Вершина Красной Звезды

Глава 5

Сегодня у меня очень важное дело — к нам с Хатико приезжают японцы. Недавно побывавший в Москве Гор настоял на большом интервью для японского телеканала NHK Educational. Сюжет выйдет в преддверии выхода нашего японского концертного диска и станет важной частью рекламной компании. Отказать японцам никак невозможно — даже Веверсу пришлось смириться, настолько аргументы Майкла были убедительными. Но условия генерал выдвинул жесткие — никаких интерьеров нашего дома в Серебряном бору, съемки только в саду. И никаких родственников в кадре — снимают они только меня и Хатико. Вторая часть интервью — в студии на Селезневской, где опять придется отдуваться исключительно мне, поскольку все сотрудники в отпуске. И разумеется, Комитет отсматривает отснятый материал перед выходом.

….Бедный Майкл… тяжело ему пришлось в этот раз. Сначала он имел очень неприятный разговор со Щелоковым на Петровке по поводу диверсии в Киото, а потом был удостоен и знакомства с самим генералом Веверсом. Приватная встреча с ним прошла тет-а-тет в моем кабинете в здании нашей студии. Гор после беседы с главой КГБ долго еще приходил в себя. Пришлось нам с Клаймичем его успокаивать и отпаивать коллекционным коньяком. А он что думал — Веверс спустит ему с рук такое отношение к безопасности группы, в которой родная дочь поет?! Не знаю, какие условия по нашей охране генерал выдвинул Гору, но численность только комитетовских бодигардов на гастролях в США будет увеличена вдвое. И главная новость — их вновь возглавит Сергей Сергеевич. Ура! Мне и самому с ним будет спокойнее, и Веверс надеюсь, наконец, перестанет «кошмарить» нашу охрану. А то совсем ребят затюкал.

Провинившегося Вячеслава перебросили на какой-то другой «объект». Надеюсь, не уволили и не разжаловали в младшие лейтенанты. Кстати, по словам Майкла, тот американский техник — диверсант, как в воду канул, вернулся в США и пропал. То ли затаился где, опасаясь мести КГБ, то ли уже и в живых нет. Его счастье. Я бы за Леху и сам эту гниду удушил. Чтобы подсластить Майклу горькую «пилюлю», прописанную «доктором Веверсом», ведем его с Клаймичем в операторскую, чтобы ознакомить с новыми хитами.

Народ весь разъехался до 1 августа, в студии сейчас никого нет, только мы с Григорием Давыдовичем, да Полина Матвеевна. Еще мастерская Львовой вкалывает в полном составе, поскольку ее мастерицы уже отгуляли отпуск во время наших гастролей. Сама Татьяна отправила сыновей с мамой в подмосковный пансионат МВД, а теперь разрывается между работой и ремонтом в новой квартире, но летает как на крыльях! Похудела, помолодела, глаза горят, энергия бьет фонтаном. Постоянно улыбается, и все у нее спорится. Подготовила уже необходимые материалы для Japan Airlines, теперь разбирает купленные в Японии ткани и фурнитуру, рисует эскизы наших новых сценических костюмов. Нашла где-то еще и мастерицу по трикотажу, подозреваю, что переманила ее из Дома моделей. А что? Условия получше, чем у них будут — и оклады повыше, и японская машина вязальная самая навороченная, и вообще полная свобода творчества, при полном невмешательстве руководства в рабочий процесс! Так я им до кучи еще и ценных идей подкинул, нарытых на просторах интернета.

Ставим Майклу по очереди все четыре новых песни. Сначала исполняю рождественскую «Last Christmas», под черновой вариант фонограммы, которую парни успели записать до отпуска.

— Это очень похоже на «Can’t Smile Without You» Барри Манилоу — продюсер разводит руками — У Виктора получился шедевр, конечно, но….

Майкл внимательно на нас смотрит. Мы смущенно отводим взгляды.

Привожу Гору аргументы, почему она позарез нужна нам, несмотря на все подводные камни с «плагиатом». Благотворительный фонд набирает мощь, лишние средства ему не помешают. А нам не помешает шикарный рождественский хит и небольшой скандальчик. Вижу, что Майклу и самому очень нравятся новая аранжировка, новые слова песни и моя идея с зимним клипом. Он обещает все обдумать и для начала обсудить вопрос с юристами. Возможно, даже удастся договориться с композитором без скандала. Ему ведь тоже реклама с благотворительным фондом не помешает.

Потом наступает черед новых хитов для гастролей в Америке.

— Майкл, ты помнится, говорил, что 50 % успеха концерта — это его эффектное начало. И у каждой новой программы первым номером по возможности должна идти премьера новой песни.

— Или какой-то супер хит группы — возражает Гор — если есть сомнения в успехе новой песни. Я бы сейчас пустил первым номером «In the army now» — это беспроигрышный вариант. Этот хит мега популярен, особенно после выпуска клипа на MTV.

— Так все после Японии именно такого начала от нас и ждут — усмехаюсь я — А мы возьмем и слегка обманем их. …Или «не слегка».

