Вечные паруса

Глава первая Кафе погибших

Здесь, на Земле, все было по-другому. Другие законы, другие силы. Тэдди не рассчитал удар. Что-то хрустнуло, и на панели загорелся тусклый красный сигнал.

— Вашей жизни угрожает опасность! Вашей жизни угрожает опасность!

Тэдди разжал ладонь. Витой вензель выключателя, сорванный с панели, зеленел ядовитой двухвостой змейкой «СС» — фирма «Смит и Смит».

— Вашей жизни угрожает опасность!

На этот раз удар был точен. Тэдди вложил в него всю силу, накопленную годами тренировок и работы, и сила эта была направлена в паутину серебристых решеток, скрывающих динамики.

Паутина оказалась прочной. Решетка прогнулась под ударом, но динамики не смолкли. Правда, что-то сместилось в механизме, и магнитная спираль стала вращаться быстрее. С бархатного баритона голос перешел на истерический фальцет:

— Вашей жизни угрожает опасность!

Тэдди заскрипел зубами и снова включил мотор. Машина беззвучно рванулась с места. Теперь, когда автомобиль был отключен, мощный «Форд» был послушен только человеку.

— Вашей жизни угрожает опасность!

Это было хуже зубной боли. Чтобы заглушить истерический крик, Тэдди стал ругаться. Он ругался истово и длинно, как старый пират из боевика.

Впрочем, если говорить честно, ругаться не стоило. Такова инструкция Международного Совета. Астронавт, потерпевший аварию в космосе, даже если он здоров, как буйвол, обязан три месяца провести в карантине под строгим надзором психотерапевтов. Зеленые рощи, минимум шума, минимум всякого рода раздражителей, особое питание.

И даже машины для прогулок особые, — вроде этого «Форда», в котором даже после выключения автоводителя магнитофон со стереотипными воплями об опасности никак нельзя отключить...

Впереди неожиданно близко вспыхнули тормозные огни межконтинентального «Электора». Тэдди скорее инстинктивно, чем обдуманно, бросил свой «Форд» влево, а через десятую секунды — вправо. Бетонная стенка ограждения возникла и исчезла, как мгновенная галлюцинация. Механический голос поперхнулся.

Машина глотала мили. Вокруг, за сплошной стеной ксенонового света, по-прежнему было темно. Но Тэдди знал дорогу, чувствовал ее, как почтовый голубь.

Конечно, он мог поступить иначе. Прочертить на Э-карте маршрут, заложить его в пластиковые челюсти автоводителя, нажать кнопку и... Машина была комфортабельной комнатой на колесах: горячий кофе, постель, видеофон с 18 программами, микрофильмы и даже тонизирующий УВЧ-душ. Десять часов — и «Форд» сам мягко затормозит у дверей забытого богом и людьми ресторанчика во Флориде. Там со Свэном они всегда праздновали возвращение.

Эх, Свэн!..

Нет, лучше так. С разбитым автоводителем, когда четыреста лошадиных сил, закованных в стремительную броню, покорны только тебе. Когда никто не сможет убить тебя или спасти. Когда адская скорость — не только взаимодействие слепых сил, механизмов, электротоков, но и твое напряжение, твоя тоска и надежда. И ветер в лицо. Правда, звезд не видно — автотрасса надежно укрыта защитным сталестеклом. Но ветер — твой, и если до конца выжать педаль, — он станет ураганом, от которого путаются мысли...

Отель «Твоя звезда» сначала был похож на молочно-белое пятно в тумане. Потом пятно распалось на отдельные созвездия. Созвездия росли и занимали горизонт. И даже вблизи, когда стало видно, что светят не звезды, а ксеноновые фонари, — даже вблизи не появилось разочарование, которое постоянно преследовало Тэдди на Земле.

— Вашей жизни угрожает опасность...

«Форд» затормозил, чуть не клюнув носом впереди стоящую машину. Тэдди помедлил с минуту, потом вышел, небрежно хлопнув дверцей.

Вокруг никого не было. На стене гостиницы пульсирующим неоном переливалась звезда. Длинные ее лучи, чуть загнутые вверх, упирались в небо.

«Падучая звезда»... Так всегда называл ее Свэн.

Эх, Свэн...

— Вашей жизни угрожает опасность! — в последний раз пискнул за спиной механический голос, и Тэдди, толкнув прозрачную плоскость двери, очутился в баре.

Ему пришлось сделать еще один шаг, потому что дверь, развернувшись на оси, толкнула его сзади.

Здесь, на Земле, все было по-другому...

Бармен, похожий на глыбу белого мрамора, дремал в углу. Гость нарушил его сон. Бармен недовольно приоткрыл один глаз, но через мгновение неожиданно легко вскочил на ноги.

— Заморыш? Ну и ну! Что-то давненько дядюшка Клаус не видел твоей сентиментальной образины. Виски?

Тэдди кивнул, усаживаясь на высокий стул. Здесь все было по-старому и плотные жалюзи на окнах, и разноцветные столики, придававшие залу вид шахматной доски, и букет высохших цветов рядом с винной батареей, и сам дядюшка Клаус — по-прежнему подвижный и благодушно рокочущий.

Заморыш... У Клауса даже это прозвище звучало ласково. Тэдди действительно не походил на античного бога. Маленький, худой, сутулый, он стоял тогда самым последним в шеренге претендентов. Начальник училища, обходя новичков, удивленно вскинул брови:

— А это что за заморыш?

Но когда с центрифуги сняли последнего претендента, потерявшего сознание, а Тэдди еще продолжал крутиться, и когда стрелка перегрузок подползла к двадцати «же», бравому майору пришлось удивиться еще больше:

— Вот это заморыш!

Кличка прилипла настолько крепко, что Тэдди сам стал забывать свою фамилию. Он не обижался, когда в иллюминаторе третьей лунной базы, где он лежал, истерзанный и измятый после очередного звездного рейса, на зеленом диске Земли проступали два гигантских слова: «Браво, Заморыш!» Ему льстили огромные заголовки газет: «Тэдди Заморыш снова показал, на что способен американец!», «Тэдди Заморыш — наша национальная гордость!».

Он даже забыл поклониться, когда сам президент, под объективами сотен телекамер, торжественно обратился к нему: «Вы — настоящий герой, Эдвард Стоун» — он просто не сразу понял, что речь идет о нем.

Но потом пришли иные времена, и прозвище приобрело обидный смысл. И теперь, когда какой-нибудь пухлощекий юнец с нашивками орет по микрофону на весь космодром: «Трави, Заморыш!», у Тэдди начинает подергиваться веко...

И только здесь, у Клауса, все по-старому.

Впрочем, не все. Столов стало меньше, из лопнувших жалюзи торчат полиэтиленовые нити, когда-то черные кудри дядюшки Клауса посерели. А рядом со стойкой появилось нечто новое: огромная звездная диорама в полстены, черная, с едва заметным фиолетовым оттенком пустыня пространства и робкие пунктиры знакомых созвездий...

Игрушечная Вселенная расплылась. Впереди снова горел желтый глаз пульсара НП-0532, и снова летел в неизвестность «Икар», и никто еще не подозревал о пресловутой «канаве времени». И все — из-за вынужденной посадки на КС-5225, рядом с которой, вспученная пульсаром, громоздилась эта самая непонятная «канава». А потом... Это было страшно, когда в восемнадцати отсеках царило разное время: в отсеке Цао прошло двести лет, пока у Тэдди часы отбили 28 минут 4 секунды.

Но самое страшное, пожалуй, было, когда в пилотский отсек вошла — или вползла? — Нэнни... Впрочем, разве это была Нэнни? Высохшее, седое — нет, скорей не седое, а зеленое — существо, которое спросило его, тягуче шамкая:

— Ты еще жив, Тэдди? Я пришла... проститься...

Кажется, он даже не заплакал тогда. Он отупело смотрел на биобраслет, впившийся в желтую пергаментную кожу умирающей: «Нэнни Стоун, 130 лет»... Счетчики работали безукоризненно.

А что было потом? Спасли наркотики, десятки, сотни голубоватых пилюль. Он смеялся, когда выполз из люка оплавленного «Икара» на причальную площадку Третьей лунной, смеялся перед телекамерами — бездумно смеялся, не узнавая огромный серп Земли над головой.

Три года лечили его тело. И еще три года — мозг, потому что пилот не мог вспомнить даже своего имени. А когда он вспомнил все, потребовалось еще время, чтобы все забыть или хотя бы заглушить воспоминания. Ему принесли бумагу с печатями, и он долго вертел ее в руках, не понимая связи слов:

Класс «Д»... Это было хуже смерти. Из астролетчиков — сразу в «мусорщики». Чудом выбравшись из одной «канавы времени», Тэдди попал в другую — еще более глубокую.

Впрочем, не он один. Ведь со Свэном была такая же история. И со многими другими. Их выбросили, как отслужившее тряпье.

Но Свэн никогда не терял присутствия духа. Он был весельчак и задира наперекор всему. «Мы уже наполовину ангелы, Тэд, — любил он повторять. — Я не понимаю только одного — почему мы еще не совсем ангелы. Даже самоубийца не решился бы сесть в такую колымагу, как наши тральщики. По этому металлолому давно плачет свалка. Весь вопрос в том только, кто раньше — я или ты...»

Первым оказался Свэн...

— Ты чего, уснул?

— Что?

— Я говорю: еще виски?

Тэдди удивленно посмотрел на опустевшую рюмку и кивнул.

Клаус отошел к стойке. Тэдди рассеянно смотрел на его могучую белую спину, на сильную короткопалую руку, в которой золотой рыбой светилась бутылка.

— Слушай, Клаус, это правда, что ты тоже был звездолетчиком?

Звякнули фужеры. Красное одутловатое лицо Клауса было теперь рядом.

— Кто тебе сказал?

— Ребята...

— Свэн. Он один знал. Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. Тогда еще не думали о звездах, хотя и называли нас громко — «астронавт».

Бармен отпил глоток из своей рюмки, тяжело оперся о стойку. Взгляд его скользил мимо Тэдди куда-то к шахматным клеткам столиков, в полутьму зала.

— Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. По крайней мере, таким, как ты. Но человек, которого тогда еще не звали «дядюшкой Клаусом», однажды впервые в мире вступил на зыбучий песок Марса...

— Постой, постой... Ведь Гарольд Митчэлл...

— Вот именно мальчик, Гарри Митчэлл. «Техасская горилла в марсианских песках...»

Тэдди привык ко всему, но это... Кряжистый, длиннорукий гигант в форме ВМС, ослепительная улыбка, дерзкие глаза и сигарета в углу рта. И еще кровавое, неземное сияние песков, плотная черная тень за фигурой в нелепом допотопном скафандре, лишь отдаленно напоминающем очертания человеческого тела, и за квадратным стеклом гермошлема — все та же белозубая улыбка и те же глаза. Эту фотографию Тэдди вырвал из «Истории космонавтики» и повесил над своей койкой в училище, за что получил три наряда вне очереди.

— Не похож?

— Слушай, Кла... Митчэлл, но...

— Не надо, сынок. Гарри Митчэлл давно умер — теперь есть дядюшка Клаус. Так зовут меня пилоты, которые иногда забегают на мой огонек, — и мне нравится мое новое имя.

— Хорошо, Клаус, но как это случилось?

— Мы прилетели на Марс, ничего толком о нем не зная. Мы спешили обогнать русских, первыми поставить свой флаг над марсианскими пустынями. А пустыни оказались коварными...

— И что?

— Хрустальная пьявка.

— Но это же ерунда! Десять уколов Б-5 через каждые 20 минут, и все в порядке!

— Это теперь ерунда. А тогда еще не было Б-5. Тогда даже простая шизофрения была неизлечимой болезнью.

— Тебя списали?

— Конечно! Кому я был нужен такой?

— Но ведь теперь...

— Ты же сам говоришь: Б-5. Правда, чтобы вернуть меня в действительность, потребовалась чуть ли не цистерна этой гадости.

Что-то тревожило Тэдди во время разговора, что-то неотступно стояло перед глазами, но он никак не мог сосредоточиться, поймать это слово — или цифру? — нет, слово и цифру... А какая разница, ведь перед ним живой Гарольд Митчэлл!.. Живой? И словно лопнула матовая пленка, скрывающая подпись под фотографией в «Истории космонавтики»:

— Слушай, Клаус, но...

Замешательство пилота не ускользнуло от Клауса. Несколько секунд он, словно оценивая, пристально смотрел на Тэдди, потом махнул рукой и, чуть косолапя, подошел к диораме.

— Ты видишь это небо?

— Ну, разумеется, вижу. Пока.

— Ты видишь эти красные огоньки?

Вот красных огоньков Тэдди не заметил. А их было много, этих огоньков. Они были рассыпаны по всему небу, целыми роями облепляли планеты, неровными пунктирами тянулись от Земли к звездам и часто-часто мигали, словно предупредительные маяки.

— Каждый такой огонек — это человеческая жизнь, отданная космосу. Это — могила космонавта, вернее, флаг над его могилой. Раньше я записывал всех, но кому нужны толстые тетрадки с перечислением фамилий? Да и важны ли вообще фамилии?

Огоньки краснели среди звезд, словно капли крови. Тэдди смотрел на них завороженно: алые брызги жили какой-то своей гордой и вечной жизнью.

— Вот здесь, на Марсе, у Малого Сырта, тоже горит огонек, видишь? Так вот это — могила Гарри Митчэлла...

Тэдди допил рюмку залпом, одним глотком. В груди что-то сладко заныло и сжалось.

— Послушай, Клаус, у меня голова идет кругом. Я ничего не понимаю. Умер или не умер Митчэлл?

— Прости, Заморыш. Просто, дядюшке Клаусу иногда ужасно хочется говорить красиво.

Клаус отошел от диорамы и снова оперся о стойку.

— Сам понимаешь, после этой хрустальной пьявки я практически перестал быть человеком. В то же время, когда мое бренное тело перевезли на Землю, душа моя витала в иных мирах. Ты, наверное, читал в учебниках, как это бывает. Сейчас есть Б-5, а тогда даже не знали толком, что со мной стряслось.

Клаус помолчал. Взгляд его снова блуждал по столикам.

— Надо мной, то есть над грешным телом моим, бились лучшие медицинские умы. Наконец, один профессор, имени его не помню, предложил меня ликвидировать.

— То есть как?

— А так. Гуманно, безболезненно. В целях защиты человечества от неизвестной инопланетной инфекции. У него была теория, что раньше Марс был населен, а потом все живое вымерло от какой-то эпидемии. И что я вот эту самую эпидемию подхватил...

— Чушь какая...

— Чушь не чушь, а после некоторых колебаний с ним стали соглашаться. Можно ли, говорили они, из-за одного человека, который и так, по сути дела, мертвец, жизнью всего человечества рисковать? Так-то, мальчик.

Клаус только сейчас заметил, что рюмка у пилота пуста, достал бутылку.

— Тебе с содой?

— Нет, лучше цейлонского грога.

— Ну, хорошо. Пей. Так вот тогда-то и умер американский астронавт Гарольд Митчэлл, а в одной из частных психиатрических клиник появился безвестный полутруп по имени Герман Клаус.

— Как же это удалось?

— Мои ребята, знали обо всех этих медицинских дискуссиях. Славные ребята, они не верили ни в бога, ни в черта, они тащили меня на себе с Малого Сырта и не бросили здесь, на Земле. Они выкрали меня из изолятора. Ну, а когда, наконец, появился Б-5, удалось откачать...

— Подожди, Клаус, ведь Б-5... Сколько же ты пробыл в психиатрической клинике?

— Считай сам.

Тэдди попробовал посчитать, но не смог — от смеси грога с виски шумело в голове, и он никак не мог вспомнить, в каком году состоялась первая посадка на Марс. Он виновато улыбнулся.

— Двадцать лет, мальчик. Двадцать лет, как одно мгновение. Гарольд Митчэлл уснул на Малом Сырте, а через двадцать лет в клинике под Гамбургом проснулся Герман Клаус.

— Но ты же мог объявиться, сказать кто ты!

— Зачем? Ну, была бы сенсация, репортеры вцепились бы, как гончие в кабана. А потом? Я долго думал об этом, сынок. В космос меня бы уже никто не пустил, а на Земле мне и так все опротивело. И я решил сделать такой вот голубой приют для себя и для вас, космических бродяг. Ведь я знаю, как тошно бывает на Земле после молчаливого космоса — вокруг шум, толкотня, все куда-то бегут, кусаются, лягаются, грызут друг другу глотки. А у тебя за спиной — могилы, могилы, могилы... И была еще одна причина, сынок. Но о ней знают только два человека на свете. И больше никто никогда не узнает.

— Налей еще, Клаус.

— Не много ли?

— Налей.

Все медленно-медленно отодвинулось вдаль: и белая шапочка Клауса, и радуга бутылок на стойке, и темное дерево стен, и даже красные огоньки на небесной карте — все стало маленьким и нереальным, словно смотришь в перевернутый бинокль. Гулко зазвенел причальный трап под магнитными присосками подошв, и чей-то ломкий баритон крикнул в самое ухо: «Трави, Заморыш!». Ослепительно, в полнеба вставала Земля над воронками лунных кратеров, а он никак не мог застегнуть ремни сиденья, потому что они извивались и противно пищали: «Вашей жизни угрожает опасность!»

Тэдди уронил голову на стойку.

Корабль Свэна падал по спирали прямо в холодный багровый огонь, уже полупрозрачные розовые протуберанцы лизали черный корпус, и корабль становился все меньше и меньше, а Тэдди все кричал в погасший экран видеофона: «Свэн! Свэн! Катапультируй! Свэн! Сделай что-нибудь, Свэн!»

Он откинулся на спинку сиденья и лежал, опустошенный и беспомощный, бросив рычаг управления, и ему было наплевать на то, что с ним будет, потому что Свэн погиб и он ничем не смог ему помочь. И в это время его тральщик тряхнуло раз и другой, а потом затрясло по-настоящему, а он все не мог открыть глаза...

Над ним стоял Клаус и тряс его за плечо.

— Что ты бормочешь? Что со Свэном? Где он?

Зубы лязгнули о что-то стеклянное, рот обожгло ледяным холодом, потом жаром, заложило нос и уши, и Тэдди глотнул, чтобы не захлебнуться.

— Легче?

Тэдди неуверенно кивнул. Сознание возвращалось, а вместе с ним ощущение невероятной усталости и головная боль.

— Так что случилось со Свэном?

Сознание вернулось сразу, толчком. Тэдди качнулся на стуле, закусил губу и, нетвердо ступая, пошел к диораме. Он ткнул пальцем в звездное пространство. Палец попал в невидимую плоскость экрана.

— Вот... Здесь... Зажги здесь огонек, Клаус. По Свэну...

Он скрипнул зубами и обернулся.

— Свэн погиб, Клаус. Мы были вместе. Свэн погиб, а я остался.

Клаус плакал беззвучно, мелко-мелко вздрагивая и шмыгая носом. Весь он как-то обмяк и стал старым-старым, как Санта-Клаус из рождественских сказок. Он стащил с головы белую шапочку и стоял, комкая ее в руках, и седые волосы его торчали во все стороны.

— И Свэн... И Свэн тоже...

Клаус снова зашел за стойку бара и на этот раз возился там подозрительно долго. Когда он, наконец, выпрямился, глаза его были уже сухими.

— Теперь я тебе говорю: выпьем! Выпьем, мальчик, за Свэна и за всех остальных. Вечной дороги им!

Мускулы Тэдди непроизвольно напряглись и левая рука согнулась в локте, словно придерживая гермошлем. Минуту пилот и Клаус стояли по команде «смирно» друг против друга, разделенные узкой полоской стойки. На Земле говорят: «Вечная память», «Вечный покой». В космосе, над телом погибшего товарища, астронавты говорят: «Вечной дороги», потому что вечно блуждать нетленному телу во мраке и холоде межзвездной ночи. Вечной дороги...

— Почему? — хриплым, шепотом спросил Клаус пространство.

Он уже стоял у диорамы, и обе длинные руки его со сжатыми кулаками взметнулись вверх.

— Почему нет бога? Почему они должны погибать, мои мальчики? Потому что они смелее, сильнее, чище других? Где же она, та самая справедливость, о которой три тысячи лет вопят люди? Где все те высокие слова, которыми исписаны миллионы книг? Почему еще не сгорела от стыда или от ядерного огня эта лживая планета?.

— Хватит, Клаус.

Тэдди тронул бармена за плечо и вздрогнул: у Клауса не было зрачков. Два бельма, два белых пятна сверкали на лице, а вокруг головы причудливым нимбом светились огни диорамы: снежные хлопья созвездий, кровавые искры похоронных маяков.

«Если бы был бог, он, наверное, выглядел бы вот так», — совсем некстати подумалось пилоту.

— Чего: хватит? Ты знаешь, Заморыш, как называют мое заведение?

Свистящий шепот снова перешел на крик.

— Ничего ты не знаешь! «Кафе погибших» — вот как значится оно в туристских проспектах! Ты думаешь, этот зал пуст? Как бы не так! Он полон, полон — яблоку упасть негде! Ты чувствуешь, как здесь накурено? Астронавтам нельзя курить? Чушь! У дядюшки Клауса все можно! Где же еще отвести душу моим мальчикам, как не у дядюшки Клауса? Ни один шпик не сунет сюда носа, потому что все знают друг друга, как облупленные. Что? Еще виски? O'кей!

Клаус схватил пилота за лацканы форменной куртки, на которой топорщились нашивки звездных орденов, и зашептал в самое ухо:

— Ты не узнаешь моих гостей? Чудак! Вон видишь, там, за крайним столиком, сидит Маккензи, а с ним Пол, маленький Джино и Картер. Они всегда вместе — и в космосе, и на Земле. Маккензи любит русскую водку и гаванские сигары, а Джино после рюмки коньяку может съесть четыре порции макарон. Ты говоришь, они взорвались, стартуя с Фобоса? Не верь сплетням, мальчик, они живы. А вот того, высокого, за вторым столиком слева, ты, конечно, помнишь! Ну да, это Стивен Блейк, кто же еще! После Арктура у него шалит печень, и он нажимает на минеральную... А эти двое, ближе к нам — русские, они ничего не пьют, но это чертовски славные парни.

Клаус откинулся назад и захохотал, и пустота зала ответила ему хохотом.

— А там? Узнаешь? Так это же ты со Свэном! А рядом кто? Конечно, Гарри Митчэлл, фанфарон и любимец интеллигентных мисс, а также миссис, «техасская горилла в марсианских песках»... Еще виски, Клаус!

Клаус схватил поднос и выгреб из-под стойки целую кучу рюмок, и они почему-то все до одной стали на поднос правильно, сплошным сверкающим строем, а Клаус хватал разноцветные бутылки с полок и лил, лил, лил, пока не зарябило в глазах от множества напитков, и тогда Клаус пошел, покачиваясь, как белая льдина на штормовой волне, в мягкий полумрак зала, к столикам, и Тэдди, не раздумывая, пошел за ним.

Они еще долго бродили между столиками и чокались с призраками, и пили рубиновые, изумрудные, опаловые смеси, обнимались, плакали и хохотали и нестройными голосами хрипели старую песню космических бродяг, и веселые призраки дружно подхватывали припев:

А потом Клаус уснул на стуле, и его голова лежала на подносе, как голова Иоанна Крестителя. Где и когда Тэдди видел эту картину? Смутные своды какого-то музея, надоедливая скороговорка электронного экскурсовода, он помнит только фамилию художника — Бартоломео Венето, это был, кажется, итальянец, но он жил так давно, лет пятьсот назад, и все-таки краски не успели померкнуть... Кстати, кто такой был этот Иоанн Креститель? Астронавт? Чепуха, пятьсот лет назад ничего не знали о космосе, но почему вокруг головы Иоанна Крестителя — он точно помнит! — золотился полупрозрачный ободок гермошлема? Глупости, это ему показалось... Куда ушел Свэн? Он вечно куда-то уходит и не говорит куда...

Клаус спал, а Тэдди никак не мог уснуть, потому что все вокруг стало вращаться, с каждой минутой быстрее и быстрее. Сначала зашевелились стены и медленно поползли по кругу, потом сдвинулась диорама и стойка, движение ускорялось, стены слились в сплошной темный обод, столики отбросило центробежной силой в эту темноту, они летели в темноте и, раскаляясь, превращались в капли пламени. Потом выгнулся пол и стал превращаться в воронку, которая становилась все глубже и глубже. Тэдди изо всех сил оттолкнулся от пола и повис в воздухе — вовремя, потому что капли со всех сторон ринулись в воронку, и это был настоящий огненный дождь. Тэдди висел в воздухе, а рядом парила голова дядюшки Клауса на подносе, что-то белое падало вниз в воронку, описывая большую медленную спираль — нет, не белое, а черное, и это черное было тральщиком, и Тэдди закричал: «Свэн! Свэн, катапультируй», потому что это был тральщик Свэна, а внизу была не воронка, а красное пятно.

Толчок неясной тревоги выбросил Тэдди из бредового сна. Он поднял тяжелую голову и осмотрелся. В голове потрескивало и попискивало, но глаза цепко схватили детали: разбитая бутылка из-под виски, почему-то стоящая на горлышке; неизвестно откуда появившаяся латинская надпись: «Memento mori» («Помни о смерти») на стенке стойки, обращенной к залу; четыре дырки с оплавленными краями вокруг ртутной люстры (Тэдди непослушными пальцами расстегнул кобуру лучемета, но вместо холодного прикосновения стали ощутил пустоту — это окончательно привело его в себя).

Спокойно. Надо разобраться. Во-первых, где? Тэдди поднял стакан над столом, разжал пальцы. Стакан не повис в воздухе и не врезался с грохотом в стол: он упал на пол мягко, с ускорением ровно в 1 «же». Значит, Земля.

Теперь... Клаус спал рядом, тяжело дыша носом, и Тэдди вспомнил все.

Окна уже голубели. Тэдди прошел к стойке, взял наугад первую попавшуюся бутылку.

От запаха спиртного его замутило, но он заставил себя сделать глоток. Секунду помешкав, — не разбудить ли Клауса? — пилот направился к двери.

«Форд-СС», матовый от росы, ждал его.

Тэдди открыл дверцу, готовый принять очередную дозу механического крика, но динамики загадочно молчали, только аварийный сигнал на панели горел, как хрустальная пьявка, отведавшая крови.

Тэдди выглянул в боковое стекло. Неоновая звезда на стене по-прежнему тянула к небу длинные лучи. Тэдди помахал рукой то ли звезде, то ли небу и включил двигатель.

Машина, царапнув боком задние бамперы впереди стоящего «Фиата», черной пантерой выскочила на автотрассу.

Тэдди бездумно улыбался. Одна рука лежала на руле, другая сжимала фильтр недокуренной сигареты.

Впереди вставало солнце. Тэдди прибавил скорость.

Глава вторая Коршуны космоса

Пробуждение было тягостным. Мозг, взбудораженный ночными кошмарами, не хотел возвращаться к действительности. Роберт Смит уже чувствовал свое тело, но никак не мог понять, где оно находится. То казалось, что он парит в облаках, то наваливалась на грудь, сгибая ребра, тяжесть рухнувшего подземелья. В эти мгновения мышцы судорожно напрягались, пытаясь стряхнуть оцепенение, но тело оставалось неподвижным.

Потом откуда-то слева и снизу поползло, растекаясь и усиливаясь, ощущение зуда. Через минуту зуд стал нестерпимым, но Роберт по-прежнему не мог пошевелиться, чтобы как-то унять его.

Беспричинный страх ледяными иглами впился в кожу. Роберт рвался из последних сил, в мозгу звонко лопнуло что-то тоненькое и непрочное, и сон ушел окончательно.

Он лежал в своей постели мокрый от пота, хотя в спальне было достаточно прохладно. Мучительный зуд не стихал — ступню левой ноги словно жгло крапивой. Роберт машинально протянул руку, но пальцы под одеялом встретили пустоту. Левой ноги не было.

Выругавшись сквозь зубы, Смит нащупал над головой переключатель Коллектора Покоя и повернул рифленую головку. Вместо привычного гудения тонизирующих микроволн послышался короткий свист, оборвавшийся глухим щелчком. Окончательно расстроенный, Смит открыл глаза.

В комнате — зеленоватый полумрак, как в большом застоявшемся аквариуме. Широкие окна закрывали пуленепробиваемые нейлоновые шторы с двумя рядами звукоизолирующих портьер. Свет исходил от щита сигнализации на ночном столике. Гирлянды зеленых ламп заверяли, что в доме за ночь ничего не случилось.

Ничего не случилось?

Тело, освобожденное от оцепенения, снова застыло. Но теперь в каждой клетке жила настороженность. Не поворачивая головы, Роберт подозрительно исследовал каждый сантиметр доступного глазу пространства. И лишь когда увидел над собой тусклые бельма Коллектора Покоя, напряжение, стянувшее мускулы, ослабло.

Аппарат не работал. Видимо, в нем что-то перегорело.

У Роберта давно не ладилось со сном. Но пять лет назад случилось то, чего он ждал, обливаясь по утрам холодным потом.

Его спасла случайность: он сел не впереди, как всегда, а сзади, рядом с доктором Солсбери. Ученый старикашка словно с ума сошел. Он отказывался покинуть Пятую лунную шахту, пока не закроют рудник. Он кричал об угрозе эпидемии в присутствии рабочих, и пришлось действовать решительнее.

Когда за ними захлопнулась дверца лимузина, Роберт дал волю гневу.

— Вы осел, Солсбери, — сказал тогда Смит. — Какого черта вы лезете в дела, которые вас не касаются? Занимайтесь своими гловэллами и хрустальными пьявками, а рабочими буду заниматься я. Мы покупаем ваши мозги, а не ваши эмоции. Если хотите работать у нас, то будьте добры...

Роберт не успел договорить. Под передним сиденьем взорвалась бомба, которая разнесла вдребезги половину смитовского лимузина. Доктора Солсбери едва удалось заштопать — основной удар пришелся на него и шофера. А Смит остался без левой ноги...

Зуд не утихал, и Роберт беспокойно заворочался. Оборванные нервные стволы, какие-то «фантомные боли» — эта премудрость не для него. Как можно ощущать ногу, которой нет? Что-то непонятное, унизительное и коварное творилось внутри, и допустить такое Роберт не мог.

Все привычные утренние процедуры — электродуш, массаж, гимнастика, пять минут бассейна с биостимулятором «Пиранья» — он проделал с какой-то неистовой озлобленностью.

Он добился своего. Через полчаса депрессия отступила, забилась куда-то: за завтраком Роберт был собран, свеж и почти весел. Диктофон-информатор негромко перечислял все, что случилось в мире за последние двенадцать часов, а Роберт с неожиданным аппетитом уплетал морского гребешка в ароматном горчичном соусе, запивая черным пивом.

Информатор бубнил, а тренированный мозг Роберта запоминал лишь то, что могло иметь касательство к делам фирмы:

Так им и надо! Страна, которая пытается называться капиталистической — о, эта английская дань традициям! — хотя вся ее экономика пронизана спорами социализма. Полудействия, полурешения...

Тяжелая кружка дрогнула на полпути к губам и грохнулась на стол. Большой клок пивной пены выплеснулся на салфетку и зашипел, сползая на брюки.

— Повтори!

— Дальше, черт подери!

Смит сорвал мокрую салфетку, словно она душила его.

Вот оно — сон в руку! Ночной кошмар повторялся — теперь уже наяву. Его, связанного по рукам и ногам, волокут на свалку, и некого, некого позвать на помощь...

Нет, это уже слишком! До каких пор, до какой черты можно отступать? Уже четыре пятых Земли залито красным цветом, — цветом коммунистических и социалистических государств, — а на оставшемся клочке «свободного мира» от старого, доброго предпринимательства остались одни воспоминания. Крупнейшие фирмы горят, лопаются одна за другой — что они могут в стальных тисках всяческих международных комитетов, советов, инспекций, союзов, которые растут от коммунистической пропаганды, как грибы после дождя? Нет, земля обречена — это Смиты поняли много лет назад, еще когда был подписан Пакт о всеобщем и полном разоружении. Оставить планету без войн значило открыть ворота коммунизму. Так оно и случилось...

Роберт с отвращением оглядел остатки завтрака и включил уборщик. Проворные цепкие захваты сгребли грязную посуду, юркие щетки вылизали пивную лужу, и через пару секунд стол снова засверкал стерильной чистотой. Словно ничего и не было...

А, да что паниковать раньше времени! Надо обмозговать все вместе с Дуайтом. Он мастак на всякие финты, надо отдать ему должное. Смиты всегда находили выход...

Роберт вызывающе хмыкнул. Ему вспомнился давний скандал, когда фирма заявила о своем добровольном банкротстве. Это было перед самым подписанием Пакта, кажется, за неделю. В один день Роберт с Дуайтом распустили старое правление, усадили в психиатрическую лечебницу дорогого папашу и объявили о безвозмездной передаче ООН всей смертоносной начинки Биоцентра — складов бактериологического оружия на много миллионов долларов. Внешне все это смахивало на самоубийство. И когда через несколько дней Дуайт по телевидению выразил желание сотрудничать с правительством в мирных космических исследованиях, конкуренты решили, что братья окончательно свихнулись.

Откровенно говоря, такой ход был не по душе Роберту. Слишком похоже на капитуляцию. Но Дуайт умел убеждать.

— С Землей покончено, — говорил он. — Здесь мы как мухи в паутине. Красные сильнее нас экономически и, главное, рабочие на их стороне. На Земле уже не выгорит ни одно стоящее дело. А космос — пустыня. Богатейшая пустыня! Там есть, где развернуться и где спрятаться в случае чего. Нет, надо уходить в космос. Игра на Земле проиграна...

Солидные правительственные дотации подкрепили доводы Дуайта. Фирма снова возникла из пепла, как птица Феникс, и уже через пару лет начала откусывать головы менее сообразительным партнерам.

А вот теперь... Неужели красные всерьез принялись за космос?

Только не надо теряться. Даже перед Дуайтом. Чтобы он не задирал носа. Вести себя, словно ничего не случилось. Никому нельзя доверять.

На какое-то мгновение мелькнул отблеск ночного кошмара — вонючая трясина огромной свалки. Мелькнул и погас, уступив место реальным заботам.

Дуайт Смит оторвался от экрана телегазеты, сверкнул через плечо темными стеклами квадратных очков.

— Ты что-то сегодня не в форме, Робби. Надеюсь, ты здоров?

— А ты что-то слишком часто стал справляться о моем здоровье, — пробурчал Роберт, стягивая пиджак.

Его раздражало все: и аккуратно скрытая зачесом круглая плешь на затылке Айка, и его бархатный голос, и каменная невозмутимость острого, словно высушенного лица, и медлительность длинных цепких пальцев, разминающих сигарету, и даже эти проклятые черные очки, за которыми не видно глаз.

Презрительная улыбка колыхнула безгубый рот Айка. Лениво затянувшись, он пустил к потолку одно за другим четыре дымных кольца.

Братья не любили друг друга и не очень это скрывали. Но взаимная антипатия не мешала им вот уже много лет дружно участвовать в большой беспощадной драке, которая зовется «свободной конкуренцией». Их объединяло нечто более сильное, чем родственные чувства.

— Ты слышал, что Фрэнк лопнул?

— Да.

— Надо послать на аукцион Блейка: грузовики по дешевке могут пригодиться...

— Посылай. Только пусть держит ухо востро и не мозолит глаза агентам Совета...

Рабочий стол Роберта Смита напоминал режиссерский пульт: цветные узоры кнопок, рычажков, переключателей на восемнадцати экранах, вспыхивающих то по одному, то по нескольку сразу, появлялись и исчезали озабоченные лица, что-то говорили, что-то показывали, и надо всем царила взмокшая туша Роберта, который орал в микрофоны, кому-то приказывал, кому-то грозил, от кого-то требовал немедленных действий... Растрепанный, постоянно поправляя сползающие с покатых плеч подтяжки, он метался между экранами, и маленькие глазки его зло горели из-под рыжих кустиков бровей.

Рабочее место второго Смита было менее механизировано и болеe комфортабельно. Дуайт удобно расположился в мягком вращающемся кресле рядом с огромной, в полстены, звездной картой. На коленях у него лежала коричневая панель дистанционной настройки, а слева, на маленьком столике, между пепельницей и сифоном белел откинутый экран телегазеты.

Дуайт сидел неподвижно. Порой казалось, что он дремлет, но худые пальцы нервно постукивали по клавишам панели.

— Айк, Джим предлагает акции «Си-би-эс», по десяти долларов.

— Пусть идет к черту. Через неделю за эти акции никто не даст и пяти...

Роберт снова что-то кричал в микрофоны, а Дуайт, повернувшись к карте, укрупнил на ней Солнечную систему и погрузился в изучение сложного клубка зеленых, синих, красных нитей, расходящихся во все стороны от Луны — главного космодрома нашей планеты.

Среди сложного переплетения маршрутов резко выделялась широкая, прямая, как луч света, серебристая полоса — Большой Звездный Коридор. По этому коридору выходили за пределы Солнечной системы, в открытый космос, межзвездные и межгалактические лайнеры.

Корабли, работающие на принципе «трубы Кларка» уже на орбите Плутона развивали скорость, близкую к световой. Бродячие метеоры, беспризорные астероиды, обломки разрушенных планет, сгустки космической пыли, словом, весь «мусор», который не мешал тихоходным и маневренным космолетам старого типа, стал теперь серьезной опасностью.

Так появился Большой Звездный Коридор и... «мусорщики». Тральщики, похожие на юрких рыб с большими радужными хвостами, денно и нощно копошились на трассе, тысячекилометровыми тралами подметая дорогу к звездам.

Звездолетчики, опаленные жаром иных солнц, смотрели на «мусорщиков» чуть свысока. В Службу Звездного Коридора шли мальчишки — выпускники училищ, не добравшие на выпускных экзаменах нужного балла. Прозаическая, размеренная будничность была для них Голгофой, но они покорно несли свой крест, ибо впереди мерцала надежда: набраться опыта, отличиться и со временем все-таки занять пилотское кресло в отсеке сверхсветового корабля.

Труднее было тем немногим, что попадали в класс «Д» не снизу, а сверху — со звезд: матерым космическим бродягам, которых сбила влет болезнь, авария или просто старость. У этих уже не было надежды, но они не могли жить без вечной пустыни, где медленно кружат иные миры...

Но не превратности человеческих судеб волновали сейчас Дуайта Смита. Пока Роберт распекал за что-то генерал-директора лунных шахт, Дуайт думал над очередным выпадом Международного Совета Космонавтики.

Дело в том, что не один десяток тральщиков «СС» выходил ежедневно на «Звездный тракт». Правительственная лицензия предоставила Смитам три космопорта на Луне, и фирма исправно трудилась среди интернациональных отрядов «Службы Коридора». Пилоты «СС» были на хорошем счету — их отличал возраст, опыт и отчаянная смелость. Смиты предпочитали выбирать их из бывших звездных героев. Словом, фасад фирмы «Смит и Смит» был безукоризненно чист.

Но на пестрой карте Солнечной системы там и сям светились зеленые пятна — заповедные зоны. Право полета в такую зону имели только научные экспедиции и только со специального разрешения МСК.

До сих пор фирма «СС» ничего не имела против, если тральщики возвращались со своей официальной работы «сокращенными» или «удлиненными» маршрутами. Кроме того, космолеты часто отправлялись в самостоятельные «проверочные» рейсы, и с ними почему-то сразу терялась связь, а вышколенная администрация космопорта терпеливо ждала возвращения «блудного сына», не поднимая тревоги. «Заблудшие» приходили с полными тралами, и никто не спрашивал их, откуда улов...

Впрочем, контроль был. Правительственные чиновники дотошно рылись в бумагах, сверяли записи стартовых и посадочных журналов, копались в рулонах маршрутных самописцев. Их не интересовало, почему опытнейшие космические асы так часто «сбиваются с курса» и терпят «аварии» — только бы в бумагах было все чисто да соблюдалась буква Всеобщего космического устава...

