Вэйкенхерст

Глава 1

Мод внезапно проснулась. В ушах у нее все еще звенел крик. Она лежала в темноте и слушала, как брат ворочается на соседней кровати, а за стенкой храпит няня. Мод не знала, приснился ей этот крик или это на самом деле кто-то кричал.

Ну вот он опять. В животе у Мод заныло. Крик доносился снизу, из комнаты маман. Значит, это опять начались «стенания». Ну пожалуйста, пожалуйста, пусть она не умрет.

Каждый год маман болела одной и той же болезнью, и часто эта болезнь заканчивалась младенцем. Живот у нее раздувался так, что она не могла носить корсет, и доктор Грейсон предписывал ей регулярно пить бренди, который она ненавидела. Потом наставало то ужасное время, которое слуги называли стенаниями: у маман лопался живот, а Мод пряталась в детской и затыкала уши.

Лучше всего было, если стенания заканчивались полным горшком крови — так они быстрее всего заканчивались. Немножко хуже, если появлялся мертвый младенец, а хуже всего — если живой, потому что мама плакала, когда он умирал, а они всегда умирали. Маман старалась никогда не плакать при папе, он этого не любил.

Теперь, когда Мод уже почти исполнилось девять, она начала понимать, что спасти мать может попытаться только она. Надо было придумать, как сделать так, чтобы младенцев больше не было. Мод пробовала молиться, но это не помогло — наверное, потому, что это Бог младенцев и посылал.

Она задумчиво перевела взгляд на окна, выходившие на болото.

У болота была своя сила. Может, оно ей поможет.

Папа болото ненавидел. Он запретил Ричарду и Мод переходить мостик и заходить вглубь, а все окна, выходящие на болота — то есть вообще почти все окна в доме, — полагалось всегда держать закрытыми. Кухарке было строго-настрого приказано никогда не подавать рыбу или дичь с болот, особенно угрей. Папа сказал, что угри нечистые, потому что они питаются мертвечиной.

Няне болото тоже не нравилось.

— Ты туда лучше не суйся, — говорила она, наклоняясь поближе, так что Мод могла до мельчайших деталей разглядеть ее рыхлое лицо. — Стоит только близко подойти, и болотные огоньки непременно заманят тебя в самую трясину.

А вот садовник Коул, как ни странно, с этим не соглашался. Он часто ходил на болото и ловил линя себе на обед. Он говорил, если думать, что делаешь, никакой беды тебе от болот не будет.

Мод втайне была на стороне Коула. Для нее болото было запретным царством, полным волшебных созданий, и она отчаянно и безнадежно стремилась туда попасть. Летом с того берега канала пахло болотной бузиной, а в камышах громко квакали лягушки. Зимой Мод слышала, как потрескивает лед на озере, а все небо заполняли стаи гусей. Как-то днем они пролетели прямо над садом, и от звука их крыльев Мод почудилось, будто она и сама летит. Больше всего на свете ее печалило, что она не может открыть окна и слушать, как шумят их крылья.

Когда Мод исполнилось семь, Коул принес ей на день рождения подарок из болот — сброшенную кожу гадюки. Под кроватью у Мод одна панель обшивки стены слегка отходила, за ней она и спрятала кожу. Дороже этой змеиной кожи для Мод ничего не было.

И теперь, слушая, как стонет мать, она поняла, что пришла пора ее использовать. Если залезть на стул у окна, будет видно болото. Она помолится болоту на змеиной коже и попросит его позаботиться о маме.

Она вылезла из постели и, поглядывая одним глазом, не проснулся ли ужасный Ричард, отодвинула панель, чтобы достать свое сокровище. Брат все еще спал. Мод тихонько подошла к стулу, подобрала подол ночной рубашки и залезла на него, потом нырнула под штору и выглянула из-за краешка ставней.

И тут у нее перехватило дыхание. На карнизе сидела сова.

Сначала Мод видны были только сложенные на спине крылья. Потом сова развернула голову, и Мод увидела ее белый, как луна, лицевой диск и бездонные черные глаза.

Няня говорила, что если в твое окно постучит клювом птица, то это к смерти. Но сова никуда не стучала, она просто сидела, уставившись на Мод.

«Пожалуйста, защити маму! — безмолвно умоляла ее девочка. — Пожалуйста, пусть больше не будет младенцев».

Сова отвернулась и взлетела, беззвучно скользя сквозь ночь. Болота были залиты голубым лунным светом. Ни один листочек на ивах по берегам канала не шевелился, а тростник был неподвижен, словно воткнутые в землю копья.

Няня говорила, что совы не к добру, но Коул сказал, это только если пристрелить одну из них. Мод знала, что эта сова принесла ей весточку с болот. Сова ведь сидела на карнизе напротив ее кровати, а не Ричардовой, и смотрела именно на нее.

Значит ли это, что ее молитва услышана и мама в безопасности?

Во время стенаний Мод не разрешалось выходить из детской, но ей обязательно надо было узнать, все ли в порядке с мамой. Пройти по верхнему этажу было не так уж страшно — кроме Ричарда и Мод тут спали только слуги. Лестница вниз была куда страшнее.

Мод перешагнула скрипучую ступеньку и осторожно приоткрыла дверь внизу.

На другом конце коридора дверь в спальню родителей была открыта. В желтом свете лампы папа в халате из китайской парчи стоял неподвижно, словно высокая пунцовая колонна.

К счастью, он стоял спиной к двери и разговаривал с кем-то, кого Мод не видела, — наверное, со старым доктором Грейсоном. Слов отца Мод разобрать не могла, но тон у него был спокойный. Уж конечно, если б случилось что-то плохое, папа не был бы таким спокойным. Прислуги было не видать — наверное, Дейзи и Валери с мамой в будуаре, стенания обычно случались там. Мод набралась храбрости и прокралась вперед по коридору.

Да, с папой говорил именно доктор Грейсон.

— Мне начинает казаться, что это наследственный недостаток… — произнес он негромко.

— Наследственный? — резко отозвался папа. — В нашей семье никогда ничего подобного не было.

— Дорогой мой, я имею в виду семью миссис Стерн.

— А, понятно. Но у нее могут быть еще дети?

— Вполне. Хотя не мешало бы… передохнуть.

Мод чувствовала по тому, как папа молчит, что он недоволен. И доктор тоже чувствовал, но тут он как раз заметил Мод.

— Смотрите-ка, у нас слушатели.

Папа развернулся, и Мод чуть не потеряла сознание от страха.

— Что ты делаешь внизу? — сказал он резко. — Где твоя няня?

Он подошел поближе и навис над ней. Лицо у него было таким же сурово-прекрасным, как у гипсового рыцаря в церкви, а зрачки холодных голубых глаз казались черными дырочками.

Мод не пошевелилась, тогда он взял ее за плечо и чуть подтолкнул:

— Беги отсюда, а то простудишься, — он впервые к ней прикоснулся, и хотя это было не больно, Мод поразило, какие сильные у него пальцы.

Но даже отец не мог ей помешать узнать про маму, так что она не пошла наверх по лестнице, а притаилась на нижней ступеньке.

Вскоре она услышала шелест юбок и увидела, как из будуара выходит Дейзи. Старая горничная несла накрытый крышкой горшок, лицо у нее было нахмурено.

Отойдя поглубже в тень, Мод услышала, что Дейзи идет в ванную комнату. Потом до нее донеслось булькание и рычание ватерклозета, и она почувствовала сладковатый запах, как в тот день, когда забили свинью.

Мод выдохнула с облегчением. Болота услышали ее молитву. У маминой болезни наступил лучший возможный конец — полный крови горшок.

На следующее утро перед завтраком папа вызвал к себе няню. В детскую та вернулась мрачнее тучи и отлупила Мод жесткой щетинной щеткой. Мод так плакала, что, когда пришла пора спускаться в столовую на утреннюю молитву, глаза у нее всё еще были красные.

Папа начал читать ежедневный отрывок из Библии, а Мод опять переключилась мыслями на сову. Если украсть мышь из мышеловок в кладовой, может, удастся приманить ее обратно.

— Да будет воля Твоя, — произнес наконец папа. К облегчению Мод, он не посмотрел на нее, а перевел взгляд на скамью прислуги. — Стирз, — сказал он дворецкому, — Ада выглядит ненадлежащим образом. — За спиной у Мод охнула и заплакала Ада.

С отстраненным интересом спасенного к осужденному Мод заметила, что у судомойки выбилась из-под чепчика прядь волос. Жалко, Ада ей нравилась. Но Ада знала правила — никаких распущенных женских волос в Вэйкс-Энде. Именно поэтому няня заплетала Мод волосы так туго, что у нее болела голова. Косы у Мод были до пояса, и ужасный Ричард любил за них дергать. Мод не прочь была бы их обрезать, но это тоже явилось бы нарушением правил.

Правилам подчинялась вся жизнь Мод, но вообще их существовало два разных вида. Те, что имели отношение к низшим классам, назывались предрассудками, и папа их не переносил, поэтому слуги следовали своим правилам украдкой. Дейзи оставляла молоко и хлеб для ведьм за дверью кладовой для обуви, а кухарка вешала на столбик кровати «ведьмин камень», чтобы отогнать неудачу (так поступал даже папа, хотя у него камень просто остался с детства).

Кроме этих правил еще были папины — гораздо более важные, потому что папа опирался в своих требованиях на авторитет Бога. Эти правила требовали не бегать в саду и молчать на первом этаже. Больше всего Мод ненавидела правило, не разрешавшее держать животных. Красотку и Маргаритку папа терпел, потому что кто-то должен был возить карету, но собаки в Вэйкс-Энд не допускались, а Джессопу приказано было топить любую кошку, которая забредет в усадьбу.

Самое опасное в этих правилах было то, что, если их перепутать, тебя накажут, но не всегда понятно было, какое правило к какому виду относится. Если просыплешь соль, надо бросить щепотку через левое плечо, но почему? Чтобы ослепить дьявола, как говорила няня, или потому, что Иуда Искариот просыпал соль на Тайной вечере?

Мод представляла себе эти два вида правил как две нависающие над ней гигантские стены, покрытые шипами. Она совершенно точно знала, что подразумевается в Евангелии от Матфея под словами: «Узок путь, и немногие находят его».

Глава 2

Как и особняк Вэйкс-Энд, церковь святого Гутлафа была одновременно и враг, и друг.

Снаружи она в основном была врагом. У башни были прищуренные глаза, на водосточных трубах сидели оскалившиеся чудовища. Ужасней всего была каменная ворона возле крыльца. Она сидела на голове кричащего от боли человека, вонзив когти ему в глаза.

Внутри Мод больше всего боялась чертей. Они были вырезаны на купели, на колоннах и даже на потолке. Папа говорил, что в старину они были нарисованы еще и на стенах, но пуритане замазали настенную роспись. С точки зрения Мод, и каменных-то чертей было многовато.

В воскресенье после стенаний маман в церковь не пошла, и Мод чувствовала, что ее со всех сторон окружает опасность. Идя вслед за отцом от входа в храм в сторону алтаря, она особенно вежливо кивнула в знак приветствия резным фигурам на торцах скамей: единорогу, русалке, дикому человеку, семи смертным грехам. Мод надеялась, что они за ней присмотрят.

Когда она дошла до семейной скамьи, дела пошли получше. У стены стоял добродушный старый сундук на коротеньких ножках, чтобы его не подмочил паводок. Сундук был сделан из мореного дуба с болот, а резьба на нем помогала Мод не уснуть во время проповеди мистера Бродстэрза. Святой Георгий ее не интересовал, но дракона она обожала. Мод точно знала, что он вот-вот перекусит копье Георгия и улетит.

Вырезанные по низу сундука лягушки ей тоже нравились. Коул говорил, что лягушки — это болотные соловьи, а кухарка считала, что лягушка в доме — это ведьма в тайном обличье. На прошлой неделе кухарка нашла в буфетной лягушку и бросила ее в огонь. Няня говорила, лягушка вся покрылась волдырями и еще долго потом подергивалась.

Мод начало подташнивать. Жаль, что ее не пустили к маман, но после стенаний ее к ней обычно долго не пускали, несколько недель. С маман в церкви было легче. Она защищала Мод от чертей, а Мод помогала ей пройти мимо семейного склепа и статуи.

Склеп был на кладбище, недалеко от дорожки, которая вела в церковь. Сверху у него был гранитный памятник, а склизкие ступеньки вели вниз, в затянутую паутиной тьму. Няня говорила, что сквозь решетку видны гробы. Маман всегда отводила взгляд, когда шла мимо склепа.

Алебастровый рыцарь возвышался над могилой сэра Адама де Бронша в боковом нефе. Мод он скорее нравился. Но изображенный на постаменте надгробия скелет почему-то приводил в ужас маман. Мод брала ее за руку и дрожала от восторга, когда маман чуть слышно говорила: «Ты такая храбрая, малышка Мод!..»

Наконец проповедь закончилась, все встали, чтобы петь гимн. Когда заиграл орган, голова у Мод закружилась. Она вдруг поняла, почему маман боится сэра Адама и семейного склепа: она думает, что скоро умрет.

У Мод все поплыло перед глазами. Она вообразила полный крови горшок и лягушку, которая подергивается в пламени.

Няня ущипнула ее за руку.

Папа повернулся и уставился на нее.

Когда Мод повалилась вперед, дракон сорвался с сундука и полетел ей навстречу.

Няня хотела ее выпороть за то, что устроила суматоху в церкви, но тут Мод позвали в папин кабинет, чтобы она объяснила свое поведение. Мод раньше только три раза бывала в кабинете. Туда вела не одна двустворчатая дверь, а целых две, чтобы папе не мешали работать. Войдя в первую дверь, ты оказывался в противном темном тамбуре, где надо было стоять и ждать разрешения войти, со страхом гадая, что будет дальше.

Мод стояла перед вторыми дверями и думала, что же сказать папе. Она не могла признаться, что потеряла сознание из-за маман и горшка с кровью, потому что тогда он поймет, что в ночь стенаний Мод его не послушалась.

Наконец он сказал: «Войди», и она открыла внутреннюю дверь.

Он сидел за столом и писал. В тишине скрип его пера казался очень громким.

— Расскажи мне, — сказал он, не поднимая головы, — почему я тебя сюда позвал.

Мод сглотнула:

— Потому что я потеряла сознание в церкви.

— Потому что ты помешала молитвам других людей и не уделила должного внимания своим.

— Да, папа.

Она смотрела, как отец чистит перо перочисткой, которую мама вышила ему на прошлое рождество, потом поправляет записную книжку так, чтобы она лежала вровень с зеленым сафьяновым бюваром. На алом переплете записной книжки золотом были вытиснены инициалы отца. Мод ужасно хотелось знать, что он написал.

— Почему ты потеряла сознание? — спокойно спросил отец.

В голове у нее было совершенно пусто.

— Ну… я смотрела на лягушку.

Он нахмурился:

— Говори мне правду.

— Я смотрела на лягушку, папа, она вырезана на сундуке, и она напомнила мне про… — Мод сбилась. Если рассказать про сожженную лягушку, у кухарки будут неприятности и она ущипнет Мод так, чтобы под одеждой не было видно. — Напомнила мне про мертвую лягушку, которую я видела в саду, — соврала она.

— Тебе следовало в этот момент молиться.

— Да, папа.

Он слегка поправил записную книжку.

— Тебе нравится рассматривать резьбу?

Это Мод удивило. Отец редко с ней разговаривал и никогда не спрашивал, что ей нравится.

— Да, папа, — проговорила она с сомнением.

— И как ты думаешь, зачем она на этом сундуке?

— Ну… потому что лягушки Божьи создания и попадут на небеса?

— С чего ты взяла?

Мод глубоко вдохнула:

— Мисс Бродстэрз говорит, что животные не попадут на небеса, у них нет души, но я точно знаю, что она не права, я нашла доказательство.

— Да неужели? И где же ты нашла это доказательство?

— В Библии. Там, где у Исаии говорится про сотворение нового неба и про то, что волк и ягненок будут есть вместе и не причинять друг другу зла на Святой горе.

Папа больше не хмурился. По сторонам его усов образовались две морщинки. Он улыбался!

— Но Исаия это говорит в переносном смысле. Знаешь, что это значит?

Мод кивнула, хотя на самом деле толком не знала. Она поверить не могла, что у них с папой настоящая беседа, и ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

— В данном случае, — продолжил он, — резьба не просто изображает создания Божьи. Лягушки — это символ греха. Ты знаешь, что такое символ?

— Да, папа, — ответила она, пылая рвением. — Это как в Откровении Иоанна Богослова, «видел трех духов нечистых, подобных жабам», так?

Он удивленно приподнял брови:

— Сколько тебе лет, Мод?

— Восемь и три четверти. Двадцать шестого мая мне исполнится девять.

— И ты любишь читать Библию?

Мод чуть не сказала правду — что читает Библию, потому что больше у нее ничего нет, и можно ли ей брать книги из библиотеки, пожалуйста, ну пожалуйста? Но из осторожности она просто кивнула.

— Меня впечатлило, как хорошо ты знаешь Писание, но не следует выставлять это напоказ. Интеллектуальное тщеславие — это непривлекательно, особенно у женщин.

— Да, папа! — отозвалась счастливая Мод. Он сказал «меня впечатлило»! Она впечатлила папу!

Отец взял перо и открыл красную записную книжку.

— Можешь идти. Напишешь сто раз фразу «Не следует разглядывать церковь вместо того, чтобы молиться».

— Спасибо, папа.

Выходя из кабинета, Мод чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ее не выпороли, и она впечатлила папу. А еще он, кажется, написал в своей записной книжке сегодняшнюю дату. Может, он ведет дневник? Как мисс Бродстэрз, только у нее дневник с красивым позолоченным замочком.

Мод ужасно хотелось знать, написал ли папа что-нибудь про нее.

Глава 3

Мод как-то услышала слова леди Кливдон насчет маман — мол, она из семьи бельгийских торговцев и бедному доктору Стерну пришлось творить чудеса, чтобы научить ее хорошему вкусу. С тех пор Мод ненавидела леди Кливдон.

Но маман, как ни странно, с ней, похоже, соглашалась.

— Твой папа прекрасно поступил, женившись на мне, — сказала она Мод. — Я ему всем обязана. Мой долг — сделать так, чтобы он мною гордился.

Это означало всегда выглядеть красивой. Когда у маман так раздувалась талия, что невозможно было надеть корсет, она носила великолепные чайные платья свободного покроя. Когда ее здоровье поправлялось, она целый день переодевалась: утреннее платье, платье для прогулок, дневное платье, вечернее платье.

Мода того времени ей удивительно подходила. Грудь не требовалось увеличивать с помощью ухищрений портних, на лебединой шее безупречно смотрелись высокие воротники на косточках. Много лет спустя Мод осознала, что своей осиной талии маман могла добиться, только постоянно туго затягивая корсет. Наверное, ей почти всегда было больно.

Иногда маман приходила в детскую спальню поцеловать их с Ричардом перед сном. Мод слышала, как шелестят ее юбки, вдыхала молочный запах ее кожи и аромат маленьких саше с порошком из лепестков фиалок, вшитых под мышками ее платьев. Dors bien, та petite Mode[3], — шептала маман, и они с Мод обменивались «поцелуями бабочки», касаясь друг друга ресницами. Маман, похоже, и правда ее любила, хоть Мод и не была хорошенькой.

Еще, чтобы папа гордился, нужно было слушаться каждого его слова. Маман не играла на рояле, чтобы не мешать ему, и не хранила ничего на память о мертвых младенцах, потому что он этого не одобрял. Он считал, что молиться за их души и указывать их имена на семейном памятнике было должно и правильно, а вот сувениры на память — это для католиков, и лучше не думать о потерях слишком много.

Мод долго не догадывалась, что у ее матери может быть другое мнение. А потом как-то раз в апреле отец уехал в Лондон заниматься исследованиями.

Валери внизу гладила лиф вечернего платья, маман была в гардеробной, а Мод в спальне играла с ее шкатулкой для драгоценностей — иногда ей это разрешалось в качестве награды. В одном из палисандровых ящичков Мод нашла маленькую овальную шкатулку, которой раньше не видела. Шкатулка была темно-синяя, эмалевая, с инкрустацией серебряными розами, а внутри лежали семь крошечных прядок тонких волосков. Каждая прядка была перевязана желтой ленточкой с мелко-мелко вышитыми буквами. Мод узнала имена на ленточках — так звали ее мертвых братьев и сестер, за которых ей каждый вечер полагалось молиться.

— Обещай, что не расскажешь папе, — спокойно сказала стоявшая в дверях маман.

— Обещаю, — ответила Мод. — И Ричарду не скажу, и няне, никому не скажу.

— Вот и умница. А теперь положи шкатулку туда, где ты ее нашла.

Мод послушалась.

— Но как же ты их заполучила? — спросила Мод, все еще в изумлении. Маман никогда не разрешали видеть мертвых младенцев. Доктор Грейсон всегда велел их уносить до того, как закончится действие снотворного.

— Это очень просто, — сухо ответила мать. — Я подкупила сиделку.

— И разве тебе от них не грустно? От напоминаний?

Маман нетерпеливо встряхнула головой:

— Конечно же, грустно. Но о таком нельзя просто взять и забыть, да я и не хочу.

Мод преисполнилась к матери особым уважением. Оказывается, она ослушалась отца даже не один раз, а целых семь.

Несколько дней спустя Мод и маман катались на общинном лугу, но вдруг карета остановилась, и Мод с удивлением увидела, что к окошку, возле которого сидела маман, подходит Бидди Трассел. Крупную круглолицую Бидди считали в деревне знахаркой; один ноготь на руке она всегда остро затачивала, чтобы «дать водам отойти», что бы это ни значило. На глазах у Мод Бидди сделала книксен, потом протянула маман бутылочку с зеленоватой жидкостью. Маман сунула Бидди шиллинг и велела Джессопу ехать дальше.

Мод спросила, что в бутылке.

Маман поколебалась, прежде чем ответить:

— Укрепляющий препарат с травами.

— А зачем?

— От него я буду лучше себя чувствовать.

— Он вкусный?

— Не знаю, я никогда его не пробовала. Просто решила, что мне он может пригодиться.

Когда они уже почти доехали до дома, маман сказала:

— Твоему папе не понравится, что я что-то брала у Бидди, так что больше мы это обсуждать не будем. Entendu, та petite?[4]

— Entendu[5], маман.

— Умница.

Про укрепляющий препарат Мод вспомнила только после Пасхи, когда маман снова заболела. На этот раз обошлось без настоящих стенаний, просто легкое недомогание, которое продлилось всего несколько дней и закончилось горшком с кровью.

Но Мод начала подозревать, что с младенцами дело обстоит сложнее, чем она считала, только когда наконец смогла заглянуть в дневник отца.

Было начало мая, в доме шла большая стирка, и из-за сырой погоды с ней было особенно сложно. Леди Кливдон сказала, что маман следует попросить у папы денег на то, чтобы отдавать вещи в стирку на сторону, но маман этого так и не сделала. Поэтому каждые шесть недель у всей прислуги было дурное настроение, а в доме воняло хлоркой.

У папы от этого запаха разболелась голова, и он поехал в Или покупать книги. Доктор Грейсон был наверху у маман, а няня сидела с Ричардом — он заболел коклюшем.

Мод была внизу в коридоре. Отцовский кабинет стоял открытый — Сара только что посыпала ковер влажными чайными листьями и теперь подметала их. Мод крутилась возле приставного стола, накрытого индийской шалью. На этом столе стоял стеклянный купол с чучелами летучих мышей. Их поймал дедушка еще до рождения Мод, и с тех пор они так там и хранились. Мод они нравились, потому что из всех животных в дом допускались только они.

В другом конце коридора открылась дверь, обитая зеленым сукном, выглянула Дейзи и позвала Сару помочь ей с катком для белья. Когда Сара ушла, Мод заглянула в кабинет. Отцовская записная книжка лежала на столе.

Нет-нет, так же нельзя. Или можно?

Он написал всего несколько абзацев, и почерк у него был такой мелкий, что Мод мало что могла разобрать: «…заалтарная арка в позорном состоянии, мы обязаны ее заново оштукатурить… старый Кливдон так чертовски скуп…» Мод удивленно моргнула. Папа написал грубое слово.

Несколькими абзацами ниже она заметила свое имя. «Мод гораздо умнее Ричарда. Как жаль, что она не мальчик». Мод раскраснелась от удовольствия. Она часто и сама так думала.

На следующей странице разобрать слова было проще: «Грейсон донимает меня по поводу мер предотвращения зачатия. Я сказал ему, что подобные вещи омерзительны, неестественны и дурны. Вряд ли он еще раз об этом заговорит». И тут Мод услышала, как карета катит по подъездной дороге к парадному входу.

Она запаниковала. Папа вернулся!

Мод захлопнула записную книжку и бросилась к дверям кабинета.

Она уже слышала, как он поднимается по ступеням.

Мимо нее поспешил к передней двери Стирз. За мгновение до того, как он ее открыл, Мод приподняла индийскую шаль и нырнула под приставной стол.

Она услышала, как Стирз берет у отца шляпу, трость и перчатки и помогает ему снять пальто.

— Нет, спасибо, Стирз, книги я сам распакую.

Индийская шаль не доходила до полу, и Мод видны были блестящие носки ботинок отца. Она безмолвно молила летучих мышей защитить ее.

Стирз сказал папе, что доктор Грейсон наверху с миссис Стерн, и папа пошел к лестнице, а Стирз вернулся в контору. Мод уже собралась было убежать, как мимо нее прошуршала юбками Сара, чтобы привести кабинет в порядок.

Наверху послышались голоса. Доктор Грейсон собрался уходить, а папа провожал его к двери. Вся дрожа от страха, Мод слушала, как они спускаются вниз и останавливаются возле самого ее убежища.

Доктор Грейсон был так близко, что она слышала, как он тяжело дышит.

— Миссис Стерн нужна передышка, — сказал он вполголоса. — Передышка, вот в чем вся штука. Так что, может, не каждую ночь, а?

— Не понимаю, о чем это вы, — холодно ответил папа.

По смущенным извинениям доктора Грейсона Мод догадалась, что он сказал что-то очень неправильное.

Вскоре ей удалось-таки сбежать в дневную детскую. Доктор Грейсон несколько недель не появлялся в Вэйкс-Энде.

Погода по-прежнему стояла сырая. На церковном кладбище сторожу приходилось вычерпывать воду ведрами, когда он копал могилы, а в Вэйкс-Энде канал вышел из берегов и растекся, затопив газон в усадьбе.

Мод сидела в дневной детской и обдумывала то, что прочитала в дневнике отца. Зачатие — это когда Бог посылает женщине младенца, она читала об этом в книге Исаии: «Смотрите, Дева зачала и родит сына». Может, папа поэтому так сердился на доктора Грейсона за советы, как его предотвратить?

Мод вспомнила разговор няни и кухарки, который она как-то раз подслушала.

— Если он хоть краешком глаза увидит мастера[6]Ричарда или мисс Мод, сразу мне выговор, — ворчала няня. — Почему я-то виновата, если хозяину собственные детки не нравятся?

Кухарка хихикнула:

— Ну, делать-то их ему нравится, так ведь?

Няня смеялась редко, но тут она фыркнула от смеха:

— Ну ты скажешь!

Мод запуталась, ей было не по себе. Это же Бог посылал младенцев, так при чем тут папа?

Глава 4

Вскоре после девятого дня рождения Мод отец повез маман в Брюссель в гости к ее дяде, и самое удивительное было в том, что Ричарда и Мод тоже взяли.

Поначалу Мод чуть с ума не сошла от волнения. Она никогда не ездила дальше Бери Сент-Эдмундса. Но «заграница» обернулась сплошным разочарованием. Моря она совсем не видела, потому что было темно, а в Брюсселе все было точно как дома, потому что няня приехала с ними и правила были всё такие же.

Больше всего ей запомнились три вещи: двоюродный дедушка Бертран, кулон со стрекозой и фарфоровое крыло.

Папа сказал, что двоюродный дедушка Бертран вульгарный. А Мод он понравился, потому что он разрешал маман играть на рояле. Та музыка, которую играла маман, Мод слегка озадачила, потому что до сих пор она слышала только церковные гимны. Но она очень гордилась матерью.

Кулон со стрекозой она получила от маман в качестве запоздалого подарка на день рождения. Он был из синей эмали с хризолитами — первое собственное украшение Мод. Больше всего ее порадовало, что маман не забыла, как она любит стрекоз.

А фарфоровое крыло Мод нашла сама. Однажды днем, когда отец ушел в библиотеку читать про даму по имени Элис Пайетт, маман повела Ричарда и Мод в парк, где она сама играла в детстве.

Парк представлял собой просто пыльную площадку, заросшую жесткой бурой травой, но по соседству с ним оказалось церковное кладбище, окруженное чудесными деревьями. Пока ужасный Ричард закатывал истерику, а взрослые с ним возились, Мод протиснулась сквозь отверстие в решетке и отправилась исследовать местность.

Кладбище ее просто очаровало. Оно ни капли не напоминало кладбище возле церкви Святого Гутлафа. На каждой могиле был милый овальный портрет погребенного в ней человека, а могилы детей украшали венки из лилий, в которые были вставлены фигурки фарфоровых ангелочков. Мод заворожили крылья этих ангелочков. Они были рубиновые, сапфировые и изумрудные, как у бабочек на картинах, которые дома висели в гостиной.

Мод встретила девочку своего возраста и на ломаном французском выяснила, что ее мать пришла прибрать семейную могилу. Мод никогда не любила кукол, но те, которыми играла эта девочка, ее заинтересовали. Дело в том, что мать девочки, вероятно, не могла себе позволить настоящих кукол, поэтому та взяла несколько фигурок из могильных венков и молотком отбила у них крылья.

Мод нашла в траве отбитое крыло. Оно было блестящее, светло-голубое, расчерченное темными линиями так, чтобы получались перья. Крыло заставило ее вспомнить о гусях, пролетавших над болотом.

Она только-только успела сунуть его в карман пальто, как над ней нависло рыхлое красное лицо няни.

— Так вот ты куда делась!

Мод с позором отвели обратно в дом двоюродного дедушки Бертрана. Даже маман была недовольна.

— Папе мы не скажем, — сказала она сурово. — Он придет в ужас, если узнает, что ты играла на католическом кладбище.

Мод очень хотелось показать маман крыло. Поэтому вечером в постели она положила его на подушку, так чтобы маман его увидела.

Мать посмотрела на крыло, потом на Мод:

— Оно тебе очень-очень нужно?

Мод кивнула.

Маман отвела волосы со лба дочери.

— Тогда я его не видела, — прошептала она.

— Но я же его украла, — прошептала в ответ Мод. — Я его нашла в…

— Не говори этого! Если о чем-то сказать вслух, оно становится реальным. Я этого не видела. Мы не будем об этом говорить. Этого не было. Entendu?

— Entendu, — сказала Мод, борясь с сомнением.

Она воровка. Она нарушила одну из десяти заповедей. Но, если верить маман, этого не было.

Ночью, перед тем как уснуть, Мод загадала на фарфоровом крылышке желание, чтобы папа завтра весь день провел в библиотеке.

Ее желание сбылось в таких масштабах, что она и представить себе не могла. Папа решил остаться за границей для продолжения исследований и послал их домой одних.

А дальше было еще лучше. Вскоре после того, как они вернулись в Вэйкс-Энд, Ричард заболел ревматической лихорадкой. Через несколько недель опасность миновала, но за ним все еще нужен был постоянный уход. Маман и няня были все время заняты, и Мод нужно было всего лишь не попадаться им под ноги.

Это было самое вольное и счастливое время в ее жизни. Маман ни разу не болела, а Мод, если каждый день делала свои до смешного легкие уроки и не опаздывала к столу, была свободна.

Свободна!

Она помогала Коулу в саду, и он научил ее, как класть четыре семечка в каждую ямку: «Одно для грача, одно для сороки, одно сгниет, одно вырастет высоко».

Она проводила много времени на берегу канала, шедшего вдоль границы поместья, и в один памятный день заметила в тростниках выпь. Птица уставилась на нее мрачным желтым глазом, и Мод поняла, что встретила духа болот.

Ей всегда нравилось, как Вэйкс-Энд выглядит снаружи. Его неровные крыши покрывали пятна оранжевого лишайника, а слуховые окна чердаков торчали, словно брови на лохматом зеленом лице, покрытом плющом. Плющ служил Мод надежным укрытием, а теперь она подружилась с теми существами, которые жили в нем: осами, пауками, целыми семействами воробьев. Она лежала в постели, глядя, как ржаво-зеленый свет пробивается сквозь листья, и слушая, как топают по крыше сороки. В старом доме жили тысячи созданий природы, и даже папа не мог их выгнать.

Весна закончилась, началось лето, а папа все не возвращался.

Становилось жарче, и Мод начала страстно завидовать деревенским детям, которые бегали босиком. Доктор Грейсон говорил, что детям полезно потеть, поэтому она всегда была закутана в целый ворох одежды: тесный кожаный нагрудник для защиты легких, две фланелевые нижние юбки, юбку из камвольной шерсти, кофточку, жакет, чулки, ботинки на пуговицах и черную соломенную шляпу, лак на которой от солнца становился липким и начинал пахнуть.

Однажды в особенно жаркий день, когда ее не было видно из дома, Мод осмелилась снять шляпу. Ничего не случилось, и она распустила волосы и расчесала их пальцами. Ветерок приятно холодил кожу головы. Папа и доктор Грейсон были бы в ужасе.

На следующий день Мод расшнуровала нагрудник и засунула его за ящик в упряжной. С тех пор она носила его только к столу. Потом она избавилась от чулок. Ничего приятнее травы между босыми пальцами она еще не ощущала.

Еще через неделю она начала воровать фрукты. Им с Ричардом редко разрешали есть фрукты — доктор Грейсон говорил, что для детей они слишком кислые. А теперь Мод стала совершать набеги на сад и огород. Яблоки, груши, смородина… Особенно ей нравилась тугая кожица и нежная зеленая мякоть крыжовника. Если Коул что-то и замечал, то закрывал на это глаза.

Осень прошла молниеносно. Зимой Мод продолжала бродить вокруг усадьбы и следить за тем, как по небу летят гуси. Как-то раз она нашла на снегу отпечатки крыльев совы. Узор раскинутых крыльев был виден очень четко, каждое перо словно ножом вырезали. Коул сказал, что это неясыть на мышей охотилась, но Мод-то знала, что это ее сова, белая посланница болот.

И действительно, вечером пришли умопомрачительные новости: папа останется за границей как минимум до весны. От таких вестей Мод набралась смелости и сделала то, о чем мечтала уже много месяцев. Она забралась в библиотеку. Книги отца она трогать не посмела, но нашла полку с книгами, которые принадлежали его отцу. Одюбон ей понравился из-за картинок, а книга Лайелла об окаменелостях показалась трудной, но увлекательной. Она с изумлением прочитала, что много тысяч лет назад болото было лесом, а мореный дуб — это остатки древних деревьев.

А больше всего Мод полюбила «Робинзона Крузо». Она перечитывала эту книгу снова и снова. Она завидовала Робинзону, потому что у него был попугай, и мечтала жить в одиночку в глуши. Самое любимое место в книге у нее было то, где собака выбралась из обломков корабля и поплыла за Робинзоном, чтобы верно ему служить.

Даже больше, чем книги, Мод нравилась возможность побыть одной. Раньше она жила в детской с Ричардом и няней и была одинока. В библиотеке она оставалась одна и была счастлива.

Но ей не приходило в голову, что можно так жить всегда. Об этом она подумала только в следующем году, когда познакомилась с Джубалом Ридом.

Глава 5

Мод так пока и не решилась отправиться на болота, но Ричард теперь спал в дневной детской, а спальня осталась ей, и она часами глазела на это запретное царство.

Как-то ночью она услышала далекий пронзительный крик и разглядела, как через тростники кто-то пробирается. В другой раз она увидела человека, уверенно скользившего по льду замерзшего канала. Потом она его заметила в лунную ночь, на плече у него было копье, на котором извивалась связка черных угрей. Мод вздрогнула от ужаса и восторга. Это, наверное, Джубал Рид, дикарь, который живет в болоте.

Если верить кухарке, у Джубала на ногах были перепонки между пальцами.

— Хотя я-то сама не видела, — добавила она с усмешкой. — Старый Джубал моется, разве что когда в болото свалится.

— Не такой уж он старый, — сказала Дейзи. — Поговаривают, что он тут в усадьбе сапоги по молодости чистил, когда хозяин еще ребенком был.

— Бекасов он стреляет как никто, — заметил Коул.

— Но любит крепкие словечки, — хихикнул Джессоп. — Он как сказанет, так, пожалуй, на крыше сарая смола расплавится.

— Ну довольно, — оборвала их няня, которая как раз заметила Мод. — Джубал Рид гадкий и дурной человек, даже и не вздумай к нему подходить!

Разумеется, Мод сразу отчаянно захотелось с ним познакомиться.

Пришло лето. Отец по-прежнему оставался за границей.

Ричард подхватил скарлатину, так что взрослым было чем заняться. Мама еще никогда так хорошо себя не чувствовала, и Мод знала, что все дело в болоте. Она поклялась на шкуре гадюки, что еще до того, как ей стукнет десять, она перейдет мостик и лично его поблагодарит.

За день до своего десятого дня рождения Мод исполнила свое обещание.

Мод пробиралась сквозь заросли осоки с острыми как бритва листьями, и сердце у нее в груди отчаянно стучало. Она наконец оказалась на болоте, вдохнула его зеленый топкий дух. Вокруг жужжали комары. Она слышала пронзительный крик водяных курочек и хлопанье их крыльев. Мод шла босиком по краю канала. Она знала, что если упасть туда, то обязательно утонешь.

Болото было ни капли не похоже на то, чего она ожидала. Оно ею не интересовалось. Оно ее не хотело. Мод это знала, но все равно двигалась дальше.

От дома до озера на болоте было меньше двух миль, но дорога туда казалась бесконечной. И вдруг Мод вышла из зарослей на ослепительно-яркий солнечный свет и увидела раскинувшееся перед ней водное пространство, заросшее тростником и зловеще поблескивавшее в солнечных лучах. Головокружительно пахло болотной бузиной. Тростник шуршал и покачивался, в небе кричали стрижи. В деревне их называли чертенятами, и крик их действительно казался жутковатым, как из ада.

Озеро было для нее под абсолютным запретом — ведь тут водились блуждающие огни и болотники, которые только и ждали подходящего момента, чтобы затянуть тебя вглубь и утопить. И все равно Мод тянуло к его краю. Она подошла поближе и наклонилась. Рыбы сыпанули прочь от того места, где ее тень упала на воду. В зеленом мраке она разглядела скелеты полусгнившей травы.

— А ну отойди! — вдруг заорал кто-то и рванул ее назад.

Мод вывернулась из державших ее рук и упала на спину. Лохматая рыжая собака подошла понюхать пальцы ее ног. Хозяин собаки сплюнул в озеро коричневую жидкость и раздраженно посмотрел на Мод:

— Напугала ты меня до полусмерти. Что, тебе никто никогда не сказывал держаться подальше от ентого озера?

Джубал Рид был маленький, жилистый и словно весь пропитался болотом. Кожа у него была коричневая, будто его вымачивали в торфяной воде, а руки — крепче мореного дуба. Борода у него спуталась, как шерсть у овцы на заду, а волосы росли сквозь прорехи в шапке, которую он никогда не снимал. Одежда его представляла собой много слоев прокопченной мешковины, которая была перевязана кожей угря, чтобы отогнать ревматизм. Есть ли у него перепонки на ногах, Мод так и не узнала, потому что он не снимал ботинок ни днем, ни ночью.

Из осторожности не подходя слишком близко, она смотрела, как он загоняет свою плоскодонку в тростники, разворачивает грязный платок, достает из него сушеную кожистую рыбину и делится ею с собакой. При этом она забыла про страх. Наконец-то она встретила легендарного жителя болот.

— Здравствуйте, как поживаете? — сказала Мод вежливо. — Меня зовут…

— Знаю я, кто ты такая, — прорычал Джубал. Его черные глаза с покрасневшими белками яростно блестели. Похоже, одного мимолетного взгляда ему хватило, чтобы изучить Мод с головы до пят.

Она задумчиво прикусила губу.

— А как зовут вашу собаку?

— Нелли.

— Можно ее погладить?

— Да гладь на здоровье.

Нелли была дружелюбнее своего хозяина. Скоро она уже облизывала Мод ноги и позволяла ей гладить свои уши, покрытые спутанной шерстью.

— Она ваша верная спутница? — спросила Мод. — Как в «Робинзоне Крузо»?

— Енто еще кто?

Она ему рассказала, но Джубала ее рассказ не впечатлил.

— Ты, значит, ученая, как хозяин.

Он достал из-под свисающей мешковины фляжку из свиной кожи и сделал большой глоток.

— Что вы пьете? — спросила Мод.

— Микстуру, — отозвался он, тяжело дыша, и продемонстрировал при этом гнилые желтые обломки зубов. — От трясучки.

Про трясучку Мод слышала. Дома эту болезнь называли малярией. Деревенские ею часто болели и звали ее лихорадкой. Ей хотелось, чтобы Джубал продолжал с ней разговаривать, поэтому она спросила, из чего микстура сделана.

— Отвар лютика, головки мака и лягушачье вино.

Мод удивилась:

— Неужели из лягушек делают вино?

Он хохотнул:

— Да енто вода из запруды, простофиля!

— A-а, понятно. Можно мне попробовать?

Он покачал головой:

— Ни к чему тебе, еще начнешь видеть то, чего на самом деле нет.

Он убрал фляжку обратно под лоскут мешковины и достал большой складной нож и кусок табака.

— По-моему, вы очень храбрый, раз живете на болотах, — сказала Мод.

— С чего вдруг?

— Большинство деревенских боятся туда ходить, когда стемнеет, — она поджала одну ногу, удерживая равновесие на другой. — Вы когда-нибудь видели блуждающие огни?

Он с мрачной миной отрезал себе табака.

— Ну так видели? — настойчиво поинтересовалась Мод.

— Разок-другой видел, — сказал он сквозь табак во рту. — Летали себе вверх-вниз.

— А призраки?

— Что призраки?

— Вы их видели?

Он помолчал.

— Я много странного видел на болотах.

— Папа говорит, когда человек умирает, его душа сразу попадает на небеса или в ад, а между ними ничего нет, так что призраки не могут существовать, и грешно говорить, что они существуют.

— Ну он-то уж в грехах разбирается, — с неожиданной злобой отозвался Джубал. — Хозяин большой дока по части Божьих дел. Я-то в енто все не особо верю. Божьи люди много дурного натворили.

Мод была поражена. С ней еще никогда никто подобным образом не разговаривал.

— А ведьмы? В них вы тоже не верите?

— Енто все вздор! — фыркнул он. — Я когда мальчишкой был, меня одна женщина учила старинным заговорам. Большинство из них не работают. Нет смысла связываться, — он прищурился и посмотрел на солнце. — Небо затягивает. Скоро польет как из ведра, а тебе и прикрыться нечем. Лучше беги домой.

— Ой… А можно я еще приду?

Он заколебался, потом ухмыльнулся, оскалив гнилые зубы:

— Кто ж тебе помешает-то?..

Мод не задумывалась над тем, почему он так охотно отвечал на ее вопросы, но много лет спустя она вспоминала его вдумчивый и проницательный взгляд — как будто он ее оценивал. Может быть, даже в ту первую встречу он гадал, что ей стоит рассказать и когда.

Помыться как следует она уже не успела, так что ее выпороли, но дело того стоило. С тех пор она почти каждый день убегала повидаться с Джубалом.

Он показал ей, как прижигать присосавшихся к коже пиявок и как ловить в озере гигантскую щуку на копье. Он познакомил ее с истинной сутью болот. Мод правильно почувствовала, что болоту она безразлична. Болоту вообще было безразлично все человеческое. Оно ничуть не напоминало зачарованное царство, полное волшебных созданий. Это были дикие земли, и Мод именно это в них нравилось.

Джубал жил на островке, в хижине, окруженной шумящими тополями. У хижины была крыша из осоки с отверстием, через которое выходил дым, торфяные стены толщиной почти в метр и крошечное окошко из бычьего пузыря, а дверь была такая низкая, что даже Мод приходилось пригибаться.

Внутри, в полутьме, пахнущей рыбой, с потолка свисал целый лес угрей и линей. Джубал спал на козлах, покрытых закопченными шкурами, Нелли под козлами. Торфяной огонь в хижине тлел с тех пор, как Джубал еще мальчишкой сбежал на болото. С тех пор он тут и жил. В деревне он бывал два раза в год — менял кожу угря на табак и настойку опия.

— Тут на болотах я сам себе хозяин, — говорил он ворчливо, — мне так больше нравится.

Если ему вдруг что надо было купить, он продавал кровельщику полный ялик тростника или целый день ловил кротов для какого-нибудь фермера. Ну а если какая свинья из деревни забредала в болото, то обратно она, разумеется, уже не возвращалась. В остальном же Джубал кормился своим ружьем, сетями и копьем для ловли угрей — двухметровым шестом с острыми крючковидными отростками. Он знал болота как никто другой, знал каждое водившееся здесь существо. Он вообще знал больше, чем Мод могла себе представить, и кое-что из того, что знал Джубал, несло в себе смертельную угрозу.

Но он был по-своему добр к ней. Сам того не зная, он помог ей найти путь между двумя тернистыми берегами, правилами жизни деревни и церкви. И прежде всего он показал ей, что свобода возможна.

Но это было уже после того, как появилась Болтушка, и наконец-то уже Мод было что показать Джубалу.

Глава 6

Стоял теплый октябрьский день, Мод сидела под грушевым деревом, чтобы ее не видно было из дома, и читала. Вдруг она услышала, что откуда-то неподалеку раздается странный плеск, будто кто-то тонет.

Она отбросила книжку и побежала к водопойному корыту. Там ничего не было, а плеск продолжался — и этот звук явно издавало какое-то напуганное существо, попавшее в ловушку.

Мод бросилась к колодцу — там-то она и оказалась. Птица колотила крыльями, настолько облепленными грязью, что Мод еле опознала в ней сороку. Еще минута, и она бы утонула.

Мод лихорадочно завертела ручкой, опуская ведро. Она сумела подцепить сороку, потом сорвала с себя передник и накрыла ее. Сорока не отбивалась, она просто застыла. Из-под фартука торчал только большой клюв, похожий на кинжал. С драгоценной ношей в руках Мод побежала через сад к домику Коула. Сорока была пугающе легкая и не шевелилась. Мод страшно боялась, что слишком сильно ее сдавила.

— Теперь все будет хорошо, — сказала она птице, и голос ее дрожал от волнения. — Я за тобой присмотрю!

Коул стоял в дверях и курил трубку.

— Обещай, что не нажалуешься на меня, — выпалила она, тяжело дыша.

Садовник задумчиво почесал бакенбарды.

— Ну и на что вам та болтушка, мисс Мод? — он, как и все деревенские, ненавидел сорок.

— Поклянись, что не причинишь ей вреда! — потребовала она.

Он фыркнул.

— Да зачем оно мне сдалось, это ж так навлечешь неудачу на себя и на всю семью.

Мод выпросила у него ведро воды и корзину, чтоб посадить туда свое сокровище. Она нежно смыла с птицы липкую грязь и аккуратно вытерла кусочком мешковины. На протяжении всего этого испытания Болтушка — Мод уже решила, как будет звать сороку — сидела абсолютно неподвижно, вцепившись когтями в передник Мод.

Даже когда она закончила, птица все так же отчаянно за нее цеплялась. Хватка у нее была железная, а ноги при этом тонкие, как соломинки. Они казались очень хрупкими, и из одной сочилась кровь — в колодце сорока поцарапалась. Мод попыталась высвободить передник, но Болтушка его не отпускала, и Мод решила — пусть оставит себе. Она что-нибудь придумает, скажет, что уронила в канал.

Она посадила Болтушку в корзину, накрыла мешковиной и добрела со своей ношей до компостной кучи. Там она нашла дощечку, которая сгодилась бы на крышку, и пошла обратно к домику Коула, где и поставила корзину на солнышко.

— Я скоро вернусь, — сказала Мод Болтушке. Сороки же едят фрукты, верно? А червяков она ей потом найдет.

Когда Мод приподняла крышку и сунула в корзину яблоко, Болтушка прижалась ко дну корзины и попыталась клюнуть Мод в руку. Мод собралась положить крышку на место, и птица уставилась на нее снизу вверх блестящими, как ягоды черной смородины, глазами. Что-то екнуло у Мод в груди. Это была любовь. Незамысловатая, яростная и неудержимая любовь. Мод бы что угодно сделала ради Болтушки. Она бы могла убить кого-нибудь, лишь бы уберечь эту птицу.

— Я за тобой присмотрю, — прошептала Мод, дрожа от восторга и страха. Где же спрятать птицу? Мод сразу вспомнила об опасностях: кошки, крысы, слуги… Она поклялась, что не даст им обидеть Болтушку.

Она ни за что не позволит никому ее обидеть.

Три дня Мод прятала птицу на сеновале. Три дня ужаса, обожания и лихорадочных усилий не выдать свою тайну.

Болтушка всегда знала, что Мод идет. Поднимаясь по приставной лестнице, Мод слышала, как птица царапает когтями по корзине, и сердце у нее сжималось от любви.

К угощению в виде фруктов и червяков Болтушка относилась с величественным презрением и никогда не ела на глазах у Мод. Но у нее было на то право — она же дикая птица.

Все в ней было безупречно — белые перья у основания шеи, черные как ночь кончики крыльев с проблесками аметиста и сапфира, как на вечернем платье маман из переливчатого шелка. Жесткий черный хвост отливал изумрудом и бронзой, а грудка сверкала ярче свежевыпавшего снега.

Ночью Мод лежала без сна и думала. Болтушка выздоровела. Единственным следом пережитого ею испытания был серый шрам на ноге. Но на сеновале ей грозила опасность. Держать ее у себя дольше было опасно, а отпустить — невыносимо. Мод не знала, что делать.

Она отнесла птицу к Джубалу.

— Молодая, — буркнул он.

Болтушка издала хриплый звук, напоминавший скрежет несмазанной калитки.

— Откуда ты знаешь, что молодая? — раздраженно поинтересовалась Мод. При ней Болтушка ни разу не издала ни звука.

— Хвост короткий, — отозвался Джубал. — И отливает коричневым.

Нелли уже обнюхивала корзину. Мод отодвинула ее морду.

— Няня говорит, сороки прокляты Богом, потому что не надели полный траур по Иисусу. Но это точно неправда, а то гусей бы тоже прокляли.

Джубал сплюнул:

— Некоторые еще говорят, если встретишь сороку, нужно ей поклониться и поздороваться. Если я во что верю, так только в то, что они востроглазые. Если какая сорока тебе голос с дерева подаст, так скоро чужака увидишь, — он раскрыл складной нож. — Ну чего тебе, подрезать ей крылья, чтоб не улетела?

— Нет! — выпалила Мод.

Он пожал плечами:

— А могла б ее приручить. Выучить говорить.

Ручная сорока. Как попугай у Робинзона Крузо… Нет, об этом и речи быть не может, потому что тогда Болтушка больше не будет дикой.

— Нет, — повторила она. — Я ее выпущу.

Джубал опять пожал плечами, но Мод видела, что он ухмыляется.

Сразу она Болтушку не выпустила. Уйдя от Джубала, она пошла обратно вдоль канала, прижимая к себе корзину.

Ветер теперь дул с севера. Похолодало, в воздухе пахло зимой. Листья кизильника уже начали краснеть. Мод едва это все замечала.

Если верить Джубалу, Болтушка была как раз того возраста, в котором молодые сороки учатся жить отдельно. Но Мод все равно твердо решила вернуть ее родителям. Кажется, Мод их видела в тот день, когда спасла Болтушку, — они прыгали туда-сюда по краю колодца, а потом улетели на одно из тисовых деревьев на кладбище, то, что у покойничьих ворот[7]. Мод решила выпустить Болтушку напротив церкви, тогда ей достаточно будет перелететь канал, и она окажется дома.

Болтушка сидела неподвижно, будто знала, что сейчас будет. Мод поравнялась с церковью и остановилась под ивой, которая склонилась над каналом. Под деревом Болтушка не будет у всех на виду, а еще Мод надеялась — нет, мечтала, — что она присядет на ветку и поблагодарит ее.

Уже темнело. Времени у Мод было в обрез, как раз выпустить сороку, потом бегом домой мыться. Она уже отлично научилась рассчитывать время.

Она поставила корзину на землю, и в глазах у нее защипало.

— Пора, Болтушка, — выговорила она сдавленным голосом. — П-прощай. Я всегда-всегда буду тебя любить. И держись подальше от кошек.

Когда она подняла крышку, сорока прижалась ко дну корзины. Она была такая красивая, что у Мод заныло сердце. Мод мечтала, чтобы Болтушка бросила на нее последний взгляд, хотя при этом плакала так, что едва видела птицу. Но Болтушка не колебалась ни секунды. Она не скакнула на край корзины, чтобы оглядеться, не уселась на ветку ивы, чтобы прощебетать «спасибо». Она стрелой промчалась над каналом и скрылась в ветвях тиса. Болтушка знала, куда летит, и не оглядывалась назад.

С ветвей донеслись сорочьи крики. «Где ты была?» Мод сглотнула и попыталась улыбнуться, но рот у нее кривился от горя.

