда-нибудь это форменное безобразие в женских туалетах? — возмутилась вернувшаяся Сара, выхватывая у Эллиота бокал и отпивая глоток вина. — Я уж думала, мы все третье действие там простоим.

— А что, это мысль! — обрадовался Эллиот. — Не хочу уподобляться Старикану, но, честное слово, спектакли пошли один другого хуже. Ну кто поверит, будто муж Хейли Миллс такой недоумок — в упор не видит, что у жены роман с этим… другим… как его?

— «Поллианна», — вклинилась Кэт. — Я все вспоминала, вспоминала, полспектакля не могла вспомнить. Это про ту девочку, которая во всем видела только хорошее.

— Сара, — спросил я, — рядом с «Холборном» есть больницы?

— Детская, на Грейт-Ормонд-стрит. Та самая, которой Джеймс Барри завещал все доходы. А что?

Больница на Грейт-Ормонд-стрит. Вот оно. Ее использовали под временный морг, и воздух…

— Все настолько очевидно! — Эллиоту не давала покоя тема супружеской неверности. — Как она оправдывается, объясняя, где была…

— Ведь замечательно же выглядит, правда? — повторила Кэт. — Как думаете, сколько ей сейчас? На вид совсем молодая!

Звонок возвестил конец антракта.

— Пойдемте. — Кэт поставила бокал на столик. — Не хочу опять пробираться по ногам.

Сара залпом допила вино, и мы пошли по проходу. Все равно опоздали. Зрителям в начале ряда пришлось подниматься, чтобы нас пропустить.

— Но согласитесь, — опускаясь в кресло, продолжал доказывать Эллиот, — что любой человек в здравом уме…

— Тс-с-с! — зашипела Кэт, перегнувшись через меня и Сару. — Уже свет гасят.

В зале потемнело, и я почувствовал странное облегчение, будто нам только что удалось избежать катастрофы. Занавес поехал вверх.

— И все равно! — театральным шепотом возвестил Эллиот. — Невозможно до такой степени оглохнуть и ослепнуть, если жена буквально тычет тебе в нос своим романом.

— Почему? — откликнулась Сара. — Ты же смог.

И на сцену вышла Хейли Миллс.

В темноте Эллиот как ни в чем не бывало аплодировал вместе со всеми. Наверное, подумал, что ему показалось, как мне насчет ветра в метро — когда все происходит слишком быстро и не знаешь, что было на самом деле, а что нет. Он решит, что ему послышалось, перегнется через меня и спросит:

— В каком смысле? У тебя, что, роман?

А Сара прошепчет:

— Конечно, нет, глупый! Я хотела сказать, что ты никогда ничего не замечаешь.

И катастрофы не будет, ничего не случится…

— Кто он? — потребовал Эллиот.

Его вопрос прозвучал в паузе между репликами Хейли Миллс и ее мужа, и мужчина в переднем ряду сердито обернулся.

— Кто он? — Эллиот повысил голос. — С кем утебя роман?

— Не надо… — сдавленным голосом попросила Кэт.

— Да, ты права. — Эллиот встал. — Какая, к черту, разница? — И он, по ногам сидящих, выбрался в проход.

Сара посидела минуту, показавшуюся мне бесконечной, потом кинулась следом, по дороге споткнувшись о мою ногу и чуть не упав.

Я посмотрел на Кэт, раздумывая, догонять ли Сару. Все-таки у меня номерок на ее пальто с шарфом. Кэт, зябко закутавшись в пальто, оцепенела, глядя на сцену.

— Так дальше нельзя, — произнесла Хейли Миллс, которая вдруг стала выглядеть точно на свой возраст, но отважно продолжила диалог. — Давай разведемся.

Кэт встала и протолкалась мимо меня, а я последовал за ней, бормоча на ходу «простите» и «извините».

— Все кончено, — возвестила Хейли со сцены. — Неужели сам не видишь?

Кэт я догнал только в вестибюле, почти у самого выхода.

— Подожди! — Я ухватил ее за руку. — Кэт, постой!

Побледнев и стиснув зубы, она пролетела в стеклянные двери, глядя перед собой невидящим взглядом, и только на тротуаре остановилась в растерянности.

— Сейчас поймаю такси, — пообещал я, и тут же мелькнуло: «По крайней мере, не придется отвоевывать его у остальных театралов».

Как бы не так! Закончился спектакль в «Аполло», на улицу высыпали зрители, разъезжавшиеся после «Мисс Сайгон» и бог знает чего еще. По обочинам столпились свистящие и машущие претенденты на такси.

— Подожди здесь! — Я потянул Кэт обратно под навес «Лирика», а сам ринулся, вытянув руку, в людскую гущу. Такси свернуло к обочине, однако всего лишь затем, чтобы обогнуть группку перебегающих дорогу с газетами над головой. Водитель, высунув руку, ткнул пальцем в светящуюся надпись «занято» на крыше.

Я шагнул на проезжую часть, высматривая в потоке свободное такси, но тут же отпрыгнул, уворачиваясь от веера брызг из-под колес промчавшегося мимо мотоцикла.

Кэт потянула меня за полу пиджака.

— Бесполезно. Только что кончился «Призрак оперы». Такси не достать.

— Тогда дойду до какой-нибудь гостиницы, — решил я, — и попрошу швейцара, пусть вызовет. Подожди здесь.

— Нет, не надо. Доедем на метро. «Пикадилли-Серкус» же рядом, да?

— В двух шагах. — Я показал рукой.

Она кивнула и подняла над головой сумочку, безуспешно пытаясь спасти прическу от дождя. Мы выскочили из-под навеса на тротуар, прошмыгнули сквозь толпу и нырнули в недра «Пикадилли-Серкус».

— Здесь хотя бы сухо, — подбодрил я, выуживая из кармана мелочь на билет.

Кэт снова кивнула, отряхивая подол пальто.

У автоматов оказалась давка, а у турникетов еще бóльшая. Я передал Кэт талончик, и она осторожно сунула его в щель, поспешно отдергивая руку, пока турникет не засосал ее вместе с билетом.

Эскалаторы на спуск не работали, пришлось топать пешком. Двое наголо бритых прыщавых панков проскочили мимо, расталкивая всех локтями и грязно ругаясь.

Внизу под схемой метро растеклась мерзкого вида лужа.

— Нам на линию Пикадилли. — Я взял Кэт под руку и вывел по переходу на переполненную платформу. Цифровое табло сообщало, что до следующего поезда «2 минуты».

В это время подошел состав с противоположной стороны, и хлынувшая на станцию толпа вынесла нас вперед. Кэт сжалась, не сводя глаз с ограничительной линии вдоль края платформы, а я подумал: «Для полного счастья только какой-нибудь крысы не хватает. Или поножовщины».

Прибыл наш поезд, мы втиснулись внутрь и встали рядом, зажатые, как сардины в банке.

— Через пару остановок поредеет, — пообещал я. Кэт кивнула. Вид у нее был оглушенный, как после контузии.

Вот так же и Эллиот, невидящим взглядом уставившись на сцену, спрашивал глухим голосом: «С кем у тебя роман?», а потом вслепую карабкался вдоль ряда, натыкаясь на колени и ноги, как будто оглушенный порывом мертвящего едкого ветра. Еще минуту назад все было прекрасно, он пил вино и разглагольствовал о Хейли Миллс, и вдруг хлоп! — взрывом бомбы мир разносит на осколки, и жизнь лежит в руинах.

— «Грин-парк»! — объявил динамик. В открывшиеся двери впихнулись новые пассажиры.

— Эй ты, не балуй! — Женщина со спутанными свалявшимися волосами погрозила Кэт пальцем, тыча ей посиневшим ногтем чуть ли не в нос. — Смотри у меня!

— Ну хватит! — Я загородил Кэт собой. — На следующей же выходим. — Обвив ее рукой за талию, я начал проталкиваться к дверям.

— «Гайд-парк-Корнер» — донеслось из динамика.

Мы вышли, двери с шелестом съехались, и поезд начал набирать ход.

— Поднимемся и поймаем такси, — проговорил я с горечью. — Ты была права. Метро катится в тартарары.

«И мы все туда же, — в сердцах подумал я, увлекая Кэт за собой по пустому переходу. — Сара, Эллиот, Лондон, Хейли Миллс. Всё и вся! Старикан, Риджент-стрит, и мы с Кэт».

Встречный ветер ударил прямо в лицо. Не от нашего поезда, откуда-то спереди, из перехода. Еще хуже, стократ хуже, чем прежде. Я попятился к стене, согнувшись пополам, как будто мне дали под дых. Беда, смерть и опустошение.

Держась за живот, я попытался выпрямиться, хватая ртом воздух. Кэт распласталась по противоположной стене, прижав ладони к кафельной плитке, побледневшая и осунувшаяся.

— Ты почувствовала! — Я испытал невыразимое облегчение.

— Да.

Ну конечно же! Это ведь Кэт, с ее гиперчувствительностью, догадавшаяся про любовный роман Сары и про то, что Старикан постарел. Надо было сразу бежать к ней, тащить ее в метро и просить покараулить со мной в переходах.

— Никто больше не чувствует. Я уж думал, с ума схожу.

— Нет. — Что-то в ее голосе, в том, как она съежилась, прижимаясь к зеленому кафелю, подсказало мне то, о чем я давно уже должен был догадаться.

— Ты и в первый приезд чувствовала, — с изумлением проговорил я. — Поэтому ты ненавидишь метро. Из-за вихрей.

Она кивнула.

— Поэтому ты хотела поехать в «Харродс» на такси. Что же ты сразу не сказала?

— Такси нам было не по карману. А ты ветра не чувствовал.

Ничего я не чувствовал: ни явное нежелание Кэт спускаться в метро, ни то, как она отшатывается от приближающихся поездов. «Кэт боялась очередного вихря», — понял я, вспомнив, как она нервно вглядывалась в зияющий тоннель. Ждала, что вот-вот ее оглушит снова.

— Надо было сказать. Я бы помог тебе выяснить, что это за вихри, и страх бы ушел.

Кэт подняла голову.

— Что это за вихри? — механическим эхом повторила она.

— Да. Я вычислил, отчего они возникают. Во всем виноват инверсионный слой. Воздух попадает в ловушку и не находит выхода. Получается что-то вроде газовых мешков в шахтах. Он застаивается тут на годы, — объяснял я, вне себя от радости, что могу изложить свои мысли, поделиться с Кэт. — Во время «блица» станции метро использовались как бомбоубежища, — увлеченно продолжал я. — В «Балам» попала бомба, и в «Чаринг-Кросс» тоже. Поэтому ветер там пахнет дымом и кордитом. Это были фугасы. А на «Марбл-Арч» людей поранило разлетающимися осколками кафеля. То, что мы чувствуем — отголоски тех событий. Ветры из прошлого. Не знаю, откуда взялся конкретно этот. Может, тоннель обвалился, а может, «Фау-2»… — я умолк.

Кэт смотрела на меня таким же взглядом, как тогда, в гостинице, когда поведала, что у Сары любовник.

Я в ответ уставился на нее.

— Ты знаешь, откуда берутся вихри, — наконец заключил я. Конечно, знает: Это же Кэт, она все знает. Кэт, у которой было двадцать лет на раздумья.

— Откуда они, Кэт?

— Не… — начала она, глядя в глубь перехода, будто надеясь, что сейчас оттуда хлынет поток пассажиров, отрежет нас друг от друга, и ей не придется договаривать. Но в переходе было пусто, и даже воздух, казалось, застыл.

— Кэт?

Она сделала глубокий вдох.

— Это то, что будет.

— Будет? — в недоумении переспросил я.

— Что нас ждет. — В ее голосе послышалась горечь. — Разводы, смерть, развал. Конец всему.

— Нет, не может быть. «Марбл-Арч» перенесла прямое попадание. И «Чаринг-Кросс»…

Но ведь это Кэт, она всегда права. Что если пахло не дымом, а страхом, не пеплом, а отчаянием? А формальдегид — это не трупный смрад временного морга, а запах самой смерти, мраморной арки, которая ждет нас всех? Неудивительно, что у Кэт возникли ассоциации с кладбищем.

Что если эти прямые попадания, осколки шрапнели, косящие молодость, брак и счастье, — это не «Фау-2», а смерть, опустошение и упадок?

Все вихри как один несли запах смерти, а ведь смерть — это не только война. Вот, например, Хари Шринивасау. И паб, где подавали отменную рыбу с картошкой.

— Но все станции, где возникает ветер, бомбили в войну. А на «Чаринг-Кросс» пахло водой и грязью. Это точно отголоски «блица».

Кэт покачала головой.

— Я их чувствовала и в Сан-Франциско.

— В подземке? Но это же Сан-Франциско. Там могло быть землетрясение. Или пожар.

— И в вашингтонском метро. И даже дома, посреди Мейн-стрит, — не поднимая глаз, продолжила Кэт. — Наверное, ты прав насчет инверсионного слоя. Он не дает им выхода, они скапливаются, набирают силу, делаются еще…

Она запнулась, видимо, не в силах произнести «смертельнее».

— Ощутимее, — закончила она.

А я не замечал. Никто не замечал, кроме Кэт, которая замечала все и всегда.

И кроме стариков… Вспомнились ссутулившийся негр на платформе в «Холборне», седая женщина в «Южном Кенсингтоне», что сжимала воротник у горла морщинистой рукой в голубых прожилках. Старики чувствуют этот ветер постоянно. Поэтому и ходят согнувшись чуть ли не вдвое, ведь он все время дует им в лицо.

Или не спускаются в метро вообще. Я вспомнил, как Старикан цедил: «Ненавижу подземку!». Старикан, который весело гонял нас на метро по всему Лондону, с «Бейкер-стрит» до «Тауэр-Хилл», по эскалаторам вверх, по лестницам вниз, рассказывая истории на ходу. А вчера, передернувшись, заявил: «Жуткое место. Грязь, вонь, сквозняки». Сквозняки…

Он чувствовал ветер, и миссис Хьюз тоже. «Я туда больше не спускаюсь», — сказала она за ужином. Не «я больше не езжу на метро», а «не спускаюсь». Виной тому не лестницы и длинные переходы. Все дело в вихрях, дышащих разлукой, утратой и горем.

Наверное, Кэт права. Это ветры смерти. Что еще может дуть с таким постоянством и неизбежностью в лицо старикам и никому кроме?

Но тогда почему я почувствовал? Может, конференция тоже стала своего рода инверсионным слоем, столкнувшим меня лицом к лицу со старыми знакомыми и местами юности?

Рак, «Гэп», Старикан, брюзжащий насчет новомодных спектаклей и чересчур острой еды. Меня ткнули носом в смерть, старость и перемены.

А еще время, которое постоянно поджимает, заставляя нестись по эскалаторам и переходам, работая локтями в толпе, чтобы успеть на уходящий поезд. Паника: «Вдруг это последний?» «Двери закрываются».

Я вспомнил, как Сара, взлохмаченная, раскрасневшаяся, выбегала из «Пикадилли», и как потом пробиралась, задевая за мои колени, по ряду в театре. Отчаявшаяся и затравленная.

— Сара тоже чувствовала, — понял я.

— Правда? — без выражения откликнулась Кэт.

Она прижималась к стене, съежившись в ожидании следующего вихря.

Как же странно… Стольких людей укрыла во время «блица» эта станция, этот вот переход. А мы подверглись налетам, от которых убежища нет.

В какой поезд ни сядь, на какую ветку ни перейди, все идут в одну сторону. Мраморная арка. Конечная.

— Что же делать?

Кэт не ответила. Она не поднимала глаз, будто читая невидимую надпись «Держитесь дальше от края платформы» на полу. Держитесь дальше от края.

— Не знаю, — наконец произнесла она.

А какого ответа я, собственно, ожидал? Что, пока мы вместе, все не так страшно? Что любовь побеждает все? Ведь в том-то и дело, что нет. Ей не победить разводы, болезни и смерть. Иначе как же Милфорд Хьюз-старший? И дочка Даниеля Дрекера?

— Ни в одном магазине в Челси не нашлось моего сервиза, — глухо проговорила Кэт. — Мне и в голову не приходило, что его могут снять с производства. Я все эти годы… у меня и в мыслях не было, что он пропадет. — Ее голос дрогнул. — Такой красивый рисунок…

А Старикан заряжал всех своей кипучей энергией, паб не знал отбоя от посетителей, и у Сары с Эллиотом была крепкая семья. И никого это не спасло. Разводы, разруха и гибель.

Как бороться? Застегнуться на все пуговицы? Ездить исключительно поверху?

Но ведь и там не спасешься. Проживать день за днем, зная, что двери закрываются и все летит к чертям. Все, что ты когда-то обожал, любил или хотя бы считал симпатичным, разлетится на клочки, развеется пеплом и канет в никуда. «Унесенные ветром», — вспомнил я женщину в вагоне.

— Что? — переспросила Кэт тем же глухим, безнадежным голосом.

— Книга, — пояснил я с грустью. — «Унесенные ветром». Ее читала женщина в вагоне по дороге к «Баламу». Я караулил вихри, пытался выяснить, правда ли они возникают на тех станциях, куда угодили бомбы «блица».

— Ты был в «Баламе»? — встрепенулась она. — Сегодня?

— И на «Блэкфрайарс». И на «Эмбанкмент». И «Элефант энд Касл». Съездил в Музей транспорта узнать, какие станции пострадали от бомб, а потом на «Монумент» и «Балам», караулить вихри. — Я покачал головой. — Весь день туда-сюда, пытался вычислить закономерность… что такое?

Кэт, сморщившись, как от боли, прикрывала рот рукой.

— Что случилось?

— Сара сегодня опять со мной не поехала. Позвонила сразу после твоего ухода. Я подумала, может, пообедаем вместе. — Она кинула быстрый взгляд на меня. — Никто не знал, где ты.

— Я же не мог всем объяснять, что гоняюсь по Лондону за вихрями, которые больше никто не ощущает.

— Эллиот признался, что ты и накануне исчезал, — продолжила она. Я по-прежнему не понимал, к чему она клонит. — Они с Артуром приглашали тебя обедать, ждали, но ты куда-то запропастился.

— Я вернулся на «Холборн», выяснял, откуда берутся вихри. А потом доехал до «Марбл-Арч».

— Сара жаловалась, что им с Эллиотом надо Эверса с женой катать по городу, а те хотят в Ботанический сад, в Кью-Гарденс.

— С Эллиотом? Ты же сказала, он был на конференции?

— Был. А Сара — по его словам — вдруг вспомнила, что ей назначено к врачу. Ты потерялся с концами. И потом, у театра вы с Сарой…

Примчались под руку, опаздывая, запыхавшиеся, а Сара еще и раскрасневшаяся. А накануне я соврал про обед и про дневное заседание. Соврал Кэт, которая моментально чует ложь и беду.

— Ты решила, что у Сары роман со мной?

Она кивнула в оцепенении.

— Ты решила, что я кручу с Сарой? Как тебе такое в голову могло прийти? Я же люблю тебя!

— А Сара любила Эллиота. Люди изменяют друг другу, расстаются. Все…

— …рушится, — пробормотал я.

А потом горе носится в воздухе, не находя выхода из подземной темницы, вырождаясь в чистую смерть, опустошение и гибель.

Кэт ошиблась. Все-таки это «блиц». И девушка, плакавшая в вагоне, и ссорящиеся супруги-американцы. Размолвки, горе, отчаяние. Наверное, страхи Кэт и наши с ней теперешние переживания тоже останутся в воздухе и понесутся по тоннелям, путям и переходам метро, чтобы выплеснуться на какого-нибудь бедолагу туриста через неделю. Или через полвека

Я посмотрел на Кэт, застывшую в невероятной дали у противоположной стены.

— У меня нет романа с Сарой.

Кэт обмякла, прислонившись спиной к кафелю, и заплакала.

— Я люблю тебя! — сказал я и, преодолев разделяющий нас коридор одним шагом, прижал ее к себе. На миг мир стал прежним. Мы вместе и в безопасности. Любовь побеждает все.

До следующего вихря — что в нем будет? Результаты рентгена, полуночный звонок, хирург, не решающийся сообщить плохие новости? А мы вот они, стоим в переходе метро, открытом всем ветрам.

— Пойдем! — Я взял Кэт за руку. Уберечь ее от вихрей не в моих силах, зато я могу вывести ее наружу. Из-под инверсионного слоя. На несколько лет. Или месяцев. Или минут.

— Куда мы? — спросила она, когда я потащил ее за собой.

— Наверх. В город.

— До гостиницы ехать и ехать.

— Поймаем такси. — Я вел ее вверх по лестнице, за угол, прислушиваясь к шуму приближающегося поезда, к металлическому голосу, призывающему быть внимательнее на краю платформы.

— Теперь только на такси, — пообещал я.

Еще переход, еще ступеньки, только не бежать, не торопиться — как будто спешка может вызвать вихрь. Через арку на эскалаторы. Еще чуть-чуть. Минута, и будем на эскалаторе, он вывезет нас из-под инверсионного слоя. Подальше от ветра. От непосредственной опасности.

Из противоположного перехода — с Кольцевой — высыпала группка пассажиров, оживленно чирикающих по-французски. Подростки на каникулах, с неподъемными рюкзаками и широченным чемоданом на колесиках, не пролезающим на ступеньки. Они столпились у подножия эскалатора и загородили проход, выясняя по карманным схемам, куда им дальше.

— Позвольте! — Я попытался пройти. — Pardonnez moi! — Они подняли головы, но, вместо того чтобы дать дорогу, полезли на эскалатор, впихивая громадный чемодан между резиновыми поручнями вовсю ширину ступеньки. Теперь мимо них точно не протиснуться.

Из перехода на линию Пикадилли донесся приглушенный грохот поезда.

Французы наконец водрузили свой чемоданище на эскалатор, я подтолкнул Кэт на нижнюю ступеньку и встал на следующую.

Давай же! Наверх! Мимо афиш «На исходе дня», «Пэтси Клайн навеки» и «Смерти коммивояжера». Внизу нарастал и приближался грохот поезда.

— А что если нам плюнуть и не ехать в гостиницу? До Мраморной арки рукой подать, — перекрикивая грохот, предложил я. — Заглянем в «Королевскую плесень» и узнаем, нет ли у них свободной койки.

Давай же, давай. Вперед, наверх. «Король Лир». «Мышеловка».

— А если ее там нет? — Кэт вглядывалась в бездну за моей спиной. Мы поднялись уже этажа на три. Грохот поезда доносился тихим рокотом, едва различимым за смехом подростков и глухим шумом вестибюля в вышине.

— Стоит, куда ей деться! — убежденно заверил я. Вперед, вперед, еще выше.

— Будет совсем как тогда. Крутые лестницы, запах плесени и гнилой капусты. Живые, настоящие запахи.

— Ох, нет! — Кэт показала на противоположный эскалатор, внезапно наводнившийся нарядными людьми, отряхивающими дождевые капли с шуб и театральных программок. — «Кошки» закончились. Такси теперь не достать.

— Пойдем пешком.

— Там же дождь, — напомнила Кэт.

Лучше дождь, чем ветер. Давай, еще выше, еще чуть-чуть.

Мы почти приехали. Подростки взваливали рюкзаки на плечи. Дойдем до ближайшего телефона и вызовем такси. А потом? Не высовываться. Избегать сквозняков. Превратиться в Стариканов.

«Не выйдет», — мрачно подумал я. Вихри повсюду. И все же я должен уберечь от них Кэт. За двадцать лет не смог, так хоть теперь оградить ее от их смертельного дыхания.

Три ступеньки до верха. Французы дергали чемодан, покрикивая: «Allons! Allons! Vite! Шевелись, быстрее!».

Я оглянулся, пытаясь расслышать за их воплями шум поезда. И увидел, как ветер взметнул седые волосы женщины, шагнувшей на первую ступеньку эскалатора на спуск. Она пригнулась, втягивая голову в плечи от налетевшего сверху вихря. Сверху! Ветер пригладил челки ничего не заметивших юнцов, задрал им воротники и полы рубашек.

— Кэт! — Я потянулся к ней, вцепившись в резиновый поручень, будто силясь остановить его, не дать ему вынести нас наверх, в объятия вихря.

Я схватил Кэт за локоть. Она пошатнулась и, потеряв равновесие, почти упала на меня. Я развернул ее лицом к себе, прижал к груди, обвил руками — но было поздно.

— Я люблю тебя, — произнесла она, как будто в последний раз.

— Не надо… — начал я, но ветер уже налетел, неумолимый и лихой. От его порыва волосы Кэт прилипли к щекам, нас чуть не сдуло со ступеньки, а запах тут же шибанул мне в нос. Я задохнулся от изумления.

Старушка на соседнем эскалаторе застыла в проходе, запрокинув голову и закрыв глаза. Сзади скопилась пробка, люди раздраженно бормотали: «Простите!» и «Можно пройти?». Она не слышала. Запрокинув голову, она блаженно втягивала в себя воздух.

— Ой! — Кэт тоже запрокинула голову.

Я сделал глубокий вдох. Аромат сирени, дождя и радостного ожидания. Сменяющие друг друга из года в год туристы с путеводителем «Лондон за сорок долларов в день» и молодожены, держащиеся за руки на платформе. Эллиот с Сарой и мы с Кэт, выскакивающие из поезда и со смехом несущиеся за Стариканом по зовущим вдаль переходам к линии Дистрикт и Тауэру. Аромат весны, легкости на подъем и столького впереди.

Он затерялся в изгибах тоннелей вместе с отчаянием, ужасом и горем. Пропал в лабиринте переходов, лестниц и платформ, пойманный в ловушку и усиленный инверсионным слоем.

Мы стояли наверху.

— Можно пройти? — раздался мужской голос сзади.

— Мы отыщем твой сервиз, Кэт, — пообещал я. — На Портобелло-Роуд есть блошиный рынок, а уж там найдется все, что только душе угодно.

— Туда идет метро? — спросила она.

— Простите! — порывался пройти мужчина. — Дорогу, пожалуйста!

— «Лэндброук-Гроув». Ветка Хаммерсмит энд Сити. — Я наклонился поцеловать жену.

— Вы загораживаете проход, — возмутился мужчина. — Вас же не обойти.

— Мы улучшаем атмосферу, — ответил я и снова поцеловал Кэт.

Застыв еще на мгновение, мы вдохнули его полной грудью — аромат листвы, сирени и любви.

А потом перешли на соседний эскалатор и, держась за руки, спустились на платформу в восточном направлении, чтобы сесть на поезд до Мраморной арки.

ПОСИНЕВШАЯ ЛУНА[4]

— Как ты думаешь, стал бы Уолтер Хант изобретать английскую булавку, зная, что панки будут протыкать ею щеки? — спросил м-р Мауэн. Он мрачно смотрел в окно на возвышающиеся вдалеке шестисотфутовые трубы.

— Не знаю, мистер Мауэн, — со вздохом ответила Дженис. — Хотите, я скажу ребятам из отдела исследований, чтобы они подождали еще немного?

Вздох должен был означать: «Уже пятый час, темнеет, и вы трижды просили своих подчиненных подождать, и когда же вы наконец примете какое-нибудь решение?»

Но ее собеседник отмахнулся от этого немого вопроса.

— С другой стороны, — продолжал рассуждать он, — возьмем, к примеру, подгузники. Не будь английских булавок, младенцы без конца кололись бы обычными.

— Это поможет восстановить озоновый слой, мистер Мауэн, — напомнила Дженис. — И, по мнению отдела исследований, никаких вредных побочных эффектов не ожидается.

— Как просто: выбрасываешь облако углеводородов в стратосферу и не ждешь никаких вредных побочных эффектов! Отдел исследований в этом уверен, — пробормотал мистер Мауэн, поворачивая кресло так, чтобы оказаться лицом к Дженис. Он едва не уронил портрет своей дочери Салли, стоявший на столе. — Однажды я уколол Салли английской булавкой. Она вопила битый час. Так это как, вредный побочный эффект? А как насчет тех осадков, которые образуются при участии озона? Двууглекислый натрий, сообщает мне отдел исследований. Совершенно безвредная сода. Откуда они знают? Кого-нибудь из них когда-нибудь посыпали содой? Позвони им… — Не успел он закончить фразу, как Дженис схватила трубку и набрала номер. На этот раз она даже не вздохнула. — Попроси, чтобы они рассчитали, как могут подействовать эти щелочные дожди.

— Да, мистер Мауэн, — сказала Дженис. Она прижала трубку к уху и некоторое время молча слушала. Потом нерешительно произнесла: — Мистер Мауэн…

— Уверен, они доказывают, что эти дожди нейтрализуют серную кислоту, которая разрушает памятники архитектуры, а заодно дезодорируют воздух.

— Нет, сэр, — ответила Дженис. — Исследовательский отдел сообщает, что дифференциальная просушка уже началась и через несколько минут вы увидите, что произойдет. Они говорят, что больше ждать нельзя.

М-р Мауэн опять развернул свое кресло, чтобы посмотреть в окно. Портрет Салли задрожал, но выстоял, и м-р Мауэн подумал: приехала ли она уже из колледжа? Трубы пока бездействовали. Беспорядочное нагромождение закусочных и автостоянок скрывало основания этих гигантских «свечей». Именно там находились устройства для просушки. Вдруг у самого подножия труб вспыхнула неоновая вывеска «Макдоналдса», и м-р Мауэн подскочил от неожиданности. Сами трубы оставались тихими и темными, лишь тусклые сигнальные огоньки мигали на их верхушках. Президент компании разглядел вдалеке заросшие полынью холмы, и весь пейзаж, за исключением макдоналдсовской вывески, показался ему неправдоподобно безмятежным и мирным.

— Они говорят, что устройства для просушки запущены на полную мощность, — продолжала Дженис, прижав трубку к груди.

М-р Мауэн приготовился к взрыву. Послышался глухой рокот, напоминавший шум далекого пожара, потом над трубами выросло облако белесого дыма, и наконец раздался громкий протяжный вздох, похожий на те, которые обычно издавала Дженис, — и два синих столба взметнулись прямо в темнеющее небо.

— Почему они синие? — поинтересовался м-р Мауэн.

— Я уже спрашивала, — ответила Дженис. — Исследователи объясняют это рассеиванием лучей видимого спектра, которое происходит из-за того, что возбуждается восьмой квантовый уровень атомов углерода…

— Слово в слово, как в этом дурацком пресс-релизе, — проворчал м-р Мауэн. — Попроси их выражаться по-английски.

Поговорив с минуту по телефону, секретарша сказала:

— Это тот же самый эффект, что вызывает потемнение при извержении вулкана. Рассеяние света. В исследовательском отделе хотят знать, кого из их группы вы хотите видеть на завтрашней пресс-конференции.

— Руководителей проекта, конечно, — раздраженно проворчал м-р Мауэн. — И еще кого-нибудь, кто умеет говорить по-английски.

Дженис заглянула в пресс-релиз:

— Руководители — Брэдли Макаффи и Линн Сандерс.

— Почему эта фамилия, Макаффи, кажется мне знакомой?

— Он живет в одной комнате с Ульриком Генри, лингвистом компании, которого вы наняли, чтобы…

— Я сам знаю, зачем я его нанял. Вот и этого Генри тоже пригласите. И передайте Салли, когда она приедет домой, что я надеюсь ее там застать. Скажите, чтобы она приоделась.

Президент «Мауэн кемикал» посмотрел на часы:

— Ну вот. Уже пять минут, и никаких вредных побочных эффектов.

