Великая игра

Из похвальбы Ульбара

«Как луна среди звезд, как солнце в небесах, так и народ Уль-фангир среди народов. Давно уж понял я — судьба одних править низшими, судьба других — служить высоким. Но высоких не может быть много, ибо над каждым высоким есть высший, так и возвышаются они, как гора над горой.

Самой высокой горой были Уль-фангир во времена древние, изначальные. Так многочисленны и могучи были они, что бежали пред ними и белые демоны, и прислужники их. Сам Владыка Севера считал за великое благо союз с ними и давал Уль-фангир земли, и рабов, и золото, и в великой чести держал их, и пировал с ними за одним столом, и дочерей своих давал в жены их вождям».

Из откровений Ульбара — неведомо кому

«…Ха, да знаю я, что не было у него дочерей. Но так мать рассказывала, когда я был мал. И я так буду рассказывать, потому что так принято в моем народе. И плевать, что остался от всего народа один я. Да, я теперь знаю свои корни, и, правду говоря, живи я тогда же, когда и старый Ульфанг, я бы его сам зарубил.

А потом сделался бы вождем и повел дело по-умному.

А кто скажет, что я не умен?»

«Когда же пал Высокий Владыка Севера, то много горя выпало Уль-фангир. Многочисленными были враги, и не честным оружием воевали они, а колдовством. Так и взяли они верх, и те, что были высокими горами, сровнялись с землей. Ушли Уль-фангир на восход. Но не истаяла их кровь, ибо теперь сильны были они и оружием, и знанием, от Владыки Севера полученным. И народы дикие в страхе падали ниц. Так шли Уль-фангир, пока не нашли место, называемое Грудь Земли, и остановились там. Ибо густы и зелены были в тех краях травы, и полноводны реки, и богата охота.

К тому времени забыли Уль-фангир дома ради шатров под великим небом, в коем горело солнце, великое над всеми, как Уль-фангир над меньшими народами.

И склонились перед ними люди, и стали Уль-фангир властвовать над черной костью, и шатры их были цвета неба. Не пасли Уль-фангир скота, не делали рабской работы, их делом была власть, война да охота. Вождями вождей стали они, и называли их люди низшие, люди черной кости — повелителями колесниц, коневластными, златодарителями. Вождями и предводителями родов были они, и лишь малое число людей черной кости породнилось сними через дочерей своих, которых в наложницы брали Уль-фангир, и потомкам их было дозволено сидеть близ вождей Уль-фангир и даже подавать им советы… Вот так и вползла змея в дом отца моего, вождя Ульбара…'

Кровь Уль-фангир драгоценна, как золотой песок среди бросового камня. Но вымывает золотой песок вода, и остается лишь пустая порода. Так и с кровью Уль-фангир. Мужи Уль-фангир брали много женщин, чтобы род их продолжался, но лишь от чистокровных женщин Уль-фангир дети считались законными и могли наследовать, и быть вождями, и править. Но кто не знает — если часто вязать сук и кобелей из одного помета и детей их, то много появится уродцев негодных. Так и с людьми.

И рождались среди Уль-фангир уродцы, или женщины рожали мертвых детей, или безумными были потомки Уль-фангир. Загнила золотая кровь наша…»

…Эти дикари, сородичи мои, все приписывали злым козням, порче, а то и неправде вождя — да чему угодно. Только истинной причины в упор не видели. Правда, до решения таки додумались — уродцев убивали, да и их матерям несладко приходилось.

Моя мать родила отцу девятерых сыновей, и я был девятым и единственным, кто не умер во младенчестве. Мать моя была чистой высокой крови Уль-фангир, потому только ее сын мог стать законным наследником вождя. Но когда умер восьмой ее сын, отец ожесточился против матери моей и отослал ее, хотя и была она тяжела мной, и воздал почести своей наложнице, имени которой не стану называть. Скажу лишь, что отец ее был черной кости. Ильдехай звали его, и в жилах его было немного золотой крови, и потому был он приближен к отцу.

Это он отравил слух моего отца, он посеял рознь между ним и матерью моей! И уехала моя мать к Грудям Земли, где некогда остановились после долгих скитаний Уль-фангир и откуда пошла их власть в здешних степях. Еще это место называют Старым Стойбищем, ибо там стоят курганы наших предков. Плоскогорье, на котором стоят они, обрывается к морю, а к степи выходит широкая долина, по обе стороны которой возвышаются Груди Земли.

Вот так к мертвым предкам изгнал мою мать шакал Ильдехай и на границе страны мертвых родился я…

Горько плача, уехала мать и забрала с собой свое приданое хотя хотел Ильдехай лишить ее и этого, но отец мой Ульбар не позволил. Сказал — пусть забирает все свое и дары мои. И пусть уходит и уносит с собой порчу свою.

Прощаясь, мать сказала отцу — ты отрекся от закона предков, и не будет тебе удачи. И уехала со всеми родичами своими, с табунами и стадами своими. Среди курганов наших предков родила она меня в грозовую ночь. И сказала она тогда — восемь братьев твоих не прожили свои жизни, и тебе отдала я силу их жизней непрожитых.

А дочь старого шакала Ильдехая в ту же самую ночь тоже родила сына. Великое устроил празднество мой отец в честь сына наложницы, о моем же существовании он знать не хотел. Он не вспоминал обо мне до той поры, пока я сам не напомнил. Говорил он обо мне — не мой это сын, а ублюдок. Но на плече у меня краснело такое же родимое пятно, как и у него, — вроде птицы, распахнувшей крылья. Хотя и не был я сыном от любимой женщины, не был любимым ребенком, но законного наследия никто не мог меня лишить. Даже отец.

Отца Ильдехай совсем прибрал к рукам — дочка у него была красавица в самом соку, а моя мать… не по любви был брак моих родителей, а по обычаю. Но моя мать была законной женой, и многим не нравилось, что так обошелся отец с нею, и говорили — ждите беды, ибо забыл вождь Правду земли.

После родов убоялась моя мать, что захотят враги убить меня, и воззвала к мертвым предкам. Так сказала она — если отвергли нас родичи живые, пусть защитят нас родичи мертвые. И решила она подняться в Старое Стойбище и жить отныне в земле мертвых, куда не заходят живые. Только шаман, который с духами говорит, жил в этой земле.

Никто не осмелился бы нас тут преследовать. А Ильдехай и прихвостни его говорили отцу моему — сошла с ума эта женщина, незачем преследовать безумную, духи сами ее покарают. Мало кто осмелился вместе с матерью войти в землю Древних. Даже когда хоронят вождя, лишь на время приходят сюда, на семь священных дней. Тогда приносят духам предков богатые жертвы, и плачут, и терзают щеки, и просят у духов милости к живым и доброй встречи ушедшему. А тризну справляют, уже выйдя из долины, там, где лежит граница между землей живых и землей мертвых, и предки незримо пируют с нами…

Итак, с матерью моей решились переступить незримую границу лишь семь преданных ей женщин и трижды семь верных мужчин из родичей и слуг — остальные отреклись от нее и вернулись. Ночью сбежали, как предатели, забрав с собой большую часть скота и коней. И мать призвала на них проклятие предков. Те же, кто остался, пусть были и черной кости, но за верность моей матери да пребудет с ними благость духов и да воссядут они на пиру предков среди Уль-фангир!

И встретил нас на краю долины шаман и сказал:

— Куда идешь ты, женщина? Или не знаешь ты, что нельзя живым нарушать пределы земли мертвых?

И ответила мать моя:

— Если среди живых грозит моему сыну смерть, то не среди мертвых ли искать ему жизни?

И посмотрел шаман на меня. Долго смотрел. И сказал потом:

— Видать, сын твой, женщина, великую судьбу за гриву схватит. Знаки судьбы сошлись на нем. И не случайно пришли вы сюда. Так хотят духи. Войдите же в их землю и живите.

Так и вырос я в Стойбище. В земле предков обильна была охота, ибо зверь тут водился непуганый, и высоки были травы для скота, а сладкое море было щедро рыбой, много было в нем съедобных водорослей и красивых раковин.

В три года сел я на коня, в пять взял в руки лук, в семь — меч, а в пятнадцать был я уже искусным охотником, и объезжал коней, и ловко бросал аркан, и владел копьем и мечом, и хорошо плавал в пресных волнах нашего моря. Сладкая Вода зовем мы его. Предания говорили, что где-то на закате море горькое, как слезы. А здесь, в самой середине земли — сладкое, как молоко молодой кобылицы.

Много рассказывал мне шаман о предках наших и говорил о судьбе моей. Не знаю я, где жил шаман, — я объездил все Старое Стойбище, но ни разу не видел его жилища. Но всегда, каждый вечер приходил он к нашим кострам говорить со мной.

У матери мало было людей, и старели они. И горько было матери моей, потому что смерть ждала меня в землях живых, и здесь тоже не будет мне жизни. Кровь Уль-фангир истлеет здесь, в Старом Стойбище. А я жил и не думал о смерти. Мне сравнялось шестнадцать зим, и не знал я женщины, когда ко мне пришел шаман и сказал, что духи хотят говорить со мной.

— Ты девятый сын женщины, не рожавшей девочек. Ты единственный из девяти остался жить, стало быть, в тебе сила девятерых. Ты — сын вождя золотой крови. Ты — живой, но мертвые взяли тебя под защиту. Говори — хочешь ли ты стать большим, чем просто человек?

— Я хочу вернуть себе достояние отца, — ответил я. — И хочу отомстить.

Засмеялся шаман.

— Это желание обычного человека. Скажи — если я тебе дам большее достояние и большую власть, сможешь ли ты подняться над местью?

— Я хочу того, что хочу! — воскликнул я.

— А ты знаешь, чего ты хочешь? — засмеялся мне в лицо шаман, щеря гнилые зубы. — И как ты отомстишь? У Ильдехая — сотни людей черной кости. У тебя нет и трех десятков родичей, да и те уже стары для войны. Если ты не обратишься к силам иным, то просидишь всю жизнь на этом клочке земли, не смея и носу высунуть из Стойбища Предков.

— Дай мне эту силу! — крикнул я в гневе. — Иначе я выпущу тебе кишки и, пока не застынут твои глаза, будешь ты смотреть, как псы жрут их!

Снова засмеялся шаман.

— Захочу я — ты сам, как пес, будешь ползать передо мной, и скулить, и руки мне лизать. Такова моя сила. Хочешь быть равным мне? Я открою тебе ворота, а уж войдешь ты сам. И обретешь силу — или умрешь.

— Я войду, — упрямо ответил я, ибо я хотел мести.

…Не знаю, зачем я был ему нужен. Может, он хотел стать при мне тем же, чем Ильдехай при отце, — не скажу. Или правда радел за Уль-фангир и думал, что я смогу возродить былую славу их?

Или обитатели того мира, который мои сородичи называют Миром Духов, уже приметили меня и заставили шамана привести меня к себе? Ведь знаки судьбы Говорящего-с-Духами и правда сошлись на моем челе…

Я не знаю. Мне кажется, последняя моя догадка — истинная. Но я не стану спрашивать. Никого. Я то, что я есть.

…Перед шаманом сидел худой, озлобленный, недоверчивый мальчишка в выцветшем обдергайчике. Как смешны и жалки были эти потуги на роскошь! Однако перешитый из старых материнских платьев, украшенный затейливым узором да костяными бусинами кафтанчик был оторочен отличным мехом бурой лисы. Все грубое, тяжелое — а как иначе? Все своими руками, никто сюда товаров не привезет. Никто не починит оружия, потому наконечники стрел и копья — костяные. Как и игла в руках его полуослепшей матери. И это рядом с предками, лежащими среди сокровищ!

Мать назвала его отцовским именем — Ульбар. Говорят, с тех пор вождь начал потихоньку сохнуть и выживать из ума.

Древняя кровь выгнивала в юноше: в его стати было что-то женственное — и в тонкой кости, и в красивом нежном лице. Одновременно привлекательное и страшное. Но с девушкой его трудно спутать — в светло-карих глазах горит волчий голод и еще не попробовавшая крови жестокость. Этот волчонок может вырасти в страшного Волка древних легенд. Предкам это должно понравиться. Он силен. Пусть Духи испытают его.

— Ну? — поторопил его юнец, оторвав от мечтаний. Шаман нахмурился.

— Завтра Волчья Ночь. Ночь твоего рождения. Я открою тебе Мир Духов…

— Зачем он мне? Буду с духами говорить — стану вроде тебя, старым гнилым псом.

Старик засмеялся.

— А ты кто? Как ты живешь, потомок вождей? Где твое золото, где твои табуны и стада? Где твои подданные, твои женщины и рабы? — захихикал старик. — Три десятка стариков да баб? И ни одна из них не родит тебе ребенка, потому что старые уже. Посмотри на свое оружие — костяными стрелами стреляешь, потому как ни железа тут нет, ни кузнеца. Посмотри, что ты ешь, великий вождь! Суслик, и тот тебе лакомство, дичь-то отсюда разбежалась, а скот твой дохнет, потому как травы уже не хватает. Посмотри на свою мать — у нее зубы уже все выпали от дурной еды и тяжелой жизни. Скоро вы одну рыбу есть будете, да водоросли, да гадов из раковин. А выйти из Старого Стойбища ты не можешь — тебя обложили тут, как лису в норе. Да и живешь ты здесь лишь по милости духов. И моей. Не делись я с вами подношениями, которые мне люди приносят, давно бы сдохли с голода. Так что мной, старым гнилым псом, ты живешь.

Глаза мальчишки вспыхнули гневом, на скулах заиграли желваки, он прошипел сквозь зубы:

— А ты-то что можешь?

Старик снова захихикал.

— Я-то что могу? Я могу выйти из тела и лететь куда захочу. Я могу говорить с духами и узнавать у них о том, что далеко и близко, могу наслать порчу и излечить болезнь, сделать человека безумным и вернуть сумасшедшему разум, заставить великого вождя радостно лизать мою задницу после того, как облегчусь. Я могу заходить в чужие сны и насылать видения. Вот что я могу. — Говорил он уже спокойно. — Могу заставить самую красивую девицу, не знающую мужчины, приползти ко мне и умолять, чтобы я покрыл ее, как конь — кобылу.

— А что же не делаешь? — издевательски спросил Ульбар.