Она сидела и ревела, надеясь вопреки всему, что сорока вернется. Болота вокруг нее становились все тише, а небо окрасилось глубоким сияющим синим цветом.

Мод знала, что Болтушка ее не любит, и так оно и должно быть — это же дикая птица. Но еще она знала, что три дня была важна для Болтушки, потому что кормила и берегла ее. А теперь это закончилось, и Мод снова одна. Только теперь стало еще хуже, потому что Болтушка была так близко, а теперь улетела.

Мод просто не в силах была сразу идти домой. Пусть даже няня отлупит ее за опоздание, что ей до того, если Болтушка улетела?

Уже почти совсем стемнело, ветер утих. На болоте не шевелилось ни травинки. Мод слышала, как в тростниках подала голос славка, а где-то вдали на общинном лугу лаяла собака. На церковном кладбище с Болтушкиного тиса не доносилось ни звука.

Над головой у Мод, негромко шелестя крыльями, промчалась стая скворцов и полетела дальше очень низко, над самыми верхушками тростника. Шмыгая носом и вытирая щеки, она смотрела, как они удаляются в сторону озера. Голова у Мод гудела, она чувствовала себя совершенно измотанной и опустошенной.

Стая скворцов, напоминавшая сжимающееся и разжимающееся облако, развернулась и помчалась обратно к ней. Птицы снова летели над самыми верхушками тростника, и на этот раз, когда они стали уходить вверх, из болот вылетело еще несколько скворцов и присоединилось к ним.

Каждый раз, когда Мод решала, что они наконец улетели, они возвращались. Стая становилась все больше, с каждым проходом собирая все новых птиц, и все время меняла форму, то собираясь в плотную тучу, то растягиваясь в длинную извивающуюся ленту.

Вдруг они помчались вниз, над самой ее головой, так что Мод видела небо через переплетение их крыльев. Она разглядывала в туче птиц отдельные черные тельца, похожие на крест, слушала их тревожные призывы. Скворцы летели так близко, что до них можно было дотронуться, и Мод чуть полегчало — ей показалось, будто и она тоже летит.

Она смотрела на них, пока на небе не появились первые звезды, а птицы наконец не расселись на ветвях. На душе у Мод стало спокойнее. Скворцы казались явлением с небес и в то же время были наградой для нее, подарком от болота за то, что позаботилась об одном из его жителей.

Постепенно в душе у нее зародилась смутная идея: может быть, однажды и она сможет стать свободной. Как Джубал, как Болтушка и скворцы.

Джубал был прав насчет того, что сороки предсказывают появление незнакомца.

На следующий день после того, как Мод выпустила Болтушку, она разглядела ее на вершине тисового дерева. Ветка была слишком тонкая, она прогибалась, и Болтушка покачивалась и опускала хвост, чтобы сохранить равновесие. А еще она трещала, предупреждая Мод.

Через два дня после этого вернулся отец.

Глава 7

Отец вернулся в середине октября, а к декабрю маман снова была беременна.

Та зима была очень холодная, с бесснежным морозом и северным ветром. Мод почти не выпускали на улицу. Она страшно скучала по Болтушке, но, хотя она выставляла еду на подоконник, сорока не прилетала. Иногда она успевала заметить, как Джубал скользит по замерзшему каналу, а ночью слышала вдали таинственное потрескивание. Такие звуки издавал лед на озере, и ей казалось, будто озеро находится в другом мире.

Библиотека снова оказалась под запретом.

— Нет, мои книжки брать нельзя, — презрительно заявил Ричард. После первого семестра в школе-интернате он преисполнился сознанием собственной важности. — Ты все равно их не поймешь, ты же девочка.

Феликс родился в июле, через пять недель после того, как Мод исполнилось одиннадцать. Прошло несколько дней, он не умер, и Мод забеспокоилась. Рано или поздно он все равно умрет, и чем дольше он протянет, тем хуже потом будет маман. Но Феликс все жил и жил и выглядел совершенно здоровым и благополучным.

Еще через несколько недель Мод осознала, что он выживет. Она старалась радоваться за маман, но радоваться не получалось. На самом деле Мод была сердита. Теперь у нее два младших брата, которые всегда будут ее презирать.

Лето было влажное. На свободе она перестала было беспокоиться о маман, но теперь это беспокойство вернулось. В сентябре мать снова пошла навещать бедных, а Мод отправилась ее сопровождать.

До Вэйкенхерста было три мили пути через общинный луг. Кроме дома священника, в деревне были каменотесная и колесная мастерские, кузня и лавочка в задней комнате «Ловушки на угрей». Почта была четырьмя милями дальше, в поселке Кэррбридж, куда деревенские дети плелись в школу, когда не собирали камни на полях. Если верить слугам, лорд Кливдон о своих арендаторах совсем не заботился, и ходить по нужде им приходилось в вырытый во дворе клозет, а воду брать из пруда. Сидя на табуретке в крошечной общей комнате деревенского дома, Мод старалась не замечать вонь от свинарника и стоявшего под кроватью горшка.

Маман сидела у постели умиравшего старого возчика. Она молилась, а все остальные просто ждали, когда он наконец умрет. Мистер Бродстэрз оттарабанил свои молитвы и ушел, сыновья возчика отправились в поле на жатву. Дочь стояла в дверях с кислым видом, скрестив руки на груди. На следующей неделе праздник урожая, ей уже пора было варить пиво.

— Недолго осталось, — сказала Бидди Трассел.

— Да уж заждались, — буркнула дочь.

Умирающий дышал с жутким хрипом, жадно втягивая воздух.

Маман взяла его за руку. Мод чуть не вырвало.

— Пора бы подушку вытянуть[8], — сказала Бидди. Поднявшись на ноги, она достала из-под головы старика покрытую пятнами подушку. Мод подумала, что это, наверное, ужасно, когда ее вот так выдергивают у тебя из-под головы и ты понимаешь, что тебя считают практически мертвым.

Но это сработало. Ужасный хрип прекратился.

Пчела ударилась о стену. Маман перекрестилась и прижала к груди руку мертвеца.

Бидди принялась закатывать рукава:

— Можно уже послать в церковь кого-нибудь, Сэл, пусть отзвонят. Я возьмусь за дело.

Дочь деловито повернула зеркало к стене, а Бидди положила блюдечко с солью на грудь старику, чтоб он не восстал.

Мод почувствовала разочарование. Лицо у трупа было восковое, и на нем не чувствовалось ни капельки небесного покоя, который описывала мисс Бродстэрз.

Маман все еще сжимала руку мертвеца. Мод подергала ее за рукав:

— Маман, не надо!

Больше Мод не ходила с визитами к бедным.

Вскоре появилась Айви, и Мод узнала правду про руку мертвеца и про младенцев.

Деревенские девочки обычно шли в услужение в одиннадцать лет, но Айви уже исполнилось тринадцать, когда она пришла в Вэйкс-Энд работать помощницей на кухне. У ее матери было десять детей, и пока троих не унесла скарлатина и не стало полегче, мать не могла ее отпустить.

Мод с самого начала относилась к ней осторожно, потому что Айви была красивая. Она смахивала на цыганку, хотя если ей такое сказать, она бы, конечно, глаза за это выцарапала. Айви была смуглая и тоненькая, и была в ней какая-то искорка, что-то такое, что уже тогда притягивало мужчин. «Скороспелка», — говорил Джессоп, посмеиваясь. Прежде всего в глаза бросались ее губы, очень полные, несмотря на маленький ротик. Пухлая верхняя губа, алая, словно мякоть земляники, чуть-чуть выступала вперед. Несколько лет спустя Мод узнала, что ее отцу этот ротик напомнил о том, как конюхи укрощали лошадей, закручивая их губы веревкой.

Дейзи сказала, что Айви из самого бедного во всем Вэйкенхерсте дома.

— Вшивая была, ужас, — с неодобрением сказала горничная. — Пришлось окунуть ее целиком в керосин, прежде чем в дом впускать.

Потом Мод узнала, что, пока Айви не пришла в Вэйкс-Энд, она ни разу не видела воды из-под крана и не пила чая с молоком. Еще говорили, что во время частых беременностей матери ожидалось, что она будет «брать на себя» отца. Если б Мод сразу об этом узнала, возможно, дела между ними пошли бы по-другому.

Айви была хитрой и умела вынюхивать уязвимые места. Мод она раскусила сразу, как только встретила. Дело было на заднем дворе, и Айви мыла порог. Каким-то образом она узнала, что Мод любит скворцов.

— Мой папаша скворцов ненавидит, — заявила она дерзко.

— Да неужели? — отозвалась Мод с ледяным презрением.

— Он кровельщик, а скворцы ломают тростник так, что от него потом никакого толку. Папаша их ловит десятками на пирог, — она еще раз глянула на Мод. — А мамаша им головы откручивает. Говорит, они тогда не такие горькие.

— Ты все выдумала, — сказала Мод дрожащим голосом.

Айви ухмыльнулась. Но потом Коул сказал Мод, что это правда.

Айви все равно было, что она всего лишь служанка для черной работы, а Мод дочь хозяина. И Мод принимала ее превосходство беспрекословно, потому что Айви была старше ее на два года и красивая. Айви ей не нравилась, но ей хотелось нравиться Айви.

В ноябре Феликс заболел крупом. Когда доктор Грейсон наконец объявил, что он вне опасности, Ричард пришел в ярость: до рождения Феликса он был ненаглядным единственным сыночком. У Мод полегчало на душе. Она привыкла к тому, что Феликс выжил, а если б он умер сейчас, это стало бы ужасным потрясением для маман.

— Пока не потеряла хоть одного маленького, ты не мать, — сказала Айви, наткнувшись на Мод в кладовке, где она воровала для Болтушки корки от бекона.

— Тогда маман уж точно настоящая мать, — сказала Мод надменно, — она потеряла семерых.

Айви ухватила корку от бекона и сунула в рот.

— Хозяин, значит, не ленится.

Мод была озадачена.

— Ну… наверное, — сказала она неуверенно.

Айви бросилась в атаку:

— Да ты не знаешь, о чем я говорю!

— Знаю.

— Ну скажи тогда, о чем.

— С какой стати?

— Не знаешь! — торжествующе заявила Айви.

В следующее воскресенье Айви показала Мод, о чем она тогда говорила.

Няня в кухне разговаривала с кухаркой, а Айви схватила Мод за руку и вытащила на улицу. Она показала ей через дыру в заборе на двух собак, которые играли в грязи. Во всяком случае, так Мод показалось.

— Вот откуда берутся дети, — сказала Айви с усмешкой. — Мужчина засовывает в тебя свою штуку и выдавливает из нее слизь. Они все так делают, даже благородные.

У собаки сверху глаза были подернуты пеленой, красный язык вываливался из пасти. Она судорожно, толчками двигала задней частью туловища. Собака снизу оскаливала зубы, но вырваться не пыталась. Наконец большая собака слезла с той, что поменьше. Мод разглядела заостренную красную сосиску у нее между ногами и мутную капельку на ее конце. Она покраснела от смущения.

Неужели люди и правда такими вещами занимаются? Папа это делал с маман?

Мод еще долго потом в присутствии мужчин внезапно вдруг вспоминала, что у них между ногами сосиска. Она мучительно краснела от стыда и пыталась сама себя уговорить, что никому не догадаться, о чем она думает, но при этом все равно была уверена, что со стороны это заметно.

Наверное, она какая-то неправильная, иначе ей не лезли бы в голову такие вещи. Причем хуже всего, что они приходили ей на ум просто так, без повода. Неважно, кто из мужчин ей встречался — доктор Грейсон, мистер Бродстэрз, Коул, Стирз, Джубал, даже папа. Она все равно представляла влажную красную сосиску, скрытую тканью.

К Рождеству она стала думать об этом меньше, а когда со звоном колоколов церкви святого Гутлафа наступил новый, 1909 год, и вовсе перестала. Но свой след эта история оставила. Мод стала смотреть на родителей новыми глазами.

Когда она знала, что за ней никто не следит, то разглядывала отца и все равно ничего не понимала. Он был такой красивый и элегантный, но делал с маман подобные вещи.

Да еще и часто. Мод вспомнила, что сказал ему доктор Грейсон, когда она пряталась под приставным столом. «Может, не каждую ночь, а?»

— Мне бы так хотелось, чтобы ты меньше болела, — сказала Мод матери.

— И мне тоже, моя дорогая, — отозвалась маман, гладя Мод по голове.

В этот слякотный январский день отец уехал в Лондон, а Ричард был в школе, так что чай они пили в гостиной.

Мод сидела на ковре возле стула маман и теребила пальцем крупинку сажи.

— А ты не можешь попросить папу, чтобы он этого не делал? — пробормотала она себе под нос.

Маман замерла:

— Чего не делал?

Мод смущенно заерзала:

— Ну, чтобы у тебя младенцев не было.

— Что? — маман выпрямилась. — Мод, посмотри-ка на меня. С кем ты об этом разговаривала?

— Ни с кем. Просто… ты вечно так сильно болеешь, и меня это очень злит!

Маман внимательно посмотрела на нее, потом отвернулась:

— В Библии говорится: «В болезни будешь рождать детей». Не нам это оспаривать.

Тем вечером Мод услышала, как Дейзи и Валери обсуждают старое деревенское средство лечения, которое они называли «мертвой рукой». Валери сказала, что ее от него мутит. Дейзи согласилась, но сказала, что все равно это взаправду хороший способ сделать так, чтоб по женской части у тебя там ничего не работало.

Мод вдруг вспомнила, как маман сжимала руку мертвого возчика. Она ее не к груди прижимала, а к животу. Она пыталась сделать так, чтобы по женской части у нее ничего не работало и не надо было больше рожать младенцев.

Через две недели Мод узнала, что «мертвая рука» не сработала. Маман опять забеременела.

— Хозяин не ленится, — ухмыльнулась Айви.

— Понятия не имею, о чем ты, — холодно ответила Мод.

Она побежала вверх по лестнице к себе в комнату, а смех Айви звенел у нее в ушах. В комнате Мод бросилась ничком на постель. Теперь маман придется выносить много месяцев болезни и мучиться во время стенаний, и все ради чего? Ради ночного горшка, полного крови, или орущего комка плоти, который, скорее всего, все равно умрет.

Папа мог избавить ее от всего этого, но не стал. «Может, не каждую ночь, а?»

Теперь Мод перестала слушаться старших. С няней она вела себя угрюмо и упрямилась, в воскресной школе у мисс Бродстэрз стала одним из тех кошмарных учеников, которых не заставишь учить катехизис. Мод даже с маман была невежлива, потому что винила и ее тоже. Почему она не останавливала папу?

Однажды в воскресной школе Мод дерзко ответила на замечание мисс Бродстэрз. Дочь священника разрыдалась и пожаловалась отцу Мод, а тот вызвал Мод к себе в кабинет. Как и в прошлый раз, он заставил ее ждать в проеме между дверьми; как и в тот раз, он что-то писал. Но на этот раз Мод не боялась.

— Мисс Бродстэрз говорит, что ты была с ней невежлива. Ты это отрицаешь?

— Нет, — ответила она.

Отец встал из-за стола:

— Тогда ты знаешь, что делать.

Твердо решив сохранять полную бесстрастность, она повернулась к нему спиной и спустила подвязки и чулки. Приподняв юбку до колен, Мод закусила нижнюю губу. Отец десять раз сильно хлестнул ее ремнем. Мод не издала ни звука.

Когда она привела одежду в порядок, он уже снова сидел за столом и писал. Но не в той записной книжке, ее Мод уже много лет не видела.

— Можешь идти, — сказал он, не поднимая головы.

В ушах у Мод шумело. Она представила себе измученное лицо маман и ее раздутый живот. Она снова увидела собак, которые возбужденно дергались и вздрагивали в грязи. Она вспомнила, что отец написал в записной книжке о предотвращении зачатия: «Подобные вещи омерзительны, неестественны и дурны».

Ей хотелось запустить чернильницей ему в лицо.

Ночью у нее зачесалось между большим и указательным пальцем. Чем больше она чесала это место, тем больше оно зудело. К утру оно распухло, и из него сочилась жидкость. Так началась экзема, которая потом мучила ее всю жизнь. Еще через два дня она шла вниз по лестнице и вдруг увидела, что дверь в спальню родителей открыта. Внутри на столбике кровати висел камешек с дыркой посередине, который отец хранил с детства. В деревне такие называли «ведьмин камень». Мод его забрала.

Глава 8

Мод все еще стояла у кровати, держа в руке «ведьмин камень», как вдруг услышала, что отец поднимается по лестнице. Она замерла от ужаса. Он никогда днем не поднимался наверх, всегда работал в это время в кабинете.

Он уже дошел до лестничной площадки. Мод спряталась за софу.

Она услышала, как он замер в дверях, как вдохнул с шумом.

— Как это? — пробормотал он себе под нос, потом подошел к кровати, и половицы заскрипели у него под ногами.

А потом случилось нечто, поразившее Мод. Отец встал коленями на кровать, будто горничная, и принялся шарить за изголовьем, потом стал отбрасывать подушки в сторону. Обычно он не терпел неподобающего поведения окружающих, а тут срывал одеяла и бросал их на пол, а потом приподнял матрас и заглянул под него.

Мод пришла в ужас. Она надеялась просто его расстроить, а в результате все перевернулось с ног на голову.

Сидя за софой, Мод слышала, как он торопливо идет к звонку.

— Дейзи! — закричал он. Мод впервые слышала, чтобы он повысил голос.

Затаив дыхание, она слушала, как отец допрашивает бедную Дейзи, а потом велит ей обыскивать дом, пока камень не найдется. Мод решила было, что он ушел вслед за Дейзи, но когда она выглянула, он все еще был в комнате.

То, что она увидела, ее потрясло. У отца была сухая чистая кожа, и даже в самые жаркие дни он никогда не потел. А сейчас лицо его блестело от пота, волосы растрепались, а когда он поднес руку к губам, пальцы его дрожали.

Мод вдруг осознала, что, если его настолько расстроила пропажа «ведьмина камня», значит, он верит в его силу. Это отец-то, который ненавидел предрассудки и даже запрещал маман пробивать за завтраком отверстие в скорлупе яйца. Отец врал. Он говорил, что хранит камень на память о детстве, но оказалось, что он не лучше простого деревенского жителя и правда верит, будто «ведьмин камень» его бережет.

Наверное, слуги слишком перепугались, чтобы подходить к нему, потому что наверх никто не пошел, и Мод слышно было, как отец сам обыскивает гардеробную. Как же ей быть — сбежать или сидеть где сидит? Отец решил эту проблему за нее, со всех ног кинувшись вниз.

Когда Мод удостоверилась, что он ушел, она выбралась из своего укрытия. Надо было повесить камень обратно на столбик кровати и уйти.

Мод точно знала, что только это может ее спасти, но все равно не стала этого делать. Ощущая нереальность происходящего, она сунула камень в карман и вышла из комнаты.

Мод не знала, почему так поступила, просто в глубине души наслаждалась ситуацией. Ей так хотелось наказать отца за то, что маман из-за него болеет, и наконец она нашла способ это сделать.

Теперь Мод хотела увидеть, что будет дальше.

Дальше было вот что: отец допросил всех слуг по очереди у себя в кабинете. Начал он со Стирза и продолжил вниз по иерархической лестнице, добравшись до Айви, и поскольку она работала здесь меньше всех, ее-то он во всем и обвинил.

Этого Мод не ожидала, но сразу поняла, что надо делать. Нельзя, чтобы виноватой оказалась Айви. Ей придется сознаться.

Мод пыталась представить, как отец ее накажет, но воображение ей отказывало. При этом идея пожертвовать собой ради Айви казалась ей очень притягательной. Она воображала, как Айви поразится ее мужеству и будет чувствовать себя навеки ей обязанной.

К тому времени события настолько вышли за рамки их обычной жизни, что Мод едва понимала, что делает. Словно во сне, она спустилась вниз, открыла по очереди две двери в кабинет и вошла.

— Я его взяла, — сказала она, положив «ведьмин камень» на отцовский стол. Потом ее мужество закончилось, и она почти потеряла сознание.

Взгляд светло-голубых глаз отца был пустым и холодным.

— Почему? — спросил он.

— Не знаю.

— Посмотри на меня.

Она не встречалась с ним взглядом с тех самых пор, как потеряла сознание в церкви. Тогда он воспринимал ее как ребенка. Теперь, похоже, он видел в ней взрослого человека. Возможно, противника. Мод смутно ощущала, что выпустила на волю силы, природу которых не понимала. Отец ее даже не выпорол. Он вообще ни слова ей не сказал, просто вызвал няню и приказал запереть Мод в ночной детской, пусть подумает о последствиях того, что она натворила.

Вскоре она узнала, о каких последствиях речь. На следующее утро у маман начались роды.

Дейзи потом рассказала, что роды у маман продолжались весь день и всю следующую ночь. Но у Мод остались только обрывки воспоминаний: как она была заперта в ночной детской и слушала, как кричит маман и бегают люди.

Она помнила, как колотила в дверь и кричала, чтобы ее выпустили. Выбить эту дверь у нее не получилось, но в конце концов она смогла открыть дверь в дневную детскую.

В дневной детской никого не было. Потом ей рассказали, что няня отвела Феликса в дом священника, но в тот момент Мод знала только то, что она на верхнем этаже одна.

Она помчалась вниз, но дверь на первый этаж была заперта. Она стучала в эту дверь изо всех сил, но никто не вышел. Мод побежала обратно наверх.

В комнатах прислуги никого не было. Комната няни была прямо над спальней родителей, так что Мод подняла раму и высунулась из окна. Снаружи было темно, и она разглядела внизу желтое сияние света лампы. Ставни были подняты, а окно открыто вопреки приказам отца. Мод это потрясло.

Она знала, что маман должна быть в будуаре, но не слышала снизу криков. Из открытого окна внизу ей видны были струйки дыма и красные искорки сигар. Там, внизу, были мужчины, они курили у окон спальни. Мод увидела белую манжету и старческую руку, покрытую пятнышками, которая стряхивала пепел о подоконник. Она узнала голоса доктора Грейсона, мистера Бродстэрза и отца.

Позже она осознала, что наверняка стояла там и слушала их разговор, но в памяти все было перемешано. Она помнила, как несколько часов спустя проснулась — спала она, свернувшись клубочком на коврике у своей кровати. Тем ранним июньским утром было очень жарко и ветрено. Ветер выл в печной трубе. Сквозь заросли плюща в комнату лился трепещущий зеленый свет.

Мод прошла босиком мимо комнат прислуги, спустилась вниз по лестнице. На этот раз дверь на площадке первого этажа была открыта. Никто не поднял ставни на окнах по обе стороны коридора, и его заливало странное оранжевое свечение.

Двери спальни родителей тоже были распахнуты. В спальне никого не было, большая кровать аккуратно застелена. Окна закрыты. В воздухе стоял густой приторно-сладковатый запах. Мод прошла в будуар.

Бидди Трассел склонилась над маман, лежавшей на оттоманке посреди огромного алого пятна, которое растеклось по обе ее стороны, словно ужасные крылья. Мод сразу поняла, что маман мертва.

Она вдруг вспомнила голоса, которые слышала прошлым вечером.

— …трудный выбор, друг мой, — тихо произнес мистер Бродстэрз.

— И боюсь, что вам придется сделать его прямо сейчас, — сказал доктор Грейсон. — Есть шанс, что удастся спасти жизнь миссис Стерн, но ребенок тогда определенно умрет.

— А если вы спасете ребенка? — спросил отец.

— Тогда, боюсь, для миссис Стерн надежды нет. А ребенок вполне может умереть вскоре после крещения…

— Но до крещения доживет? — перебил его отец.

— Да, думаю, доживет.

На этот раз пепел о подоконник стряхнул отец. Мод увидела его перстень с печатью.

— Это будет сын? — спросил он резко.

— Этого, друг мой, — ответил доктор Грейсон, — мы не узнаем, пока ребенок не родится, — он откашлялся. — Простите, но мне нужен ваш ответ. Что вы выбираете?

Очередное облачко дыма поплыло по воздуху.

— Спасайте ребенка, — сказал отец.

Глава 9

Мод помнила, как лежала возле озера и смотрела на жучка, который полз вверх по стеблю тростника. Ей было холодно, ночная рубашка промокла от росы. Она этого заслуживала. Она украла «ведьмин камень» отца, и маман умерла.

Потом она увидела стрекозу как на кулоне, который маман купила ей в Брюсселе. А потом почувствовала, как Нелли лижет ей пальцы ног, а Джубал поднимает ее на руки и несет обратно в Вэйкс-Энд.

Маман умерла девятого июня. Новорожденную девочку крестили Розой, она умерла на следующую ночь. Назавтра мисс Бродстэрз вселилась в Вэйкс-Энд, чтобы вести хозяйство и заказать траурные наряды. Она носила у воротника брошь с крошечной прядью волос своей покойной сестры. Мод понравилась эта идея. Пока гроб не закрыли, она прокралась к нему и отрезала прядь волос матери.

То, что лежало в гробу, не было похоже на маман. Оно было холодное, твердое и пахло по-другому. Это была не маман. Это не могла быть маман. Мод поцеловала тело в гробу в щеку, но поцелуй показался ей самой до странности неискренним.

На похороны явился весь Вэйкенхерст, а ремесленники и торговцы приехали даже из Или и Бери. Двоюродный дедушка Бертран был в Америке, его не смогли известить вовремя, а лорд и леди Кливдон были в Италии — в знак уважения они отправили свою карету принять участие в похоронной процессии.

Мод на похороны не пустили — девочек туда не брали, — но она смотрела на церемонию из круглого окна в конце коридора на первом этаже. Когда гроб внесли в семейный склеп, она подумала, что нехорошо отпускать маман туда одну. Но она это только думала, а не чувствовала. Чувствовать она не могла.

Отец больше никогда не упоминал маман. Каждое воскресенье он клал цветы для нее к семейному памятнику, а несколько раз Мод видела, как он что-то пишет в дневнике. Она не знала, зачем он пишет, — может, горюет, а может, жалеет, что выбрал младенца Розу вместо маман.

Почему он так поступил? Как крещение младенца, который прожил меньше суток, может быть важнее маман?

— Я знаю, что это трудно, дорогая, — сказала мисс Бродстэрз полушепотом, — но мы все рождаемся во грехе, даже бедная малышка Роза. Так что ее обязательно надо было крестить, иначе она бы не отправилась на небеса. Ты же понимаешь, правда?

Мод непонимающе кивнула. Она начала чувствовать смутную жалость к отцу, перед которым встал такой ужасный выбор.

Вот и все, что она в силах была ощутить: мутную серую жалость и печаль. Все стало серым, будто она жила в тумане.

Прошло несколько месяцев, а туман все не развеивался. Няня занималась Феликсом, и хотя мисс Бродстэрз вернулась в дом священника, она часто приходила и задавала Мод уроки.

Мод часами сидела одна в библиотеке за письменным столом — теперь это был ее стол. До смерти маман это показалось бы ей раем, но теперь она назначила сама себе наказание — не открывать ни одной книги.

Она усердно делала задания, завтракала, обедала и ужинала с Феликсом в дневной детской и чинно прогуливалась по подъездной дорожке и вдоль вязовой аллеи. Но на перелетных гусей она не смотрела и ночью из окна не выглядывала. И никогда-никогда не ходила по пешеходным мосткам на болото.

Наступил и прошел ее тринадцатый день рождения, потом годовщина смерти маман, потом праздник сбора урожая и Рождество. Отец не хотел нанимать экономку, и Мод со слугами справлялись сами. Со счетами никаких проблем не было — маман и так всегда требовалась помощь Мод, чтобы свести приход с расходом. Чтобы заказывать кухарке блюда для отца, Мод использовала меню, которые нашла в письменном столе матери. Они были написаны на бумаге цвета слоновой кости изящным почерком маман, явно иностранным на вид, и пахли фиалками. Мод переписала их в тетрадку, чтобы носить к кухарке, а оригиналы спрятала в своем ящике для носовых платков.

Интересно, думала Мод, почему слуги так легко плачут, а у нее совсем это не получается.

В канун Крещения Мод проснулась от того, что у нее болел живот. Между ногами было что-то липкое. Мод зажгла свечу, отбросила одеяло и увидела красное пятно на простыне. Она закричала.

Няня вбежала в комнату и била ее по щекам, пока она не перестала кричать. Няня сказала, что кровь — это «гости». Они будут приходить каждый месяц, и в это время Мод нельзя заходить на кухню, а то мясо стухнет и вино прокиснет. А еще ни в коем случае нельзя мыться, пока у тебя «гости», а то точно умрешь.

Мисс Бродстэрз называла это по-другому — «проклятие старой девы» или «друг замужней женщины». Она дала Мод подушечку с опилками и холщовую сбрую, чтобы удерживать эту подушечку между ногами.

— Но откуда это берется? — спросила Мод.

Лошадиное лицо мисс Бродстэрз залилось краской.

— Такие вещи не принято обсуждать, дорогая. Я так понимаю, дело в том, что девочки растут быстрее мальчиков, так что им надо избавляться от… э-э-э… излишков.

Мод ненавидела то, что с ней происходило. Она ненавидела свою выросшую грудь и волосы между ногами. Она не знала, нормально ли, когда вот так растут волосы, но стеснялась спросить.

К счастью, отец ничего не замечал; но мисс Бродстэрз робко напомнила ему, что Мод скоро четырнадцать, он написал кому-то и нанял гувернантку, мисс Ларк, которая должна была приехать после Пасхи.

Четырнадцать? Как это случилось? В сером тумане один день был похож на другой.

Во всяком случае, до возвращения Болтушки.

Одним ветреным мартовским утром в начале Великого поста Мод работала за письменным столом. Сегодняшнее задание было труднее обычного — реферат книги по средневековой истории. Речь шла о пятнадцатом веке, том самом столетии, которым занимался отец, поэтому Мод хотела все сделать правильно.

Огонь в камине зашипел, дождь снаружи прекратился. Мод подняла голову — и увидела, как Болтушка покачивается на колодезном ведре, двигая хвостом, чтобы сохранить равновесие.

Мод о ней не забыла, но Болтушка для нее осталась в том мире, что был раньше. Глядя на то, как сорока перелетает на стену и уверенными движениями чистит клюв о мох, она гадала, помнит ли Болтушка тот день четыре года назад, когда она чуть не утонула.

Или это вообще не она?

Птица будто почувствовала, о чем думает Мод. Она изящно спланировала на газон и приземлилась как раз напротив того окна, за которым сидела Мод. В этот момент тучи разошлись, и солнечный свет превратил сороку в птицу с витража, пламенеющую сапфирами, изумрудами и аметистами. Мод увидела серый шрам у нее на ноге. Черные глаза сороки в упор взглянули на нее. «Это я, не сомневайся».

Помнит ли птица, что Мод ее спасла? Или она помнит только ужас от падения в колодец, а может, даже винит в этом Мод?

Болтушка улетела в сторону сада, издав знакомый скрипучий крик, а Мод смотрела, как она летит, и что-то внутри нее изменилось. Серый туман рассеялся. Она снова способна была чувствовать.

И она хотела вернуть Болтушку.

Справа от французских окон были заросли лавровишни, закрывавшие вид на конюшни. В развилке ближайшего куста Мод спрятала корочку сыра.

Через десять минут корочки уже не было. Она не видела, как Болтушка ее забрала, но она знала, что это Болтушка, она заметила, как мелькнули ее крылья, когда она мчалась прочь, чтобы скрыться в ветвях яблони.

Возможно, на то, чтобы обрести ее доверие, уйдут недели, но Мод эта задача только радовала. Она не стремилась приручить Болтушку. Она просто хотела, чтобы дикий свободный дух птицы стал к ней немного ближе.

Мод продолжала оставлять еду для Болтушки, каждый раз в той же самой развилке той же самой лавровишни и всегда в одно и то же время: после завтрака, а потом еще раз после чая. Болтушка действовала хитро и быстро, она терпеть не могла, когда за ней следят. Когда Мод сидела за письменным столом, она прилетала, только если Мод не поднимала головы от работы. Ей никогда не удавалось углядеть Болтушку хотя бы краешком глаза, и неважно, насколько осторожно она поворачивалась, птица каждый раз успевала улететь. Если Мод пряталась за шторами или прислушивалась у приоткрытого французского окна, результат был тот же самый. Сорока оказывалась хитрее — она ускользала из вида с насмешливой легкостью, и Мод успевала только заметить, как раскачиваются ветки, которые потревожила пролетавшая птица.

Мод послала Дейзи купить в деревне зеркало и поставила его на письменный стол под углом, чтобы незаметно следить за Болтушкой. Тот день, когда у нее наконец получилось, когда она заметила, как сорока подлетела к кусту, а потом упорхнула прочь с сыром, стал для нее незабываемым.

Болтушка подлетала и улетала так быстро, что Мод приходилось все время смотреть в зеркало, иначе бы она ее упустила. Больше всего Мод нравился тот момент, когда Болтушка только подлетала, потому что сорока вытягивала шею и смотрела на Мод, чтобы убедиться, не подглядывает ли та.

Мод казалось, будто у нее теперь свой особый тайный мир. По пути в церковь она безмолвно здоровалась с сорокой, а у себя в комнате слушала, как та расхаживает по крыше и как ее резкий крик эхом отдается в печной трубе. Когда Мод наконец перестала наказывать себя запретом на книги, она с восторгом прочитала, что сороки строят гнезда с крышами, чтобы защититься от дождя.

Однажды утром в середине Великого поста Мод вошла в библиотеку и с ужасом увидела, что лавровишню Болтушки изувечили. Сорока летала над садом, шумно выражая свою тревогу, а помощник садовника грузил отрубленные ветки в тачку.

Мод распахнула французские окна.

— Что ты наделал! — закричала она. — Как ты посмел?

Парень уронил охапку веток и сорвал с себя кепку.

— Прошу прощения, мисс. Мистер Коул велел навести тут порядок.

— Надо было спросить!

— Я не хотел спугнуть вашу сороку, честно, мисс, не хотел!

— Но спугнул же! — к собственному ужасу, она поняла, что вот-вот расплачется. — Иди отсюда! И не смей больше ни веточки срубить!

На следующий день она с удивлением увидела, что рядом с остатками куста вишни вкопан колышек, сверху которого прибита перекладина. Не то чтобы кормушка, но поскольку эта конструкция была менее приметной, она могла привлечь очень осторожную Болтушку.

Мод нашла помощника садовника в огороде, где он мотыжил картофельное поле за оранжереей.

— Это ты вбил тот колышек в кустах? — спросила она резко.

Он покраснел начиная с шеи и уставился на собственные ботинки.

— Да, мисс, — пробормотал он. — Я зря так сделал, мисс?

— Откуда ты знаешь, что это поможет?

— Моя мамаша любила птиц, мисс. Эта штука приманит обратно вашу сороку, вот увидите.

Она с подозрением посмотрела на него:

— Ты тут новенький, так ведь? Как тебя зовут?

— Клем Уокер, мисс.

— Почему ты это сделал?

Теперь румянец залил и его щеки.

— Не знаю, мисс. Вы были расстроены. Мне стало неловко.

От удивления Мод даже моргнула.

На вид он был на несколько лет старше ее: худой и сильный, в зеленом суконном фартуке садовника поверх привычной рабочей одежды — штаны из рубчатого плиса, жилет и куртка. Синий платок в белую крапинку на загорелой шее, густые прямые соломенные волосы. Он застенчиво глянул на Мод, и она увидела, что глаза у него серые.

Он был к ней добр, и этого хватило.

Глава 10

Весной у Мод было много возможностей наткнуться на Клема Уокера. И зеркало тоже помогало: теперь она подсматривала украдкой не только за Болтушкой.

В лицо она называла его Уокер, но про себя — Клем. Он был красивый, но по-своему — не как отец. Красота Клема проявлялась в том, какое доброе у него лицо и как медленно краснеет его гладкая смуглая кожа.

Мод нравилось смотреть, как он стрижет газон перед библиотекой. Однажды, когда он куда-то отошел, она попыталась сама толкнуть газонокосилку, поняла, что не в состоянии сдвинуть ее ни на дюйм, и преисполнилась восторга.

У себя в голове она вела с ним разговоры. Она представляла себе, как он получает какую-нибудь мелкую травму, а она приходит ему на помощь и развязывает его шейный платок.

Мод знала, что все это просто смешно. Ей еще не было и четырнадцати, и между ними лежала огромная пропасть. Даже в самых буйных фантазиях она не заходила дальше почтительного восхищения с его стороны и сдержанного дружелюбия со своей. Но то, что он был неподалеку, наполняло ее жизнь тайной радостью. И она с ужасом ждала прибытия новой гувернантки мисс Ларк.

А еще она часами в тоске сидела перед зеркалом, разглядывая свои маленькие глазки и тяжелую нижнюю челюсть. Единственной ее привлекательной чертой были густые темные волосы. Мод стала мыть их оливковым маслом и борным мылом и расчесывать много часов подряд.

А как быть с одеждой? Даже в Вэйкс-Энде невозможно было не заметить революцию, происходящую в моде. Исчезли перетянутые в талии силуэты и рукава, пышные у плеча и зауженные ниже локтя, — все признаки модного стиля, определявшего жизнь маман. Мод мечтала о стильной узкой юбке с перехватом ниже колен и о нижней юбке, которая не шуршит. Ей хотелось новомодный длинный корсет, который убрал бы ее бедра, и веревочные путы на коленях, которые заставляли бы ее ходить изящными маленькими шажками.

А может, Клему неважно, что она некрасивая? Мод воспрянула духом, когда мисс Бродстэрз дала ей почитать «Джейн Эйр» и «Гордость и предубеждение». Очевидно, некоторые мужчины в состоянии увидеть в женщине не только отсутствие красоты. Возможно, внешность не настолько важна, как ей казалось.

Когда у Мод было мрачное настроение, она понимала, что все ее усилия бессмысленны из-за экземы. Она столько лет расчесывала кожу, что на кистях рук и предплечьях остались шелушащиеся участки.

— Это не пальцы, — говорила она себе под нос в приступе ненависти, — это же когти. Отвратительные когти, как у ящерицы.

Мисс Бродстэрз принесла ей сульфолиновый лосьон, при этом улыбаясь сочувственной улыбкой, которая действовала Мод на нервы. От лосьона не было никакого толку. Мод упросила Бидди Трассел дать ей средство посильнее и взяла с нее обещание никому об этом не говорить. Ожидая, пока знахарка сварит снадобье, Мод проглотила свою гордость и надела перчатки из ноттингемского тюля, которые подарила ей леди Кливдон после конфирмации.

Больше всего Мод боялась, что Айви будет над ней смеяться. На кухне Вэйкс-Энда та стала питаться как следует, и из тощей деревенской девчонки выросла в пышную большегрудую красотку. Когда Сара ушла из поместья, чтобы выйти замуж, Айви повысили до младшей горничной, и теперь она очаровательно улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках, когда доктор Грейсон ласково трепал ее по подбородку. Женская прислуга ее ненавидела, но Айви только презрительно смеялась, зная, что Джессоп и Стирз при одном ее виде раскрывают рты от восхищения. Даже Феликсу она нравилась — возможно, потому, что не носилась с ним так, как остальные слуги.

К облегчению Мод, Клем относился к Айви с некоторой опаской, а та вела себя так, будто обращать внимание на помощника садовника было ниже ее достоинства. Кухарка мрачно заметила как-то, что у Айви планы посерьезнее.

Как-то Мод узнала от Дейзи, что мать Клема умерла прошлым летом от болотной лихорадки. Значит, у них есть что-то общее! Мод решила использовать это в разговоре.

— Твой отец часто о ней говорит? — спросила она, пока он разравнивал граблями гравий на вязовой аллее.

Клем почесал в затылке:

— Да не то чтобы, мисс.

— Вот и у меня абсолютно то же самое! Отец никогда не вспоминает о маман! Я этого не понимаю.

Клем неспешно пожал плечами:

— Может, он не может, мисс.

— Что ты имеешь в виду?

Он покраснел:

— Ну, я тоже не могу про маму разговаривать. Слишком больно.

Мод посмотрела на него. Какой же ты мудрый, подумала она. Ты увидел то, что не увидела я: отец не может об этом говорить. Ему слишком больно.

Она с раскаянием подумала о частых головных болях отца и о маленьких коричневых бутылочках настойки опия, которые ему выписывал доктор Грейсон. Отец все-таки горевал, но про себя. По-своему.

В Пасхальное воскресенье Мод впервые обедала на первом этаже с отцом. Сделать высокую прическу няня ей не позволила, но Мод считала, что ее новое желто-зеленое поплиновое платье выглядит неплохо. Экзема как раз временно утихла, так что отец, возможно, ничего и не заметит, если она будет держать руки на коленях. Мод ужасно нервничала. Она напоминала себе, что отец горюет. Ей следует проявить сочувствие и вести себя тактично.

К ее глубокому удивлению, отцу, похоже, не требовались ни сочувствие, ни такт.

— У меня отличное настроение, — заявил он, нарезая мясо. — Я бы даже сказал, превосходное.

Мод изумленно уставилась на него. Отец еще ни разу не разговаривал подобным образом. В смокинге он выглядел великолепно, а его необычно светлые льдисто-голубые глаза были как никогда полны жизни.

— Мисс Бродстэрз показала мне одну из твоих акварелей, — сказал он. — Довольно неплохо. Ты бы хотела брать уроки живописи?

— Я… не знаю, папа.

— Когда-то в юности я хотел писать картины. Мой отец этого не одобрял, но я все равно брал уроки в Кембридже, а потом в Италии. Если не сдаваться, всегда можно исполнить свои желания, — он слегка улыбнулся сомкнутыми губами, будто вспоминая что-то приятное. Мод охватило сочувствие. Они с маман провели в Италии медовый месяц, наверняка он вспоминает про нее.

Мод застенчиво спросила, как его головная боль, не стала ли она легче. Отец сказал, что стала, и она набралась храбрости.

— Папа, я вот тут подумала… у нас столько книг в библиотеке, я вполне могу заниматься самообразованием… под контролем мисс Бродстэрз, конечно. Может… ты не мог бы отложить приезд мисс Ларк? Или отменить совсем?

Отец сделал глоток кларета:

— Я совсем забыл тебе сказать. Я отменил ее приезд еще две недели назад.

— Спасибо, папа!

— Тот реферат, который ты приготовила — глава из Мура и Блэкторна… На удивление хорошо сделано.

Мод раскраснелась от удовольствия.

— Тебя, похоже, очень заинтересовали английские мистики.

— Да, папа, — на самом деле из всех мистиков ее интересовала одна Элис Пайетт, и то только потому, что ею занимался отец. Даже тогда мистицизм Элис Пайетт казался ей слегка смешным. Элис была женой преуспевающего торговца, пока ей не явилось видение ада, после чего она стала часами шумно рыдать. Современники считали, что ее то ли отметил Бог, то ли преследовали демоны. К концу жизни она продиктовала свою историю какому-то монаху. Несмотря на то что «Книга Элис Пайетт» часто упоминалась в других произведениях, саму книгу уже много веков никто не видел.

Мод слегка удивилась, когда прочитала все это. Ей не показалось, что Элис Пайетт достойна внимания отца. Вполне же могло быть, что она просто сошла с ума.

— Ты не хотела бы помогать мне в работе? — спросил он, когда Айви убрала со стола. — Перепечатывать, готовить указатели и тому подобное.

Мод так взволновало это предложение, что она практически лишилась дара речи. Она вспомнила гравюру в гостиной дома священника. Она называлась «Предназначение женщины: помощница мужчины» и изображала красивую женщину, которая наливала чай ученому джентльмену, склонившемуся над книгами. Мод представила, как ухаживает за отцом и смягчает его горе.

На следующее утро она нашла Клема в огороде.

— Ты был прав насчет отца! — воскликнула она.

Он смущенно заулыбался:

— Правда, мисс?

Он был в одной рубашке. Мод разглядела золотистые волоски на его предплечьях и царапинку с каплей запекшейся крови на подбородке — он порезался, когда брился.

«Ты такой красивый, — безмолвно сказала она ему. — Просто чудо какой красивый».

Глава 11

Отец отвез Мод в Или, в книжный магазин Хиббла, и купил ей красно-черную пишущую машинку «Ремингтон». За неделю Мод ее освоила, и отец посадил ее печатать его труд для Общества антикваров.

Раньше «отцовские исследования» были в ее жизни фоном, и чем именно отец занимается, Мод толком не понимала. Но когда она занялась сокровенным делом расшифровки его почерка, ей стало ясно, зачем он столько лет ездит по библиотекам. Отец пытался найти последний сохранившийся экземпляр «Книги Элис Пайетт».

Со всем пылом новообращенного Мод погрузилась в изучение пятнадцатого века.

«После „черной смерти“ прошло совсем немного времени, она оставалась живым и ужасным воспоминанием, — писал отец во введении. — Поэтому страх перед дьяволом достиг тогда своей кульминации. Если бы мы посетили церковную службу в эпоху Пайетт, то увидели бы церемонию, во многом непохожую на нашу службу. Храм освещался тусклым колеблющимся светом лучин, облака фимиама заглушали вонь, идущую с церковного кладбища. Каждый рельеф в нашей церкви, каждая колонна и каждый образ святого были раскрашены в яркие цвета. Пели только священники и только на латыни. А прихожане были в основном неграмотны, и уроки Священного Писания до них доходили благодаря яркой настенной росписи…»

С каждой страницей, которую перепечатывала Мод, она все глубже ощущала, что отцовские изыскания становятся и ее делом. Поиски увели его из Лондона в Париж, заставили объехать весь континент, а потом след привел его обратно в Англию, к архивам старинной католической семьи Батлер-Перри.

По странному совпадению, их усадьба находилась не так далеко от Вэйкс-Энда, как раз по ту сторону границы графства, в юго-западном Норфолке. Две недели назад отец написал сэру Джулиану Батлеру-Перри, прося разрешения изучить его архив, но пока ответа не получил.

Каждое утро Мод видела, как меняется его лицо при новости, что из Норфолка так и нет письма. Она за него переживала. Его дело стало ее собственным.

К счастью, Болтушку, похоже, стук клавиш печатной машинки успокаивал, и теперь она ела, даже когда Мод смотрела прямо на нее. Становилось теплее, и Мод стала слегка приоткрывать французские окна. Печатая, она иногда делала паузы и прислушивалась, не донесется ли слабое, но вполне слышное пощелкивание сорочьего клюва.

Однажды после обеда отец зашел в библиотеку и увидел сороку.

— Боже мой! — воскликнул он, когда Болтушка с криком улетела в сад. — Ты завела себе ручную птицу?

— Нет, она совсем дикая, — сказала Мод с гордостью, — но она меня терпит. Если я не выставлю ей вовремя еду, она постукивает клювом по стеклу. Иногда я специально не тороплюсь давать ей еду, просто чтобы увидеть, как она это делает.

— И хор сорок нестройно стрекотал[9], — пробормотал отец, просматривая страницы, которые она только что напечатала.

— Слово «сорока», Pie, означает «шумный», так ведь? — сказала Мод осторожно. — Может, тут есть связь с именем «Пайетт»?

Он кивнул, не отрывая глаз от страницы, но она не знала, относилось это к ее машинописи или к ее идее.

«Я счастлива, — подумала она, глядя на то, как он возвращается в кабинет. — Я хочу, чтобы так продолжалось вечно».

Обретя уверенность в себе, Мод внесла два усовершенствования в домашний распорядок.

Во-первых, она уговорила отца оплачивать приглашенную прачку, тем самым завоевав признательность всей прислуги. Это оказалось так просто, что Мод даже удивилась, почему маман в свое время так этого и не сделала. Не посмела? Или ей было все равно?

Второе изменение случилось из-за Феликса. Ему уже было три года, он был хорошенький, пухлый, светлокудрый и голубоглазый. Все слуги его обожали, а Мод питала к нему только легкое раздражение. Неделей раньше он заболел ветрянкой, и няня перебинтовала ему руки, чтобы он не чесался. Теперь она напоила его успокоительным сиропом и велела Мод присмотреть за ним часок, пока она займется штопкой, — и сама няня, и Мод прекрасно понимали, что на самом деле она собирается вздремнуть.

— Сама за ним присматривай, — холодно сказала Мод. — У меня дела.

Няня удивленно уставилась на нее:

— Ты со мной таким тоном не разговаривай, девочка моя. Дела, ишь ты! Твой собственный брат, между прочим…

— А ты служанка, так что делай свою работу.

Рыхлое лицо няни сморщилось от возмущения. Она схватила свою штопку, бросила гневный взгляд в сторону Мод и тяжело плюхнулась рядом со спящим ребенком.

Больше никаких обедов в детской, обещала себе Мод, спускаясь вниз. Теперь я буду обедать только с отцом. Царство няни закончилось.

В конце августа отец получил долгожданное письмо из Норфолка. Он просто ликовал. Сэр Джулиан пригласил его погостить и разрешил работать в семейном архиве Батлеров-Перри сколько потребуется.

— Ты, конечно, слишком юная, чтобы оставаться главной в доме, — сказал отец, надевая пальто, которое подала ему Мод. — Но, думаю, ты справишься.

— Разумеется, справлюсь, — сказала она, чувствуя себя очень взрослой.

— Пожелай мне удачи! — крикнул он, сбегая по ступенькам к карете. Это прозвучало так доверительно, что Мод затрепетала от волнения.

Три дня она не получала от отца никаких вестей. Потом пришла телеграмма. «НАШЕЛ ПАЙЕТТ! РУКОПИСЬ ВЕТХАЯ ТЧК СЭР ДЖ НЕ ХОЧЕТ ОДОЛЖИТЬ ТЧК ОСТАНУСЬ СКОПИРОВАТЬ ПРИШЛИ ЧЕТЫРЕ ДЕСТИ[10] БУМАГИ ПЕРЬЯ ЗАПАСНЫЕ ОЧКИ». Еле сдерживая волнение, Мод бросилась к нему в кабинет собрать все нужное. Она невольно отметила, что записной книжки в ящике стола нет. Бедный отец… Наверное, он взял ее с собой, чтобы иметь возможность выплеснуть свое горе.

Потом две недели не было никаких вестей. Мод чувствовала себя не у дел, хоть и старалась бороться с этим ощущением. Она плохо спала, у нее началась новая вспышка экземы. К ее ужасу, Клем это заметил. Он назвал ее болезнь мокрецом и посоветовал способ лечения. Нужно произнести заговор и закопать в землю голову угря, и когда голова сгниет, мокрец уйдет. Клем предложил поймать ей угря, и она сказала, что подумает. На самом деле она как раз собирала нужные ингредиенты для того, чтобы Бидди ей сварила зелье. У нее уже была зола из кузни, остальное все добыла Бидди. Мод оставалось только собрать камнеломку за час до рассвета в полнолуние.

На третью неделю отсутствия отца наконец пришла телеграмма с указанием, чтобы Мод отправила Джессопа в Или с охотничьим экипажем встречать поезд в два пятьдесят.

К семи вечера в тот же день Мод уже сидела напротив отца за обеденным столом. Она впервые убрала волосы в прическу — свернула косы над ушами, — но отец был слишком занят своими мыслями, чтобы это заметить. Он столько работал, что за это время осунулся, но от него исходил внутренний жар, который напомнил Мод о средневековых монахах.

«Книга Элис Пайетт» была написана на языке, который назывался среднеанглийским. Как поняла Мод, это был совсем другой язык, не похожий на английский, и прежде чем отец займется подробным изучением «Книги», ему понадобится подготовить перевод.

— Это будет очень трудно? — спросила она застенчиво.

— Что, перевод? Боже мой, совсем нет. Просто «Книга» очень длинная, так что на это уйдет время. А вот толкование, экзегеза — это будет серьезная работа.

— Я помогу, чем смогу, — сказала она.

Отец не ответил. Взгляд его светло-голубых глаз перемещался из стороны в сторону, словно он следил за чем-то на горизонте, что было видно только ему. Ему явно не терпелось начать работу над рукописью.

Мод вообразила тот день, когда он познакомит изумленную публику со своим открытием. В ее воображении сама она была гораздо стройнее, без всякой экземы и сопровождала отца в лекционных турне. Представить себя хорошенькой она не могла даже в мечтах, но ей думалось, что в хорошо скроенном длинном жакете и узкой юбке она может выглядеть достаточно элегантно. Они будут вместе путешествовать по миру, отец будет читать лекции ученым сообществам, а она — заботиться обо всех его нуждах. В поездах и в гостиницах они будут вести долгие доверительные беседы о «Книге», и он будет с уважением прислушиваться к ее идеям.

— Между ними такая дружба, — будут с восхищением говорить окружающие. — Он очень ее ценит.

Было полнолуние, и Мод, готовя пальто, галоши и шарф, чтобы рано утром выйти за камнеломкой, была на седьмом небе от счастья. С ее свечи сорвалась искра. Значит, завтра свершится что-то невероятное, подумала Мод.

И ведь еще весной казалось, что ее жизнь пуста — а теперь столько всего происходило, столько событий и новых возможностей! Болтушка, Клем, Элис Пайетт, отец… Да, прежде всего отец.

Мод сомневалась, что уснет хоть на секундочку.

Когда она проснулась, было еще темно. Полно времени, чтобы добыть недостающий ингредиент для зелья.

По пути вниз она кралась на цыпочках мимо спальни отца и вдруг услышала, как он вскрикнул. Потом раздался смех, лукавый и приглушенный. Это совершенно точно смеялась Айви.

Мод постояла под дверью, прислушиваясь. Ей вспомнились две собаки, совокуплявшиеся в грязи. Интересно, подумала она, сколько это уже длится.

