Вечное скольжение

2. Инакомыслие

Преподобный встретил незадачливых «бесолюбцев» длинной проповедью, коей хватило на добрую половину обратного пути. В посёлке их заперли в сарае при церкви, выпустив оттуда доносчика. Преподобный заикнулся было о караульных, но Орест твёрдо заявил, что они с помощницей заслужили отдых, а сторожить пойманных могут Товт, кожевник и любой прихожанин по желанию.

Утром при всеобщем стечении народа на площади перед церковью началось судилище. Преподобный допытывался, кто зачинщик, кто из двоих первым впал в ересь, захотев дьявольскую приманку вытащить в правильный мир. Вайс хныкал и пускал сопли, Зигман втягивал голову в плечи, прятал глаза. Но ни один не признавался и не пытался свалить вину на приятеля. В конце концов преподобному надоело пугать «бесолюбцев» карами божьими, и он перешёл к наказаниям мирским: назначил парням по двадцать плетей. Наказание суровое, особенно когда за работу брался Мирон, знающий всё о коже, как коровьей, пошедшей на ремни для плети, так и человеческой. Вайс сломался на двенадцатом ударе.

— Не надо, не надо больше! Не бейте! — взмолился. — Это не мы придумали! Нам Путник рассказал, как из мерцающего города вещи стибрить! Он сам так делает!

Кожевник остановил занесённую для очередного удара плеть, посмотрел на преподобного.

— Путник приносит бесовские вещи? — уточнил тот. — Это он вам так сказал? Или, может, показал что?

— И сказал, и показал! У него есть, разное!

Толпа на площади загудела. Путник, невысокого роста щуплый человечек с глубокими залысинами, появился в Ровном дней двадцать тому. Именно появился, а не явился — пришёл по западной дороге. В дне езды верхом там лежало Луговое. Жители его частенько наведывались в Ровное, привозили для обмена мёд, сыры и копчёности, коими славились. А также невыделанные шкуры — своего кожевника у них не оказалось. Оружейной мастерской — и подавно.

Но Путник не был и жителем Лугового, — бродяга, перекати-поле. Погостит в селении месяца два-три и бредёт дальше. Откуда — непонятно, куда и зачем — неизвестно. Человеком он выглядел безобидным, к жилью и угощению не привередливый, к чужим жёнам не подкатывает, от работы на благо общины не отлынивает, — живи, сколько пожелаешь. А что имени своего не называет, то уж его забота. Единственное, чем пришелец докучал: расспрашивал всех подряд об их прошлых явлениях.

Поглядеть на экзекуцию Путник не явился, поэтому преподобный в сопровождении неравнодушных прихожан двинулся к мужскому дому. Стоит ли говорить, что «неравнодушными» оказались едва ли не все собравшиеся на площади...

Орест, как главный охранитель закона и порядка в посёлке, тоже пошёл. Он очень надеялся, что странный человечек сбежал, сообразив, чем закончится неудачная грабительская вылазка его соседей. Да не по дороге, а огородами до ближайшего леса — фора у него имелась, пока Феодосий судилище устраивал.

Увы, Путник никуда не сбежал. Товт и кожевник выволокли его из хибары, бросили к ногам преподобного.

— Бесолюбством занимаешься?! — обрушился тот на несчастного. — В дьявольскую ловушку слабых в вере заманиваешь лживыми посулами?! Господь дал человекам надежду выскользнуть из Ада в Царствие своё, а ты их обратно загоняешь?

Преподобному хотелось, чтобы обвиняемый остался стоять на коленях, каялся и умолял простить грехи. Но Путник, кряхтя, поднялся на ноги, отряхнул штаны. Неожиданно Орест сообразил, что человек этот давно не молод. Бороду он брил, но уцелевшие волосы серебрились от седины, морщинистую кожу на лице и руках покрывали пигментные пятна.

— Ты говоришь, уважаемый Феодосий, что впереди нас ожидает Рай, — заговорил Путник. — Что цивилизация рухнула вследствие божественного вмешательства. Не стану спорить с тобой, каждый вправе верить во что угодно. Но я собираю факты и верю исключительно им. В древности случилась катастрофа. Лишь установив её причину, можно понять, куда движется человечество. Я неоднократно проводил эксперименты по извлечению предметов. Было интересно, что получится у молодых людей. Я думал сопровождать их, наблюдать, но они сбежали и...

— Так ты упорствуешь в своей еретичной лжи?! — попытался перебить его преподобный.

— Я не лгу. У меня достаточно доказательств моей правоты, — с достоинством ответил Путник. Задрал рубаху, расстегнул ремень, поддерживающий штаны. — Это я вынес из мерцающего города. Могу предъявить и другие предметы оттуда. И не я один, как погляжу.

