Вечный кролик

Тосты и «Две ноги – хорошо»

– Так мистер Битон просто взял и окочурился? – спросила Пиппа за завтраком в понедельник. Ее не было весь прошлый день и всю ночь, и я не слышал, когда она вернулась, но в этом не было ничего необычного. Я люблю ложиться пораньше, чтобы почитать, а ее спальня находилась на первом этаже. Да и вообще, она могла о себе позаботиться. Порой лучше не знать, ночуют дочери дома или нет. Ей было уже двадцать лет, но все равно. Лучше не знать.

– Ага, – сказал я. – Упал как кегля. Только ему, на минуточку, было восемьдесят восемь лет, так что это было вполне ожидаемо.

Я выглянул из окна кухни и посмотрел на стоявший по соседству Хемлок Тауэрс, где до прошлой субботы на протяжении многих лет проживал мистер Битон. Мы жили в здании, в котором когда-то находились конюшни этого старого дома, но, в отличие от самого Хемлок Тауэрс, их давно модернизировали, и жить здесь было гораздо приятнее.

– Интересно, кто туда теперь въедет? – задумчиво произнес я. Внушительное здание с башенками было жемчужиной обширной коллекции аккуратных домиков Муч Хемлока. Часть дома была возведена еще в четырнадцатом веке, и поговаривали, что сколы на фасаде были следами шальных мушкетных пуль времен Гражданской войны. Видимо, войска Парламента стреляли не намного точнее имперских штурмовиков из «Звездных войн».

– Кто-нибудь вроде мистера Битона, наверное, – сказала Пиппа. – С мешком денег, иммунитетом к холоду…

– …и с нездоровым подозрением к современному трубопроводу, – добавил я. – А еще с любовью к мышам и сырости из подвала.

Пиппа улыбнулась и передала мне тост с джемом, а потом налила себе еще одну чашку кофе.

– Я вчера была в гостях у Тоби, – сказала она.

– Понятно.

Мои взаимоотношения с Маллетами, и без того натянутые, стали намного сложнее с тех пор, как Тоби Маллет – младший сын Виктора – начал встречаться с Пиппой. Несмотря на его непростое семейство, Тоби был привлекательным и в целом благовоспитанным молодым человеком, но я так и не смог проникнуться к нему симпатией. На словах он придерживался довольно свободных взглядов, но мне казалось, что он притворяется ради Пиппы. Ведь я точно знал, что на самом деле его воззрения были близки к взглядам его отца. Когда в нашем поселке собрались ставить мюзикл «Звуки музыки», Тоби больше других просился на роль Рольфа. Всем он говорил, что просто хочет спеть «Шестнадцать, будет семнадцать» вместе с Пиппой, которая играла Лизль, но я, когда у меня бывало дурное настроение, думал, что ему просто хотелось вырядиться в нацистскую форму.

И все-таки, как бы я сам к нему ни относился, Пиппа могла спутаться и с кем похуже. Точнее, раньше она уже встречалась с ребятами намного хуже. Однако существовало Правило Общения с Дочерью № 7: не высказывать мнения о ее парнях, если тебя не спрашивают, а если спросили – перестрахуйся и скажи что-нибудь нейтральное.

– Они что-нибудь говорили о кончине мистера Битона? – спросил я.

– Тебя никто не винил, – ответила она. Маллеты часто использовали Пиппу, чтобы передавать мне через нее свои мнения. – Он как минимум пятнадцать раз участвовал в Блице и понимал, насколько опасным может быть Скоростное Библиотекарство.

– Надеюсь, все остальные думают так же.

– Кроме нас, мистера Битона никто особенно не любил, – заметила Пиппа. – Ты помнишь, как все возмущались, когда он заявил: «Бедные не такие уж и плохие люди»?

– Да, поэтому-то он мне и нравился, – сказал я, вспомнив ту историю и усмехнувшись.

– Мне тоже. Но через пару недель его уже забудут. В нашем поселке такого не прощают. Помнишь, когда бабуля Уоткинс склеила ласты? Готова поспорить: в церковь народ пришел лишь для того, чтобы лично убедиться, что она мертва.