Она вспомнила «превосходное» настроение отца в Пасхальное воскресенье и то, как он улыбался какому-то своему воспоминанию. «Если не сдаваться, всегда можно исполнить свои желания». Это было пять месяцев назад.

Надо понять, насколько все плохо, решила Мод. Она тихонько прошла в отцовский кабинет и достала записную книжку из ящика. Раздвинула шторы, подняла ставни.

Потом села в его кресло и начала читать.

Глава 12

Мод пропустила первые несколько страниц, которые она видела в детстве. Потом отец пять лет ничего не писал. Ничего про маман. Про ее смерть он не написал ни слова и снова взялся за дневник только в январе этого года.

15 января 1911 года

Прошлой ночью мне опять приснился тот сон. Почему?

Дороти умерла уже полтора года назад, и с тех пор все шло так хорошо. Я не в упрек бедняжке, это просто факт. Из нее вышла отличная жена, но я не предназначен судьбой к тому, чтобы быть отцом семейства. Она была до крайности типичной женщиной — пассивной, эмоциональной, не способной говорить ни о чем, кроме кухни и детской. Что она могла дать такому мужчине, как я?

Честно говоря, она меня сковывала. Ну вот, я это сказал. Когда Бог ее забрал, он освободил не только ее, но и меня. Наконец-то я мог посвятить себя работе. Больно думать о том, сколько времени я потерял, сколько почестей я мог бы уже заслужить.

Так почему вдруг опять этот сон?

Сон всегда один и тот же. Задыхаясь от ужаса, я протискиваюсь через длинный узкий проход, вымощенный темно-красной плиткой, на ощупь горячей и отвратительно лоснящейся. Я напуган, но в то же время невероятно взволнован. Ни в коем случае нельзя трогать эту плитку — но я всегда это делаю. Ощущение липкой и влажной кровавой поверхности… Я просыпаюсь, запутавшись в простынях и в состоянии непроизвольной поллюции.

Не понимаю, почему это происходит.

2 февраля (Сретение)

Снов не было, но голова очень болит. Это меня крайне раздражает. Ужасно будет, если у меня испортится здоровье в тот самый момент, когда я вот-вот найду «Книгу Элис Пайетт».

Мисс Бродстэрз в очередной раз как бы невзначай намекнула насчет гувернантки для Мод. Чтобы заставить ее замолчать, я написал в агентство и пригласил подходящую женщину — но только после Пасхи. До тех пор мне обязательно нужен покой.

13 февраля

Чаепитие со старым Грейсоном оказалось на удивление полезным. Он советует не тратить время и силы на возню с бумагами и нанять секретаря. Полезная идея. Мисс Бродстэрз согласится работать и задаром, но я не вынесу ее собачьей преданности, не говоря уж о ее бородавке. Но если нанять постороннего человека, то по дому их будет болтаться двое — секретарь и гувернантка. Это невозможно. Должен быть другой способ.

Что важнее, Грейсон отметил, что смерть Дороти лишила меня регулярных сношений, и именно это и представляет основную угрозу моему здоровью. Если здоровый организм не находит возможности избавиться от излишков мужского начала, это вызывает застой крови, что ведет к головным болям и другим проблемам. Грейсон рекомендует повторную женитьбу, но я не вижу в этом надобности. Благодаря соглашению о распоряжении имуществом Дороти, у меня нет в этом финансовой необходимости, а что касается телесных потребностей, должен быть какой-то другой способ, который не помешает моей работе.

Тем временем доктор советует бороться с непроизвольным семяизвержением, обтираясь холодной водой и питаясь овсянкой. Еще он советует отказаться от «непристойных картинок» — забавный совет, если учесть, от кого он исходит. Обтирания я попробую, а овсянку не буду, я ее не выношу.

14 марта

Прошлый месяц дался мне тяжело. Сны то и дело повторялись, от обтираний никакого толку. Помогла только поездка в Лондон, а именно, на Пикадилли — не очень чистоплотно, но о моих потребностях все же позаботились.

А еще после этого я стал мыслить яснее, и в поезде мне пришло в голову, что можно обойтись и без секретаря. Чтобы проверить, получится ли это, я велел мисс Б. дать Мод задание написать реферат.

25 марта

Я был прав — не нужно нанимать ни секретаря, ни гувернантку! Я решил одним махом обе проблемы и сэкономил значительное количество денег. После надлежащего обучения из Мод выйдет вполне приемлемая машинистка, а со временем ей можно будет доверить второстепенные задачи, не требующие самостоятельного принятия решений. По мере взросления она станет вести хозяйство, так что и экономка не понадобится. Я бы предпочел переписчика более приятной внешности, но такова жизнь.

27 марта, Лондон

Незабываемый день. После семи лет поисков я напал на самый многообещающий пока след «Книги Элис Пайетт»!

Странно устроена жизнь: поиски привели меня обратно в читальный зал Британского музея, где все и началось, а след ведет в Маршем-Холл в Норфолке, практически по соседству с домом! Я так понимаю, старик Батлер-Перри — дружелюбный дурак, который живет ради охоты и рыбалки. Тем лучше для меня. Я написал ему сегодня и надеюсь, что он ответит быстро.

Когда я уже собрался уходить из читального зала, ко мне подсел Джейкобс и поинтересовался, как идут мои «поиски восхитительной Элис». Смейся сколько хочешь, хитрый еврейчик, скоро я сотру ухмылку с твоей сальной семитской физиономии.

N. В. Снов уже давно не было, визит на Пикадилли очень помог.

30 марта

От Батлера-Перри все еще нет ответа, но я по-прежнему убежден, что «Книга» в его архивах. Если — когда — я ее найду, самое важное будет скрыть находку от Джейкобса и моих ученых «друзей». Я должен иметь возможность опубликовать ее так, как считаю нужным: сначала монография с описанием моих поисков, потом перевод и толкование.

31 марта

Пришлось отчитать Айви — она проявила небрежность, вытирая пыль на моем письменном столе. Она слушала с насупленным видом, выпятив эти свои губки. Потом ушла не сразу — постояла, придерживая дверь огрубелой красной рукой.

Черные волосы выдают ее цыганское происхождение. В этих местах говорят, что цыгане поселились в Вэйкенхерсте после того, как деревня была в четырнадцатом веке заброшена после эпидемии чумы. У этой девчонки заметна свойственная ее расе дерзость, наверняка и нечестностью она отличается такой же. Придется за ней присматривать.

2 апреля

После обеда — приятный визит старины Грейсона. Он принес толстый том с описанием исследований Шарко.

Я так понимаю, сегодняшние врачи скорее презирают работу Шарко, но наш доктор по-прежнему ему верен, поскольку в юности несколько раз ходил смотреть, как работает этот великий человек. Грейсон очень выразительно рассказывает, как Шарко выполнял массаж яичников красивой молодой пациентки, страдавшей истерией. Как я понял из его рассказа, она была одета в одну рубашку, а операционная была ярко освещена, чтобы джентльменам на зрительских местах лучше видны были ее конвульсии.

Фотографии в книге, которую принес Грейсон, довольно примечательны. Путем гипноза Шарко мог заставить женщин с истерией делать, что он захочет. Одна женщина ела уголь, считая, что это шоколад. Другая ползала на четвереньках и лаяла, как собака. Жаль, что я этого не видел.

Мы разговаривали допоздна, и я позвонил, чтобы принесли бренди. Внесла его Айви, почти не скрывая свое недовольство от того, что ей не дают спать. Когда она ушла, я заметил, что из нее бы вышел многообещающий субъект психологического исследования в духе Шарко. Грейсон усмехнулся: «Психологическое исследование! Так это теперь называется!» Вульгарное замечание, но я еле сдержал усмешку.

Все дело в ее губах. Они напоминают мне о том, как конюхи укрощают лошадей, закручивая их губы веревкой.

3 апреля

Два раза снился тот сон. Черт бы побрал старого Грейсона и его фотографии.

5 апреля

Сон продолжает меня мучить. Хлорал и доверов порошок не помогают.

Отрывок из книги Грейсона по физиологии: «Женщина — это животное, которое мочится раз в день, испражняется раз в неделю, менструирует раз в месяц и рожает раз в год. Склонность ее к соитию зависит от социального положения: леди не испытывают такой склонности никогда, а женщины из рабочего класса — всегда». Очень верно подмечено. Они делают все, что могут, чтобы пробуждать наши низшие инстинкты. Взять, к примеру, Айви. Неграмотная девчонка, рожденная в свинарнике, существует исключительно для удовлетворения своих телесных потребностей. Никакого воображения, никакого любопытства, но фигура великолепная.

16 апреля, Пасхальное воскресенье

Слава Богу, решение найдено. Айви в моем кабинете, дважды после утренней службы. В некоторых аспектах она напоминает своего тезку из растительного царства, плющ[11]: очень сильная и всегда готова обвивать.

Обед с Мод дался мне тяжело. Эти ее руки…

17 апреля

Cum Ivy, stans. Bene[12]. Грех ли это? Думаю, нет. Бог желает, чтобы я работал, а для этого я должен быть здоров. Чтобы сохранить здоровье, я должен спускать излишки. Значит, мне требуется Айви.

18 апреля

Три недели с тех пор, как я написал Батлеру-Перри, ответа до сих пор нет.

Cum Hedera super terram[13]: отличное средство, чтобы расслабиться. Она распустила волосы без моего на то разрешения, в наказание я заставил ее заплести волосы туго, а потом накрутил косу себе на руку. В ходе самого процесса я дернул за косу сильнее. Она оскалилась, словно бродячая кошка.

Позже

Я нашел в Айви еще одно сходство с ее растительным тезкой: активная и чудесная способность к всасыванию.

19 апреля

Наконец записка от управляющего Батлера-П., объясняющая молчание его хозяина. Он отправился в Норвегию удить рыбу, и ответа следует ждать не раньше середины июля! Это раздражает, но в то же время мне стало легче. Я успел насочинять множество причин для отсутствия ответа: в основном они были связаны с этим ужом Джейкобсом. Нужно терпеть. Я обязательно найду «Книгу».

Cum Hedera in nocte. Вепе[14].

27 июля

Батлер-Перри уже наверняка вернулся из Норвегии. Почему же он до сих пор не отвечает?

Нужно сохранять терпение. Последние три месяца я провел достаточно приятно. Работа над монографией идет хорошо, а благодаря ежедневным сношениям здоровье мое пришло в норму. Больше никаких снов.

28 июля

Cum illa bis, sed non bene; illa habet mensam[15].

10 августа

Наконец ответ от Батлера-Перри! Я пишу это на железнодорожной станции, еле сдерживая волнение. Мне будет не хватать малышки Айви, но я рад сбежать из Вэйкс-Энд. Столько женщин, и все они портят воздух своим кисловатым запахом.

13 августа

Незабываемый день: ПАЙЕТТ НАЙДЕНА!

Я пишу это в Маршем-Холле, и бесценный пергамент лежит передо мной на столе. Пайетт явно окажется стыдливой возлюбленной[16], с ней будет непросто, но даже сейчас она мне неоценимо много дала. А чтобы раскрыть все ее секреты, понадобится много месяцев. Жду не дождусь!

Она меня прославит. Наконец-то все, ради чего я трудился, станет моим: уважение и зависть коллег, восхищение публики. И мое открытие вдвойне приятнее от того, что я сделал его в самое подходящее время, когда проблемы с бумажной работой и ведением хозяйства решены, а здоровье мое восстановилось. Благословенный день.

10 сентября

С победой вернулся в Вэйкс-Энд. Я думал, что устал, но мой маленький Плющ восстановил мои силы, и я снова бодр.

Завтра пятница. В понедельник я поеду в Лондон и куплю новое издание словаря среднеанглийского языка. Я знаю, что это нерационально, но перевод я должен начать с новеньким словарем, а не с потрепанным томом, которым пользовался с университетских дней.

Конечно, можно заказать новый словарь сюда, но что, если Джейкобс или его клевреты узнают о моем заказе? Он может и догадаться, что я нашел «Пайетт», так что лучше я поеду в Лондон и заберу словарь тайно (а заодно можно отпраздновать, заехав на Пикадилли, так будет даже лучше).

Все готово, мой великий труд можно начинать. С Божьего изволения, ничто меня теперь не остановит.

Мод закрыла записную книжку и положила ее обратно в отцовский письменный стол. В доме было тихо, слуги еще не проснулись. Она подошла к окну.

Рассвет был облачный и хмурый. Эту часть усадьбы все еще скрывала тень. Слева от нее над каналом нависали мокрые ивы. Ее взгляд скользнул вдоль канала до тенистого угла, где его пересекала тисовая изгородь, похожая на черную стену. Мод представила, как их маленький канал течет дальше, к запруде Хэрроу-Дайк, потом в реку Ларк, из нее в Уз и к морю.

Не надейтесь на сынов человеческих, подумала она. Только вот в это и можно верить: в живую изгородь, в сырую траву. В деревья, с которых капает оставшаяся после дождя влага.

Отстраненно, будто все это происходило с кем-то другим, Мод наблюдала за тем, как кусочки ее прошлого — маман, отец, она сама — меняют места, образуя новые узоры.

На глазах у Мод ее детство сорвалось и уплыло, будто водоросли по воде канала.

В субботу не прояснилось, а ночью была буря. Утром в воскресенье все еще шел дождь, но к вечеру он закончился, и Вэйкс-Энд укрыло туманом. Несмотря на это, отец, как всегда, отнес еженедельные цветы к могиле маман — сделать это перед утренней службой он забыл.

Утром он не вышел к завтраку — простудился в тумане, так что и поездку в Лондон он отложил. Через несколько дней, читая его дневник, Мод выяснила, что поездку он отменил не из-за простуды.

Дело было в том, что он нашел «Возмездие».

Глава 13

Из дневника Эдмунда Стерна

16 сентября

И почему это случилось именно сейчас? Так досадно, слов нет. Успех совсем близок, но какая-то злая сила будто пытается мне помешать.

Сегодняшний день был уныл, как может быть унылым только дождливое воскресенье, и самым утомительным в нем был обед с Мод. Я сказал ей, чтобы обед подавали к пяти, а после обеда быстро сбежал, сославшись в качестве оправдания на необходимость отнести цветы Дороти. Дождь прекратился, но церковное кладбище накрыл туман. Несмотря на это, я решил пройтись вокруг церкви — домой не хотелось. Сейчас я об этом жалею — если бы я вернулся в дом, то никогда бы его не нашел.

Небо было пасмурным. Птицы расселись по веткам, тисовые деревья замерли, ни один листик не шевелился. Вот за что я не люблю туман: то вдруг ничего вокруг нет, а то без всякого предупреждения на что-нибудь натыкаешься. Сворачивая на тропинку, огибавшую колокольню, я развлекался мыслью о том, что во времена Пайетт на этом дворе было бы далеко не так тихо. Здесь толпились бы бродячие торговцы, мычал скот, может, даже петушиные бои кто-нибудь устраивал. И конечно, надгробий бы не было, только кладбищенский крест. Его изуродованный обрубок так и стоит слева от южного крыльца, прямо напротив семейного склепа.

Ладно, хватит отвлекаться от рассказа. В тумане северный конец кладбища казался еще неприятнее, чем обычно, и в одном его углу рабочие побросали мусор. В путанице колючих веток и мокрой травы я разглядел унылую кучку беленых досок. Это была обшивка, сорванная с заалтарной арки, чтобы штукатуры могли взяться за дело. Наверное, рабочие бросили ее тут, чтобы потом сжечь.

Я остановился и задумался. Тропинка вела меня прямо к мусору, но сомневался я, идти ли дальше, не только по этой причине. Мне не нравились ощущения, которые вызывало у меня это место. За стеной церковного кладбища на Северном болоте высились мертвые стебли тростника, выбеленные, будто человеческие кости. Я услышал шорох за спиной и успел заметить, как исчезает в тумане какое-то животное. Кажется, горностай. Он словно куда-то крался, и это вызывало неприятные ощущения.

Вот тут-то я его и увидел. В траве был глаз, и он смотрел на меня. На мгновение меня охватило дурное предчувствие и странное чувство вины, будто я совершил какое-то преступление, а глаз все это видел. Приглядевшись, я заметил, что глаз был грубо нарисован на одной из беленых досок. Он был круглый, с черным зрачком и желтовато-коричневой радужкой с красным отливом. Глаз смотрел на меня с многозначительной ухмылкой, которая показалась мне невыразимо отвратительной.

Что случилось дальше, я не могу точно вспомнить и не могу понять. Я знаю, что с болота сильно потянуло запахом трясины, и мне привиделась — хотя в тот момент я был уверен в реальности того, что вижу, не меньше, чем в твердости земли у меня под ногами, — зеленоватая вода, в которой плыло что-то длинное, не знаю, волосы или водоросли. Потом этот образ исчез, потому что на доски вдруг села сорока и отвратительно застрекотала.

Я прогнал сороку и вслух отругал себя за глупое поведение: «Эдмунд, если тебя может напугать птица или доска, тебе нужен отдых даже больше, чем ты думаешь!» При этом я прекрасно понимал, что говорю все это вслух, только чтобы превратить свой испуг в шутку, и у меня это не вполне получается.

И тут мне пришло в голову, что этот нарисованный глаз может относиться к чему-то старинному. Во мне пробудилось любопытство историка, и я стал пробираться к нему через колючки. Наклонившись над доской, я почувствовал резкий запах влажной извести. Я достал носовой платок и потер доску, почему-то выбрав место рядом с глазом, но стараясь его не задевать. На платке осталась известь, а на доске проявилась часть головы, к которой относился глаз. Голова была болотно-зеленого цвета, с шипами, а может, и чешуйками. Шипы на макушке были обведены красным, будто сзади их освещало пламя.

Тогда я понял, а сейчас точно знаю, что нашел нечто очень древнее. Я бы не побоялся рискнуть своей репутацией и заявить, что это средневековая роспись.

Поверхностно осмотрев другие доски в кучке, я увидел и на них пятна зеленой, желтой или черной краски там, где дождь смыл побелку. Так я понял, что роспись была довольно большой и охватывала несколько досок.

Какая невероятная цепочка событий! По незнанию мы, члены приходского совета, постановили сорвать уродливую обшивку алтарной части. Как же мы ошибались! Судя по тому, что я нашел этим вечером, на досках обшивки был нарисован какой-то заалтарный образ.

Очевидно, через какое-то время после создания этого образа он не понравился иконоборцам времен Реформации, они замазали его и обрекли на забвение. Четыре столетия никто не знал, что там, за побелкой, и если бы не буря прошлой ночью, причетник бы сжег на костре эти доски, никто бы ни о чем не узнал.

Да, примечательное открытие, и мне как историку следовало бы активно им заинтересоваться. Почему же, склоняясь над тем, что лежало в траве, я так не хотел осматривать его более внимательно? Почему мне так хотелось перевернуть доску с оскорбительным глазом, чтобы никто его не заметил? Почему, в общем, мне хотелось скрыть доски с росписью в надежде, что их отправят в костер?

Это было низменное устремление, и я, конечно, ему не поддался и не перевернул доску. Неважно, насколько мне не нравится этот образ — а он вызывает у меня безотчетное отвращение, — мысль о том, что подобное важное открытие будет навсегда потеряно, для меня невыносима. Заметив, что вода с тиса капает как раз на ту доску, на которой нарисован глаз, я даже ухватил ее за один конец и передвинул подальше от опасности.

Но больше я ничего делать не стал. Мне ни на секунду не захотелось позвать причетника и показать ему, что я нашел. И ни капельки не тянуло объявить открытие своим и как-то участвовать в его изучении. Я даже немного надеялся, что его не заметят. Так или иначе, я повернулся спиной к жалкой куче досок и пошел домой.

Позже

Уже почти полночь, я выпил бокал бренди с водой, но прийти в себя так и не сумел. Туман все еще не развеялся. За окном ничего не видно.

В том, что именно я обнаружил росписи, есть какая-то ирония судьбы. Трудно забыть, что это я больше всех настаивал на восстановлении алтарной части и внес половину средств на это. Именно я добился проведения тех работ, которые привели к обнаружению этого панно. Так что в каком-то смысле именно благодаря мне его и нашли.

Конечно, на самом деле — еще не нашли. Если старик Фэрроу или кто-то из рабочих завтра его заметит — хорошо. Если нет, я ни слова о нем не скажу. Я тут ни при чем. Пусть Бог решает.

Но я не могу не жалеть о том, что коснулся его.

17 сентября

Ужасный переполох! Старик Фэрроу заметил глаз и, разумеется, позвал священника и мисс Б. Они разволновались и назвали бы это чудом, если бы не боялись, что их сочтут слишком уж активными сторонниками Высокой церкви[17].

Конечно же, они послали за мной, а я изобразил ожидаемое изумление. Я сказал им, что панно имеет явное историческое значение, но я слишком занят, чтобы его исследовать, и посоветовал обратиться в Общество антикваров в Лондоне. О злая судьба! В ответ на их запрос Общество прислало изучить находку не кого иного, как проныру-еврейчика Джейкобса.

До чего же он был доволен, что я «упустил» такое открытие, как же он сладострастно потирал руки. Ну пусть радуется. Он сейчас договаривается о перевозке досок в Лондон для реставрации. Чем скорее, тем лучше, и хорошо бы они там и остались.

Я пишу все это, а рука у меня болит — я ее поцарапал то ли на кладбище, когда пробирался через колючие заросли, то ли когда двигал доску. Ничего серьезного, просто неприятное напоминание об этой истории. Но ощущение такое, будто меня укусили.

Все это просто смешно. Я явно испытываю последствия переутомления. Бодрая прогулка, плотный обед, немного каломели и настойки опиума — и все пройдет.

20 сентября

Столько шума из-за этого несчастного панно, и все благодаря Джейкобсу, который получает массу удовольствия от того, что вульгарно называет «эпицентром внимания». Наверняка именно из-за него сюда из Или приехал репортер местной газеты, а за ним и его собратья из «Таймс», «Телеграф» и прочих. Они толпятся в деревне, будто стервятники у падали. Я велел слугам не пускать в дом никого, кроме близких знакомых, но в итоге по окрестностям разошлась глупая сплетня, что я страшно обижен, потому что не я нашел панно. Пусть так. Черт бы их всех побрал.

Царапина на руке по-прежнему очень раздражает. Если мне в ближайшее время не полегчает, пошлю за Грейсоном.

24 сентября

Дела идут гораздо лучше. Рука заживает, а суматоха вокруг панно утихла — или скорее перенеслась в Лондон, где его будут реставрировать. Ожидается, что на это потребуется много месяцев.

Наконец воцарился покой и можно начинать работу над Пайетт. Польза ото всей этой истории в том, что она окончательно сбила Джейкобса и прочих с ее следа. Поэтому я смог заказать новый словарь среднеанглийского языка через Хиббла, а не ездить в Лондон. Я получил словарь сегодня утром, а за работу планирую взяться завтра. Сначала перевод, вряд ли он займет много времени. А потом самое ценное — трактовка.

28 сентября

Случилось кое-что неприятное, и как раз в мой день рождения.

Мод вручила мне подарок, который сделала сама. Она внимательно наблюдала за мной, пока я его распаковывал. Это цепочка для часов, сплетенная из волос Дороти. Меня охватило такое отвращение, что я еле сумел удержать себя в руках. Как ей пришло в голову подобное? И каким образом она это устроила? Должно быть, она тайком отрезала прядь и все это время хранила. А теперь вот сделала эту цепочку, хоть и знает, насколько я не люблю траурные сувениры, а тем более женские волосы.

Интересно, Мод просто поступила бездумно или специально стремится заставить меня понервничать? В последнее поверить трудно — она лишена воображения и не способна на такие продуманные действия. Нет, скорее всего, она просто слишком много общалась с мисс Б. и подпала под действие тошнотворной сентиментальности этой старой девы. Наверняка так все и было. Мод либо забыла, как я не люблю траурные сувениры, либо женская непоследовательность заставила ее предположить, что в отношении собственной жены я допускаю исключение.

Впрочем, это неважно, поскольку я не собираюсь носить эту отвратительную вещь. С моей стороны это было бы совершенно неуместно — нельзя поддерживать в Мод склонность к меланхолии. Должен признаться, однако, что подарок меня нервировал, и поскольку я плохо спал, перевод снова пришлось отложить. Завтра Михайлов день, утром я определенно возьмусь за работу.

Помню, наша старая няня велела нам ни в коем случае не есть ежевику после Михайлова дня, потому что к тому времени дьявол на нее успел поплевать. Странно, что подобная чепуха из детства застревает в памяти, хотя многое другое полностью забывается.

Глава 14

— В «Таймс» вышла статья о нашем панно, — сказала Мод отцу, наливая ему утром чай.

— Я и не знал, что оно принадлежит нам, — сухо отозвался он.

— Я имела в виду наш приход, папа.

— Тогда тебе следовало так и сказать. Неточность в речи ведет к неточности в мыслях.

Передав ему чашку, она стала наливать себе.

— Если верить статье, на панно изображен Страшный суд и оно датируется пятнадцатым веком. Та же эпоха, что и Элис Пайетт.

Не сказав ни слова, он положил себе почек с приправами с блюда, стоявшего на приставном столике.

— Говорят, что, когда образ полностью восстановят, он может оказаться лучшим в своем роде в Англии. В Средние века часто рисовали Страшный суд?

— По-моему, ты знаешь, что я не люблю обсуждать свою работу за столом, Мод. Если тебя так интересует церковное искусство, обратись к соответствующим книгам в библиотеке и дай мне спокойно читать газету.

— Да, папа.

— А на будущее будь так добра не трогать «Таймс», пока я ее не прочел. Ты же знаешь, как я не люблю читать газету, которую уже кто-то теребил и мял.

Она улыбнулась:

— Извини, папа.

Он не выносил, когда она заговаривала про картину, потому она и подняла эту тему. Еще он ненавидел, когда ему напоминали про маман. Поэтому она сплела цепочку для часов. Он сказал, что потерял ее, но Мод знала, что это ложь. Она почувствовала запах паленых волос из его кабинета.

Прошло три месяца с тех пор, как она впервые заглянула в его дневник. Потом ее много недель переполнял гнев, который никак невозможно было выплеснуть на отца. Он убил маман, и ему на это наплевать. Он испытал облегчение! Ему просто наплевать на всех и вся, кроме собственных драгоценных потребностей! И на себя она тоже злилась за то, что была такой доверчивой. Как фантазировала про то, что будет ему верной помощницей, — так унизительно!

За столом она сидела и смотрела на него, а ее руки, лежащие на коленях, сжимались в кулаки. «Я знаю, что ты за человек», — повторяла она про себя.

Иногда ей становилось трудно дышать, и экзема тоже обострилась, но ненавистные кружевные перчатки она больше не носила. Если ему противно смотреть на ее струпья, тем лучше. Она получала извращенное удовольствие, видя, как он морщится.

Айви она тоже наказывала. Сидя в библиотеке, она периодически вызывала ее и велела достать какую-нибудь книгу с верхней полки. Потом она смотрела, как Айви краснела, и, будто только что осознав свою ошибку, говорила: «Ах да, ты же не умеешь читать. Ладно, Айви, ты свободна. Я ее сама достану».

В библиотеке Мод взяла «Историю средневековья» Мура и Блэкторна и нашла, что там писали про панно и фрески.

«В ту эпоху грамотных было мало, и простонародье познавало истину Евангелий благодаря своей приходской церкви, где евангельские сюжеты изображались яркими красками на стенах. Самым заметным обычно было изображение Страшного суда, где Христос во славе своей повелевает над раем и адом. Его помещали над заалтарной аркой, чтобы молящиеся всегда могли видеть эту картину. А поскольку смысл изображения должен был быть понятен даже самым бестолковым крестьянам, художники уделяли меньше внимания спасенным душам в раю, чем мукам проклятых в аду. Сохранившиеся заалтарные образы Страшного суда, также известные как „День возмездия“ или „Возмездие“, можно увидеть в…»

Мод закрыла книгу и посмотрела во французское окно. Насест Болтушки покрылся инеем, но сорока сегодня уже прилетала. В саду Клем поприветствовал Мод, приподняв кепку. Она ответила ему улыбкой. Зимой они виделись редко, хотя был один момент, который Мод до сих пор вспоминала, — он застенчиво выразил восхищение ее умением печатать. Мод предложила напечатать письмо его кузену в Бери, и он сказал, что подумает об этом, но, к ее разочарованию, больше об этом не упоминал.

Пришел отец и принес еще рукописи на перепечатку. Он спросил, запланировано ли у него что-нибудь, и она ответила, что их ждут к чаю в доме священника. Отец нахмурился:

— Упаси меня Боже от старых дев, которым нечего делать.

Когда он ушел, Мод взялась за работу. Печатая, она гадала, почему отец так невзлюбил фреску, которую теперь называли «Вэйкенхерстским Возмездием». Зимой она несколько раз проверяла его дневник, но он ничего не писал с того дня, как она подарила ему цепочку для часов, так что ответа у нее так и не было.

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

Сей трактат, по милости Иисусовой, рассказывает о жизни ничтожной грешницы Элис Пайетт, сподобившейся дара святых слез.

Через двадцать два года после того, как ее впервые посетили слезы, Господь повелел ей сделать так, чтобы ее откровения были записаны в книге и о милости Его смогли узнать бы все. Поэтому сия ничтожная грешница нашла священника, который и записал то, что она ему поведала в год Господень тысяча пятьсот тринадцатый.

Когда той ничтожной грешнице было четырнадцать лет, ее отдали в жены почтенному горожанину из Бери Сент-Эдмундса, которому тогда был сорок один год. Несколько месяцев она наслаждалась суетной жизнью, потому как муж разрешал ей ходить в дорогом платье и верхней юбке с разрезами по последней моде, под которыми виднелась ткань разных цветов.

Потом, как велит природа, эта ничтожная грешница понесла, и в последующие годы она родила семнадцать детей. К этому времени она начала мечтать о воздержании. Она сказала мужу: «Я не вправе не допускать тебя к своему телу, но я больше не хочу возлежать с тобой». Но ее муж настоял, чтобы она продолжала отдавать супружеский долг, и использовал ее, как и прежде. Ничтожная грешница горестно повиновалась, хотя предпочла бы лизать жидкую грязь в канаве. Так она возненавидела радости мирские.

— Папа, — невинным тоном поинтересовалась Мод, когда они пили чай у священника, — что такое «супружеский долг»?

Священник поперхнулся чаем. Мисс Бродстэрз побагровела.

Отец спокойно посмотрел на Мод:

— Ты не историк, дорогая. Лучше просто перепечатывай то, что я тебе даю, не пытаясь понять средневековые выражения.

— Да, папа.

— Еще лепешку, доктор Стерн? — бодро поинтересовалась мисс Бродстэрз.

— Нет, спасибо, хотя лепешки превосходные.

Глядя на то, как мисс Бродстэрз суетливо перекладывает чайные ложки, Мод задумалась о том, откуда дочь священника узнала, что именно мужчины делают с женщинами в спальне. Возможно, она тоже когда-то увидела, как собаки возятся в грязи.

В начале «Книги Элис Пайетт» шло много страниц бессвязных молитв, и Мод неделями перепечатывала отцовские черновики, совершенно в них не вникая. Но теперь Элис начала рассказывать историю своей жизни, а это уже было другое дело.

Сначала Мод гадала, как это отец решился давать настолько откровенный текст своей четырнадцатилетней дочери. Потом она осознала — отец не ожидал, что Мод хоть что-то поймет. Она для него была всего лишь продолжением печатной машинки.

Печатая, Мод невольно думала о маман. Как и Элис, маман рано вышла замуж — в ее случае в шестнадцать лет. Как и Элис, маман никогда не разрешали ничего делать самой — она была объектом, с которым что-то делали другие. Ее «отдали» замуж, «разрешали» ей носить красивую одежду — но только если отец это одобрял.

И дело не ограничилось одной лишь одеждой. К своему удивлению, Мод недавно узнала от мисс Бродстэрз, что ее мать звали вовсе не Дороти, как она всегда считала. Маман нарекли в крещении именем Дороте. Отец сменил ей имя после брака. Будто она домашнее животное.

Семья маман нажила состояние, торгуя черепаховой костью, и отец охотно пользовался ее деньгами, при этом стирая из ее привычек и манер все следы ее происхождения. Зато он одобрял европейский обычай, согласно которому после свадьбы она перестала подписываться собственным именем и всегда потом писала только «Мадам Эдмунд Стерн».

Отец решал, что маман ела, читала, делала и думала. Если он когда и давал ей право выбора, то при этом предопределял, из чего именно она будет выбирать.

Как и Элис, она продолжала отдавать супружеский долг. Мод не знала, было ли это для нее настолько же неприятно, как и для Элис. И было ли отцу до этого дело.

Сидя в гостиной дома священника, Мод наблюдала, как мисс Бродстэрз встревоженно поглядывает на отца, выискивая признаки того, что он заскучал. Ушел отец рано, успокоив расстроенную хозяйку тем, что Мод останется и составит ей компанию. Священник ушел вместе с ним.

Пряча разочарование за улыбкой, мисс Бродстэрз любезно поинтересовалась, как обстоят дела с экземой Мод, не пошла ли она на спад. Мод сказала, что не пошла, и мисс Бродстэрз потрепала ее по плечу:

— Не беспокойся, дорогая. Внешность — это не самое главное.

Мод посмотрела на нее и ощутила прилив внезапной ненависти. «Я не такая, как ты! — хотелось рявкнуть ей. — Тебе, может, и достаточно копаться во всякой грязи и по субботам днем час кататься на велосипеде, но не смей утверждать, что у нас с тобой есть что-то общее!»

Но дух противоречия в ней быстро испарился. Вот мое будущее, подумала она уныло, глядя на сгорбленную мисс Бродстэрс и ее извиняющуюся улыбку. Я стану старой девой, единственная цель которой в жизни — вести хозяйство отца.

За спиной у мисс Бродстэрз висели две гравюры, знакомые Мод с детства. В прошлом году «Предназначение женщины: помощница мужчины» заставила ее фантазировать, как она станет полезной отцу. А теперь ее привела в ужас вторая, «Утешение в старости»: женщина преданно подносит ложку к губам дряхлого старца, сидящего в инвалидном кресле.

«Вот это буду я, — думала Мод. — Ричард и Феликс женятся и уедут, а меня никто не возьмет замуж, потому что я некрасивая. Я стану пожилой тетушкой — старой девой, которая сидит дома и до самой смерти ничего не делает».

Чтобы доказать, что она не такая, как мисс Бродстэрз, Мод начала украдкой читать отцовскую газету, а не просто пролистывать ее в поисках упоминаний о «Возмездии».

Она читала о войне между классами, о суфражистском движении и платьях либерти, под которыми, судя по всему, не носили корсетов. Она мало что понимала, но ей очень хотелось подстричься и стать «новой женщиной», что бы это ни значило.

Мисс Бродстэрз всегда говорила, что наука не для девочек, так что Мод стала снова, как до смерти маман, читать дедушкины книги. Особенно ей понравилась книга джентльмена по фамилии Дарвин, потому что он писал о природе. Там высказывалась удивительная мысль, что мир природы создал себя сам, безо всякого Бога.

За неделю до Рождества Мод наткнулась на нечто еще более любопытное. Она поехала с отцом в Или и в магазине Хиббла увидела брошюру под названием «Простые слова для дам и девиц, написанные доктором Энтони Бьюкененом, врачом». Когда отец отошел, она сунула брошюру между выбранных им книг и велела продавцу завернуть покупку. Тот выполнил указание без лишних вопросов, а дома покупки всегда распаковывала Мод, так что она спокойно достала свою находку и незаметно унесла к себе.

По поводу того, что он называл «соитием», доктор Бьюкенен, к сожалению, высказывался чрезвычайно смутно, но в том, что касалось «гостей», он открыл Мод глаза. «Менструация, — деловито сообщал он, — вызвана ежемесячным созреванием и отторжением неоплодотворенного яйца. Распространенное заблуждение, что в этот период женщина является нечистой, не имеет под собой основания. Если женщина моет гениталии и использует салфетки, никакой нечистоты нет, и ей не нужно испытывать стыд».

Мод задумчиво сняла перчатку и почесала тыльную сторону ладони. Нечистоты нет. Ей лгали. Ее учили стыдиться без всякой причины.

Продолжая чесаться, она перешла к главе про детей. Симпатия к доктору Бьюкенену сразу улетучилась. Если верить ему, физическое здоровье беременной женщины «почти полностью определяется ее сознанием. Она должна избегать тревожащих эмоций, а особенно ложного испуга, вызванного воображаемой опасностью ее положения. Важно убедить ее, что ее страхи беспочвенны: беременность не болезнь и не угроза, а те несколько случаев выкидыша или смерти, о которых она, возможно, слышала, вызваны неправильным поведением самих женщин».

Богобоязненный доктор Бьюкенен также не одобрял случаев, когда замужние женщины принимают меры против зачатия. «Ни один достойный человек не позволит своей жене пользоваться такими безнравственными методами».

Мод вспомнила про «мертвую руку» и травяное зелье Бидди Трассел. Маман была очень набожна. Она наверняка знала, что то, что она делала, — грех, но все равно пошла на этот грех. Наверное, она была в отчаянии. «Может, не каждую ночь, а?»

В груди у Мод что-то сжалось, дышать было трудно. Она чесалась, пока не расчесала руку до крови.

На следующее утро экзема стала хуже. Она нашла этимологический словарь деда и посмотрела там слово «экзема».

«От греческого ekzein — вскипать». Как лава.

Глава 15

В Рождество все пруды замерзли. Мод слышала, как шуршат и посвистывают лезвия коньков, скользящих по каналу. Через три недели после Нового года она потеряла веру.

Это вышло внезапно. Мод просто проснулась утром, а вера ушла. Лежа в постели, она подумала, что между религией и предрассудками нет никакой разницы — и то и другое основано на абсурде. Убить человека во искупление чужих грехов так же иррационально, как и пробить дырочку в скорлупе яйца, чтобы ведьма не могла использовать ее вместо лодки.

Мод охватило огромное облегчение, словно у нее с плеч сняли тяжелый груз. Колючие изгороди — проклятие ее детства — исчезли, их смыло, как песчаный берег при паводке. Джубал был прав. Все это ерунда.

А самое главное, больше не надо беспокоиться за маман, за то, что она лежит в ужасном склепе. Склеп — это просто дыра в земле, а в ней кости. Маман там нет. Ее нигде нет.

В воскресенье Мод, как обычно, пошла с отцом в церковь. Она делала все, что положено — пела гимны, опускалась на колени, — но не молилась. Вместо молитв она рассматривала обезглавленные статуи святых — головы им во время Реформации снесли люди, которые всего за несколько лет до этого охотно молились этим самым святым. Она смотрела на потолок, где переплетались балки свода и взирали на прихожан большие деревянные ангелы, и на крошечных ухмыляющихся чертей у ног ангелов.

Она думала о том, что церковь эту построили вскоре после того, как «черная смерть», эпидемия чумы в четырнадцатом веке, унесла треть населения. Церковь построили из страха. Это взятка Господу: «Пожалуйста, больше не надо так делать».

«Все прекрасное и светлое, — пела она, — все это сотворил Господь Бог». Очевидно, Господь Бог также сотворил малярию, которая унесла девять детей кузнеца в Вэйкенхерсте, так что его жена в отчаянии задушила последнего оставшегося младенца в колыбели, «чтобы уж со всем этим покончить».

Мод думала о том, как маман одиннадцать раз ждала на южном крыльце, пока над ней прочтут очистительную молитву. Отец и мистер Бродстэрз придерживались старомодных порядков — женщина после беременности считалась нечистой, и перед тем, как вернуться в паству, она должна была быть очищена. В Левите почему-то утверждалось, что период нечистоты был вдвое больше, если ребенок девочка. Если родишь девочку, это делает тебя вдвое грязнее.

«Богач в своем замке, — пела Мод, — бедняк в своей хижине».

Вздор. Все это вздор.

Во время проповеди она продолжала размышлять обо «всем прекрасном и светлом». Господь Бог вовсе не творил это все. Цапли и камышовки на болоте, скворцы, ивы и багряные заросли спартины — все это возникло путем эволюции, который описал мистер Дарвин. Мод это успокаивало. Существовала только природа, и природы было вполне достаточно.

Она вдруг заметила, что отец тоже оглядывается. Похоже, он нервничал. Может быть, решила Мод, он вспомнил про «Вэйкенхерстское Возмездие».

Общество антикваров закончило реставрацию, и на очередном собрании в Лондоне «Возмездие» продемонстрировали его членам. Вчера в Вэйкс-Энд явилась с визитом взволнованная леди Кливдон.

— Нет, спасибо, Мод, я только на минуточку. Доброе утро, доктор Стерн, у меня просто замечательные новости! Вы знаете, что лорд Кливдон вчера присутствовал в качестве почетного гостя на первом показе в Берлингтон-Хаусе? Я так понимаю, вы отклонили направленное вам приглашение…

— Работа, к сожалению… — отозвался отец.

— Да, разумеется. Ну так вот, Общество наконец согласилось с тем, что, поскольку мы финансировали большую часть реставрации — включая, конечно, существенный вклад с вашей стороны…

Отец вежливо кивнул.

— …будет только справедливо, если наше «Возмездие» вернется в церковь святого Гутлафа!

— Прекрасная новость! — воскликнул отец. К изумлению Мод, он выглядел так, будто был этому искренне рад.

Она спросила леди Кливдон, поместят ли «Возмездие» на старое место на заалтарной арке.

— Нет-нет, дорогая, я так понимаю, что там есть слегка нескромные вещи — обнаженные грешники и тому подобное, так что не получится. Мы планируем повесить образ в комнате на первом этаже башни. Там желающие смогут его увидеть, но ключ будет у священника, так что образ не станет отвлекать деревенских жителей от богослужения. По-моему, вполне достойное решение, а вы как считаете, доктор Стерн?

— Вполне с вами согласен, леди Кливдон. Когда мы можем ожидать прибытия панно?

— Через две недели. Я попросила мисс Бродстэрз организовать небольшой закрытый просмотр пятнадцатого февраля: приходской совет, достойные жители наших мест, шерри, что-то в таком духе. Надеюсь, вы с милой Мод тоже придете?

— С удовольствием.

Когда леди Кливдон ушла, Мод спросила:

— Мы действительно пойдем, папа? Я бы очень хотела посмотреть на «Возмездие».

— Конечно, пойдем, — сказал он, и на его лице отразилось удивление. — Ты же слышала, что я сказал леди Кливдон.

— Я думала, что ты можешь передумать.

— Почему?

— Ну, потому что… иногда мне кажется, что тебе не нравится «Возмездие».

— Очень странная мысль. Я никогда его не видел, откуда мне иметь о нем какое бы то ни было мнение?

Он посмотрел на нее сверху вниз со скептической усмешкой, и Мод почувствовала себя очень маленькой и глупенькой. А еще она поняла, что совсем немного, и проговорилась бы, что читала его дневник.

Проповедь закончилась. Отец почувствовал, что Мод на него смотрит, и повернулся. Действительно ли в его светлых глазах блестела насмешка или ей это показалось?

Она не имела ни малейшего понятия, действительно ли «Возмездие» перестало вызывать у него неприязнь или он притворяется. Глаза отца словно говорили ей: тебе со мной не тягаться, даже не пытайся угадать, о чем я думаю.

Когда они выходили из церкви, их задержала мисс Бродстэрз.

— Я бы хотела кое-что обсудить с Мод, если вы не против, доктор Стерн.

— Да, конечно, — ответил отец, не скрывая облегчения от того, что ей нужен был не он сам.

— Мод, я хочу тебе задать важный вопрос, — сказала дочь священника, когда они остались одни в ризнице. — Я уверена, что ты, как всегда, ответишь мне честно.

— Да, мисс Бродстэрз, — буркнула Мод, гадая, когда ей удастся вырваться.

— Я случайно заметила, что ты сегодня не молилась. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, спасибо, хорошо.

— Извини, но ты, по-моему, не вполне со мной откровенна.

Мод не ответила.

Мисс Бродстэрз вздохнула:

— Почему ты не хочешь довериться мне?

— Мне не в чем признаваться. Извините, мне надо идти, папа не любит, когда обед…

— Знаешь, я все вижу, — сказала мисс Бродстэрз с внезапной твердостью. — Ты думаешь, я просто глупая старая дева. Но я живу на свете дольше тебя и знаю больше, чем ты можешь предположить.

— Я в этом не сомневаюсь, — отозвалась Мод.

— А я думаю, сомневаешься. Думаю, ты решила, что уже переросла проповеди моего отца. Ведь так?

Мод попыталась осторожно отодвинуться, но мисс Бродстэрз с силой ухватила ее за предплечье.

— Девочки в твоем возрасте всегда считают, что они самые умные. Не надо мне демонстрировать хмурый взгляд, лучше скажи, почему ты не молилась!

— Ну хорошо, — мрачно отозвалась Мод. — Это потому, что я не верю в Бога.

Мисс Бродстэрз отпустила ее и презрительно рассмеялась:

— Я знаю, в чем дело. Ты прочитала какую-нибудь книжку, и она сбила тебя с толку. Книжку мистера Дарвина, возможно? И теперь ты считаешь, что вместо великого Божественного замысла мир просто возник абсолютно случайно.

— Дарвин не так говорил, — пробормотала Мод.

— А, ну да, ты, конечно, его поняла гораздо лучше, ты же такая умная, умнее меня! — ее длинное лицо словно закаменело, в уголке губ повисла капелька слюны.

— Дарвин тут ни при чем! — возразила Мод. — Я сама обо всем догадалась. Когда маман умерла, вы сказали мне, что папа выбрал спасти младенца, а не ее, потому что младенец рождается во грехе, и если его не крестить, он не попадет в рай. Это же младенец! Как он может родиться во грехе, он же ничего не сделал!

Мисс Бродстэрз вздрогнула.

— Вам никогда не казалось ужасным, — продолжила Мод, — что символ нашей религии — инструмент пытки? «Он претерпел муки креста, чтобы мы жили…» Почему? Какое может быть благо от того, что человека пытали? Как кровь может смыть грех? Просто потому, что Бог так сказал? Ну так это неправда! Кровь моей матери не смыла грех моего отца! — голос ее сорвался. Ей казалось, будто сейчас снова жаркое июньское утро, будто она смотрит на алое пятно на тахте и вдыхает тошнотворно сладковатый запах крови маман.

Мисс Бродстэрз издавала невнятные звуки, словно давилась словами. Мод повернулась и бросилась прочь из ризницы.

Далеко она не убежала. Дорожка была покрыта льдом, она поскользнулась и упала бы, если бы Клем не схватил ее за локоть.

— Осторожно, мисс.

— Спасибо, — выдохнула она.

Сквозь толстое зимнее пальто Мод почувствовала силу его рук. Она забыла о Боге и мисс Бродстэрз и не видела ничего, кроме Клема. Глаза у нее были как раз на уровне его воротника. Над шарфом виднелась смуглая кожа шеи и золотистые волоски на подбородке, которые он не заметил, когда брился. Она посмотрела на его рот, вдохнула тепло немытого тела, и ее собственное тело ответило жаркой пульсацией между ног.

— Давайте я вас провожу до дома, мисс…

— Нет, все в порядке, — еле выговорила она. — Спасибо, Уокер.

Кое-как Мод умудрилась дойти до Вэйкс-Энда и подняться к себе в комнату. Посмотрев в зеркало, она увидела, что глаза у нее блестят и выглядит она почти хорошенькой — совсем не та девочка, которая с утра плелась с отцом в церковь. Эта новая Мод дала резкий отпор мисс Бродстэрз и стояла совсем вплотную к Клему. Эта Мод хотела поцеловать его в шею и прижаться губами к его губам.

Она подавила нервный смешок. Этого не может быть, сказала она себе, мне же всего четырнадцать.

Но новая Мод, та, которая хотела прикоснуться к красивому парню и чтобы он к ней прикоснулся, спокойно ответила: да, и Элис Пайетт было столько же, когда ее выдали замуж.

Мод представила себе, в какой ужас придет мисс Бродстэрз, если узнает. И леди Кливдон, и отец.

— Твоя дочь влюблена в помощника садовника, — сказала она вслух. — Как тебе это понравится, папа?

Глава 16

Двадцать девятого января был канун святой Агнессы, подходящий вечер для любовной ворожбы. В эту ворожбу верили все служанки, и Мод с детства знала, как прочесть имя будущего мужа в завитушках яблочной кожуры и как сосчитать, сколько лет до твоей свадьбы, по тому, сколько раз прокуковала кукушка.

В прошлое летнее солнцестояние Айви сорвала листок плюща, имя которого носила, со стены у кабинета отца и спрятала на груди. «Плющ, плющ, я тебя сорву, — пропела она со своей лукавой улыбкой, — на грудь тебя я положу». По этому заклятью должно было выйти так, что первый мужчина, которого она встретит, станет ее мужем. Потом она сказала с ухмылкой, что и правда встретила мужчину, но не сказала, кого именно.

Приближалась полночь. Мод сидела и ждала, закутавшись в одеяло. Огонь в камине погас, и комната промерзла. За окном в свете молодого полумесяца виднелись обледеневшие болота.

Вздор и морок, подумала Мод весело. Если бы старик Джубал знал, чем она тут занимается, он бы презрительно сплюнул табачную жвачку — и был бы прав. Мод прекрасно знала, что это ерунда, но все равно хотела это сделать. Отец наверняка объяснил бы такую непоследовательность тем, что она женщина.

На кровати лежал дешевый нож — Мод уговорила Дейзи купить ей этот нож в Вэйкенхерсте. Мод взяла его в руку. Очень приятно было ощущать его тяжесть.

Часы на первом этаже пробили полночь. Сжав нож покрепче, Мод со всей силы ткнула им в столбик кровати. «Не только столбик я проткну, — прошептала она, — до сердца Клема дотянусь. Неважно, бодрствует иль спит, пусть на меня он поглядит».

Ей казалось, будто она говорит не своим голосом, а слова старого заклятья — или все-таки нож в руках? — кружили голову, заставляя чувствовать себя сильной.

Мод ни на секунду не верила, что от заклятья будет результат, но впервые в жизни поняла, что чувствовали знахарки. И ведьмы.

— Мисс Бродстэрз считает, что ты заболела, — сказал отец Мод за обедом на следующей неделе. — Но ты не выглядишь больной.

— Я не больна. Со мной все в порядке, — сказала Мод, беря вторую отбивную с блюда, которое держала Айви.

— Она прислала мне записку, где пишет, что не следует давать тебе перепечатывать мою работу. Говорит, что это наводит тебя на «странные мысли». Это правда?

— Конечно нет. Я никогда не обращаю внимания на то, что печатаю.

— На будущее лучше держи свои мысли при себе — ты ее, похоже, расстроила.

— Мне очень жаль, папа. Ей уже лучше?

— Как я понимаю, через день-другой ей разрешат вставать. И хватит об этом.

— Да, папа.

Прошла почти неделя с тех пор, как они обсудили «важный вопрос» в ризнице, после чего у мисс Бродстэрз случился нервный приступ и она слегла. Накладывая себе картофель, Мод с удивлением поняла, что не чувствует ни вины, ни угрызений совести от того, что из-за нее дочь священника заболела.

Она сама виновата, решила Мод, добавляя в тарелку горчицы. Она встала у меня на пути.

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

После того как эта ничтожная грешница в боли и мучениях родила четырнадцатого ребенка, она пыталась повеситься, ибо мечтала покинуть сей грешный мир. Но слуга ее мужа перерезал веревку. Тогда она побежала к реке и бросилась в нее, но платье удержало ее на плаву, и она не утонула. Ничтожная грешница побежала в дом сестры, та уложила ее в постель и пошла за ее мужем. Оставшись одна, ничтожная грешница попыталась зарезаться, но муж и сестра вернулись и забрали у нее нож. После этого ее заперли в комнате, и она все время была связана…

Передняя дверь хлопнула. Мод перестала печатать и вышла в коридор.

К ее глубокому удивлению, обе пары дверей в кабинет были распахнуты, внутри никого не было. Удивительно — отец никогда не допускал, чтобы до его письменного стола могли добраться любопытные.

Убедившись, что вокруг никого нет, Мод быстро проверила ящик, в котором он хранил записную книжку. Ее не было. Ее там не было со дня визита леди Кливдон. Мод подозревала, что отец забрал ее к себе в спальню, но пока что не решалась проверить.

Она подняла голову и с удивлением увидела за окном отца. Он был в саду, в том углу, где тисовая изгородь подходила к каналу. Было очень холодно, газон покрылся инеем, но отец стоял без пальто и шляпы, уставившись на канал.

Что он там делал? Что там вообще можно было увидеть, кроме льда и высохших стеблей тростника?

И письменный стол он оставил в беспорядке. Перо лежало там, куда он его бросил, чернила забрызгали страницу. Возможно, что-то в книге Пайетт его расстроило.

Следя краем глаза, не обернется ли он в ее сторону, Мод просмотрела абзац, который он только что написал.

«Потом эта ничтожная грешница сильно заболела, и люди думали, что она умрет, так что ее муж послал за священником, чтобы она могла исповедаться в своих грехах. Но у этой грешницы на совести было нечто, чего она никогда в жизни никому не открывала. И даже исповеднику она не стала этого открывать, хотя и знала, что за грех этот она будет проклята и ей придется вечно мучиться в аду».

Глава 17

Из дневника Эдмунда Стерна

9 февраля 1912 года

Признаюсь, этот абзац у Пайетт меня потряс. Но потрясение прошло, и я стыжусь собственного поведения. Что за мелодрама — броситься прочь из дома посреди зимы! Мне повезло, что я не простыл.

