Глава 10

Я уже сноровисто потрошил гуся, которого мы подстрелили по дороге к ДЕРЕВУ, когда раздались крики Зосимы. Мы остановились на привал примерно в сотне метров от этого живого языческого идола, и Зосима долго колебался, прежде чем отправился свершать свои жертвоприношения.

Похоже, он боялся, что застанет дерево совсем усохшим, мертвым, и тогда ему ничего другого не останется, как завернуться в белую простыню и своим ходом отправиться на деревенский погост. Уж не знаю, почему, но Зосима связывал свою жизнь именно с этим столетним (а может, и двухсотлетним) дубом, единственным на всю округу.

Зосима насобирал дров, разжег костер, пока я обрабатывал гуся, и, взяв холщовый мешочек с дарами лесным божествам, медленной походкой, в которой угадывалось большие сомнения и даже отчаяние, направился к заветной поляне.

– Иво! – звал Зосима. – Иди сюда! Быстрее!

Бросив гуся, я схватил ружье и помчался к дубу. Зосима бросился мне навстречу с улыбкой до ушей и слезами радости на глазах.

– Иво, он ожил! Смотри – вон новый росток, вон…

– Фу ты! Напугал меня… Я думал, что тебя тут режут.

– Ожил… – Зосима благоговейно прикоснулся к шершавой коре дерева.

– Ну вот и чудненько. Значит, тебе уготована вечная жизнь. Как Конану Маклауду… кажется, так его зовут, точно не помню.

– Кто это? – поинтересовался Зосима, не отводя счастливых глаз от новой поросли на ветках дуба, похожих на узловатые ручищи мифических богатырей.

– Это киношный персонаж. Крутой мужик. Живет уже пятьсот лет и все рубит мечом бошки своим врагам. Отсек одну голову – еще несколько лет жизни себе прибавил. И так до бесконечности. Пока на Земле из долгожителей останется только он один.

– Зачем это ему? Один, как перст…

– Спроси у американцев. По-моему, у них новая идея появилась – так как ресурсы на Земле постепенно истощаются, пустить все население нашего шарика под нож, чтобы на планете остались только США. Америка превыше всего. Пуп вселенной.

– Не понимаю…

– Если бы только ты не понимал… Как на меня, то приближается конец света. Я тут недавно вычитал (может это и очередная утка, брехня), что из космоса идет на нас какая-то черная туча, которая сожрет не только все живое, но и саму Землю. Вот люди и бесятся, предчувствуя близкую кончину.

– Осподи! – неожиданно вспомнил Зосима и христианского бога; только не перекрестился. – Да как же это!? Когда?

– Не дрейфь. Полный трандец ученые обещают в аккурат к две тысячи четырнадцатому году. Цифра «14», как я теперь понял, у нас просто роковая. Самый близкий пример – в четырнадцатом году прошлого столетия началась Первая мировая война. Но мы еще, надеюсь, успеем всласть поохотиться и водочки попить. Живем-то раз. Хотя мне в это и не хочется верить.

– Этих ученых нужно держать в клетках, под замком, – сердито заявил Зосима. – Все беды от них.

– Не скажи. Еще есть так называемые политики. Это двуногие млекопитающиеся особого вида. Вот от них и происходят самые большие пакости. У политиков все отморожено – и совесть, и честь, и душа. Создается впечатление, что их заслали к нам с другой планеты враги землян.

– Точно. При Сталине было… вспоминать не хочется.

– И не нужно. Пора эту трахнутую молью личность кавказской национальности забыть в чулане. Без него хватает проблем. У нас теперь новые вожди, а идею коммунизма мы благополучно похерили.

Политический диалог продолжался еще часа три – пока не подоспел гусь, который мы запекали по специальной походной технологии.

Обмазав тушку птицы, нафаршированную изнутри травками Зосимы, глиной, мы засыпали ее тлеющими угольями, и пока ждали результат наших поварских ухищрений, отдали должное походной фляге с водкой, которую я всегда брал с собой – для поднятия морального тонуса. В качестве легкой закуски нам пригодилась ежевика, кусты которой, сплошь усыпанные спелыми ягодами, росли здесь в изобилии.

