Игра седьмая. ИГРА ОХОТНИКА

В день Элло, как обычно, собрались на льду замерзшего озера. Зима стояла злая, старики говорили, что год может быть голодный. Тайро, хромой кузнец Волков, старший из таннар — кузнецов — всех Семи Кланов, стоял, ссутулившись, на утоптанном снегу на берегу и хмуро ежился. Серовато-розовая морозная дымка висела в воздухе, солнце только-только начинало неохотно выползать на небо, и над острыми черными елями на косогоре протянулась четкая малиновая полоса. Кузнец хмуро кутался в волчий мех. Выше на берегу стояли семь нынешних вождей Кланов, все в мехах и серебре, а с ними — только вчера прибывший из Аст Ахэ сотник, родом из Волков, по имени Ахтанир — допрежь Кайтамаро. Похоже, все вожди потому и стояли так настороженно, неуютно переминаясь с ноги на ногу, что нынче здесь был человек от самого тано, священного правителя, и хорошего ждать не приходилось.

Как только солнце показало край над зубчатыми вершинами леса, Ахтанир величаво кивнул — начинайте, мол. Надменный, красивый, в черном плаще и черной кольчуге. И безбородый, словно назло бородатым вождям. Издавна только зрелые мужи имели право властвовать, а краса зрелого мужа — борода. А этот в свою пору ответил собственному отцу — мол, козел тоже бородат, а что-то никто ему власти не дает.

И теперь стоял он среди вождей, кичась своей особостью, и покровительственно улыбался. От него несло такой стужей, что зима показалась бы летом.

Но вот солнце весело выпрыгнуло, заиграло на белом снегу, и все сумрачное марево вмиг рассеялось. И стало совсем хорошо. И красивый высокий парень Ахтанир широко улыбнулся и крикнул:

— Начинай же! — И быстро спустился на лед, встав спиной к солнцу.

Тайро тоже спустился на лед, где его уже ждали семеро парней, выбранные бойцы Кланов.

— В круг, — буркнул он.

Парни молча встали кругом. Кузнец положил на лед небольшую палку, длиной в две ладони окрашенную в ярко-красный цвет, отошел назад, к берегу, подождал, пока парни разденутся до рубах, и неожиданно звонко крикнул:

— Давай!

Свалка началась сразу же. Кто-то отлетел в сторону, уткнувшись окровавленным лицом в снег. Некоторое время на месте палки шевелилась, пыхтя и хрипя, куча-мала, потом кто-то вырвался и бросился к Ахтаниру. Все кинулись за ним, кто-то прыжком рванулся вперед, вцепился в ногу убегавшего — похоже, зубами, и снова на снегу завозилась куча. С кого-то в драке стянули штаны, но, несмотря на это, упорный боец, на потеху зрителям сверкая голой задницей, настырно рвался к красной палке.

Красной была уже не только палка. Парень с разбитым лицом, который прежде вылетел из драки, опомнился, встал и, шатаясь, медленно двинулся к куче. Зарычав, как медведь — а был он как раз из Медведей, — пошел прямо по копошащимся телам, наступая на головы, руки, ноги, с удовольствием расшвыривая обидчиков в сторону. Выхватив палку, он опять побежал, но его быстро догнали, а там, где прежде возилась куча, на красном снегу валялось чье-то оторванное ухо, да и зубов тут наверняка соберут не одну пригоршню.

Стоявшие на том берегу зрители орали, визжали, свистели, ругались на чем Арта стоит. Рев сделался еще громче, когда из кучи-малы с палкой в руках выбрался худой гибкий невысокий парнишка и со всех ног рванулся к Ахтаниру. Мгновенного замешательства было довольно, чтобы его уже поздно было догонять. Он успел сунуть палку в руки Ахтаниру, когда на него стаей налетели сзади и сбили с ног. Понятно, что бить в открытую его не стали, но пару-тройку крепких тумаков исподтишка он огреб. Однако парень стерпел. Он стоял, плотно сжав губы и набычившись, словно ожидал какого-то подвоха. Но Ахтанир покровительственно положил ему руку на плечо, словно беря под свое — а стало быть, и тано — покровительство. Попробуй ударь.

— Как твое имя, юноша? — спросил он, с высоты своего немалого роста глядя на парнишку. Тот на мгновение расширил ноздри узкого хищного носа, безошибочно выдававшего в нем породу Сов.

— Ингро, — коротко и хрипло бросил он, быстро опустив глаза. Затем снова поднял взгляд. Ахтанир еле заметно покачал головой. Похоже, нрав у него непростой, и, видать, часто ему за гордость попадает. Он словно готовится к удару. И закрываться не привык. Скорее стерпит и не покажет боли, молчит и не покажет обиды — но ничего не забудет. — Из Сов. Сын Йалими.

«О как! — подумал Ахтанир. — Понятно. Парень — сын вождя Сов и девы вспаханного поля. Священный ублюдок. Интересно, почему он вообще родился на свет? Разве ей не давали зелья? Редкий случай… Ну, как бы то ни было, он вполне себе жив и здоров. Хотя жизнь у него, видать, несладкая».

Ахтанир ободряюще подмигнул юноше и воскликнул:

— Сын Сов победил! Он возглавит отряд Тано в Зимнем бою!

«Сын Сов». Ахтанир злорадно глянул на семерых вождей в мехах, янтаре и серебре. Совиный вождь Утайгиро ин-Иллаис неуютно топтался на месте — с одной стороны, великая честь и первое слово среди вождей до следующего дня Элло, с другой стороны — ай, да что ж этот ублюдок не подох? Жена изводит, сыновья смотрят косо, потому как если такой ребенок все же рождается, то у него есть право стать вождем. Священное право. И убить его нельзя, потому как сразу жди бед и напастей. А как только напасти пойдут — станут искать виноватого и в первую очередь его, вождя, и назовут виноватым — Правду земли, значит, нарушил, раз беды пошли… Тяжка княжья доля. Князь землю держит, князь за все в ответе… Почему не смердам за это отвечать, хэлгээрт этим, почему за все князю отдуваться? Закон Аст Ахэ, видишь ли, чтоб его…

А этот пащенок как пить дать потребует родства, меча и доли наследства. А теперь еще и его заслуги придется перед всеми признавать… На Гору его послать, что ли?

Утайгиро изобразил улыбку и кивнул.

Снежную крепость возводили целую неделю и поливали водой, чтобы стены были крепки. Здесь, у снежного замка Хэлгор, сойдутся войска Тано Мелькора и злобных Валар, и если сторона Тано победит, то год будет щедрый и удачный, а чем больше крови прольется в драке, тем богаче будет урожай, добыча охоты и торговля с подземным народом будет выгодной.

Ахтанир следил за тем, как Ингро выбирает бойцов. У парня горели глаза и пылало лицо, движения были короткими и быстрыми. Он был сейчас в своей тарелке. Нет, ему не место среди хэлгээрт и даже в княжьей дружине. Куда он, конечно, никогда не попадет. И лучше ему в Аст Иллаис вообще не возвращаться. Хороший боец для Аст Ахэ…

Кто-то тронул Ахтанира за плечо. Он обернулся. Отец Ахтанир коротко поклонился.

— Привет тебе, сынок, — заискивающе проговорил князь.

Ахтанир сдержанно улыбнулся.

— Привет и тебе, вождь и князь ин-Алхор.

Тот помялся, опустил взгляд.

— Сынок, — почти жалобно проговорил он, — ты бы перед тано поговорил, а? Насчет десятины? Чтобы каждый князь сам с народишка ее собирал, зачем вам-то приезжать, беспокоиться?

— Князь, — учтиво и бесстрастно поклонился, улыбаясь, Ахтанир. — Есть закон, и не нами с тобой он установлен. Если дать послабление одному, то другие скажут — почему бы и не мне? Нет, закон есть закон. Я не стану говорить перед тано. — Ахтанир отвернулся и зашагал к бойцам, не глядя на отца. Князь ругнулся про себя. А что поделаешь? Если чуть что не так, приедут эти черные от тано…

А так и так приедут. За десятиной, припасами и людьми. И ведь заберут лучших. Вот придет такой черный, поговорит с эрто-эн-элло — знахарем сиречь, потом детишек соберет, в глаза посмотрит, кого-то выберет — да и заберет. Матери давно уже пытались детей прятать — да не выйдет, эти — найдут. Нет, они потом будут домой приезжать по первости-то, да только это уже чужие люди. Ни родства, ни законов не знают и знать не хотят. И за ними — сила. Страшная, непонятная силища. И лучше с ней не спорить.

А еще у них лекари и мастера, каких не сыщешь более нигде. И еще у них рудник и железо. Князь зло сплюнул, глядя на своего элло-эн-эрто. Сидит, соглядатай тано — а куда денешься? Таков закон, чтобы эти знахари в Аст Ахэ обучались…

Все шестеро прежних противников Ингро были на противоположной стороне, стороне Валар. Худо будет ребятам. Набить морду Сове ой как хочется, а вот попробуй выиграй Зимнюю битву на стороне Валар-то! Шкуру спустят и будут правы. Так или иначе, придется подставлять морду.

А бить будут от души — и по старым обидам, и ради большой крови, чтобы урожайный год был. И Ахтанир потом отвезет тано в Аст Ахэ рассказ о Зимней битве и о делах в кланах. Но сначала он совершит объезд земель вместе со своим черным отрядом, возьмет полагающиеся дары и, если понадобится, заложников.

Мать помешивала варево в котелке. Славно пахло мясом и кореньями.

— Э, откуда? — удивился Ингро, вваливаясь в сени вместе с порывом ветра и снегом, довольный и хмельной. Князь на радостях выставил бочонок созревшего густого пива.

Мать улыбнулась.

— Ты ж нам удачу принес. Неужто вождю не причина расщедриться? Целый год теперь он будет старшим, когда вместе будем жертвы приносить, дары ему повезут, в совете князей его слово будет главным. Целый год!

Ингро бросил на пол в сенях старый тулуп, драный до невозможности после драки за снежную крепость. Воинство Тано победило, псы Валар бежали, крови было много, так что год будет урожайным. Не прошло и часа, как подул теплый ветер и повалил густой мягкий снег. Мороз уже к вечеру ослаб, и, хотя за дверью гуляла вьюга, на душе у Ингро было тепло. Даже стянутая запекшейся кровью ободранная скула, подбитый глаз и помятые ребра ощущались приятно. Боевые раны как-никак. Мать тепло смотрела на него, хотя в золотистых глазах сквозили грусть и усталость.

— Снимай рубаху. Вода в сенях, оботрись да ложись на лавку.

Ингро кивнул. Ледяная вода кусала ссадины — а, да не впервой. Били его часто и зло, он также зло и жестоко огрызался. Мать сейчас разотрет побитую спину и бока медвежьим жиром с травяной вытяжкой, накормит. А поутру все будет хорошо. Теперь все будет хорошо — он выиграл для Сов главенство. Теперь все будет по-другому.

— Будет еще хуже, — тихо отозвалась мать. Ингро подобрался — мать всегда каким-то образом угадывала его мысли. И никогда не жалела его. Хуже того — всегда оказывалась права.

— Почему? Почему ему теперь меня не признать? Я же ему славу принес, я ему первенство добыл! И еще добуду!

Мать молча поставила на лавку горшочек, накрыт ржаной лепешкой, подала ложку.

— Ешь.

— Не буду, пока не скажешь.

Мать села рядом, сложила на коленях руки и улыбнулась, и Ингро, как всегда, завороженно вздохнул от ее улыбки — такая она была красивая, его мать.

— А что я скажу? Еще раз все повторю? Будто ты не слышал тысячу раз. Что толку, если ты не хочешь слушать?

Ингро молча зачерпнул ложкой похлебки. Желудок мгновенно свело от голода.

Мать же тихо говорила, ровно, спокойно, словно напевала занудную колыбельную песенку.

— Не признает он тебя сыном.

— Но я ему все же сын, — жуя, встрял Ингро.

— Ты не должен был родиться.

— Но родился же.

— Да. Зелье не подействовало.

— Значит, такова судьба. Я родился, я его сын, я знак его силы и власти над этой землей. Я имею право наследовать ему!

— Потому князь тебя и ненавидит. Не нужен ты ему был.

Ингро подобрал куском лепешки остатки варева со дна горшочка.

— Мать, я хочу своего места. Мое место — в роду князя, это справедливо. Он мой отец, и все это знают. И я хочу своей доли. Мать, — слишком серьезный взгляд для четырнадцатилетнего, — я не хочу быть пащенком. Я хочу, чтобы у меня был отец. А тебе замуж нельзя — ты была девой Земли. Потому я и хочу, чтобы он меня признал.

Мать вздохнула.

— Был бы он без жены и детей — он бы признал. А так его жена никого не потерпит, потому как, сам знаешь, сын у нее один, другого родить все никак не может, одни девки.

— Трус и дохляк! — со злорадным удовольствием сказал Ингро.

— Вот потому тебя никогда и не признают и не возьмут в род, чтобы ты не стал ему поперек дороги.

— Пусть отец прогонит жену, — упрямо нахмурился Ингро. — Она злая дура. Все знают.

— Она дочь старого князя Волков и сестра нынешнего, она ублюдка не потерпит. В род возьмут — ты вождем можешь стать, а не ее сынок. Волки — сильный клан, это выгодное родство.

— Я стану вождем, — кивнул Ингро.

— Тебя раньше убьют.

— Меня? — Он поднял голову и уставился на мать круглыми желтыми глазами Сов. — Я священный сын. Кто меня убьет — тот сам умрет.

— Ну, значит, подошлют раба, а потом его прирежут… Сынок, зачем тебе княжий род? Выбери путь хэлгээрт, и все будет спокойно…

— Не хочу! Хочу быть воином, хочу получить все по праву крови! Оно у меня есть, и я знаю!

— Право-то есть. Защиты у тебя нет. И силы, чтобы свое право взять. — Мать сердито встала. Ингро почуял что-то не то в ее словах.

— Тебе что-то пообещали? — тихо спросил он.

— Твою жизнь, — тихо ответила мать.

Ингро упорно жевал лепешку. Мать опять нудит.

— Подожди до дня выбора Пути, — сказал он. Мать замолчала — видно, подумала, что согласен. Пусть думает. «Если и она против меня, то драться буду один».

После вешнего объезда Ахтанир гостил у князя Утайгиро ан-Иллаис, ибо так требовало вежество. Он прекрасно понимал, что принимали его с таким радушием и щедростью только потому, что опасались тано и надеялись, что после такого угощения князю скостят десятину и никого в Аст Ахэ не заберут. А тано в послании, что на словах передал Ахтанир — на словах, потому как мало кто из сильных людей знал грамоту — как раз намекал, что люди ему нужны.

«Этак скоро всех забирать начнет, одни хэлгээрт и останутся. И чем станут кланы? Чернью? Смердами? У кого сила, тот и князь, а пойди собери большую дружину, когда лучших забирают».

Молодой сотник прекрасно понимал мысли вождя, но старался сохранять невозмутимый вид. Он уже пять лет служил в Аст Ахэ и ни за какие коврижки назад не вернулся бы. Здесь было мерзко. Глупые, темные, мелкие люди. Но тано велит их жалеть. Пусть, тано знает лучше, но Ахтанир с удовольствием увел бы всех полезных людей в Аст Ахэ, а этих оставил бы здесь и не помогал бы им больше. Пусть себе живут, как могут.

Князь все подливал меду и что-то бубнил. Ахтанир молча улыбался, глядя на его красивую и злую жену, слишком бледную и худую после последних неудачных родов. Мальчик и трех дней не прожил. И, похоже, ее чрево уже никогда не принесет плода. Худая кровь. Рядом с ней жался тощий запуганный отпрыск. И это — князь? О, Тано Ушедший, неужели так пал и измельчал род человеческий? Где те великие воины древности, повергавшие врагов без счета, славные дружбой и честью? Где они, честь и дружба? Одна гниль, мразь, предательство… Ахтанир поджал губы, углы рта брезгливо выгнулись вниз.

— А где тот мальчик, князь, что выиграл для тебя битву дня Элло? — вдруг спросил Ахтанир. Князь так и застыл с полуоткрытым ртом, округлив и без того круглые желтые глаза.

«Тут никак не ошибешься, — подумал Ахтанир. — У парня такие же глаза и нос — прямой, тонкий, слегка крючковатый».

— Призови его, князь, — сказал он.

Ингро насаживал топор на новое топорище, когда услышал собачий заливистый лай. Он неторопливо подошел к ограде, сложенной из дикого камня еще дедом. За забором стоял слуга с княжьего подворья. Серый заливисто лаял.

— Тихо, — сказал Ингро, и пес тут же замолк. Собаки его всегда слушались, как и любая домашняя живность. Его даже хотели поставить деревенским пастухом, но Ингро наотрез отказался, потому как не княжьему сыну коров пасти. За это его вечером отлупили ребята из детей дружинников, которым явно сам князь и велел пащенка поучить. Как только они его не позорили — и ублюдком, и навозным жуком, и червяком земляным называли… Воспоминание это то и дело всплывало в его памяти, особенно когда он видел княжьих людей.

— Что тебе? — угрюмо буркнул он. — Отец зовет?

— Какой он тебе отец, пащенок?

— Пащенок, да княжий. А ты смерд. Чего надо?

— У князя гость из Аст Ахэ. Тебя зовет.

Ингро хмыкнул. Княжий человек ждал.

— Ну, что стоишь, иди. Скажи — приду. Умоюсь и приду. Ну, иди, — нарочито небрежно махнул рукой Ингро и пошел в дом.