Дальше рассказываю «подельникам» про свою новую идею, и, не давая опомниться, врубаю «The Final Countdown» Europe. Да, это пока синтезаторная версия для караоке, и что? Я еще и попримитивнее вариант нашел, чтобы она совсем сырой выглядела и вопросов поменьше вызывала. У них у обоих, и так челюсть отвисла, когда я скромно сообщил им, что синтезатор осваиваю в домашней студии. А несовершенство записи я успешно компенсировал вполне приличным вокалом — дома-то я эту песню уже раз сто исполнил — получается практически безупречно. Хатико уже и реагировать перестал, а то вначале все подвывал мне, постоянно сбивая с пения на хохот. Сядет рядом со мной перед зеркалом, морду серьезную состроит и давай «подпевать»! Очень музыкальным песик оказался, наверное, в нем японские гены сказываются.

«The Final Countdown» зашел, конечно, даже с таким музыкальным сопровождением. Еще как зашел!

— Майкл… — Клаймич сидит в кресле, обхватив голову руками и тихо раскачиваясь — ну, скажи мне: КАК этот паршивец малолетний такие хиты пишет, а? КАК?!!! Мы же с ним всего неделю не виделись.

— Вундеркинд — многозначительно произносит американец — Виктор обычный вундеркинд.

— Если он обычный, то мы с тобой кто тогда — неандертальцы что ли?! А эта феноменальная идея с началом концерта — как ему в голову ТАКОЕ пришло?! Ты понимаешь, что я — взрослый человек, с консерваторским образованием чувствую себя лабухом из ресторана, когда он свои новые песни мне приносит?!!

Откашливаюсь скромно:

— Да, ладно вам… пока еще нечем особо восторгаться. Просто навеяло что-то про космос после прослушивания Девида Боуи.

— Это «Space Oddity» что ли? — тут же оживляется Гор.

— Ага! — радостно улыбаюсь я, свалив все на Боуи — Вот, когда ребята настоящую аранжировку сделают, а Колька соло на гитаре выдаст, вот тогда мировой хит будет, а пока… Ну, что Майкл, найдешь, где в Америке изготовить нужное оборудование для сцены? А кадры взлетающего космического корабля будут с нас.

— Конечно, найду, там ничего сложного нет. Просто я не понимаю: почему раньше никто до этого не додумался?

— Полеты в космос становятся вполне обыденным делом — пожимаю я плечами — все к ним привыкли. Дальше слушать будете?

«I Want It That Way» от Backstreet Boys на фоне хита от Europe уже не производит такого ошеломительного впечатления. Мне остается только тихо посмеиваться про себя. Вообще-то простота этой песни довольно обманчива — 1-е места во всех хит парадах, 3-е место в списке «Величайших песен девяностых», 10 место в списке «100 величайших поп-песен всех времён» по версии канала MTV и журнала Rolling Stone в 2000 году. Три номинации на премию Грэмми. А видеоклип вообще занял 3 место в списке «10 самых знаковых видео всех времен» по версии MTV. Вот так! Да, стиль новый, но попробовать все равно стоит — уверен, американская публика оценит.

Объясняю, что подтанцовка в этом номере будет чисто мужской — я плюс трое парней рижан. Может, и четверо, если Саша быстро найдет нам новых кандидатов в танцевальную группу. Задание, по крайней мере, она такое получила перед отъездом в Ригу. Одеты мы с парнями будем примерно в одном стиле — ярко, молодежно и супермодно — за это отвечает Львова. И еще неплохо бы понять, что у наших рижан с вокальными данными — сможет ли кто-то из них спеть несколько простых фраз? Если нет — тогда пустим фонограмму с профессиональным мужским бэк вокалом, а парни просто откроют рот, сделав вид, что поют.

— Это хороший ход — кивает Клаймич — во-первых, фактор неожиданности с мужским бэк вокалом, во-вторых, мы же все равно ребят будем задействовать в клипе «Last Christmas», я правильно понимаю?

— Правильно. Все должны в коллективе выкладываться по максимуму, не только я один, и это тот самый случай.

— Так, отлично! — довольно потирает руки Гор — Что у нас с третьей песней?

А дальше случился «Summer Moved On» от A-ha, где я в последнем куплете держу одну ноту целых пятнадцать секунд. Пока пятнадцать. Но неделю назад было всего десять. Не знаю, дотяну ли я до двадцати, как у Мортена Харкета, но я ОЧЕНЬ постараюсь. Впрочем, обоих мэтров даже и пятнадцать сильно впечатлили.

— Что с клипом? — тут же поинтересовался Майкл — он будет?

— Обязательно. И весьма впечатляющим. В главной роли новейший советский истребитель-перехватчик.

У Гора натурально отвисает челюсть.

— Пе… перехватчик?!

— Угу. Да, не переживайте так, не буду я на нем летать! — успокаиваю я занервничавших было директора и продюсера — Даже в кабину не полезу, обещаю.

— Надеюсь, и в США не на нем полетишь?

— Нет, зачем же нам повторяться. Просто посижу красиво на крыле истребителя, полюбуюсь на камеру осенним закатом, пооткрываю рот под фонограмму… Нашим военным нужны эффектные рекламные кадры для продвижения истребителя на рынке вооружений, мне — съемка для клипа. Ну и отсылка к полету на МиГе во время недавнего японского тура. Я предложил министру сотрудничество, он подумал и разрешил.

— Чудны дела твои, господи… — качает головой Клаймич.