Мясо запеченного гуся таяло во рту. Ведь при таком способе готовки весь сок птицы и ее жир остается внутри, поэтому вкус продукта получается просто потрясающим. А если учесть, что мы обедали на природе, в тенечке, то и вовсе станет понятным наше состояние полного блаженства и умиротворенности.

Перекусив, как следует, Зосима закурил трубку, на это раз набив ее голландским табаком. Я невольно позавидовал ему – по окрестностям потянуло медовым запахом, и мои сигареты вдруг показались мне какими-то пресными и чересчур слабыми.

– Где сегодня отаборимся на ночь? – спросил я, с сожалением посмотрев на остатки нашего пиршества.

С виду упитанный и габаритный гусь на поверку оказался не таким уж и большим. Похоже, нам придется хорошо постараться, чтобы не остаться без ужина. Мы надеялись оставить несколько кусков мяса на вечер, но как-то так получилось, что съели все без остатка.

– А где бы ты хотел? – парировал мне Зосима.

– Домой возвращаться не хочется…

– Что там делать, – охотно согласился мой добрый друг. – Неплохо бы нам дня три-четыре побыть в лесу.

– Это почему? – спросил с внезапно вспыхнувшим подозрением.

Зосима замялся, но под моим суровым взглядом начал колоться:

– Черные по деревне ходили… расспрашивали… – ответил он неохотно.

– Да ну? Ишь ты, зашевелилось змеиное гнездо… И что их интересовало?

– Дык, это, не появились ли у нас чужие люди.

– К тебе тоже заходили?

– Да. Ни свет, ни заря.

– И что ты им ответил?

– Чужих в деревне нет. Кроме вас, соколики.

– Так и сказал? – спросил я недоверчиво.

– А что мне с ними, детей крестить? К тому же ты не чужой, а наш. Это им тут делать нечего, они пришлые… христопродавцы!

– Ты… знаешь?…

– Догадался, – буркнул Зосима. – Всех черных петухов в округе извели, режут да перья и кости на кострах жгут. Правда, хорошие деньги за кочетов платят. Вот бабы-дуры и несут…

– Ты что, знаком с оккультизмом? Откуда знаешь, что они перья и кости сжигают?

– И кровь пьют, – неумолимо продолжал Зосима, побледневший от волнения. – У меня есть нос и уши. Я все чую и слышу. А что не увижу, то домыслю. Или… – Он вдруг умолк.

– Что – или? – не отставал я.

– Мне ОНИ все расскажут, – шепотом ответил Зосима, кивком головы указав в сторону ДЕРЕВА. – Конечно, если захотят.

– Понял. – Я ухмыльнулся. – Там и впрямь находится большой дубовый Буратино. Только нам от этого не легче. Эти черные вороны – очень неприятные типы. И похоже, весьма опасные.

– Им тут долго не быть, – уверенно заявил Зосима.

– Ты что, гадал на картах?

– ОНИ ожили, – снова указал Зосима в сторону дуба-патриарха. – Это добрый знак. В беде нас не оставят.

– А я так думаю, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. С этой гнусной сектой надо кончать. Загадили своим присутствием всю нашу округу. Вонючки.

– Ты думаешь, что с ними легко покончить? – В голосе Зосимы прозвучал скепсис.

– Отнюдь. Но да обрящет ищущий. На худой конец, попрошу помощи у наших общих корешей. На такие дела они мастаки.

– Это ты о ком?

– Чижик-пыжык, где ты был… – спел я начало стариной детской песенки.

– А-а… – понял Зосима. – Рыбаки с электроудочкой. Те, что построили беседку и причал…

– Ну да. Теперь такие считаются хозяевами жизни. Думаю, Лагин-Чиж не откажет другу разлюбезному, то бишь мне, в маленькой просьбе. И его банде развлечение, и нашей деревне корысть. Мне он задолжал много, даже очень много, – свою никчемную жизнь. Так что пусть отдает должок. Как по мне, так надо вообще сжечь на хрен избу Киндея, чтобы она больше людей не смущала.

– Дык, это, пустые слова говоришь, – с осуждением сказал Зосима. – Сжечь не получится.

– Как тебя понимать?