Новое Постановление грозило фирме если не полным крахом, то жалким прозябанием. На мизерные официальные доходы не разгуляешься. Международный контроль — конец запретным «уловам». Со своими чиновниками всегда можно договориться, но инспектора МСК... Среди них обязательно будут красные! А ведь инспекция — это еще полбеды: дело дошло до постоянных патрулей МСК вокруг заповедных зон и международных трасс...

На телегазете замигал сигнал «Срочное сообщение». Дуайт включил экран, и слева направо побежали крупные буквы текста: «Полчаса назад Президент США с санкции Сената подписал Постановление Международного Совета Космонавтики, которое через 48 часов будет иметь силу Международного Закона...».

Темные очки не мешали Дуайту ловить бегущие строчки немногословных параграфов, и с каждой строчкой барабанная дробь, которую отбивали пальцы на клавишах панели, становилась быстрее. За спиной тяжело дышал подошедший Роберт.

По экрану пробежали последние строчки Постановления, и телегазета погасла. Дуайт не оборачивался, продолжал смотреть на тусклую плоскость.

— Вот что, Айк, — заговорил, наконец, Роберт. — У нас есть еще с того времени боеголовки к торпедам. Когда было разоружение, мне удалось кое-что припрятать. На Марсе, в брошенных копях. Я тебе не говорил, но...

— А-а... Отработанные платиновые шахты в Желтой пустыне? Пять до отказа набитых штреков, вход в которые завален, не так ли? Этой операцией занимались ребята из СС, и все они почему-то быстро скончались: один — в космосе, другие — на Земле. Даже гонорара получить не успели, бедняги...

Дуайт плавно развернул кресло к Роберту и продолжал невозмутимо:

— Нехорошо, Робби, таиться от родного брата и компаньона. Это нечестно. Ты хотел меня надуть. А ведь я мог заявить на тебя куда следует и распоряжаться фирмой единолично. Но у меня доброе сердце, Робби...

— Как ты узнал?

— Неважно. Я мог бы, при надобности, дополнить твои пять складов своими собственными мелкими сбережениями.

— Сбивать... — лицо Роберта передернулось, глаза превратились в щелки. — Сбивать патрули. Надо поставить на тральщики торпедные аппараты. Организовать хороший, крепкий отряд из мальчиков, которым нечего терять. Хватит отступать, хватит вилять перед всякими Советами. Пора действовать. Пора показать, что такое «СС»!

Роберт взвинчивался все больше и больше, его одутловатые щеки побагровели. Дуайт поморщился.

— Тихо, Роберт, тихо. За что я тебя люблю, так это за твою великолепную энергию. Но перспектива электрического стула мне не улыбается. Даже при тысяче процентов прибыли.

— Так что же, сдаться?

— Зачем? Но боеголовки — это чересчур. Мощный лазер — тоже неплохая штука для начала. И главное — бесшумно, без всякой иллюминации. Во-вторых, никаких связей с «СС». Пусть это будут свободные «рыцари удачи», которые поступают, как хотят. Связь с ними будет держать только их предводитель. Пожалуй, лучше даже не с нами, а, допустим, с Блейком. В-третьих, почему только патрули? Это кое-кого наведет на разные мысли. Пусть они хватают кого угодно, вплоть до транспланетных лайнеров. Пусть уводят грузовики, грабят пассажиров, нападают на планетные станции — это даст им материальный стимул, а нам — неплохую экономию...

— Это что же, гангстерская шайка? Не слишком ли... просто, а?

— Ничуть. К тому же великое всегда просто, Робби. Мы совьем им уютное гнездышко в Поясе Астероидов. Пусть они собьют парочку наших грузовиков для начала. Какой простор для фантазии! Во-первых, мы получаем страховку, вместо того чтобы ремонтировать старые гробы. Во-вторых, мы обращаемся в МСК с просьбой защитить нас — как можно больше шума: газеты, телевидение! «Коршуны космоса», спасайся, кто может! В результате получаем деньги, на которые можно подкармливать наших «птичек», отводим от себя всякие подозрения — ведь грузовики-то наши! — и вдобавок загружаем патрули МСК работой, которая надолго отвлечет их от маршрутов наших тральщиков...

— «Коршуны космоса»... — Роберт захохотал, мотая головой, — «Коршуны космоса»! Отлично придумано!

Под крайним левым экраном замигал сиреневый огонек вызова. Роберт нажал клавишу. Появилась секретарша.

— В чем дело? Я же сказал — занят.

— Простите, босс, я так и сказала мистеру Солсбери, но вот он уже пятнадцать минут беспрерывно требует немедленного соединения с вами.

— Какого черта ему надо?

— Не знаю, босс, он не говорит в чем дело, и...

— Что — «и»?

— Простите меня, мистер Смит, но мне кажется...

— Что вам там еще кажется, в конце концов?

— Мне кажется... Босс, мне кажется, что это не мистер Солсбери... То есть, я хотела сказать, что похоже, но...

— Что с вами, Эйлин?

Это спросил уже Дуайт. Секретарша совсем растерялась и молча пожала плечами.

— Собачий бред! — пробурчал Роберт.

— Давайте сюда Солсбери, — сказал Дуайт, останавливая руку Роберта, собиравшегося выключить экран.

— Видите ли, босс... Мистер Солсбери требует разговора по Би-каналу.

Смиты переглянулись.

— Ну это уже слишком! У нас дела! И если всякий «яйцеголовый» будет нам мешать да еще требовать Би-канал, то...

— Нет, Робби, что-то случилось. Доктор Солсбери не из тех, кто делает из мухи слона. Если уж он звонит сам да еще требует Би-канал, значит произошло что-то важное. Очень важное.

— Ты вечно потакаешь этому красному фанатику, Айк!

— Во-первых, Солсбери такой же красный, как и мы с тобой. Ну, а насчет характера... Тут уж ничего не попишешь. Зато у него есть мозги, милый Робби, мозги, которые дали нам не один миллион долларов. Идем!

— Говори со своим Солсбери сам, если хочешь. Я останусь здесь.

— Мистер Солсбери просит вас обоих, — подала голос секретарша. Она уже заученно улыбалась.

— Черт, — проворчал Роберт, нехотя поднимаясь.

Дуайт нажал кнопку у края карты, и матовый прямоугольник бесшумно разделился надвое, открыв небольшую бронированную дверь. Айк набрал шифр, и дверь ушла в пол.

Братья втиснулись в узкий коридорчик, и полуметровая стальная плита поднялась за ними.

— Ну, что ты там возишься с шифром?

Стоять в этой броневой скорлупе, да еще в полной темноте и могильной тишине, было действительно неуютно.

Но вот ушла в пол следующая дверь, и Дуайт с Робертом очутились внутри небольшого кубического зала, одну стену которого занимал приемопередаточный экран, а три других — панели настройки, регулировки и управления со вспомогательными экранами и светящимися динамическими схемами.

Посреди зала стоял столик и два кресла. Роберт, все еще недовольно морщась, сел в одно из них, а Дуайт занялся включением хитроумных систем Би-канала.

Каждая минута разговора по Би-каналу стоила больших денег. Но цель оправдывала затраты, ибо Би-канал был идеальным и единственным пока средством ведения секретных разговоров.

Дуайт набрал на дисках ЭВМ пароли конечных станций. Заработали с тихим жужжанием автоматы выбора маршрута. Где-то на десятках промежуточных ретрансляторов повернулись зеркала антенн, острия сотен датчиков, определяющие погоду, солнечную активность, напряженность магнитного поля, состав помех и прочее. Машина гудела, переваривая информацию, и через три минуты выложила карточку с оптимальным маршрутом направленного луча. Дуайт перешел к другой стене, сунул маршрутную карточку в прорезь, включил систему наведения. Огоньки на схеме вытянулись пунктирной цепочкой между Манхэттеном и Флоридой, подтверждая готовность ретрансляторов принять сигнал.

Дуайт медленно вывел главный микшер вверх до отказа. Стена-экран засветилась зеленоватым сиянием.

Теперь надо было включить защиту — самое главное в этой сложной операции.

Дуайт возился не меньше пяти минут. Где-то, напрягая аварийные системы автономных электростанций, скручивались в спираль силовые поля, и силовые спирали наслаивались друг на друга. Где-то выли сирены, взлетали предупредительные ракеты, а от ретранслятора к ретранслятору свернутым в жгут полярным сиянием тянулось мерцающее свечение.

Это и был Би-канал.

Короткий гудок возвестил о начале передачи, но на экране колыхались какие-то непонятные фиолетовые тени.

— Эй, Солсбери, где вы там? Что это за штучки?

Экран молчал. Роберт беспомощно оглянулся на Дуайта.

— Мистер Солсбери, если вы изобрели шапку-невидимку, то, пожалуйста, снимите ее. Мы уже вполне насладились ее эффектом.

Но когда голос наконец раздался, даже Дуайт Смит вздрогнул: это действительно был не Солсбери! Была предельно точная имитация его сбивчивой и скорой речи, но голос...

— Простите. Я, честное слово, волнуюсь. Я даже не знаю, с чего начать. Не обращайте внимания на экран. Мне пока нельзя показываться. Я вас вижу отлично...

Нет, это не голос Солсбери.

— Включите изображение. Хватит. Здесь не цирк. Немедленно покажитесь!

У Дуайта чуть подергивалась щека, а правая рука в кармане инстинктивно сжала рукоятку пистолета, словно он поможет здесь, в этот момент, в этой нелепой и непонятной истории.

— Не могу, — сказал голос. — Поверьте мне, не могу. Успокойтесь, босс, ничего страшного не случилось. Скорее, наоборот. Только ответьте мне на несколько вопросов. Иначе мы не поймем друг друга. Я все объясню, но потом. Такое дело, что у меня до сих пор голова идет кругом.

— Что вам надо?

— Скажите, босс, кто привел на Базу трал 308-Ф5-АС?

Роберт, не сдержавшись, со сжатыми кулаками бросился к экрану.

— Кто ты такой, подонок? Шпион? Покажись!

— Как — кто такой? — в голосе звучало недоумение. — Неужели, мистер Смит, вы не узнаете мой голос? Я — Чарльз Солсбери, доктор биологии...

— Докажи!

— Доказать? Ну хорошо... Помните, что вы мне сказали пять лет тому назад, за минуту до того самого взрыва в машине?

— Допустим.

— Вы осел, Солсбери, сказали вы мне тогда. Какого черта вы лезете в дела, которые вас не касаются? Занимайтесь своими гловэллами и хрустальными пьявками, а рабочими буду заниматься я. Вы становитесь «розовым», а это мне не по нутру...

— Черт подери, это, кажется, действительно Солсбери, — повернулся Роберт к Дуайту. — Но какого дьявола он ломает всю эту комедию? Может, свихнулся?

Дуайт ничего не ответил и набрал номер внутреннего видеофона.

— Картотека? Посмотрите, кто привел трал 308-Ф5-АС?

Юноша исчез и через полминуты явился снова.

— Босс, в картотеке нет отметки о прибытии этого трала.

Дуайт щелкнул выключателем и долго смотрел в фиолетовую мглу центрального экрана, которая скрывала Солсбери или кого-то еще.

— Почему вас интересует именно этот трал?

— Потому что там... — голос запнулся. — Босс, ради всего святого, узнайте! Это очень важно... Вы представить себе не можете, как это важно!

Дуайт побарабанил пальцами по аппарату, потом набрал еще один номер, но на всякий случай переключил звук на наушники:

— Слушай, Пит, каким образом попал на Базу трал 308-Ф5-АС и почему в картотеке нет отметки о прибытии?

Пит потянулся к сейфу, порылся там с минуту, потом показал Дуайту какую-то бумагу.

— Вот, босс. Все правильно. Была авария, трал дотащил пилот Эдвард Стоун в одиночку, а его напарник где-то там взорвался. Аварийные тралы мы в картотеку не вносим по вашему приказу.

— Как звали второго пилота?

— Свэн Стэрборг, кажется. Да, Свэн Стэрборг.

— На самописцах оставшегося тральщика что-нибудь есть?

— Нет. На ленте — ровная прямая, никаких отклонений.

— А этот... первый... Он в профилактории?

— Да, уже два с лишним месяца загорает там. Скоро выйдет на волю, Заморыш.

— Кто, кто?

— Тэдди Заморыш, босс.

— Так это тот самый — «гордость нации»?

— Ну да. Везет ему, как утопленнику.

— Ладно, Пит. Все.

Щелкнули выключатели. Дуайт опустил наушник, помолчал, разглядывая свои пальцы, и снова обратился к фиолетовым теням:

— Согласитесь, Солсбери, вы ведете себя более чем странно. И мы в подобной ситуации не можем вам довериться полностью. Подождите, не перебивайте... Допустим, вы узнаете, кто привел трал. Что из этого?

— Вам сказали — кто?

— Да.

— Он жив?

— Разумеется.

— Тогда я прошу вас с Робертом Смитом немедленно прилететь ко мне в лабораторию. Это совершенно необходимо.

Только сейчас до Дуайта стала доходить вся бредовая ненормальность происходящего — и пустой экран с тенью, и нелепая загадочность разговора.

— Может быть, вы, Солсбери, узнали точную дату конца света?

— Нет, мистер Смит. О конце света я ничего не знаю. Но у меня в руках есть ключик от Начала. И вполне возможно, что за дверью окажется совершенно новый Свет. Новый мир, который поможет людям найти выход из тупика, в который они попали. Вылетайте ко мне.

— Хорошо, Солсбери, мы подумаем.

— Мистер Дуайт, я первый раз в жизни позвонил вам сам. Вы, надеюсь, понимаете, что для этого потребовались из ряда вон выходящие причины? Поверьте, сейчас нет ничего на свете важнее вашего приезда — и для меня, и для вас, и для всего человечества. Видите, я говорю высокие слова, которые так не любил всю жизнь. Неужели это вас не убеждает в необычности происходящего?

— В необычности? Пожалуй, убеждает. Но не больше.

— Никаких «но». Я дам вам возможность увидеть и пощупать руками настоящее, стопроцентное чудо. Чудо без всяких подделок. С гарантией. Чудо, которое перевернет всю жизнь человеческую. Слышите вы меня?

— Слышу. До свидания, Солсбери.

— Я жду. Прилетайте немедленно. Немедленно.

Экран погас. Два раза тявкнул гудок — конец передачи.

Руки Дуайта Смита действовали, как автоматы, которые он выключал, — привычный жест, верньер до конца, переключатель на «ноль», успокоилась дрожащая стрелка, остывая, растворилась в полупрозрачной стекловидной толще динамической схемы пунктирная цепочка маршрутных огней.

Уже исчезло мерцающее сияние между ажурными зеркалами ретрансляторов, замолчали сирены, опустились на площадки сторожевые вертолеты, и хмурые пилоты отстегивали от поясов тяжелые лучеметы, стаскивали кряхтя комбинезоны.

А Дуайт выключал, выключал — привычный жест, верньер до конца, переключатель на «ноль», рубильник — вниз...

Коротко вздохнув, замолчала ЭВМ, и два десятка дежурных на станциях слежения, торопливо отрапортовав: «Первая, все в порядке... Пятнадцатая, все в порядке... Двадцатая, все в порядке...» — почти одновременно включили погасшие час назад телестены. Космовидение показывало новый многосерийный супербоевик о том, как элегантный, красивый и смелый астролетчик Одисс Эй встречает в космосе двух прекрасных инопланетянок Сциллу и Харибду. Телестены пришлось выключить в тот момент, когда в оранжевой пустыне, под мистическим светом четырех пульсирующих солнц, в окружении ужасных, кровожадных и фантастически безобразных чудовищ, инопланетянки начинают соблазнять бравого астролетчика. Конечно, самое интересное — черт бы побрал этот Би-канал! — уже позади, но все-таки чем все кончилось...

И уже начальник всей Службы Слежения обстоятельно доложил Главному, и Главный, облегченно вздохнув, — пронесло! — нажал заветную кнопку, и в бронированной кабине Смитов зажглась зеленая надпись «Вторжений нет», и уже поднялась за Смитами последняя стальная плита, и обе половины звездной карты соединились в один матовый прямоугольник, скрыв потайную дверь, когда Дуайт нарушил тягостное молчание.

— Как тебе все это нравится?

— Собачий бред, — зло отрезал Роберт, садясь за свой стол-пульт. — А Солсбери я прикажу сделать начет за часовой прогон Би-канала. Посажу его в психбольницу и арестую счет в банке.

— А если в его высокопарной болтовне о ключах от нового мира действительно есть что-то реальное?

— Он тронулся. С яйцеголовыми это бывает.

— И зачем ему понадобился трал 308-Ф5-АС? Это трал Тэдди Заморыша, а Тэдди знает космос, как свои пять пальцев. В этом полете была авария, погиб его напарник. Хотел бы я знать, где они были.

— А самописцы?

— Самописцы чисты, как совесть ребенка. Тэдди — тертый парень.

— Так пусть Пит узнает у самого Тэдди.

— Питу Тэдди ничего не скажет или наплетет бог знает что. Мусорщики хранят свои «участки». Это их бизнес.

— Так чего ты хочешь?

— Многого. Например, узнать, что за пилюлю припас нам Солсбери.

— Послушай, Айк, брось ты всю эту галиматью. Пошли кого-нибудь к Солсбери, пусть заставят его расколоться. А нам надо заняться нашими «птенчиками». Пора их высиживать, черт подери, пока Совет еще не сел нам на голову. Давай работать.

— Ну, хорошо. Через полчаса я освобожусь.

Дуайт опустил матовый звуконепроницаемый занавес, и огромный кабинет превратился в две комнаты.

В туманной мгле экранов, словно чертики из коробки, появлялись и исчезали люди. Появляясь, их лица мгновенно приобретали угодливое выражение, исчезая — озабоченное.

Блейк возник не на экране, а в проеме двери — видеофон для такого разговора не годился. Он не снял шляпы и не погасил сигару, хотя знал, что босс не выносит дыма. Он не сел, а остался стоять, прислонясь к стене. Он не проронил ни слова, только слушал, и только к концу пятнадцатиминутного монолога Роберта он открыл рот.

— Идет, босс! Это по мне. «Коршуны Космоса» — настоящая работа. У меня есть парни. Дело будет, о'кей! Только...

— Конечно, Блейк, — ухмыльнулся Роберт, доставая чековую книжку из кармана пиджака, бесформенно обвисшего на спинке кресла.

А Нью-Йорк тем временем смотрел очередную серию супербоевика...

Звездолетчик Одисс Эй, взяв на буксир огромный астероид из чистого золота, уже повернул к Земле, и когда гравитационная буря сорвала его корабль с курса и занесла в чужую галактику, где живые, кровожадные и фантастически безобразные звезды пожирали целые планеты вместе с утонченными цивилизациями. Одисс Эй убил звезду, напавшую на голубую планету, которой правила прекрасная Ама Зонка. И уже была душная ночь в фиолетовых джунглях, под мистическим светом четырех лун, и восемь теней танцевало вокруг двух тел, и близко-близко — во весь четырехметровый объем телестены — подрагивали инфракрасные губы красавицы Ама Зонки...

В это время Дуайт Смит, совладелец фирмы «Смит и Смит», дочитывал последние страницы личного дела Эдварда Стоуна, бывшего командора класса «А», бывшего первого пилота легендарного «Икара» бывшего...

Бывшего... Дуайт вытащил из футляра фотографию: обезумевшая, ревущая толпа у Белого Дома, алая дорожка ковра, ведущая к входу, а на пороге, у белоснежного мрамора колонн, внушительная, по-спортивному подобранная фигура президента, пожимающего руку невысокому растерянному человеку в парадной куртке звездолетчика.

А вот недавняя фотография — усталое помертвевшее лицо, короткие, ежиком, пепельно-серые волосы, под глазами тяжелые фиолетовые мешки. И как-то странно видеть над золотом орденских нашивок черные ромбы класса «Д»

Вот он каков, Тэдди Заморыш!..

Дуайт вызвал секретаршу.

— Эйлин, как там Солсбери?

— Видеофон Солсбери по-прежнему не отвечает.

— Что говорит Рэчел?

— Рэчел просит забрать его из лаборатории, босс. Доктор Солсбери обо всем догадался и при всех называет его шпиком.

— Я не о том. Что он говорит о Солсбери?

— Солсбери никто не видел уже целый месяц. Он не выходит из зоны «Т», разговаривает только по видеофону, но без изображения.

— Почему Рэчел не доложил?

— Но ведь Солсбери часто так делает. Когда доктор работал над препаратом Б-5, он не выходил три месяца, босс.

— Болван ваш Рэчел. Тогда мы знали в чем дело.

— Но, босс...

— Все, Эйлин.

Телебашни извергали на Нью-Йорк новую киносерию... Элегантный Одисс Эй уже парил в состоянии невесомости в объятиях прекрасной инопланетянки Циклопы, а вокруг стояла душная ночь Большого Космоса, и мистический свет четырех солнц и четырех лун со всех сторон заливал два тела в скафандрах, и ультрафиолетовые губы одноглазой красавицы Циклопы прожигали насквозь защитное стекло гермошлема... Миллионы телестен в каменном муравейнике города, казалось, плавились от накала страстей, когда Дуайт Смит поднял занавес.

— Вызывай реалет, Робби. Мы летим к Солсбери.

— Ты что-нибудь узнал?

— Нет. Но очень хочу узнать.

Глава третья Удар с правой

Над Нью-Йорком давно уже не было неба. Его заменяла гигантская полусфера, надежно укрывшая пятьдесят миллионов жителей. В городе не было ни дня, ни ночи, ни зимы, ни лета — только ровное бледно-голубое свечение флюоресцирующего пластика над головой и едва уловимое движение озонированного воздуха, гонимого компрессорами. Семидесятиэтажные сталактиты небоскребов прочно срослись вершинами, и не стало уже подземных, наземных и воздушных магистралей. Не стало домов и улиц, исчезли ненужные окна в стенах, да и сами стены превратились в перекрытия и опоры — все слилось в один удивительный организм, в один гигантский дом.

Этот железобетонный Эверест в пластиковом футляре, каменная губка, в бесчисленные поры и ячейки которой пряталась робкая человеческая жизнь, этот новый город возник так же, как возникают горы и губки: бездумно, вопреки бессильным протестам архитекторов, вопреки здравому смыслу.

Он рос без всякого плана, как живое существо, лишенное разума и подчиненное только слепому инстинкту роста. Еще в позапрошлом веке он уже не мог больше расползаться вширь, и каменные щупальца полезли в небо: 20, 40, 70 этажей. Узкие прорези улиц не могли пропустить нарастающий транспортный поток — появилась подземка — все ниже и ниже — первый горизонт, пятый, десятый; а поток нарастал, и оплетала небоскребы паутина «сабвея» — все выше и выше — первый горизонт, пятый, десятый. И наступил момент, когда попасть из одного небоскреба в другой стало труднее, чем попасть из одного конца города в другой, и тогда от каменных стволов стали ответвляться ветки высотных переходов — все гуще и гуще — пока, минуя землю, не соединились кварталы, целые улицы, целые районы, и то, что было когда-то авеню и стрит, оказалось тоннелями, лишенными воздуха и солнца.

Город стал задыхаться, отравленный своим собственным дыханием, и рядом с автоматами кока-колы появились автоматы, продающие кислород газопроводам, и газовые счетчики в квартирах исправно отщелкивали плату за чистый воздух.

Городу угрожала смерть от удушья, и тогда появился пластиковый купол, отороченный кольцом кислородных станций, и это было воистину спасением, потому что одновременно решались сами собой десятки больших и малых проблем, начиная от отопления и кончая сезонными модами.

Тогда это казалось спасением...

Реалет медленно покачивался в потоках восходящего воздуха. Вокруг стоял монотонный ровный гул, словно огромный пчелиный рой кружился у летка. Остроносые реалеты всех цветов и размеров, блестящие, похожие на капли ртути, пузатые гравилеты, древние вертолеты с радужными нимбами винтов, модные двухместные скиперы, неуклюжие грузовые дайджеры, вертлявые прогулочные авиетки — все это вращалось, гремело, трещало, падало вниз, взлетало вверх, шарахалось из стороны в сторону.

Реалет пробирался сквозь этот содом медленно, метр за метром выигрывая свободное пространство у зазевавшихся соседей.

— В чем дело? — Роберт нетерпеливо тронул пилота за плечо. — Отчего сегодня такая пробка?

— Полиция проверяет пропуска, — бросил пилот не оборачиваясь. — Бастуют рабочие первого кислородного кольца. Боятся, что они сбегут из города...

У самого клапана реалет резким броском срезал кривую, нарушив правила. Сверху ястребом упал полицейский вертолет, но, рассмотрев номер и буквы «СС» на борту, смущенно вильнул в сторону.

Теперь мертвенно-холодная поверхность искусственного «неба» была совсем рядом. Вот оранжевая клетка подъемного клапана опустилась вниз, вспыхнули три зеленых огня, реалет втиснулся между двумя дайджерами, загорелся красный сигнал — клетка заполнена! — и...

— Черт!

Роберт закрыл глаза ладонью. В иллюминаторы било солнце — настоящее солнце — лохматый, ослепительно золотой диск в зыбком аквамарине настоящего неба. И совсем уж необычно белели курчавинки редких облаков над горизонтом.

Они плыли своим неторопким путем, опровергая графики метеорологов, и Роберт почувствовал глухое раздражение против этой вопиющей бесконтрольности, против всего этого своевольного мира, который никак не хочет быть покорным и в котором даже он, Роберт Смит, чувствует себя ничтожной пылинкой, несомой ветром...

Реалет набирал высоту, стараясь держаться подальше от странных туманных спиралей, уходящих к земле. Острия спиралей упирались в раскрытые черные рты кислородных станций. Могучие легкие Нью-Йорка работали непрерывно, и непрерывно трепетал, вибрировал, дрожал этот лес ураганных смерчей. Конечно, современной машине они не очень опасны — аварийная система сработала бы мгновенно, а незадачливые авиаторы отделались бы парой тычков да испугом, но все-таки в этом ревущем кольце было как-то неуютно.

— Долго мы будем висеть на одном месте?

— Но, сэр, мы еще над городом, и правила безопасности...

— Плевал я на ваши правила. Мы спешим, у нас нет времени на цацканье со всяким сбродом...

— Слушаю, сэр.

Вспыхнули предупредительные огни на корпусе, взвыли сирены.

Соседние машины рассыпались, сломав строй, как рассыпается от выстрела птичья стая, а за реалетом Смитов выросли четыре ярких хвоста испепеляющей плазмы, и с мгновенностью прямого удара молнии реалет ушел в небо.

— А ты, оказывается, шалун, Робби, — усмехнулся Дуайт, с интересом посматривая на экран перископа. — Великолепный фейерверк, который изрядно переполошил наших попутчиков... И кажется... Да, совершенно верно. Если не ошибаюсь, эти вот два дайджера слегка подпалили крылышки в нашей струе...

Два телохранителя, дремавшие сзади, заметно оживились и, заглядывая на экран через спины хозяев, сдержанно похохатывали.

— Нет, сэр, я видел — они столкнулись и загорелись...

— А вот слева, сэр, посмотрите, сэр — целый клубок...

— Как мухи...

Пилот покосился на перископ и пробурчал сквозь зубы:

— Не завидую я тем, кто внизу...

— Правильно делаешь, парень. Завидовать им нечего. Но такова жизнь — пока не разбросаешь тех, кто внизу, не пробьешься наверх. Верно я говорю?

— Да, сэр.

Роберт повеселел. Маленькое приключение развлекло его и вернуло бодрость духа.

Здесь, на высоте, небо уже не полыхало оттенками аквамарина, оно было темно-серым, почти черным, и какая-то звезда — или орбитальная станция? не мигая, светилась вверху.

Пространство внизу выгнулось большим майоликовым блюдом с неестественно высокими краями: слева светло-синей стеной стоял океан, справа желтыми и коричневыми пятнами, неправдоподобно заваливаясь к горизонту, тянулись хребты Аппалачей, за ними, плавно выгибаясь к океану, зеленела Приатлантическая низменность, поделенная на ровные ломти фиолетовыми реками. Вся эта причудливая майолика проступала нерезко, размыто, словно через тонкий слой разбавленной простокваши, налитой в блюдо. И там, впереди, скоро должен был показаться пирог полуострова на синем подносе...

Ощущение высоты пьянило. Земля-блюдо Роберту нравилась. Она выглядела съедобно. С ней можно было делать что угодно. Допустим, разрезать, как торт. Вот так и так. На четыре части. Но почему на четыре? Лучше одним взмахом — на две.

А звезда... Звезда сойдет за ночник.

Звезда послушно зазеленела, а небо превратилось в черную крышку Коллектора Покоя, и неслышные волны мягко туманили мозг, и блаженная лень разливалась по всему телу, но что-то треснуло, и звезда замигала красным...

Роберт открыл глаза. На пульте пилота темным рубином горел предупредительный знак. Реалет шел на посадку.

Иллюминаторы затянула плотная серая мгла, в неразличимой глубине которой угадывалось непонятное и грозное движение. Короткие сиреневые вспышки возникали справа и слева, и в мгновенном их свете по-звериному чутко замирали сплетенные тела невероятных чудовищ, клубки гигантских щупалец, опутавших корабль, замирали, чтобы в следующий миг темноты продолжить свое бесшумное и невидимое движение.

Проходили секунды, минуты, реалет вздрагивал, казалось, навсегда застряв на месте, в центре этой шевелящейся массы, и только бирюзовый столбик альтиметра непрерывно падал вдоль шеренги светящихся цифр, уверяя, что снижение продолжается.

Дуайт сидел рядом, прямой и неподвижный, как выключенный автомат, и у Роберта шевельнулось нечто похожее на зависть — эту сухую жердь ничем не проймешь...

А Дуайт действительно не думал о грозе, потому что просто не замечал ее. Его мозг с методичностью счетной машины складывал, умножал, вычитал, делил, возводил в степень и извлекал корни, дифференцировал и интегрировал все те секундные и неопределенные данные, с которыми летели они на таинственный вызов Солсбери.

Реалет вырвался из туч в какой-нибудь полсотне метров над куполом главного здания Биоцентра, прямо над посадочным кольцом, вслед полыхнула молния такой причудливой формы и яркости, что даже через несколько минут в ангаре, спускаясь по причальному трапу, Роберт обеими руками держался за поручень, потому что в глазах плясали черные и багровые полосы, плыли изумрудные пятна.

Рэчел ждал их в ангаре, но разговаривать там было невозможно из-за непрерывных раскатов грома. Они спустились на лифте пятью этажами ниже, в огромный холл, поделенный полупрозрачными светящимися драпировками на уютные закоулки.

Они сели за столик, и Рэчел, несмело улыбаясь, терпеливо повернул к себе наборный диск меню.

— Виски, коньяк?

— Коньяк.

Охранники, застывшие по углам, как по команде отвернулись от подноса, с легким звонком возникшего на столе.

— Хороший коньяк.

— Да, мистер Дуайт. Армянский.

— Нас вызвал Солсбери.

— Я знаю, мистер Дуайт.

— Хорошо, что хоть это вы знаете. Ну, и?..

— Я... я не замечал ничего подозрительного пока.

— А ты замечал деньги, которые мы тебе платим, а?

— Да, мистер Роберт, но поверьте мне, я делаю все, что могу... Здесь невыносимо, невыносимо работать, здесь все какие-то сумасшедшие, одержимые, ни одного порядочного человека.

— И давно это, Рэчел, вы стали порядочным?

Рэчел вспотел, глаза его бегали по рюмкам и фужерам, и цветное стекло равнодушно дарило ему его собственное отражение — маленький перепуганный человечек, то сплющенный, то вытянутый в нить, то раздробленный на сотни дрожащих кусков.

— Ладно. Об этом мы еще успеем поговорить. А сейчас докладывайте обо всем подробно и с самого начала.

— С какого начала?

— Это я вас должен спросить. Но вы... Вы просто... Короче, что здесь происходило, ну, скажем, месяца три назад?

— Месяца три? Три месяца назад... начались вот эти грозы...

— Что, что?

— Да, мистер Дуайт. Эти жуткие грозы бушуют над Эверглейдсом уже три месяца подряд.

— Собачий бред!

— Да, мистер Роберт, это, действительно, бред, но такого здесь никогда не было. Грозы, конечно, здесь, в тропиках, не редкость, но чтобы такие и так долго... Словно конец света наступает...

— Хватит о грозах, Рэчел. Было что-нибудь подозрительное в лабораториях?

— Н-нет, сэр, я ничего...

— Получали вы что-нибудь из «мусорных тралов»?

— Да, сэр. Мы почти каждый день получаем всякую всячину из космоса. Этим занимается восемнадцатая лаборатория. Они делают биоанализ.

— Вы слышали что-нибудь о трале 308-ФР-АС?

— Нет, сэр. Номера тралов сообщают только Солсбери.

— Вот как...

Дуайт задумчиво потер лоб и полез в карман за сигаретами. Роберту уже начал надоедать этот, судя по всему, бессмысленный допрос, он жаждал действия. Они уже в Биоцентре, в двух шагах от разгадки. Зачем переливать из пустого в порожнее?

— Слушай, Айк, кончай эту говорильню. Надо идти к Солсбери и брать его за воротник.

— Подожди, Робби, не спеши. Если я не ошибаюсь, Рэчел, зона «Т» предназначена для опытов над человеком?

— Да, мистер Дуайт, это зона особой защиты, входить в нее или впустить туда кого-нибудь может только Солсбери. У него шифр.

— Давно он там?

— Тридцать четыре дня...

— А что случилось тридцать четыре дня тому назад?

Рэчел вскинул глаза только на миг, но в его глазах стоял такой ужас, что у Роберта мурашки поползли по спине.

Дуайт отставил рюмку и медленно наклонился к Рэчелу. Голос его стал бархатным.

— Так что случилось тридцать четыре дня тому назад, Рэчел?

Рэчел побелел и вдруг пополз с кресла, хватил воздух ртом, как задыхающаяся рыба.

Телохранители недвумысленно пододвинулись поближе к столику, став с двух сторон кресла.

А Рэчел вдруг пополз к Дуайту на коленях, завизжал, заголосил:

— Не могу, не могу больше! Хоть на Луну, хоть в титановые шахты... Смилуйтесь! Отпустите! Я сойду с ума! Я боюсь!

Дуайт сделал знак, и один из телохранителей поднял Рэчела за шиворот левой рукой, а правой отвесил ему две ленивые пощечины.

— Солсбери... Солсбери исчез после пожара.

— Какого пожара?

— В пятой лаборатории... была пи-установка... Солсбери много работал на ней в последнее время.

— Что это за установка?

— Для съемки внутренних биопроцессов живого организма... Там очень мощный силовой генератор. Видимо, от перегрузки. Или неисправность какая-то...

— Если мне не изменяет память, вы главный электромеханик здесь, Рэчел?

— Да, мистер Дуайт. Кроме зоны «Т» — там автономное обеспечение...

— Это становится забавным. Дальше!

— Генератор взорвался... Тревога включается автоматически. Но пока взломали дверь...

— Взломали дверь?

— Да. Дверь была закрыта.

— Изнутри?

— Нет. Снаружи. Кто-то, наверное, подумал, что там никого нет...

Губы Дуайта сошлись в узкую прямую, и человечки в рюмках стали тоскливо-испуганными.

— Что же вы там нашли?

Рэчел торопливо оглянулся и, наклонившись к Смитам, перешел на шепот:

— В этом-то и вся загвоздка. Там был обгоревший труп, но...

Рэчел побледнел еще больше.

— Но... врачи говорят, что это был труп обезьяны.

— Что, что?

— Да, мистер Дуайт. Ни Солсбери, ни мисс Джой там не было.

— Кто такая мисс Джой?

— Ассистентка Солсбери. Они работали вместе.

— Значит, Солсбери и его ассистентка исчезли, а вместо них оказалась обезьяна?

— Да. Но мисс Джой потом появилась.

— Когда?

— Две недели назад. Я чуть с ума не сошел, когда ее увидел...

— Итак, обезьяна. А вы уверены, Рэчел, что вы все-таки в здравом уме?

— Не знаю. Чем больше я думаю, тем больше...

— Где сейчас мисс Джой?

— В зоне «Т». У... у Солсбери. Он ее одну туда пускает. Если... если он там действительно есть.

«Час от часу не легче», — подумал Роберт. Ему уже расхотелось брать за шиворот негодяя Солсбери. История становилась все более запутанной, теряла всякую связь с реальностью.

— Я не могу здесь больше, мистер Дуайт. Заберите меня отсюда. Я схожу с ума. Я прячусь от всех по углам. А тут еще эта беспрерывная гроза, откуда она взялась? В лаборатории нет другого выхода, я не раз проверял. Как Солсбери и Джой попали в зону «Т»? Почему не выходит Солсбери, если он жив? И эта мисс Джой, она — как привидение... Я приму цианол, если вы не вытащите меня из этого ада. Я никогда не был суеверным, но тут творится какая-то чертовщина, поверьте, мистер Дуайт. Я не могу больше, не могу!

— Бросьте ныть, Рэчел! Вам еще придется ответить за вашу самодеятельность. Солсбери слишком дорого для нас стоит, чтобы всякий червяк, вроде вас, сводил с ним личные счеты. Если его надо убрать — мы найдем средства. А вы...

Рэчел тихо охнул и схватился за ручки кресла. Глаза его округлились.

— Здравствуйте.

Перед Смитами стояла женщина.

Она стояла, и, как два крыла, чернели за ее спиной фигуры двух растерявшихся телохранителей — спокойная, уверенная в себе женщина, и с лица ее не сходила улыбка.

— Здравствуйте, — повторила она, потому что молчание царило в холле. — Мистер Роберт, мистер Дуайт, доктор Солсбери просил передать, что он уже ждет вас в зоне «Т».

Они шли по каким-то тоннелям, то стрельчатым, как в католической церкви, то привычно прямоугольным. Коридоры разветвлялись, сливались, переплетались в сложный лабиринт, обрывались неожиданно причудливыми залами, со стен которых смотрели загадочные идолы и химеры. Впереди и позади была кромешная тьма: десятиметровый параллелепипед тревожного, мертвенно-синего света двигался вместе с идущими.

Когда на потолке вспыхивала очередная гирлянда ламп, на стенах загорались блуждающие синие огоньки: в глаза идолов и химер были вмонтированы отражатели, и глаза загорались медленно при приближении и также медленно угасали за спиной. Нигде не было ни номеров, ни указателей, ни надписей — только посвященный мог что-нибудь найти в этих мертвых коридорах.

И еще — нигде не было даже намека на двери.

— Слушай, Айк, — негромко сказал Роберт, поглядывая по сторонам. — Мне сейчас кажется, что наш дорогой папаша спятил гораздо раньше, чем попал в психлечебницу. Еще когда он строил всю эту чертову кадильницу...

— Ты все упрощаешь, братец, — так же негромко ответил Дуайт. — Отец был деловым человеком. За этими средневековыми чертями — великолепные лаборатории с новейшей аппаратурой. Там рождались такие малютки, перед которыми сам дьявол снял бы шляпу. Крошечная ампула могла бы в течение часа стерилизовать целый континент. Остались бы города, поля, заводы, шахты, леса, даже животные, — все, кроме человека. Ни одного человека на всем континенте, представляешь? А все остальное — целехонькое. Ни огня, ни бомб, ни взрывов — одна крошечная ампула, привязанная к хвосту паршивого щенка, которого «забывает» на берегу рассеянный турист. Вот это — настоящий размах, вот это власть! Власть над миром.

Дуайта словно подменили. Что-то от идолов на стенах появилось в нем: в мертвенном свете еще длиннее стал крючковатый нос, синим стало высохшее лицо.

— Ты скажешь — к чему этот цирк с лабиринтами, с темнотой, со светящимися глазами вот этих симпатичных уродов? Я повторяю — отец был деловым человеком, но он был и романтиком, художником, знатоком человеческой натуры. Он строил не только секретный Биоцентр, где должно было родиться самое действенное в мире оружие. Он строил храм — храм Силы, коварной, невидимой, беспощадной...

— Храм — хмыкнул Роберт. — Сила... Вся эта сила передохла через час после хорошенькой дозы этой... как ее... ну, после этой русской сыворотки. И папаша остался на мели со всем своим загробным романтизмом. Только вот эти черти и остались...