Вот пусть так и считает. Даже не хочу им признаваться, скольких нервов мне стоил разговор с Дмитрием Федоровичем, и как он на меня снова кричал. Пришлось подлизаться и откупиться двумя песнями — «Там за туманами» для ВМФ и «Никто кроме нас» для ВДВ. С песнями я чуток припозднился, конечно, но за неделю, к 29 июля хор Александрова успел их подготовить. Вторая песня вообще обещает стать новым гимном ВДВ.

— Господа, предлагаю вам Верину песню «You´re My Love» убрать пока из репертуара группы. Некогда с этим возиться, да и не сказать, что это был супер хит. Ну, и «Миллион алых роз» тоже, этот номер был исключительно для японских гастролей.

— Да, для Америки вполне достаточно заменить их на новые песни — вздыхает Гор. Он уже в курсе, что одна из звездочек выбывает из группы. И не сказать, что для него это большой сюрприз.

— Согласен — кивает Клаймич — надеюсь, две недели нам вполне хватит, чтобы подготовить три новых песни…

— …Ну, что Хатико, пойду встречать твоих земляков — смотрю я на часы — а ты пока дома посиди, чтобы под ногами не мешаться. Я потом сам за тобой приду.

Японцы прибудут с минуты на минуту, и в саду все уже готово для их встречи: стол с белоснежной скатертью, накрытый для чаепития, ящик с минералкой, засыпанный колотым льдом, и поднос с фужерами, прикрытыми хрустящей накрахмаленной салфеткой. Все по высшему разряду. Я в обычных светло-голубых джинсах и белой футболке. Хотел ради прикола бабочку себе на голую шею нацепить, но решил не нервировать товарищей из ЦК, сопровождающих японскую телевизионную группу. Они и джинсы-то хотели заставить меня заменить на обычные брюки от костюма, но здесь я уже уперся. Хватит того, что они мне список вопросов вручили, а главное — моих ответов на них. Совсем за малолетнего идиота меня держат! И как я только раньше без их шпаргалок жил…?

Съемочная группа явилась точно к назначенному времени, будто с секундомером за забором поджидала. И все японцы, как один в официальных костюмах. Жара на улице, а они в своем репертуаре — в темных пиджаках и при галстуках. Цековцы наши тоже при полном параде. Ну, этих-то мне совсем не жалко, в отличие от японцев, их сюда вообще никто особо не звал, сами приперлись. Знакомимся с японцами под бдительным присмотром товарищей со Старой площади, еще раз обговариваем примерный сценарий интервью, которое будет идти на русском языке — специально для этого с группой приехал переводчик. Я, как радушный хозяин, предлагаю всем минералки, давая журналисту отдышаться с дороги, а операторам не спеша выставить свет…

Вопросы мне сначала задают самые простые: какое впечатление оставила у меня Япония и японская публика, насколько трудно нам было выступать на такой большой арене, как Будокан и на огромном стадионе в Киото. Японцы благодарят нас за прощальный подарок зрителям — песню «Каникулы любви» в исполнении Лады и Александры. Оказывается, клип до сих пор постоянно крутят по ТВ, популярность у него огромная. Наконец, доходит дело до вопросов о Хатико. Похоже, у моего пса в Японии уже есть свой личный фанклуб. Приходится продемонстрировать его гостям. Японцы в полном восторге от подросшего пса, и сильно удивлены, что он такой послушный и воспитанный. Они почему-то свято уверены, что их акито-ино очень своенравны и плохо поддаются дрессировке.

На удивление японцев, я лишь ехидно усмехаюсь. Можно подумать у бедного Хатико был выбор. Вы поживите хотя бы с недельку в одном доме с Имантом Яновичем, сами начнете по команде тапочки приносить. Нет, поначалу песик, конечно, попытался отстоять собственную независимость и даже прикинуться глуповатым созданием. Ага… только с суровым дядей Имантом этот номер не прошел. Да, и все остальные, кроме мамы, проявили выдержку. Так что теперь мы гордо демонстрируем японским гостям все достижения щенка. И я только посмеиваюсь, глядя, как старательно Хатико исполняет мои команды «сидеть», «лежать» и «рядом». Да уж малыш, здесь тебе не родная Япония, привыкай к суровой российской действительности… Впрочем, стоило мне произнести команду «вольно!», как пес тут же сорвался с места и принялся ураганом носиться по саду. Бабочек-то со стрекозами тоже кто-то должен строить, а то распустились совсем — летают, где хотят.

Японцы с умилением снимают резвящегося Хатико, первая часть интервью потихоньку близится к завершению. Продолжение в студии намечено на завтрашнее утро.

— Виктор! — вижу, как из дома спешит ко мне Екатерина Васильевна — тебя срочно к телефону!

— Кто?

— Григорий Давыдович! Я попросила его перезвонить, объясняла, что у тебя интервью, но он говорит, что это очень срочно.

Извиняюсь перед японцами, бегу в дом. Ну, что там еще могло случиться? Хватаю трубку, лежащую рядом с телефоном.

— Алло!

— Виктор… — голос Клаймича глухой, он словно говорит с большим трудом — Вера в Париже погибла. Несколько минут назад передали по Би-би-си.

Наступает оглушительная тишина. Молчу я, молчит Григорий Давидович.

— Как…?! — я буквально проталкиваю слова из горла.