– Изба заколдованная. Право слово.

– Я так и знал! «В заколдованных, дремучих, страшных Муромских лесах всяка нечисть бродит тучей, на проезжих сеет страх…» Нет, мы точно возвращаемся к невежественному средневековью. Зосима, смотри на жизнь проще. Зри в корень. Все, нету больше никаких Соловьев-разбойников и колдунов-вещунов. Остались лишь чиновники. Правда, они пострашнее гоголевского Вия – как позырят своими ненасытными глазищами, так рука сама в карман лезет, чтобы дать им мзду.

– Это ты так считаешь, что нет, – не соглашался со мной Зосима. – Потому как городской. Там машины, тротуарная плитка, паркет. Все живое закатано под асфальт. А здесь – вольная природа. Она существует по своим законам, нам непонятным. И долго терпеть надругательство над собой не позволит.

– Тебя нужно записаться в «Гринпис». В этой конторе ты со своим видением окружающего мира произведешь фурор и станешь главным закоперщиком.

– Куда записаться? – не понял Зосима.

– Есть такая международная организация, которая защищает природу. Правда, толку от нее… Глас вопиющего в пустыне. Но энтузиастов там любят. Может, даже зарплату тебе будут платить. Ты когда-нибудь получал зарплату? Я не говорю о пенсионных деньгах.

– Нет, не получал, – сердито ответил Зосима. – Нам в колхозе писали трудодни. А на них выдавали зерно, сахар, подсолнечное масло… если, все это, конечно, было в колхозном амбаре.

– А если не было?

– Тогда мы шли, и сами брали… с полей.

– Воровали, значит, – констатировал я с иезуитской усмешкой.

– Дык, это, почему, воровали!? Забирали свое. Иначе с голодухи давно бы всем нам прикрутился кырдык. Власть, она любит брать. Чтобы с нее что-то потребовать, никакой жизни не хватит.

– Тут ты в точку попал, – согласился я, вспомнив, как меня «ушли» на пенсию, и как долго и безрезультатно пришлось мне мыкаться по разным кабинетам, набитыми под завязку хорошо упитанными холеными чиновниками в мундирах, никогда не нюхавшими пороха, чтобы выбить себе свои законные гроши.

Ночевали мы в охотничьей избушке, километрах в пяти от ДЕРЕВА. Таких крохотных примитивных домиков по лесу разбросано немало. Нужно только знать их координаты, что для человека случайного, пришлого, было задачей неподъемной.

Попробуй, отыщи это пристанище (большей частью браконьеров), которое так хорошо замаскировано в чаще, что и с вертолета не заметишь.

Избушки сооружались в разные времена и большей частью были заброшены. Но функционировали, при минимальном ремонте, исправно.

Та, в которой остановились на ночлег мы с Зосимой, была одна из наиболее комфортных. В ней находился даже очаг, сложенный с дикого камня, похожий на камин.

Поэтому мы не стали возиться с костром на улице (затягивало на дождь), а разожгли огонь в очаге и поставили на огонь котелок с похлебкой, в которой варились два упитанных рябчика.

Все выходило на то, что нужно было возвращаться домой. Нам привалила большая удача. Мы подстрелили четверых глухарей-самцов и семерых рябчиков, а с таким общим весом добычи (под тридцать килограмм) сильно по лесу не походишь. (Тем более, что все это пришлось бы тащить мне одному).

Да и мяса нам теперь должно было хватить недели на две (плюс рыба, которая всегда под боком), даже если каждый день угощать дичью наших деревенских друзей-приятелей.

– Как думаешь, что тут Кондратка забыл? – спросил я у Зосимы, когда мы пропустили по паре глотков из моей заветной фляжки, дожидаясь, пока наше варево не дойдет до полной готовности. – Странная личность…

– Кхе, кхе… – прокашлялся Зосима, выпустив густой клуб дыма; на привалах он не выпускал из зубов свою люльку, наслаждался моим ароматным подарком. – Дык, это, я так думаю, Кондратка чтой-то ищет.

– Вчерашний день? – Я скептически ухмыльнулся. – Или сокровища Нибелунгов, которые отыскал, да так и не реализовал Киндей?