Княжий человек помялся-помялся и поехал себе, желая, чтобы этому наглецу всыпали, как тогда, зимой, после праздника.

Ингро открыл сундук и стал выбирать лучшую рубаху. Достал красную, с желтой и зеленой вышивкой. Мать старательно заштопала и закрыла узором дыры, которые остались после той драки. Его били впятером. Он молча отбивался, но силы были явно неравны. Его повалили и стали бить ногами. Наверное, сначала его просто хотели поучить, но, когда он стал отбиваться, вместо того чтобы свернуться комком и молча получать удары, парни озверели окончательно. И тут, когда он думал, что уже все, когда оставались только злость и бессильная ненависть, он в красном мареве увидел волка. И приказал — на них.

Потом рассказывали, что собаки со всей деревни вдруг сбежались к месту драки и стали рвать озверевших парней и те едва отбились и убежали. А Ингро видел волка и знал, что это волк созвал своих двоюродных родичей-собак и защищал его. Иногда волк снился ему по ночам, но сны были смутными. Но волчью морду он вырезал на кусочке кости и носил на шнурке на груди под рубахой, вместе с медной маленькой совой.

В красной рубахе, вымытый и причесанный, Ингро зашагал вверх по дороге, к холму, на котором стояла княжья усадьба Аст-Иллаис. День был ясный, вешний, хотя ветерок был еще прохладным. Пахло сырой землей. А дальний лес звенел птицами, и легкая нежно-зеленая дымка прикрывала его серую послезимнюю наготу. Кругом была вода — и в мягком ветре, и в сладком березовом соке, и под ногой. Хотя ветер и был еще холодным, он не стал надевать меховой безрукавки или теплой шерстяной туники — рубаха была красивая, и хотелось ею похвастаться. Дорога к княжьему подворью была хорошая, щебенчатая — тано велел держать главные дороги в порядке, вот и держали.

Он шел, совершенно не замечая ни косых взглядов, ни злых приглушенных слов, подхваченный непонятной радостью, что всегда настигала его весной. Шел, расправив тощие свои мальчишеские плечи и вздернув острый подбородок, щуря на ярком вешнем солнце желтые совиные свои глазищи. Таким он вошел в ворота, таким прошел по княжьему двору, и все собаки скулили и ласкались к нему, прося внимания. Он не видел почему-то людей, только просящие ласки глаза собак и умные, горделивые глаза лошадей. «Ну, мы-то с вами понимаем, что мир хорош и весна на дворе. Это люди глупые ничего не видят. Вот стану вождем…»

Что он сделает, когда станет вождем, он додумать не успел, потому как оказался вдруг в пировальной палате. И сидел там единственный гость, которого он сразу заметил, и человек этот сурово улыбался. Он помнил его, это был тот самый сотник из Аст Ахэ, что зимой назвал его победителем. И Ингро улыбнулся ему в ответ.

— Хороший у тебя поборник, князь, — звучным голосом произнес он. — Ты уже выбрал Путь? — обратился он к Ингро.

Ингро посмотрел на князя, который сидел, стиснув кулаки до белых костяшек. Красивый, седой, с пышной бородой, желтыми яркими глазами и тонким крючковатым носом. Отец. Судьба, значит. Сейчас надо все сказать, именно сейчас.

— Я стану воином, — решительно сказал он. Ахтанир кивнул, махнув красивой крепкой рукой.

— Ты хороший боец. Не умеешь сдаваться. — Посмотрел на князя. — Из него будет славный дружинник.

Князь судорожно кивнул, изобразив короткую улыбку. Княжич угрюмо нахмурился.

— Твоему сыну понадобятся верные и сильные бойцы.

А вот это уже намек. Хилому князю без сильной дружины не усидеть…

— Я буду защищать моего отца и моего брата, — спокойно сказал Ингро, глядя отцу в глаза. — Возьми меня в род.

Кубок упал на пол.

Ахтанир подпер рукой подбородок и, странно улыбаясь, смотрел на юношу.

— А ведь достоин.

Князь не выдержал. Вскочил.

— Вот что, сотник!

Ахтанир поднял взгляд, не меняя позы.

— Что? Слушаю тебя, достойный князь.

Князь выдохнул.

— Слушай меня, сотник. Я тут хозяин. Хозяин и над своими людьми, и над своими детьми.

— Пока соблюдаешь закон Тано, — негромко сказал он. — А он гласит — «не по крови, а по достоинству». Почему не хочешь наградить достойного?

Князь перехватил насмешливый взгляд сотника. Издевается. Просто издевается. Ну, ладно же!

— Да что ты, благородный (нарочито подчеркнул) Ахтанир! Молод он еще. Но я готов принять его в род, если достойный Ингро, сын Йалими, отправится к Грозовым Камням, поднимется на Каменный Зуб и достанет меч Сов, который, говорят, лежит там со времен Исхода из Старого Аст Ахэ. Придешь с мечом — станешь моим сыном. Нет — станешь серым волком.

Ингро нахмурился. Серый волк — не просто изгой это изгой, за которым охотятся, чтобы взять награду.

Ахтанир кивнул.

— Я слышал слова обоих. Именем тано — да будет так князь. А ты… Ингро? Ингро. Отправляйся через три дня. Готовься, спи, ешь. Хочешь чести — добивайся.

Ингро низко поклонился, скрывая набежавшие на глаза слезы благодарности. Он уже почти любил Ахтанира, и лучше бы он был князем — за такого Ингро жизнь положил бы с радостной улыбкой.

Может, и правда лучше уйти в Аст Ахэ, если там все такие?

Да боязно как-то, ведь чего только не рассказывают…

Ночью небо было не черным, а темно-синим, и в нем ровно горели огромные влажные звезды. Ингро не разжигал большого костра. Ночных зверей он не боялся, а еду приготовить — и углей хватит. Он вообще не боялся зверей — каким-то непонятным чутьем он ощущал их приближение и настроение задолго до того, как их можно было увидеть или услышать. Другим это, наверное, казалось странным, но Ингро с детства привык к этому. Соседи даже звали его «песьим дружком», потому как собаки его не просто слушались — казалось, он умеет молча разговаривать с ними. Эрто-эн-элло давно присматривался к нему, потому как такими способностями мало кто в нынешние времена обладал. К добру или к худу такой дар? Но Ингро ничего не знал ни о сомнениях эрто-эн-элло, ни о думах князя. Он просто жил с этими ощущениями и считал, такое есть у всех. И что так и должно быть.

Он лежал возле горячих углей, завернувшись в теплый плащ, и смотрел в небо. По другую сторону кострища лежал молчаливый пес. Ингро так и звал его — Пес. Просто Пес. Его мать, как говорили, погуляла с волком, и у ее потомства была очень широкая грудь, мощные лапы и густой плотный мех. Пес почти никогда не лаял. Сейчас он лежал, подняв голову, и всматривался куда-то в ночь. Ингро ощущал его спокойствие и уверенность.

С низким вибрирующим звуком пролетел козодой, где-то в лесу ухнула сова. Хороший знак. Он улыбнулся. Хотя луна была еще низкой и совсем молодой, ночь была светлой. Холодно было, конечно, — весна еще, но место он нашел сухое, на еловых ветках спать было не так уж и плохо. И он наконец уснул. Или не уснул? Потому что это был и сон, и не сон.

Пес медленно опустил голову на лапы, а откуда-то из темноты, в слабом кругу света от углей возникла волчья морда. Волк пристально смотрел на Ингро, который понимал, что спит и этот волк ему снится. А еще он со странным спокойствием понимал, что это тот самый Волк, один из хранителей Семи кланов. Но почему он пришел к нему, Ингро из клана Сов? Или все же князь не просто так не хочет взять его в род, а потому, что он на самом деле не из Сов, а из Волков? Но как так может быть?

Волк осклабился и исчез.

Чем ближе к Грозовым Камням, тем более каменистой и высокой становилась местность. Земля горбилась, обнажая каменную плоть. Казалось, скалы здесь сложены из гигантских плит. Старики рассказывали, что это сделали древние «могучие люди», которые пришли еще из Старой Аст Ахэ. Говорили, что они обладали волшебной силой и умели говорить друг с другом мыслями. Ходили слухи, что и жители нынешней Аст Ахэ тоже такое могли, потому их боялись, а тех, кто там жил, считали колдунами и называли «ушедшими из людей». Не было у них ни уз семьи, ни уз рода, только верность тано. Но тано хранил древний закон, а знания и мощь Аст Ахэ были таковы, что хочешь не хочешь, а будешь случаться. Потому мало кто шел туда своей волей — кто же в изгои сам пойдет? Но, с другой стороны, кого не тянет к тайному знанию? Правда, сейчас Ингро было не до того. Он не сомневался, что достанет меч, ежели он там есть, и возьмет свое.

Грозовые Камни — четыре скалы на берегу подковообразного озера — тоже были словно бы сложены из плит. Каменный Зуб, самая высокая из скал, стоял на круглом выступе, врезавшемся в подбрюшье голубого полумесяца озера. Скалы были почти голыми, если не считать кривых упорных сосенок, вцепившихся корнями в щели между плитами.

Коричневато-серые скалы, пронзительно голубое небо с летящими в вышине облаками, задумчивое гудение ветра в вышине, озеро — яркая голубая капля в тени скал. Здесь все стремилось ввысь, и туда же, в небо, к вершинам устремлялся взгляд. Только сейчас Ингро осознал, что взобраться наверх будет не так-то просто — а иначе почему никто еще не принес священного меча предков, не достал его с плоской вершины, на которой торчала одинокая тощенькая сосенка?

Когда-то, как рассказывали, сюда во время страшной грозы, что случилась как раз тогда, когда древний Тано ушел из мира, ударила молния. Тогда дрожала земля и черный дождь падал с неба. А потом, через несколько лет, сюда пришли Семь кланов, ведомые семью древними вождями, могучими воинами и волшебниками. Они поселились здесь со своими родичами и последователями. Из Старой Аст Ахэ они принесли много сокровищ, а еще законы, тайные силу и знания. Именно они научили дикарей, живших здесь, правильной жизни. Именно они построили здесь новую Аст Ахэ и избрали из мудрых людей первого тано. Тано, как и его воинам, и мудрым людям, и слугам, не следовало иметь ни рода, ни семьи, чтобы быть одинаково справедливым ко всем. Так с тех пор и повелось.

А молния, говорят, превратилась в темно-красные камни, похожие на капли застывающей крови. Называли их алхэрэ. Они и в других местах были, но здешние, с Грозовых Камней, отличались особенной густотой цвета и были намного крупнее. Принести избраннице такой камень — не откажет и от ворот не прогонит.

Место это считали нехорошим. Точнее, странным. Нельзя людям подходить близко к местам, где некогда бушевала Сила. Так что у Ингро на душе было не слишком-то спокойно. Но все же он был уверен в себе. Он — священный сын, он единственный такой, другого Ингро на свете нет. Значит, он сделает так, как сказал. Он достанет меч.

Каменный Зуб возвышался над озером где-то на сорок с небольшим къолар13. Не слишком высоко, но склоны был чересчур крутыми, и зацепиться было не за что. Более того, скала немного расширялась кверху — так легли плиты.

Ингро полдня ходил вокруг, ища хоть какой-то возможности начать подъем, хоть с чего-то, но не видел даже намека на удобное место. Наконец, вымотавшись и отчаявшись он сел на берегу, на окатанные за тысячи лет водой валуны. Солнце начало спускаться к закату, а он не сделал ничего. А ведь когда сюда шел, думал, что уже к вечеру будет держать в руках меч.

Может, никакого меча там и нет? И послали его на верную смерть или на позор? Нет, теперь он вернуться не может. А вдруг явившийся во сне Волк — вовсе не добрый знак, а предвестник того, что быть ему, Ингро, серым волком? Изгоем? Он стиснул зубы. Нет. Меч там есть. Он должен там быть!

В небесах крикнул сокол. Ингро поднял заплаканные глаза. Если бы крылья… Крылья! Он вскочил. Крылья. Сова. Древний герой Хонахт был Совой. В старину вожди могли менять облик, и Хонахт… да, конечно же! Тот гобелен в доме князя — Сова с мечом в лапах! Именно так и было, именно так! Хонахт стал Совой и так отнес меч сюда. А потом, когда Хонахт умер, достойных наследников ему не нашлось, ибо никто из вождей не смог с тех пор стать Совой.

Ингро вскочил, сердце колотилось где-то в горле.

Он достанет меч. Недаром он особенный, он умеет ладить со зверями. И ему являлась Сова. Он должен стать Совой.

И станет. Он — истинный наследник Совы. Он станет князем.

Ночью в озере отражалась серебряная стружка растущего месяца. Что-то всплескивало в воде, порой кричала ночная птица, а то в воду скатывался случайный камень. Кто-то шуршал и попискивал в валунах. Ветер в вышине совсем утих.

Ингро сидел, выпрямившись и скрестив ноги, как некогда учил элло-эн-эрто. Священная поза сосредоточения. Наставник говорил, что человек подобен многострунной арфе хаарнэлл, но большинство струн зажаты, и потому ощущать всем своим существом полную гармонию мира он не может. Но есть способы, которыми мудрый освобождает свои струны, и тогда, если достигнуть полного «освобождения струн», можно ощутить и увидеть то, чего обычными органами чувств не ощутишь никак. А вот тогда будет следующая ступень — «продолжение струн». Тогда человек начинает осознавать какие именно его струны являются продолжением струн мира, и даже может играть на них.

Но искусство «освобождения струн», древнее и таинственное, было почти забыто, и мало кто умеет нынче открывать в себе непознанные способности.

Надо отрешиться. Надо сосредоточиться, надо не думать ни о чем… Или думать? Желать всем сердцем? Но чего желать-то? Достать меч? Превратиться в Сову?

Ингро чуть не плакал. Он не мог овладеть собой. Не мог не слышать ночных шумов, не видеть красоты ночи, не чувствовать холода. Он заплакал.

Пес тихо подошел к нему, положил тяжелую голову на колено Ингро. Тепло дыша, смотрел сочувственно в глаза хозяину. Ингро стало еще сильнее жаль себя. Он погладил Пса по голове, тот лизнул его руку. Теплый зверь. Ингро судорожно вздохнул. Если все же он потерпит неудачу и не сможет вернуться, у него останется Пес. Ингро наклонился, обнял зверя. Пес часто дышал. Ингро почти слышал его мысли: «Хозяин, я здесь, я тебя люблю, мне ничего больше не надо, только служить тебе и любить тебя».

«Мне очень плохо, Пес».

Тот вздохнул и застыл, затаив дыхание, чтобы не беспокоить хозяина. Ингро перестал заставлять себя. Все равно ничего не выйдет. Он — никто. Князь был прав. Он даже сосредоточиться заставить себя не может, куда ему меч добыть! Остается только приползти и униженно просить о прощении…

Пес сунул нос ему под мышку. От тепла зверя Ингро расслабился. Мысли стали какими-то вялыми — наверное, уснет сейчас.

Но сон не приходил, наступило какое-то странное состояние между сном и явью. Он не ощущал тела. Он не слышал больше звуков ночи. Было ритмичное дыхание Пса и тепло, которое шло по телу волнами, наполняя его одновременно блаженством и ужасом, потому что он никогда еще такого не испытывал и не знал, как это остановить.

А остановить уже было невозможно, как невозможно остановить реку.

Огромная сова с желтыми глазами летела рядом с ним. Это было легко. Это наполняло его душу таким торжеством ликованием, что даже думать не хотелось о возвращении на землю.

А под ним уже была плоская вершина Каменного Зуба с чахлой корявой сосенкой. Ветер и дожди смыли и смели за долгие годы с вершины пыль и щебень, и была она почти чистой и ровной, если не считать небольшой расселинки, по краям которой в лунном свете посверкивали щетки камней алхэрэ. Расселина была чуть наклонной, и вода в ней не задерживалась. И именно в ней лежал длинный сверток. Это был меч, завернутый в несколько слоев ткани и кожи, промасленных и провощенных. За долгие столетия великолепный клинок не потускнел, хотя и ткань, и кожа, и ножны пострадали от времени и непогоды. Видно, великий мастер сделал его в незапамятные времена. Ингро не мог отвести взгляда от голубоватого в свете юного месяца клинка. Руны у рукояти были знакомы, но прочесть он их не мог, хотя некоторые слова и понимал. «Ночь» и «верность». Но остальные были смутны. Ингро стоял под скалой и смотрел на клинок, не понимая, как он оказался здесь, внизу, когда он только что был там, на скале? Или не был? Но меч — вот он. Меч, описанный во многих преданиях, ошибки быть не могло. Точно такой, он же помнил:

Клинок его ровно две х'армар длиной

В яблоке — алхэрэ темный, как кровь,

На светлой стали — вязь тайных слов,

Обвил рукоять его шнур золотой.

Заклятье Ночи, древних времен

Слова священные вырезал

Мастер Твердыни. Признает сталь

Того, кто ею владеть рожден.

«Это я рожден им владеть. Я — Сова. И отныне имя мне — Хонахт».

Грязный, ободранный, усталый и счастливый, он повалился спать, завернувшись в плащ и прижав к себе меч. Пес улегся рядом. Ночью он снова видел во сне Волка, и тот смотрел на него, а потом исчез. Совы он больше не видел никогда — он ощущал ее в себе. Он уже был Совой и был уверен, что сможет опять ею стать, если понадобится. Он спал, обнимая меч, и во сне меч пришел к нему и назвал свое имя.