— Автокатастрофа.

Трубка медленно падает из моих рук… Я стою несколько секунд, оглушенный этой новостью, а потом несусь к радиоприемнику, чтобы поймать новости Би-Би-си. До последнего все еще надеюсь, что это какая-то дурацкая ошибка. Пока не слышу голос радиоведущего.

— А теперь последние новости о страшной трагедии, произошедшей в Париже час назад. Сегодня в автокатастрофе погибла солистка известной советской группы «Red Stars» Вера Кондрашова. По предварительной версии певица ехала на такси в аэропорт, когда их начали преследовать несколько машин с репортерами. В условиях плохой видимости из-за сильного дождя, машина, в которой ехала девушка, потеряла управление и врезалась в опору тоннеля перед мостом Альма на набережной Сены. Вера Кондрашова погибла на месте, водитель и второй пассажир с тяжелыми травмами доставлены в ближайший госпиталь Сальпетриер…

Дальше я уже не слушаю. В голове крутится только одно: авария в туннеле перед мостом Альма… Альма?! Где точно так же, как через шестнадцать лет погибнет принцесса Диана?! Нет. В такие совпадения я не верю, их просто не бывает. Папарацци и тоннель Альма слишком сложное сочетание обстоятельств, чтобы случайно повториться. Вероятность практически нулевая.

А кто еще кроме меня знает, как в 97-м погибнет Диана? У кого есть доступ к этой информации? Только у Веверса. С-сука…

Пока наша Волга мчится по трассе, я с застывшим лицом сижу на заднем сиденье, внутри меня клокочет ярость. Не могу говорить, не могу больше ни о чем думать. В голове только одна мысль — Зачем?!! Тронь меня сейчас — и я просто взорвусь, сметая все, до чего смогу дотянуться. Ребята охранники хмуро молчат, нутром чувствуя мое состояние, а оно уже на грани безумия. Сорвался в Ясенево, даже не попрощавшись с японцами. Плевать, пусть цэковцы сами с ними объясняются. Нет сил, извиняться, и тем более говорить с кем-то о смерти Веры. Хотел ехать на своем Мерседесе, но ребята меня за руль не пустили. Сжав кулаки, уже готов был броситься на них, …а потом отступил. Может, оно и правильно. Я сейчас в таком состоянии, что и сам могу куда-нибудь влететь, так и не добравшись до ненавистного Веверса. У меня к нему только один вопрос — ЗАЧЕМ?! Зачем он это сделал?

Неужели Вера все же решила улететь с Трампом в Америку, и генерал таким безжалостным способом предотвратил громкий скандал? Но вчера вечером мы очень душевно поговорили с ней по телефону, и фальши в голосе Веры я не услышал. Она, правда, собиралась вернуться домой: интересовалась как дела в студии, говорила, что соскучилась по всем нам и по работе, строила какие-то планы. Даже посмеялась надо мной, когда я начал жаловаться ей, что все меня покинули, что сижу в одиночестве в подвале в Серебряном бору — назвала медведем в берлоге. Нет, конечно, в последнее время хитрила и врала она уже постоянно, но виртуозом в этом деле ее все равно не назовешь. Притворяется еще плоховато. Притворялась…

Перебираю в голове другие варианты причин трагедии, но, ни один из них не кажется мне правдоподобным. Лишь множатся вопросы и подозрения. Откуда, например, папарацци узнали о Вере? Еще вчера и духу их там не было. Отель солидный, сотрудники в таких заведениях не болтливые, да и сама Вера пока не настолько узнаваемая персона, чтобы кто-то воспринимал ее отдельно от всей нашей группы. Лицо у нее красивое, но не хватает в нем того шарма или одухотворенности, что делает рядовую красавицу уникальной и запоминающейся с первого раза. Значит, ее железно слили репортерам, осталось узнать кто и зачем.

Минуя все посты охраны, я добираю по пути негатива, раздражаясь от каждой потраченной впустую секунды. И когда я врываюсь в приемную генерала, то уже переполнен яростью до краев. По лицу секретаря понимаю, что выгляжу в этот момент, наверное, неадекватно, но последней каплей, срывающей крышу, становится секундная задержка перед дверью в кабинет Веверса, в ожидании щелчка электронного замка. Мне кажется, что это происходит издевательски долго, ведь генерал уже в курсе, и давно меня ждет. Выпуская ярость, со всей дури бью ногой в дверь, распахивая ее во всю ширину.

— Зачем?! — ору я в лицо Веверсу, сверля его ненавидящим взглядом — Ну, зачем нужно было ее убивать?! Что вам эта глупая девчонка сделала?!

Чувствую, что еще немного, и впаду в состояние невменяемого берсерка. С огромным трудом удерживаю себя, чтобы не переступить эту грань и не начать крушить здесь все.

Веверс смотрит на меня как на сумасшедшего и успокаивающе поднимает ладони. Взглядом отсылает появившегося за моей спиной обеспокоенного секретаря.

— Виктор, ты совсем сдурел?! С чего ты вообще решил, что это убийство?

Я хватаю с подставки айфон — он включен, видимо генерал работал с какими-то документами. Быстро нахожу статью о смерти Леди Ди. Швыряю гаджет на документы, лежащие перед генералом.

— Вот с чего! Никто кроме меня и тебя об этом не мог знать. НИКТО.