Телефон зазвонил. М-р Мауэн вздрогнул и в ужасе уставился на аппарат.

— Я знал, что от добра добра не ищут! — воскликнул он. — Кто это? Департамент экологии?

— Нет. — Дженис вздохнула. — Это ваша бывшая жена.

— Все, с плеч долой, — потирая руки, воскликнул Брэд, когда Ульрик появился в дверях. В комнате было темно, только зеленоватый свет монитора падал на лицо Брэда. Он еще немного постучал по клавишам и повернулся. — Готово дельце. Славный перетрясец вышел.

Ульрик включил свет:

— О чем это ты? О проекте выброса отходов?

— Не-а. Эксперимент начался еще днем. Машина пашет, как кобыла пляшет. Нет, я битый час стирал имя моей невесты Линн из всех протоколов проекта.

— А Линн не против? — равнодушно спросил Ульрик. Он не совсем ясно представлял себе, кто такая эта Линн. Все невесты Брэда казались лингвисту на одно лицо.

— Да ей и невдомек. А когда она узнает, будет уже поздно. Она помчалась в Шайенн, чтобы поспеть на восточный рейс. Ее мамаше приспичило получить развод — застукала благоверного в рогодельной мастерской.

Что раздражало еще больше, чем испорченность Брэда, так это его поразительное везение. Ульрик понимал, что его сосед достаточно подл для того, чтобы воспользоваться непредвиденным семейным скандалом и выкинуть Линн из Чагуотера. И все же удачное стечение обстоятельств — то, что матери Линн именно сейчас вздумалось добиваться развода, — было случайным. Брэду постоянно везло на такие счастливые совпадения. Иначе как бы три его невесты умудрились ни разу не встретиться друг с дружкой в тесных пределах Чагуотера и «Мауэн кемикал»?

— Линн? Это которая — рыжая программистка? — поинтересовался Ульрик.

— Не-а, ту зовут Сью. А Линн — маленькая блондиночка, которая здорово сечет в химической инженерии. Зато во всем прочем — полная простоплюха.

«Простоплюха», — мысленно повторил Ульрик. Нужно поразмыслить об этом слове на досуге. Вероятно, оно означает «некто настолько глупый, чтобы связаться с Брэдом Макаффи». Конечно, самому Ульрику прекрасно подходит это определение. Он ведь согласился делить комнату с Брэдом. Слишком был потрясен, когда его взяли на работу, чтобы попросить отдельное жилье.

Ульрик получил диплом языковеда, и все уверяли его, что эта бумажка в Вайоминге более чем бесполезна. В этом молодой специалист весьма скоро убедился. С горя он решил попытать счастья на производстве и подался в «Мауэн кемикал». И его наняли лингвистом компании, положив поистине удивительное жалованье, а с какой целью — он и сам толком не понимал, хотя просидел в Чагуотере уже больше трех месяцев. А вот что Ульрик понимал, так это то, что Брэд Макаффи был, выражаясь его собственным цветастым языком, шулером, надувалой и рогоделом. Он упорно торил дорожку к руке дочери босса, чтобы наложить лапу на «Мауэн кемикал». В кильватере оставались горы разбитых сердец молоденьких дурочек, которые, очевидно, полагали, что человек, произносящий слово «невеста» как «не веста», не может иметь их более одной зараз. И это тоже был любопытный лингвистический феномен.

Поначалу Ульрика тоже одурачили грубоватые манеры Брэда, которые, однако, шли вразрез с его выдающимися компьютерными способностями. Но однажды он проснулся пораньше и застиг Брэда за разработкой программы, которая называлась «Проект Салли».

— Я стану президентом «Мауэн кемикал» в два муравьиных скачка, — расхвастался Брэд. — А этот маленький планец-охмурянец — Моя Главная Программа. Как тебе это нравится?

Мнение Ульрика вряд ли можно было выразить цензурными словами. Брэд состряпал целую стратегию, чтобы подобраться к Салли Мауэн и произвести впечатление на ее отца, охмуряя подряд всех молодых женщин, занимавших ключевые посты в «Мауэн кемикал». Почти в самом конце этого сложного пути Ульрик заметил имя Линн.

— А что если этот «проект» попадется на глаза самому Мауэну? — наконец спросил Ульрик.

— Черта с два. Я его засекретил так, что фомкой не вскроешь. Легче енотихе соблазнить скунса.

С тех пор Ульрик шесть раз писал заявление с просьбой дать ему отдельную комнату, и каждый раз оно возвращалось с резолюцией «Не полагается вследствие ограниченности жилищного комплекса». И это, как догадывался Ульрик, означало, что в Чагуотере нет свободных комнат. Отказы всегда исходили от секретарши м-ра Мауэна, в результате Ульрик начал подозревать, что его начальник все же прознал о «Проекте Салли» и специально нанял Ульрика, дабы помешать Брэду добиться начальниковой дочки.

— Согласно моему плану, настало время подъезжать к Салли, — заявил Брэд на сей раз. — Завтра на пресс-конференции. Я достаточно нарисовался в этом проекте по выбросу отходов, чтобы подмазаться к старику Мауэну. Салли будет там. Я заставил мою невесту Гейл из отдела рекламы пригласить ее.

— Я тоже собираюсь пойти, — хмуро сообщил Ульрик.

— Да ну, вот удача-то! — воскликнул Брэд. — Ты поможешь мне облапошить старушку Салли. Займешь ее, пока я буду обниматься с папенькой Мауэном. Кстати, не знаешь, как она выглядит?

— У меня нет ни малейшего желания облапошивать для тебя Салли Мауэн, — заявил Ульрик, в который раз недоумевая, где Брэд мог нахвататься таких выражений. Не раз он замечал, что Брэд смотрит по телевизору шоу Джуди Канова, но иные из его словечек не могли происходить даже оттуда. Наверное, у него была компьютерная программа для их разведения. — Более того, я хочу напомнить тебе, что ты уже помолвлен не с одной девушкой.

— Ты, старик, полная простодавка, — проворчал Брэд. — А знаешь, почему? Потому что у тебя нет собственной пташки. Вот что: выбери одну из моих, и я тебе ее охотно уступлю. Как насчет Сью?

Ульрик подошел К окну.

— Не нужна она мне, — буркнул он.

— Бьюсь об заклад, что ты даже не знаешь, которая из них Сью, — сказал Брэд.

«Ну и что», — подумал Ульрик. Они все как одна. Не моргнув глазом прощебечут «гидравлированный» вместо «водяной» или «микшированный» вместо «смешанный». Одна из них как-то попросила Брэда к телефону и, когда Ульрик сказал, что он на работе, пробормотала: «Простите. Мой менталитет что-то плохо функционирует нынче утром». Ульрик чувствовал себя так, как если бы жил в чужой стране.

— Какая разница? — зло спросил он. — Ни одна из них не говорит по-английски, и это, вероятно, объясняет, почему они так падки на твои предложения.

— А что если я отыщу тебе девчушку, которая классно треплется по-английски, тогда ты поможешь мне закадрить Салли Мауэн? — спросил Брэд. Он повернулся к столу и яростно застучал по клавишам. — Какую ты хочешь?

Ульрик сжал кулаки и отвернулся к окну. В ветвях засохшего тополя под окном запутался бумажный змей или что-то вроде того.

— Может, спуститься по стволу дерева, ворваться в кабинет мистера Мауэна и потребовать отдельную комнату?

— Ну, не важно, — сказал Брэд, не получив ответа. — Я ведь слыхал, что ты долдонишь на сей счет.

Он еще немного постучал, потом нажал на кнопку печати.

— Вот! — гордо произнес он. Ульрик повернулся.

Брэд прочитал:

— «Разыскивается молодая женщина, которая умеет изобразить интерес к английскому языку, достойному королевы Англии, упорно развивает свои познания в грамматике и правописании и из уважения к языку не признает никакого сленга, никакого словоблудия и т. д. Подпись — Ульрик Генри». Ну как? Точь-в-точь как ты любишь.

— Я сам могу найти себе «пташку», — рявкнул Ульрик. Он рванул ленту, выползавшую из принтера. На половинке листа с разлохмаченным краем осталась лишь фраза: «Разыскивается молодая женщина, которая умеет развивать язык. Ульрик Г.».

— Я готов менять лошадей, — сообщил Брэд. — Если хорошенькая маленькая кобылка окажется не в твоем вкусе, так и быть, уступлю тебе Линн, когда она вернется. Это поможет птичке оправиться после того, как ее выбросят из проекта, ну и после всего прочего. Что ты об этом думаешь?

Ульрик осторожно положил на стол обрывок, борясь с искушением скомкать его и засунуть Брэду в глотку. Потом распахнул окно. В комнату ворвался пронизывающий ветер, подхватил бумажку, лежавшую на столе, и перенес на подоконник.

— А что если Линн опоздает на самолет и вернется? — спросил Ульрик. — Что если она заглянет сюда и наткнется на другую твою невесту?

— Ни фига, — жизнерадостно воскликнул Брэд. — Я и на этот случай составил программу. — Он вытащил из принтера обрывок бумаги и скомкал его. — Допустим, две из них решили заглянуть ко мне в одно и то же время. Им придется подниматься на лифте, а лифтов всего два. Они введут одинаковый код, а на этот случай я составил программу, которая останавливает один из лифтов между этажами, если мой опознавательный код применяется чаще, чем раз в пять минут. Одновременно на мой терминал поступает сигнал тревоги, так что я могу потихоньку выпроводить одну из девиц через черный ход. — Он поднялся. — Прошвырнусь-ка я до «Исследований», проверю еще раз, как там работает новый проект. А ты давай ищи скорей себе подружку, а то от твоего ворчания у меня начинается общажная лихоманка.

Брэд схватил пальто, висевшее на спинке стула, и вышел. Он сильно хлопнул дверью, возможно, оттого, что уже страдал от приступа общажной лихоманки. Сквозняк закружил обрывок бумаги, валявшийся на подоконнике, и аккуратно вынес его в окно.

«Общажная лихоманка, надо же», — повторил про себя Ульрик и попытался дозвониться Мауэну. Линия была занята.

Салли Мауэн позвонила отцу, как только приехала домой.

— Привет, Дженис. Папа на месте?

— Только что вышел, — ответила секретарша. — Но мне кажется, он застрянет в отделе исследований. У него много хлопот с новым проектом выброса отходов в стратосферу.

— Я пойду к нему навстречу.

— Ваш папа просил передать, что пресс-конференция завтра в одиннадцать. Компьютер у вас под рукой?

— Да. — Салли включила терминал.

— Я отправлю вам пресс-релиз, чтобы вы знали, о чем пойдет речь.

Салли собиралась сказать, что она уже получила приглашение на пресс-конференцию и сопроводительные материалы от некой Гейл, но, увидев, что печатает ее принтер, заметила:

— Вы передали не пресс-релиз. Это биография какого-то Ульрика Генри. Кто это?

— Неужели? — Судя по голосу, Дженис была сильно смущена. — Попробую еще раз.

Салли придержала лист бумаги, который, скручиваясь, выползал из печатающего устройства.

— А теперь у меня его портрет.

На рисунке был изображен темноволосый молодой человек с выражением не то испуга, не то досады на лице.

«Бьюсь об заклад, — подумала Салли, — что перед тем, как сфотографироваться, он услышал от своей подружки, что у них могут быть „жизнеспособные отношения“».

— А кто он?

Дженис судорожно вздохнула:

— Я вовсе не собиралась вам это посылать. Он — лингвист нашей компании. Кажется, ваш отец поручил ему работу над материалами для пресс-конференции.

«Похоже, она говорит правду», — подумала Салли, но вслух спросила:

— Когда это мой отец взял на работу лингвиста?

— Еще летом. — Голос у Дженис был вконец расстроенным. — Как дела в университете?

— Отлично. И не думайте, я замуж не собираюсь. У меня даже нет никаких, так сказать, жизнеспособных отношений.

— Ваша мама звонила сегодня. Она в Шайенне, прилетела на слет неофеминисток. — Слова Дженис прозвучали несколько резко. С такой матерью, как у Салли, не соскучишься. Недаром м-р Мауэн опасается замужества дочери. Да Дженис и сама иногда боялась этого. «Жизнеспособные отношения» — подумать только!

— Ну и что сказала Шарлотта? — спросила Салли. — Хотя нет, погодите. Я догадываюсь. Послушайте, у меня уже есть все эти материалы для пресс-конференции. Какая-то Гейл из отдела рекламы прислала мне приглашение. Вот почему я приехала на каникулы на день раньше.

— Прислала? — изумилась Дженис. — Ваш папа ничего не говорил… Забыл, наверное. Он немного озабочен — из-за нового проекта. — Салли показалось, что Дженис все же не похожа на затюканную жертву эксплуататора. — Так вы еще не встретили своего суженого?

— Нет, — ответила Салли. — Ну ладно, завтра поговорим. Она повесила трубку. Все юноши ужасно милые. Но все эти милые создания удивительно косноязычны. «Жизнеспособные взаимоотношения». Что за дьявольщина такая? А что такое «уважать жизненное пространство партнера»? Или «удовлетворять социально-экономические потребности друг друга»? «Мне непонятен этот бред, — думала Салли. — Я живу словно среди иностранцев».

Девушка опять надела пальто и шапочку и отправилась разыскивать отца. Бедняга. Он-то хорошо знает, что значит быть женатым на особе, которая не говорит по-английски. Салли прекрасно представляла себе, каково беседовать с ее матерью. Сплошные чертовы «сестры» и «сексистские свиньи»! Шарлотта очень давно не говорила на Настоящем и Правильном Английском Языке. В последний раз, позвонив дочери, она все без исключения слова употребляла в превосходной степени. А в предпоследний у нее был отвратительный псевдокалифорнийский выговор. Неудивительно, что м-р Мауэн завел себе секретаршу, которая вздыхает что ни слово, а Салли выбрала английский язык своей специальностью.

Завтрашняя пресс-конференция наверняка будет ужасна. Салли окружат милые молодые люди, говорящие языком Большого Бизнеса, на диалекте Компьютера или с акцентом Молодого Умника, и она заранее чувствовала, что не поймет ни слова.

Тут вдруг до нее дошло, что этот лингвист, Ульрик Какего-там, наверняка умеет говорить по-человечески. Она снова набрала свой код и поднялась к себе, чтобы запросить у компьютера адрес молодого человека. Затем решила не брать машину, а пройтись пешком по «восточной аллее» до отдела исследований. Девушка убедила себя, что так будет быстрее. Действительно, так оно и было. Но на самом деле Салли понимала, что выбрала этот путь, чтобы пройти мимо общежития, где жил Ульрик Генри.

Предполагалось, что так называемая «восточная аллея» должна служить нитью Ариадны в лабиринте многочисленных забегаловок, расплодившихся вокруг «Мауэн кемикал» в таком количестве, что пробраться через них было непросто. Отец Салли намеренно разместил здания своей компании за пределами Чагуотера, чтобы не мешать местным жителям. Он хотел, чтобы жилые и промышленные здания как можно органичнее вписались в живописный ландшафт Вайоминга. Однако местные жители сразу же осадили «Мауэн кемикал», так что к тому времени, как был достроен исследовательский комплекс и компьютерный центр, единственным местом, более или менее свободным от заведений типа «Кентуккийских жареных цыплят» или «Кофейни Смита и Брауна», осталась старая часть города. М-р Мауэн перестал думать о покое местных жителей. «Восточную аллею» он устроил уже с единственной целью, чтобы его служащих, идущих на работу или возвращающихся домой, не затоптали коренные чагуотерцы. Сначала президент компании намеревался просто проложить мощеную дорожку, связывающую первые постройки «Мауэн кемикал» с новыми, но в то время Шарлотта овладела языком дзен-буддизма. Именно она уговорила мужа понаставить повсюду каменных истуканов и соорудить горбатые мостики над оросительными канавками. Этот ландшафт был далек от завершения, когда Шарлотта перешла на диалект Воспаленной Бдительности, что положило конец ее браку и забросило Салли в учебное заведение далеко на востоке. А ее мать начала кампанию по спасению засохшего тополя, под которым Салли как раз остановилась. Шарлотта пикетировала офис своего мужа с плакатом «ПОЗОР ДРЕВОУБИЙЦЕ!».

Салли стояла под тополем, пытаясь сосчитать окна и определить, где находится комната Ульрика Генри. На шестом этаже было три окна, и во всех горел свет. Среднее было открыто, и по немыслимому стечению обстоятельств как раз в тот момент, когда Салли стояла внизу, Ульрик Генри приблизился к окну настолько, что она вполне могла бы крикнуть ему: «Эй, вы говорите по-английски?»

«Так или иначе, но я вовсе не ищу его, — упрямо сказала себе Салли. — Я иду к папочке и остановилась, чтобы полюбоваться луной. Боже, да она нынче какого-то странного синего цвета!» Она еще немножко постояла под деревом, делая вид, будто рассматривает луну. Холодало, луна как будто не становилась синее, к тому же даже синяя луна — это ведь не повод, чтобы совсем замерзнуть? Салли натянула шапочку поглубже и пошла по выгнутым мостикам, мимо истуканов, к отделу исследований.

Когда девушка была на середине ближайшего мостика, Ульрик Генри вновь подошел к среднему окну и захлопнул его. Клочок бумаги на краю подоконника, затрепетав, подполз к самому краю, а потом спорхнул вниз. Спланировав в синеватом лунном свете мимо усопшего бумажного змея, он устроился на нижней ветке тополя.

В среду утром м-р Мауэн встал пораньше, чтобы успеть сделать кое-какие дела перед пресс-конференцией. Салли еще не проснулась. Он снял с плиты кофе и отправился в ванную, собираясь побриться. Едва он воткнул вилку электрической бритвы в розетку, перегорела лампочка над зеркалом. М-р Мауэн выдернул вилку, выкрутил лампочку и зашлепал босиком в кухню, чтобы поискать другую.

Отец Салли аккуратно положил перегоревшую лампочку в мусорное ведро под раковиной и принялся шарить по шкафчикам. Отодвинул бутыль с сиропом, чтобы посмотреть, не найдется ли за ней запасной лампочки. Крышечка была плохо завинчена, и, когда бутылка со стуком опрокинулась, сироп пролился на полку. М-р Мауэн схватил рулон бумажных полотенец, неловко оторвал бесполезный, слишком маленький кусок, попытался вытереть липкую жидкость. И уронил в лужу солонку. Оторвал еще кусок полотенца, открыл кран с горячей водой… Мощная струя кипятка вырвалась из крана.

М-р Мауэн отскочил в сторону, чтобы не ошпариться, и опрокинул мусорное ведро. Оттуда выкатилась перегоревшая лампочка и, стукнувшись об пол, разлетелась вдребезги. М-р Мауэн наступил на большой осколок с острыми краями. Оторвав очередной кусок полотенца и закрыв им кровоточащую рану, он заковылял в ванную за бинтом.

М-р Мауэн напрочь забыл, что в ванной нет света. Ощупью пробравшись к аптечке, отец Салли опрокинул по пути шампунь и початую коробку стирального порошка. Конечно, крышечка шампуня тоже не была завернута. Нащупав металлическую коробку с бинтами, президент «Мауэн кемикал» понес ее в кухню.

Крышка коробки слегка погнулась, и м-р Мауэн прищемил палец, пытаясь открыть ее. Неожиданно крышка поддалась и отскочила. Бинты разлетелись по всей кухне. М-р Мауэн дотянулся до одного из них, пытаясь не задеть осколков лампочки. Он оторвал край упаковки и потянул за толстую нить. Нитка выдернулась. Несколько томительных мгновений м-р Мауэн разглядывал ее, потом попытался открыть бинт с другой стороны.

Когда Салли вошла в кухню, ее отец сидел на стуле, посасывая порезанный палец и прижимая бумажное полотенце к раненой ноге.

— Что случилось? — спросила она.

— Я порезался осколком лампочки, — пожаловался м-р Мауэн. — Она перегорела, когда я хотел побриться.

Салли взяла рулон бумажных полотенец. Оторвав одно точно по линии дырочек, она аккуратно завернула палец мистера Мауэна.

— Знаешь, вместо того чтобы собирать осколки руками, купил бы лучше веник.

— Я не пытался собирать осколки. Я порезал палец ниткой.

— А, ну да, — протянула Салли. — Значит, не придумал ничего лучшего, чем собирать осколки ногами.

— Не смешно, — буркнул м-р Мауэн. — Мне ужасно больно.

— Я знаю, что ничего смешного тут нет, — согласилась его дочь. Она подняла с пола новый бинт, надорвала краешек упаковки и потянула за нитку. Обертка аккуратно разорвалась пополам.

— Ты собираешься на пресс-конференцию с такими ранами?

— Конечно. Надеюсь, ты тоже придешь.

— Обязательно, — сказала Салли, разворачивая еще один бинт. — Отправлюсь, как только уберу весь этот беспорядок. А то ни пройти ни проехать. Может, тебя подвезти?

— Сам доеду, — заявил м-р Мауэн, пытаясь встать.

— Посиди, я принесу тебе тапочки, — сказала Салли и вышла из кухни. Зазвонил телефон.

— Я сниму трубку, — крикнула Салли из спальни. — Не вставай!

Она принесла телефон отцу:

— Это мама. Она хочет поговорить с «сексистским свином».

Ульрик собирался на пресс-конференцию, когда зазвонил телефон. Он позволил Брэду снять трубку. Когда лингвист вошел в гостиную, его сосед как раз вешал трубку

— Линн опоздала на самолет, — пробормотал Брэд. Ульрик оживился:

— Да ну?

— Да. Она полетит на другом сегодня днем. Ну так вот, ожидая попутного ветра, она успела вернуть свою фамилию в пресс-релиз, который разослали по компьютерной связи.

— И мистер Мауэн уже прочитал его, — добавил Ульрик. — Значит, он узнает, что ты украл проект у своей подружки.

Ульрик был не в том настроении, чтобы подслащивать пилюлю. Большую часть ночи он пытался решить, что следует сказать Салли Мауэн. А что если он расскажет ей о «Проекте Салли», а она тупо посмотрит на него и скажет: «Простите, но мой менталитет сегодня не в той кондиции»?

— Я не крал проект, — примирительно сказал Брэд. — Я только как бы позаимствовал его у Линн, пока она не смотрела. И я уже навел порядок. Я позвонил Гейл, как только Линн повесила трубку, и попросил убрать имя Линн из всех пресс-релизов, пока их не видел старик Мауэн. Даже хорошо, что Линн пропустила самолет — нет худа без добра.

Ульрик натянул теплую куртку поверх спортивной.

— Ты на пресс-конференцию? — спросил Брэд. — Подожди меня. Сейчас оденусь, и поскачем вместе.

— Я уже ухожу, — заявил Ульрик, открывая дверь. Зазвонил телефон. Брэд поднял трубку.

— Нет, я не смотрел утреннее представление, — послышался его голос. — Но буду в восторге, если ты позволишь мне угадать. Я бы сказал, что шоу называлось «Каролингское Пушечное Ядро», а выигрыш составил шестьсот пятьдесят один доллар. Верно? Целуй… в почку. Да просто угадал!..

Ульрик хлопнул дверью.

Когда м-р Мауэн не появился в своем кабинете и в десять часов, Дженис позвонила ему домой. Она услышала короткие гудки. Вздохнула, подождала немножко, потом набрала номер снова. Линия все еще была занята. Не успела секретарша повесить трубку, как раздался звонок. Она нажала на кнопку:

— Приемная мистера Мауэна.

— Привет, — прощебетал девичий голосок. — Это Гейл из отдела рекламы. В пресс-релизы вкралась ошибка. Вы уже отправили их?

«Я пыталась», — подумала Дженис. И с легким вздохом ответила:

— Нет.

— Отлично. Не выпускайте их, пока я кое-что не исправлю.

— А что именно? — спросила Дженис. Она попыталась выбить из проклятого компьютера упомянутый документ, но на экране возникло изображение Ульрика Генри.

— В этих сообщениях говорится, что Линн Сандерс — соавтор проекта.

— Я думала, так оно и есть.

— О нет, — прощебетала Гейл. — Весь проект — детище моего жениха, Брэда Макаффи. Как я рада, что еще ничего не распечатано!

После этого разговора Дженис опять попыталась дозвониться своему начальнику, но телефон был по-прежнему занят. Она запросила у ЭВМ телефонный справочник компании, но вместо него получила жизнеописание Ульрика Генри. Тогда она позвонила на телефонную станцию Чагуотера. Телефонистка сообщила ей номер Линн Сандерс. Дженис набрала номер и наткнулась на соседку Линн по комнате.

— Ее нет, — сообщила эта особа. — Линн пришлось улететь на восток, как только она разделалась с этими отходами. Ее вызвала мамаша. Она просто достала бедняжку!

— А Линн не оставила номера, по которому ее можно было бы найти?

— Нет, конечно, — ответила соседка. — Перед отъездом ей было не до того. Может, ее жених в курсе?

— Жених?

— Ну да. Брэд Макаффи.

— Ладно, но если она вдруг позвонит вам, пусть свяжется со мной. Срочно.

Дженис повесила трубку. Она вновь попыталась вызвать справочник компании и получила пресс-релиз нового проекта по выбросу отходов. Имя Линн нигде не упоминалось. Секретарша вздохнула, выразив этим все свое удивление и досаду, и вновь позвонила м-ру Мауэну. Тщетно — из трубки доносились короткие гудки.

Проходя мимо дома, где обитал Ульрик Генри, Салли заметила зацепившийся за ветку мертвого тополя трепещущий на ветру клочок белой бумаги. На самой верхушке дерева примостился старый бумажный змей, а этот листок — пониже, но как раз так, что не достать. Девушка пару раз подпрыгнула, кончиками пальцев задела бумажку, но та лишь отодвинулась еще дальше. Если бы удалось достать этот листок, можно было бы отнести его Ульрику Генри и спросить, не из его ли окна он вылетел. Салли поискала глазами какую-нибудь палку, потом остановилась, почувствовав всю нелепость своей затеи.

«Доставать этот клочок бумаги так же глупо, как останки змея», — сказала она себе, а сама уже прикидывала, выдержат ли ветки, если она заберется на дерево и попробует достать бумажку сверху. Одна ветка вряд ли, а две — вполне. Вокруг не было ни души.

— Забавно, — пробормотала девушка и подтянулась к развилке дерева.

Она легко добралась до третьей ветки, перегнулась через нее — пальцы не доставали бумажный клочок лишь самую малость. Салли выпрямилась, вцепившись в ствол, и совершила головокружительный бросок, потеряла равновесие и чуть было не отпустила ветку. Движением воздуха бумажонку отнесло к самому концу сука. Казалось, она вот-вот улетит.

Какой-то мужчина показался на хребте горбатенького мостика. Салли попробовала дунуть на бумажный листок, потом замерла. На этой ветке ее сразу же заметят. «А что если на этой бумажке ничего нет? — подумала она. — Что ж, я заявлюсь к Ульрику Генри с обрывком чистой бумаги?»

Но ее рука уже испытывала на прочность соседнюю ветку. Высохший сук был как будто довольно крепким. Салли держалась за ствол, пока это было возможно, потом отпустила его и по миллиметру стала приближаться к заветной цели, пока не оказалась над самой тропинкой. Наконец-то листок попал ей в руки!

Это был неровно оторванный кусок бумажной ленты из принтера. На нем было написано: «Разыскивается молодая женщина, которая умеет развивать язык. Ульрик Г.». Последней буквы в слове «язык» недоставало, но и без того все было понятно. Салли могла бы счесть это послание довольно странным, не будь она так удивлена. Ее специальностью было как раз развитие языка. Всю последнюю неделю она работала над этим почти непрерывно. Она пользовалась всеми правилами лингвистических замен в уже существующих словах — обобщала, обосабливала, изменяла части речи, сокращала и связывала, — чтобы создать язык, звучащий по-новому. Сначала это казалось Салли почти невозможным, но к концу недели она, встретив своего профессора, без напряжения произнесла: «Добродень. Я зарешила мои слово дачи». Конечно, она сможет сказать нечто подобное Ульрику Генри, с которым во что бы то ни стало хочет познакомиться.

Салли совсем забыла о человеке, который переходил через мостик. Он был уже под самым деревом. Еще несколько шагов, и он, подняв голову, сможет увидеть ее, припавшую к ветке, как рысь, которая готовится напасть на добычу. «Что я скажу отцу, если кто-нибудь изего подчиненных увидит меня здесь?» — подумала девушка и осторожно подалась назад. Как вдруг ветка затрещала.

М-р Мауэн не появился в своем кабинете и в четверть одиннадцатого. Он продолжал препираться с Шарлоттой по телефону. Когда Салли собралась уходить, м-р Мауэн хотел попросить ее немного подождать, чтобы отправиться на пресс-конференцию вместе. Шарлотта немедленно обозвала его сексуальным тираном и обвинила в подавлении самостоятельности Салли, психологических репрессиях и запугивании, что, по ее мнению, было характерно для всех самцов. М-р Мауэн не понял ни слова.

Перед уходом Салли вымела осколки и ввернула новую лампочку в ванной, но м-р Мауэн решил не искушать судьбу. Он побрился опасной бритвой. Наклоняясь, чтобы оторвать кусочек туалетной бумаги и заклеить порезанный подбородок, он ударился лбом о дверцу аптечки. После этого он с полчаса просидел на краешке ванны, страстно желая, чтобы Салли вернулась и помогла ему одеться.

В конце этого получаса м-р Мауэн решил, что последний удар был следствием роковых совпадений, преследовавших его все утро (к тому же Шарлотта уже несколько недель говорила на языке Правильного Биопитания), и стоит немного расслабиться, как все придет в норму. Он сделал несколько глубоких, успокаивающих вдохов и выдохов и поднялся. Аптечный ящичек остался открытым.

Двигаясь с чрезвычайной осторожностью и стараясь предусмотреть возможные опасности, м-р Мауэн сумел одеться и спуститься к машине. Он так и не смог подобрать пару одинаковых носков, и лифт первым делом понес его прямехонько на крышу, но м-р Мауэн всякий раз принимался глубоко и спокойно дышать. А открыв дверцу автомобиля, он приготовился и вовсе расслабиться.

Он влез в машину и захлопнул дверь, защемив полу пальто. Он снова открыл дверь и нагнулся, чтобы освободить ее. Из кармана выпала перчатка. М-р Мауэн наклонился пониже, чтобы поднять ее, и треснулся головой о дверную ручку.

Бедняга еще раз глубоко, хотя на этот раз и несколько судорожно, вздохнул, схватил перчатку и захлопнул дверцу. Вытащил ключи из кармана и вставил один из них в замок зажигания. Цепочка брелока неожиданно разомкнулась, и все остальные ключи рассыпались по полу под передним сиденьем. Когда отец Салли скрючился, чтобы собрать их, изо всех сил стараясь не удариться головой о руль, на пол вывалилась вторая перчатка. М-р Мауэн махнул рукой на разбросанные ключи и осторожно разогнулся, наблюдая за переключателем сигнала поворота и солнцезащитным козырьком. Он повернул ключ с разомкнутой цепочкой. Автомобиль и не думал заводиться.

Очень медленно и осторожно м-р Мауэн выбрался из машины и поднялся в свою квартиру, чтобы позвонить Дженис и отменить пресс-конференцию. Телефон приемной был занят.

Ульрик не замечал девушки до тех пор, пока она не оказалась на нем верхом. Молодой человек шагал, опустив голову и стиснув в карманах куртки кулаки, и раздумывал о пресс-конференции. Позабыв дома часы, он прибежал в отдел исследований на целый час раньше и обнаружил в конференц-зале лишь одну из невест Брэда, чье имя не мог припомнить.