Морнэллах.

Никогда еще ему не было так хорошо. Весна вступила свои права окончательно. Было тепло, все вокруг кипело жизнью и радостью. И Ингро был частью этой кипящей жизни — он разделял радость птиц и зверья, ветра и деревьев. А еще в нем пела власть. Он был хозяином меча, хозяином Пса и другом Волка и Совы. Ему все удалось. И еще больше удастся. Отец примет его в род, и он будет не священным сыном, то есть непонятно кем, — он станет княжьей кровью, тем, кто может сам потом сделаться князем!

Он будет великим князем. Он будет таким, как древние вожди, как сам Хонахт!

До поселка было ходу еще три дня. Наверное, его не очень-то ждут. Весной звери голодны после долгой зимы, но ему-то что? На него не нападут. Он усмехнулся. Все знали, что его слушаются собаки и лошади, но про диких зверей они не знают. Разве что мать расскажет. Но она не расскажет. Потому что он давно уже перестал пересказывать ей свои сны. Она не хотела их слышать. Она не хотела раздоров. Она хотела, чтобы сын прожил тихо и смиренно, как полагается хэлгээрт, но сын хотел иного.

Ничего. Он вернется с мечом, и мать все поймет.

У края вырубки его ждали. Четверо крепких парней из отроков и Ангиро — старший дружинник. На поводках у белобрысого широкоплечего отрока прыгали, хрипя, два косматых пса. Ангиро молчал, стоя позади с непроницаемым лицом. Ему это было не по душе. Говорил шестой — тощий высокий юнец в длинной вышитой тунике, красивом поясе с бляшками и красной безрукавке на меху.

— Пришел-таки? Живой, надо же. — Голос у него ломался, то срываясь почти на визг, то басовито хрипя. — О, и меч никак приволок? А ну, давай сюда. Братец, — почти выплюнул он последнее слово. — Это для князя, а не для ублюдка.

Ингро попятился. Стиснул зубы.

— Ты князь, что ли? Не дам, — глухо сказал он. — Он мой. Я его достал. — Он осклабился. — А что ж ты сам, братец, — так же прошипел он, — на скалу не слазил, а? Соплив больно.

Княжич криво ухмыльнулся.

— Теперь я князь, ты не ошибся. Давай меч!

Ингро почувствовал, как по спине поползли противные мурашки. Если он князь, то старого князя уже нет. И вряд он ушел к предкам сам…

Псы рванулись с поводков. Ингро выставил руки вперед. Пес, рыча, бросился навстречу собакам. Ингро не боялся — Пес порвет кого угодно, да и в случае чего он сам сумеет с собаками договориться. Но вот отроки снимали с плеч луки, а это уже куда хуже. Ингро быстро нырнул в заросли. Злость распирала грудь, злые слезы жгли глаза. Вот, значит как. И где ж княжья честь? И где справедливость, про которую все уши прожужжал эрто-эн-элло? Почему сейчас земля не проглотила его, почему гром с небес не грянул?

Он втянул воздух сквозь зубы. Сердце колотилось в груди, но он еще долго сможет бежать. Он хорошо знает лес. Он знает, где спрятаться.

За ним охотились больше недели. Но парень слишком хорошо путал следы. Да и охотники не очень-то старались, тем более что парень уходил к северу, к местам совсем диким и страшным. Поговаривали, будто там, на пустошах, среди голых плоских каменных холмов бродят твари, что сохранились тут с глубокой древности. Хорошо, что таких мало, а то они давно бы сожрали всех людей. Сюда и звери почти не заходили.

Здесь Ингро и жил уже второй месяц. Он, Пес и меч Морнэллах.

Ни разу за это время он не произнес ни слова. А зачем? Пса он понимал и так, равно как и прочее зверье. Он чуял их, они — его и предпочитали не приближаться. Меч же слов не требовал. А Сова и Волк приходили во сне и разговаривали с ним мыслями.

Иногда, вспоминая прежнюю жизнь, он смеялся над своими слабыми и жалкими сородичами, иногда его охватывал гнев. Все его предали. Только звери да Меч не предадут.

«А это потому, что ты лучше их, — говорил ночью, не раскрывая пасти, Волк. — Ты умеешь говорить с животными, ты властвуешь над ними. Ты умеешь превращаться в Сову. Ты летал. Ты добыл Меч. Ты — истинный вождь».

«Да, — отвечал он мысленно, — люди предали меня. А верить можно только зверям».

Здесь водились странные звери. В той пещере, которую он нашел для себя, жила рысь, но летом она, видно, перебралась в другое место. Здесь воняло, и пол был усыпан костями. Он вымел их, устроил очаг. Вместе с Псом они ходили на охоту. Пес потом ел добычу сырой, а он — полусырой, полуподжаренной на огне.

Это так славно — молчать и слушать. Молчать и наблюдать. В этом он находил странное удовольствие. Это делало его целостным. Он не завидовал тем, кого оставил среди людей, — он был выше и сильнее их. Они отвергли его и предали. И ему не было до них дела. Пока не было.

Иногда сюда забегали волки. Вернее, эти твари были похожи на волков, но куда крупнее. И в глазах их светился не волчий разум, а злой и сильный, как у него. От их вожака исходила древняя мощь, и когда они с Ингро встретились на плоских камнях, остальная стая не вмешивалась в поединок вожаков. Они смотрели друг другу в глаза, стараясь каждый подчинить себе другого, и человек победил. Теперь стая ходила за ним, и это была славная власть.

На болотах дальше к северу жили твари с множеством щупалец, сладить с которыми оказалось куда труднее. В лучшем случае удавалось быть с ними на равных. Он их не трогал, они — его. И его стаю.

Пятнистые огромные кошки с клыками, торчавшими словно клинки из верхней челюсти. Ночные летуны с зубастыми пастями и кожистыми крыльями — все они знали о нем и либо подчинялись, либо предпочитали не вставать у него на пути.

Власть.

Только кому она нужна, если не можешь ее показать? Он понимал, что никуда не денется, — он хотел показать свою власть людям. Тем, кто его прогнал и предал. И он начал думать о возвращении.

На исходе месяца Лани он встретился с человеком. То есть человек сам нашел его. Это был человек — но он не предавал его и не изгонял, он был справедлив к нему всегда. Это был Ахтанир. И он не боялся зверей, хотя вел себя осторожно.

Пес зарычал при его приближении, и Ингро схватился было за рукоять Морнэллаха.

— Может, ты уже и забыл людские голоса, — произнес появившийся на пороге пещеры темный человек, — но уж вряд ли ты принял бы меня за другого.

— Как ты нашел меня? — Ингро испугался собственного хриплого и глухого голоса.

— Тано многое знает, — улыбнулся Ахтанир, входя к нему. — Ну ты и грязен. Ты стал совсем зверем. Так нельзя.

Он сел на волчью шкуру. Улыбнулся в полумраке, и у Ингро даже дух захватило. До этой минуты он и не понимал своего одиночества, а вот Ахтанир пришел, и такая страшная тоска вдруг открылась в душе, как рана… Этот человек всегда ему нравился, а сейчас Ахтанир пришел, чтобы помочь ему, прежде чем жизнь среди зверей окончательно убьет в нем человека. Ингро заплакал и бросился к Ахтаниру на грудь.

Тот похлопал его по спине и мягко отстранил.

— Не стоит, Ингро. Или уже Хонахт? — пристально глянул он на него. — Ты совершил великий подвиг и заслужил право на имя предка. Ты достоин большего, чем жить среди зверей или своих жалких сородичей.

— Почему… они?.. А отец?..

Ахтанир на миг презрительно поджал губы.

— Они ненавидят тех, кто выше их. А твой отец… Ну, ты же знаешь обычай. Твой полубрат убил своего отца, потому как князь собирался убить тебя. Князь давал слово, что тебя не тронет. Нарушив клятву, твой отец нарушил Правду земли, вот сыну, полубрату твоему, и пришлось его убить, чтобы дурного не случилось, — все это красавец-сотник произносил с всезнающей усмешкой. — Так что теперь у Сов другой князь.

— А моя мать?

Ахтанир пожал плечами.

— А что он ей сделает? Она живет, как и прежде. Только тебя она не примет. Ты не принес отцу Меча, ты теперь — серый волк.

Ноздри Ингро задрожали. Теперь, стало быть, уже его братец должен будет доказать свою мужскую силу на вспаханном поле. Это будет по весне… Что ж, ему уже шестнадцать лет, вдруг сможет. Он осклабился. Тощий хлипкий юнец захочет стать мужчиной. Ну-ну. Сам он, даже будучи на полтора года моложе нынешнего князя, был не в пример крепче. И с девушками уже любился. А вот братец — вряд ли. Разве что зельечка ему приготовят… Ахтанир заметил его нехорошую усмешку.

— Ингро, это все глупости. Смысл имеет лишь твой дар. Ты — кэнно аллар. Говорящий с животными. Это редкость. Тем более в наше время. — Ахтанир помрачнел. — Раньше люди могли говорить друг с другом мыслями, как ты со зверьми — Он повернулся к юноше. — Ты нам нужен, Ингро Ты — наша надежда вернуть забытое. — Он помолчал. Снова тепло улыбнулся. — Идем со мной. Аст Ахэ ценит людей не по их происхождению, а по их способностям. Ты там будешь в чести. Идем со мной.

Ингро опустил голову, чтобы скрыть слезы. Почему этот человек говорит так, что за ним хочется идти не раздумывая, сделать для него все? «Нет, я не Хонахт. Я маленький одинокий Ингро, и этот человек щедро одарил меня своим теплом и покровительством…»

— Я пойду с тобой, — тихо проговорил он, пряча глаза. — Я пойду с тобой в Аст Ахэ.

Они проехали мимо Аст Иллаис, через все поселение — так настоял Ахтанир. Никто не посмел остановить их, никто не посмел сказать ни слова. Он был уже чужим — серым волком. Но серым волком из стаи Аст Ахэ. Ингро ощущал незримую силу, которая словно плащом окутывала их с Ахтаниром — ведь они только вдвоем были, а никто ничего даже не пытался им сделать! Он и радовался, и боялся. Но Ахтанир властно вел его за собой, и Ингро — или все же Хонахт? — повиновался.

Они шли шестой день, ночуя то на одиноких хуторах, то просто в лесу. Пес молча бежал следом за ними. Иногда убегал куда-то в лес, иногда обгонял, но всегда возвращался. Ингро знал эту дорогу, хотя в Аст Ахэ никогда сам не бывал. Дальше Аст Алхор, городища Волков, он на юго-запад не ездил. Дорога на юг шла к горам, где жили гномы. С ними вели меновую торговлю, но ездили туда всего два раза в год, с мехами, медом, воском и прочим добром, оставляя его в определенный день в определенном месте, а затем забирали то, что давали в обмен гномы. Встречаться с ними было запрещено каким-то древним зароком, о причинах которого уже никто и не помнил.

День был мягко-пасмурным, не слишком жарким и без дождя. Лучше для дороги и не придумать. Ахтанир ехал шагом, а Ингро шел у стремени. Возделанные поля и пастбища сменились дикими лугами, но дорога была прекрасной, широкой и ухоженной. Вот сюда привозят десятину. Сюда приходят серые волки вроде него или те, кого выбирают черные воины Твердыни для службы тано…

— А почему нет полей? — несмело спросил он.

Ахтанир посмотрел сверху вниз, улыбнулся своей пронзающей душу блаженством улыбкой, и ответил:

— А зачем? Твердыня призвана защищать и оберегать людей. А мечом не пашут.

— А дружины князей? — снова робко осведомился Ингро.

Ахтанир только усмехнулся.

— Помнишь набег орков три года назад? И что смогли сделать князья? А когда лесные дикари в голодный год полезли? Или волчий год, когда звери скот резали почем зря, даже на людей нападали?

— Да. — Ингро замолчал.

— Вспомни поветрие, что восемь лет назад косило народ. Тогда Аст Алхор наполовину вымерла, народ в леса побежал. И что смогли знахари? Наши лекари вас спасали. — Ингро немного озадачило это «наши» и «ваши», ведь все они были из одного народа как-никак, но он промолчал. Люди Аст Ахэ и правда были какими-то другими. — Когда неурожай, кто помогает освящать поля, и потом они родят? Кто скот лечит? Все мы. Вы — дикари, Ингро. И если бы не мы, все вы давно бы уже перемерли. — Он помолчал. — И всего-то десятина, а еще кто-то недоволен…

Ингро потупил взгляд, словно это он был виноват в этой черной неблагодарности. Ахтанир почувствовал смятение юноши.

— Ты станешь одним из нас, Ингро. Это великая честь и великая обязанность. Я сейчас не стану рассказывать тебе ничего, сам поймешь.

Ингро молча кивнул. Он много слышал об Аст Ахэ, но все эти слухи были похожи на сказки да байки-страшилки. Он не то чтобы верил, но ведь слухи не на пустом месте растут. Все не просто так. И потому он был сейчас маленьким Ингро, а не могучим Хонахтом.

Все это было похоже на какую-то сказку про младшего сына, который пошел по свету удачи искать. Крепость была просто огромной, она торжествовала и подавляла. Сложенная из черного камня (откуда только возили?), она могла вместить и Аст Иллаис, и все поселение Сов, а то и все их земли. Сколько же народу тут живет?

И как их прокормить?

Словно отвечая на его мысли, Ахтанир трепещущим от волнения голосом торжественно произнес:

— Аст Ахэ. Средоточие древних знаний, силы и справедливости.

Ингро показалось, что тот чуть не плачет.

Ингро смотрел на черный замок, открыв рот. Это было совершенно ни на что не похоже. Ни домов вокруг, ни полей, ничего. Пусто. Только замок.

— Тут… никого нет, — повернулся он к Ахтаниру. Тот засмеялся.

— Просто ты не видишь. Мы умеем следить незаметно. А наши отряды постоянно патрулируют не только окрестности замка, но и земли Семи Кланов. А по ту сторону холма наши люди пасут коров и коней. Ладно, едем.

По опушенному подъемному мосту они перешли через глубокий ров, огибавший высокий холм и соединявшийся с рекой у его подножия. Солнце опускалось над лесом, ветер разметал облака, и замок стал ослепительно черным, а река заиграла серебром. Это было настолько красиво, что у Ингро на миг замерло сердце.

— Идем же, — нетерпеливо позвал его Ахтанир. Они вошли — и только тогда Ингро увидел часовых. В черном, в прекрасных доспехах — видать, славные тут кузнецы, за одну такую кольчугу коров сорок можно отдать. Они приветствовали Ахтанира и снова замерли, глядя куда-то вдаль с чуть заметной спокойной торжествующей улыбкой, как на древних изваяниях на родовом кладбище, когда старинное мастерство еще не было потеряно. И Ахтанир мгновенно стал таким же, внезапно отдалившись от Ингро, который сразу почувствовал себя потерянным и одиноким.

— Следуй за мной, — сказал он, спешиваясь и отдавая повод коня одному из стражей.

Ингро путался в лабиринте стен, дворов, переходов, галерей, залов, каких-то площадок, лестниц, зубцов и башен, постепенно впадая в панику. Он попал в огромный муравейник. Встречные его словно бы и не видели — они здоровались только с Ахтаниром; порой на каком-то странном, пусть знакомом языке. И все они были похожи друг на друга общим возвышенно-отрешенным, спокойным выражением лица. Он вцепился в рукав Ахтанира. Тот спокойно взял его за руку и повел за собой. Пальцы его были прохладны.

Лестницы. Переходы. Залы. Витражи. Изваяния. Люди. Звуки. Запахи.

В голове уже медленно закружился водоворот. Ингро вдруг ощутил страшный голод и понял, что скоро упадет и потеряет сознание. В ушах звенело, звуки гасли, словно вязли в вате, мир начал блекнуть и вспыхивать бледно-желтыми пятнами. Сквозь пелену глухоты и слепоты он услышал свое имя, затем кто-то подхватил его, и он провалился в темноту.

— …сумел?

— Да учитель. Я не знаю другого способа, кроме как долететь туда на крыльях. — Голос Ахтанира. Первый голос был Ингро незнаком.

После недолгого молчания:

— Если все, что ты говоришь, правда, если ты не ошибся, ученик мой, то ты привез к нам великую надежду. Ты легко нашел его?

— Да, учитель. Я ведь из Слышащих, — гордо сказал Ахтанир.

Ингро не мог и не хотел открывать глаз. Было слишком тепло, уютно и мягко, и хотелось снова заснуть. Но этих двоих было не обмануть.

— Не притворяйся, — сурово сказал первый голос, звучный и мягкий.

Ингро послушно открыл глаза. Ахтанир стоял чуть в стороне. Другой же был прямо рядом с ним. Высокий, с гладко выбритым лицом и роскошной копной седых волос. На щеках его чернели ритуальные шрамы, руки он прятал в широких рукавах черного одеяния. Светлые глаза смотрели пронзительно и всезнающе.

«Тано», — подумал Ингро и снова провалился в темноту от ужаса и счастья.

Когда он снова пришел в себя, то чувствовал себя уже намного лучше и страшно хотел есть. С удивлением обнаружил, что на нем свежая рубашка и что он вообще чист. Значит, кто-то вымыл его, пока он был беспомощным? Он представил себя голым и бессильным, и ему стало невероятно стыдно перед тем неизвестным, который обихаживал его.