Зачем я вообще туда выбежал? Трудно сказать. Я только знаю, что, когда стоял там и смотрел на канал, я испытал странное ощущение вины и страха, особенно страха, хотя сам не пойму, чего я боялся. Потом я вдруг увидел что-то в воде, кажется, волосы — а может, водоросли. Я преисполнился убеждения, что подо льдом что-то есть. Что-то живое, что пытается вырваться. Я не знал, что это, знал только, что я боюсь и чрезвычайно сильно хочу, чтобы оно осталось подо льдом и не могло до меня добраться.

Холод привел меня в чувство. Это ощущение я испытывал вряд ли больше десяти секунд, но до сих пор очень отчетливо его помню.

Странные шутки шутит с нами разум! Пока я не прочел у Пайетт про ее «грех, который она никому не открывала», мне и в голову не приходило, что она способна вообще на какой-либо грех, не говоря уж о чем-то настолько серьезном, что много лет лежало грузом на ее совести. Именно это меня и потрясло. Именно поэтому я так резко отреагировал сегодня. Я так погрузился в свой перевод, что каким-то необъяснимым образом связал ее грех с собой. Вот почему я ощущал стыд и вину — а на самом деле чувство вины принадлежало ей.

Нужно остерегаться чрезмерной вовлеченности в работу, это не может не вредить здоровью. Я ведь еще и спал плохо всю прошлую неделю. Тут дело не в недостатке соития, по этой части дела идут вполне удовлетворительно.

Возможно, все дело в суматохе вокруг «Возмездия». Мисс Б. и священник только об этом и говорят. Они готовят то, что теперь называют «западной галереей», то есть комнату в башне, к его прибытию. Это не способствует покою.

Cum Ivy, stans. Sed non bene[18].

Позже

Я понял, что образ чего-то в воде, который привиделся мне сегодня днем возле канала, чудился мне и на кладбище в тот вечер, когда я заметил глаз в траве, то есть нашел «Возмездие». Странное совпадение. А может, не такое уж и странное. В обоих случаях я был возле воды. Наверняка в этом все дело.

12 февраля

Сегодня утром в церкви мне очень сложно было сосредоточиться. Я хожу к Святому Гутлафу с тех пор, как смог держать в руках молитвенник, и знаю каждый дюйм внутренней отделки церкви. Так почему же я только сегодня заметил, насколько там все связано с болотами?

Конечно, к жабам на сундуке возле нашей скамьи я давно привык, но почему-то я раньше не замечал, что «зеленый человек» в основании купели выглядывает из зарослей тростника и что многие гротескные фигуры на консолях держат в руках копья для ловли угрей.

Наверное, это неудивительно — каменщики, строившие церковь, были родом из этих мест и изображали то, что знали и видели вокруг себя, а болота тогда тянулись отсюда до самого Уоша. Странно то, что до сих пор я этого не замечал.

И не только в резьбе дело. Периодически я чувствовал гнилостный запах болот, который то уходил, то возвращался, что вдвойне меня отвлекало. Болотный газ посреди зимы? Как такое вообще возможно?

Больше никто, похоже, этого не замечал. Уж точно не Мод — она пела так же громко и немелодично, как обычно. Хотя этого, наверное, следовало ожидать. Ее организм менее тонко настроен, чем мой, и восприятие у нее не такое чуткое.

13 февраля

Ужасный сон, просто ужасный. Весь день испорчен. Я пишу это после обеда, но все еще не пришел в себя.

Мне снилось, что сейчас лето и я стою на краю озера на болоте — это само по себе примечательно, я к нему с детства не подходил. Во сне мне ужасно не хотелось заглядывать в воду, и в то же время меня неумолимо тянуло туда заглянуть. Я пытался отстраниться, но никак не мог этого сделать. Чья-то неведомая воля боролась с моей собственной, толкая меня все ближе к краю. Подойдя к воде, я осознал, что в воде есть нечто, поднимающееся из глубины. Я не мог и ни за что не стал бы наклоняться и смотреть, что это такое, но при этом я знал тем знанием, которое бывает во сне, для которого не требуется видеть, что происходит, — оно неотвратимо приближается именно ко мне. Оно поднималось все выше, подбиралось все ближе. Я пытался закричать, но сумел издать только сдавленный всхлип. От ужаса мне трудно было дышать. Если оно поднимется на поверхность…

Я проснулся. Было утро, какая-то птица стучала в окно. Лежа в постели, дрожа и тяжело дыша, я увидел на потолке грозные черные буквы: ПРОСНИСЬ.

Я с криком проснулся, на этот раз на самом деле. Птица все еще стучала в окно. Я скатился с кровати, распахнул шторы и поднял ставни — и эта проклятая сорока Мод с громким стрекотом улетела прочь.

Это недопустимо. Придется поговорить с Мод.

14 февраля

В приходе все возбуждены — завтра «Возмездие» будет представлено публике. Его привезли еще вчера — этот отвратительный Джейкобс заложил время на доставку с запасом. Он решил сам сопровождать панно из Лондона, так что, конечно, придет и на открытие. Это определенно не добавит приятности всему делу. Насколько я понимаю, перевозка прошла удачно и теперь панно в безопасности в комнате на первом этаже башни. Его еще никто не видел, кроме священника и мисс Б. Панно занавесили, а дверь в башню заперли. Очень благоразумно.

Сегодня утром, пусть даже смотреть пока было не на что, прихожане в церкви отвлекались, перешептывались и косились на запертую дверь. Низшие классы проявили к событию такой интерес, что Бродстэрз обещал устроить второй показ, для широкой публики, на следующий день после того, как панно осмотрят избранные. Мисс Б. по поводу этого первого показа уже меня утомила. Ее служанка больна, и она спросила, можно ли «одолжить» Айви, чтобы помочь подавать угощения. Зачем эта особа вечно беспокоит меня подобной чепухой?

Как только служба закончилась, она тут же поспешила ко мне и предложила провести меня взглянуть на панно заранее. Я отказался — сказал, что не хочу испортить основную интригу ее вечеринки (и не хочу быть ей обязанным).

А теперь я жалею, что не согласился на ее предложение. Было бы легче взглянуть на панно в одиночестве и покончить с этим. Почему оно меня так нервирует? Казалось бы, оно должно вызывать у меня особый интерес как минимум потому, что Пайетт наверняка много раз видела эту образину.

15 февраля

В предыдущей записи я написал «эту образину» вместо «этот образ». Странная ошибка. Надо попросить у старины Грейсона тоник для укрепления нервов.

Я пишу это в пять утра; спал я плохо. Запах в церкви позавчера мне не показался, вчера он тоже явно ощущался, хотя все окна были закрыты. Кроме того, ветра не было и никакое дуновение не могло донести вонь с болота. Но странно то, что когда я вышел на церковный двор, то запаха болот не почувствовал. Так почему же болотом пахло внутри церкви?

Наверняка воняет снизу. Надо поговорить с Фэрроу о канализации.

Позднее

Небо никак не хотело светлеть, но наконец пришел рассвет. Бесснежный мороз, воздух до странности неподвижен. Важный день для прихода, или, по крайней мере, так уверяют некоторые. Сегодня вечером я узрю наше «Возмездие».

Глава 18

— Не могу сказать, что одобряю эту шляпу, — сказал отец, когда они вечером шли домой.

— Правда, папа? Это же моя старая шляпа, только с новой лентой. А тебе уже лучше?

— Я же говорил, это всего лишь краткое недомогание. Наверняка я не первый, кому не пошли впрок сомнительные угощения мисс Бродстэрз.

Мод отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Ночь была холодная и ясная, звезды светили на удивление ярко. У нее было прекрасное настроение.

Демонстрация «Возмездия» ей очень понравилась. Комната в башне церкви Святого Гутлафа придавала вечернему приему мисс Бродстэрз уместный оттенок средневекового дискомфорта. Толстые каменные стены мрачно поблескивали в свете газовых фонарей, и атмосфера была как в подземелье, несмотря на тепло двух керосиновых нагревателей и на то, как тесно набились в комнату люди.

Само «Возмездие» было куда больше, чем ожидала Мод, — огромный дощатый полукруг занимал всю западную стену. Он был укрыт покрывалом, пока священник не призвал к тишине и леди Кливдон под всеобщие аплодисменты не потянула за шнурок.

Последовала изумленная тишина. Кто-то ахнул. Кто-то откашлялся.

Первым заговорил доктор Джейкобс, который знал картину лучше всех:

— Превосходная вещь, не правда ли? Простая, можно даже сказать, примитивная, но ее моральная сила несомненна.

— О да, — пробормотал доктор Грейсон, увлеченно разглядывая крупную фигуру обнаженной женщины, нежно-розовая плоть которой была изображена со всеми подробностями, вплоть до коричневатых сосков и щели между ногами.

— Великолепные краски, — твердо сказала леди Кливдон.

— Чудесно, — тут же заявила мисс Бродстэрз. — Но почему у сатаны еще одно лицо на его… кхм… нижней части?

Кто-то опять закашлялся, а священник сделал вид, что ничего не слышал.

— Это метафора, милая леди, — сказал доктор Джейкобс. — Она символизирует… э-э-э… низменные желания.

— О! — отозвалась мисс Бродстэрз.

Доктор Джейкобс повернулся к отцу Мод:

— А вы что думаете, Стерн? Интересная штука, не правда ли?

— Несомненно, — ответил отец.

Мод внимательно наблюдала за ним, когда леди Кливдон дернула за шнурок. В отличие от всех остальных собравшихся, он не обратил никакого внимания на голых грешников в аду. Он сразу посмотрел на сатану. Но его взгляд привлекло не странно зеленое лицо дьявола и не отвратительная вторая голова, торчавшая у него между ногами, а свиток, зажатый в чешуйчатом кулаке сатаны, и надпись на нем броским черным готическим шрифтом: «Этот грешник мой, потому что совершил грех».

В верхней части картины сидел на радуге Христос и вел Страшный суд. На заднем плане вновь воскресшие мертвецы выбирались из могил. Некоторые были укутаны с головы до ног, словно зачехленная мебель, другие — голые и розовые. Ангелы вели спасенных в непримечательный зеленый рай, а черти тащили проклятых в ад.

На переднем плане огромный крылатый архангел Михаил задумчиво смотрел в небо, взвешивая на весах испуганную малюсенькую душу. Ему противостоял ухмыляющийся сатана, тоже огромный. Он явно рассчитывал забрать душу себе. У князя тьмы, как положено, были рога, хвост и большие кожистые крылья, как у летучей мыши. Но его лицо с крючковатым носом и тощие конечности были болотно-зеленого цвета, а одет он был в потрепанные штаны до колен и безрукавку, будто только что явился с болот.

За ним во вратах ада виднелись толпы чертей, которые с ликованием пытали проклятых. Здесь художник превзошел самого себя и с садистской тщательностью подобрал для каждого греха подходящую пытку. Один черт вспорол брюхо пузатому обжоре и запихивал ему в глотку его собственные кишки. Другой проткнул копьем язык обнаженной злоречивой женщины и как раз перекидывал ее, кричащую от боли, через плечо.

— Живописно, не правда ли? — усмехнулся лорд Кливдон, подойдя к Мод.

— По-моему, это просто ужасно, — отозвалась она.

— Ха-ха, хорошо сказано! — исполнив свой долг перед ней, он двинулся к Айви и ее подносу с угощением.

— Вам это не по вкусу, мисс Стерн? — поинтересовался доктор Джейкобс с набитым ртом.

— Напротив, мне нравится. Такая удивительная прямота. В конце концов, — добавила она, встретившись взглядом с мисс Бродстэрз, — именно об этом идет речь в Библии, так ведь?

Вот что означает ваша вера, про себя сказала она, обращаясь к мисс Бродстэрз. Можете приукрашивать ее херувимами сколько хотите, но человек, написавший эту картину, был гораздо честнее. Он знал, что вся суть в угрозах, которые помогают держать людей в подчинении. Смутное обещание рая, если ты делаешь, что сказано, и гарантированные бесконечные пытки, если не слушаешься. Вы всё поняли, крестьяне? А теперь шагайте в поля и даже не думайте о том, как бы добиться лучшей жизни.

— Доктор Стерн, с вами все в порядке? — пронзительным голосом поинтересовалась леди Кливдон.

— Да он белый как мел! — воскликнул доктор Джейкобс.

— Айви, воды! — крикнул доктор Грейсон.

Бледный как смерть отец не отрывал взгляда от «Возмездия». Но теперь он уставился не на девиз сатаны, а на что-то в нижнем правом углу, чего Мод было не разглядеть.

— Мод, не стой же столбом! — резко сказала мисс Бродстэрз. — Помоги отцу!

— Со мной все в порядке, — пробормотал отец, и тут его вырвало прямо на каменный пол.

Когда отец приоткрыл для Мод калитку, изо рта у него все еще пахло. Наверное, он сгорает со стыда, подумала она удовлетворенно.

Прекрасный вечер, столько приятных воспоминаний! Как леди Кливдон стойко делала вид, что брызги не попали ей на платье. Как Айви на коленях все это вытирала…

Отец почти сразу ушел к себе, но когда Мод часом позже поднялась наверх, она увидела, что из-под его двери пробивается свет. Наверное, решила она, он сейчас записывает свои мысли в дневник. Во всяком случае, она на это надеялась, хотя придется подождать день или даже больше, прежде чем она узнает точно. Завтра ему никуда не надо было уходить, а Мод твердо постановила никогда не ходить в его гардеробную — теперь он хранил дневник там, — пока не будет уверена, что его нет в доме.

Но задержка ее не тревожила, а, пожалуй, даже нравилась. Она создавала приятное ощущение предвкушения, как когда Мод читала романы с продолжением в «Семейной беседе», журнале, который получала кухарка. И точно так же, как в романе с продолжением, она никогда не перелистывала до последней записи отца, а начинала читать с того места, на котором остановилась в прошлый раз.

«Этот грешник мой, потому что совершил грех».

Какой же грех отец мог совершить, чтобы отреагировать подобным образом?

Уж никак не то, что он сделал с маман. С его точки зрения, отдать ее на смерть ради младенца Розы было его христианским долгом, а никак не грехом. И то, что он регулярно делал с Айви, он тоже считал всего лишь удовлетворением законной потребности.

Внезапно Мод вспомнила, что Джубал Рид сказал ей при первой встрече: «Ну он уж в грехах разбирается». Это ведь Джубал про отца говорил. Что он имел в виду?

Подойдя к окну, Мод приподняла ставень. В свете молодой луны покрытое инеем болото блестело холодной красотой. Канал сверкал, как кожа угря. Длинные тонкие тени ив, лишившихся листвы, тянули к дому свои костлявые руки.

Какой бы грех отец ни совершил, обещала она болоту, я все выясню.

Мод почувствовала себя необыкновенно живой. Ей не терпелось начать охоту.

Глава 19

Из дневника Эдмунда Стерна

15 февраля

Что со мной творится? Я в своей жизни перевидал множество образов Дня возмездия. Господи, я же занимаюсь средневековой историей! Так почему вдруг на сегодняшнем приеме от этого «Возмездия» меня стошнило?

Возможно, Грейсон прав и дело не в «Возмездии», а в негодных закусках и в парах от этих ужасных керосиновых горелок.

И еще кое-что. Когда я увидел «Возмездие», мне почудилось то же самое, что и когда я впервые прочел про грех Пайетт. Плывущие по воде волосы. И я определенно почуял запах болотной бузины. Посреди зимы. Конечно, у одной из дам могли быть такие духи, но что насчет волос?

Наверное, это «Возмездие» действительно довольно необычное, поскольку у него такой явный местный колорит. «Болотный душок», как заметил кто-то. Черти на нем терзают жертв крючкообразными зубьями копий для ловли угрей, а у крошечных черных чертенят, садящихся дополнительным грузом на чаши весов, выпученные глаза, как у жаб. Больше всего меня поразило то, что врата ада, которые обычно изображаются как пасть огненного дракона или Левиафана, здесь нарисованы в виде пасти гигантского угря.

Скорее всего, поэтому мне и стало нехорошо — подействовали неприятные воспоминания детства. О том, как няня Траши запирала меня в угловом шкафу, когда я плохо себя вел. Обо всех ее бесконечных историях про «злых духов». Блуждающие огни, Черный Шак, болотные духи — все они только и ждут, как бы заманить тебя в трясину и погубить, едва ты только подойдешь к болоту. И насколько я помню, эти духи жили не только на болоте. Якобы какой-то злой дух водился даже в церкви.

Да, очевидно, в этом все дело — детские страхи, усиленные воздействием паров керосина. Еще бы женщины не подняли такую суету! Мисс Б. суетилась вокруг меня, как курица-наседка, леди Кливдон делала вид, что не разозлилась из-за своих оборок, Мод вела себя холодно и не по-дочернему. От одной только Айви был толк, но нельзя забывать, что у нее свои причины помогать мне. Прошлой ночью, подумав, что я уже уснул, она прокралась к тахте и растянулась на ней голая. Я видел, как она разглядывала все вокруг с хозяйским видом, как поглаживала бархатную обивку тахты, при этом трогая языком этот свой выступ на верхней губе. Она явно возбудилась гораздо больше, чем со мной. Я знаю, чего она хочет. Эта девчонка спит и видит себя хозяйкой Вэйкс-Энда. Ну-ну, посмотрим.

Чтобы поставить ее на место, я взял ее сзади, coitus more ferarum[19]. Заставил ее кусать подушку. Bene[20].

Женщины все одинаковые. Хитрые, лицемерные, испорченные.

Они никогда не признаются, чего хотят на самом деле.

Позже

Теперь я чувствую себя гораздо свежее, поскольку вызвал Айви и дал обильный выход накопившемуся. Это прояснило мой разум, и теперь я вижу то, чего не видел раньше. Я еще не упомянул самое ужасное в «Возмездии» — того черта в углу. Это от него меня стошнило. Намеренно ли я старался не упоминать о нем или только сейчас понял, что именно он меня и беспокоит?

Этот черт так и стоит у меня перед глазами. Он непристойно присел в зарослях тростника, раздвинув задние конечности так, что видны его гениталии. Чешуйчатая голова подсвечена сзади рыжим пламенем ада, но при этом каждая деталь говорит о том, что это настоящая болотная тварь. Шкура зеленовато-черная, между когтями перепонки, а физиономией черт напоминает жабу. Он только что подцепил обнаженного грешника своим копьем для ловли угря, но ухмыляется все же не своей жертве, а мне.

Это тот же глаз, который я увидел на церковном дворе в тот вечер, когда нашел «Возмездие». Это глаз в траве. И он смотрит на меня.

17 февраля

«Глаз в траве», ну надо же! Что за чепуха. Приступ зубной боли отлично возвращает к реальности. Похоже, я скрежетал зубами во сне и расколол коренной зуб — дантист вырвал его сегодня утром. Боль хорошо меня отвлекла. Буду теперь слушаться советов Грейсона — простая пища, физическая активность, регулярные сношения. И все будет отлично.

Дверь в башню до сих пор заперта, и это очень помогает успокоиться. Сначала я продолжал с тревогой ощущать, что за ней находится «Возмездие» и — как ни странно это звучит — что оттуда за мной следят. Но теперь я почти о нем не вспоминаю.

18 февраля

Пришлось поговорить с Мод об этой проклятой сороке. Я работал за письменным столом, а она села на печную трубу и подняла адский шум. Эхо от него было таким, что я мог бы поклясться, что птица где-то в комнате. От неожиданности я даже пролил чернила на рукопись.

Мод имела дерзость заявить, что это не ее птица, а какая-то другая сорока или даже ворона. Я сказал ей, что не потерплю это создание возле дома, и запретил ей кормить сороку. Когда Мод дуется, она еще некрасивее.

Я описал поднятый сорокой шум как «адский» и сразу вспомнил, что говорила няня Траши: «Если увидишь седьмую сороку, дьявол за нею неподалеку». Кошмарные стишки, но, возможно, в них есть доля правды. Сороки воруют и отличаются злобностью. Я не потерплю их рядом с домом.

Меня беспокоит шрам на руке. Он покраснел и воспалился. Думаю, я его расчесывал во сне.

Позже

Я все думаю о глазах. Тот черт в углу «Возмездия». Один глаз открыт, другой слегка прикрыт в похотливой ухмылке.

Кажется, я понял, почему на меня так повлиял глаз в траве. Cave, cave, deus videt. Берегись, берегись, Бог видит все. Звезды в ту ночь, когда сняли завесу с «Возмездия», были невероятно яркие. Они напомнили мне о том, что говорила наша гувернантка: звезды — это отверстия, через которые Бог смотрит на то, что мы делаем.

— Если вы плохо себя ведете, — сказала она нам, — Бог это увидит и бросит вас в пылающую бездну, где живет сатана.

— А которая звезда та дырка, через которую смотрит Бог? — заинтересовалась Лили.

— Он смотрит через все звезды, — сказала мисс Картер.

— Что, через все сразу? — засомневалась Лили.

— Да, сразу, — ответила гувернантка.

Сестра все приставала к ней с вопросами, но с меня было довольно. С тех самых пор ночное небо не казалось мне красивым. Я никак не могу избавиться от мысли, что сверху на меня смотрят миллионы глаз.

19 февраля

До сих пор я никогда не замечал, как много чертей в нашей церкви, — то есть, я хочу сказать, в ее архитектуре и отделке, и не ощущал, что у многих из них «болотный душок».

Черти скорчились у основания купели, черти цепляются за капители, а на потолке их просто толпа. Это оказалось для меня неприятным сюрпризом — я всегда считал, что ухмыляющиеся создания на консольных выступах просто образец гротеска. Но во время утренней службы мне пришло в голову, что это могут быть черти.

Я сейчас проверил у Герберта в «Церковных достопримечательностях Англии». Лучше бы не проверял. «Церковь Св. Гутлафа, Вэйкенхерст, Саффолк: готические аркады, которые прекрасно смотрелись бы в соборе, просторный неф с великолепной стоечно-балочной крышей. Переплетающиеся балки опираются на дугообразные опоры, с которых парят большие горизонтальные деревянные ангелы с расправленными крыльями, а края их одежд касаются консольных выступов, на которых столпились ухмыляющиеся демоны». Ну вот. Наша церковь полна чертей. Ангелы там тоже есть, но их гораздо меньше.

28 февраля

У Мод, к сожалению, почти полностью отсутствует свойственное женской натуре стремление заботиться о других. Меня все еще беспокоят боли в руке, и она только со второй просьбы принесла мне йод, да еще и не предложила помочь. Мне пришлось приказать ей обработать и перевязать рану, самой ей это не пришло в голову.

Она опять дуется, потому что я отругал ее из-за той птицы. Она до сих пор ее кормит, хоть и не признается в этом. Я сказал ей, что не потерплю обмана, а чтобы она это как следует запомнила, велел ей дважды переписать Левит.

15 марта

Плохо спал. Опять бесснежный мороз. Я отчетливо слышал звуки, которые издавал лед на озере: совершенно потусторонний скрежет и треск.

Рука по-прежнему меня беспокоит. Второе послание к Коринфянам, 12:7: «…дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня…» Конечно, я преувеличиваю, но все это довольно утомительно.

17 марта

Во время утренней службы задумался о распространенном убеждении, что когда во время Реформации обезглавливали статуи святых и замазывали их лики, то тем самым оставляли наши церкви без защиты от сил зла.

Старый колесник из Блитбурга уверял меня, что именно так в их церкви появилась знаменитая черная метка. По его словам, когда «они» (то есть пуритане-иконоборцы) замазали святого Христофора, то невольно открыли дорогу дьяволу в облике большого черного пса. Адский пес устроил бурю с молниями, которая убила двух человек и оставила после себя большую подпалину. Я сказал старику, что святого Христофора замазали за шестнадцать лет до великой бури 1577 года, так что дьявол явно не торопился, но его такие мелочи не особенно волновали.

Вчера я проверил данные приходской документации. Как я и полагал, «Возмездие» и «свечная балка», на которую оно опиралось, были замазаны известью во время Реформации. Записи об этом довольно забавно читать, настолько они полны пуританского презрения к «идолам». «Возмездие» там описывается как «только затем пригодно, дабы поджарить баранью ногу, в церкви же суть зло». Ну а как мне быть? «Возмездие» — это религиозная картина, нельзя об этом забывать. Даже если бы я верил в глупые суеверия простонародья, возвращение ее в лишенную прежних святых образов церковь Святого Гутлафа наверняка должно скорее защитить церковь, чем причинить ей вред.

Только вот я почему-то упорно ощущаю, что ничего священного в этой картине нет. Что скорее уж в ней есть что-то адское.

Наверное, все дело в примитивной мощи этого образа. Человек, нарисовавший «Возмездие», верил в ад так же сильно, как в собственное существование. Такого убеждения почти достаточно, чтобы заставить меня самого поверить в ад.

Глава 20

21 марта

Наконец началась оттепель. Сосульки на карнизах тают и капают, в водосточных трубах журчит и булькает вода. Я спал плохо. Мне казалось, что я все еще слышу лед на озере.

22 марта

Я начинаю понимать, почему эпоха Пайетт была веком чудес и демонов. Я начинаю осознавать, насколько быстро иррациональность, словно поток грязной воды, просачивается в самые укромные уголки сознания.

После вечерни я так надолго погрузился в молитву, что, когда пришел в себя, все уже ушли. В церкви было темно, только на алтаре горела свеча, и я предположил, что священник, не желая меня беспокоить, тихо ушел, сказав причетнику оставить мне свет.

— Есть тут кто? — позвал я на случай, если старик Фэрроу все еще где-то рядом. Мне никто не ответил. Очевидно, причетник тоже ушел домой. Я встал, собираясь и сам уйти, но тут услышал звук в дальней части церкви. И это не был щелчок щеколды на крыльце, привычный звук, в котором не было бы ничего удивительного. Я услышал постукивание когтей по камню.

Я сказал себе, что это просто одна из акустических странностей древнего здания, но тут звук послышался снова. Явно не крыса, по звуку что-то побольше. Может, горностай? Но мне показалось, будто животное движется украдкой, что требовало большего ума, чем обычно бывает у подобных созданий. А еще у меня было неприятное ощущение, будто это создание, что бы оно собой ни представляло, вышло из того помещения в башне, где держат «Возмездие».

Было понятно, что это невозможно — та комната все еще заперта. Я подумал, не перейти ли на ту сторону нефа и не проверить ли, но мне никогда не нравилось оставаться ночью одному в этой церкви — слишком много теней, — так что я направился кратчайшим путем к выходу, забрав свечу с алтаря, и потушил ее только в дверях. Назад я не оглядывался.

Через ризницу я вышел в северный конец кладбища. Почему-то вспомнил, что по традиции этот участок оставляли для самоубийц, мертворожденных детей и злых духов — «дьяволова часть», как называла ее Траши.

Темнота воспринималась почти осязаемой — луна еще не взошла, пасмурное небо затянули тучи. По земле тянулась неплотная пелена тумана, и надгробия торчали сквозь нее, точно зубы. Я осторожно шел по тропе, касаясь одной рукой стены церкви. Мне вдруг пришло в голову, что иду я не по часовой стрелке, а наоборот, и это должно навлечь на меня неведомые несчастья (если бы я верил в такие вещи). Траши бы определенно меня отругала! Но хорошо бы перестать вспоминать и ее, и всю ту чепуху, которую она рассказывала.

Когда глаза мои привыкли к полумраку, я с облегчением увидел, что дошел до южного края кладбища. Я разглядел темный массив семейного склепа и крытые ворота для вноса гробов. Внезапно краем глаза я уловил какое-то движение и обернулся. Вокруг ничего не было видно. И все же что-то там было — что-то же я заметил.

В ночи было совершенно тихо. Мое дыхание казалось мне неприятно громким и несколько неровным. Вокруг я различал сгорбленные очертания тисовых деревьев. Они мне никогда не нравились. Я где-то прочел, что уровень нашего кладбища на ярд выше, чем у окрестных земель, из-за того, как много тел здесь было похоронено начиная с саксонской эпохи. Тысячу лет эти тисы питаются человеческой плотью.

Все это пронеслось у меня в голове, пока я стоял на кладбище, прислушиваясь. Церковь нависала темной громадой на фоне угольно-черного неба. Она казалась не убежищем, а пугающим напоминанием о диком прошлом, полном ужасов.

Вдруг в нескольких ярдах слева я увидел, как что-то темное проскользнуло за надгробием. Оно бежало быстро, очень низко пригнувшись к земле, и было крупнее горностая, но недостаточно большим для человека. Я нащупал в кармане складной нож, но не стал его доставать.

Внезапный порыв ветра донес до меня сырой запах гниющей растительности. В болоте за стеной кладбища я услышал, как шелестит сухой тростник. Ветер взбаламутил лежавшую у поверхности земли дымку, и я понял, что видел вовсе не живое существо. Мой взгляд обмануло движение клочьев тумана.

Ветер утих так же внезапно, как и поднялся. Тростник застыл в неподвижности. Тишина пульсировала у меня в ушах. Нечеловеческая тишина болот.

Я снова уловил движение, на этот раз четче, хотя и всего на мгновение: что-то скользнуло через стену кладбища. Через секунду я услышал тихий всплеск — это существо нырнуло в Хэрроу-Дайк. Выдра, значит. Только тут я заметил, насколько крепко сжимаю нож в кармане. Разжав хватку, я вынул руку из кармана и вытер ладонь о пальто.

До дома я добрался без дальнейших приключений, но, к собственному отвращению, заметил, что запах гнили пропитал мою одежду. Я велел Айви наполнить горячую ванну и сразу почувствовал себя лучше. Однако, выходя из ванной, я случайно глянул в круглое окно в конце коридора и определенно увидел, как через канал что-то плывет как раз там, где он впадает в Хэрроу-Дайк. И это определенно не плавучий мусор — что бы это ни было, оно двигалось вверх по течению. В направлении поместья.

Это наверняка выдра.

Хотя я никогда не думал, что у выдр такой длинный мех.

23 марта

С канализацией что-то не в порядке, поскольку этот болотный запах проник в дом, особенно в мой кабинет. У меня от него болит голова.

Сегодня после обеда Айви запоздала задвинуть ставни. Мне пришлось дважды позвонить, чтобы она наконец пришла, а потом прямо приказать ей заняться огнем в камине. Ей следовало самой понять, что надо делать, без дополнительных указаний. Я вернулся за стол, она стояла на коленях перед каминной решеткой, и тут эта проклятая сорока опустилась на крышу. Шум и стрекот так громко отдавались эхом через дымоход, что у меня чуть не повторилась неприятность с чернильницей.

Я приказал Айви завтра же избавиться от птицы. Все еще стоя на коленях, она развернулась и ухмыльнулась:

— Вы вроде нервничаете, сэр. Принести вам чаю, сэр?

Я встал из-за стола и резко приказал ей никуда не ходить — на коленях она меня вполне устроит.

24 марта

Сегодня гораздо лучше. Канализация пришла в норму, болотная вонь исчезла. И рука у меня начала заживать благодаря Айви и лекарственному уксусу ее тетки Бидди Трассел. Кроме того, теперь я наконец могу работать спокойно — с сорокой покончено.

Правда, при слегка неудачных обстоятельствах, но тут уж делу не поможешь. Я вернулся из Или вместе с Мод, и, входя в библиотеку, она случайно заметила висящую в кустах мертвую сороку. Судя по всему, Айви поймала птицу в силки и свернула ей шею, но тут служанку позвали по делу, и она не успела избавиться от тушки.

Мод вскрикнула и подбежала к окну. Она так и стояла, глядя на кусты, пока я давал указание убрать сороку, но вскоре пришла в себя и к вечеру уже обо всем забыла. По природе Мод флегматична и бесчувственна. У нее отсутствует способность переживать сильные эмоции.

Позже

Айви на удивление здраво относится к «Возмездию».

— Бр-р… — сказала она мне, передернувшись. — Они там знали, что делали, когда его замазали.

Да, устами неграмотной селянки глаголет истина. Это не священный образ и не картина ада, а просто неприятная мазня. Больше не буду о ней думать.

Глава 21

— Мне так жаль насчет вашей птицы, мисс.

— Спасибо, Уокер.

— Может, я могу сделать чего?

— Нет, спасибо.

— Хорошо, мисс.

— Э-э-э… Уокер?

— Да, мисс?

— Вообще-то можете. Ее насест. Можете его убрать?

— Сию секунду, мисс.

— Спасибо.

Мод гордилась тем, как спокойно себя повела. В конце концов, Болтушку уже никак не вернешь, так что разумнее всего было держаться как обычно. И когда Айви гордо украсила свою шляпку хвостовым пером с радужным отливом, Мод отреагировала спокойно:

— Ты разве не знаешь, что убить сороку — это дурная примета?

— Я не верю в дурные приметы, мисс.

— Это неважно, зато они в тебя верят.

Увидев тревогу во взгляде Айви, Мод почувствовала секундную вспышку удовлетворения, хоть и знала, что в ее словах не было особого смысла. Болтушка умерла. Надо было это принять. Ничего тут не поделаешь.

В окна дробью колотил мокрый снег. Время от времени Мод поднимала голову от пишущей машинки и каждый раз вздрагивала от того, что в кусте лавровишни нет насеста. Клем выполнил ее просьбу в тот же день, но теперь она об этом жалела. Слишком уж быстро все вышло, будто Болтушки никогда и не существовало.

Ей хотелось как-то отметить смерть сороки — отрезать волосы в знак траура и бросить их ей в могилу. Но у Болтушки не было могилы. Айви бросила ее в костер.

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

Несмотря на груз, лежащий у нее на совести, ничтожная грешница не могла заставить себя признаться в своем тайном грехе. И страх ада в ней стал так велик, что…

На дымоход с шумом приземлилась сорока, и Мод нажала не на ту клавишу. Она положила руки на колени. Отцу нравилось, чтобы распечатки были идеальными. Придется начать сначала.

Пока сорока шагала туда-сюда по краю дымоходной трубы, Мод выкинула испорченную страницу и вставила в пишущую машинку новую. Сорока спланировала на газон, стряхнула влагу с перьев и вперевалочку прошествовала перед окном, будто пытаясь привлечь внимание Мод. На самом деле, конечно, не пыталась. У нее не поблескивали глаза тем особенным блеском, а на лапе не было серого шрама. Это не Болтушка. Болтушка умерла.

У Мод начали трястись руки. За глазами накапливалась ноющая боль. Она осторожно и аккуратно встала, вышла из библиотеки, взяла пальто и шляпу и вышла из дома через переднюю дверь, очень тихо, чтобы не побеспокоить отца. В лицо ей ударил мокрый снег. В груди болело так, что тяжело было дышать.

В каретном сарае никого не было. До полудня оставалось совсем чуть-чуть, слуги ушли обедать. Мод зашла в упряжную и спряталась за закрома. Оттуда ей слышно было, как Красотка и Маргаритка жевали корм. Дышать все еще было трудно, она хватала ртом воздух и чувствовала, будто голова у нее вот-вот взорвется.

Шаги по гравию, потом голос отца:

— А, Уокер… Ты видел мисс Мод?

Мод зажала рот ладонями.

— Да, сэр, — ответил Клем где-то совсем рядом.

— Ну и где она?

— Кажется, она направлялась к церкви, сэр.

— Боже, перед обедом в церковь?

— Да, сэр.

Раздраженный выдох.

— Ладно. Можешь продолжать работать.

— Да, сэр.

Все еще зажимая рот руками, Мод слушала, как отец уходит прочь.

— Хозяин ушел обратно в дом, мисс, — негромко сказал Клем.

Она хотела его поблагодарить, но слишком сильно плакала. Он коснулся ее плеча:

— Ну-ну, не надо.

— Эт-то я винова-а-а-та… — выдохнула она между судорожными всхлипами.

— Нет, что вы…

— Нет, я! Я ее к-кормила, я ее п-приманивала к насесту! Если б она не постучалась в окно…

— …то села б на крышу или на фронтон. Так уж поступают сороки, — он стоял рядом и трепал Мод по плечу, будто она лошадь.

Постепенно ее рыдания стали утихать.

— Я бы дал вам платок, — сказал он, — только он недостаточно изящный.

Мод шмыгнула носом. До сих пор никому не приходило в голову употребить слово «изящный» для чего-то, что связано с ней. Вытерев глаза пальцами, она ущипнула себя за переносицу, чтобы удержать слезы.

— У меня даже нет тела, чтоб оплакать ее, — гневно сказала она. — Она бросила Болтушку в костер, словно мусор.

— А вот тут вы ошибаетесь, мисс.

Она уставилась на него:

— То есть?

Он застенчиво улыбнулся:

— Ну, я ее вытащил из огня, понимаете? Она наверху на сеновале, завернутая в мешок. Чуть-чуть обгорела, конечно, но на холоде сохранилась.

— Ох, Клем, спасибо! Это лучший подарок, который я в жизни получала!

— Это обгоревшая сорока-то?

Она рассмеялась со всхлипом.

Он опирался одним локтем о закрома. Мод хорошо видны были змеистые вены на тыльной стороне его ладони и выступающая косточка на запястье. Она потрогала косточку пальцем. Клем дернулся, но не отодвинулся.

Она осознала, что назвала его по имени.

— Клем, — сказала она просто потому, что это приятно. — Спасибо, Клем.

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

Несмотря на груз, лежащий у нее на совести, ничтожная грешница не могла заставить себя признаться в своем тайном грехе. И страх ада в ней стал так велик, что неделями ее мучили духи. Черти хватали ее и таскали, палили ее в адском пламени. Она видела муки ада, где души проклятых вечно поджаривают на огне, будто рыбу в масле, а других вечно топят в замерзающих трясинах и снова оживляют, чтобы топить еще и еще…

— Папа, я тебе буду нужна после чая? — спросила Мод, передавая ему очередную страницу Пайетт.

Он поднял на нее взгляд:

— Я пока не знаю, Мод. А что, у тебя какие-то планы?

Она хотела отнести мертвую Болтушку к озеру, но поняла, что зря спрашивала разрешения. Отец всегда звал ее в последний момент. Даже если он говорил, что Мод ему не нужна, это ничего не значило — он часто передумывал, и только бывало она усядется с книжкой, как он ее позовет. Иногда Мод гадала, не нарочно ли он это делает, но склонялась к тому, что скорее нет, — она для него была недостаточно важна, чтобы делать что-то нарочно.

— Да нет, ничего особенного, — соврала она. — Если я тебе понадоблюсь, я буду в библиотеке.

Вскоре он принес ей еще одну страницу на перепечатку:

— Хорошо бы ты перепечатала это до второго завтрака.

— Да, папа.

Он посмотрел во французское окно, и Мод увидела, что он заметил отсутствие насеста для Болтушки. На мгновение он встретился с ней взглядом светло-голубых глаз. Ни один из них не упомянул сороку.

Когда отец ушел, Мод села и положила руки на колени. На последних страницах его дневника были наброски чертей из церкви святого Гутлафа, а еще он нарисовал Болтушку. Мод увидела этот набросок на следующий день после того, как сороку убили.

«Я тебя ненавижу, — безмолвно заявила она отцу. — Ты убил маман, а теперь и Болтушку. Ты потерял право на мою любовь. Осталась только ненависть».

Она впервые призналась в этом самой себе и не почувствовала никакой вины, только удовлетворение и источник силы.

В конечном счете Мод все же удалось сходить к озеру, потому что отец перенапряг глаза и ушел наверх отдыхать. Ну или иметь сношения с Айви. Мод это было безразлично.

Был промозглый мартовский день, весной в воздухе и не пахло. Мокрый снег превратился в холодную изморось, от сильного восточного ветра поверхность озера покрылась рябью. Клем хорошо завернул тело Болтушки. Только ее острый черный клюв торчал из мешковины, напоминая Мод про тот день, когда она ее спасла и завернула в свой фартук.

Болтушка умерла два дня назад и уже начинала попахивать, но это было даже хорошо. Этот запах тоже представлял собой часть искупления Мод. Она отрезала прядь волос, засунула ее в саван и закрепила черной атласной ленточкой, несколько раз перетянувшей несчастное маленькое тельце. Потом она привязала сверток к кирпичу, который принесла с собой. Она не могла точно сказать, зачем все это делает, просто почему-то важно было предложить болотам часть себя, чтобы убедиться, что Болтушка найдет покой.

С озера с шумом взлетела стая гусей, и когда Мод подняла голову, чтобы проследить за ними взглядом, то увидела вдалеке Джубала. Он рыбачил, стоя в своем ялике, рядом с ним была Нелли. Выглядел он точно так же, как тогда, в последний раз, когда она была на болотах, перед тем как маман умерла. Мод кивнула ему, он кивнул в ответ и продолжил рыбачить, и за это Мод была ему благодарна.

Попрощавшись с Болтушкой, она наклонилась и бросила ее в воду. Через пару секунд свертка уже не было видно. Мод не плакала. Эту стадию она давно прошла.

Поднялся ветер, и тростник зашелестел. Мод вспомнила, как скворцы перестраивались в воздухе, меняя очертания стаи, словно в небе двигалась гигантская рука. Она сказала себе, что болото все это переживет и она тоже. Но Болтушка все равно была мертва.

— Пусть отец будет наказан за то, что он сделал, — обратилась она с молитвой к болоту. — Пусть его тайный грех, что бы он собой ни представлял, продолжает его разъедать. Пусть ему продолжают чудиться черти в церкви. И пусть его страх «Возмездия» растет и растет, как сорняк…

Она остановилась и уставилась в темно-бурую воду, в которой покоилась Болтушка. Болото подарило ей одну идею. Мод точно знала, когда она ее воплотит. Придется подождать пару месяцев, но тут ничего страшного. Ждать Мод умела.

Прошла Пасха, в конце мая Мод исполнилось пятнадцать. Она все еще ждала. Девятого июня исполнится три года со дня смерти маман.

За неделю до годовщины Мод пошла искать Клема. Он был в оранжерее, ошпаривал цветочные горшки.

— Я хочу тебя попросить кое-что для меня сделать, — сказала она.

Его щеки расцвели темным румянцем, который ей так нравился.

— Что угодно, мисс.

Как и большинство деревенских, он был очень суеверен, но при этом достаточно прагматичен, чтобы суеверия не мешали ему в повседневной жизни. Как и Коул, он не боялся идти на болото, если перед этим заткнуть в кепку веточку рябины и сказать правильное заклинание.

— Сейчас же сезон ловли угрей, верно? — уточнила Мод.

Он усмехнулся:

— Надо же, вы это знаете.

— Принеси мне одного, Клем. Я хочу, чтобы ты принес мне угря.

Глава 22

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

После того как ничтожную грешницу несколько месяцев мучили злые духи, наступил благословенный день, когда небо над ней вспыхнуло, как молния, и разверзлось, и она увидела вихрь чего-то белого, танцующего, как пылинки в луче солнца. Потом снизошел Иисус в облике прекрасного мужа, присел у ее изголовья и сказал: «Излечись, дочь моя, и обрети покой».

И после этого черти перестали мучить несчастную грешницу, рассудок ее стал таким же спокойным, как и прежде, и она излечилась от болезни.

Из дневника Эдмунда Стерна

6 июня 1912 года

Излечение Пайетт утешает меня, поскольку напоминает мое собственное. Мне стыдно признаться, до чего я дошел, раз допустил, чтобы это панно вывело меня из равновесия. Думаю, тут во многом виноват дурной воздух с болот.

К счастью, больше этим летом никаких проблем не предвидится, будь то от дурной мазни или назойливых птиц. Работа моя идет полным ходом, хозяйство ведется вполне пристойным образом — за это нельзя не похвалить Мод. Я вполне пришел в себя и практически не думаю о «Возмездии».

9 июня

Сегодня утром Айви нашла угря у меня в умывальнике — так она, во всяком случае, говорит. Она говорит, что поскольку знает, как я не люблю этих тварей, то поспешила его скорее убрать. Ну и история… Девчонка или сама его туда положила, или же никакого угря не было и она сочинила эту историю, чтобы напугать меня и показать, какая она незаменимая.

Когда я уличил ее во вранье, она возмутилась и продолжала твердить, что в моем умывальнике утром действительно лежал большой черный угорь.

— Но мертвый уже, — уверила она меня и поклялась на Библии, что все это правда. Я ее сурово отругал, но она все равно не призналась. Пришлось пригрозить не выплатить ей жалованье, и тогда она наконец созналась, но так неохотно, что можно было подумать, будто ложью было признание, а не сама ее проделка.

Но это наверняка ее рук дело. Никто из других слуг не посмел бы подобное устроить. Придется последить за поведением Айви. Она, пользуясь вульгарным выражением, слишком уж задрала нос.

Странно все же работает человеческий разум. Мысль о том, что в моем умывальнике был угорь, настолько для меня отвратительна, что я велел Дейзи отмыть его щелочным раствором.

В детстве я как-то видел, как кухарка делает пирог с угрем. Даже когда этих тварей уже разрезали, части продолжали шевелиться. «Никого нет сильнее угря», — сказала кухарка. В эпоху Пайетт считалось, что угри самозарождаются в липкой болотной грязи. Возможно, поэтому я их и не люблю. Они живут в слизи и едят любую мертвечину и гниль, которая попадает в эту слизь.

Мне опять приснился этот сон. Как и в прошлый раз, я стоял возле озера, и хотя я не ходил туда тридцать лет, все вокруг ощущалось необыкновенно реальным. Я чувствовал запах болотной бузины и ощущал, как тростник касается моих голых икр. Я слышал тонкий пронзительный крик стрижей.

Как и прежде, я до ужаса боялся чего-то, что всплывало из глубины. Я не мог пошевелиться и только смотрел, как оно приближается. Оно поднималось все выше и выше и наконец уже плавало прямо у поверхности воды. Лицо этого создания было закрыто спутанной массой волос, которая плавала и шевелилась, вызывая у меня невыразимый ужас. Я хотел сбежать, но не мог сдвинуться с места. Я знал, что еще мгновение — и волосы раздвинутся, это создание посмотрит на меня мертвыми белыми глазами и сердце у меня разорвется…

Я с криком проснулся. Разум мой все еще был в смятении, и мне показалось, что где-то рядом я слышу омерзительное влажное сопение. На потолке я увидел подводный свет — мерцающее зеленое свечение сквозь длинные тени водорослей. Я попытался понять, что же случилось. Может, канал ночью разлился, затопил поместье и добрался до самых стен дома, принеся с собой какого-то жителя болот? Может, болотная тварь сейчас села на подоконник, словно демон-инкуб, и уставилась на меня?

Потом я наконец проснулся до конца, и конечно же, на потолке не было подводного свечения, а на подоконнике — демона с перепончатыми лапами. Просто солнечный свет, проходя через листья, которые трепетали и подрагивали на ветру возле моих окон, казался зеленоватым.

Я с тревогой заметил, что окно напротив моей постели приоткрыто, ставень приподнят, а занавески треплет ветер. С болот доносилась отвратительная гнилостная вонь.

Как это могло случиться? С тех пор как я стал хозяином Вэйкс-Энда, я строго-настрого приказал, чтобы все окна, выходящие на болото, всегда были заперты. Любого из прислуги, кто нарушит приказание, сразу увольняли. И они это знают. Кто же поднял оконную раму?

Позже

Кто бы это ни сделал, это случилось, пока я спал. Эта мысль меня особенно тревожит.

11 июня

Мне явно следует воздержаться от бренди после обеда. Не стоит изобретать злоумышленника, который украдкой пробрался ко мне в комнату, — загадка приоткрытого окна решается куда проще. Вчера, убирая комнату, одна из горничных наверняка подняла раму на минуту, чтобы вытряхнуть пыль — это им разрешается, — и забыла опустить ее обратно. Ложась спать, я этого не заметил, потому что ставни и шторы уже закрыли, а ночью не было ветра, так что движение воздуха не могло подсказать, что окно открыто.

На утренней молитве я привлек внимание слуг к этому недосмотру и напомнил им о моих приказах. Еще я напомнил им, что мои указания — это просто вопрос гигиены. Из болота исходят вредные для здоровья миазмы — я имею в виду вонь, москитов и дурной воздух. Их нельзя впускать в дом.

12 июня

В доме все совсем уж распустились. Сначала эта вопиющая история с окном. Потом в понедельник у пирога ко второму завтраку подгорела корка. А Мод три раза сдавала мне страницы с опечатками.

Еще мне пришлось с ней серьезно поговорить об излишней фамильярности со слугами — я дважды видел, как она разговаривает с Уокером в саду. Я ее предупредил, что из-за нее у парня могут быть проблемы, поскольку она отвлекает его от работы. Мод устыдилась и обещала, что больше такое не повторится.

13 июня

Я ощущаю странную подавленность и тревогу. Дом пропитался сырым болотным запахом, как в прошлом году. Тогда канализацию тщательно проверили, и я не хочу нести дополнительные расходы и делать все это снова.

Почему-то сильнее всего запах чувствуется у меня в кабинете и в спальне. Разумных причин тому нет — дождя не было уже несколько недель, и в то же время шторы слегка влажные на ощупь. Когда я указал на это Дейзи, она имела дерзость усомниться, так ли это на самом деле. Ну не выдумал же я это! Я приказал зажечь огонь во всех каминах и тщательно проверить комнаты. Это вызвало изрядное ворчание у меня за спиной — служанки недовольны необходимостью таскать уголь в такую жару. За что, по их мнению, я им плачу, если не за работу?

Все это очень утомляет, и я не в состоянии был сделать ничего полезного по Пайетт. Я переписываю куски, которые уже перевел, и не притрагиваюсь к толкованию, которое пока представляет собой просто несколько начерно записанных идей.

Сегодня утром, едва я засел в кабинете за чтение, меня вдруг отвлек странный звук — казалось, будто за окном кто-то еле слышно скребется. На постукивание птичьего клюва это похоже не было, скорее на когти. Приподняв раму, я вроде бы краем глаза заметил, как что-то скрылось в зарослях плюща. Я приказал молодому Уокеру срезать плющ у окон и установить ловушки для крыс. Если это не поможет, Коул позовет Эйба Трасселла с его ручным хорьком.

14 июня

Теперь я уверен, что всю эту историю с окном устроила Айви. Сегодня вечером, ложась спать, я обнаружил, что оконная рама опять поднята, хотя перед ужином я ее проверял и она была надежно закрыта. Тут я все и понял. Как и с угрем, Айви пытается меня нервировать, устраивая фокусы с окном, чтобы показать, какая она важная и полезная.

Я допросил ее, и она, конечно, все отрицала, но я знаю, что она врет. Еще один подобный случай, и ее придется уволить.

Позже

Странно — ты можешь несколько десятилетий о чем-то не думать, а потом вдруг воспоминание об этом внезапно всплывает у тебя в сознании.

Сегодня вечером, только я погасил свечу и собрался заснуть, как мне вспомнилась история из моего детства. Как няня Траши схватила меня за руку и растопырила мне пальцы, чтобы показать, как она утверждала, перепонки между ними — хотя это, как и многое из того, что она мне говорила, было злобной выдумкой.

— Видите? — прошипела она тогда. — Это дурная кровь себя показывает. Я вас знаю, мастер Эдди. Я знаю, что вы сделали.

Воспоминание настолько живое и яркое, что я чувствую, как ее грубая холодная рука сжимает мою руку. Но все это случилось, когда я был ребенком.

Может, я вспомнил все это из-за сна про озеро на болоте? Неважно. Я знаю, почему воспоминание проявилось. Я спал в непроветренной комнате, которая воняет гниющими водорослями. Надо будет утром поговорить с Дейзи.

15 июня

Окно у меня в спальне открывает все-таки не Айви, у нее бы не получилось. Прошлой ночью его снова открыли, а ее в доме не было: она ушла в Вэйкенхерст на очередные роды своей матери и вернется только завтра.

Почему же тогда сегодня утром, когда я проснулся, окно опять было наполовину открыто? Болотом пахло сильнее обычного, один угол шторы торчал наружу. Когда я втянул его в комнату, он оказался мокрым.

Как это могло случиться? Дождя ночью не было, а роса, какой бы сильной она ни была, никак не могла насквозь промочить штору.

Позже

Перечитал Пайетт и взял себя в руки. В ее эпоху пышно расцвел страх перед дьяволом. В книге полно чертей и злых духов. Это меня и нервирует. Каждый раз, когда я сажусь за работу, я вынужденно вспоминаю это несчастное «Возмездие» и черта в углу.

Возьми себя в руки, Эдмунд. Кошмары и чудовища годятся для женщин и детей, а не для историков! А заодно и Шекспира вспомни: «Черт на картине страшен лишь детям»[21].

16 июня

Ни с того ни с сего в памяти у меня всплыло еще одно воспоминание из детства. Оно просочилось в мой разум сегодня после обеда, когда я работал.

Дейзи в этот момент снаружи мыла переднюю лестницу. Она, наверное, случайно перевернула ведро, потому что я услышал, как оно звякнуло и полилась вода. И вдруг я снова стал мальчишкой и смотрел, как стекала вода на плиты пола буфетной, когда ее внесли, вытащив из озера.

Когда ее принесли, я увидел, что она ужасно изменилась. Рот и глаза ей забили водоросли, волосы позеленели. Тело у нее было синевато-серое и раздулось до непристойности. Кое-где свисали какие-то лохмотья, словно каучук, а вместо живота была дыра с рваными краями, потому что угри проели ее изнутри.

Это уж слишком. Не могу больше писать.

Я знаю, что вы сделали.