Она заявила Ульрику: «Ваш биологический хронометр не функционирует. Должно быть, биоритмы не в фазе», — и он ответил, что так оно и есть, хотя совершенно не понял, о чем говорит эта девица.

Обратно он шел по «восточной аллее», отчаянно пытаясь решить, сможет ли выдержать пресс-конференцию даже ради того, чтобы предостеречь Салли Мауэн. Может, лучше забыть об этой затее и просто прогуляться по Чагуотеру? Он мог бы хватать за рукав всех хорошеньких женщин и спрашивать: «Вы говорите по-английски?».

В тот момент, когда Ульрик всерьез задумался над этой возможностью, сверху послышался громкий треск, и прямо на него свалилась молодая женщина. Он попытался выдернуть руки из карманов, чтобы подхватить ее, но мгновение спустя сообразил, что трещит ломающаяся ветка тополя и ничего сделать уже нельзя. Ульрик успел вытащить из кармана только одну руку и отступил назад, но в тот же момент девица шмякнулась всей тяжестью на лингвиста, и они скатились с дорожки в опавшую листву. Когда вращение прекратилось, Ульрик оказался сверху. Симпатичная девушка лежала на его руке, другой рукой он обнимал ее голову. Вязаная шапочка слетела, волосы незнакомки красиво разметались по подмороженным листьям. Рука Ульрика запуталась в пышных локонах. Девушка смотрела на него так, словно была с ним знакома. Ему даже не пришло в голову спросить, умеет ли она говорить по-английски.

Через некоторое время юноша понял, что безнадежно опоздал на пресс-конференцию. «Черт с ней, с пресс-конференцией, — подумал он. — К черту эту Салли Мауэн…» — и поцеловал незнакомку. Когда рука Ульрика, которая оказалась внизу, онемела, он высвободил другую из волос девушки и поднялся.

Она не двигалась, даже когда он встал и протянул руку, чтобы помочь встать ей. Она лежала и смотрела на лингвиста, словно обдумывая что-то. Потом она как будто пришла к какому-то решению, потому что взяла Ульрика за руку и указала на что-то вверху, за его спиной.

— Синелуние, — произнесла она.

— Что? — не понял Ульрик. Он подумал, не ударилась ли она головой слишком сильно.

Девушка показывала на небо.

— Синелуние, — произнесла она вновь. — Стемна луна осинела сполна.

Ульрик поднял голову и, вот те раз, на утреннем небосводе действительно увидел ярко-синюю луну! Это объяснило, о чем говорила незнакомка, но не то, как она говорила.

— У вас все в порядке? — спросил он. — Вы не ушиблись?

Молодая женщина покачала головой. «Может ли человек с сотрясением мозга знать, все у него в порядке или нет?» — подумал Ульрик.

— Голова болит?

Она опять покачала головой. Может, она не ушиблась? Наверное, она научный консультант из другой страны.

— Откуда вы? — спросил он.

— С этого суходрева. Вы жизнеспасли меня.

Девушка стряхнула листья с волос и натянула шапочку.

Она явно понимала все, что говорил Ульрик, и употребляла обычные английские слова, но как-то иначе. «Вы жизнеспасли». К глаголу приросло существительное. «Синелуние». Определение слилось с подлежащим. В обоих случаях налицо видоизменение, развитие языка!

— А что вы делали на дереве? — спросил молодой человек только для того, чтобы еще послушать эту странную речь.

— Пряталась, потому что люди любознатствуют, когда англичанишь странно.

«Англичанишь странно».

— Вы что, развиваете язык? — спросил Ульрик. — Вы знакомы с Брэдом Макаффи?

Незнакомка, казалось, была озадачена и немножко удивлена тем, как скачет мысль Ульрика. Он же гадал, которая это из невест Брэда. Вероятно, та, что занимается программированием. Им приходится иметь дело с измененным языком.

— Я опаздываю на пресс-конференцию, — сурово произнес лингвист. — И это вам, конечно, хорошо известно. Я должен поговорить с Салли Мауэн.

Он спрятал руки за спину и нахмурился.

— Ступайте скажите Брэду, что его план охмурения провалился.

Девушка поднялась без его помощи и перешла через дорожку, обойдя упавший сук. Она наклонилась, подняла какую-то бумажку и долго разглядывала ее. Ульрик подавил искушение вырвать этот листок и посмотреть, нет ли на нем плана развития языка, принадлежащего перу Брэда. Девушка бережно сложила клочок и спрятала в карман.

— Можете доложить ему, что фокус с поцелуем не удался, — заявил Ульрик. Он солгал. Ему тут же захотелось поцеловать ее снова, и от этого он разозлился еще больше. Наверное, Брэд рассказал ей, что он неуклюжий простоплюха, которому и всего-то нужно — полчасика поваляться в листве с девчонкой.

— Я все расскажу Салли!

Она странно взглянула на него, стоя с другой стороны дорожки.

— Даже не пытайтесь остановить меня, — уже кричал Ульрик. — Не выйдет!

Злость погнала лингвиста обратно через горбатый мостик. Потом до него вдруг дошло, что даже если эта девица — одна из невест Брэда, даже если ее наняли, чтобы она поцеловала его и он опоздал на пресс-конференцию, он все равно в нее влюбился. Ульрик бросился назад, но она уже исчезла.

Чуть позже одиннадцати Гейл из отдела рекламы набрала номер Дженис:

— Где мистер Мауэн? Он еще не объявлялся, а правдоподобность моей массовой информации замечательно нефункциональна.

— Попробую позвонить ему домой, — сказала Дженис. Она положила трубку и набрала номер на другом аппарате. Домашний телефон м-ра Мауэна был занят. Когда секретарша подняла первую трубку, чтобы сказать об этом Гейл, связь прервалась. Дженис попыталась позвонить в отдел рекламы, но, увы, там тоже было занято.

Она ввела код первостепенной важности, с помощью которого можно было отправить информацию на компьютер м-ра Мауэна. Сообщение появится на экране, даже если он занят чем-то другим. После кода секретарша напечатала: «Позвоните Дженис». С минуту она разглядывала эти слова, потом стерла их и написала: «Пресс-конференция. Отдел исследований. Одиннадцать часов», и нажала на «ввод». Экран мигнул и выдал предварительные результаты о побочных эффектах при осуществлении проекта уничтожения отходов. В самом низу экрана стояло: «Тангенциальные последствия статистически незначительны».

— Вы можете в этом поклясться? — с горечью пробормотала Дженис.

Она позвонила программистам.

— С моим компьютером что-то случилось, — сообщила она женщине, взявшей трубку.

— Говорит Сью, ремонт периферии. У вас проблемы с программным обеспечением или с оборудованием?

Она говорила точно так же, как Гейл из отдела рекламы.

— Вы случайно не знакомы с Брэдом Макаффи?

— Он мой жених, — ответила Сью. — А что?

Дженис вздохнула:

— У меня выскакивают файлы, которые не имеют ничего общего с тем, что я ввожу.

— О, значит, неполадки в системе. Номер телефона должен быть в вашем справочнике. — Сью повесила трубку.

Дженис вызвала на экран справочник. Сначала ничего не произошло. Потом экран зарябил, и на нем появилось нечто под названием «Проект Салли». Дженис заметила почти в самом конце этой рукописи имя Линн Сандерс, а потом — Салли Мауэн. Тогда секретарша прочитала все от начала и до конца. Потом нажала кнопку печати и перечитала то же самое на ленте, которая, скручиваясь, выползала из принтера. Затем аккуратно оторвала бумагу, убрала в папку, а папку положила на свой стол.

— Я нашла твою перчатку в лифте, — входя, сказала Салли. Девушка выглядела так, будто эта находка потрясла ее до глубины души. — А что, пресс-конференция уже кончилась?

— Я не поехал, — буркнул м-р Мауэн. — Боялся врезаться в дерево. Ты можешь подвезти меня на работу? Я обещал Дженис быть к девяти, а сейчас уже половина третьего.

— В дерево? — удивилась Салли. — А я сегодня свалилась с дерева. На лингвиста.

М-р Мауэн надел пальто и пошарил в карманах.

— Вторую перчатку я тоже потерял, — сообщил он. — С утра это уже пятьдесят восьмая неудача, поэтому последние два часа я просидел неподвижно. Я даже составил список. Но карандаш сломался, и я протер ластиком дыру в бумаге, но эти мелочи я даже не считаю. — Он засунул одинокую перчатку в карман.

Салли открыла дверь перед отцом, и они прошли по коридору к лифту. «Я не должна была говорить ему о луне, — думала Салли. — Нужно было просто сказать: „Привет!“. Просто „Привет!“. Ну и что, что на том клочке бумаги было сказано, что он ищет кого-то, кто может развивать язык? Зачем нужно было делать это сразу же, не познакомившись как следует?»

М-р Мауэн набрал свой код на панели лифта. Загорелась надпись: «Не опознан».

— Пятьдесят девять, — пробормотал он. — Слишком много неудач, чтобы это было просто совпадение. Будь я более мнительным, решил бы, что кто-то хочет меня убить.

Салли ввела свой код. Дверь лифта раскрылась.

«Вот уже несколько часов я брожу, — думала она, — пытаясь понять, как можно быть такой дурой. Ульрик шел, чтобы встретиться со мной. На пресс-конференции. Он хотел что-то сообщить мне. Если бы, упав на него, я просто поднялась и сказала: „Привет, я Салли Мауэн, и я нашла эту записку. Вы в самом деле ищете человека, который умеет развивать язык?“. Но нет, надо было брякнуть это „синелуние“! Лучше бы я просто целовала его и вообще ничего не говорила. Но нет, надо было все испортить».

М-р Мауэн позволил Салли нажать кнопку первого этажа, чтобы опять не случилось чего-нибудь этакого. И предоставил ей открыть входную дверь. По дороге к машине его подошва приклеилась к жевательной резинке, валявшейся на тротуаре.

— Шестьдесят. Будь я более мнительным, я сказал бы, что все это — дело рук твоей матери. Она сегодня приедет. Чтобы проверить, не подавляю ли я потенциал твоей самореализации своим шовинистским навязыванием ролей. Одно это сойдет за дюжину дурных совпадений.

Он забрался в машину, как можно сильнее отклоняясь назад, чтобы не задеть головой солнцезащитный козырек. Уставясь в окошко на серое небо, он пробормотал:

— Хоть бы буря поднялась, что ли, чтобы она не смогла выбраться из Шайенна.

Салли нагнулась, заметив что-то под водительским сиденьем.

— Вот твоя вторая перчатка. — Она протянула перчатку отцу и завела машину.

«Записка была разорвана пополам. Почему я не подумала о том, что могло быть на другой половине, а восприняла ее как нечто целое? Может, он искал человека, который может развивать мускулатуру и говорить на иностранном языке? Только потому, что мне понравилась его фотография и я подумала, что он умеет говорить по-английски, вряд ли стоило отправляться туда и разыгрывать полную идиотку».

На полпути к офису пошел снег. Салли включила «дворники».

— С моим везением, — заметил м-р Мауэн, — действительно начнется снежная буря и меня завалит снегом наедине с Шарлоттой.

Он посмотрел в боковое окошко на трубы своего предприятия. Из них вырвался очередной извилистый клуб дыма.

— Во всем виноват этот проект выброса отходов. Каким-то образом из-за него происходят все эти совпадения.

Салли думала: «Я всю жизнь ищу человека, который мог бы прилично говорить по-английски, и, когда я наконец встречаю его, что он слышит? „Вы жизнеспасли меня“! И теперь он считает, что все это подстроил какой-то Брэд Макаффи, чтобы не дать ему попасть на пресс-конференцию, и он никогда больше со мной не заговорит! Вот дуреха! Как я могла так поступить?»

— Все-таки нельзя было разрешать им начинать эксперимент без дополнительных исследований, — ворчал тем временем м-р Мауэн. — Что если мы добавим в озоновый слой слишком много озона? А что если двууглекислый натрий плохо влияет на пищеварение? «Никаких поддающихся измерению побочных эффектов» — так они говорят. А как можно измерить невезение? По статистике несчастных случаев?

Салли припарковалась прямо перед офисом м-раМауэна. Снег уже валил вовсю. М-р Мауэн натянул перчатку, которую нашла Салли, и пошарил по карманам в поисках другой.

— Шестьдесят один, — сказал он. — Салли, пойдешь со мной? А то лифт мне не одолеть.

Салли вошла в здание вместе с отцом.

— Если ты убежден в том, что выброс отходов и есть причина твоего невезения, почему ты не прикажешь «Исследованиям» прекратить этот эксперимент?

— Мне ни за что не поверят. Кто рискнет утверждать, что дурное стечение обстоятельств происходит из-за какого-то мусора?

Отец и дочь вошли в приемную. Дженис поздоровалась так, будто они вернулись из полярной экспедиции. М-р Мауэн сказал:

— Спасибо, Салли. По-моему, дальше я и сам справлюсь. — Он потрепал ее по плечу. — Почему бы тебе не объяснить все этому молодому человеку и не попросить у него прощения?

— Не думаю, что это поможет, — печально произнесла Салли. — Что-то мы с тобой нынче не в форме.

М-р Мауэн повернулся к Дженис:

— Соедини меня с «Исследованиями» и не впускай сюда мою жену.

Он вошел в кабинет и захлопнул дверь. Дженис вздохнула.

— Этот ваш молодой человек, — обратилась она к Салли, — случайно не Брэд Макаффи?

— Нет, — ответила Салли. — Но он думает иначе.

По дороге к лифту она остановилась, подняла перчатку своего отца и положила ее в карман.

После того как секретарша м-ра Мауэна повесила трубку, Сью позвонила Брэду. Она не была уверена в том, что существует связь между поломкой секретаршиного компьютера и Брэдом, но сочла, что лучше ему знать, что секретарша упоминала его имя.

Никто не ответил. Сью попыталась снова — за завтраком и во время обеденного перерыва. В последний раз линия оказалась занята. В четверть третьего вошел начальник Сью и отпустил ее домой, потому что на час пик обещали сильный снегопад. Девушка снова набрала номер Брэда, чтобы убедиться, что он дома. Там все еще было занято.

Хорошо, что можно уйти пораньше. На работу Сью надела только свитер, а снег сыпал с неба уже так густо, что из окна ничего не было видно. К тому же она пришла в сандалиях. В гардеробе кто-то оставил пару ярко-голубых галош. Сью влезла в них прямо в сандалиях и выбежала на стоянку. Рукавом смахнула снег с ветрового стекла и отправилась к Брэду.

— Чтой-то ты не засветился на пресс-конференции? — заметил Брэд, когда Ульрик вошел.

— Ну и что, — буркнул Ульрик. Куртку он снимать не стал.

— Старик Мауэн тоже. И это было весьма кстати, потому что отбрехиваться от всех этих газетчиков пришлось мне. Куда ты провалился? Вид у тебя, как у выдры на катке.

— Я был с той «пташкой», которую ты на меня натравил. С той, которая спрыгнула на меня, чтобы я опоздал на пресс-конференцию и не смог помешать твоим планам относительно Салли Мауэн.

Брэд сидел за своим компьютером.

— Салли тоже не было, что пришлось очень кстати, потому что я познакомился с газетчицей по имени Джилл, которая… — Тут он вдруг повернулся и посмотрел на Ульрика. — О какой это «пташке» ты толкуешь?

— О той, которую ты якобы случайно уронил мне на голову. Я понял, что это одна из твоих свободных невест. Как ты это устроил? Заставил ее вылезти из окна?

— Погоди, дай-ка я соображу, в чем дело. Какая-то девица спрыгнула на тебя с этого тополя? И ты считаешь, что это устроил я?

— Ну, если не ты, то это поистине удивительное совпадение: ветка сломалась как раз в тот момент, когда я проходил под ней. А еще более забавное совпадение, что эта девица вовсю развивает язык, как и было нацарапано на твоей бумажке. Ну а самое интересное совпадение — это то, что ты прямо сейчас получишь по шее.

— Ну-ну, не заводись. Я не ронял на тебя девиц, и я не вру, пусть меня кузнечики до смерти залягают. Если бы я и задумал нечто подобное, то подобрал бы тебе такую, которая говорит на старом добром английском, как ты и хотел, а не на этом, как ты там его назвал… развитом?

— Хочешь убедить меня, что все это лишь случайное стечение обстоятельств? — завопил Ульрик. — За какого же… простодавку ты меня принимаешь?

— Согласен, подобное случается довольно редко, — задумчиво произнес Брэд. — Сегодня утром по дороге на пресс-конференцию я нашел стодолларовую банкноту. Потом я познакомился с этой репортершей, Джилл, и мы с ней поболтали и обнаружили, что у нас много общего. Например, ее любимый сериал — «Положи мое ружье» с Джуди Канова в главной роли. А потом оказалось, что год назад в колледже она жила в одной комнате с Салли Мауэн.

Зазвонил телефон, и Брэд поднял трубку.

— А, персик мой имбирный, заходи. Это большой дом рядом с «восточной аллеей». Комната 6Б.

Он повесил трубку.

— Это как раз та, о которой я говорил. «Пташка» из газеты. Я пригласил эту девчонку сюда и надеюсь охмурить ее до такой степени, чтобы она познакомила меня с Салли. Утром она сказала, что не может прийти, потому что ей надо поспеть на самолет в Шайенн. Но оказалось, что шоссе перекрыто, и она застряла в Чагуотере. Ну, такая удача не подваливает дважды, даже при голубой луне.

— Что? — спохватился Ульрик, и его кулаки разжались впервые с тех пор, как он вошел в комнату. Он подошел к окну, чтобы взглянуть на небо. Луны уже не было видно. Вероятно, она давно села, к тому же начинался снег.

— Синелуние, — мягко и очень тихо произнес он.

— Раз уж она зайдет, лучше тебе свалить отсюда. А то испортишь мою пруху.

Ульрик достал из шкафа словарь американского сленга и нашел в указателе слово «Луна, синяя». В пояснении говорилось: «„Однажды при синей луне“ — т. е. очень редко, вследствие необычного стечения обстоятельств, изначально выражение „редкий, как синяя луна“ основано на необычном явлении, когда луна приобретает синеватый оттенок из-за взвешенных в верхнем слое атмосферы частиц, см. „Суеверия“».

Ульрик снова посмотрел в окно. Трубы выпустили в серые тучи очередной заряд дыма.

— Брэд, — заговорил он, — твой проект избавления от отходов предусматривает выброс аэрозолей в верхний слой атмосферы?

— В этом-то и есть вся идея, — ответил Брэд. — Послушай, не хочу быть доставалой, но эта пташка-газетчица будет здесь с минуты на минуту.

Ульрик заглянул в раздел «Суеверия». Пояснение к выражению «Синяя луна» гласило: «„Однажды при синей луне“ — народная поговорка, относится к юго-восточному американскому диалекту; локальное суеверие, основанное на редком явлении, когда появляется луна голубого оттенка и происходят необычные события или совпадения; происхождение неизвестно».

Ульрик захлопнул книгу.

— «Необычные события или совпадения», — пробормотал он. — Ветки ломаются, одни люди падают на других, а третьи находят стодолларовые бумажки. Все эти события произошли в результате самого невероятного стечения обстоятельств, — Он посмотрел на Брэда. — А ты, случайно, не знаешь, откуда взялось это выражение?

— «Доставала»? Вероятно, его придумал какой-нибудь малый, который ждал свою подружку, а его сосед не хотел выметаться из комнаты, чтобы голубки смогли остаться наедине.

Ульрик опять раскрыл книгу.

— Но если для одних совпадения будут просто неудачными, для других они могут стать опасными, не так ли? И кто-то может серьезно пострадать.

Брэд выхватил словарь из рук Ульрика и вытолкал его за дверь.

— Давай-давай, — скомандовал он. — Ты опять заставляешь меня мучиться от общажной лихоманки.

— Нужно сказать мистеру Мауэну… Мы должны наконец покончить с этим! — возмутился Ульрик, но Брэд уже захлопнул дверь.

— Привет, Дженис, — поздоровалась Шарлотта. — Все та же угнетенная женщина, подавляемая мужчиной на негуманной работе!

Дженис положила трубку.

— Привет, Шарлотта, — сказала она. — Снег еще идет?

— Да, — проворчала Шарлотта, снимая пальто. К его отвороту был прицеплен красный значок с надписью «СЕЙЧАС… или еще!». — Мы только что слышали по радио, что автострада перекрыта. А где твой реакционный шовинист-эксплуататор?

— Мистер Мауэн занят. — Дженис встала на тот случай, если придется грудью отстаивать кабинет начальника.

— Я не испытываю желания видеть этот последний оплот мужской садистской власти, — сказала Шарлотта. Она сняла перчатки и потерла руки. — Мы едва не замерзли по дороге. Со мной ехала Линн Сандерс. Ее мать в конце концов отказалась от развода. Боюсь, ее стремление обрести независимость разбилось о первые же признаки общественного неодобрения. Линн видела на своем терминале твое сообщение, но не смогла дозвониться. Она просила передать, что появится здесь, как только повидается со своим женихом.

— Брэдом Макаффи, — докончила Дженис.

— Да, — подтвердила Шарлотта. Она уселась в кресло напротив стола Дженис и стянула сапоги. — Всю дорогу от Шайенна она его расписывала и превозносила. Несчастная жертва с мозгами, промытыми насильственной мужской пропагандой. Я пыталась объяснить Линн, что своей помолвкой она сыграла на руку глубоко укоренившемуся социально-сексуальному общественному укладу мужчин, но она не стала слушать. — Мать Салли перестала растирать ступню, обтянутую чулком. — А что ты имела в виду, говоря, что он занят? Скажи этой злобной сексистской свинье, что я здесь и что я хочу его видеть.

Дженис села и взяла в руки папку с «Проектом Салли».

— Шарлотта, — проговорила она, — сначала мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу.

Шарлотта зашлепала босыми ногами к столу секретарши.

— Конечно, — согласилась она. — Давай выкладывай.

Салли смахнула ладошками снег с заднего стекла и забралась в машину. Боковое зеркало было тоже залеплено снегом. Девушка опустила стекло и протерла зеркальце рукой. Снег сразу же насыпался ей на колени. Она вздрогнула от холода и закрыла окно. Потом некоторое время посидела, ожидая, пока отопление заработает и холодные, мокрые руки согреются. Она где-то посеяла перчатки. Но желанный теплый ветер не спешил вырваться из «печки». Салли протерла «пятачок» на ветровом стекле, чтобы видеть выезд со стоянки, и двинулась вперед. В последний момент она разглядела сквозь метель призрачную человеческую фигуру и нажала на тормоз. Мотор заглох. Человек, которого Салли едва не сбила, подошел к окну и сделал знак, чтобы она опустила стекло. Это был Ульрик.

— Я… — начала было Салли, но он махнул рукой, чтобы она замолчала.

— У меня очень мало времени. Простите, что накричал на вас сегодня утром. Я подумал… Так или иначе, теперь я знаю, что это неправда, что все это было лишь невиданным стечением обстоятельств. Я должен сделать нечто правильное и неотложное… я хочу, чтобы вы подождали меня прямо здесь. Вы можете сделать это?

Салли кивнула.

Ульрик вздрогнул и сжал кулаки в карманах.

— Нет, здесь вы замерзнете насмерть. Вы знаете дом возле «восточной аллеи»? Я живу на шестом этаже, комната Б. Пожалуйста, дождитесь меня там. Вы сможете? У вас есть кусочек бумаги?

Салли порылась в кармане и выудила сложенный клочок, на котором было написано: «Разыскивается молодая женщина…» Она взглянула на него и протянула Ульрику. Он даже не развернул бумажку. Нацарапал на ней несколько цифр и вернул девушке.

— Это мой личный код, — сказал он. — Он понадобится вам, чтобы подняться на лифте. Мой сосед по комнате впустит вас. — Тут Ульрик запнулся и пристально посмотрел на девушку. — Вообще-то лучше будет, если вы подождете внизу. Я вернусь так быстро, как только смогу. — Он наклонился и поцеловал ее, просунув голову в окно. — Я не хочу потерять вас снова.

— Я… — пробормотала Салли, но молодой человек уже скрылся за снежной пеленой. Девушка подняла стекло. Снег успел завалить все окна. Салли положила руку на отопитель. Он не работал. Тогда она включила «дворники». И они не шелохнулись.

Гейл не могла попасть в свой кабинет до двух часов. После пресс-конференции ее осадили репортеры, интересующиеся проектом выброса отходов и причиной отсутствия м-ра Мауэна. Когда девушка наконец уселась за свой стол, газетчики замучили ее звонками, и до трех часов Гейл не могла взяться за рекламные отчеты с пресс-конференции. Почти сразу же она столкнулась с некоторыми затруднениями. Ей задавали вопросы, касающиеся кое-каких частностей, о которых Брэд заранее предупреждал ее. К несчастью, Гейл не успела записать его инструкции. Она не могла пропустить отчеты в печать, потому что эти частности неизбежно заставили бы прессу сделать поспешные и излишне тревожные выводы. Она позвонила Брэду, но телефон был занят. Девушка засунула все бумаги в большой желтый конверт и отправилась к Брэду домой, чтобы проконсультироваться с ним.

— Ты уже связалась с «Исследованиями»? — спросил м-р Мауэн, когда Дженис вошла в его кабинет.

— Нет, сэр, — ответила она. — Их телефон постоянно занят. Пришел Ульрик Генри, он хочет поговорить с вами.

М-р Мауэн оперся о стол и поднялся. От этого движения перевернулась фотография Салли и коробка с карандашами.

— Что ж, пригласи его. Мне так везет, что он, верно, понял, для чего я его нанял, и пришел просить об увольнении.

Дженис вышла, а м-р Мауэн попытался собрать карандаши, раскатившиеся по всему столу, и затолкать их обратно в коробку. Один карандаш подкатился к краю стола, и м-р Мауэн бросился наперерез, пытаясь поймать его. Портрет Салли опрокинулся снова. Когда м-р Мауэн поднял голову, он увидел перед собой Ульрика Генри. Президент схватил последний карандаш и сбил локтем телефонную трубку.

— И давно это началось? — спросил Ульрик. М-р Мауэн выпрямился:

— С самого утра. Я не уверен, что доживу до вечера.

— Этого-то я и боялся! — воскликнул Ульрик и глубоко вздохнул. — Послушайте, мистер Мауэн, я понимаю, что вы предоставили мне весьма сомнительную должность и у меня, вероятно, нет никакого права вмешиваться в дела отдела исследований, но, кажется, я знаю, почему с вами происходят все эти неприятности.

«Если это так, то я нанял тебя для того, чтобы ты женился на Салли и стал вице-президентом компании, — подумал м-р Мауэн. — Да вмешивайся во что угодно, только избавь меня от этих нелепостей, которые целый день не дают мне покоя!»

Ульрик показал на окно:

— Сейчас не видно из-за снега, но луна стала синей. Она посинела как раз тогда, когда начали экспериментальный выброс отходов. «Однажды при синей луне» — это древняя поговорка, которую употребляют, когда происходит нечто редкое и необычное. Я думаю, что она возникла оттого, что количество странных совпадений резко увеличивается каждый раз, когда луна приобретает синеватый оттенок. Кажется, это как-то связано с мелкими частицами в стратосфере. Они каким-то образом влияют на закон вероятности. Ваши трубы непрерывно выбрасывают в стратосферу пыль. Я уверен, что все эти совпадения являются побочным эффектом.

— Я знал это! — вскричал м-р Мауэн. — Ну как не вспомнить Уолтера Ханта и его английскую булавку! Сейчас же позвоню в отдел исследований.

Он дотянулся до телефона. Шнур зацепился за край стола. Когда м-р Мауэн потянул за шнур, аппарат с грохотом покатился по столу, увлекая за собой коробку с карандашами и фотографию Салли.

— Наберите-ка лучше вы.

— Конечно, — согласился Ульрик. Он нажал нужные кнопки и протянул трубку начальнику.

М-р Мауэн прогремел:

— Немедленно прекратите выброс отходов! И пусть все, причастные к этому проекту, сейчас же соберутся в моем кабинете.

Он положил трубку и уставился в окно.

— Ну вот, эксперимент остановлен, — сказал м-р Мауэн, поворачиваясь к лингвисту. — А что теперь?

— Не знаю, — отозвался Ульрик из-под стола, где он собирал рассыпавшиеся карандаши. — Полагаю, что, когда луна начнет приобретать нормальный вид, закон вероятности тоже постепенно придет в норму. Или, может быть, равновесие несколько нарушится, и день или два вам будет везти по-крупному.

Он поставил коробку с карандашами на стол и поднял фотографию Салли.

— Надеюсь, это случится раньше, чем вернется моя бывшая жена. Она уже была здесь, но Дженис сумела от нее отделаться. Я знал, что она тоже была побочным эффектом.

Ульрик ничего не ответил. Он разглядывал портрет Салли.

— Это моя дочь, — сообщил м-р Мауэн. — Она заканчивает колледж английского языка.

Ульрик поставил фотографию на стол. Она тут же упала, зацепив коробку с карандашами, которая в очередной раз отправилась на пол. Ульрик нагнулся, чтобы подобрать их.

— Забудьте вы об этих карандашах, — попросил м-р Мауэн. — Я соберу их, когда луна станет нормальной. Салли приехала на каникулы ко Дню благодарения. Она изучает процесс развития языка.

Ульрик выпрямился, стукнувшись головой о стол.

— Развитие языка, — пробормотал он и выбежал из кабинета.

М-р Мауэн вышел в приемную, чтобы попросить Дженис проводить всех людей из отдела исследований к нему в кабинет, как только они придут. Перчатка Ульрика лежала на полу возле стола Дженис. М-р Мауэн поднял ее:

— По-моему, это заразно. Надеюсь, он прав и все эти неприятности пойдут на убыль, когда трубы прекратят свое грязное дело.

Линн позвонила Брэду, как только рассталась с Шарлоттой. Может, он знает, зачем секретарша Мауэна хотела ее видеть. Телефон был занят. Девушка сняла куртку, отнесла чемодан в спальню и попыталась дозвониться снова. Безуспешно. Она снова надела куртку, натянула красные рукавички и отправилась по «восточной аллее» к дому Брэда.

— Ну что, собрались эти умники из отдела исследований? — спросил Дженис м-р Мауэн.

— Да, сэр. Все, кроме Брэда Макаффи. Его телефон занят,

— Так отправьте сообщение на его компьютер. И впустите людей ко мне.

— Да, сэр. — Дженис подошла к своему столу и вызвала на экран справочник. Потом набрала код Брэда и нажала на «ввод». Загорелась надпись: «ОШИБКА». «Я знала, что это слишком хорошо, чтобы продолжаться долго», — подумала Дженис. Она снова ввела код. На сей раз компьютер доложил: «НА ЭКРАНЕ ДРУГОЕ СООБЩЕНИЕ». Дженис поразмыслила с минуту, потом решила, что, каково бы ни было это сообщение, оно не может быть более важным, чем ее. Она набрала особый код, предписывающий перекрыть старое сообщение новым, и напечатала: «Мистер Мауэн хочет видеть вас немедленно». Компьютер тут же отправил его.

Воодушевленная этим успехом, Дженис набрала номер Брэда. Он поднял трубку.

— Мистер Мауэн хочет немедленно вас видеть, — сказала Дженис.