— Мистер Роберт, мистер Дуайт, мы пришли.

Этот коридор ничем не отличался от других. Десятиметровый параллелепипед синего света, женщина, стоящая у стены, «полтора Смита» напротив и два черных телохранителя по обеим сторонам.

А на стене — очередная химера. Что-то искаженное до неузнаваемости.

Эти три фигуры, оплетенные змеями...

«Лаокоон»...

Древний миф Эллады...

До сих пор в Ватикане стоит он, в свой последний миг превращенный в мрамор родосскими ваятелями — прорицатель, восставший против воли богов, и бесконечно его предсмертное усилие, которым пытается он сорвать змеиные кольца с безвинно гибнущих сыновей.

Но настенная фреска не повторяла скульптуру. Что-то сместилось в ее композиции. Безвестный художник намеренными, едва заметными отклонениями нарушил гармонию — из подобия выросло отрицание.

Не осталось мощи в порыве Лаокоона: напряжение борьбы превратилось в бессильную судорогу смерти. Не боль и не страдание духа, побежденного, но не покорившегося, жило на лице: животный ужас исказил черты. Уже не борец погибал на фреске — в могучих змеиных кольцах корчилась жалкая жертва, недостойная жалости.

А змеи были прекрасны. Изгибы их черных полированных тел, грация всепобеждающей силы, торжество беспощадного рока над жалкой жизнью человеческой — с какой мстительной страстностью, патологической достоверностью было выписано все это.

И последняя мрачная шутка — у победившей змеи было человеческое лицо, и оно было очень схоже с лицом Дуайта.

— Великолепно, — промолвил Роберт, разглядывая фреску. — Впечатляет. Особенно портрет папаши. Очень похож. Правда, Айк?

Дуайт промолчал. Он снова был бесстрастен и сух. Женщина подошла к стене, коснулась каких-то видимых только ей выступов. Глаза человеко-змеи засветились.

— Мистер Солсбери, мы пришли.

— Вижу, — гулко прогремел под сводами голос. — Вы свободны, Джой. Мне надо побеседовать с дорогими гостями наедине. Кстати, эта два черных молодых человека свободны тоже...

— Позвольте! — Дуайт протестующе поднял руку.

— Это условие, мистер Дуайт. В зону по вашему же приказу вход посторонним воспрещен.

— Но это же... — начал Роберт.

— Я знаю, мистер Роберт. Это и есть посторонние. К тому же здесь нет никого, кроме меня, и вам, следовательно, ничего не угрожает.

В последних словах сквозила уже открытая насмешка, и Дуайт хмуро кивнул охранникам.

Световой параллелепипед раздвоился — половина осталась на месте, с Робертом и Дуайтом в центре, а вторая бесшумно заскользила в глубь коридора за молчаливыми телохранителями и Джой, и погасла за поворотом.

Они остались одни, наедине с мрачной картиной, лицом к лицу с издевательски живым подобием покойного Смита-старшего.

— Прошу в лифт.

Оба невольно вздрогнули, потому что голос прозвучал за спиной.

Вместо замшелой каменной кладки там теперь зиял вход в полуосвещенную кабину.

В кабине никого не было.

Створки захлопнулись, и лифт заскользил вниз, через несколько секунд замер, потом пополз куда-то вправо.

— Мне это не нравится, — сообщил Роберт.

— Мне тоже.

Лифт совершил еще несколько странных перемещений в пространстве, прежде чем створки его бесшумно раскрылись.

Это был полукабинет, полулаборатория со сводчатым готическом потолком, с высокими стилизованными под средневековье книжными стеллажами, причудливо перемешивающимися с лабораторными витринами, стойками с химической посудой, какими-то аппаратами и приборами.

В комнате горели только две неярких лампы: одна — слева, над дверью с желто-красным кружком «Осторожно, радиация», вторая — в глубине, на громоздком письменном столе.

У стола стоял человек в белом халате, накинутом на плечи. Он стоял, опустив голову, и лицо его скрывала тень от абажура.

— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста.

Здесь, не искаженный радиоволнами, голос звучал еще более молодо. Роберт сделал шаг вперед, но Дуайт остался у стены.

— Я не буду больше томить вас загадками, господа. Честное слово, меньше всего мне хотелось вас дурачить. Дело в том...

Человек помолчал, левая рука его рассеянно листала бумаги на столе.

— Мистер Роберт, вы помните Чарли Солсбери таким, каким был он пятнадцать лет назад, — когда он поступил к вам на работу?

Роберт не ответил, и человек за столом продолжал:

— Ему было сорок пять, но он был еще чертовски крепкий парень, не правда ли? Он здорово сдал за эти годы, но окончательно доконала его бомба — он принял на себя удар, который предназначался вам, мистер Роберт, и предназначался, кажется, вполне заслуженно, не так ли?

— Короче, доктор, — подал голос от стены Дуайт.

— Короче? Ну, что ж...

Человек поднял голову, и свет настольной лампы упал ему на лицо.

Дуайт выхватил пистолет раньше, чем Роберт успел перевести дух.

— Не имеет смысла идти дальше, — сказала Джой, приостановившись. Можно подняться в комнату, где вы можете подождать мистера Роберта и мистера Дуайта. Там вам будет удобно.

Телохранителям было не по себе. Их смущала спокойная властность молодой женщины, явная встревоженность хозяев, необычность этого черного коридора без входа и выхода. Инстинктивное чувство опасности заставляло их держаться настороже.

— А как боссы найдут нас?

— Через меня, разумеется. Когда все кончится, я вас провожу.

— Где вы будете?

— У меня дела. Но я приду сразу, как все кончится.

Головы телохранителей были отлично натренированы для смертельного удара в живот, но не больше. Сейчас бить было некого, приказов не было, и старший махнул рукой.

— Делайте, как знаете, мисс. Мы привыкли выполнять. Думать — не наше дело.

Джой положила ладонь на стену, и большая каменная глыба сдвинулась, открыв кабину лифта.

— Как в цирке — прищелкнул языком младший.

— Техника, — констатировал старший.

Лифт поднял их в маленькую комнатку, посреди которой стоял стол, такой же, как в холле, несколько кресел, мягкая тахта у стены и какие-то шкафы со множеством отделений. Джой откинула полог, за которым оказались полуразобранный пульт и большой, в полстены, экран.

— Здесь была раньше служба подсматривания, — сказала Джой. — Ну, а теперь можно включить телепрограмму.

— Не надо, мисс. Вот если бы промочить горло — это другое дело...

— О господи, как я сразу не догадалась. Извините. Вам виски?

— Сойдет и виски.

Бутылка выскочила из стола, и охранники сразу повеселели.

— Ну, я вас покидаю. Если не хватит — вот здесь наборная карточка. Я думаю, вы справитесь.

Дверь за Джой захлопнулась с легким металлическим щелчком.

Младший подошел к двери, толкнул.

— Закрыто. Если мы попались — то попались.

— Отсюда и с открытыми дверями не выберешься.

Младший, обходя комнату, обнаружил за пультом еще одну дверь.

— Боб, а тут, оказывается, есть все, что надо.

— Ну и отлично.

— Но, вообще-то, здесь мрачновато. Как в гробу.

— В гробу не бывает виски. Садись.

Младший захохотал, хлопнул старшего по спине.

— Ты прав, старина. Есть что пить, есть куда лить — что еще надо простым парням, вроде нас? Хватим, Боб!

— Хватим, Сэм.

Телохранители сняли пиджаки, отстегнули лучеметы, кряхтя, стащили плотные негнущиеся кольчуги с эластичными бронепрокладками и побросали всю свою тяжелую сбрую на тахту.

Виски светилось в бутылке золотистым солнечным светом, и уже после первой рюмки им стало уютно и тепло.

Однако человек за столом никак не реагировал на наведенное дуло пистолета.

— Успокойтесь, мистер Дуайт. У вас просто плохая зрительная память. Посмотрите внимательнее.

Он усилил свет лампы и продолжал глядеть на Смитов грустно и слегка иронически.

На вид ему было лет сорок, и легкая седина на висках, как ни странно, не старила, а наоборот, молодила его — может быть, потому, что резче подчеркивала матовый, без единой морщины, высокий лоб и живые глаза.

Он улыбнулся, и сверкнули в улыбке крепкие белые зубы.

— Черт подери, Солсбери, что с тобой? Где твои шрамы, очки... и все остальное? Ведь у тебя...

— У меня была сожжена половина лица, выбиты все зубы вместе с изрядным куском нижней челюсти, катаракта от ожога, которую, правда, удачно оперировали, но тем не менее без очков я не видел дальше своего собственного носа, не так ли?

— Клянусь дьяволом, совершенно верно!

Дуайт убрал пистолет и подошел поближе.

— Простите, мистер Солсбери, понимаете... все это несколько необычно. Извините за эту игрушку, но...

— Я понимаю, мистер Дуайт. На вашем месте я поступил бы также.

Дуайт от волнения снял свои темные очки.

Солсбери уставился на Дуайта во все глаза и оглушительно расхохотался. Действительно, превращение было разительным. В очках Дуайт был похож на грифа, ждущего добычу, в нем было что-то демоническое, загадочное. А теперь без очков перед Солсбери стоял просто любопытный крючконосый старик с маленькими, близко посаженными глазами.

— Я впервые вижу вас без очков, мистер Дуайт. И вы, оказывается, совсем не похожи на Мефистофеля. Вся ваша сила — в очках, никогда не снимайте их!

— Я снял очки перед Фаустом, мистер Солсбери, ибо вы — настоящий Фауст. Если я не ошибаюсь вы, кажется, нашли эликсир вечной молодости?

— Не совсем так, но дело это не меняет. К тому же пока я вам продемонстрировал только пролог. У меня еще немало сюрпризов. Мистер Роберт, вы, наверное, знаете, что в университете я немного занимался боксом?

— Слышал. И даже видел, правда, гораздо позже. Когда ты отправил Пита в тяжелый нокаут, не помню, правда, за что. Пит с тех пор отзывается о тебе с величайшим уважением, хотя яйцеголовых не переваривает. Он говорит, что у тебя великолепный удар правой...

— Вы ходите сказать — был? Ведь пять лет назад...

— Оставь, Солсбери. Пять лет назад мне тоже досталось,

— Все верно, но половину удара, причитавшегося вам, вы отдали мне, так сказать, взаймы. Но теперь я могу вернуть вам долг, мистер Роберт.

Лицо Солсбери стало жестким. Движением плеч он сбросил халат, и прежде чем Роберт успел что-либо сообразить, доктор коротко, не размахиваясь, ударил Роберта правой в челюсть.

Роберт грохнулся в угол, разломав в щепки кресло.

— Великолепный удар, — Дуайт с явным удовольствие проследил траекторию полета Роберта. — Просто великолепный. Ну, а теперь будьте добры, покажите мне вашу новую руку.

— Пожалуйста, мистер Дуайт. Только она не новая, а старая. Моя собственная кровная правая рука, которую с помощью фирмы «СС» я потерял пять лет назад.

Он закатал рукава и показал сначала правую, потом левую руку. Обе были одинаковы — с большими крепкими ладонями, жилистые, с перекатывающимися комками мышц.

— Правая кажется светлее. И волосы короче. Черные, а не седые...

— Совершенно верно. Правая моложе. Ровно на пять лет.

В углу завозился, постанывая, Роберт. Солсбери наклонился над ним, брызнул водой в лицо. Роберт открыл глаза, засопел, постепенно приходя в себя. Очнувшись, рванулся, но увидев обнаженные по локоть руки Солсбери над собой, затих, растерянно моргая:

— Собачий бред! У тебя же нет, нет правой руки. Выше локтя, я помню, черт подери! Или я спятил?

Солсбери помог Роберту подняться, усадил в кресло, Роберт потрогал подбородок, пробормотал:

— Да, Пит, кажется, был прав. Мне думается даже, он несколько преуменьшил твои способности, доктор...

— Извините, мистер Роберт, но мы теперь в расчете...

— Как знать...

— Ну хорошо, — Дуайт поднял руку. — Подведем некоторые итоги вашего очаровательного спектакля, мистер Солсбери. Во-первых, вы помолодели этак лет на пятнадцать-двадцать. Во-вторых, вам удалось каким-то образом восстановить в прежнем виде свое лицо: убрать шрамы, заменить без всяких следов обожженную кожу, даже завести новые зубы. В-третьих, у вас появилась вновь рука...

— В-четвертых, я могу вам продемонстрировать светограммы своих легких и ребер, пять из которых были в свое время заменены пластмассовыми. Легкие чисты, и искусственных ребер нет! — восстановлена естественная кость...

— Короче говоря, тебе удалось каким-то образом выкрасть у своей смерти добрый десяток лет. Я слышал, что такие трюки со временем выделывают космонавты в космосе, но вот чтобы у них отрастали оторванные руки, — Роберт снова потрогал свой подбородок под насмешливым взглядом Дуайта, — так вот о такой чертовщине я не слыхал.

— Нет, со временем здесь все в порядке.

Солсбери сел напротив Дуайта и Роберта, и Роберт, еще раз недоверчиво вглядевшись в его лицо, проворчал: «Собачий бред»...

— Со временем все в порядке. Я не помолодел. Мне шестьдесят лет и ни года меньше. Это — с точки зрения естественного процесса биологического старения.

— Слушай, док, ты только не вздумай пичкать нас учеными лекциями. Ты говори просто, что и к чему. А всякую ученую начинку оставь для своих друзей-яйцеголовых. Нам нужны факты.

— Подожди, Робби, факты уже есть. Теперь нам не помешает немного теории. Так что же с вами произошло, доктор?

— Регенерация, мистер Дуайт.

— Регенерация? Это когда у ящерицы отрастает хвост?

— Совершенно верно, мистер Роберт. Вы делаете успехи. Я действительно не буду утруждать вас теорией. Тем более я, откровенно говоря, знаю немногим больше вашего. Разрешите сигарету, мистер Дуайт?

Дуайт положил пачку на стол, поднес зажигалку. Солсбери затянулся глубоко и закашлялся.

— Вот видите, мои обновленные легкие еще не привыкли к токсическому действию никотина. Они реагируют на него так же, как после первой сигареты, выкуренной в колледже.

Он прикрыл глаза рукой, помолчал минуту, провел ладонью по лицу, словно стирая что-то.

— До сих пор не верится... Ну так вот. О регенерации. Регенерация свойственна всем живым существам — от самых примитивных до самых совершенных. Мы поражаемся, когда тело гидры полностью восстанавливается из одной двухсотой части целого организма...

— И эта гидра живая?

— Разумеется, мистер Роберт. Можно даже растолочь гидру в ступке — ей это ничуть не повредит, она снова «воскреснет», жива и невредима...

— Неплохо, очень неплохо.

— Неплохо? Пожалуй, да. Но регенерация — это особое свойство не только простейших, как думал когда-то Вейсман. Больше того, очень много простейших или вообще неспособны к регенерации, или регенерируют в очень малой степени. С другой стороны, мы привыкли к тому, что у нас сломанный ноготь заменяется новым, отрастают подстриженные волосы, срастаются кости, заживают раны, на месте погибшей возникает новая кожа.

— Следовательно, мы тоже можем регенерировать?

— Да, мистер Дуайт, человек не составляет исключения. Если бы мы смогли управлять регенерацией клеток, это бы в корне перевернуло всю современную медицину и биологию. Это было бы... просто мне фантазии не хватает, чтобы представить все последствия такого открытия. Но вся беда в том, что до самого последнего времени механизм регенерации был абсолютной загадкой для ученых. И только генетика наметила какие-то пути, а изучение клетки на атомно-молекулярном уровне обнажило кое-какие обнадеживающие просветы. Практические достижения профессора Полежаева по регенерации свода черепа у человека, профессора Синицына по регенерации сердечной мышцы, наконец, теоретические работы советских ученых из Института биологии развития Академии наук СССР.

— Солсбери, мы отдаем дань вашей эрудиции, но нас интересует нечто иное. В чем суть вашего открытия?

— Собственно... — Солсбери замялся. — Собственно, открытия пока еще нет. То есть нет теоретического обоснования. Потребуются еще годы, тысячи экспериментов, чтобы дать ясную и полную картину регенерации. Причем экспериментов не только на атомном, — на уровне элементарных частиц, квантов, а возможно, даже и на уровне кварков...

— Теория нас не интересует. Она понадобится вам для второй Нобелевской премии. Расскажите лучше, как выросла ваша рука.

— Мне чертовски повезло, мистер Дуайт. Я занимался очень давно всем, так или иначе связанным с внутриклеточными процессами, а следовательно, с проблемой восстановления клеток, с регенерацией. Препарат Б-5 был только вехой на пути, а Нобелевская премия... Что ж, получить ее, не скрою, было мне приятно, но гораздо приятнее было то, что препарат мой спас десятки тысяч жизней. Но это к слову. Так вот, я нашел, наконец, то, что искал всю жизнь. И нашел совершенно неожиданно.

— В содержимом трала 308-Ф5-АС?

— Да, что-то около трех месяцев назад ребята из восемнадцатой лаборатории в очередной партии обычного межпланетного хлама обнаружили несколько унций совершенно необычного, неизвестного до сих пор вещества. Они сообщили мне, я сделал пробный, очень грубый анализ, и...

— Что это было?

— Господи, что это было?! Вот уже несколько десятков лет мне снились невероятные, сумасбродные формулы веществ — катализаторов регенерации. После ранения они преследовали меня в ночных кошмарах. Но химики твердо отвечали: нет, такого вещества быть не может, только нечистая сила способна соединить в единый молекулярный комплекс такое фантастическое множество взаимоисключающих физических и химических свойств. И вот... Вы знаете, это был самый страшный и самый радостный день в моей жизни. У меня дрожали руки, когда я вынимал ленту из ЭВМ... И весь я дрожал, как собака, почуявшая след... Я боялся, что след ложный...

— И ты ввел это вещество себе?

— Ну нет, мистер Роберт. Я почти сошел тогда с ума, но у меня хватило хладнокровия начать все сначала. Потому что именно тогда мне меньше всего хотелось умирать. Я приготовил из СД препарат, и мы с Джой начали опыты на животных. Все шло отлично: мыши, кролики, собаки с каждым часом все больше и больше убеждали нас, что случайная находка — именно то, что нужно. Но я, пожалуй, еще долго бы не решился поставить опыт на человеке, если бы жизнь не ускорила события.

— Вот как? Что же случилось.

— Месяц назад... Джой сидела за пультом пи-установки, я возился за перегородкой с орангутангом, которому мы только что регенерировали нижние конечности. Перегородка меня и спасла. Когда раздался взрыв, я вскочил, пульт был разворочен и весь пылал, а Джой лежала прямо в пламени...

Роберт быстро взглянул на Дуайта, но тот приложил палец к губам: молчи. Солсбери сидел, обхватив голову руками, и ничего не заметил. Лампа, горящая сзади, окружала его пепельным нимбом.

— Я схватил Джой на руки, бросился к дверям, но те оказались почему-то закрыты. Наверное, испортилась защелка. Сигнализация не работала. Мы оба погибли бы, если бы...

Солсбери поднял голову, грустно улыбнулся.

— Если бы не любовь вашего отца к секретам и тайнам. Когда я принял Биоцентр, я, наверное, с полгода изучал все его ходы и выходы — просто из любопытства. Я просто хотел понять, что направляло и подогревало фантазию вашего отца, основателя фирмы и строителя Биоцентра... Так вот, в пятой лаборатории был секретный лифт, который опускался прямо в зону «Т». Этим лифтом я и воспользовался... А сейчас я хочу показать кинокадры...

Свет в кабинете погас, а на стене вспыхнул белый прямоугольник. Из прямоугольника выглянула огромная серая морда с острыми белыми клыками и красными злыми глазами.

— Это Мэри — она первой приняла СД... Здесь сняты все наши опыты, это для вас не так интересно.

Изображение задергалось, в прямоугольнике стремительно замелькали кошки, собаки, морские свинки, отрезанные лапы, хвосты, вывороченные внутренности, приборы, какие-то провода, установки, и снова целый зоопарк, но уже с хвостами, лапами, с исчезнувшими бесследно страшными ранами...

— Вот...

Остановившийся кадр заставил вздрогнуть даже Дуайта.

На операционном столе лежало обугленное тело. Нельзя было даже понять, мужчина или женщина: так оно было изуродовано.

Роберт, не выдержав, опустил глаза.

— Она была... жива?

— Да, еще жива. Но жить ей оставалось около минуты. Я решился ввести ей СД. Так что первым человеком, испытавшим действие нового препарата, была Джой Митчэл. И первым человеком, которого этот препарат спас.

Солсбери выключил проектор. И они остались в темноте.

— Ну вот и все, собственно. Джой вы уже видели, кинокадры дальше показывать бессмысленно. После Джой решился и я.

Вспыхнул свет. Солсбери стоял у стены, прямой, помолодевший, насмешливый.

— Ну, а себя я латал уже с помощью ее. Все закончилось несколько дней тому назад, но пока я из зоны «Т» не выходил, чтобы не пугать преждевременно сотрудников. И вот вызвал вас, хотя для этого и потребовалась некоторая доля таинственности: опять же в стиле Смита-старшего...

Оба Смита молчали, напряженно обдумывая ситуацию.

Наконец Дуайт покачал головой:

— Да, Солсбери, я вас поздравляю. Эта штука почище Б-5. Имея такую штуку в руках, можно перевернуть весь мир и поставить все человечество на колени. Ведь это «живая вода» из древних сказок! Лекарство от всех ран и болезней!

— Кроме наследственных, — уточнил Солсбери.

— Не важно. В наших руках — оружие невиданной силы.

— Боюсь, что не в ваших, мистер Дуайт. И даже не в моих. Оно пока что в руках одного человека, который даже не подозревает об этом...

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что родник этой самой, как вы выразились, «живой воды» известен пока только одному человеку — пилоту, который привел трал 308-Ф5-АС...

— Вы хотите сказать...

— Я хочу сказать, что мы с Джой имели дело с веществом, ниспосланным нам, так сказать, господом Богом. А вот как вещество это появилось — я не имею ни малейшего понятия. Я уже говорил вам: современная химия утверждает, что такого вещества в природе быть не может и не должно быть, потому что его существование опровергло бы самые незыблемые химические и физические законы. Никакой речи о производстве препарата здесь, на Земле, сейчас быть не может. Надо узнать, где оно родилось, в каких условиях и для чего... Необходимы годы, а может быть, десятилетия изучения таинственного «родника», прежде чем можно будет попробовать самим сделать что-то подобное. Эта «живая водичка» многим химикам свернет мозги набекрень.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно.

— Где здесь междугородный видеофон?

— Вот, пожалуйста.

Сухо протрещал наборный диск, и на засветившемся экране появился человек в форме майора класса «А».

— Джо, где пилот Эдвард Стоун?

— Заморыш? В профилактории, здесь у меня, сэр.

— Вызови его.

— Видите ли, — Джо смущенно поскреб лысину. — Вчера вечером он уехал на прогулку и до сих пор не вернулся. Такие прогулки разрешены, и я не стал возражать, когда он попросился.

— Куда он поехал?

— Я н-не знаю. Куда-то во Флориду, кажется...

— Бросьте, Джо. У меня есть дело к Тэдди. Вы сами знаете — я совсем не против, чтобы мальчики на Земле поразмялись немного. Мне просто срочно его надо найти. Где он?

— Он поехал во Флориду, сэр, к дядюшке Клаусу. Там есть такое местечко «Кафе погибших». Все звездолетчики туда забегают, ну а Тэдди давно знает Клауса, они друзья, ну и вот...

— Джо, немедленно разыщите его, если он даже в преисподней. Поставьте на ноги всех. Он мне очень нужен. И позвоните прямо по номеру...

Дуайт вгляделся в цифру под экраном и назвал номер.

— Слушаюсь, сэр.

— Ну а теперь, господа, я вам покажу Синий Дым. Конечно, название вещества абсолютно ненаучно, но ведь само его появление и существование тоже противоречит научным догмам. Вот я и позволил себе назвать это очередное чудо природы романтично — СД — Синий Дым...

За тяжелой дверью с надписью «Осторожно, радиация» и предупредительным желто-красным кругом шла витая лесенка между двумя полупрозрачными стеклянными стенами. Слева и справа напряженной и беззвучной жизнью жили шары странного мерцающего пламени, то распадающегося на отдельные полосы и капли и тихо затухающего, то взлетающего взрывом холодного света.

— Это наш космический аквариум. Или виварий, если хотите. Здесь представлены почти все известные формы инопланетной жизни. Большинство видов предпочитает темноту — на свету они превращаются мгновенно в спороидальный мутант. Поэтому-то в свое время так долго не могли открыть жизнь на Луне или, скажем, Венере и Меркурии. А вот этот световой концерт исполняют хрустальные пьявки. У них сейчас брачные игры... Только не смотрите на них долго — их свечение обладает тяжелым гипнотическим действием.

Лестница под ногами мягко качнулась, и немного отставший Роберт прижался к перилам. Во мраке за стеклом что-то тяжко ухнуло, и огромная глыба, шевеля серебристыми щупальцами, похожими на елочный дождь, поплыла к лестнице.

Желтый глаз — или фонарь? — высветил влажную поверхность полуметрового стекла, сфокусировался на Роберте, прикрывшем глаза ладонью.

Солсбери взял Роберта за руку, увлек за собой, а луч следовал за ними все ниже и ниже и погас тогда, когда свод бетонного перекрытия отделил их от вивария.

— Здесь это не страшно, хотя и действует на нервы. Но у себя дома, на Венере, эта зверюга немало попортила нам крови. В буквальном смысле. Потому что она реагирует на человеческую кровь — вернее, не на кровь, а на железо, которое содержится в крови. Причем кровь она «чувствует» на расстоянии до полутораста километров.

Солсбери рассеяно потянулся к глазам, словно собираясь поправить очки, и улыбнулся виновато.

— Привычка... Так вот, магнитная черепаха, как не очень точно окрестил ее Фрэнк, — первый человек, оставшийся в живых после встречи с этим чудищем, — великолепный пример нашей человеческой близорукости. Мы прозондировали почву Венеры с помощью автоматических станций так тщательно, что, казалось, никаких органических следов в пылающей атмосфере Венеры не было обнаружено. Да и быть их не могло. Но первый же корабль с людьми на борту пропал без вести. Его останки нашли через десять лет. Он остался таким, каким был при приземлении. С учетом венерианских ураганов, конечно. Только в нем не осталось ни одной молекулы железа — ни в корпусе корабля, ни в высохших мумиях космонавтов. Тогда на это не обратили внимания...

Они шли по ярко освещенному тоннелю, на потолке которого висели тяжелые капли. Время от времени капли срывались на мокрый пол, и тогда в воздухе повисал нежный серебристый звук, словно лопнула гитарная струна. Солсбери говорил негромко, но голос его грохотал по всему тоннелю.

— Мы ничего не могли понять. Одни венерианские станции погибали в первые же часы своего существования, другие не испытывали никаких неудобств и жили преспокойно. Старый Фрэнк нашел разгадку — он заметил магнитную черепаху раньше, чем она на него напала. И употребил единственное свое оружие — магнитоскоп, и черепаха, которая даже лазерный луч принимала как легкую щекотку, сдохла. И Фрэнк стал миллионером, потому что ее восьмидесятитонный панцирь из химически чистого железа, которое, как известно, во много раз дороже золота, стал его трофеем...

— Фрэнк лопнул, — бесстрастно сообщил Дуайт. — Сегодня утром передавали его «гражданскую панихиду».

— И вовремя, — Солсбери стоял перед овальной дверью, которая напоминала люк старого космического корабля. — Вовремя, потому что вот эта черепаха в моем виварии, кажется, последний экземпляр венерианской фауны. Всех их перебили магнитными ружьями системы Фрэнка. Очень плохо, когда космонавт становится бизнесменом.

Дверь отворилась, и они очутились в маленькой квадратной комнатке, все четыре стены которой оказались матовыми экранами телеприемников.

Солсбери натянул на руки черные перчатки манипулятора.

Роберт ожидал увидеть что-то вроде полярного сияния. Еще в детстве с отцом он летал на Северный полюс, и бесшумные волны небесного свечения с тех пор автоматически ассоциировались у него со всем необыкновенным и сказочным. Дуайт мыслил реалистичнее, но и он не удержался от легкого смешка разочарования — на дне во много раз увеличенной пробирки лежали две крохотных крупицы света, две маленьких синих призмы.

— Почему же — Синий Дым?

— А вот посмотрите...

Солсбери сделал незаметное движение рукой, и стрелка на шкале «Интенсивность облучения» сделала резкий рывок от нуля к ста тысячам рентген.

Острые углы призм затуманились, сделались зыбкими, задрожали и растаяли. Пробирка словно выросла на экране. В ней клубился синий туман, касающийся стеклянных стенок поразительно живыми, осмысленными движениями слепого, ищущего дорогу.

— Облучение возбуждает вещество, делает его активным. Молекулярные цепочки, организованные по белковой схеме, разрываются и... Препарат сейчас готов к действию.

— Солсбери, а это не опасно? — Роберт смотрел на синие клубы с недоверием и затаенной надеждой.

— Что именно?

— Ну, вся эта регенерация... Что ты чувствовал, когда у тебя отрастала рука, например? Это больно?

— Нет, это не больно, но ощущения, прямо скажу, не из приятных. Очень сильное возбуждение, иногда даже галлюцинации. Через неделю все неприятные ощущения проходят, и вы чувствуете себя, как новорожденный. Это истинное наслаждение — ощутить свой капитально отремонтированный организм, честное слово!

— В таком случае, Солсбери, я, кажется, поступлю к тебе в ремонт. Быть хромым не очень сладко даже в наш век биоэлектроники. К тому же моя печень...

Солсбери растерялся.

— Видите ли, мистер Роберт, препарата осталось очень мало. Всего одна доза. Я отлично понимаю ваше желание, но... Может быть, лучше подождать, пока у нас будет достаточно СД?

— Чего еще ждать? — Роберт по-бычьи наклонил голову. — Завтра же по маршруту Заморыша уйдут тральщики!

— Но ведь нужно разрешение Международного Совета, а для этого потребуется подробное описание СД, демонстрация его, эксперименты...

— Не будь ребенком, Солсбери. Не для того поймали мы эту жар-птицу, чтобы выпускать ее из рук. Обойдемся и без МСК, будь он неладен. Нашим ребятам не привыкать ходить в рискованные рейсы.

Солсбери рывком выключил экран. На лице его выступили красные пятна.

— Послушайте, господа, я думал... Мне казалось это знамением: именно здесь, в этих катакомбах, созданных для того, чтобы фабриковать смерть, возник удивительный препарат, способный продлить жизнь людей, избавить их от страданий. Мне казалось это победой изначального Добра. Я мечтал о биологической революции. О новом мире, гуманном и светлом.

— Мистер Солсбери, успокойтесь, — Дуайт примирительно положил на плечо доктора сухую руку. — Мы еще подумаем. Но мы вас очень просим, пока никакой самодеятельности. Вы должны молчать. Это в наших общих интересах...

Резкий звонок прервал неприятный разговор.

— Кто-то вызывает по видеофону. Это, видимо, Джо. Я могу перевести разговор сюда.

— Давайте, Солсбери.

На соседнем экране появился лысый майор. Он переводил взгляд то на Солсбери, то на Роберта, то на Дуайта, не решаясь заговорить.

— Ну что там, Джо, говорите скорее!

— Пилот Эдвард Стоун два часа назад погиб в автомобильной катастрофе. В сорока километрах от Филадельфии его машина врезалась в бетонное ограждение автострады. На скорости двести миль в час. Машина разбита вдребезги...

— А Тэдди?

— Тэдди... Простите, сэр, но от Тэдди осталось очень мало. Его собирают по кусочкам. Это ужасно, сэр.

Глава четвертая Красное пятно

— Остолоп!

Маленький полицейский с розовым ромбом лейтенанта на каске подчеркнуто бережно опустил полог носилок. Второй — пожилой, без ромба, покряхтывая, стал по стойке «смирно».

— Куда ты все это волокешь?

— В машину, сэр.

— Сколько сейчас времени?

— Половина первого. То есть ноль часов тридцать пять минут, сэр.

— Я тебе говорил перед выходом на дежурство, что в ноль-ноль часов вступает в силу новая инструкция?

— Да, сэр.

— Ну и что?

— Простите, сэр. Я не обратил внимания на его форму.

— То-то. Не обратил внимания. Ну, а теперь ты куда направился?

— Вызвать патруль МСК...

— Нет, с такими помощниками можно рехнуться. Я это сделал еще четверть часа назад. Иди-ка оформляй протокол и киноматериалы. Где свидетель?

— Этот парень уехал, сэр. Он очень спешил. Но я его снял, а показания записал на магнитофон. Номер машины и фамилия записаны, сэр.

— Ну хоть на это ума хватило. Иди.

Пожилой с тоской посмотрел на черное небо, поежился, зябко запахнул твердый, как из жести, плащ и поплелся к машине.

Моросил противный мелкий дождь. Резкий ветер налетал порывами, и тогда полог носилок оглушительно хлопал.

Было неуютно и холодно. Мощная фара полицейского вертолета выхватывала из шелестящей тьмы мокрый бетонный круг площадки, на которую перетащили с автострады обломки разбитого электромобиля.

Лейтенант пнул ногой груду металла, искореженную и смятую страшным ударом, покачал головой:

— Хорошая была машина... Зверюга...

Рядом неудержимым потоком искрилась двойная дуга автотрассы. По светящемуся покрытию разноцветными стрелами проносились мощные машины. А в хрупких скорлупках обтекаемых кабин сидели люди — сотни, тысячи неведомо куда спешащих людей. И каждого десятого, как утверждает статистика, на этом адском пути ждал такой вот финал.

Лейтенант подошел к носилкам, но снова приоткрыть полог не решился.

В небе появилась зеленая звезда, и вскоре послышался гул вертолета. Лейтенант поправил каску, бляху на груди и постарался придать лицу деловое выражение. Но пухлые губы невольно кривились обиженной гримаской — очень уж холодно, темно и неуютно было вокруг.

Вертолет сел рядом, не гася позиционных огней. Трое в одинаковых серых накидках и с буквами «МСК» на летных шлемах подошли к лейтенанту.

— Патруль МСК. Лейтенант Гордон, — один из троих протянул удостоверение.

— Дорожная полиция. Лейтенант Хьюз, — молодцевато козырнул полицейский и пробежал глазами удостоверение на пластобумаге с текстом на четырех языках.

— Обычная дорожная авария, мистер Гордон. Врезался в ограждение. Форма Службы Коридора. Согласно новой инструкции, расследование всех аварий со звездным персоналом на Земле и в космосе производится только комиссией МСК. Инструкция вступила в действие в ноль-ноль часов, и поэтому я вызвал вас...

— Отлично, лейтенант Хьюз, — едва заметно улыбнулся Гордон. — Если бы все так точно и оперативно выполняли свой долг, было бы гораздо меньше хлопот на старушке-планете...

Хьюз по-мальчишески покраснел от удовольствия.

— Вот его машина. А тело на носилках. Вернее, то, что от него осталось.

— «Форд-СС»? — Гордон присвистнул. — Это же машина с автоводителем. И с тройным дублированием надежности. Даже грудной ребенок в такой машине будет в безопасности. Странно...

— Да, мистер Гордон. Мне это тоже показалось странным. Я отметил в протоколе...

Рядом послышался гул еще одного вертолета, идущего на посадку. Все четверо удивленно подняли головы, но позиционных огней не было видно — вертолет сел без света.

Через минуту в луч прожектора вошел человек в серой накидке и в шлеме с буквами «МСК». На секунду он замешкался, словно оценивая ситуацию, потом шагнул к Гордону.

— Патруль МСК. Я не знал, что здесь уже есть наши...

Гордон и Хьюз, переглянувшись, уставились на незнакомца. Из-под низко надвинутого шлема на них глянули бесстрастные серые глаза. На мощной шее кэтчиста пульсировали шальные жилки. Он жевал жвачку, и тяжелый подбородок с белым шрамом посередине ходил вправо и влево с ритмичностью раз и навсегда заведенного механизма.

— Вы из какого района?

Незнакомец сунул руку в карман, но Гордон, опередив его, отскочил назад, выхватив пистолет:

— Документы!

Незнакомец перестал жевать и криво улыбнулся. Глаза его были бесстрастны по-прежнему.

— Спокойно... Документы сейчас будут...

Три молнии почти одновременно сверкнули из темноты, со стороны приземлившегося вертолета. Гордон неловко переломился пополам, боком упал на бетон. И, как в замедленной киносъемке, так же медленно опустились рядом с ним тела товарищей.

Лейтенант Хьюз схватился за кобуру, но в руке незнакомца сверкнула четвертая молния, и в оглушительной тишине, сопровождающей всю эту стремительную сцену, Хьюз рухнул, перерезанный пополам лазерным лучом.

Последовал еще один бесшумный выстрел — в прожектор полицейского вертолета, — и темнота скрыла все.

И только когда окончательно затих гул взлетевшего с потушенными огнями вертолета, во мраке вспыхнул фонарик.

Он скользнул по лежащим телам, на секунду задерживаясь на каждом, описал круг по площадке. Обломки машины были на месте, но носилки исчезли.

Пожилой полицейский посмотрел в черное небо и крякнул.

— Да... Ну-ну... Совсем ошалел народ. Одного покойника крадут, а четырех оставляют вместо него...

Он снова посветил на площадку, и внимание его привлек маленький белый квадратик, прилипший к мокрому бетону. Он нагнулся, поднял его. Квадратик оказался плотной картонкой размером с визитную карточку. На нем была изображена тощая черная птица с хищно раскинутыми крыльями и острым загнутым клювом. В лапах птицы красовался человеческий череп, пробитый черной молнией. И внизу — «Коршуны Космоса».

— Ишь ты, — «Коршуны Космоса». Новая, значит, банда...

Он тяжело вздохнул, вытер ладонью мокрое от дождя лицо.

— Одной бандой больше, одной меньше — какая разница? Только бы до пенсии дотянуть... И тогда всех этих коршунов — к чертям собачьим...

Он остановился над Хьюзом.

— Эка, лейтенант, тебя разделали. Такой молоденький... И поделом — не выслуживайся, не суй носа, куда не надо. Новая инструкция, видишь ли. Да если бы я, к примеру, все эти самые инструкции соблюдал, раньше тебя бы, милый, на том свете был. Народ-то совсем ошалел. И чего это им неймется?

Полицейский сдвинул шлем набок, почесал за ухом.

— Надо уголовную вызвать. Это их дело — когда мертвецов воруют. И убивают заодно полицейских. И всех, кто под руку попадет. Эх, народ.

Полицейский, посвечивая фонариком, пошел к своему вертолету неторопливой походкой человека, знающего что к чему. Он старательно обходил трупы и большие маслянистые лужи, на поверхности которых вскипали и лопались белые пузырьки.

Санитар, подкатив носилки к стене, кивнул:

— Сюда, мисс?

— Да, спасибо, вы свободны.

— O'кей.

Белый халат растаял в полумраке коридора. Джой нажала сигнальный выступ на фреске. Человеко-змея ожила, и гулкий голос Солсбери сказал:

— Давайте прямо в операционную, Джой.

Лифт заскользил вниз и вправо, чуть вздрагивая при перемене направления. По белой простыне, прикрывающей носилки, расплывалось большое красное пятно.

Солсбери стоял у стерилизатора, по локоть засунув руки в губчатые рукава прибора, и рассеянно смотрел, как за стеклом паутина высоковольтных, электрических разрядов обволакивает пальцы.

— Все в порядке, мистер Солсбери.

Солсбери обернулся через плечо на носилки, потом покосился на часы:

— Уже? Завидная оперативность.

Солсбери освободил руки, откинул простыню.

— Господи, какой ужас! Как страшно его покалечило. Буквально ни одного живого места. Вы надеетесь на успех, доктор?

— В том-то и дело, что шансов почти нет. Мы знаем, как действует СД на живое тело, на живой организм. Но как поведет он себя в этом случае — одному богу известно.

— Значит, если неудача...

— То мы останемся и без препарата, и без человека, который один из всех знал место рождения Синего Дыма.