— Зачем? С годами понимаешь, что есть много куда более важных вещей, — так же просто ответил шаман. — Когда попадаешь в Мир Духов, узнаешь столько, что остальной мир для тебя становится как, — шаман показал, — как высохший козий помет. Великие знания, великая сила. Тебе этого не понять, — с сожалением и презрением сказал он.

— А тебе-то это зачем? — подозрительно нахмурился Ульбар.

— Мне — незачем, — усмехнулся шаман. Он уже увидел, что Ульбар заглотил приманку. Так что незачем вообще отвечать на его дурацкие вопросы. — Так ты идешь, сын вождя и, может быть, вождь?

Мальчишка поджал губы и нахмурился. Долго думал. Шаман сидел рядом, подставляя бесстрастное лицо лучам вечернего солнца.

— Хорошо. Пойдем.

Это было единственное место, куда юноша не осмеливался заходить. Тут жил непонятный страх, и Ульбар всегда объезжал этот холм стороной.

Древний курган над морем. Самый древний из всех здешних курганов. Кто тут лежит — никто не знал. А ведь шаман мог сказать, в каком холме кто похоронен, всех предков знал от самого Ульфанга. Но вот кто здесь спит — не ведал даже он. И казалось Ульбару, что тот, кто в этом кургане — не совсем мертв. Что он именно спит, а не умер. Таких называли курганными жителями, и живому с таким встречаться — прямая смерть. Только герои древности могли бы с ними потягаться. Шаман говорил, что курган этот еще до прихода Уль-фангир тут стоял.

— Вот тут я живу, — коротко бросил шаман, указывая на землянку у подножия кургана. Ульбар с опаской и уважением посмотрел на старика — сам он тут поселиться не осмелился бы. Вот, значит, почему он никак не мог найти жилища шамана. А шаман стоял, глядя на курган, и лицо его, темное и изрезанное морщинами, было жестким, волевым и непроницаемым, как лик каменного изваяния. Вот такие изваяния ставят в степи, и ветер и дождь, жара и холод стирают со временем черты лица, и становятся камни безликими, и никто не скажет уже, на кого они были похожи, куда смотрели… Но пока лицо шамана было всего лишь лицом шамана. И таким было это лицо, что Ульбар внезапно почувствовал себя жалким щенком, хотелось поджать хвост и заскулить, заискивающе глядя в глаза хозяину.

С моря шла гроза. Солнце садилось в красновато-лиловую тучу. Поднимался злой ветер.

— Пора, — сказал шаман. — Идем.

В землянке было темно и холодно. А еще странно пахло. Не то чтобы неприятный запах, нет, но в нем была какая-то чуждость. Так не пахнет в жилищах людей.

Старик зажег сухую растопку. Огонь быстро побежал по заранее сложенным в очаге дровам — не кизяку, которым топили очаг в хижине матери Ульбара. Дым тянулся вверх и выходил сквозь квадратный дымоход в потолке. Пламя, освещало жалкую обстановку. Ульбар привык к нищете материнского дома, но здесь было еще беднее. Ульбар подивился — шамана боятся, он мог бы потребовать щедрых и богатых даров, а в хижине кроме дров ничего ценного и не было.

Голые стены из дикого камня, выщербленная глиняная посуда в углу да накрытое волчьей шкурой ложе из сухой травы и веток. Вдоль дальней стены — запечатанные горшки. Шаман подошел к стене, сел на корточки и сдвинул в сторону большой плоский камень. Открылось отверстие. Шаман вытащил оттуда еще одну волчью шкуру, красивую медную чашу и такой же котелок, мешок из пестрой ткани. Кряхтя, задвинул на место камень. Бросил шкуру у очага.

— Сядь, — приказал Ульбару. — Оружие к стене положи — не понадобится.

Голос шамана стал властным и резким. Тени плясали на стенах. Сдернув с торчащей из стены жерди связку каких-то трав, он бросил ее в огонь. Теперь тут было достаточно светло, и шаман задернул дверной полог из шкур и придавил его концы камнями. Постепенно в хижине стало тепло. Ульбар смотрел в огонь — он единственный был здесь знакомым и родным, и юноша тянулся к нему, словно искал защиты. А уйти уже не мог. Ощущение было такое, что сделал какой-то шаг, принял решение, после которого уже нет дороги назад.

Шаман облачился в пестрый наряд, увешанный костяными и медными подвесками и бубенцами. Лицо его было раскрашено до неузнаваемости красными и желтыми полосами, в руках как живой тихо трепыхался бубен.

— Раздевайся, — снова приказал шаман.

В хижине стало уже нестерпимо жарко. Запах травы, острый и пряный, щекотал ноздри, клубился в горле. Из глаз и носа текло, в легких горело, кашель выходил горлом.

— Это очищение, — глухо, словно издалека слышался голос шамана. Его руки, сильные и злые, резкими, короткими движениями втирали жгучую мазь в обнаженное тело Ульбара. — Дыши, глотай дым, глотай… И пей, — шаман сунул под нос юноше медную чашу с варевом из котелка. — Пей.

Горькое, вязкое питье медленно потекло по горлу, одновременно обжигая и холодя, а шаман начал пляску, обходя очаг противусолонь, постепенно ускоряя шаги и все быстрее и громче колотя в бубен.

Ульбар задыхался. Жара душила, непривычный, жгучий запах перехватывал горло, кожа горела, словно бы его прогнали нагишом сквозь колючий кустарник, а потом окунули в соляной раствор.

Грохот, звон колокольцев.

Сердце грохочет вместе с бубном — неужто оно может так быстро колотиться? Надо встать, надо бежать, ползти отсюда, иначе он умрет, сердце не выдержит…

Грохот, звон колокольцев.

Шаман что-то не то поет, не то кричит визгливым, хриплым голосом. Слова его непонятны, это какой-то чужой, пугающий язык…

Тени пляшут на стенах. Тени сползают со стен, тесно окружают их, но боятся переступить круг, шагнуть в светлое пятно костра. Тени пляшут, извиваются, они шепчут. Они смеются, зло, жестоко смеются над человеком, маленьким жалким человечком, который уже не может сдвинуться с места, связанный силой волшебных трав…

Тени пляшут, они прикасаются к обнаженной коже, и от их прикосновений холодные иглы пронзают все тело.

Грохочет бубен, звенят колокольцы, визжит шаман, шепчут и смеются тени…

И вдруг все меняется. Он видит землянку сразу и изнутри, и снаружи, и сверху. Это непривычно, разум отказывается воспринимать, и Ульбар закрывает глаза — но продолжает видеть. И землянку, и тени, и свое распростертое на волчьей шкуре тело с выпученными глазами, с раскрытым ртом, из которого ползет зеленоватая пена. А вокруг скачет и визжит шаман, и звенят колокольцы, и грохочет бубен.

А тени тянутся к телу, но это уже и не тени…

Странные образы, все время меняющиеся, текучие, как отражения в спокойной реке…

Паук с человеческой головой.

Пугающе красивая женщина с глазами красными, как горящие угли. Она улыбается, обнажая острые зубы, и руки ее извиваются, словно черви или змеи.

Человек с волчьей головой.

Крылатая рыба с глазами человека.

Человек без лица, с тусклыми, как две капли свинца, глазами.

А за ними — другие, их все больше и больше, они толпятся, отталкивают друг друга, и среди них есть совсем похожие на людей, а есть ни на что не похожие…

Они все ближе, все теснее окружают его, и в глазах их жажда крови.

И где же шаман? Кто же защитит его?!

Грохот бубна уже не слышен. Только шепот, в котором можно различить голоса…

Они все ближе, уже только они кругом, а грохот и звон сменяются заунывным, нудным, выматывающим душу дребезжанием костяной пластинки.

И вот — человек без лица с тусклыми каплями глаз наклоняется над ним, и Ульбар чувствует, как рука его, ледяная и скользкая, погружается в его грудь и стискивает сердце. Боль невыносима, но смерти не будет, он это знает и вопит в животном ужасе смертельной агонии.

А вокруг уже стоят другие, жутко похожие на людей, и в руках их холодные мечи странного вида. И они раз за разом погружают их в неподвижное тело, срезая мясо с костей, вытягивая жилы, дробя кости — и он визжит, визжит от невыносимой боли, никак не в силах умереть, и не может закрыть глаз, не может заткнуть ушей — он все видит и слышит словно со стороны.

— Очищение, — шепчет тусклоглазый. — Очищение…

В руках другого, с головой пса, возникает огонь, и он стоит, держа в ладонях медленно извивающийся пламенный цветок. Живые тени молча начинают швырять в пламя раздробленные кости, ошметки плоти, жилы, и он визжит, сгорая заживо, кусок за куском, и крик не прекращается, он настолько пронзителен, что его уже почти не слышно. Первый протягивает руку прямо в пламя, и из плавящегося комка живой плоти лепит новое тело, и боль потихоньку уходит, оставляя место странной прохладной легкости, от которой по новорожденному телу встают дыбом волоски.

Он видит себя в хижине — и одновременно в этом месте непонятно где. Он видит лежащего в изнеможении шамана — и живые тени. Это странно и трудно воспринимать одновременно — но это так.

— Что это?.. — наконец складываются слова, выходя из непослушных, незнакомых губ.

— Очищение, — смеется шаман, тяжело дыша. Лицо его блестит от пота, из щербатого рта хрипло вырывается смрадное дыхание. — Ты выжил. Духи не пожрали тебя, стало быть, ты достоин стать шаманом и ходить в Мире Духов. Пройдет немного времени — поведу тебя.

— Почему не сейчас? — с трудом выговаривает юноша.

— Как ты сейчас видишь мир? — вместо ответа говорит шаман.

Юноша обводит взглядом хижину. И падает на пол, хватаясь за воздух.

Шаман хихикает.

— Ну, каково?

— Как будто у меня две пары глаз, — шепчет он. — И ушей, — добавляет, прислушавшись к себе.

Хижина была такой же, как всегда. Но тени предметов стали объемнее, словно обрели свое, отдельное существование. И теней этих было куда больше, чем вещей в хижине. Некоторые тени, прозрачные, еле заметные, двигались, как живые, заставляя его дрожать от воспоминаний о боли. Если сосредоточиться на них, начинаешь видеть черты их… лиц? Морд? Масок? И в ушах снова тихий шепоток… Он тряхнул головой, пытаясь отогнать видение.

— Не выйдет, — усмехнулся шаман и, запрокинув голову, выпил какой-то жидкости из глиняной бутыли, невесть откуда тут взявшейся. — Теперь ты видишь в двух мирах и слышишь в двух мирах одновременно. Духи слепили тебя заново и дали тебе еще одну пару глаз и ушей. Теперь тебе надо научиться ходить в Мире Духов. — Снова забулькала жидкость. Ульбару он не предложил пить, хотя жажда мучила юношу невероятно. — Я научу тебя закрывать те глаза и уши, какие надо и когда надо, а то ведь с ума сойдешь. — Наверное, в бутыли было хмельное, потому что шаман все болтал и болтал. — Ты теперь не такой, как все. Ты даже сможешь управлять своим телом — ходить по углям, не зная боли, пронзать его, не повреждая потрохов и не теряя крови. Говорят, были шаманы, что умели летать… Таких людей, как мы, мало, Ульбар. Захоти мы, — захихикал он, — мы были бы вождями, а черная кость служила бы нам.

Ульбар не сразу понял, что черной костью шаман называет отнюдь не низших людей, а даже тех Уль-фангир, которые не могут видеть Мир Духов. И почему-то его это не оскорбило, словно так и было надо. Даже не покоробило.

— Сейчас вот выпей, — сунул шаман ему под нос плошку с вонючим черным варевом, густым, как смола. — Будешь спать. Я не дам духам тревожить тебя, ты еще слаб и не умеешь их отгонять. — Он презрительно швырнул Ульбару его одежду и пару теплых шкур.

Научиться жить с новым зрением и слухом было непросто. Первое время юноша как будто завис между двумя мирами, одновременно видя и тот, и этот. Хорошо, что шаман держал его при себе — наверняка в хижине матери его сочли бы безумным или одержимым. Недаром одержимых считают пророками, ведь они и вправду видят духов, только законов Мира Духов они не ведают. Одержимые потеряны меж двух миров. Так говорил шаман.

— Не может простой человек одновременно видеть оба мира, — говорил шаман. — Только белые демоны или великие шаманы так могли. А простой шаман умеет находить дорогу в Мир Духов и открывать там свои незримые глаза и уши. Этому я тебя и научу. Научу тебя видеть дороги Мира Духов, научу находить безопасные пути и сражаться с теми духами, что захотят пожрать тебя и завладеть твоим телом. Все духи хотят иметь тело…

Ульбар слушал, почти забыв о том, что мать не первый день с тревогой ожидает его дома.

Ему было наплевать уже и на еду, и на одежду, и на месть, и на славу — мир его стал шире во много раз и сулил куда больше власти, чем мир обычных людей.

— Люди ходят в мире живых, а в Мире Духов — только их тени-двойники. Если одолеть двойника, ты станешь хозяином человека. И его тела. И будешь жить в его теле, новом, молодом… — погрузившись в свои мысли и медленные мечтания, заговорил шаман.

Воцарилось молчание.

— Почему же ты не перейдешь в молодое тело? — усмехнулся Ульбар, возвращая наставника к яви.

— А зачем? У меня есть большее, — добродушно и почти лениво ответил он. — Да и трудно это. Лишь великие шаманы на это способны, а не простой шаман среди шаманов.

Ульбар больше не спрашивал.

Постепенно он научился разделять видение миров и даже видеть только тот, который желал. Ему все легче становилось уходить в Мир Духов, оставляя тело в мире живых. Наставник порой мог сутками сидеть неподвижно под дождем и ветром, не чувствуя ничего. Тогда сердце его билось медленнее, он почти переставал дышать, и Ульбар поначалу боялся что, старик умрет. Но наставник всегда возвращался и рассказывал о своих странствиях.

— В Мире Духов у каждого шамана есть слуга и есть поводырь. Настанет время — мы найдем тебе и того, и другого.

— Когда? — спрашивал Ульбар.