— Примчусь быстрее молнии, — заявил Брэд и повесил трубку.

Дженис вошла в кабинет шефа и доложила, что Брэд Макаффи уже идет. Потом она проводила к м-ру Мауэну исследователей. Он поднялся им навстречу, умудрившись ничего не уронить, но один из вошедших задел злополучную коробку с карандашами. Дженис помогла их собрать.

Вернувшись к своему столу, Дженис вспомнила, что отправила сообщение на терминал Брэда, перекрыв другое, уже имевшееся там. Ей стало интересно, что это было за сообщение. А что если Шарлотта набросилась на Брэда и отравила его, а потом поставила компьютер на предохранитель, чтобы умирающий не смог позвать на помощь. Конечно, эти мысли были не лишены некоторой приятности, но предыдущее сообщение могло и впрямь оказаться важным. И теперь, раз уж Дженис предупредила Брэда по телефону, ее сообщение можно было отозвать. Дженис вздохнула и ввела команду отмены. Компьютер послушно передал ее.

Джилл распахнула дверь дома, где жил Брэд, и с минуту стояла, пытаясь перевести дыхание. Ей нужно было добраться до Шайенна вечером, а она с трудом преодолела несколько чагуотерских улиц. Ее машину занесло на тротуар, и она прочно засела в сугробе. Джилл в конце концов бросила ее и отправилась к Брэду пешком: вдруг он поможет ей натянуть цепи? Девушка неловко порылась в сумочке, пытаясь отыскать номер, который дал ей Брэд, чтобы воспользоваться лифтом. Перчатки явно мешали.

Молодая женщина без перчаток вошла в подъезд, нажала кнопки на панели ближайшего лифта и вошла в него. Двери захлопнулись. «Надо было поехать с ней», — подумала Джилл. Она еще немного покопалась в сумочке и выудила несколько скрученных обрывков с какими-то записями. Джилл попыталась было развернуть один из них — ничего не получилось.

Тогда, придерживая весь этот мусор на ладони, она попробовала стянуть зубами одну перчатку.

Дверь подъезда открылась, и ворвавшийся снежный вихрь подхватил клочки, лежавшие на ладони Джилл, и вынес их на улицу. Она попыталась поймать их, но ветер закружил и унес их в снежную мглу. Человек, открывший дверь, уже вошел во второй лифт. Двери закрылись. Вот незадача!

Журналистка огляделась по сторонам в надежде отыскать телефон и предупредить Брэда, что она застряла в подъезде. Телефон висел на дальней стене. Первый лифт шел вниз; он был уже между четвертым и третьим этажом. Второй остановился на шестом. Джилл подошла к телефону, сняла обе перчатки, засунула их в карман и подняла трубку.

Молодая женщина в куртке и ярко-красных рукавичках вошла в дом и, не подходя к лифту, остановилась посреди подъезда, стряхивая с себя снег. Джилл перевернула вверх дном всю сумочку в поисках мелочи. В кошельке ничего не оказалось, но девушка подумала, что, может быть, какая-нибудь монетка завалялась на дне сумки. Дверь второго лифта раскрылась, и девушка в красных рукавичках резво вбежала в него.

Наконец Джилл нашла двадцатипятицентовик и набрала номер Брэда. Занято. Первый лифт теперь был на шестом этаже. Второй опустился в гараж. Она снова набрала номер Брэда.

Двери дальнего лифта разъехались в стороны.

— Подождите! — крикнула Джилл и бросила трубку. Трубка упала, задев сумочку, ее содержимое рассыпалось по полу. Входная дверь открылась снова, и с ветром в подъезд ворвалась туча снега.

— Нажмите на «СТОП», — потребовала вошедшая особа средних лет. На ее пальто красовался алый значок с надписью «СЕЙЧАС… или еще!», а к груди она прижимала папку. Женщина присела рядом с Джилл и подняла расческу, пару карандашей и чековую книжку.

— Спасибо! — от души поблагодарила ее Джилл.

— Мы, сестры, должны помогать друг другу, — мрачно произнесла женщина. Она встала и подала собранные вещи Джилл. Они вошли в лифт. Девушка в красных рукавичках не давала ему закрыться. В лифте оказалась еще одна девушка в бледно-голубых галошах и свитере.

— Шестой, пожалуйста, — пробормотала Джилл, судорожно пытаясь запихнуть в сумочку все, что оттуда выпало. — Спасибо, что подождали. Что-то я сегодня не в форме.

Двери начали закрываться.

— Погодите! — В закрывающиеся двери успела проскользнуть молодая женщина в костюме, на высоких каблучках и с большим желтым конвертом под мышкой. — Шестой, пожалуйста, — сказала она. — Ветро-морозный фактор обещает похолодание до двенадцати градусов. Не знаю, что стряслось с моим менталитетом — выскочить в такую погоду, чтобы повидаться с Брэдом.

— С Брэдом? — удивилась девушка в красных рукавичках.

— С Брэдом? — спросила Джилл.

— С Брэдом? — воскликнула особа в голубых галошах.

— С Брэдом Макаффи, — сурово уточнила дама со значком.

— Да, — удивленно подтвердила девушка на высоких каблучках. — А вы что, все его знаете? Он — мой жених.

Салли набрала нужный код, вошла в лифт и нажала кнопку шестого этажа.

— Ульрик, я хочу объяснить, что произошло сегодня утром, — произнесла девушка, как только дверь закрылась. Она репетировала свою речь всю дорогу. Казалось, она никогда не доберется. «Дворники» прочно примерзли к стеклу, а две машины, застрявшие в снегу на обочине, создали настоящую пробку. Салли пришлось искать место, где припарковаться, а потом брести по сугробам, наметенным вьюгой в «восточной аллее». Но она так и не придумала, что сказать.

«Меня зовут Салли Мауэн, и я не развиваю язык». Нет, не годится. Она не может признаться ему, кто она такая. Как только Ульрик узнает, что она — дочка его босса, он перестанет ее слушать.

«Я говорю на нормальном английском языке, но я прочитала вашу записку, где говорилось, что вы ищете человека, который может развивать язык». Ужасно. Он спросит: «Какую записку?» — и ей придется объяснять, что она делала на дереве. Возможно, она должна будет рассказать, откуда узнала, что его зовут Ульрик Генри, как к ней попали его биография и портрет, и он ни за что не поверит, что это совпадение.

Зажглась цифра шесть, и дверь лифта открылась.

«Я не могу», — подумала Салли и нажала кнопку первого этажа. На полпути вниз она решила сказать то, что должна была сказать с самого начала. Она снова нажала на шестой.

— Ульрик, я люблю тебя, — громко продекламировала Салли. — Ульрик! Я! Люблю! Тебя!

Зажглась шестерка. Дверь открылась.

— Ульрик… — пробормотала девушка. Он стоял прямо перед лифтом и разглядывал ее.

— Вы ничего не хотите сказать? — спросил он. — Вроде: «Я саморазговариваю»? Это прекрасный пример германо-язычной компоновки. Но вы ведь, конечно, это знаете. Ведь развитие языка — ваша специальность, не так ли, Салли?

— Ульрик, — произнесла Салли. Она сделала шаг вперед и положила руку на дверь лифта, чтобы она не закрылась.

— Вы приехали домой на День благодарения и боялись, что потеряете без практики свои навыки, не правда ли? Поэтому решили спрыгнуть с дерева на лингвиста компании, чтобы, так сказать, набить на нем руку.

— Если вы заткнетесь на минуту, я все объясню, — сказала Салли..

— Нет, это неправильно, — запротестовал Ульрик. — Нужно было сказать «взмолчите» или даже «закройротните». Более впечатляюще.

— И почему мне показалось, что я смогу разговаривать с вами? — воскликнула Салли. — Зачем я теряла время, пытаясь развивать для вас английский язык?

— Для меня? — возмутился Ульрик. — Да какого черта вы решили, что мне это нужно?

— Потому что… О, забудьте об этом. — Салли нажала на кнопку первого этажа. Двери начали закрываться. Ульрик просунул руку между ними и остановил лифт. Он набрал номер из четырех цифр, потом нажал на кнопку «СТОП». Раздался странный щелчок, потом писк, но двери открылись снова.

— Проклятие, — выругался Ульрик. — Из-за вас я набрал личный код Брэда и запустил его дурацкую систему.

— Правильно, — сказала Салли, сжимая кулаки в карманах. — Смелей валите все на меня. Наверное, это я оставила записку на дереве, в которой говорилось, что вы ищете женщину, способную развивать язык.

Писк прекратился.

— Какую записку? — удивился Ульрик и отпустил кнопку остановки.

Салли вытащила руку из кармана, чтобы нажать кнопку первого этажа. Листок бумаги выпал из ее кармана. Ульрик успел протиснуться в лифт, когда двери начали закрываться, и поднял листок. Пробежав его глазами, он сказал:

— Послушайте, мне кажется, я могу объяснить, как все это случилось.

— Тогда делайте это побыстрее, — буркнула Салли. — На первом этаже я выхожу.

Как только Дженис положила трубку, Брэд схватил свою куртку. Он считал, что как нельзя лучше знает, зачем старина Мауэн позвал его. После того как Ульрик ушел, Брэду позвонили из «Тайм». Более получаса он обсуждал разные мелочи, касающиеся фотографа и макета четырехстраничного номера, посвященного проекту выброса отходов. Брэд решил, что газетчик успел позвонить президенту компании и рассказать ему о статье. И впрямь, не успел он повесить трубку, как компьютер запищал, предупреждая о появлении сообщения. Однако, когда Брэд повернулся к экрану, писк прекратился. Через минуту предупреждающий сигнал раздался снова — с удвоенной частотой. Конечно, это был будущий любимый тестюшка. Не успел Брэд прочитать полученное сообщение, как позвонила Дженис. Он сказал ей, что примчится быстрее молнии, схватил куртку и выскочил из двери.

Один из лифтов был на шестом этаже, но уже двигался вниз. Другой находился на пятом — и шел вверх. Брэд набрал свой код и сунул руку в рукав. Подкладка разорвалась, и рука Брэда запуталась. Он вытащил руку и попытался затолкать подкладку на место. Она порвалась еще больше.

— Вот расхрендошляпина! — громко воскликнул молодой человек. Двери лифта раскрылись. Брэд вошел, все еще пытаясь справиться с непокорной подкладкой. Двери сомкнулись за его спиной.

Панель на стене начала попискивать. Это был предупреждающий сигнал для Брэда. Может, Мауэну зачем-нибудь понадобилось, чтобы он вернулся. Он нажал кнопку «Открыть дверь» — она не сработала. Лифт отправился вниз.

— Чтоб тебя разъерепенило, — выругался он.

— Привет, Брэд, — сказала Линн. Он обернулся.

— Что-то ты неважнецки выглядишь, — заметила Сью. — Правда, Джилл?

— В самую точку, — согласилась Джилл.

— Наверное, у него общажная лихоманка, — предположила Гейл.

Шарлотта ничего не сказала. Она прижала к груди папку и зарычала. Свет в лифте замигал, и он остановился между этажами.

СВЕТЛОЕ РОЖДЕСТВО[5]

Снег на окраине городка Бренфорд, штат Коннектикут, пошел в одну минуту первого ночи по североамериканскому восточному времени. Ноа и Терри Блейк возвращались с вечеринки у Уиттерсов, где Миранда Уиттерс с полсотни раз повторила, что «мы, можно сказать, празднуем канун кануна Рождества». На углу Каное-Брук-роуд их застигли одинокие снежинки, а к тому моменту, как Нoa и Терри добрались домой, начался настоящий снегопад.

— Отлично! — сказала Терри, наклонившись к окну. — Я так надеялась, что Рождество в этом году будет снежным.

В час тридцать семь по центральному времени Билли Гроган, ведущий передачи по заявкам радиослушателей, заступая на ночную смену, сказал:

— А вот последние новости от Национальной метеорологической службы. В районе Великих озер сегодня ночью и завтра утром ожидается снег. Уровень осадков предположительно составит от двух до четырех дюймов. — Засим он вернулся к обсуждению рождественских песен, которые позвонившие терпеть не могли.

— Одну я просто ненавижу, — признался слушатель из Вауватосы — «Светлое Рождество». В этом месяце я ее уже раз пятьсот слышал.

— Собственно говоря, — отозвался Билли, — согласно «Ивнинг ньюз» города Сент-Клауд, «Светлое Рождество» в исполнении Бинга Кросби прозвучит в декабре две тысячи сто пятьдесят раз, а в исполнении других музыкантов — еще тысячу восемьсот девяносто раз.

Звонивший фыркнул:

— Мне и одного раза многовато будет. Кому вообще сдалось это Рождество? Во всяком случае, не мне.

— К сожалению, от него вам никуда не скрыться, — ответил Билли. — Кстати говоря, встречайте — «Дестинис чайлд» с песней «Светлое Рождество»!

В час сорок пять ночи в парке города Боулинг-Грин под низким облачным небом проснулась стая гусей. Птицы полетели над центром, громко хлопая крыльями и перекликаясь, словно неожиданно приняли решение перезимовать дальше к югу. От шума проснулась Морин Рейнолдс — и больше не смогла заснуть. Она включила радио: шла программа «Старые добрые песни», заиграла «Рок-н-ролл вокруг елки», а потом «Светлое Рождество» в исполнении Бренды Ли.

В два пятнадцать по горному времени Пола Деверо прибыла в Денверский международный аэропорт, чтобы самым ранним рейсом вылететь в Спрингфилд, штат Иллинойс. Начинался снегопад. Пола, прижимая к груди платье подружки невесты и сумку с туфлями, бельем и косметикой (когда она в последний раз ездила на свадьбу, авиакомпания потеряла багаж, что вызвало большой переполох), стояла в очереди на экспресс-регистрацию, в очереди на досмотр и в очереди на посадку и надеялась, что самолет не взлетит… Но нет, не повезло — взлетел.

«Еще бы не взлетел, — подумала Пола, глядя в иллюминатор на кружащийся вокруг крыла снег. — Стэйси ведь хочет, чтобы я успела к ней на свадьбу».

Стэйси сообщила Поле, что та будет подружкой невесты, и продолжила:

— Я мечтаю выйти замуж в Сочельник: свечи, еловые ветви… А за окном должен идти снег.

— А если погода подведет? — спросила Пола.

— Не подведет, — уверенно отрезала Стэйси.

И вот, пожалуйста — идет снег. Интересно, в Спрингфилде тоже? Конечно, и там. «Стэйси всегда получает желаемое, — подумала Пола. — Даже Джима».

Не думай об этом, велела она себе. Ни о чем не думай. Сосредоточься на том, чтобы пережить свадьбу. Если повезет, Джим появится только на церемонии и тебе не придется с ним тесно общаться.

Пола взяла бесплатный журнал и попыталась погрузиться в чтение, потом настроила наушники на четвертый канал — «Хиты сезона». Звучало «Светлое Рождество» в исполнении братьев Стэтлер.

В три тридцать восемь снег пошел в городе Боулинг-Грин, штат Кентукки. Гуси, летавшие над городом, вернулись в парк и уселись на островке посреди озера. Снег скапливался у них на спинах, но птицы не обращали на это внимания: толстый слой подкожного жира защищал их от холода, даже когда температура падала ниже нуля.

В три nридцать девять Люк Лафферти проснулся в уверенности, что забыл положить размораживаться гуся, которого мать уговорила его купить для ужина в Сочельник. Люк встал и проверил. Нет, гуся он достал. Возвращаясь в постель, Люк выглянул в окно и увидел, что идет снег — его это не взволновало. В новостях обещали небольшой снегопад в Уичите, который, впрочем, должен был закончиться ближе к полудню. Никто из родственников не жил дальше, чем в полутора часах езды, разве что тетя Лулла, но если она не сможет приехать, семейной беседы это не нарушит. Мама и тетя Мейдж такие болтушки, что ввернуть словечко не представляется возможным, а вот тетя Лулла…

— Она всегда была самой застенчивой, — говорила мать Люка.

И правда, Люк не мог припомнить, чтобы на семейных сборищах Лулла что-то говорила, кроме как «Передайте, пожалуйста, картошку».

Гусь не давал ему покоя. Не стоило идти на поводу у матери. Хватало и того, что она уговорила Люка организовать семейный ужин у него дома. Он понятия не имел, как готовить гуся.

— А если все пойдет наперекосяк? — спросил тогда он. — Сомневаюсь, что есть горячая линия по готовке гусей.

— Тебе не понадобится горячая линия, — заверила его мать. — Это точно так же, как индейку готовить. К тому же готовить тебе не придется. Я приеду и сама засуну гуся в духовку, ты только его разморозь. У тебя есть противень?

— Да, — ответил Люк, но если честно, он не помнил.

В четыре четырнадцать он снова подскочил: проверить. Как оказалось, противень у него был. За окном все еще шел снег.

В четыре шестнадцать утра по горному времени Слейд Генри, заступая ведущим ночного ток-шоу на окраине города Бойсе, сказал:

— Похоже, ребята, если вы ждете снежного Рождества, ваши надежды оправдались. На западе Айдахо от трех до шести дюймов осадков.

Он запустил «Светлое Рождество» Джонни Кэша, после нескольких аккордов выключил и вернулся к обсуждению убийства Джона Кеннеди со слушателем, который был уверен, что без Клинтона там не обошлось.

— Литл-Рок не так уж далеко от Далласа, — утверждал звонивший. — На машине за четыре с половиной часа добраться можно.

Во всяком случае, не сегодня: 30-я магистральная трасса покрылась наледью из-за дождя, который начался после полуночи и постепенно превратился в снег. Предательская погода не остановила Монти Люффера: у него был «форд эксплорер». В пять с небольшим, к западу от Тексарканы, Монти потянулся переключить радиостанцию — «Ну их, клятых „Бэкстрит бойз“ с их „Светлым Рождеством“!» — потерял управление и вылетел на разделительную полосу. Водитель многотонной фуры на встречной резко затормозил. Фуру занесло, что спровоцировало столкновение тридцати семи машин. Трассу пришлось перекрыть.

В пять двадцать одну утра по тихоокеанскому времени четырехлетний Мигель Гутьеррес запрыгнул маме на живот:

— Сегодня Рождество, да?

— Не прыгай, малыш, — пробормотала Пилар, подставляя ему спину.

Мигель забрался на нее и прокричал в самое ухо:

— Сегодня Рождество, да?

— Нет, — слабо отозвалась Пилар. — Рождество завтра. Иди, посмотри мультфильмы. Мамочка cейчас встанет. — Она натянула подушку на голову.

Мигель тут же вернулся. «Наверное, не нашел пульт от телевизора», — решила Пилар. Впрочем, это вряд ли… Пульт ткнул ее под ребра.

— Что такое, милый? — спросила она.

— Санта не придет, — отозвался Мигель со слезами в голосе.

Сон моментально слетел с Пилар: сын наверняка решил, бедняжка, что Санта его не отыщет. Это все Джо виноват. Согласно постановлению об опеке, она должна была проводить с сыном Рождество, а отец — Новый год, но Джо Гутьеррес заставил судью изменить решение, так что им пришлось делить сына на Сочельник и Рождество. После того как Пилар рассказала об этом Мигелю, бывший муж заявил, что им надо поменяться днями.

Пилар отказалась, но Джо пригрозил новым судом, и ей пришлось согласиться. После чего Гутьеррес решил, что под «Рождеством» подразумевается следующее: Пилар привозит Мигеля вечером накануне, чтобы мальчик проснулся и открывал подарки в доме отца.

— Он прекрасно откроет твои подарки и без тебя. — Джо отлично знал, что сын все еще верит в Санта-Клауса.

Значит, после ужина ей предстояло везти Мигеля вместе с подарками к бывшему мужу в Эскондидо — туда, где ей не суждено увидеть, как сын их откроет.

— Я не могу ехать к папе, — сказал Мигель, когда мать все ему объяснила. — Санта принесет мне подарки сюда.

— Да нет же, — возразила Пилар. — Я написала Санте, что на Рождество ты будешь у папы, и подарки он тебе принесет туда.

— Ты отправила письмо на Северный полюс? — уточнил Мигель.

— Да, на Северный полюс. Сегодня с утра на почту отнесла.

Этот ответ мальчика вполне удовлетворял. До сих пор.

— Санта придет. — Пилар обняла сына. — Он принесет подарки к папе, помнишь?

— Нет, — всхлипнул Мигель.

Чертов Джо. Не надо было идти у него на поводу, но каждый раз, когда возобновлялись судебные заседания, бывший муженек и его адвокат-удав выжимали из судьи все новые уступки. А ведь пока они не развелись, Джо абсолютно не интересовался сыном. Сейчас у Пилар не было денег на судебные расходы.

— Ты волнуешься, потому что папа живет в Эскондидо? — спросила она. — Но Санта ведь волшебник. Он за одну ночь может облететь всю Калифорнию. Он за одну ночь может весь мир облететь.

Мигель прижался к матери и яростно замотал головой:

— Не может!

— Почему?

— Потому что снега нет! Я хочу, чтобы пошел снег. Санта не сможет приехать на санях, если снега не будет.

Самолет Полы приземлился в Спрингфилде в семь сорок восемь утра по центральному времени, опоздав на двадцать минут. Джим встречал ее в аэропорту.

— Стэйси у парикмахера, — объяснил он. — Я боялся опоздать. Хорошо, что самолет немного задержался.

— В Денвере шел снег. — Пола старалась не смотреть на Джима — он такой милый, а от его улыбки все так же слабеют колени.

— Тут только что пошел, — сказал Джим.

«Как же у нее это выходит?» — недоумевала Пола. Стэйси можно только восхищаться. Она получает все, что хочет. Пола передала сумку Джиму и вдруг подумала: «Можно было спокойно сдавать платье в багаж. Его бы ни за что не потеряли, ведь Стэйси хотела, чтобы оно доехало».

— На дороге становится скользко, — говорил Джим. — Надеюсь, родители без проблем доберутся. Они едут из Чикаго.

Доберутся, не сомневалась Пола. Ведь так хочет Стэйси. Джим снял багаж Полы с вертушки и остановился:

— Погоди, я обещал позвонить Стэйси, как тебя встречу. — Он раскрыл мобильник и приложил его к уху. — Стэйси? Да, здесь. Ладно. Хорошо, заберем по дороге. Да. Ладно.

Он захлопнул телефон.

— Стэйси попросила забрать по дороге гирлянды из еловых веток. А потом я вернусь в аэропорт, встречу Киндру и Дэвида. Кстати, надо бы посмотреть, что там с их рейсами.

Джим прошел наверх, к кассам, взглянуть на табло прибытий. За окнами аэропорта падали крупные, идеальные, кружевные снежинки.

— Киндра прилетит в два девятнадцать из Хьюстона. — Джим разыскал нужные рейсы на табло. — А Дэвид в одиннадцать сорок из Ньюарка. Слава богу, оба по расписанию.

Конечно, по расписанию, думала Пола, разглядывая табло. В Денвере снег, наверное, усилился. Рядом со всеми вылетами из Денвера загорелась пометка «задержан», то же самое произошло с рейсами из Шайенна, Портленда и Ричмонда. Пока Пола смотрела на табло, пометки рядом с рейсами из Бостона и Чикаго сменились с «по расписанию» на «задержан», а надпись у Рэпид-сити превратилась из «задержан» в «отменен». Девушка снова взглянула на рейсы Киндры и Дэвида. Разумеется, «по расписанию».

Лыжные курорты в Аспене, Лейк-Плейсиде, Скво-Вэлли, Стоу, на озере Тахо и в Джексон-Хоул проснулись под несколькими дюймами снега. Туристы, которые заплатили девяносто долларов за подъемник, приветствовали снег с радостью; владельцы курортных местечек — с раздражением (мог ведь снег и пару недель назад пойти); а сноубордисты Кент Слаккен и Бодин Кромпс издали восторженный вопль и немедленно отправились в Брекенридж — без карты, спичек, шлемов, сигнальных огней и датчиков на случай лавины. Вдобавок они не удосужились никому сообщить, что их интересует глушь с «самыми экстремальными трассами».

В семь ноль пять Мигель ворвался в комнату и снова запрыгнул на Пилар — на этот раз он приземлился ей прямо на мочевой пузырь.

— Снег идет! Санта приедет! Санта теперь точно приедет!

— Снег? — недоуменно переспросила Пилар. В Лос-Анджелесе? — Снег? Где?

— По телевизору. Я сделаю себе кашу?

— Нет. — Пилар прекрасно помнила, чем готовка окончилась в прошлый раз. Она протянула руку и нашарила халат. — Посмотри телевизор, пока мамочка блинчиков напечет.

Мигель застыл перед телевизором. На экране мужчина в зеленой куртке вещал из сугроба на фоне машины «Скорой помощи» с включенными фарами.

— Сегодня утром погодные условия привели к несчастному случаю в Додж-сити…

— Давай-ка поищем мультики. — Пилар поставила перед сыном тарелку с блинчиками и щелкнула пультом.

— В Колумбии, столице штата Южная Каролина, неожиданный буран повредил электрокоммуникации…

Щелк.

— Возможно, проблема вызвана областью низкого атмосферного давления, которая захватила Канаду и северную часть США. Снег идет на Среднем Западе, на атлантическом побережье и…

Щелк.

— …здесь, в городе Боузмэн, идет снег…

— Я же сказал, что снег идет, — довольно подтвердил Мигель, поедая блинчики. — Совсем как я хотел! Давай после завтрака снеговика слепим?

— Милый, в Калифорнии снега нет, — покачала головой Пилар. — Это про погоду во всей стране рассказывают. Репортер в Монтане, а мы в Калифорнии.

Мальчик схватил пульт и переключил на канал, где репортерша стояла в снегу возле огромного тиса.

— Около четырех часов утра в Монтерее, штат Калифорния, пошел снег. Как видите… — Девушка выразительно указала на свой дождевик и зонтик. — Как видите, он всех застал врасплох.

— Она в Калифорнии, — настаивал Мигель.

— Да, но в северной части Калифорнии, — объяснила Пилар. — Там намного холоднее, чем в Лос-Анджелесе. В Лос-Анджелесе снег не пойдет.

— Пойдет, — возразил Мигель, указывая на окно.

На пальмы у обочины опускались большие белые снежинки.

Без двадцати десять по центральному времени у Нэйтана Эндрюса зазвонил телефон (который он по идее выключил) прямо посреди совещания по поводу гранта. Впрочем, на успех Нэйтан не надеялся. Раньше ему казалось, что назначить встречу в Омахе на канун Рождества — блестящая мысль. На этот день особых планов у предпринимателей не было, а дух праздника должен был смягчить их и подтолкнуть к тому, чтобы отстегнуть кругленькую сумму. На деле же оказалось, что бизнесмены невнимательны и обеспокоены тем, как бы успеть к началу корпоративной вечеринки, не опоздать с рождественской покупкой «мерседеса» или что-нибудь еще в этом роде, — чем там обычно богачи занимаются. К тому же им не давал покоя снегопад, который начался утром прямо в час пик.

Вдобавок они были придурками.

— Значит, вам нужен грант на изучение глобального потепления, а потом вдруг вы говорите, что собираетесь измерять уровень снега…

Нэйтан попытался еще раз объяснить, что глобальное потепление приводит к увеличению влажности атмосферы, а значит, и к росту доли осадков в виде дождя и снега, и что сильные снегопады могут привести к увеличению альбедо и охлаждению поверхности Земли.

— Если на Земле холодает, то теплее не становится, — заметил один из предпринимателей. — Одновременно-то не бывает.

— Вообще говоря, бывает. — Нэйтан пустился в объяснения по поводу таяния полярных льдов, которое может привести к увеличению доли пресной воды в Северной Атлантике. — Пресная вода будет держаться на поверхности Гольфстрима, не давая более прогретому слою опускаться и остывать, а также изолируя теплое течение. Европа попросту замерзнет, — подытожил он.

— Ну, значит, глобальное потепление окажется очень кстати, — предположил другой предприниматель. — Вот и согреемся.

Нэйтан терпеливо разъяснил, что в мире одновременно произойдет и резкое потепление, и похолодание, начнутся многочисленные засухи, наводнения и прочие стихийные бедствия.

— Подобные изменения могут случиться очень быстро, — добавил он. — Не следует полагать, что температура будет расти постепенно, а уровень моря — медленно понижаться. Возможно, произойдет нечто неожиданное, кризис: резкий температурный скачок, или суперураган, или мегабуря — без малейшего предупреждения. Вот почему наш проект так важен. Если создать достаточно полную климатическую базу данных, то мы получим более точные компьютерные модели, а благодаря им…

— Компьютерные модели! — фыркнул один из собеседников. — Да они врут чаще, чем оказываются правы!

— Потому что не учитывают достаточное количество условий, — кивнул Нэйтан. — Климат — невероятно сложная система, в которой тысячи факторов взаимодействуют при исключительно запутанных условиях — погодные явления, облака, влажность, морские течения, человеческое вмешательство, посадки… До сих пор компьютерные модели принимали во внимание лишь незначительное число факторов. В нашем проекте их будет задействовано более двухсот, а значит, точность моделей экспоненциально возрастет. Мы сможем предсказать кризис до того, как он случится…

В этот самый момент и заверещал телефон. Звонил Чин Сунг, дипломник Нэйтана из лаборатории.

— Ты где? — закричал он в трубку.

— На встрече, по поводу гранта, — прошептал Нэйтан. — Перезвоню через пару минут.

— Ага, и прохлопаешь Нобелевскую! — не унимался Чин. — Помнишь твою дурацкую теорию про то, что глобальное потепление может вызвать внезапный кризис? Ну так дуй сюда! Возможно, сегодня ты окажешься прав.

— Что? — Нэйтан поплотнее обхватил трубку. — Что стряслось? Упала температура Гольфстрима?

— Нет, течения тут ни при чем. Все происходит прямо здесь.

— Что происходит-то?

Чин ответил вопросом на вопрос:

— У тебя там снег идет?

Нэйтан посмотрел за окно конференц-зала:

— Да.

— Я так и думал. У нас тоже.

— Ты поэтому мне звонишь? — прошипел ученый. — Потому что в декабре в Небраске вдруг пошел снег? Если ты не смотрел на календарь, возьму за труд напомнить, что зима началась три дня назад. Сейчас и должен идти снег.

— Ты не понял, — вздохнул Чин. — Снег идет не только в Небраске. Он повсюду.

— Что значит «повсюду»?

— Повсюду — значит повсюду. Сиэтл, Солт-Лейк-Сити, Миннеаполис, Провиденс, Чаттануга… — Чин умолк, послышались щелчки компьютерных клавиш. — Абилен, Шривпорт, Саванна… Постой-ка, в Талахасси тоже зарегистрирован снегопад. На юге Талахасси…

Наверное, воздушные потоки отклонились к югу.

— Где эпицентр низкого давления?

— В том-то и дело, — ответил Чин, — эпицентр вычленить невозможно.

— Еду, — бросил Нэйтан.

В миле от шоссе сноубордисты Кент Слаккен и Бодин Кромпс, ничего не видя за тяжелыми хлопьями снега, съехали в кювет.

— Черт, — ругнулся Бодин, вдавив педаль газа в пол и пытаясь выбраться задним ходом.

Машина увязла еще глубже — так, что им не удалось даже открыть дверь.

Джиму и Поле понадобилось целых два часа, чтобы забрать гирлянды и двинуться в направлении церкви. Кружевные снежинки падали все быстрее и гуще, так что последние несколько миль машина еле ползла.