– Это ты о чем? Какие Ниб… бил?…

– Вот именно – Билл. Билл Клинтон, был такой американский президент, больно охочий до молодых баб. – Я ухмыльнулся. – За что его едва не кастрировали собственные сенаторы. А про Нибелунгов это я к слову. Не было тут никаких Нибелунгов. И, скорее всего, находка Киндея – всего лишь случайность. Поэтому, спрашивается в задаче: какого хрена у нас тут ошивается ученый (как будто ученый) очкарик? Что там у него за «дело» (как он выразился) нарисовалось?

– Поди знай…

– Да, Зосима, распустил ты свой народ… Горе вам, берендеи!

Спиртное явно добавило в мои речи патетики. Мне было хорошо и уютно даже в таком, мягко говоря, не очень приспособленном для розовых мечтаний месте, как неухоженная охотничья избушка.

– Дык, это… какой народ?

– Кто старшой на деревне? Ты. Считай, голова. Или староста. А у тебя тут разные подозрительные личности живут. И конечно же, без прописки.

– Какая прописка!? Иво, ты чего? С луны упал?

– Ты в район докладывал, что в деревеньке обосновалась секта… скорее всего, сатанистов какого-то толка? (Их много, не поймешь, во что они веруют, и какой нечистой силе поклоняются). Конечно же, нет. А это серьезное упущение по службе. Которое влечет за собой выговор с занесением в личное дело. Или десять суток гарнизонной гауптвахты.

– Я что, крайний, чтобы докладывать!? – обиделся Зосима. – Я не сексот.

– Вот те раз… Ты живешь старыми понятиями. Это раньше были сексоты, благодаря доносам которых людей отправляли в лагеря ни за что и пачками. А теперь такие люди самые сознательные граждане новой демократической страны. Надо брать пример с Америки. Там каждый добропорядочный янки обязан стучать на соседа.

– Дык, это, Америка нам не указ. У нас доносить зазорно.

– Но доносят же?

– Доносят. А я не буду. Еще чего…

– Понял. Не хочешь с ментами связываться. У тебя к ним давняя «любовь»…

– Не хочу и все!

– Ладно, ладно, не дуйся. Я пошутил. Меня во всей этой истории волнует лишь один момент: что ищут эти черноризцы и очкатый Кондратка? Уж не одно и то же? Кстати, Кондратка с этими… христопродавцами, как ты их называешь, общается?

– Было дело… – Зосима смачно сплюнул на пол. – Ходил к ним в гости. Но они его быстро отшили.

– Откуда знаешь?

– Сорока на хвосте весточку принесла.

– И это ясно. Чай, баба Федора нашептала тебе эту новость на ухо.

– Угу, – не стал запираться и отнекиваться Зосима.

– И как он после этого посещения?

– Как все, – весьма уклончиво ответил Зосима.

– То есть, теперь обходит избу Киндея десятой дорогой…

– Ну… где-то так.

– М-да… Этот черный ворон с клюкой, я вижу, запугал всех. Плохой человек, редиска. И я, как человек православной веры, не могу мириться с таким безобразием. Нужно что-то предпринимать. Это теперь мой девиз.

– Слушай, они тебя трогают!? – рассердился Зосима. – Пусть их. Живут себе и живут. Людям помогают…

– Ну да, ну да… Муку раздают и сахар. По два кэгэ на душу, раз в год. Благодетели… А кое-кому, – я зло прищурился, – перепадает и казенка. Чтобы глаза замылить. Что молчишь, нечем крыть?

– Дык, это… ну, в общем… – Зосима окончательно запутался в своих суматошных мыслях и умолк.

Я решил пожалеть его и на время оставил тему черноризцев. В данный момент меня больше занимала личность Кондратки. О нем я и спросил:

– Как мне стало понятно из рассказа бабы Федоры, очкарик ходит по деревне и пытается брать интервью у наших аборигенов. О чем он расспрашивает?

– А, пустяки… – отмахнулся Зосима.

– И все же?

– Монах его интересует.

– Какой монах? – спросил я удивленно.

– Ну тот, что квартировал у Киндея. Еще при царе. Помнишь, я тебе рассказывал?

