Вэйкенхерст

Глава 48

— Что было дальше, вы знаете, — сказала Мод Стерн, все так же четко выговаривая каждое слово. — Ну как, доктор Хантер? Думаете, я смогу этим заработать денег на новую крышу?

— То есть вы все-таки решили опубликовать рукопись? — взволнованно уточнила Робин.

— Я пока не определилась. Мне трудно перенести мысль, что все будут это знать. Но мне нужны деньги. Я не собираюсь ждать, пока дом обрушится мне на голову, или смотреть на то, как болото отдают свиньям.

Рукопись лежала между ними на табуретке, поверх дневников ее отца. Сколько Робин ни уговаривала ее не доверять почте ничего ценного, Мод (так Робин называла ее про себя) настояла на том, чтобы высылать машинописные главы по частям, чередуя их с текстом дневников. Последние страницы Робин читала до трех часов ночи. Сегодня она привезла все это обратно в Вэйкс-Энд.

Рукопись Робин сложила в скоросшиватель, и только когда Мод наклонилась, чтобы перевернуть его обложкой вниз, она поняла свою ошибку. На обложке скоросшивателя была знаменитая деталь картины номер два: на них с ухмылкой смотрел черт с «Возмездия».

Робин стало неловко.

— Мисс Стерн, простите меня, пожалуйста.

— Ничего страшного, — напряженно ответила Мод.

Они сидели в креслах у камина в библиотеке. Робин тщательно продумала, что надеть, знаменитые белые виниловые сапоги сменила на скромные коричневые, а мини-юбку на миди. На Мод были те же бесформенные брюки и джемпер с жакетом, что и раньше.

Сегодня Робин увиделась с ней всего во второй раз. Первый раз, в ноябре, Мод держалась холодно и настороженно. Четыре месяца спустя все было даже хуже: в ней сочетались резкость, подозрительность, высокомерие и испуг. Руки она сложила на коленях, сжав кулаки, и старалась не смотреть на Робин. Взгляд ее глубоко посаженных глаз перебегал с предмета на предмет, ни на чем надолго не останавливаясь.

На каминной полке тикали часы. Молчание явно затянулось.

Робин откашлялась:

— Может быть, вы сможете это не печатать и при этом получить достаточно денег, чтобы починить крышу. Вы можете продать Вэйкс-Энд Национальному фонду. Конечно, с условием, что вы будете иметь право прожить здесь всю оставшуюся жизнь. Так ваш дом и болото навсегда будут в безопасности.

Мод моргнула от удивления:

— Что такое Национальный фонд?

— Ну… это такая некоммерческая организация, которая заботится о местах, имеющих ценность для всей страны. Усадьбах, заповедниках и тому подобных вещах.

Мод ухватила кочергу и принялась ворошить угли:

— Боже мой… Неужели они… неужели эта организация так много заплатит?

— За дом Эдмунда Стерна и один из последних участков неосушенных болот? Думаю, еще как заплатят.

— Боже мой… И мне не придется никому продавать свою «историю»?

— Ну да. Вы сможете сделать с рукописью что захотите. Послать Голливуд подальше.

Мод засмеялась резким невеселым смехом:

— Моя невестка будет в бешенстве, это отдельный аргумент «за».

Робин со вздохом кивнула:

— Я, разумеется, предпочла бы, чтобы вы ее опубликовали. И была бы рада поработать с вами, мисс Стерн. В смысле, над редактурой и тому подобным.

— Разумеется, — сухо отозвалась Мод. — Тогда почему вы предложили этот… Национальный фонд? Уж конечно, выход, позволяющий мне не публиковать рукопись, противоречит вашим интересам как историка искусства.

— Это точно, — согласилась Робин. — Просто, ну… я же вижу, насколько вас расстраивает мысль о публикации.

Мод эти слова явно удивили.

— Так как вы хотите поступить? — сказала Робин.

— Я не знаю! — резко ответила Мод.

Тяжелой поступью вошла кухарка. Они подождали, пока она соберет чайную посуду. Глядя, как она уходит, Робин попыталась разглядеть в этой туше красотку Айви, но у нее ничего не вышло.

Когда служанка наконец ушла, молчание продолжилось. Робин гадала, как ей убедить Мод ответить на ее вопросы, выяснить, что именно она не включила в текст, а еще уговорить этот самый текст издать.

— В конце истории, — осторожно начала она, — вы упоминаете «искупление вины». Но я не понимаю, почему вы вините себя. Ведь все это в основном произошло по чистой случайности.