Солсбери привычными движениями ощупал череп убитого.

— Голова, кажется, цела. Да, Джой, задачка для начинающих волшебников, прямо скажу, сложная. Готовьте вакуум-камеру, а я освобожу нашего пациента от одежды.

Джой прошла в глубину лаборатории и включила софиты. Посреди зала на небольшом возвышении покоилась светло-желтая прозрачная полусфера в рост человека. От больших и маленьких металлических ящиков, расположенных вокруг, к ней тянулись матовые шланги и пестрые провода. Джой переходила от аппарата к аппарату, и они постепенно оживали с тихим послушным ворчанием, и под ее руками, как синие цветы, загорались сигналы готовности. Солсбери работал сосредоточенно, но когда поднимал голову, поглядывая на стройную белую фигуру ассистентки, в его глазах вспыхивали веселые искры.

— А вы действительно похожи сейчас на волшебницу, Джой. Точнее, на симпатичную добрую фею...

Джой лукаво кивнула.

— Спасибо. Комплимент главного волшебника вдвойне приятен.

Мягкое жужжание стояло в зале. Джой еще раз обошла приборы и, убедившись, что все в порядке, села за стол дистанционного управления. Край прозрачной полусферы поднялся, открыв внутренность камеры.

— Камера готова, мистер Солсбери.

— Неплохо бы вспомнить какое-либо заклинание или молитву, на худой конец. Вы знаете что-нибудь подобное, Джой?

— Мама говорила, что по обычаям племени семинолов надо дунуть во все четыре стороны, чтобы отогнать злых духов.

— А тем, кто не индеец, это помогает? — спросил Солсбери, осторожно вводя носилки в направляющие желоба камеры.

— Не знаю. Индейцам древнее заклятье тоже не помогло, кстати. Злые духи оказались сильнее.

— Мы еще с ними повоюем, с этими злыми духами... Ну, как говорится, с богом. Начали, Джой...

Прозрачный колпак камеры закрылся, верхний свет погас, а внутри камеры вспыхнули невидимые светильники. Искалеченное человеческое тело казалось сейчас вплавленным в огромную глыбу янтаря.

— Давайте общую антисептику. Какая у вас концентрация стерола?

— Пять-двенадцать.

— Добавьте еще три-четыре единицы. И следите за уровнем «Пэ-аш».

— Есть — пять-шестнадцать. «Пэ-аш» около двух...

— Давайте...

Тысячи сверкающих фонтанчиков забили под янтарным куполом, и через секунду лежащее тело покрылось хлопьями пены. Сначала пена была темно-красной, потом стала светлее, а через несколько минут стала снежно-белой.

— Довольно. Ну, а теперь попробуем немного поштопать. Это должно ускорить дело, если оно, конечно, сдвинется с мертвой точки.

Солсбери одел перчатки биоэлектронного манипулятора и слега пошевелил пальцами. Под куполом выросло и покорно зашевелилось множество гибких серебристых щупалец,

— Дайте рентген. Так... Чуть поярче... Начнем с грудной клетки.

Теперь уже ни Солсбери, ни Джой не смотрели на купол камеры. Серебристые щупальца обвили тело и, чуть подрагивая, погрузились в зияющие раны. Солсбери сидел, напряженный и неподвижный, не отрывая глаз от экрана. Щупальца манипулятора подчинялись не грубым движениям пальцев, а неуловимым изменениям биотоков, мысленным командам хирурга, переданным туда, под купол. Поэтому работа их была быстра и точна. Порой казалось, что в камере живет какое-то таинственное существо, а люди только неподвижно следят за его действиями. Но отрывистые слова, которые бросал Солсбери, и мгновенная реакция Джой говорили о напряжении:

— Крупнее. Еще крупнее... Уберите кровь, ничего не вижу. Левее, к сердцу... Так. Жестче излучение. Слишком жестко, мягче... Так.

Только через час Солсбери откинулся на спинку стула, хрустнул пальцами. На лбу его блестели крупные капли пота.

— Перекур! Вы устали, Джой?

— Не больше, чем вы, шеф, — Джой попробовала улыбнуться бодро, но это ей не очень удалось.

— Значит, вы очень сильный человек, Джой.

— Нет. Просто женщины выносливее мужчин, вы должны это знать, как биолог.

— Это просто самообольщение слабого пола. Мужчины честнее. Я, например, дьявольски устал и не отказался бы от чашки крепкого кофе. Как, Джой?

Джой посмотрела на янтарный купол с вплавленным в него человеческим телом.

— Но он... Клетки ведь продолжают умирать. Уже прошло семь часов.

Солсбери задумчиво покусал нижнюю губу.

— Вы как всегда правы, Джой. Поэтому вы сейчас приготовите кофе, а с введением СД справлюсь я один.

— Но...

— Никаких «но». Это приказ. Или вы хотите оставить меня без кофе?

— Ну, хорошо, пусть вам будет хуже.

Джой сняла белую шапочку, и волосы черной волной упали ей на плечи. Она закинула их за плечи и встала.

— А вы все-таки очень красивы, Джой. Почему вы не выходите замуж, а?

— Потому что вы, мистер Солсбери, имели неосторожность родиться на тридцать лет раньше меня. Больше вопросов нет?

— Сдаюсь, сдаюсь, Джой, я в полном нокауте. Ответ так же крепок, как и ваш кофе.

— Я постараюсь, чтобы кофе был еще крепче.

— Ну и отлично.

Джой ушла, а Солсбери снова взялся за манипуляторы.

Между вакуум-камерой и столом дистанционного управления, противно скрипя в пазах, встала полуметровой толщины стеклянная стена.

Из глубины лаборатории выполз стальной куб с желто-красными предупредительными кружками радиоактивности. Лента конвейера подтянула куб вплотную к люку-клапану камеры. Легкий хлопок перепада давления — и куб оказался внутри купола. Щупальца манипулятора начали медленно свинчивать крышку куба. Через минуту крышка поднялась над контейнером. Одна из серебристых змей юркнула внутрь, секунду задержалась там и вынырнула наружу, держа в зажиме крошечную пробирку. Ненужный теперь контейнер с хлопком вылетел наружу, прямо на ленту конвейера, которая немедленно утащила его прочь.

— Мистер Солсбери, кофе готов.

— Одну минуту, Джой.

От ближайшего металлического шкафа отделилась верхняя часть и повисла на длинной штанге над самой камерой. Солсбери вывел верньер с надписью «Облучение» почти до отказа. Между повисшей пластиной и куполом возникло характерное голубоватое сияние ионизированного воздуха.

В пробирке стремительно разгоралась до нестерпимого блеска крошечная звездочка.

Тело под куполом вдруг зашевелилось, резко дернулось, словно человек хотел вскочить.

Джой за спиной доктора слабо вскрикнула, и звон упавшей чашки заставил Солсбери резко обернуться.

— Что с вами, Джой! Вам плохо?

Джой расширенными глазами глядела на купол.

— Он... Он шевелится...

— Фу, черт, — Солсбери облегченно вздохнул. — Вы меня напугали, честное слово. Это же электризация. Непроизвольное сокращение мышц под действием электричества. Сильное облучение создало электрический потенциал между телом и носилками. Произошел разряд, и мышцы резко сократились. Неужели вы забыли, как дергается лягушачья нога от прикосновения батарейки. Не ожидал, Джой, не ожидал. Ассистентка Солсбери не помнит школьных азов! Вот это номер.

Густая краска залила лицо женщины, и, чтобы скрыть смущение, она с особым старанием стала собирать осколки чашки.

— Да нет, доктор, я просто подумала... Так неожиданно...

— Чудес ждать пока рано. Надеюсь, кофе еще остался?

— Да, шеф, я сейчас принесу.

Синий мерцающий туман выбирался из пробирки, совсем как всемогущий джин арабских сказок. Может быть, только с той разницей, что этот джин был очень осторожен и выбирался неохотно. Было что-то пугающе живое и осмысленное в клочковатых спиралях, в порывистых скачкообразных движениях, которыми расползались по пространству светящиеся сгустки. Вот один лохматый протуберанец дотронулся до мертвенно белого лба пилота, отпрянул, снова дотронулся, торопливыми мелкими судорогами ощупал лицо и вдруг одним рывком окутал все тело.

Джой подкатила к пульту маленький столик, на котором стояли две чашки и печенье в маленькой японской вазе.

— Мне все время не по себе, когда я его вижу. Мне кажется, что он живой...

— Кто — он?

— Синий Дым...

— Ну, это, пожалуй, чисто женская реакция, так сказать, художественные ассоциации. Хотя ведет он себя действительно странно. Точнее — загадочно.

Когда Солсбери допил кофе, туман уже полностью заполнил всю камеру. Он уже не мерцал, а горел ровным сильным огнем.

— Ну, пожалуй, облучения хватит. Синий Дым вошел в активную фазу. Джой, переведите все системы жизнеобеспечения на автоматику. Питательная среда обычная, порядок срабатывания — по интенсивности черных линий спектра. А вот количество кислорода в газовой смеси удвойте, это усилит окислительные процессы. Ну и, разумеется, пусть самописцы непрерывно пишут. При первых же намеках на пульс или дыхание — сигнал немедленного вызова. Хотя если это и случится, то, должно быть, не скоро...

Солсбери встал, сладко потянулся и, мельком глянув на часы, удивился:

— Джой, а ведь уже утро! Там, наверху, уже, наверное, совсем светло! Как давно я не видел восхода солнца.

Джой набрала номер метеоавтомата.

— Должна вас огорчить, шеф. Наверху снова гроза. И, судя по всему, весьма эффективная. И ветер — двадцать метров в секунду. Не иначе, боги прогневались на того, кто похитил небесный огонь. Или Синий Дым, как называет его мистер Солсбери. Ибо таких страшных и непрерывных гроз во Флориде еще не было.

— Небесный огонь похитил не я, а вот он, — Солсбери кивнул головой на камеру. — И если эта злосчастная авария — кара богов, то у них неплохие познания в современной технике. Однако, если прогулка отменяется, надо спать. Спать, спать, спать. Нам еще потребуются свежие силы и ясная голова.

— Спокойной ночи, мистер Солсбери.

— Хороших снов, Джой.

Лаборатория опустела, и тишину нарушало только резкое щелканье срабатывающих автоматов, скрип самописцев и ровное гудение приборов. Матовым светом горел купол вакуум-камеры, и в плотном синем тумане невозможно было различить ничего похожего на очертания человеческого тела, бывшего когда-то пилотом Эдвардом Стоуном.

Косые струи дождя били в стекла так, словно кто-то с улицы поливал окна из мощного брандспойта. Ветер налетал судорожными порывами, и текучие полосы на стекле изгибались, меняли направление, сливались в сплошную гибкую пелену и снова распадались на отдельные полосы. Когда вспыхивала молния, полосы замирали огненными змеями, и несколько секунд после вспышки в глазах стояла причудливая черная сетка, а потом глухо бухал гром, и от тяжелых перекатов грома бокалы на стойке подпрыгивали и жалобно звенели.

В зале ресторанчика было необычно много народу, почти все столики были заняты, а под потолком плавали синие клубы дыма, с которым едва справлялись работающие на полную мощность кондиционеры. Посетителям было скучно. Яркие вспышки молний выхватывали из серого полумрака зевающие, заспанные лица. Это были водители и пассажиры пестрого стада электромобилей, покорно подставивших дождю мокрые лакированные спины там, на стоянке около отеля. В такую грозу было не то чтобы опасно, а как-то неприятно, и потому большинство предпочитало скуку безвестного кафе сомнительному удовольствию борьбы со стихией.

На телестене крутобедрые и пышногрудые манекенщицы с печальными глазами демонстрировали последние моды. Какая-то фирма рекламировала последнюю новинку — вечерний туалет «Неолит-супер». Девицы в звериных шкурах вертелись, выжимая из своих тренированных тел целые каскады соблазнительных поз, электроорган выл, как буйвол во время гона, зрители курили, перебрасываясь равнодушными репликами.

Музыка смолкла, и диктор объявил, что сейчас зрители увидят главный секрет костюма, который «поможет нашим девушкам победить свою природную скромность при выборе партнера неожиданным и элегантным способом».

Девицы выстроились в шеренгу, а на помост вышел молодой человек. Продемонстрировав публике грудь, мышцы живота и бицепсы, супер-Геракл направился к шеренге девиц.

Когда молодой человек приблизился шага на два к манекенщице, шерсть на ее шкурах неожиданно стала дыбом. Тоже самое повторилось и с остальными; только у одних шерсть едва-едва шевелилась, другие становились похожи на взъерошенного ежа.

Девиц сменил какой-то перепуганный старичок, которого отрекомендовали профессором электронной эстетики. Старичок стал объяснять, что в костюмы «Неолит-супер» вмонтированы приемники биотоков, настроенных по соматическому потенциалу обладательницы (настройка производится фирмой бесплатно при покупке). Шерсть на шкуре электризуется особым микроприбором, причем степень электризации зависит от степени совпадения сексуальных типов. Таким образом, костюм «является точным прибором, с помощью которого вы безошибочно можете найти себе партнера на любом вечере и без всяких недоразумений дадите ему понять, что он вам подходит...».

Публика, которая слегка приободрилась во время демонстрации костюма, приуныла вновь — научные экскурсы были ей не по зубам, и поэтому старичка убрали и начался традиционный утренний стриптиз...

А дождь все лил и лил, и несмотря на то, что молнии сверкали реже, конца грозы не было видно. Посетители пили и пили, потому что делать было нечего, и Клаусу за стойкой стало жарко — пришлось позвать на помощь боя из отеля. Белая куртка боя мелькнула между столиками, а Клаус, смешивая коктейли, зло поглядывал в зал и потихоньку ругался.

В самый разгар стриптиза, когда подвижная маленькая японка освободилась от своего кимоно и готовилась перейти к остаткам туалета, музыка оборвалась, на экране появился полицейский чиновник.

Зал сразу затих, и все головы повернулись к экрану.

Клаус окаменел с миксером в руках. Он видел, как шевелились губы чиновника, но слов не слышал: заложило уши.

— Заморыш... Тэдди... — прошептал Клаус побелевшими губами. — Да как же ты... Ведь только что... Тэдди, мальчик...

Звук снова возник, словно поднялась заслонка гермошлема.

На экране замелькали фотографии бетонной площадки, поврежденного полицейского вертолета, трупов, снятых во всех ракурсах.

В зале возбужденно заговорили:

— Какая там перестрелка, только у одного оружие в руке.

— Остальные даже не успели...

— А этого лейтенанта — раз! — и пополам.

— Чистая работа.

— Тише, господа!

Полицейский снова появился — еще более подчеркнуто строгий.

Во всю телестену распластала крылья черная птица с черепом в когтях.

— «Коршуны Космоса»!..

— Коршун хорош...

— Тощий что-то очень.

— Откормится.

— Тише...

Зал снова дружно загалдел, обсуждая происшествие, хоть как-то развеявшее томительную скуку, и поэтому никто не заметил, когда и как появились четверо новых посетителей, с которых ручьями стекала вода.

Они, не снимая плащей, прошли к стойке, но Клаус не обратил на них внимания даже тогда, когда они оказались под самым его носом.

— Всем по двойному виски.

Клаус скорее автоматически, чем осознанно, плеснул в четыре рюмки золотистую жидкость.

— Я сказал — всем!

Клаус поднял голову и встретился с бесстрастным взглядом холодных серых глаз. Лицо показалось ему знакомым, но он сейчас никак не мог припомнить, где он видел этого человека. Особенно вот этот белый шрам на подбородке.

— Ты что, дядя Клаус, резал лук или у тебя трахома? Ты стал плохо видеть. Я сказал всем, а ты налил только четыре рюмки. Ведь с тобою нас пятеро.

— Я не пью.

— Даже за упокой души Тэдди Заморыша?

— Кто вы такие? Я где-то видел тебя.

— Это тебе показалось, Герман Клаус. Мы из уголовной полиции.

Человек со шрамом небрежно протянул через стойку удостоверение. Клаус повертел его в руках и вернул.

— Что вам надо?

— Во-первых, поскольку Тэдди уже нет в живых и спасти его невозможно, мы хотим спасти хотя бы его доброе имя. Потолкуем?

— Ну, если так, то потолкуем. Садитесь здесь.

Бармен налил пятую рюмку и придвинул себе. Трое сели на высокие вращающиеся стулья, а четвертый остался стоять, повернувшись лицом к залу.

— Позавчера ночью Тэдди был у тебя. Зачем?

— Он заехал выпить и поговорить. Они всегда со Свэном приезжали ко мне после рейса.

— Он был один?

— Да.

— А у тебя кто-нибудь был?

— Нет. В тот вечер никого.

— О чем вы говорили?

— О чем говорят старые знакомые после долгой разлуки? Вспоминали друзей. Толковали о жизни.

— Он говорил, как погиб Свэн Стэрберг?

— Да. Авария. Неуправляемая ядерная реакция в баках. Свэн взорвался.

— Где?

— Тэдди... он не говорил.

— Не юли, Клаус. Это очень важно. Для доброго имени Тэдди.

Клаус посмотрел на всех четверых изумленно и недоверчиво.

— Вы что, свихнулись?

— Для дела надо точно знать, где взорвался Свэн. Ты это хочешь скрыть. И это очень подозрительно.

— Но я, ей-богу, не помню. Мы тогда здорово выпили. Я хотел спросить утром, но он уехал, когда я спал. Даже не попрощался.

— Выпей виски — это прочистит память. Постарайся вспомнить все до последней мелочи.

Клаус отхлебнул из рюмки, сжал голову ладонями. Бой подскочил к стойке, удивленно оглядел молчаливую группу, вздохнул, увидев лужу на полу, и тронул за локоть задумавшегося бармена.

— Дядя Клаус, четыре цейлонских грога.

— Налей сам. Грог внизу слева.

Белая куртка боя упорхнула в зал.

— Пятно... Красное пятно...

— Что?

— Он здорово перебрал. Когда он говорил о Свэне, у него начиналась истерика. Он все время говорил про какое-то красное пятно.

— Что за чушь?

— Да. Он сказал именно так: «Свэн взорвался... там... красное пятно»... И ткнул пальцем в карту, но я стоял далеко и не заметил, куда. Я не стал его расспрашивать, потому что ему было плохо, я хотел спросить утром. Это все, что я знаю.

Сероглазый потер шрам на подбородке, и Клаусу опять показалось, что он когда-то уже видел этот жест.

— Не густо. Это действительно все?

— Да.

— Смотри, Клаус. Если что — мы тебя под землей сыщем.

Все трое поднялись и направились к выходу, подняв капюшоны. Сероглазый бросил на стойку пятидолларовую бумажку.

Дождь продолжался, разговоры по поводу происшествия на автотрассе уже иссякли, телестена показывала какую-то рекламную пьесу, и скука снова сводила скулы, а у этих четверых в плащах был какой-то не совсем обычный вид, и то, что они уходили в такую грозу, было тоже не совсем нормально, поэтому десятки сонных глаз провожали четверку, пока вертящаяся дверь не замерла за последним из них.

Клаус привычно смахнул пятерку со стойки в кассовый ящик, но из-под нее вылетел белый картонный квадратик.

Бармен взял его в руки, повертел в недоумении и вдруг бросился к окну.

Черная длинная, как торпеда, машина бесшумно ринулась в дождь и через мгновение исчезла за густой серой пеленой.

— Это они! Это они убили Тэдди! «Коршуны Космоса»! Их надо догнать! Это гангстеры! Вот... вот...

Клаус метался между столиками, тыча посетителям белый квадратик — точь-в-точь такой же, как показывали на экране.

Но посетители отмахивались от него, как от сумасшедшего:

— Нашел дураков...

— А ты видел, как эти парни работают лучеметами?

— С этой братией лучше не связываться. Голова будет целей.

— Пусть полиция гоняется, это ее дело. А нам и здесь хорошо, нас они не трогают.

— Да что вы с ним разговариваете. Он просто пьян, я видел, как он пил за стойкой.

— Сам толковал с ними, как миленький, а мы догоняй...

Кто-то хихикнул, и нервные смешки полетели по залу.

Клаус, растерянно оглядываясь и все еще протягивая белый квадратик, стоял под градом насмешек, ругани и острот. И только сидящий рядом парень в синем реглане сказал негромко:

— Позвоните в полицию, бармен. Если только хватит смелости. Видно, эти молодцы шутить не любят.

Клаус, словно очнувшись, прошел за стойку, набрал номер полиции.

— Герман Клаус... Только что здесь были «Коршуны»... Вот, оставили карточку... Что? Нет, жертв нет. Да, помню всех, я говорил с ними... Да, могу опознать... В черном «Форде»... Хорошо...

И пока Клаус говорил с дежурным полицейским, зал быстро пустел. Посетители бросали деньги на столики и торопились к выходу, хотя дождь еще не утих. Когда Клаус отошел от видеофона, в зале остались только бой и парень в синем реглане.

У Солсбери была странная манера читать газеты. Когда пневмопочта выбрасывала на стол очередной выпуск, доктор брал его и, не просматривая, складывал в аккуратную стопку на полку шкафа. Так было каждый день, кроме пятнадцатого числа. Пятнадцатого, ровно в десять утра, Солсбери садился за стол, вынимал заветную стопку и за чашкой кофе подробно изучал все, что случилось вне стен Биоцентра за тридцать прошедших дней. Месячный интервал придавал видимость логики ходу событий и снимал остроту каждодневных сенсаций: мыльные пузыри за это время успевали лопнуть, загадки раскрыться, догадки — подтвердиться, сплетни — заглохнуть.

Это был единственный способ знать все, что происходит, и не сделаться неврастеником. Месячное неведение придавало бедам мирским оттенок художественного вымысла, что позволяло ученому философски относиться ко всем суетным переменам, не касающимся непосредственно его работы.

Короче говоря, такой способ чтения газет уберег от разрушительного скепсиса гуманистические идеалы юности, чем Солсбери был очень доволен.

Сегодняшнее утро начинало четвертый день эксперимента, и сегодня как раз было пятнадцатое.

Солсбери достал термос с кофе, который в течение многих лет заваривала ему Джой, добавил в ароматную жидкость несколько капель гавайского рома, хранящегося специально для такого случая, обрезал сигару и сел за стол.

За шестьдесят с лишним лет жизни мир очень изменился, причем изменился к лучшему. Исчезла, наконец, висевшая над планетой опасность термоядерного самосожжения — атомное оружие было запрещено и уничтожены все его запасы. ООН из рекомендательного органа превратилась в реальную силу, регулирующую отношения между государствами. Это позволило провести всеобщее разоружение и практически исключить возможность военных конфликтов. Международные советы, комитеты, комиссии обладали влиянием и законодательной властью не меньшей, чем правительства государств, и многозначное слово «суверенитет» перестало быть спасительной ширмой для честолюбивых маньяков и оголтелой диктатуры.

Словом, медленно, но неуклонно юношеские мечты Солсбери о всеобщем благоразумии как будто сбывались.

И все же в мире, доступном Солсбери по газетам, было много странных, почти неразрешимых парадоксов.

Ну, хотя бы это самое всеобщее благоразумие. Всю жизнь Солсбери верил, что только успехи культуры и науки способны облагородить человечество и привести к гармонии. Он был подчеркнуто далек от политики и не доверял всякого рода социальным преобразованиям, тем более что очень часто они были связаны с насилием, так претящим его душе.

Но те же газетные сообщения доказывали доктору, что его облагороженным современникам все больше и больше хочется стать на четвереньки и залаять.

И еще. Наука дала людям огромную власть над временем и пространством, над живой и неживой природой. Знаменитый «эффект Кларка» фактически уничтожил «предел досягаемости» космических кораблей, и человек получил доступ во многие галактики Вселенной.

Тем не менее мир непрерывно сужался. Газеты охотно повторяли басни о чудовищах Проксима Центавра, но почти ничего не писали о жизни социалистической Африки и Азии, коммунистической России. И если бы не сообщения в научных журналах о выдающихся открытиях и изобретениях, можно было подумать, что четыре пятых Земли каким-то образом превратились в безлюдную пустыню.

Солсбери листал газеты, попивал кофе и благодушно бормотал под нос:

«Скачки на зебрах в Чили... Господи, откуда это зебры в Чили? Ах, вот что... Закуплены в Африке специально для скачек... Реклама губной помады для пожилых дам, тонизирующее действие на мужчин. Очень интересно... Научное обозрение. Посмотрим... Профессор Мичиганского университета Питер Уолтер утверждает, что запуск очередного советского искусственного солнца над Арктикой может вызвать мировую катастрофу... Ну, это они писали и перед первым запуском... Частная жизнь «Лысого Боба», чемпиона по вольному кэтчу... Боб в ванне... Да, типичная гипертрофия плечевых мышц... Забастовка на дне океана. Двадцать четыре часа не работали 13 подводных заводов для производства тяжелой воды... Так, и больше ни слова, что к чему, непонятно... Зато вот — раз, два, три, четыре, пять — пять страниц интервью со «звездой голубого экрана» трехлетней Эни Скотт. Очень мило...»

И вдруг глаза Солсбери удивленно округлились: «Похищение трупа... звездолетчик Эдвард Стоун... четверо убитых... «Коршуны Космоса»... Какая связь между смертью Тэдди Заморыша, ночным нападением на патруль и новой бандой?..»

Действительно, какая связь?

Солсбери отставил кофе, еще раз перечитал заметку, перелистал огромные фотографии.

Черный коршун... Череп в когтях... Бред! Средневековье какое-то. Лейтенант, перерезанный пополам...

Скомканная в бешенстве газета полетела в угол.

— Эйлин, здравствуйте. Кого-нибудь из боссов срочно.

На экране появились темные очки Дуайта:

— А, Солсбери! Ну, как дела? Как ваш покойник? Есть что-нибудь новое?

— Есть, мистер Дуайт. Только не для вас, а для меня.

Лицо Солсбери горело. Он поднял скомканную газету, потряс ею перед Дуайтом.

— Что это все значит? Во что вы меня втравили?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду похищение трупа!

— Видите ли, вы же сами сказали, что труп Тэдди надо доставить немедленно. А обращение к МСК и связанные с этим волокиты и формальности поставили бы под угрозу все дело. Ваше дело, кстати. И вообще — как бы вы объяснили МСК, зачем вам так срочно понадобилось тело Стоуна? Начались бы заседания, комиссии.

— Я не о том, мистер Дуайт. Ради науки, может быть, и следовало нарушить инструкцию, пойти на незаконное похищение. Но все остальное!.. Неужели для того, чтобы спасти одного человека, надо убить четырех? Ведь это же безумие! Самое гуманное, самое обнадеживающее открытие века начинается с преступлений!

Желваки на скулах Дуайта дрогнули, но голос был по-прежнему спокоен.

— Ах, вот вы о чем! Вы просто ребенок, Солсбери. Это же обычная газетная утка. Мы действительно похитили тело Стоуна, но все остальное вымысел.

— А фотографии? Трупы убитых?

— Солсбери, вы неподражаемы. Это же просто совпадение. На автостраде аварии бывают чуть ли не каждые пять минут. Тэдди был похищен без всякого шума. А потом где-то рядом случилась перестрелка — из-за чего, не знаю. Может быть, просто сводили счеты. Ну, а полиция, чтобы оправдать свою оплошность — ведь труп-то исчез! — свалила свою вину на гангстеров. Газеты подхватили, вот и результат. Надеюсь, теперь вы поняли?

Солсбери колебался. Ему очень хотелось, чтобы все было именно так, как сказал Дуайт, но...

— Вы мне не верите? Я прошу прочитать вечерний номер вон из той стопки, которую я вижу на вашем столе.

Солсбери машинально взял газету, и в глаза ему сразу бросились огромные буквы: «Коршуны» наглеют! Четыре часа назад на трассе Луна — Марс совершено нападение на грузовой лайнер фирмы «СС» «Антей». Корабль поврежден, имеются человеческие жертвы...».

Фотографии... Похожий на лезвие ножа космолет, на борту которого красуется знакомая птица с черепом, развороченная рубка управления, окровавленная голова пилота на пульте, пустота ограбленного трюма с рваными полукружьями пробоин, сквозь которые видно звезды...

И снова текст: «Фирма «СС» обратилась в МСК с требованием защитить пассажирские и грузовые трассы от действий космических пиратов... Девять крупнейших концернов страны поддержали справедливое требование фирмы «СС»... Экстренное заседание Международного Совета Космонавтики...».

— Вот видите, дорогой доктор, прежде чем устраивать истерику и обвинять нас чуть ли не в бандитизме, вам просто надо было бы дочитать газеты. Ведь не станете же вы теперь утверждать, что фирма «СС» связана с этими «коршунами»? Ведь вы же умеете мыслить логически, надеюсь.

— Извините... Извините, мистер Дуайт. Я, кажется, действительно погорячился. Но мне, откровенно говоря, не очень нравится таинственность вокруг препарата СД. Ведь это же общечеловеческое достояние.

— Разумеется, мой друг, разумеется. Но сейчас это необходимо, поверьте. Ради пользы дела, прежде всего. Придет время, и мы подарим человечеству этот живой огонь, вырванный у космоса... Кстати, вы ничего не знаете о красном пятне?

— О каком красном пятне?

— Ну, красное пятно, которое можно встретить в космосе, или что-нибудь в этом роде.

— Понятия не имею. Ни о чем подобном не слышал.

— Красное пятно, встретив которое, корабль взрывается?

Солсбери удивленно уставился на Дуайта.

— Я вас не понимаю, мистер Дуайт.

— Ну, я это к слову. Я думал, может быть, в космической биологии есть какая-нибудь такая штука. Но, видимо, к биологии оно отношения не имеет... Ну, а как Тэдди?

— Все по-старому, мистер Дуайт. Датчики регистрируют возрождение клеток, процесс идет бурно, организм восстанавливается, но он по-прежнему мертв.

— Есть какая-нибудь надежда, что он оживет?

— Не знаю. Мы перепробовали все — электростимуляцию, искусственное дыхание, химическую тонизацию, нейрошок — словом, все средства, которые современная медицина использует при выводе из состояния клинической смерти, но пока все тщетно.

— Да, очень и очень жаль. Кстати, я посоветовал бы вам в будущем не тратить времени на газетные сплетни. Они не для вас. Вы созданы для науки. До свиданья.

Солсбери откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

Откуда появилась подозрительность? Или это старческий психоз? В конце концов, бизнесмены тоже люди. Причем, разные люди. Вот, Роберт Смит — это да. Недаром его за глаза зовут «Хромой кабан». А Дуайт — человек интеллигентный и мыслящий. Если даже Роберт задумает какую-нибудь пакость, Дуайт сумеет его обуздать. Действительно, его, Солсбери, дело — наука, а остальным пусть занимаются другие.

Солсбери собрал газеты, разбросанные на столе, и сунул пачку в шкаф. Читать ему больше не хотелось. Он устроился в кресле поудобнее и снова прикрыл глаза.

О чем это спрашивал Дуайт? Красное пятно, которое взрывает космокорабли... Непонятно.

По ассоциации перед глазами проплыли носилки, покрытые белой простыней, а на простыне — расплывающееся красное пятно. Кровь... Впрочем, это была не кровь, а большая красная роза, на шелковистых лепестках которой дрожала роса. И весь куст, усыпанный розами, и весь сад, и желтая лента тропинки, посыпанной песком, — все было пронизано, просвечено, налито густым солнечным соком, и он был молод, и рядом с ним шла высокая смуглая девушка, но она улыбалась не ему, а Гарри Митчэлу, щеголяющему в новой форме пилота ВМС...

Он открыл глаза, но Лили не исчезла: она стояла перед ним такая же, как тридцать пять лет назад, в тот день, когда выходила замуж за Гарри...

— Что с вами, мистер Солсбери?

— Джой? Господи... Я, кажется, немного задремал. Извините.

Солсбери провел ладонью по лицу, собираясь с мыслями.

Джой спрятала руки за спину.

— Ну так что же вы скажете, Джой?

— А что вы хотите?

— Что хочу? Гм... Понятия не имею. У вас такой вид, словно кто-то вам сделал предложение.

— Вы уверены, что это могло бы меня осчастливить?

— Не знаю, но полагаю, что да.

— Вы плохо разбираетесь в людях, мистер Солсбери.

— Вполне возможно. Годы берут свое. Ведь это вполне закономерный биологический процесс.

Джой не выдержала и выхватила из-за спины ленту самописца.

— Пульс!

— Так что же вы тянете, злая вы женщина!

Он схватил ленту обеими руками. Ровная линия, прочерченная пером прибора, прерывалась едва уловимым зигзагом. И еще одним. И еще. И еще.

— В лабораторию! — прокричал Солсбери, размахивая лентой, как победным флагом.

— Выключайте, Джой, это бессмысленно.

Солсбери устало сел на стул, взял за руку лежащего на койке человека. Рука чуть дрогнула, но подчинилась пальцам доктора. Солсбери согнул покорную руку в локте, отпустил. Рука осталась в том же положении.

— Опусти.

Человек опустил руку. Он спокойно смотрел на Солсбери, и от его спокойствия можно было сойти с ума.

— Встань.

Человек неторопливо поднялся на койке, свесил ноги вниз. Несколько секунд сидел неподвижно, глядя на свои ноги, потом медленно встал. Руки его оставались в том же положении, в каком он только что сидел — чуть согнутые в локтях, с пальцами, продолжавшими сжимать несуществующий край койки. Две или три секунды человек рассматривал напряженные руки, потом опустил их, разжал пальцы. Потом медленно поднял голову, посмотрел на Солсбери ясным взглядом, в котором не было ни торжества, ни вопроса, а только пустота — спокойствие пространства, в котором нет ничего.

— Ложись.

Человек в том же ритме повторил все движения и вытянулся на койке, продолжая смотреть на доктора.

— Спи.

Человек закрыл глаза.

— Может быть, попробуем комбинировать стимуляторы?

— Нет, Джой, это бесполезно. Ведь это не болезнь. Не кретинизм и не идиотизм. И не потеря памяти. Все электроэнцефалограммы, все нейротесты говорят о том, что его мозг абсолютно здоров и абсолютно нормален. Я зондировал логометром Берга его память — кривая беспрерывна, об амнезии не может быть и речи...

— Но что же все-таки с ним?

— Как вам сказать? Это совершенно особый случай. Он... мертв.

— Не пугайте меня, мистер Солсбери. Работая с вами, я привыкла к самым невероятным вещам, но...

— Ну, я, пожалуй, неправильно выразился. Просто этому состоянию нет еще названия в медицине. Потому что мы с вами, Джой, первые, кому после Иисуса Христа приходится воскрешать из мертвых.

Солсбери встал, закинул руки за голову, прошелся по комнате.

— Понимаете, ведь мы с вами вернули пациента не из клинической, а из самой настоящей, биологической смерти, когда все процессы уже остановились, прекратились. В том числе и процессы, происходящие в клетках мозга. Человек умер в полном смысле этого слова, стал неживой материей. С помощью СД мы восстановили его клетки, восстановили заново весь организм с точностью, которую даже представить трудно — вплоть до последнего электрона в последнем атоме из тех несчастных триллионов атомов, которые составляли нечто, бывшее когда-то Эдвардом Стоуном. Но этот восстановленный организм был именно «нечто» — не человеком и не трупом, а только копией человека.

— Но ведь сейчас-то он жив!

— Да, мы сумели «запустить» его сердце и легкие, нервные центры, руководящие всеми сложнейшими процессами организма, потому что мы знали, как это делать. Но его психика по-прежнему мертва, его мозг сейчас — это великолепный и вполне исправный мотор, который надо завести. А как — вот это вопрос.

— Но ведь надо же что-то делать.

— Надо, Джой. Надо. Надо столкнуть его мышление с мертвой точки — с той десятой доли секунды, в которой оно было остановлено смертью. Но что пронеслось в его мозгу в эту десятую долю секунды? Какой образ? Слово или воспоминание? Ведь мы уже все перепробовали — и имена знакомых, и те небольшие кусочки его жизни, которые нам известны. Нo ведь это — песчинки огромной пустыни, и только одна единственная из них способна превратить в Эдварда Стоуна его живую копию.

Солсбери снова наклонился над койкой.

— Открой глаза.

Человек открыл глаза. Спокойствие пустоты царило в них.

Шел уже четырнадцатый день эксперимента, и уже семь долгих мучительных дней и ночей на койке этот человек, живой и мертвый одновременно, с безропотностью лунатика выполнявший все, что ему говорили, и неспособный ничего сделать сам, потому что мозг его спал, как та сказочная царевна в хрустальном гробу. Каждые четыре часа с методичностью метронома звонили Дуайт или Роберт, и эти звонки еще больше действовали на нервы.

— Нет, Джой, так не пойдет. Мы скоро сами сойдем с ума. Надо отдохнуть. Выключайте аппаратуру.

Джой действительно устала. Перед глазами мелькали черные точки — верный признак нервного переутомления.

Привычно переключая рубильники на ноль, она прикрыла веки и слегка надавила на глазное яблоко — иногда это помогало.

— Ой!

Раздался треск предохранителей, и одновременно погас свет. На силовом щите замигала красная лампа аварийного освещения.

— Простите, мистер Солсбери, это я натворила. Одну минуту...

— Стойте!

Солсбери держал за руку человека на койке. Пульс участился. Зрачки расширились и смотрели не на доктора, а на мигающую красную лампу.

— Сядь.

Человек сел на койке, но теперь его движения были суетливее. И он не отрывал глаз от красной лампы.

Джой приоткрыла рот, чтобы что-то спросить, но в тоне доктора было что-то такое, что заставило ее промолчать и подойти ближе.

— Красный свет! — негромко сказал Солсбери, наклонившись к самому уху человека и продолжая держать его за руку.

Рука дрогнула.

— Красный... свет! — повторил Солсбери раздельно.

На слове «красный» рука дрогнула чуть сильнее.

— Свет!

Рука оставалась неподвижной.

— Красная лампа.

Снова — неуловимая судорога на слове «красный».

— Красная роза. Красный кирпич. Красная кровь. Красная машина. Красный сигнал...

При словах «Красный сигнал» рука задрожала мелкой дрожью. На лбу Солсбери выступил пот. Губы человека тряслись, словно он что-то хотел выговорить — впервые за все эти семь дней. И Солсбери поймал себя на том, что у него тоже трясутся губы. Джой стояла рядом, до боли сжав пальцы, и, сама не замечая, шепотом повторяла магические заклинания Солсбери.

— Красный огонь. Красный пожар. Красный факел. Господи, Джой, что еще бывает красное?

— Красный... красный бант.

— Красный бант. Красное яблоко. Красный... Тьфу, черт!

— Неужели так придется перебирать все слова? Но что еще... Скорее, господи, что там еще... Красная корова... Скорее...

И вдруг по какой-то лихорадочной, не осмысленной еще ассоциации, откуда-то из подсознания, где-то услышанное и непонятное, но интуитивно чем-то связанное с жизнью этого так малознакомого человека, во весь голос почти крик:

— Красное пятно!

...глаза слипались от выпитого виски и многочасовой гонки, фары высветили на шоссе две серебряные дорожки, и машины выскакивали из этих серебряных струй, как перепуганные темные рыбы, и это было смешно, и беспричинно весело было на душе от свистящего за стеклом ветра, и ни о чем не хотелось думать, а только жать до предела на тугую педаль акселератора и плевать на все опасности на свете, потому что...

...но он, кажется, все-таки задремал, потому что яркий красный сигнал машины, тормозящей впереди, ударил в глаза внезапно, и память отбросило туда, назад, к Свэну, и хотя рука автоматически вывернула руль, бросив послушный «Форд» в сторону, он уже не видел бетонных ребер ограждения, потому что перед глазами клокотало грозное и загадочное Красное Пятно...

Глава пятая По ту сторону света

Здесь, у восемнадцатого буя, кончалась их зона, но Тэдди не спешил давать сигнал на расхождение, потому что четверка тральщиков следующей зоны поторопилась и немного выдвинулась вперед, готовясь принять эстафету. Кажется, это были те самые суматошные итальянцы — молодые ребята, которые всегда хотели делать как лучше, но всегда попадали впросак. Они налетали едва по одной сотой парсека, и космос их тревожил, как незнакомая девушка.