Глава 23

17 июня

Но действительно ли это воспоминание? Или мне кажется, что я это помню? Может, я просто подслушал разговоры слуг? Мне же тогда было всего двенадцать, мне не разрешили бы увидеть такой ужас.

Нет, скорее всего, я просто услышал болтовню слуг, а со временем мой мозг превратил их пересуды в подобие воспоминания. Именно это пугающее подобие воспоминания и настигло меня в кабинете, когда Дейзи перевернула ведро. Именно из-за него я и не спал прошлой ночью.

Позже

Я еще кое о чем подумал. А что именно видели слуги на самом деле? Мы все знаем, как низшие классы любят преувеличивать. Может быть, они вообще все придумали! Мое так называемое «воспоминание» может вообще не иметь под собой никаких оснований. Конечно, она действительно умерла, это установленный факт, но скорее всего, ее принесли с болот практически невредимой. Ничего общего с этим ужасным изувеченным трупом.

19 июня

Все это без толку. Последние два дня я обманывал себя. Это воспоминание реально. Оно то и дело возвращается ко мне и днем и ночью, с такими подробностями, которых не вообразила бы и не могла бы знать никакая служанка. Та желтая ленточка, так и оставшаяся в ее длинных светлых волосах. Царапина на бедре — она поцарапалась, забираясь голышом в лодку.

Теперь я знаю. Это действительно было, а значит, было и все остальное — серые ошметки каучуковой плоти, скользкие зеленые водоросли, испачкавшие ей лицо. Угри.

Но почему я вспомнил все это именно сейчас? В чем смысл того, что мой мозг возвращается к прошлому, если это прошлое может только ужасать? Именно это меня больше всего и тревожит — тот факт, что воспоминание может приходить и уходить как хочет, как я ни пытаюсь от него защититься.

«Как хочет» — странное выражение, если речь идет о воспоминаниях. Но так уж я это воспринимаю. Будто какая-то злая воля работает против меня, хочет, чтобы я вспоминал, ради собственных тайных целей.

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

Первый плач этой ничтожной грешницы случился так.

Через неделю после того, как Господь наш Иисус впервые присел к ней на постель и избавил ее от болезни, Он снова явился к ней, на этот раз ночью, когда она лежала рядом с мужем. И Иисус сказал: «Дочь моя, ты должна перестать есть мясо и вместо этого вкушать Мою плоть и кровь. Потому что Я беру тебя, Элис, в законные жены. Я должен познать тебя и возлечь с тобой, а ты будешь лизать Мои раны и сосать Мою кровь».

И ничтожная грешница с радостью сделала так, как ей было велено, а Иисус настолько переполнил ее дух восторгом, что она услышала шум воздуха, как от мехов, а в правое ухо ей громко запел черный дрозд.

Это все случилось в ночь перед Троицей, и на следующее утро ничтожная грешница, как обычно, пошла в церковь с мужем. Но когда она увидела благословенное распятие, ее охватил такой жар любви к Господу нашему, что она разразилась рыданиями. К тревоге окружающих, она упала наземь и рыдала так, будто сердце ее разрывается, при этом корчилась и на лице ее возникали странные гримасы. Она плакала весь день не переставая, до самого вечера. И это был ее первый плач.

После этого она не могла смотреть на распятие или даже думать о страстях Христовых без приступа неудержимых рыданий, которые продолжались часами. Муж ее ругал, но Иисус сказал: «Не бойся, дочь Моя, ибо твои слезы — особый дар, данный тебе Богом, который любит тебя больше всех прочих и ценит твое благочестие».

20 июня

Когда я сравнил выздоровление Пайетт от ее болезни с моим собственным выздоровлением, я был даже более прав, чем мне показалось. Сходство потрясающее. Это даже не просто сходство — оно представляет собой ключ к моим страданиям и несет огромное утешение.

Пайетт когда-то совершила ужасный грех, который много лет скрывала даже от себя самой. Когда память об этом грехе вернулась в ее сознание, это оказалось так мучительно, что ее стали терзать адские видения демонов и пыток, которым подвергаются в аду проклятые души. То же было и со мной.

Но самое важное тут в том, что осознание Пайетт своего греха подтвердило ее особую добродетельность. Она знала, что согрешила, и Иисус благословил ее за это — именно поэтому Он дал ей дар святых слез. Вот что я понял. Ты будешь спасен, только если осознаешь свой грех. Отсюда следует, что, если ты осознаешь свой грех, ты спасен.

То же и со мной. Как и Пайетт, мне напомнили о моем грехе. Поэтому, как и Пайетт, я спасен.

Глава 24

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

Теперь ничтожная грешница плакала каждый день по пять-шесть часов, так что стала серая лицом. Люди плевали в нее и говорили, что она пьяна или что она может перестать плакать, если захочет, а плачет только затем, чтобы ее считали благочестивой. Многие желали отправить ее в море на лодке без дна.

Муж ничтожной грешницы сказал: «Что с тобой, женщина? Будь тихой, как другие жены, чеши шерсть и пряди». А священник сказал: «Даже Иисусова мать столько не плакала, сколько ты плачешь. Убирайся из моей церкви, ты всем мешаешь».

Со временем некоторые стали говорить, что эту ничтожную грешницу терзают злые духи. Но другие говорили, что на нее снизошел Святой Дух, и они слушали, что она говорит про Евангелие, и просили ее помолиться за них, когда они умирали.

За то привели ее к важному священнослужителю в капюшоне, подбитом мехом, и сказал он: «Женщина, ты не должна говорить с людьми о Боге». Тогда ничтожная грешница ответила: «Господин мой, по-моему, Евангелие разрешает мне говорить о Боге». А священнослужитель сказал: «Вот, теперь мы знаем, что ею овладел дьявол. Сам апостол Павел написал, что женщина не может проповедовать, так что если женщина попробует проповедовать, значит, ее устами говорит дьявол».

Потом тот священнослужитель велел ничтожной грешнице перестать говорить о Боге, или же ее сожгут на костре как еретичку и последовательницу лоллардов[22]. Он показал ей целый воз терновых веток, приготовленный для этого костра.

— Папа, а тебе не кажется, что Пайетт могла быть просто не в своем уме?

— Что ты имеешь в виду, Мод?

— Ну, у нее было семнадцать детей, так что это могло привести к какому-то истерическому заболеванию. А может, ее свело с ума воспоминание о ее грехе, что бы он собой ни представлял.

Он посмотрел на нее:

— Боюсь, Мод, тебе, как женщине, не хватает воображения понимать мистиков и духовных писателей вроде Пайетт. Будь так добра, передай джем.

— Да, извини, вот. Но если у женщин нет воображения, почему Бог выбрал Пайетт для мистических откровений?

Он вздохнул:

— Именно потому, что у нее не было воображения. Она послужила просто сосудом, в который Он излил Свою милость. Поэтому женщин считали более склонными к одержимости дьяволом — поскольку они слабее, а значит, легче поддаются греху.

— Понятно. Но тогда…

— Мод, если тебе не сдержать любопытства, пойди и прочти мой перевод предисловия к Пайетт, где она говорит, что Господь выбрал ее, чтобы «утешить прочих грешников, открыв Свою невыразимую милость». А теперь, будь так любезна, дай мне спокойно закончить завтрак.

— Да, папа, — она взяла еще ломтик тоста.

Увидев, что она не уходит, он хмуро развернул «Таймс». Мод улыбнулась. Расстроить его с помощью угря не получилось, и в дневнике он уже два дня ничего не писал с тех самых пор, как заявил, что он спасен, но она не теряла духа. Из-за угря начались проблемы у Айви, а благодаря записной книжке Мод немножко больше узнала о грехе отца.

Ее изумило, что грех был связан с утопленницей, да еще и ему самому при этом было всего двенадцать лет. Столько же сейчас брату Мод Ричарду, несносному тупице, который изъясняется исключительно словечками из школьного жаргона и терзает слуг «розыгрышами» в тех редких случаях, когда приезжает домой. Мод не могла себе представить, чтобы Ричард совершил смертный грех. А отец, очевидно, совершил.

Тогда понятно было, почему после смерти своего отца он пошел на необычный шаг и уволил всех слуг. Он не хотел, чтобы в доме хоть кто-то напоминал ему о его детстве.

Но что же он сделал? Не утопил же он ту женщину сам? Могло «соитие» быть как-то с этим связано? Но как бы это привело к утоплению? И мог ли двенадцатилетний мальчик вообще этим заниматься?

Она задумчиво намазывала айвовое желе на кусочек тоста.

Неважно, сколько потребуется времени, но она выяснит, что сделал отец. А потом придумает, как его наказать. Она не успокоится, пока Болтушка не будет отмщена.

Через дорогу метнулся кролик, и Красотка шарахнулась в сторону так, что Мод одной рукой вцепилась в край охотничьего экипажа, а второй — в рукав Клема.

— Ну ты, чертовка, уймись! — прикрикнул Клем на кобылу, потом откашлялся: — Прошу прощения, мисс.

Она ответила сияющей улыбкой:

— Да ничего страшного.

После завтрака отец велел ей съездить в Или и забрать пакет книг у Хиббла. Он так погрузился в работу, что, когда Мод ему сказала, мол, Джессоп занят — чистит закрома и ее отвезет Уокер, только что-то буркнул в ответ.

Целое утро с Клемом, радостно думала она, пока экипаж катил по Приквиллоу-Лейн в лучах солнечного света, пробивавшихся сквозь ветви деревьев.

Все было просто идеально. Погода стояла хорошая, но не слишком жаркая. Облака плыли высоко в нежно-голубом небе, а когда они переехали по мосту через Хэрроу-Дайк, Мод заметила кобальтово-синие перья пролетевшего вдали зимородка.

Работники в полях слишком заняты были сенокосом, чтобы заметить мальчика и девочку в охотничьем экипаже. Мод старалась не смотреть на лицо Клема слишком часто, но обнаружила, что руками его можно любоваться, даже не поворачивая головы.

На полпути в Или Клем сказал, что ему жарко, и спросил разрешения снять пиджак. Когда он закатал рукава, Мод посмотрела на его загорелые руки, и у нее закружилась голова.

С того разговора в упряжной Мод больше не дотрагивалась до него и не называла в разговоре Клемом, но когда он помогал ей садиться в экипаж, по серьезному выражению его лица она догадалась, что для него тоже все изменилось.

Интересно, думает ли он о ней по ночам, как Мод о нем. Она часами лежала и фантазировала, как кладет руки ему на плечи и убирает волосы у него со лба. В самых смелых фантазиях она не заходила дальше того, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу его рубашки и поцеловать его шею над ключицей, но уж об этом она думала непрерывно. Мод говорила себе, что тут нет ничего общего с теми собаками в грязи или с тем, что отец делал с Айви. Тут совсем другое дело, потому что это любовь.

Ивы остались позади, вдали за полями стал виден собор в Или.

— Я хочу тебя кое о чем спросить, — сказала Мод, не отрывая взгляда от светлой пыли на дороге. — Когда я тебя только встретила, ты сказал, что тебя зовут Клем, но я заметила, что все остальные слуги зовут тебя Уокер, — она бросила на него взгляд. — Почему так?

Он снял кепку и вытер лоб тыльной стороной ладони. Мод посмотрела на потные волоски, прилипшие к его шее, и ей стало трудно дышать.

— Меня только мама Клемом звала, мисс, — сказал он тихо.

— О… Так тебе неприятно было, когда я тебя так назвала?

— Нет, совсем нет, мне понравилось.

Она прикусила губу:

— Ты до сих пор по ней скучаешь?

Он молчал так долго, что Мод подумала, может, он не расслышал. Но в конце концов он положил руку себе на грудь.

— Тут перестало болеть. Но по-прежнему уже никогда не будет.

— И я точно так же чувствую про маман! — воскликнула она и добавила еле слышно: — Милый Клем… — на этот раз она была уверена, что он не слышал, потому что она и не хотела, чтобы он слышал. Ей просто хотелось сказать это вслух.

До Или они добрались как раз ко второму завтраку. Мод не знала толком, что делать дальше, но Клем решил проблему, высадив ее у «Белого вепря», где она всегда обедала с отцом, и уехал, обещав забрать ее от Хиббла в три. Вместе они позавтракать никак не могли, но пока Мод сидела в отдельной столовой постоялого двора и ела пирог с олениной, она ругала себя за нехватку инициативы. Может, стоило устроить пикник по пути домой?

Чтобы утешиться, она побыстрее съела свой малиновый десерт со взбитыми сливками, а потом зашла к галантерейщику и купила себе современный длинный корсет. Эта слегка пугающая конструкция из каучука и пружинной стали доходила ей почти до колен. Продавщица в магазине сказала, что корсет очень хорошо помогает скрадывать бедра. Мод слишком стеснялась, чтобы его примерить, и заставила продавщицу замаскировать покупку, завернув ее дважды.

К Хибблу она пришла без четверти три, и ей как раз хватило времени выбрать для себя пару интересных на первый взгляд романов и добавить их к пакету для отца. Клем ждал снаружи. Он разделил с кобылой яблоко — Мод почувствовала яблочный запах, когда он подсаживал ее в экипаж.

Странным образом беззаботное утреннее настроение превратилось в скованность. Клем по пути домой молчал. Мод смотрела на собственные руки в перчатках, лежащие у нее на коленях, и думала про экзему, скрытую под ноттингемским кружевом. Я ужасно выгляжу, думала она. Не может быть, чтобы я ему нравилась.

Домой он повез ее другим путем, через Вэйкенхерст и общинный луг. Выезжая из деревни, они увидели парня, который испражнялся за живой изгородью. Мод сделала вид, что ничего не заметила, но парень хихикнул, глядя на Клема, а тот еле сдержал ухмылку.

Мод впервые пришло в голову, что он тоже деревенский парень. В деревне парни были грубые и пошлые. Им нравилось только охотиться на все живое и волочиться за девчонками. А вдруг Клем такой же?

На полпути через общинный луг он зевнул.

— Прошу прощенья, мисс.

Она покраснела:

— У тебя усталый вид. Ты опять ловил угрей?

Он ухмыльнулся:

— Чудно, что вы про это знаете, мисс.

Ей стало полегче.

— Почему ты всегда ходишь туда ночью?

— Так они ночью как раз и клюют, мисс. Надо, чтоб ночь была теплая и темная, такая, когда луна поздно встает, и чтобы с юга или юго-запада небольшой ветер дул.

Мод удивленно повернулась к нему. Она еще не слышала, чтобы он столько говорил за один раз.

— А ты не боишься ночью по болоту ходить? Там же болотные огни и духи.

— Да я на них внимания не обращаю, мисс, главное иметь веточку рябины при себе. И потом, старый Джубал за мной приглядывает.

— Джубал твой друг?

— Да он мне четвероюродная родня.

— Не может быть! Я еще в детстве подружилась с Джубалом. Но это секрет, обещай, что никому не скажешь!

— Вы да подружились со старым Джубалом? — он присвистнул. — Ну вы даете, мисс Мод!

Она расцвела от такого комплимента.

— А угри вкусные?

— Из них получается отличный обед. Вы что же, мисс, никогда угря не ели?

Она хихикнула:

— Нет, что ты, папа не терпит угрей в доме, — даже разговор об угрях заставлял ее трепетать, как от тайного греха. Да еще и отец был бы в ужасе, если бы увидел, как по-свойски она болтает с помощником садовника и называет его Клемом.

— Клем, — сказала она внезапно, — возьмешь меня ловить угрей?

Он фыркнул:

— Да ни за что, мисс!

— Ну пожа-а-а-а-луйста…

— Нет!

— Ох, Клем, ну почему ты такой вредный? — она засмеялась, и он тоже.

Хиббл напутал с заказом, и отец был страшно раздосадован.

— Но ведь это англо-саксонский период! — воскликнул он. — Нет, я понимаю, что Хиббл вряд ли разбирается в подобных вещах, но ты-то, Мод, должна знать, что меня вообще не интересует восьмой век!

— Пакет собирал не мистер Хиббл, а его помощник, — сказала Мод. — Отослать эту книгу обратно?

Нахмурившись, отец пролистал присланную по ошибке книгу:

— Нет, пока оставим, возможно, она и пригодится. Но платить за нее я не буду, и продиктую записку с выражением своего неудовольствия.

— Да, папа, — Мод скрыла улыбку. Два романа и новый корсет были надежно спрятаны в комнате, а ошибка книготорговца оказалась очень кстати, поскольку отец забыл высказать свое неодобрение по поводу поездки с Клемом в охотничьем экипаже.

Настроение у нее было настолько хорошее, что она повела Феликса гулять, удивив этим няню.

Поскольку Мод никогда с четырехлетним братом не сюсюкала, он относился к ней с восхищением. Иногда, отправляясь на прогулку, она замечала, как он с завистью смотрит ей вслед.

Теперь он послушно шел с ней рядом, держась за ее руку своей маленькой влажной рукой. К удивлению Мод, его заворожили водоросли в канале. Он зачарованно смотрел на них, приоткрыв рот.

Мимо пролетела изумрудная стрекоза. Феликс засмеялся и ткнул в ее сторону пухлым пальчиком.

Стрекоза исчезла в зарослях тростника. Феликс повернул светловолосую голову и уставился ей вслед. Стрекоза вернулась, кружа в воздухе перед ним. Он снова ткнул в нее пальцем и вопросительно посмотрел на Мод.

— Это стрекоза, — сказала она ему.

Он захлопал в ладоши и с восторгом воскликнул:

— Рекоза!

Мод подавила нахлынувшее на нее чувство вины. Бедный последыш! Уж он-то во всем этом никак не виноват.

Отведя его обратно в детскую, Мод торопливо оделась к обеду. Она придумала очередной план, и ей не терпелось, чтобы скорее наступил вечер.

План был до ужаса рискованный, но именно поэтому она твердо знала, что должна его осуществить. И сделать это надо было именно сегодня: ожидалась теплая, почти безветренная ночь, только с юга временами дул легкий ветерок, а стареющая луна должна была взойти только после полуночи.

А еще сегодня было двадцать четвертое июня. Рождество Иоанна Предтечи, хотя Мод больше нравилось старинное название — верхушка лета. Это была ночь любовных чар, и она очень подходила, чтобы выбраться на болото и пойти ловить угрей с Клемом.

Глава 25

Ночь была такая темная, что, если б не светлые волосы Клема, Мод не смогла бы за ним проследить.

Деревенские обычно ходили за угрями на Северное болото с другой стороны церкви. На Гутлафово болото, кроме Клема, мало кто осмеливался забредать. Поскольку он работал в поместье, ему разрешалось пользоваться пешеходным мостиком. Там Мод его и поджидала, спрятавшись за кустом бузины. Она планировала идти за ним, пока он не дойдет до места, где собирался ловить угрей, и только потом показаться ему. Он придет в ужас, конечно, но возвращаться будет уже поздно.

Сначала Клем шел вдоль канала, будто направлялся к озеру, но на полпути свернул налево и пошел вдоль Слейп-Дайк в сердце болота. Мод это обеспокоило. Ночная прогулка и так заставляла ее нервничать, не хватало еще только идти туда, где тридцать лет назад утонула неизвестная женщина.

В эту ночь на болоте было куда тише, чем весной. Мод порадовалась, что решила идти босиком. Лягушки и совы умолкли, ветерок едва шевелил заросли осоки. Тишину нарушало только пение болотной камышовки да изредка шелест утиных крыльев.

Ночь была теплая, так что пальто Мод оставила дома. На ней была только легкая батистовая блуза и юбка клиньями, которую она укоротила до лодыжек. Новый корсет остался дома, она его так и не распаковала.

Темнота давала ей чувство легкости и свободы, которого Мод до сих пор не испытывала. Сейчас она из невзрачной и неуклюжей пятнадцатилетней девчонки, которую никто не любил, превратилась в настоящую обитательницу болот и легко скользила сквозь заросли тростника, распустив длинные волосы.

Внезапно откуда-то с шумом взлетела болотная курочка, и Мод чуть не вскрикнула. Клем на секунду обернулся. Ее глаза уже привыкли к темноте, и она разглядела ведро, которое он нес, и холщовую сумку. Копье для ловли угрей лежало у него на плече.

Пройдя немного вперед, Клем остановился у группы деревьев и положил вещи на землю. Мод подкралась ближе и присела за ивой. Она смотрела, как Клем снимает куртку, вешает ее на ветку, потом закатывает рукава и спускается вниз по течению. Потом она услышала, как в воду ударила струя, и подавила нервный смешок. Клем вернулся, застегивая брюки.

Мод вдруг пришла в ужас. Что она тут вообще делает, скорчившись в темноте и глядя на то, как помощник садовника мочится в пруд?

Когда она собиралась у себя в комнате, ночная прогулка в ночь верхушки лета казалась отличной идеей. Как здорово было распустить волосы и долго их расчесывать, чтобы они падали ниже пояса блестящей густой волной. «Ох, папа, знал бы ты», — сказала она своему отражению в зеркале. У отражения были широко распахнуты глаза, а лицо наполнено радостным волнением.

Да, собственная затея показалась ей очень смелой. Но сейчас Мод преисполнилась смущения. Такие проделки для хорошеньких девочек, а не для нее. Вдруг Клем разозлится, что она испортила ему ловлю угрей? Вдруг она ему не так нравится, как он ей? Надо бы тихо убраться домой прежде, чем он ее заметит. Но она была слишком напугана и не знала дороги.

Клем стоял на коленях у воды, склонившись над чем-то, что достал из сумки. Набравшись мужества, Мод выбралась из-за ивы и откашлялась.

Он вскрикнул и вскочил на ноги.

— Кто тут? — шепотом поинтересовался он. — Джубал, ты?

— Клем, это я, — прошептала Мод.

— Мисс Мод? — похоже, он был в ужасе.

— Да ты не пугайся, — еле выдавила она, безотчетно переходя на деревенские разговорные интонации. — Я же говорила, что хочу сходить на угря…

— Ох, мисс Мод, так же нельзя! Что, если хозяин узнает?

— Не узнает.

— А вдруг…

— Не узнает! Я ему не скажу, и ты тоже.

Он почесал в затылке:

— Вроде бы так. Старый Джубал далеко, у озера, да он и не скажет никому.

— Ну вот. Сядь и покажи мне, как ловить угрей.

Он замолчал, потом вдруг рассмеялся:

— Ну вы меня и напугали, однако!

— Извини.

Он все покачивал головой от изумления:

— Ночь темнющая, как черный кабан, а она взяла и пошла за мной на болота! Да, таких, как вы, больше нету, мисс Мод, это уж точно.

Ее сердце пело от радости.

— Не зови меня мисс Мод, — весело сказала она ему. — Сегодня ночью я просто Мод.

Для ловли угрей лучше всего подходит место у самого берега, где глубина около четырех футов. Угри любят дно из песка или гравия, и чтоб на берегу росли ивы, потому что им нравится чиститься об ивовые корни. Эти деревья растут пучками и похожи метелки для чистки труб.

Чтобы сделать ловушку на угря, берешь жестянку с большими толстыми червями, которых нужно накопать заранее, а потом вымочить в смеси коровьей мочи и навозной жижи. Потом берешь проволочку, которую заточил, как иглу, и нанизываешь червей на длинную шерстяную нитку. Нитка должна быть красная, чтобы отпугнуть ведьм. Связываешь концы нитки вместе и скатываешь червей в комок размером с кулак, а к нему подвешиваешь кусочек свинца для тяжести. Это и есть ловушка.

Потом привязываешь ловушку к куску прочного шнура длиной в полтора метра, а шнур — к палке из лещины примерно такой же длины. Все, можно идти ловить угрей.

Садишься на берегу и болтаешь ловушкой в воде, иногда задевая дно — но осторожно, чтобы чувствовать поклевку. Когда угорь клюнет, то зацепится зубами за шерсть. Тут надо как следует дернуть палку вверх и в сторону, чтобы угорь попал в ведро, которое ты приготовил на берегу.

— Это самое сложное, — сказал Клем, ловко исполняя это движение в очередной раз. — Нужно правильно махнуть, чтобы угорь попал куда нужно. Как только он вылетит из воды, он сорвется с ловушки, и если он не в ведре, то в секунду окажется обратно в запруде. А теперь ты попробуй, — предложил он, когда в ведре уже извивалось пять толстых черных угрей.

Мод нервно взялась за палку:

— А как я узнаю, клюнул он или нет?

— Почувствуешь. Нет, обеими руками держи. Вот так.

— Лучше б ты мне дал приготовить мою собственную ловушку.

Он фыркнул:

— Чтоб ты руки себе перепачкала?

— Ну можно я в следующий раз ее сделаю?

— Нет. И можешь больше не просить, все равно не соглашусь.

— Что-то я ничего не чувствую.

— Да имей же терпение!

Она почувствовала улыбку в его голосе и улыбнулась сама.

Они сидели на берегу плечом к плечу. Клем положил одну руку на палку, его пальцы были совсем рядом с ее собственными, но не касались их. При обычных обстоятельствах Мод сходила бы с ума от смущения из-за своей экземы, но не тут, не в темноте. Клем вымыл руки ниже по течению, чтобы ей не пахло коровьим навозом, но она все равно чувствовала остатки этого запаха. И ей он очень нравился, потому что представлял собой часть Клема.

— Сколько угрей ты ловишь за ночь? — поинтересовалась она, напряженно прислушиваясь, не клюнет ли.

— Десять, двадцать. Зависит от того, долго ли луна в небе. Когда клевать перестает, я иду домой. Но если тепло, то обратно в деревню я не хожу, сплю прямо тут, а с утра иду на работу.

— Спать на болоте, должно быть, здорово.

— Очень сыро, и мошки кусают ужасно.

В камышах что-то зашелестело. Мод вздрогнула.

— Ты слышал?

— Да это еж. Подними повыше, ты по дну ведешь.

— Извини, — ей нравилось, что они поменялись местами и теперь он командует.

Ветер утих; вдоль запруды тянулась легкая белая полоса тумана.

— Я тебя с распущенными волосами и не узнал, — тихо сказал Клем. — Думал, ты ведьма.

Мод покраснела.

— Ненавижу длинные волосы, — сказала она резко. — Я спросила отца, можно ли мне подстричься. Ты бы видел его лицо. «Дорогая моя, стриженые волосы и красивым-то девушкам не к лицу, а на тебе смотрелись бы просто ужасно».

— С чего вдруг на тебе — и ужасно! — возмутился Клем. — Но хорошо, что ты их не остригла, они такие красивые.

Красивые. Он сказал, что у нее волосы красивые.

— И у тебя тоже хорошие волосы, — сказала она дрожащим голосом. — Золотые. Будто солнечные.

Он не повязал на шею платок, верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Даже в темноте ей видна была его смуглая шея и то место, где заканчивался загар и кожа становилась бледнее. Глаза защипало от слез. Ей ужасно хотелось уткнуться ему в грудь.

Вдали послышался визг.

— Что это? — прошептала Мод.

Клем усмехнулся:

— Горностай кролика поймал. Не только мы тут охотимся.

Туман поднимался все выше. Скоро он закроет их с головой. Мод это страшно нравилось, ей казалось, что она плывет.

— А какие звуки издают угри? — поинтересовалась она мечтательно.

— Никакие. Разве что в теплые влажные ночи, когда плывут куда. Сидишь тихо у запруды и слышишь — они в тростниках. Сотни их, держат головы над водой и тихие такие звуки издают, будто посасывают что.

— А как это звучит?

Он наклонился к ее уху и быстро и негромко пошлепал губами. От его дыхания ей стало щекотно, и она вздрогнула от удовольствия.

— Теперь ты попробуй.

Мод попробовала и тут же захихикала. В темноте она увидела, что его зубы блестят совсем рядом. Она перестала улыбаться. Внезапно их губы уже касались друг друга, скользили, прижимались теснее. На вкус это было просто чудесно. Уронив палку из лещины, Мод обхватила его шею руками. Она почувствовала, как он обнимает ее за талию, прижимая к своей груди. Мод не могла удержаться от негромких задыхающихся звуков, будто плакала — только это был не плач, она еще никогда не была так счастлива. Ее ничего не смущало, она не испытывала никакой неловкости, никогда еще она не чувствовала себя так уверенно и спокойно.

Клем сжал ее крепче, так что трудно было дышать, и на мгновение она испугалась.

Но только на мгновение.

Глава 26

Из дневника Эдмунда Стерна

25 июля 1912 года

Этим утром мне пришла в голову мысль, которая меня напугала.

Я был в церкви и обдумывал кое-что, о чем мне напомнила мисс Бродстэрз. Она недавно начала интересоваться всем англосаксонским, особенно «нашим собственным дорогим святым Гутлафом». И пока я поднимался на крыльцо, она что-то болтала о «храмовом празднике», который она планирует устроить в его день, с «поминальным пудингом» и прочими фольклорными радостями.

Это напомнило мне о книге, которую Хиббл по ошибке прислал мне в прошлом месяце, переводе «Жития святого Гутлафа» — кажется, я читал ее много лет назад в Кембридже, но с тех пор не открывал. Несколько недель назад, когда это издание обнаружилось в моем заказе, я его пролистал, и меня неприятно поразили некоторые напрашивавшиеся параллели. Однако я отложил книгу и больше о ней не думал до сегодняшнего утра, когда мне о ней напомнила проклятая мисс Б. Я не мог сосредоточиться на службе и все время возвращался мыслями к «Житию». Я все вспоминал, что святого Гутлафа преследовали черти.

Я невольно поднял взгляд на гротескные фигуры на консолях и вдруг с удивлением заметил то, чего раньше никогда не замечал. У них у всех довольно похожие физиономии, с отвратительными жабьими ртами и выпученными глазами. Но еще сильнее меня поразило то, что такая же физиономия была у черта на «Возмездии».

Конечно, я скоро понял, в чем причина. Просто гротески вырезали местные мастера, и «Возмездие» писал тоже местный художник, и поскольку они все наверняка отличались неоригинальностью мышления, свойственной этому классу людей, они, естественно, подражали работам друг друга.

Это довольно очевидная мысль, и меня раздражает, что я позволил себе напрячься из-за такого мелкого совпадения. Должно быть, нервы у меня слегка не в порядке. Попрошу старину Грейсона выписать мне тоник.

26 июля

Хотел бы я знать, почему «Возмездие» меня так беспокоит. Я его не видел со дня представления публике, но не могу забыть. Я все говорю себе, что это просто панно. Оно ничего мне не сделает.

И жаль, что мне пришла в голову эта глупая мысль про резные фигурки на консолях. Как я ни пытаюсь сосредоточиться на молитвах, они так и лезут мне в голову. Чем больше я заставляю себя на них не смотреть, тем больше меня тянет это сделать. Хуже всего то, что я не могу избавиться от идеи, что они, как и черт на «Возмездии», смотрят на меня.

27 июля

Этим утром Айви сообщила мне кое-какие неприятные новости. Признаюсь, я был поражен, хотя быстро догадался, что девчонка может и врать, а новости — просто ее неуклюжая хитрость, чтобы добиться собственных целей.

Даже если это окажется правдой, это не повод делать ее хозяйкой Вэйкс-Энда, как она, похоже, воображает. Есть и другие способы справляться с подобными неприятностями.

1 августа

Я повел себя глупо. Надо было оставить все как есть. Меня много дней терзали мучительные сомнения: действительно ли гротескные фигуры в церкви имеют что-то общее с чертом на «Возмездии» или мне это показалось? Сегодня я больше не смог выносить этих сомнений, так что взял у священника ключ и пошел проверить.

Я не был в этой комнате в башне с того самого вечера, как нам представили «Возмездие», и, к моему облегчению, атмосфера там сегодня царила совсем другая. Вместо мерцающих огней газовых светильников и скачущих теней меня встретил веселый солнечный свет, струящийся в окно. Кроме того, точно так же, как яркий свет подчеркивает все недостатки в цвете лица женщины, так и «Возмездие» на солнце стало тем, чем оно и является, — сельской мазней, нарисованной любителем на грубых досках.

Слишком долго на него смотреть мне не хотелось, и я пробыл там всего с минуту. Однако за это время небо успели затянуть тучи, и свет изменился. За мгновение яркие лучи потускнели, и комнату заполнил странный сероватый свет, который казался нездоровым и очень угнетающе действовал на нервы.

У черта в углу картины действительно того же типа отвратительная физиономия, что и у его родни под потолком церкви. Когда я уходил, он ухмылялся вслед, и мне даже почудилось, что подмигнул. Он будто хотел сказать: «Я знаю, что ты сделал».

Это значит, что тоник для нервов, который мне прописал старина Г., еще не подействовал. Возможно, к нему стоит добавить дозу лауданума для эффективности.

Важно понять, что теперь я знаю худшее. Я знаю, что черт в углу картины выглядит так же, как черти на потолке. А значит, можно перестать думать об этом проклятом панно. Мне больше не следует на него смотреть.

2 августа

«Храмовый праздник» мисс Б. наконец прошел, слава Богу. Она настояла на том, чтобы провести его в церковном нефе, и даже разбросала по полу охапки камыша, чтобы создать «англосаксонскую атмосферу». Меня удивило, насколько неприятный затхлый запах исходит от камышей. Казалось, будто в храм пробралось болото.

Мод выглядела мрачно, веки у нее порозовели и распухли — то ли от простуды, то ли от рыданий по поводу какой-нибудь девичьей горести, — мне, в общем, безразлично. Хотя я надеюсь, что дело не в простуде, — не хочу, чтобы Феликс заболел. Он хорошенький и послушный мальчик, пусть и полноватый и не такой сообразительный, как мне бы хотелось. Удивительно, что обоим моим сыновьям по уму далеко до Мод. Такая незадача.

4 августа

Камыши мисс Б. вымели из нефа, но затхлый запах остался. Погода сейчас, конечно, очень влажная, так что запах, скорее всего, связан с тем, что где-то протечка. Правда, когда я поговорил об этом с Фэрроу, тот все гневно отрицал.

— Но моя подушечка для коленопреклонения влажная на ощупь, — напомнил я ему, показав на пострадавшую подушечку, которая лежала на скамье. — Как вы это объясните?

Он продолжал трясти обвислыми щеками и твердить, что в его церкви никакой сырости нет, и так далее, и тому подобное. Вот идиот. Он что, хочет сказать, что мне все показалось?

10 августа

Сегодня днем случилось нечто странное.

Я, как обычно, гулял по поместью и дошел до газона под окнами моего кабинета, там, где тисовая изгородь подходит к каналу. Я наблюдал за тем, как вдали тень от тучи падает на башню церкви, и тут вдруг услышал тихий всплеск у себя за спиной. Обернувшись, я ничего не увидел — но тростник на другом берегу канала еще шевелился, будто там пробежала какая-то болотная тварь. Я бы списал это на ветер, только вот ветра не было. И я не мог избавиться от ощущения, что за мной наблюдают.

Это не такое уж редкое чувство, когда гуляешь, так что я отмахнулся от него и пошел в огород поговорить с Коулом. Старика уже совсем скрючило, и он часто жалуется на свои «ревматизмы». Он, похоже, не прочь уйти со службы — у него в Бери дочь, которая готова принять его в дом. Коул весьма высокого мнения о юном Уокере и считает, что парень вполне годится в старшие садовники.

Неплохая мысль. Мне нравится Уокер. Он тихий, почтительный и ведет себя любезно. Кстати, он мог бы мне помочь и с тем, другим вопросом.

16 августа

Я все еще ощущаю, будто с болота на меня смотрят. Не могу избавиться от чувства, что нечто выпустили на свободу и теперь оно там, на болоте, ждет подходящего момента. Собирается прийти в дом.

Что я имею в виду под «нечто»? Понятия не имею. Я не знаю, откуда «оно» выпущено и зачем «ему» может понадобиться войти в дом. Это просто смутно неприятное ощущение, которое иногда возникает, и от него бывает очень сложно избавиться именно потому, что оно такое смутное. Похоже на ощущение беспокойства в полусонном состоянии — сколько ни гони его, сколько ни рассуждай, что беспокоиться бессмысленно, оно все равно просачивается обратно.

25 августа

Врет ли Айви по поводу своих новостей или это правда? Вес она определенно набрала. Если она, к несчастью, действительно понесла, то хлопот не оберешься. Нет, буду честен с собой — это будет весьма скверно. Слуги всё узнают, а за ними и весь приход. Скандал мне не нужен. Я его не потерплю. Не потерплю.

Хотя тревожиться незачем. Если оправдаются худшие подозрения, ей надо будет сходить к своей тетке Бидди Трассел, пусть примут меры и избавятся от проблемы. А если не выйдет, я осуществлю идею, которая у меня возникла после разговора с Коулом. Так или иначе, тревожиться не о чем.

5 сентября

Теперь чуть не каждый день я чувствую, будто с болота на меня кто-то уставился. Сильнее всего я ощущаю это на пути из церкви. Я почти боюсь идти домой.

Сегодня после вечерни я решил, что с меня хватит, сказал Мод, что хочу прогуляться по усадьбе в одиночестве, и отправился через фруктовый сад к каналу. Наверняка я смешно выглядел, стоя на берегу, уперев руки в боки, бросая вызов… чему именно? Укрытым тенью ивам и шелестящим на ветру тростникам?

Когда я развернулся, чтобы идти домой, меня вдруг поразило, до чего искривлены яблони. Казалось, будто они готовили какую-то каверзу у меня за спиной и только секунду назад застыли в неподвижности.

А еще меня вдруг охватило беспричинное нежелание идти мимо колодца. В детстве я испытывал то же самое. Я обычно старался в него не заглядывать, потому что боялся увидеть свое отражение в воде. По той же причине я чего только не предпринимал, чтобы случайно не увидеть себя в зеркале, особенно ночью.

Хотя нет, причина была не совсем та же самая. С зеркалами меня мучил обычный детский страх, что я увижу за спиной у себя какое-то чудовище. А с колодцем я боялся, что из грязной темной воды что-то вылезет и утянет меня вниз.

Глава 27

13 сентября

С каждым днем темнеет все раньше. В Пайетт я нахожу больше сокровищ, чем на то надеялся, и каждый день с нетерпением жду момента, когда окажусь за письменным столом — хотя основные тезисы для толкования, которое я планирую написать, сформулировать пока не удается, и это неприятно. Скорее всего, меня слишком многое отвлекает, чтобы собраться с мыслями. Эта… как бы ее назвать, может, тревога? Угнетенность? Что бы меня ни охватило, это очень раздражает.

Я долго говорил себе, что все дело в наступлении осени. Такое со мной и раньше бывало, но в этом году все по-другому. Я больше не чувствую, что на меня смотрят, когда иду в церковь или обратно или же просто гуляю по поместью; теперь я это ощущаю в доме. Меня мучает иррациональная убежденность, что снаружи что-то есть и оно смотрит на меня через окна. Сидя за своим письменным столом в кабинете, я не могу удержаться и не поглядывать налево, в сторону подъездной дороги, или через плечо, на газон и на канал за ним. В других комнатах я это редко ощущаю, кроме спальни, где это чувство сильнее всего. Меня беспокоит навязчивая мысль, что нужно обращать внимание на одно конкретное окно — левое из тех двух, что выходят на болото. За ним ничего особенного не видно, только унылые ивы над каналом, а вдали виднеется заросшее тростниками озеро. Но меня все равно то и дело тянет туда поглядывать и проверять, что там происходит.

Стыдно признаться, но я, наверное, за день с десяток раз выглядываю из этого окна. Я начинаю с этого день, я гляжу туда перед сном. С Айви я себя сдерживаю — иначе Бог знает, как она это против меня использует, а вот со Стирзом позволяю себе больше. Вчера вечером, когда он помогал мне одеваться, я заметил, что изобретаю предлоги, чтобы подольше удержать его в комнате. Больше так делать не стоит. Нельзя, чтобы слуги заподозрили, будто что-то не в порядке.

С нервами помогает справиться бренди, а также тоник старины Г. Наверное, он прав, и я слишком углубился в работу над Пайетт. Передохнуть несколько дней, и все пройдет.

Проблема только в том, что я плохо сплю. Я все время просыпаюсь и зажигаю свечу, чтобы выглянуть в окно, хотя понятия не имею, что я ожидаю там увидеть. Хуже всего ожидание. Ужасное предчувствие, сосредоточенное на этом окне. Страх того, что случится дальше.

16 сентября

Дождь все льет и льет, и это действует мне на нервы. Много дней подряд в доме слышится эхо журчания, капания и булькания. Шторы влажные, мои книги мягкие на ощупь. Все пахнет плесенью. Свет в окна пробивается тускло-зеленый, будто мы под водой, и у меня от этого сводит зубы.

Я настоял, чтобы камины горели в каждой комнате, хоть для этого еще и недостаточно холодно, но эту адскую сырость ничем не прогнать. Неудивительно, что я плохо сплю. Надо удвоить обычную дозу лауданума, пока погода не улучшится.

Позже

Меня разбудил тонкий пронзительный крик с болот, словно там кто-то охотится. Выдры и горностаи таких звуков не издают. Из птиц так кричат только стрижи, но они давно улетели на юг. Кроме того, то, что издало крик, охотилось ночью.

17 сентября

Не могу избавиться от ощущения, что оно приближается. Но что я имею в виду под «оно»?

Я снова проснулся ночью, не знаю, то ли из-за этого крика, то ли из-за чего-то еще, что я не смог опознать. Я лежал полусонный и смотрел, как ветерок раздувает шторы. Потом я резко проснулся, потому что окно было открыто. Этого быть не могло — я десять раз его проверил, перед тем как лечь спать. Но я все-таки слышал, как шелестят плюшевые шторы, и видел, несмотря на темноту, как они колышутся. Потом, пока я торопливо зажигал свечу, шелест резко прекратился. При свете спички я увидел, что шторы висят неподвижно. Они перестали двигаться так внезапно, будто чьи-то руки схватили их и дернули, заставив замереть.

Когда свеча разгорелась, я оглядел комнату, но ничего необычного не заметил. Внезапно я почувствовал на лице слабое дуновение, повернулся и увидел, что шторы чуть-чуть пошевелились: их легонько потянуло к окну и отпустило обратно. Все это выглядело почти насмешкой, которую мне трудно было переносить. Я вылез из постели и подошел со свечой к окну. Открыл шторы, поднял ставни. Конечно же, там ничего не было. Никакое зловещее перепончатолапое создание в окно не заглядывало.

Пожав плечами, я опустил раму и собрался задвинуть ставни — и тут увидел, что на подоконнике что-то лежит. Сначала я в ужасе подумал, что это прядь волос, потому что это было что-то длинное и тонкое, блестевшее в свете свечи. Я уже собрался выбросить это что-то в сад, но когда взял его в руку, чуть не вскрикнул от отвращения. Оказалось, что это водоросль, склизкая и мягкая, будто кожа утопленника. От омерзения я уронил ее обратно на подоконник, но потом, сморщившись, все же поднял двумя пальцами и выбросил в темноту. Пальцы у меня пахли гниющей растительностью. Когда я вытер их о ночную рубашку, осталось зеленовато-черное пятно.

Жаль, что пришлось ее трогать, но я не мог оставить эту водоросль на подоконнике. Я бы этого не вынес.

18 сентября

Эдмунд, Эдмунд, пора заканчивать с этими глупостями! Кожа утопленника, надо же! Кто-то играет с тобой злые шутки, и этого кого-то надо наказать.

Сегодня вечером, приняв ванну, я вернулся в спальню и сразу почувствовал — что-то не так. Только глянул и сразу заметил, что мой «ведьмин камень» не висит на своем месте на столбике кровати, а лежит на коврике у окна.

Сначала меня это неприятно поразило, но первоначальные ощущения быстро сменились раздражением. Кто мог сыграть такую шутку? Уж точно не слуги. Мод тоже не посмела бы после того случая, когда она была маленькая. Кто остается? Айви.

Я решил не выяснять с ней отношения. Сделаю вид, что этого не было. Если она думает, что может меня запугать подобными проделками и таким образом стать хозяйкой Вэйкс-Энда, она сильно ошибается.

Сначала она сказала, что ждет ребенка. Потом, когда увидела, что это не сработает, сказала, что избавилась от него с помощью зелья местной знахарки. Подозреваю, что она с самого начала врала, потому что живот у нее так и не вырос. Она сочинила эту ерунду, чтобы пригрозить мне скандалом и тем самым вынудить на ней жениться.

Неважно, прав я или она действительно избавилась от реально существующего затруднения, я собираюсь устроить так, чтобы больше никогда не подвергаться подобным угрозам. Я выдам девчонку замуж. Тогда если она и забеременеет, никакого скандала не будет.

19 сентября

Самое ужасное в том, что я не до конца уверен, что это был просто сон, что на самом деле ничего не случилось.

Я проснулся посреди ночи. На этот раз не из-за крика с болот, а от полной уверенности, что в дом пробралось нечто.

Я лежал в темной спальне, пытаясь успокоить отчаянно бьющееся сердце. Целую вечность лежал на спине и прислушивался. Я слышал, как дождь журчит в канавах и колотит в окна. В комнате пахло чем-то затхлым, и у запаха была странная серная примесь, напоминавшая мне о болотном газе.

Потом снова послышался этот звук. Снаружи в коридоре пощелкивали когти. Дверь в спальню заперта не была, и я знал, что старинный железный засов на этой двери — плохая защита. Мне отчаянно хотелось схватить «ведьмин камень», чтобы он меня уберег, но я не мог пошевелиться, тело не подчинялось разуму. Я мог только лежать неподвижно, слушая, как нечто приближается по коридору — неуклюже, пошатываясь, задевая стену, явно двигаясь низко, почти у самой земли. Оно подходило все ближе и ближе, двигалось украдкой, но с неспешной целеустремленностью, которая меня невыразимо пугала.

Вдруг звук прекратился. Оно подошло к моей двери. В тишине я услышал, как капает вода — кап, кап, кап. Капанье доносилось не из канавы, оно было внутри дома, в коридоре.

Что-то мягко и осторожно коснулось двери, и она заскрипела. Потом я услышал один хриплый резкий выдох.

Что было дальше, я не знаю. Я знаю только, что проснулся гораздо позже обычного, а постель вся пропотела и была сильно измята.

В следующие несколько дней надо обойтись без лауданума. Еще один такой сон я не вынесу. Еще я велел, чтобы на дверях установили надежные замки. Это должно помочь.

24 сентября

То, что случилось прошлой ночью, мне не приснилось. Теперь я это знаю. Нечто выходит из болота по ночам и научилось пробираться в дом.

Сегодня вечером, вскоре после того, как я лег, я услышал внизу шум. На этот раз я не напугался, а разгневался. Это мой дом, хотелось мне закричать, изыди именем Господа!

Держа в одной руке фонарь, а в другой распятие и «ведьмин камень», я вышел в коридор и дошел до лестничной площадки. У лестницы я остановился. На нижней ступеньке что-то было. Я не столько это видел, сколько ощущал: так, как ощущаешь вещи во сне, когда их присутствие чувствуется даже без помощи зрения. Но я действительно это ощущал и знал, что не сплю. Я чувствовал запах масла в фонаре и серную вонь болотного газа. Я чувствовал, как холодный ветерок обдувает мои голые лодыжки. Я увидел, как сумрачное нечто у подножия лестницы поползло в мою сторону. Пара глаз уставилась на меня, потом исчезла. Колени у меня подкосились, свет от фонаря забегал по стенам. К тому времени, как я схватился за перила и взял себя в руки, тварь исчезла.

Больше писать не могу. Приму что-нибудь снотворное и буду молиться, чтобы снов больше не было.

25 сентября

Насколько же по-другому все выглядит с утра, после горячей ванны и отличного завтрака! У меня был очень продуктивный день, я многого достиг. Достаточно проанализировать ситуацию и взять ее под контроль, чтобы настроение улучшилось. Я полностью пришел в себя.

Если коротко, вопрос стоит так: готов ли я терпеть преследования в собственном доме? И ответ — нет, тысячу раз нет. Нет совершенно никакого смысла в том, чтобы терпеть это безобразие. С ним можно и должно покончить как можно скорее. У меня есть и власть, и средства, чтобы производить такие перемены в своих владениях, какие я сочту нужным, и сегодня я предпринял к тому первый шаг. Я никогда не любил болота. Они некрасивы, неприятны и негигиеничны — просто источник сырости и болезни.

С какой стати я должен дрожать в своей спальне просто потому, что какая-нибудь ондатра повадилась по ночам ходить в дом, наверняка в поисках объедков, оставленных небрежной прислугой? Больше эта тварь в моем доме появляться не будет. Я велел Уокеру расставить ловушки в каждой комнате, а теперь он делает то же самое по всему поместью.

Но это только начало. Мне нужно кардинальное решение проблемы, и сегодня я именно им и занялся. Сразу после завтрака я съездил к лорду Кливдону и узнал у него фамилию инженера, который недавно осушил одно из его пастбищ. К счастью, инженер не успел далеко уехать, и сегодня же после обеда я с ним поговорил. Зовут его Дэвис, и он мне очень понравился: практичный, прямолинейный, с тридцатилетним опытом работы в мелиорации. Он уверил меня, что мой план вполне реализуем, и я тут же его нанял. Я доплатил ему за срочность, и завтра он начинает осмотр, чтобы подготовить план осушения болота.

Глава 28

— Папа, но ты же не можешь взять и осушить болото!

— Тоном ниже, Мод, я не потерплю, чтобы ты вопила, как рыночная торговка. И не вздумай говорить мне, что я могу делать, а чего не могу. Когда я последний раз заглядывал в документы на собственность, болото принадлежало мне. Я полагаю, что могу делать с ним все, что захочу.

— Извини, папа, — Мод поставила чайник на поднос и сложила руки на коленях.

О его планах она узнала вчера вечером, прочитав его дневник, пока он принимал ванну. За обедом ей пришлось делать вид, что она ничего не знает. Ночью она почти не спала. День прошел как в тумане. Свои планы отец упомянул только сейчас, за чаем, — просто небрежно сказал об этом, пока она передавала ему чашку.

— Пожалуйста, ну пожалуйста, не делай этого, — сказала она.

Он уставился на нее:

— С какой стати я должен отказываться от своих планов?

Потому что я люблю болота, хотелось ей закричать. Потому что это единственное место, где я себя чувствую свободной и счастливой! Но она знала, что отец посмотрит на нее холодными голубыми глазами и проигнорирует ее возражения как чрезмерно эмоциональные и женские.

Она попробовала с другой стороны:

— Этот дом был построен на болоте. Без болота его общий облик непоправимо изменится…

— Я и не подозревал, что ты интересуешься эстетикой, — сухо сказал он.

— И для деревенских это создаст большие трудности. Они там охотятся на водоплавающую птицу и ловят рыбу…

— Ерунда, они предпочитают Северное болото, и ты это прекрасно знаешь.

— Но не Джубал. Это болото его дом!

— Значит, ему придется найти другой. Джубал Рид — бродяга и пьяница, который в жизни ни дня не проработал честно. Он должен быть мне благодарен, что я до сих пор его терпел.

Мод смотрела, как он размешивает чай в чашке. Он слегка встряхнул ложкой, потом бесшумно положил ее на блюдце.

— А озеро? — негромко спросила она. — Его ты тоже собираешься осушить?

Он на секунду сжал губы.

— Насколько я понимаю, это сложнее, но тоже вполне возможно.

«Да, именно этого ты на самом деле хочешь, — яростно подумала она. — Озеро напоминает тебе о твоем грехе. Ты хочешь, чтобы оно исчезло. Тогда ты сможешь делать вид, будто и того греха тоже не было».

«Это я виновата, — думала Мод, стоя у себя в спальне и глядя на болото. — Это я все начала, положив того угря ему в умывальник. Дура, какая же я дура! Все, что я делаю, выходит не так».

В окно колотил дождь. Мод видела, как внизу Клем бежал по тропинке к задней двери, накинув на голову куртку. Прошло три месяца с той летней ночи, а поговорили они с тех пор только однажды — на следующий день. Мод столкнулась с ним в парниках, но он сделал вид, что не заметил ее, и ушел. Она все же отыскала его, и Клем покраснел и извинился.

— Да за что ты извиняешься-то? — воскликнула она. Ей потребовалось несколько дней, чтобы осознать: он боялся потерять свое место и не хотел больше с ней связываться.

А теперь он собирался жениться на Айви. Ну разумеется. Какой мужчина устоит перед такими ямочками на щеках и такой фигурой?

Они с Айви пока держали это в секрете от остальной прислуги, но Айви постаралась уведомить Мод. Она нашла ее в библиотеке и «проговорилась».

Мод сумела сдержать свои чувства. Айви прикусила ту самую губу и, посмотрев на нее, сказала негромко:

— Теперь ты его не получишь.

Мод не ответила.

Айви уперла руки в бока, огляделась и встряхнула головой.

— Все твои книжки — что они тебе дадут? Жди хоть до Судного дня, а Клема ты не дождешься.

— А ты его даже не хочешь, — сказала Мод, чувствуя, как сердце стучит в груди. — И отца тоже не хочешь. Чего ты хочешь, так это дом, — изумление на лице Айви доставило ей болезненное удовольствие.

— Но Вэйкс-Энд не хочет тебя, — продолжила Мод. — Ты хоть представляешь, до чего он старый? При саксонцах здесь было аббатство. Потом при Тюдорах один из моих предков его перестроил. Но тебе не понять, о чем я говорю, потому что ты ничто. Ты родом из сточной канавы, в канаве ты и закончишь жизнь.

— Тебе от меня не избавиться, — буркнула Айви.

— Иди занимайся своим делом, — сказала Мод неровным голосом.

Она держала себя в руках, пока служанка не ушла, а потом сбежала к себе в комнату.

Айви выйдет за Клема.