Пиппа села за стол и отпила кофе.

– Зато Маллеты сказали пару ласковых слов о том, как ты, по их мнению, чересчур вежливо обошелся с той крольчихой, – прибавила она. – Причем я была рядом, так что они наверняка хотели, чтобы эти слова дошли до тебя.

– Да ну? – сказал я, ждавший чего-нибудь в этом духе.

– Ага. Они сказали что-то насчет того, что всегда терпели твои левацкие взгляды, но если ты начнешь мутить воду и вести себя «столь неоднозначно» по отношению ко всяким нежелательным личностям, то будь готов к последствиям.

Я отвернулся от окна и посмотрел на дочь.

– А ты сама как считаешь, я похож на левака?

Если честно, я сам считал себя центристом. Или просто никем. У меня не было времени на политику.

– По сравнению со всем остальным поселком, – с улыбкой сказала Пиппа, – я бы сказала, ты вообще почти марксист.

Муч Хемлок всегда был рассадником правых убеждений. Так уж сложилось исторически. Когда-то городок отличился тем, что осудил и сжег больше ведьм, чем любой другой город за всю историю Англии. Тридцать одну, причем все были оболганы, вплоть до зловещей ночи в 1568 году, когда они случайно сожгли настоящую. В течение сорока восьми часов после этого у ее обвинителей выскочили мерзкие черные пустулы, и все они умерли ужасной, мучительной смертью. Судьей тогда был Софония Маллет, но, к несчастью для эволюции, еще до своей смерти он успел породить нескольких детей, так что четыре века спустя на свет появились Виктор и Норман. Они старались сохранить семейные традиции, пусть даже пока им никто не разрешал сжигать ведьм.

– Я ведь не мучу воду, правда, Пип? – спросил я.

Она подняла глаза и улыбнулась. В этой улыбке я увидел ее мать. Прошло уже десять лет с тех пор, как она покинула нас, но я до сих пор так и не смог к этому привыкнуть.

– Нет, пап, ты не мутишь воду. А вот Маллеты мутят. Думаю, Виктор решил, что ты был слишком любезен с крольчихой, и теперь кролики решат, будто здесь им рады. А ты ведь знаешь, как Маллеты пекутся о том, чтобы сохранить «культурные основы» нашего поселка.

«Сохранение культурных основ нашего поселка» было одновременно девизом, миссией и священным долгом Маллетов, а также оправданием их радикальных взглядов. Своими речами о «культурных основах» Виктор и Норман на самом деле просто обосновывали свое желание изгнать всех «нежелательных личностей». Причем эта категория была настолько широкой, что в ней приходилось выделять множество подкатегорий, каждая из которых по-своему досаждала им. И дело вовсе не ограничивалось чужаками или кроликами – они терпеть не могли всех, кого называли «паразитами». Впрочем, этим словом можно было заклеймить очень многих, хотя, как ни странно, в эту категорию почему-то не входили все те, кто рано ушел на пенсию. Были и другие группы, к которым они относились с подозрением. Например, к владельцам «Фольксваген Пассат» – «машины напыщенных леваков». А еще прибавьте к ним вегетарианцев, тех, кто ходит в босоножках, мужчин с «чересчур ухоженной» бородой и женщин, которые носили джинсовые комбинезоны, громко разговаривали и имели дерзость считать, что их взгляды кого-то интересуют или – о ужас! – могут оказаться правильными.

– Мне кажется, я разрешил Конни взять ту книжку просто для того, чтобы их позлить, – сказал я.

– За что тебе честь и хвала. – Она помолчала секунду, а затем спросила: – Откуда ты знаешь, как ее зовут?

– А… Ну… Прочитал в читательском билете.

Я придумал достаточно убедительную ложь, хотя и сам не понял, почему вдруг решил скрыть нашу дружбу.

– Наверное, ее полное имя Констанция. Они любят викторианские имена. Косят под персонажей Беатрис Поттер[5], наверное.