— Ну да, конечно, случайности, — кисло заметила Мод. — Если б той ночью в 1911 году не было дождя, отец не заметил бы глаз в траве и «Возмездие» давно бы сожгли. Как ни странно, за последние пятьдесят четыре года мне это приходило в голову.

Робин почувствовала, что краснеет.

— А если бы продавец у Хиббла не сделал бы ошибку, если б не вложил «Житие святого Гутлафа» в тот пакет с книгами, вашему отцу не пришла бы в голову мысль, что в эпоху Пайетт здесь провели церемонию экзорцизма.

Мод повернула голову и уставилась куда-то за окно.

— Можно и еще дальше забраться. Если бы бабушка не подарила отцу в детстве сборник греческих мифов, он не захотел бы играть с Лили в Персея и Андромеду. Я все это знаю, доктор Хантер. И все равно в случившемся виновата я.

— Почему?

— Потому что я этого не предотвратила.

— И только поэтому?

Мод не отрывала взгляда от окна.

— Доктор Хантер, у вас не зря фамилия, означающая «охотник». Я себя чувствую как загнанный зверь.

— Извините, — Робин разглядывала профиль Мод. Резкое и угловатое лицо, но с годами в нем стали видны сила и жизнестойкость. — Я еще кое-чего не могу понять, — рискнула добавить она. — Вы не показали дневники полиции. Но зачем тогда вы вообще их сохранили?

— Из-за Лили, — с легким раздражением сказала Мод. — И Джубала. Разве вы не поняли, что без дневников нет вообще никакого доказательства того, что с ними на самом деле случилось? — Она поерзала в кресле. — Лили умерла ужасной одинокой смертью. Она не заслуживает того, чтобы ее забыли.

— Это она в центре картин?

— Ей было десять, а он нарисовал ее взрослой женщиной. Это непростительно.

— Как думаете, почему он так поступил?

— Думаю, так легче было во всем обвинить ее. Где-то в записях в конторской книге он говорит, что это она во всем виновата. Вот так он и вел себя всю жизнь: виновата Лили, виноват демон… Кто угодно, только не он сам.

— Может, он не мог перенести правды.

Мод сжала руки на коленях:

— Это он сам был демоном в углу картины. Он бросил Лили тонуть. Вот что он так и не смог признать.

— И стал рисовать демонов.

— «…Легион имя мне, потому что нас много», — процитировала Мод.

Робин задумалась.

— В его медицинских записях говорилось: «Он ужасно боится крошечных существ, рисовать которых его тянет, но при этом, похоже, не может перестать». — Она помолчала. — И он рисовал их двадцать шесть лет.

Они снова замолчали. Робин гадала, не о картинах ли сейчас думает Мод. О том водовороте демонов, в сердце которого крошечная женщина — взрослая Лили в длинном черном платье, с распущенными светлыми волосами.

— Кстати, — сказала вдруг Мод, встала и принесла конверт с письменного стола. — Я совсем забыла. Это письмо от врача в Бродмуре. Он написал мне после смерти отца, но впервые я прочитала письмо внимательно только сегодня утром. Я подумала, вам может быть интересно то, что он говорит в конце.

Надев очки, она прочла вслух, четко выговаривая каждое слово:

— Однажды я услышал, как он — это он про отца — бормочет себе под нос, пока рисует. Нужно рисовать их быстро-быстро, повторял он. Быстро, пока не сбежали. Рисуй их густо-густо, чтобы не выбрались.

Сняв очки, Мод сжала пальцами переносицу:

— В истории болезни доктору это не пришло в голову упомянуть, поэтому кошмарный мистер Риппон не наткнулся на эту информацию.

— Так вот почему на полотнах вашего отца было полно чертей, — взволнованно сказала Робин. — Они его окружали. Он все время их видел.

— Да, — сказала Мод. — Он пытался их поймать. Можно сказать, он создавал собственное «Возмездие».

— Так что насчет рукописи? — поинтересовалась Робин в своей тихой и непреклонной манере. — Что бы вы хотели с ней сделать?

— Я же сказала, понятия не имею! — Мод хмуро уставилась на папку на табуретке. Она снова ее перевернула, потому что вид «Трех фамильяров» ее почему-то заворожил. Существо, известное как «Воздух», отличалось некой смутной красотой, которую портил шрам, сильно деформировавший один глаз. Черты лица андрогинной «Воды» были невероятно скошены, будто их исказили незримые силы, исходившие от взрослой Лили в сердце картины. А «Земля» ухмылялась и похотливо подмигивала зрителю.

Мод выпрямилась и расправила плечи. В этой папке вся ее жизнь. Ну почти вся. Она задумалась, представляет ли доктор Хантер — Робин, как Мод начала называть ее про себя, — что именно она пропустила.

