Вечная кровь [СИ c издательской обложкой]

Глава 5. Чудеса другого мира

Глава 5

Чудеса другого мира

Я открыл глаза и несколько секунд пытался сообразить, где нахожусь. Это была явно не моя комната. Взор упирался в яркий красно-сине-белый ручной работы коврик из овечьей шерсти, на котором валялись чьи-то штаны (тоже явно не мои) и женское белье. Послышалось шлепанье босых ног по полу, и в комнату вошла почти голая девушка. Почти, потому что из одежды на ней была только моя рубашка, да и та расстегнутая сверху донизу.Так, что были видны во всей красе тяжелые волнующие груди и черный треугольник волос внизу живота. Ярослава, вспомнил я, тезка. И заодно, вместе с именем, весь вчерашний день. И сразу проснулся.

– Кофе будешь? – спросила Ярослава.

– Не откажусь.

Десять минут на туалет и умывание, три – на одевание (рубашку пришлось отобрать, в результате чего мы чуть было снова не очутились в кровати), и вот я за столом с чашкой кофе в одной руке и бутербродом в другой. И не просто за столом, а в Княжече двадцать первого века. Этот факт до сих пор не укладывался в голове. Да что в голове, он нигде не укладывался. Странно, как вчера ночью мне вообще удалось сохранить самообладание, когда мы попали домой к девушке Ярославе (она потребовала называть ее Славой, и я с удовольствием подчинился, поскольку предпочитал, чтобы меня называли Ярек). Слава сразу потащила меня на кухню, где достала из шкафа бутылку вина, два бокала и предложила выпить. На мой взгляд, ей было достаточно, но я, разумеется, согласился. Потом она (как сказала, «для фона») включила удивительнейший аппарат под названием «телик», и я на какое-то время выпал из реальности. Хорошо, что Слава после первого же бокала многозначительно сообщила, что идет в душ, и на некоторое время я остался в кухне один. Но о том, что на дворе двадцать первый век и от моего одна тысяча девятьсот десятого года этот Княжеч отделяет более ста лет, я узнал из большого настенного календаря, висящего тут же в кухне – истинного шедевра полиграфического искусства.

Там были такие цветные фотографии…

Пока переваривал новость, выпил еще бокал вина и выкурил половину трубки, кося одним глазом на фантастический плоский экран, где пели какую-то дикую песню на искаженном английском полуодетые девушки (я догадался, что это изображение, которое передается в устройство по воздуху, подобно радиоволнам), а другим на календарь с невероятного качества цветными фото автомобилей. Автомобилей двадцать первого века. Мысли не просто путались. Они были похожи на стаю ворон, вспорхнувшую зимней ночью с деревьев Старого парка от огня зажженной спички. Но к тому времени, когда Слава вышла из ванной комнаты, я взял себя в руки. Помогло профессиональное любопытство (хороший репортер не может себе позволить роскошь панической растерянности) и обычное мужское вожделение. Потому что не знаю, как обстоят дела у других, но, когда меня симпатичная особа женского пола откровенно затаскивает в постель, я стараюсь не думать о путешествиях во времени и прочей ерунде. Есть дела поинтереснее…

Допить кофе и доесть бутерброд мне не удалось. Слава как раз варила еще кофе, для себя, и бросила взгляд в окно. После чего застыла на три секунды (чем немедленно воспользовался коварный кофе и сбежал) и затем сдавленно воскликнула:

– Муж!

Та-ак, подумал я, а ведь ночью о муже не было сказано ни слова.

– Вот…. – она выразилась непечатно. – Он же завтра должен был приехать!

– Ухожу, – я не стал ни о чем спрашивать и ничего выяснять. Просто встал и быстро проследовал в прихожую.Обулся (черт, не помыл и не почистил ботинки вчера. Грязные. Не люблю), надел плащ и шляпу, сунул за пояс обрез, в карман – трубку, застегнулся.

– Прощай и спасибо.

– Только не вниз по лестнице, – сказала она. – Наверх. Там есть выход на крышу. Покури десять минут, потом спускайся.

– Хорошо.

– Иди сюда, – она притянула меня к себе, поцеловала в край рта. – Тебе спасибо. Хоть ты и странный. Может, еще увидимся. Дала бы свой телефон, но, сам понимаешь.

После чего распахнула дверь.

Я очутился на лестничной площадке и поднялся выше, стараясь ступать бесшумно и размышляя над словами моей ночной феи по поводу телефона. Дала бы свой телефон. Как это? На весь Княжеч моего времени было от силы три десятка телефонных аппаратов. Стояли они в городской Ратуше (два или три), пожарной части, полицейском управлении, центральной городской больнице, в редакции нашей газеты и еще двух, в заведении мадам Божены, у нескольких богатых граждан нашего города, в двух или трех фешенебельных ресторациях. В таком же количестве отелей. Не менее фешенебельных. Все. Я всегда считал себя человеком, дружившим с техническим прогрессом и убежденным, что это единственный путь развития человечества. Но даже мне трудно было привыкнуть к тому, что с появлением телефона можно спокойно разговаривать с кем-то, находящимся за несколько километров.