Он лежал в маленькой комнате, узкой, с единственным окном, распахнутым настежь. В окно дул теплый ветерок. Стены были завешены толстыми шерстяными ткаными гобеленами с изображениями звезд, цветов, мечей и рун. Руны были знакомы, но складывались они в совершенно непонятные слова. В комнате еще был стул, сундук у стены, на котором лежала его одежда, в небольшой нише стояли кувшин и таз для умывания, у окна — небольшой стол. А на столе оловянные — не деревянные или глиняные! — миска и кружка с крышками, на белой полотняной салфетке — нож и ложка, на крышке миски — ломоть свежего пахучего хлеба. Ингро почувствовал, как взвыл от голода желудок, и, сглотнув обильную слюну, хотел было встать.

— Не надо пока, — послышался мягкий девичий голос. — Сайэ. Я Тьалли. Целительница.

Ей было немногим больше, чем ему. И как такая девчонка может быть лекарем? Все знахари, которых он в жизни видел, были немолодыми.

— Тарно велел тебе сегодня еще полежать. — Она подошла, деловито подпихнула ему под спину подушку, заставила сесть. — Сейчас я накормлю тебя.

Ингро покорно сел. Затем, помаявшись, спросил:

— А отхожее место тут… где?

Тьалли спокойно ответила, стоя у стола:

— Горшок под постелью. Я потом вынесу.

Ингро замешкался.

— Может, я лучше дойду?

— Нет. Тарно сказал — не надо ходить. Если ты смущаешься, я выйду.

Вернувшись в комнату, она заставила его вымыть руки, умыться и прополоскать рот, затем постелила ему на колени салфетку и поставила миску.

— Здесь мясо с кореньями и подливкой. Ешь, это полезно.

Это было еще и вкусно, но девушка, похоже, не думала сейчас о еде как о чем-то вкусном. Отправляя в вопящий от нетерпения желудок сытную еду, он украдкой рассматривал ее. Золотистые волосы и веснушки, рыжие ресницы и брови над синими глазами. Не слишком-то хорошенькая, но милая. Одета она была в темно-серое платье, одновременно и скромное, и удивительным образом подчеркивающее ее тонкую фигурку.

Ома дождалась, пока он поест, забрала посуду и собралась было идти.

— Постой! — крикнул Ингро, испугавшись, что снова останется один со своими вопросами и страхами. Тьалли вернулась.

— У тебя есть вопросы?

— Д…да… а что со мной было?

— Ничего особенного, — ответила Тьалли. — Так со всеми кто приезжает сюда в первый раз. Это место Силы и место, где живет тано. Не все могут выдержать величие, у многих поначалу голова кружится. Так и с тобой было. И со мной тоже.

— А где мой меч?

— Он у тано. Он призовет тебя, и ты возьмешь его из рук тано. Но сначала тебе надо как следует окрепнуть. Думаю, завтра тарно поутру посмотрит тебя, и тебе можно будет встать. Тебя познакомят с братьями и сестрами, все покажут.

— А сейчас день или вечер?

Тьалли глянула в окно.

— Сейчас утро.

— И что, я весь день буду валяться? Я ж с тоски подохну!

Девушка пожала плечами.

— Ты пока еще не умеешь ни собой, ни своим временем распоряжаться, — снисходительно сказала она. — Тебя научат, а пока не беспокойся, ты все равно заснешь через несколько минут.

— Что? — взвился было Ингро и тут же ощутил тяжесть в голове и всем теле.

— Ну, вот, — кивнула девушка, — отвар действует. Завтра все будет в порядке.

…Волк смотрел из темноты желтыми глазами и ничего не говорил. Потом он повернулся и побежал прочь. Но каким-то образом Ингро все время видел его. Словно с птичьего полета — или он был Совой? Удивительный восторг, ощущение власти, того, что можешь все. Ветер под крылом и ночь вокруг, огромная древняя ночь. Он смутно осознавал, что это какое-то иное время и место — и все же он был здесь.

Волк бежал и бежал, и был он огромен, а впереди вставала горная цепь с тремя зубчатыми вершинами-башнями, замок, словно бы выросший из скал. А потом он несся по коридорам, залам, подвалам, лестницам, мимо людей и знамен, мелодий и голосов, ощущая ужас и восторг. Его словно тянуло куда-то, и он уже не мог остановиться. А волк исчез. Но теперь какая-то другая сила вела его, и сопротивляться он не мог.

Он остановился в каком-то зале с огромными колоннами, обвитыми не то змеями, не то толстыми лозами, по стенам холодным светом горели, не мерцая, светильники в чугунных скобах, гладкие черные стены отражали все словно зеркала. А в самом конце зала на высоком резном черном троне сидел некто с белыми волосами, и в руках его был тот самый меч Морнэллах…

Он проснулся словно от толчка. Над ним стоял Ахтанир, ровно и спокойно улыбаясь.

— Ты проснулся, — сказал он. Молодой темноволосый человек, широколицый и скуластый, стоявший рядом с Ахтаниром, коротко кивнул.

— Сайэ, я Гэлеор. Я должен осмотреть тебя.

Ингро повиновался, скованный странным оцепенением. Пальцы у Гэлеора были сухими и жесткими. Он коснулся лба, послушал сердце, стиснул запястье, немного помолчал, затем отпустил.

— Он может встать. Разрешаю. — Затем кивнул Ахтаниру и вышел.

Тот склонил голову набок. Отрешенно и благостно улыбнулся — там, в лесу он совсем по-другому улыбался — и сказал:

— Ну, вставай, Ингро. Одевайся, идем трапезовать. Затем тебя ждет тано.

Под присмотром Тьалли он умылся и оделся. Одежда была не та, в которой он сюда пришел, — черная рубаха и штаны. Рубаха была вышита по горловине и рукавам серебряной нитью простым, но красивым узором. Но этот узор ничего не говорил Ингро, и ему стало жаль материнской рубахи, красной, яркой. Мать вышивала узоры силы, удачи и защиты, а тут что? Просто двойная плетенка с узлами. Только вот она странным образом притягивала взгляд… Он резко отвел глаза. Опять начинала кружиться голова. Он решительно надел рубаху, сунул ноги в высокие башмаки, затянул пояс — пояс ему оставили. Надо будет закрепить на нем бляшку с громовым молотом в знак первой победы — добычи меча. Нет, даже две, если посчитать еще и победу вдень Элло. Интересно, тут принято вешать на пояс бляшки? И вообще, что тут принято?

Да ему должны вернуть меч. От этой мысли он разволновался без меча ему было как-то неуютно. А вдруг не вернут?

Тьалли дала ему деревянный гребень причесаться. Ингро пару раз провел по волосам и вышел.

Наверное, он запомнит когда-нибудь все переходы этого огромного замка-муравейника, но пока он старался не отставать от Ахтанира. Да и незнакомые люди смущали его, и он всем своим видом старался показать — я при нем!

Трапезная оказалась огромным залом, уставленным длинными деревянными столами. Сквозь распахнутые ставни лился теплый свет. За столами сидели, негромко и дружелюбно переговариваясь, люди — мужчины и женщины. Ингро застыл, не понимая, как тут считать старшинство, если и мужчины, и бабы сидят вперемешку, и старые с совсем юными тоже. Ахтанир усадил его где-то посередине и сам сел рядом, сказав что-то проходившей мимо женщине. Та кивнула мельком глянув на Ингро. Ингро вертел головой, не понимая, оказали ли ему честь, усадив посередине, а не в конце стола, Да еще рядом с сотником, или тут все не так?

Как бы то ни было, а ели тут сытно, пусть и просто. Каша с медом и маслом, сыр и густое свежее молоко — к такому Ингро не привык и потому, встав от стола, почувствовал себя даже более чем сытым. Волнения ушли, и люди рядом казались милыми и добрыми. А они и вправду такими были. Тихие разговоры, осторожные движения, чтобы ненароком не задеть соседа. И лица — спокойные чистые, без пятнышка золотухи или какой еще парши. Они не были худыми, и жирных среди них тоже не было. Одежда их была опрятной, хотя и не слишком украшенной. Ничто не могло ему указать, кто же тут выше кого стоит. Ни одежда, ни круглый живот, ни украшения. Они были разными — и странно одинаковыми. От них если чем и пахло, так травами. Словно и не совсем люди они. Но он уже начинал чувствовать себя здесь почти своим, и это было хорошо.

Создавалось впечатление, что весь замок тоже представляет собой какую-то странную «плетенку», только куда более замысловатую, чем вышивка у него на рубахе. В нем была какая-то закономерность, но она ускользала от Ингро. Наконец он перестал пытаться найти ее и просто шел за Ахтаниром, стараясь, чтобы от бесконечных поворотов «плетенки» снова не начала кружиться голова. Наконец после очередного поворота и подъема лестницы они оказались у высоких дверей из тяжелого старого дуба, потемневших от времени, окованных темной бронзой. Перед дверьми стояли двое воинов в полном вооружении, с уже знакомыми своей торжественной отрешенностью лицами. Такие приезжали к ним с весенним объездом каждый год. И вместе с Ахтаниром тоже приезжали такие.

Ахтанир, сейчас одетый просто, как и все, коротко поклонился, приложив руку к груди, оба воина отсалютовали мечами. Затем он толкнул створки, и дверь распахнулась внутрь, в зал.

Высокие колонны устремлялись вверх, теряясь в темноте под сводом, и взгляд тянулся за ними, улетая вверх, в темноту. Зал тоже был темен, потому как ставни были затворены, а по стенам горели белые толстые свечи чистого воска, не сальные. Шаги Ахтанира гулко раздавались под сводами, а Ингро старался ступать как можно тише, робея до дрожи в коленках. Потому что в конце зала на высоком черном резном каменном престоле восседал высокий человек в черных свободных одеждах с седыми, как лунный свет, волосами, как в его сне. Хотя это все же было не совсем так, как ему привиделось. Опустив голову, человек смотрел належавший у него на коленях клинок. Его клинок. Ингро сглотнул.

Они приблизились. Ахтанир опустился на колено, прижал руку к груди.

— Сайэ, айанто.

— Сайэ, таирни. Встань, я рад тебе.

Человек поднял взгляд льдисто-холодных глаз на Ингро, и тот застыл, как мышь перед змеей. Тано улыбнулся.

— Подойди и не страшись. Как твое имя?

Ингро не сразу смог ответить — во рту пересохло.

— Я Ингро, — хриплым шепотом произнес он. — Сын Йалими из Сов…

Почему-то сейчас ему не хотелось упоминать о своем родстве с князем. Он поймал себя на этом мгновением позже, когда вдруг подумал — а почему же я не сказал, что я княжич? Но это вдруг показалось ему таким пустяком — и это вожделенное родство, и даже мать, и вообще все его желания заслужить признание каких-то людей показались ему такими далекими и глупыми по сравнению со взглядом тано…

Тано не показывал рук, как и следовало по обычаю, а от скул ко рту обе щеки прочерчивали черно-красные ритуальные шрамы.

— Ты умеешь говорить со зверями, — это был не вопрос, и в голосе тано сквозила какая-то еле уловимая угроза, словно ответь Ингро «нет», он нарушил бы что-то очень важное, почти великое.

— Да, — так же прошептал он.

— Значит, — снова теплым голосом проговорил тано, — ты пришел туда, где тебе и должно быть. Повторяй. Ахтанир?

Ахтанир кивнул. Потом повернулся к Ингро, тихонько, но крепко надавил ему на плечи, заставив опуститься на колени.

— Эйр Ингро.

— Эйр Ингро…

— Мэй антье къатта кэнно-аллар.

— Мэй антье къатта кэнно-аллар… — Ингро путался в словах, но ни тано, ни Ахтанир словно не замечали этого. Тано напряженно ждал конца действа. Ингро тоже — он боялся, что не сможет повторить верно незнакомые слова и его прогонят.

— Дэй эртэ а гэлли-Эа.

— Дэй эртэ а гэлли-Эа…

— Эл-кэннэн Хонахт.

— Эл-кэннэн Хонахт, — это имя он произнес твердо. Эти слова он почти понял — теперь это имя будет его по закону.

— А къонэн Раэнэ.

— А къонэн Раэнэ.

Ахтанир отпустил его. Ингро постоял на коленях в растерянности. Поднял взгляд на тано. Тот еле заметно облегченно вздохнул. Улыбнулся и кивнул.

— Подойди и возьми меч из моих рук.

Ингро поднялся и благоговейно взял меч. Рук тано опять не было видно из-под широких рукавов.

— Теперь ты сын Твердыни, Хонахт, — сказал Ахтанир. Тано молча улыбался, сверля его пронзительно светлым взглядом. — Теперь ты избран и выше любого князя, любого мудреца. Ты можешь то, чего никогда не смогут они. Тебе будет позволено то, что не позволено никому из простых людей. Ты — наш, Хонахт!

В голосе Ахтанира снова звучала та торжественная теплота и гордость, которая так привлекла Ингро там, на каменистых холмах, в пещере.

— Идем, я познакомлю тебя с твоими братьями и сестрами.

В сказках, знакомых с детства, младшие обиженные сыновья, которых считали дурачками, всегда уходили из дому искать лучшей доли. И всегда встречался какой-нибудь мудрый зверь, говоривший человеческим голосом, или вещий сон снился, и приходил младший сын в Аст Ахэ — не нынешнюю, а древнюю, — где мудрый Тано давал ему всякие волшебные вещи или наделял силой, с помощью которой он побеждал всех врагов, добывал красавицу-жену и становился князем.

В легендах и песнях, которые пересказывал эрто-эн-эл-ло, говорилось о великом и справедливом мудром правителе, давшем людям ремесла и законы, научившем читать письмена и ковать железо. Окруженный воинами справедливости, он долго жил среди людей, пока неправедные люди, исполнившись зла, не восстали против него и не объединились с белыми демонами. И великий Тано покинул людей, и лишь Верные хранят его знания и заветы в надежде, что однажды он вернется.

Когда Хонахт перечитывал старинные книги в Аст Ахэ, погружаясь в затейливую вязь письмен, он постепенно забывал о том, что читает, видения вставали у него перед глазами, и он видел и Тано, и тех, кто был с ним, и его Ученика… а ведь говорят, что он остался в этом мире и бродит где-то среди людей… Хонахт закрывал глаза и мечтал, что вот он встречает его и приводит сюда, и он восходит на престол, и возвращаются старинные времена силы и справедливости…

Обучение. Размеренное, жесткое, почти жестокое. Язык, письмо, постоянное повторение Заповедей Тано.

Обучение сосредоточению и правильному дыханию.

Наука трав — многие дают возможность хотя бы на время выходить из тела, и тогда начинаешь слышать то, что за пределом обычного слуха…

Постоянное упражнение тела — на выносливость к холоду и жаре, голоду и жажде, боли, ранам, ядам, ко всему что может через тело сокрушить дух.

А иногда экстаз боли тоже может привести к тому, что Ахтанир называл «прорывом», — к такому же выходу за пределы обычного мира.

«Единство тела и духа, — говорил тано. — Единство стремления и покорности. Единство страдания и радости. Вот пути, ведущие к откровению и возвышению над собой».

И великое, всеобъемлющее ощущение братства. Они — особенные. Они не такие, как обычные люди, погрязшие в пороках и неблагодарности.

Как они не могут понять, что им нужен Хозяин?

Он был избранным даже среди избранных. Ему хотелось бы стать воином и, как и прочие, упражняться с мечом и копьем, стрелять из лука, скакать на коне на зеленом ровном лугу подле замка, над крутым берегом реки. Это было прекрасно, и понятно, почему воины Аст Ахэ были настолько сильнее любой княжьей дружины. Они были лучше обучены, и, главное, они умели сражаться не каждый за себя ради славы себе и князю, а вместе — ради общей победы.

Но Ингро-Хонахту не было суждено стать воином.

Он уже давно забыл, сколько живет здесь. Наверное, он тут жил всегда. Другая жизнь — наверное, это просто сон. Уже выцветший и поблекший, глупый сон. И что в прежней жизни могло привлекать его? Ничего. Здесь его ценят и любят. Здесь все дружелюбны и добры друг к другу. Здесь есть четкие правила жизни и ответы на все вопросы, которые всегда даст тано. Здесь он особенный — и равный среди прочих особенных. Среди тех, кто родился в кланах, и тех, кто родился и вырос здесь. Последним так трудно было рассказывать про жизнь в кланах, они ее просто не понимали. И он тоже постепенно переставал ее понимать.

Справедливость.

Он знал, что здесь — правильно. И что он тоже будет поступать правильно, а как же может быть иначе? И ничего уже не хотелось, кроме как до конца овладеть своими странными способностями.

Тано он почти не видел. Им занимались Ахтанир и Лэи-энно, из говорящих-с-травами.

С тех пор, как он стал Совой и взлетел на скалу, ему еще ни разу не удавалось повторить этого. Странное звериное чутье сделалось острее, и общаться с животными стало легче. Никого так не слушались собаки и лошади, и никто не был так удачлив в охоте. Хотя охотился он редко и не очень ему это нравилось. Он понимал животных — людей ему было понимать сложнее. Вернее, они не были столь открыты, и ими нельзя было управлять. А это как раз было любопытнее всего. Но это было запрещено, и потому он украдкой пытался заглянуть в мысли соседа. Но это почти никогда не получалось, да и ловя пристальный взгляд Ахтанира, он быстро замыкался в себе, словно улитка вползала в домик, и ждал, не последует ли наказание.

Но наказания не следовало. Непонятно — не то следит, не то поощряет?

Это был Великий День. Для него — Великий.