— Когда лучше научишься владеть телом. Дух и тело связаны, и одно влияет на другое. Ты должен научиться как можно полнее подчинять свое тело духу. Никогда не будет так, чтобы оно полностью подчинилось, так уж мы устроены. Ты не сможешь летать и ходить по дну морскому, но в Мире Духов ты будешь странствовать дальше, узнавать больше и станешь там сильнее.

Мир Духов был ему куда любопытнее мира живых. Теперь он почти все время проводил у старика, забывая о течении времени, забывая о матери и о мести — все это уже казалось таким малым и незначительным по сравнению с открывшимся ему миром.

— Мир Духов — это другая часть нашего мира, только не всем его видеть дано. Простые смертные… они убогие. Всего часть видят, а мы с тобой видим все. Так-то, мальчик! — хрипло засмеялся старик.

— А скажи, можно ли остаться в Мире Духов?

— А зачем тебе?

Ульбар отвел взгляд. Он не знал, как высказать то, что сейчас смущало его. Какой-то неуместный стыд тяготил душу. Почему-то даже этому старику, который так много ему открыл, он опасался доверить сокровенное.

— Духи не умирают…

Сначала ему показалось, что старик задыхается, давится мокрым старческим кашлем. Потом понял, что тот хохочет. И понял, что не зря так стыдился рассказывать.

— Дурак! Баран тупой! — отсмеявшись, прохрипел старик. — Остаться! А тело куда? У нас, людей, душа привязана к телу. Даже если ты его бросишь, как ветошь ненужную, душа все равно будет в этом мире, лишь пока тело живо.

— А если тело умрет, то куда уйдет душа?

— К вратам края предков.

— А что там?

— Не знаю. Оттуда никто еще не возвращался.

— А как же рассказывают про жизнь в краю предков?

— Это вранье, — спокойно ответил шаман.

— А как же мертвых призывают?

— Только неупокоенных, что затерялись на просторах Мира Духов. Говорят, они могут заглянуть во врата края предков, но кто знает? Духи умеют лгать.

Ульбар помолчал.

— А вдруг за этими вратами ничего нет?

Шаман зажмурился, глядя на солнце.

— Что-то должно быть, — спокойно и уверенно ответил он. — Ведь дух не умирает.

Ульбар молчал. Перед его мысленным взором врата края предков вставали как жадная пасть, пожирающая души без следа…

— Я хотел бы никогда не уходить, — упавшим голосом прошептал он.

— Ну и дурак, — добродушно ответил шаман. — Страна Предков закрыта для духов живых, потому как высоко она, а мертвые духи людские, что здесь остались, больные духи. Пленные духи. Пища для нижних духов они, мучаются они, — нараспев говорил шаман.

— Я не хочу уходить, — упрямо повторил Ульбар. — Почему я не могу занять чужое тело?

— Потому, что ты все равно уйдешь из него, когда твое собственное тело умрет, — равнодушно ответил шаман. — Если будешь меня слушать, я научу тебя, как долго сохранить тело здоровым и крепким, и ты проживешь намного дольше простых людей. Увы, наш дух не может так поддерживать наше тело, как у белых демонов. Наше тело сильнее наших душ. У них иначе.

— А как?

— Я не знаю, — пожал плечами шаман — Мы встречались с белыми демонами лишь в далекую старину, воевали с ними. Старики говорили — да и духи говорят — что у них тело настолько подчинено духу, что и не стареет, и трудно умирает. И вот они, лишенные тела, могут чужое тело себе захватить.

— Они так сильны?

— Они так сильны, — кивнул шаман — И лучше тебе с ними не сталкиваться. — Он вздохнул и уставился на полуденное солнце — бледное солнце поздней осени. — Есть в Мире Духов места, которые принадлежат только им, и туда никому не войти. А иногда вдруг им кажется, что твои деяния им опасны, и они приходят и изгоняют тебя… — Ульбар понял, что у шамана бывали встречи с белыми демонами и окончились они не в его пользу. — Не следует искать невозможного. Следует довольствоваться тем, что тебе доступно. Это не так уж и мало.

— Это слова труса!

— Это слова мудрого, — спокойно ответил шаман.

— Значит, мудрость равна трусости.

Шаман поднял взгляд.

— В юности я тоже так думал, — всезнающе улыбнулся он, и Ульбару стало очень неприятно от того безмятежного спокойствия, с которым смотрел на него наставник. — Скажи, чего ты хочешь? Чем бы ты удовольствовался?

Ульбар долго молчал, уткнувшись взглядом в землю, покрытую редкими кустиками поблекшей мертвой травы.

— Я не хочу уходить к Предкам.

— Почему?

— Потому что я хочу остаться в этом мире, я его хочу узнать до конца!

— Таков закон для тел и душ, — сказал шаман. — Таков закон Мира Духов.

— Кто установил такой закон? — после долгого молчания спросил Ульбар.

— Те, кто создал наш мир.

— И где они?

Шаман пожал плечами.

— Говорят, они живут выше всех Верхних духов. Но вряд ли кто сможет туда пройти.

— Я — смогу, — резко стиснул кулак Ульбар. — Я — смогу!

— Может, и сможешь. В тебе много сил, и если ты не будешь торопиться, а начнешь приближаться к цели понемногу, то кто знает? Великие шаманы, говорят, могли и в Высшие селения ходить, и в Низшие. Но будешь слишком торопиться — погибнешь.

— А если я не успею? Если умру? — жестко посмотрел на него юноша.

— Никто не знает — пожал плечами шаман. — Но и простой шаман немало может. Вот когда умрет твой отец, я поведу его к ворогам мертвых.

Ульбар криво, зло усмехнулся.

— А если ты не поведешь его душу, что будет?

Шаман пожал плечами.

— Заблудится душа. Долго будет бродить в Мире Духов неупокоенная. Мучить родичей будет, потому как обидели ее не проводили в край ушедших. Может, потом сама путь найдет. Может, какой сильный дух пожрет ее. Может, попытается чье живое тело захватить. Все равно шамана позовут, чтобы прогнал я ее.

— Стало быть, все же можно в чужое тело войти?

— Я уже говорил, что можно. Но это дурное дело, — отмахнулся шаман. — Да и под силу не всякому. Надо ведь хозяина тела обмануть или одолеть. А хозяин в своем доме силен.

Ульбар задумался.

— А скажи, вот говорят, можно души мертвых, ушедших в края предков, вызывать и вопрошать?

Шаман мгновенно подобрался.

— И не думай об этом. Это дурное и опасное дело. Призвать можно только тех, кто покоя не нашел и в мире предков ему не сидится. Злые это духи. Запросто могут тебя одолеть и тело твое забрать.

— Ну и пусть. Вдруг я сам из тела уйти захочу? Зачем оно мне, я в Мире Духов жить буду.

— Дурак ты! — вдруг разъярился шаман и больно стукнул Ульбара по лбу сухим костлявым кулаком так, что тот повалился на спину. — У человека душа не может быть без тела. Она этим телом кормится! Уйдешь из тела — тебе путь либо к мертвым предкам, либо духи могучие и страшные станут за тобой охотиться и пожрут тебя. — Шаман помолчал. — Хорошо. Вижу, ума тебе в голову надо вложить. Я покажу тебе тропы Мира Духов.

Это случилось нескоро. Шаман сказал, что надо дождаться времени, когда Ульбар будет готов, ибо неготового вести все равно что заранее отдавать его духам на корм. А пока шаман заставлял Ульбара делать совершенно непонятные вещи. Все это было мучительно для тела, но зато с каждым разом Ульбару было все легче видеть скрытый мир. Пока только видеть, но не уходить далеко. Шаман всегда был рядом, чтобы в случае чего вмешаться.

Постепенно эти странные и мучительные испытания тела начинали даже нравиться ему. Иногда он ночью, засыпая в хижине шамана на волчьей шкуре или на старой заботливо залатанной кошме у матери во время кратких наездов домой, смотрел в потолок и представлял, как однажды явится к отцу и на глазах у всех возьмет рукой раскаленный уголь — и на ладони не останется ни следа. Или пронзит себя насквозь копьем, но не вытечет ни капли крови, а когда он его вынет, рана совсем закроется. Вот тогда они поймут, что он — не просто человек, тогда завоют, заползают… А еще лучше, если он сам будет провожать отца в мир предков. Вот бросить бы его там, среди путей Мира Духов, и пусть мучается! Пусть его темные духи пожрут! Ульбар улыбался. Это была власть, власть необычная, более высокая и страшная, чем у какого-нибудь вождя. Даже самого сильного. Он вспоминал рассказы шамана о том, как в старину шаманы могли так подчинять тело своей душе, что поднимались в воздух и сдвигали горы.

— Вот, великим шаманом был Владыка Севера! И многим своим последователям давал он великую силу. Старики говорили — было у него девять любимых учеников, которые в незапамятные времена разошлись по миру. От них и идет наше шаманское умение. Говорят, они были так могучи, что до сих пор не умерли. Только никто не знает, как и где искать их…

Не умирают никогда… Вот бы и ему стать таким! Не умирать никогда… Он спросил у наставника, можно ли так. Тот усмехнулся.

— Ты так любишь свое тело?

Ульбар подумал. Да, наверное, это тело его устраивает.

— Ты любишь тело, которое страдает от холода, от боли, от жары, от зноя, от летнего гнуса и мошкары? А умирать все равно придется — таков закон нашего мира.

Ульбар стиснул зубы.

— Ты, почтенный, покоряешься законам. А я хочу сам их строить.

Шаман сузил глаза. Желтые, как у волка, они в свете заката казались еще более светлыми и прозрачными.

— Есть два пути. Представь себе, что ты плывешь в море, а на море буря. Можно плыть против волн и побеждать их. Ты можешь приплыть к цели, но потратишь много сил, а может, и погибнешь. Вот так хочешь ты — идти против законов. Есть второй путь — плыть не против волн, а скользить по волнам. Тогда они рано или поздно сами вынесут тебя к цели. Таков мой путь. Я знаю, что умру. Но меня это не печалит. Я не могу сделать свое тело бессмертным, но я могу им управлять лучше, чем любой воин. И потому я проживу долго и уйду с миром. Я пройду по Миру Духов, не сбившись с пути, и приду в страну предков. Кем я стану там, и что будет дальше — не знает никто, но из селения предков никто не сбегает домой. Стало быть, хорошо там. А вот тебе грозит стать неупокоенным духом.

— Не грозит, — самоуверенно ответил юноша. — Я найду новое тело, и убью хозяина, и стану в нем жить! — с горячностью выпалил он, но, еще не успев договорить, понял, что сморозил глупость.

— Ты будешь жить в разлагающемся трупе, если убьешь хозяина. Ну, положим, ты оставишь свое тело умирать и поселишься в другом теле, покорив его хозяина. Знаешь ли ты, что в этом теле ты всегда будешь незваным гостем? Душа хозяина всегда будет получать поддержку своего тела, и ты никогда не сможешь им управлять, как управлял бы своим. В конце концов тело это тоже умрет, и умрет быстро, а ты ослабнешь, потому что все время вынужден будешь сражаться с душой хозяина. Глупо идти против законов мира.

— Да кто же установил эти законы?! — воскликнул Ульбар.

— Великие духи, сотворившие этот мир.

— И где они живут?

Шаман улыбнулся.

— Ты ведь уже спрашивал меня. Не жди, что сейчас я отвечу тебе по-иному, чем тогда. Думаешь, что-то от тебя скрываю, а? Зря. В Мире Духов много троп, и есть те тропы, что ведут в обитель Великих Духов. Но я боюсь, что ты туда не дойдешь.

— Почему?

— Это слишком трудно. Кроме прочего, ты слишком любишь свое тело и себя в нем. Вижу я тебя в Мире Духов, твоего двойника вижу — у него на ногах каменные сапоги. Тяжело тебе будет подниматься в Верхний Мир.

Зима выдалась холодной и малоснежной, со злыми ветрами. Скот погибал, люди много болели, и шаман часто бывал вне Стойбища, а по возвращении приносил вести. Радостные или безрадостные — смотря как посмотреть.

— Отец твой плох. Совсем высох, — говорил он сгружая седла мешки, набитые едой. Хотя люди сами недоедали, шамана надо было отблагодарить. Мать слушала. Ее большие глаза блестели, как мокрая галька на берегу. — Почти не встает, кашляет кровью. Он кажется совсем старым, даже старше меня. Я лечил его травами, духов спрашивал. Он скоро умрет. Весна наступит — и он умрет.

— А Ильдехай? А эта тварь, эта облезлая сука? — с неожиданной злостью прошипела мать. — А их щенок?

В лице шамана ничего не дрогнуло.

— Ильдехай заправляет всем, — спокойно сказал он. — Вождь уже почти мертв, и правит Ильдехай. Люди довольны им. Его любят.

— Но он же!.. — Мать задохнулась от злости. Шаман поднял взгляд.

— Людям он по душе, и сын Ачин тоже, — твердо выдержал он взгляд женщины. Он назвал соперницу по имени прямо в лицо матери Ульбара. — Но твой муж поступил нечестно с тобой, потому духи разгневаны. Закон мира говорит — нельзя изгонять беременную женщину, нельзя возводить на нее напраслину, нельзя отнимать власть у законного наследника. Твой муж нарушил эти заповеди, Ильдехай нарушил эти заповеди. Духи недовольны ими. Люди просили меня — и я возложил все обиды на барана и выгнал его из стойбища.

— Ты… ты отвел от них гнев духов? — вскочила мать. Ульбар молча смотрел на шамана. А тот лишь показал на мешки и сказал:

— Ты будешь есть благодарность своих врагов, и твой сын доживет до той поры, когда займет место вождя.

И мать замолчала.

Когда они остались наедине, шаман сказал:

— Ульбар, тебе надо торопиться. Весной твой отец умрет, это мне сказали духи. Я отвел гнев духов от твоего племени. Тебе будет кем править, — усмехнулся он. — Но теперь ты должен решить, чего ты хочешь — стать правителем маленького жалкого народа, который все равно когда-нибудь вымрет, или получить большую власть? Скоро я поведу тебя в Мир Духов, а потом ты будешь в нем ходить сам. Но если ты станешь вождем, шаманом ты быть не сможешь. Таков закон.

«Закон. Опять закон, — скривился юноша. — Нет, мне не это решить надо, а другое — закон ли для меня или я для закона».