Пиппа кивнула, и с улицы до нас донеслись два автомобильных гудка. Салли Ломакс и Пиппа были неразлучны с тех пор, как они впервые встретились в яслях, и стали друг другу ближе сестер. Салли тоже училась в медицинском колледже – правда, на педиатра, а не на менеджера, – и могла подвозить туда Пиппу. Моя дочь допила кофе и взяла свои вещи.

– Я заступилась за тебя перед Маллетами, – сказала она, целуя меня в щеку. – Сказала им, что тебе пришлось проявить такую оскорбительную терпимость исключительно из-за Библиотечных Правил и что ты любишь кроликов не больше их самих.

– Спасибо, – сказал я.

– Увидимся вечером.

И она вышла из дома.

Я убрал со стола, включил посудомойку, ровно в девять взял свой портфель, пиджак, ключи от машины и вышел на улицу. Тоби Маллет уже ждал меня у гаража – мы работали в одном и том же офисе в Херефорде, и я частенько подвозил его. К моему неудовольствию – хотя этого следовало ожидать, – рядом с ним стоял его отец, Виктор Маллет. Все мы вежливо поприветствовали друг друга.

– Доброе утро, – сказал Виктор.

– Доброе утро, – сказал я.

– Доброе утро, – сказал Тоби.

Когда эта наисложнейшая церемония завершилась, Виктор спросил:

– Ты не подбросишь меня до города? А то моя машина сейчас в мастерской – клапаны заржавели.

Я согласился, ведь я не мог не согласиться, хотя было очевидно, что Виктору не столько нужно было добраться до Херефорда, сколько хотелось сделать мне выговор за случай с Конни. Мы даже не успели выехать из поселка, когда он заговорил:

– Прости, что вышел из себя у библиотеки, – сказал Виктор. – Еще и благоверная моя обозлилась на тебя из-за этого неблагонадежного члена общества. Ты прав, той крольчихе можно было там находиться.

– Все в порядке, – сказал я, зная, что он обычно так и начинает. Любезность, лесть, притворное дружелюбие, а сразу за ними – попытка добиться своего. Виктор был предсказуем как часы, хотя пользы от него было гораздо меньше. Дальше он наверняка спросит меня, не знаю ли я, что это была за крольчиха.

– Кстати, – сказал он, – а ты не знаешь, что это была за крольчиха?

– Какая крольчиха?

– Та, что пришла в библиотеку.

Я думал о Конни почти все выходные. В универе мы только пили кофе и ходили в кино. Да и виделись всего лишь раз десять. Мы никогда не говорили о том, чтобы начать встречаться, и уж тем более не делали никаких шагов к этому. Но она оставила у меня неизгладимое впечатление, и я думаю, что, может быть, тоже хоть чуточку впечатлил ее. Когда университет пересмотрел правила приема абитуриентов и задним числом запретил ей посещать занятия, некоторые студенты вышли на демонстрацию. На них набросилась АКроПаСК – тогда еще не серьезная политическая сила, а всего лишь кучка агитаторов. Антикроличье сообщество попыталось подать документы на различные факультеты от имени восьми коз, четверых земляных червяков и одного пони по имени Дидди. Они утверждали, что раз уж кролики могли учиться, то, по логике, на это были способны и другие животные, причем даже глупые, неочеловеченные. Верховный Суд согласился с их доводами, и Конни вместе со всеми остальными кроликами-студентами были отчислены. Мы с ней даже не попрощались и перестали поддерживать связь. Я подумывал о том, чтобы разыскать ее по базе данных на работе, но так и не сделал этого.

– Она не представилась.

– А раньше ты ее видел?

– Нет… кажется, нет.

– Будет лучше, – сказал Виктор, – если мы будем точно знать, единичное ли это явление или часть какой-то закономерности. Так проще следить за общественным порядком в нашем поселке. Особенно это важно сейчас, когда с недели на неделю к нам приедут судьи из «Спик и Спан». Я не хочу, чтобы с нами произошло то же самое, что случилось в Россе[6]. Там теперь шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на какого-нибудь зайчика, весь город пропах капустой, и ты ни единого слова на английском не услышишь.