После вечерних совместных песнопений, от которых стремится ввысь душа, настает Час Откровения. После песнопений всегда хочется сбросить с себя груз дурных помыслов и стремлений, припасть к груди тано, покаяться, освободиться…

О, тано, сколько же всего ты принимаешь на душу свою…

Вечером второго дня знака Хэа, отдав тано тяготы души своей и не имея более никаких дел, Хонахт отправился к себе. До времени сна оставалось еще два часа, и они полностью принадлежали ему, если не придет призыва от тано. Каждый раз, когда он отдавал тано свои сомнения, его охватывало удивительное умиротворение. Все дурные мысли и деяния уже не тяготили его, и не было вины. Увы, человек не может быть невиновным — таков несовершенный мир. Нельзя, совершая добро, не совершить зла, как ни пытайся. Это порождает чувство вины, и человек боится свершений. Потому и есть тано, и это великое благо, что он есть, ибо в его силах и в его праве брать на себя эту вину.

Звезды извечные, а если бы его не было? Что тогда?

Хонахт сидел усталый, словно после тяжкого труда или сильного потрясения, счастливый своей безвинностью Всегда после этого он клятвенно заверял Эа, что больше никогда не совершит дурного поступка, не позволит зародиться дурной мысли — но каждый раз сбивался-таки с пути и, рыдая от осознания собственного ничтожества, ждал часа, когда тано возьмет себе его тяготы.

Звезды пресветлые, как же он это выносит? Хонахт плакал от умиления и восхищения и опять же от терзаний совести — ведь тано страдает, беря на себя их грязные мыслишки и делишки… Как же добиться искупления, чем воздать?

Он плакал, когда Ахтанир постучал в дверь, и потому не заметил, как она открылась. Молодой сотник постоял немного на пороге, потом подошел к юноше. Заглянул ему в лицо. Тот поднял на него полные светлого страдания глаза. Ахтанир сочувственно улыбнулся.

— Ты хочешь искупления.

Хонахт изумленно кивнул — Ахтанир словно прочел его мысли. Значит, такое все же возможно? И он все знал? И не наказывал, потому что и правда все знал и понимал… Хонахт схватил его за руку. Ахтанир не отстранился.

— Идем, — каким-то странным почти шепотом сказал он. — Тано знал.

Этим путём он никогда еще не ходил. Они вышли из дома, в котором жили старшие братья — Хонахт тоже жил здесь по особому распоряжению тано, — обогнули трапезную и кухни, подошли к окружавшей твердыню первой стене и вошли в низкую дверь одной из башен. На памяти Хонахта она никогда не открывалась. Впрочем, никто и не пытался ее открывать. Тут не было замков, поскольку никто не подумал бы войти туда, куда его не зовут. Вопросов об этой двери Хонахт никогда не задавал, да и не пытался сюда войти, потому как привык не думать о том, о чем думать не приказано. Э, то лишнее, это отвлекает от главного. Если будет надо — ему скажут, он это уже понял.

Дверь не была заперта, что неудивительно. В Аст Ахэ двери почти никогда не запирались. Не хочешь, чтобы тебя тревожили, вывеси на двери знак одиночества — дракона на серебряной ленте.

Они спускались вниз. Ахтанир впереди, Хонахт следом. Лестница была на удивление широкой и удобной, в частых нишах горели толстые свечи, вставленные в подсвечники с медными, отполированными до блеска зеркалами, которые отбрасывали свет направленно на лестницу. Здесь было, наверное, холодно, но Хонахт не ощущал этого, потому что сердце бешено колотилось от неизвестности и предвкушения чего-то необычного. «Тано знал». «Ты хочешь искупления». «Да, хочу. Я не могу больше носить в себе столько вины. Я хочу умереть».

Если тано ниспошлет ему милость и решит убить его — он с радостью примет этот дар.

Они шли по ровному длинному подземному коридору. Здесь были какие-то двери, но Ахтанир шел мимо, и Хонахт следовал за ним, не задавая вопросов даже себе. В конце концов они остановились перед какой-то из дверей, и Ахтанир толкнул ее. Она отворилась без скрипа, и Хонахт, разум которого уже метался в панике, с поразительной ясностью понял, что открывают ее часто и держат в порядке, потому она так легко и бесшумно открывается. Он шагнул внутрь, в комнату с низким сводчатым потолком, освещенную факелами. Тано ждал там. Красноватые блики плясали на стенах, неуловимо меняя его лицо, превращая его в бронзовую личину сурового справедливого божества… «Я никогда не видел изваяний богов. Откуда я знаю?…»

Он стоял, не в состоянии ничего сказать или сделать. Оцепенел и телом, и разумом, покорно ожидая того, что будет дальше. Он не слышал разговора Ахтанира и тано, он ничего не слышал, чувствуя, что сейчас обомрет и упадет. Ощутил на плече руку Ахтанира. Увидел, как зашевелились его губы, и понял, что надо повернуться к нему.

— Покорись и не противься.

Это он понял.

Ахтанир спокойно, осторожно, почти нежно развязал ворот его рубахи. Снял с него пояс. Прикосновения вызывали приятную дрожь, почти постыдное возбуждение, которое он испытывал лишь с девушкой где-нибудь в высокой траве еще там, в родном поселении. Но сейчас это было постыдно, и, оказавшись нагим, он опустил глаза, задыхаясь и покоряясь всем существом.

«Делай со мной что хочешь. Ты имеешь право, ты во всем прав…»

Часто дыша, почти теряя сознание, он чувствовал, как ему связывают руки и поднимают их куда-то вверх, так что он едва касается пола пальцами босых ног.

Когда первый удар кнута ожег кожу, он закричал от боли и наслаждения. Боль была желанна, она заставляла содрогаться от сладкой муки и желать еще, еще, еще…

А потом его тело изогнулось в спазме наслаждения, и с воплем он исторг семя и повис, содрогаясь и плача от счастья. Ударов больше не было, было лишь ощущение великого искупления и упавшего с плеч страшного груза. Он всхлипывал от счастья, а потом медленно соскользнул во тьму, последним остатком сознания успев понять, что Ахтанир и тано принимают его на руки. Это было слишком нестерпимым блаженством…

С этого дня жизнь его изменилась совершенно. Теперь он существовал словно бы в совсем другом мире. Он был отгорожен от того мира, в котором он жил прежде, какой-то стеной, прозрачной, но непреодолимой. Он слышал и видел то же, что и прежде, но что-то изменилось. То, что раньше казалось важным и великим, стало обыденным и мелочным и осталось за прозрачной стеной. Ему казались пустыми прежние желания стать кем-то среди этих глупых, ничего не понимающих и не желающих понимать людей. А он был причастен великих тайн, которые были больше не только мира Семи кланов, но больше мира всех людей. И в мире этого великого он сейчас и жил. Существовал.

— Дитя мое, люди — мерзейшие твари. Никто так не готов растерзать ближнего своего, как человек. Но Тано любит нас. И потому человеку нужен хозяин, который заставит его перестать быть скотиной. Вы, дети мои, избраны. Вы чисты.

«Мы чисты, о учитель, драгоценный мой учитель, мой тано, лишь потому, что ты берешь на себя всю грязь душ наших. Мы невинны потому, что ты берешь на себя нашу вину.» Он закрывал глаза и видел учителя — не в черном, а в белом одеянии, и оно было все запятнано кровью из ран, которые наносили ему они своей порочностью.

— Мы — длань хозяина. Мы свора, которая собирает и стережет стадо Его.

«А ты — водитель своры, тано. И мы будем подчиняться тебе, как псы. Я буду Псом твоим».

— Но ты не просто избран. Ты одарен щедрее других. На тебе отметина Его.

Хонахт инстинктивно коснулся лба — почему-то ему показалось, что отметина именно там, хотя иных меток, кроме старых шрамов, полученных еще в драках в Аст Иллаис, да рубцов от кнута на его теле не было.

— Ты можешь мысленно взывать к зверям. Возможно, мы сможем развить твои способности, чтобы ты мог взывать к людям и читать их мысли. Если так, то ты станешь истинным пастырем…

— Нет! Я твой пес, ты — пастырь, — выдохнул Хонахт в ужасе от собственной дерзости. Но порыв был слишком силен, и он не сумел сдержаться, перебив тано. Тот лишь улыбнулся.

— Да, я могу слышать чужие мысли. Но я не бессмертен. Да, я живу дольше многих, и я вынужден заставлять свою плоть подчиняться необходимости. Я — потомок древней крови, но с годами наш род утратил многое из того, чем владели мои предки. И потому мне приходится зачинать детей от дев, обладающих способностями.

Хонахт низко склонил голову, страдая всем сердцем от слов тано о собственном унижении.

— Да, многие века в твердыне правят потомки одного рода.

Хонахт уже это знал. И понимал, почему тано сам назначает каждому женщину. Это была великая необходимость и великая жертва. И ослушники непременно должны были быть наказаны, ибо покушаются на великое. Он сам осуществлял такое наказание в том самом подвале под башней, когда Кьонте из Видящих-и-Помнящих попытался сбежать вместе с Ориен. Но девушка вовремя одумалась, потому тано простил ее и, как и было решено задолго до того, ввел ее к себе. Теперь она носит ребенка, который, возможно, будет обладать способностями древних. Кьонте же подвергся вразумлению кнутом, а потом был ночью увезен в Лаан Ниэн, где хоронили мертвых и куда отвозили нераскаявшихся отступников, потому как они уже были все равно что мертвы. Назад он не вернулся. Глупые люди Семи кланов говорили, что духи пожирают души оставленных там людей. Были и еще два отступника. Один — имени его Хонахт даже не помнил — сбежал, и за ним долго охотились по лесам, но так и не нашли, а другого воины Ахтанира увели куда-то в бесконечные переходы твердыни, и его тоже никто больше не видел. Но тано после его исчезновения словно бы стал выглядеть моложе.

Хонахту пока не назначили женщины, но поговаривали что им станет одна из дочерей тано, Адаири. У нее был странный взгляд отца, под тяжестью которого хотелось опуститься на колени. Она была некрасива и молчалива и, как и Хонахт, почти никогда не появлялась на вечерних собраниях, когда все хором пели печальные песни старины, танцевали или просто слушали завораживающую музыку твердыни и древние песнопения на Ах'энн, смысл которых был уже утрачен.

Адаири скользила черной тенью по переходам замка, погруженная в свой мир, как и Хонахт. Но он не знал ее мира. Знал только одно — оба они полностью принадлежат тано, и когда они объединятся, то точно так же будут ему принадлежать. И это было хорошо и правильно.

Плохо было только одно — Хонахт мог говорить со зверями, но с людьми почти никогда не выходило ничего. Это получалось только тогда, когда человек был погружен в глубокий сон, или когда ему давали отвара, расслабляющего волю, или он дышал дымом черных трав, или когда благой кнут доводил его до экстаза в желании открыться тано до самого дна. Даже когда человек стремился раскрыться, Хонахт слышал только смутные тени мыслей. И впадал в отчаяние. И, возможно, именно это отчаяние и помогло ему однажды и вправду — услышать.

Они были в одной из подземных комнат в том самом коридоре, в котором находилась и Комната Вразумления. Здесь было тепло, пламя камина разгоняло темноту. На низкой койке лежала в дурманном сне какая-то из сестер Твердыни. Хонахт привычно взял кубок и выпил до дна остро пахнущее, вязкое и горькое варево. Вкус не был ему знаком — наверное, опять что-то новое. Говоряшие-с-травами трудились, как могли, испытывая новые зелья, отвары и составы. Хонахт сидел, терзаемый отчаянием от собственного бессилия и чувством вины перед тано. Если не получится — значит, он обманывает учителя, пусть и не нарочно. «Если опять не получится — я умру, — решил он на сей раз. — Я убью себя. Такая жизнь невыносима». Он судорожно вздохнул. Он знал, что после зелья у него опять будут тяжелые сны, где из болезненно душного мрака на него будет смотреть Волк и Сова будет долбить клювом затылок. И он не сможет есть и долго будет лежать в апатии, когда весь мир сольется в нечто отвратительное и ненавистное…

Вот знакомое ощущение. Комната начала расплываться перед глазами, все заполнил тяжелый аромат. Откуда, ведь ничего не жгли?.. Во рту стало холодно и остро-солоно. Кровь? По ту сторону стола вдруг появились два колеблющихся прозрачных цветных пятна, и он с поразительной ясностью ощутил, что это — тано и Ахтанир. Ему рассказывали, что некоторые из Видящих видят цветной ореол вокруг человека и что это имеет смысл и значение. Какое именно — он не знал, это было не его дело.

Он поискал изменившимся взглядом девушку, но не увидел ее. Почему-то не увидел. Зато услышал нечто. И отказался понимать то, что услышал, потому что этого просто быть не могло.

«Когда же ты услышишь. Как же ты надоел, — бубнил бесстрастный бесцветный голос. — Надо найти нужное сочетание травок. Тогда попробуем на другом. Скорее бы. А то вдруг догадается».

О чем? О чем догадается?!

«Пусть оттрахает Адаири. От них можно вывести нужное потомство. Хорошо, что не догадывается. Почему Тано так несправедлив? Этому ублюдку Сов — такие способности, а мне — только прикидываться! Как же мне все это надоело…»

Тано? Тано? Нет!!

Он со стоном упал на пол. Ярко-малиновое пятно оказалось рядом с ним.

— Мальчик мой… «Опять пусто. Опять ничего. Нет, пора кончать с ним. Надо попробовать с Дайкьетом. А этот — пусть сделает ребенка Адаири, потом — в Лаан Ниэн».

Хонахт в ужасе замычал — от зелья онемел рот, — пытался отталкивать руки, затем его вырвало, а потом он уже ничего не помнил.

Отлеживался на сей раз он недолго. Хуже всего мучила неясность — что же он такое все-таки слышал? Это было наваждение или… правда? Нет, «или» быть не может. Тано велик и благороден.

Но кто тогда ЭТО говорил? Кто?

Спросить?

И тут Хонахт поймал себя на мысли, что впервые боится довериться тано до конца. Потому что если все окажется правдой, то он этого просто не переживет. Рухнет весь его мир. И он убедил себя, что ничего такого не было. На это ушло довольно много дней, которые он провел в лесу, испросив позволения у тано. Хорошо, что тот не спрашивал ничего и, похоже, ничего и не подозревал. Неужто тано и правда не умеет слышать?

Из леса он вернулся успокоенный, примирившись с собой. Все было наваждением. Просто зелье так подействовало. Все снова стало правильным. Он был светел и радостен, когда сказал тано, что снова готов попытаться. Тано улыбнулся, обнял его и сказал, что завтра попробуют еще раз.

«Последний», — показалось ему. Он обернулся, посмотрел на тано вопросительно, но тот уже отвернулся.

На сей раз он впервые задался вопросом — а почему же тано не хочет сам попытаться поговорить с ним мысленно? Он же говорил тогда, что умеет читать мысли. Или он что-то иное имел в виду? Или… лгал?

Хонахт вовремя поймал себя на этой недостойной мысли и устыдился. Надо будет потом покаяться и просить увещевания.

На сей раз в подземелье с ними оказался мальчишка лет четырнадцати, всего года на три моложе Хонахта. Он уж и думать забыл, что сам еще очень молод, и сейчас осознание этого его даже удивило и позабавило. «Я молод — но уже столько могу!» — с неожиданной гордостью и каким-то снисходительным превосходством подумал он, снова успев поймать себя на недостойном. Нет, просто необходимо отдать свое тело и душу тано, дабы свершил очищение…

Он сейчас искренне хотел сделать все как надо. Он будет стараться. Очень-очень. Он хотел быть хорошим.

Светловолосый мальчишка был в одеянии без отделки, как и полагается новичкам. Хонахт почти ощущал его страх и сознание избранности — ведь сейчас он причастен к тому, что пока недоступно его товарищам. Хонахт улыбнулся, вспоминая себя и свои пустые желания. Сейчас он почти презирал этого парня за идиотские и пустые стремления.

Ладно. Сейчас этот юнец испытает… неведомое. Сам ведь хотел.

На сей раз это были мазь и дым. Его раздели и растерли с ног до головы. Мазь резко холодила кожу, холод пробирался и внутрь, и Хонахт начал дрожать. От резкого запаха слезились глаза, в животе и подреберье все стянулось в какой-то тугой ком. Что делали с мальчишкой, Хонахт не видел и не ощущал, потому что началось что-то странное и страшное…

— Тебе не надоело? — произнес застывший как статуя Хонахт чужим голосом. Очень мелодичным и глубоким, в то же время страшным и насмешливым. Тано дернулся и поперхнулся. Хонахт весь оцепенел — зрачки не отзывались на свет, он вроде даже не дышал, мышцы отвердели.

— Кто ты? — наконец сумел прошептать тано.

Ахтанир застыл с раскрытым ртом.

— А ты еще не понял? — с холодной издевкой произнес некто устами Хонахта. — А ведь вроде поминаешь меня то и дело!

Тано прошиб пот. Ноги стали ватными.

— Та-а-но?.. — протянул он.

Хонахт рассмеялся.

— Ах ты, недогадливый какой! Тано уже не вернется, и ты это знаешь, — резко гавкнул он. — А я его любимый ученик, понимаешь ли. И его место по праву принадлежит мне, а не тебе.

— Ты предатель! — вдруг воскликнул тано. — Ты бросил его, ты не пошел с ним, оставил его одного отвечать за все!