— Надеюсь, хуже уже не будет, — обеспокоено заметил Джим. — Иначе гостям придется туго.

Стэйси это, казалось, ничуть не волновало.

— Как красиво! Больше всего на свете я хотела, чтобы в день моей свадьбы шел снег, — улыбнулась она, встречая будущего мужа и подругу в дверях. — Пола, идем, поглядим, как снежинки смотрятся через окна церкви. Все будет просто идеально.

Джим тут же снова уехал: ему надо было забрать Киндру и Дэвида из аэропорта. Честно говоря, Пола этому была только рада. По дороге из аэропорта ей в голову начали закрадываться те же напрасные надежды, которые она питала в начале их знакомства. Надежды и впрямь были напрасными — это подтвердил один взгляд на Стэйси.

Невеста была прекрасна даже в свитере и джинсах: безукоризненный макияж, светлые волосы собраны в сверкающую снежным блеском прическу с волнистыми локонами. Каждый раз, когда Пола делала прическу перед торжеством, она выглядела как в дурном фильме годов так пятидесятых. Как Стэйси это все удается? Вот увидите, снег прекратится, а потом начнется точно к церемонии.

Но нет. Снег все шел, а приехавшая на репетицию священница сказала:

— Вот уж не знаю. Я полчаса от дома на дорогу выбиралась. Может, перенесете свадьбу?

— Не глупите. Ничего мы переносить не будем. Свадьба состоится в канун Рождества, — отрезала Стэйси, а затем выдала Поле белые атласные ленты и велела привязывать гирлянды к скамьям.

В Санта-Фе моросило. Бев Кэрри поселилась в гостинице и вышла прогуляться на площадь. С неба падал ледяной дождь, который проникал сквозь легкое пальто и тонкие перчатки, которые Бев захватила с собой. Вообще-то она планировала с утра пробежаться по магазинам, но в витринах висели практически одинаковые объявления: «Магазин закрыт в Сочельник и Рождество», а тротуар возле губернаторского дворца, где — согласно путеводителю — зуньи и навахо торговали украшениями из серебра и бирюзы, пустовал.

«По крайней мере, снега нет», — сказала себе Бев и вернулась в отель, ежась и кутаясь в пальто. Витрины разукрашены «ристрас» — связками чеснока и фонариками в форме перчиков чили. Даже елка в фойе отеля наряжена куклами качина — духами предков.

Подруга Бев, Дженис, уже успела оставить сообщение по телефону. «Если ей не перезвонить, она решит, что я выпила целый пузырек снотворного», — думала Бев, поднимаясь в номер. По пути в аэропорт Дженис встревожено спросила:

— Ты о самоубийстве и не помышляешь, правда?

Другая подруга, Луиза, узнав, что задумала Бев, немедленно отозвалась:

— Я тут в одной телепрограмме смотрела сюжет про самоубийства в Рождество. Говорят, люди, пережившие смерть супруга, особенно уязвимы. Ты ведь не станешь ничего такого делать?

Ни Дженис, ни Луиза не понимали, что Бев собиралась спасать свою жизнь, а не губить ее. Рождество дома — с елочными гирляндами, венками и свечками — могло ее доконать. И снег.

— Знаю, тебе не хватает Говарда, — говорила Дженис. — Скоро Рождество, и тебе грустно.

Грустно? Она была уничтожена, раздавлена. Каждое воспоминание, каждая мысль о покойном муже, каждое употребление прошедшего времени «Говард любил… Говард знал… Говард был…» — становилось смертельным ударом. В книгах по психологии писали про «боль потери любимого человека», но Бев понятия не имела, что боль может быть настолько резкой и невыносимой, пронзающей, словно кинжал. Единственная надежда — сбежать. Не то чтобы она «решила на Рождество поехать в Санта-Фе». Она бежала — как жертва бежит от убийцы.

Бев сняла промокший плащ и перчатки и позвонила Дженис.

— Ты ведь обещала сообщить, как только приедешь, — упрекнула ее подруга. — Ты как?

— Все в порядке, — ответила Бев. — Вот, прогулялась по площади. — Она не стала говорить, что идет дождь, не хотелось услышать в ответ «Я же тебе говорила!» — Тут очень красиво.

— Надо было мне поехать с тобой, — сказала Дженис. — Тут такой снегопад. Уже десять дюймов нападало. А ты, наверное, сидишь где-нибудь на патио и пьешь «Маргариту».

— Сангрию, — соврала Бев. — Днем посмотрю город. Дома все выкрашены в розовый, небо голубое-голубое, а двери желтые. Ночью весь город в огнях. Ты бы только видела!

— Да, хотела бы я быть сейчас там, с тобой, — вздохнула Дженис. — У нас тут снег да снег. Понятия не имею, как до магазина добираться. Ну, по крайней мере Рождество будет снежное. Жаль, Говард не увидит… Он ведь любил, когда на Рождество идет снег?

Говард… Вот он листает «Фермерский альманах», зачитывает ей вслух прогноз погоды, подзывает Бев к окну, за которым начинается снегопад, и говорит:

— Похоже, в этом году Рождество будет снежное. — Для него это словно подарок под елкой. И он обнимает ее…

— Да, — выдохнула Бев, борясь с внезапным приступом боли. — Да.

В Балтиморе шел мокрый снег. Уоррен Несвик прибыл в отель «Мариотт», и как только они с Шэрой поднялись в номер, сказал девушке, что ему надо позвонить по работе.

— А потом я весь твой, детка.

Уоррен спустился в фойе. По телевизору в углу показывали карту с погодными обозначениями. С минуту он смотрел на экран, потом достал мобильник.

— Где тебя носит? — воскликнула его жена Марджин.

— Я в Сент-Луисе, — ответил Уоррен. — Рейс перенаправили из-за снегопада в аэропорту О’Хара. Какая у вас там погода?

— Снег, — ответила женщина. — Когда будет вылет?

— Понятия не имею. Все забронировано, сегодня же Сочельник. Подождем, вдруг резерв выбросят. Как только что-то узнаю, перезвоню. — Он повесил трубку раньше, чем Марджин успела уточнить номер рейса.

До лаборатории было всего пятнадцать миль, но Нэйтан ехал целых полтора часа. В дороге он размышлял, насколько велика вероятность того, что повсеместный снегопад — действительно признак кризиса. Сторонники (как и противники) глобального потепления все время принимали за кризис малейшие отклонения от нормы. Началу глобального потепления приписывали любой ураган, торнадо или засуху, хотя все эти явления укладывались в нормальный ход вещей.

В декабре и раньше случались сильные снегопады. Например, буран тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года или рождественская метель две тысячи второго. Вероятно, Чин ошибается насчет того, что система низкого давления не имеет единого центра. Скорее всего, задействовано несколько систем одна расположилась над Великими озерами, а другая — к востоку от Скалистых юр, и теплый влажный ветер с берега Мексиканского залива сталкивается с ними, что и приводит к обильным осадкам.

Осадки и впрямь были обильными. По радио передали, что снег идет по всему Среднему Западу и вдоль восточного побережья. Топека, Тульса, Пеория, северная часть Виргинии, Хартфорд, Монпелье, Рено, Спокан. Нет, Рено и Спокан к западу от Скалистых гор. Наверное, есть и третья система. Все равно это не кризис.

Парковку у лаборатории не почистили, так что Нэйтану пришлось оставить машину на улице. Снега навалило уже по колено, и ученый припомнил историю о первых поселенцах в Небраске, которые в метель пошли к амбару и пропали: их тела нашли только по весне.

Он открыл дверь, вошел и некоторое время стоял, согревая руки дыханием и глядя на экран телевизора, который Чин установил на тележку в углу. Симпатичная репортерша в куртке и Микки-Маус стояла под густыми белыми хлопьями напротив чего-то, что больше всего походило на гигантского снеговика.

— Здесь, в Дисней-уорлд, снегопад вызвал немало сложностей, — говорила девушка под звуки «Светлого Рождества» в исполнении оркестра. — Ежегодный рождественский парад…

— А, приехал! — обрадовался Чин, выходя с распечатками из комнаты, где стоял факс. — Чего так долго?

— Данные по климатическим колебаниям получил? — поинтересовался Нэйтан вместо ответа.

Чин кивнул, сел за компьютер и что-то напечатал. Верхний монитор слева заполнился столбцами чисел.

— Покажи-ка метеорологическую карту страны, — попросил Нэйтан, расстегивая куртку и усаживаясь за главный компьютер.

Чин вывел на экран карту США, наполовину закрашенную синим: от западной части Орегона и восточной оконечности Невады вверх по атлантическому побережью до Новой Англии, и южнее — до Оклахомы, севера Миссисипи, Алабамы и большей части Джорджии.

— Боже, это даже страшнее, чем ураган Марина в девяносто втором, — поразился Нэйтан. — Есть фотографии со спутника?

Чин снова кивнул, и на экране появилось изображение.

— Данные передаются в режиме реального времени со всех метеорологических станций и городов. Белый — это снег, — зачем-то добавил он.

Белый цвет покрывал даже большую территорию, чем синий — скрюченные пальцы протянулись через Аризону и Луизиану в Орегон и Калифорнию. Снег окружали неровные розовые полосы.

— Розовый — это дождь? — спросил Нэйтан.

— Снег с дождем, — уточнил Чин. — Что скажешь? Похоже на кризис?

— Не знаю. — Нэйтан принялся изучать показания барометров.

— А что же еще? В Орландо идет снег. И в Сан-Диего.

— В этих городах снег выпадал и раньше, — возразил Нэйтан. — Да и в Долине Смерти тоже. Единственное место на территории США, где снега никогда не было — Флорида-Кис. Ну, и Гавайи. На этой карте все вписывается в рамки нормальных погодных условий. Пока во Флорида-Кис не повалил снег, волноваться не стоит.

— А как же другие места? — спросил Чин, глядя на центральный экран слева.

— Что за другие места?

— Снег идет не только в Америке. Поступили данные из Канкуна. И из Иерусалима.

В одиннадцать тридцать Пилар устала объяснять сыну, что снега не хватит на снеговика, и вывела Мигеля на улицу, укутав его в рубашку, свитер, теплую куртку и свои гетры вместо перчаток. Мальчик продержался пять минут, и они вернулись в дом.

Пилар усадила сына за кухонный стол, дала ему бумагу с карандашами — рисовать снеговика — и пошла в гостиную посмотреть прогноз.

— Снег идет в Голливуде, — говорил репортер прямо напротив заснеженной надписи «Голливуд», — и это настоящие снежинки, а не что-нибудь там.

Пилар переключила канал.

— В Санта-Монике идет снег, — вещал репортер на пляже, — но это не остановило серфингистов…

Щелк.

— Para la primera vez en cincuenta anos en Marina del Rey…[6]

Щелк.

— В Лос-Анджелесе впервые за последние пятьдесят лет идет снег. С нами Вин Дизель на съемках фильма «ХХХ-2». Что скажешь про снегопад, Вин?

Пилар махнула рукой и вернулась на кухню. Мигель как раз закончил рисунок и снова рвался на улицу. Она уговорила его послушать «Элвина и бурундуков».

— Ладно, — кивнул мальчик.

Мать оставила его подпевать Элвину про «Светлое Рождество» и вернулась к прогнозу погоды. Репортер из Санта-Моники упомянул о том, что на дорогах довольно скользко, и сразу же перешел к интервью с каким-то психом, который божился, что предсказывал этот снегопад. На испаноязычном канале Пилар удалось углядеть, что 405-е шоссе ползет в обычном темпе.

Наверное, на дорогах все не так уж и плохо, а то бы по телевизору показали. Но все же стоит выехать в Эскондидо пораньше. Не хотелось, конечно, жертвовать целым днем, но безопасность превыше всего.

Снег не прекращался.

Мигель зашел в гостиную и попросился гулять.

— Но сначала соберем твои вещи, ладно? Возьмешь пижаму с покемонами или со Спайдерменом?

К полудню по восточному времени снег шел в сорока восьми штатах. В городе Элко, штат Невада, осадки составили больше двух футов, в аэропорту Цинциннати намело тридцать восемь дюймов снега, а в Майами — пурга.

На радио тема убийства Кеннеди уступила место обсуждению снегопада.

— Вот вам крест, за этим стоят террористы, — утверждал слушатель из Терр-От. — Они стремятся уничтожить нашу экономику, а что может быть страшнее, чем не дать людям сделать покупки перед Рождеством? Не говоря уж о том, что будет с моими семейными отношениями. Как купить жене подарок в такую погоду? Точно вам говорю, чувствуется рука «Аль-Каиды».

За обедом Уоррен Несвик сказал Шэре, что ему снова придется сделать звонок по работе.

— Парень, с которым я пытался связаться, еще не добрался до офиса. Из-за снегопада, — объяснил Уоррен и снова спустился в фойе. По телевизору в углу показывали заснеженные посадочные полосы и билетные стоики. Светловолосая репортерша в обтягивающем красном свитере докладывала:

— Здесь, в Цинциннати, снег не прекращается. Аэропорт пока открыт, но власти предупреждают, что его могут закрыть в любой момент. Снег скапливается на взлетно-посадочных полосах…

Уоррен набрал номер Марджин:

— Я в Цинциннати. В последний момент раздобыл билет. До пересадки еще три часа, но по крайней мере место мне обеспечено.

— Но ведь в Цинциннати снег? — переспросила женщина. — По телевизору только что показывали…

— Говорят, часа через полтора снегопад прекратится. Милая, прости. Ты же знаешь, я бы очень хотел провести Рождество рядом с тобой.

— Знаю. — В голосе Марджин скользнуло разочарование. — Ничего, Уоррен. Ты ведь не отвечаешь за погоду.

Бев спустилась на обед. В гостиничном фойе работал телевизор.

— Снег в Альбукерке, — говорил диктор, — в Ратоне, Санта-Розе и Вэгон-Маунд.

«Про Санта-Фе ничего не говорят», — твердо сказала себе Бев, проходя в ресторан.

— Там почти никогда не бывает снега, — утверждал тур-агент. — Нью-Мексико в пустыне. А снег если и выпадет, то тут же растает.

— В Эспаньоле четыре дюйма нападало, — объявила крепкая официантка в блузке с оборками и широкой красной юбке мальчику, который убирал посуду со стола. — Уж не знаю, как домой поеду.

— Лучше бы на Рождество снега не было, — дразнила Бев мужа в прошлом году. — А то как все эти бедняги домой доберутся?

— Попридержи язык, женщина! Подумай, что бы на это сказали издатели рождественских открыток? — отвечал он, скрестив руки на груди.

Так же, как сейчас скрестила она.

Крепкая официанта обеспокоено смотрела на Бев:

— Все в порядке, сеньора?

— Да. Столик на одного, пожалуйста.

Не сводя с посетительницы встревоженного взгляда, официантка повела Бев по ресторану, усадила за столик, вручила меню. Бев вцепилась в меню, словно в спасительный плот, сосредоточилась на незнакомых словах и экзотических ингредиентах: кукурузные лепешки-тортильи, кесадийи…

— Не желаете что-нибудь выпить?

— Да, — улыбнулась Бев, кинув взгляд на табличку с именем на груди девушки. — Сангрию, пожалуйста, Кармелита.

Кармелита кивнула и удалилась, а гостья огляделась по сторонам, думая о том, как она будет пить сангрию и глазеть на других постояльцев, подслушивать их разговоры… Но в вымощенном плиткой зале Бев была одна. Ресторан выходил на патио. За стеклянными дверьми дождь превращался в мокрый снег, который падал на терракотовые горшки с кактусами, перевернутые зонтики, сложенные друг на друга столы и стулья.

Бев представила, как она обедает в залитом солнцем патио, сидит на солнышке под одним из тех зонтиков, смотрит на пустыню и слушает оркестр марьячи. Из колонок лились рождественские песенки: закончилась «Пусть идет снег» и началось «Светлое Рождество» в исполнении группы «Сьюпримз».

— В каком разделе засев облаков? — как-то спросил Говард, входя в комнату с телефонным справочником в руках.

Бев как раз упаковывала подарки. Наступило двадцать второе декабря, а снег так и не выпал.

— Ты собираешься нанять самолет для засева облаков? — рассмеялась Бев.

— Посмотрим-ка… Облака… Дождь… — продолжал шутить ее муж. — А может, сеятель?

Снег выпал двадцать четвертого. Говард вел себя так, будто сам лично этому поспособствовал.

— Говард, это не твоя заслуга!

— Откуда тебе знать? — Он рассмеялся и заключил жену в объятия.

«Это невыносимо, — думала Бев, лихорадочно отыскивая взглядом Кармелиту с бокалом сангрии. — Как другие справляются?» Она знала немало вдов, и, казалось, у них дела шли неплохо. Если собеседник заговаривал об их покойных мужьях, вдовы улыбались и отвечали… Дорин Мэттьюс даже сказала:

— Теперь, когда Билла со мной больше нет, я смело могу украсить елку на Рождество розовыми шариками. Всегда мечтала о розовой елке, но Билл и слышать не хотел.

Подошла все еще встревоженная официантка.

— Ваша сангрия. Может, кукурузные чипсы и сальсу?

— Да, спасибо! — Бев улыбнулась. — И энчиладас с курицей.

Кармелита кивнула. Бев сделала глоток вина и достала из сумочки путеводитель. Вот сейчас она пообедает на славу и пойдет осматривать город. Бев открыла книгу на странице с местными достопримечательностями. Резервация Сан-Ильдефонсо. Слишком далеко, а за окном снег с дождем.

Национальный парк петроглифов. Нет, это ближе к Альбукерку, а там снегопад. Монастырь Сантуарио-де-Чимайо, «28 миль к северу от Санта-Фе по 75-й трассе. Городок Чимайо: исторический ткацкий центр, магазины, церковь, прозванная „американским Лурдом“. Говорят, что грязь в комнатке возле алтаря имеет целебные свойства — достаточно втереть ее в поврежденное место…»

«Но у меня все болит», — подумала Бев.

«Небезынтересно осмотреть пять запрестольных перегородок девятнадцатого века. Резное изображение святого отрока аточского (см. Лагрима, стр. 98)».

Бев открыла девяносто восьмую страницу.

«Церковь Богоматери Присноскорбящей, 28 миль от Санта-Фе, юго-восток, 41-я трасса. Глинобитная церковь шестнадцатого века. В 1968 году статуя Девы Марии по слухам источала целительные слезы».

Целительные слезы, святая грязь, не хватает только чудотворной лестницы… А, вот она, в часовне Лоретто. «Открыта с 10.00 до 17.00 с апреля по октябрь, закрыта с ноября по март».

Придется ехать в Чимайо. Бев достала карту, полученную вместе с прокатной машиной. Кармелита вернулась с чипсами и сальсой.

— Я собираюсь в Чимайо. Как туда лучше всего доехать? — спросила Бев.

— Сегодня? — Официантка, кажется, растерялась. — Я бы не стала. Дорога извилистая, а нам только что позвонили, что снег так и валит.

— Тогда как насчет индейских поселений, пуэблос?

Кармелита покачала головой:

— Туда можно добраться только по проселочной дороге, а нынче все замерзло. Вам лучше остаться в городе. В полночь в соборе будет рождественская служба.

«Но днем-то мне тоже чем-то надо заняться». — Бев снова раскрыла путеводитель. Центр исследования индейской культуры — открыт только по выходным. Ранчо-де-лас-Голдринас — закрыто с ноября по март. Исторический музей Санта-Фе — закрыт с двадцать четвертого декабря по первое января.

Музей Джорджии О’Кифф — работает ежедневно.

Отлично, подумала Бев, читая описание: «Самая большая в мире постоянная экспозиция работ Джорджии О’Кифф. Знаменитая американская художница провела в окрестностях Санта-Фе много лет. Она впервые приехала сюда в 1929 году, поправить здоровье и психику. Сухой и жаркий климат Нью-Мексико излечил ее и дал ей вдохновение. Многие из лучших работ Джорджии О’Кифф созданы именно здесь».

Отлично. Залитые солнцем картины: коровьи черепа, огромные тропические цветы, пустынные холмы. «Музей открыт ежедневно с 10.00 до 18.00. Наш адрес: д. 217, Джонстон-стрит».

Бев отыскала адрес на карте. Всего три квартала от главной площади — можно и пешком пройтись, даже в такую погоду. Отлично. Кармелита принесла энчиладас, и Бев с жадностью набросилась на угощение.

— Подыскали что-нибудь в городе? — полюбопытствовала официантка.

— Да. Музей Джорджии О’Кифф.

— Ясно… — Кармелита отошла и тут же вернулась. — Сеньора, простите, но музей закрыт.

— Как закрыт? В путеводителе сказано, что он работает каждый день!

— Все из-за снега.

— Из-за снега? — переспросила Бев, выглядывая в патио через плечо официантки.

За стеклянными дверями шел густой тяжелый снег.

В час двадцать Джим перезвонил из аэропорта сказать, что рейсы Дэвида и Киндры задержали. Тут из кондитерской привезли торт.

— Нет же! — запротестовала Стэйси. — Торт надо отвезти в загородный клуб, прием будет там.

— Мы пытались, — оправдывался водитель. — Но по дороге не проехать. Либо оставляем торт здесь, либо мы его обратно в кондитерскую везем, сами решайте. Если вообще куда-то доедем. В чем я сомневаюсь.

— Оставляйте тут, — решила Стэйси. — Джим сам отвезет, как вернется.

— Ты же слышала, что сказал водитель, — напомнила Пола. — Если грузовик не проехал, Джим уж тем более…

В этот момент зазвонил телефон: флорист объяснила, что доставить цветы никак не выйдет.

— Вы обязаны их привезти! Церемония в пять!!! — возмутилась Стэйси, передавая трубку подруге. — Пола, скажи им!

— Неужели никак не добраться? — спросила Пола.

— Разве что чудом, — вздохнула флорист. — Наш грузовик увяз в яме, а тягач неизвестно когда доберется. На дорогах просто каток.

— Значит, Джим привезет Киндру и Дэвида и поедет за цветами, — небрежно бросила невеста. — По дороге в загородный клуб. Струнный квартет уже здесь?

— Нет. Музыканты вряд ли доберутся. Флорист сказала, что дороги обледенели.

Как раз в это время в церковь вошел альтист.

— Я же говорила! — обрадовалась Стэйси. — Все будет отлично! Кстати, играть будут «Менуэт № 8» Боккерини. — И она ушла за свечами, которые должны были обрамлять алтарь.

Пола подошла к долговязому, довольно молодому альтисту. Парень стряхивал снег с футляра альта.

— А где остальные?

— Неужели еще не приехали? — удивился альтист. — У меня был урок в городе, я сказал, что догоню их. — Он присел и стащил с ног заснеженные ботинки. — Вот, въехал на машине в сугроб, и полмили топал пешком. — Альтист улыбнулся и глубоко вздохнул. — В такие моменты я мечтаю играть на скрипочке-пикколо. Хотя… — Он осмотрел Полу с ног до головы. — Есть и свои плюсы. Надеюсь, это не ты выходишь замуж?

— Не я, — подтвердила она. Ах, если бы невестой была она…

— Супер! — Альтист расплылся в улыбке. — А какие планы на после торжества?

— Вряд ли торжество вообще состоится. Остальные музыканты наверняка застряли по дороге.

Альтист покачал головой:

— Нет, я бы их заметил. — Он вытащил сотовый и принялся тыкать по клавишам. — Шеп? Привет, ты где? — Повисла пауза. — Этого-то я и боялся. А Лейф? — Снова пауза. — Ну, если отыщется, перезвоните. — Он захлопнул телефон. — Плохие новости. Скрипачи попали в переделку на дороге и ждут копов. Они понятия не имеют, где виолончелист. Как насчет свадебного соло на альте?

Пола пошла к Стэйси.

— Полицейские наверняка их подбросят. — Невеста беспечно вручила подруге свечи. — Отблески пламени на снегу — что может быть лучше?

В час сорок восемь дня по восточному времени снегопад зафиксировали в Сансет-Пойнт и над архипелагом Флорида-Кис.

— Ну что, пора сходить с ума? — поинтересовался Чин. — Черт, ведь правда — тот самый кризис, о котором ты говорил!

— Это пока точно неизвестно, — охладил пыл коллеги Нэйтан.

Карта с прогнозом погоды по стране почти целиком окрасилась в голубой цвет — за исключением небольшого пятна возле Фарго и еще одного, в северном Техасе (Нэйтан считал, что это Вако, а Чин был убежден, что перед снегопадом устояло ранчо президента в Кроуфорде.)

— Что значит, неизвестно? В Барселоне снег. В Москве снег!

— В Москве вообще-то и должен снег идти. Про Наполеона забыл? Что касается двух третей мест, затронутых снегопадом, там и так обычно идет снег: Осло, Катманду, Баффало…

— Еще скажи, что снег в Бейруте тоже в порядке вещей. — Чин ткнул пальцем в последние сообщения. — И в Гонолулу. Ты как знаешь, а я все-таки попляшу.

— Нет уж, — оборвал его Нэйтан, накладывая на карту изобарную сетку. — Сначала продиктуй мне температурные показания.

Чин пошел было к своему рабочему месту, но тут же вернулся.

— Ну а ты-то что думаешь? — серьезно спросил он. — Это все-таки кризис?

А что же еще? Сильные снегопады — не редкость: в феврале 1994 года буран накрыл всю Европу, в декабре 2002 года снег завалил две трети США, но еще ни разу он не выпадал на всей территории континентальной Америки — в Мексике, Манитобе, Белизе…

В довершение всего снег выпал в шести местах, где его раньше вообще никогда не было, и еще в двадцати восьми — вроде Юмы или Аризоны, — где за прошедшие сто лет он случался от силы раза два. Новый Орлеан занесло снегом на целый фут. В Гватемале наметало сугробы.

Снегопад не походил ни на один, известный Нэйтану. Согласно полученным данным, снег одновременно пошел в Спрингфилде, штат Иллинойс, в Худу, штат Теннеси, в Парк-сити, штат Юта, и в Брэнфорде, штат Коннектикут.

Буран избрал непредсказуемый маршрут. У него не было единого центра, края, фронта. Он не сдавал позиций. По радио ни разу не передали, чтобы снег прекратился или хотя бы ослабил напор. «Если так и дальше будет продолжаться, то примерно к пяти часам запуржит по всему миру», — прикинул Нэйтан.

— Ну так что? — не унимался не на шутку перепуганный Чин. — Кризис?

«Еще чуть-чуть, он и впрямь свихнется. Только этого мне и не хватало», — подумал Нэйтан.

— У нас недостаточно данных для окончательного вывода, — сказал он вслух.

— Но ведь это может быть кризис? — настаивал Чин. — Правда? Все признаки налицо, да?

«Да», — мысленно согласился Нэйтан.

— Нет, конечно. Посмотри-ка на экран телевизора.

— А что там?

— Не хватает одного признака. Девиза нет.

— Чего нет?

— Логотипа. Ни одно явление нельзя с полной уверенностью назвать кризисом, пока новостные каналы не придумают к нему девиз. Лучше всего с двоеточием посередине. Например, «О. Джей: расследование века» или «Снайпер на свободе» или «Вторжение: Ирак». — Нэйтан ткнул пальцем в Дэна Рэйзера, стоявшего под непрекращающимся снежным потоком у Белого дома. — Вот, написано «последние новости», но девиза-то нет. Так что вряд ли это кризис. Давай, диктуй температуру. Да, кстати, отыщи-ка еще пару телевизоров. Хочется понять, что в мире творится. Глядишь, может, и разберемся.

Чин разочарованно кивнул и пошел снимать температурные показания. Чего там только не было — от минус восемнадцати в Саскатуне до плюс тридцати одного в Форт-Лодердейле. Нэйтан сравнил данные со средними температурами на середину декабря, потом с самыми низкими и самыми высокими зарегистрированными температурами на двадцать четвертое декабря, пытаясь отыскать хоть какую-то закономерность.

Чин прикатил огромный телевизор, а потом притащил еще и маленький, переносной.

— Какие еще каналы включить?

— Си-эн-эн, метеорологический канал, Фокс… — начал Нэйтан.

— Не может быть… — прошептал Чин.

— Что такое?

— Смотри! — Чин ткнул пальцем в экран.

Вульф Блитцер стоял в снегу напротив Эмпайр-стейт-билдинг. В нижнем правом углу светилась эмблема Си-эн-эн, а в верхнем левом горела надпись: «Снегопад века».

Пилар собрала Мигеля и решила еще раз посмотреть новости.

— …повлекло за собой чудовищную ситуацию на дорогах, — говорил репортер. — Аварии на пересечении Сепульведы и Фигероа, на пересечении Сан-Педро и Уиттье, а также на пересечении Голливуд и Вайн-роуд. — По экрану ползли все новые сообщения. — Получена свежая информация: произошло столкновение на шоссе Санта-Моника, северное направление перекрыто, выбирайте маршруты объезда.

Зазвонил телефон. Мигель убежал на кухню за трубкой.

— Привет, пап! У нас снег идет! — закричал он. — Мы сейчас пойдем лепить снеговика! Ладно… — Мальчик передал трубку Пилар.

— Посмотри мультики, сынок. А мама поговорит с папочкой. — Она протянула сыну пульт от телевизора. — Здравствуй, Джо.

— Немедленно привози Мигеля! — рявкнул ее бывший муж. — Пока погода окончательно не испортилась!

— Похоже, она и так уже испортилась. — Пилар стояла в дверном проеме и смотрела, как мальчик переключает каналы.

— …очень скользко…

— …не рекомендуется выходить на улицу…

— …ужасные погодные условия…

— Пожалуй, мы никуда не поедем, — сказала Пилар. — По телевизору говорят, что на дорогах скользко…

— А я говорю — вези его сюда! — не унимался Джо. — Думаешь, я не понимаю, к чему ты клонишь? Хочешь воспользоваться легким снежком и не привезти сына ко мне на Рождество!

— Неправда! — возмутилась Пилар. — Я забочусь о его безопасности! У меня нет зимней резины…

— Как же, о безопасности она заботится! Решила, что можешь ущемлять мои права? Посмотрим, что адвокат на это скажет. Я ему позвоню — и судье заодно, расскажу, что ты задумала. Я добьюсь полной опеки! А потом приеду и заберу Мигеля! Собирай его, я скоро буду! — проорал Джо и бросил трубку.

В двадцать две минуты третьего Люку позвонила мать, извинилась, что запаздывает, и велела сыну приниматься за готовку.

— На дорогах не проехать! Водить никто не умеет! Красная «субару» прямо у меня перед носом вынырнула и…

— Мам, послушай… — оборвал ее Люк. — Гусь. Ты говоришь, начинай готовить гуся. Что именно делать-то?

— Возьми его и засунь в духовку. Шорти и Мэйдж скоро приедут и помогут. Только не забудь вытащить потрошки. Да, и навес из фольги сделай.

— Что сделать из фольги?

— Навес. Сложи кусок фольги пополам и накрой гуся, чтобы не подгорел.

— Большой кусок?

— Чтобы гуся закрыл. Уголки подтыкать не надо.

— Какие уголки? У духовки?

— У фольги! Вечно ты все усложняешь! Ой, такой ужас, столько машин на обочину слетело — и все внедорожники! Так им и надо. Думают, если у них привод на четыре колеса, так можно гнать сломя голову втакой буран…

— Мам, мам, а начинка? Гуся надо фаршировать?

— Нет. Птицу теперь не фаршируют. Из-за сальмонеллы. Просто положи его на противень и засунь в духовку. На триста пятьдесят градусов.