Смотрел он при этом на украшенный рубинами золотой крест на массивной цепи, который преподобный всегда носил поверх одежды. Тот невольно вскинул руку, словно пытался прикрыть символ своего сана. Опомнился, закричал:

— Богохульство! Крест сей — подарок Господа, коим он выделил меня меж человеков!

Путник закивал согласно.

— Разумеется. Тебе Бог дал крест, мне — другое.

Кожевник Мирон отобрал у него ремень, осмотрел внимательно, попробовал на зуб. Признался:

— Не могу определить, что за кожа. Прошит мелко и ровно, не знаю, как сделано. И пряжка некованая, не из бронзы. Что за металл?

Он протянул было преподобному, но тот оттолкнул его руку, ремень упал на землю.

— Рядом с вашим селением находится артефакт, поэтому я надеялся задержаться здесь подольше, — продолжал Путник. — Но, вижу, пришёлся не ко двору. Что ж, я уйду, не стану никого смущать своими рассказами и расспросами.

Он наклонился за ремнём, но преподобный вдруг наступил на тот. Прошипел:

— Ты никуда не уйдёшь! Больше не будешь разносить по миру ложь и ересь! За богохульство и бесолюбство тебя повесят на твоём же мерзком ремешке! Болеслав, Мирон, на столб его!

Теснившаяся вокруг общего дома толпа замерла, притихла, а когда Товт схватил человечка за плечи и кожевник поднял ремень, загудела настороженно, удивлённо. Преподобный явно превысил полномочия, да и блистающий в солнечных лучах крест на его груди вызывал теперь брожение в умах, вопросы, предложенный ответ на которые — в виде висельницы — мало кого устраивал. Но выдвинутое обвинение было слишком серьёзным, чтобы протестовать в открытую.

Впрочем, одного человека это не остановило. Власта протолкалась в середину круга. Стала лицом к лицу с Феодосием, рука на пистолете, торчащем из кобуры.

— Преподобный, разве тебя жители Ровного выбрали защищать закон и порядок? Твоё дело — говорить с Богом, а не вешать! — Она хмуро взглянула на Ореста. — Шериф, ты почему молчишь?

Орест, до этого стоявший по правую руку от преподобного, шагнул вперёд, стал рядом с помощницей. Обвёл взглядом толпу, заговорил:

— В самом деле, с каких это пор в Ровном вешают людей без суда?

Преподобный презрительно скривился.

— Хорошо, пусть будет суд. Я обвиняю этого еретика в богохульстве и бесолюбстве!

Орест невозмутимо взглянул на него, обратился к толпе:

— Уважаемые сограждане, кто-то слышал, как человек этот хулит Господа нашего, обзывает нехорошими словами? Кто-то видел, как он с врагом рода человеческого якшается?

— Так он сам признался, — пробормотал кожевник. — Ремень, опять же…

— В чём признался? Человек этот пришёл невесть из каких мест. Откуда мы знаем, может, там Господь за молитвы усердные не крестами золотыми одаривает, а ремнями кожаными?

В толпе засмеялись, нервное напряжение покидало людей.

— Если свидетелей преступлений этого человека нет, то и судить его не за что, — подвёл итог Орест. Отобрал у кожевника ремень, сунул Путнику. — Подпояшись! Не ровён час, штаны упадут, придётся выпороть тебя за оскорбление приличия.

Посмотрел на Товта, посоветовал:

— Ты чего рубаху ему держишь? Рубаха не свалится. Штаны придержи.

Толпа развеселилась, — суровая и вряд ли справедливая расправа обернулась потехой. Хмурился только преподобный, но возражений не находил, особенно после упоминания о кресте. Орест прекрасно понимал, что замешательство это временное. Дело следовало довести до конца.

— И ещё по одной причине мы не станем судить этого человека, — заговорил он совсем иным, суровым голосом, показывая, что шутки закончены. — Не по воле Господа он явился в наш посёлок, а пришёл по своей собственной. Мы приняли его гостем. Но он по недомыслию начал рассказами своими сеять раздор и смятение. Я, как шериф, не потерплю такого! Человек этот должен немедленно покинуть Ровное!

Толпа притихла. Подобного оборота сельчане не ожидали, решив, что для безобидного бродяги всё закончится насмешками и подтруниванием.

— Шериф, повремени хоть до завтра! — нерешительно попросили из толпы. — Пусть человек соберётся без спешки, дорога неблизкая.

— Немедленно! — повторил Орест. Указал обвиняемому на дверь дома: — Быстро собирай мешок и марш отсюда!

Перевёл взгляд на помощницу.

— Возьми мою лошадь, еды на дорогу и отвези его в Луговое. Пусть там с ним разбираются!

Власта не спорила, поняла причину столь поспешного изгнания. Понял ли Путник? Если и нет, то возражать не посмел.