— Есть два пути в Мир Духов, — говорил шаман, снова натирая тело Ульбара мазью и готовя противное варево. — Сейчас нам надо торопиться, потому я веду тебя путем более легким, но опасным. Будешь часто им ходить — умрешь быстро. Тут, — ткнул он узловатым пальцем на горшок, — отвар злых трав, в мази тоже их сок. Они помогают быстро попасть в Мир Духов. Но травы эти опасные. Трава обижается, когда она никому не нужна. Но добрая трава — она как шаман, скользящий по волне. А злая трава — как плывущий против волн. Она привязывает к себе человека. Не ешь их часто — станешь их рабом. Второй путь — познание законов мира и овладение своим телом. Это труднее, но, когда научишься, станешь истинным хозяином своей судьбы.

На сей раз все было не так, как в момент посвящения. Ульбар снова видел глазами и слушал ушами своего двойника в Мире Духов. Он снова парил над своим телом, и двойник шамана парил рядом с ним. Но двойник был не худым иссохшим стариком, а могучим воином, умудренным опытом. И Ульбар с благоговейным страхом смотрел на него.

— Идем же, — сказал шаман. — Из землянки выйти легко — просто через вход. А если будешь уходить к духам, к примеру, в степи, то представь себе либо дыру в земле — если идешь к нижним духам, либо веревку, что спускается с неба, — если к верхним. А если ты идешь между Верхним и Нижним мирами — представь дорогу.

Они вышли из землянки и оказались в совершенно незнакомом, постоянно меняющемся месте. Ульбар в страхе обернулся — землянка оставалась там, где была.

— Обратная дорога всегда будет, — заверил его шаман. — Ищи лучше ту, по которой пойдешь.

— Откуда мне знать? — дрожа, прошептал Ульбар.

— Я слышу твой страх, — с презрением ответил шаман. — Чего ты боишься? Я с тобой. Будешь трусить — лучше не ходи. Тебя пожрут.

— Кто?

— Будешь дальше дрожать — увидишь. Они придут на запах страха. Страх — слабость. Слабых пожирают сильные. Таков закон. Ну, решай, куда ты пойдешь?

Ульбар задумался. Затем страх оставил его, уступив место злорадству.

— Я хочу видеть отца.

— Ты увидишь его, — сказал шаман. — Он уже наполовину в Мире Духов, тебе легко будет увидеть его. Идем.

Вождь умирал. Он почти ничего уже не воспринимал — ни вкрадчивых слов верного Ильдехая, ни плача Ачин, ни звонкого голоса сына. Он уходил из мира живых. Он уже слышал тихий шепот теней, видел странные образы, и лишь изредка они расступались, и вождь снова возвращался к миру живых. Мир мерцал перед его глазами, то становясь привычным, то неузнаваемо меняясь. Вождь слишком давно был на грани жизни и смерти. Он привык к теням, а некоторые из них начал узнавать. Без них было даже скучно и тревожно, и когда они долго не приходили, он начинал всхлипывать и метаться. Тогда Ачин насильно вливала ему в рот отвар, который составил шаман, и плакала, плакала… Она любила мужа, хотя с ним ей было мало радости. После ухода жены, той злобной суки Йанты, Ульбар заболел и стал медленно чахнуть. Что с ней будет, когда он умрет? Да, народ любит ее отца, да, люди привыкли к ее сыну, но ведь законный наследник жив… И он должен стать вождем, таков закон. Ачин снова заплакала — теперь она почти всегда плакала.

— Вот твой отец, — сказал шаман.

Ульбар увидел его глазами своего двойника в Мире Духов.

— Как это может быть? — прошептал он. — Ведь наши тела остались в хижине. Почему я его вижу, ведь он далеко от нас.

— Ты шаман, — сказал старик. — А в Мире Духов расстояния не имеют значения. И не шепчи — твой отец все равно не может слышать нас, хотя он уже наполовину покинул мир живых.

Обычный мир едва заметно проступал сквозь Призрачный. Ульбар присмотрелся. Перед ним на ложе, застланном теплыми шкурами, лежал желтый, иссохший человек с тусклыми седыми волосами. Он казался даже старше шамана. Он был противен и жалок, и Ульбар вдруг понял, что не чувствует к нему ничего, кроме высокомерного презрения. Даже долгой, с детства впитанной с материнским молоком ненависти не было. Он пытался ее найти, вызвать в себе — и не находил. Без всяких чувств, совершенно бесстрастно он смотрел на это тело.

Двойник его отца парил здесь же. Обычно если человек в полном сознании, двойник сливается с телом, только во сне он уходит. Но сейчас двойник постепенно отделялся от человека, переставая быть просто тенью и обретая определенные черты и самостоятельность. С телом его связывала тонкая, но заметная нить, наподобие пуповины.

— Когда она истончится, он умрет, а его душа станет свободной и уйдет к предкам, — пояснил шаман. — У простых людей короткая привязь. У нас — почти бесконечная. И чем лучше ты управляешь телом, чем лучше знаешь Мир Духов, тем длиннее привязь.

— И ее можно оборвать…

— В Мире Духов это труднее. Проще мечом, — усмехнулся шаман-воин. — Скоро связь сама истончится. Пусть все идет как предназначено.

Ульбар смотрел на двойника. Он отличался от умирающего. Черты лица те же, но был он куда моложе и красивее, а вид у него был капризный и высокомерный.

— Вот таков твой отец на самом деле. Мир Духов не прячет истинного лица. Здесь трудно врать. Ну, ты посмотрел? Тебе еще что-то надо от отца?

— Нет, — разочарованно ответил Ульбар. — Этот человек мне все равно что прошлогодняя трава.

— Значит, ты отказался от мести? — улыбнулся шаман. — Это хорошо. Страсти отягчают душу. Теперь тебе будет легче ходить по тропам духов.

Ульбар промолчал. На самом деле отец показался ему слишком чужим и незнакомым, и он не видел никакого удовлетворения в мести ему. Для мести нужна ненависть. Он воображал себе отца огромным, сильным, грубым, омерзительным — но перед ним был совершенно другой человек, и двойник его не был похож на то, что себе воображал Ульбар. Ему было просто лень утруждаться и мстить этому человеку. Ничего, кроме презрения, он к нему не испытывал.

Теперь они все чаще уходили в Мир Духов, и постепенно Ульбар начинал познавать его тропы и пути. Мир этот был огромен. Чем дальше узнавал его Ульбар, тем яснее понимал, что никогда не узнает его до конца. Ему даже казалось что этот мир постоянно расширяется, постоянно достраивается, и никогда человеку не охватить его целиком. А наставник говорил — так и должно быть, таков закон жизни.

Опять это ненавистное слово — закон. Как ошейник, который держит на привязи.

Он еще слишком мало знал. Наставник пока сопровождал его в странствиях, но такое не может длиться вечно. Ульбар и не хотел этого. Ему не терпелось освободиться от опеки и направиться в те края, где, по словам шамана, были селения Высших Духов. Хотя даже те духи, духи Среднего Мира, с которыми ему приходилось встречаться, были опасны. Наставник больше не помогал ему в поединках с духами. Таков был закон этого мира — духи никогда не набрасывались стаей, только один на один. Если поначалу воин, которым был его наставник в этом мире, с легкостью оборонял его, то теперь наставник все чаще оставался в стороне, глядя на то, как сражается его ученик.

А потом они осмелились остановиться на перекрестке путей в степи и уйти оттуда на перекресток путей Мира Духов и там стали звать поводыря. Духи слетались на зов, но шаман без труда отгонял их, и они разбегались. Так было, пока не пришел дух-Волк, древний покровитель Уль-фангир. Волк посмотрел желтыми глазами прямо в глаза Ульбару, и так они долго смотрели друг на друга на перекрестке дорог Мира Духов и мира живых. А потом Волк разинул пасть и внезапно вонзил клыки в плечо Ульбара. Тот не пошевелился как и велел шаман.

И Волк сказал:

— Я буду твоим поводырем, сын Уль-фангир. В тебе есть я кровь, и я попробовал ее.

Когда Ульбар вернулся в мир живых, на плече его были шрамы от волчьих клыков.

— В тебе таится большая сила, — сказал тогда наставник. — В Среднем Мире есть мало духов, с которыми я не мог бы справиться. Они знают меня уже и не нападают. Другие же доброжелательны ко мне. Из Нижнего Мира, которые отваживаются сюда зайти, тоже немного есть таких с которыми бы я не справился. Но сдается мне, ты будешь шаман не одного мира, а всех Трех Миров. Но ты должен постоянно упражняться телом и духом, иначе твои возможности никогда не станут способностями.

Все было прекрасно. Он приучился жить как шаман, он понемногу привыкал считать мир живых временным домом. Но ему всегда прикрывал спину наставник, и он был спокоен и уверен в себе. Но в один черный день все кончилось. Это было в начале весны, когда он на время вернулся в дом матери. Она болела, как всегда бывало в конце зимы. Ульбар провел у матери три недели, пока она не окрепла, а когда вернулся к наставнику, то увидел, что землянка пуста. Это почти не встревожило его — шаман часто уходил на несколько дней травы собирать либо кто-нибудь звал его к болящему. Либо он общался с духами в своем любимом месте — на самом древнем кургане Стойбища.

Но на сей раз его не было долго. Слишком долго. Ульбар забеспокоился. Только сейчас он понял, насколько привык к наставнику. Наверное, он даже полюбил его по-своему. Если, конечно, вообще умел любить.

Таким одиноким, покинутым и несчастным он не чувствовал себя никогда. Еще недавно он считал себя великим, могучим и мудрым, а теперь снова был неприкаянным семнадцатилетним мальчишкой, который не знает, что делать.

Но это продолжалось недолго. Он сумел взять себя в руки.

И на сей раз он предпочел второй, быстрый путь. Горькое вонючее питье обжигало рот. Его начало трясти. Дрожащими, непослушными руками он высек искру и запалил огонь в очаге. Бросил в пламя связку злых трав, сел и глубоко вздохнул…

Он вышел из дверей хижины и сразу же увидел тропу. А на ней — след. Он еще не рассеялся, наставник был здесь совсем недавно. Даже не надо будет вопрошать доброжелательных духов. Он пошел по следу.

Они никогда еще не спускались в Нижний Мир, а сейчас тропа шла под уклон, уходя все глубже во мрак. Тут было странно пусто. Ульбар начал ощущать противный страх. Нет, нельзя. Страх — это слабость, слабый погибнет.

Он немного постоял, собираясь с силами и представляя себя могучим воином, молодым, яростным и мстительным. Он спускался в темную долину. В ее густом красноватом мраке еле виднелся дом. Следы вели туда. Ульбар собрался с духом и вошел.

Тот, кто сидел у очага, обернулся к нему. Он был прекрасен. Но в его белесых тусклых глазах таилась мука. Он молчал и ждал. И Ульбар не смог подойти и ударить. Хозяин засмеялся.

— Твой наставник, — голос его был мелодичен и одуряюще красив, — не усомнился. Но я сильнее. И сильнее тебя юноша. Уходи. Не посягай на то, что не твое.

— Г-где…

Хозяин понял.

— Он ушел в край своих предков. — Показалось Ульбару или нет, но голос хозяина дрогнул как от боли, и послышалась в нем мучительная зависть. — Иди. Его тело найдешь на моем кургане. Но в курган входить не пытайся.

Ульбар понял.

— Почему ты не убил меня?

— Ты мне еще пригодишься, — сказал хозяин. — Я не убил тебя. Я указал тебе, где тело твоего наставника. Придет время — я спрошу с тебя этот долг. А теперь — иди. В этой долине не всегда пусто, и с теми, кто приходит сюда, тяжко тебе будет справиться.

Так он остался один. И еще осталась мать, которая надеялась, что драгоценный ее сын, единственная надежда на честь, вернется к ней. А Ульбар видел, что мать привыкла жить с мыслью о возвращении, о прежней власти, о победе над оскорбившим ее мужем и соперницей, она была одержима этой мечтой. И он понимал, что однажды ему придется исполнить свой долг сына и дать ей все, что она желает. Ибо после этого он ей ничего не будет должен и станет свободен.

Он отнюдь не все успел перенять от шамана. Кто знает, может, тот и не пытался его учить всему, что знал, полагая, что Ульбар все-таки вернется к своему народу и станет вождем. Вождю незачем знать травы, не вождецкое это дело. А вот быть на короткой ноге с духами — это дело совсем другое. Это власть даже большая, чем власть силы. И Ульбар все чаще уходил к духам, исследуя их мир и его обитателей. И все чаще прибегал он к короткому пути — к отвару злых трав. У шамана был изрядный их запас, и состав варева он ученику передал.

Там, в Мире Духов, у него уже была своя свора из мелких духов, пойманных в темном краю, там, где дорога спускалась в Нижний Мир. Обитатели тех пределов Нижнего Мира, что находились более-менее близко к Среднему Миру, были не слишком сильны и не очень умны, хотя порой весьма хитры. Их было легко побеждать. Ими легко было управлять. Они покорялись ему, а он защищал их от духов более опасных. Небольшая власть, которая потом может стать великой. А вдруг он станет повелителем Мира Духов?

Нет. Нет, он связан этим самым проклятым законом, который швырнет его в край предков, как только умрет его тело…

Если бы только не умирать, не умирать никогда!

Его свора была полезна. Она шныряла в Среднем Мире, даже доходя до подножий Верхнего, принося сведения, разведывая и предостерегая. От них Ульбар узнал и о темных безднах, в которых ворочается нечто невообразимое, источающее такой нестерпимый страх, что никто из духов Нижнего Мира никогда не приближается к ним. О Сворах, пожирающих всякого, кто попадается на их пути. О провалах, в которых заточены незримой и неведомой силой могущества древности. О непреодолимой пропасти на самом краю Нижнего Мира, за которой, как говорят, таится древняя Тьма…

А к вершинам Верхнего Мира его свора подходить боялась. Но Ульбар пока не спешил. Еще есть время научиться управлять духами. Со временем он наловит себе более сильных, подчинит их себе и тогда уже пойдет искать тех, кто дает закон.

И одолеет их. И поставит свой закон…

И никогда, никогда не умрет!

Старый вождь умер к началу зимы, когда на землю лег первый тонкий снег.