— О, ты смеешь меня судить? — ласково ответил Хонахт. — А разве не должен каждый отвечать за то, что сделал? Разве не он говорил — за все надо платить? Вот он и заплатил. А я, драгоценный ты мой… тано, — с нескрываемой насмешкой в голосе произнес некто устами Хонахта, — не бежал. Я пожертвовал собой, подверг себя позору и проклятию, дабы продолжить его дело. И лишь я знаю, что надо делать, но не ты. И ты, и твои предшественники уже много лет смеете не отзываться на мой призыв и приказ.

Тано вздрогнул. Это было правдой. Когда он принимал власть из рук убитого им по обычаю предшественника — убитого согласно ритуалу, на скале в Лаан Ниэн, ослепленного и распятого, пронзенного копьем, — в момент освобождения души прежнего тано он слышал голос. Слышал зов — и отверг его, поскольку так поступали все до него. Это называюсь зовом Пустоты. Это был высочайший момент выбора потому что зов был очень силен и притягателен. Он тогда еле устоял, но все же прошел испытание.

— Ты лжешь, — хрипло ответил тано. — Ты лжешь!

— Все говорят, что я лгу, — засмеялся голос. — Беда какая, прямо и не знаю, что делать! И эльфы, и эдайн, и ты! И сгину я, отверженный всеми. — Он засмеялся. — Но ты мне не нужен. Ты был бы мне нужен, если бы услышал меня. Но ты предпочел не слышать меня. Ты сделал свой выбор, Тано дал тебе это право, как и всем нам. Увы, ты сделал неверный выбор. — Снова в голосе послышалась насмешка. — И теперь ты мне не нужен. Но этот мальчик меня слышит. И мне он нужен. И не смей мне мешать! — В голосе Хонахта слышалась угроза. Он вдруг ожил и медленно, словно руки и ноги у него не гнулись, зашагал к тано. Неизвестно, что было бы, если бы Ахтанир не поднялся сзади и не ударил его по голове стулом. Хонахт молча рухнул. Тано, тяжело дыша, стоял над ним. Затем поднял взгляд на Ахтанира.

— В Лаан Ниэн, — хриплым шепотом проговорил Ахтанир. — А этого? — он кивнул на светловолосого подростка.

Тано понял — Ахтаниру не нужен ТОТ, другой, говоривший сейчас устами Хонахта. Ему нужен тано. Потому что ТОТ в них не нуждается. Ему нужны другие слуги, куда сильнее их… И тано был благодарен за эту верность.

— Нет. Он ничего не видел. Пригодится еще.

— Этот, — Ахтанир пнул Хонахта ногой, — тоже вряд ли что помнит.

— А ты уверен? — испытующе глянул на него тано. — Я — нет. И даже если он и не помнит сейчас, вспомнит потом, если ЭТОТ уже добрался до него. Ты понимаешь, что будет, если ЭТОТ начнет через него говорить? Будь я на ЕГО месте, я уж постарался бы заполучить прежде всего этого недоноска, — кивнул он на Хонахта. — И представь себе, что случится, если ОН начнет говорить с остальными?

Ахтанир дернул ртом.

— Тано, его вряд ли будут слушать.

— Хонахта — вряд ли. Но ЕГО — будут. — Он поднял взгляд на Ахтанира, и в нем была дряхлая тьма. — Я тоже помню. Моя кровь древняя. Я много что видел в своих снах. Я знаю. И я не хочу, чтобы ОН пришел! — вдруг тонко воскликнул он. — Я строил справедливый мир, — задыхаясь, говорил он, и слезы текли по ритуальным шрамам. — Я имею право, отступник, предатель, только я знаю, как надо! — Он с шумом вобрал в грудь воздух. — Я хотел создать совершенного человека, хотя бы здесь. Я заслужил, я имею право! Ведь так? — почти умоляюще спросил он. — Да?

Ахтанир молча склонился к руке тано.

— Я верен тебе, — сказал он и поднял бесчувственное тело Хонахта.

Хонахт очнулся от холода и боли в затекших суставах. Открыл глаза, потом попытался еще раз их открыть, потому что вокруг стояла кромешная тьма.

«Неужто ослеп?»

Да нет, просто здесь не зажгли света. Он наверняка снова под землей, в одной из знакомых келий. Только почему его тут оставили одного, и почему здесь так холодно, и почему так ноют мышцы?..

Потом взгляд его немного прояснился, мгла оформилась, и он понял, что смотрит вниз, на высокую траву, слабо подсвеченную далекими звездами безлунной ночи. Сам он сидел на земле у каменного столба, противно впивавшегося своими неровностями в спину. Он попытался пошевелиться, и тут понял, что его руки крепко привязаны ремнями к толстому кольцу, вделанному в камень по ту сторону столба.

«За что? Кто?»

Он не мог понять. Хуже того, он совершенно не помнил, что было после того, как он выпил зелье. Помнил тьму, которая всегда наступала перед тем, как он вступал в мир чужих мыслей, а потом он оказался здесь.

Кто-то напал на Аст Ахэ? Или… или он сделал что-то ужасное? Или он здесь ради какого-то обряда? Зачем, за что, почему? Вопросы взламывали череп, сердце скакало в груди, он тяжело дышал, от страха кружилась голова.

Но почему ему не сказали, за что он здесь? Без единого слова, без объяснения? И где он?

Он поднял голову и увидел в тусклом свете звезд, мерцающих сквозь туман, что вокруг — узкая глубокая долина, заросшая высокими травами. Серебристо-голубоватыми даже в такой мгле. И увидел среди высоких трав каменные плиты. И услышал в вышине тоскливый вечный ветер. И понял, где он.

Страх парализовал его.

Лаан Ниэн. Владения вечно голодных духов мертвых.

Все «за что?» и «почему?» мигом вылетели из головы, остался лишь животный ужас. Вот сейчас они придут… В животе образовалась мерзкая слабость, во рту пересохло, зазвенело в голове.

Что-то коснулось уха. Он зажмурился. Теплое, пушистое, тяжелое и с когтями. Сова.

Он дернулся — вдруг это тоже дух? И выклюет сейчас глаза, как выкалывают по ритуалу глаза уходящему тано… А ведь они тут бродят по ночам под луной, и травы шепчут их голосами. Сколько же их тут, ушедших? И они придут к нему, требуя живой крови, безглазые, окровавленные… Он тихо заскулил от ужаса, непонимания и беспомощности.

— Дурак, — сказала Сова, чистя перья. — Дурак. — И клюнула его в лоб. Больно. Но это подействовало отрезвляюще. Ужас уступил место какому-то подобию покоя. Духов пока не было. Травы? Да просто травы. И камни — просто камни. Но зато могут прийти ночные хищники, а ремни вполне настоящие и крепкие.

— Владычица Иллаис, — прошептал он, — спаси меня.

Сова перестала чистить перья.

— А ты знаешь, почему ты здесь?

Хонахт опустил голову.

— Нет.

Сова затопталась на плече. Тяжеленная птица, и когти острые.

— Смотри мне в глаза, — сказала Сова. Он повиновался.

И увидел.

«Не ходи в Черный лес, что за Каменным Зубом, на полночьи закат. Место древнее и недоброе, и не человеку там ходить. Не для людей это место. Сначала будут камни, потом болота, через которые только тайными тропами пройдешь, — а кто теми тропами ходит, никому не ведомо. Летом там трудно дышать от тяжелой гнилостной вони и туч комарья да гнуса. Стоишь на болотах, звенит комарье, а трясина словно дышит — то там хлюпнет, то под ногами с черного дна пузырь поднимется, то словно змеища огромная в водяном оконце скользнет — и снова ряска затянет черную воду. А змея это или кто щупальца свои со дна тянет — кто знает. Никто не расскажет.

А если пройдешь болота, то начнется Черный лес. Древние деревья, они еще тогда были старыми, когда кланы пришли от Заката. Живые это деревья. Они слышат, они говорят, они не пустят к себе чужака. А в глубине леса живут твари, которые старше самого человека, старше луны и солнца, даже старше белых демонов.

А в середине леса живет звериный вождь. Ночами выезжает он на свою охоту, Дикую Охоту. Он с виду совсем человек, только глаза у него горят желтым огнем, и он почти наг. И едет он на огромном лосе, а впереди него летит сова и бежит пес, и стая волков несется за ним в молчании.

Он берет все, что захочет, и если не умилостивить егожди смерти. Потому оставляем мы еду в назначенных местах, а если находим там вонзенную в землю палку, то, значит, он хочет невесту. И выбирают лучших девушек и приводят туда, и никто больше не видит их. Пять лет уже эта напасть, и двух младенцев уже нашли люди у своих дверейжелтоглазых, как волк или сова.

Многие пытались охотиться на него, но он уходит от погони, а из охотников мало кто возвращается живым. Говорят, вражда у него с Аст Ахэ и князьями Сов. Вражда и война. Да хранят духи нас, злосчастных! Завтра волчья ночь, ночь Дикой Охоты, ночь, когда не выходят за порог и не спят…»

Дайни шла по лесу осторожно, прислушиваясь и оглядываясь на каждом шагу. Весной по лесу идет гон, кровь бушует у всех. Как говорят — весной и заяц укусить может. А уж Хозяин Леса… Дайни передернула плечами. Вообще, тут места тихие, поселок близко, звери нечасто заходят, авось пронесет. Была бы своя воля — ни в жизнь не сунулась бы. Но обычай не обойдешь, надо собрать травы и сварить зелье, чтобы не зачать. Хозяин Леса, говорят, тоже от священного брака родился. Недаром старики говорят, что от священного дитяти жди большой беды. Вот она и пришла. Пятый год уже покоя нет…

А, вот и травка чернолист. Весной, когда острые темно-фиолетовые листики пробиваются из колючего комка скрученных и сухих прошлогодних стеблей, в ней течет застоявшийся, горький и жгучий сок. Дайни выкопала корешок с листьями костяным ножом. Одного кустика хватит. Уф. Все. Теперь можно идти домой. Она бережно обернула чернолист тряпицей и положила в корзинку, повернулась было, чтобы подняться, и увидела грубые башмаки — не башмаки, какие-то косматые обмотки из звериной шкуры. Сердце медленно начало опускаться куда-то вниз. Еще надеясь, что ничего страшного не произошло, Дайни подняла взгляд.

Он смотрел на нее желтыми совиными глазами. Смуглый, худой, жилистый, — бессознательно отмечала она, ощущая, как неумолимо нарастает внутри волна тошнотворного ужаса. Сопротивляться? Да разве можно? Дайни села на землю, чувствуя, как в глазах темнеет.

Он тряхнул ее за плечо, и от этого страх немного улегся. Рука его была вся в шрамах, с обломанными ногтями. От него пахло зверем — дикой, безудержной силой, погоней, жаждой крови.

— Ты кто? — хрипло пролаял он.

Она разинула рот, но из горла вырвался только какой-то долгий писк.

Он рассмеялся — совсем по-человечески.

— Ты кто?

— Да-а-айин, — выдохнула она.

— Травки собираешь, — кивнул он на корзинку.

— Зелье варить, — прошептала она.

Хозяин Леса скривился.

— Значит, чтобы второго священного ублюдка не было в кланах, да? Отвечай!

Дайни только судорожно вздохнула и коротко кивнула.

— Ты хэлгээрт.

Она снова кивнула, но он даже не смотрел. Он смотрел на небо. Дайни украдкой огляделась и увидела, что рядом кружком залегли волки и здоровенный пес. Солнце стояло в зените.

— Пошли, — сказал он, крепко беря ее за руку. Дайни покорно пошла следом, ни о чем не спрашивая. Волки снова окружили их, двое вместе с псом побежали вперед, затем вернулись и сели перед ним. Он несколько мгновений смотрел им в глаза, затем ухмыльнулся, словно осклабился. — Удача с нами! — хохотнул он и поволок ее дальше, отправляя всех волков куда-то вперед.

Когда Дайни начала наконец соображать, она поняла, что они приближаются ко вспаханному полю, на котором нынче ночью и должно было все свершиться.

— И когда он заявится? В полночь, да?

Дайни кивнула.

— Ну так подождем. — Он потащил ее в заросли на небольшом взгорочке, откуда прекрасно было видно и поле, и озерко, и дорогу, и дальний холм с замком Аст Иллаис.

— Мне же надо одеться как подобает, — попробовала было пробормотать Дайни, но он просто глянул на нее бесстрастным желтым взглядом и ничего не ответил.

Новый князь подтверждал свое право на землю восьмой раз. Восьмой раз выбирали лучшую девушку из хэлгээрт, благо народишко плодился хорошо и девок хватало. И никакой Лесной Хозяин ему не помешает, — угрюмо думал он, шагая по пустынной дороге к полю. Четверо молчаливых дружинников с Ангиро во главе сопровождали его, хотя это и не по обычаю, но кто знает? Времена жутковатые. Но ребята хорошие лучники, и в ночи попадут белке в глаз, тем более в лунную-то ночь, когда земля в полной силе. Ангиро отстал, потому как нельзя подсматривать за священным деянием, а вот по холмам вокруг поля стать надо, чтобы ничего дурного, часом, не стряслось.

Князь спускался на поле. Все было спокойно, все было тихо. Казалось, слышно, как дышит земля, как бежит в ней жизненный сок. В ушах тоже потихоньку стала шуметь кровь, разгоняясь все сильнее. Ему стало жарко — ну, где же девка?

Она появилась из зарослей. Шла медленно, словно боялась ступать или что-то уронить. Как и подобает — в белой рубахе, волосы распущены. Он ускорил шаги.

— Куда торопишься? — послышался сзади тихий насмешливый голос. Князь резко обернулся — и сразу узнал говорившего. Мгновенно прошиб холод, и пот струйкой потек по спине. Он заозирался — где же лучники? А Хонахт, ублюдок этот священный, словно мысли прочел:

— Да не ищи. Мои волки их давно перерезали. Впрочем, старшего я велел оставить. А то девчонке не поверят, а свидетель мне нужен…

Из теней заскользили волки, потом с пригорка, спотыкаясь, скатился Ангиро, бледный, изорванный, перепуганный. Перепуганный. Такого не могло быть, молчаливый Ангиро никогда и никого не боялся. А сейчас он стоял на коленях на вспаханном поле, с ужасом глядя на Хонахта и его волков. Волки окружили князя.

— Ну, что, братец? — Хонахт особенно подчеркнул это слово. — Знаешь, что сейчас будет? Да нет, ты не бойся, живым ты останешься. Только вот князем не будешь. Потому как князь должен взять себе деву земли. Да? Ну, вот я ее и возьму.

И взял. На глазах у брата и свидетеля. Взял власть над землей, и никто ничего не смог сделать. А князь, который не может отстоять своей власти, — не князь. А потом он встал и кивнул волкам. Те молча потрусили к князю, и тот почувствовал, как мокро и горячо стало в штанах. А потом старший волк прыгнул, и внизу живота вспыхнула дикая боль, и князь закричал — тонко, по-поросячьи.

Больше он никогда не будет ни князем, ни мужчиной. Увечный не будет править. Лишенный мужества — не будет мужчиной. Теперь только позор до конца жизни.

— Сумеешь умереть — умрешь. Но я тебе помогать не стану, айаро.

Айаро. «Не-муж».

Хозяин Леса Хонахт свистнул и пошел себе в лес, а волки следом.

А впереди волчьей стаи бежал огромный пес.

На другой день в клане Сов вспыхнула усобица, гонцы помчались к соседним кланам, а элло-эн-эрто послал ястреба в Аст Ахэ.

Хонахт шел по болоту. К комарью и гнусу он уже привык и почти не обращал внимания на укусы, разве что какой особо настырный злыдень в ухо или нос полезет. А шел он к большому камню неподалеку от того места, где лесная медленная река выползала из чащи, питая болото. Тут был большой омут, а в омуте водился змееногий. Этот был древний, этот не слушался. Мысли у змееногого были медленные и холодные и такие чужие и странные, что в них почти ничего нельзя было понять, и управлять им тоже не получалось. А этого никак нельзя было допустить, потому что теперь здесь хозяин — он, Хонахт.

Он еще осенью нашел кладку яиц змееногого. Сине-зеленые, тусклые, слизистые и полупрозрачные, они гроздью висели в темной воде под выступом камня. Теперь в них созрели маленькие змееногие, как головастики в лягушачьей икре. Он хотел взять одного и вырастить — для себя. Точно так же, как год назад, уйдя в чащу, наткнулся на каменистый гребень, встающий над небольшой долиной, полной костей и вони гниющего мяса. А над ней было гнездо. Вернее, логово, пещера, в которой жил выводок странных существ — не то птиц, не то драконов. Огромные кожистые крылья, длинная шея и длинная узкая зубастая пасть. Эти твари мерзко пахли и мерзко вопили — но они летали и были огромны. Его волки, совы и прочие твари, над которыми он был Хозяином, следили за ними и обшаривали лес. Но других гнездовищ не находили. Впрочем, в сердце леса даже его звери не совались, и что было там — не знал никто.

Птицы были понятнее змееногого, хотя их мысли тоже были холодными и древними, пусть и не медлительными, но быстрыми и злыми. Хонахт знал, что весной будут выводиться птенцы, и хотел потревожить кладку. Но это будет чуть позже, пока же волки и совы говорят, что еще рано. А потом они отгонят дичь подальше от гнездовья, и родители будут вынуждены покинуть кладку и улететь на охоту — тогда настанет его час…

Ах, как же будет славно, когда и этот змееногий, что живет в воде, и эта птица-дракон будут принадлежать ему! И небо, и вода — все для него! Хонахт немного поморщился — ни разу после того случая, когда он добыл меч, ему не удавалось стать совой и летать.