Под папкой лежали отцовские дневники. Робин аккуратно вставила обратно страницу, которую Мод вырвала из записной книжки в прошлом году и отправила ей. На странице был набросок сороки, которая присела, склонив голову, готовясь взлететь. Отец с невероятным мастерством сумел передать осторожную натуру птицы. Он даже нарисовал шрам на одной лапе, который остался у Болтушки после того, как Мод спасла ее из колодца.

Вспоминать до сих пор было больно. «Мне почти семьдесят, — подумала Мод, — но внутри мне только шестнадцать».

Ей вдруг стало трудно дышать.

— Пойдем прогуляемся. Невозможно весь день торчать взаперти.

Был солнечный и морозный февральский день, и болото во всей своей зимней красе блестело инеем под беспредельными ослепительно-синими небесами. Мод зашагала вперед по тропе своим обычным быстрым шагом, и Робин пришлось догонять. Птиц не было. Гуси искали себе пропитание в полях, а скворцов Мод не видела уже много дней.

Она осознала, что теребит руки. В последнее время она часто это делала, и экзема стала хуже. Написание своей истории заставило ее заново прожить все: горе, вину. Особенно вину.

— Знаете, — сказала, тяжело дыша, Робин у нее за спиной, — я понимаю, почему вы вините себя.

— Нет, не понимаете, — отрывисто бросила Мод через плечо.

— Да нет, и правда понимаю, — Робин остановилась. Заметив, что она не двигается с места, Мод почувствовала себя обязанной тоже остановиться.

Красивой доктор Хантер не была, но у нее были такие черты лица, какие Мод хотела бы иметь: узкие, лисьи, словно женский вариант Вольтера. Лицо было приятное, и рыжие волосы девушки на фоне усыпанных инеем камышей Мод тоже нравились. Она завидовала доктору Хантер — та была умна, хладнокровна и, хотя происходила явно из более низких слоев общества, чем сама Мод, добилась всего, чего Мод не смогла добиться: университетской степени, профессии. Свободы.

— Вы мне сказали, что не показали дневники полиции, потому что они бы вам не поверили, — мягко, но настойчиво сказала Робин. — Но дело не только в этом. Если б они увидели дневники, то выяснили бы и про «Житие святого Гутлафа».

Мод посмотрела на нее.

— Они бы узнали, что это «Житие» вызвало у вашего отца мысли об экзорцизме и заставило подумать, что за «Возмездием» прятали черта. Они могли бы выяснить и то, почему магазин Хиббла отправил эту книжку. Понимаете, — добавила Робин извиняющимся тоном, — у Хиббла до сих пор хранятся все их записи. Совсем несложно было найти запись за двадцать четвертое июня 1912 года. Тот самый день, когда вы с Клемом поехали в Или…

— Я помню эту дату, — перебила ее Мод.

— И вы знаете, что продавец у Хиббла вовсе не ошибся, положив «Житие» в пакет вашего отца. — Робин помолчала. — Они показали мне запись. Я попросила сделать мне фотокопию страницы. «„Житие святого Гутлафа“, два шиллинга шесть пенсов: для мисс Мод Стерн». — Она прикусила губу. — Вы ее купили. Вы подсунули ее в книги вашего отца, чтобы он ее нашел.

Мод повернула голову и уставилась на лед на поверхности канала.

— Я ее даже не читала, — сказала она. — Просто пролистнула и увидела что-то про демонов и сороку. Отлично, решила я. Это его напугает. Я хотела отомстить за Болтушку. — Она помолчала. — Я не видела отрывка про пойманного в бутылку демона. Я не могла себе представить, что это заставит его решить, будто за «Возмездием» спрятан настоящий черт.

— Этого никто не мог предвидеть. И даже если бы вы не подложили ему эту книгу, скорее всего, эта мысль пришла бы ему как-то еще.

— Вы не можете этого знать. Вы знаете только то, что в конечном счете случилось. А в этом виновата была я.

— Вы были ребенком. Вы не можете вечно винить себя за то, что тогда случилось. И потом, вы спасли Феликса. И болото.

Мод устало кивнула:

— Да. Но Клема я не спасла.

Они дошли до озера. Ночью прошел снег, и на льду полно было следов животных. Мод устала, но ее наполнило странное чувство покоя.

— Я рада, что вы все знаете, — сказала она Робин. — Мне полегчало.

Ее собеседница сгорбилась, кутаясь в пальто и шарф так, что не видно было нижней части лица.

— А ваш отец так и не догадался, что это вы подложили «Житие»?