Имант начинает вчитываться в текст, на его невозмутимом лице проступает удивление. Дочитав, он поднимает на меня глаза.

— Клянусь, мы здесь совершенно ни при чем, даю тебе слово советского офицера! Нас вполне устраивал ее роман с американцем, мы заинтересованы в сотрудничестве с ним и хотели привлечь Трампа к возведению огромного бизнес-центра на Красной Пресне.

— Хочешь сказать, что это череда случайных совпадений? Так не бывает, Имант! СЛИШКОМ много совпадений!

Генерал трет виски, видимо пытаясь, сложить в голове картинку. А я… Мне отчаянно хочется ему верить. Ведь если и Имант так скурвился, то тогда уже все становится бессмысленным. Все.

Наконец, он произносит.

— Нет, сейчас я уже согласен с тобой, что авария очень подозрительная. Но может быть вовсе не Вера, а Доналд перешел кому-то дорогу? И именно ему устроили аварию в тоннеле?

Я снова хватаю айфон и судорожно листаю страницы, пытаясь разыскать нужную мне информацию. Ага, вот она!

— Вот, смотри. Как рассказал следствию бывший сотрудник MI-6 Ричард Томлинсон, разведка разработала сценарий подобной аварии еще в 92-м для устранения югославского лидера Слободана Милошевича. А что если на самом деле, такой сценарий был разработан гораздо раньше — в 70-х? И для убийства совсем другого лица? Просто потом он до поры до времени лежал в «запаснике», и даже сам Томлинсон не знал, что сценарий до такой степени старый? Авария в тоннеле — это классический, излюбленный прием западных спецслужб.

— Хочешь сказать, что это MI-6 потратила такой сценарий на уничтожение простой советской певицы? Прости, Виктор, но Вера не та фигура, чтобы…

— Так и Доналд не та фигура. Вот в чем дело. Нечего ему делить со спецслужбами.

Мы молчим, оба уставившись на айфон. Но извлечь из него что-то большее невозможно. Там нет ответа на наши вопросы. Я нервно барабаню пальцами по столу, пытаясь выстроить в голове логическую цепочку. Получается плохо. Для того, чтобы голова нормально заработала, сначала нужно успокоиться и убрать эмоции. А как, если внутри царит такой раздрай?

— Может, валерьянки накапать? — предлагает Имант, понимая мое состояние.

— Да, иди ты к черту со своей химией! — зло огрызаюсь я — У тебя даже воду из графина пить опасно.

Он усмехается, но от комментариев воздерживается. И правильно — не хрен меня злить, я и так на грани нервного срыва. Не спрашивая, захожу в его комнату отдыха, примыкающую к кабинету. В душе включаю холодную воду и подставляю голову под ледяные струи воды. Чувствую, как постепенно от холода в голове проясняется — пелена ярости спадает, сменяясь горьким осознанием того, что Веры больше нет, и ее не вернуть. А мне теперь жить с вечным чувством вины за то, что именно я втравил ее в эту историю.

Вытерев голову полотенцем, возвращаюсь в кабинет и сажусь за стол. Хмуро смотрю на Иманта.

— Что делать будем?

— Для начала нужно все-таки удостовериться, что наши подозрения не беспочвенны.

— Тогда нужно наладить контакт с французской полицией. Запрос советской стороны должен быть официальным и с перечнем конкретных вопросов к следователям и экспертам. Они обязаны нам дать на них четкие ответы.

Я тянусь за листом бумаги, а потом начинаю его заполнять по пунктам, проговаривая их вслух:

— То есть за рабочую версию берем все-таки подстроенную аварию с участием спецслужб?

— Пока французы не разубедят нас в этом — да.

Я поднимаю глаза на Веверса.

— Имант… Может, я конечно, совсем уже умом тронулся, но нужно еще узнать, где сейчас Саттер. И показать его фотографию папарацци. Ненависть Саттера лично ко мне и ко всей нашей группе в целом, приняла уже какой-то нездоровый, патологический характер. От него можно всего ожидать.

— Маловероятно конечно, но проверить надо. Поручу. И лично позвоню директору ЦРУ — Веверс пожевал губами — это уже за гранью борьбы спецслужб.

— И еще… я сам полечу в Париж за телом Веры.

— Слишком опасно! Если это Саттер, то он еще может быть в Париже.

— Кто бы это не сделал — он в Париже. Убийца обязательно захочет удостовериться, что все идет по его плану.

— И ты хочешь стать наживкой?!

— Да. А вы его вычислите и поймаете. Я хочу лично свернуть голову Вериному убийце — пообещай мне это!

— То, что мы его достанем — обещаю. Насчет «свернуть голову» — нет. Хотя твое желание и понимаю. А сейчас езжай домой, собирать вещи. Вылет спецбортом в 19.00 из Чкаловского. Полетишь ты с охраной, Верин отец и кто-нибудь из мидовских юристов. Евгений Максимович подбирает кандидатуру.

Я киваю и направляюсь на выход. В дверях оборачиваюсь.

— Прости, что наорал на тебя, но… хочу, чтобы ты понял. Мне просто сорвало крышу от всех этих совпадений.

— Понимаю. Извинения приняты.