Его принесли к входу в долину между Грудей Земли, обряженного по обычаю древнего народа Уль-фангир, и увидели, что шаман их уже ждет. Шаман всегда узнает, когда умирает вождь — еще прежде, чем к нему присылают гонца. Ульбару принесла весть его свора из Мира Духов.

Идьдехай, в длинном синем кафтане, с обнаженной в знак скорби головой, исподлобья смотрел на него. Ульбар знал, что это Ильдехай — он уже видел его двойника и сейчас узнавал его самого. Низкий, как все люди черной кости, широколицый, с плоским носом, с жидкой бороденкой и усишками, с одиноким чубом, свисающим на левое ухо с бритого темени. Черные раскосые глаза настороженно смотрели из-под набрякших век.

А Ильдехай видел перед собой безбородого еще юнца, но на его узком лице уже виднелся отсвет великой и опасной власти. Ильдехай чуял это всей кожей, даже мурашки по спине шли. Младший Ульбар был похож на отца, захочешь — не ошибешься. Высок, как чистокровный Уль-фангир, волосы не сбриты, а заплетены в косицы, и глаза не темные, а по-волчьи желтые. Но в его теле видна эта болезненная хрупкость, странная женственность, которая передавалась из поколения в поколение через загнивающую древнюю кровь. Юнец стоял, безразлично глядя на процессию, отрешенный и пугающий в своей шаманской одежде, расшитой странными узорами и увешанной костяными и металлическими погремушками и бубенцами.

— Кто будет строить посмертный дом моему отцу? — вопросил он.

Ильдехай дал знак, и воины подтолкнули вперед шестерых рабов. Этим людям предстояло лечь в курган вместе с вождем.

— Ждите, — бросил Ульбар остальным и вместе с воинами повел рабов к обрыву над морем, где дух отца пожелал упокоить свое тело. Сейчас дух был рядом и беспокойно зудел в ухо. Он боялся, что сын пожелает отомстить, сделает что-нибудь неверно и он будет вечно блуждать в Мире Духов и никогда не найдет дорогу к предкам. Ульбар не отвечал. Он знал, что отведет отца к вратам предков. Мстить он не собирался. И еще он не забыл пока о долге сына, хотя и вырос вне Племени.

Воины окружили рабов, и те начали долбить землю. Когда яма будет готова, в нее опустят погребальные сани, убьют любимых отцовых коней, заколют рабов и рабынь, положат оружие и украшения, еду для дальней дороги и засыплют яму землей. А потом насыплют поверх курган — ровно столько горстей земли, сколько мужей в его народе. Вряд ли курган получится высокий, подумал про себя Ульбар.

Он смотрел на богатые сосуды с медом, мясом и любимыми кушаньями отца, на дорогие ткани и смеялся в душе. Глупцы. Жалкие людишки. Духу, свободному от плоти, все это не нужно. У него нет тела, которое надо питать и ублажать. Но — пусть думают. Пусть делают, как принято.

Он вернулся к телу отца.

Уже разожгли костер для последнего пира, когда вождь будет сидеть со своими родичами, дружинниками и ближними людьми. Шаман на этом пиру обычно говорил от имени духа вождя, отвечая на пожелания и просьбы. Но сегодня Ульбар был не просто шаманом. Он был сыном вождя. Законным сыном. И потому он ничтоже сумняшеся занял место по правую руку от мертвого. Он увидел, как вспыхнул было юноша в шитом золотом кафтане, с выбритым, как у черной кости, черепом, но рослый, как Уль-фангир. Ульбар про себя усмехнулся. Братец, значит…

Ильдехай одернул юношу и что-то зашептал ему на ухо. Можно и не гадать — просит потерпеть, потом, мол, ублюдка прирежем. Ну-ну.

Он сидел на месте наследника и улыбался. Улыбался всем, а люди в страхе отводили глаза. Он пил вино — и не хмелел, потому как злые травы в его крови не давали ему опьянеть. Он ел мясо, жаренные в сале лепешки, мед и сладости, слушал напутствия мертвому вождю, здравицы его сыну (пирующие старались не уточнять — какому именно), и Ульбар благосклонно кивал, искоса поглядывая на сидевшего с каменным лицом полубрата. На Ачин, не скрывавшую своей материнской ненависти.

Играли музыканты, кружились в пляске рабыни, которым предстояло уйти за вождем, лилось вино, и сгущалась в долине темнота — солнце садилось. И вот пришел воин и сказал — яма готова. Пляска прекратилась. Воины окружили рабов и рабынь, подняли на плечи погребальную повозку и понесли к новому кургану. Они шли по земле предков, шли молча опасливо, и юный шаман в душе смеялся над их страхами. Он был тут хозяин. А они шли и с мрачным опасением посматривали на него. Он видел их двойников. Двойники этих людей вряд ли даже во сне далеко уходят, так тесно их души связаны с телом. Жалкие люди. И ощущение того, что он может сделать что угодно с любым из них, все росло и крепло. А почему бы и не попробовать? Почему не испытать пределы своей власти?

Вождя опустили в могилу под истошные вопли Ачин и стенания плакальщиц. Ульбар спокойно смотрел, как в яму ставят приношения, кладут оружие и снедь, как воины молча режут глотки рабам и рабыням. Ночь тихо опускалась на землю, и вокруг ямы загорались факелы. А Ульбар видел, как вокруг светлого круга сбираются духи, ждущие еды — свежих душ мертвых. Но и духи тоже боялись — боялись шамана. Вот и любимый конь лег в яму рядом с хозяином, и свора любимых псов, и соколы…

Он поднял взгляд. На вершине холма на фоне остывающего закатного неба виднелась одинокая темная фигурка. Он понял — мать. Смотрит и ждет. И тогда он улыбнулся и повернулся к воинам и провожатым вождя.

— Отец недоволен. Он говорит — почему та, ради которой изгнал я законную жену, не идет со мной пировать в дом предков? Почему жалкие рабыни провожают меня, а не любимая моя? Или она любит меня меньше их?

Полубрат рванулся было вперед, к помертвевшей Ачин, которая сразу же прекратила рыдать и молча, в животном расе смотрела на Ульбара.

— Или вы будете противиться воле духов? — загремел его голос. — Или хотите, чтобы народ ваш постигла кара из-за одной женщины? Ты этого хочешь, Ачин-огун? Разве не любила ты мужа своего и господина? Или мало было тебе от него в здешней жизни ласк, и почета, и сокровищ?

Воцарилось жуткое молчание. Только факелы трещали и ветер шумел далеко в небесах. Сейчас весы судьбы застыли в хрупком равновесии. Сейчас решится все. Нужно только подтолкнуть, нельзя тянуть больше.

— Убейте ее, — безразлично сказал он. — Ее муж хочет сидеть с ней за одним столом на пиру в доме предков. Иначе дух вождя разгневается.

Старший воин словно завороженный шагнул к Ачин. Медленно, будто воздух вокруг вдруг загустел, как вода, обнажил широкий кинжал и вонзил оцепеневшей женщине в сердце. Ачин вздрогнула, пару раз раскрыла рот, хватая воздух, и осела на землю. Воин поднял ее и положил рядом с вождем. Ульбар поднял взгляд на фигурку на холме. Она почему стояла там, и невозможно было понять, что она думает.

Ульбар кивнул и перевел взгляд на Ильдехая.

— Отец хочет в спутники и его. Он говорит, что не может расстаться с верным советником. Он хочет почтить тебя, черная кость, посадив по левую свою руку среди вождей Уль-фангир.

Глаза их встретились. И во взгляде Ильдехая он прочел, что старый шакал понял, что проиграл. Ульбар внутренне облегченно вздохнул — никто не будет спорить с его властью. Ильдехай презрительно посмотрел на шамана и сам спрыгнул в яму.

— Ты, — глухо приказал он старшему воину, обнажая шею. — Бей.

Голова глухо ударилась о землю, и старый советник лег у ног своего господина. Ульбар отвел взгляд и посмотрел на брата. «Трясись, трясись, ублюдок, — злорадно подумал он. — Я не трону тебя. Сейчас — не трону. Но мы еще встретимся…»

Курган насыпали под утро. И пока воины насыпали землю — ровно столько горстей, сколько в племени мужчин, способных держать оружие, — шаман плясал, обходя растущий курган противусолонь, по границе круга света и тьмы. Он смотрел глазами и здешнего мира, и Мира Духов. Он вел отца, его жену и его советника в селение предков. Он поднимался к холмам Верхнего Мира, пока на его пути не встал страж дороги в селение предков, и дальше Ульбар не пошел.

На рассвете он стоял у выхода из долины и смотрел, как в белой степи в розовом мареве пробуждающегося солнца уходят люди мира живых. Последний всадник вдруг отстал от отряда и быстро поскакал обратно. Ульбар прищурился, заранее зная, кто это может быть.

Его брат, Ульбар — сын Ачин, осадил коня перед ним, с ненавистью глядя на юного шамана сверху вниз.

— Мы еще встретимся, — прошипел он.

— Мы еще встретимся, — спокойно кивнул Ульбар, улыбаясь в лицо брату. — Когда я сочту, что время пришло, я приду. Жди.

Полубрат очень не понравился ему. В нем были сила и властность. И он не испугался его, Ульбара, истинного наследника и вождя. Шамана, которому никто не мог противустать в Мире Духов! Сын Ачин достоин кары. Что же, пусть ждет. Нет ничего мучительнее ожидания. Что же, Ульбар еще не раз придет к нему до поединка — в снах тяжелых и страшных. Тяжкие сны будут приходить к нему, даже когда он будет на ложе с женщиной, они высосут его радость, они лишат его силы, и все будут видеть — порча пожирает молодого вождя. А порченый не может быть вождем. И вот тогда придет Ульбар-шаман…

Он повернулся и пошел в долину, чуть сожалея, что брат не попытается метнуть копье ему в спину. Вот перепугался бы, если бы увидел, что из раны не пойдет кровь, да и вообще копье не причинит ему вреда сейчас, когда он наполовину в Мире Духов!

Мать смотрела на него снизу вверх, исподлобья. Это был уже не молящий собачий взгляд. Она пришла не просить — требовать.

— Или я не из Уль-фангир? — глухо, хрипло рычала она. — Или я не мать вождя? Почему я хожу в лохмотьях? Почему потускнели мои кольца, почему выпали камни из моих подвесок, почему пью я из щербатой миски воду, а не вино из золотой чаши? Почему я ем пустую похлебку, а не жирную шурпу? Почему я сама расчесываю свои волосы костяным гребнем, а не рабыни — серебряным? Почему вокруг меня нет слуг и родичей, а лишь два жалких старика и семь старух? Сын мой, где моя материнская честь?

Ульбар сидел, молча глядя в огонь. Только сейчас, слушая мать, он осознал, насколько безразличны ему и честь, и род, и племя. Он, как и говорил ему наставник, «взошел на холм» и увидел оттуда мир людишек, копошащихся в грязи, в паутине старых, гнилых и бессмысленных законов. Тупые людишки, тупые законы. И ни у кого не хватит смелости взять и смести их. Один только старый шакал Ильдехай посмел хоть что-то сделать. Ульбар усмехнулся. Старый враг был достоин уважения.

— Почему ты молчишь, сын мой? — резко крикнула мать.

Ульбар посмотрел на нее. Худая, со злым, безумным огнем в выпуклых глазах, седая, потерявшая зубы из-за цинги много зим назад, его мать утратила всю былую привлекательность. Правда, как он понимал теперь, красавицей она никогда не была, и взял ее отец лишь по закону золотого рода Уль-фангир. А вот Ачин, ровесница ее… Если бы мать так же, ее соперницу, холить и лелеять, кормить и держать в тепле и она была бы куда краше. Наверное, пришло время разобраться с братом. Заставить всех уважать себя — и испытать свою силу. А заодно вернуть матери власть и честь — и откупиться от нее окончательно. Он хотел свободы. Вернуть все долги — и быть свободным.

— Хорошо, — сказал он. — Я верну тебе твое достояние, мать. Жди осени, когда скот нагуляет жир, а люди вернутся на зимние стоянки.

Он встал, давая матери понять, что больше говорить не станет. Он уже был шаманом, сильным шаманом, а не только ее сыном. И принадлежал он не столько ей, сколько духам. Она это понимала и смирилась. Но она имела право требовать своего. Что же, если он отдал долг отцу, так матери тем более следует отдать его.

Отдать долг и окончательно рассчитаться.

И с братом тоже.

В небе горел огонь. Солнце опять умирало на западе, чтобы, как всегда, возродиться поутру. Почему не возрождаются люди? Почему — смерть, зачем смерть? Кто придумал этот ужасный, мерзкий закон? Как найти его, как победить его и уничтожить эту проклятую смерть?

В краю мертвых предков, как говорят, нет смерти и старости — но нет и свершений. А зачем вечная жизнь, когда ты не можешь ничего изменить?

Если бы только суметь подняться не на холм, а на гору, чтобы встать не только над миром живых, но и над Миром Духов, и дать всем свои законы…

Он закрыл глаза, достал глиняную флягу и отхлебнул большой глоток варева из злых трав. Если все равно умирать, так чего тянуть? Уж лучше без труда, легким путем.

Зелье подействовало быстро. Скоро он перестал чувствовать холод ночи и ледяные пальцы тихого, крадущегося ветра на шее. Ветер непристойно шарил по телу под распахнутой дохой, но после зелья это было даже приятно. А скоро он перестал ощущать и эти вкрадчивые прикосновения. Он уже видел перед собой равнину Мира Духов, он, Охотник, стоял там и кликал свою свору. И белые псы с красными ушами и глазами, горящими как раскаленные угли, сбегались к нему из Нижнего Мира и садились у ног, свесив красные языки и преданно глядя в глаза. Ульбар осклабился. Псы увидели, как хозяин сверкнул алыми угольями глаз и прошипел:

— Мы пойдем по следу брата моего, Ульбара, сына Ачин. Мы затравим его нынче ночью.