Он сел на камень, наблюдая за темным бочажком. Сквозь коричневатую воду виднелась гроздь синеватых прозрачных яиц, в которых уже шевелились маленькие змееногие. Он прислушался. Присутствия большой твари не ощущалось — видимо, ушла на охоту, ей тоже жрать надо. А волки давно уже распугали всю живность в округе, как и совы с воронами. Рыбы тут отродясь не водилось — болото же, так что придется твари подняться вверх по течению медленной лесной реки и затаиться у водопоя.

Твари не было. Он не слышал ее медленных чужих мыслей. Хонахт быстро сполз к выступу, к краю воды, сунул руку вниз, нащупал холодную скользкую гроздь и срезал пару прозрачных мешочков. Вынул руку из воды, огляделся. Все спокойно. Зачерпнул в мех воды и сунул их туда. Но прежде подержал на ладони, разглядывая странное существо, которое пялилось на него круглыми вытаращенными холодными глазами. Мыслей его он не слышал — да и были ли они? Большая, с кулак, голова, зеленоватая, с пупырышками, из которых потом разовьются костяные наросты, большой круглый рот, пока беззубый, окруженный змееподобными щупальцами. У этого их двенадцать, у второго — девять. Он наклонил над мехом ладонь, и скользкое яйцо с коротким всплеском упало в воду. Завязал мех, забросил на спину и побрел назад. Он приручит эту тварь. Он станет ее Хозяином.

А потом? А что будет потом? Если все получится, если он станет Хозяином тварей водяных и воздушных — что потом? Чего он захочет потом?

А что тут долго думать? Он захочет вернуть себе меч Морнэллах, который сейчас в Аст Ахэ.

Хонахт усмехнулся. Раньше он так хотел вырваться из круга обыденной жизни. Стать кем-то, получить хоть какую-то власть… Ну, и дурацкие у него мыслишки были! Вот она — власть настоящая, кто с ним сравнится?

Кто-кто… тот, кто говорил его устами там, в Аст Ахэ. Как бы это ни было неприятно, тогдашнее присутствие он ощущал теперь почти везде на грани восприятия. Это было неприятно, но, с другой стороны, и Хонахт постоянно показывал себя этому, чужому, — смотри, каков я! Как я могуч! Теперь никто со мной не справится, теперь я сам по себе. Я могу то, чего никто не может!

И я войду в Лес и стану Хозяином там!

— Ты бы сначала в Аст Ахэ вошел, — послышался откуда-то насмешливый голос — без эха, плоский, как тень на камне.

Он обернулся. Никого.

Лес синел внизу, начинаясь за рекой в каменистой ложбине и поднимаясь потом по склону вверх. В косых лучах послеполуденного солнца он казался почти голубым, совершенно не страшным. Но в волках он ощущал тревогу на грани страха.

«Идите в Лес, — приказал он. — Идите, смотрите и расскажите все, что увидите».

Он сел, скрестив ноги и закрыв глаза, положив ладони на бедра. Так учили в Аст Ахэ. Сосредоточился на ощущении точки в подреберье, откуда мощным потоком по телу растекается жизненная сила.

Ушел в себя — и одновременно какая-то часть его словно бы протянулась из тела тонкими нитями к его глазам и ушам — волкам и воронам. Обычно это редко удавалось, но сейчас он был как никогда уверен в себе. И еще он долго готовился. Он узнает, что там.

Всему нужен свой Хозяин.

— Да, но не каждый способен стать хозяином.

Он резко открыл глаза, посылая мыслью приказ волкам — вернуться!

— Они не придут, — сказал стоявший перед ним человек. Он был, как и тано, в черном, но лицом был несказанно прекрасен, а глаза его смеялись, и от него источались сила и страх. — Не придут, потому что их истинный Хозяин — я. Ты ведь знаешь меня?

Хонахт не сразу сумел кивнуть — просто не знал, как себя вести.

— Ты отобрал власть у князя, — хохотнул гость. — Но князь тебя обидел, а я тебя спас. Неблагодарный ты, мальчик мой.

— Ты… — выдавил наконец Хонахт, — ты… оставь меня! Ты тоже предашь меня!

— Ну-ну, спокойнее, — улыбнулся гость своей прекрасной улыбкой, от которой внутри у Хонахта что-то растаяло, как масло, но потекло холодом. — Я не предавал тебя, хотя ты и дал клятву — мне. — Снова улыбнулся. — Эйр Ингро, мэй антъе къатта кэнно-аллар дэй эртэ а гэлли-Эа… и все такое. Забыл? Это, мальчик мой, клятва истинному владыке Арты. А я ныне его наместник по праву, так что клятва эта — мне. Не тано. Никому. Ты — мой.

Хонахт часто дышал, раздавленный, ошеломленный собственными чувствами. Он не хотел. Он бунтовал. Он был свободен и хотел остаться свободным, но…

— Вот именно. Но.

Гость сел рядом, и ветер заиграл его черными длинными волосами. Солнце светило ему прямо в льдистые глаза — но он даже не прищурился.

— Разве ты сам не знаешь, что каждому нужен Хозяин, чтобы этот мир жил так, как надо? И ты хочешь им стать потому что тоже знаешь, как надо. Но ты понимаешь только в чем-то, не во всем. Мир этот устроен так, что над каждым хозяином стоит свой, а вот верховный Хозяин только один. Я. И главное — вовремя это понять, чтобы стать при Хозяине не бараном из стада, а волком. — Он помолчал. — Я давно слышу твои сны и давно прихожу посмотреть их. Это я был с тобой, когда ты летал. Больше ведь не выходит, верно? — Он, заразительно улыбнувшись, посмотрел на Хонахта. — Я говорил твоими устами в Аст Ахэ. Я вывел тебя из Лаан Ниэн. — И «Аст Ахэ» и «Лаан Ниэн» он произносил с какой-то брезгливой насмешкой. — Я был Волком твоих снов.

Хонахт помотал головой, чувствуя себя раздавленным и беспомощным.

— Все предали…

— Да. Отец и мать, тано и Ахтанир. Только не звери и не я. Хозяин заботится о своей стае. Ведь ты любишь своих волков? Ведь ты убьешь кого угодно за любого из них?

Хонахт немного оживился. Эти слова были правильные, он их понимал. Он кивнул. Он — убьет. И все его предали, это правда. Он помнил, как мать гнала его от калитки, когда он в зиму попытался переждать у нее буран. «Ты — не человек. Ты мне не сын! Отрекаюсь от тебя!»

Ну и пусть. У него нет родни, но есть стая.

— Вот и я люблю свою стаю. Выбирай — либо ты со мной, либо ты умрешь. И не я тебя убью, нет, я тебя и пальцем не трону. — Он усмехался. — Тебя твои же звери сожрут. — Усмешка превратилась в оскал. — А если ты будешь со мной, то другого хозяина, кроме меня, над тобой не будет, а ты станешь хозяином для многих. Ты избран, и ты это знаешь, не я первый тебе это говорю.

Хонахт молчал, и гость продолжал с улыбкой:

— Я знаю твои мысли — ты ведь давал мне клятву, и они не скрыты от меня. Хочешь сразиться со мной? А тебе мало того, что твои волки уже у моих ног ползают?

Хонахт поднял взгляд и увидел, что это так. Он чувствовал силу, идущую от гостя, и понимал, что сам он перед ним — ничтожен.

— Именно. Так подумай, какая честь тебе оказана — я говорю с тобой, как почти с равным. Я, Хозяин, протягиваю тебе руку с жирным куском мяса, а не плетью замахиваюсь, я тебя зову, а не ошейник надеваю. Хотя ты и так уже мой, я бы мог силой тебя притащить, за шкирку!

Хонахт сжался от этих слов. Волки с обожанием смотрели на гостя, высунув языки. Только Пес с виноватым видом поглядывал на Хонахта, хотя полз на брюхе к гостю.

— Если ты Хозяин, — хрипло выдавил он, — то…

— … верни мне меч, — смеясь, закончил гость. — Что же. Я помогаю тому, кто мне верен. Ты получишь его из моих рук, как дружинник от князя. Идем же, отомстим тому, кто предал и тебя, и меня.

Хонахт стиснул зубы. Глаза его сузились, ноздри широко раздулись. Он даже не понимал, почему вдруг в нем закипел такой гнев — или Хозяин знал, чего он на самом деле хочет? А, пусть. Ведь так и есть. Так чего же опасаться?

Настал час мести. Всем.

Никогда еще он не испытывал такого восторга, такого ощущения власти, как в тот день, когда они мчались на юго-восток, от пустошей и леса, к жилищам людей. Как сладко было ощущать ужас лося, который тем не менее повиновался страшной, железной воле Хозяина.

— Разве не прекрасно преодолевать, а? — смеялся тот, и его черные волосы развевались на ветру. — Он боится, он хочет удрать, а ты держишь его вот так, — он поднял кулак, — и он идет, он не смеет не подчиниться!

Хонахт молчал, не имея сил ответить. Потому что если бы раскрыл рот, оттуда вырвался бы вопль восторга, как там, в подвале, когда кнут обжигал тело. Волки молча бежали следом — и не смели даже приблизиться к лосям, хотя Хонахт ощущал их голод. А Хозяин смеялся.

— Не думай обо мне как о Хозяине, хотя это и так. Я Охотник. Да. И мчится наша Охота, Дикая Охота!

Дикая Охота духов летала в небесах в самую длинную ночь в году, а сейчас светило солнце, но скачка была жуткой и прекрасной. И — власть, полет и власть!

Охотник остановился на обрыве. Внизу, далеко вилась дорога — Хонахт знал эту дорогу, она шла от Аст Алхор до Аст Ахэ, а потом дальше — к горам, где Подземный Народ обменивал на еду, мех и прочее полезные и красивые вещи из камня и металла. Как теперь далека была эта дорога, по которой он некогда мечтал уехать, чтобы посмотреть дальние края… теперь перед ним была куда более широкая дорога пусть и незримая.

Ветер дул им навстречу, низкое солнце висело над лесом, небо было блекло-голубым, словно чуть припорошенным пылью. Они стояли над обрывом, над всем миром.

— Ты хотел летать? Ну? — обернулся Охотник к нему. — Давай. Прыгай.

Хонахт, еще не остывший от скачки, повернулся к нему.

— Я не могу!

Охотник усмехнулся.

— Я приказываю.

И Хонахт, словно в каком-то оцепенении, охваченный внезапным ужасом, медленно спешился и шагнул к обрыву. Шаг. Еще шаг. Этой воле он противиться не мог. Нет, никто его не подталкивал, он понимал, что может остановиться, но боялся не послушаться — даже сейчас, когда под обрывом ждала смерть…

— Стой.

Он замер в шаге от обрыва.

— Ты прошел испытание. Ты будешь летать. Но сначала, — Охотник снова усмехнулся, — я верну тебе меч.

Теперь они ехали не так быстро. Это было похоже на торжественный въезд князя в свои владения после победы над лесными людьми или орками. Лоси с застывшими от страха как стекло глазами медленно выступали, уже даже не дрожа.

— Они умрут, когда все кончится, — беспечно сказал Охотник. — Они уже не будут нужны, — он похлопал лося по плечу. — Есть звери, которые поддаются легче, есть те, кто не поддается совсем. Приходится постоянно держать их своей волей, а это невыгодно и долго. — Он глянул на Хонахта. — Ты ведь знаешь предания о древних Волках, о Нетопырях. О Драконах?

Хонахт кивнул.

— Это были другие звери, — протянул он. — В них жила воля их Хозяина, они были мне глазами, ушами и руками… — задумчиво протянул Охотник. — Сейчас таких почти не осталось. — В голосе его звучала странная печаль, и у Хонахта болезненно сжалось сердце. Всегда больно, когда сильный и щедрый страдает, когда он в чем-то слаб, и так хочется помочь ему… Тем более что он теперь не останется в долгу, он сумеет отплатить, отслужить!

— Я сделаю это для тебя, тано! — вырвалось у него.

Охотник молча кивнул.

— Сделаешь. — Он помолчал. — Посмотри — ведь отпусти я сейчас волков, они сожрали бы лося. А он хочет жить. И в твоей власти не дать ему быть растерзанным. Если ты, конечно, будешь милостив. Или не будешь.

— Я буду, тано!

Они остановились у подъема на зеленый холм, из которого черной огромной скалой вырастала Аст Ахэ. Их уже ждали. Все они стояли молча — и самые юные, и старшие. Хонахт с удивлением увидел, что здесь нет ни одного человека старше тридцати-сорока лет, разве что сам тано.

Мрачные, сосредоточенные воины. Все воины — и те, кто был предназначен для боя, и те, кто был воином Слова, воином Знания, воином Песни. Вышколенные, грозные. Готовые сражаться. Готовые умереть. Он понимал это — недавно он и сам стремился к смерти за тано. Сейчас была только злость — и страх. А вдруг Охотник не сумеет справиться с этой силой? Ведь никто из князей не смел и пикнуть, если любой человек Аст Ахэ приказывал ему…

Но ему теперь никто не будет приказывать.

Теперь у него был другой хозяин.

Хонахт вспоминал его слова:

«Между воином и солдатом, Хонахт, большая разница. Даже если воин вышколен и обучен, как в Аст Ахэ, это еще не солдат. Солдат будет драться, даже когда командир убит. И, возможно, даже сумеет победить. Эти — не смогут. Они слишком уверены в правоте тано, и когда их мир рухнет, они будут беспомощны, как муравьи, потерявшие матку. А он рухнет. Потому что я одолею их ненаглядного тано. И ты увидишь, как вся их хваленая сила рассыплется. Солдатам, друг мой Хонахт, надо давать хотя бы иллюзию самостоятельности, тогда они останутся солдатами…»

Последние слова были Хонахту почти непонятны. Но он верил в правоту Хозяина. Он не мог не быть прав.

И Хозяин выступил вперед, спешившись, и лось тут же упал мертвым — сердце разорвалось от ужаса, когда железная узда чар исчезла, и больше ничто не заставляло его жить.

Тано тоже выступил вперед. Он был так же высок как и Охотник, и казался куда старше — но Хонахт почти видел насколько молодой красивый Охотник могущественнее седовласого внушительного тано.

— Стой! Чего ты хочешь на моей земле? — заговорил тано.

— На твоей? — насмешливо отозвался Охотник. — Я на твоей, — еще раз подчеркнул он это слово, — земле хочу восстановить справедливость. Ты живешь не по Правде земли, — спокойно говорил он, — и ты не владыка здесь. Я заявляю свое право на эту землю, и ты знаешь, почему. Таковы мои слова. Что ответишь?

Тано чуть-чуть помедлил, всего какую-то долю мгновения, и Хонахт понял — тано боится. Смертельно боится.

— Я защищал этих людей. Я держал законы! Я берег эту землю! — почти прокричал он. — В ней течет моя власть! И я докажу свою правоту, — мучительно стараясь говорить твердо, ответил он.

— Борись за свое право, — кивнул Охотник. — И как ты это будешь делать?

— Я тут хозяин, — гордо вскинув голову, проговорил тано. — Ты пришел оспаривать мое право, мне решать.

— Тебе, — кивнул Охотник. — И как ты решишь, тано? — снова насмешливо подчеркнул он это слово.

— Поединок Силы! — почти выкрикнул тот.

— Силы? — Красивые брови Охотника поползли вверх. — Ты хочешь сказать, что в тебе есть хоть капля Силы? Что ты можешь творить магию?

— Есть законы, — почти оскалился тано, — которым и ты подчиняешься, Ортхэннэр!

Охотник на мгновение замолк, и во взгляде тано мелькнуло торжество.

— Ах, так вот на что ты поставил! Ты хочешь сказать, что знаешь мое истинное имя? И что я уже проиграл? — Он тихо рассмеялся. — Да откуда тебе знать, какое имя я, — он подчеркнул это «я» — считаю своим истинным?

— А это не тебе решать, — почти так же насмешливо ответил тано. — Ты ведь принял это имя Пути, не так ли!Он особенно упирал на это «принял».

И тут Охотник перестал смеяться. Он теперь только усмехался — зло и неприятно.

— Хорошо же, — протянул он. — Ты решил — раз ты знаешь мое имя, то что-то можешь со мной сделать. Хорошо же. Тогда вспомни и другое — я имею право трижды угадать твое имя, — с неожиданной лаской проговорил он. — И обмануть меня ты не сумеешь. Ну, начнем же. Тано, — хохотнул он.

И Хонахт вдруг понял, что Охотник просто глумится, что все это — какая-то игра, в которую Охотник будет играть в шутку, а тано — всерьез. Охотник ни капли не верит в этот поединок, потому что знает нечто недоступное тано. А тано ставит на этот поединок все.

— Ты гость, — глухо и мрачно промолвил тано. — Твое слово первое.

Хонахт с волками стоял как будто за незримым кругом. Напротив него за такой же незримой чертой стоял с застывшим непонятным лицом Ахтанир и черные братья и сестры.

Охотник с торжественным лицом поднял вперед руки и нараспев промолвил на древнем языке ах'энн, и голос его звучал гулко и звонко, как падает округлый камешек со склона, ударяясь о бока валунов. Его слова слышали все, хотя он не делал никаких усилий, не повышал голоса:

Тот не хозяин

В своей земле,

В доме своем,

Кто не встречает

Гостя приветом.

Тано не замедлил с ответом:

Приветом встречу

Того, кто злого

В душе не таит

И имя не прячет.