Добравшись до дома, узнаю, что японцы с цэковцами свалили сразу же после моего отъезда. Оказывается, позвонил Веверс, распорядился охране поставить всех в известность. Японские телевизионщики были в шоке. Понятно, что теперь им придется довольствоваться лишь отснятым материалом — когда еще я снова буду в состоянии давать интервью… И не удивлюсь, если они уже на полпути во Францию, такой сенсационный материал для фильма япошки вряд ли упустят. Так что скорее всего, еще увидимся с ними на пресс-конференции. Понятно, что с прессой мне в Париже все равно придется общаться, без этого не обойтись…

Стою в гардеробной, растерянно перебираю вещи. В голове такая неразбериха, что я даже не могу сообразить сразу, сколько и каких вещей мне нужно с собой взять. Сколько дней мы пробудем в Париже, пока мидовцы уладят все формальности? Два…? Три…? В Москве уже неделю стоит жара, а там третий день идут дожди и прохладно — это мне Вера вчера по телефону рассказала. Значит нужен плащ, костюм, черные джинсы и футболки… Взгляд падает на новые вещи от Ёджи Ямамото… Вздохнув, снимаю их с вешалки. Вот и они пригодились. Все в точности, как предсказала бедная Вера: «в них только на похороны ходить». Прижимаюсь лбом к стене, закрываю глаза. Тоска такая, что зверем выть хочется. Через час мне придется смотреть в глаза отцу Веры. Что я ему скажу?! «Простите, не уберег вашу дочь»?! Чувствую себя последней сволочью… Я ведь всех в эту авантюру втравил, я…!

Вздрагиваю от раздавшегося в тишине телефонного звонка, открываю глаза. Нужно взять себя в руки. Нельзя так позорно расклеиваться. Сначала я должен разобраться с этой подозрительной аварией, привезти в Москву тело Веры и организовать достойные похороны. А потом уже предаваться самобичеванию и посыпать голову пеплом.

— Виктор, ты как? — слышу я в трубке сочувствующий голос Григория Давыдовича — Что там руководство решило?

— Я лечу в Париж вместе с отцом Веры. Все московские хлопоты на вас. Боюсь, Татьяна Геннадьевна сейчас не в состоянии делать хоть что-нибудь, так что привлеките Розу Афанасьевну к организации похорон. Нужно быстро решить, где пройдет прощание с Верой, и где семья ее похоронит.

— За это не беспокойся. Если возникнут трудности, я к Калинину обращусь или прямо к Николаю Анисимовичу, они помогут. Думаю Ваганьковское кладбище будет в самый раз. И похороны там удобнее всего организовать. Впрочем, как решат ее родственники.

Я тру виски, пытаясь собрать мысли в кучу. Получается плохо.

— И Майклу прямо сейчас позвоните — соображаю, наконец, я — У них раннее, утро — думаю, он уже проснулся. Если Гор сможет прилететь во Францию, буду ему благодарен. Мы видимо остановимся в гостинице при посольстве, пусть там меня ищет.

Поговорив еще немного, мы прощаемся с Клаймичем. Следом за ним начинается вал звонков. Слухи по Москве распространяются быстро — у многих приемники стоят сразу настроенные на Голос Америки, Би-би-си или радио Свобода.

Звонит Альдона по межгороду, потом Лада. Последняя рыдает в голос. У меня самого сердце в клочья разрывается, пока я ее успокаиваю.

Потом быстро переговорил с музыкантами — позвонили Роберт и Коля Завадский. Я уже опаздываю, но понимая состояние коллектива нахожу в себе силы всех подбодрить, заверить в том, что наши размолвки со старшей Кондрашовой никак не вылезут на похоронах Веры. В чем я, кстати, совсем не уверен. Татьяна Геннадиевна 100 % обвинит меня в гибели дочери. Кого же еще?

Бросаю взгляд на часы — пора мчаться в аэропорт. Оставив записку для мамы и потрепав на прощанье по голове притихшего Хатико, направляюсь к машине. Господи, дай мне сил пережить ближайшие три дня…

…Мы подъезжаем к самолету практически одновременно. Я только успеваю выбраться из машины и взять из багажника спортивную сумку, как рядом с нами останавливается еще одна черная Волга. Из нее сначала выходит Сергей Сергеевич, а потом и Александр Павлович — отец Веры, которого я даже не узнал сразу. Вздохнув, роняю сумку на асфальт и делаю шаг им навстречу.

— Александр Павлович… — слова застревают в горле, больше я ничего не могу ему сказать.

Старший Кондрашов постарел разом лет на десять, и сейчас передо мной стоит совершенно другой человек. От прежнего жизнерадостного балагура осталась только тень…

Он сам подходит ко мне. И как-то неловко, по-стариковски обнимает меня, растерянно похлопывая по спине.

— Здравствуй, Витя… Вот видишь, как пришлось нам встретиться…

Сергей Сергеевич тактично отходит к ребятам охранникам, оставляя нас одних. А мы так и стоим, обнявшись, рядом с трапом. В какой-то момент мне даже кажется, что Александр Павлович настолько ушел в себя и так раздавлен горем, что забыл, где он находится. Пожилой мужчина похож сейчас на большого беспомощного ребенка, не понимающего, что происходит вокруг. И я уже начинаю сомневаться, стоило ли нам вообще брать его с собой.