– Я на днях зашел в «Паундленд», – прибавил Тоби, – и он был битком набит кроликами. Они только на своем языке и болтали. Клянусь, они нарочно делали вид, что не понимают меня, чтобы я поскорее ушел.

Я ничего не ответил. Да и что тут скажешь? То, что произошло в Россе, не нравилось никому, но все было законно. Уж я-то знал – на работе только об этом и говорили.

– Ты не мог бы сделать для нас несколько запросов, когда доедешь до Крольнадзора? – продолжал Виктор. – Я слышал, что крольчиха говорила, будто берет книгу своему мужу, Клиффорду. Наверняка за пределами кроличьих колоний не так много кроликов с таким именем, которые еще и посещают библиотеки.

– По-моему, это не самое подходящее использование рабочих ресурсов, – сказал я. Мне вовсе не хотелось быть мальчиком на побегушках у Маллетов. – И потом, мы всего лишь работаем в бухгалтерии. И если крольчиха и ее муж покинули колонию на законных основаниях, то Крольнадзору нет до них никакого дела.

Я скосил глаза на Виктора. Он сверлил меня пустым, немигающим взглядом, что обычно предвещало потерю самообладания.

– Что ж, хорошо, – сказал он. – Мы всегда можем попросить «Две ноги – хорошо» навести справки.

На тот момент в Британии существовало три организации, продвигавшие идеи «превосходства гоминидов». «Две ноги – хорошо» была крупнейшей из них, самой организованной… и самой жестокой. Я сразу догадался, чего добивается Виктор Маллет.

– «Две ноги – хорошо» – самые обыкновенные бандиты, – сказал я. – Не стоит обострять ситуацию.

– Они вовсе не бандиты, а патриоты своего вида, – высокомерным тоном ответил Виктор. – И хотя мы восхищаемся их рвением и политической борьбой, я соглашусь, что иногда им стоит проявлять сдержанность. Стоит потушить одного кролика, и они становятся больше похожи на правых радикалов и лепорифобов[7], а они ими не являются. Нет, они всего лишь реалисты, обоснованно беспокоящиеся за многовидовое общество.

Я вздохнул и сказал:

– Сделаю, что смогу.

Виктор Маллет широко улыбнулся. Ему нравилось добиваться своего, и, когда это случалось, он даже мог недурно изобразить из себя приятного человека. Через полчаса мы добрались до Херефорда, и я высадил Виктора в районе Боблсток.

– Всего хорошего, старина! – сказал он, выбравшись из машины. – Тебе и Пиппе стоит как-нибудь зайти к нам на ужин.

Приглашение было неискренним, и я точно так же неискренне ответил, что мы обязательно зайдем.

– Вы уж извините папу, – сказал Тоби, когда мы отъехали и направились дальше в город. – Он всего лишь хочет как лучше для нашего поселка.

– Я уверен, Пол Пот[8] тоже хотел как лучше для Камбоджи, – ответил я, – но получилось как всегда. Шучу, – прибавил я, когда заметил, что Тоби приготовился устроить театр одного оскорбленного актера. С Маллетами часто такое случалось, когда им хоть чуточку перечили.

– Как думаешь, – сказал я, желая сменить тему, – кто заменит Дэниелса?

Дэниелс был сотрудником нашей службы безопасности, причем, пожалуй, самым приятным из всех, что у нас работали. Но его работа была незавидной, а «приятные» люди в Крольнадзоре надолго не задерживались.

– Понятия не имею, – сказал Тоби. – Кто бы это ни был, надеюсь, с ним будет легко работать.

Я припарковался прямиком у местного отделения Крольнадзора. Он находился в приземистом здании, построенном в тридцатые годы в стиле халтурного псевдомодерна и переименованном в Сметвик-центр. Сделал это сам премьер-министр Найджел Сметвик, желавший оставить после себя хоть какое-то наследие, пока в его руках еще было достаточно власти для этого.