Было бы неплохо напомнить им вчерашнее пари, но сейчас не время сводить счеты — автоматические локаторы буя засекут «грязный» кусок Коридора, и симпатичным итальянцам придется месяц изнывать на переподготовке. А после у них будут дрожать руки при выполнении маневра.

Уверенность в себе. Это жестокий закон внеземного пространства — быть чуть сильнее самого себя, иначе смерть или вечное прозябание на задворках. Но молодежь слишком волнуется, и это губит ее.

Итальянцев надо выручать. Черти полосатые...

Тэдди, не глядя, включил общий сигнал — «веду я!» Улыбнулся Свэну:

— Старик, дублируй, если что...

Теперь все четыре тральщика команды жили на кончиках его пальцев. На поворот рулевого рычага Тэдди отзывалась счетверенная сила всех шестнадцати дюз, разбросанных по вершинам тысячекилометрового квадрата.

Тэдди покосился в боковой визир. Серебристая паутина трала приближалась к границе. Все три угла паутины были хорошо видны: вот там, вверху, зелено-желтые огни Свэна, внизу — оранжевое многоточие Челлини и лиловый пунктир Крэга. А четвертый угол — это он, Тэдди, и ему придется сейчас кое-что сотворить.

— Вызываю четверку 19.

— Четверка 19. Командор Чино Джильи.

Ну, конечно, это те самые итальянцы.

— Это Тэдди. Вы что, соскучились по штрафному отряду?

Голос Чино прозвучал с явным облегчением.

— Тэдди, я сам не знаю, как...

— Ладно, макаронники. С каждого по бутылке виски. Быстро подними трал на свою двойку.

— Что ты хочешь?

— Помалкивай. Слушай внимательно. Я иду на вас и делаю оверкиль одновременно с аварийным подъемом своего трала. Ты в это время опустишь свой трал. Мусор пересыплется из трала в трал, понял?

— Тэдди, но это же...

— Помалкивай. Это мое дело. Ты только не проворонь момент, когда начну поднимать трал. Это главное. Сможешь?

— Смогу.

Теперь Тэдди не смотрел ни в главный визир, в котором вырастало смертоносное пламя хвостовых дюз корабля Чино, ни в боковые визиры, в которых огни ведомых тральщиков неумолимо сближались с позиционными сигналами итальянцев.

Он взглянул на визиры только раз, чтобы удостовериться, что серебряная сеть итальянского трала превратилась в светящийся жгут между кораблем Джильи и его дублера.

Теперь он смотрел только на темно-зеленый экран радара, на котором сходились восемь горящих точек — четыре на четыре, секунда за секундой.

Суставы пальцев, лежащих на рычаге, побелели. Ребро ладони другой руки лежало на реостате подъема трала.

Взвыла сирена тревоги — автоматы контроля недоуменно мигали красными лампами, не понимая, почему человек идет на столкновение.

Тэдди выключил сирену коленом — руки были заняты.

И в ту сотую долю секунды, когда восемь точек на радаре превратились в четыре и когда жаркое атомное пламя готовилось лизнуть острые носы отчаянных кораблей, и когда уже казалось, что никакие силы — ни человеческие, ни электронные — неспособны предотвратить катастрофы, Тэдди рывком откинулся назад, всем телом рванув до отказа рычаг управления и реостат подъема трала.

Тело вжало в сиденье так, что захрустели суставы, и звезды в визирах слились в нити, а потом потемнело в глазах от крови, ударившей в голову.

И все-таки каким-то вторым зрением Тэдди успел увидеть, как одновременно с двух сторон черноту вечной ночи закрыли две дымчатые занавески — это его трал и трал Чино коснулись друг друга и разошлись, оставив стерильно чистое пространство, к которому уже не мог придраться ни один эксперт во Вселенной.

Тэдди положил корабль в дрейф. Тишина царила в отсеке — все было в порядке.

Красный пунктир буев, прочертивших фарватер, сходился в неизмеримой дали в одну острую, как игла, точку. Сколько раз Тэдди видел ее впереди, на главном визире, в перекрестке пеленгационных линий — зовущую звезду великого пространства, выход из тупика, дверь в неизвестность... А теперь она — сбоку, потому что молодость прошла, и в далеком прошлом — пилотская рубка «Икара», и другим дано пронзать межгалактические пустоты...

— Брось дурить, Свэн. У тебя все в порядке?

— Спрашиваешь! За такой спектакль я готов отдать полжизни! Давненько я не видывал такого оверкиля, честное слово. На старости лет ты вполне можешь выступать в цирке, Тэдди. Возьми меня тогда в напарники, а? Я даже буду ходить на голове, если надо.

— Ну, ходить на голове тебе не привыкать!

— Ого! Глянь-ка в визир, Тэдди!

За четырьмя кораблями итальянцев, успевших превратиться уже в маленькие точки, распустились хвосты торжественного салюта. Это было явное нарушение правил — салют в космосе полагался только при встрече кораблей из Глубокого космоса, но звездолетчикам эта нехитрая иллюминация была дороже всех наград и почестей, ждущих их на Земле...

— Эти итальянцы — отличные парни. Чино вчера четыре раза подряд обставил меня в рулетку. А за эти вот цветочки в небе им здорово влетит.

— Чино — стоящий пилот. Он сейчас сработал, как часы. У него верная рука и мгновенная реакция. Он еще будет звездолетчиком, поверь мне, Свэн. Ему только нужен опыт. И спокойствие.

— Которое приходит с годами. А годы отбирают главное — молодость. Вот и попробуй повертись в этом капкане. Со всех сторон — нуль!

Свэн исчез, его сменил Челлини. Он широко улыбался.

— Здорово, Тэдди! У меня душа в пятки ушла. А ты салют видел?

— Видел. Твоим собратьям влетит за него.

— О, итальянцы умеют благодарить, командор! Виски обеспечено!

— Иди на базу.

— Слушаюсь.

Крэг, как всегда, был меланхолически спокоен. Он лениво жевал резинку, словно ничего не случилось.

— Все в порядке?

— O'кей, командор.

— Можно идти домой. Чиллини уже уходит.

— O'кей, командор.

Вот и еще одно дежурство окончено. Без происшествий. Будничное, как сотни других. Утомительное, как все приевшееся. Впереди — четверо суток отдыха, сиреневые плафоны Лунной базы, оранжерея и... девицы, которые под мелодию «Ты только мой» выйдут навстречу... Или бар, где можно напиться, сыграть в рулетку и снова напиться. Можно, конечно, смотаться на Землю — лунные таксисты обожают звездную форму и никогда не берут денег — посидеть у дядюшки Клауса, посплетничать, вспомнить старые времена. А потом снова дежурство, такое же бесцветное, как сегодня, и снова все сначала. Раз и навсегда установившийся круг, в котором ты автоматически совершаешь виток за витком, как старая цирковая лошадь, и как у старой цирковой лошади, у тебя один-единственный способ разорвать этот круг — однажды рухнуть на колени, ткнуться мордой в теплый влажный песок манежа и проводить тускнеющими глазами веселый хоровод огней под куполом, который так же будет сиять и после тебя...

Чино еще можно на что-то надеяться — он молод, и если ему повезет, он выйдет по коридору на свет звезды и ощутит всю великую тоску и великое счастье быть песчинкой в бездонности Глубокого космоса — то ни с чем не сравнимое чувство радости и ужаса, которое испытал он, Тэдди, увидев звезды вблизи. У него будет красивая и страшная жизнь, которая промчится, как одна секунда, и если он останется в живых, то это будет страшнее смерти, потому что его будет ждать все тот же круг...

Тэдди летел медленно, с выключенными двигателями, привычно лавируя на могучих пульсациях гравитационных потоков, и цепкое тяготение планет тянуло корабль. Спешить было некуда, а горючее всегда пригодится — и тральщик Тэдди падал на Солнце, желтой монетой повисшее над головой, потому что здесь не было ни верха, ни низа, а только звезды и вечная ночь.

И, наверное, очень тяжко и горько было бы Тэдди наедине с этой равнодушной ночью, наедине с невеселыми мыслями, если бы не маячил в правом визире неизменно, как верный спутник, старенький корабль Свэна — темное тело диковинной тропической рыбы с подслеповатым носовым прожектором, с гирляндами зеленых и желтых поясных огней. Свэн Стэрберг, весельчак и задира, он лет на десять моложе Тэдди, но понимает все с полуслова.

Они отмахали уже добрых три миллиона миль, когда Свэн появился на переговорном экране. Его длинное лицо имело самое что ни на есть заговорщическое выражение.

— Слушай, старик, а что если нам прогуляться, а?

Откровенно говоря, у Тэдди не было никаких желаний. Ему не хотелось возвращаться на Базу, не хотелось и петлять по темным закоулкам Солнечной системы в постоянном страхе налететь на патруль. Если им повезет, они заарканят где-нибудь урановый астероид, пару тонн платиновой пыли или что-то в этом роде.

Однако Тэдди все-таки спросил:

— А куда?

Свэн подмигнул совсем по-мальчишечьи:

— К «Папаше», а? Мы его давно не навещали.

И уж меньше всего Тэдди хотелось к «Папаше». Это был не страх, нет, хотя после гибели пяти экспедиций МСК сфера Юпитера вместе с его двенадцатью загадочными спутниками была объявлена запретной зоной: ученые предпочитали изучать странное поведение планеты-гиганта с безопасного расстояния. Тэдди и Свэн не раз уже бывали там и каждый раз возвращались с богатым «уловом», вызывавшим зависть товарищей.

И все-таки именно «Папашу» Тэдди недолюбливал больше всего. Космонавты суеверны гораздо больше, чем кто-либо. Может быть, потому, что им больше других приходится сталкиваться с неизвестным и необъяснимым. Человеческая природа ищет равновесия, и потому самые нелепые поверья и приметы бытуют среди тех, для кого необычность стала нормой.

Тэдди очень смутно представлял все ученые споры, все научные проблемы и загадки, которые продолжала регулярно поставлять самая большая планета Системы человечеству. Просто его не оставляло смутное и странное чувство в те часы, когда он входил в запретную зону: в переливчатом матовом блеске «Папаши» ему чудилась затаенная жестокость, неведомая опасность. То ему вдруг начинало казаться, что все, что он видит, это обман, галлюцинация, за которой скрыто что-то безбрежное и угрожающее. То вдруг кто-то невидимый смотрел ему в спину — и такое было чаще всего — он летел, двигая рули, форсируя двигатели, манипулируя тралом, и чувствовал, как кто-то стоит за спиной и ледяными, мертвыми глазами смотрит на то, что он делает. И запоминает — каждый вдох, каждое движение. Тэдди даже ставил зеркальце, чтобы видеть, что происходит сзади, но ощущение чужого пристального взгляда не исчезало.

Словом, к «Папаше» ему не хотелось, и он неуверенно пробурчал:

— Горючего не хватит... Да и настроение паршивое, Свэн.

— Горючее найдем, у меня тут есть поблизости кое-что. А настроение... Настроение тоже можно поправить. Или ты, может быть, рвешься на Базу, к благам цивилизации?

И Свэн захрипел, очень точно подражая динамику Базы:

Тэдди передернуло, но для очистки совести он сделал последнюю попытку охладить пыл Свэна:

— Ты же сам говорил, что у твоей колымаги надо менять систему подачи. Зачем рисковать?

— Милый мой, ты отлично знаешь, что наши колымаги надо менять сверху донизу. Мы уже наполовину ангелы, Тэдди, и это просто чудо, что мы еще не в раю. Потому что ни один уважающий себя самоубийца не сядет в такой гроб, на которых мы таскаем свои тралы. Мы — потенциальные покойники, так неужели нам нельзя перед смертью повеселиться и поводить судьбу за нос?

— Ладно, уговорил. Пошли. Только не забудь про самописцы.

— Господи, он меня еще учит!

Тэдди открыл капот и, кряхтя, полез под пульт. Минут пять он возился там, чертыхаясь, и, наконец, вылез, перепачканный графитом. Щелкнул тумблером «Готовность катапульты». Лампочка не загорелась. Значит, все в порядке: самописцы стоят, и ни один эксперт не унюхает, что корабль куда-то уходил с маршрута. Правда, за свободу путешествий приходилось платить невозможностью катапультировать во время аварии. Но что поделаешь — ведь за все приходится чем-то платить...

— Ты готов?

— Готов.

— Иди за мной.

Желто-красный пояс на тральщике Свэна погас, остался только носовой прожектор. Тэдди тоже выключил бортовые сигналы. Патрулей здесь быть не должно, но все-таки.

Через полчаса они повисли у какой-то большой темной глыбы, похожей на допотопный дирижабль.

— Вылезай, Тэдди. Поможешь мне.

— А что это такое?

— Избушка на курьих ножках. Только без Бабы-Яги.

Пневмолюк мягко вытолкнул Тэдди в пустоту, и он повис рядом с кораблем, раскинув руки и ноги, как пловец на волне. Корабль Свэна был неподалеку, его силуэт четко вырисовывался на мишуре созвездий. Желтое тусклое Солнце было теперь внизу, но Земли Тэдди рассмотреть не смог, как ни напрягал зрение.

— Ну что ты там застрял? Еще не надоело любоваться звездами?

Голос Свэна прозвучал над ухом, а сам он был уже у черной стены: по обуглившемуся металлу плясал светящийся круг от его головного фонаря. Тэдди поймал цилиндр управления, висевший на запястье, и включил двигатель. За спиной запульсировал ацетиленовый язычок пламени, и Тэдди поплыл к Свэну.

Глыба оказалась старым, изрядно помятым метеоритами плашкоутом, неведомо какими течениями занесенным сюда, далеко от грузовых и пассажирских трасс.

— Осторожно, Тэдди, здесь немного пыльно.

Пыли было действительно более чем достаточно: когда Свэн задел случайно стену локтем, из-под руки метнулся целый фонтан текучего, как вода, серого порошка. Судя по слою пыли, плашкоут бродил в пространстве не один десяток лет, и Тэдди вдруг стало его жаль — вот он бродит бесцельно, переходя с орбиты на орбиту, от планеты к планете, всеми забытый, никому ненужный старый работяга, и будет бродить до тех пор, пока сам не превратится в пыль.

— Вот я и подумал: что ему болтаться без дела, горемычному, — Свэн словно угадал мысли Тэдди, — ну, и решил: пусть еще послужит, устал без дела, наверное.

Фонарики космонавтов нащупали угол, где должна была находиться кабина сопровождающего: стальные фермы переборок со следами съеденного временем покрытия свидетельствовали об этом. Свэн нырнул под откос десятиметровой реи, и оттуда донеслось сдавленное:

— Тащи!

На Тэдди вылетел цилиндр, который на Земле весил бы тонн двадцать, но здесь, в космосе, пилот остановил его легким движением руки.

— Это еще что за фокусы?

— Горючка, — коротко отрезал Свэн, появляясь из-под реи со вторым цилиндром. — Мы здесь с Тэккером устроили маленький банк на предъявителя.

— Где ты откопал этот плашкоут?

— Он сам откопался. Попал в трал Тэккера, и этот чурбан хотел его выбросить. Но я, естественно, воспротивился. Зачем пропадать добру? Тем более что эта развалина — мой ровесник.

Свэн высветил на стене цифры — дату изготовления плашкоута. Цифры едва проступали под слоем пыли, а заводской марки не было видно вовсе, но год действительно совпадал.

— Ты представляешь, Тэдди, как приятно в этой чертовой дыре, между этими миллиарднолетними светильниками встретить своего сверстника, хоть и железного, но такого же нелепого и беспутного, как ты сам? Сказка! И мог ли я...

Страшный громовой удар, автоматически ослабленный внешними звуковыми рецепторами и все-таки на мгновенье заложивший уши, потряс пустую сферу, и она еще долго-долго гудела тяжким колокольным звоном. Фонарь Свэна мгновенно погас, и Тэдди только через несколько секунд понял, что виной всему — пыль, поднятая ударом. Его фонарь горел, но свет его не пробивался дальше протянутой руки в этом черном густом тумане.

— Свэн, где ты?

Никакого ответа. В лорингафонах — душераздирающий треск: пыль, видимо, сильно ионизирована и пропускает радиолуч так же плохо, как и свет. Но индикатор в норме, значит, прямой опасности нет. Это уже неплохо.

Говорят, что годы, проведенные в космосе, притупляют чувство постоянной опасности, чувство страха перед роковой случайностью. Как бы не так. Как раз у астронавтов нервы всегда на пределе, у них острее всего инстинктивная боязнь следующего шага, следующей минуты. Именно постоянный страх выручает пилота в трудной ситуации. Он оберегает от преждевременного действия.

Вот и Тэдди висел сейчас в непроницаемом пылевом облаке, потеряв всякую ориентацию — в невесомости даже птицы теряют свои прославленные летные качества — и изо всех сил старался не изменить каким-либо неосторожным движением положение своего тела в пространстве.

Итак, удар или взрыв. Скорее всего, удар. Причем удар по бронированному панцирю плашкоута, потому что пыль поднялась со стен и одновременно со всех сторон. Очень сильный удар — пылевая стена возникла почти мгновенно. И скорее всего, снаружи — что могло изнутри нанести удар такой силы? Только взрыв, но индикаторы радиации и инфраизлучения спокойны, следовательно, внутри взрыва не было.

— Свэн, где ты?

Он повторил призыв, настороженно вслушиваясь в трескотню помех и по-прежнему не двигаясь. Надо было срочно выбираться, но как? В этой пыли локаторы беспомощны так же, как и глаза. Искать выход наугад бессмысленно: радиус сферы — тысячи полторы метров, и она пуста, как выеденное яйцо. Без ориентиров, в невесомом мире, где нет ни верха, ни низа, а следовательно, нет и той неосознанной памяти направления, которую почему-то принято называть «интуитивной» — в этой сфере можно летать от стенки к стенке бесконечно. Ползти по стенке — то же самое. Один шанс из миллиона.

— Свэн, где ты?

Пыль осядет недели через две минимум. Идиотское положение. Эх, если бы знать все наперед — закрепиться бы леером у входа! Проще простого. Даже обидно. По ниточке наружу...

Конечно, можно воспользоваться аннигилятором. Он как раз для таких вот пылевых фокусов. Все это облако можно сжечь за час. Но если Свэн поблизости? На расстоянии трехсот метров под антилучом его скафандр лопнет, как банановая кожура. Ничего не получится с аннигилятором...

Стоп, может быть, просто прорезать стенку? Вряд ли хватит мощности лучемета — стенки здесь, по-видимому, добротные. Вот если бы в упор — тут еще можно попытаться. Но ведь тогда, чего доброго, сам сгоришь от искр...

Под локоть что-то толкнуло мягко, по-телячьи. Индикатор внешней радиации лениво подмигнул и, поколебавшись, снова погас.

Тьфу ты черт! Он совсем забыл про бак с горючим. Надо же — как живой. Стоит рядом, не отходит. И под руку толкает, чтобы о нем не забыли.

Бак... А что, если попробовать? Прикрыться баком, как щитом, и с близкого расстояния — в стенку? Тоже опасно, но если умеючи... Ведь на баке, кроме обычной брони, должно быть реле силовой защиты.

Тэдди ощупал бак. Обычная стандартная форма. А вот и рукоять реле. Отлично. Вот теперь можно действовать. Быстро и точно.

Тэдди перевел бак вперед. Он принял положение пловца, на секунду включил и выключил двигатель. Толчок бросил его, потом показавшийся бесконечно долгим перелет вне времени и пространства, в кромешном серо-желтом от света фонаря тумане — и снова толчок: бак коснулся стенки.

Теперь надо быть осторожным. Тэдди на всякий случай зацепился леером за какую-то скобу, торчавшую из стены, потом взялся за рукоятку цилиндра. Конечно, щит — довольно неуклюжий и, если учесть взрывчатую мощь горючего, которое в нем находится, крайне неподходящий для защиты от атомного пламени, но что делать.

Пилот перевел реле влево — с левой стороны бака вспухла зеркальная подушка силовой защиты. Опустив светофильтры гермошлема, он включил аннигилятор. Острый зеленый луч зажег на оплавленном металле лохматую белую звезду. Тэдди повернул луч чуть-чуть под углом, и белые струи брызнули навстречу, но, отраженные силовым щитом бака, снова впились в металл. Это был великолепный фейерверк — целый каскад пламени бушевал вокруг Тэдди, дымными шлейфами затухая во всепоглощающей пыльной черноте, и казалось порой, что пламя вот-вот захлестнет маленькую фигурку в скафандре, но легкое движение руки с аннигилятором уводило в сторону подползающий протуберанец, и новые струи били в дрожащее силовое зеркало цилиндра.

Он работал уже минут пятнадцать без перерыва, и щелчки индикатора внешней радиации уже начинали сливаться в непрерывную дробь, и это было опасно, потому что совместное нарастание радиации и температуры могло вызвать необратимый процесс в баке с горючим, и тогда...

Тогда даже лунные инспектора, не говоря о патрулях, увидят весьма внушительную вспышку, но и для Тэдди, и для Свэна это будет уже абсолютно безразлично.

Но прерываться нельзя: ледяной холод космоса мгновенно уничтожит все сделанное.

А стрелка на аннигиляторе тоже ползет к критической черте: перегрев, за красной чертой — взрыв. Конечно, это не бак с горючим, но может плохо кончиться, если он не успеет отбросить подальше опасную игрушку после автоматического выключения.

Все случилось почти одновременно: медленно выгнулось пузырем белое пятно на стене и лопнуло, став черным кругом с белым обводом, и тотчас же в эту дыру полетел выключившийся аннигилятор, карнавальной шутихой треснувший за бортом плашкоута.

Пот щипал глаза, и очень хотелось вытереть лоб. Багровые края круга быстро тускнели, и в проеме показалась арабская вязь созвездий. Тэдди вытолкнул сначала цилиндр, потом вылез сам. Перевел дыхание, и мягкие пучки хлореллы коснулись щек.

Призрачный матовый свет заливал поверхность плашкоута, и длинная узкая тень астронавта, нигде не прерываясь, ныряла в черную тьму на противоположном конце. Она, как стрелка компаса, указывала на яркое желтое пятнышко в неизмеримой дали — Солнце. Но здесь Солнце бессильно. Здесь, за границей Пояса Астероидов, правил один монарх — Юпитер, и даже тени принадлежали ему. И неяркими пятнами вокруг его огромного эллипса белели верные вассалы — такие же загадочные гиганты — Сатурн, Уран, Нептун, Плутон и совсем уж отбившийся от Системы путаник Трансплутон. Они светились величественно и торжественно, и эта мертвенная пышность, так отличная от деловой скромности обжитого Нижнего планетного кольца, как-то давила и настораживала.

Что-то потустороннее, обманчивое таилось в этом великолепии. Было светло, но свет возникал и гас без всякой видимой логики. Масса планет была огромна, а плотность вещества — до смешного мала. По вспученным полям сверхтяготений от планеты к планете бродили таинственные тела. Казалось, здесь царят свои особые законы. Да так оно, видимо, и было. Недаром один известный астроном сказал, что каждое открытие в планетарной сфере Юпитера несет с собой десять новых загадок для каждой из наук.

Две почти одновременных вспышки и легкая дрожь металла под ногами прервали размышления Тэдди. Метеориты, вот оно что... Видимо, всю эту катавасию заварил один из них. Разумеется, более внушительных размеров. Надо вытаскивать Свэна. В корабле спокойнее.

Тэдди закрепил бак понадежнее, включил на всякий случай общую силовую защиту. Затем попробовал леер — трос крепко держался за скобу. Ну, теперь-то пыль не страшна — спасительная веревочка в руках, она выведет из любого пылевого лабиринта.

Уже наполовину погрузившись в проем, Тэдди случайно глянул влево — туда, где только что лежала его тень. Там...

Там, в четырех-пяти шагах от проема, вырезанного в титановой броне с таким трудом и риском, чернели ступеньки трапа. Там был выходной люк!..

Никогда еще пилот не ругался так истово, как в этот раз. А наругавшись, мысленно плюнул в сторону коварного люка и нырнул в пылевую пучину. Помочь могла только случайность, и Тэдди, включив на полную мощность по-прежнему беспомощные локаторы, носился от стены к стене с упорством и бессистемностью ослепшей летучей мыши. Несколько раз ему показалось, что леер заедает или за что-то цепляется. Проверил катушку — все в порядке. Оттолкнулся от стены — в который раз? Сбился со счета! — и снова полетел в пустоту, крича как можно громче:

— Свэн, где ты?

— Да здесь я, черт бы тебя побрал!

И кто-то схватил его за ноги.

Радость встречи чуть омрачил непонятно рассерженный тон Свэна, но нелепое происшествие, несмотря на весьма реальные опасности, можно было считать исчерпанным.

— Держись за меня, у меня леер. Пошли к выходу.

— Ну, это, дорогой мой Эдвард, я знаю уже минут двадцать, — ответил Свэн все тем же непонятным тоном. — Пошли.

Тэдди еще больше удивился и слегка рассердился. Тоже мне! В конце концов, именно он, Тэдди, нашел выход из положения: продырявил чертов плашкоут, выбрался сам и вытащил Свэна! А этот зубоскал еще дуется на что-то. И Тэдди обиженно замолчал.

Но когда он вслед за Свэном вылез в проем, первое, что он увидел, был второй цилиндр — цилиндр Свэна! Рядом с его баком.

Свэн посмотрел на Тэдди, у которого никак не мог закрыться рот, и вдруг захохотал:

— Ой, умора! Ну и отмочили же мы номер, господи... Умереть можно! Ой, не могу...

И только когда чуть-чуть отдышался, смог выговорить:

— Я же на обводном трапе стоял, как метеорит... В двух метрах от тебя. Орал пока не охрип.

До Тэдди наконец-то дошел смысл случившегося, и он тоже расхохотался:

— Так, значит, мы — нос к носу... Стоило протянуть обоим руки... А мы орали, идиоты...

— Я, понимаешь, когда грохнуло и поднялась пыль, здорово перепугался — ведь ударило сразу, как только я бак тебе бросил. Первое, что пришло в голову — взрыв. Потом сообразил — ведь меня бы тогда тоже того, в пыльцу! Нет, что-то не так. Стал тебя звать — молчок. Локаторы — молчок. Поставил я тогда свой бачок, зацепился леером за поручень, и ну шастать от стенки к стенке. Мне-то ничего — я по трапу вылезу. А ты где? Ты же висел — значит, у тебя сейчас полная прострация и самому тебе не выбраться. Умора да и только! Летал по этой душегубке, орал, пока чертики не стали мерещиться...

— Но как ты меня потом нашел?

— Очень, просто. Когда у меня голова совсем уже кругом пошла от шараханья, я решил вытащить свой цилиндр. Вылез — и глазам не верю: твой бак. А рядом — норка. Я тебя за леер стал дергать, а ты — ноль внимания. Вот я и полез за тобой по твоему лееру. Злой, как черт...

Похохатывая и возбужденно перебивая друг друга, они плыли к кораблям, тускло поблескивающим в неверном свете Юпитера, и веселились с каким-то исступлением, за которым угадывалось пережитое напряжение.

— Умрут ребята, если на Базе рассказать...

— Брось ты. Надо помалкивать. Это же анекдот на всю Систему. Засмеют...

— Засмеют — это точно.

И когда они были у своих кораблей и послушные автоматы готовились принять на борт запасные баки с горючим и их самих, в гермошлеме прозвучал неожиданно серьезный и почему-то грустный голос Свэна:

— Послушай, Тэдди, а сколько длилась вся эта петрушка?

— Что-то около двух часов, Свэн.

Это был странный мир.

Издалека Юпитер был похож на сплюснутый эллиптический щит — именно щит, а не яйцо, сплюснутое на полюсах. В отличие от всех планет, которые когда-либо видел Тэдди, Юпитер почему-то казался плоским, как солнце на декорациях мюзик-холла.

Ученым проще. Когда их спрашиваешь: «почему?», они отвечают твердо и кратко: «Это одна из особенностей гигантских планет». И все. Как будто этими словами можно объять всю тоску по привычным, выстраданным в течение тысяч лет и закрепленным в генах законами геометрии, представлениям, тоску по реальности, представление о которой теряешь, попадая в гравитационное поле «Папаши».

«Папаша»... Вот висит гигантский щит, преграждая дорогу, и на щите этом, как на щите Медузы, начертаны неведомые письмена, видеть которые не дано человеку. Он многоцветен, этот щит, — голубоватый фон планеты перечеркивают резкие, в зазубринах, коричневые полосы, параллельные экватору. Эти голубые и коричневые зоны на эллипсе планеты меняются, но очень медленно — десятки земных лет проходят, прежде чем удается заметить смещение.

Сейчас Юпитер выглядел, как три года назад, когда они были здесь со Свэном. Все та же голубая полоса на экваторе, а вокруг нее симметрично расположены две широкие тропические полосы. Дальше — менее яркие полосы и зоны умеренного пояса, а полярные области, однородные и неяркие, уже нависли над кораблями.

Да, нависли, Свэн с его любовью ко всякого рода жаргонным словечкам называет это «заглатыванием».

Дело в том, что на определенном расстоянии щит Юпитера начинает вести себя несколько необычно — его края вытягиваются и начинают постепенно обволакивать корабли. Сначала «Папаша» превращается в полусферу, вогнутой частью обращенную к кораблям. Это, в общем-то, довольно обычно — любая планета на близком расстоянии кажется не шаром, а вогнутой чашей. Но «Папаша» этим не ограничивается. Края горизонта ползут все выше и выше, и, в конце концов, вы оказываетесь внутри сферы — Юпитер окружает вас со всех сторон своей поверхностью, и лишь маленькое черное пятно вверху остается от того необъятного, что называется Космос. Юпитер заглатывает корабль, как росянка — мошку, и странный глобус, вывернутый наизнанку, начинает оживать.

Первыми оживают округлые светлые облака: их движение уже доступно взгляду, как перемещение минутной стрелки. Потом начинают двигаться резко ограниченные, удлиненные коричневые пятна. Их движение напоминает скачки дафний под микроскопом — минута покоя, неуловимый рывок, и снова покой, и только края коричневой массы чуть дрожат. Светлые зоны резкими прямыми штрихами пересекают вдруг непонятные перемычки, идущие от расположенных на разных широтах темных полос.

И вся эта бесшумная свистопляска торжествует вверху, внизу, с обоих боков, и потому звездолетчиков никак не может оставить противное ощущение, словно ты — муха, попавшая в бутылку или, точнее, в какой-то светящийся пузырь, из которого никак не найти выхода.

Говорят, здесь повинно мощное поле тяготения Юпитера — оно искажает путь световых лучей, и человек, попавший в это поле, видит не то, что на самом деле. Очень может быть. Только от этого не легче.

— Туда?

— Ну, конечно, Тэдди. Метеорологи обещали хороший метеоритный дождь. А все это идет туда, как в трубу.

Свэн помолчал, а потом проговорил раздумчиво:

— Черт подери, хотел бы я знать, что там есть на самом деле. Почему туда прут метеориты, причем почти всегда радиоактивные. Какой дьявол их туда тащит?

Он снова помолчал. Потом улыбнулся невесело:

— Ты знаешь, Тэдди, я, наверное, плохой астронавт. Я не люблю всей этой звездной гонки. Не потому, что там, в звездах, — страшно. Нет. Просто мне кажется, что мы обгоняем самих себя. Мы еще не до конца разобрались на Земле, а нас потянуло в космос. Мы еще не разобрались в своей родной Солнечной системе, а нас уже бросило к другим галактикам. Немудрено, что мы там ничего не находим — мы просто еще не знаем, что искать...

И вдруг без всякой связи:

— Ты не сердишься, что я опять потащил тебя к Красному Пятну?

— Нет, Свэн. Хотя, откровенно говоря, я не люблю того, что не входит в мой мозг. А пятно не входит — убей меня. Как и весь этот Юпитер...

Оно висело сейчас как раз над ними — кроваво-красная, почти овальная клякса на голубоватой сфере, где-то на широте двадцати градусов, таинственное атмосферное возмущение, периодически засасывающее все радиоактивное. Пятно багровело над головой, но чтобы добраться до него, надо было лететь в обратную сторону — вниз, и в этом была еще одна нелепость странного мира, который настойчиво предлагал смятенному уму все, кроме разгадок.

Мезонные двигатели несли машины, и Красное Пятно расплывалось над головами тысячекилометровой клокочущей раной, а на экранах локаторов все чаще мелькали зеленые черточки метеоров.

— Давай трал, Тэдди. Кажется, нам повезло.

Тэдди и сам заметил характерное волнообразное мерцание в правом нижнем углу главного визира. Перекинув ключ на инфравидение и добавив увеличение, он тихо охнул. Чуть в стороне и впереди шли целых три гловэллы. Редко кто из звездолетчиков мог похвастать тем, что видел гловэллу, распустившуюся в естественных условиях. И только Ежи Стравинский рассказывал о том, что видел легендарный «танец тройной спирали». Он даже пытался снять этот танец в инфралучах, но дело было в Поясе Астероидов, а там, как известно, не киноателье: автоматы бросали его разведчик из стороны в сторону, уклоняясь от каменных ядер, а пушка ультразащиты работала почти без перерыва, расстреливая камешки помельче. Так что фильма не получилось: гловэллы были едва видны сквозь вспышки, а зигзаги, которые выписывал космолет, окончательно все испортили. Пленка Стравинского надолго перессорила астроботаников мира, и они до сих пор не пришли к единому мнению — что же такое, в конце концов, гловэлла — живой организм или причуда кристаллографии. Адепты кристаллоорганики объявили гловэллу бродячим растением, перерабатывающим космическую пыль под влиянием жесткого рентгеноизлучения, а пленку Стравинского — доказательством жизнедеятельности этой редкой и капризной незнакомки. Их противники видели в «танце» случайную игру полей тяготения астероидов и даже обыкновенную фальсификацию. Стравинского чуть было не привлекли к суду, но все так запуталось, что докопаться до истины было невозможно, а темпераментные клятвы измученного поляка только усугубляли недоверие.

— Ну, что ты там, уснул?

— Подожди, Свэн. На какой частоте твой визир?

— На обычной. А что?

— Переключи на инфра. И добавь увеличение порядков на пять.

Свэн довольно-таки раздраженно перекинул ключ, вывернул тумблер, не глядя, на пять делений.

— Ну и?..

И вдруг наклонился к самому экрану.

— Ого! Тэдди, так это же «танец тройной спирали»! Ну и ну...

Гловэллы впереди шли равносторонним треугольником, широко распластав десятки тончайших многогранных лепестков. Лепестки светились несильным гипнотическим светом догорающих углей, и по их поверхности разбегались мгновенные узоры синих искр — это вспыхивали и сгорали невидимые частицы рассеянной вокруг космической пыли.

Все три цветка медленно вращались вокруг центра треугольника, описывая идеально правильную тройную спираль, — все точно так, как рассказывал Ежи Стравинский, но они со Свэном видели сейчас «танец» не в опасной астероидной толчее, а при отличной видимости, и картина была действительно великолепна.

— Свэн, это надо снять. Такого еще никто не видел.

Свэн заколебался, ожесточенно потирая подбородок.

— С ума сошел. Элементарный топологический анализ точно укажет, где мы снимали. Ученые, конечно, за такую пленку глотку друг другу перегрызут. А для нас — адье, работа. И вообще космос. Ты забыл, что бывает за самовольные «прогулки»?

— Не забыл. Но это же уникальные кадры, Свэн. Ведь мы, по сути, первые, кто видит все по-настоящему. А пленку можно спрятать до лучших времен.

— Да как же ты ее через стерилизатор протащишь? Проглотишь, что ли? Ее ведь и в желудке найдут, если надо... Это тебе не бак с горючкой. Лучше этих красавиц в трал — и все шито-крыто. Без документов, так сказать.

— Жалко проморгать такое, Свэн. Красавицы от нас не уйдут, а вот «танец» уйдет. В трале не растанцуешься.

— Вот навязался на мою голову! Ладно, попробуем. Только чур, снимать буду я. Попробую пленку протащить через посты. У тебя не получится. У тебя слишком подозрительная физиономия.

Свэн с деланным вздохом принялся за съемочную аппаратуру, но видно было, что ему самому очень хочется не упустить редчайший случай, хотя это на самом деле могло иметь довольно-таки грустные последствия для обоих. Неписаный закон фирмы гласил: делай, что хочешь, но не попадайся. Попался — пеняй на себя.

— Давай поближе к ним. Так будет интереснее. И раскрой трал на всякий случай. А то вдруг они удирать задумают. Останемся и без портретов, и без самих красавиц.

Свернутый трал, повисший между кораблями серебряной цепочкой, вспух и развернулся в огромное облако. С раскрытым тралом идти было труднее и еще труднее — маневрировать, потому что трал, как парус, уже принимал отголоски могучих вздохов юпитерианской атмосферы, но гловэллы двигались медленно, и догнать их не стоило больших усилий.

Собственно, движением их медлительные перемещения можно было назвать лишь с некоторой натяжкой. Они, пожалуй, не двигались, а «росли» в пространстве в определением направлении, и рост их напоминал рождение морозного узора на стекле.

До сих пор Тэдди попадались только споры гловэллы — правильные многогранники двух-трех метров в диаметре, представляющие собой кристаллические агрегаты настолько сложного состава и строения, что одно только их описание занимало тома монографий и казалось не специалисту чистейшей абракадаброй.

Из этих спор в космических лабораториях удавалось выращивать невероятные «цветы» — полукилометровые веретена из паутинообразных лепестков, которые оказались бесценным кладом и для науки, и для промышленности. Именно гловэлла открыла науке секреты гравитации и позволила промышленности построить первую антигравитационную систему. Появились целые «плантации» гловэллы, космические «огороды», где из найденных спор выращивали чудесные соцветья. Через год веретено переставало расти, а еще через несколько дней рассыпалось на тысячи стабильных кристаллических образований. Вот эти-то образования и были драгоценным «урожаем» для самых разных технических отраслей: остатки «живого метеора» шли в антигравитаторы ракет, в моторы гравилетов, в «мозги» кибернетических устройств, на нужды электроники и биотехники.

Звездная гостья оказалась замечательным подарком Большого Космоса, легко и просто решив технические проблемы, казавшиеся до сих пор не разрешимыми.

Но беда в том, что аппетиты техники росли, а гловэлла в искусственных условиях расти не хотела. Вернее, не хотела размножаться. И совсем не было ясно, может ли она вообще размножаться. Потому что никто и никогда этого не видел.

А споры попадались все реже. Распустившиеся гловэллы — и подавно. И немудрено, что рассказ Ежи Стравинского о трех гловэллах и об их фантастическом «танце» вызвал столько шума и столько недоверия. А поляк ничего не выдумывал. Просто в этом астероидном аду невозможно было подойти ближе. Тэдди со Свэном повезло несравненно больше.

Эти три веретена были гигантами по сравнению с «огородными образцами» — не меньше трех километров в длину — и, главное, передвигались. Правда, весьма своеобразно.

Поначалу казалось, что веретена, медленно вращаясь вокруг оси, каким-то образом ввинчиваются в пространство, как гигантские шурупы. Но скоро Тэдди понял, что это не так.

На острие веретена шевелилось что-то вроде усов. Точнее, не шевелилось, а росло. В пространство по спирали выпячивалась нить стремительно растущих кристаллов. Ее догоняла вторая нить, третья, и вот уже возникал, словно нарисованный на темно-сером, светящийся каркас будущего лепестка. Каркас заполнялся матовой паутиной, и стометровый тонкий лист начинал работать — на его поверхности сказочными узорами загорались и гасли искры космической пыли. Лист набухал, утолщался ближе к оси и там затвердевал в плотное тело ствола, из которого выползали новые усы, и все начиналось сначала.

Тем не менее длина веретена оставалась все время постоянной, и это немало удивляло пилота. Задние лепестки оплывали и таяли, точно стеариновые, хотя температура здесь, судя по яркости инфракрасного изображения, была самой низкой. А острие сверкало раскаленной иглой.

— Да убери же ты, наконец, этот чертов трал! Я с ним, как собака на цепи.

Свэн явно увлекся съемкой — в нем заговорил не охотник за гловэллами, а бывший астроразведчик. Тэдди добродушно усмехнулся и спросил нарочито небрежно:

— Совсем убрать?