Не прячет имя

Хранящий Силу.

Истинный тано

Не прячет соли

В папоротника тенях.

— Трижды соли

Я поднесу.

Вкусить не сможешь -

Прочь уходи.

Хонахт понимал второй смысл слов. Тано говорил о соли — истинной, сокрытой сути, которую трижды даст угадать. Это был традиционный обмен словами, зачин поединка, как воины начинают свой поединок перебранкой.

Охотник усмехнулся. Отвесил короткий насмешливый поклон и показал рукой — говори, мол. Тано, мрачный и пугающий — У Хонахта даже похолодело от ужаса в животе, — коротко кивнул и прижал руку к груди, где под одеждой, как знал Хонахт, прятался медальон с крылатой девятилучевой звездой, будто ища в нем поддержки и уверенности.

— Таит мое имя присыпанный пылью

Серебряный стебель сестры страданья,

Если слово твое не лживо -

Скажи, коли знаешь, мое прозванье.

— Да, Сломавшей аир ты годишься в братья -

То же предательство, то же проклятье.

Как сосною трава не станет.

Так самозванец не станет тано.

Охотник ядовито улыбался, глядя прямо в темные глаза тано. Тот стиснул зубы. Хонахт стоял, разинув рот. Речь шла о событиях столь древних, что ему даже страшно стало. Тано не жил тогда, люди не живут столько, но Охотник… Только сейчас Хонахт осознал в полной мере, насколько тот древен и могуч, и окончательно, всем существом, не одним разумом понял, кто это. И сердце ухнуло, оборвалось, упало вниз. Да, Охотник действительно помнит. Но страшно ему стало не от этого — от того, что Ортхэннэр — Гортхаур называет деву Элхэ, нарушившую приказ Мелькора и умершую за него, предательницей. В Аст Ахэ ее считали избранницей и жертвой, но Охотник ведь был в те времена в древней Аст Ахэ. Он знал лучше. И он называл ее — проклятой, а тано — самозванцем.

Так что же здесь творится?! Хонахт дрожал мелкой дрожью.

Ахтанир ощутил странный холод в груди и слабое головокружение. Охотник слишком близко попал. Он не разгадывал — он просто играл с тано, как кот с мышь, он знал, знал его имя — так же, как знал его сам Ахтанир. Все уже было сказано — мысли лихорадочно несись в голове Ахтанира. Охотник владел языком загадок лучше намного лучше тано. И он — знал. Все эти слова были лишь насмешкой, намеком, он словно бы говорил — я знаю и назову, когда захочу, но я буду терзать тебя. Черная дева — дочь Тьмы чернобыльник — полынь — Сломавшая Аир — стебель — отпрыск — брат дочери Тьмы — сын Тьмы — наследник Тьмы! Так называли себя все танир с самого первого, и Ахтанир должен взять… должен был взять это имя… Он сейчас назовет…

Тано, бледный, как меловая скала над рекой, стоял, прижав руки к груди. А Охотник, брезгливо скривившись, вдруг взмахнул рукой:

— Твое имя… Йолло.

Тано пошатнулся и упал, словно от жеста руки Охотника. Тот шагнул к упавшему и бесцеремонно сорвал у того с шеи серебряную крылатую звезду.

— И с этой игрушкой он пошел против меня, — пробормотал он.

«Это неправда»! — хотел было крикнуть Ахтанир. Когда Ортхэннэр назвал неверное имя, радость была такой огромной, что Ахтанир чуть не ослеп от мгновенного прилива крови к голове. Он понимал, с кем тано схватился. Он был уверен в победе своего учителя, он верил в магию поединка. Он знал, что истинное имя тано — не такое. Он знал. Они обменялись именами, когда тано назначил его втайне от всех своим преемником. Так было надо, чтобы, когда он поведет тано умирать в Лаан Ниэн, истинное имя открыло бы ему дорогу к Учителю.

Но это было не то имя!

Однако тано лежал без сознания. Побежденный. Этого не могло быть!

Все рушилось. Ложь победила в поединке, в котором нельзя лгать, и Ортхэннэр — жив, а тано — сражен! Игра была нечестной, правила были нарушены — и ничего. Ничего не случилось! Не дрогнула земля, не обрушился небосвод…

В груди бешено колотилось сердце, он оглох от шума крови, в глазах стояла красная дымка. Он упал на колени и закрыл глаза руками…

Он не видел, как упали на колени остальные черные братья и сестры, как Ортхэннэр подошел и взял меч Морнэллах, а потом просто повернулся и ушел, забрав с собой волков и Хонахта.

Несчастные дети Аст Ахэ беспомощно стояли и смотрели. Мир рухнул. У них больше не было поводыря, и они не знали, куда им идти и как жить. Потом по привычке кто-то из них попытался вернуться к обычным делам, но все валилось из рук, и один за другим они впадали в странное оцепенение.

Многие умерли еще до того, как в Твердыню опасливо проникли первые грабители из Семи Кланов. Черные братья не годились в рабы — их нельзя было ни к чему пристроить или принудить. Они ничего не видели, не слышали, не ощущали — они просто умирали один за другим.

И никто из них не пытался сражаться. Железные черные воины умирали или просто позволяли себя убивать. Или убивали себя, как и многие другие — кто в Лаан Ниэн, кто прямо в Аст Ахэ.

Не выжил никто.

Через неделю, не меньше, к опустевшему страшному замку стали подтягиваться княжьи дружины с подводами. За добычу начали спорить, и вскоре дружина из Аст Иллаис пошла на Аст Алхор, а в Аст Линхх ждали, чем кончится, чтобы потом забрать то, что останется после драки.

И пошла по землям Кланов великая свара. И в этот год никто уже не приехал к Подземному Народу выменивать мед и зерно на железные топоры и золотые украшения. Впрочем, как и потом…

Ахтанир нес тано на руках, не ощущая ни усталости, ни боли. Тупое оцепенение охватило его. Он держался только потому, что еще оставалось одно, последнее дело, без которого нельзя. Он выплатит последний долг, он обязан это сделать. И они уйдут вдвоем, уйдут туда, где все будет правильно, справедливо, где все будет объяснено, и Учитель, Мелькор, Тано примет их в объятия своих черных крыльев… Тано слабо дышал и то закрывал, то открывал глаза.

К ночи они добрались до Лаан Ниэн. Ахтанир нежно опустил тано на серебристую траву. Восходила полная луна — волчье солнце. Печальная, белая, спокойная. Потихоньку стал сгущаться серебристый волокнистый туман, и скоро пряха-тоска начнет ткать саван уходящему тано.

Всхлипывая, Ахтанир, некогда властный, уверенный сотник Аст Ахэ, плакал от отчаяния и любви. Тано, драгоценный учитель, наставник и поводырь, подло повергнут, как некогда подло был повергнут Мелькор…

…И распят на белой скале…

Ахтанир благоговейно подтянул ремнями тано за руки, закрепил петли на медных кольцах, и теперь тот лежал на белом камне, едва касаясь ногами травы. Голова запрокинута к луне, и в темных глазах — бездна.

Ахтанир так же благоговейно срезал с распятого тела одежду, и тоска жалости и вины сжала сердце. Но он должен был это сделать, должен проводить тано к Учителю. К Мелькору.

Он поднялся, достал из ножен кинжал. Тано все так же смотрел на луну, молча шевеля губами.

— Прости меня… сердце мое — в ладонях твоих, — прошептал Ахтанир ритуальную фразу и со стоном вонзил острие в глаз тано. И еще раз. Распятое тело слабо вздрогнуло. Оставалось немного. Надо было пронзить тело под сердцем и ждать, пока вытечет кровь и тано умрет от слабости, но на сей раз он нарушит обряд. Он не мог позволить долгих мучений. Ахтанир накрыл ладонью грудь тано, ощутил биение сердца и резко вогнал темное лезвие прямо между ребер.

Тано судорожно вздохнул и ушел к Учителю. А Ахтанир сел и заплакал, оплакивая себя, страдая и от жалости к себе, и от одиночества, и от вины. Перед рассветом, когда от рыданий притупились и боль, и тоска, он сел у ног распятого и перерезал себе горло.

И увидел несущиеся в лицо звезды, и увидел темную высокую фигуру, протянувшую к нему руки, и крылья Тьмы за спиной.

— Учитель, — как счастливый ребенок, прошептал он и улыбнулся.

Хонахт с восхищением смотрел на возвращенный меч Морнэллах. А Охотник — древний Ортхэннэр — смотрел на него, насмешливо улыбаясь. А на них смотрела зависшая над обрывом белая луна.

— Ты победил его! — прошептал юноша — Ты не побоялся!

— Дурак, — с неожиданным презрением ответил майя. — Твой тано тоже был дурак. — Он подбросил в ладони звездочку. — Он думал, что с этой штукой непобедим. Даже не знал, что это такое, — хмыкнул он, — а туда же.

— Но он мог победить тебя!

— Не мог, — просто ответил майя. — Никто не может. Ни один человек. А знаешь, почему? — Хонахт, онемев от невиданного страха, помотал головой. — Потому что нет магов среди людей. Так уж вышло, понимаешь ли — хмыкнут он. — Мелькор некогда пытался забрать вас, людей себе, да вот посильнее его нашлись. Единый сильнее, и, уж не сочти кощунством, ваш Учитель от глупой надменности своей против него полез напролом. И потому вы были лишены Единым и бессмертия, и способности творить волшебство. А я занимаюсь тем, что пытаюсь вернуть вам утраченное. Твой тано тоже пытался, но он был самонадеянный и жестокий дурак. Человек не может творить магию без вот таких штучек, — он подбросил на ладони звезду, — только ими тоже надо уметь пользоваться. И не всякому это под силу. А я не человек. Я больше. И вот я-то и владею истинной магией, Хонахт. И я, только я в этом мире могу наделять бессмертием и властью тех, у кого хватит решимости взять. И заплатить… А ты хочешь?

Хонахт ощутил, как по телу прошла горячая волна и как закачалась в глазах земля.

— Хочешь? Хочешь, чтобы я вернул тебе утраченное людьми достояние? Бессмертие и магию?

— Что… что я должен…

Охотник показал на обрыв.

— Прыгай. Ну? Не веришь в то, что я могу это дать? — Он встал. — Решайся. Или я уйду — и оставлю тебя с мечом Морнэллах.

Хонахт молча попятился к обрыву. Закрыл глаза, чтобы не видеть, — и упал.

Сейчас придет смерть.

Но вместо этого он полетел вверх, распростерши крылья, и, когда понял, что жив и летит, закричал от переполнявшего его восторга, но из его рта — нет, клюва — вырвался крик совы.

А потом, рыдая от восторга и ветра, раздражавшего глаза, он упал на колени и прошептал, задыхаясь от собачьей любви.

— Я твой. Владей мной.

Охотник улыбнулся и поднял его.

— Ты сказал — я слышал. Идем со мной. И вот тебе знак нынешней твоей власти. Это даст тебе и бессмертие, и силу. Но оно будет и твоей вечной связью со мной — ежели ты сам не захочешь его снять.

Голос его был ласков и проникал в самое сердце. А на ладони лежало блестящее тонкое кольцо, вроде бы из железа.

«Снять? Да никогда! У меня есть покровитель. Хозяин который любит меня. И я буду ему верен».

Хонахт решительно надел кольцо, вздрогнув от ледяной ниточки дрожи, пронзившей все тело.

— Помни, — улыбнулся Хозяин, — сила твоя идет от меня и ни от кого другого. Не сделай ошибки и не возомни лишнего.

Хонахт понял и кивнул.

— Я — ничто без тебя, — прошептал он сквозь внезапно набежавшие слезы. Боги, какое же это счастье — подчиняться…

Пес, никогда не покидавший его, молчаливый верный Пес вдруг заскулил, глядя ему в лицо плачущими, молящими глазами.

— Что ты? — ласково позвал его Хонахт. — Что ты? Все теперь будет хорошо…

Но Пес заскулил и, оглядываясь на каждом шагу, пошел прочь. Он словно звал за собой Хонахта, и что-то болезненно кольнуло сердце, так, что на миг он подумал — какое пустое все это — и кольцо, и власть, и бессмертие, если у тебя есть такой друг…

Друг? Я ему хозяин, в конце концов.

— Назад! — рявкнул Хонахт. — К ноге!

Пес скулил и уходил все дальше. Как он смеет!

— Стой, — негромко сказал майя. — Зачем он тебе? У тебя будут звери, которые не ослушаются тебя — как ты не ослушаешься меня. Оставь его. Есть преданность, которая кроме беды и страданий ничего не приносит. Идем. Пора лететь.

Две ночные птицы направились к югу, а внизу, на пустоши, выл и плакал одинокий осиротевший Пес, потерявший хозяина и друга.

— Сдается мне, он не просто так сюда вылез, — сказал Элладан, коротко глянув на своего спутника. Трижды свистнул лесной птицей, прислушался, ловя ответный свист.

Человек хмуро осматривал здоровенную тварь. Вытер длинный нож о клочковатую смердящую шкуру. Кровь текла широкой струей из только что перерезанной глотки. Две стрелы торчали глубоко в глазнице зверя, копье с широким наконечником перебило хребет. Зверь еще долго мог протянуть, но все же живая тварь, нельзя оставлять его на такие мучения.

— Даже не знаю, как его назвать, — тихо-тихо проговорил он. — Это не волк и в то же время волк… Не знаю Я в первый раз такое вижу.

— У него было слишком много разума в глазах. Злобного разума.

Элладан помнил это ощущение из рассказов бардов, умевших ткать зримые песни и слова. Что-то сходное с теми тварями, что рыскали по темным лесам Белерианда в дни юности его отца. Это ощущение неправильности давно уже тревожило и его, и брата, и всех прочих, кто мог чувствовать. Наверное, человек привык бы к такому ощущению, но не эльф. Неправильность и так была заложена в ткань этого мира Морготом еще при Творении, но сейчас и здесь она была слишком сильной. Какой-то очаг. Источник.

Остальные бесшумно подошли через несколько минут.

— Отвезем к отцу, пусть посмотрит, — предложил Элрохир.

— Да.

Оба брата внезапно переглянулись, охваченные одной и той же мыслью, точнее, намеком на мысль. Предчувствием.

— И такое каждый раз, когда ты выходишь с нами, — сказал старший брат, посмотрев на человека.

Молодой человек чуть улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что я приношу неудачу?

— Нет, — сказал Элладан. — Я хочу сказать, что за тобой идет охота. — Человек поднял взгляд и встал. — Ты сам это давно чувствуешь. За тобой идет охота, и надо в этом признаться. Зачем скрывать очевидное? Каждый раз, когда ты в отряде, случается что-то вот такое. — В голосе эльфа звучало сочувствие и затаенная печаль.

Юноша вопросительно посмотрел на него. Затем на его брата.

— Когда-нибудь тебе придется уйти по своей дороге, — тихо добавил Элрохир.

— Что вы хотите сказать? — выпрямился он. Взгляд его стал настолько требовательным, что Элладан покачал головой.

— Ты уже вошел в возраст, и пора тебе кое о чем узнать.

— О чем?

— Об этом тебе скажет отец. Это его долг и право.

— Ладно, слишком много слов, — сменил тему Элрохир. — Пора отправляться. Помоги-ка, Эстель. Надо эту зверюгу как-нибудь примостить…

В ветвях резко захлопала крыльями птица.

Элладан резко повернулся, свистнула стрела, и наземь упал огромный ворон с чересчур острым клювом и когтями. Они были темно-красного цвета. У обычных воронов таких не бывает…

Глубоко в лесу сидел на земле, скрестив ноги, человек. Он неподвижно восседал под древним деревом, закрыв глаза. Вдруг он вздрогнул, резко поднял веки. Теперь он знал врагов в лицо. Они смеют убивать его зверей. Но зато он знает их имена и выследил их жилище. Он сквитается. А пока надо возвращаться…

Огромная птица с кожистыми крыльями взмыла ночью над лесом и взяла направление к юго-востоку.

Продолжение записок Секретаря

«Он нашел гнездовье этих тварей неведомо где. Теперь они плодятся здесь, в особом ущелье. Их кормят падалью, а то и живым мясом. Воняет оттуда страшно, даже орки носы воротят.

Зверюшки его следят хорошоза всеми путями, за всеми непролазными лесами. Думаю, если бы Сам положился на зверей господина Хонахта, то Кольцо не проворонили бы. Впрочем, это уже значения не имеет.

Оно само к нам придет. А пока -

История восьмая

И этот тоже нуменорец по происхождению. Все наши Бессмертные — нуменорцы попадали к нам через Умбар или Харад. Здесь столкновение Запада и Юга.

Кем он был до того, как сюда попал, не знает никто. Что его привело сюда — тоже неизвестно. Сдается мне, он сам позаботился о том, чтобы о нем никто ничего не знал. Сейчас же он знает обо всем и обо всех и способен распутать любую, самую запутанную интригу.

Другое дело, что он отчаянно не ладит с остальными Бессмертными. Он считает себя чистымостальных грязными, когда ему приходится работать вместе с кем-то и з своих собратьев, он нарочно бездействует, словно показывая всем, какие они дураки и как все садятся в лужу без него. По большей части именно так и выходит.

Но когда Сам поручает ему действовать в одиночку или отдает других Бессмертных ему под команду, результат, как правило, великолепен.

Жаль, что Сам не всегда ему так доверяет… Тогда не прохлопали бы Торонгиля.

То, чего не было в записках Секретаря

Загрузка...