— Ну а чего ты ждала? — рявкнула Мод сама на себя в зеркало. — Какой мужчина не выбрал бы ее, а не тебя?

Изнемогая от ненависти к себе, она представила, как Клем улыбается Айви и шепчет любовный заговор: «Плющ, плющ, я тебя сорву, на грудь тебя я положу». И поцелует ее. А потом смущенно признается, что однажды летней ночью мисс Мод пошла за ним на болото, а он потерял голову и поцеловал ее. Ну и посмеются же они над тем, как бедная страшненькая мисс Мод благодарно постанывала и попискивала в его объятиях.

Как она вообще убедила себя, что ему есть до нее дело? Такие вещи случаются только в книгах. «Гордость и предубеждение», «Джейн Эйр»… это просто истории. Истории, написанные некрасивыми незамужними женщинами, которые утешали себя, придумывая красивых героев, влюблявшихся в некрасивых девиц, — потому что в жизни такого не бывает.

— Какая же я дура! — воскликнула Мод, раздирая огрубевшую кожу на тыльной стороне ладони.

Она молилась болоту, чтобы оно наказало отца, а в итоге наказать должны были болото. На самом деле у болота не было никакой силы. Это просто красивая заросшая тростником глушь, которая скоро перестанет существовать.

Мод содрала кусочек кожи с предплечья. Отлично, пусть кровит. Она впилась ногтями поглубже. Боль заполнила ее сознание, словно снегопад, окрасив мысли белизной.

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

После того как ничтожной грешнице пригрозили сожжением, она больше не говорила о Евангелии. И стала она бояться, что люди были правы: ее обманул злой дух и все ее видения и плач — не от Бога, а от сатаны.

В то время на приход обрушилось множество несчастий. Скот болел ящуром, а люди лихорадкой, да еще многие пугались той твари, что кричит по ночам. Говорили, что беды эти насланы злым духом и что кто-то в приходе, наверное, одержим этим духом. Многие же думали, что одержима эта ничтожная грешница.

Даже ее старший сын так говорил. Он признался, как однажды она бранила его, веля прекратить распутство, а на следующий день он заболел оспой и лицо у него покрылось гнойниками. Воистину, сказал он, эта ничтожная грешница одержима и заболел он из-за злого духа.

Чтобы изгнать из нее сатану, люди прикладывали к ее голове раскаленное железо и заставляли зимой стоять в реке и делали другие вещи, которые причинили ей много страданий. А беды в приходе все продолжались. И эта ничтожная грешница возопила: «Господи, покажи мне, что Ты действительно Бог наш, а не злой дух, который все эти годы сбивал меня с пути истинного. Покажи мне, что эти видения и плач насланы не дьяволом».

И Иисус явился к ней и сказал: «Не бойся, дочь Моя, эти дары посланы тебе не сатаной, но Мною. И знай, что люди, которые идут против тебя, идут также и против Меня. Потому что слезы твои ангелам словно вино с медом и пряностями, а страданиями своими ты заслужила себе великую награду на небесах».

Из дневника Эдмунда Стерна

1 октября

Видит Бог, старая поговорка верна: пути Господни неисповедимы. Пайетт молилась о милости Божьей, и милость была ей дана. Я тоже молился о милости, но не сразу понял, что и мне она была дана.

В прошлом месяце я был в смятении. Сначала я ошибочно решил, что спасен, потому что вспомнил свой грех, но смятение продолжалось — кошмары, взгляд с болот, водоросли, — и теперь я знаю почему. Пайетт помогла мне понять, что смятение шло от Бога. Это Его способ дать мне понять, что я должен искупить свой грех.

Но как же его искупить? Я не католик, я не могу исповедаться, да Господь и не захочет от меня этого. Нет, ответ менее очевиден и больше подходит к моему греху. Это Бог послал мне идею осушить болото. Вот почему я ощутил такой покой в момент, когда решил это сделать. Вот почему я испытываю покой с тех самых пор.

Осушение болота дорого мне обойдется, потребует времени и поэтому помешает моей работе. Мне пришлось дать своему адвокату указание уточнить, где проходит межа между моим болотом и Северным, а Дэвис говорит, что раньше следующего лета земля осушена не будет. Но это неважно! Я принял решение осушить болото, в этом и есть главный смысл. А все препятствия — просто часть моего покаяния.

— Прости, — сказала Мод болоту. — Прости, что не могла спасти тебя. И Болтушку. И маман.

День стоял безветренный, воздух неподвижен. Озеро было свинцового цвета. Небо казалось серым, как слезы. Мод перестала плакать. Она стояла на коленях в тростнике у берега, обхватив себя руками и покачиваясь взад-вперед. Она чувствовала себя измученной и хрупкой, будто была сделана из стекла.

К следующему лету от болота не останется и следа. Больше никаких лягушек, выдр и сов. Не будут лететь по небу, равномерно взмахивая крыльями, огромные клинья гусиных стай. Не будут поблескивать под солнцем тростниковые заросли и изумрудные стрекозы. Не будут прилетать огромные колышущиеся тучи скворцов.

Отец обрел покой, потому что совершал покаяние за свои грехи. Как удобно, подумала Мод, что его покаяние не требует исповеди. Никому не придется узнать, что он сделал.

Мод опустила руки в воду и почувствовала, какая она до боли холодная. Она смотрела, как кровь смывается с ее пальцев и уплывает прочь. Мод прополоскала окровавленный платок. Месячные начались у нее неожиданно, когда она шла к озеру. Кровавая жертва, подумала она с усмешкой. Ритуальное прощание с болотом.

Что-то ткнуло ее в спину. Мод обернулась и увидела вилявшую хвостом Нелли. Джубал стоял неподалеку, мрачно глядя на Мод. Одет он был, как обычно, в закопченные тряпки, но, чтобы защититься от холода, накинул на плечи грязный кусок холста.

— Ты слышал про болото? — спросила Мод.

Он кивнул:

— Ты должна ему помешать.

— Я не могу его остановить, Джубал. Он думает, это воля Божья.

Джубал сплюнул табачный сок в камыши:

— Ну, я тебе скажу, Бог тут ни при чем.

Она медленно поднялась на ноги:

— Тут дело в том, что случилось в его детстве, так ведь?

Он прищурил свои маленькие черные глазки:

— Если я тебе скажу, ты не дашь ему осушить болото?

— Джубал, я не могу…

— Он не захочет, чтобы люди знали. Он что угодно сделает, лишь бы это скрыть.

Мод облизнула губы:

— Я так думаю — ну или просто подозреваю, — здесь когда-то давно утонула женщина. Это правда?

Он заколебался:

— Утопленница тут правда была. Но не женщина.

— А кто? И при чем тут папа? Ты знаешь, что случилось?

Он прищурился и глянул на небо.

— Знаю, а то как же, — буркнул он. — Я видел все это своими глазами.

Глава 29

У папы была сестра, которая умерла в детстве. Так маман сказала Мод однажды в воскресенье, когда Мод спросила про одно имя на семейной могиле. Это был единственный раз, когда Мод слышала про Лили, и она скоро про нее забыла. У нее и своих мертвых братьев и сестер хватало.

По словам Джубала, мисс Лили была на два года младше брата, хотя по ней не скажешь — настоящий сорванец, вот она была какая. Однажды мастер Эдди спрятал ее коллекцию жуков, так она за ним гонялась по всему саду, колотя его грелкой, пока он не обещал вернуть коллекцию.

Мастер Эдди — тот в мать был. Любил рисовать и слушать истории. А мисс Лили была вылитый отец, старый хозяин Элджернон. Она всегда хотела знать, как все устроено, и про диких зверей и их повадки. Хозяин Элджернон водил их на болото на «природные прогулки», как он их называл, и мисс Лили всегда хотела знать название каждого цветка, животного и птицы. На мастера Эдди же это наводило скуку, он только сказки любил.

Потому все и случилось. Дело было тем летом, когда мастеру Эдди исполнялось двенадцать. Мисс Лили тогда, значит, десять было. Стоял июль, жарко было ужасно, в воздухе сильно пахло болотной бузиной, в небе кричали стрижи. В воздухе почти потрескивало от напряжения, как бывает, когда надвигается шторм.

Природная прогулка закончилась, и хозяин Элджернон ушел обратно в усадьбу, а мастера Эдди и мисс Лили оставил играть на болоте. Он часто их так оставлял, и никогда им никакого вреда от того не было. И тогда тоже он наказал им далеко не уходить и обязательно прийти домой к чаю. Больше он дочь живой не видел.

Чего он не знал, так это того, что мастеру Эдди страсть как захотелось разыграть одну старую историю откуда-то издалека, про солдата по имени Перси-как-его-там и про то, как он спас принцессу от дракона. Сначала мисс Лили эта идея совсем не понравилась, но мастер Эдди ее так долго уговаривал, что в конце концов она согласилась, если он отдаст ей свой складной нож с черепаховой рукояткой.

К этому моменту они добрались до озера. Там Джубал их и увидел. Они-то его не замечали, уж об этом он позаботился. Ведь он сам тогда был мальчишкой, и его послали прореживать свеклу в поле, а он вместо этого убежал на болота ловить щуку. Он боялся, что мастер Эдди на него нажалуется и его выпорют. Поэтому он спрятался и не высовывался.

Сначала мастер Эдди боялся озера.

— Не уходи туда, где мне тебя не будет видно, — сказал он сестре.

Она над ним посмеялась:

— Ой, Эдди, ты такой трусишка! Болотных огней не существует, нечего бояться!

Он обиделся, но скоро настроение у него поднялось — он увидел старую гнилую весельную лодку, застрявшую в камышах.

— Давай как будто наше озеро — это море, — сказал он сестре, — а лодка — это скала, к которой ее приковали. Ты туда залезай, а я тебя привяжу.

— Ты первый, — тут же ответила она. — Ты же тяжелее меня, я хочу точно знать, что лодка не течет. — Нет, мисс Лили была совсем не дурочка.

Мастеру Эдди этого делать вовсе не хотелось, но она уперлась, так что он залез в лодку и проверил, нет ли где протечек. Он сказал, что с лодкой все в порядке. Это была его первая ошибка.

Он начал уговаривать сестру раздеться, как принцесса в той сказке. Мисс Лили поворчала насчет мошкары, но ей уже стало интересно играть, и она велела мастеру Эдди отвернуться и начала расстегивать платье. Джубал тоже не смотрел. Ему нравилась мисс Лили, а она бы ужасно расстроилась, если б узнала, что он подглядывал.

Когда он все же посмотрел, она сидела в лодке, и волосы свисали у нее по плечам. Красивые — страсть, желтые, как золотая гинея, и все волнистые, потому что заплетались в косы.

Потом она легла в лодку, и мастер Эдди привязал ей руки ее собственными ленточками из кос к уключинам, чтобы она была как принцесса в сказке, которую приковали к скале. Джубалу из укрытия в тростнике видны были только ее торчащие над бортами розовые пальчики. Но слышать он ее хорошо слышал — она жаловалась на то, что поцарапала ногу, когда залезала.

— Если я себе занозу посадила, то это ты во всем будешь виноват, — предупредила она мастера Эдди. — И обязательно проверь, привязал ли ты лодку к тому пню, прежде чем выталкивать ее из тростника.

— Да перестань уже командовать! — огрызнулся он. — Лежи тихо, ты же должна быть в ужасе.

Он думал, что весло будет как будто копье и он им будет сражаться с драконом, но весло было слишком тяжелое, и он убежал искать палку. Это ее и погубило. То ли он не завязал узел как следует, то ли веревка сгнила, но лодка вдруг поплыла на середину озера, а мисс Лили ужасно разозлилась и стала кричать.

Джубал собрался было броситься на помощь, но тут прибежал мастер Эдди, и Джубал снова спрятался.

— Эдмунд, ты дурак! — кричала мисс Лили. — Я же сказала тебе привязать ее к пню.

— Да я и привязал! — отозвался мастер Эдди, тяжело дыша. Он изо всех сил старался дотянуться до лодки веслом, но в результате только отталкивал ее все дальше. А тем временем ветер усилился и начинался дождь.

Мастер Эдди бросил весло и стоял, уперев руки в боки. Идти за ней в воду было бессмысленно, лодка уплыла слишком далеко, а озеро было слишком глубокое. И потом, он не умел плавать. Никто из них не умел.

— Сбегай позови кого-нибудь! — потребовала мисс Лили.

— Не могу! — крикнул мастер Эдди в ответ. — Они увидят, что ты без одежды, и меня выпорют!

— Не будь таким нюней, Эдди, тут уж ничего не поделаешь! Сбегай позови кого-нибудь, я уже замерзла!

Джубалу видны были только ее сжатые кулачки. Но иногда лодка качалась, когда она ворочалась, пытаясь перекусить ленту, которая ее связывала, и тогда он видел ее золотистую макушку.

Мастер Эдди все это время стоял у воды, мучаясь от нерешительности. Джубал уже приготовился вскочить и побежать за помощью, но тут мастер Эдди с криком обернулся. Он был белый как мел, будто увидел самого Черного Шака, и Джубал испугался и снова спрятался. А мастер Эдди вдруг бросился бежать со всех ног к усадьбе. У Джубала полегчало на душе — скоро придут люди и спасут мисс Лили.

Позвать ее он не посмел, но так и сидел в тростнике, а небо тем временем почернело, полил дождь, а лодка выплыла на середину озера. Ему стало страшно. Если его найдут, то непременно спросят, что это он тут прячется, а мисс Лили там без одежды. Он влипнет в такие неприятности, в какие никогда в жизни не влипал. Он запаниковал и побежал во всю прыть домой. И вообще, мастер Эдди уже скоро вернется и приведет помощь.

Джубал тогда еще жил на окраине деревни. Вечером его выпороли за то, что он пошел ловить рыбу, вместо того чтобы прореживать свеклу, а с утра послали собирать камни на угловом поле. На болота он смог вырваться только в сумерках.

К своему потрясению, он увидел трех мужчин, которые прочесывали дно канала копьями для угрей.

Он спросил, чем они тут занимаются, и они сказали ему, что мисс Лили заблудилась на болоте и не пришла домой.

— Мы всю ночь проверяли канавы, — сказали они.

Тут Джубала пробил холодный пот.

— А как же мастер Эдди? — спросил он осторожно, стараясь не проговориться. — Он разве не знает, где она?

— В том-то и дело, — сказали они ему. — Похоже, они играли в прятки, мисс Лили убежала и спряталась, и мастер Эдди не мог ее найти. Просто ужас что с ним было, когда он добрался до усадьбы.

С Джубалом тоже ужас что было. Он подумал было сказать этим людям, чтоб они пошли поискали в озере, но тогда они спросят, откуда он знает — и что он им ответит? Так что вместо этого он убежал.

Он бежал всю дорогу до озера, но там не увидел и следа ни мисс Лили, ни лодки. Он обыскал все тростниковые заросли, но без толку.

Он сказал себе, что мастер Эдди наверняка отведет их к озеру, но мастер Эдди никого никуда не отвел. Мастер Эдди молчал как рыба.

Почему же мастер Эдди ничего не сказал? Джубал долго и мучительно об этом думал и решил, что поначалу тот перепугался, что мисс Лили расскажет, как он заставил ее раздеться и связал ее, и что его выпорют и застыдят. А потом, может, ему и хотелось что-то сказать, но было уже поздно.

Нашли ее через три дня. Джубал каждое утро и каждый вечер ходил на озеро, и на третий день после рассвета он увидел двух человек на ялике. Они что-то тянули баграми. Что-то серое, и когда они его тронули, оно перевернулось. Джубал увидел прядь светлых волос на поверхности воды, и больше он не смотрел — бросился бежать так быстро, словно земля под ногами горела. На всю жизнь он запомнил то серое, что они тащили, и светлые волосы в воде.

Потом он услышал, что на берегу нашли ее одежду и решили, что она пошла купаться. Лодки и следа не нашлось. Должно быть, потонула и осталась в грязи на дне. Джубал решил, что ленты, которыми она была привязана к уключинам, мисс Лили перегрызла, но если и нашли у нее на руках остатки лент, никто об этом не говорил. А может, лент и не было. Может, угри их съели, как съели и ее саму изнутри.

Мисс Лили умерла больше тридцати лет назад, и всю жизнь Джубал винил в этом себя. Надо было все рассказать, пока было время, пока ее еще можно было спасти.

Следующим летом после того, как она умерла, Джубала взяли чистить обувь в усадьбу. Но он все думал про мисс Лили, так что через год убежал на болота и с тех пор так тут и живет.

Люди ночью обычно на болота не ходят, боятся болотных огней и всякого такого, но Джубал знает, что это все ерунда. Он знает, что на болоте водятся призраки пострашнее. И летом в сумерки, когда болотная бузина пахнет сильнее всего, а в небе кричат стрижи, эти крики забираются ему в голову, и это словно мисс Лили зовет на помощь. В такие вечера Джубал держит под рукой хорошую плитку табака и фляжку крепкого макового чая, чем крепче, тем лучше.

Но даже этого не хватает, чтобы заглушить крики у него в голове.

Глава 30

Из «Книги Элис Пайетт»

перевод и толкование Э. А. М. Стерна

Ничтожную грешницу очень утешило знание, что видения ей посылал не сатана, а Бог. Однако приход по-прежнему терзали болезни и крики твари в ночи, так что многие продолжали верить, что грешница одержима злым духом.

И в Мартынов день ничтожная грешница снова воззвала к Господу в глубине своей души, и Господь ответил: «Разве Я не уверял тебя, что эти беды ни в коем случае не твоя вина? Знай же, что Я сделал так, чтобы в возчика из твоего прихода вселился злой дух, потому что Я желаю наказать людей, точно так же, как иногда сжигаю их дома молнией, чтобы напугать их и чтобы они Меня боялись».

Ничтожная грешница рассказала об этом мужу, и тот, желая спасти ее от напрасного злословия людей, заплатил двенадцать пенсов за новую свечную балку в церкви Вэйкенхерста и еще три пенса священнику, чтоб тот прочел особые молитвы над возчиком, в которого вселился дух. И после этого злой дух приход больше не терзал.

На следующий год эта грешница ощутила огромное желание отправиться в паломничество ради блага своей души. Муж позволил ей уехать, и она отправилась в паломничество в Норт-Марстон, потом в Йорк, Кентербери, Сантьяго и Рим. Так она отсутствовала много лет.

Все это время ее плач продолжался, и другие паломники ее ругали и держались от нее подальше. Но ничтожная грешница радовалась своим страданиям, зная, что они доказательство особой любви к ней Господа, и если случался день, когда ее не ругали и не оскорбляли, то ее это очень печалило.

А теперь эта грешница дожила до старости и заплатила монаху, чтобы он записал в эту книгу выпавшие ей испытания. И она надеется, что когда люди прочтут эту книгу, то это заставит их перестать гневаться на свои беды и начать смиренно благодарить за них Господа, зная, что терпение их будет вознаграждено на небесах. Все сказанное в этой книге — истинная правда. Верьте словам этой грешницы, ибо это слова Господа.

— Вэйкенхерст? — воскликнула Мод. — А я думала, Пайетт жила в Бери!

— Жила, — отозвался отец с раздражением, — пока ее муж не купил мельницу на Приквиллоу-Роуд.

— Значит, они молились в церкви Святого Гутлафа?

— Ну разумеется.

Мод обдумала эту информацию.

— «Свечная балка» — это же старое саффолкское выражение? Кажется, я где-то читала, что оно означает перекладину, на которой установлено распятие.

— И что с того?

— Ну тогда, может быть, новая свечная балка, которую Пайетт упоминает, та, которую оплатил ее муж, — может, это наше «Возмездие», то самое.

У него дернулся глаз.

— Склонность к поспешным выводам, Мод, это признак недисциплинированного разума.

— Да, папа. Хотя по времени подходит, правда?

Но он уже шел в кабинет.

Сработало, подумала Мод. Это его явно задело. Мод испытывала мрачное удовлетворение, упоминая «Возмездие» при каждой возможности и глядя, как отец дергается. Любой шанс нарушить его Богом данный покой.

Заправив в машинку лист бумаги, она начала печатать.

Все эти годы он вел себя так, будто он сам Господь Бог. Цитировал Библию, устанавливал правила в Вэйкс-Энде. А сам бросил собственную сестру тонуть.

Прошло уже почти три месяца с тех пор, как Джубал ей все рассказал. Теперь, глядя на отца, она видела совсем не того человека, которого с детства боялась и любила. Другие могли бы оправдать его поступок, счесть его трагической ошибкой перепуганного мальчика, но только не Мод. «Мастеру Эдди» было двенадцать лет, только на три года меньше, чем ей самой. Если б она оказалась в такой же ситуации и Ричард или Феликс попали в беду, она бы не убежала и не бросила бы их только ради того, чтобы избежать порки.

И у него было полно времени на то, чтобы исправить ошибку. По словам Джубала, пока Лили искали, мастера Эдди на кухне кухарка кормила корзиночками с вареньем. Потом няня уложила его спать, а следующим утром он позавтракал и сел делать уроки с гувернанткой. И в любой момент он мог сказать кому-то, где найти Лили, но решил этого не делать. Он так и не признался. А теперь он решил, что может искупить свой грех, просто осушив болото.

«Верьте словам этой грешницы, — напечатала Мод, — ибо это слова Господа».

До Рождества оставалось два дня. На утренней молитве отец читал из Евангелия от Матфея про Рождество Христово. Читал он очень красиво и выглядел примером добродетели и праведности: красивый, тщательно одетый, он прекрасно контролировал себя. Он много лет скрывал свой грех и собирался и дальше его скрывать. Именно этого Мод и не могла ему простить. Она злилась на него за то, что он ее разочаровал. Мод всегда благоговела перед ним, даже когда научилась его ненавидеть, но теперь это стало невозможно. Потому что он оказался трусом.

А ей достался груз знаний о его грехе, и она не знала, что с этим делать. С тех пор как Джубал все ей рассказал, он три раза приходил спросить, поговорила ли она уже с хозяином начистоту, заставила ли его прекратить осушать болото. Джубал думал, это будет легко. Он думал, что, если пригрозить отцу раскрытием его секрета, болото будет спасено.

Бедный наивный Джубал! Он не понимал, что ничего не выйдет просто потому, что никто ему не поверит. Тут будет его слово против слова отца, а кто поверит нищему пьянице, у которого мозги протухли от бесконечного макового чая, а не помещику, джентльмену и уважаемому историку?

Но должно же быть что-то, что можно сделать…

Пару раз она подумывала — что, если рассказать все Клему, смирить свою гордость и попросить помощи? Но вдруг он решит, что все это только предлог поговорить с ним? Что, если он расскажет Айви и они вдвоем станут над ней смеяться? Да и что, собственно, может сделать Клем?

Иногда Мод представляла, как она вступит в бой за болота, — одинокая героиня вроде Жанны д’Арк. Она не сдастся, пока не найдет способ их спасти, а заодно раскрыть всем глаза на то, что собой представляет отец.

А потом ее благородные мечты рассеивались, и Мод вспоминала, что на самом деле ей пятнадцать лет и никто ей не поверит.

А еще внутренний голосок напоминал ей, что надо быть осторожнее. Если отец мог так себя повести в детстве, на что он способен сейчас?

Он может оказаться опасен.

Поначалу эта мысль показалась Мод смешной. Но раз придя ей в голову, она застряла там накрепко.

Из дневника Эдмунда Стерна

23 декабря 1912 года

То, что Мод сказала сегодня днем про «Возмездие», напомнило мне про один отрывок из «Жития святого Гутлафа». Я сейчас его нашел, и там все даже хуже, чем я думал. Это навело меня на поистине ужасную мысль.

Перевод не очень хороший, но англосаксонская версия приводится на другой стороне разворота, и закрыть глаза на смысл не получится. Flaxan mid deofol gefulde.

По времени подходит. А если я прав — если! — то тогда понятно, почему я всегда испытывал такое отвращение к «Возмездию». Потому что это не просто картина. Это нечто гораздо большее.

Позже

Но только если я прав. В этом-то вся проблема. Думаю, ответ найдется у «Пайетт». И приходские книги тоже помогут, наверное. «Пайетт» лежит внизу. С приходскими книгами придется подождать, пока старик Фэрроу не придет в церковь. Сегодня канун Рождества, так что он придет рано. Мне осталось подождать только несколько часов. Надо помолиться о терпении.

Господи, надеюсь, я ошибаюсь.

Глава 31

В канун Рождества отец спустился из своей спальни совершенно больной на вид. Он не читал Библию за утренней молитвой и не ел ничего на завтрак, только выпил чашку чая. Потом сказал Мод, что его весь день не будет, и ушел из дома.

Как только он ушел, а слуги занялись другими делами, она пошла к нему в гардеробную и достала записную книжку из тайника под рубашками.

Из последней записи она узнала, что какая-то фраза в «Житии святого Гутлафа» навела его на «поистине ужасную мысль». О чем бы ни была речь, это было как-то связано с «Возмездием», и Мод догадалась, что он пошел свериться с приходскими книгами, узнать, правда ли это. Больше она ничего понять не смогла, потому что фраза, которая его встревожила, была на англосаксонском: flaxan mid deofol gefulde.

Мод обыскала весь дом, но не нашла «Жития святого Гутлафа» — наверное, отец взял его с собой в церковь. И англосаксонский словарь она тоже не нашла, так что не могла выяснить, что значит эта фраза.

Отец вернулся незадолго до полудня и с отстраненной вежливостью попросил ее освободить библиотеку. Он просидел там почти три часа, потом вернулся в церковь. Мод не могла понять, какими книгами он пользовался, — он их все убрал на место.

Как раз перед чаем она услышала его шаги по гравийной дорожке. Мод подбежала к окну. Лицо у него было серое и спокойное до неподвижности, одно плечо выше другого. Мод подслушала у двери, как он говорит Айви, что не будет ни пить чай, ни обедать — он будет в кабинете, и беспокоить его не надо.

После смерти маман Рождество в Вэйкс-Энде почти не праздновали, и в этот сочельник все было как обычно — даже слуги у себя в хозяйственных помещениях отмечали его очень сдержанно. Ричард гостил в Шотландии у одноклассника, а поскольку Мод не хотелось составлять компанию Феликсу и няне в детской, обедала она в одиночестве.

Дейзи украсила веточками остролиста рамы картин в столовой и оставила Мод одну за столом. Мод заказала блюда, которые ей нравились и при этом не доставили бы лишних хлопот кухарке: жаркое из фазана с хлебным соусом и морковью, пудинг из чернослива со сладким соусом и имбирное пиво.

Закончив обедать, Мод подняла ставни и уставилась в темноту. Этой зимой снега не было, и лишенные листвы деревья в саду дрожали под слякотным дождем. Она вспомнила, как Болтушка качалась на ведре в колодце, вспомнила загорелую шею Клема и то, как лучи солнца делали волоски на его руках золотыми. Резко отвернувшись от окна, она ушла наверх.

В половине двенадцатого она снова спустилась вниз, надела пальто и вместе с остальными домашними принялась ждать в утренней столовой, пока отец не спустится из кабинета. Потом все они поплелись сквозь мокрый снег на всенощную.

В церкви было как никогда много народу. Отец внезапно настоял на том, что они пересядут на другую скамью, вызвав удивление и неудовольствие мистера Бродстэрза.

— Папа, — прошептала Мод, — но мы же всегда сидели на этой скамье!

— А больше не сидим, — пробормотал он, проталкиваясь мимо изумленной мисс Бродстэрз и не обращая внимания на удивление прихожан.

Отец занял скамью с другой стороны прохода, возле двери в башню, где находилось «Возмездие». Во время службы он держался бесстрастно, хотя иногда смотрел в упор на дверь башни или листал Библию, словно что-то искал.

Мод понравилось, как удивленно на них смотрели прихожане. Какая бы «ужасная мысль» ни пришла отцу в голову прошлой ночью, он вполне заслуживал потерять свой богоданный покой.

Но при этом ей было слегка не по себе. Мод начала гадать, куда все это может привести.

На второй день после Рождества похолодало, канал затянуло льдом. Отец по-прежнему работал над своим планом осушить болото. Он диктовал письма адвокату и инженеру Дэвису, а Мод их печатала.

И над «Пайетт» он тоже продолжал работать. Мод было уже не так интересно — рассказ Элис о паломничестве состоял из путаных призывов к Господу. Отец отдавал ей переводы в виде случайных отрывков, иногда прерывавшихся на середине предложения. Это плохо сочеталось с его внешним спокойствием, которое уже начинало нервировать Мод.

На четвертый день после Рождества он отправился к священнику и вернулся через несколько часов, сердитый и раздраженный. Еще через день Мод спустилась вниз после обеда и увидела, что Клем и два десятка деревенских обдирают со стен дома плющ. Отец приказал убрать все до веточки и выкорчевать все кусты на расстоянии двадцати футов от дома. Он велел им сделать все за день и хорошо за это заплатил.

Мод не могла его спросить, зачем он все это делает, потому что он уехал в Вэйкенхерст, а когда вернулся, то пошел прямо в кабинет. С того дня всю еду ему подавали туда.

Ночью после того, как стены очистили, Мод чувствовала, что старый дом дрожит, лишившись своей шубы из зарослей плюща. И сама она чувствовала себя неуютно и беззащитно. На следующее утро вместо мягкого зеленого света, который она так любила, Мод проснулась от непривычного ровного резкого света. Она вспомнила, сколько разных живых тварей жило в этом плюще. В детстве Мод казалось, что даже отец не сумеет от них избавиться. Она ошибалась.

Коул не знал, в чем причина распоряжений отца, но рассказал Мод, что за несколько дней до этого хозяин задавал ему много странных вопросов про растения. А еще одно растение на клумбе у французских окон в библиотеке он велел не трогать. Название растения ничего для Мод не значило — оно называлось соломонова печать.

За два дня до Нового года Дейзи пожаловалась, что по всему дому рассыпана соль.

— Соль? — удивилась Мод. — Как это?

Старая служанка поджала губы:

— А вот так, мисс Мод. Кучки соли повсюду. В дверях, в каминах, на подоконниках. И хозяин не разрешает их подмести. А в утренней столовой у окон масло. Да, мисс, растительное масло. Я этот запах где хочешь узнаю.

В этот же день Мод сидела за столом и печатала, как вдруг услышала звон бьющегося стекла. Она выглянула в коридор и встретилась взглядом с не менее удивленной кухаркой на другом конце коридора. И обе они одновременно заметили, что с бокового столика исчез стеклянный купол, под которым хранились старые друзья Мод — чучела летучих мышей.

Двери кабинета открылись, и появился отец. Он раздраженно глянул на Мод и поинтересовался:

— В чем дело?

— Я… я слышала шум, — растерянно ответила она.

— Возвращайся к работе, — сказал он. Кабинет у него за спиной был полон дыма, и Мод почувствовала едкий запах, как от паленого меха.

На следующее утро Мод услышала, как Дейзи рассказывает кухарке, что отец действительно разбил стеклянный купол и сжег чучела летучих мышей.

— Ужас во что он превратил каминную решетку, — пробурчала Дейзи. — Я целый час все отчищала. Это неправильно!

— Это с ним что-то неправильно, — отозвалась кухарка вполголоса.

Дейзи еле сдержала смех.

Мод тихо вернулась в библиотеку и села за стол. Сначала плющ, теперь летучие мыши. За пару дней он избавился от обоих хранителей ее детства.

Это с ним что-то неправильно, сказала кухарка.

Мод вдруг застыла на месте. Слова кухарки навели ее на мысль. Впервые с тех пор, как отец решил осушить болото, у нее появилась идея, как можно его остановить.

Ей понадобится помощь какого-то официального лица. Либо доктора Грейсона, либо мистера Бродстэрза.

Со священником будет сложно — после столкновения Мод с мисс Бродстэрз в ризнице отношения между двумя семьями охладели. Мод решила попробовать действовать через доктора и начать дело издалека. В случае если он не захочет помочь, она поступится своим самолюбием и обратится к священнику.

В конечном счете отец ей невольно помог, заявив, что ему нужны кое-какие книги в Или, он уедет на две ночи и вернется первого января. Утро было морозное и ясное, отец настоял на том, чтобы ехать в охотничьем экипаже и править самому, а не брать крытую карету. Уехал он после завтрака, укутанный в каракулевую шубу и дорожный плащ.

Как только отец уехал, весь дом вздохнул свободнее. Слуги радовались, потому что без него могли как следует отпраздновать Новый год. Мод тоже испытала облегчение — теперь она сможет спокойно вызвать доктора Грейсона и привести в действие свой план.

А еще она проверила дневник отца. К своему изумлению, она обнаружила, что больше он ничего не писал. С 23 декабря, когда он упомянул свою «ужасную мысль», он не написал ни слова. Последняя строчка была та самая, которую она прочла неделю назад: «Господи, надеюсь, я ошибаюсь». Единственное, что изменилось, — это две черные горизонтальные черты, которые отец провел пониже этой строчки.

Остаток страницы был пуст, как и вся остальная записная книжка. Понятно, какой вывод отсюда следовал. Больше у нее не будет доступа к его мыслям. Больше он писать не собирался.

С дневником было покончено.

Глава 32

Служанки шутили, что доктор Грейсон любит подойти к тебе так близко, что можно сосчитать волоски у него в ноздрях. Когда Мод была маленькая, он брал ее на колени и охватывал ладонями ее ягодицы.

После смерти маман Мод его избегала. Если они встречались, у нее перед глазами вставал образ маман, лежащей на тахте, и доктора, который стоит у нее между ногами, а его большие веснушчатые руки до запястий испачканы в крови. Мод знала, что на самом деле она этого не видела, но все равно очень четко представляла.

Когда доктор Грейсон сел рядом с ней на кушетке в гостиной, она постаралась об этом забыть, сосредоточившись на исходившем от него запахе нестираного твида и сигарного дыма.

— Ну что, дорогая, что тебя беспокоит? — улыбка у него была слегка вымученная. Был канун Нового года, и по небу видно было, что скоро начнется снегопад.

— Извините, я вас вызвала под ложным предлогом, — выпалила Мод. — Понимаете, это не я болею.

Он удивленно приподнял кустистые брови:

— Да неужели?

Она начала заготовленный рассказ о странном поведении отца: внезапное решение пересесть с семейной скамьи в церкви, сожжение чучел летучих мышей, масло и соль…

Улыбка доктора заледенела.

— А где сейчас доктор Стерн?

— В Или, покупает книги. Мы ждем его обратно только завтра.

— Ах, книги, — сказал доктор, потеребив кончик носа. — Ну что же, покупать книги — явно не причина для тревоги, не так ли, дорогая моя?

— Нет, конечно, нет.

— Как и уничтожить украшение, которое тебе не нравится. Или решить сесть в церкви на другую скамью.

— А как насчет рассыпать соль по всему дому?

Он снова удивленно приподнял брови:

— Я думал, ты уже знаешь, что не следует верить болтовне слуг. Если это все, дорогая моя, то мне пора.

Мод уже готова была рассказать ему о том, как отец боится «Возмездия», но тут ей пришло в голову, что он может сообщить об этом отцу, и тогда тот узнает, что она читает его дневник.

— Разве того, что я вам рассказала, недостаточно?

— Недостаточно для чего? — спросил доктор с некоторым раздражением. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Ей хотелось закричать: «Я хочу, чтобы вы объявили его сумасшедшим. Я хочу, чтобы вы сделали то, что доктора делают с людьми, ведущими себя подобным образом. Что угодно сделайте, главное, не дайте ему осушить болото!»

Но она уже видела, что это безнадежно.

— Ты, кажется, слишком любишь читать, — сказал доктор. Положив ей на плечо тяжелую руку, он слегка встряхнул ее. — Поменьше книжек, дорогая моя, вот что главное. Не хочешь же ты дойти до нервного истощения.

— Это не у меня проблемы со здоровьем, — сказала Мод напряженно.

— Об этом позволь судить мне. Я желаю тебе добра, поэтому больше не стану обсуждать эту чепуху…

— Это не чепуха!

— Разумеется, чепуха. Ничто из рассказанного тобой о твоем отце не кажется мне иррациональным. А вот твое поведение выглядит странным и нездоровым. Очень нездоровым. В лучшем случае твои слова можно истолковать как предательство и отсутствие дочерних чувств, а в худшем они смахивают на истерию или даже неврастению.

— Какая еще истерия? — возразила Мод. — Я просто рассказала вам, что он сделал!

Доктор не ответил. Он достал из нагрудного кармана записную книжку, что-то написал, потом оторвал страницу и дал ей. Квадратное лицо его закаменело, глаза казались безжизненными.

— Вот, возьми, — сказал он, не глядя на нее. — В остальном, думаю, молочная диета и двадцатиминутная прогулка по утрам скоро приведут тебя в порядок.

Мод молча взяла листок бумаги.

— Соблюдай мои указания наиточнейшим образом, — добавил он, тяжело вставая с кушетки. — Иначе, боюсь, мне придется организовать тебе лечение покоем в санатории. Ты, конечно, в курсе, что это означает?

Она мрачно покачала головой.

— Восемь недель полного уединения и постельного режима. Нельзя садиться, нельзя пользоваться руками, никаких источников возбуждения. И уж точно никаких книг.

Новогодняя ночь — праздник не христианский. Поэтому в Вэйкс-Энде его никогда не праздновали.

Или, вернее, отец не праздновал. У прислуги все было по-другому. Они верили, что новогодняя ночь очень важна — то, что случится в эту ночь, определяет весь год. Еще они верили, что в районе полуночи нужно вести себя особенно осторожно — что ты делаешь в это время, то и будешь делать следующие двенадцать месяцев. Вот почему все огни должны гореть, нельзя ничего ломать, давать взаймы деньги или плакать. Нельзя носить черное, потому что черное означает траур. И нельзя засыпать до того, как год сменится, потому что сон подобен смерти.

А еще перед Новым годом нельзя ничего выносить из дома, даже мусор, золу из камина и картофельные очистки. Надо подождать, пока не выпустишь старый год, открыв заднюю дверь, а потом впустить новый, открыв переднюю. Только так можно убедиться, что год будет хороший. Только так ты сохранишь удачу в доме.

Мод знала все это не хуже любой горничной и считала все это чепухой, но при этом не видела ничего дурного в том, чтобы соблюдать эти правила. Поэтому, пока слуги веселились, угощаясь фруктовыми пирогами и бузинным вином с пряностями, она постаралась обеспечить себе хороший год, делая то, что любила делать.

Идти гулять на болото было уже слишком темно, но она заказала ужин на подносе в библиотеку — это была ее любимая комната — и попросила подать свою любимую еду: пирог с олениной, творожный пудинг с яблоками и имбирное пиво. Потом она устроилась у камина и стала перечитывать любимые отрывки из «Робинзона Крузо».

Слуги были с ней особенно милы, потому что она не доставляла им хлопот. Дейзи даже принесла ей бокал шерри, когда Мод позвонила и попросила. От шерри Мод приятно захмелела и задумалась о том, как чудесно было бы всегда вот так жить в Вэйкс-Энде в одиночестве. Ну, с одним-двумя слугами. Она бы даже, возможно, собаку купила.

Стрелки старинных дорожных часов на каминной полке двигались к полуночи. Мод подняла тост в память Болтушки и маман.

Но постепенно настроение у нее испортилось. Призыв к доктору Грейсону не сработал. Она сама испугалась того, насколько сильно рисковала. Вдруг он расскажет отцу? Вдруг ее отправят на лечение покоем? Пугала Мод вовсе не мысль о восьми неделях без книг. Гораздо страшнее была мысль, что, когда она вернется, болота вполне могло уже не быть, а вокруг дома она бы увидела только унылую грязевую пустошь.

Уже почти наступила полночь. От церкви Святого Гутлафа донесся приглушенный перезвон колоколов — звонари начали вызванивать кончину старого года. В конце коридора послышался смех, потом Мод услышала, как Айви побежала к передней двери, чтобы впустить новый год.

Часы на каминной полке начали отбивать двенадцать ударов. Когда затих последний, как будто им в ответ зазвучал радостный перезвон колоколов Святого Гутлафа. Внезапно он стал громче — Айви распахнула переднюю дверь.

— Это вы! — изумленно воскликнула служанка.

Мод бросила книгу, выбежала в коридор — и столкнулась лицом к лицу с отцом.

— Но… ты же собирался ночевать в Или! — озадаченно проговорила она.

— Счастливого Нового года! — воскликнул отец, бросив шляпу ошарашенной Айви. Слуги на другом конце коридора смотрели на него, раскрыв рты от удивления. Лицо отца раскраснелось от холода, и он ухмылялся во весь рот.

Мод начала было извиняться, что позволила слугам устроить веселье, но отец отмахнулся от ее извинений.

— Да я бы и сам выпил бузинного вина, как велит традиция, — усмехнулся он, бросив пальто на пол, прошел к камину в библиотеке и встал там, улыбаясь и потирая руки.

Мод подняла его пальто. Оно было влажное на ощупь и пахло болотами. Мод протянула пальто Айви.

— Повесь его сушиться и принеси хозяину бокал бузинного вина.

— Да, мисс.

В библиотеке отец распахнул окно, и в комнату ворвались громкие нестройные звуки колоколов. Волосы у отца были растрепаны, глаза горели слишком ярко. Мод задумалась, не болен ли он.

Потом она заметила, что с манжет у него капает вода. Она оставляла темные пятнышки на ковре.

— Может, тебе лучше переодеться? — осторожно поинтересовалась она.

— Сначала выпью вина, — ответил он все с той же странной застывшей улыбкой.

— Папа, тебе не кажется, что ты простудился?

Он захохотал, запрокидывая голову:

— С чего ты взяла? Я никогда еще так хорошо себя не чувствовал! Смотри, снег идет — разве это не чудесно? Я так люблю снег! Он такой чистый, от него все становится чистым!

Мод была права. Отец заболел. После часа ночи он свалился, и Джессоп со Стирзом отнесли его наверх. Он уже бредил, смеялся и что-то бормотал — Мод ни слова не могла разобрать.

Она послала Джессопа за доктором Грейсоном, но тот вернулся через два часа один. Доктор застрял в Кэррбридже на трудных родах и прислал сообщение, что приедет, как только сможет. Дейзи сказала, что у хозяина, вероятнее всего, болотная лихорадка, и дала отцу микстуру из каломели и нашатырного спирта, от которой его сразу вырвало. Мод сидела у его постели по очереди с Айви и Дейзи. Доктор все не ехал.

В восемь утра, поспав урывками несколько часов, Мод оделась, спустилась вниз и позвонила, чтобы несли чай.

В утренней столовой было холодно — камин только что разожгли. Пока Мод сидела за столом и зевала, колокола Святого Гутлафа начали звонить. На этот раз они звучали медленно и печально, в отличие от радостного ночного перезвона. Должно быть, ночью кто-то умер. Мод насчитала девять ударов колокола. Мужчина, значит. Если б женщина, звонили бы только шесть раз.

Смерть в Новый год, подумала она вяло. Плохое предзнаменование на наступивший год — слуги об этом еще долго будут говорить.

Дейзи торопливо внесла чай. Вид у нее был мрачный, но не горестный — смерть явно не затронула ее лично. Она, конечно, все знала, но не собиралась ни слова говорить, пока Мод не спросит.

Мод в молчании пила чай, пока Дейзи возилась с камином.

Наконец Мод сдалась.

— Так кто умер? — спросила она.

Дейзи выпрямилась с важным видом:

— Я всегда говорила, что рано или поздно так и будет. Не стоит говорить об усопших дурно, но чего ж он ждал, если всегда пьяный ходил?

— Кто это был?

Дейзи поставила кочергу на место и занялась мехами.

— Джубал Рид, — сказала она через плечо. — Упал в канал и утонул.

Глава 33

Доктор Грейсон диагностировал опасный случай брюшного тифа и вызвал специальную медсестру из Кембриджа. Первые восемь недель Мод почти не видела отца, а когда видела, он был в бреду.

Мод сказала себе, что отец к гибели Джубала не имеет и не может иметь никакого отношения. Это просто совпадение, что рукава у него были мокрые и от него пахло болотом. Или, может, он нашел Джубала, когда тот уже упал в канал, и пытался его спасти.

Но даже если… Даже если допустить возможность, что он сыграл какую-то роль в смерти Джубала, все равно оставался вопрос — зачем? Джубал не представлял для него никакой угрозы. Даже если бы Джубал на каждом перекрестке кричал, как умерла Лили, ему бы никто не поверил. Просто не было смысла его убивать.

Эти мысли непрерывно вертелись у Мод в голове. То она была уверена, что такого быть не может, то возвращалась к первой ужасной мысли, которая возникла у нее в голове в Новый год, когда Дейзи сообщила ей новости: «Это сделал отец. Он убил Джубала».

К началу марта отец был вне опасности, но все еще ужасно слаб. Доктор Грейсон предписал ему как минимум два месяца постельного режима.

Как ни странно, отцу это, похоже, нравилось. Он оказался образцовым пациентом, и сестра Лоусон была от него без ума. Симпатичную и деловитую рыжеволосую медсестру, похоже, не тревожило, что она за несколько дней настроила против себя всю прислугу. Дейзи ненавидела ее за то, что та окуривала комнаты отца ароматическими свечами. Кухарка — за то, что она вечно заказывала для отца молочный пудинг и бульон из баранины. Айви — за то, что та не подпускала ее к отцу. Няня — за замечание, что успокоительный сироп состоит из патоки и опиума и не стоит давать его четырехлетнему ребенку.

Мод каким-то образом удавалось поддерживать мир. Она вела дом до того, как отец заболел, и теперь продолжила делать то же самое. Единственная разница состояла в том, что теперь, когда средств не хватало, она обращалась к священнику, чтобы тот помог ей получить еще денег из отцовского банка.

Это навело ее на мысль. Она не первый год печатала отцовскую деловую переписку, так что имитировать его стиль и подделать подпись было нетрудно. И она отправила от его имени два письма — одно адвокату мистеру Уиттекеру, а другое инженеру мистеру Дэвису. В письмах она велела им обоим прекратить всю деятельность, связанную с осушением болота.

К ее удовольствию, оба они ответили обратной почтой, с вежливым удивлением подтверждая получение инструкций клиента. Еще они приложили счета за выполненную работу. Их Мод спрятала в глубине своего ящика для носовых платков, чтобы разобраться с ними позже.

Пока она спасла болото. Если отец выздоровеет, она еще что-нибудь придумает. Если же умрет, тогда с этим покончено. Болото навсегда останется в безопасности.

Март сменился апрелем. Через несколько недель Мод должно было исполниться шестнадцать — в этом возрасте маман вышла за отца.

Теперь Мод казалось, что у нее две отдельные жизни. В одной она хозяйка Вэйкс-Энда и руководит ежегодной весенней уборкой: выбиванием ковров, чисткой труб, заменой зимних штор, испачканных сажей, на летние муслиновые. Во второй, параллельной жизни она подозревала отца и, следовательно, жила под одной крышей с убийцей.

Между этими двумя жизнями был огромный разрыв. Промежуточного варианта не было. Либо он убийца, либо нет.

Поскольку отец был все еще прикован к постели, Мод проводила часть дня в его комнате, читая ему вслух «Таймс».

Однажды днем она читала заметку о том, что в Темзе утонул мальчик. Дочитав, она подняла взгляд от газеты:

— Папа, а тебе уже рассказывали, что в ту ночь, когда ты заболел, Джубал Рид упал в канал и утонул?

Не открывая глаз, он повернул голову на подушке:

— Кто?

— Джубал Рид.

Он нахмурился:

— А я его знаю?

— Он жил на болоте.

— Ах да, — сказал отец без особого интереса. — Ну, он наверняка был пьян.

— Да, наверное.

Вскоре после этого Мод извинилась и вышла из комнаты. Добежав до конца коридора, она положила руки на подоконник и уперлась лбом в стекло.

Ее трясло. Смерть Джубала была несчастным случаем. Отец не имел к этому отношения.

В начале апреля доктор позволил отцу на два часа в день спускаться вниз и отдыхать на софе в гостиной.

К этому времени отец перестал быть образцовым пациентом. Он стал молчалив и мрачен, с ним случались вспышки ярости, если ему слишком долго варили яйцо или подавали чуть теплый чай. Иногда требовал, чтобы Мод читала ему «Таймс» от корки до корки, а иногда говорил, что это все чушь, и велел ей уходить. Однажды пожаловался, что Феликс слишком шумит в саду. Мод стала ходить гулять вместе с братом и добилась от него тишины в обмен на разрешение подержать ее подвеску со стрекозой.

Сестра Лоусон все это время сохраняла невозмутимость. Она была довольна тем, как идет процесс выздоровления отца, и сказала, что дурное настроение — признак улучшения здоровья. Доктор Грейсон потрепал ее по щеке и согласился.

Поскольку отец теперь по несколько часов сидел внизу, у Мод наконец появилось время заглянуть в его дневник, спрятанный в гардеробной. Она понимала, что во время болезни у него было мало шансов что-то писать, так что совсем не удивилась тому, что после записи на Рождество, той, про «ужасную идею», все так же ничего не было.

Но ей уже не казалось важным, что это за идея. Странное поведение отца под Рождество — чучела летучих мышей, соль — теперь выглядело нереальным, словно в сказке. Мод решила, что у него, наверное, уже начиналась кишечная лихорадка.

К первому мая отцу хватало сил проводить час в день в кабинете, но доктор поставил условие, что работать тот не будет, только читать что-то легкое. Он все еще был не в духе, а Мод так и продолжала проверять его записную книжку, но там по-прежнему ничего не было.

Однажды, когда Мод наливала отцу чай, он внезапно спросил:

— Что они сделали с телом?

Она так удивилась, что едва не уронила чайник.

— Каким телом? — спросила она нервно.

— Того утопленника. Что они с ним сделали?

— Его похоронили на церковном кладбище, папа. Кажется, приход оплатил похороны.

— Да, но где именно? — резко спросил он.

Мод оплатила похороны Джубала из средств на хозяйство. И пошла проводить его в последний путь — в отличие от похорон маман, тут некому было сказать, что девочкам на похороны нельзя. Еще приехал Джубалов дальний родственник из Брендона. Мод заплатила ему две гинеи за то, чтобы он нашел Нелли, собаку Джубала, и забрал ее с собой. Кроме них Джубала пришли проводить только Клем и его младший брат Нед. Мод кивнула Неду в знак приветствия, а на Клема постаралась не обращать внимания. Был конец января. Почти ровно год назад она оступилась на дорожке возле церкви, а он ее удержал. Всего год.

Через неделю после похорон Мод попрощалась с Джубалом по-своему. Она прошла по мостику на болото, дошла до его хижины и подожгла ее.

Никаких слов прощания она не стала говорить — Джубалу бы они не понравились.

— Ерунда, — сказала Мод огромному пустому небу.

Отец так быстро шел на поправку, что доктор Грейсон разрешил ему читать полученные письма. Неизбежно зашла речь об осушении болот.

— Странно, что Дэвис еще не начал работы, — ворчливо заметил он.

— Почему же странно? — ответила Мод. Она заранее продумала, что сказать в этом случае. — Папа, ты же написал ему и все отменил, разве не помнишь?

— Я? О чем ты вообще говоришь?

— Я писала под твою диктовку. Ты дал ясные указания, они оба подтвердили их получение. Принести их письма?

Он раздраженно отмахнулся от ее предложения.

— Надо же, как странно! Совершенно этого не помню.

Через несколько дней он продиктовал ей письма с указанием мистеру Дэвису и мистеру Уиттекеру вернуться к работе. Мод послушно напечатала письма и обещала отправить, потом сожгла их у себя в комнате. Когда разговор об этом зайдет в следующий раз, она все свалит на плохую работу почты.

Решение было не то чтобы окончательным, но пока что болото в безопасности.

В середине мая ночью случилась сильная буря с грозой. Молния попала в один из вязов в аллее, и на следующее утро повсюду валялись обломки веток.

Сестра Лоусон сказала Мод, что пациент провел ночь очень плохо. Несмотря на это, отец настоял на том, чтобы встать и провести свой разрешенный час в одиночестве в кабинете — где он вскоре потерял сознание.

Айви услышала, как он упал, и они со Стирзом помогли ему подняться наверх. Сестра занялась пациентом, а Мод наблюдала за ними, стоя в дверях.

— Со мной все в порядке, — раздраженно говорил отец. — Просто голова закружилась, пустяки. Оставьте меня в покое!

Мод заметила чернильное пятно на большом пальце его правой руки. Что-то щелкнуло у нее в сознании, и внезапно она поняла, почему он с Рождества ничего не писал в своей записной книжке.

Она пошла вниз, сказав, что надо вызвать доктора, и обыскала письменный стол отца. Там все лежало на своих местах. Где бы он ни делал записи перед тем, как упасть, он успел все убрать.

Айви обнаружила его на ковре у окна, выходившего на церковь. Там Мод тоже ничего не нашла.

Ничего, кроме конторской книги наверху книжного стеллажа. Какая же я дура, сказала себе Мод, почему мне это раньше в голову не пришло?

На корешке книги было вытиснено слово «Счета», как и на всех остальных книгах на верхней полке стеллажа. Отец покупал их дюжинами и вел в них финансовый учет. Идеальный тайник — спрятан на виду и в безопасности от любопытных служанок, поскольку ни Дейзи, ни Айви читать не умели. Наверное, отец не думал, что Мод посмеет лезть в его дела. А может, считал, что ей не хватит воображения.

Первая запись в бухгалтерской книге была датирована 24 декабря 1912 года, за неделю до болезни отца. Начиналась она так: «Наконец я знаю правду. Все именно так, как я и боялся».