Сметвик начал свой подъем по крутой политической лестнице пятнадцать лет назад, став министром кроличьих дел. В те времена АКроПаСК была еще всего лишь партнером по коалиции, и, чтобы отметить собственное повышение, новоиспеченный министр в разы увеличил число запретов для кроликов. Он лично составил «Нормативы регулировки строительства подземных сооружений» и «Закон об обязательном лицензировании овощей с оранжевыми корнеплодами». Естественно, новые законы увеличили число арестов и тюремных заключений кроликов, а Сметвик обвинил во всем этом «растущую кроличью преступность». На этом основании он, как и следовало ожидать, безо всякого зазрения совести увеличил бюджет и штат сотрудников Крольнадзора.

– Ну и ну, – сказал я, заметив у входа в главный офис небольшое сборище людей. – Похоже, «Две ноги – хорошо» опять чем-то недовольны.

Их было всего четверо, и, судя по всему, они собрались здесь не для того, чтобы устроить пикет, а для того, чтобы просто обозначить свое присутствие. Несмотря на то что эта шовинистическая организация нередко бывала замешана в нападениях на кроликов, чаще всего она оказывалась на шаг впереди закона. Наперекор распространенным стереотипам, ее члены вовсе не были необразованными хулиганами в татуировках и с IQ ниже плинтуса. Напротив, они преимущественно были представителями среднего класса: владельцами мелких магазинов, менеджерами средней руки, фундаменталистами англиканской церкви, безработными скорняками и шапочниками. Были среди них и несколько докторов, адвокатов, а также ярых защитников окружающей среды, считавших, что увеличение популяции кроликов «угрожает разнообразию биологических видов сильнее, чем человечество»[9].

– Доброе утро, джентльмены, – сказал один из активистов, когда мы прошли мимо. – Пожалуйста, продолжайте все так же неколебимо следовать праведному пути антропоцентризма.

Другой держал в руках плакат, кричавший о том, что скоро откроется «Мегакрольчатник», а третий высказал мнение, что зарплатный потолок для кроликов слишком высок и создает «запредельную нагрузку на промышленность». Мы ничего не ответили, поскольку сотрудникам Крольнадзора запрещалось вступать в подобные шовинистические группировки или водиться с ними. Если честно, Крольнадзор, АКроПаСК и «Двуногие» придерживались почти одних и тех же взглядов, а различие состояло лишь в законности, степени ответственности и вменяемости их действий.

– Простите! – послышался голос из второй группы, поменьше. Они стояли на другой стороне улицы, и до этого момента мы их не видели. – Вы не могли бы обсудить с нами работу Агентства по поддержке кроликов?

Этих активистов было всего двое, и стояли они в ста метрах от Сметвик-центра – по закону они просто не имели права подойти ближе. Человека звали Патрик Финкл, он был основателем АгПоК и на данный момент занимал должность регионального руководителя. Он выглядел зажатым и напуганным, словно все последние двадцать пять лет ждал, когда за ним придут. Я о нем слышал, да и частенько видел, но мы никогда не разговаривали. Это тоже было запрещено.

– Не хотите поговорить о Кроличьем Пути? – спросил второй, хорошо известный в Крольнадзоре кролик по имени Фентон ДГ-6721. Он был высоким, с белоснежной шубкой и пронзительными красными глазами, присущими всем Лабораторным кроликам. В его ушах было с полдюжины дырок от пуль, а одет он был, как обычно, в джинсовый комбинезон. Его благотворительная деятельность говорила о многом, и Фентона могли бы счесть «приемлемым примером успешной интеграции кроликов в человеческое общество», если бы не его стремление публично обсудить кроличьи проблемы с различными высокопоставленными гостями страны. Из-за этого его заклеймили «проблемным».

– Фуфло этот твой Кроличий Путь, – крикнул им через дорогу один из «Двуногих». – Можешь взять свою дрянную религию, веганские заскоки и тупой идеализм и засунуть их себе поглубже под хвостик.