Тэдди видел сейчас только затылок Свэна, прильнувшего к визирам.

— Я спрашиваю: совсем убрать?

Свэн, не оборачиваясь, дернул плечом.

— Разумеется, совсем! Я у тебя, как на поводке. Не развернуться.

— А как мы их потом ловить будем?

— Кого?

— А наших красавиц!

— Я тебе половлю! Ты смотри, что они делают!

Тэдди посмотрел в визир и не заметил ничего особенного. Три веретена не изменили ни своего положения — по-прежнему четкий треугольник — ни своего вращения: два веретена «ввинчивались» по часовой стрелке, одно против, а вся троица вращалась еще вокруг центра треугольника.

А вот в центре, кажется, появилось какое-то темное пятнышко...

— Ты по инфра смотришь? Посмотри на нормальной частоте! Сказка! Тысяча одна ночь!

Тэдди перекинул ключ и невольно прищурился.

Теперь они летели над бескрайним кипящим океаном крови, густые тяжкие валы которого вздымались снизу, сталкивались в яростной схватке, медленно опадали, снова вставали беспорядочными и бессчетными толпами. А вверху бледнело небо, и по нему широкими правильными дугами бежали смрадные тучи с фиолетовыми подпалинами, торопливо огибая бархатно-черный шар, висящий в зените.

Снова Юпитер шутит. Весь этот апокалипсический пейзаж — очередной оптический фокус гиганта. Черная сфера космоса свернулась в шар, шар планеты, наоборот, превратился в небесную сферу, а Красное Пятно прикинулось океаном. А на самом деле корабли еще не коснулись самых верхних слоев атмосферы. Шутки...

Но троица гловэлл, летящая перед ними, выглядела действительно, как из «Тысячи и одной ночи». Потому что только фантазия Востока могла создать такую пылающую красочную вязь, такую буйную пестроту цветов и оттенков, которую являли сейчас эти переливающиеся трехкилометровые спирали.

И только сейчас Тэдди понял, почему длина веретен неизменна, несмотря на непрерывный рост. Мясистые, тусклые по сравнению с остальными нижние лепестки и впрямь плавились, превращаясь в нити густо-синего дыма. Вращение треугольника медленно скручивало синие нити в плотный конус, на острие которого что-то поблескивало.

Тэдди прибавил увеличение. На острие конуса отливало металлом что-то вроде ощутимо растущей кипарисовой шишки.

Пилот торопливо сфокусировал на шишке сразу радиометр и спектроскоп. Стрелки радиометра качнулись довольно-таки лениво: шкала излучений мало отличается от общего фона. А вот спектр... Фу ты, какая неразбериха... Линия кремния какая-то бешеная... А структура! Ну-ну... Тэдди на всякий случай нажал клавишу запоминающего устройства. Пусть хоть это останется.

Он поднял глаза. С экрана за ним следил через плечо Свэн. Он уже не снимал.

— Дураки мы с тобой, Тэд. Старые идиоты. Кому все это надо, а? Просто самим себе кровь погреть... Мы — мусорщики, низшая каста. Наше дело — подметать Коридор. И не совать нос, куда нас не просят. Так?

— Так, Свэн.

Тэдди вздохнул и убрал приборы.

— Ты прав, Свэн. Может быть, это действительно никому не надо. Но без этого можно совсем оскотиниться. Если делать только то, что приказано, и думать только о своем брюхе. И о своем кармане.

— Что в конечном счете одно и то же...

— Вот именно. А у русских, говорят...

— Брехня это, Тэдди. Пропаганда, по-моему. А если даже и не брехня, то нам с тобой, старик, поздно поворачивать оглобли. Мы по уши в грязи увязли. Не хуже других от патрулей драпаем и виски не меньше других хлещем. Поздно...

— Смотри-ка, Свэн! Наши красавицы что-то задумали!

Треугольник явно ускорил вращение и, кажется, изменил направление движения. Да, теперь он двигался не к Юпитеру, а от него, выходя из своего затяжного пике. Основательно подросшая шишка теперь болталась на одной голубой ниточке, которая становилась все тоньше и наконец лопнула с характерной вспышкой сильного электрического разряда.

— Трал! — во все горло заорал Свэн и рывком врубил на полную мощность все четыре двигателя.

Тральщик, повисший было на антигравитаторах, встал на дыбы, выбросив из дюз четыре огненных столба, чуть ли не на месте перевернулся и коршуном упал вниз, туда, где, медленно крутясь, падала в багровую пучину причудливая шишка, отсвечивая металлом.

— Наши жар-птички снесли яичко! Не простое, а золотое! Отличное дело! Молодцы, гловэллы!

Тэдди скорее автоматически, чем обдуманно, выстрелил трал, который распустился сзади огромным веером, и бросил машину вниз, за Свэном, правда, менее эффектно.

Он давно привык и к жаргону, и к его мальчишечьим выходкам. В конце концов, «яичко» пригодится, хотя и не совсем понятно, что это такое. По крайней мере, подобной находкой пока еще никто, кроме них, похвастаться не может.

— Наши птички невелички. Наши птички... А, черт!

Дюзы Свэна, четырьмя лепестками горевшие впереди, неожиданно погасли.

— Ты что, раздумал?

Свэн молчал, и Тэдди снова видел только его затылок.

— В чем дело, Свэн?

Молчание.

Тэдди вывел свой тральщик вправо, пристопорил, выбросил стыкующий рукав трала. Свэн не принял трала. Он остервенело делал что-то на пульте.

Загадочная шишка, наращивая скорость, исчезла в протуберанце Красного Пятна.

Свэн молчал. Руки его неподвижно лежали на пульте.

— Ты что там, лешего увидел?

Свэн медленно повернул голову. В лице не было ни кровинки, и, наверное, от этого проступили крапинки веснушек, которых Тэдди никогда у Свэна не замечал.

— Уходи, Тэдди. Побыстрее. И подальше. Я сейчас взорвусь.

— Что ты мелешь?

— Уходи, говорю тебе. Я дал слишком сильного пинка этой кляче. Все-таки полетела система подачи.

— Перекрой главный шланг! Что ты застыл, как пень!

— Поздно, Тэдди. В смесителе неуправляемая реакция. У меня два запасных бака.

И вдруг, сорвавшись на крик:

— Ну что ты повис? Уходи немедленно, говорю тебе! Я ухну так, что чертям жарко станет. Слышишь — два запасных бака! Ну!

— Никуда я не уйду. Катапультируй!

— Ты забыл самописцы?

— У, дьявол... Напяливай скафандр и лезь через люк! Я тебя поймаю тралом!

— Не успею. Говорю тебе — уходи, пока не поздно! Слышишь? — И совсем тихо. — Ты был хорошим другом. Спасибо тебе за все.

— Надо же что-то делать, Свэн. Попробуй...

— А! От тебя не отвяжешься...

Тральщик Свэна снова взвился на дыбы и ринулся отвесно вниз, в красные чужие тучи, грозно и тяжко вздымающиеся навстречу, и Тэдди тоже направил машину вниз, провожая друга в последний бешеный полет, понимая бессмысленность своей жертвы и не имея сил выжать ручку от себя — Свэн уходил навсегда, и это никак нельзя было принять и понять... Свэн уходил все быстрее и быстрее, потому что адское пламя, бушующее в чреве погибающего тральщика, уже сожгло все предохранители, а тральщик Тэдди тормозил трал, о котором он совершенно забыл. Красное Пятно превратилось в развернутую воронку, а они продолжали лететь вместе, и уже погас экран переговорного видеофона, а Тэдди продолжал кричать, не слыша себя:

— Свэн, катапультируй! Катапультируй, Свэн!

А дальше все было, как в бреду, потому что Свэна не было на экране, и тральщика его не было — его проглотила красная волна, — а только жил еще голос Свэна, и в этом голосе не было страха, а только грусть:

— Возвращайся на Землю, старик. Начни все сначала. По-новому. Это трудно. Но попробуй за меня. Будь счастлив.

И потом хрипловато запел:

И вдруг удивление:

— Ого! Тэдди, а здесь полно...

Что-то хрустнуло и засвистело в динамиках, и Тэдди решился глянуть вниз. Там, внизу, в огненно-красной пучине, что-то полыхнуло, и через минуту индикаторы внешней радиации дико заплясали. Тэдди знал, что это последний вздох Свэна, и только потом он увидел быстро растущее синее пятно. Он решил сначала, что потемнело в глазах от вспышки, но все-таки бросил тральщик в сторону, и мимо ударил, постепенно иссякая, фонтан Синего Дыма. Тэдди пришлось снова увертываться от опадающих вниз клубов, но кое-что попало в трал до того, как Тэдди свернул и убрал его...

Нервы сдали. Призрачный щит Юпитера ровно горел за спиной, а Тэдди, бросив ручки управления, кусал пальцы. Желтое солнце впереди расплывалось радужными пятнами, и он закрыл глаза, потому что было больно смотреть вперед...

Он лежал с закрытыми глазами в непривычной тишине, и мужской голос сказал шепотом:

— Очень сильная реакция. Он вспомнил все, и воспоминания для него сейчас острее впечатлений действительности. Может быть шок. Дайте ему снотворное, Джой.

— Хорошо, — так же тихо ответил женский голос.

— Джой, — пронеслось в опустошенном мозгу. — Хорошее имя — Джой. Оно значит — «Счастье».

Глава шестая Лезвие ножа

— Так вы говорите, что Синий Дым появился сразу после взрыва корабля и точно в том же самом месте?

— Да, доктор. Я видел вспышку, и именно из этой точки через несколько секунд ударил фонтан.

— Синий Дым активизируется после сильного облучения. А до этого он находился в кристаллическом состоянии... Все, видимо, правильно... Эдвард, а сколько времени прошло между вхождением корабля в красные облака и взрывом?

— Я боюсь говорить точно, доктор. Я был в таком состоянии... Мне казалось, что прошли столетия... Может быть, секунд двадцать. А может, и меньше.

— И он шел с включенными двигателями?

— Да, на полную мощность.

— Какое расстояние пролетел корабль Свэна до взрыва, как вы думаете?

— Он шел приблизительно миль полтораста-двести в секунду, значит, взорвался где-то на глубине около четырех тысяч миль...

Солсбери встал из-за столика, прошелся по холлу, потирая лоб. Роберт и Дуайт сидели поодаль, не вмешиваясь в разговор, и бесцеремонно разглядывали пилота.

Тэдди чувствовал себя скованно под этими оценивающими взглядами. Он понимал всю важность дела, все значение случайного движения трала, которое привело к открытию волшебного препарата. В конце концов, именно СД превратил Солсбери из калеки в полноценного человека, спас Джой, вернул жизнь ему самому.

Но кто вернет в этот мир Свэна? Если бы фирма не экономила на ремонте, если бы... Свэн погиб, потому что износилась какая-то пустяковая деталь в системе подачи. Его убили из-за грошей, может быть, из-за нескольких долларов, сэкономленных на этой детали...

Смит-старший делал и продавал невидимую смерть. Его сыновьям теперь нужен СД — Синий Дым жизни. Зачем? Ведь они убийцы. Зачем убийцам препарат жизни?

Солсбери говорит — таковы времена. Новые времена заставят волков быть ягнятами. Ой ли? Доктор, доктор, ты умный старый человек, но иногда ты говоришь, как ребенок. Хирургический скальпель в руках подонка может превратиться в лезвие ножа...

— Итак, что мы имеем на сегодня...

Солсбери остановился между Тэдди и Смитами и стал загибать пальцы.

— Во-первых, место рождения СД — Красное Пятно на Юпитере. Можно ли добыть СД со всей поверхности Пятна или только из одной точки, координаты которой знает Тэдди, нам пока неизвестно. Во-вторых, СД рождается при мощном ядерном взрыве на глубине около четырех тысяч миль. Возможно ли рождение СД на других глубинах, нам пока тоже неизвестно. В-третьих, рассказ Тэдди не дает нам пока никаких намеков на то, почему и как этот самый СД рождается. Единственное, что можно предположить сейчас — то, что где-то там есть залежи или сгустки СД в кристаллическом состоянии. Возможно также другое — что СД образуется именно в результате взрыва при сочетании каких-то компонентов и определенных параметров давления, освещения и так далее...

— Постойте, Солсбери, не так темпераментно, — проговорил Дуайт. — Значит, для того, чтобы получить СД, необходимо произвести ядерный взрыв на глубине четырех тысяч миль, в точке, которую укажет Тэдди, а потом просто-напросто собрать содержимое фонтана тралом, не так ли?

— Видимо, да. Надо только наиболее точно воспроизвести ситуацию, при которой впервые появился СД. Потому что на его появление могут действовать и другие, неизвестные пока причины...

— Это что же, доктор Солсбери, — угрюмо прервал Тэдди. — По-вашему, надо имитировать аварию и отправить туда еще один корабль?

— Ну что вы, Эдвард, вы меня не так поняли. Для взрыва можно использовать мощную бомбу замедленного действия. Я говорю...

— Нейтринной боеголовки среднего калибра достаточно? — снова перебил Дуайт.

Роберт быстро взглянул на него и поджал толстые губы. Солсбери удивленно поднял брови:

— Нейтринная боеголовка? Но...

— Достаточно или нет?

— Нейтринная среднего калибра разнесет половину Юпитера или, чего доброго, сделает из него сверхновую. Но, к счастью, таких игрушек сейчас около ста штук и все они в Особом фонде ООН. Использовать их может только ООН, их не выдают даже правительствам отдельных государств, не говоря уж о частных фирмах, — еще более угрюмо подал голос Тэдди и впервые за весь разговор внимательно посмотрел на своих боссов.

Дуайт недовольно поморщился.

— Я вижу вы, Тэдди, весьма осведомлены в вопросах международного права...

— Приходится. Ведь вы наверняка не будете защищать меня на суде...

— Вы догадливы. Но я обращаюсь к вам как к знатоку, что вы можете посоветовать?

— Для взрыва, равного взрыву баков тральщика, подошла бы малая военная ракета класса «Земля—Луна». Но ведь все эти ракеты уничтожены после Пакта, а их укрытие и хранение рассматривается как преступление против человечества, мистер Дуайт.

— Нет, право, у вас большие юридические способности, мистер Стоун. После того, как вас лишат пилотских прав, вы с успехом можете идти в адвокаты...

— В прокуроры мне как-то больше по душе.

— Но это очень опасно в наш век, мистер Стоун.

— Звездолетчикам к опасности не привыкать, мистер Дуайт.

Дуайт достал сигарету, но зажигалка почему-то долго не зажигалась, прыгая в руке.

— Ну, ладно, довольно шуток. Давайте говорить о деле. Мистер Стоун, вы сможете повторить ваш рейс? Мы вам подберем хорошего напарника. Вы должны хотя бы из уважения к доктору Солсбери, вашему спасителю... Итак?

Тэдди молчал, безучастно разглядывая свою ладонь.

— Да, Стоун, я совсем забыл. В качестве премии за мужество, проявленное при доставке трала, а также за особые заслуги перед фирмой, на ваш счет переведено двадцать тысяч долларов премиальных. Ваша новая экспедиция будет оплачена, разумеется, гораздо щедрее.

Тэдди поднял глаза и в упор посмотрел в очки Дуайта. Ладонь на столе непроизвольно сжалась в кулак.

— Сейчас Эдвард слишком возбужден и взволнован, он еще не вполне оправился после операции, — пришел на помощь Солсбери. — Я думаю, через неделю он будет вполне в форме.

— Ну и отлично. Только одна просьба. Ни в коем случае не покидать Биоцентр. Иначе мы вынуждены будем принять другие меры. Сейчас вы свободны. Мы немного отдохнем.

Когда Тэдди и Солсбери вышли. Роберт с неожиданным проворством подбежал к двери, прислушался и зло зашипел на Дуайта:

— Ты что, с ума сошел — про боеголовки? Нашел с кем советоваться. Заморыш сразу раскусил, в чем дело.

— Ну и что?

— Что, что!.. Этот омоложенный старец, конечно, так ничего и не понял, а у Заморыша глаза заблестели. Он сразу сообразил, что у нас есть кое-какие запасы, до которых не докопались ищейки ООН. А знаешь, чем это пахнет?

— Чем?

— Тем, что мы у него на крючке. Он знает, что он нам нужен, и мы его убрать не можем — раз. Он знает, что у нас есть укрытое от ООН ядерное оружие — два. Представляешь, какую цену он заломит за свое молчание и за свой полет?

— А мы на эту цену радостно согласимся. И еще погладим его по головке и скажем, что он великий пилот. И что его незаслуженно забыли. И дадим честное слово передать все сведения о СД в МСК сразу же после возвращения. И сохранить ему пилотские права. И еще многое-многое другое.

— Ты это серьезно?

— Вполне. Он нас ненавидит и не доверяет нам, так?

— Допустим.

— А раз не доверяет, значит, его никакими обещаниями в это дело не заманишь, так?

— Допустим, так.

— И вдруг он «случайно» узнает, что у нас есть нейтринные боеголовки, за хранение которых положен международный трибунал. Что решит Тэдди?

— Он решит, что мы у него в руках. И будет прав.

— О, господи, до чего же ты непонятлив, братец! Теперь у него есть гарантия! Он не верит нашим обещаниям — пусть. Зато теперь он уверен, что при случае может заставить нас выполнить обещания — угрозой разоблачения. И он согласится лететь, посмотришь!

— А если он все-таки сообщит куда надо до полета?

— До полета ему нет никакого смысла делать это. Во-первых, он уверен в своей безопасности. Следовательно, торопиться некуда. А во-вторых, ему все-таки хочется добыть Синий Дым. И даже не из-за обещанной награды. Он из того же теста, что и Солсбери. Ему хочется облагодетельствовать человечество. И кроме всего прочего, отплатить добром за добро тому же Солсбери, который вернул его из небытия. И поскольку Заморыш человек умный, два против ста, если он не отложит свои разоблачения на потом, после полета.

Роберт помолчал с минуту, что-то обдумывая.

— Все это хорошо, Айк. Но за ним надо следить. Не спускать глаз. И если что...

— Не только за ним. За двумя. Солсбери ненадежен. Пока его спасает полная неспособность разбираться в реальной жизни. Но чем черт не шутит.

— Пожалуй, не за двумя, а за тремя. Не забывай ассистентку. Как-то странно она улыбается...

Джой стояла над самым ручьем на огромном, облепленном почерневшими мхами, стволе упавшей пальмы, и глаза ее смеялись.

— Ну что же вы, Эдвард?

А Тэдди не мог двинуться с места и смотрел на нее, словно вырезанную лучом на сумраке лесной чащи: белые брюки, широкий серый пояс, белая кофта, подчеркивающая смуглую кожу обнаженных рук и лица. Она чуть запыхалась и дышала часто, на длинной шее пульсировала жилка, полуоткрытые губы дрожали.

— Ну что же вы стоите?

— Мне показалось, что за нами кто-то идет...

Джой засмеялась, закинув голову, и длинные волосы метнулись за спиной, как черное крыло.

— Так значит, надо бежать, а не стоять на месте!

Тэдди медленно пошел к ней, раздвигая сплетения лиан и длинные пахучие бороды лишайников. Ноги по щиколотку уходили в пружинящий травяной настил, и после каждого шага в траве оставалась овальная ямка, которая быстро заполнялась зеленой водой.

Тэдди подошел к ней и взял за руку. А вокруг шептался, шуршал и вздыхал темный косматый лес, полный каких-то добрых и ни на что не похожих существ, которые переминались с ноги на ногу вокруг и дружелюбно подмигивали тысячами прозрачных глаз, и кроны двадцатиметровых гигантов укрывали их от света, оставив лишь узкий солнечный луч, который обтекал их и падал в пляшущее зеркало ручья, и от этого в густом влажном воздухе плясали радужные ломкие блики.

— Джой, вам говорили, что вы самая красивая женщина на свете?

— Да.

— Кто?

— Доктор Солсбери.

Она снова засмеялась и потянула его за руку, и они побежали сквозь эту влажную, плотную, зеленую темноту, большие тяжелые листья шлепали их по лицу и по плечам, лианы ловили в прочные сети, они барахтались, пытаясь освободиться, пружинистые корни хватали за ноги, и они падали друг на друга, хохоча до слез, а иногда руки напарывались на колючки, которые царапали, но было не больно, а только весело, потому что лес не хотел им зла — он просто играл с ними, как сильный зверь со своими детьми.

Впереди сверкнуло синее пламя, и лес замер за их спиной. На их разгоряченные, мокрые, исцарапанные лица дохнула соленая прохлада океана.

Узкое лезвие горизонта разделяло два мира: мир синего неба и мир синей воды. Сначала ослепленному взгляду они казались двумя одинаковыми полусферами, лежащими одна на другой. Но постепенно глаза привыкали к сиянию, и, как на пленке, проявлялись детали: зеленовато-желтое в мареве пятно островка с частоколом склоненных к воде пальм — отсюда пальмы казались стилизованными буквами «Т», с забавной аккуратностью расставленными у белой ниточки наката; косые крылья трех яхт, подставленные едва ощутимому бризу; прогулочный катер, похожий на бабочку, которая время от времени пытается взлететь; белая полоса пены, начинающаяся откуда-то слева и, постепенно истончаясь, пересекающая все видимое пространство воды, — это из устья невидимой отсюда реки стартовал реактивный аквалет, давно уже скрывшийся за горизонтом.

Было время отлива, и с обеих сторон обнажился голубовато-черный топкий ил, от которого остро пахло серой. А в обе стороны тянулись бесконечные мангровые леса, в строгом, раз и навсегда данном порядке выползающие на сушу. У самой воды толпились, утонув в иле искривленными ходулями голых корней, исчерна-зеленые ризофоры. За ними неровным поясом расположились серо-зеленые авицении и матово-серые зоннерации. Пепельная полоса бругиеры обозначала извилистую линию суши. А дальше, в глубину знаменитых флоридских болот, уходили лохматые шапки болотного финика и перистые кустарники пальмы нипа.

И только раскаленное тропическое небо сверкало над всем этим пестрым великолепием безжизненной чистотой вымытого до блеска бемского стекла.

Джой погрустнела. Тэдди почувствовал это по безвольно ослабшим пальцам ее руки и перевел глаза на женщину.

И расхохотался.

Джой была похожа на лесную колдунью: в растрепанных волосах запутались травы, колючки и листья, подбородок был синим от сока каких-то ягод, а на лбу алела царапина. Снежно-белый костюм превратился в нечто невообразимое: его варварской раскраске мог бы позавидовать любой художник-абстракционист.

Женщина нахмурилась.

— Я очень вымазалась?

Тэдди пожал плечами, продолжая улыбаться.

Джой провела рукой по щеке, но от этого стало только одной полосой больше.

— Ну и пусть.

И она снова застыла, думая о чем-то своем.

Над океаном резко кричали чайки, описывая плавные круги на узких неподвижных крыльях, и вдруг камнем падали к самой воде и снова взмывали ввысь, блеснув на солнце матовой белизной перьев.

Внизу из-под самой скалы, нешироким длинным полумесяцем вклинивалась в синюю даль серая от соли песчаная коса. Около косы по колено в воде бродили чернокожие ребятишки с кошелками на шее — ловили устриц, время от времени отправляя очередной трофей не в кошелку, а в рот.

— Тэдди, вы любите простор?

Что-то мягко толкнуло в сердце и блаженно заныло: Джой впервые назвала его Тэдди, а не Эдвард, как обычно. Губы пересохли, и Стоун ответил с трудом:

— Простор? Конечно! Кто же не любит простор?

Джой подняла голову. Серые глаза ее потемнели.

— Кто? Я, например. И все женщины, наверное. Подсознательно, по крайней мере. Потому что нам нужен уют и тепло. А на просторе — ветер. И простор... Простор забирает у нас любимых. Поэтому женщины ненавидят простор. Они просто ревнуют. Ваша жена любила космос?

— Не знаю. Ведь она...

— Она была с вами, я знаю. Я много читала о полете «Икара». Мне кажется, она ушла в космос ради вас. Она хотела быть первой, а не второй вашей любовью. Вы очень ее любили?

— Да, Джой. Очень.

— Вы счастливый. А мне вот как-то не пришлось. Я пробовала любить... Но как-то не получилось.

Они сидели у самого края скалы, свесив ноги в пропасть, и Тэдди задумчиво бросал плоские камешки вниз, на косу. Камешек, вращаясь, как пропеллер, взлетал сначала вверх, а потом, описав «мертвую петлю», резко шел вниз и несколько секунд падал в тени скалы гаснущей белой звездой.

— Я люблю лес, — продолжала Джой. — Нигде я так хорошо не чувствую себя, как в лесу. Это, наверное, зов предков, как говорят. Я родилась здесь, во Флориде. И во мне течет индейская кровь. Моя мать была из племени семинолов. Семинолы — аборигены флоридских лесов.

— А ваш отец?

— Отца я не помню, я родилась уже после его гибели. А мать умерла через три года после моего рождения. Она не могла жить без отца. Она умерла от тоски. Ее звали Лили, но у нее было индейское имя Чакайя, что значит «Сердце, рожденное любить»...

— Кем был ваш отец?

— Астронавтом, Эдвард.

Тэдди от неожиданности выронил камешек.

— Астронавтом?

— Да. Почему это вас удивляет?

— Нет. Просто... Коллега.

— Да, мой отец был астронавтом. И не менее известным в свое время, чем вы. Мой отец — Гарольд Митчэлл...

Тэдди тряхнуло, словно под ним сработала катапульта.

— Что с вами, Эдвард? Вы мне не верите? Но у меня же фамилия отца — Джой Митчэлл. Мой отец погиб на Марсе, на Малом Сырте. Я выросла у доктора Солсбери. Он был большим другом моего отца и матери. Он так и остался на всю жизнь холостяком. Я подозреваю, что он любил мою маму.

Джой исподлобья озорно взглянула на растерянного пилота.

— Но мама предпочла астронавта. Ведь у вас романтическая профессия, и это безотказно покоряет слабые женские сердца...

Но Тэдди почти не слышал ее. Как это сказал тогда Клаус? «И есть еще одна причина, сынок. Но о ней знают только два человека. И больше никто никогда не узнает...»

— Постойте, Джой, постойте... А вы знаете человека... словом, вы знаете Германа Клауса?

Джой удивленно пожала плечами.

— Дядюшку Клауса? Конечно! Это же родственник отца. Солсбери разыскал его где-то за тридевять земель, когда мне было уже около двадцати. Дядя Клаус плакал, когда мы встретились... Он очень хороший, дядя Клаус. Он меня очень любит. И для меня он, как отец. Он и Солсбери... Два отца...

Горизонт двинулся на Тэдди. Лезвие сверкало теперь угрожающе остро. И зловещий отсвет приобрели теперь океанская даль и полосы мангровых зарослей, и даже в движеньях мальчишек, наклоняющихся за устрицами, была какая-то тоскливая предопределенность.

Это Солсбери спас Гарри Митчэлла. Спас своего удачливого соперника, потому что был его другом. А ведь возрожденный в облике бармена Германа Клауса астронавт Гарри Митчэлл совершил не менее героическое — он отказался от самого дорогого, что у него было на Земле, — от дочери. Потому что Джой уже похоронила отца, и Солсбери стал ей отцом. Вот она, причина — Гарри Митчэлл остался Германом Клаусом, чтобы не лишать Солсбери последней радости. Потому что для доктора Джой была не только приемной дочерью, но и дважды потерянной Лили.

Да, Клаус поступил, как настоящий мужчина. Он понял, что поздно что-либо менять. Слишком поздно.

— Слишком поздно...

Он лежал на спине, сплетя под головою руки, и смотрел в пустое небо. Он пытался вспомнить Нэнни такой, какой она была перед отлетом «Икара». И не мог.

На щеку упали мягкие волосы, и серые глаза, в которых уже наливалась горячая влага, заслонили небо.

— Простите меня, Эдвард. Я виновата. Я не должна была...

Пилот закрыл глаза, и все исчезло. Тугой комок больно и сладко подкатывал к горлу, хотелось чего-то неведомого и не хотелось дышать.

— Назови меня еще раз «Тэдди». Если можешь.

— Тэдди...

И уже не было ничего вокруг, и он летел в серебряной пустоте, слыша свой собственный внезапно охрипший голос:

— Джой... Счастье... Я люблю тебя. Я целую вечность не говорил никому этих слов. Я убрал их на самое дно души, потому что думал, что они мне никогда больше не понадобятся. Но ты... Я люблю тебя, Джой.

Волосы перестали щекотать щеку, и Тэдди, не открывая глаз, заговорил лихорадочно и сбивчиво:

— Но жизнь уже прожита, Джой. Нелепо, но я даже не знаю, сколько мне лет. По вычислениям электронных машин — сорок один. Не ведь машина могла ошибиться. Может быть, мне давно уже триста, четыреста, пятьсот. В Глубоком космосе время идет иначе. Люди вывели формулы, по которым можно все высчитать. Данные маршрутной карты, график скоростей, коэффициенты сверхсветовых переходов, выходы в надпространство и еще сотни и тысячи цифр, схем, графиков — и через полчаса машина выплевывает ответ: «Пилот Эдвард Стоун — 41 год»... А кто подсчитает все пережитое? У меня такое чувство, что я живу уже много веков. Я растерял близких, растерял друзей. Я так много терял, что уже не могу поверить в то, что можно что-то найти. Где-то что-то когда-то во мне сломалось, и я полетел вниз. Я перестал сопротивляться. Я попал в капкан и делал все, что от меня требовали — возил контрабанду, грабил звездные заповедники...

Тэдди открыл глаза, и над ним снова было только небо.

— Если бы можно было начать все сначала... Но как? С чего?

Небо было бесстрастно, и ничего не дрогнуло в нем.

— Простите меня, Джой. Это не вам, а мне надо было молчать. Через несколько дней я улечу. Я всегда улетал с радостью. Мне было неуютно на Земле. Первый раз в жизни я не хочу улетать. Спасибо вам, Джой. Вы разбудили меня. Жаль, что это не случилось раньше. Невыносимо жаль.

Три чайки пролетели низко-низко, взмыли вверх, сделали плавный широкий круг, и птичий крик повис в воздухе.

— Джой!

Молчание.

— Джой, вы сердитесь на меня?

Тишина была ему ответом.

Тэдди приподнялся на локте. Джой лежала рядом, вытянувшись, закинув голову, и беззвучно плакала. Она изо всех сил старалась сдержать рыдания, тело ее вздрагивало, а ладони вытянутых вдоль тела рук судорожно сжимались в кулачки.

— Джой, милая, ну что ты так?

И все отодвинулось, подернулось дымкой, перестало существовать — и небо, и океан, и чайки, и палящее тропическое солнце — и медленно, бесконечно медленно (так, что за это время успели родиться, распуститься в спирали и умереть тысячи галактик) и нежно он взял в ладони это мокрое, перепачканное зеленью и ягодным соком лицо и стал целовать светлые дорожки, оставленные слезами, пока не нашел припухшие, горькие губы.

Две руки поднялись снизу и сомкнулись на спине, прижимая и робко и властно, и он зарылся лицом в густые волосы.

Губы Джой дышали у самого уха часто и прерывисто, и в этом дыхании еще жили отзвуки плача, но теперь уже что-то новое, могучее и неведомое заставляло его прерываться, и Тэдди забыл обо всем, когда шепот обжег ему щеку:

— Тэдди, милый... Это судьба... Мне суждено было стать женой звездолетчика. Как и матери. Это судьба.

— Меня совсем укачало. Возьми в этом притоне бутылку шерри.

— Слушаюсь, мистер Роберт... Одну бутылку шерри?

В голосе шофера мелькнуло удивление и растерянность, и Роберт мысленно выругался. Идиотское положение, он, Роберт Смит, должен изображать черт знает что...

Машина свернула с автострады к невзрачному дорожному кафе, из которого тоскливо свиристел бинг-джаз. Было довольно прохладно, и столики под тентом пустовали, лишь похрапывал в углу пьяница, да двое хорошо одетых мужчин пили кока-колу.

На стоянке стояли три машины — два одинаковых коричневых «ройлса» и черный «Форд» с основательно помятым крылом.

Шофер вошел в кафе, мужчины о чем-то поговорили, поглядывая на машину Смита, и один из них, бросив на руку плащ, направился к машине.

Смит приоткрыл дверь, но ровно настолько, чтобы никто снаружи не смог его заметить.

— Сэр, я очень извиняюсь, но не смогли бы вы подбросить меня до Стрэнг-Роуз? У меня деловое свидание, а машину мою — сами видите, — незнакомец кивнул на помятый «Форд». — Если вас не затруднит...

— Кончайте ломать комедию. Лезьте, — прошипел Роберт, отодвигаясь.

Незнакомец скользнул в машину и захлопнул дверцу.

— А шофер?

— Вы что, ослепли?

Незнакомец постучал по блестящей темной перегородке, отделяющей заднее сиденье от мест шофера и телохранителя, и хмыкнул.

— Да... А в смысле звука?

— В смысле звука — тоже самое.

— Хорошая машина... Надеюсь, вы без телохранителя?

— Да, черт подери, без. Можно подумать, наша встреча рискованна только для вас. Я рискую в два раза больше.

— Ну хорошо, хорошо. После того, как я с вашей помощью встал на путь греха, у меня стала побаливать шея.

— Это просто радикулит. Сейчас не вешают.

— Как ни странно, но шея моя болит даже при воспоминании об электрическом стуле. Видимо, просто ассоциативная цепь. А как было хорошо еще месяц назад... Даже «Интерпол» стал забывать меня...

— Вы сожалеете о том, что начали?

— Ни в коем случае. Я просто, откровенно говоря, набиваю себе цену. Итак, что вы хотите мне предложить?

Динамик щелкнул.

— Мистер Роберт, я принес шерри.

— Давай в клапан. И поезжай. В Стрэнг-Роуз.

Звякнуло стекло. Роберт приподнял заслонку — в маленькой нише, выдавленной в перегородке, стояла бутылка. Роберт сунул бутылку в карман дверцы и закрыл заслонку.

Машина тронулась.

— Отлично придумано. Вы не считаете, что фюреру тоже неплохо бы иметь такую машину?

— Вы же не любите Землю?

— Ошибаетесь. Как раз наоборот. Я очень люблю Землю. Всю, целиком. Как яблоко, которое можно съесть. Я работаю в космосе, чтобы вернуться на Землю. Без грима. Тогда не получилось, потому что... Черт подери, что это такое?

Машина резко затормозила. Снаружи послышалась какая-то перебранка.

— В чем дело? — рявкнул Роберт в микрофон.

— Простите, сэр, какой-то алкоголик. Убери свой драндулет, идиот!

— Иди... Иди-от? Я тебе по-покажу! Я хоз... хозяину...

Кто-то рванул дверцу. Незнакомец выхватил пистолет.

В дверях повис парень в синем реглане, то ли пьяный, то ли наглотавшийся наркотиков — во всяком случае, взгляд его вытаращенных глаз был совершенно бессмысленным. Он тупо уставился на пистолет и икнул.

— П-поли... П-полиция?

И вдруг заорал во все горло:

— Бей полицию!

— Трогай! — крикнул Роберт, побагровев.

Машина рванулась с места, пьяный упал, едва не угодив под колесо, бамперы во что-то ударили и со скрежетом отбросили. За боковым стеклом мелькнул одноместный «Ягуар», варварски разрисованный звериными мордами.

— За что же вы его так, мистер Роберт? Хороший парень! Таких надо беречь. Это — наша опора. Слышали, как он про полицию?

— Пьяный сопляк, — проворчал Роберт. — Щенок! Не хватало, если бы он затеял еще драку!

— Пустяки. Впрочем, мы отвлеклись. Итак, я слушаю.

Парень тем временем бодро вскочил на ноги, покачался несколько секунд из стороны в сторону, а потом с воплем «Ах, так!» бросился к своей перевернутой машине.

Человек, оставшийся за столиком, отодвинул стакан и вразвалку направился к парню.

Парень неожиданно быстро поставил «Ягуар» в нормальное положение.

— Ну чего разорался? Это не полиция. Пойдем выпьем!

Подошедшему удалось увернуться от первого удара в голову, но второй удар в живот бросил его на землю.

Парень прыгнул за руль, и разрисованный «Ягуар», бешено завизжав на повороте всеми четырьмя шинами, вылетел на автостраду в ту сторону, куда минуту назад ушла машина Смита.

— Ну, задача мне в основном ясна.

— Только учтите — надо знать, как это делается. Возможно, наш общий знакомый не все сказал нам. Важно не только добыть СД, но и знать, как его можно добыть в следующий раз. Понятно?

— Вполне. Давайте теперь о деталях. Я предлагаю обычный туристский рейс на тот же Марс. Послезавтра на Марс идет клипер «Нерон» с очень солидной публикой. Он стоит у нас в плане. Так что тут и организовывать нечего.

— Да, но регистрация!

— Я же сказал — там едет солидная публика, которая может позволить себе роскошь развлекаться инкогнито. Это единственный рейс, где туристов не регистрируют. Когда нас встретят птички, мы с вашим другом покинем «Нерон». Все остальное я беру на себя.

— Я согласен. Где вы нам передадите СД?

— Когда все будет сделано, я дам знать через Блейка. И организуем встречу. Идет?

— Хорошо. Вот еще что...

Щелкнул динамик, и раздался голос шофера:

— Мистер Роберт, за нами все время идет машина.

— Притормози. Посмотрим.

Шофер послушно сбавил скорость, и идущая сзади машина стала заходить сбоку, обгонять их. Это был тот самый разрисованный «Ягуар». Парень за рулем что-то крикнул, и вдруг две синие молнии полоснули по бронестеклу так, что Роберт невольно отпрянул.

— Ах, негодяй! Он еще стреляет... Вперед!

Моторы взвыли, и машина Смита легко вылетела вперед, оставив позади «Ягуар». Еще одна молния полоснула по заднему стеклу.

— Хорошее стекло, — ухмыльнулся незнакомец. — Крепкое... Да оставьте вы его в покое. Минут через пять он врежется во что-нибудь. Он пьян, как последняя свинья.

— Ничего подобного. Я вызову полицию.

— Да бросьте вы...

Но Роберт набрал уже номер.

— Пост? Вы там спите, да? Около Стрэнг-Роуз носится какой-то пьяный маньяк в «Ягуаре» и обстреливает проходящие машины. Да, меня обстрелял. Какое ваше дело, какой у меня номер? Его приметы? Водитель в синем реглане, «Ягуар» разрисован. Что нарисовано? Звери!

Роберт зло щелкнул клавишей.

— Подлецы, — ворчал он. — Растяпы! Понаплодили всяких бандитов, проехать нельзя. Блюстители порядка... Свиньи... А вы что скалите зубы?..

— Изучаю психологию миллиардеров.

— Бросьте вы свои шуточки, Ральф!

Незнакомец сжался в пружину.

— Чур-чура, мистер Роберт! Советовал бы вам держать язык за зубами. Я не вижу здесь никакого Ральфа.

— Ну ладно, извините... Что я вам хотел еще сказать? Да! Будьте поосторожнее с этим Заморышем. Он ничего не должен заподозрить раньше времени. И ради бога, не читайте ему свои проповеди.

— Я не читаю проповедей будущим мертвецам, мистер Смит.

— Ну и отлично.

Сзади появились еще три фары: два ярких прожектора по бокам и синяя мигалка над ними. Зарыдала скрипучая сирена.

— Не хватает, чтобы они нас зацапали. Говорил вам, мистер Роберт, не надо полиции. Не люблю ее.

— Быстрее, — крикнул Роберт в микрофон.

Моторы завыли на предельной ноте, и машина теперь словно неслась по воздуху. «Ягуар» и полицейский броневик отставали быстро, но Роберт и незнакомец еще смогли увидеть, как фары полицейской машины метнулись влево, преграждая дорогу «Ягуару», и тот резко затормозил.