Словно прочитав мои мысли, он тяжело вздыхает и отстраняется.

— Ты не переживай, я в самолете приду в себя, соберусь. Просто дома еще и Татьяна… мне страшно оставлять ее одну.

— Как она?

— Плохо, Вить… совсем плохо. Не знаю, как жена переживет все это. С ней сейчас сестра осталась, но…

— Может, позвонить Львовой, пусть тоже подъедет?

Я думаю еще насчет Брежневой, но сразу отбрасываю мысль. Она точно не поможет. А все остальные наши женщины разъехались и будут в Москве только завтра — послезавтра.

— Нет, не стоит. Вряд ли она сегодня захочет видеть кого-то. Может быть, завтра…?

Подходит Сергей Сергеевич, говорит, что нам пора заходить в самолет. Александр Павлович кивает ему, растерянно оглядывается в поисках своего багажа. Кажется, он даже не помнит, доставал ли его из машины. Кто-то из ребят бросается помочь, я в это время подвожу отца Веры к ступенькам трапа, поддерживая за локоть. Он послушно переставляет ноги, но мыслями где-то далеко. Мужчина явно не в себе, и как он перенесет предстоящие испытания, я даже не представляю. Впереди ведь еще опознание тела в морге…

Салон Ила разделен на несколько отсеков, и в том, где мы располагаемся, кресел тридцать, не больше. Судя по размеру и компоновке пассажирских кресел, между которыми размещены еще и удобные столики, этот борт принадлежит специальному авиаотряду. Мы с Александром Павловичем усаживаемся рядом, охрана занимает кресла чуть поодаль. Две вышколенные стюардессы проявляют максимум тактичности, не раздражая своей опекой и вниманием, но в то же время и не выпуская нас из виду.

Верин отец, устроившись в кресло, сразу будто погружается в транс, отключившись от действительности. Отрешенным немигающим взглядом смотрит в иллюминатор, неподвижно сложив на коленях. Вокруг опущенных уголков его рта залегла глубокая, горестная складка. Кажется, он даже не замечает того момента, когда наш самолет, разбежавшись по взлетной полосе, отрывается от земли.

Я молчу, но то и дело с беспокойством посматриваю на него, не понимая до конца: то ли его накачали успокоительным, то ли это такая защитная реакция на стресс. Но переживание за этого несчастного пожилого человека помогает мне хоть немного отвлечься от собственных тяжелых мыслей.

— Виктор, спасибо, что летишь со мной за Верочкой — вдруг произносит он — она бы тоже была благодарна тебе.

Не выдержав, я прерываю его благодарность.

— Нет. Я очень виноват перед вами и Татьяной Геннадьевной! Если бы я не втравил Веру во всю эту историю с группой, она бы сейчас была жива.

Верин отец недоуменно смотрит на меня, словно не понимая, за что я перед ним винюсь, потом возмущенно прерывает мои покаяния.

— Виктор, ты с ума сошел?! За что ты просишь прощения? Это я должен был извиниться перед тобой за все те неприятности, которые доставила вам Вера! Мне надо было бы сразу приехать в студию. Не спорь, я же разговаривал с Евгением Максимовичем и знаю, что ты взял на себя всю ответственность за ее ужасную выходку. Если бы не ты…

— …Вера сейчас была бы жива — хмуро перебиваю я его — Вот что главное. До знакомства со мной у нее была спокойная, размеренная жизнь. А я поманил ее ярким фантиком: славой и возможностью увидеть весь мир. Какая девушка устоит перед таким искушением? И теперь Вера мертва. Потому что я не смог ее защитить.

— Не смей себя винить! Виктор, ты ни в чем не виноват, поверь! — с жаром вдруг заговорил Александр Павлович — Несчастный случай с Верой мог произойти и в Москве, даже если бы вы не были знакомы с ней!

— Но произошел в Париже. Когда ее преследовали…газетчики.

На последнем слове я спотыкаюсь. Сказать отцу Веры правду? Нет. Сначала нужно доказать убийство ее дочери.

А дальше Александра Павловича как прорвало, и он с болью заговорил о любимой дочери.

— Витя, ты хоть знаешь, как за последний год изменилась наша Верочка? Она как будто проснулась от долгого сна — стала такой веселой, такой живой, жизнерадостной! У Верочки вдруг появился интерес к жизни, она стала такой уверенной в себе, постоянно улыбалась и шутила. Мы с женой не могли на нее нарадоваться…

Я слушал Вериного отца, не прерывая, только кивал головой и вставлял короткие реплики. Было понятно, что человеку нужно выплеснуть свою страшную боль, хотя бы через слова и воспоминания. А кому он еще может рассказать, какая замечательная у него была дочь — своей жене что ли? Так Татьяна Геннадьевна у нас из тех женщин, что и в горе остаются эгоистичны. Это исключительно ее нужно жалеть, только она убита горем. А кто выслушает и пожалеет Александра Павловича? Ему что — легче? Или он меньше любил дочь? Или у мужчин не так болит душа?

Его хватает почти на час. А потом он замолкает и снова замыкается в себе. Я сочувственно сжимаю его руку, лежащую на подлокотнике, но он, кажется, уже не чувствует этого.

За четыре с лишним часа полета у меня было время еще раз хорошо все обдумать. И с каждой минутой версия с убийством кажется мне все более убедительной. Теперь нужны веские доказательства. И найти Саттера.