– Что мне всегда нравилось в сторонниках превосходства гоминидов, – непринужденно бросил в ответ Фентон, – так это их красноречивость.

– Мы верим в исключительность гоминидов, а не в превосходство, – ответил активист, цитируя постановление, согласно которому использовать второе слово стало незаконно, а вот первое было признано приемлемым и точно отражающим действительность, ведь, по сравнению с кроликами, представителей семейства гоминидов на планете было и правда исключительно много. – Почувствуй разницу.

– Та же редька, но под другим соусом, – сказал Фентон. – Что ж, наши устои хотя бы дают нам осознать себя, свое место в биосфере и наши отношения с другими представителями нашего же вида. А как там поживает ваша Декларация прав человека?

Декларация с самого начала была объектом жарких споров между людьми и кроликами, которые с издевкой высмеивали самый восхваляемый из документов, принятых людьми за последние полстолетия. Кроличий Путь основывался не на личных правах, а на личной ответственности, согласно которой каждый индивид был обязан заботиться о других. Кролики считали, что глупо возлагать на каждого обязанность требовать от окружающих, чтобы те уважали их права.

Отвечая на выпад, «Двуногий» разразился тирадой об иерархии приматов и о важности заботы о планете, осуществляемой в виде благородного патернализма[10], ведь такой подход «столь блестяще работал на фабриках викторианской эпохи». Мы не слышали, что ответили Финкл и Фентон, поскольку уже отошли достаточно далеко. Споры, пикеты и полное игнорирование нами обеих сторон было для нас обычным делом.

– Вы видели руки Финкла? – спросил Тоби.

– У него нет больших пальцев, – ответил я. Речь шла о том, что некоторые сторонники кроликов отрубали себе большие пальцы, чтобы показать свою бескомпромиссную и безоговорочную приверженность их делу. – Я слышал, он хранит их дома в банке с уксусом.

Эта скандальная практика вызывала у многих неописуемый ужас и отвращение, но своего Финкл добился и завоевал доверие Большого Совета и всех кроликов. А вот АКроПаСК, Найджел Сметвик, Министерство кроличьих дел и Крольнадзор относились к нему ровно наоборот и считали мерзким олицетворением опасных взаимоотношений между кроликами и людьми.

– Я однажды показал кучке кроликов-подростков большой палец, – сказал Тоби. – Я тогда еще не понимал, что для них это оскорбление. Они гнались за мной семь миль, пока не догнали.

– Тебе нужно было попытаться сбежать на своей машине.

– Так я и был на машине. Они скачут очень быстро, когда этого хотят.

– И что они с тобой сделали? Обсмеяли, обругали и обозвали мерзким человечишкой?

– Нет, просто устроили что-то вроде круглого стола, во время которого посоветовали мне признать недостатки своего вида, а потом рассказали мне об устройстве кроличьего общества. Мол, оно основано не на законах, как мы их понимаем, а на общепринятых нормах и правилах, нарушение которых больше вредит нарушителю, поскольку не дает ему мирно сосуществовать с другими.

– А ты что об этом думаешь? – спросил я, желая понять, не изменились ли взгляды Тоби.

– По-моему, это какой-то высокопарный кроличий бред.

Я отметил, что его взгляды совсем не изменились.

Мы вошли в здание через главный вход на Гаол-стрит и показали наши пропуска охраннице. Она прилежно их проверила, как делала каждое утро на протяжении пятнадцати лет для меня и двух для Тоби. Затем внутренние стеклянные двери отворились, и мы прошли мимо оперативников, работавших в просторном опенспейсе на первом этаже. По приблизительным подсчетам, в стране проживало чуть меньше миллиона человекоподобных кроликов, и лишь около ста тысяч из них имели законное право жить не на специально отведенной им территории. Остальные, согласно принятым законам, должны были оставаться в колониях, а их право на свободное передвижение жестко контролировалось путем выдачи специальных разрешений.

– Вы не знаете, Старший Руководитель сегодня будет на месте? – спросил Тоби.