Орест вновь оглядел собравшихся людей. Предложил громко:

— Расходитесь, представление окончено. Солнце уже высоко, а работа стоит. — Повернулся к Феодосию: — Если у преподобного нет возражений.

Феодосий смерил его взглядом, скривил губы. Развернулся, пошёл прочь. Следом и другие стали расходиться. Когда подъехала Власта, возле мужского дома стояли лишь Орест да Путник с тощей котомкой за спиной.

Власта вернулась два дня спустя. Доложила коротко:

— Довезла до Лугового, там заночевали. Он собирался идти дальше на запад.

Опасался ли Орест, что кто-то из сельчан попытается воспрепятствовать исполнению закона? И да и нет. По собственному почину на такое никто бы не решился. Но Феодосий, явившийся в Ровном два года назад и объявивший себя слугой и посланником Господа, чем дальше, тем больше набирал власти над мозгами людей. Поэтому, отправив помощницу, Орест затем полдня не упускал из виду Товта, кожевника и других наиболее рьяных прихожан.

Орест Неймет жил в посёлке неполных три года. Много это или мало? В прошлом своём явлении он не продержался так долго, но сейчас в Ровном ещё жили несколько человек из тех, кто встречал его здесь. Единого срока нет, когда Господь повелит, тогда и соскользнёшь.

Власта Рендеш явилась недели через две после него, и как-то так вышло, что они быстро нашли общий язык. А когда на поселковом сходе Ореста выбрали шерифом на место соскользнувшего, назначил её своим помощником. И все эти годы они жили и работали дружно, рука об руку и душа в душу. Иногда Оресту казалось, что знакомы они гораздо дольше. Понимал: вероятность дважды встретить одного и того же человека среди сонма людей, населяющих мир, ничтожна. Но кто знает? Не вспомнишь ведь. В прошлом явлении Орест был китобоем, жил на берегу холодного северного моря. От предыдущих оставались только смутные противоречивые образы, как у всех. Возможно, он прежде уже бывал шерифом? Очень уж ловко получалось обращаться с оружием, хоть с огнестрельным, хоть с холодным. Память тела, навыки и умения держатся куда крепче, чем знания в мозгах.

Историю с неудавшимся судилищем, как и самого Путника, Орест выбросил из головы за ненадобностью, — и без того забот хватает. За этими повседневными заботами он не сразу заметил изменения в их с Властой отношениях. Не то чтобы они охладели, но легла на них какая-то тень. Жена иногда замыкалась в себе, словно размышляла о чём-то, но делиться сомнениями не спешила, а Орест с расспросами не приставал. Были и другие предвестники. В церковь на проповеди преподобного они и прежде захаживали редко, но теперь Власта и вовсе стала их избегать, оправдываясь неотложными делами. Просыпаясь по ночам, Орест иногда обнаруживал, что жены рядом нет. В нужник вышла, с кем не бывает! Он не хотел замечать, сопоставлять предвестников грозы.

Гроза грянула в середине лета, — и в прямом смысле, и в переносном. Орест не понял, от чего проснулся: то ли от первого раската грома, то ли от настойчивого стука в окно.

— Что там стряслось? — пробормотал сердито.

Ему не ответили, женина половина кровати пустовала. Орест зажёг лампу, прошёл в коридор. Не заперто? Открыл дверь. На пороге стоял преподобный Феодосий, без сопровождающих на этот раз.

— Что, шериф, проспал беду? — спросил, кривя губы.

— Ты о чём?

— Жена твоя где?

— В нужнике.

— В нужнике? А ты проверь!

Блеснула далёкая молния, осветив часть двора и стоящего у порога Феодосия. В её неестественно белом свете преподобный показался выходцем из иного мира, посланником не то Господа, не то... Орест сунул ноги в башмаки, пошёл вокруг дома, подгоняемый докатившимся раскатом грома.

Нужник был пуст. И что хуже, — в стойле не оказалось лошади Власты.

— Уехала? И куда же посреди ночи? — злорадно поинтересовался семенивший следом Феодосий.

— Не знаю!

— Я знаю. В мерцающем городе она, на свидание с дьяволом отправилась!

Орест тупо уставился на него, не в силах осознать услышанное. Преподобному пришлось дёрнуть его за руку, чтобы вывести из ступора.

— Не стой! Вишь, ночь сегодня какая? Дьявол из Ада в наш мир ломится! Схватит твою жену и утащит!

Они поскакали напрямик, огородами, не жалея чьи-то огурцы и томаты, затем ломились через лес. Долго искать место, где Власта вошла в морок, не пришлось, — преподобный подсказал. Жена оставила лошадь на опушке, привязав к дереву.

В мерцающем городе грозы не было, не блистали молнии, не гремел гром. Полная луна освещала неподвижные силуэты. Синеватые следы подошв ясно выделялись на мостовой.