«Я справлюсь», — решил Люк и сделал все, как велела мать. Через десять минут он понял, что забыл накрыть гуся фольгой. Ему понадобилось целых три попытки, чтобы отрезать кусок нужного размера. К тому же мать не сказала, какой стороной нужно класть — блестящей или матовой. Двадцать минут спустя Люк проверил свое творение. Похоже, дело шло на лад. Гусь источал аппетитный запах, а на противень стекал ароматный сок.

Пилар повесила трубку, присела за письменный стол и долго раздумывала, что хуже: позволить Джо увезти сына в такую метель или дать Мигелю возможность увидеть ссору, которая неизбежно последует, если она попытается остановить бывшего мужа.

— Ну пожалуйста… Пожалуйста… — умоляла она, не зная, о чем точно просит.

Мигель вошел на кухню и вскарабкался матери на колени. Пилар торопливо вытерла слезы.

— Угадай-ка, сынок! — весело заговорила она. — Папочка скоро сам приедет! Давай выберем, какие игрушки с собой возьмешь.

— Не-а. — Мигель покачал головой.

— Понимаю, ты хотел слепить снеговика, — уговаривала она мальчика. — Но в Эскондидо тоже идет снег. Так что слепишь снеговика с папой.

— Не-а. — Сын слез на пол и потянул Пилар в гостиную.

— Что, милый? — не поняла она. Мигель указал на экран телевизора.

— Перекрыты следующие пути сообщения: 5-я магистральная трасса от Чула-Висты до Санта-Анны, 15-я магистральная трасса от Сан-Диего до Барстоу и 78-е шоссе от Оушенсайд до Эскондидо… — вещал репортер из Санта-Моники.

— Слава богу! — прошептала Пилар.

Мигель побежал на кухню и вернулся с обрывком картона и цветным карандашом.

— Вот, — протянул он Пилар. — Напиши Санте. Чтобы подарки принес сюда, а не к папе.

Бев заказала медовые пончики и кофе по-мексикански, и обед затянулся до двух пополудни. Кармелита принесла кофе, обеспокоено переводя взгляд с посетительницы на снег, валивший за стеклянными дверями. Бев подписала счет, отпустила официантку и поднялась в номер за пальто и перчатками.

«Ну и что, что магазины закрыты, можно просто в витрины смотреть: покрывала, которые делают навахо, горшки из Санта-Клары и индейские украшения», — решила Бев. Снегопад усиливался. Бумажные рождественские фонарики-фаролито, развешанные вдоль стен, расползались под влажным весом снега.

«Теперь их не зажечь», — подумалось Бев.

Она свернула на площадь. Холодный ветер бил прямо в лицо, а снегопад превратился в настоящую пургу — что там, на площади, не разобрать. Бев сдалась и вернулась в гостиницу.

Все служащие, включая дежурного и Кармелиту, успевшую надеть куртку и ботинки, собрались у телевизора. Передавали прогноз погоды по Нью-Мексико.

— В настоящее время на большей части территории Нью-Мексико продолжает идти снег, — говорил диктор. — Снегопад накрыл Гэллап, Карлсбад, Руидосо и Розуэлл. Кажется, в Нью-Мексико будет снежное Рождество.

— Вам два сообщения, — сказал дежурный служащий. «От Дженис», — вздохнула Бев, скидывая пальто. Дженис перезвонила в третий раз.

— По телевизору сказали, что в Санта-Фе тоже идет снег! — затараторила подруга. — Я решила узнать, как у тебя дела.

— Сижу в гостинице, — призналась Бев. — Никуда не пошла.

— Вот и отлично. — Дженис облегченно вздохнула. — Телевизор смотрела? Там говорят, что это не просто снегопад, а какой-то экстремальный мегаснегопад! У нас три фута снега навалило! Электричество в городе отрубилось, аэропорт закрыли. Надеюсь, ты доберешься домой. Ой, свет мигает! Пойду найду свечи, пока не погас!

Бев включила телевизор. По местному каналу перечисляли отмененные мероприятия:

— Отменены рождественские богослужения в Первой объединенной методистской церкви и в церкви Девы Марии Гваделупы. Поликлиника закроется в три часа дня…

На Си-эн-би-эс обсуждали рождественские снегопады минувших лет, а на Си-эн-эн Дарин Кэйган стояла в сугробе посреди Пятой авеню.

— Канун Рождества — излюбленное время для походов по магазинам. Однако как видите…

Бев щелкнула пультом, ей хотелось посмотреть фильм. Говарду это пришлось бы по душе. Ему бы такой снегопад понравился.

Она пробежалась по каналам, тщетно пытаясь отыскать хоть какое-нибудь кино. Но везде говорили только о погоде.

— Такое впечатление, что в этом году снежным Рождеством волей-неволей насладятся все жители нашей страны, — говорил Питер Дженнингс.

«Самое время рождественские фильмы крутить, — мрачно подумала Бев, снова переключая каналы. — Сегодня же Сочельник! „Рождество в Коннектикуте“. Или „Светлое Рождество“».

Говард, наткнувшись на этот фильм, всегда замирал перед экраном — даже если действие подходило к концу.

— Ну что ты смотришь? — спрашивала его жена. — У нас же кассета есть.

— Т-с-с! — обрывал ее Говард. — Сейчас будет самое интересное!

На экране Бинг Кросби распахивал двери сарая — кружились неправдоподобные снежинки, сзади виднелись не менее неправдоподобные декорации.

Бев обычно с усмешкой спрашивала:

— Ну как? Чем на этот раз закончилось? Бинг и Розмари Клуни жили долго и счастливо?

— У них было настоящее снежное Рождество, — не сдавался Говард и счастливо смотрел в окно на облака.

Сегодня по всем каналам показывали только снегопад. Случайно нашлась рекламная передача о поварских ножах. «Подходящая тема», — решила Бев и поудобнее устроилась перед экраном.

В два часа восемь минут неподалеку от Брекенриджа под весом нападавшего снега сорвалась и пошла вниз лавина. Она сломала огромное количество сосен и смела все на своем пути — все, кроме Кента и Бодина, которые сидели в «хонде» и пытались пережить стихийное бедствие на припасах, состоявших из коробочки мятных леденцов и черствого пончика, завалявшегося в бардачке.

К половине третьего Мэйдж и Шорти все еще не объявились, так что Люк решил сам проверить гуся. Кажется, дело шло на лад, но в противне скопилось слишком много сока. Через полчаса жидкости налилось около дюйма.

Что-то не так. Когда на Люка в последний раз свалилась обязанность готовить рождественский ужин, от индейки натекло всего пара ложек сока. Мама потом сделала из него подливку.

Он набрал номер матери. «Абонент временно недоступен», — услышал он в ответ. Значит, у нее сели батарейки, или она просто отключила мобильник. Может, позвонить тете Мэйдж? Тоже никто не берет трубку.

Люк выкопал из помойки пластиковую упаковку, в которую была завернута птица. «Жарить, не накрывая, при температуре триста пятьдесят градусов из расчета двадцать пять минут на каждый фунт».

Не накрывая. В этом-то и дело, не надо было брать фольгу. Она не позволяет лишнему соку испаряться. Через пятнадцать минут гусь уже плавал в двух дюймах жира и вдобавок начал покрываться хрустящей золотистой корочкой, хотя готовить его по инструкции предстояло еще три часа.

Без девяти минут три Джо Гутьеррес распахнул дверь и выбежал из дома. Он намеревался немедленно забрать Мигеля. Сразу же после разговора с бывшей женой Джо позвонил адвокату, но тот не брал трубку. На улице было не проехать, а когда Гутьеррес все-таки добрался до въезда на 15-ю магистраль, то увидел, что трасса перегорожена. Он поехал на 78-е шоссе, но оно тоже было перекрыто. Джо в ярости рванул домой и безуспешно принялся названивать адвокату Пилар. Тогда Гутьеррес позвонил судье по номеру, который подсмотрел в телефоне у своего юриста.

Судья в этот момент вот уже три часа дожидался прибытия дорожной службы спасения. Он застрял в «Старбаксе» у въезда на шоссе и слушал, как Гарри Коник-младший уродует «Светлое Рождество». К Джо он особого расположения не испытывал и серьезно оскорбился, когда Гутьеррес принялся на него орать.

Последовала оживленная дискуссия, по окончании которой судья решил предъявить Гутьерресу обвинение в оскорблении суда. Потом он в очередной раз связался с дорожной службой спасения. Оператор сообщил, что ждать придется не менее четырех часов, потому что в очереди он девятнадцатый. Судья всерьез задумался о том, чтобы полностью пересмотреть соглашение об опеке.

К четырем часам дня логотипы с девизами имелись уже на всех каналах. На Эй-би-си — «Рождественская сказка», на Эн-би-си — «Супербуря», а на «Фокс-ньюз» — «Зима атакует». Си-би-эс и Эм-эс-эн-би-си остановились на беспроигрышном «Светлом Рождестве» в сопровождении фотографий Кросби (причем Эм-эс-эн-би-си для наглядности решила использовать классический образ из фильма — Бинг в колпаке Санта-Клауса).

На метеорологическом канале «Уэзер-ченнел» в углу экрана светилась карта мира, на две трети закрашенная белым. Снег шел в Карачи и в Сеуле, на Соломоновых островах и в Вифлееме, где из-за снегопада даже отменили рождественскую службу (впрочем, обычно ее отменяли из-за израильско-палестинского конфликта).

В три пятнадцать Джим позвонил Поле: рейсы Киндры и Дэвида окончательно отменили.

— Парни из авиации говорят, что закроют даже аэропорт в Хьюстоне. Даллас уже закрыли, аэропорты Кеннеди и О’Хара тоже. Как там Стэйси?

«Все так же неисправима», — подумала Пола, но вслух сказала: — Нормально. Дать ей трубку?

— Не надо. Передай ей, что я надеюсь на лучшее, но вряд ли что-то выйдет.

Пола передала Стэйси слова Джима, но они не возымели ни малейшего действия.

— Переодевайся, — скомандовала невеста. — Священница отрепетирует с тобой церемонию, а ты потом покажешь Киндре и Дэвиду, где они должны стоять.

Пола надела платье подружки невесты, отчаянно желая, чтобы у него отросли длинные рукава. Церемонию прогнали с помощью альтиста, который сменил заснеженную одежду на смокинг и изображал жениха.

Репетиция закончилась, и Пола решила достать кофту из чемодана, что остался в ризнице. Священница вошла следом и прикрыла за собой дверь.

— Я пыталась поговорить со Стэйси, — начала она. — Свадьбу придется отменить. На дорогах очень опасно. По радио передали, что все трассы перекрыты.

— Понимаю, — кивнула Пола.

— Но она-то не понимает. Стэйси уверена, что все пройдет как по маслу.

«А может, так и будет? — подумала Пола. — В конце концов, это же Стэйси».

В дверь заглянул альтист.

— У меня хорошие новости, — объявил он.

— Музыканты приехали? — спросила священница.

— Джим? — не выдержала Пола.

— Нет, Шеп и Лейф отыскали виолончелиста. У него обморожение, так что его забрали в больницу, но в остальном все нормально. Снежной королеве сами расскажете или мне с ней общаться?

— Я с ней поговорю, — вызвалась Пола. — Стэйси!

— У тебя потрясающее платье! — Стэйси схватила подругу за руку и подтащила к окну. — Оно так хорошо смотрится на фоне снега!

В пятнадцать минут четвертого кто-то позвонил в дверь.

— Мама! — обрадовался Люк и буквально побежал открывать.

На пороге стояла тетя Лулла. Он с надеждой заглянул ей за спину, но ни на парковке, ни у входа больше никого не было.

— Ты знаешь, как готовить гуся? — спросил Люк.

Лулла внимательно посмотрела на племянника, протянула ему привезенное с собой блюдо оливок, сняла шапку, перчатки, калоши и старомодное пальто.

— Хозяйством всегда занимались твоя мать и Мэйдж, — ответила она наконец. — А я занималась театром. — Пока Люк переваривал столь неожиданное сообщение, его тетка снова заговорила: — А что? У нас нынче тот еще гусь, а?

— Ну да, — кивнул парень и отвел Луллу на кухню показать птичку, которая плавала в целом море жира.

— Боже! — воскликнула женщина. — Откуда столько?

— Понятия не имею.

— Для начала давай сольем жир, а то бедняга утонет.

— Уже, — коротко ответил Люк и приподнял крышку сотейника, заполненного жиром.

— Придется взять противень побольше, — сообразила Лулла. — Слей-ка еще. А может, лучше прямо в раковину вылить.

— Это же для подливки, — напомнил Люк, пытаясь отыскать в шкафчике под раковиной большую кастрюлю, которую мать подарила ему для спагетти.

— А, ну да, — кивнула тетка. — По крайней мере, я умею готовить подливку. Меня Алекс Гиннесс научил.

Люк высунулся из шкафа.

— Алекс Гиннесс научил тебя готовить подливку?

— Это несложно. — Лулла открыла духовку и задумчиво посмотрела на гуся. — У тебя, случайно, вина не найдется?

— Найдется. — Он наконец-то нашёл кастрюлю. — А зачем? Вино, что, как-то нейтрализует жир?

— Понятия не имею. — Тетушка пожала плечами. — Но в театре я четко усвоила: если все валится из рук, а надо выходить на сцену, вино успокаивает.

— Ты играла в театре? — изумился Люк. — Я и не знал, что ты была актрисой.

— Вот как раз актрисы из меня не вышло. — Лулла распахнула очередной шкаф и вытащила бокалы для вина. — Знал бы ты, какие разгромные рецензии обо мне писали!

В четыре часа дня практически все новостные каналы поменяли лозунг, отражая ухудшение ситуации. На Эй-би-си — «Мегабуран», на Эн-би-си — «Супербуран», на Си-энэн — «Идеальная буря» плюс картинка волны, которая переворачивает лодочку. Си-би-эс и Эм-эс-эн-би-си выбрали «Ледниковый период», с той лишь разницей, что Си-би-эс поставил вопросительный знак после этих слов, а Эм-эс-эн-би-си — восклицательный знак и изображение снежного человека. Ребята из «Фокс» среагировали круче всех, осознавая свою ответственность за судьбы человечества. Они озаглавили свой эфир «Конец света».

— Ну что, можно сходить с ума? — поинтересовался Чин.

— Нет, — отрезал Нэйтан, вводя в систему данные о толщине снежного покрова. — Во-первых, это «Фокс», а во-вторых, кризис вовсе не обязательно означает конец све…

Свет мигнул.

Ученые замерли и уставились на лампы дневного света. Свет снова мигнул.

— Копируй данные! — заорал Нэйтан.

Они оба нырнули за компьютеры, подсоединили зип-дисководы и принялись лихорадочно барабанить по клавишам, то и дело поглядывая на предательские лампы.

Чин выдернул дисковод из разъема:

— Ты же говорил, что кризис не обязательно означает конец света.

— Да, но потеря данных — означает. Бэкапим информацию каждые пятнадцать минут.

Свет опять мигнул, отключился на долгих десять секунд и включился как раз в тот момент, когда Питер Дженнингс говорил по телевизору:

— В Хантсвилле, штат Алабама, тысячи домов остались без электроэнергии. Я нахожусь в школе Бирд, которая служит временным убежищем для окрестных жителей. — Ведущий сунул микрофон под нос женщине со свечой. — Когда отключилось электричество?

— Около полудня, — ответила та. — Свет пару раз мигнул, но потом включился. Я решила, что все в порядке, пошла готовить обед, тут электричество и вырубилось окончательно. — Она щелкнула пальцами. — Без предупреждения.

— Копируй на резервный диск — каждые пять минут, — велел Нэйтан. — Ты куда?

Чин натягивал куртку:

— Возьму из машины фонарик.

Он вернулся через десять минут: щеки и уши горят красным, сам весь в снегу.

— На улице фута четыре намело. Напомни, почему не стоит сходить с ума? — спросил он, вручая Нэйтану фонарик.

— Нет, по-моему, это не кризис, — ответил ученый. — Просто буран.

— Просто буран?

На экранах телевизоров вешали раскрасневшиеся на морозе журналисты: у вереницы снегоуборочных машин на пирсе в Атлантик-сити; у поезда, сошедшего с рельс в Каспере; а в Билокси — рядом с обвалившейся крышей «Уолмарта».

— …под весом пятидесяти восьми дюймов снега, — объяснял Брит Хьюм. — К счастью, никто не пострадал. Однако в Цинциннати…

— Пятьдесят восемь дюймов! — воскликнул Чин. — В штате Миссисипи! Что если снег так и будет идти, пока весь мир не…

— Не будет, — отрезал Нэйтан. — В атмосфере не хватит влаги. К тому же над Мексиканским заливом нет области низкого давления, необходимого для нагнетания влажности в южную часть США. Области низкого давления нет вообще, как нет и противодействующей ей границы зоны высокого давления — нет столкновения воздушных масс, ничего нет. Смотри: все началось в четырех точках, расположенных в сотнях миль друг от друга, на разной широте и разной долготе. Ни одна из точек не граничит с областью высокого давления. Снегопад не подчиняется известным нам правилам.

— То есть это не кризис? — взволнованно спросил Чин. — Ведь один из признаков кризиса — то, что ситуация в корне отличается от явлений и процессов, известных ранее?

— В корне отличался бы климат, отличалась бы погода, но не законы физики. — Нэйтан указал на экран, который висел по центру справа. — В условиях кризиса наблюдалось бы изменение температуры течений, перенаправление струйных потоков, новые варианты движения воздушных масс. Ничего такого не происходит. Скорость таяния антарктических льдов осталась прежней, Гольфстрим никуда не делся. Эль-Ниньо тоже. Венеция не затонула!

— Да, только на Гранд-канале идет снег, — заметил Чин. — Откуда же взялся этот суперснегопад?

— В том-то и дело! Это никакой не суперснегопад. В противном случае ему бы сопутствовали бури, ураганные ветры и торнадо — ничего этого и в помине нет. По-моему, просто снег идет. Нет, кое-что еще, конечно, происходит.

— Что?

— Понятия не имею. — Нэйтан мрачно уставился на экраны. — Погода — исключительно сложная система. На нее оказывают влияние сотни, тысячи факторов, которые мы не учитываем — движение облаков, местные температурные колебания, загрязнение окружающей среды, солнечная активность. А может, даже такие факторы, о которых мы и не вспоминаем: антиобледенители на шоссе, размывание прибрежных зон, миграция гусей… И электромагнитные излучения от радиоприемников, по которым за эту неделю сто раз проиграли «Светлое Рождество».

— Четыре тысячи девятьсот тридцать три раза, — уточнил Чин.

— Что?

— Столько раз по радио обычно крутят «Светлое Рождество» Бинга Кросби за две предпраздничные недели. И еще девять тысяч шестьдесят два раза в исполнении других групп — Отис Реддинг, «Ю-Ту», Пегги Ли, три тенора и «Флейминг липе». Я в Интернете прочитал.

— Девять тысяч шестьдесят два раза… — повторил Нэйтан. — Да уж, этого хватит, чтобы повлиять на что угодно.

— Еще бы, — согласно кивнул Чин. — Кстати, слышал рэп-версию Эминема?

В четверть пятого кастрюля для спагетти на две трети заполнилась гусиным жиром. Мать Люка и тетя Мэйдж так и не объявились. Ужин был почти готов. Люк с Луллой решили выпить по третьему бокалу вина, а заодно и приготовить подливку.

— Гуся прикрой, — посоветовала Лулла, наполняя миску мукой. — В Вест-энде меня научили, что неприкрытое не всегда лучше. — Она долила в миску воды. — Особенно если речь идет о Шекспире.

Тетушка посолила и поперчила будущую подливку.

— Помнится, играла я водной постановке «Макбета» вместе с Ларри Оливье — так там все актеры были нагишом. — Она театрально вскинула руки. — При словах «Что вижу я перед собой? Кинжал…» зритель смеяться не должен. Это Ричард меня научил. — Она взболтала получившуюся смесь вилкой. — Иначе комки останутся.

— Ричард? Ричард Бартон?

— Ну да. Потрясающий мужчина. С горя пил как сапожник — когда Лиз его во второй раз бросила. Но на его подвигах в постели и на кухне это не сказывалось. Не то что Питер.

— Питер? Питер Устинов?

— О’Тул. Ну вот, готово. — Лулла вылила смесь из миски в кастрюлю с жиром. — Теперь должно загустеть, — неуверенно сказала она.

Прошло несколько минут, но ничего не происходило..

— Так, добавим еще муки, — решила тетушка. — Достань-ка миску побольше. И налей мне вина.

Она развела муку водой и залила мучную болтушку в кастрюлю с жиром, который немедленно принялся густеть.

— Отлично, — пробормотала она. — Как говорил Джон Гилгуд, если сразу не выходит… Господи!

— К чему это он Бога поминал? — поинтересовался Люк и уставился в кастрюлю,

Жир полностью застыл и превратился в твердую шарообразную массу.

— Подливка обычно выглядит по-другому, — предположила Лулла.

— Это точно, — согласился с ней племянник. — У нас получился шар из жира.

Некоторое время они неотрывно смотрели на творение своих рук.

— Давай скажем, что это гигантская клецка?

— Нет уж, — возразил Люк, пытаясь вилкой разломать шар на куски.

— Да, и в мусорку не поместится. Может, облепить его семечками, подвесить на дерево и сделать вид, что это кормушка для птиц?

— Ну да, если хотим, чтобы на нас потом гринписовцы охотились. К тому же больно смахивает на каннибализм.

— Ты прав. Надо что-то придумать, прежде чем мои сестрицы заявятся. Ближайшее захоронение радиоактивных отходов слишком далеко, — задумчиво протянула тетя Лулла. — У тебя случайно кислоты не найдется?

В четыре двадцать три Слим Рашмор на радиостанции Кей-эф-эл-джи, в городе Флагстафф, штат Аризона, сделал вялую попытку поменять предмет разговора на школьные ваучеры — тему, которая неизменно пользовалась успехом, но только не в этот раз.

— Снег — верный знак приближающегося Апокалипсиса, — сообщила женщина из Колорадо-Спрингс. — В книге пророка Даниила сказано, что Господь пошлет снег «для испытания их, очищения и для убеления к последнему времени», а в Псалтыре говорится: «снег и туман, бурный ветер, исполняющий слово Его», а пророк Исайя…

После очередной цитаты из Писания (Иов: «Ибо снегу Он говорит: будь на земле…») Слим отключил слушательницу и принял следующий звонок.

— Сечешь, когда заварушка началась? — агрессивно начал Дуэйн из Поплар-Блаффс. — Когда коммуняки в пятидесятых фтор в воду подмешали.

В четыре двадцать пять сотрудники загородного клуба отзвонились в церковь и сказали, что закрываются: еду для банкета так и не привезли, а из обслуживающего персонала добрались только двое. Короче говоря, если кто-то считает, что в такую погоду все еще можно организовать свадьбу, он просто сумасшедший.

— Я с ней поговорю, — сказала Пола и отправилась на поиски Стэйси.

— Она переодевается в свадебное платье, — сообщил альтист.

Пола застонала.

— Понимаю, — кивнул парень. — Я пытался ей объяснить, что из музыкантов больше никто не появится, но особого успеха не добился. — Он задумчиво посмотрел на собеседницу. — Впрочем, у тебя я, кажется, тоже успеха не имею, а?

В этот момент вошел Джим.

— Машина встала, — сообщил он.

— А где Киндра и Дэвид?

— Хьюстон закрыли. — Джим отвел Полу в сторонку. — Ньюарк тоже. А еще я только что говорил с мамой Стэйси. Она застряла в Лавое: трассу перекрыли, и сюда ей никак не попасть. Что делать?

— Сказать невесте, что свадьбу придется отменить, — сказала Пола. — Других вариантов нет. Лучше сделать это сейчас, пока гости в церковь не явились.

— Сразу видно, на улицу ты не выходила. Поверь, никто и носа из дома не высунет.

— Тем более надо все отменить.

— Я понимаю, — признался Джим. — Просто… Она так расстроится.

«Расстроится — не то слово», — подумалось Поле. Она понятия не имела, как отреагирует Стэйси, — до сих пор невесте всегда все удавалось. «Интересно, как поведет себя несостоявшаяся новобрачная», — с любопытством размышляла гостья, направляясь в ризницу: снять наряд подружки невесты.

— Подожди! — Джим поймал ее за руку. — Помоги мне! «Нет, это уж слишком, — решила Пола. — Я ведь хочу, чтобы ты женился на мне, а не на ней».

— Я… — начала она.

— Я без тебя не справлюсь, — умолял Джим. — Пожалуйста…

Пола высвободила руку.

— Ладно.

Стэйси в подвенечном платье любовалась на себя в зеркало.

— Милая, нам надо кое-что обсудить, — начал Джим, переглянувшись с Полой. — Я только что говорил по телефону с твоей мамой. Она не сможет приехать, застряла на стоянке под Лавоем.

— Не может быть, — сообщила Стэйси собственному отражению. — Мама везет мне фату, которая осталась еще от прапрабабушки. Кружево с узором в виде снежинок. — Она улыбнулась Поле.

— Киндра и Дэвид тоже не приедут, — продолжил Джим. Он посмотрел на Полу й собрался с духом: — Придется перенести свадьбу.

— Перенести? — повторила Стэйси так, как будто первый раз в жизни слышала это слово.

«Возможно, так оно и было», — подумала Пола.

— Свадьбу нельзя перенести. Свадьба в канун Рождества должна быть сыграна в Сочельник, и никак иначе.

— Милая, я понимаю, но…

— Сюда никто не доберется, — вступилась Пола. — Дороги перекрыты.

Вошла священница:

— В связи со снегопадом губернатор штата объявил чрезвычайное положение и попросил воздержаться от избыточных переездов. Ну что, свадьба отменяется? — с надеждой спросила она.

— Отменяется? — недоуменно повторила Стэйси, поправляя шлейф. — Вы о чем? Все пройдет отлично.

На какое-то мгновение Поле представилось, что погода прояснилась, музыканты добрались, и в последующие тридцать пять минут один за другим подъезжают цветочники с букетами, Киндра, Дэвид и мать Стэйси с фатой. Девушка посмотрела в окно. Снег, мягко подсвеченный пламенем свечей, падал все гуще и гуще.

— У нас нет других вариантов, торжество придется перенести, — настаивал Джим. — Твоя мама не смогла добраться, подружка невесты и мой свидетель застряли в аэропорту…

— Пусть летят другим рейсом, — отвечала Стэйси. Пола попыталась прийти на помощь:

— Понимаешь, по всей стране буран, аэропорты закрыты…

— И наш тоже, — вставил альтист, заглядывая в комнату. — Только что в новостях передали.

— Ну так поезжайте за ними. — Невеста расправила воланы на юбке.

Пола начала терять нить беседы:

— За кем?

— За Киндрой с Дэвидом. — Стэйси чуть подтянула вырез лифа.

— В Хьюстон? — Джим беспомощно оглянулся на Полу.

— Стэйси, послушай… — Пола крепко взяла подругу за плечи. — Я понимаю, ты хотела сыграть свадьбу в Сочельник, но ничего ведь не выходит. По шоссе не проехать, машина с цветами съехала в канаву, твоя мама застряла на стоянке…

— Виолончелист с обморожением в больницу попал, — снова встрял альтист.

Пола согласно кивнула.

— Хочешь, чтобы кто-нибудь еще в больнице оказался? Как ни грустно, но свадьба в Сочельник не состоится.

— Можно перенести на День святого Валентина, — жизнерадостно предложила священница. — Церемония выйдет очень трогательная. У меня на тот день уже две свадьбы назначено, но одну можно подвинуть. Устроите торжество вечером, как и планировали. Нельзя же…

Стэйси уже не слушала.

— Это ты во всем виновата! — набросилась она на Полу. — Ты всегда мне завидовала! И теперь расстроила-таки мою свадьбу!

— Никто ничего не расстраивал! — Джим встал между девушками. — Просто снегу навалило.

— Ах, значит, это я виновата! — взвизгнула Стэйси. — Из-за того, что я хотела, чтобы на моей свадьбе шел снег…

— Никто ни в чем не виноват, — отчеканил Джим. — Слушай, я тоже не хочу больше ждать, да нам и не придется. Давай поженимся прямо сейчас.

— Ну да, священник у вас есть! — воскликнул альтист и улыбнулся Поле. — И два свидетеля!

— Он прав, — кивнул Джим. — У нас есть все, что нужно. Ты здесь, и я тоже, вот что самое главное — а вовсе не это дурацкое торжество. — Он взял Стэйси за руку. — Ты выйдешь за меня замуж?

«Какая женщина устоит перед таким предложением? — думала Пола. — Ну и ладно, ты ведь и так знала — еще когда в самолет садилась, — что эти двое поженятся».

— Замуж… — зачарованно произнесла невеста.

— Так, я пошла облачаться, — заторопилась священница.

— Замуж? — медленно, почти по слогам повторила Стэйси. — Выйду ли я замуж за тебя? — Она выдернула руку из ладоней Джима. — Какого черта я должна выходить замуж за неудачника, который элементарной вещи для меня сделать не может? Я хочу, чтобы тут были Киндра с Дэвидом, хочу цветы, хочу фату! С чего бы это я должна выходить за тебя замуж, если не могу получить то, чего я хочу?

— Мне казалось, что тебе нужен я, — отчетливо проговорил Джим.

— Ты? — переспросила Стэйси таким голосом, что Пола и альтист одновременно вздрогнули. — Я хотела пройти по церкви в Сочельник! Я хотела, чтобы за окном падал снег, а в церкви горели свечи. — Она подхватила шлейф и повернулась. — А ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж! Рехнулся, что ли?

В комнате повисла тишина. Джим серьезно посмотрел на Полу:

— А ты?

В шесть часов, минута в минуту, прибыли наконец Мэйдж, Шорти, дядя Дон, братец Дэнни и мать Люка.

— Ах ты, бедненький! — зашептала она сыну, вручая ему судок со стручковой фасолью и кастрюльку с пюре из ямса. — Весь день проторчал с тетей Луллой! Она тебя до смерти заговорила?

— Да нет. — Люк помотал головой. — Мы слепили снеговика. Почему ты мне никогда не рассказывала, что тетя Лулла была актрисой?

— Актрисой? — переспросила мать, передавая ему клюквенный соус. — Это она тебе наболтала? Ни единому словечку не верь. Ну как там наш ужин? — Она открыла духовку и посмотрела на гуся — зарумянившегося, аппетитного, с хрустящей корочкой. — От него обычно соку многовато.

— В самый раз, — ответил Люк, глядя матери через плечо на снеговика во дворе. Снег, который они с тетей Луллой сгребли к основанию и на верхушку, уже подтаивал. Надо будет выскользнуть на улицу, навалить еще.

— Держи! — Мать протянула ему миску с картофельным пюре. — Поставь в микроволновку, а я пока займусь подливкой.

— У нас и это готово, — разочаровал ее Люк, открывая кастрюлю, в которой побулькивала та самая подливка.

Понадобилось четыре попытки, чтобы добиться нужной консистенции, но, как правильно заметила тетя, продуктов для эксперимента у них было более чем достаточно — все равно для снеговика требуются три шара.

— Верхний шар великоват, — сообщил Люк, облепляя получившуюся скульптурную форму снегом.

— Наверное, я все-таки переборщила с мукой, — признала тетя Лулла. — С другой стороны, так он — вылитый Орсон. — Она воткнула в шар две оливки, которые должны были изображать глаза. — Вот так. Он всегда был тугодумом.