– Не знаю, – ответил я, – но, если он появится, вести наверняка разлетятся быстро.

– Я его побаиваюсь, – сказал Тоби.

– Я слышал, что его даже Найджел Сметвик побаивается, а его так просто не испугаешь.

Это было чистейшей правдой. Даже самые непримиримые и крикливые лепорифобы в здании считали Старшего Руководителя «чуточку склонным к бесконтрольной ярости». Впрочем, это не мешало им поддерживать его.

Здесь, в Службе по надзору за кроликами Западного региона, мы отвечали за 150 000 кроликов, проживавших на холме приблизительно в двадцати пяти милях от Росса. Кроличья Колония № 1 представляла собой большой, простирающийся во все стороны лабиринт из туннелей, над которым располагались огороды, прачечные, заводы по производству сэндвичей, вездесущие колл-центры и сборочные цеха[11] электроники. И все это было огорожено противокроличьей изгородью, призванной, по заявлению Крольнадзора, «оберегать беззащитных кроликов от опасных сторонников превосходства гоминидов».

Мы прошли по соединительному коридору в более новую часть здания и очутились в нашем просторном и безупречно чистом офисе. Его стены были выкрашены в успокаивающий зеленый цвет, вокруг стояли растения в горшках, и рядом висел большой постер в рамке, на котором была изображена гора в Новой Зеландии, отражающаяся в озере. Постер должен был «мотивировать», но я не видел в нем ничего, кроме горы и озера. Несмотря на большие окна, в офисе было душновато и немного темно. Окна не открывались и были затонированы так, чтобы нас не видели снаружи. Поговаривали, что они пуленепробиваемые – их устанавливали в то время, когда люди еще верили, что кролики способны на массовые силовые акции.

Агент Куницын еще не прибыл, но заведующая сектором Флемминг уже сидела в своем кабинете – одной из двух огороженных стеклом комнат. Из них просматривался весь остальной офис, но при необходимости Флемминг и агент Куницын могли в них уединиться. Сьюзан Флемминг была улыбчивой и хорошенькой, из-за чего казалась намного более приятной личностью, чем была на самом деле. Из-за своих резких взглядов, веры в превосходство гоминидов, полного отсутствия любознательности и моральной отмороженности она почти идеально подходила для долгой и успешной карьеры в сфере надзора за кроликами. На стене ее кабинета висела не фотография семьи, а ее собственное фото с премьер-министром Найджелом Сметвиком и Старшим Руководителем. Скорее всего, снимок сделали, когда Флемминг повысили до заведующей сектором. Но, несмотря на свою миловидность, лицо Флемминг всегда было бесстрастным, а ее единственный глаз – она никогда не рассказывала, как потеряла второй, – почти не моргал и не двигался. Вместо этого она, чтобы смотреть по сторонам, поворачивала голову, чем напоминала мне неумело управляемую марионетку.

– Доброе утро, мистер Нокс, – сказала она.

– Доброе утро, мэм.

– Сегодня вы работаете в Оперативном отделе, – без предисловий сказала она. – Наш новый безопасник принес с собой одно текущее дело. Он все выходные разрабатывал его вместе с Куницыным, так что не разочаруйте.

Мне это совсем не понравилось.

– У меня отвод от Оперативного отдела. Плоскостопие.

Я немного качнулся вперед-назад, как бы подтверждая сказанное.

– Чушь, – сказала Флемминг.

– Нет, правда. Справку выдавал наш штатный врач.

– Я сказала «чушь» не потому, что у вас нет справки, – пояснила Флемминг. – А потому, что плоскостопие – это полнейшая чушь. Слушайте, у Тоби недостаточно опыта и знаний, а все остальные уже заняты. Крольнадзору нужны толковые опознаватели, способные работать в полевых условиях, а не сидеть сутки напролет в четырех стенах.

– Да, но…

– …вам нужно проявить инициативу, Нокс. Некоторые из нас считают, что ваше рвение к работе начинает угасать. Если вы не начнете действовать, то мы можем решить, что нужно провести проверку эффективности вашей работы.