Власту они нашли на той самой детской площадке за домом вещей. Она присела на корточки перед сидевшей на качелях девочкой лет шести с большими бантами в косичках, держала её за руку. Держала?!

— Власта! — окликнул Орест мгновенно осипшим голосом.

Жена не шевельнулась. Была она такая же неподвижная, как призраки вокруг. Орест соскочил с коня, подошёл. Осторожно тронул за плечо.

В первый миг он не понял, отчего его пальцы соскользнули. Попытался ухватить, потрясти, — тщетно. Руки не держали, словно женщина превратилась в деревянную чурку, обильно смазанную жиром. Нет, неверное сравнение, ощущения маслянистой субстанции на ладонях не возникало. Скорее это походило на невидимую скользкую плёнку между их телами. Чувствуя, как волосы встают дыбом, как холодеет внутри, Орест закричал:

— Власта, ты меня слышишь?! Власта!

Он наклонился, обхватил жену двумя руками, дёрнул... и отпрянул, испугавшись вдруг, что руки пройдут сквозь её тело, как сквозь фигуры призраков.

— Поздно! Попалась муха в тенёта, — констатировал Феодосий, и непонятно, чего больше в его голосе: сожаления, досады или торжества.

Орест оглянулся на него.

— Я не могу её сдвинуть с места! Что мне делать?!

— Стреляй!

— Что?!

— Ты не вытащишь её, она уже одной ногой в Аду! Стреляй, может, успеет соскользнуть.

Орест молчал, ошарашенно уставившись на преподобного. Тогда тот соскочил с лошади, вытащил из седельной сумки карабин шерифа, протянул:

— Держи! Или мне это сделать?

Оглушённый, не до конца понимая, чего от него хотят, Орест пошёл к нему. Взял карабин, тяжёлый, надёжно лежащий в руках. Реальный.

— Давай, давай, не медли! — Преподобный насильно развернул его лицом к жене. — Ты же не хочешь, чтобы она отправилась в Ад?

Женщина оставалась в той же позе, не ощущая её неудобства. Кажется, она и не дышала?

— Власта! — обречённо позвал Орест. — Власта, очнись!

Бесполезно, вряд ли она слышит его слова. Он выстрелил, не вскидывая карабин, не целясь. К чему целиться с десяти шагов?

Морок сожрал грохот выстрела. Оресту показалось, что он и пулю проглотил, что той не пробить скользкую тонкую мембрану. Но тут же увидел маленький тёмный кружок на светлой блузке женщины. Под левой лопаткой, там, где сердце. Кружок превратился в бесформенное пятно, Власта шевельнулась, начала заваливаться, опрокинулась навзничь, раскинув руки.

Орест бросился к ней, тронул боязливо. Плёнка-мембрана исчезла. Власта не соскользнула, она вернулась в правильный мир — мёртвая. Тяжёлая свинцовая пуля пробила её насквозь, разорвала грудь в кровавое месиво. Не до конца сознавая, что делает, Орест подхватил её на руки, понёс прочь из этого мерзкого, страшного места!

Очнулся он от яркой вспышки и раската грома над головой. Мерцающий город с его незыблемым лунным светом и тишиной остался позади. Пока они были там, гроза приблизилась.

— Закопаем её в лесу, — предложил преподобный.

Он шёл следом, вёл под уздцы лошадей. И брошенный карабин подобрать не забыл. Когда Орест обернулся и, не понимая, уставился на спутника, поспешил объяснить:

— Скажешь всем, что жена соскользнула. Ты же не хочешь, чтобы в посёлке узнали, КАК она умерла? — И другим, приказным, не терпящим возражений тоном, распорядился: — Езжай за лопатой, я покараулю здесь. Быстрее, быстрее, пока не светает, пока все спят!

Он говорил с таким напором, что противостоять ему Орест не мог. Не мог думать, рассуждать. Всё, происходящее после выстрела, казалось ненастоящим, какой-то дурной выдумкой, словно морок, поймавший в ловушку Власту, дотянулся и до него. Он почти ничего не помнил о том, как ездил домой за лопатой, как копал яму в указанном Феодосием месте.

Когда первые крупные капли дождя упали на них, преподобный остановил:

— Хватит, глубже не надо! Мацуры падаль раскапывать не станут.

Вдвоём они уложили тело в могилу. Орест вновь взялся за лопату. Бросать комья земли на человека, с которым прожил годы, на любимую женщину, было невыносимо тяжело. Он не мог заставить себя поторопиться, хоть дождь лил всё сильнее. Ноги, сложенные на животе руки, чёрная от крови грудь... бросить землю на лицо Власты он не мог себя заставить. В конце концов Феодосий отобрал лопату и закончил работу.