— Подливка великолепно пахнет, — восхитилась мать Люка. — Только не говори, что ты сам ее делал.

— Нет. Это тетя Лулла.

— Ты просто святой — весь день ее безумные россказни выслушивал.

— Ты хочешь сказать, она все это выдумала?

— У тебя соусник есть? — поинтересовалась мать, шаря по кухонным шкафчикам.

— Нет, — ответил Люк. — И что, тетя Лулла не актриса?

— Да нет же. — Мать извлекла из шкафа очередную миску. — А ковшик у тебя есть?

— Нет.

Она достала из ящика черпачок, перелила подливку в миску и вручила ее сыну.

— Лулла всю жизнь роли в спектаклях через постель получала. С кем она только не спала — и с Лайонелом Бэрримором, и с Ральфом Ричардсоном, и с Кеннетом Брана… — Она снова открыла духовку и посмотрела на гуся. — Да и с Альфредом…

— Альфредом Лантом? — не выдержал Люк.

— Хичкоком. Кажется, готово.

— Ты же говорила, что она у вас самая застенчивая.

— Ну да. Поэтому она и пошла в театральный кружок, хотела преодолеть застенчивость. У тебя есть блюдо?

Без двадцати пяти семь один из лыжных патрульных в районе Брекенриджа в процессе поиска четырех пропавших лыжников заметил задние габаритные огни машины (единственную часть «хонды» Кента и Бодина, которую не замело снегом). У него при себе оказалась раскладная лопата, джи-пи-эс, спутниковый мобильник, рация, одеяла с подогревом, энергетические батончики, термос с горячим какао, а заодно и лекция о правилах безопасности в зимний период, которую он прочел после того, как выкопал Кента и Бодина. Ребятам это пришлось не по душе.

— Да кто он такой, этот фашистский придурок! — возмущался Бодин, приняв на грудь несколько порций текилы в баре «Смеющийся лось».

— Ага! — красноречиво подтвердил Кент.

Затем сорвиголовы принялись обсуждать, как бы извлечь выгоду из свежего снежка, который выпал, пока они сидели в машине.

— Знаешь, что было бы круто? — спросил Бодин. — Прокатиться на сноуборде ночью!

Шэра была девчонкой хоть куда. Уоррен выкроил время позвонить Марджин только в семь часов вечера. Едва девушка удалилась в ванную, он схватил телефон.

— Где ты? — Судя по голосу, жена с трудом сдерживала рыдания. — Я с ума схожу! Как ты?

— Все еще в Цинциннати, — сообщил Уоррен. — Похоже, проторчу здесь всю ночь. Аэропорт закрыли.

— Аэропорт закрыли… — эхом повторила Марджин.

— Понимаю… — сочувственно продолжал Уоррен. — Я рассчитывал вернуться к Рождеству, но делать нечего, тут так метет! До утра ни одного рейса. Вот, стою в очереди на перерегистрацию, потом попробую найти гостиницу. Вряд ли повезет. — Он замолчал, давая жене время проникнуться сочувствием. — Вообще-то гостиницу должны нам предоставить, но не удивлюсь, если придется ночевать на полу.

— В аэропорту. В Цинциннати.

— Да, — Уоррен рассмеялся. — Вот так Рождество! — Он умолк, ожидая поддержки.

— В прошлом году ты тоже не приехал домой, — сухо сказала Марджин.

— Милая, ты же знаешь, если бы я мог, никуда бы не уезжал, — пустился в объяснения ее муж. — Я пытался взять напрокат машину, но в такой снегопад даже автобусы до гостиницы вряд ли ходят. Не знаю, сколько тут…

— Сорок шесть дюймов.

«Отлично», — решил Уоррен. А он-то уже испугался, что в Цинциннати снег прекратился.

— Прямо буран… Погоди-ка, моя очередь подошла. Все, я побежал.

— Беги-беги.

— Ладно. Я тебя люблю, милая. Приеду, как только смогу. — Уоррен повесил трубку.

— Так ты женат! — В дверях ванной стояла Шэра. — Сволочь!!!

Пола не успела ответить «да» на предложение Джима. Вмешался альтист.

— Эй, минуточку! Я первый ее увидел!

— Вообще-то нет, — заметил Джим.

— Ну, технически — нет. Зато, когда я её заметил, мне, в отличие от тебя, хватило ума флиртовать с ней, а не делать предложение мисс Вампире.

— Джим не виноват, — сказала Пола. — Чего бы Стэйси ни захотела, она всегда это получает.

— Не в этот раз. Со мной такой фокус не пройдет.

— Это потому, что ты ей не нужен, — ответила Пола. — Иначе…

— Спорим? Ты недооцениваешь нас, музыкантов. И себя. По крайней мере, прежде чем связать судьбу с этим парнем, дай мне шанс показать себя. Все равно сегодня вы точно не поженитесь.

— Это почему еще? — спросил Джим.

— Потому что вам нужно два свидетеля, а я не намерен помочь тебе заполучить женщину, руки которой сам добиваюсь. Стэйси тоже вряд ли горит желанием быть свидетельницей, — добавил он.

Тут Стэйси влетела в храм вместе со священницей. На Стэйси было свадебное платье, куртка и ботинки.

— Куда вы собрались в таком наряде? — увещевала ее священница. — Это слишком опасно!

— Я здесь не останусь. — Стэйси бросила на Джима ядовитый взгляд. — Я хочу домой, немедленно. — Она распахнула дверь — там густо валил снег — Хочу, чтобы этот снегопад прекратился!

За пеленой снега появились желтые огни снегоуборочной машины. Стэйси выбежала на улицу, остановила машину взмахом руки и залезла в кабину. Грузовичок поехал дальше.

— Здорово, теперь можно отсюда выехать, — сказала священница и пошла за ключами от своего автомобиля.

— Пола, ты не ответила на мой вопрос, — сказал Джим, подходя к ней очень близко.

Снегоуборочная машина совершила поворот и вернулась. Проезжая мимо, она пропахала в снегу глубокую борозду на съезде к дороге.

— Я серьезно, — пробормотал Джим. — Ну так что?

— Глядите, что я нашел. — Альтист вручил Поле кусок свадебного торта.

— Не ешь. Он же… — начал Джим.

— Довольно вкусный, — закончил за него альтист. — Правда, я больше люблю шоколадный. Пола, а какой торт будет у нас на свадьбе?

— Смотрите-ка, — сказала священница, вернувшись с ключами и выглянув в окно. — Снег прекратился.

— Снегопад кончился, — сказал Чин.

— Серьезно? — Нэйтан оторвал взгляд от клавиатуры. — У нас?

— Нет. В Оушенсайде, штат Орегон. И в Спрингфилде, штат Иллинойс.

Нэйтан нашел города на карте. Между ними было две тысячи миль. Он сверил показания барометров, температуру, уровни выпавшего снега. Закономерности не было. В Спрингфилде выпало тридцать два дюйма, в Оушенсайде — всего полтора. Во всех остальных городах продолжался обильный снегопад. В шести милях оттуда, в Тиламуке, уровень осадков накапливался со скоростью пять дюймов в час.

Через десять минут Чин сообщил, что снегопад прекратился в Жилетте, штат Вайоминг, Рулетте, штат Массачусетс, и Сагино, штат Мичиган. Еще через полтора часа на связь вышло более тридцати станций. Впрочем, кажется, они были раскиданы по карте так же случайно, как и точки начала снегопада.

— Может, это связано с названиями? — предположил Чин.

— Названиями? — переспросил Нэйтан.

— Ну да. Снег прекратился в Джокере, штат восточная Виргиния, в Блефе, штат Юта, и в Блэкджеке, штат Джорджия.

Вечером, в семь двадцать две, снегопад начал затихать в Вендовере, штат Юта. Ни в казино «Счастливая леди», ни в «Большом самородке» окон не было, так что этого никто не замечал. В пять минут десятого у Барбары Гомес закончились четвертаки для однорукого бандита, и она пошла к своей машине достать двадцатку, приклеенную скотчем к обратной стороне приборной панели. К этому времени снег практически прекратился. Барбара сказала об этом девушке кассиру, которая ответила: «Это хорошо, а то я волновалась насчет завтрашней поездки в Бэтл-Моунтен. Снегоуборочные машины уже работают?»

Барбара ответила, что это ей неизвестно, и попросила разменять двадцатку на четвертаки, которые тут же проиграла в покер на игровом автомате.

К половине восьмого вечера на Си-эн-би-си красовалась заставка «Выкапываемся», Эй-би-си вернулась к Бингу Кросби с песней «Светлое Рождество», на Си-эн-эн сторонние эксперты все еще обсуждали вероятность нового ледникового периода, а на канале «Фокс-ньюз» вещал Геральдо Ривьера: «В своем известном стихотворении „Огонь и лед” Роберт Фрост рассуждает о том, что мир, возможно, погибнет под толщей льда. Очевидно, это мрачное пророчество сбывается…»

Остальные, похоже, уже знали новости. Си-би-эс и «Уорнер бразерз» вернулись к своей обычной программе. По Эй-эм-си шел фильм «Светлое Рождество».

— Похоже, дела налаживаются сами по себе, — сказал Нэйтан, глядя на бегущую строку по Эн-би-си: «Вновь открыта 80-я магистральная трасса между Линкольном и Огалалла».

— Ну, как бы то ни было, не говори об этом потенциальным инвесторам, — сказал Чин.

Тут позвонил бизнесмен, который присутствовал на утренней встрече с Нэйтаном.

— Мы проголосовали за выделение вам гранта.

— Серьезно? Спасибо, — сказал Нэйтан, пытаясь не обращать внимания на Чина, который одними губами спрашивал: «Нам дадут деньги?»

Нэйтан беззвучно подтвердил: «Да».

Чин быстро что-то нацарапал на клочке бумаги и бросил записку перед Нэйтаном. «Получи письменное подтверждение».

— Мы решили, что этот ваш кризис вполне заслуживает изучения, — ответил предприниматель и дрогнувшим голосом добавил: — По телевизору говорят о конце света. Все ведь не настолько плохо, как вы считаете?

— Нет, — сказал Нэйтан. — Вообще-то…

Чин дико замахал руками и скорчил гримасу, дескать, молчи, ни слова. Нэйтан посмотрел ему в глаза.

— В том, что это кризис, уверенности нет. Похоже…

— В общем, чтобы лишний раз не рисковать, — прервал его предприниматель, — дайте мне ваш номер факса. Я вышлю подтверждение, пока у нас не отключили электричество. Хотелось бы, чтобы вы начали исследовать это явление как можно скорее.

Нэйтан продиктовал номер.

— Правда, не стоит так…

Чин яростно заколотил пальцем по экрану телевизора, где появилась заставка «Ложная тревога».

— Считайте это подарком на Рождество, — сказал бизнесмен, и в углу заработал факс. — У нас ведь будет Рождество?

С радостным воплем Чин выдернул факс из аппарата.

— Без сомнения. Счастливого Рождества! — ответил Нэйтан, но предприниматель уже повесил трубку.

Не выпуская сообщения из рук, Чин поинтересовался:

— Сколько ты у них просил?

— Пятьдесят тысяч.

Чин хлопнул листок на стол.

— И тебе счастливого Рождества!

К половине восьмого Бев посмотрела рекламные шоу о тренажере «Нордик Трэк», о кухонном комбайне, который выполнял функции яйцеварки и вафельницы, и об уникальной кровати с дистанционным управлением. Надев пальто и непросохшие перчатки, Бев решила спуститься вниз: хоть один ресторан в Санта-Фс должен работать. Маленький такой ресторанчик, где можно заказать «Маргариту» и чимичангу, где по стенам развешаны сомбреро и пиньяты, а полосатые шторки на окнах задернуты, чтобы не видно было заснеженных улиц.

А если все рестораны закрыты, то можно сделать заказ в номер. Или умереть с голоду. Но нет, Бев не станет спрашивать администратора — не хотелось услышать, что Эль-Чарито закрылась раньше из-за погоды. Кармелита один раз отрезала Бев все пути к отступлению, второй раз не выйдет. Она целеустремленно направилась к выходу.

— Миссис Кэрри! — окликнул администратор, но Бев даже не замедлила шаг. Служащий выбежал из-за стойки.

— У меня для вас сообщение от Кармелиты. Она просила передать, что полуночную мессу в соборе отменили. Епископ беспокоится, что гололед помешает прихожанам добраться домой. Вечерняя месса начинается в восемь. Собор недалеко, в конце площади — всего два квартала от гостиницы. Очень красивая служба будет, с фонариками и все такое.

«Ну, можно и туда сходить, — подумала Бев. — Хоть какое-то занятие».

Администратор провел ее к выходу.

— Поблагодарите Кармелиту от моего имени, — сказала она в дверях. — Feliz Navidad!

— И вам счастливого Рождества! — Администратор распахнул перед ней дверь. — Идите прямо, потом налево и выйдете на площадь к собору. — Он нырнул в лобби, спрятавшись от снега.

Проваливаясь по щиколотку, Бев торопливо шла по улице, склонив голову. Шел сильный снег. К утру здесь будут сугробы, как дома. Так нечестно. Из-за угла доносились звуки органа.

Собор возвышался над площадью, его окна горели ярким светом. Бев поняла, что оказалась неправа насчет фонариков, они вовсе не были безнадежно испорчены. Они стояли рядами по краям дорожки, на лестнице и горели ровным пламенем под падающим снегом.

Поблескивая в свете уличных фонарей, сверкающие хлопья тихо падали на резные веранды, на горшки с кактусами, на розоватые глинобитные домики. Небо над собором розовело, и ландшафт выглядел абсолютно нереальным, как декорация.

— О, Говард! — Бев словно открыла коробку с подарком.

Она вздрогнула от воспоминания о муже, ожидая привычного укола в сердце; но боли не было — только жалость, что Говарда нет рядом. И чуть забавно: ажурные снежинки на рукаве выглядят точь-в-точь как фальшивый снег в конце «Светлого Рождества». Щемящее, пронзительное чувство охватило Бев, словно купол розовеющего неба: любовь — к снегопаду, к настоящему, к Говарду.

— Это все ты… — она сказала и заплакала.

Слезы хлынули ручьями, омыли лицо, промочили пальто, растопили снежинки, налипшие на щеки. «Очищающие слезы», — подумала Бев и внезапно поняла давний ответ Говарда на вопрос, чем кончилось кино. Муж не сказал: «Они жили долго и счастливо». Он произнес: «У них было светлое Рождество».

— О Говард…

Зазвонил колокол, созывая на службу. «Хватит рыдать, пора идти на мессу», — решила Бев, пытаясь найти в сумке носовой платок. Слезы текли, словно из открытого крана.

Женщина в черной шали и с Библией в руках положила ладонь Бев на плечо.

— Что с вами, сеньора?

— Ничего страшного, все в порядке.

Женщина успокоено похлопала Бев по запястью и вошла в собор.

Колокол умолк, и вновь зазвучал орган. Началась месса, но Бев все стояла на площади и смотрела на падающий снег.

— Не знаю, каким образом, Говард, — произнесла она, — но чувствую, что без тебя здесь не обошлось.

В восемь вечера, посмотрев последние новости — все трассы по-прежнему закрыты, — Пилар уложила Мигеля спать.

— Засыпай. Санта скоро придет. — Она наклонилась поцеловать сына.

— Угу, — ответил мальчик со слезами в голосе. — Снег слишком сильный.

«Он испугался, что дороги перекрыты», — подумала Пилар.

— Санте не нужны дороги, — сказала она вслух. — У него есть волшебные сани, которые летят по воздуху даже сквозь метель.

— Угу.

Мигель слез с кровати и принес книжку про оленя Рудольфа, раскрыв ее на картинке, где Санта огорченно глядел на бушующую метель. Малыш встал на кровать и посмотрел в окно: снаружи мело точь-в-точь как в книжке.

— Но Рудольф показал Санте дорогу, — напомнила Пилар. — Видишь? — Она перевернула страницу.

Мигель с сомнением посмотрел на мать. Пришлось дважды перечитать вслух историю Рудольфа — от начала и до конца.

В четверть одиннадцатого Уоррен Несвик спустился в бар. Никакие объяснения, что Марджин — это его пятилетняя племянница, не помогли. Шэра как с цепи сорвалась. «Тебе отменили вылет из Цинциннати, — крикнула она, — а я отменяю свидание с тобой, сволочь ты этакая!» Он так и застыл с разинутым ртом, как рыба на берегу.

Следующие полтора часа Уоррен просидел на телефоне, пытаясь связаться с женщинами, знакомыми по прошлым поездкам… Ни одна из них не ответила. Потом он попробовал дозвониться до Марджин, сказать, что снега стало меньше и что авиакомпания предлагает вылет утром. Вдруг удастся загладить свою вину? Во время последнего разговора Марджин, похоже, была чем-то расстроена… Жена тоже не отвечала на звонки — наверное, уже легла спать.

Он повесил трубку и спустился в бар. Там не было ни души, кроме бармена.

— А чего так пусто? — спросил его Уоррен.

— Ты что, с луны свалился? — изумился бармен и включил телевизор над стойкой.

— …самый масштабный снегопад в истории, — вещал Дэн Абраме. — Хотя здесь, в Балтиморе, метель уже ослабевает, тем, кто был в других частях страны, повезло куда меньше. Мы переключаемся на Цинциннати, где спасатели продолжают разбирать завалы в поисках пострадавших.

Изображение сменилось на репортера, стоящего перед табличкой «Международный аэропорт Цинциннати».

— Невиданный до сих пор уровень осадков — сорок шесть дюймов снега — сегодня вечером привел к обрушению крыши главного терминала. Пострадало более двухсот пассажиров, еще сорок человек пока не найдены.

Гусь, нежный, с хрустящей корочкой, — чудо как хорош! — стал блюдом вечера. Все нахвалили подливку. «Это Люк сделал», — сказала тетя Лулла, но Мейдж и его мать говорили о том, как некоторые не умеют ездить в снежную погоду, и не услышали.

Подали десерт. Тут как раз и снег прекратился. Люк забеспокоился насчет снеговика, но возможность выскочить и посмотреть появилась только около одиннадцати, когда все начали одеваться.

Снеговик растаял, если так можно выразиться, оставив круглое жирное пятно на снегу.

— Избавляешься от улик? — Тетя Лулла, в своем старушечьем пальто, шарфе и перчатках, ткнула в пятно носком калоши. — Интересно, газон не пострадает?

— Гораздо интереснее, не пострадает ли окружающая среда, — заметил Люк.

Мать Люка выглянула в заднюю дверь.

— Что это вы там делаете в темноте? Заходите в дом. Мы тут решаем, кто устраивает ужин на следующее Рождество. Мейдж и Шорти считают, что очередь дяди Дона, но…

— Давайте у меня, — сказал Люк и подмигнул Лулле.

— А-а, — удивленно протянула мать и вернулась к Мейдж, Шорти и остальным. То-то будет разговоров…

— Лулла, только не гуся, — потребовал Люк. — Что-нибудь простое. И не жирное.

— Помнится, у Иена был прекрасный рецепт утки с апельсинами, — задумалась тетушка.

— У Иена Маккеллена?

— Нет, конечно же. У Иена Хольма. Иен Маккеллен ужасно готовит. Или… О, есть идея! Как насчет иглобрюха, рыбы-фугу?

В четверть двенадцатого по восточному времени снег прекратился в Новой Англии, на Ближнем Востоке, в Техасе, на большей части территории Канады и в Нуснеке, Род-Айленд.

— Метель века подходит к концу, обеспечив почти всем снежное, светлое Рождество, — рассказывал Вульф Блитцер на фоне новой заставки Сй-эн-эн «Завтра все будет хорошо».

— Слушай, меня только что осенило! — Чин протянул Нэйтану стопку распечаток с температурными данными.

— А именно?

— Этот фактор… Смотри, если — по твоей теории — на глобальное потепление влияют тысячи факторов, то любой из них, даже самый незначительный, мог стать причиной глобального снегопада.

Ничего подобного Нэйтан не говорил, ну да ладно.

— И что это за критический фактор?

— Светлое Рождество, — торжествующе сказал Чин.

— Светлое Рождество? — недоуменно протянул Нэйтан.

— Ага! Все мечтают, чтобы на Рождество пошел снег — в основном детишки, но и взрослые тоже. У каждого в голове есть этакая открыточная картинка идеального Рождества, во всех песнях об этом поется: и в «Светлом Рождестве», и в «Зимней сказке», а еще в этой, ну, где «за окном метет метель…», никак не могу вспомнить…

— «Пусть идет снег», — подсказал Нэйтан.

— Именно. Так вот, предположим, что все эти люди, все детишки одновременно пожелали идеального Рождества…

— И пожелали этот буран?

— Нет. Они его представили и… В общем, не знаю… Вещества в мозгу, или синапсы, или что там еще — создали некое электрохимическое поле, ну или что-то вроде этого… Образовали тот самый фактор.

— То, что каждый мечтал о снежном, светлом Рождестве?

— Да. Такое ведь возможно, да?

— Может быть, — ответил Нэйтан.

Наверное, какой-то критический фактор все-таки сработал: не мечты о снеге на Рождество, а что-то, внешне совсем не связанное с погодой — например, микроскопические колебания планетных орбит или миграции диких гусей. Или одновременное возникновение целого ряда подобных причин. Вполне возможно, что этот снегопад — единичный феномен, который больше никогда не повторится: аберрация, отклонение, вызванное взаимодействием всех этих неизвестных…

А может быть, теория Нэйтана о кризисе вообще неверна. Кризис — по определению неожиданное, внезапное явление. Но это не значит, что не существует предварительных индикаторов, вроде мигания лампочки перед отключением электричества. В таком случае…

Чин вернулся со стоянки, где вызволял машину из-под снега.

— Ты что, домой не собираешься? — спросил он.

— Нет еще. Надо бы кое-что рассчитать… В Лос-Анджелесе все еще идет снег.

— Что, думаешь снег снова пойдет? — Чин заметно напрягся.

— Нет, — ответил Нэйтан. — Пока нет.

В одиннадцать сорок три Кент Слаккен и Бодин Кромпс спели под караоке в «Смеющемся Лосе» несколько песен, включая «Светлое Рождество», и сказали бармену, что идут «кататься под луной на охренительном спуске». Друзья подхватили сноуборды и отправились в сторону лавиноопасных склонов в районе Вейла. Больше о них никто никогда не слышал.

В одиннадцать пятьдесят два Мигель запрыгнул на спящую мать.

— Рождество! Рождество!

«Что, уже утро?» — спросонья подумала Пилар, пытаясь нашарить часы.

— Мигель, солнышко, сейчас еще ночь. Если не уснешь, то Санта не оставит для тебя никаких подарков. — Она уложила сына в кровать и подоткнула ему одеяло. — Засыпай. Санта и Рудольф скоро будут здесь.

— Угу! — Мигель встал на кровать и отодвинул занавеску. — Ему не нужен Рудольф. Снегопад закончился, как я и хотел. Так что Санта теперь сам доберется.

За окном кружили одинокие снежинки.

«О господи!» — подумала Пилар. Убедившись, что сын уснул, она прокралась в гостиную и тихонько включила телевизор, вопреки всему надеясь на лучшее.

— Дороги откроют не раньше полудня, — рассказывал усталый репортер, — так как снегоочистительные машины будут работать на следующих трассах: 5-я магистральная трасса, 56-е шоссе, отрезок 15-й магистрали между Чула-Виста и Мюрьетта-Хот-Спрингс, 78-е шоссе между Вистой и Эскондидо…

Пилар тихо прошептала: «Спасибо».

В одиннадцать пятьдесят девять по тихоокеанскому времени Сэм «Луженая Глотка» Фарли совсем охрип. Он единственный добрался до студии радиостанции Кей-ти-ти-эс («Нас круглосуточно слушает весь Сиэттл!») и вещал в прямом эфире с пяти тридцати шести утра, несмотря на сильную простуду. Сэм хрипел, сипел, а во время девятичасового блока новостей зашелся в приступе кашля.

— Национальная метеорологическая служба сообщает, что великий снегопад наконец-то подошел к концу и завтра нас ожидает хорошая погода. Да, и новость от НОРАД для детишек, которые еще не ложились спать: радар только что засек сани Санта-Клауса над Ванкувером. Санта направляется в нашу сторону. — Он попытался сказать: «А теперь местные новости», — но у него не получилось,

Сэм попробовал еще раз. Ничего.

После третьей напрасной попытки он прошептал в микрофон: «Ну, вот и все, друзья», — и поставил запись Луи Армстронга с песней «Светлое Рождество».

РОЗА, НА СОЛНЦЕ[7]

От остальных толку не было. Роза опустилась на кухонный пол подле брата и шепнула:

— Помнишь, как мы жили у бабушки? Только мы втроем, больше никого?

Брат оторвался от книги и скользнул пустым взглядом мимо сестры, равнодушно и хмуро.

— О чем твоя книга? — мягко спросила Роза. — О Солнце? Ты раньше много читал мне вслух, у бабушки. Всегда о Солнце…

Он поднялся, отошел к окну и стал смотреть, как снег рисует узоры на сухом стекле. Роза взглянула на книгу, но та была о чем-то совсем другом.

— Дома не было столько снега, правда? — спрашивала Роза у бабушки. — Не могло быть столько снега, даже в Канаде, ведь не могло?

Теперь это был поезд, не кухня, но бабушка все обмеряла окна под шторы, как будто не заметила перемены.

— Почему поезда ходят, если все время снег идет? — не унималась Роза.

Бабушка делала замеры, прикладывая желтый сантиметр к широким, изогнутым окнам купе, и записывала цифры на каких-то листочках. Бумажки бесшумно падали на пол — совсем как снег за окном.

Наконец снова появилась кухня с квадратными окнами, украшенными поблекшими красными занавесками.

— Занавески на солнце выгорели? — хитренько спросила Роза, но бабушка не отреагировала. Она все мерила, записывала и роняла листочки вокруг, точно пепел.

Роза отвернулась от бабушки и стала смотреть на остальных, шатающихся по бабушкиной кухне. Их она не спрашивала. Заговорить с ними — значило бы признать, что они здесь, настоящие, бродят по дому, натыкаясь друг на друга.

— Они на солнце выгорели, на солнце! Я помню! — Роза хлопнула дверью и убежала к себе в комнату.

Комната всегда была её комнатой. Чтобы ни происходило снаружи, комната оставалась прежней: покрывало из желтого муслина на кровати, желтые цветы на окне. Роза не разрешила маме повесить у себя плотные шторы. Хорошо запомнила, как весь день сидела в комнате, забаррикадировав дверь. Зачем маме вздумалось вешать шторы? что случилось потом? — Роза не помнила…

Роза уселась на кровать, скрестив ноги и прижав к груди желтую подушку. Мама вечно твердила, что молодым особам ноги растопыривать не положено. «Тебе пятнадцать, Роза! Ты уже юная леди».

Почему запомнилась всякая ерунда, но только не то, как они сюда попали, куда подевалась мама, и почему все время идет снег, хотя холода совсем не чувствуется? Роза еще крепче прижала к себе подушку и очень сильно постаралась вспомнить.

Так бывает, если пытаешься сжать что-то упругое и неподатливое… Помнится, Роза как-то попыталась вдавить себе грудь, потому что мама сказала: «Растёт девочка, ей уже бюстгальтер нужен». Роза хотела вернуться назад, к той малышке, которой когда-то была, но, как ни старалась ладонями вжать грудь обратно, бугорки никуда не исчезали. Непреодолимая задача.

Роза стиснула податливую подушку и крепко зажмурилась. «Вошла бабушка, — объявила она, пытаясь добраться до воспоминаний. — Вошла бабушка и сказала…»

Она разглядывала книжку брата. Изучала, рассматривала одну его из многочисленных книжек о Солнце… Распахнулась дверь, и брат быстро забрал книжку. Он рассердился… из-за книги?

Вошла бабушка, раскрасневшаяся, радостная, и брат выхватил книжку из рук Розы. Бабушка сказала:

— Ткань привезли! Я много купила, на все окна хватит. — У нее был целый ворох материи — полосатого, красно-белого хлопка. — Почти целый рулон! — Бабушкино лицо светилось радостью. — Красивая, а?

Роза дотронулась до тонкого, красивого материала и…

Она смяла в руках подушку.

…Коснулась красивой тонкой ткани, а потом…

Бесполезно! Дальше пробиться не удавалось. Она целыми днями сидела на кровати. Иногда Роза начинала с конца, перебирая все свои воспоминания… и всегда было одно и то же. Ничего не вспомнить, как ни крути. Лишь книга и бабушка в дверях.

Роза открыла глаза, отложила подушку на кровать, выпрямила ноги и глубоко вздохнула. Придется спросить остальных. Больше ничего не остается.

Она постояла с минутку у двери, но открывать не торопилась, гадая, куда попадет на сей раз. За дверью оказалась мамина гостиная: прохладно-голубые стены, жалюзи на окнах. Брат сидел на серо-голубом ковре и читал. Бабушка, отодвинув жалюзи, измеряла высокое окно. За окном шел снег.

По голубому ковру туда-сюда бродили незнакомцы. Иногда Розе казалось, что она кого-то узнает: друзья родителей или ее школьные учителя — точно не разобрать. В своих бесконечных, терпеливых блужданиях они не заговаривали друг с другом. Может, даже не видели друг друга. Иногда, шагая по длинному вагону поезда, кружа по бабушкиной кухне, расхаживая по голубой гостиной, они сталкивались друг с другом, но даже не останавливались, не извинялись. Натыкаясь друг на друга, они словно не осознавали этого и двигались дальше. Сталкивались без звука, без стука, и с каждым столкновением все меньше походили на людей, которых Роза знала, все больше и больше превращались в незнакомцев. Она беспокойно всматривалась, силясь узнать хоть кого-нибудь, чтобы спросить…

Вошел юноша. Вошел снаружи, это Роза знала точно, хотя проверить было нельзя — ни дуновения холодного воздуха, ни снега на плечах пришельца. Он с легкостью лавировал средь остальных, а те оборачивались ему вслед. Присев на голубой диванчик, юноша улыбнулся Розиному брату. Брат оторвался от книги и улыбнулся в ответ. «Он вошел снаружи, — подумала Роза. — Уж он-то знает!»

Она подсела к нему, на краешек дивана, скрестив на груди руки.

— Что же случилось с солнцем? — прошептала она.

Он поднял голову. Лицо у него было такое же юное, как у нее, загорелое и улыбчивое. Где-то в глубине Роза почувствовала испуганную дрожь, робкое и недоброе предчувствие, совсем как было перед первыми месячными. Она вскочила, отпрянула назад, споткнулась, едва не сбив с ног какого-то незнакомца.

— О, привет! — произнес юноша. — Розочка?

Руки ее сжались в кулаки. И как это она сразу его не узнала: беспечная уверенность, небрежная улыбка. Он ей не поможет. Он-то знает, конечно, знает; он знал всегда и все… но ей не скажет. Лишь посмеется. Нельзя, чтобы он над ней смеялся!

— Привет, Рон, — хотела сказать она, но согласная на конце неуверенно растаяла в воздухе. Она всегда путалась, как именно его зовут.

Он засмеялся и закинул руку на спинку дивана.

— С чего ты решила, что с солнцем что-то случилось, Роза-мимоза? Садись и расскажи!

Если присесть рядом, он с легкостью обнял бы ее за плечи.