– Конечно, помню.

Монах! Получается, что Кондратка тоже ищет древние сокровища?

Но он не ходит по лесам (так, по крайней мере, мне доложила баба Федора), и, глядя на его интеллигентные руки (правда, с некультурно обгрызенными ногтями), я мог бы побиться об заклад на большую сумму, что тяжелее рюмки с водкой они давно ничего не держали.

– И что конкретно его интересует? – спросил я, неизвестно отчего начиная волноваться.

– Говорю же тебе, сущие пустяки. Он хочет узнать, где точно жил монах.

– Что значит – где? Ты же сам мне говорил, что у Киндея.

– Правильно говорил. Только снимал он угол не в самой избе, а в овине, что на заднем дворе когда-то стоял. Добротный овин, старой постройки. Грят, он был там еще до прихода Киндея.

– То есть, ты хочешь сказать, что Киндей построил избу не на пустыре?

– Ну.

– И что на этом месте находилось?

– Говорю же тебе – овин. Добротный, большой, на фундаменте, сложенном из дикого камня. Такие у нас не строили. Чужой овин. И очень старый.

– А ты откуда знаешь? Видел его, что ли?

– Знамо, видел, – с достоинством подтвердил Зосима. – Я, конечно, тогда еще мальцом был, но овин хорошо запомнил. Его в тридцать первом году разобрали, когда колхоз начинался.

– Зачем разобрали?

– Чтобы клуб в деревне построить.

– Построили?

– Хе-хе… Как-то не получилось.

– Кто бы в этом сомневался… А куда девался стройматериал?

– Дык, это, свои же и растащили по домам. Первые коммунары. Кому на фундамент, кому на венец… Дерево-то хорошее было, привозное. У нас такого и близко нету. Говорили, что заморское. Пахло, как в церкви.

– Наверное, ты тоже подсуетился…

– Так ведь все стало общим. Но я взял только два бревна. И сразу спрятал. Молод был, боялся… Попилил потом, после войны, на доски и сделал полати. Больно запах мне понравился. Будто в летнем лесу. Лежишь зимой на полатях, на улице мороз, а в избе цветами пахнет. Просто чудеса.

– И где теперь твои чудо-полати?

– Жонка… кажись, вторая, в печи сожгла, пока я был на охоте.

– Чтобы ты бока себе не отлеживал… – Я рассмеялся. – Заботливая.

– Эт точно.

– Я так думаю, сей недостойный поступок супруги был последней каплей, которая переполнила чашу твоего терпения.

– Ну, она, конечно, была не права. Я так это ей и сказал. Напрямую. А она взяла и ушла. Навсегда. Чего, спрашивается? Ох уж эти бабы…

– Не говори, кума, сама пятый раз замуж выхожу… Про то, что ушла, – ладно. А вот полатей действительно жалко. Я предполагаю, что овин был сложен из стволов сандалового дерева. Оно и сейчас дорогое до неприличия, а в старые времена ценилось едва не на вес золота. Это и вовсе чудеса. Как оно сюда попало, кто его привез? И вообще – зачем кому-то надо было ехать в лес со своими дровами? И ныне стройматериала кругом сколько хошь. А тогда леса и вовсе были дремучими, нетронутыми. У кого-нибудь остался хоть кусочек дерева из овина?

– Одни камни, – огорченно покривился Зосима. – Те, что с фундамента. Но они самые обычные. Таких по лесу хватает. Везде разбросаны.

– Понятное дело – ледник притащил. Но ты говорил, что ваши местные ловкачи использовали бревна из разобранного овина для постройки своих изб. Так?

– Так.

– И в чем тогда вопрос? Отщипнем кусочек, понюхаем, на зуб попробуем. Зачем? А ради интереса. Все-таки дело необычное. Думаю, что овин был святилищем какого-то древнего языческого бога.

– Не отщипнешь, – хмуро ответил Зосима. – Никак нельзя.

– Это почему? – спросил я с удивлением.

– А потому, что все избы, построенные из духмяных бревен, сгорели.

– Ни фига себе… В одночасье или как?

– Постепенно. А больше всего в войну. Немец, гад, словно укладывал бомбы по запаху. Все погибли.