Вот почему он ничего не писал в записной книжке. Он просто начал новый дневник.

Глава 34

Из дневника Эдмунда Стерна. Том II

Канун Рождества 1912 года, 20:00

Наконец я знаю правду. Все именно так, как я и боялся.

Теперь я понимаю, что неслучайно все выяснил в канун Рождества. В этом жутком деле много адского, но я вижу в нем и руку Бога. Много лет назад Он пробудил во мне желание найти «Книгу Элис Пайетт». В июне Он заставил Хиббла «по ошибке» прислать мне «Житие святого Гутлафа». Теперь же Пайетт и «Житие» помогли мне обнаружить истину во всем ее неприкрытом ужасе.

Вот почему я начал новый дневник: потому что, хоть меня и терзают ужасы, которые мало кто из людей смог бы вынести, на меня также снисходит знание, доступное лишь немногим избранным. Мой долг — все записать. Я просто обязан изложить истину. Мои страдания не будут напрасными.

Сначала надо рассказать, как меня осенило.

Все началось с того отрывка у Пайетт, в котором говорится, что ее муж «заплатил двенадцать пенсов за новую свечную балку в церкви Вэйкенхерста и еще три пенса священнику, чтобы тот прочел особые молитвы над возчиком, в которого вселился дух».

Мод с женской импульсивностью предположила, что свечная балка могла означать «Возмездие»; я и сам вскоре пришел бы к этому выводу логическим путем. Период соответствует. Джейкобс определил, что «Возмездие» относится к 1490-м годам, и хотя я его презираю, в его исследовательских способностях я не сомневаюсь. В 1490-х Пайетт было за сорок, и ее приход — этот приход — терзал сатана.

Это я уже знал, когда Мод высказала свою идею. То, что случилось дальше, до сих пор меня удивляет. Мысль, что муж Пайетт мог заказать «Возмездие», немедленно напомнила мне об одном месте в «Житии святого Гутлафа». Прошлой ночью я его нашел. Тогда-то мне и пришла в голову моя ужасная идея.

Я сказал себе, что, наверное, я ошибаюсь, и перечитал «Житие» с самого начала. К собственному ужасу, это только подкрепило мою версию — слишком заметны были параллели между мной и святым Гутлафом, чтобы это было простое совпадение. Я перечислю их ниже, поскольку они неуклонно ведут к правде.

«Росту Гутлаф был высокого, благообразен лицом, с детства жил, чураясь порока…» Монах, написавший эти слова, словно меня описывал!

«Есть в Британии огромное черное болото со зловонными ручьями, водоемами, полными стоячей воды, и унылыми зарослями тростников. Гутлаф поселился на самом удаленном островке на этом болоте, где никто не решался поселиться, поскольку в этом месте жил злой дух». Я всегда знал, что святой когда-то жил на Гутлафовом болоте. А вот про злого духа я забыл. На англосаксонском это будет awyrigeda gæst. Как же омерзительно эти слова выглядят, невозможно прочесть их и не поморщиться. В слове «дух» есть что-то воздушное, лишенное телесности. Слово gæst гораздо более земное, оглушительно вещественное. Боюсь, монах, написавший «Житие святого Гутлафа», знал, о чем пишет.

«Одиночество в глуши лишило Гутлафа покоя, и его мучили проделки жившей неподалеку сороки». Удивительное совпадение! Это же проклятая птица, которую приручила Мод.

«Хижину Гутлафа окружали колючие кусты, и случилось так, что руку ему пронзил шип. Шип был такой острый, что Гутлаф сильно страдал и почти не мог писать». Я тоже расцарапал руку на церковном кладбище в тот самый день, когда нашел «Возмездие»! Мне тогда вспомнилась фраза из Послания коринфянам: «…дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня». А сейчас я вспомнил Откровение Иоанна Богослова, шестнадцатый стих тринадцатой главы: «И он сделает то, что всем… положено будет начертание на правую руку их…»

«Однажды Гутлаф молился у ручья, что тек за его хижиной, и вспомнил о совершенном им грехе, от которого он не мог очиститься…» Тут не требуется объяснений. Л.

«Потом из болота выскользнул демон. Он был грязен и ужасен, с отвратительным ликом и заостренными зубами, как у лошади…» Я видел такого во сне. И еще кое-что я понял только сейчас. На англосаксонском наречии демон называется «феонд». Канал, огибающий Вэйкс-Энд, называется Феон-Лоуд. Это искажение от Феонд-Лоуд, Демонов канал. Все это время дьявол прятался в названии.

«Гутлаф был сильно напуган, он помолился святому апостолу Варфоломею, и нечистый дух исчез как дым прямо у него на глазах». Это немного утешает.

«Но в ночной тиши отвратительный дух явился снова, проникнув сквозь щели между прутьями хижины Гутлафа и под дверью комнаты, в которой он спал. Демон унес Гутлафа на своих скрипучих крыльях вверх, в затянутое тучами небо, а потом вниз, сквозь зловонные воды болота, к самым вратам ада. Там Гутлаф увидел ужаснейшие муки и беспрестанные крики грешников. И демон сказал Гутлафу: за твой грех перед тобой раскроются врата ада». Ко мне тоже приходили во сне видения. Мне тоже снились ледяные воды ада.

В «Житии святого Гутлафа» еще много того, что никак не пересекается с моим опытом — Гутлафа спасает апостол Варфоломей, ему дан целительский дар, и так далее, и тому подобное. Однако одно из чудес святого Гутлафа очень сильно меня поразило. Оно и вызвало мою ужасную мысль: «Так случилось, что нечистый дух вошел в тело лодочника, жившего на болоте, и тот стал одержим и ранил себя и других топором. И Гутлаф помолился над больным и дунул ему в лицо, так что злой дух вылетел у того изо рта. Гутлаф поймал злого духа в бутылку и бросил бутылку с демоном в самую глубокую часть болота. И тогда лодочник пришел в себя, а злого духа на болотах с тех пор не видали».

«Бутылка с демоном». По англосаксонски flaxan mid deofol gefulde.

Неужели я всего несколько часов назад впервые прочел эти слова? Кажется, будто они преследовали меня много лет.

Сегодня утром я пошел в церковь и проверил данные. Я забыл, что сегодня канун Рождества, но все же убедил недовольного и «очень занятого» Бродстэрза дать мне осмотреть приходские книги.

Первый вопрос: действительно ли муж Пайетт заказал «Возмездие», как пишет его жена? Ответ: да. В 1492 году записано, что некто Адам Пайетт заплатил двенадцать пенсов за новую свечную балку.

Второй вопрос: в чем цель «Возмездия»? Если верить Пайетт, ее обвиняли в том, что она одержима злым духом, так что муж заказал образ, чтобы спасти ее. Кроме заказа «Возмездия» он также — это имеет ключевое значение — «заплатил три пенса священнику, чтоб прочел тот особые молитвы над возчиком, в которого вселился дух».

Эти «молитвы» необычайно важны. На самом деле это скрытая отсылка к экзорцизму. Вот за что платил Адам Пайетт. Он заплатил священнику за то, чтобы тот изгнал злого духа из возчика, тем самым защитив жену от «ложных обвинений». И «Возмездие» представляло собой часть обряда экзорцизма.

Можно спросить, конечно, почему в «Книге» Пайетт прямо не говорится об этом? Мне кажется, что она боялась, потому что жила в опасное время. Когда-то ее едва не сожгли за принадлежность к лоллардам, но потом в этой части Саффолка лоллардизм получил очень широкое распространение — а лолларды выступали против экзорцизма, считая его чем-то вроде некромантии. Пайетт, должно быть, сомневалась в том, какой точке зрения сочувствовало большинство, и пряталась за туманными заявлениями — поэтому она пишет об «особых молитвах», которые читали над одержимым. Но экзорцизм явно сработал, потому что «злой дух приход больше не терзал».

Есть еще одно доказательство, что здесь действительно провели этот обряд. Первое паломничество Пайетт было в Норт-Марстон в графстве Бакингемшир. Там находится место поклонения известному псевдосвятому Джону Шорну, который, как говорят, поймал дьявола в сапог. В эпоху Пайетт поклонение ему было широко распространено, и люди, терзаемые демонами, часто посещали его святилище. Наверняка Пайетт поехала туда, чтобы возблагодарить за свое избавление. Вполне возможно, что с ней поехал возчик, который был одержим.

Но вернемся к «Возмездию». После проверки приходских записей остался самый важный вопрос: как выполнялся обряд экзорцизма — и как с этим было связано «Возмездие»?

К полудню я вернулся обратно в Вэйкс-Энд, надеясь найти ответ в собственной библиотеке, в книгах о средневековых верованиях.

Я оказался прав, но не таким образом, как ожидал.

Глава 35

Канун Рождества, 10 часов вечера

Я должен все записать, прежде чем идти ко всенощной. Я не должен уклоняться от своего долга, как бы ужасен он ни был.

Когда я вернулся в Вэйкс-Энд, вот какой вопрос передо мной стоял: как «Возмездие» было связано с экзорцизмом? Если коротко, то как священник церкви, прихожанкой которой была Элис Пайетт, изгонял демона из возчика в 1492 году?

Процедуры изгнания демонов известны были еще в дохристианскую эпоху и к тому времени, в которое жила Пайетт, включали в себя молитвы, как произнесенные вслух, так и записанные, использование определенных трав, а также странные и часто смертельно опасные методы «лечения», которые использовались по отношению к одержимому. Я уже и так многое об этом знал, а в моей обширной коллекции книг про эту эпоху, конечно, было много материалов, посвященных данной теме.

К моему удивлению, от всех этих книг не было никакого толка. Помог мне совершенно неожиданный источник.

Младший брат моего отца Октавиус был фольклористом-любителем. Папа всегда высмеивал его хобби как ненаучное, но брата он любил и после скоропостижной смерти Октавиуса сохранил его собрание местного фольклора. Именно среди этих бумаг я нашел томик некой Энид Гердон под названием «Фольклор западного Саффолка», по-любительски переплетенный в голубой дерматин. Выпустило его Фольклорное общество в 1882 году. Глава об экзорцизме содержала неожиданную для меня информацию.

Форма экзорцизма, принятая в этой части Саффолка, имеет свои истоки как в англосаксонских обычаях, так и в древнескандинавских, привнесенных викингами. По сути, священник читает Библию «в направлении» злого духа или одержимого, тем самым постепенно уменьшая злой дух, пока он не станет достаточно маленьким, чтобы с ним справиться. Потом священник ловит крошечного яростного демона в какой-то сосуд — ящик, кувшин или бутылку. Этот сосуд затем либо кладут под камень, либо бросают в воду (как у Гутлафа), либо запирают за каким-нибудь мемориалом в церкви.

У людей в Саффолке долгая память. Они запросто могут рассказывать истории, пришедшие из Средневековья. Мисс Гердон включила в свою книгу одну такую историю об экзорцизме, которую она записала со слов старого крестьянина в Вэйкенхерсте в 1878 году. Если верить старику, экзорцизм этот случился «после „черной смерти“». То есть в эпоху Пайетт.

Я процитирую его историю, сохраняя тот же деревенский говор, как ее записала мисс Гердон: «Бают, что священник того духа дочитал до того, что тот малый совсем стал, в бутыль загнал, а потом привязал той бутыли крышку камышом. Потом ту бутыль засунули за старую балку в церкви, и опосля духа уж больше не слыхали, балку-то уже не трогал никто».

Когда я это прочел, меня затошнило. Я сразу понял, что речь идет о церкви Святого Гутлафа, а «старая балка» — это «Возмездие». Вот почему я его всегда ненавидел. Меня пугала не картина, а то, что за ней пряталось.

Старый крестьянин сказал, что про демона с тех пор не слышали, потому что балку (то есть «Возмездие») никто не трогал. Разумеется, на тот момент, когда он рассказывал свою историю мисс Гердон, так оно и было. Но теперь «Возмездие» тронули. В прошлом году я приказал снять с заалтарной арки эти беленые доски. Это все моя вина.

Позже

Меня охватили такие сильные эмоции, что я не мог писать дальше, но небольшая порция бренди придала мне сил. До всенощной у меня есть еще несколько минут, и я должен закончить. Это мой долг.

Найдя описание экзорцизма в книге мисс Гердон, я мог бы остановиться, но должен был знать точно. Поэтому где-то около трех я поспешил обратно в церковь и нашел причетника. Старому Фэрроу не очень-то понравилось, что его допрашивают в канун Рождества, но он понял, что я не отступлюсь, и сдался.

Как и большинство местных жителей, он полон предрассудков и историю свою изложил крайне неохотно. Он подтвердил, что в прошлом году, когда руководил работами по снятию досок с заалтарной арки — тех самых досок, на которых, как позднее оказалось, изображено «Возмездие», — что-то из-за них выпало и разбилось о плиты пола. При тщательном осмотре оказалось, что это маленькая бутылочка из зеленоватого стекла, заткнутая пробкой и перевязанная веревочкой из высушенного тростника. Бутылочка была прикреплена сзади к «Возмездию», под углом между перекладиной и одной из досок. Когда доски сорвали со стены, бутылочка упала и разбилась о камни.

Я не спрашивал у Фэрроу, слышал ли он рассказ старого крестьянина об экзорцизме. Я знал, что слышал, потому что он рассказал мне, что сохранил остатки бутылочки — мол, «не хотелось их уничтожать». Иными словами, из страха.

Сейчас эти осколки лежат передо мной на столе. Стекло толстое, зеленоватое, кое-где на нем следы чего-то черного, маслянистого и очень дурно пахнущего. Ни за что на свете я не коснусь их голыми руками. Я боюсь даже слишком пристально на них смотреть — боюсь увидеть не свое отражение, а кое-что похуже.

Позже

Фэрроу с нескрываемым облегчением передал мне остатки бутылочки. Я завернул их в носовой платок, потом убедил его отдать мне ключ от комнаты в башне и заставил себя пойти и посмотреть на «Возмездие».

Был четвертый час пополудни, уже начинало темнеть. В углу картины скалился демон. Он все обо мне знает. Все знает. Этот демон — создание болот, и он сидит в зарослях тростника, насмешливый и непристойный. Я ненавидел эту картину с тех самых пор, как увидел его глаз в траве, и теперь я знаю, в чем дело.

По-моему, в глубине души я с самого начала понимал, что за всем этим кроется. А сегодня, в канун Рождества, я понял это наверняка. Кто бы ни написал эту картину, демона он изобразил с натуры.

Черт в углу картины реален. Четыре столетия он был в плену за «Возмездием».

А теперь он на свободе.

Глава 36

Рождество 1912 года, 3 часа пополуночи

Ко всенощной я надел на шею свой «ведьмин камень» рядом с крестом и спрятал его под рубашкой. Я надеялся, что так буду чувствовать себя менее одиноким.

Я никогда раньше не осознавал, насколько одиноко можно себя чувствовать в толпе людей. Вокруг меня все пели и молились, не представляя, что происходит. Они не знают, что среди них демон. Это знаю только я.

Но я хотя бы знаю истинную природу опасности. Наверное, это чего-то стоит. Всегда лучше знать, чем оставаться в неведении.

А еще удивительно вспоминать, как это все началось, вспоминать, как я гулял по церковному кладбищу и увидел глаз в траве. Тот день с самого начала был полон знамений. Небо было затянуто тучами, а теперь я вспомнил (хотя раньше и не помнил), что видел грозовые облака на востоке и молнию где-то вдали. В Блитбурге тоже была молния во время великой бури 1577 года, когда дьявол напал на церковь Святой Троицы в виде огромного пса. И в Библии дьявола тоже сопровождала молния. Евангелие от Луки, 10-я глава, 18-й стих: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию».

Пробираясь к нашей скамье, я чувствовал себя так, будто обрел дополнительный орган чувств, третье око: так ведь его называют индусы? Я чувствовал, что каменные демоны на карнизах смотрят на меня сверху.

И тут я увидел жаб, вырезанных на дубовом сундуке у стены. Они тоже смотрели на меня. «Мы знаем, что ты сделал». Я вдруг понял, что сундук сделали в том же столетии, в котором жила Пайетт и было написано «Возмездие», и что он сделан из древесины, которую местные называют «черный дуб». Пайетт называла демона «то, что кричит в ночи». Кто бы ни вырезал эти жабьи морды, он делал это с натуры. Он видел то, что кричит в ночи.

Когда я это понял, то не в силах был сидеть возле этого сундука, так что, к раздражению Бродстэрза и изумлению всех прихожан, решил пересесть на другую скамью. Пусть болтают что хотят. Я знал, куда мне нужно сесть: на другую сторону, возле двери в башню.

Демон приходит и уходит, как хочет. Когда все тихо, он выбирается из-за «Возмездия», своей прежней тюрьмы, и пролезает под дверью. А потом возвращается обратно и снова прячется за картиной. Я чувствовал, что сейчас он там, и понимал, что демон знает — я его вижу. Но он не покажется, пока я рядом и слежу за ним. Это сумеречная тварь, она не любит, когда за ней следят.

Когда прихожане запели очередной рождественский гимн, мне пришла в голову еще одна невероятная идея. Я украдкой перелистнул страницы до того отрывка в Откровении Иоанна Богослова, где ангел спускается на землю и хватает дьявола. И мне стало все ясно. Это словно для меня писалось! Ангел «сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его… доколе не окончится тысяча лет; после чего ему должно быть освобожденным».

Все совпадает, просто все. В начале мира — то есть чуть более четырех тысяч лет назад — ангел поймал дьявола, сковал его и бросил в бездонное болото. Потом через тысячу лет дьявол освободился. Кто знает, сколько столетий он блуждал на свободе? Но в конце концов святой Гутлаф поймал его в бутылку и бросил в самую глубокую часть болота.

Там дьявол лежал в заточении, на этот раз не тысячу лет, а семьсот, но в эпоху Пайетт все началось сначала. Дьявол вырвался на свободу. Он блуждал по болоту как тварь, что кричит в ночи. Потом Адам Пайетт заплатил священнику, чтобы тот «зачитал» его в бутылку, а эту бутылку спрятали за «Возмездием». И там он лежал в ловушке четыре столетия. До прошлого сентября, когда я велел сорвать эти доски и тем самым выпустил демона.

Вся эта картина развернулась в моем сознании, пока прихожане пели последний куплет гимна «Придите, верные». Можно было бы подумать, что меня напугала мысль о космической битве, в которую я ввязался, но вместо этого я ощутил огромный прилив сил — разглядев эту закономерность, я почувствовал в ней волю Провидения. Сначала с демоном сражался святой Гутлаф. Потом пришла очередь Адама Пайетта. Теперь пылающий меч перешел ко мне.

Господь выбрал для этого дела меня.

Позже

Пью бренди и смотрю, как встает солнце утром в день рождения нашего Спасителя. Снега нет. Нет даже инея, от которого все выглядело бы ярче. Но я как никогда ощущаю Божье благословение.

Вся моя жизнь вела к этому моменту. Вот зачем я получил в Кембридже диплом с отличием. Вот зачем я годами искал «Книгу Элис Пайетт». Только я, знаток Пайетт и ее эпохи, мог расшифровать все подсказки и понять, что на самом деле происходит.

В древности люди верили, что мир — это поле битвы между Богом и дьяволом: две неизмеримые космические силы ведут бесконечную борьбу за души людей.

Пайетт и ее современники сочли бы такой взгляд на события еретическим, поскольку он отрицает всемогущество Бога. Она была права. Правда в том, что Бог правит всем. Он посылает демонов, чтобы испытать нас. Посылая их, Он показывает нам Свою великую любовь, потому что как же еще мы можем ощутить Его неизъяснимое благо, как не через присутствие ужаснейшего зла?

Это Бог, и никто иной, заставил меня задуматься об обновлении заалтарной арки. Это Бог заставил меня сорвать «Возмездие» и выпустить демона. А теперь Бог посылает меня на бой.

Я знаю, что мне надо делать, и не отступлю от намеченной задачи.

Я должен найти демона и уничтожить его.

Глава 37

Рождество. Позже

Вопрос в том, как это сделать. Если я осушу болото, это просто лишит демона любимых угодий. И потом, если не будет Гутлафова болота, он поселится в Северном болоте — а это общинная земля, мне с ней ничего не поделать.

Кроме того, угроза может оказаться и ближе. Она может проникнуть в дом. Я не забыл ни шум за дверью спальни, ни глаза у подножия лестницы. Расставь приоритеты, Эдмунд! Сначала придумай, как не пустить демона в дом. Как только дом окажется в безопасности, перейди к экзорцизму. Я историк, а значит, сумею найти все возможные материалы о нем. Мне может понадобиться и помощь Церкви, но прежде чем предпринимать такое, надо будет хорошенько все обдумать.

Теперь, когда я разработал стратегию, мне стало лучше. План практичен и рационален. Он имеет смысл. Если я сохраню мужество, я покончу с этим кошмаром.

26 декабря

Все идет по плану. Я уже предпринял предварительные защитные меры, и они кажутся достаточно эффективными.

Ответ оказался очень простым, я нашел его в «Житии святого Гутлафа»: «Однажды пришел к Гутлафу человек, глаза которого затуманили белые пятна. Гутлаф взял соль и освятил ее, а потом бросил щепотку освященной соли в глаза слепому. Туман рассеялся, и тот снова стал видеть».

Сегодня после службы я остался сидеть на своей скамье. Как только церковь опустела, я пошел в ризницу, к шкафчику, где священник держит все необходимое для обрядов. Я взял освященную соль и перелил миро в заранее припрятанную бутылочку, заменив их обычной солью и маслом, которое взял из кладовки. Бродстэрз не заметит разницы, а мне нужнее.

Проявив хитрость и смекалку, я сумел освятить все места, через которые можно проникнуть в дом. Двери, окна, трубы, даже вентиляционные решетки в хозяйственных помещениях — всюду теперь освященное масло или соль.

Эти меры подействовали сразу. Как только я освятил свой кабинет, я почувствовал себя спокойнее, в голове у меня прояснилось. Я даже смог немного поработать над Пайетт.

27 декабря

Дела идут гораздо лучше. Я особенно тщательно обработал спальню и гардеробную и впервые за много недель спокойно проспал всю ночь.

Исследования, касающиеся экзорцизма, тоже продвигаются отлично — я нашел еще одно мощное средство защиты. В средневековых источниках, включая манускрипт из Вольфстурна, речь идет об экзорцизме в контексте одержимости демоном — то есть в ситуации, когда демон вошел в тело человека. Это отличается от нашей нынешней ситуации, когда демон может свободно блуждать где хочет, не принимая человеческого облика. Однако в обеих ситуациях можно использовать одни и те же меры.

Несколько раз наткнувшись на упоминания соломоновой травы, я отправился в теплицы, невзирая на холод, и посоветовался с Коулом. Он сказал мне, что соломонова трава — это старое название многолетнего травянистого растения соломонова печать, оно целебно, но ядовито, и, к моей великой радости, добавил, что заросли этих растений есть на клумбе у библиотеки. Неужели это просто случайность, или тут снова сработало Провидение?

В это время года листья с растений, конечно, опали, но Коул признался, что летом обычно сушит листья соломоновой печати для Бидди Трассел — ей они нужны в зельях — и себе тоже немного оставляет для личной надобности. Я выразил интерес с исторической точки зрения и теперь всегда ношу с собой в кармане пригоршню сухих листьев.

Позже

Сегодня после обеда я съездил в дом священника и обратился за помощью к Бродстэрзу. Я не сказал ему прямо, что хочу провести экзорцизм, я просто упомянул эту тему в контексте своей работы над Пайетт. Я сказал, что хочу знать его взгляды на эту тему как священника двадцатого века, чтобы сравнить их с верованиями пятнадцатого века.

Удивительно, но этому старому дураку стало всерьез не по себе, он начал что-то мычать и ерзать в кресле. Когда я стал настаивать на ответе, он неохотно сказал, что в церкви, конечно, «есть такие люди», которые разбираются в «подобных вопросах», но сам он, по его словам, ничего об этом не знает и не представляет, к кому я могу обратиться. Он чуть не выгнал меня из дома, да еще и добавил вслед, что к епископу обращаться бесполезно — он мне скажет то же самое.

Теперь я знаю, что отсюда помощи ждать бессмысленно.

28 декабря

Мой противник знает, что я собираюсь сражаться. Все утро я чувствовал, что за мной наблюдают. Я пытался продолжать исследования, но в конце концов мне пришлось вызвать прислугу и велеть опустить жалюзи. Дейзи встретила это указание озадаченным взглядом, и неудивительно — дело было едва после полудня, зимнее солнце все еще ярко светило.

Даже с закрытыми окнами я чувствовал, что демон там, снаружи, смотрит и ждет. Он хочет меня остановить. Но ничего у него не выйдет.

Позже

Перед вторым завтраком я заставил себя, как обычно, прогуляться по саду, и в результате мне пришла в голову еще одна великолепная идея.

Я вдруг осознал, что дом плотно окружен кустарником и густо зарос плющом. Кусты — отличное укрытие для моего противника, через них он может подобраться совсем близко. А плющ позволяет ему попасть в дом — забираться по стенам и перелезать через подоконник моей спальни.

Но теперь с этим покончено. Пока я это пишу, Уокер и несколько мужчин из деревни вовсю сдирают с дома плющ. Еще я велел им выкопать кусты, чтобы в радиусе двадцати футов от дома не осталось укрытия.

А вот соломонову печать я приказал им не трогать.

Позже

События продолжают развиваться. Закончив предыдущую запись, я велел подать охотничий экипаж и поехал в деревню поговорить со знахаркой Бидди Трассел.

Я изложил ей более простую версию того, что сказал священнику, то есть рассказал о своем научном интересе к традиционным чарам против «дурного глаза» (демонов я не упоминал). Конечно, объяснять что-то подобным людям необязательно, вполне хватило бы шиллинга, который я ей заплатил. Но я решил, что так будет лучше, чтобы избежать сплетен.

Большая часть того, что она мне наговорила, — это полная чепуха, но одна деталь показалась мне очень интересной. Как выяснилось, Бидди сама провела парочку экзорцизмов. Она постоянно путала дурной глаз и ведьмовство, а я знаю, что тварей вроде крыс, летучих мышей и жаб чаще связывают с ведьмами, но меня поразила одна из ее историй.

Дело было несколько лет назад. Один молодой работник серьезно заболел, и поскольку знахарка знала, что он одержим, то решила использовать древние чары для изгнания демона. Сначала она вскипятила мочу пациента с девятью гвоздями из подковы, а потом начала шептать заговоры, перед этим предупредив служанку, которая следила за очагом, чтобы та ни в коем случае не оглядывалась, пока знахарка не закончит.

Конечно же, глупая девчонка забылась и оглянулась через плечо. Она пронзительно завизжала, потому что увидела «что-то маленькое и черное, и оно вылезало через замочную скважину». Поднялся переполох, и в ходе него, как кто-то успел заметить, «что-то маленькое и черное» вернулось и снова пробралось в рот больного — после чего он умер.

В Средние века часто изображали таких чертенят на разных гравюрах, мы видим их в иллюстрированных рукописях, на фресках Джотто и так далее, и тому подобное.

Тут есть над чем поразмыслить.

Хотелось бы мне на этом остановиться, но я должен рассказать все.

Поездка обратно домой из деревни была приятная. Светило солнце, покрытый инеем общинный луг красиво поблескивал в его лучах, так что, вернувшись в Вэйкс-Энд, я был в неплохом расположении духа. При этом, поднимаясь к дверям, я по неосторожности поскользнулся на обледеневшей ступеньке. Я схватился за перила и сумел не упасть, но когда выпрямился, отчетливо услышал, как в правое ухо мне кто-то хихикнул.

И работники, убиравшие плющ, тут ни при чем, они все находились с задней стороны дома. Кроме того, смешок был не у меня за спиной, не где-то рядом, он прозвучал прямо мне в ухо.

Когда я выпрямился и пришел в себя, я поспешил внутрь и вызвал Уокера. Я приказал ему посыпать лестницу перед входом песком и крупной солью. Это меня успокоило. Практические меры очень помогают.

И все-таки я снова и снова вспоминаю этот смех. Такое ужасное насмешливое фырканье. Мне кажется, я до сих пор его слышу.

Позже

Я только сейчас понял, откуда взялись те кошмары про Лили несколько месяцев назад. Это было дело рук моего противника. Он вернул эти воспоминания, чтобы отвлечь меня, не дать мне найти его и изгнать.

А вообще, если подумать, возможно, и тогда, в моем детстве, уже чувствовалась его злая воля. Может быть, в тот день, когда мы с Лили отправились к озеру, от демона в ловушке за «Возмездием» исходило некое смрадное испарение, которое отравило атмосферу вокруг нас, затуманив мое сознание так, что я испугался и сбежал.

Тогда я верил, что Бог ее спасет. Вот почему я никому не сказал, где она. А потом ее принесли, и было уже слишком поздно. Плоть ее была разодрана там, где ее подцепили копьями для ловли угрей. Помню, я тогда подумал, что сбылось предупреждение няни Траши: «Не ходите к озеру, а то болотная нечисть подцепит вас и утянет в воду».

После того как Лили принесли, я мало что помню. Только отдельные моменты. Как отец за одну ночь превратился в старика. Как мать закричала. Наверное, в тот момент, когда увидела тело. Меня там не было, но крик я слышал. Я не думал, что мать может издавать подобные звуки. Крик был совершенно нечеловеческий.

Позже

Видите, как вероломен мой противник? Он снова старается отвлечь меня, заставляя вспоминать о том, что тогда случилось.

У него ничего не выйдет. Наоборот, обдумав все, я наконец понял, что в тех событиях моей вины нет. Я не убивал Лили. Это все демон.

29 декабря

Кажется, соль и миро не сработали.

Я спускался к завтраку и тут услышал какое-то движение в коридоре внизу. Очень слабое, но я точно его слышал, хотя к тому времени, когда я спустился на первый этаж, оно прекратилось.

Когда я входил в утреннюю столовую, звук послышался опять — еле слышный, словно нечто украдкой скребло когтями по стеклу. Но как такое возможно? Кроме фрамуги над передней дверью, в коридоре окон не было, а значит, и стеклу неоткуда было взяться. И разве мог мой противник добраться для фрамуги? Уж слишком близко к земле он обычно передвигается.

Но я отчетливо слышал эти звуки. Снаружи дома не осталось ни веточки плюща, никаких кустов, которые могли бы дать укрытие моему противнику. Каждая точка проникновения в дом умащена маслом и окружена солью.

Так как же он пробрался?

Глава 38

29 декабря. Позже

Все утро меня мучил этот скребущий звук. Я никогда не знаю, когда он начнется, а как только я выйду в коридор, он прекращается. Иногда, если быстро отреагирую, я успеваю почувствовать движение у себя за спиной, но как бы я ни спешил обернуться, увидеть ничего не успеваю. А стоит мне снова отвернуться, звук опять начинается.

Это какое-то издевательство.

Позже

Я знаю, в чем дело. Это все стеклянный купол на боковом столе. Я всегда ненавидел этих летучих мышей. В детстве мне от них снились кошмары. Казалось, что это огромные пауки. Отец ими очень гордился — и конечно, Лили их обожала. Она вечно требовала от него рассказов о том, как они называются и какое у них «поведение».

В кабинете я снова услышал звуки. На этот раз я открыл дверь беззвучно и успел уловить еле заметное движение. Одна из летучих мышей в куполе определенно украдкой подтянула к себе крыло. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, но прекрасно понимал — нельзя дать им знать, что я их заметил. Притворившись, будто ничего не произошло, я ушел в кабинет. Я сделал вид, что закрыл обе двери, но на самом деле оставил внешние чуть-чуть приоткрытыми и притаился за щелочкой, затаив дыхание.

Довольно скоро скребущие звуки начались снова. На этот раз я был начеку и застал их. На мгновение я увидел дергающийся комок кожистых крыльев и уродливых тел, стучавших и шкрябавших по стеклу, — настоящие черти из глубин ада. Потом они увидели меня и бросились на место; последняя повернула крошечную чудовищную морду и зашипела на меня.

Теперь я знаю. В дом мой противник проникнуть больше не может, но он нашел новый способ меня мучить.

Он заставляет мертвых тварей шевелиться.

18:00

Я уничтожил этих мерзких тварей, и мне стало гораздо спокойнее. Давно надо было так сделать. Не знаю, почему я не сжег их раньше.

На запах паленого из библиотеки вышла Мод. Она уставилась на меня, принюхиваясь, и мне захотелось ее ударить. До чего типично женские повадки! Это их животное любопытство. Все они одинаковы. Все дочери Евы, любопытство которой вызвало грехопадение.

Лили была точно такая же. Вечно задавала вопросы. Это она в тот день настояла, чтобы мы пошли на озеро. Она хотела посмотреть на стрекоз. Она сама во всем виновата.

Боже, как я их всех ненавижу!

Вызвал Айви и испустил все накопившиеся излишки. Она в последнее время начала заявлять, что не хочет выходить за Уокера. У нее все еще сидит в голове абсурдная идея, что она может стать хозяйкой Вэйкс-Энда. Я сказал ей, чтобы делала, что ей сказано, а то я ее уволю. Она продолжала возмущаться, но когда я назвал сумму, то сразу успокоилась и стала как шелковая. Все они одинаковые. Все шлюхи.

30 декабря

Продолжаю изучать тему экзорцизма. К несчастью, меры, упомянутые Пайетт, были довольно варварские. Кроме того, поскольку ошибочно считалось, что демон находится внутри нее, в ее «Книге» ничего не говорится о том, как справиться с духом, блуждающим на свободе, — а мне придется сделать именно это. На некоторое время я застрял в тупике. Как изгнать демона, если я не могу его найти?

Потом я вспомнил, что отец до того, как решил, что все мы происходим от обезьян, какое-то время был увлечен трудами кардинала Ньюмана. Среди томов его католических писаний я нашел кусочек про демонов.

Так утешительно было увидеть рациональные рассуждения про них: признание их существования и прагматическое описание их воздействия. Судя по всему, они периодически вызывают различные обсессивные расстройства, включая педерастию и онанизм.

Теперь мне ясно, что делать. Поскольку англиканская церковь отказалась мне помочь, придется обратиться к римской. Я послал телеграмму отцу Хиллиеру в Или, попросив о срочной консультации. Еще я послал телеграмму в «Белый кабан», зарезервировав номер на две ночи. Я сказал Мод не ждать меня до первого января.

Джессоп предложил отвезти меня в закрытой карете, раз уж обещают снег, но я лучше поеду один. Свежий воздух — ровно то, что надо, как сказал бы Грейсон. Поеду сразу же, как только приготовят охотничий экипаж.

Канун Нового года. Или

Отец Хиллиер отказался помочь. Он с самого начала преисполнился подозрений. С какой стати, хотел он знать, человек, всю жизнь принадлежавший к англиканской церкви и презиравший католицизм, внезапно обратился к нему за помощью, и по такому вопросу? Все было без толку. Самодовольный молодой дурак практически вышвырнул меня.

Теперь я знаю. Мне придется сражаться с демоном одному. Я даже не удивлен. Воля Провидения гласит, что мне придется справиться без посторонней помощи.

Однако поездка в Или была не совсем напрасной — у Хиббла я купил две книги, которые могут оказаться полезны.

Еще меня утешает «Житие святого Гутлафа»: «Блажен тот, кто перенесет множество бед, — после всех испытаний его ждет награда в жизни вечной».

1 января 1913 года, 2 часа ночи

Дело сделано. Бог дал мне сил уничтожить демона болот.

Я пишу это карандашом, потому что у меня лихорадка. Слуги за мной наблюдают, но я настоял на том, что в ванную пойду один, и спрятал дневник под пижамой. Придется велеть Айви потом отнести его в кабинет и снова спрятать в тайник.

Болотная лихорадка. Чем же еще я мог заболеть, учитывая природу моего противника. Я дрожу и еле держу карандаш. Только что я увидел глаза, глядящие на меня из-под ванны. Нужно собраться с мыслями и записать, что случилось.

Уехав из Или, я не хотел наткнуться на новогоднее веселье в Вэйкенхерсте и поехал домой через Хэрроу-Уок. Ивы вдоль запруды стояли абсолютно неподвижно. Луны не было. Кругом было темно и тихо, только экипаж поскрипывал, да стучали копыта лошадей. Я представлял, как позади тени выбираются на дорогу и ползут за мной. Оглянуться я не смел.

Наконец я увидел церковь, и мужество вернулось ко мне. И вот тут-то, на последних сотнях ярдов дороги вдоль канала, мне навстречу выступил демон.

Я попытался схватить свой «ведьмин камень», но рука меня не слушалась. До того момента я представлял себе демона как на «Возмездии» — нечто маленькое и сгорбленное, крошечного роста. Мне даже в голову не приходило, что он может принять человеческое обличье.

А теперь я увидел его в образе человека. Он был грязен и вонюч, и от него несло болотом. Он выглядел точно так, как его описывал Гутлаф: «…грязен и ужасен, с отвратительным ликом и заостренными зубами, как у лошади…»

Тварь бросилась на меня и схватила поводья. В сумраке я разглядел ее отвратительное жабье лицо.

— Я знаю, что ты сделал, — просипела она. — Если осушишь болото, я все расскажу.

Дальнейшие события у меня в сознании разлетелись на осколки. Я помню, как закричал и выпрыгнул из экипажа на землю. Помню, как тварь на меня набросилась. Кажется, я ее толкнул. Я услышал, как треснул лед. А потом, помню, я уже вцепился в спутанные космы демона и навалился на него, сунув глубже в воду. Он отбивался с необычайной силой, но Бог послал мне силу сверхчеловеческую, и я его удержал.

Дело сделано. Демон мертв.

Глава 39

Мод захлопнула конторскую книгу и посмотрела в окно. Пчела ударилась о стекло, потом свернула к цветам, росшим у лестницы, что вела к передней двери.

Мод машинально положила конторскую книгу на стол отца и вышла в коридор. Дейзи поднималась по лестнице, неся поднос с чаем. Мод услышала, как сестра Лоусон говорит служанке, что это просто головокружение и хозяину уже лучше.

Мод не сразу вспомнила, что отец потерял сознание в кабинете и его унесли в спальню. Время перепуталось, подумала она. То ли я здесь стою жарким майским утром, то ли сегодня первое января и колокола звонят по Джубалу.

Она открыла переднюю дверь, и ее обдало волной жаркого воздуха. Мод спустилась по лестнице, и ее вырвало на клумбу. Отец убил Джубала. Отец убийца.

Над зарослями львиного зева кружили журчалки, по стеблю цветка взбиралась божья коровка. У него был жар, подумала Мод. Он не понимал, что делает.

Но он убил Джубала. Он толкнул его в канал и удерживал под водой.

Рядом с ней на землю упала тень; Клем спросил, все ли с ней в порядке.

— Нет, — сказала Мод, вытирая губы платком, — но это пройдет.

Он грустно глядел на нее. Мод холодно уставилась на него в ответ. Летом в его светлых волосах появились медные отблески, а серые глаза блестели живым и притягательным блеском. Мод заметила это все совершенно бесстрастно, будто смотрела на красивую лошадь.

— Мне надо с тобой поговорить, — выпалил он наконец.

— Нет, Клем, не надо.

— Я должен кой-чего тебе сказать…

— Оставь меня в покое. Больше никогда со мной не разговаривай.

Она взбежала по ступеням, и Стирз открыл ей дверь.

— Где вам подать второй завтрак, мисс?

Конторская книга. Она оставила ее на столе у отца.

— Не надо второго завтрака, — выговорила она. — Подайте просто чашку чая в библиотеку.

— Хорошо, мисс, — устало и терпеливо сказал дворецкий. Хозяин так долго болел, что прислуга привыкла к внезапным переменам.

Вернувшись в кабинет, Мод уж было положила конторскую книгу обратно на полку, но что-то заставило ее перепроверить последнюю запись про убийство демона, ту, что отец нацарапал карандашом первого января.

Это был еще не конец. Пропустив четыре страницы, он снова стал вести записи, на этот раз чернилами, своим привычным аккуратным убористым почерком — ничего общего с безумными карандашными каракулями.

13 марта

Мне достаточно полегчало, чтобы сидеть, так что теперь процесс выздоровления доставляет удовольствие. Я открываю для себя радости лени. Так приятно не делать ничего, только есть, спать и слушаться указаний заботливой сестры Лоусон.

Для женщины ее класса у нее вполне приятная внешность. Ее единственный недостаток — если это вообще недостаток — состоит в сильной неприязни к Айви. Поэтому мне пришлось идти на хитрость, чтобы добраться до этой книги так, чтобы Лоусон не заметила. Я подождал, когда она уйдет в кухню поесть, и велел Айви принести книгу из кабинета. Из Айви вышла идеальная посыльная, не только потому, что она неграмотна, но и потому, что она ревнива и ей очень нравится обманывать Лоусон. Я сказал Айви, что в этой книге веду учет своих инвестиций, так что она относится к ней с огромным уважением.

Дни становятся длиннее, свет возвращается. Тьма и ужас остались в прошлом.

Если они вообще существовали. «Возмездие», черт в углу, мои бредовые идеи о средневековом экзорцизме… Должно быть, я уже много месяцев болел и сам того не понимал. От собственных каракуль мне неловко, не хочется перечитывать, что я написал. Возможно, стоит все это вырвать и сжечь.

Позже

Вчера Мод вдруг пришло в голову упомянуть Джубала Рида. Вот уж о ком я и думать забыл — а тут ко мне вернулись неприятные воспоминания детства. Мы с Джубалом были ровесники, но он был здоровый неотесанный парень, и я его боялся.

4 апреля

Последние две недели погода стояла очень влажная. Меня это угнетает. И хотя заботливая сестра Лоусон следит, чтобы окна были как следует закрыты, в комнате пахнет болотом. Конечно, меня это тревожит — именно болото вызвало мою болезнь.

Похоже, в какой-то момент в горячке я надиктовал письма Уиттекеру и Дэвису, отменив свои указания по осушению болота, и Мод была столь нерассудительна, что отправила их. Сегодня я написал Уиттекеру и Дэвису, велев как можно скорее вернуться к подготовке работ по осушению.

6 апреля

Прошлой ночью меня разбудил ветер в коридоре, от которого позвякивал засов на двери в спальню. Я не до конца проснулся, и мне показалось, что это не ветер, а нечто, что пытается пробраться внутрь. Я несколько часов ворочался, и в воображении моем крутился тот эпизод «Жития святого Гутлафа», где демон пробирается в хижину Гутлафа и уносит его в ад. Наконец я вызвал Лоусон, которая принесла мне чашку бульона и прочитала главу из Евангелия от Марка.

Конечно же, к утру я полностью пришел в себя. Я плотно позавтракал, а Лоусон придумала, как заглушить позвякивающий засов, подсунув под него сложенный лист бумаги, пообещав в ветреную погоду всегда так делать.

23 апреля

Не припомню другой такой дождливой весны. Наверняка погода способствует моему дурному настроению. А еще Лоусон говорит, что для пациента совершенно нормально быть не в духе, пока он восстанавливает силы.

И еще я виню Мод. И зачем только эта девчонка помянула Джубала Рида? Почему-то он связался у меня в сознании с тем, как плохо мне было в новогоднюю ночь. Конечно, что конкретно тогда было, я не помню, слишком я был болен. Да и не хочу вспоминать. Я просто хочу перестать об этом думать.

2 мая

Мод говорит, что тело похоронили на северной стороне кладбища. Странное совпадение — именно там я увидел глаз в траве.

Хотя это, наверное, уместно. Северная сторона церковного кладбища принадлежит дьяволу.

17 мая

Прошлой ночью была буря, и от этого мне приснился ужасный кошмар. Мне снилось, что я попал внутрь «Возмездия».

Вокруг меня царило смятение и какофония. Я понимал, что архангел Михаил и воинство Небесное далеко, а я совсем рядом с вратами ада. В ушах у меня звенели крики проклятых душ, я вдыхал едкую вонь серы. Потом в зарослях тростника я увидел черта из угла картины. Я попытался убежать, но ноги вязли, словно в песке. Черт зацепил меня за плечо зубьями своего копья и утащил в ад. Ад был сырым и влажным, он вонял болотом. Черт сунул меня под воду. В голове моей шумела грязная черная вода, легкие, казалось, вот-вот лопнут. Меня вытащили на поверхность. Я лихорадочно дышал, пытаясь надышаться, — и тут меня снова утащили в воду и утопили. И снова, и снова.

Я проснулся, задыхаясь и мокрый от пота. Прошло несколько часов, прежде чем я перестал дрожать. Даже сейчас, когда на небе ни тучки, а солнце светит вовсю, я чувствую себя отвратительно.

Это не кошмар. Это все было на самом деле.

Ад реален. Ад существует.

— Дела у твоего отца идут отлично, — сказал доктор Грейсон Мод на следующий день после того, как она прочла последнюю запись отца. — Но его вчерашний обморок следует расценивать как предупреждение. Как минимум еще два месяца ему не стоит и думать о том, чтобы вернуться к работе. Все понятно?

— Да, доктор.

Он задумчиво посмотрел на нее и подергал себя за нос.

— Тебе нужно понять, что если случится ухудшение, оно будет иметь серьезные последствия. Очень серьезные.

— Да, доктор.

Она собралась было продолжить, уже приоткрыла рот, но потом засомневалась. Сейчас был подходящий момент, чтобы показать доктору записи отца.

«Вот доказательство, — можно было сказать ему. — Здесь все написано его собственной рукой и подтверждает то, что я рассказала вам на Рождество. Вы должны принять меры. Вы должны его остановить».

Но она знала, что доктор либо откажется читать личные записи джентльмена, либо, если все же их прочтет, скажет, что это бред больного.

И может быть, подумала Мод, доктор Грейсон будет прав. Может быть, все написанное отцом просто фантазия, вызванная болезнью. Может, он не убивал Джубала.

И если подумать, что он такого написал после того, как начал выздоравливать, кроме как упомянул пару дурных снов?

Глава 40

Из дневника Эдмунда Стерна. Том II

18 мая

Что за переполох из-за чепухи?! Вчера я потерял сознание в кабинете. Я стоял у окна, и мне показалось, будто что-то проскользнуло через живую изгородь и направилось к дому. Но ничего там не было, просто тень птицы! Я плохо провел ночь из-за ужасной бури, и поэтому у меня расстроены нервы. Теперь все в порядке.

Позже

Хотелось бы перестать вспоминать новогоднюю ночь. Больше всего меня беспокоит то, что я тогда действовал слишком импульсивно. Я не планировал, не готовился к тому, что сделал, так что мне некогда было вспомнить нужные молитвы или провести другие необходимые действия.

А теперь я не могу не гадать, действительно ли я добился того, чего, как мне казалось, я добился. Неужели моего противника можно уничтожить, просто утопив его?

И не вернется ли он обратно?

24 мая

Кошмар, просто кошмар. Меня так трясет, что я едва держу ручку. Но мой долг — все записать.

Я пишу эти слова на ясном летнем рассвете в тишине спящего дома, но моя душа все еще наполнена ужасом. Это случилось пару часов назад, около трех утра. Я проснулся и понял, что не могу дышать. Из комнаты словно выкачали весь воздух. Меня накрыла тьма, бестелесная, но тем не менее ужасно давящая мне на грудь. Я почувствовал болотную вонь. Ощутил, как меня с жуткой силой сдавливают тонкие кожистые руки. Надо мной, почти касаясь моего лица, было… нет, словами это не описать. Когда мой противник принимает человеческую форму, она ужасна, но его истинный облик, текучий, постоянно меняющийся, намного хуже человеческого. Это «зримая тьма».

Я проснулся с криком. Комната была погружена во мрак, но я чувствовал, что рассвет приближается. И ставни… Ставни на окне в том конце комнаты были подняты, рама открыта. Шторы трепал ветер. Я вдохнул вонь болота. Со стоном перевернувшись на живот, я прижал лицо к подушке. Губы мои коснулись чего-то склизкого и мокрого. Я с криком отпрянул. На подушке лежала длинная тонкая водоросль.

Позже

Я успокоился и теперь могу признать истину. Последнее столкновение подтвердило мои страхи. То, что я сделал в новогоднюю ночь, не сработало. Мой противник не умер. Утопив его, я просто отправил его обратно в родную стихию. Я сделал его сильнее.

25 мая

Очень важно притвориться, что все в порядке. Мод и слуги меня не волнуют, я притворяюсь не ради них. Нельзя дать противнику понять, что я все знаю.

Нельзя выдать себя даже малейшим жестом. Нужно следить за тем, что я говорю, что делаю. Нельзя выдавать свой страх. Никогда и ни за что нельзя расслабляться.

Это значит, что изучать вопрос надо украдкой, чтобы противник ни о чем не догадался. Изучать книги от Хиббла, проверять те, что одолжил у доктора Г., — все это должно выглядеть так, как будто я продолжаю свои исторические исследования.

26 мая

Я очень остро ощущаю свое одиночество. Помочь мне некому. Пайетт выжила, потому что ее муж имел поддержку церкви и мог заказать экзорцизм. Гутлаф выжил, потому что он был святой и потому что ему на помощь пришел другой святой. Он «помолился апостолу Варфоломею, и нечистый дух исчез как дым прямо у него на глазах».

Святой Варфоломей — покровитель экзорцистов. Я молился ему, но все без толку. Может, причина в том, что до его дня поминовения еще три месяца.

Святой архангел Михаил — покровитель всех, кто идет на битву духа, но он моих молитв тоже не слышит. До его дня поминовения еще дольше — он в конце сентября. Теперь я знаю, что так долго я ждать не могу.

Позже

Наверное, Бог все еще меня не покинул, потому что я наконец знаю назначенный день.

27 мая

Этим утром я впервые сходил в церковь с тех пор, как заболел. Я был переполнен благочестием, и какое-то время мне казалось, что все тени исчезли. Но после службы какой-то импульс заставил меня попросить у священника ключ от комнаты в башне. Зачем мне понадобилось увидеть «Возмездие»? Понятия не имею. Я провел там всего минуту, но ее хватило. Черт в углу подмигнул мне.

Конечно, на самом деле он не мигал, это просто игра воображения. Но меня это потрясло.

Скорей бы пришел назначенный день. Постоянное притворство требует огромного напряжения. Но нельзя расслабляться ни на секунду.

Позже

Я только что понял, что упустил очень важный момент в природе демонов. Как я мог забыть, я ведь так хорошо это знаю? «Откровение», Мильтон: все очевидно.

Вот о чем мне нужно помнить: мой противник может оказаться чем угодно или кем угодно. Он может принять любую форму.

28 мая

Случилось худшее. Он снова принял человеческий облик. Я это видел! И он куда ближе, чем я думал.

Надо мужаться. Наконец я знаю, что надо делать.

Глава 41

— Дорогая моя мисс Стерн, — сказал священник с вежливой усмешкой, — вы же понимаете, что я никак не могу прочитать записи вашего отца. Это бы означало вторгнуться в его сокровенные мысли! Ни один джентльмен на такое не пойдет. Признаюсь, я поражен, глубоко поражен, что на это пошли вы, хотя вы должны были понимать — он не предполагал, что эти записи когда-либо увидит кто-то еще! Он же на первой странице написал «Личное».

Закрыв конторскую книгу, он уставился на нее поверх очков-половинок. От природы у него было красное лицо, так что он вечно выглядел сердитым. Сейчас он на самом деле был сердит.

— Я долго мучилась перед тем, как их прочитать, — соврала Мод, — но папа вел себя так странно…

— Твой отец метался в горячке! Разве это не повод проявить к нему сочувствие и терпимость, особенно со стороны собственной дочери?

— Да, но…

— И потом, почему ты пришла ко мне? Если ты искренне веришь, что с ним что-то не в порядке, почему ты не обратилась к доктору Грейсону? — Священник заметил, что она не спешит с ответом. — А, так ты к нему обращалась.

— Пыталась.

— А когда именно, могу я поинтересоваться?

— Незадолго до Рождества.

— Из чего я предполагаю, что наш добрый доктор, разумеется, тоже отказался тебе помочь.

Воцарилась тишина, нарушавшаяся только тем, что священник постукивал пальцами по конторской книге.

Дверь слегка приоткрылась. Мисс Бродстэрз заглянула и тихо спросила, не хотят ли они чаю.

— Спасибо, не надо, — отрывисто ответил священник.

Мисс Бродстэрз исчезла, беззвучно закрыв дверь. На каминной полке тикали часы. Мод сидела, сжав сложенные на коленях руки.

Священник тяжело вздохнул:

— Ты прибежала ко мне с какой-то бессмыслицей про «одержимость демонами». Ты говоришь, что кому-то — ты даже не знаешь кому — грозит ужасная опасность. И что твой отец, джентльмен, занимающий достойное положение в нашем приходе, которого я знаю и уважаю много десятилетий, представляет собой какую-то «угрозу». Дорогая моя мисс Стерн, и что мне с этим делать?

Он был прав. Все это какая-то бессмыслица. Мод не знала, кто был в опасности и когда это случится. Все, что она знала, — это что в какой-то неизвестный день отец снова кого-то убьет.

«Наконец я знаю, что мне делать», — написал он вчера. Она прочла это утром. Она не стала тратить время и просить Джессопа подать охотничий экипаж. Она бежала бегом три мили до дома священника и добежала, встрепанная и в пыли, когда мистер Бродстэрз с дочерью завтракали.

— Сколько тебе лет, Мод? — сказал он уже более добрым голосом.

— Шестнадцать, — пробормотала она. День рождения у нее был три дня назад. Как раз тогда отец установил то, что назвал «назначенным днем».