Мод насмешливо фыркнула:

— Да что вы, ему это и в голову не приходило. У меня же нет воображения, помните?

— А-а! — Робин задумчиво нахмурилась. — Простите, что спрашиваю, но… вы его до сих пор ненавидите?

Мод задумалась.

— Мне довольно тяжело было записать всю историю, и иногда я все это ненавидела. Но его я больше не ненавижу. Кажется, мне его жаль, — она проследила взглядом за лисьими следами на снегу. — Иногда ночью, когда тихо, — сказала она, — мне кажется, я слышу, как она плачет.

— Это вы про Лили?

Мод подняла голову к небу и прищурилась:

— Я решила опубликовать книгу.

Робин ахнула:

— Вы серьезно?

— Раз я так сказала, значит, серьезно.

— А что заставило вас принять решение?

— Лили. Я хочу, чтобы люди узнали правду.

Глава 49

В следующем году, туманным октябрьским вечером, Мод извинилась перед Шубертом и выключила радио в спальне.

Она взяла в руки открытку от Робин с изображением танцующих журавлей, перечитала написанное на оборотной стороне и улыбнулась. Потом она снова поставила открытку на подоконник, между куском мореного дуба, подпиравшим оконную раму, и фарфоровым крылышком, которое она украла с брюссельского кладбища шестьдесят два года назад.

В небе над озером Мод разглядела движущееся нечеткое пятно, и у нее сразу поднялось настроение — она всегда радовалась, замечая в небе стаю скворцов. Ветер принес с болот холодный воздух, прогнав запах краски, остатки которого до сих пор держались в спальне. Как ни старалась Робин, Мод не стала менять старую мебель красного дерева, но перекрасить комнату согласилась. На потолке больше не было коричневых потеков. Утром, лежа в постели, очень приятно было смотреть на его безупречную белизну.

Продажа Вэйкс-Энда Национальному фонду наконец осуществилась, и будущее поместья (и ее собственное) было обеспечено. Каждый день, отправляясь на прогулку, она любовалась новой крышей. Без смягчающих штрихов в виде лишайника и кровельного молодила крыша выглядела немного сурово, но рано или поздно должны были появиться и они — всему свое время.

— Всему свое время, — говорила она Робин, отмахиваясь от ее очередных идей: установить центральное отопление, научиться водить машину, завести телефон, собаку. — Пока что я наслаждаюсь покоем, потому что кровельщики наконец-то уехали.

Обе они знали, что на самом деле речь шла об Айви. Книга Мод вышла в конце прошлого года, но Айви она уволила задолго до публикации. Как только она перестала скрывать правду, Айви потеряла над ней власть. Мод с невероятным облегчением смотрела на то, как эта гора вечно тлеющего возмущения втиснулась в такси и исчезла из ее жизни.

Но Мод чувствовала не только облегчение, но и стыд. Разве Айви виновата в том, что она такая, какая есть? Она в жизни не была за пределами Саффолка. Конечно, Айви бы сказала, что ей и не хотелось, нет уж, спасибочки, но у нее не было шанса узнать о мире больше. С детства ей приходилось бороться за то, чтобы не голодать, и при этом отбиваться от мужских приставаний. Потом она использовала свою красоту, чтобы получить то, чего ей хотелось. Им с Мод обеим пришлось бороться за выживание. Айви применяла тело, а Мод — мозги. Почему они не смогли договориться?

А теперь уже поздно. Как выяснила Робин, Айви поселилась в Бери, омрачив существование кого-то из своих многочисленных родственников. Она «вела переговоры» с Патриком Риппоном насчет мемуаров о своей жизни в Вэйкс-Энде.

Пусть рассказывает что хочет. Удивительно, насколько правда действительно делает тебя свободным.

И потом, даже Айви не знала всей правды.

— Может, передумаете и поедете со мной в Токио? — спросила Робин, когда в последний раз приезжала в гости. — Выступления на конференции от вас никто не ждет, но все будут очень рады, если вы приедете.

— Всему свое время, профессор, — ответила Мод, и Робин рассмеялась.

Тот вечер был на редкость приятным. Мария, новая экономка и кухарка, превзошла себя, готовя ужин, а погода была достаточно теплой, так что они поужинали на террасе библиотеки.

Робин с юмором рассказывала, как мучилась в качестве «исторического консультанта» для будущего фильма.

— Учтите, они проигнорировали все, что я им советовала. К реальности это не будет иметь ни малейшего отношения.

— Да я уж надеюсь, — отозвалась Мод.