Ульбар, сын Ачин, лежал, облокотившись на левую руку на толстом пестром ковре, утопая в глубоком ворсе. Рабы с подрезанными сухожилиями на ногах, чтобы не сбежали подлили ароматного масла в светильники из темной бронзы, привезенные из набега на далекий юг, расстелили кошму и расставили на ней серебряные блюда, кувшины и кубки с едой и вином. Виноградари, жившие у леса, по берегам реки, что впадает в Сладкое Море, меняли его на крашеные кожи и коней. Можно было бы пойти на них походом и забрать и вино, и самих людей, но кто же тогда будет возделывать виноградники? Сами Уль-фангир и их черная кость этого не умели. Так пусть же Виноградари живут себе. Уль-фангир будут защищать их от других племен, и это будет платой за их вино. Сын Ачин подумал, что по весне поедет с ними договариваться.

Он встал, подошел к низкому ложу. Его вырезали из дорогого дерева искусные рабы с севера. Ульбар, сын Ачин, лег. В просторной одежде из бледно-голубого шелка было и легко, и не холодно. Эту ткань, как и светильники, привезли с юга, а шила одежду для него молоденькая рабыня из соседнего племени, которое теперь тоже подвластно ему, Ульбару, сыну Ачин. Он хмыкнул. Соседи называли их Уль-фангир, по имени рода правителей. На их языке Уль-фангир означало — люди колесниц или повозок. Когда Уль-фангир кочевали, повозки их были бесчисленны, а вожди в старину, говорят, сражались на бронзовых колесницах. Теперь лишь в могилу на колеснице везут. А чаше — на салазках.

Как отца.

Ульбар мотнул головой. Он был сын Ачин, а не сын Ульбара-вождя. Он будет править не как Уль-фангир, а как старый мудрый Ильдехай из людей черной кости. Сын Ачин скрипнул зубами. Что медлит этот ублюдок, полубрат? Скоро конец лета, скоро праздник. Он чувствовал, что все решится именно тогда. Что же, надо готовиться.

Полог шатра чуть приподнялся, пропуская внутрь маленькую кругленькую девушку в длинной красной рубахе.

— Господин? — прошептала она, чуть позвякивая золотыми браслетами на руках и босых ногах.

Ульбар мгновенно забыл обо всех тревогах и поманил ее сесть на край ложа рядом с собой. Протянул ей чашу. Девушка хихикнула и весело блеснула глазами, тряхнув сотней мелких тугих косичек.

— Господин милостив к своей рабыне.

— Господин желает тебя сегодня ночью, — ответил Ульбар, сын Ачин, потянувшись к завязкам красной рубахи девушки.

Ульбар, сын женщины из высокого рода Уль-фангир, ощутил боль — вернее, это была не совсем боль, а некое неприятное, но вполне определенное чувство, возникавшее, когда «поводок» натягивался. Чем сильнее становился Ульбар, тем длиннее растягивался этот поводок. Но когда-то настанет предел… Одно радовало — поводок его брата был куда короче. Как и у всех обычных людей. Даже во сне их души не уходили далеко от тела, хотя во сне связь души и тела ослабевает.

Сейчас был рядом с братом. Он видел его двойника. Обычно двойники людей в Мире Духов серые, как тени, но сейчас тень его брата была почти прозрачной и дрожала, как раскаленный воздух. Как ни странно, черты лица двойника были сейчас куда отчетливей, чем обычно, поводок его был куда длиннее. Ульбар был удивлен, испуган и разозлен — как полубрат смеет быть в Мире Духов так полно, так нагло? Свора за его спиной завыла. Ульбар присмотрелся. По поводку толчками шел горячий радужный свет, и это была сила, и шла она — от тела. От тела! Неужто полубрат научился владеть телом лучше него, шамана Ульбара из рода Уль-фангир? Гнев охватил его и пошел по его собственному поводку — так же, как шла непонятная сила к тени брата. А брата уже окутывало радужное свечение, подобное мягкому родовому мешку, что обволакивает плод, и светящийся силуэт ритмично вздрагивал внутри. Но тени было — две! Они свивались, подобно двум саламандрам в пламени, и свечение становилось все ярче, от радужного кокона уже струился жар — манящий, неизъяснимо притягательный. И Ульбар Уль-фанги потянулся к нему, жадно, голодно, позабыв о бдительности, об опасностях Мира Духов, об опасности оборвать свой поводок-пуповину и затеряться между мирами Духов и живых…

Это было потрясающе. Кокон словно втянул Ульбара в себя. Его охватило блаженное тепло, наполняя его неизъяснимым блаженством и страданием. Он пил это тепло, это радужное сияние, погружаясь в него, сливаясь с чужим телом.

Он был и собой — и сыном Ачин, и в его объятиях была женщина. Он никогда прежде такого не испытывал. Он никогда не бывал с женщиной. Это была беспредельная, вечная власть. Он рванулся вперед, он должен был взять это полностью, до конца, ощутить все не как двойник, а телом…

… и тут он ощутил стену. Холод обрушился на него. Ульбар в страхе вырвался из кокона. Теперь кокон казался ему омерзительным, словно кровожадный прозрачный червь, который заманил в пасть жертву и теперь переваривает ее. Ульбар вырывался, клочья радужной слизи цеплялись за него, как щупальца. Он закричал. Тень мелькнула перед глазами — между ним и радужной погибелью стоял Волк.

— Уходи, дурак, — рыкнул Волк, и глаза его сверкнули красным. — Ты слишком слаб, и я могу захотеть сожрать тебя…

Ульбар вернулся в тело слишком быстро. Это было мучительно и страшно. Его рвало, его била крупная дрожь, в животе омерзительно, постыдно тянуло. Он посмотрел на себя — нагого, покрытого потом, дрожащего, на лужицу извергнутого впустую семени.

Он ненавидел брата. Сын наложницы испытывал то, чего был лишен он, сын вождя. Он хотел этого телесного восторга, этой власти.

— И ты, — прохрипел он, обращаясь к мертвому наставнику, — и ты говорил что тело ничего не значит? Дурак, старый, бессильный дурак! Я не хочу умирать!!! Я не хочу без тела!!! Я хочу жить вечно!!!

Ночь ответила молчанием. Даже эха не было в темных холмах. Он был один, и никто не поможет ему.

Почему-то это не повергло его в отчаяние, а наоборот успокоило. Один в мире?

Пусть. Это даже к лучшему. Для одиночки нет законов. Теперь он сам — закон.

Он вернулся в хижину шамана. Растопил очаг, достал котелок и стал готовить нехитрый ужин. В голове потихоньку успокаивались мысли. Нужна свобода. От долгов, от нужд тела. У него должно быть в мире живых все и сразу — тогда он сможет начать свой путь к власти в Мире Духов. А значит, он должен убить брата.

Ульбар снял с огня котелок, неторопливо начал есть, не ощущая вкуса. Взгляд его упал на собственные руки. Он горько усмехнулся. Красивые, изящные, тонкие руки, которые скорее годились бы для женщины, но не для вождя. А сын Ачин — могучий воин, крепкий телом.

Но наставник говорил — дух сильнее, чем меч. А если дух будет побежден прежде тела?

Молодой вождь промчался среди ночи на взмыленном коне мимо часовых. Где-то в степи выли волки — стояла полная луна, и все было видно, как днем. Земля пахла весной. Время зачинать детей, время выгонять скот на молодую траву в дальние пастбища. Срок вешней откочевки близился, а молодой вождь не хотел говорить ни с кем. Ни с седобородыми стариками, ни с покрытыми шрамами зрелыми воинами. К нему не приводили в шатер рабынь и дочерей племени. А последнюю рабыню он просто убил.

Еда не приносила ему удовольствия, плоть спала с его костей. Он мог только пить — вино, сброженное кобылье молоко да злую воду, которую гонят презренные пахари из зерна. Только тогда он мог засыпать тяжелым сном без сновидений.

И стали говорить люди — порча напала на вождя. Порча напала на сына Ачин. И вспомнили о той великой несправедливости, которую учинил его отец своей законной жене.

— Гневаются духи на нас, — говорили старики и женщины, воины и дети. — Порча напала на вождя. Злой дух вселился в него — вон зарубил он свою последнюю рабыню, потому что недостало ему мужской силы.

А сын Ачин жил в страшном мире, в котором в каждой тени, в каждом сне таились духи. Они были ужасны, они лишали его сна и высасывали его силу. И лишь тяжелое беспамятство, которое приносила злая вода, давало ему призрачный отдых. Но после этого тело лишалось сил, а душа — покоя. И не было выхода…

Люди пришли к долине утром ясного вешнего дня. Свора предупредила шамана, и он уже ждал их. Черная кость, презренная кровь… Все пришли с обнаженными головами, в лохмотьях, потупив взгляды в знак покорности. Они стояли, мялись, не зная, с чего начать. А Ульбару было скучно — он уже все знал. И ему в тягость было ждать, пока они осмелятся сказать хоть слово. И потому он заговорил сам:

— Порча на вожде. Род его матери проклят. Убейте его и верните прежнюю законную госпожу, благородную женщину из рода Уль-фангир, и мир вернется в ваши шатры. Я сказал. — Он повернулся и пошел прочь.

На четвертый день те же люди привезли ему голову сына Ачин.

На десятый день на белой кошме правительницы воссела благородная Йанта из рода Уль-фангир. И рабыни одели ее в роскошные одежды, и серебряным гребнем теперь расчесали ее волосы, и принесли ей мед и вино, и молоко, и мясо молодых ягнят, и горячие лепешки из тонкой белой муки, что привозят с севера. И уложили старую владычицу на мягком ложе, которое согрели для нее молодые рабыни, и стража стояла у ее шатра, и власти ее никто не перечил.

Только сын ее, Ульбар, не остался при ней. Никто не видел, как ползла она на коленях за ним и выла, умоляя не бросать ее среди чужих, злых, незнакомых людей на верную погибель.

— Никто не тронет тебя, покуда я жив, — сказал юный шаман. — А жить я буду вечно. Вели приносить в долину довольно еды, и вина, и одежд. И пришли мне красивую молодую рабыню. Прощай.

Он повернулся и ушел.

Рабыня оказалась существом невыносимым. Да, она умела ублажать мужчину, но уже на второй день она начала ныть и требовать служанок, красивых шатров, одежд, украшений и вкусной еды. Она была требовательнее матери. Но мать хотя бы имела право требовать, а эта девчонка, собственность хозяина — по какому праву требовала она? Она хотела быть госпожой, а не служанкой. Ульбар недолго терпел ее и вскоре прогнал. Что-то неладное творится с этим миром, если рабыня так ведет себя с господином. Или он слишком долго жил вне мира и не понимает его законы?

Мать прислала вместо рабыни зрелую женщину, которая умела беспрекословно выполнять все, что приказывал Ульбар. Она готовила пищу, шила одежду, ублажала его ночью, не говоря ни слова. Ее словно бы и не было, все делалось как в сказке, по желанию младшего сына. И теперь он все чаще и дальше уходил в Мир Духов. Но не находил ни покоя, ни ответа на единственный важный для него вопрос — как остаться свободным от жизни и смерти, от своего тела и законов.

Наставник говорил о духах, которые вселялись в живое тело… Но ведь это возможно только до той поры, пока живо его собственное тело, ведь умри оно — и сразу же поводырь поведет его к предкам. Так сказал Волк — уже не наставник. Так говорил дух, житель Мира Духов.

Неужели единственный выход — стать неупокоенным духом? Тем, кто затерялся между мирами живых и мертвых?

В тот день он впервые захотел, чтобы его женщина с ним говорила.

— Как тебя зовут? — спросил он ее, когда она поставила перед ним миску с крепким мясным варевом.

Она не сразу поняла, что он ее спрашивает, и несколько мгновений тупо смотрела на него.

— Как тебя зовут? — повторил он.

— Энгэ, — ответила наконец она. Голос у нее был неожиданно звонкий и приятный. Не то что пронзительно-капризное нытье молодой рабыни.

— Расскажи мне о неупокоенных духах.

— Разве господин не знает? — с потаенным страхом ответила женщина.

— Я хочу услышать, что знаешь ты.

Не говорить же ей, что наставник не успел рассказать, а неупокоенные духи с гостем из мира живых стараются не разговаривать, а сразу нападают, чтобы одолеть его, высосать его силу и забраться в его тело. Но зачем им тело? Ведь они — свободны, они никуда не должны уходить! Так что же их так тянет покинуть бескрайний, чудесный Мир Духов? Бессмертные, свободные…

— Я мало знаю, господин, — ответила она, не поднимая глаз. — Люди говорят, что неупокоенные духи — это великие злодеи, которым от их злодейства везде пути закрыты. Или те, кто при жизни дал клятву, да не выполнил. Или кого проклял сильный человек. Или если кого при жизни связывала большая любовь или дружба, а смерть разлучила. Или кто попал под заклятье великого колдуна или шамана… Я не знаю больше ничего, — жалобно проговорила она, касаясь земли лбом.

— Ты достаточно сказала, — досадливо отмахнулся Ульбар. Все это он уже знал. Он сидел с миской в руках варево остывало, а он все смотрел в огонь, напряженно раздумывая. Клятва. Проклятие. Узы. Ничем таким он связан не был — ведь он живет вдали от людей.

И тут он вспомнил духа в долине Нижнего Мира. Того который убил его наставника.

Спуск всегда был легок и страшен. Свора жалась к его ногам, опасаясь следовать за ним, но он был неумолим. Если он подкармливал свору своими чувствами, когда спал с женщиной, то пусть отрабатывают свою кость. Он гнал псов вперед, по темной тропе, в долину, где стоял дом обитателя древнего кургана. Тело Ульбара лежало в землянке наставника, одурманенное злой травой.

В доме горел холодный огонь мертвых. Дух сидел у очага и смотрел на пришельца. На сей раз его глаза были бледно-синими, как пламя потухающих углей. Он был прекрасен и страшен. Он улыбался.

— Ты пришел, — засмеялся дух. — Вижу, хочешь чего-то от меня? Не пытайся скрывать, твой двойник выдает твои желания, — сухо засмеялся он, словно ветка треснула.

— Ты читаешь мои мысли? — Ульбар сел напротив хозяина. Свора, скуля, жалась в углу.

— Нет. Этого я не могу. Но разве ты сам не видишь радуги вокруг двойника человека? Ну ты и глуп, если до сих пор не научился распознавать смысл ее цветов.

— Расскажи мне! — воскликнул Ульбар.

— Нет, — презрительно ответил дух. — Ищи сам.