Они медленно шли по парку, по прямой кипарисовой аллее, и Тэдди никак не решался заговорить. Перед ними вставал узкий и неправдоподобно длинный молодой месяц, повисший почти параллельно к горизонту, как бывает в тропиках — словно ладья красного дерева торжественно и неспешно выплывала из чернильно-синей тьмы. Стрельчатые верхушки деревьев, очерченные розовым кантом, упирались в небо, расписанное крупными созвездиями, и ни единого движения, а только возвышенная отрешенность, как в темном зале готического собора, и едва слышные звуки органа — то ли реальная мелодия, то ли галлюцинация, порожденная неподвижностью ночи.

— Я уже целых два дня — твоя жена, Тэдди. Никогда не думала, что это так хорошо — быть женой. Такое чувство, словно тебя несут на руках среди тысяч звезд.

Джой шла чуть впереди, склонив голову набок. Красноватый полусвет лежал на ее лице, и смуглая кожа казалась коричневой. Но Тэдди видел только дрожь полуопущенных ресниц и шевелящиеся губы. И орган играл все громче, словно грустная и торжественная месса вершилась в высоком соборе неба и звезд, над этими двумя маленькими фигурками, затерянными в бесконечности.

— Ты слышишь, Тэдди? Слышишь? Говорят, раньше был обряд, который называли «свадьба». Это когда два человека, решившись жить вместе, давали друг другу клятву никогда не разлучаться. И тогда играл орган.

Горло у Тэдди перехватило, и он торопливо проговорил, чтобы отсрочить хоть немного те, главные сегодня слова:

— Это запись или...

— Это Солсбери. Теперь он играет редко. Особенно в последние годы. А вот когда приехал дядя Клаус, Солсбери играл каждый день. Выйдешь, а за тобой несутся плачущие голоса, требуют чего-то, грозят и прощают. Сегодня дядя Чарльз почему-то снова заиграл.

Чудачка, подумал Тэдди. Неужели ты не понимаешь, что Солсбери прощается с тобой? Он умоляет и грозит, он плачет и радуется, он понимает все, и душа его не может, не хочет примириться с этим. Впрочем, он прощается не только с тобой, он прощается с юностью, которую ты ему напоминала, с озорницей Лили, черты которой он находил в тебе и которая уходит от него в третий раз, потому что любовь, ушедшая однажды, будет уходить от тебя всю жизнь, надрывая сердце, и ничто не в силах притупить этой боли, этой сто тысяч раз повторяющейся безвозвратной разлуки.

Тэдди видел серебристую паутинку, очертившую ухо женщины, и волну волос, серых в лунном свете, и бледную тень на щеке, и бронзовое литье губ...

И вдруг легли на это лицо кадры виденной недавно пленки: обугленный черный шар вместо головы; вместо глаз, носа, ушей — спекшиеся бесформенные угли...

Тэдди зажмурился. Страшное видение растаяло. Синий Дым... Благодаря ему они снова живут на Земле, они идут по кипарисовой аллее, они слышат орган, они любят друг друга. Прав Солсбери: СД — это чудо, которого так давно ждут люди. И он... Разве он может отказаться, уйти в сторону, струсить? Нет, не может. Именем своей поздней любви.

— Джой, милая... Я завтра лечу.

И сразу стало легче, потому что главные слова были уже сказаны. Он почувствовал, как дрогнуло плечо женщины под его рукой.

— Я знала, что ты полетишь, Тэдди. Ты сильный. Тебе нельзя не лететь, я знаю. У вас, у мужчин — птичье сердце. Вам нужен полет, и ничто вас не остановит. Я люблю тебя. Целых два дня я была самой счастливой женщиной на свете. Это очень много. Но мне хочется еще побыть счастливой... Когда тебе вылетать на ракетодром?

— Сегодня.

Джой медленно повернулась. Глаза ее были сухи. Только стали огромными и совсем черными.

— Скоро, да?

— Скоро, Джой. Сейчас.

— Ты вернешься?

— Обязательно.

— Ты даешь слово вернуться?

— Да, я даю слово.

— Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось.

— Будь осторожен, родной. Не знаю, но мне кажется, что они задумали что-то нехорошее, Смиты. Это страшные люди. Подлые. Гадкие.

— Я знаю, Джой. Не беспокойся. Я вернусь и отдам СД, и мы уйдем от них. Мы найдем место, где можно быть счастливыми, правда?

— Конечно, Тэдди. Мы найдем. Свою звезду. Обязательно!

И она отстранилась от Тэдди, какая-то отчаянно повеселевшая, и закинула голову к небу, и волосы ее покорно метнулись за спину:

— Ты знаешь нашу песню, Джой?

Джой повернулась к пилоту, руки ее обвили его шею, губы были у самых губ.

— Конечно, знаю. Ее пела мать. Эта песня была моей колыбельной. Ведь я — дочь астронавта и жена звездолетчика. Как же я могу не знать этой песни:

И повторила шепотом, закрыв глаза:

— Еще не поздно, друг...

— Пилота на взлетную площадку! Пилота просят на взлетную площадку, — издалека, из другого мира, прокричал динамик.

— Ну, иди, Тэдди. Иди. И помни — я хочу еще долго-долго быть счастливой. Нигде и никогда не забывай это, ладно?

Она взъерошила его волосы, быстро поцеловала в щеку и слегка толкнула в плечо.

— Иди. И обязательно возвращайся. Ты не имеешь права не вернуться. Потому что теперь есть я.

— Я вернусь, Джой. Обязательно вернусь.

— А я буду тебя ждать. Я еще не умею. Но хорошая жена должна научиться ждать своего мужа. Особенно, если муж — звездолетчик. Ведь правда, Тэдди, из меня получится хорошая жена?

Они улыбались друг другу в лунном свете и говорили, говорили, почти не вникая в смысл слов.

— А это ты должен мне вернуть, Тэдди. И он должен везде быть с тобой.

Джой положила в ладонь пилота забавного, лопоухого и толстопузого человечка, который угрожающе пялил глаза и скалил зубы. Фигурке было, видимо, уже много-много лет, потому что дерево стало почти черным от времени и было отполировано до глянца тысячами ладоней.

— Это Шивонари, Великая Нога, покровитель семинолов. Амулет брали с собой охотники, отправляясь в путь, и Шивонари охранял их от беды.

— Его дала тебе мать?

— Нет. Его привез мне дядя Клаус. Он сказал мне, что отец должен был взять Шивонари на Марс, в этот самый полет, но что-то случилось, я не поняла, дядя Клаус сказал «было слишком поздно», и Шивонари остался на Земле, а отца не стало... Так пусть он будет с тобой, и ты должен сам вернуть его мне, помни...

Снова прокричали динамики.

— Они не называют твоего имени, слышишь? Но все равно, все будет хорошо, да?

— Все будет хорошо, Джой.

— Иди. Я не буду тебя провожать. Иди.

Он был уже почти у главного корпуса, когда Джой догнала его.

— Тэдди, я совсем забыла... Дядя Чарльз просил взять у тебя спектрографию яйца гловэллы. Ты говорил, что успел тогда сделать спектрографию...

— Гловэллы? Ничего не понимаю...

— Ну, тот самый «танец тройной спирали», помнишь? Над Красным Пятном, помнишь?

— Ах, вот что... Кажется, доктор начинает разбрасываться: то СД, то гловэллы. Посмотри в моем столе, Джой. Наверное, это там.

— И еще... Поцелуй меня, Тэдди.

Полковник Арнольд Тесман пытался говорить сурово:

— Когда вы повзрослеете, Дик? Опять вы устроили самодеятельность, опять превысили полномочия, да вдобавок насмерть перепугали дорожного полицейского.

Парень в синем реглане переступил с ноги на ногу.

— Тут я не виноват, шеф. Я только показал ему удостоверение МСК, а он вдруг выпалил в меня газовой ампулой...

— Этот симпатичный дед уже побывал в переделке с «Коршунами», переодетыми в форму патруля МСК. Ваше счастье, что он выстрелил снотворным, а не чем-либо покрепче. Ну, а все театрализованное представление: погоня, стрельба — как это понимать?

— Но вы же сами говорили...

— Я дал вам задание проследить связи «Коршунов Космоса» с Землей. Но мы не полиция, лейтенант. Мы — особая служба МСК, прошу не забывать. А то, что вы натворили, грубо даже для полицейского агента. Тоньше надо работать, тоньше и точнее. И ни в коем случае не привлекать внимания.

Лейтенант сокрушенно молчал, и Тесман не выдержал, улыбнулся. Улыбался он странно, не дрогнув ни единым мускулом худого жесткого лица — только глаза наливались вдруг неудержимым добрым смехом.

— Короче говоря, вас следовало бы хорошенько наказать, но я надеюсь, что устного замечания достаточно. Поймите, Дик, мне становится все труднее и труднее выручать вас. Я дал слово начальству, что вы сами исправите свою ошибку.

— Ошибку?

— Да, Дик, ошибку. И непростительную для поклонника детективной литературы. Садитесь, пожалуйста. Вот сюда, поближе. Вы знаете пару, которую так остроумно сняли в их собственной машине?

Тесман протянул юноше фотографию. Из глубины кабины на аппарат смотрели два человека, застывшие в нелепых позах: растопыренные пальцы, раскрытые рты, рука толстяка тянется к лицу, словно пытаясь закрыться от света.

— Конечно, знаю. Этот — Роберт Смит, совладелец фирмы «СС». А этот — мрачный тип без определенных занятий, который, судя по всему, имеет какое-то отношение к Коршунам...

Глава седьмая Поединок

До Луны пришлось добираться на маршрутной «Селене» — было время затишья, и таксисты отказывались гонять машину туда и обратно из-за одного пассажира. Даже обещание двойной платы не вызвало у них энтузиазма.

Восьмидесятиместный салон «Селены» был почти пуст. Высокая женщина лет сорока с двумя ребятишками, трое хмурых парней в одинаковых серо-синих тужурках, видимо, рабочие с лунных шахт, два поджарых чиновника, подчеркнуто неподкупные лица которых сразу выдавали их инспекторские полномочия, компания веселых негров, с неутихающим темпераментом что-то обсуждавших, меланхоличный индус в европейском костюме и нейлоновой чалме, сонный полицейский с серебряными нашивками лунной охраны — обычные пассажиры обычного маршрутного рейса.

— Девятый пояс. Стоянка три минуты, — объявил хрипловатый голос. — Просим пройти к выходу.

Никто не поднялся. Женщина дремала, откинувшись в кресле. Ребятишки прилипли к иллюминаторам, наверное, это был их первый космический рейс. Рабочие в серо-синих тужурках лениво играли в мики-мики. Инспекторы, как по команде, с брезгливым осуждением поглядывали на негров, которые затянули какую-то причудливую, тоскливую мелодию без слов. Индус читал газету, а полицейский жевал пирожок.

Двигатели смолкли. Соленоиды втянули корабль в тоннель, и через несколько секунд открылись двери пневмокамеры. «Селена» выстояла положенные три минуты, но и на этой остановке никто не вошел.

До конечной было еще около часа, и Тэдди закрыл глаза. Его всегда клонило в сон при нудных маршрутных перелетах. На такси он давно был бы на Луне. А тут еще целый час. Да еще не меньше часа от вокзала до турбазы. Он даже не успеет как следует познакомиться со своим напарником. Впрочем, они успеют еще поговорить на клипере.

Что сейчас делает Джой? Она, конечно, тоже не ложилась... Колдует, наверное, с доктором Солсбери над своими диковинными аппаратами, а мысли ее далеко-далеко... Кстати, зачем Солсбери понадобилась спектрография яйца гловэллы? Какое отношение это имеет к СД? Или доктор просто решил отвлечься?

СД... Темная история. Господи, как не нужны ему эти детективные махинации сейчас, когда появилась Джой! Она — последний круг, последний шанс, последняя попытка снова стать человеком. И он все-таки должен идти на сделку с совестью, быть соучастником в темном деле, чтобы зло обернулось добром. Парадокс. Но это — в последний раз. Больше он не будет послушной игрушкой в руках Смитов. Хватит...

У самых ног плескался океан. Присутствие Джой как-то неуловимо меняло все вокруг: привычные вещи становились загадочными, мертвое — живым, будничное — сказочным.

Вот и сейчас они бежали по косе, хохочущие, мокрые с ног до головы, а океан играл с ними, как веселый домашний пес. Вот он с тихим ворчанием отполз назад, обнажив песок, на котором стекающие струйки мгновенно прорезали глубокие канавки. Но едва они с Джой остановились на широкой полосе песчаного наката, как океан ощетинился белыми клочьями пены и, победно рыча, длинным прыжком бросился на них. Джой попыталась отскочить, но океан был проворней, и волна, как большая белая лапа, мягким толчком повалила ее на песок. Тэдди бросился на помощь, но океан вторым толчком свалил и его, обдал тысячью брызг и довольный отскочил назад, а они лежали на песке, обессилившие от смеха, отплевываясь от горько-соленой воды, попавшей в рот...

Тэдди очнулся, почувствовав чей-то внимательный взгляд. Перед ним стоял контролер. Тэдди полез в карман и тут только понял, что совершил оплошность. Он не взял билет чисто автоматически — забыл. Потому что звездный персонал имел право бесплатного полета на любую планету. В маршрутных рейсах, разумеется. Но его пилотская книжка сгорела во время аварии на автостраде, а теперь...

Густо покраснев, Тэдди достал бумажник.

— Простите, я спешил. Я забыл взять билет. Я заплачу штраф.

Контролер еще раз внимательно взглянул на пилота и спокойно ответил:

— Ну что вы, бог с вами. Никакого штрафа. Я вас знаю. Вы, видимо, просто не взяли с собой удостоверение, да? Ведь вы Эдвард Стоун, пилот Службы Звездного Коридора, не так ли?

— Да, я Эдвард Стоун. То есть...

Вторая оплошность. Черт подери, ведь в газетах было сообщение о его гибели. А выходцы с того света не в почете даже у контролеров. Тем более у полиции. Господи, так глупо влипнуть.

Но контролер не проявил никакого беспокойства. То ли он не читал газет, то ли считал воскрешение из мертвых вполне нормальным явлением. Так сказать, особым хобби звездолетчиков. По крайней мере, он отошел к дверям и невозмутимо уставился в иллюминатор.

Когда контролер вышел, Тэдди перевел дух: кажется, пронесло. Впрочем, успокаиваться было рано. Оставалось еще две остановки до Главного вокзала и надо было решать. Если контролер вызвал полицию, то она встретит пилота на вокзале. Можно сойти на Грузовой базе и попытаться поймать какой-нибудь попутный глиссер.

Тэдди взглянул на часы. Не выйдет. Времени в обрез. Трудно сказать, как скоро удастся поймать попутную машину. Но если даже и удастся поймать сразу — по лунной поверхности до турбазы обычному глиссеру часа три ходу.

Придется рискнуть. Авось пронесет.

— Конечная, — объявил робот. — Большое кольцо — по эскалатору вниз. С благополучным прибытием на Луну. До свиданья.

Под огромным зеленовато-матовым куполом Главного вокзала знакомо всхлипывали регенераторы. По залу бродили какие-то лохматые юнцы, явно не зная, чем бы им заняться. С рекламных щитов, выпятив квадратные челюсти, смотрели розовощекие сверхчеловеки. Они обещали юнцам пробудить скрытые возможности их натуры.

Толстый полисмен профессиональным взглядом ощупал выходящих и тяжко, с хрустом зевнул.

Тэдди спустился по эскалатору вниз, в облицованный красным базальтом шарообразный зал Центральной станции Большого кольца. Когда-то это действительно было подземное кольцо, соединяющее немногие лунные базы. Но когда стало ясно, что жить внутри Луны в десятки раз проще и безопаснее, а обилие внутренних пустот в недрах спутника сводит до минимума затраты на подземное строительство, лунное метро перестало быть кольцом. Теперь Луна изъедена тоннелями, как головка сыра, а на поверхности остались только оплавленные пятачки ракетодромов.

Пилоту повезло — в пусковом желобе стоял как раз его поезд, и Тэдди успел заскочить в вагон. На этот раз он был совершенно один в вагоне.

Нарастающее ускорение слегка прижало пилота к спинке кресла. Поезд развивал скорость. Турбаза находилась на противоположной стороне Луны, и этот маршрут пронизывал планету по хорде. Могучие соленоидные магниты разгоняли длинную иглу состава до огромной скорости в середине пути, а потом переключались и плавно тормозили состав, который, достигнув конечной станции, минуту стоял, а затем снова падал в лунные недра. Это было самое экономичное и самое быстрое метро в мире, потому что поезд не останавливался на промежуточных станциях: вращающиеся тормозные площадки в шарообразных залах делали ненужными остановки. Просто открывались двери, и люди заходили в летящий вагон со стремительной ленты кинетропа так же легко, как в неподвижный дом с неподвижной почвы.

На этот раз кинетропы были пусты и двери открывались напрасно: в вагон никто не входил.

И только сейчас, падая в лунную бездну со скоростью тысяча миль в час, Тэдди по-настоящему успокоился.

Все обошлось. Контролер не сообщил полиции.

Селектор на столе Арнольда Тесмана сегодня словно взбесился: пока полковник говорил с одним, на пульте нетерпеливо мигали два-три огонька одновременных вызовов. Тесман уже пожалел, что велел докладывать обо всем подозрительном, что случится сегодня, немедленно и лично ему. Оказалось, что в обычный летний день, теплый и пронизанный добрым солнцем, подозрительного случается гораздо больше, чем в состоянии вместить человеческая голова.

В основном это был поток пестрых мелочей, вряд ли имеющих отношение к делу, которое занимало сейчас полковника. Управление уголовной полиции сообщало с Марса, что какие-то молодчики угнали три тяжелых пескохода. Погоня преследовала их до Желтой пустыни, но пылевая буря заставила полицейские машины повернуть обратно. Кто угнал, выяснить не удалось. Возможно, очередная компания «кладоискателей», мечтающих разбогатеть, роясь в брошенных платиновых шахтах.

Патрульная служба сообщила о дополнительном наряде из трех быстроходных эсминцев, вышедших на трассу Марс—Луна. Молодцы. Действуют быстро. Если гнездо на Марсе, Коршунам не уйти.

Дуайт Смит вылетел в Биоцентр. Надо сообщить группе «Б» — пусть не спускает с него глаз.

Первый Коршун исчез. Но куда он исчез — известно.

Тесман вызвал Дика.

— Первый гость в пути. Принимай.

— Жду.

Убийство в Монреале. Карточка Коршунов. Это потом... Шлихтер вылетел в Аргентину в качестве туриста. Старая песня... Какой-то маньяк задержан при попытке нарисовать свастику на здании ООН... В Техасе обнаружен секретный склад оружия. Какое оружие? Станковые лучеметы? Ну, это еще цветочки!.. Наблюдатель с Фобоса сообщает о старте неизвестного космолета из района Желтой пустыни. Странно. Если это Коршун, то почему они вылетели так рано, не дождавшись главаря? Очень подозрительно. Надо держать связь с Диком, остальным пусть занимаются отделы.

Полковник дал общий отбой, но одна лампочка продолжала мигать, несмотря на команду. Тесман включил нарушителя дисциплины.

Им оказался старый служака, начальник лунной полиции Кодзиморо Катаяси.

— Прошу прощения, мистер Тесман, но я осмелился нарушить вашу команду, сэр. Извините, но у меня очень важное, даже необычное, мистер Тесман, сообщение.

— В чем дело, Кодзиморо?

— Прошу прощения, но агент 321 только что сообщил мне о том, что на рейсовой «Селене» прибыл пилот Эдвард Стоун, который...

— Кто, кто?

— Эдвард Стоун, пилот Службы Коридора, который погиб в автомобильной катастрофе в сорока милях от Филадельфии и труп которого...

— Я помню, Кодзиморо. Но вы уверены, что это он?

— Вот фотография, которую успел сделать агент.

Полковник придирчиво вгляделся в снимок. Дьявольски похож! Только...

— Кодзиморо, вам не кажется, что Стоун выглядел старше?

— Да, сэр, кажется. Но этот человек откликнулся на имя Эдварда Стоуна, хотя после этого явно стал нервничать.

— Ерики-нолики... Оставьте пока фотографию на экране.

Он включил второй экран.

— Дайте картотеку. Пароль «Птичка».

— Слушаю вас.

— Мне нужно дело о гибели пилота Эдварда Стоуна. Только снимки.

— Одну минуту.

Интересно, что все это значит? Стоун... Труп похищен Коршунами... Биоцентр... Живой и здоровый Стоун прибывает на Луну инкогнито... К кому? Не к Ральфу ли?

Полковник рассматривал фотографии и так и сяк, меняя увеличение, яркость, угол падения света. Нет. Сомнений быть не могло. Эдвард Стоун действительно погиб. На всех посмертных фотографиях хорошо видно его лицо. Это, пожалуй, единственная неповрежденная часть тела. Нет, Стоун мертв. Но кто же тогда его живой двойник?

Тесман сравнивал фотографии. Действительно, двойник. Поразительное, небывалое сходство. С одной только разницей — у двойника меньше морщин. Он явно моложе.

— Кодзиморо, и куда же этот человек направился?

— Он спустился вниз, на Большое кольцо, и сел в «Вечный маятник».

— Может он добраться этим маршрутом до Шестой турбазы?

— Это конечная остановка «Вечного маятника», сэр.

— Ясно. Спасибо, Кодзиморо. Вы нам очень помогли.

— Продолжать наблюдение, сэр?

— Нет, не надо. Я знаю, куда он направился.

Тесман снова вызвал Стрикленда.

— Дик, жди второго гостя. Только ничему не удивляйся. Ты знал пилота Эдварда Стоуна?

— Тэдди Заморыша? Заочно — да.

— Так вот он сейчас к тебе явится.

— То есть, как?

— Стоун действительно погиб. Но зачем явился его двойник — это непонятно. И кто он — тоже неизвестно. Никаких контактов. Никаких действий. Только наблюдения. Ясно?

— Ясно, полковник.

За двадцать с лишним лет звездной службы Тэдди ни разу не приходилось быть туристом. Поэтому пестрая публика, с минуты на минуту готовая провалиться в комфортабельное чрево «Нерона», чтобы испытать жуткую прелесть инопланетной жизни, заинтересовала его.

Тэдди помнил слова об «избранном обществе» и немного робел сначала, ожидая увидеть нечто необычное. Но в роскошно отделанном под хрустальную пещеру зале ожидания царил знакомый душок дешевого кабака: те же хриплые песенки, те же размалеванные лица, те же пьяные выкрики и ругань.

На пилота уже несколько раз оглядывались удивленно, и Стоун понял, что сделал сегодня еще одну ошибку, одев строгий штатский костюм. «Избранная публика» была одета так, словно собралась на маскарад. Престарелые леди в ярких шортах и отчаянно декольтированных пылающих кофтах тащили за собой розовощеких, тупоглазых мальчиков с мокрыми пухлыми губами. Седые кавалеры в джинсах вели юных дам, в своих драгоценностях похожих на новогодние елки. На боку у каждого, считающего себя мужчиной, громоздились огромные кольты, словно вся эта шумная компания собиралась уничтожить по крайней мере половину животного мира Системы.

От гама и смрада Тэдди захотелось выпить, но столики были далеко, и он стоял, прислонившись спиной к переливающейся кварцевой призме стены.

— Что же вы не пьете, Тэдди? Перед дальней дорогой неплохо пропустить стаканчик! Тем более что вся эта роскошь входит в стоимость билета.

Пилот не заметил, как к нему подошел высокий человек в просторном сером свитере и каскетке с помпоном.

— Стивен Роуз, ваш напарник. А то, что вы Тэдди Стоун, я уже знаю. Я вас сразу узнал.

Человек говорил вполголоса, и Эдвард, привыкший оценивать ситуацию сразу, остался доволен первым впечатлением: парень, кажется, не робкого десятка. Из-под козырька каскетки на Стоуна бесстрастно смотрели серые, с синеватым отливом глаза. Небольшая голова плотно сидела на треугольной жилистой шее кэтчиста. Человек жевал жвачку, и тяжелый подбородок с белым шрамом посередине ходил вправо и влево с ритмичностью раз и навсегда заведенного механизма.

— Стивен Роуз... Вот вы какой...

— Нравлюсь?

— Пока да.

— Ну и отлично. Надеюсь не испортить впечатления и в дальнейшем.

— Вы давно летаете?

— Давно. Еще вопросы есть?

— Да.

— Если они касаются моей биографии, то они бессмысленны, а если нашего с вами дела — то ответ один: сейчас посадка, во время полета будем действовать по моей команде. Пока все. В салоне «Нерона» никаких разговоров о деле прошу не заводить. Еще вопросы?

— Пожалуй, пока достаточно.

Тэдди слегка покоробил командный тон Стивена, но он промолчал: в конце концов, вокруг глаза и уши любопытных, а внимания привлекать не следует.

— В космосе наговоримся, — усмехнулся Стивен.

Тэдди приглядывался к напарнику.

— Послушайте, Роуз, я где-то вас видел. Мне знакомо ваше лицо.

— Возможно. Но в таком случае у вас колоссальная зрительная память. Потому что мы виделись с вами один раз, когда я был курсантом летной школы, а вы знаменитым звездолетчиком. И если вы запомнили мою физиономию среди четырех тысяч пятисот двадцати двух остальных, стоявших в почетном каре в вашу честь, то я вас искренне поздравляю. Такое случается редко. Особенно если в уравнение ввести возрастной коэффициент...

— Нет, я на такое не способен. Однако... Впрочем, я, видимо, ошибаюсь.

— Видимо, да.

Разговор не клеился, и они оба стояли у стены молча, выискивая наиболее колоритные фигуры среди этого карнавального великолепия и следя рассеянно за их сложными орбитами.

— Роскошная публика, — процедил сквозь зубы Стивен. — Сливки современного общества на лоне природы. Масса интеллекта и возвышенных чувств.

Он подозвал автостолик, и они выпили по двойному виски.

— Может, еще?

— Нет, не хочется.

Объявили посадку, и толпа с радостным ревом ринулась к выходу на причал.

— Какое чувство собственного достоинства! — цедил Роуз, пропуская толпу вперед. — Какая утонченная галантность! Какая светскость! Посмотрите вон на того молодого джентльмена! Разве вы не чувствуете мощные токи голубой крови?

Роуз снова посмотрел назад и повел бровью.

— Простите, Тэдди, но, вероятно, мания узнавания заразительна. Этот молодой джентльмен, так уверенно движущийся к своей цели, тоже, кажется, мне знакомым. Я уже где-то видел его.

Парню в синем реглане было, по всей вероятности, плохо. Он направился к белоснежным столбикам высокочастотных освежителей, призывно поблескивающих аквамариновыми глазками. Но поскольку путь по прямой в данном состоянии был для него невозможен даже теоретически, то, описав сложную виртуозную кривую, он уперся именно в тот единственный освежитель, на котором горела табличка «Просим извинить, автомат на ремонте».

Как известно, сомнение — сестра мудрости, и поэтому парень все-таки нажал пусковую кнопку, и поскольку ничего не произошло, он тупо уставился в параболическое зеркало отражателя.

— Чудеса, — пробормотал парень своему чудовищно искаженному отражению. — Похож, как две капли воды. Даже манера держаться, жесты. Ну, ладно, я пошел. Гости в сборе, свадьба начинается.

— Они о чем-то говорили? — тихо спросило зеркало.

— О свадьбе — ни слова. Пустая болтовня. Я пошел к гостям.

— Ни пуха ни пера, Дик, — сказало зеркало.

— К черту, — сказал парень своему отражению и, стараясь ступать прямо, направился к выходу на причал.

— Пропустите джентльмена, Тэдди, — сказал Стивен.

— Б-благодарю, го... гос... господа.

— Я его вспомнил. Отличный юноша. Позавчера на автостраде он чуть не пристрелил меня, приняв за полицейского.

Распахнутое чрево «Нерона» заглатывало туристов.

— Теперь вы понимаете, мистер Дуайт, что необходимы самые срочные меры?

— Позвольте, доктор Солсбери, но...

— Никаких «но», мистер Дуайт. Иначе мы не поймем друг друга. Можете считать это ультиматумом.

— Вот как?

— Да. Речь идет о будущем человечества, и здесь я непреклонен. Проблема оказалась гораздо шире, чем я мог предполагать.

— Вам не кажется, что вы берете на себя слишком много?

— Нет, не кажется. Я согласен продолжать работу над СД, но при двух условиях.

— Первое...

— Немедленное прекращение полета Эдварда Стоуна и его напарника. Бомбить Красное Пятно нельзя. Это может обернуться непоправимой трагедией.

— Для кого?

— Для человечества. Для науки.

— Так, — Дуайт легонько стукнул по столу ребром ладони. — Хорошо. Второе условие.

— Немедленное уведомление обо всем Международного Совета Космонавтики.

— Немедленное?

— Да, немедленное. Я подготовил материалы. Они у меня в сейфе.

— В таком случае, дайте их мне. Я передам.

— С вашего разрешения, этим может заняться Джой Митчэлл. Вы согласны, Джой?

— Да, мистер Солсбери. Разумеется.

— Так...

Дуайт тяжело поднялся. Губы его, и без того тонкие, сейчас сжались в узкую прямую нить. Он медленно оправил свитер, снял очки и, подслеповато щурясь от света лампы, несколько раз подбросил их на ладони. Потом огляделся.

Кабинет Солсбери мало изменился за прошедший месяц.

Все так же упирались в сводчатый потолок стеллажи, между которыми поблескивали лабораторные витрины.

Все так же светилось над письменным столом мозаичное панно, выложенное люминесцентной плиткой, на котором вот уже много лет нарисованный Мефистофель искушает нарисованного Фауста.

Здесь они с Робертом впервые увидели физически изменившегося Солсбери, узнали о таинственном препарате СД, сулящем огромную власть и огромные деньги.

А теперь здесь пахнет бунтом. Солсбери изменился физически — это его дело. Но позволить ему измениться морально — как бы не так. Вот он сидит и ждет. Уверен в себе. В своей незаменимости.

— Значит, ультиматум... Ну, что же, мистер Солсбери, давайте-ка говорить откровенно. Без дипломатии.

Он перевел дыхание.

— Первое условие мы выполнить не можем. Эдвард Стоун с его напарником уже в космосе. Их не вернуть.

— Но можно дать срочно радиограмму на «Нерон». Ведь сейчас они еще на «Нероне»!

— Ах вот как, мисс Джой. Вы, оказывается, знаете даже про «Нерон». Я догадываюсь, от кого у вас такая подробная информация. Мне очень жаль, что у пилота Эдварда Стоуна оказался такой длинный язык. Подобная осведомленность может кончиться плохо и для него, и для вас. Да, о чем я? Ага, о первом условии. Так вот, если моя формулировка не устраивает мисс Джой, предлагаю уточненный вариант: фирма «СС» не собирается возвращать Стоуна и его напарника из космоса. Нам нужен Синий Дым, и он у нас будет. Много Синего Дыма. А если эти ваши твари после бомбардировки передохнут — тем лучше. Фирма «СС» будет монополистом в производстве СД. Потому что все наличные запасы Синего Дыма будут храниться в наших контейнерах.

— Чудовищно, — тихо сказал Солсбери. — Я не верю своим ушам. Образованный человек говорит на языке людоедов. Просто чудовищно... Вы слышите, Джой, что он говорит?

— Он говорит то, что думает, — так же тихо ответила Джой. — Это уже хорошо.

— Вы снова правы, мисс Митчэлл. Фирме «СС» необходимо монопольное право на СД, и оно сметет, растолчет в пыль все препятствия на пути. Даже если этим препятствием окажетесь вы, доктор Солсбери.

Дуайт выдержал паузу и продолжил:

— Вот вам, собственно, ответ на второе ваше условие. МСК получит информацию из наших рук, а не из ваших. Torда, когда это будет нужно нам, а не вам, и такую, какую хотим мы, а не вы. Если согласны на наши условия — именно на наши! — милости просим, мы дадим вам возможность продолжать работу. Нет — пеняйте на себя. Это, если хотите, тоже ультиматум. Причем ультиматум последний. И обсуждению не подлежащий. Только «да» или «нет». И без всяких хитростей — Смиты не любят шуток дурного тона.

Даже желтый свет лампы не мог скрыть внезапной бледности Джой. Она вцепилась в край стола так, что суставы пальцев побелели. Солсбери мягко накрыл ладонью напряженные руки женщины.

— Скажите, мистер Дуайт, что вы сделаете, если мы ответим — нет?

Узкая ниточка рта Дуайта расползлась, приоткрыв мелкие острые зубы. Он протер очки платком и водрузил их на свой крючковатый нос, приобретая жутковатое сходство с грифом-могильщиком.

— Вы всю жизнь были ребенком, Чарльз Солсбери, и ваша житейская неопытность спасала вас от беды. Не советую вам терять наивность и пытаться решать взрослые вопросы — столкновение с действительностью может оказаться для вас роковым. Я думаю, что вы меня поняли достаточно хорошо.

— Кажется, достаточно. Жаль, что слишком поздно.

— Вот именно — слишком поздно. Сейчас и вы, и мисс Джой уже не люди. Вы марионетки, которых мы можем ликвидировать одним движением пальца. И чтобы на этот счет у вас не оставалось никаких сомнений, прошу вас изучить фотокопии двух документов.

Дуайт вынул из нагрудного кармана две небольших фотографии и бросил их на стол.

— Подлинники этих двух документов, которые найдут при вас, если с вами что-нибудь случится, докажут полную непричастность фирмы к вашей смерти, потому что вас ликвидируют ваши же сообщники.

Дуайт направился к лифту, но остановился на полпути:

— Словом, я советую вам крепко подумать. Я не спрашиваю у вас ответа сейчас. Мы даем вам время все оценить и взвесить. Однако и не затягивайте ответ: это срок прибытия СД. Этот час будет часом вашего освобождения или... Словом, подумайте. Незаменимых людей нет.

Он сам вызвал лифт, и уже из дверей его добавил:

— Я советую вам не терять время зря и не пытаться искать выхода из зоны «Т». Я последовал вашему примеру, мистер Солсбери, и подробнейшим образом изучил все планы подземных лабораторий Биоцентра. Можете поверить мне на слово: все входы и выходы из зоны «Т» блокированы. Видеофон и прочие средства связи — то же самое. Единственное, что свяжет вас с внешним миром — вот этот зуммер-передатчик. Он настроен на волну Рэчела. Свое «да» вы сможете передать через него. Ваше молчание будет расценено как «нет» вплоть до «часа СД», который решит вопрос вашего пребывания в этом грешном мире. Ну, а пока — до свидания. Надеюсь, все-таки — до свидания.

Двери лифта захлопнулись, и красная стрелка указателя побежала по маршрутному плану.

Джой пыталась рассмотреть фотокопию, но буквы прыгали вкривь и вкось, и она видела только когтистую черную птицу и рядом чью-то фотографию, и только когда она сообразила, что это ее собственная фотография, буквы постепенно перестали прыгать, и Джой, спотыкаясь, смогла прочесть:

— «Я, Джой Лилиан Митчэлл, вступая в ряды свободной организации «Коршуны Космоса»... соглашаюсь с уставом... принимая право сильного над слабым... клянусь быть ножом, разящим в спину, змеей, жалящей в пятку... да оправдает меня над законом и моралью... право убивать и грабить во имя нового света...» Господи, что это за чушь, дядя Чарли?

Солсбери, подняв брови, уткнулся во второй снимок.

— «Я, Чарльз Джонатан Солсбери... Коршуны... право сильного»... Ага, вот... «И пусть тогда настигнет меня смерть, невидимая и мгновенная, необъяснимая и мучительная, и смрадный труп мой не примет земля, а душу не примет небо... и да исполнится грозная воля Первого Коршуна...»

— Что значит вся эта безграмотная заумь, дядя Чарли?

— Ничего особенного, Джой. Просто если нас убьют, то все свалят на бандитов, которые нам якобы отомстили за какую-то провинность. Потому что в глазах людей мы будем сообщниками бандитов. А Смиты выйдут сухими из воды.

Солсбери смотрел невидящими глазами прямо перед собой, куда-то на дверь лифта, на маршрутный план, на котором давно уже погас красный указатель.

— И самое главное, что люди будут очень недалеки от истины. Я, действительно, сам того не подозревая, много лет никто иной, как сообщник бандитов. Я воображал, что стою над свалкой, а оказался в самой гуще свалки. Жаль, что я понял это слишком поздно. Погиб сам и погубил тебя, моя девочка.

— Ну что вы все твердите о смерти! Неужели нет никакого выхода?

— Выхода? Не знаю, Джой. Честное слово, не знаю. Все это так неожиданно... А насчет выхода... Если Дуайт сказал правду, то здесь в зоне «Т»... Словом, мы попали в самую совершенную в мире ловушку, Джой.

Оказалось, что быть туристом — занятие до предела скучное и нудное. Стивен сразу же завалился на тахту и закрыл глаза, давая понять, что любые разговоры сейчас неуместны.

Тэдди принял все восемь типов душей, имевшихся в ванной, выпил сухого токайского и без всякого удовольствия проглотил омлет из голубиных яиц, позевал над осточертевшими звездными пейзажами, послушал бархатный голос дикторши, которая вкрадчиво и доступно комментировала межпланетные красоты, не забывая, однако, весьма удачно демонстрировать пепельно-голубую спираль прически «Галактика», подивился новинке — «секс-джазу», где музыку полностью заменил булькающий ритм ударника и надрывно-страстные мужские и женские вздохи и придыхания, перерыл кучу рекламных проспектов — единственную «библиотеку» каюты, и, вконец ошалев от безделья, тоже улегся на тахту.

Часа через два Стивен встал и уселся перед экраном, методически обшаривая взглядом звездный планктон. Он выключил и «секс-джаз», и голос дикторши, а когда она появлялась на экране, каждый раз в новом ракурсе, и беззвучно открывала и закрывала свой капризный ротик в золотой помаде, раздраженно кривился и шепотом отпускал в ее адрес не совсем лестные замечания.

Тэдди следил за ним исподлобья, и еще и еще раз ловил себя на мысли, что ему знаком этот тупоносый, со скошенным лбом профиль. Но как он ни старался, ничего путного на ум не приходило.

Стивен начал нервничать, поглядывать на часы, быстрее менять стороны обзора. Но везде была только звездная пыль, на которой выступал светло-зеленый диск заметно уменьшившейся Земли с крошечным лунным серпиком и рыжевато-красный пятак Марса с Фобосом и Деймосом, торчащими в разные стороны, как кончики длинных черных ушей.

У Тэдди как-то странно защемило сердце. Это не было ощущение приближающейся тяжелой работы или страх перед неизвестным. Тогда щемило по-другому... Что-то сейчас делает Джой?

Впрочем, может быть, это просто действие токайского.

Тэдди предпочитал что-нибудь покрепче: виски, например, бодрило, а вот вина, даже сухие, делали тело тяжелым и сонным.

Может быть, выпить виски?

Стивен щелкнул выключателем. Экран погас.

— Собирайтесь, Тэдди. Скоро нам предстоит сделать маленький марш-бросок в пространство, так сказать, пешим порядком.

Тэдди уже успел понять, что спрашивать Роуза о чем-либо бессмысленно, и молча ждал. Но Роуз не торопился с объяснениями.

— А сейчас я предлагаю пропустить по стаканчику виски для бодрости духа, а также поднять второй за успех нашего предприятия.

Они выпили сначала для бодрости, потом за успех, а потом Роуз, что-то невнятно пробормотав, осушил две стопки подряд самостоятельно. Глаза его заблестели и стали наливаться кровью. Он выпил еще стопку и повернулся к Тэдди, который наблюдал за напарником без особого энтузиазма. Стивен прищурился, и в его затуманенном взгляде мелькнуло что-то похожее на злую радость.

— Боитесь со мной лететь, Эдвард Стоун?

— Нет, отчего же? — ответил Тэдди почти искренне.

Роуз разочарованно сплюнул. Радость в глазах погасла.

— Я не люблю, когда меня не боятся. Меня это обижает. Вы должны меня бояться, потому что страх — это основа подчинения.

Виски он хлещет, как бог, подумал Тэдди. Только вот мания величия — это уже ни к чему. Особенно в космосе.

Но когда Стивен потянулся за седьмой, Тэдди взял его за руку.

— Хватит, Роуз. Я не намерен тащить вас в трале. Не говоря уже о предложенной вами пешей прогулке через пространство.