— Что случилось с солнцем? — повторила она, не приближаясь. — Оно больше не светит…

— Что, правда? — со смехом переспросил он, рассматривая ее грудь.

Роза прикрыла грудь рукой и с детским упрямством бросила:

— А что, нет?

— Ты сама как думаешь?

— Может, все ошиблись… ну, про солнце… — она замолкла, удивляясь собственным словам, возвращающимся воспоминаниям. Потом продолжила, будто в забытьи — опустив руки, вслушиваясь в то, что сама скажет дальше: — Все думали, оно взорвется. Сказали, что оно проглотит весь мир… А вдруг нет? Что если оно сгорело, ну, вроде как спичка, и больше не светит, и вот почему всегда снег и…

— Холод, — подсказал Рон. — Что?

— Холод, — повторил он. — Если так все и было, то разве не должно похолодать?

— Что? — глупо переспросила она.

— Роза… — позвал он и улыбнулся.

Она чуть вздрогнула. Ноющий страх спустился ниже, стал более отчетливым.

— Ой! — Подрезая беспорядочно толпившихся повсюду незнакомцев, Роза бросилась к себе в комнату, захлопнула за собой дверь, растянулась на кровати, держась за живот, и стала вспоминать.

Папа позвал всех гостиную. Мама, заранее испуганная, присела на краешек голубого дивана. Брат принес с собой книжку и невидящим взглядом уткнулся в страницу.

В гостиной было холодно. Роза передвинулась за солнечным пятном на полу и стала ждать. Она боялась уже целый год. «Вот-вот, — подумала она, — сейчас услышу что-то совсем жуткое».

Роза вдруг страшно возненавидела родителей, которые способны затащить ее с солнца во тьму, способны напугать одними только разговорами. Сегодня она сидела на крыльце. А вчера нежилась на солнышке в старом желтом купальнике, но мама позвала ее в дом.

— Ты уже большая девочка, — заявила мама, уведя дочь в комнату и разглядывая желтый купальник, из которого та выросла, — тесный в груди, с узенькими плавками. — Тебе пора кое-что знать.

У Розы заколотилось сердце.

— Я хочу сама тебе рассказать, чтобы ты слухи не собирала. — В руках у мамы — жуткая бело-розовая брошюра. — Вот, прочитай, Роза. Ты меняешься, хотя, быть может, и сама того не замечаешь. У тебя растет грудь, а скоро придут месячные. Это означает…

Роза знала, что это означает, девочки в школе рассказывали: тьма и кровь. Мальчишки захотят хватать ее за грудь, попытаются пронзить ее тьму. И тогда — опять кровь.

— Нет! — воскликнула Роза. «Нет, не хочу!»

— Знаю, это поначалу пугает, но однажды, совсем скоро, ты встретишь симпатичного мальчика и тогда поймешь…

«Нет, не пойму. Никогда! Я знаю, что творят мальчишки…»

— Лет через пять все будет по-другому, Роза. Вот увидишь…

«Ни через пять. Ни даже через сто. Нет!»

— У меня грудей не будет! — закричала Роза и швырнула в мать подушкой. — Месячных не будет! Я не стану! Нет!!!

Мама сочувственно посмотрела на нее и обняла.

— Этого ведь не остановишь, солнышко. Тут нечего бояться…

С тех пор Роза все время боялась. А теперь испугается еще больше, как только папа заговорит.

— Я хотел вам рассказать, — начал папа, — чтобы вы не прослышали от кого-то другого. Чтобы вы узнали, что происходит на самом деле, а не только слухи. — Он запнулся и тяжело вздохнул. Даже начинались эти их разговоры одинаково! — Думаю, лучше, чтобы вы узнали от меня, — продолжал папа. — Солнце превращается в новую звезду, в красного гиганта.

Мама хватала ртом воздух; вдох как вздох, долгий и тихий, последний глоток воздуха полной грудью. Брат захлопнул книжку.

«И это все?» — удивленно подумала Роза.

— Солнце выработало весь водород в своем ядре. Оно начинает сжигать само себя, а когда сожжет — то расширится и… — отец прервался на полуслове.

— Поглотит всех нас, — произнес брат. — Я читал. Солнце попросту взорвется, расширится до самого Марса. Оно поглотит Меркурий и Венеру, и Землю, и Марс, и мы все погибнем.

Папа кивнул.

— Да, — сказал он как будто с облегчением, что худшее — позади.

— Нет… — прошептала мама.

Роза подумала, что это ерунда. Ерунда! То, что рассказывала ей мама, было гораздо хуже. Кровь и тьма…

— На Солнце происходят изменения, — продолжил отец. — Чаще стало штормить, слишком часто. И Солнце испускает необычные вспышки нейтрино. Все указывает на то, что…

— Сколько еще? — спросила мама.

— Год. Максимум пять. Никто не знает.

— Это нужно остановить! — в страхе вскрикнула мама, а Роза, сидя в своем солнечном пятне, изумленно подняла голову.

— Невозможно, — ответил отец. — Это уже началось.

— Я не допущу, — заявила мама. — Дети… Я не позволю! С моей Розочкой ничего не случится! Она так любит солнце…

При этих словах Роза кое-что вспомнила. На старой фотографии, подписанной мамой, — малышка в желтом купальнике: плоская грудь, выпяченный животик, ведерко, совочек, пальцы в горячем песке, глаза щурятся от яркого света. Внизу, маминым почерком, белыми чернилами: «Роза, на солнце».

Отец держит маму за руку, приобнял брата. Головы вжаты в плечи, словно в предчувствии взрыва, как будто вот-вот на них обрушится бомба.

Роза подумала: «Все мы, через год или пять, ну, конечно, максимум пять, все мы снова будем детьми, всем нам будет хорошо и тепло на солнце».

Не могла она заставить себя бояться солнца.

Снова поезд. Незнакомцы двигались туда-сюда по длинному вагону-ресторану, беспорядочно сталкиваясь друге другом. Бабушка измеряла дверные окошки в самом конце. Она не глядела наружу, на пепельный снег. Брата не видно.

Рон сидел в вагоне-ресторане, у стола, покрытого застиранной белой скатертью. Тяжелая ваза, тяжелое и тусклое столовое серебро — специально, чтобы приборы не падали во время движения. Рон откинулся на стуле и смотрел в окно, на снег.

Роза села за стол, напротив него. Сердце болезненно колотилось в груди.

— Привет! — Она не решилась добавить его имя, опасаясь, что звук растает в воздухе, как в прошлый раз, и он поймет, что ей очень страшно.

Рон с улыбкой повернулся к ней и сказал:

— Привет, Роза-мимоза!

Она возненавидела его с такой же внезапной силой, как тогда — родителей, возненавидела за эту способность пугать.

— Что ты тут делаешь? — спросила она. Он ухмыльнулся.

— Ты не отсюда! — сердито заявила Роза. — Я уехала в Канаду, к бабушке! — Глаза ее расширились. Она сама не знала этого, пока не произнесла вслух. — Я тебя даже не знала… Мы жили в Калифорнии, а ты работал в бакалейном… — Воспоминания вдруг хлынули потоком. — Ты не отсюда…

— Быть может, все это Сон, Роза.

Она сердито подняла голову, грудь вздымалась от потрясения.

— Что?

— Говорю же, тебе это, может быть, просто снится. — Он положил локти на стол и пригнулся к ней. — Тебе всегда снились самые невероятные сны, Роза-мимоза.

Она покачала головой.

— Не такие. Мои сны были не такие! Мне всегда снилось только хорошее…

Память возвращалась, все быстрее, быстрее… покалывание в боку, в том месте, где по бело-розовой книге положено быть яичникам. Она испугалась, что не добежит до комнаты. Вскочила, комкая белую скатерть.

— Они были не такие…

Спотыкаясь, она стала пробираться к себе сквозь беспорядочную толчею.

— Да, кстати, Роза! — окликнул ее Рон. Она остановилась, уже схватившись за ручку своей двери, уже почти вспомнив. — Тебе все еще холодно.

— Что? — растерянно спросила она.

— Все еще холодно. Хотя становится теплее.

Она хотела спросить, о чем он, но воспоминания нахлынули, затопили. Роза захлопнула дверь изнутри и, задыхаясь, на ощупь отыскала кровать.

Всей семье снились кошмары. По утрам, за завтраком, у всех троих бывали осунувшиеся от усталости лица, чернота под глазами. Им еще не доставили кухонные шторы со свинцовой пропиткой, поэтому завтракать приходилось в гостиной — здесь можно было опустить жалюзи. Мама с папой сидели на голубом диванчике, упираясь коленками в накрытый к завтраку журнальный столик. Роза с братом сидели на полу.

Мама уставилась в плотные шторы.

— Мне снилось, что во мне множество отверстий: крошечные дырочки повсюду, как в мелком кружеве…

— Что ты, Эвелин! — пробормотал папа. Брат сказал:

— Мне снилось, что в доме пожар, а потом приехали пожарные машины, все потушили… но сами загорелись, и пожарники тоже, и деревья, и…

— Хватит, доедай лучше, — оборвал его папа и мягко добавил, обращаясь к жене: — Сквозь нас все время проходят нейтрино. Прямо насквозь, по всей Земле. Они совершенно безопасны. Никаких дырочек не пробивают. Это не страшно, Эвелин. Не думай о нейтрино, они не принесут вреда.

— Роза, помнишь, у тебя раньше было кружевное платье? — спросила мама, не отрывая взгляда от штор. — Желтое такое… Много-много маленьких отверстий, дырочек.

— Можно встать из-за стола? — Брат сжимал в руках книгу с фотографией солнца на обложке.

Папа кивнул, и брат пошел прочь, читая на ходу.

— Надень кепку! — отчаянно вскрикнула мама, провожая сына взглядом, а потом повернулась и посмотрела на Розу покрасневшими глазами. — Тебе ведь тоже снились кошмары, правда, Роза?

Роза покачала головой, уставившись в тарелку с хлопьями. За завтраком она разглядывала запретное солнце сквозь щель в жалюзи. Полоски жалюзи чуть разошлись, и на тарелку к Розе прыгнул маленький солнечный зайчик. Они с мамой обе уставились на него. Роза прикрыла пятно света рукой.

— Тебе снились хорошие сны, Роза, или ты не помнишь? — мамин голос звучал почти обвиняющее.

— Помню! — ответила Роза, рассматривая солнечное пятно на руке. Ей снился медведь. Огромный золотой медведь со сверкающей шерстью. Роза играла с медведем в мячик. Обеими руками держала сине-зеленый мяч. Медведь лениво потянулся золотой лапой и выбил мяч из рук Розы. В жизни она не видала ничего прекрасней этого мягкого, плавного взмаха гигантской лапы. Вспоминая, Роза улыбнулась сама себе.

— Расскажи, что тебе снилось, Роза! — попросила мама.

— Ладно, — буркнула Роза. — Мне снился большой желтый медведь, который бросал синий мячик.

Мама моргнула.

— Бросил нас всех в никуда! — выкрикнула Роза и бросилась из темной гостиной на яркое утреннее солнце.

— Надень шляпу! — воскликнула мама, почти срываясь на визг.

Роза долго стояла у двери и наблюдала. Он разговаривал с бабушкой. Та отложила в сторону сантиметр — желтый, с угольно-черными делениями — и с улыбкой кивала. После долгого-долгого разговора он ласково потрепал ее по руке.

Бабушка медленно встала и отошла к окну — к выцветшим красным шторам, за которыми шел снег. Так она стояла и смотрела — не на шторы, а наружу, на снег, — с мягкой и спокойной улыбкой на лице.

Роза хмуро протиснулась сквозь толпу в кухне и уселась напротив Рона. Он по-прежнему держал руки на красной клеенке стола. Роза тоже оперлась руками о стол, почти касаясь его. Она беспомощно развела ладони.

— Ведь это не сон, да? — спросила она. Он едва касался ее пальцами.

— С чего ты решила, будто я знаю? Я же не отсюда, помнишь? Я же работаю в бакалейном, ты сама сказала!

— Ты все знаешь, — просто ответила она.

— Не все.

Какая сокрушающая ложь… Вытянутые руки задрожали, она ухватилась за металлическую столешницу, силясь встать.

— Все теплее и теплее, Роза-мимоза, — протянул он. Она не успела добежать до комнаты, беспомощно осела у двери, глядя, как бабушка снимает мерки, пишет и роняет вокруг листочки бумаги. И вспоминала.

Мама его даже не знала! Ну, встречалась в бакалейной лавке. Мама — которая никуда не ходила, носила темные очки, рубашки с длинными рукавами и шляпы от солнца даже в своей затемненной голубой гостиной — специально познакомилась с ним в магазине и привела домой. Она сняла шляпу и нелепые садовые перчатки и отправилась в бакалею — искать его. Наверное, для этого потребовалась невероятная храбрость.

— Он сказал, что видел тебя в школе и хотел пригласить на свидание, но боялся, что я не разрешу, ведь ты совсем еще девочка… верно, Рон? — нервически бормотала мама. Роза не расслышала, как она его назвала — то ли Рон, то ли Роб или Род. — Вот я и предложила прийти к нам домой прямо сейчас, вместе, и познакомиться. Я всегда говорю, не откладывай на завтра! Правильно, Рон?

Он нисколько не смутился.

— Хочешь мороженого, Роза? Я на машине.

— Конечно, она с удовольствием поедет. Правда, Роза?

Ах, вот бы солнце протянуло ленивую лапу, гигантскую золотую медвежью лапу, и выбило их всех. Прямо сейчас!

— Роза! — Мама машинально поправила прическу. — Так мало времени осталось! Хочется, чтобы ты узнала…

Тьма и кровь. Маме хочется, чтобы я боялась, как и она. А я не боюсь, мама! Слишком поздно! Все почти случилось…

А потом она вышла с ним на улицу, увидела его машину с откидным верхом, оставленную на подъездной дорожке, и почувствовала первый, слабый трепет страха. Крыша была опущена. Она взглянула в загорелое, улыбчивое лицо и поняла: «Он не боится!»

— Куда поедем, Роза? — спросил он, закинув руку на спинку сиденья. Он мог бы с легкостью сместиться чуть ниже, обнять ее за плечи. Роза прижалась к двери, обхватила себя руками.

— Давай просто покатаемся. Без крыши! Мне нравится солнце. — Она хотела напугать его, увидеть, как меняется его лицо — словно у мамы от Розиных рассказов о том, что ей снилось.

— Мне тоже! — заявил он. — Ты тоже не веришь в чепуху, которой нас пичкают? Про солнце? Просто трусливые сплетни, вот и все. У меня ведь не случился рак кожи, так? — Он словно невзначай обнял ее за плечи загорелой, золотистой рукой. — Сколько людей истерят на пустом месте! Мой учитель физики считает, что до коллапса Солнце может целых пять тысяч лет испускать такие потоки нейтрино. А все эти разговоры про северное сияние… Можно подумать, вспышек на Солнце раньше не было! Нечего бояться, Роза-мимоза! — Его рука оказалась в опасной близости к ее груди.

— Тебе снятся кошмары? — спросила она, отчаянно стараясь напугать.

— Нет. Мне снишься только ты! — Его пальцы небрежно чертили узоры по ее блузке. — А что тебе снится?

Она ждала, что он испугается, как мама, От прекрасных снов дочери мама хмурилась и в ужасе распахивала глаза, и Роза начинала специально придумывать, сочинять еще страшнее, разрушала всю красоту — чтобы мама боялась.

— Мне снилось, что я кручу золотой обруч. Горячий. Ладонь жгло от прикосновения. И у меня были сережки, золотые колечки, крутящиеся в ушах, совсем как обруч. И золотой браслет… — Рассказывая, она внимательно следила за его лицом, ждала, высматривала страх. А он небрежно касался ее груди, подбираясь все ближе и ближе к соску. — Я покатила обруч под горку, и он помчался, быстрее, быстрей. Я за ним не успевала. Он катился сам собой — колесо, золотое колесо, подмявшее весь мир.

Она уже забыла, для чего стала рассказывать сон — просто говорила, загадочно улыбаясь, как вспоминалось. Рука накрыла ее грудь и замерла. Стало тепло, как от солнца на лице.

Он удивленно поднял глаза.

— Ну и ну, вот повеселился бы наш препод по психологии! Надо же, какие сексуальные сны тебе снятся… Ух! Куда уж там Фрейду! Наш психолог говорит…

— А ты все знаешь, да? — бросила Роза.

Пальцы оглаживали ее сосок сквозь тонкую ткань блузки, чертили огненный круг — крошечное, жгучее кольцо.

— Не совсем, — ответил он, склоняясь ниже. Тьма и кровь. — Я еще не знаю, как мне получить тебя.

Она отшатнулась, вырвалась из его рук.

— Ты меня вообще не получишь! Никогда! Ты раньше умрешь! Мы все умрем от солнца! — выпалила она и, выскочив из машины, бросилась в сумрачный дом.

Воспоминание растаяло. Роза скрючилась на кровати. Не станет она с ним больше говорить. Без него ничего не вспоминается… ну и пусть! Это всего лишь сон. Какая тогда разница? Она обхватила себя руками.

Нет, это не сон. Хуже, чем сон. Она села на краешке кровати, выпрямила спину, высоко поняла голову, руки аккуратно по бокам, ноги опустила на пол, поставила вместе — так, как и полагается юной леди. Потом решительно направилась к выходу, распахнула дверь — не важно, что это за комната и кто в ней расхаживает туда-сюда. Роза подошла к Рону и схватила его плечо.

— Это ад, да?

Он обернулся, на лице мелькнула тень надежды.

— А, Роза! — Он взял ее за руки и усадил подле себя. Они были в поезде. Их сплетенные ладони легли на белую скатерть.

Вырываться нет смысла. Голос ее не дрогнул.

— Я дурно себя вела: запугивала маму снами, гуляла без шляпки — просто потому, что мама этого так боялась. Она никак не могла справиться с этим страхом, все ждала, что Солнце взорвется… — Роза умолкла и уставилась на свои руки. — Наверное, оно уже взорвалось, и все погибли, как и говорил папа. Кажется… Наверное, нужно было придумать для нее другие сны. Нужно было сочинять, что мне снились мальчики, снилось, как я выросла, снилось нестрашное… Я могла бы выдумать свои кошмары, как и брат.

— Роза, — перебил он. — Исповеди — не мой профиль. Я не…

— Она убила себя, — произнесла Роза. — Отправила нас к бабушке, в Канаду, а потом убила себя. Вот я и думаю, что если все мы мертвы, то я попала в ад. Ад ведь такой и есть, правда? Лицом к лицу с самым страшным страхом…

— Или с любовью. Ах, Роза! — Он крепко сжал ее пальцы. — С чего ты взяла, что это ад?

Она удивленно уставилась на него.

— Потому что здесь нет солнца!

Он жег ее, жег взглядом. Роза ощупью попыталась схватиться за стол с белой скатертью, но комната уже изменилась. Стола не было. Он потянул ее к себе, на голубой диван. Он все еще крепко, не выпуская, сжимал ей руки, а она вспомнила.

Их отослали прочь, чтобы спасти от солнца. Роза уезжала с радостью. Мама все время на нее сердилась. Каждое утро, за завтраком в затемненной гостиной мама заставляла Розу рассказывать свои сны. Поверх жалюзи повесили плотные шторы, чтобы свет не проникал внутрь, и в голубом полумраке ни единый лучик солнца не касался испуганного лица мамы.

Пляжи опустели. Мама не выпускала дочь на улицу без шляпы и темных очков — даже в магазин. Лететь в Канаду не разрешила из-за магнитных бурь, что изредка создавали помехи для радиосигнала. Мама боялась, что самолет разобьется.

Она отправила их на поезде, на вокзале поцеловала на прощание, на минуту забывшись, не замечая лучей света, льющихся сквозь окна в пыльных сводах. Брат пошел вперед, на платформу, а мама потянула Розу к стене, в тень.

— Что я тебе рассказывала, про месячные… этого уже не случится. Радиация… я звонила доктору, и он сказал не беспокоиться. Так со всеми происходит.

Роза ощутила слабый трепет страха. Месячные, кровавые и страшные, начались у нее пару месяцев назад. Она никому не сказала.

— Я не боюсь, — ответила она.

— Ах, Роза! мой цветочек на солнце… — порывисто вскрикнув, мама отступила в сумрак, но едва поезд покатил вдоль перрона, вышла на солнце и стала махать на прощание.

В поезде было замечательно. Малочисленные пассажиры сидели по купе, задернув шторы. В вагоне-ресторане не было ни штор, ни людей. Никто не заставлял Розу прятаться в тень. Она сидела в одиночестве и смотрела в широкие окна. Поезд летел через лес, прозрачные, встопорщенные рощицы тоненьких осинок и сосен. Сквозь лес вспыхивало солнце — солнце, тень и снова солнце, вспышки по лицу Розы. Они с братом назаказывали всевозможных десертов и молочных коктейлей — никаких укоризненных замечаний не последовало. Брат вслух читал ей про Солнце. — Знаешь, как бывает в центре Солнца? — спросил он. Да. Стоишь с совочком и ведерком, шевелишь босыми пальцами в песке, снова в детстве, ничего не боишься, лишь щуришься от желтого света.

— Нет, — ответила Роза.

— В центре солнца даже атомы не могут удержаться вместе. Там тесно, они все время сталкиваются друг с другом — бум-бум-бум! — а электроны, отрываясь от них, разлетаются во все стороны. Иногда эти коллизии создают излучение, которое несется со скоростью света, как шарик в пинболе: бац-бац-бац, до самых поверхностных слоев.

— Зачем ты читаешь такие книжки? Чтобы бояться?

— Нет, чтобы маму пугать. — Дерзкая откровенность, невозможная даже на свободе у бабушки, достижимая лишь в поезде. — А тебе совсем не страшно, что ли?

Ей захотелось ответить с такой же честностью.

— Нет, совсем нет. — Роза улыбнулась.

— Почему?

Потому что это не больно. Потому что я ничего не запомню. Потому что я встану на солнце с совком и ведерком, посмотрю вверх и перестану бояться.

— Не знаю, — ответила Роза. — Просто не страшно.

— А мне страшно. Мне все время снится огонь. Сначала думаю, как бывает больно, когда обожжешь палец, а потом снится, что так больно будет везде и всегда.

Он, значит, тоже рассказывал маме выдуманные сны.

— Все будет не так, — возразила Роза. — Мы даже не поймем, что происходит. Ничего не запомним.

— Солнце взорвется новой звездой и начнет сжигать себя. Ядро наполнится атомным пеплом, и Солнце израсходует свое собственное топливо. В центре Солнца темно, беспросветно темно: там такое коротковолновое излучение, что лучи невозможно увидеть. Они невидимые. Повсюду тьма кромешная и пепел. Представляешь?

— Это не важно. — За окном проплывали луга, лицо Розы заливали лучи солнца. — Нас там не будет. Мы умрем. Ничего не запомним.

Роза и не представляла, как обрадуется бабушке, с каким облегчением увидит худое загорелое лицо, голые руки. На ней даже шляпы не было!

— Роза, милая, как ты выросла! — сказала бабушка, но слова нисколько не напоминали смертный приговор. — А ты, Дэвид, все так же носом в книжках, а?

К бабушкиному домику они добрались почти в сумерках.

— Это что? — Дэвид замер на пороге. Бабушка спокойно ответила:

— Северное сияние. Слушайте, нам тут такие фейерверки в последнее время показывают! Совсем как в День независимости!

Роза только теперь поняла, как ей не хватало тех, кто не боится. Она запрокинула голову. Полотнища красного света колыхались до самого горизонта, вздрагивая от солнечного ветра.

— Как красиво… — прошептала Роза, но бабушка уже ждала в дверях, и так радостно было видеть ее ясные глаза, что Роза пошла за ней в кухню, к столу под красной клеенкой и красным занавескам на окнах.

— Как приятно принимать гостей, — бабушка вскарабкалась на стул. — Роза, подержи-ка с этой стороны… — Она спустила вниз длинный конец желтой пластиковой ленты.

Роза взяла протянутый сантиметр и с беспокойством спросила:

— Что ты делаешь?

— Снимаю мерки для новых штор, милая, — ответила бабушка, роясь в карманах в поисках карандаша и листочка. — Какая длина получается?

— Зачем тебе новые шторы? — переспросила Роза. — Мне и эти нравятся.

— Они не защищают от солнца, — ответила бабушка, и глаза ее наполнились угольно-черным ужасом, а голос срывался почти на визг. — Обязательно нужны новые шторы, Роза, а ткани нигде нет. Во всем городе нет, пришлось в Оттаве заказывать! Всю ткань скупили, во всем городе! Представляешь, Роза?!

— Да, — ответила Роза, честно стараясь испугаться.

Рон все еще крепко держал ее за руки. Она пристально смотрела на него.

— Теплее, Роза, — говорил он. — Уже скоро.

— Да, — отозвалась она.

Он отпустил ее, встал с дивана, пробрался сквозь толпу в голубой гостиной и вышел на улицу, в снег. Она решила не возвращаться к себе в комнату и все смотрела, как беспорядочно бродят вокруг незнакомцы, как брат читает на ходу, как бабушка залазит на стул, а память возвращалась — легко и безболезненно…

— Хочешь, что-то покажу? — спросил брат.

Роза глядела в окно. Огни мерцали весь день, хотя на улице было спокойной тихо. Бабушка пошла в город, узнать, не прислали ли ткань для штор. Роза промолчала.

Брат сунул ей под нос книгу и заявил:

— Это протуберанец!

«Высокогорная обсерватория, Боулдер, Колорадо». Черно-белые картинки — как старые фотографии, только вот подписи совсем не похожи на мамины.

— Это вспышка раскаленного газа высотой в сотни тысяч футов.

— Нет, — возразила Роза, опуская книгу на колени. — Это мой золотой обруч. Я видела во сне…

Она перевернула страницу.

Дэвид склонился к ней и стал объяснять:

— Эта вспышка случилась в 1946 году, когда только начинались неприятности, но о них еще никто не знал. Протуберанец весил миллион тон. Газ вырвался на миллион миль! Рвануло, и весь этот газ вырвался в космос. Там начинались всякие…

— Это мой золотой мишка! — Роза вцепилась в книгу, точно в фотографию любимого. На картинке черное Солнце лениво тянуло гигантскую огненную лапу — дикую и шелковистую лапу пылающего газа.

— Тебе такое снилось? — удивился брат. В его голосе зазвучали истерические нотки. — Ты мне вот об этом рассказывала? Но ты же говорила, что сны у тебя хорошие?!

— Хорошие, — заявила Роза.

Он выхватил у нее книгу и стал сердито листать страницы, пока не нашел цветную диаграмму на черном фоне: сверкающий красный шар, заполненный концентрическими кругами.

— Вот что с нами будет! — Он яростно ткнул в один из кругов внутри красного шара. — Это мы! Мы! Вот здесь, прямо внутри Солнца! Пусть-ка тебе вот это приснится!

Он захлопнул книгу.

— Но мы все уже умрем, это будет не страшно, — протянула Роза. — Не больно. Мы ничего не запомним.

— Это ты так думаешь! Тебе все известно, да? Да ты вообще ничего не знаешь! Я читал, что никто, понимаешь — никто! — не знает, что такое память! Неизвестно, где она находится — может, даже и не в клетках мозга! Сидит себе в каких-нибудь атомах, и если нас разорвет на кусочки, то память все равно сохранится… Представь, что мы сгорим на солнце, но будем все помнить? Вот мы и будем гореть вечно, и помнить… помнить вечно!

— Оно так не сделает. Не сделает нам больно. — Роза шевелила пальцами в песке и смотрела на брата. Страха не было, один лишь восторг. — Оно…

— Ты чокнутая! — закричал брат. — Понимаешь? Чокнутая! Говоришь о нем, как будто о друге, как будто оно — твой приятель! Но Солнце, твое замечательное Солнце скоро убьет нас всех! — Он вырвал у нее из рук книгу и заплакал.

Розе захотелось попросить у него прощения, но тут вошла бабушка, без шляпы, с волосами, спадающими на худое, загорелое лицо.

— Ткань привезли! — обрадовано сообщила она. — Я купила на все окна сразу! — Два рулона красной клетчатой ткани трепетали на столе, точно северное сияние — красное на красном. — Я уж думала, никогда не дождемся…

Роза провела рукой по ткани.

Она ждала его в вагоне-ресторане, присев за стол с белой скатертью. Он помедлил в дверях, на секунду застыл в проходе, обрамленный снежными хлопьями пепла, и вошел, весело напевая что-то невразумительное.

— Роза, Роза, расскажи теорию свою… — В руках у него был рулон красной материи. Он вручил его бабушке, свободный край ткани развернулся… Бабушка от радости застыла на стуле как вкопанная, и на пол навечно упали белые клочки бумаги и желтая сантиметровая лента.

Роза подошла и встала перед ним.

— Роза-мимоза, — весело начал он. — Расскажи мне…

Она положила руку ему на грудь и заявила:

— Никаких теорий. Я все знаю.

— Все, Роза? — Он весело ухмыльнулся, а она с грустью — подумала, что никогда не сможет увидеть его по-настоящему. Он так и останется для нее юношей-всезнайкой из бакалейной лавки.

— Нет, но я, кажется, знаю. — Она не отрывала руки от пылающего обруча его груди. — Кажется, мы уже не люди. Не знаю, что мы такое — может, атомы, которые утратили все свои электроны и теперь бесконечно сталкиваются друг с другом в самом центре Солнца, а оно сжигает себя в пепел в бесконечной снежной буре…

Он ничего не возразил, но и не кивнул согласно, только улыбнулся — уверенно и беспечно.

— А я как же, Роза?

— Ты — мой золотой медведь, мой пылающий обруч, ты — Ра, без всякий других букв на конце, ты — всезнающий Ра.

— А кто ты?

— Я — Роза, которая любила солнце.

Он взглянул на нее насмешливо, но уже без улыбки, и накрыл ее руку своей загорелой рукой.

— Кто я теперь? Луч, стремящийся к поверхности Солнца, готовый стать светом? Куда ты меня заберешь? К Сатурну, где Солнце сияет на холодных кольцах, а те тают в вечности? Ты теперь там светишь, для Сатурна? Возьмешь меня туда? Или мы будем стоять здесь вечно — я с совочком и ведерком, прищурившись вверх?

Он медленно убрал руку.

— А куда бы ты хотела, Роза?

Бабушка стояла на стуле, сжимая отрез, точно дар небесный. Роза потрогала ткань — совсем как в тот миг, когда Солнце стало новой звездой. Она улыбнулась бабушке.

— Очень красиво! Хорошо, что ткань привезли.

Роза бросилась к окну, распахнула поблекшие шторы, как будто надеялась, что теперь — уже зная! — увидит, на единую секундочку, малышку с плоской грудью и выпяченным детским животиком… себя, настоящую: Розу, на солнце. Но за окном был только бесконечный снег.

Брат читал на голубом диване в маминой гостиной. Она встала над ним, заглядывая через плечо.

— Мне страшно, — промолвила Роза.

Он поднял голову и оказался совсем не ее братом.

«Что ж, — подумала Роза, — Толку ни от кого нет. Не важно. Я встретилась лицом к лицу с самым страшным и самым любимым, но это — одно и то же».

— Ну, ладно, — сказала Роза и повернулась к Рону. — Давай покатаемся. С опущенным верхом! — Она хитро прищурилась и добавила: — Я люблю солнце.

Он обнял ее за плечи, и она не отпрянула. Его рука скользнула ей на грудь; он наклонился и поцеловал ее.