Судя по всему, в кино ее должна была сыграть потрясающе красивая актриса, которую превратили в «простушку по-голливудски» с помощью пластикового носа; уже поговаривали о том, что она претендует на «Оскар». Чтобы американской аудитории было интереснее, маман сделали наследницей из Нью-Йорка, а еще добавили какой-то вспомогательный сюжет про ведьм с отсылками к Салемским процессам. Сценаристы сочинили для этой истории счастливый конец, в котором Мод вышла замуж за красивого племянника мистера Бродстэрза. Ну и привнесли неприкрыто христианский дух.

— Не сомневайтесь, — говорил священник в своей вдохновенной речи в финале фильма, — Эдмунд Стерн вовсе не случайно обнаружил на церковном кладбище «Возмездие» — его вела рука Божья, ибо Бог показывает нам демонов, чтобы заставить нас поверить в ангелов.

Робин все это веселило, Мод — гораздо меньше. Она старалась скрывать свою реакцию, но наблюдательная Робин все равно заметила и раскаялась в своем веселье.

— Простите, — сказала она, коснувшись плеча Мод. — Не стоило мне шутить по этому поводу.

— Да почему же? Я все равно не пойду смотреть этот несчастный фильм. А теперь не сидите сложа руки, налейте нам вина.

Вечер был очень красивый. Заходящее солнце позолотило высокую траву в саду, где у свисавших с колодца кормушек для птиц скандалили лазоревки. С крыши спикировала сорока и зашагала по газону. Мод вспомнила неспешную застенчивую улыбку Клема, когда она расспрашивала его насчет насеста для Болтушки.

— Кое-что меня по-прежнему беспокоит, — негромко сказала Робин.

Мод вздохнула:

— Я уж думала, что мы со всеми вашими вопросами разобрались.

Робин улыбнулась, но на лице ее была написана решимость.

— Водоросли, — сказала она.

— А что с водорослями?

— Водоросли на подоконнике вашего отца. И у него на подушке. Вы всегда говорили, что вот этого объяснить не можете.

— Не могу, — сказала Мод спокойно.

Робин повертела в руке бокал:

— Ваш отец верил, что на болотах что-то живет. А вы?

— Дорогая моя Робин… Я была совсем одна, напугана и много месяцев жила под одной крышей с мономаном. Было бы странно, если бы я не поверила, что на болотах что-то живет. Отсюда не следует, что это действительно так.

— И как же вы объясняете водоросли?

Мод помолчала.

— Никак.

Робин задумчиво кивнула:

— Просто я часто думала… почему у вас всегда открыто окно в спальне?

Мод сделала еще глоток вина и спокойно посмотрела ей в глаза.

— Давайте сойдемся на том, что я люблю свежий воздух.

— Знать все им вовсе необязательно, — сказала Мод самой себе, проведя рукой по куску мореного дуба, подпирающему раму. Она нашла его возле озера в тот неподвижный безветренный день в октябре 1912 года, когда отец решил осушить болото.

В рукописи и в книге Мод написала, что в тот день у нее внезапно начались месячные, так что она присела возле озера и смыла с рук кровь. Это была неправда. Месячных на тот момент у нее не было уже три месяца. Кровь, которую она смыла, была не от месячных, а от несчастного комочка плоти — ребенка ее и Клема.

Ее дочери, ну или так Мод нравилось думать, хотя после травяных сборов Бидди Трасселл сказать точно было сложно. Мод завернула ребенка в наволочку и опустила в озеро. А после этого на берег пришел Джубал и рассказал ей про Лили.

— Ну конечно же я держу окно открытым, — сказала Мод, похлопав кусок дуба. — Разве я могу ее не пустить?

Над озером собирались скворцы. Из окна Мод видела, как из тростника взлетают все новые и новые птицы, присоединяясь к огромной темной туче, летавшей взад-вперед над болотом.

«Дорогая Мод, — писала Робин. — Тут здорово, голова после перелета у меня ужасно болит, но мне все равно приятно видеть интерес к работе вашего отца. Но мне искренне жаль, что вы не приехали! Мне кажется, вам может понравиться этот рисунок с журавлями. Вы, возможно, знаете, что в Японии журавль — символ любви и верности, потому что журавли находят себе пару на всю жизнь и танцуют вдвоем. Но мне сказали — и почему-то я от этого вспомнила про вас, — что иногда по неизвестным причинам журавль может танцевать в одиночку».

Взглянув последний раз на открытку, Мод спустилась вниз, чтобы отправиться на прогулку. Пора отправиться на болото, к скворцам, и почувствовать, как стремительно взмахивают их крылья, будто она сама летит.