Незаметным жестом отзываю Сергея Сергеевича в конец салона и, убедившись, что нас не услышат, начинаю его пытать.

— Не знаете, а с Токио генерал уже связался? Там у нас очень толковый резидент — Владимир Петрович. Может, он что-то выяснил по поводу Саттера?

— Да, я слышал про этого офицера, хоть и не знаком с ним лично. И насколько я знаю, Имант Янович поручил ему с этим разбираться. Но, к сожалению, разницу в часовых поясах никто не отменял, так что по Токио все будет известно ближе к полуночи.

— Понятно… а по аварии что-то новое есть?

— Скорее всего, результаты появятся только завтра. Задача перед нашими людьми в Париже поставлена, все активно включились в работу, но на все нужно время, понимаешь?

Вздохнув, я вынужден согласиться. Да, в отсутствии интернета сейчас все происходит в разы медленнее. В 2000-х вся информация по Саттеру уже давно была бы собрана и лежала на столе у Веверса. А в нынешнем 79-м нам всем не остается ничего другого, как только ждать.

— Но вы же мне сразу скажете, если будут какие-то новости?

— Сообщу, не сомневайся. Имант Янович дал насчет тебя ясные указания — проинформирую в первую очередь.

Ну, хоть так…

В аэропорт Шарль-де-Голль мы прибываем уже в сумерках. В Париже все еще идет дождь, но перед выходом из самолета я привычно цепляю на нос очки, а на голову бейсболку. Общаться с прессой я сейчас совершенно не расположен. Мы довольно быстро проходим паспортный контроль, таможню и направляемся в зал прилета. Что удивительно — кроме двоих товарищей из посольства, нас там никто больше не встречает — нет, ни газетчиков, ни фанатов. Поразмыслив, я нахожу этому самое простое объяснение — моего прилета в Париж никто видимо и не ждал. А если и ждал, то явно регулярным рейсом Аэрофлота или Эйр Франс, но уж никак не спецбортом.

Практически на ходу здороваемся с посольскими, и торопливо покидаем здание аэропорта, быстрым шагом направляясь к микроавтобусу с дипномерами. Уже в автобусе я вдруг понимаю: на все наши перемещения от самолета до автобуса у нас ушло от силы минут десять, что очень странно — все здесь как-то непривычно близко. И только глянув в размытое дождем окно, вижу, что знакомого мне по прошлой жизни огромного, монструозного аэропорта попросту еще не существует — терминал в Шарль-де-Голль пока всего один. И судя по его современной архитектуре, построен он лет пять назад, не больше.

До бульвара Ланна, где расположено наше посольство, мы добираемся примерно за полчаса. За окном быстро темнеет и, не прекращая, моросит дождь. По дороге я рассеянно слежу взглядом за мелькающими в темноте зданиями и фонарями, но ничего не узнаю. Эту часть Парижа в районе Булонского леса я знаю плохо.

На территории посольского комплекса нас всех сразу же направляют в гостиницу. В темноте под дождем толком ничего не рассмотреть, понятно только, что территория очень большая. Номер мне достается одноместный, довольно скромный по размеру, но вполне прилично обставленный. А главное — там есть телевизор. Бросив сумку с вещами на кровать, тянусь за пультом — нужно узнать, что передают в новостях о гибели Веры. Но включить телевизор не успеваю. В номер, постучав, заходит Сергей Сергеевич.

— Виктор, мне нужно срочно отъехать по делам, надеюсь тебе не нужно объяснять, что с территории посольства ни шагу?

— Не нужно. Могли бы и не предупреждать.

— Надеюсь на твое благоразумие. Ужин ребята тебе принесут в номер, и ложись-ка ты сегодня пораньше спать. Я распорядился, чтобы тебя никто не беспокоил.

— Нет, я буду дожидаться от вас новостей. Во сколько бы вы не вернулись.

— Не дури, Виктор. Завтра у нас будет очень тяжелый день.

— Знаю. Но я вас все же дождусь.

Сергей Сергеевич вздыхает на мое упрямство и, нехотя кивнув, уходит. Вот же мужику не везет с нашей группой… Сначала Лондон, теперь вот Париж…

В местных новостях гибель Веры — действительно новость № 1. Лето, время отпусков, событий мало. Поэтому аварию освещают очень подробно, перемежая все фотографиями Веры и кадрами наших выступлений.

Смотрю и словно возвращаюсь в 97-й год — авария очень похожа на ту, в которой погибнет принцесса Диана. Хотя какие-то мелкие расхождения, конечно, есть. Но папарацци ведут себя так же нагло и беспардонно — никакая полиция им не указ. В прессу уже просочились их снимки прямо с места аварии. На них покореженное такси, машины полиции и скорой помощи, толпы зевак… Сжимаю кулаки от бессилия и прикрываю глаза, не в силах смотреть на эти жуткие кадры, где полицейские склонились над мертвым телом Веры. Боже, каково сейчас Александру Павловичу? Он же тоже поди включил телевизор.

Твари…! Всех виновных заставлю ответить за ее смерть! Поименно. Каждого. Не удастся по закону, достану этих уродов как-нибудь еще. Но обязательно накажу. Чтобы другим было неповадно. А первым в списке будет Саттер.