— Иногда я забываю, насколько ты еще юна, — сказал мистер Бродстэрз. — Ты очень помогаешь отцу в работе, но, судя по всему, все это для тебя слишком сложно. Ты запуталась. У тебя в голове все перемешалось. Нет, не перебивай. Понимаешь ли, доктор Стерн сам обсуждал со мной тему «демонов» — но речь шла о его исследованиях! Он над этим смеется, он однажды сказал мне «это все развлечения, глупости»! Дорогая моя, он просто интересуется демонами в связи со своей работой!

— Да, теперь я понимаю, — Мод встала. — Я очень глупо себя повела, извините, что отняла у вас время. Так что отдайте мне, пожалуйста, папины…

— Нет-нет, дорогая, я обязан сам их ему вернуть.

Она в ужасе уставилась на него:

— Вы не можете это сделать! Тогда он узнает, что я их прочла.

Он встал, улыбаясь ей сверху вниз:

— У всякого поступка, дорогая моя, бывают последствия. Мой долг мне совершенно ясен. Я должен лично вернуть их ему. И разумеется, я ему расскажу, как они ко мне попали.

Дождя не было уже много недель, и общинный луг превратился в выжженное бурое пространство, покрытое высохшей травой и ломкими кустиками можжевельника. Мод шла домой, поднимая тучи белой пыли. Скоро отец узнает, что ей все известно: «Возмездие», черт в углу, Лили. Джубал.

До Вэйкс-Энда она дошла около полудня. Отец отдыхал наверху. Мод сняла уличную одежду и умылась. Потом она села в библиотеке и стала ждать.

Через час приехал на своей лошадке священник, его провели наверх в комнату отца. Он провел там десять минут и уехал. Мод продолжала ждать.

Ее так и не позвали. Весь оставшийся день она отца не видела. Лоусон сказала ей, что от стоящей сейчас жары у ее пациента мигрень и ужин ему нужно подать наверх на подносе.

В ту ночь впервые в своей жизни Мод заперла дверь спальни. Она не спала, а когда на следующее утро спустилась вниз, внутри у нее все ныло от ужаса.

Отец ждал ее в утренней столовой вместе со всеми остальными домочадцами. Он впервые после болезни спустился к утренней молитве. Он был безупречно одет и поздоровался с ней вполне доброжелательно. Молитву он провел точно так же, как обычно. Мод не заметила ничего неожиданного, только, когда он читал отрывок из Библии, левая рука у него свисала вдоль тела и он непрерывно потирал указательный палец большим.

После молитвы он позавтракал вместе с ней, тоже впервые после болезни. Мод не ела ничего, а вот у него явно был прекрасный аппетит. Отец хмурился и цокал языком, читая газету, точно так же, как и всегда, а с Мод обращался с привычной отстраненной вежливостью. Заговорил он с ней только один раз — попросил налить вторую чашку чаю. Это все тоже было совершенно обычно.

Она уже выходила из комнаты, когда он вдруг ее окликнул.

— Я чуть не забыл, — сказал он. — У меня для тебя поручение.

— Да, папа, — сдавленным голосом отозвалась она.

Он протянул ей сложенный листок бумаги:

— Не могла бы ты отвезти это в Или? Это довольно срочный заказ, не хочу доверять его слугам.

— Да, папа.

— Разве ты не собираешься прочесть, что тут написано?

— Нет.

Он усмехнулся:

— А как ты тогда узнаешь, куда это отнести?

Мод дрожащими руками развернула листок и прочла написанное от руки: «Один ледоруб; один геологический молоток с рабочим краем, заточенным, как у долота».

— Оба инструмента должны найтись у железных дел мастера, — сказал он ей. — Да, и еще кое-что. Вчера ко мне заходил священник.

Мод затошнило от ужаса.

— Он был так любезен, что вернул мне кое-какие мои записи.

— Да, папа.

— Видишь ли, Мод, — сказал он мягко, — на свете есть вещи, которые выше твоего понимания.

— Я знаю, папа, прости меня, пожалуйста, — и я честно ничего не поняла, ни словечка!

К ее изумлению, отец необычайно ласково улыбнулся ей.

— Конечно, не поняла. Как же ты могла понять? Ну давай, беги, я хочу получить заказ как можно быстрее.

Она помедлила:

— Как мне им сказать, к какому числу тебе нужны эти вещи?

— Да ни к какому. Если они сразу не смогут тебе их дать, скажи прислать их как можно скорее.

— Да, папа.

Стоя в дверях, Мод смотрела, как он со своей обычной тщательностью складывает газету. Он сидел в лучах солнечного света, и лицо его было красивым и бесстрастным, как у алебастрового рыцаря в церкви.

Мод вдруг осознала, что это все притворство. Что он изо всех сил старается выглядеть нормально, чтобы не выдать себя.

Она вспомнила, как отец сказал ей однажды, что женщины более слабые существа и поэтому они более уязвимы для одержимости демонами. Неужели он именно в это верил? Что демон принял женский облик?

Он поднял голову, и его светлые глаза встретились с глазами Мод.

— Ну давай, будь умницей, поезжай.

Ей показалось, что она сейчас упадет. «Это я, — подумала она. — Боже, он думает, что это я».

Глава 42

Мод чуть не вызвала Клема отвезти ее в Или. Но даже если бы он захотел ей помочь, что он смог бы сделать?

Вместо этого она велела отвезти ее мальчику — чистильщику обуви. Билли работал в Вэйкс-Энде недавно и был простоват от природы. Он сделает то, что она ему скажет, и не будет задавать вопросов.

Они выехали в охотничьем экипаже после десяти, но солнце уже жарило вовсю. Красотка быстро устала, так что, когда они поехали вверх по склону к общинному лугу, Мод выбралась из экипажа и пошла пешком.

Она знала, что в Или есть железнодорожная станция. Может, можно сбежать в Лондон, или в Норвич, или в Эдинбург? У нее в кошельке соверен и три шиллинга — хватит ли этого? Она никогда никуда не ездила одна. Она даже не знала, как купить билет. И потом, куда бы она ни поехала, отец ее найдет.

Она оглянулась назад, на сияющий на жаре Вэйкс-Энд. Ей всегда нравился этот вид с общинного луга. Отсюда было заметно, как болото обняло старый дом, чтобы защитить его. Но кто защитит болото?

Я не могу убежать, подумала она. Если я убегу, он уничтожит болото. Он прав. Я его противник. Кто-то один победит, или он, или я.

В кузнице Татхилла не было ни молотка, ни ледоруба, но он сказал, что сможет прислать их через несколько дней. Он спросил, зачем эти инструменты понадобились доктору Стерну, и Мод ответила, что понятия не имеет.

Она дала Билли шестипенсовик, чтобы тот купил себе поесть, и велела встретить ее на углу рыночной площади и Хай-стрит в полчетвертого. Потом она нашла в Сент-Мэриз-Грин скамейку и села подумать.

Она не знала никого в Или, кто бы ей помог. Священники, городские советники, врачи, адвокаты — все до единого скажут, что она больна, и отправят ее обратно к отцу. О полиции тоже речи не было. Мод очень смутно представляла себе, чем вообще занимаются полицейские, но точно знала, что люди ее круга с ними не имеют ничего общего.

Да и кто ей поверит без отцовских записей? Без них все, что у нее есть, — это безумная история о чертях, в которую никто не поверит. Особенно из уст девочки.

Жара была невыносимой даже под зонтиком от солнца. Вся одежда Мод запылилась, белье промокло от пота. В новом длинном корсете неудобно было сидеть, а поскольку он доходил ей почти до колен, ходить он тоже мешал. Влажные чулки натирали бедра, а ботинки на пуговицах жали. Все, что на ней было надето, будто специально было рассчитано на то, чтобы помешать побегу.

К собственному удивлению, Мод осознала, что ужасно проголодалась. Она решила сделать то, что всегда делала в Или, и пошла пообедать в «Белый кабан». Миссис Палмер усадила ее в отдельной столовой, и Мод заказала суп со спаржей, жаркое из баранины с водяным крессом и молодым горошком, имбирное пиво и десерт из крыжовника со сливками. Когда она все это съела, в голове у нее прояснилось.

Кое-что она все-таки могла сделать. Книги, которые отец купил в Новый год: если она будет знать их названия, то сможет найти их, когда вернется домой. Книги могут подсказать ей, как и когда он собрался убить «демона».

Если сформулировать проблему так, она превращалась в загадку, которую просто надо было разгадать. Она старалась не думать о том, что отец хочет убить именно ее.

Мистер Хиббл гордился тем, как ведется учет в его магазине, и рад был помочь дочери самого ценного своего клиента. Он настоял на том, чтобы лично выписать на листок почтовой бумаги названия книг: «Искусство и иконография позднего Средневековья» Э. Дж. Стэнбери и «Римский ритуал» 1752 года в редакции папы Бенедикта XIV.

Мод эти названия ничего не говорили, но теперь она хотя бы знала, что искать, когда вернется домой. Она почувствовала себя капельку сильнее. Можно было не просто наблюдать и ждать, а что-то делать.

За время ее отсутствия Вэйкс-Энд претерпел удивительное преображение. С наступлением жары многие окна и двери держали открытыми, но теперь отец велел слугам завесить их простынями, пропитанными известковой водой, чтобы защититься от дурного воздуха.

Мод читала о таких мерах в книге маман по домоводству, но в Вэйкс-Энде ими никогда не пользовались. Сначала отец лишил дом защиты в виде плюща. Теперь он его ослепил.

К глубокому облегчению Мод, сестра Лоусон сказала, что хозяин прилег наверху и собирается оставаться у себя до конца дня. Ну хотя бы это произойдет не сегодня, подумала она.

Раз отец собирался остаться в спальне, Мод осмелилась поискать книги из списка Хиббла. Начала она с кабинета. Слуги уже занавесили окна, и ее окутывала полутьма, вонявшая известью так, что жгло глаза.

Мод почти сразу нашла книги на полке и унесла их в библиотеку. Тут до окон еще не добрались, но едва она устроилась в кресле, как деловито вошла Айви с корзиной влажных простыней.

— Попозже повесишь, — сказала Мод.

— У меня указания от хозяина, — огрызнулась Айви.

— Я сказала: попозже! И не смей со мной спорить. Может, ты и считаешь, что у тебя надежное положение, но ты просто служанка. Когда-нибудь хозяйкой этого дома буду я.

Айви фыркнула:

— Ты просто ревнуешь, потому что я заполучила Клема.

— Не сказать чтобы это было заметно.

Айви залезла на стул и повесила простыню на рейку для картин.

— Ну, это только меня и Клема касается, — усмехнулась она. — На следующей неделе он купит мне кольцо на ярмарке.

Мод уставилась на красотку-служанку, на ее грудь и бедра. Вот чего хотят мужчины, подумала она.

Она еще никогда настолько не ощущала разъедающую силу ревности. Ей хотелось, чтобы Айви умерла. Лучше всего от какой-нибудь мучительной болезни, которая сначала постепенно уничтожила бы ее красоту. Оспа отлично подойдет.

А еще она поняла, что если вдруг ошибается и отец считает одержимой не ее, а Айви, то Мод и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Если отец «изгонит дьявола» из Айви, Мод будет только рада.

Тогда обе ее проблемы решатся одним махом — из ее жизни исчезнут и Айви, и отец. Один выстрел убьет двух зайцев.

«Римский ритуал» описывал некоторые обряды католической церкви, включая ритуал экзорцизма. Он был на латыни, и отец пометил некоторые отрывки: Exorcizamus te, omnis immundis spiritus, omni satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica…[23]

Все это занимало множество страниц и ничего не говорило Мод о том, как отец собирается уничтожить демона, хотя она была совершенно уверена, что он собирается не только молиться.

В книгу была вложена брошюрка с полным списком памятных дней всех католических святых; Мод предположила, что именно там отец нашел дни поминовения апостола Варфоломея и архангела Михаила. К сожалению, никаких других дат он не отметил. А поскольку практически на каждый день календаря приходились десятки святых, это опять-таки не дало ей ничего.

В тексте «Искусства и иконографии позднего Средневековья» встречались только отдельные упоминания чертей, но иллюстрации одна за другой изображали ад с такой садистской изобретательностью, что пытки на «Вэйкенхерстском Возмездии» начинали казаться чуть ли не гуманными. Множество разновидностей чертей подвергали проклятых бесконечным мучениям. Птицеголовые чудовища засовывали обнаженных грешников в мясорубки и поджаривали их на углях, надев на вертела. Мужчинам прибивали к ногам раскаленные подковы. Женщин распиливали вдоль туловища или совали как бледных мошек в огромные пылающие фонари.

Мод уже встречала подобные изображения в отцовских книгах по средневековому искусству и не понимала, чем эта книга от них отличается. Почему отец считал ее настолько важной?

Последней подсказкой, которая у нее имелась, было упоминание Мильтона в отцовском дневнике. Раньше Мод о Мильтоне не слышала, но мистер Хиббл сказал ей, что он поэт. Он продал ей два увесистых тома, «Самсон-борец» и «Потерянный рай». Мод начала со второго, потому что ей понравилось название, но вскоре в отчаянии бросила чтение.

Как вообще можно что-то найти, когда не знаешь, что ищешь?

Даже после заката прохладнее не стало. Мод раздвинула и подвязала пропитанные известковой водой простыни, которые Дейзи повесила на окнах ее спальни, и отодвинула рамы, насколько смогла. Она заперла дверь и положила под подушку нож. Больше ничем она защитить себя не могла.

Лежа на боку и подтянув колени к груди, Мод ждала, пока взойдет луна. Перед глазами у нее вертелись картины пыток.

Говорят, если спать под светом луны, это сведет с ума. Был ли отец в своем уме? Ни речь его, ни поведение невменяемыми не казались. И он находил объяснения всему, что делал.

Она подумала про то, как в прошлом году у него вечно оказывались открытыми окна спальни. Мод всегда считала, что он сам их открывал во сне, а может, Айви его разыгрывала. Но как быть с водорослями на подоконнике и у него на подушке? Сам он их во сне достать не мог. И на Айви это было непохоже. И вообще, Айви не знала про Лили, так что не могла догадываться, насколько сильно на него подействуют водоросли.

Было очень душно, нигде ни ветерка. Мод страшно хотелось, чтобы прилетела сипуха и села ей на подоконник, как в детстве, до того, как все пошло не так.

Проснулась Мод от удушающей жары и запаха болотной бузины.

Еще до конца не проснувшись, она осознала, что кто-то отвязал простыни на окнах. Они висели неподвижно и слегка светились.

На потолке у нее над головой что-то двигалось. Сквозь полуопущенные веки Мод разглядела движущиеся полосы, напоминавшие подводный свет.

Это никак не может быть подводный свет, подумала она. Разве что болото добралось до самых стен дома, но такие вещи снились отцу, а не ей.

Ночная рубашка у Мод прилипла к спине. Собрав ее на талии, она передвинулась на не нагретый участок кровати. Болотной бузиной запахло еще сильнее.

Она лежала на боку, тяжело дыша, и вдруг заметила, как посреди простыни, закрывавшей левое окно, появилась маленькая серая тень. Тень становилась все больше и больше.

Это же голова, вдруг поняла Мод.

Она села. Голова прижалась к простыне. Мод разглядела лицо с раскрытым ртом и слепыми глазами, закрытыми простыней.

Кто-то закричал. Теперь Мод проснулась по-настоящему. Она стояла посреди комнаты. Простыни были подвязаны, как и вчера вечером. Крики доносились из соседней комнаты, где спал Феликс.

Еле отперев дверь неловкими от испуга руками, Мод выскочила в коридор и столкнулась с няней. Мод почувствовала волну жара, исходившую от ее тяжелого тела, вдохнула кислый запах ее волос.

— Жарко ему, бедняжечке, — прошептала няня. — Иди спать, я к нему подойду.

Мод снова заперлась в спальне и подошла к окну. Сон ее потряс, настолько реальным он казался.

Болото в свете луны выглядело неподвижным и безмолвным. Она любила его за скворцов и стрекоз, шуршание тростника и блеск воды в водоемах — но все это было на поверхности. Она не задумывалась о том, что находится в глубине.

Болото было глубоким — говорили, что в некоторых местах до дна не добраться. Болото было старым — ему уже тысячи лет. Кто знает, что здесь было задолго до прихода людей?

Несмотря на жару, Мод пробрала дрожь. Впервые с тех пор, как отец нашел «Возмездие», ей пришло в голову, что его безумные фантазии могут оказаться правдой.

Глава 43

На следующее утро уже на рассвете стало еще жарче. Мод надела самое легкое белье и муслиновое дневное платье, а в карман положила нож. Корсет она не надевала с тех пор, как вернулась из Или. Она не хотела, чтобы что-то мешало ей двигаться.

Лоусон ждала ее в утренней столовой. Она сказала Мод, что у отца была трудная ночь и он сегодня весь день будет у себя. Мод выслушала ее молча. Либо сегодня не «тот самый день», либо он хочет усыпить ее бдительность.

Трудно верить в демонов, слушая, как Дейзи ворчит из-за потницы, но Мод уже привыкла жить в параллельных мирах. Она отменила общую утреннюю молитву и плотно позавтракала — съела телячью отбивную с двумя яйцами всмятку, два ломтика тоста, густо намазанных маслом и мармеладом, и выпила три чашки чая, не скупясь на сливки. Она не забыла, насколько бодрее себя почувствовала после обеда в «Белом кабане».

И еще кое-что можно было сделать, чтобы защититься. Мод надела шляпу и вышла из дома.

Было очень жарко и ни ветерка. Тростник на том берегу канала не шевелился. Очень громко стрекотали сверчки.

Соломонову печать она нашла на клумбе у дверей в библиотеку. Это было большое мощное растение с зеленовато-белыми цветами-колокольчиками. Она вспомнила средневековую гравюру, на которой монах сжимал стебель соломоновой печати, будто пастуший посох. Листья у нее были ярко-зеленые и блестящие, и пока Мод совала их в карманы, она перепачкала пальцы соком. Она не верила, что у соломоновой печати есть магические свойства, но отец верил. Может, это поможет ей от него отбиться.

На дорожке появился Клем с тачкой. Увидев ее, он остановился. Ну и пусть пялится, зло подумала Мод.

Пока она выбиралась из клумбы, он бросил тачку и шагнул ей наперерез.

— Надо поговорить, — сказал он напряженно.

— Отойди, Уокер, — резко отозвалась она.

— Да послушай же! Я ее не хочу, она мне даже не нравится!

— Но ты все равно на ней женишься, так ведь?

Он принялся расковыривать ногтем порез на ладони:

— Я не могу себе позволить отказаться.

— Да-да, и тебе будет оч-чень трудно, я понимаю.

— Нет, не понимаешь, откуда тебе понять? Если я не сделаю, как он скажет, я никогда не найду другого места. И что я буду делать? Остались только мы с Недом. Что мы есть-то будем?

Он был на три года ее старше, но выглядел моложе. Он выглядел очень юным, несчастным и запутавшимся.

По саду в их сторону шел Коул.

— Клем, — сказала она внезапно, — с хозяином не все в порядке. Держись от него подальше.

— Как это? Вчера вроде все нормально было.

— Он не в себе. И знаешь, Клем… насчет Айви — ничего страшного. Как тебе лучше, так и сделай. Я все понимаю.

Закончился день, казавшийся бесконечно долгим, потом прошел еще один. Отец так и сидел у себя.

Мод перечитала «Искусство позднего Средневековья» и снова попробовала взяться за «Потерянный рай». Пару раз ей показалось, что она почти что-то нащупала, но каждый раз смутная идея снова ускользала от нее. Она взялась за дело еще усерднее. Если она догадается, что планирует отец, то, возможно, сумеет его обыграть.

Вечером Мод обнаружила, что, пока она сидела в библиотеке, конторская книга и записная книжка потихоньку вернулись на свое место на полке в кабинете. Мод заставила себя перечитать последние записи на случай, если она пропустила какую-то деталь: «Я упустил очень важный момент в природе демонов. Как я мог забыть, я ведь так хорошо это знаю? „Откровение“, Мильтон: все очевидно… Я это видел… Наконец я знаю, что надо делать».

Отец написал это двадцать седьмого и двадцать восьмого мая. Сегодня было первое июня. Дальше шли пустые страницы.

Мод представила, как он сделает последнюю запись после того, как убьет ее. «Дело сделано. Демона больше нет».

На следующий день она проснулась рано утром с ясным пониманием того, что именно пропустила.

«Это все развлечения, глупости», — сказал отец священнику. Только вот на самом деле его слова были чуть-чуть другими.

Было пять утра, все в доме еще спали. Мод быстро оделась и спустилась вниз. Жара стояла все такая же удушающая, странный горячий ветер волновал листья яблонь под зловеще красным небом.

«Искусства позднего Средневековья» не было на полке, где она его вчера оставила. Книга лежала на столе отца, на аккуратной стопке медицинских изданий с экслибрисом доктора Грейсона. Отец, наверное, спускался в кабинет ночью, пока все спали.

Это так и было задумано, чтобы она наткнулась на нее? А может быть, отец просто не считал больше необходимым скрывать, чем занят.

Мод унесла «Искусство позднего Средневековья» в библиотеку и почти сразу нашла то, что искала. Она была права. Отец имел в виду отнюдь не развлечения. Она раскрыла страницы, посвященные живописи Нидерландов. «Иероним Босх, ок. 1450–1516». «Тщательно проработанные картины художника с гротескными, часто пугающими образами живо описывают семь смертных грехов и муки обреченных грешников».

Но Мод требовалось вовсе не одно из босховских изображений ада. Потому-то она в прошлые разы и не заметила нужную картину — маленькую, неброскую работу, на которой хирург в странной конической шапке и длинной розовой мантии сверлил макушку пациента.

«Извлечение камня глупости» — вот что сказал отец. «Эта картина, — прочитала Мод, — изображает процедуру излечения припадков и т. п. путем вырезания из мозга камня глупости. Некоторые историки думают, что эту операцию действительно выполняли на собраниях общественности и сельских ярмарках, другие же говорят, что это просто метафора. Последнее кажется более вероятным. Если бы ее выполняли, она наверняка оказалась бы смертельной».

Глава 44

Мод слышала, как Дейзи наверху возится с отхожим ведром, которым пользовались слуги. Скоро она откроет заднюю дверь для Билли, тот вынесет ведро в уличный клозет и займется своими утренними делами — обрезкой фитилей и чисткой обуви.

Мод подождала, пока Дейзи не уйдет в буфетную. Потом она прокралась в кабинет и забрала монографии доктора Грейсона с отцовского стола. Их было три, все три прошлого века, и во все были вложены листочки бумаги с аккуратными заметками, сделанными рукой отца.

В первой описывалась процедура под названием «трепанация», определяемая во вступлении как «удаление круглого куска кости из черепа». Мод узнала, что эта методика известна уже не одну тысячу лет и средневековые аптекари использовали ее, чтобы избавить пациента от припадков и ослабить давление на мозг. Заметка отца гласила только лишь «См. рис. 13».

Рисунок 13 представлял собой гравюру четырнадцатого века. Гравюра изображала женщину, которая лежала на спине и выглядела на удивление спокойно, хотя голову ее зажали в огромные тиски, а мужчина большим буром сверлил ей лоб. Из одного глаза ее вылетал крошечный черный демон.

Вторая монография представляла собой перевод работы, опубликованной в 1892 году неким Готлибом Буркхардтом, который экспериментировал на лунатиках, вырезая у них участки коры больших полушарий (как поняла Мод, это означало, что он вырезал у них куски мозга). Два пациента доктора Буркхардта умерли, у двоих началась эпилепсия, один покончил с собой. Шестая пациентка подверглась операции несколько раз — удаление кусочков мозга превратило ее из шумной и «особенно злобной» женщины в «более сговорчивую», хоть и с некоторой утратой умственных способностей. Несмотря на это, Буркхардт заявил, что эксперимент прошел успешно.

Пометки отца Мод не разобрала, кроме фразы «орбитальное отверстие». Она не знала, что это значило.

Из кабинета Мод слышно было, что Айви уже подмела верх лестницы и двигалась вниз по ступеням. В утренней столовой Дейзи отложила принадлежности для уборки так, что они звякнули. Как только Дейзи закончит с уборкой, она начнет накрывать на стол, пока Айви подметает прихожую. Потом другие слуги войдут и будут ждать хозяина и мисс Мод на утреннюю молитву.

Последнюю монографию написал анатом по имени доктор Поль Брока. Он изучал применение трепанации на протяжении человеческой истории и пробовал разные методики на черепах мертвецов. Он пришел к выводу, что самый быстрый способ продырявить череп взрослого — это просверлить его, а вот с более мягкими детскими черепами достаточно поскоблить кость несколько минут острым инструментом вроде долота.

Пометка отца была очень краткая: «Сверлить или скоблить?»

На побег у Мод было четыре фунта, шесть шиллингов и семь пенсов из денег на хозяйственные расходы. Она надела подвеску-стрекозу, которую подарила ей маман, и положила в карманы кожу гадюки и фарфоровое крылышко. Она попросит Клема отвезти ее в Или и сядет на первый же поезд. Потом она найдет способ связаться с двоюродным дедушкой Бертраном в Брюсселе.

Внизу в коридоре она встретила Лоусон, и та сказала ей, что к завтраку отец не спустится. Мод отметила, что про остаток дня он ничего не передавал. Она послала Лоусон сказать остальным слугам, что утренней молитвы не будет, потом поспешила в утреннюю столовую, схватила две булки с беконом и сунула их в сумку.

Она как раз брала с вешалки шляпу, когда наверху лестницы появился отец. Он был одет и чисто выбрит — так, что щеки у него сияли.

— А, ты уже позавтракала, — сказал он с рассеянной улыбкой.

— Я… мне не хотелось, — нервно отозвалась она. — Жара…

— Да, конечно, ужасная жара, — спускаясь, он отстукивал на перилах какой-то ритм. — Я бы на твоем месте не выходил наружу, там прохладнее не будет.

Она не знала, что ответить.

— Мне… мне нужно поговорить с Коулом. Насчет земляники. К чаю.

Он скользнул по ней взглядом, будто ее не было, и усмехнулся себе под нос, входя в утреннюю столовую:

— Что ж, можно немножко поработать над Пайетт… если заботливая сестра Лоусон не против.

— Где Уокер? — воскликнула Мод, когда нашла Коула.

— Он сегодня полдня выходной, мисс, — сказал старик. — Он только к полудню придет.

Мод чуть не расплакалась. Она надеялась на Клема, а он в трех милях от усадьбы, в Вэйкенхерсте. Джессопа бесполезно просить отвезти ее в Или, он откажется. Он скажет, что не может ручаться за то, что лошади выдержат такую жару.

— Вы, часом, не рассердились на Уокера, мисс? — сказал Коул.

— С чего вдруг?

— Да я видел, вы его вчера ругали, и думал, может, вы слышали про ту жабу.

— Какую жабу? О чем это ты?

— Да ничего такого особенного, мисс, расстраиваться не стоит, — и он начал рассказывать какую-то байку про то, как Клем нашел под цветочным горшком жабу, а хозяин заставил его ее убить. — Уокер не хотел, мисс, он знал, как вы к животинкам-то относитесь, ну я и подумал, может…

И тут Мод пришла в голову ужасная мысль.

— Когда это было? — спросила она резко.

— Когда? — старый садовник подергал себя за ухо. — Не знаю, дня три назад, наверное, может, четыре.

— Двадцать восьмого мая.

— Где-то так, мисс.

Двадцать восьмого мая отец написал: «Он снова принял человеческий облик. Я это видел!»

Коул с любопытством уставился на нее.

— Когда хозяин разговаривал с Уокером, как он держался?

— Держался, мисс? Ну я не знаю, я…

— Как он себя вел? Изумленно, или рассерженно, или как?

— Да нет, ничего такого. Он вел себя как обычно. — Коул ухмыльнулся. — Не, он глянул на Уокера косо, когда тот отвернулся, но наверняка он ничего особенного не имел в виду…

Детали головоломки наконец сошлись. Мод поняла, что она ошиблась: безразличие отца по отношению к ней было не притворным, а совершенно искренним. Он не считал ее одержимой.

Наконец она поняла запись в конторской книге про то, что он упустил очень важный момент в природе демонов. «Как я мог забыть, я ведь так хорошо это знаю? „Откровение“, Мильтон: все очевидно».

В Откровении Иоанна Богослова и правда про это было — известная цитата, которую Мод и сама прекрасно знала. «И произошла на небе война… И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною… низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним».

Вот о чем вспомнил отец: что демоны — это падшие ангелы. Они не всегда были безобразны.

Демоны могли быть красивы.

Как Клем.

Глава 45

Дорога через общинный луг казалась бесконечной. Гневно-алое солнце пылало вовсю, горячий ветер вздымал слепящие клубы пыли. Было почти десять утра. Мод оставалась еще миля до деревни.

Наконец показался дом священника, а за ним коттеджи Вэйкенхерста. Но перед ними Мод разглядела скопление хлопающих на ветру навесов, тележки разносчиков, людей, держащихся за шляпы. Сегодня же ярмарочный день, Мод совсем про это забыла.

Чтобы обойти ярмарку, она пошла по тропинке за домом священника и вышла на Хай-стрит недалеко от дома Уокеров. Клема там не было. Его младший брат сказал, что Клем прошлым вечером ушел ловить угрей и собирался переночевать на болоте, чтобы потом пойти сразу на работу.

В глаза Мод набилась пыль. Ботинки ей жали, она насквозь пропотела. Уже было почти одиннадцать, а она оказалась на три мили дальше от Клема, чем была до этого. Напуганный Нед предложил ей кружку пахты, она не ответила и побежала на ярмарку. Там она нашла возчика и предложила ему гинею, чтобы он отвез ее в Вэйкс-Энд и остался с ней, пока она не найдет Клема. Возчик отказался гонять лошадь по такой жаре даже за десять гиней. Она пошла обратно в Вэйкс-Энд пешком. Клем больше и сильнее отца. Если она вовремя его предупредит, все будет в порядке.

Она вспомнила аккуратные пометки отца в книгах доктора Грейсона. Самый быстрый способ продырявить череп взрослого — это просверлить его, а вот с более мягкими детскими черепами нужно просто поскоблить кость несколько минут острым инструментом вроде долота. «Сверлить или скоблить?» Наверное, отец это написал потому, что Клем очень молод.

А инструменты, которыми он собрался пользоваться, уже прибыли. Перед уходом из дома Мод выяснила у Дейзи, что мальчик от Татхилла доставил их вчера — отец послал кузнецу телеграмму, чтобы ко второму июня тот обязательно их доставил. «Один ледоруб; один геологический молоток с рабочим краем, заточенным как у долота».

До Вэйкс-Энда Мод добралась только в полпервого. Она позвала Клема, но тот не откликнулся. Вокруг никого не было. Дом смотрел на нее слепыми глазами. Деревья во фруктовом саду стонали и тряслись на ветру. Тростник на той стороне канала скорее шипел, чем шелестел, будто само болото рассердилось.

Никто не открыл ей переднюю дверь, ни в библиотеке, ни в гостиной, ни в утренней столовой никого не было. Кабинет отца был пуст, на столе порядок, все вещи на месте. Но конторской книги не было.

Она выбежала в коридор.

— Эй, есть кто-нибудь? — крикнула она.

Дверь, обтянутая зеленым сукном, приоткрылась, и из щели на нее глянули испуганные глаза чистильщика обуви.

— Где все? — воскликнула Мод.

— Хозяин отправил их на ярмарку.

— Что, всех?

Билли смущенно опустил голову:

— Тут только я, мисс. И Айви наверху с мастером Феликсом.

— А где Уокер?

— Не знаю, мисс, я его не видел.

— А где хозяин?

— Не знаю, мисс, мне сказали тут сидеть. Я что-то не так сделал?

Мод подобрала юбки и побежала наверх. Айви в детской не было, а Феликс спал. Он раскраснелся и тяжело дышал через рот. На ночном столике мухи облепили ложку и бутылку успокоительного сиропа Роулинсона. Айви, наверное, усыпила Феликса и сбежала на ярмарку.

Мод побежала в ванную комнату. В зеркале отразилась девушка в пыльной одежде с безумным взглядом и лицом, похожим на застывшую маску.

Дальше по коридору хлопнула дверь. Мод выглянула и увидела, что дверь в спальню отца закрылась. Раньше она была открыта. Вытащив из кармана нож, Мод неслышно двинулась по коридору.

Изнутри не слышно было ни звука, но внизу кто-то тихо закрыл двери в кабинет. Он был здесь, захлопнул дверь и украдкой спустился в кабинет.

Мод беззвучно повернула дверную ручку. В спальне и гардеробной отца было невыносимо жарко и резко пахло известкой. На окнах неподвижно висели простыни, заливая комнату странным пылающим светом. На столике у тахты лежало перо и стояла бутылочка чернил. На тахте Мод увидела открытую конторскую книгу.

Она подошла к тахте, морщась от каждой скрипящей доски в полу. Отец начал новую страницу под заголовком «Второе июня — день поминовения Петра Экзорциста». Под заголовком он нарисовал голову ребенка.

Рисунок был выполнен черной тушью, четко и тщательно, как анатомический чертеж. Над левым глазом у ребенка кожа была аккуратно надрезана треугольником и отогнута, чтобы открыть череп.

У Мод зашумело в голове. Ребенок был мальчик лет четырех, с пышной кудрявой шевелюрой и шрамом от ветрянки на переносице. Феликс.

Под рисунком отец указал отсылку к Библии: Марк 5:9. Мод схватила с ночного столика его Библию и принялась листать страницы.

Евангелие от Марка, глава 5, стих 9: «И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много».

Она не сразу поняла смысл строк, и даже когда поняла, ей сложно было в это поверить. Неужели отец считал, что демон и в Феликсе, и в Клеме?

Легион имя мне, потому что нас много…

Глава 46

Двери кабинета со скрипом открылись, и Мод услышала, как отец зовет Билли. В голосе у него чувствовалось раздражение, но при этом он был до странности спокоен.

— Вы меня звали, сэр? — робко поинтересовался чистильщик.

— Ну а зачем еще я звонил, по-твоему? — отозвался отец с упреком.

— Прошу прощения, сэр.

Мод не могла разобрать, что отец сказал потом, но через мгновение она услышала, как дверь кабинета закрылась. Билли поплелся прочь по коридору. Мод вышла на лестничную площадку и замерла в нерешительности. Судя по звукам, отец открывал ящики в кабинете и что-то бормотал себе под нос. Она не могла позволить ему убить Феликса. Но что, если Клем придет с болота, а отец на него нападет?

Она вспомнила рисунок с головой Феликса и отогнутой кожей на голове. Она вспомнила Клема. Клем сильный. Он сможет защититься. Феликсу четыре года. Мод развернулась и побежала в детскую.

Феликс все еще спал, сопя в подушку. Мод заперла его и сунула ключ в карман.

Она только спустилась на первый этаж, как вдруг услышала, что передняя дверь захлопнулась. Выглянув в круглое окно в конце коридора, она увидела отца, который стоял на ступенях и осматривался. В правой руке он держал ледоруб, а в левой молоток с длинной узкой головкой из серой стали, блестевшей на солнце. Наконец он расправил плечи и начал спускаться.

Бросив все попытки действовать скрытно, она бросилась вниз, на бегу зовя Билли:

— Хозяин сошел с ума! Беги быстрее за помощью! Ну же, беги!

Вытолкнув перепуганного паренька через дверь буфетной, Мод бросилась в кладовку. Оружейный шкафчик был заперт. Она метнулась в буфетную и схватила кухонный топорик, потом побежала обратно в кладовку и попыталась взломать шкафчик. Ничего не получалось, и вообще она никогда в жизни не держала в руках оружия, так что сейчас просто зря тратила время. Все еще сжимая топорик, она выбежала через заднюю дверь и почувствовала, что ее сейчас стошнит от ужаса. К насосу было прислонено копье Клема для ловли угрей. Должно быть, он пришел с болота и отошел помыться, перед тем как идти работать.

Мод бросила топорик, схватила копье и со всех ног побежала в направлении фруктового сада.

Отец стоял на коленях под яблоней в высокой траве. Руки и рубашка у него были в крови, и он склонился над лежавшим на спине Клемом.

Клем, наверное, устал после ночной ловли угрей. Он оставил ведерко с угрями в тени, чтобы они не нагрелись, потом свернул пиджак, лег, подложив его под голову вместо подушки, и уснул. В одно мгновение, которое потом останется в памяти у Мод на всю жизнь, она увидела блестящую ручку ледоруба, сделанную из красного дерева, увидела, как эта ручка торчит у Клема из левого глаза. Она увидела, где отец срезал часть кожи на голове у Клема и продолбил отверстие в его черепе. Увидела осколки белой кости и влажно поблескивающую красно-серую массу, в которой когда-то было все, что составляло суть Клема, все, что он думал, на что надеялся, что любил.

Пока она стояла на тропинке, отец вырвал ледоруб из раны и сунул его в карман. Потом он прижал осколок зеленого стекла к пробитому глазу Клема, поднял веко на другом глазу и сделал то же самое, потом раскрыл его губы и засунул ему в рот еще стекла и немного листьев. Все это время он бормотал себе под нос на латыни, но теперь сел на корточки и нахмурился.

— Куда же он делся? — воскликнул он.

Заметив Мод, он сделал ей знак уходить.

— Иди-ка домой, будь умницей. Разве ты не видишь, что я занят?

Он поднялся на ноги и огляделся, будто искал что-то в траве, потом со вздохом бросил это занятие. Достав из одного кармана молоток, а из другого долото, он пошел к дому.

— Не подходи! — сказала Мод, преградив ему дорогу копьем. — Феликса я тебе не отдам.

— Но это же не Феликс, — отозвался он раздраженно. — Отдай-ка мне эту штуку, пока не поранилась.

— Отойди! Я не дам тебе убить Феликса!

— Я же тебе сказал, — повторил он устало, будто человек, в сотый раз исправляющий чью-то грамматическую ошибку, — это не Феликс, это враг.

Он стоял в пяти метрах от нее — высокий сильный мужчина против шестнадцатилетней девочки. Мод надо было что-то придумать.

— В детской его нет, — соврала она. — Айви повела его на ярмарку.

— Мы оба знаем, что это неправда. Я видел, как Айви убежала одна. Он в детской. Его смертное тело спит. Я сам это видел. А теперь отойди.

— Он убежал в колодец, — отчаянно выпалила она.

Отец непонимающе посмотрел на нее.

— Правда, я его видела! Ты что сейчас искал, маленького черного чертенка? Я видела, как он вылетел из его… из его глаза, когда ты вытащил ледоруб! Он сбежал в колодец! Если ты его не поймаешь, он уйдет!

Колодец был у него за спиной. Он не мог удержаться и не пойти к нему, не заглянуть внутрь. Мод бросилась на него с копьем и толкнула в спину.

Он не издал ни звука, просто упал. Мод услышала плеск в глубине и затаила дыхание.

— Ты зачем это сделала? — голос у отца был сердитый, но безумия в нем, как ни странно, не чувствовалось. — Немедленно сбегай за Билли и вытащи меня отсюда, пока я не простудился до смерти.

Мод надеялась, что он сломает шею при падении. Теперь она задумалась, хватит ли у нее мужества убить его. Как же это сделать? Зубья у копья были скругленные, так что проткнуть его не получится. Может, если собраться с силами, получится разодрать ему горло, или…

За спиной у нее кто-то охнул, и Мод повернулась.

На тропинке стояла Айви, раскрыв от изумления рот.

— Ты его толкнула! Я все видела!

Подобрав юбки, она побежала раскрутить веревку и спустить в колодец ведро.

— Не трогай! — крикнула Мод, угрожающе взмахнув копье. — Я серьезно, Айви. Не смей трогать веревку!

Айви уставилась на нее. Она еще не заметила тело Клема, ей мешал колодец.

— Айви, это ты? — крикнул отец. — Будь умницей, спусти веревку.

— Не трогай ее, — повторила Мод, тыча в сторону Айви копьем, потом шагнула ей наперерез и заглянула в колодец.

Отец стоял по пояс в грязной черной воде в пяти метрах внизу. Он был весь перепачкан кровью и слизью, а лицо у него было бледное и яростное.

— Ты соврала! Его тут нет! А теперь положи эту штуку и помоги мне выбраться!

Все без толку. Она не может заставить себя его убить. Отбросив копье, Мод отошла за Клемовым ведром. Полное ведро толстых черных угрей Клем наловил, такое тяжелое, что пришлось нести его двумя руками. Пока она тащила ведро к колодцу, угри начали извиваться.

— Это за Клема! — она взгромоздила ведро на стену колодца, а потом опрокинула угрей прямо в обращенное вверх лицо отца.

— Не смей спускать веревку, — сказала она Айви, отбросив ведро в траву.

Она едва обратила внимание на то, что из-за угла выбежал Билли с двумя работниками.

Пока она шла мимо них к дому, отец начал кричать.

Глава 47

В момент смерти все останавливается. Что бы ты сделал или не сделал, сказал или не сказал, это уже не изменится. Ты больше не сможешь извиниться или все исправить. Ничего больше не сможешь, кроме как сожалеть.

Если б Мод звала Клема чуть погромче, когда бежала к дому, если б обыскала фруктовый сад, а не побежала сразу в дом, то он бы не спал, когда пришел отец, и остался бы жив…

Мод приучила себя думать, что он не мог почувствовать входящий ему в глаз ледоруб, что он просто уснул под яблоней и не проснулся. Но так ли это было? Или последним, что он почувствовал, была вспышка невероятной боли?

Мод оплатила его похороны из хозяйственных денег. На похороны она пошла вместе с Коулом и положила цветы на могилу. Больше она на его могилу не ходила. Клема там не было. Он остался на болоте. Именно там она была к нему ближе всего.

Окружающих нервировал ее молчаливый немигающий взгляд. Они списывали это на бесчувственность и были правы. Мод застыла внутри. Она ничего не чувствовала. Она не могла осознать, что Клем больше не вернется. Ей все время казалось, что он вот-вот пройдет за окном, катя свою тачку. Приходилось все время себе напоминать, что его больше нет.

В вечер убийства жара наконец закончилась, прошел дождь, а мисс Бродстэрз поселилась в Вэйкс-Энде. Она прожила там три недели, а за это время нашли экономку и гувернантку.

Двоюродный дедушка Бертран приехал через два дня после убийства. Мод он нравился, потому что он ее не трогал, в отличие от мисс Бродстэрз — та ожидала, что Мод будет потрясена и впадет в отчаяние, и ее шокировало отсутствие положенных эмоций.

Двоюродный дедушка Бертран стал попечителем имущества и опекуном «детей». Мод казалось странным, что она тоже входит в число детей, — ее детство, казалось, закончилось давным-давно. Но двоюродный дедушка был человеком спокойным и мудрым, и он охотно согласился отменить планы отца осушить болото — он счел, что это напрасная трата денег. В этом Мод преуспела. Она не смогла спасти Клема, но спасла болото.

Двоюродный дедушка Бертран защитил Мод от газетчиков и зевак, приезжавших в открытых экипажах и заглядывавших через живую изгородь. Но от полиции он ее защитить не мог.

Она отвечала на вопросы полицейских настолько правдиво, насколько считала уместным, то есть не упоминала ни демона, ни «Возмездие». Ни доктор Грейсон, ни священник ей не поверили, так с чего бы ей стала верить полиция? Они бы решили, что она сошла с ума, и заперли ее в сумасшедшем доме.

Мод долго боялась, что доктор Грейсон перескажет то, что она ему говорила, когда обращалась к нему за помощью, но прежде, чем полиция успела его допросить, его хватил удар, от которого он так и не пришел в себя. Хотя бы об этом больше беспокоиться не нужно было.

Еще она беспокоилась, что мистер Бродстэрз расскажет полиции про дневники, но он, похоже, решил, что это будет не по-джентльменски. Так или иначе, на суде он о них не упоминал, и о странном поведении отца в месяцы перед убийством тоже никто не обмолвился ни словом. Наверное, им не хотелось признавать, что они ничего не предприняли на этот счет.

Сам отец почти все время молчал. Когда его вытащили из колодца, он перестал страшно кричать.

— Я это сделал, — сказал он. — Но в этом нет ничего дурного.

Больше он ничего не говорил.

Дневники так и не нашли, потому что Мод их спрятала почти сразу же после убийства. Пока Билли побежал за полицией, а Айви и работники сторожили отца, Мод незаметно ушла в дом. Там она завернула в клеенку обе книжки дневника и спрятала их у себя в комнате, за стенной панелью, где в детстве прятала кожу гадюки.

Отцовский перевод Элис Пайетт она оставила на столе. Если бы он пропал, это могло возбудить подозрения, а Мод предположила (и была права, как оказалось), что полиция сочтет жизнь средневековой женщины-мистика не имеющей отношения к расследованию.

Наверное, они бы и про «Житие святого Гутлафа» так подумали, но Мод решила не рисковать. «Житие» отправилось за панель вместе с дневниками.

Гувернантка мисс Берч, деловитая шотландка, к огромному облегчению Мод, больше интересовалась ликвидацией пробелов в ее образовании, чем копанием в ее чувствах и эмоциях.

Мод мисс Берч понравилась, потому что знала Библию, а Мод, в свою очередь, старалась нравиться ей, поскольку прекрасно понимала, что будет под контролем гувернантки до двадцати одного года. А еще она решила, что если мисс Берч в целом будет ее одобрять, то переживет, если иногда Мод станет вести себя странно.

Например, в тот день, когда отца отвезли в место пожизненного заключения, Бродмурскую тюрьму для душевнобольных преступников. Пока мисс Берч разговаривала с экономкой, Мод ушла через мостик на болото. Дойдя до озера, она вытащила ножницы, отрезала волосы, засунула их в наволочку, положила туда камень и кинула все это в воду.

Так началось ее долгое искупление вины за Клема.

С тех пор Мод стремилась только к одному — спрятаться. Она больше никогда не ходила в Вэйкенхерст, а в церкви появлялась лишь раз в неделю, только чтобы не вызвать неодобрение мисс Берч.

Двоюродный дедушка Бертран благоразумно оставил идею увезти ее в Брюссель. Он забрал с собой только Ричарда и Феликса и оставил Мод в поместье с мисс Берч и небольшим штатом слуг — новой экономкой миссис Энтуистл, кухаркой, Айви, Джессопом и братом Джессопа Дэниэлом, который теперь стал садовником, потому что Коул наконец ушел на покой. По просьбе Мод Дейзи, с которой после убийства случались приступы истерики, тоже отправили на пенсию. Еще Мод устроила так, чтобы Нед, брат Клема, исполнил свою мечту и пошел на флот. И попросила Дэниэла посадить плющ вокруг дома.

Первая мировая прошла для них почти незаметно — правда, мисс Берч проследила, чтобы Вэйкс-Энд исполнил свой долг, позволив Джессопу и его брату уйти в армию и погибнуть под Ипром. Айви успела выйти замуж за Дэниэла Джессопа за несколько месяцев до его гибели. Она была довольна вдовьей пенсией, и черное ей шло, хотя она начала сильно полнеть.

Единственное, что не удовлетворяло Мод в мисс Берч, — это то, что гувернантка считала своим долгом информировать ее об отце. У него была отдельная комната во втором блоке Бродмурской тюрьмы, где держали пациентов классом повыше (мисс Берч никогда не называла их заключенными). Врачи поставили ему диагноз «монопсихоз со склонностью к убийству и бредом» и лечили его холодными ваннами и слабительными с ревенем. Отец отчаянно возражал, но через год отбытия наказания он попросил принадлежности для рисования и увеличительное стекло. Как только ему их выдали, он стал образцовым пациентом, так что врачи оставили его в покое.

Публика очень интересовалась искусством умалишенных после выставки «Работы безумных художников», проведенной лечебницей Бедлам, где среди прочих выставлялись картины Ричарда Дадда[24], но отец начал писать только в 1915 году — к тому времени интерес к этой теме уже утих. Весь остаток жизни он работал над своими холстами, которые, с точки зрения врачей, к болезни и лечению никакого отношения не имели. Кроме живописи деньги он тратил только на кларет и сласти, причем больше всего любил ячменный сахар и лимонные леденцы. Мисс Берч рассказывала все это Мод, пока не заметила, насколько той это неприятно. Тогда она перестала.

Обучение подопечной у мисс Берч получалось лучше. Мод любила историю, литературу и науки о природе. Интерес к последним она использовала как предлог для ежедневных прогулок на болоте — эту привычку она сохранила на всю жизнь. Ради поддержания хороших отношений с мисс Берч она терпела изучение Святого Писания и не признавалась в том, что не верит в Бога. Географию она ненавидела. Столько стран!.. Столько людей, которые знают про убийство!.. География укрепила в ней убеждение, что ей не стоит уезжать из Вэйкс-Энда.

Учеба стала для Мод приятным способом отвлечься от собственных мыслей, но самый важный урок она преподала себе сама в день окончания суда. Она научилась не думать об отце.

Она просто убрала его в уголок своего сознания и захлопнула дверь.

Когда Мод исполнился двадцать один год, она получила небольшую ренту, оставленную ей в наследство маман. Она рассталась с мисс Берч по-доброму, испытывая благодарность к гувернантке за то, что та не пыталась стать ее другом.

Еще через три года Ричард стал совершеннолетним и унаследовал поместье. Он поселился в Лондоне и сумел заставить окружающих забыть о печальной славе отца. В Вэйкс-Энд он не вернулся и был не против, чтобы там жила Мод, если она будет делать это за собственный счет. Мод уволила миссис Энтуистл и кухарку и оставила минимум прислуги — Билли, девушку из деревни и Айви.

Айви она бы тоже с удовольствием уволила, но это было невозможно. Слишком тесно их связала ложь.

Айви убийство Клема привело в бешенство.

— Теперь мне ничего не достанется! — зло заявила она. — Ну уж нет, я свое возьму. Я им скажу, что это ты столкнула хозяина в колодец. И про угрей скажу.

— А я скажу, что ты оставила Феликса одного и ушла на ярмарку, — отозвалась Мод.

— А я скажу про тебя и Клема.

— Это я им и сама скажу.

— Про Клема не скажешь, тебе ж стыдно!

И она была права. Мод оказалась не в состоянии избавиться от классовых предрассудков. Девушки ее круга не влюблялись в помощников садовников. Так что в конце концов Айви сказала полиции, что Мод сама предложила присмотреть за Феликсом, а Мод это подтвердила в обмен на молчание Айви.

Мод так и не поняла, откуда Айви выяснила про нее и Клема. Она знала только, что Айви страшно разозлилась, потому что Клем предпочел Мод. А поскольку Айви думала, что хозяин убил Клема, чтоб тот не «путался» с его дочерью, то во всем винила Мод. С точки зрения Айви, Мод лишила ее мужа, который сделал бы ее почтенной женщиной, и хозяина, который устроил бы ей роскошную жизнь.

— С тебя причитается мое обеспечение, — сказала она лаконично.

Мод не нашла, что ей возразить.

После тридцати Мод слегка расслабилась. Она позволила себе ездить в Или, Билли возил ее туда — она лишь надевала густую вуаль, чтоб ее не узнали. Иногда она выезжала даже в Питерборо и в Кембридж.

Потом, в 1939 году, после многих лет безупречного поведения отец задушил санитара. Никто так и не понял почему. Мод снова затаилась в своем убежище. Теперь за книгами она выезжала только раз в год, а начало войны едва заметила.

Врачи пытались контролировать непредсказуемое поведение отца, но все было без толку, и в 1941 году они обратились к семье за согласием на новый метод лечения. Трансорбитальная лейкотомия, или лоботомия, состояла в том, что под веко вводили долото, разбивали глазницу молотком и отделяли часть лобных долей мозга. В 1941 году было не больше причин верить в успешность этой операции, чем в пятнадцатом веке, но все трое детей дали свое согласие: Ричард и Феликс немного поколебались, Мод не колебалась совсем. Лоботомия не помогла, и через полгода отец умер. Ему было шестьдесят девять.

Из лечебницы пришло письмо с вопросом, что делать с картинами, над которыми он работал двадцать шесть лет. Тогда Мод и услышала о них в первый раз. Феликс к тому времени уже погиб, так что с согласия Ричарда она дала указание лечебнице их продать. Так они и сделали — продали их буквально за гроши институту истории психиатрии Стэнхоуп.

Вторая мировая война, как и Первая, на Вэйкс-Энде почти не отразилась — только вот самолет Феликса сбили над Критом. Он умер, так и не узнав, что Мод спасла ему жизнь. Его бы это только смутило, да и особенно близки они никогда не были. Ричард умер в 1953 году от рака пищевода, и поскольку детей у него не было, Мод унаследовала Вэйкс-Энд.

Ричард и его жена Табби растратили бо́льшую часть наследства, но Мод это не волновало. Жизнь ее шла по накатанной колее. Газ и электричество ей не требовались, а фрукты и овощи для собственного потребления она выращивала сама. Раз в год она ездила к Хибблу, а в остальное время заказывала книги по почте из магазина на Черинг-Кросс-роуд.

Словно волшебная чаща, живая изгородь, окружавшая Вэйкс-Энд, выросла еще выше, и Мод так и продолжала прятаться за ней.

На много десятилетий все забыли об убийстве. А потом в 1965 году историк искусства доктор Робин Хантер нашла три картины, зараставшие пылью в сундуке, а недобросовестный журналист Патрик Риппон сочинил историю про ведьм.

И внезапно весь мир захотел раскрыть тайну Эдмунда Стерна.