Стивен был действительно пьян. Глаза остекленели, скулы заострились, на губах показалась пена. Он что-то невнятно бормотал и отбросил руку пилота. Потом с явным отвращением опрокинул стопку в рот.

Тэдди растерялся. Этого еще не хватало. Стивен трусит? Какого же черта тогда...

Стивен снова повернулся к Тэдди. Он был трезв, только глаза лихорадочно блестели.

Эге, братец, подумал Тэдди. А ты ведь долго не протянешь. Если ты даже еще не алкоголик, то где-то очень близок к тому. Потому что это мгновенное опьянение после первой и неожиданная трезвость после седьмой стопки — типичный алкогольный синдром. Проще говоря — психоз. Ну, да ладно, протрезвел, и то хорошо.

Двигатели «Нерона» внезапно смолкли, и Тэдди потянулся к экрану, чтобы включить обзор, но Роуз остановил его руку:

— Не надо. Я знаю, что происходит. Все идет, как положено.

Он чуть приоткрыл дверь в коридор и стоял прислушиваясь. К обычному полупьяному гулу из кают примешались новые звуки: резкая ругань или команда, шум свалки, явственный окрик «Стой!», выстрел. По коридору кто-то бежал, неровно, припадая к стенам, и вдруг рухнул, не добежав до двери. Где-то в глубине коридора громко постучали, а через секунду раздался истошный женский визг.

— Что случилось?

— Помалкивайте. Идемте за мной.

Снова один за другим два хлопка выстрелов, снова требовательный стук и женский вопль через секунду — теперь уже немного ближе.

— Все идет даже лучше, чем положено. Пошли.

В коридоре никого не было. Шагах в двух, загородив проход, лежал лицом вниз человек в парадной форме экипажа клипера. От него неровной дорожкой по полу тянулась красная полоска вглубь, к двери с надписью: «Только для звездного персонала». Стивен перешагнул через лежащего и, обернувшись, прикрикнул на Тэдди:

— Ну что вы уставились на этот мешок? Покойников не видели? Скорей.

Они бегом миновали коридор. Дверь оказалась незапертой, и Стивен, пропустив Тэдди в рубку, плотно прикрыл ее за собой. Вся дежурная смена в одинаковых белых кителях с золотыми эмблемами «Нерона» стояла у стены с поднятыми руками.

«Пятеро, — мелькнуло у Тэдди. — Шестой в коридоре...»

У стены напротив стоял, ощерясь, приземистый тип с тяжелым лучеметом системы Кольт на груди. Ажурный конус излучателя смотрел в грудь крайнему из экипажа. При виде Роуза он сделал нечто вроде стойки «смирно» и вопросительно посмотрел на него запавшими бесцветными глазками.

— Оставь нас, двадцатый, — коротко бросил Стивен, разглядывая астронавтов.

Бандит нерешительно переступил с ноги на ногу.

— Иди, иди. Там, в каютах, есть хорошенькие девочки. Как раз в твоем вкусе.

Когда бандит вышел, Роуз захлопнул за ним дверь и защелкнул задвижкой для верности.

— Опустите руки. Я хочу вам помочь. Только никаких вопросов. Кто радист?

— Радист — там, — кивнул головой один из астронавтов в сторону двери.

— Кто может передать сообщение?

— Я, пожалуй, но смотря что...

— Передавайте: «SOS. Всем, всем, всем. Туристский клипер «Нерон». На меня совершено нападение. «Коршуны Космоса». Мои координаты...»

Астронавт — судя по нашивкам, штурман — уже сидел на месте радиста и, включив общую передачу, повторял за Стивеном слова сообщения.

— Передали? И еще — «Корабль Коршунов ушел в сторону Марса. Прошу организовать погоню».

— Разве они ушли?

— Еще нет. Но скоро уйдут. Для этого нам нужны скафандры — мне и ему.

— Скафандры здесь, — штурман кивнул на узкий люк с надписью «Только при аварии». — Мы можем вам чем-либо помочь?

— Пока только тем, что не будете поднимать шума, — ответил Стивен, с трудом пролезая в люк.

Скафандры нашлись быстро и по росту. Правда, для путешествий в пространстве они не предназначались — это были легкие, элементарные ремонтные комбинезоны с кислородными баллонами вместо регенераторов, а в гермошлемах не было ничего, кроме переговорного устройства. Но на худой конец и это могло пригодиться. Хуже было то, что вместо обычных двигателей на скафандрах болтались плазменные импульс-пистолеты.

— Так вот, — проворчал Стивен. — Туалеты отделаны слоновой костью, а у экипажа скафандры середины двадцатого века. Блеск и нищета. Закон бизнеса. Гримасы жизни.

— Далеко нам? — спросил Тэдди, завинчивая гермошлем.

— Не знаю. Будем искать по пеленгу.

— Нас ждут?

— Если речь идет о тральщиках, то да. Лезьте в вакуум-камеру, я сейчас.

Он толкнул люк и хотел снова вернуться в рубку, но застрял из-за толстого скафандра и только просунул туда верхнюю часть туловища.

— Ну, как там? — спросил штурман.

— Отлично, — ответил Стивен и, неудобно ворочаясь, просунул в рубку раструб импульс-пистолета.

Белый язык пламени прошелся наискось по фигурам пяти застывших в разных позах астронавтов, по панели рации, перечеркнул пульт управления и расслоил надвое ЭВМ координации автоматов. Оставшиеся автоматы работали теперь каждый кто во что горазд, и комфортабельный клипер закувыркался, как большое животное, лишенное вестибулярного аппарата.

Когда он влез в вакуум-камеру и включил реле выхода, Тэдди спросил:

— Что они там делают? Танцуют «глэнн» на пульте, что ли?

— Они скучают, — загадочно ответил Стивен и, как лихой «морж» в прорубь, нырнул, вытянув руки вперед, за борт. Тэдди последовал за ним.

Дик вынул из уха ракушку наушника, но на всякий случай оставил аппарат включенным на запись. В соседней каюте царит мертвое молчание, хотя, судя по всякого рода посторонним звукам, оба «клиента» в полном здравии и активно предаются нехитрым туристским утехам. Вот шумит душ. Вот звенят бутылки в баре. Вот застонал «секс-джаз». Вот залопотала дикторша. А это, кажется, «Безумная ночь Нерона».

Снова звякнули бутылки...

И все в загадочном молчании. Что за этим молчанием? Полное единство или полное недоверие? И кто он, этот молчаливый двойник Стоуна? Куда они летят, чего ждут? Кто их встретит и где?

Вопросов больше, чем надо. И ни одного ответа.

Стоун-2 называет Ральфа Стивеном. Что же, будем и мы называть его так. Потому что Ральф — это, в конце концов, тоже не настоящее имя. Кличка. Сейчас их высочество имеют желание именовать себя Стивеном. Хорошо. Учтем.

Часы шли, а каюта молчала.

У Дика уже слипались глаза, когда раздался голос Стивена: «Собирайтесь, Тэдди...» Сон слетел мгновенно. Значит, все-таки Тэдди? Эдвард Стоун? И речь там, в машине, шла о нем? Тогда кто же погиб на автотрассе?

Дик прижал наушник плотнее: «Марш-бросок в пространство... Пешим порядком...» Что это значит?

Он вслушивался в короткие фразы до звона в ушах, пытаясь поймать ниточку, уловить ход чужой мысли. И потому не заметил, когда замолчали двигатели «Нерона», не слышал шума свалки и даже первого выстрела. Только истерический женский вопль отвлек его от аппарата.

Ему показалось, что по коридору прошуршали шаги, но в этом пока не было ничего тревожного. Кричать можно и с перепоя, а по коридору мог бродить кто угодно.

Два последующих выстрела заставили торопливо сложить аппарат, а новый женский вопль, теперь уже близкий — вынуть браунинг. Теперь тишина таила угрозу.

Дик осторожно толкнул дверь в коридор, но она не поддавалась: что-то тяжелое снаружи мешало ей открыться. Стрикленд переждал очередной взрыв воплей — теперь уже где-то рядом — и с силой налег на дверь. Когда щель стала достаточно широкой, он боком выскользнул в коридор.

Под его дверью лежал человек в форме астронавта. Дик перевернул его на спину, пощупал пульс. Человек был мертв, и убит он был пулей.

— Эй ты, сопляк! Марш в каюту! И не вздумай закрываться.

На юношу смотрел ажурный конус лучевого кольта. Приземистый тип у дверей рубки управления недобро скалил крупные зубы.

— Оглох, что ли? Ну-ка, быстро к своей девочке! Сейчас мы повеселимся вместе...

Дик вернулся в каюту, оставив дверь приоткрытой, и прижался к стене. Сердце билось толчками, и шаги приближались нестерпимо медленно.

Бандит остановился у двери, и Стрикленд напрягся для броска. Но в коридоре, судя по топоту, появилось еще несколько человек. Это осложняло дело.

— Какого дьявола ты тут торчишь? Тебя куда поставили? А?

— Заткни фонтан, Сим. Меня отпустил Первый.

— Что ты мелешь, свиная башка? Откуда он здесь?

— Что ты орешь? Я знаю? Первый — везде, он все видит и слышит. Так что советовал бы тебе держать язык за зубами.

— Олух царя небесного... Где же он, Первый?

— В рубке, с каким-то фраером. Он сказал мне: «Иди, двадцатый, развлекись немного...» И я пошел.

— Ну смотри, двадцатый. Если ты развел мне турусы — дух из тебя вышибу.

— Полегче, Сим. Тебе вредно волноваться...

Кто-то взялся за дверь снаружи.

— Куда? Это моя каюта. Здесь меня ждет один симпатичный мальчик с девочкой. А вы дуйте в следующие.

— У этого поросенка одно на уме... Пошли ребята.

Стукнула дверь соседней каюты, и очередная порция визгов возвестила, что бандиты приступили к работе.

— Ну где вы тут, сосуночки мои?

Бандит шагнул в каюту, прикрыв за собой дверь, и остановился, недоуменно оглядываясь. Все остальное произошло в какую-то долю секунды: Дик оттолкнулся от стены и, вложив в удар всю тяжесть падающего тела, ткнул бандита костяшками пальцев в спину под ребра. Тот переломился назад, и в это мгновение ладонь Дика молниеносно рубанула по багровой шее. Под ладонью что-то хрустнуло, и безвольная туша осела на пол.

Дик наклонился над телом и поморщился: кажется, опять погорячился. Похоже, что перебиты шейные позвонки. Сколько раз он давал себе зарок не употреблять этот прием. Но все получается как-то само собой, автоматически... Нет, кажется, дышит. Порядок.

Стрикленд связал бандита нейлоновым шнуром от сонетки и оттащил в угол. Теперь надо решать, что делать дальше.

Значит, Стивен задумал сделать «пересадку» не на Марсе, как предполагал Тесман, а в космосе. Что же, вполне логично — так, пожалуй, безопаснее и проще. Хотя, с другой стороны, — сложнее удирать от неминуемой после налета погони. Что-то здесь не так.

Еще странность — почему бандиты не знали о том, что Стивен на «Нероне»? С другой стороны, сам Стивен знал о нападении — там, в машине, он сказал, что «Нерон» у бандитов «в плане». Причуды фюрера или что-то еще?

Пол под ногами качнуло назад, вперед, повело вбок. В коридоре начался переполох. Бандиты попытались взломать бронированную дверь рубки, но безуспешно.

— Все к главному люку! — перекрывая гам, раздался знакомый голос, который говорил с двадцатым. — Эти свиньи заперлись в рубке и пытаются нас стряхнуть. Где этот гад, Паркер? Я всажу ему пулю между глаз за брехню. Он сбежал с поста, а мне залил ахинею про Первого! Где этот гнилой хряк?

— Брось ты его, Сим! Рви когти, пока цел. Сейчас сорвет переходной рукав!

Тяжелые шаги протопали мимо двери, и все стихло. Через минуту клипер резко качнуло и повело в сторону: это, очевидно, пиратский корабль оторвался от «Нерона».

«А ведь они могут дать на прощание залп», — пронеслось в голове у Стрикленда.

Экран обзора не работал. Главный свет мигал беспрестанно, потом погас совсем. В каюте и в коридоре тлели только желтые лампы аварийного освещения. Корабль теперь не трясло, но судя по неуловимым смещениям тяжести — клипер болтало в пространстве без управления. Двигатели не работали.

Это было уже ни на что не похоже. Стивен и Тэдди заперлись в рубке с экипажем, и «пересадка» не состоялась. Коршуны удрали без них. Что же помешало Стивену? Может быть, экипажу удалось схватить их и обезоружить? Но почему тогда экипаж не подает признаков жизни?

Ждать больше бессмысленно. Придется снова нарушить инструкцию. Стрикленд снял паркеровский кольт и направился к рубке.

Дверь рубки была закрыта изнутри. Дик постучал, но никто не отозвался. Он отошел на несколько шагов и полоснул по двери из лучемета. Никакого эффекта. На броне остались только неглубокие бороздки.

Отличная броня, ничего не скажешь. Как в банковском сейфе.

Сейф! А если... Дик полез в карман: есть, нож на месте.

Дик прикоснулся лезвием к двери и нажал пальцем секретную кнопку. Лезвие вошло в сталь, как в хлебную корку. Все-таки изобретательный народ, эти бандиты. Живут в ногу со временем.

Тяжелая стальная пластина вывалилась из дверного проема с тяжелым колокольным звоном, и Дик, пригнувшись, пролез в рубку.

Невольный холодок пробежал по спине при виде искромсанных тел и развороченных приборов. Нет, это только экипаж. Тэдди нет среди них. Стивена тоже. Куда же они подевались? Не провалились же сквозь...

И вдруг Стрикленд изо всех сил стукнул себя кулаком по лбу. Черт подери! Дурак несчастный! Разиня...

Лейтенант рванул кольцо люка с надписью «Только при аварии» и кубарем ввалился в гермоотсек. Так оно и есть! В стойках стояло четыре скафандра вместо шести.

— Очнитесь же, дядя Чарли, очнитесь! Перестаньте спать, слышите?

Солсбери открыл глаза и удивленно посмотрел на женщину.

— Что с вами, Джой? Я не сплю. Я просто думаю.

Джой смутилась. Судорожно сжатые у груди руки опустились.

— Извините, дядя Чарли, я подумала... Мне почему-то стало страшно.

— Ты решила, что старая развалина Солсбери, мягко говоря, дал дуба?

— Нет, но... Вы были очень бледны.

— Ну, ладно, ладно. Садись. Расскажи мне что-нибудь.

Джой села на свое любимое место — в большое надувное кресло недалеко от стола доктора. Она забралась в него с ногами, в уютное, мягкое, от которого пахло детством. Сколько раз она сидела здесь, в полумраке готического кабинета, и смотрела на суматошную фигуру в белом халате. Она знала уже тогда: чтобы достать интересную книжку с картинками с самой верхней полки стеллажа, достаточно нажать на белую полоску, ползущую снизу вверх по ребру стойки — стеллаж уйдет вниз, остановившись именно там, где нужно.

Но когда Солсбери работал, его почему-то не устраивала автоматика. В кабинете появилась нелепая и неустойчивая стремянка. Солсбери колдовал за своим столом, а Джой ждала. Это был настоящий праздник, когда дядя Чарли, ошалело выскочив из-за стола, с невероятной ловкостью забирался на самый верх своей стремянки. Он взлетал, как большая взъерошенная летучая мышь, которых она любила ловить вместе со своими товарищами вечерами в пещерах над океаном. Только у дяди Чарли были белые крылья — полы халата.

Когда Джой была уже взрослой, она спросила у доктора Солсбери, почему он пользуется своим опасным приспособлением вместо того, чтобы использовать нехитрую механизацию стеллажа. Она была тогда студенткой университета, без пяти минут биолог, исправно посещала все заседания клуба «Новое в новом» и была яростной противницей всего устарелого.

И она так и не поняла, что хотел сказать смутившийся доктор:

— Ты знаешь, Джой, эта машина работает слишком медленно... Не хватает терпения...

Она поняла это только тогда, когда писала первую самостоятельную работу: что-то не клеилось, она злилась, ей немедленно, позарез нужен был справочник по радиоактивным мутациям, все внутри кипело, а эти треклятые полки ползли вниз с тупым равнодушием, и Джой сама не заметила, как взлетела по шаткой стремянке на опасную высоту, чтобы опередить этот невыносимый скрип...

— Что же ты молчишь, Джой?

Джой откинулась затылком на спинку, и кресло приняло ее голову, как большая мягкая ладонь.

— Не знаю... Звонил Рэчел и сказал, что нам осталось четыре часа на раздумья.

— Четыре часа?

— Да. Почему именно четыре — не знаю. Рэчел сказал, что это слова мистера Дуайта. И улыбнулся так, словно его щекочут под мышками.

— Непонятно... Неужели Тэдди вернулся? Ведь идут всего третьи сутки. По моим расчетам, они сейчас только подлетают к Юпитеру...

— Нет, дядя Чарли. Тэдди еще не вернулся... У них нет СД, я уверена. Но что-то случилось. Потому что Рэчел говорил о каких-то непредвиденных обстоятельствах.

— Какие могут быть еще обстоятельства?

— Рэчел сказал буквально так: «Мистер Дуайт глубоко сожалеет, но непредвиденные обстоятельства вынуждают его потребовать вашего окончательного решения немедленно. Срок — четыре часа. Я жду звонка».

— Остановись, мгновенье!..

— Что вы сказали?

— Ничего, Джой, это я так.

Солсбери уперся в лежащий на столе фолиант ладонями и пытливо вгляделся в лицо женщины.

— Ну и что ты собираешься ответить Дуайту, Джой?

— Я? Сто тысяч раз «нет». Люди живут не затем, чтобы сдаваться.

— Не затем, чтобы сдаваться... Ты права, девочка. Вся беда только в том, что тебя никто ни о чем не спросит.

— Почему?

— Я, кажется, знаю, почему именно четыре часа дал нам Дуайт. Вернее, я вижу... Необузданные фантазии параноиков удивительно однообразны и примитивны.

— Я не понимаю, дядя Чарли... Ой!

В кабинете погас свет. Все реальные предметы мгновенно канули в темноту, и среди растерянности и испуга возникло то острое чувство, которое бывает у человека, сидящего в чернильной тропической ночи у кромки океанского прибоя, а красное лезвие месяца угрожающе медленно выдвигается из пучины...

Джой поняла причину нарастающего тревожного свечения: в темном кабинете разгоралось оживленное неведомой силой люминесцентное панно.

Словно в бредовом сне, сдвинулись раскаленные цветные плитки мозаики, и мгновенно изменилась ее суть. Фауст на мозаике поник и сжался, засветился бледно-серым. Как трагедийная маска античного театра, страхом и мольбой исказилось его лицо. Фигура Мефистофеля наливалась багровыми, рубиновыми, алыми, малиновыми тонами — вплоть до засасывающей, топкой глубины крапп-лака, — и оттенки красного побеждали другие цвета.

Было страшно, когда стилизованное, поделенное на плоскости, лицо Мефистофеля дернулось, как деталь механизма, давно не бывшего в употреблении, и со стеклянным звоном заострилось в издевательской улыбке. Он поднял руку и указал негнущимся пальцем на цифру «4», проступившую в ощутимой объемности фаустовой кельи.

Мозаика замерла, и вспыхнул свет.

— Представление окончено, — скорбно усмехнувшись, констатировал Солсбери. Он потер уставшие от напряжения глаза.

Джой перевела дух.

— Дядя Чарли... Что это такое?

— Видишь, девочка, это почти сказка, которая, как все сказки, начинается со слов «Жил да был...» Так вот: жил да был злой человек, одуревший от своих миллиардов, плохо ему было — не спал он и не ел, все думал, куда свои миллиарды деть. Все ему наскучило, даже игра в крестики-нолики, потому что она напоминала ему скучную игру «президент-преступник». И вот однажды на беду всем он прочитал «Тысячу и одну ночь». Завидно ему стало. Задумал он сказочных султанов и злодеев переплюнуть. Взял и построил Биоцентр, который должен был затмить все чудеса Шехеразады... И, по-моему, затмил.

— Вы говорите о Смите-старшем?

— О ком же еще, Джой, — устало выговорил Солсбери. — Мистер Дуайт только повторяет своего не в меру одаренного папашу. «Придет час, если кто-то захочет остановить часы, движущие мир моей волей, и мертвый камень снова превратится в мертвый, и мертвый Фауст снова будет мертвым, а Мефистофель улыбнется — и это будет час смерти для тех, кто виновен»...

— Ничего не понимаю...

— Я тоже ничего не понимал, потому что за этой фразой стояло: «См. сноску...» А дальше номер тома и страница из архивов научных трудов дипломированных «мессий», которые работали на этой бактериологической фабрике. Я человек дотошный и нашел эту сноску. Там было описание весьма оригинальной культуры бактерий, которая после активизации убивает все в течение девятнадцати секунд, а через три минуты после этого превращается в безобидную бациллу коклюша. В результате автономной мутации. Время активизации культуры — четыре часа...

— И вы знали...

— Нет, дорогая. Я ничего не знал. Я не придавал этому значения, потому что никогда не думал, что могу стать кому-то поперек дороги. Просто пару минут назад я смотрел на мозаику, и совершенно неожиданно мне пришла в голову мысль... Что абракадабра Смита-старшего не только бред литературный... Бывает такое. Озарение.

— Значит, вся эта мульткомедия...

— Если разобраться, все довольно просто. Элементарная система ликвидации. Кто-то нажимает кнопку, культура бактерий впрыскивается в зону «Т», убивает все живое, и никаких следов. Потому что бациллы коклюша... Кто на них обратит внимание? Все шито-крыто, как говорят.

— Вы думаете, что система ликвидации запущена?

— Да, кто-то нажал кнопку. Может быть, тот же Рэчел. Ну, а теперь...

Солсбери встал из-за стола упруго и молодо, и у Джой мелькнула мысль, что с доктором что-то вроде нервного стресса. Очень уж не ко времени была эта озорная улыбка. Дни последних потрясений состарили его, и Джой привыкла видеть доктора задумчивым и сонным. А сейчас он был таким, как после приема препарата СД, — собранным и заразительно энергичным.

— А теперь, Джой, я открою последнюю нашу карту. Что греха таить. Я до последней минуты надеялся, что угроза Дуайта — просто попытка запугать, сбить с толку. Но система ликвидации включена, и моя последняя иллюзия бита. Покорно ждать смерти — не в моем вкусе. Вы хорошо сказали, Джой: «Человек живет не затем, чтобы сдаваться...» Есть еще один выход, Джой. Выход из зоны «Т», о котором не знал мистер Смит-старший, так как при нем выхода не было, и тем более не знает мистер Смит-младший.

— Это... правда? Дядя Чарли, милый!..

— Правда, девочка. Только...

Улыбка сошла с лица доктора, он смотрел теперь на Джой с грустной нежностью.

— Только не слишком радуйся, девочка. У нас с тобой один шанс из миллиона. Поэтому я молчал все время, прости. Я ждал, когда у подлеца проснется совесть. Я не верил, что люди могут быть такими. Может быть, потому что слишком часто имел дело с животными. Впрочем, это к слову... Мужайся, девочка. Не стану обманывать — это дорога через смерть. Для того, чтобы добраться до выхода, надо пройти через наш космический виварий...

Холодок пробежал по коже. Перед глазами Джой замелькали омерзительные извивы хрустальных пьявок, многометровые липкие спирали десятиголовых червей, чмокающая слякоть живой протоплазмы Венеры. И уже нестерпимо живо представлялась жуткая темнота, легкий шелест, громовой взрыв, и невидимая восьмидесятитонная глыба магнитной черепахи в смертельном броске, и прожекторный удар вспыхнувшего желтого глаза, серебристые щупальца на безвольно обвисшем человеческом теле...

— Биоскафандры, к сожалению, плохая защита. Придется пробиваться боем. Один шанс из миллиона. Но иного выхода нет. Как, Джой?

— Я жена астронавта, дядя Чарли.

Солсбери опустил глаза и подозрительно долго возился с бумагами. Он пробормотал хрипловато:

— Значит, решено... Я сейчас... Мало ли что... Я напишу несколько строк. О нас с вами, об СД, о Тэдди. И о Смитах. Еще четыре часа. Мы должны успеть...

Это был самый дерзкий и странный налет из всех, который знал когда-то уголовный мир. Пятеро неизвестных сумели прорваться сквозь железное кольцо самой надежной охраны и проникнуть в Биоцентр. Их не интересовали деньги, судя по всему, потому что они не тронули никаких ценностей, хотя имели возможность. Они пробирались в святая святых Биоцентра — в его подземные лабиринты — и сумели найти сверхсекретное в секретном: блок лабораторий под кодовым названием «зона Т». Они пробили десятидюймовую броню входных дверей и, рискуя жизнью, по лифтовым стволам добрались до кабинета Солсбери. Они не искали документов, потому что все сейфы оказались нетронутыми. Тем не менее они обшарили каждое помещение блока — а в блоке было, включая подсобные, двадцать пять секторов. Ничего не взяв, они вернулись в кабинет.

— Посмотрите, здесь какие-то записки, — сказал один из них главному высокому светловолосому парню в синем реглане. — Вернее, целое послание...

Днем позже сотрудник особой службы МСК лейтенант Дик Стрикленд получил строгий выговор за превышение полномочий.

Международный орден «Лавровая ветвь» он получил гораздо позднее.

Тэдди чувствовал себя скверно.

Одной из причин его плохого настроения был напарник.

Всего три дня провели они вместе — если этим словом можно определить единство двух космолетов, идущих на расстоянии в полтысячи миль друг от друга, и если единственным средством общения между пилотами, затерянными в звездной пустыне, служит экран видеофона.

Но эти три дня оказались тяжелым испытанием. Стивен внешне оставался спокойным. Но мелкие детали — неожиданно выключенный видеофон, многозначительное молчание в ответ на элементарный вопрос, а следом неуемная и неуместная болтовня по поводу и без повода, инстинктивно дернувшаяся к лазерному блоку рука, когда на локаторах появилось белое пятнышко (какой-то запутавшийся астероид, как потом оказалось) — все это настораживало и отнюдь не располагало к доверию.

Впрочем, с этим еще можно было мириться. Психологическая несовместимость, о которой говорили с иронической улыбкой лет сто назад и возвели в ранг абсолютного принципа через полвека, теперь стала реальной, но отнюдь не всесильной деталью повседневности. С нею можно было бороться, ее можно было не замечать. По крайней мере, стараться не замечать.

Но Стоуна с настойчивостью маниакальной идеи преследовал еще один вопрос, который никак не удавалось пока выразить словами. Какая-то неясная тревога возникала неотступно, когда он смотрел на растущий впереди щит Юпитера, но стоило только попробовать понять причину тревоги, как пугливая мысль с легким всплеском уходила.

Какой-то странной связью эта мысль была соединена с самыми разными отсеками памяти: фонтан Синего Дыма, лицо Солсбери, тральщик Свэна, прощальные губы Джой — «поцелуй меня!», треугольник вращающихся гловэлл, на хвостах которых росла металлоподобная шишка, шрам на подбородке Стивена, красные огоньки звездных могил на карте дядюшки Клауса, своя собственная рука, без участия сознания выравнивающая планетолет, черная жуть пылевой завесы внутри «дикого» плашкоута и черное солнце свернутого притяжением Юпитера пространства, которое бы могло в одно мгновение соединить всю эту канитель в четкую прямую. Что-то вылетевшее из памяти, но которое вот здесь, рядом, стоит протянуть руку, и долгожданное ЭТО будет на расстоянии микрона от пальцев...

Но кроме тревожных предчувствий, у него была теперь щемящая радость — словно большой оранжевый апельсин, нагретый ладонями. Он смотрел искоса на апельсин, когда говорил со Стивеном, он любовался плотными покатыми боками, когда оставался наедине с собой, он ощущал терпкий аромат кожуры, когда ночи и дни, сны и бодрствование сливались в одно бесконечное ожерелье из черных камней, усыпанных блестками...

Он тосковал о Земле, и это было радостью, неведомой до сих пор.

Стивен не любил смотреть в глаза и говорил, повернувшись или в профиль, или в три четверти. Он поворачивался в анфас только тогда, когда слушал, и тогда в его глазах угадывались какие-то бесформенные скользящие тени: почему-то казалось, что на тебя смотрит человек, глубоко растерянный и очень боящийся, что кто-то все поймет.

Они уже вошли в ту зону, где начинаются «Папашины шутки», и Юпитер начал выворачиваться наизнанку, обволакивал их со всех сторон мерцающей слизью атмосферного «одеяла», размалеванного бурыми полосами, и на этом беловатом фоне все шире и шире расплывался кровоподтек Красного Пятна, когда Стивен впервые за весь полет, — а потому неожиданно — спросил:

— Вы освоились с машиной?

— Кажется, да. Вам не кажется, что вопрос... М-м-м... несколько запоздал?

— Ведь это не тральщик.

— Я об этом и говорю. Мне кажется: об этом надо было сказать сначала. Ну, а сейчас... сейчас я уже освоился. Совершенно самостоятельно. Надеюсь, у вас нет претензий к тому, как я вел космолет в течение трех суток?

— Это не тральщик, — невозмутимо продолжал Стивен в своей обычной манере, не отвечая собеседнику. — Это военный корабль.

— То есть, бывший военный корабль? Я понял. Я тренировался на таких в юности.

— Это военный корабль. И хорошо, что вы знаете его марку. Мне не придется в таком случае объяснять назначение вон той полосатой — белое с синим! Да, вот эта! — полосатой рукояти, за которую вы сейчас взялись.

— Когда-то этой рукояткой можно было запустить боевую торпеду.

— Советую не экспериментировать. У вас две торпеды. Две — на всякий случай, если первая не даст эффекта.

— В каком смысле?

Стивен вдруг вспылил.

— Вы что дурачка разыгрываете? Я вам говорю — вы будете бомбардировать Красное Пятно. Вы повторите маневр Свэна и пустите торпеду. Какого лешего вы придуриваетесь?

Маневр Свэна... Ловко сказано: маневр. Это когда Свэн, спасая его, Тэдди, от возможного совместного взрыва, бросил тральщик вниз, в красные тучи, ради того чтобы остался жить товарищ... Маневр... Вот как.

Их корабли висели над знакомым кровавым океаном, и так же, как тогда, в непримиримой схватке сталкивались багровые валы внизу, и бледнело небо, и отливали охрой дрожащие полосы облаков, и черный шар пространства — мертвое солнце мертвого мира — парил над ними.

Тэдди покосился на сферическую схему координат, по которой ползли две белые мухи — их корабли. Он угадал точно: какая-то пространственная сверхпамять сразу привела его именно туда, куда надо. Это то самое место, где они со Свэном увидели небывалое — «яичко», родившееся из «танца» трех гловэлл. Оно опускалось, поблескивая гранями, медленно, как первая снежинка в осенний день, все ниже и ниже, и Свэн тогда, не выдержав, бросил свой дряхлый тральщик вниз...

— Это здесь, — сипло сказал Тэдди. — Вот здесь...

И замолчал на полуслове. Среди кипящих огненных столбов, среди этой беспрерывной, длящейся вечно катастрофы, невероятный и нереальный, как серебряная паутина в аду термоядерного взрыва, выползал, дрожа и колеблясь, тонкий искрящийся росток.

Наверное, нужно было увидеть эту хрупкую беззащитность и робкое упорство в мире колоссальных форм и чудовищных масс, это мимолетное знамение жизни там, где по всем законам не может и не должно существовать что-то живое, — но неясная тревога, мучащая пилота, стала вдруг мыслью, и прозвучал из красной паутины голос Свэна — последние слова, оборванные взрывом:

— Ого! Тэдди, а здесь полно...

И со скоростью лавины, внезапно сорвавшейся с кручи, понеслись, цепляясь одна за одну, догадки, намеки, предположения, оброненные случайно слова, прочитанные строчки, и случайное становилось закономерным, разрозненное превращалось в общее, и нарастающий грохот разгадки заглушил все остальное.

Солсбери попросил спектрограмму яйца... Синий Дым... Фонтан из красного океана... «Танец тройной спирали»... Яйцо, падающее в океан... И этот ползущий из красных туч росток...

А ведь за теми тремя гловэллами, плывущими над океаном, тянулись хвосты синего дыма — да, Синего Дыма! — и эти хвосты, сплетаясь, затвердевали в яйцо. И яйцо падало в красные волны. А теперь из этих волн ползет росток. Инкубатор, заповедник, аквариум, виварий — все, что угодно, но там зреют яйца гловэлл! И пускать торпеду — все равно что бросить бомбу в пруд, полный мальков. Или взорвать инкубатор, чтобы приготовить яичницу. Синий Дым надо добывать по-другому. Его дают гловэллы... Как пчелы мед. Надо только научиться...

— Стивен, я не буду бомбить Красное Пятно.

— То есть?

— Мы ошиблись. Все ошиблись. Даже доктор Солсбери. Красное Пятно бомбить нельзя. Я вам сейчас все объясню.

Тэдди объяснял долго и тщательно, путаясь, снова возвращаясь к сказанному — ему надо было доказать этому непонятному человеку невозможность бомбежки, чтобы не было обидно за прошедший впустую нелегкий рейс, и Тэдди старался изо всех сил убедить, заставить Стивена возвратиться.

Стивен слушал с холодным любопытством, не перебивая.

— Довольно. Я вас понял. Не считайте меня идиотом. Я кончил в свое время Чикагский университет и разбираюсь немного в научных проблемах. Я все понял — Красное Пятно — это заповедник яиц...

— Или семян гловэллы. А заповедники трогать нельзя.

Стивен был невозмутим. Его рука лежала на контроллере лазерной пушки.

— Пускайте торпеду. Или я отправлю вас к праотцам раньше времени.

Стивен не шутил, и Тэдди понял это без дополнительных пояснений.

— Нет, Роуз. Я не буду стрелять.

— Во-первых, я не Роуз. У вас очень плохая зрительная память, мистер Стоун. Перед вами, как перед потенциальным покойником, мне скрываться нечего. Я напомню вам, где вы могли меня видеть. Вернее, не меня, а мою фотографию. Вспомните газеты. Раздел — «Интерпол» разыскивает». Телевидение — с тем же текстом. Афиши на домах — фас и профиль. Вспомнил? Нет? Напрасно. Я не люблю, когда меня забывают. Короче говоря, я — Питер Нидерхольм, или «Белый Ральф», как зовут меня в народе.

— Белый Ральф... Хорошие друзья у Смитов, однако.

— Кончайте трепаться. Пускайте торпеду. Это облегчит вашу судьбу.

— Вы хотите сказать, что оставите меня в живых?

— Подумаю. Вполне возможно. Мне нужны пилоты. Я хорошо плачу.

Корабль Тэдди висел сбоку и чуть ниже корабля Ральфа. Надо было развернуть космолет носом к противнику и поймать его в перекрестие прицела. Но сделать это так, чтобы Ральф ничего не заметил раньше времени. Его лазерная пушка смотрит прямо в главный визир.

Тэдди подался к экрану, подперев подбородок рукой, поправив верхнее крепежное кольцо скафандра — блестящий титановый ошейник — и приготовился к долгому разговору.

— Слушайте, Стивен... то есть, Ральф, вы отлично водите космолет. Это что у вас, «хобби»?

— Не совсем, дорогой Стоун. Я в молодости был военным летчиком.

— А как же Чикагский университет?

— Одно другому не мешает. Но не заговаривайте мне зубы. Пускайте торпеду! Я приготовил аппарат, чтобы запечатлеть ваш номер.

— Можете не беспокоиться. Спектакль отменяется. Герои устали. Торпеды не будет.

— А вы представляете себе финал?

— У меня есть подозрение, что финал будет одинаковым во всех случаях. Если Смитам было угодно послать меня в паре с Ральфом, то не надо быть провидцем, чтобы разгадать их намерения.

Это было очень трудно — разворачивать корабль, не глядя на приборы, и пальцы пилота, небрежно брошенные на пульт, онемели от напряжения. Он поворачивал огромную машину, способную сожрать сто тысяч миль в минуту, медленно, предельно медленно, интуитивно чувствуя каждый отвоеванный у пространства сантиметр.

— Вы догадливы, Тэдди. И храбры. Я тоже не люблю сантиментов. А потому иногда со спокойной совестью нарушаю обязательства. Вы мне нравитесь. Поэтому у вас есть шанс.

— Сомневаюсь. Если он даже и есть, то совсем не тот, о котором вы думаете...

Его выдал неосторожный взгляд — глаза непроизвольно скользнули на панель прицела. Белое пятно было точно в скрещении черных паутинок, и в следующую долю мгновения они уже смотрели в глаза друг другу — два вооруженных врага, готовые к поединку, но Ральф среагировал быстрее, и пока рука Тэдди прошла длинный путь от ручки управления к полосатой — синее с белым! — рукоятке, по глазам ударил пылающий жгут, и сначала стало черно, а потом нестерпимо больно, и Тэдди рванул рукоятку, крича от боли, и ушедшая торпеда толкнула космолет набок.

Он ничего не видел, а только почувствовал пляску красных огней на приборной доске и догадался, что лазер Ральфа пробил бак, что до взрыва корабля остались считанные секунды, и, закусив губу, ни на что не надеясь, нащупал у сиденья рычажок катапульты.

Последнее, что мелькнуло перед его глазами — большая пестрая бабочка на влажном цветке белой магнолии и тонкие смуглые пальцы, коснувшиеся сомкнутых крыльев. Бабочка дрогнула, встрепенулась, крылья слились в радужную вспышку, и среди ночи наступила ночь.

Он не очнулся даже тогда, когда прозрачную капсулу, в которой лежал он, как в сгустке янтаря, через восемнадцать часов бережно приняли тралы спецпатруля МСК.

— Как он погиб?

— Не знаю, дядя Клаус... прости, отец, но я... Я никак не привыкну...

— Не смущайся, дочка. Я понимаю. Мне тоже не легко было называть тебя «мисс Джой».

Было раннее, светлое утро, розовое, как на рекламных открытках. Оконные стекла в баре, матовые от росы, вобрали в себя зарю и медленными широкими мазками раскрашивали стены в цвет огня. Клаус смотрел на кружку и в синевато-розовой пене ему мерещились облака.

— Я не знаю, отец. Все произошло так стремительно... Дядя Чарли поднял ружье, но не выстрелил...

— Почему? Почему он не выстрелил?

— Разве он ответит теперь? Я могу только догадываться. Солсбери без конца твердил, что магнитная черепаха в его виварии — последний экземпляр венерианской фауны.

— Ты думаешь, что из-за этой гадины...

— Не знаю. Я очнулась уже в бункере.

— А Синий Дым?

Джой катала из хлебных крошек шарики — один, три, пять, десять — и складывала их вокруг кружки дядюшки Клауса.

— Синий Дым восстанавливает тело по чертежам, заложенным в организме. Но ему нужен строительный материал. После магнитной черепахи в том, что было доктором Солсбери, не осталось ни одной молекулы железа...

За розовыми стеклами громко загудело. Клаус отставил кружку, сломав ограждение Джой.

— Это Дик. Он сдержал слово... Не волнуй Тэдди. Ему и так досталось. Ты его любишь, дочка?

— Да, папа.

— Хорошо. Врачи говорят, что ему осталось лежать не больше месяца, а потом... Ты правда любишь его, Джой?

— Да, папа.

— Ты отвечаешь, как Лили... Впрочем, долой старое, пусть будет новое... Однако Дик ждет тебя.

Они вышли в это розовое утро, в это теплое молоко тумана, когда земля, еще не привыкшая к металлу и пластику, дарит людям свою свежесть — и даже разрисованный «Ягуар» Дика, омытый росой, выглядел сейчас почти прилично, и Дик сказал:

— Прошу, мисс Джой. Эдвард Стоун очень хочет вас видеть.

Дядюшка Клаус остался один. Он что-то бормотал, возвратясь за стойку, и плечи его колыхались, как крылья подбитой птицы.

Потом он подошел к диораме.

Он долго возился с проводами, а когда кончил, на зеленом шарике Земли загорелся красный огонек.

— Это — по тебе, Чарли. Ты тоже был астронавтом.