Он снова уставился в огонь, и в глазах его плясало синее пламя.

— Отдай мне свою вечность, — наконец глухо сказал Ульбар, почти с ненавистью глядя на духа.

— Вечность? — эхом отозвался дух.

— Я хочу быть свободен, как ты! — крикнул Ульбар. — Хочу быть в Мире Духов всегда, никуда не уходить! Хочу жить вечно!

Ульбар не сразу понял, что дух смеется. В глазах его пламя плескалось уже не синим, а зеленым и красным.

— Свободен? Ты называешь это свободой? Ах-ха! — он внезапно помрачнел. — Ты и правда хочешь моей свободы? — Он как-то странно произносил это слово — «свобода», и Ульбар было засомневался. Но затем припомнил своего наставника, который подчинялся законам мира… Наставник был глуп. И этот дух тоже глуп. Духи бывают глупыми.

— Что же, — снова заговорил дух, — ты обретешь мою свободу. Забирай ее. Ты пойдешь на мой курган. Ты войдешь в него. Ты найдешь мое мертвое тело и заберешь с него Знак.

— Что за знак?

— Увидишь и поймешь, — снова расхохотался дух. — И знай — ты теперь никогда не уйдешь в мир предков, даже если твое тело умрет. Потому что на тебя переходит заклятие Знака — пока не отыщутся остальные Восемь Знаков, пока они не объединятся, ты будешь хранить его. Ты теперь будешь привязан не к телу, а к Знаку. Что скажешь? Да или нет?

— А если остальные найдутся? Я уйду, как все умершие?

— Ты будешь свободен, как и остальные люди, — засмеялся дух. — Если бы ты умел читать радугу двойников, ты бы понял, что я не лгу.

— Свободен? — всезнающе ухмыльнулся Ульбар. — От чего свободен? Человек самый жалкий раб в этом мире. Привязанный к телу, которое болеет, страдает, голодает… Будь оно вечно молодым, не ведающим страданий — вот тогда это была бы свобода. И никогда никакая сила не увела бы меня после смерти тела в какой-то край предков. Все было бы по моей воле!

— Так бери ее! — расхохотался дух. — Бери свою волю. Бери. Скажи лишь: «да». — Лицо его стало страшным. Такая была в нем жгучая настойчивость, какая бывает лишь на морде у хищника, готового к прыжку. Ульбар испугался по-настоящему. Он не понимал, почему дух так жаждет утратить свою свободу, но ведь дух был стар, он знал то, чего не знает Ульбар… А вдруг все его мысли — ошибка? И он вправду утратит нечто такое, после чего даже неволя этого проклятого Закона покажется желанной? Может, наставник был прав. И стоит прожить свою жизнь тихо и спокойно, довольствуясь тем, что имеешь, и не ища невозможного?

— Ты согласен? — угрожающе прошептал дух. — Вспомни о своем долге! Ты должен мне!

Дух тянулся к нему, превращаясь целиком в тень огромной руки с длинными пальцами, а Ульбар не мог сдвинуться с места. Нет. Нельзя никогда поддаваться страху в Мире Духов. Иначе погибнешь — так говорил наставник. Ульбар поднял взгляд.

— Я согласен, — четко проговорил он. — Я беру твою свободу в обмен на мою неволю.

Дух снова стал прежним. Лицо его то становилось прозрачным, то снова обретало черты, от него шли странные горячие волны, и Ульбар понял — дух испытывает невероятную, чудовищную радость. Это было непонятно.

— Ты пойдешь к моему кургану, — заговорил дух глухим, прерывающимся голосом. — Ты поднимешь камень вот с этим Знаком, — рука его нарисовала в воздухе фигуру. Это был раскинувший крылья сокол, а на груди его пылала странная руна.

— Ты войдешь туда и найдешь мое тело. Возьми с него Сокола и всегда носи его при себе. Ты будешь хранителем Знака. Ты обретешь силу — воспользуйся ею, как пожелаешь. Но на тебе отныне мой зарок — найти остальные Восемь Знаков. Что будет дальше — не знаю. Я передаю свой Знак тебе. Ты его принял.

— Я принял, — невольно повторил за ним Ульбар. — Я принял твою ношу.

Дух засмеялся, и вдруг Ульбар увидел, как прямо перед ним возникла медленно вращающаяся светящаяся спираль. По ней пробегали радужные волны, и дух потянулся к ней. Лицо его стало таким пронзительно счастливым, что Ульбар чуть было не бросился следом за ним — но пошевелиться не мог. А световая спираль стала объемной, превратившись в воронку, похожую на степной смерч. Она уходила куда-то к вершинам Верхнего Мира, откуда свет сбрасывал его вниз, когда он пытался подняться к ним. Здесь был такой же свет. Он становился все ярче и теплее, и дух вдруг медленно шагнул в воронку и растаял. И свет медленно угас.

А Ульбар почему-то почувствовал себя обделенным и обиженным. Он не хотел расставаться с этим чудесным сиянием, он хотел чтобы оно всегда было с ним, чтобы…

Он поднимется к вершинам. Он увидит свет. Он будет в нем жить. Так он хочет. Он найдет эти Знаки и обретет девятикратную силу. И тогда…

Он стоял в чреве кургана. Древний деревянный сруб хранил в себе останки неизвестного мертвеца. Дерево. Дорого, наверное обошлось такое погребение. Или в те незапамятные времена тут были леса, как на севере? Как в тех краях, откуда пришли к Сладкому Морю Уль-фангир?

Факел тихо потрескивал в его руке, капая смолой на древнее дерево. Умерший лежал на деревянном ложе, застеленном пышными шкурами и дорогими тканями. Тление не коснулось их, как не коснулось ни наряда, ни самого тела умершего.

Он был красив, хотя в его лице было что-то нечеловеческое. Может, скулы или уши, почти лишенные мочек и оттого казавшиеся острыми, как у зверя? Или длинные, сильно приподнятые к вискам глаза?

Воздух в подземном погребальном покое не был затхлым, тут вообще ничем не пахло — даже землей или старым деревом. Было холодно. Ульбар подошел к телу. На груди его лежал Знак. Серебряный сокол. Ульбар протянул руку — сейчас она вдруг перестала дрожать — и решительно схватил Знак. Он оказался неожиданно тяжелым и холодным, как лед, пронзая руку болью.

И тут все начало меняться. Прекрасное лицо мертвеца потемнело, плоть на глазах оплывала на костях, все заполнил омерзительный запах гнили и разложения, зашатались деревянные столбы. Ульбар, не помня себя от страха, выскочил наружу. За его спиной медленно, с грохотом оседал внутрь самого себя древний курган.

Ульбар остановился почти у самой долины, сжимая в руке Знак. Отдышавшись и придя в себя, он наконец посмотрел на драгоценную добычу. Да, точно такой Сокол, которого начертал ему дух. Выпуклые глаза из темных великолепных аметистов. А на груди вырезана руна. Откуда-то всплыло ее название — Ол-аэр. Ветер. Крыло.

Полет и свобода. Странная сладкая жуть поползла мурашками по спине. Он прислушался к себе, жаждая ощутить шевеление той великой силы, о которой говорил дух.

Знак притягивал взгляд. Он был странно красив. Тягучие, скользящие линии вызывали в голове не то воспоминания, не то ощущения какой-то странной, одновременно тоскливой и притягательной музыки. Он никак не мог уловить мелодию, и это раздражало. Как будто у него что-то отняли и теперь просто обязан это нечто найти, чтобы стать целым и обрести покой. И еще он знал, что никогда, никому не отдаст этот Знак. С ним невозможно было расстаться. Он был… живой. И он источал силу, которой так ему не хватало. Теперь он знал, что сможет все. И что этот Знак теперь часть его самого. Драгоценная часть…

Жизнь Ульбара теперь и вправду сделалась свободной, хотя он и понимал, что ненадолго. Тело, проклятое смертное тело. Пока оно еще полно сил и долго будет таким. Даже в этом теле он проживет куда дольше остальных людей, потому что наставник научил его управлять им, насколько это может человек. Но настанет время, и оно начнет умирать. Оно и сейчас уже начинало тревожить его. Оно слишком привыкло к злым травам и слабело куда быстрее, чем следовало бы. Но теперь он не так сильно тревожился об этом, даже улыбался порой улыбкой всезнающего мудреца. У него была Тайна. Великая, непостижимая для других Тайна. Он уже не привязан к этому телу. Он найдет себе другое.

Энгэ, как прежде, молчаливо служила своему господину, и ему не было нужды думать ни о чем, кроме своего великого дела. Скоро, скоро он уйдет отсюда. Вот пройдет зима, просохнут дороги, снова наполнятся рыбой реки, а степь дичью, небеса и озера — птицами, тогда он и уйдет. А куда — если знаешь, что искать, то дорога сама найдется.

— Поговори со мной, Энгэ.

— О чем ты хочешь говорить, господин? — как всегда, тихо и спокойно, словно бы они продолжили недавно прерванный разговор, сказала Энгэ, подкладывая в огонь кизяка. По приказу матери в долину теперь каждую неделю приезжал караван с припасами, привозя все — от еды до топлива. Вот и кизячных кирпичей сложен изрядный запас, надолго хватит.

— Ты далеко от стойбища когда-нибудь уходила, Энгэ?

Женщина пожала плечами.

— Кочевали.

— Нет, я не про обычные кочевки. Ты была где-нибудь еще?

— Нет. В набеги мужчины ходят. С караванами тоже мужчины ходят.

Ульбар помолчал.

— А что они рассказывают, ты слышала? О других землях?

Энгэ неопределенно дернула плечом.

— Слышала. Человеческое слово — оно ведь такое, ходит с языка на язык и так до самого края земли доходит. Вот и дошло до меня, теперь до тебя дойдет… Если от нас идти к закату, то за большой степью будет большая река. На севере все леса, а на юге — дымные горы. Все это плохие места. Не степные. Ковыль там не растет, полынью ветер не пахнет. А на севере живут, говорят, в лесах белые демоны. Добра от них не жди…

— Далеко ли до лесов?

— Я не знаю. Может, кто из мужчин бывал…

Ульбар уже не слушал. Рука сама потянулась к груди, где за пазухой лежал драгоценный Знак. Сердце его гулко колотилось, ноздри дрожали, раздуваясь, — он предвкушал охоту. А где-то за гранью смертного мира в нетерпении скулила и тявкала Свора…

Он готовился тщательно и неторопливо. Следы белых демонов в Мире Духов ему попадались редко. Они встречались на холмах у подножий Верхнего Мира. Но Ульбар не ходил их тропами. Он не хотел встреч — пока. Дичь нужно выследить и потом уж убивать.

Только вот тропы Мира Духов не имели ничего общего с путями мира живых. Он мог бродить по горам Верхнего Мира, телом оставаясь в хижине шамана. «Где» здесь и «где» там — не совпадали. И как же найти это самое «где»? Оставалось только идти куда-нибудь на север, останавливаясь, чтобы войти в Мир Духов… Но тело? Ведь если в Стойбище его никто не тронет, то на путях земли встречаются не только злые люди да звери, есть твари и пострашнее…

Знак. Знак словно тихонько засмеялся, когда услышал сомнения Ульбара. Он не говорил, но Ульбар смутно понимал его, словно бы Знак произносил слова.

«Глупец… сила… Ты можешь подняться выше в Мире Духов и спуститься ниже… Незачем травы… Ты теперь можешь одновременно… оба мира твои, сразу твои…»

Одновременно оба мира! Ульбар вскочил, забегал, суетливо хватая и бросая на пол хижины какие-то вещи, смеясь и ругаясь. Ведь одновременно! Теперь не надо мучить тело, не надо пить траву, ничего не надо, он все может и так!

И сел он на чалого жеребца-трехлетку, и кликнул Свору, и помчался на север, вдоль берега моря, вдоль Винной реки, к великому лесу. И свора вела его, чуя след бессмертных и ни есть, ни пить не мог он, ибо горела его душа жаждой схватки. Чуял он близкую добычу, ибо великая была сила у него, великая жажда была в нем…

Тот, кто увидел бы его, бежал бы опрометью куда подальше. Потому что даже днем рядом с ним мчались призрачные тени — псы, похожие статью на чудовищных волков, белых и красноухих. Теперь, когда на нем был Сокол, Свора могла охотиться и в мире живых…

Леголлин бесшумно передвинулся в тени дерева поближе к краю поляны. Прямо перетек, словно сам был тенью. Звезды были ясные, хорошие. Человек, конечно, думал, что хорошо спрятался, но видно его было как на ладони. Спит и ухом не ведет. Лин улыбнулся одними губами, поймав себя на мысли, что неплохо было бы этому беспечному олуху запустить за шиворот большого жука. Только человек может со страху жука придавить, а это уже будет нехорошо, получится, что беднягу подставил.

Конь незваного гостя стоял тихо, послушавшись слова Лина. Остановившись в паре шагов от спящего, Лин присмотрелся. Странное лицо, трудно определить, из какого он народа. На степняка не похож, хотя приехал оттуда. Оружие и одежда как у степняка — а лицо совершенно другое. Странно. Однако не это важно. Человек оказался на границе леса, и надо проследить, куда он пойдет дальше, чтобы понять, что ему тут вообще понадобилось. Потому что на человеке просто светился странный талисман. Нехорошо светился, Таургиль давно уже его почувствовал. И этот человек целенаправленно идет в лес.

Лин снова скользнул в заросли, все так же бесшумно, пробежал по полянке до большого дуба и быстро поднялся по стволу, скрывшись в густой листве.

Таургиль спал на толстой ветви, прислонившись спиной к стволу. Он открыл глаза сразу же, как только голова Лина вынырнула из листвы.

— Вон там, — почти одними губами произнес он. Таургиль кивнул.

— И не боится. Либо очень глуп, либо очень уверен в себе.

— Либо просто не понимает, с чем играет.

— Ты видел его Свору? — спросил Таургиль, чуть помолчав.

— Да.

— Так вот, — неторопливо и спокойно проговорил Таургиль, — он очень даже понимает, зачем сюда идет. А мы пока не понимаем.

Леголлин тихо вздохнул. Таургиль был намного старше его. Среди пограничной стражи принца Трандуила он был отнюдь не из малых. Он знал, о чем говорил, а талисман теперь и Леголлин чувствовал.