– Древнее проклятие. – Я скупо улыбнулся. – Все как в кино. Сказочки для впечатлительных взрослых. А другие избы что, не горели?

– Считай, что вся деревня была разрушена. Осталось не более двух десятков не порушенных подворий. Почти как сейчас. Везде пепелища… Чижело было. В деревне одни бабы, мужики на фронтах сгинули, строить некому…

– Вот и я об этом. Во всем виновата война и фашисты. Чужеземное дерево тут ни при чем. Но если ты считаешь, что именно оно виновно в том, что избы сгорели, то тебе нужно было благодарить свою вторую жену.

– С какой стати?

– Не сожги она ценные полати с запахами лета, твоя изба тоже превратилась бы в дым.

– Я как-то об этом не подумал…

– А теперь, наверное, поздно.

– Ну да… Царствие ей небесное…

– Что же это за монах такой был? – задумчиво спросил я сам себя. – Я так думаю, что личность, за которой сам государь-император прислал своих гвардейцев, должна обязательно где-то засветиться на скрижалях истории. Ты не знаешь, как его звали?

– Не-а, – отрицательно покрутил головой Зосима. – А вот Кондратка знает.

– Что ты говоришь?

– Точно. У него есть целый талмуд. Там все написано – и про нашу деревню, и про Киндея, и про этого монаха. История… – Последнее слово Зосима сказал с большим почтением – наверное, к его глубинному смыслу и с оглядкой на прожитые годы.

– Интересно… Неплохо бы дернуть эту книжицу у Кондратки.

– Так он тебе и даст… – скептически ухмыльнулся Зосима. – Кондратка держится за нее, как черт за грешную душу, из рук не выпускает. Книжка старинная, я сам видел. С рисунками.

– Что-то я не заметил никакого древнего фолианта, когда он трескал нашу уху и пил нашу водку. Книжка у него что, невидимка?

– В кармане держит. Она небольшая.

– Тогда понятно. Значит, надо или по-доброму с ним потолковать на эту тему или книжечку слямзить на время, чтобы познакомиться с ее содержанием. Правда, для этого, как я теперь уже знаю, придется выставить Кондратке ведро водки, чтобы этот чемпион по метанию ушицы ухайдокался до отруба, но игра может стоит свеч.

– Зачем тебе монах?

– Думаю, что все дело в нем. Ведь недаром черноризец облюбовал избу Киндея. Нет, нет, все дело в таинственном монахе. Похоже, это был еще тот тип.

– Дык, это, изба Киндея просторная и стоит на отшибе. Для его делишек в самый раз.

– И то верно. Если бы не одно «но». Для команды черноризца изба маловата. А в нашем захолустье есть помещения, гораздо более приспособленные для проживания целого армейского взвода. Притом еще дальше от нескромных человеческих глаз. Что вполне соответствует запросам этой загадочной личности.

– Это ты говоришь о колхозном дворе? – догадался Зосима.

– Точно. Там места хватит для любых развлечений.

От колхозного двора осталась лишь одна конюшня. Ее крыша, конечно, прохудилась, но там имелись вполне пригодные для жилья подсобные помещения с печкой и даже полатями, на которых когда-то отдыхали скотники и сторожа.

Колхозный двор находился на самой, что ни есть, окраине, и стоял несколько в стороне даже от единственной дороги (совершенно отвратительной, кстати, функционирующей только в большую сушь и зимой, когда окрестные болота замерзают).

Два года назад подсобные помещения конюшни были отремонтированы – так сказать, по случаю – и с той поры там все оставалось в достаточно нормальном виде. На колхозном дворе тогда был разбит штаб оперативной группы ГРУ, которое занималось одним дельцем государственной важности; в него я нечаянно влез по самые уши и едва выкарабкался живым и здоровым.

Но про то ладно – дела давно минувших дней…

Благополучно переночевав, мы отправились в обратный путь. Так как теперь нам охота была по барабану, мы вышли из богатых дичью мест на более приемлемое для передвижения пространство – с редколесьем и сухой почвой – и взяли курс на деревеньку, до которой было километров десять.

Правда, в лесу они обычно растягиваются на все двадцать.

Загрузка...