– Я ее проходил меньше двух месяцев назад.

– Я говорю о более тщательной проверке, которую проведет лично Старший Руководитель.

Она постучала своими длинными ноготочками по столу и склонила голову набок.

А вот это было уже серьезно. «Проверка эффективности» Старшим Руководителем представляла собой не вежливую беседу о проделанной работе, а скорее продолжительный и очень обидный нецензурный монолог.

– Вы на такое не пойдете.

– Пойду. Он уже сказал, чтобы вы зашли к нему на разговор, если откажетесь работать в Оперативном отделе.

Я почувствовал, как у меня вспотели ладони и скрутило живот. Расстраивать Старшего Руководителя не хотелось никому. Сотрудники старше меня предпочитали увольняться, лишь бы не получить от него выволочку, и смелые мужчины и женщины не раз выходили из его кабинета в состоянии травматического шока от его словесных угроз. Лишь немногие храбрецы осмеливались встретиться с ним взглядом, и я точно знал, что Тоби однажды взял выходной, после того как столкнулся с разозленным Старшим в лифте.

– Я пойду в Оперативный отдел, – сказал я. Мне нужно было проработать еще как минимум десять лет, прежде чем я мог хотя бы подумать о пенсии.

– Хорошо, – сказала Флемминг. – Встреча с нашим новым безопасником назначена на полдень. Он пояснит, что вам нужно будет сделать.

Я сел за свой стол и собрался было работать, когда в офис вошел Адриан Куницын.

Из хорошего о нем можно было сказать лишь то, что в удачные дни он почти переставал быть несносным и, в сравнении со Старшим Руководителем и Найджелом Сметвиком, начинал казаться таким же добродушным, как Джули Эндрюс. Он работал в нашем отделе, расследовавшем кроличье мошенничество с использованием персональных данных, куда его переманили из службы безопасности Крольнадзора. Вдобавок у Куницына была полезная черта, позволявшая ему справляться с зачастую напряженной работой в Надзоре: он до глубины души ненавидел кроликов.

– Доброе утро, – сказал Куницын.

Мы тоже поприветствовали его, причем Тоби сделал это куда более радостно, ведь они вместе играли в сквош, или ракетбол, или еще во что-то в этом духе. Куницын был высоким и темным, худым как швабра, с длинными руками и ногами, которыми он постоянно шаркал по полу, как какой-нибудь неуклюжий подросток. Его острые черты лица не выражали почти никаких эмоций, а маленькие черные глазки все время бегали по комнате. К тому же через всю его щеку шли два мясистых шрама, заканчивавшиеся на его недоразвитой челюсти. То был след кроличьего укуса, который он получил во время одного неудачного задержания. После Очеловечивания острые зубы кроликов увеличились, а челюсти стали настолько сильными, что разодрать ими чью-либо плоть не составляло труда.

Все считали, что Куницыну повезло, раз он отделался всего лишь шрамами.

– Кто-нибудь хочет чашечку чаю? – спросил Куницын, понимавший всю важность офисного этикета.

– Я хочу, – сказал Тоби.

– Пит?

– Не откажусь.

Он жестом спросил то же самое у Флемминг, и она ответила ему, подняв большой палец. Куницын собрался уже было уйти, как вдруг остановился и спросил меня:

– Ты ведь сегодня с нами, в Оперативном?

– Похоже, что так.

– Молодчина.

И он ушел.

– Не повезло, – сказал Тоби. – Но посмотрите на это с другой стороны – у вас здорово получается опознавать кроликов, так что они не станут подвергать вас опасности.

– Может, и так, – сказал я, но не стал вслух говорить о том, что именно меня беспокоило. Работа в Оперативном отделе была опасной. Причем опасность состояла не в угрозе моей жизни, а в том, что я мог увидеть нечто, чего видеть совсем не хотел. Если у меня и был какой-то принцип в работе на Крольнадзор, то звучал он так: «Не высовывайся, не отсвечивай и никогда, ни за что не соглашайся работать в Оперативном отделе».