— Мне не нравится его Свора, — продолжал Таургиль. — Посмотрим, как он поведет себя завтра. Этот человек мне не нужен, а вот то, что на нем, — этого я упустить не могу. Меня от этой штуки мутит. Я еще с Белерианда такое ощущение помню… И эту… эту вещь я не могу оставить без присмотра.

Леголлин понял. Таургиль был из тех синдар, что пришли сюда из Белерианда. И если эта вещь будила в нем нехорошие воспоминания, то ее и правда нельзя было упускать.

— Так все же — как действуем?

— Ты выйдешь к нему. Если я не ошибся, то он так или иначе попытается тебе причинить какой-то вред.

— Свора, да?

— Скорее всего. Всполоши их — и бегом до Гремучей. А там уже я их встречу.

— А если ты ошибся?

— Тем лучше, — ответил Таургиль, закрывая глаза. Леголлин понял — приказ отдыхать.

Когда этот… это существо вдруг словно из ниоткуда возникло перед ним, Ульбар замер от неожиданности и попятился ближе к опушке, к спасительным открытым просторам. Лес его пугал, но желание обрести бессмертное тело гнало в неприветливый, незнакомый мир деревьев. И сейчас это бессмертное тело стояло перед ним и молча взирало на пришельца. То, что это — бессмертный, он понял сразу по яркому радужному свечению вокруг его двойника. О, это было хорошее тело. Высокое, гибкое, красивое, сильное. Одето оно было в цвета леса, и в руках у него был лук с наложенной на тетиву стрелой. Ульбар хищно осклабился и спустил Свору.

Пять белых красноухих призрачных псов, похожих на волков, с рычанием бросились вперед, на двойника бессмертного. Их разделяли всего несколько шагов но бессмертный успел выпустить стрелу, и один из псов, скуля потерял образ и растекся бесформенной тенью, подрагивая и подвывая. В Мире Духов пес просто исчез. Ульбар не успел удивиться — как это стрела смогла поразить духа, поскольку вторая стрела вонзилась в морду переднего призрачного пса, а потом бессмертный бросился бежать.

Он странно бежал, не по-человечески — бесшумно, почти исчезая среди листвы и теней, словно бы перетекал с места на место. Вроде бы и нескоро бежал, а догнать его было невозможно. Его двойник точно так же ускользал от призрачных псов.

— Гаурвайт, — прозвучало в голове у Леголлина. Он мысленно кивнул. Хотя бы стало понятно, что это за твари — красноглазые, краснозубые, огромные волки. Таургиль знал их еще с давних дориатских времен, и Леголлин ощущал напряженное спокойствие товарища — тот умел убивать их. Он знал, что это такое, он знал их повадки. И Леголлин тоже успокоился — теперь он тоже знал, что делать.

— Быстрее! — подгонял Ульбар заметно поутратившую боевой пыл Свору. Она рванула вперед. И тут белый демон, не теряя времени, мгновенно забрался на дерево и, встав на толстой ветке, стал неторопливо натягивать лук. Псы-тени начали менять форму, чтобы взобраться наверх. Ульбар стиснул зубы от бессильной злости. Знак. Да, Знак, вдруг он сможет еще что-нибудь? Знак жег грудь, он просто просил — да, да, воспользуйся мной! Конечно, ответил Ульбар. И увидел ту короткую нить, что связывала бессмертного с его телом. Светящаяся, тоненькая, она казалась такой слабой и хрупкой, что Ульбар, смеясь потянулся к ней, а Свора, уже была рядом с белым демоном, и псы начали было рвать добычу…

И тут кто-то умело ударил Ульбара сзади по ногам, и он кувырком полетел в траву. Стая, увидев поражение вожака, повизгивая отскочила в сторону, ожидая окончания драки. А первый белый демон, несмотря на раны своего призрачного двойника, мгновенно стек вниз, и теперь над лежавшим навзничь Ульбаром стояли двое. Второй казался страшным. Теперь оба странным образом слились со своими двойниками, и Ульбар даже не пытался шевелиться под нацеленной в горло стрелой.

— Ах ты, паскуда, — прошипел второй. — Вот что ты затеял…

Почему-то Ульбар понимал его слова…

«Сейчас убьет», — животный страх стиснул горячей сухой рукой сердце и живот, вызвав приступ постыдной, омерзительной слабости.

Конец.

Тот, который был повыше ростом и крепче сложением, беловолосый и страшный, потянулся к драгоценному талисману, к Знаку.

— Нет, не надо! — крикнул Ульбар, но из горла послышался только какой-то хриплый писк.

А за ним — рычание.

Но это рычал уже не Ульбар — из тени вдруг выскочил огромный волк, вернее — Волк, его покровитель.

Ульбар потерял сознание.

Таургиль устроил Леголлина в их «гнезде» на ветвях дуба поудобнее, потеплее укрыл. Леголлин спал, и это хорошо. Раны, полученные в Незримом Мире, лишают сил, и даже более крепкий может потерять сознание. Он уже видывал такое в Белерианде, и не раз. Правда, враги там были пострашнее, но ведь и Леголлин всего лишь лесной эльф, ему хватит. И гаурвайт, и призрачный волчара кархаротовых статей, вот ведь напасть… Хорошо, что это всего лишь духи. Но они были необычными, и тут явно сыграл свою роль тот талисман, что был на груди у пришельца.

Таургиль был уверен, что призрачные твари второй раз не полезут. Но откуда-то они все же взялись… В старину таким занимался Тху, но ведь сейчас он разбит, заполз куда-то раны зализывать… или уже зализал? И снова исподтишка выползает из тени и забвения?

Знак очень тревожный и неприятный. И государь Орофер должен об этом узнать. И пусть он недолюбливает нолдор, но передать им известие об этом событии он обязан. Это касается всех.

Жаль, что пришлось отступить… Этот проклятый талисман — нельзя его выпускать, нельзя!

Таургиль скользнул со ствола вниз и бесшумно побежал по лесу. Стоял день, но здесь царствовали тени. Эльф бежал к поляне, скользя по теням, но уже понимал, что все впустую. Он не ощущал талисмана. Даже если этот человек уже не пользовался им, его свечение все равно было бы ощутимо — но только на близком расстоянии. Человек ушел. Таургиль стиснул зубы.

На поляне, конечно, уже никого не было. И теперь не выяснить, откуда пришел этот мерзавец, откуда у него эта штука, что это вообще такое. Может, это какой-нибудь хитрый замысел? Тогда чей? Тху? Но в чем он состоял?

Таургиль наклонился поближе к земле, хотя и так все было видно. Люди будто нарочно оставляют следы где ни попадя.

Вот здесь он лежал. Вот следы его коня. А вот следы еще двух лошадей — не степные, это точно. Подкованные. Похоже, эти двое шли за ним по пятам. Они были вместе? Или нет? В любом случае эти двое появились тут как-то слишком вовремя. Таургиль давно уже не верил в совпадения. Он еще немного прошел по следу, до края леса и спуска в долину небольшой лесной речки. Дальше преследовать смысла не было. А вот смысл оповестить пограничную стражу, и не только ее, был прямой. Далее решать уже не ему. Он постоял минуту и повернул назад, к лесу.

Ульбар блуждал в темной долине. Там было пусто и тоскливо. И очень одиноко. Это был не то Мир Духов, не то тропы снов, которые вообще уводят неведомо куда. Он не знал. Он был потерян и испуган. Все клубилось и менялось, ни за что нельзя было ухватиться, и он даже не знал, где верх, где низ и есть ли они вообще.

— Ну, все не так страшно, — послышался негромкий голос. — Нет, не пытайся меня искать, юный Ульбар.

Окружающее на миг застыло, словно бы обрело какое-то постоянство, и опять поплыло. И постоянным среди этой круговерти оставался только Голос, и Ульбар уцепился за него чтобы не закружиться и не исчезнуть.

— Ты хочешь знать, кто я? Можешь не отвечать, я и так вижу — хочешь. Я отвечу. Я тот, кто может менять закон. Ты ведь этого хотел? Ты искал тех, кто создает законы. Ты нашел. Ты хотел быть свободным? Будешь. Ты хотел быть вечным? Будешь. Ты никогда не умрешь. Ну, что скажешь?

Ульбар не мог сказать ни слова, такой благоговейный ужас и дикая радость одновременно обуяли его.

Голос рассмеялся.

— Я уже знаю твой ответ.

— Г-гсс-пдин… что я должен сделать?

— Немногое. Отдай мне Знак. Он мой по праву.

— Но я… я дал клятву…

— Я освобождаю тебя. Ведь законы даю я.

— Значит, ты — творец этого мира?

— Я один из них. Тот, кто не оставил творение и доныне. Я и сейчас творю. Ты отдашь Знак?

— Но мой дух теперь привязан к нему. Как я останусь без него?

— Только что я сказал тебе, — загремел Голос, — что законы даю — я. И я освобождаю тебя от этого Знака. Ты получишь талисман куда более сильный. Я сказал — я дам тебе силу и бессмертие. Ты не умрешь никогда, и тело твое тоже никогда не умрет. Или ты сомневаешься во мне? — В Голосе стало заметно раздражение. Ульбар испугался. Никогда не стоит сердить столь могущественных духов. — Ты должен отдать мне Знак. Ты должен сказать: «Да, я принимаю от тебя силу и жизнь». Но если откажешься — я оставлю тебя. И ты умрешь.

— Нет! Я согласен! Да, я отдам Знак, да, я возьму от тебя силу!

— Ну, вот и хорошо, — насмешливо ответил голос.

— Опять что-то этому варвару снится, — досадливо сказал верховой, за спиной у которого в седле мешком болтался привязанный к всаднику Ульбар.

— Да влей ему в глотку ещё зелья, и снова задрыхнет. А то опять орать начнет, а нам надо тихо ехать.

— Еще целых двенадцать дней, — мрачно пробормотал первый.

Всадники были высоки, статны и куда крепче сложены, чем Ульбар. Он никогда не видел таких. А увидев их пронзительные серые глаза, перепугался бы — слишком уж походили они на белых демонов, которые его чуть не прикончили.

А пока он в состоянии некоей блаженной жалости к себе и умиления покачивался в чужом седле, успокоенный и смиренный, потому что все испытания остались позади и он обрел вожделенное бессмертие. А за это он готов был служить кому и чему угодно.

Непривычно было после жизни под открытым небом привыкать к каменным стенам, но разве это так важно для того, которому принадлежит весь мир?

Тот, кто говорил с ним во время его путешествия, теперь восседал перед ним, небрежно подперев кулаком подбородок. Его двойник был страшен и прекрасен, и страшен и прекрасен был он сам. И двойник этот мог менять образ — сейчас это был Волк…

Это была чудовищная сила, и Ульбар склонился перед ним, как перед своим вожаком, поводырем и покровителем. А Волк улыбнулся и милостиво кивнул. Серебряный Сокол лежал на черном каменном столе, поблескивая аметистовыми глазами.

— Ты долго бродил в Мире Духов, — сказал он. — Мне нужен такой, как ты. Сильный волк Мира Духов. Так что ты верно выбрал. А теперь в награду за Знак скажи мне твои желания.

Ульбар прикрыл глаза, еле сдерживая радостную улыбку.

— Я хочу отомстить белым демонам, — выдохнул он. — Они посмели…

— Знаю, — перебил его вожак. — Они посмели оказаться сильнее тебя. — Он откровенно усмехался. — Конечно. Твой наставник был всего лишь человек. Теперь я твой наставник. Ты отомстишь белым демонам. Сполна. С лихвой. И этот Знак — Волк посмотрел на Серебряного Сокола, — тебе уже не нужен.

Ульбар низко поклонился. Он был счастлив.

Продолжение записок Секретаря

«Он нечасто бывает здесь, в Мордоре. Кроме моего Бессмертного, он — единственный, которого можно назвать владыкой хоть с натяжкой. У него есть свой замок, свои слуги. Как у моего — мы, нуменорцы, и будущая корона.

Такой ненависти к эльфам, как он, пожалуй, никто другой не испытывает. Его вековое противостояние с Лориэнской Хозяйкой стало у нас притчей во языцех. Ничего, скоро будет у них времечко потягаться, когда наши пойдут на Гондор. Тогда его орчье попрет на Лориэн. Вот и посмотрим, справедливо ли презирает его мой господин. Они друг друга не любят взаимно. Мой господин считает его тупым варваром, а тот моего — тупым воякой. Вот и посчитаются, кто умнее. Хотя я бы не сравнивал их — у каждого своя, особая стезя и ценность, правда, чем они ценны Самому — не мне судить. Это только Он знает.

История третья

Про этого Бессмертного я знаю довольно много. Хотя тоже не все, ибо сие есть тайны харадского двора. А они к своим тайнам весьма ревниво относятся. К тому же, копаясь в старых хрониках, я наталкивался на совершенно разные оценки событий, более того — на разные даты. Но везде наш Бессмертный — герой и божественный хранитель королевского рода, а стало быть, и всего Харада.

Что мне о нем известно… Родился где-то около 1250 от основания Барад-Дура, был младшим сыном в немалой королевской семье — а плодятся они на юге как кролики, даже в знатных семьях. Еще бы, если жена не одна… Было там не то семь, не то восемь детей, от скольких жен и кто от какой — сведения расходятся, потому вычислять бесполезно. Был он младшим из сыновей, еще у него точно была младшая сестра.

Его отец жил на удивление долго для этой расы. Ему перевалило за семь десятков, когда сын убил его за предательство по отношению к морэдайн и Мордору.

В хрониках говорится, что тан хэтан-ару Денна в таком-то году обрел Силу. Как и почему это вышло — не говорится.

Мой господин к нему относится почти дружелюбно, если такое вообще можно сказать о Бессмертных, и охотно вспоминает про его дядюшку.

Сам господин Третий Бессмертный весьма необщителен, кроме Ханатты его ничего не волнует. Дома его считают вечной Тенью королей и хранителем Солнечного Рода. С тех пор, как он стал Бессмертным, Ханатта верный союзник Мордора. Хотя по мне, что за толк от этих варваров…

Зато их много, и мой господин говорит, что хорошему полководцу любой солдат сгодится…»

То, чего не было в записках Секретаря