Может быть, она имела в виду, что даст мне номер своего телефона, догадался я. Но тогда получается, что телефон есть у нее дома. А раз есть у нее, значит, есть и у многих других граждан этого мира. Возможно, даже у всех. Невероятно! Впрочем, ничего странного, учитывая, что они научились передавать на расстояние цветное изображение и звук, ездят на сверхскоростных автомобилях и летают по воздуху на аэропланах величиной с морское судно…

Дом был пятиэтажным, старым, и я подумал, что это сейчас он старый, а сто с лишним лет назад, в мое время, пожалуй, был вполне себе новый, но углубляться в эту тему пока не стал. И так от осознания моего место- и времяпребывания голова шла кругом.

Квартира Славы располагалась на четвертом. С пятого лестница вела в шахтную надстройку, а оттуда прямо на плоскую крышу, покрытую чем-то вроде гудрона.

Отсюда был хорошо виден город. Не весь, но многое. Колокольня Ратуши. Княжья гора (на вершине устремлялось в небо сооружение, отдаленно напомнившее мне башню Эйфеля в Париже – высоченная решетчатая башня из металла) и гора Гарнизонная. Купола, главы и кресты соборов, церквей и костелов. Изгибы Полтинки с переброшенными через нее мостами – Королевским и Республиканским. Мощенные брусчаткой улицы: Святых Горлиц (интересно, заведение мадам Божены дожило до этих дней?), Славянского братства, Еврейская, Тесная… Мой взгляд скользил по зданиям, бульварам, рекламным вывескам, уличным фонарям, прохожим, автомобилям, трамваям; я узнавал и одновременно не узнавал город. Это был Княжеч, несомненно. Но более яркий, шумный, многолюдный и суетливый.

Одни авто чего стоили!

Никогда бы не мог подумать, что такое количество четырехколесных экипажей, оснащенных двигателем внутреннего сгорания, вообще возможно уместить на улицах какого бы то ни было города! Ими было буквально заполнено все внизу, и вонь от сгоревшего в цилиндрах бензина поднималась даже сюда, на крышу. Чтобы как-то ее перебить, я закурил трубку, уселся на кирпичный выступ стены и задумался. Надо было решить, что делать дальше. Но додуматься до решения я не успел. Послышались шаги, невнятные голоса, и на крышу из распахнутых дверей лестничной шахты шагнули один за другим трое молодых людей. В коротких ярких куртках на застежках-молниях. Такие, вернее, отдаленно похожие, я видел лишь однажды – на Международной строительно-художественной выставке одна тысяча девятьсот восьмого года в столице Российской Империи городе Санкт-Петербурге, куда ездил репортером от моей газеты. Куртки были сшиты из какого-то блестящего гладкого на вид материала. Также на молодых людях были почти одинаковые голубоватого цвета вытертые в некоторых местах почти до белизны штаны и чудная обувь, весьма отдаленно напомнившая мне теннисные туфли. И никаких головных уборов! Ни шляп, ни даже кепок.

Все трое были явно моложе меня, я дал бы самому старшему из них не более двадцати, много – двадцати двух лет.

– О, – весело сказал этот старший (примерно моего роста, темно-русые волосы, красноватые, словно с недосыпа или похмелья, глаза). – Да мы здесь не одни!

Я молчал, спокойно покуривая трубку.

– Добрый день, незнакомец! – продолжал темно-русый. – Надеюсь, вы не будете возражать, если мы с друзьями разопьем здесь, на чистом воздухе и с прекрасным видом на наш древний Княжеч, бутылку-другую вина? Благо, и погода способствует. Ни дождя, ни ветра.

Студиозусы, подумал я с облегчением. Ночь гуляли, мало, решили добавить. Знакомо. А вслух, выдерживая тон, сказал:

– Доброе утро, господа! Кто я такой, чтобы возражать столь благородным намерениям?

– Прекрасно! – воскликнул темно-русый. – Петро, доставай.

Троица расположилась напротив, на похожем выступе стены. Петро достал из-за пазухи две бутылки вина и поставил их на гудрон. Из карманов молодых людей появились белого цвета непрозрачные стаканчики (кажется, похожие я видел вчера в кафе-баре «Монтана») и газета. Последняя была тут же расстелена, на нее поставили бутылки, стаканы, положили несколько яблок, вынутых все из тех же бездонных карманов.

– Не желаете присоединиться? – бросил на меня дружеский взгляд темно-русый. – А то неудобно получается. Мы пьем, вы – нет. По глоточку. Чисто, чтоб жилось веселей.

Куда уж веселей, подумал я. Но это может быть полезно. Познакомлюсь, может, узнаю что-нибудь нужное. Только ненавязчиво. Никаких странных вопросов. Не хватало еще за сумасшедшего сойти.

– С удовольствием, – согласился я. – К сожалению, вас мне нечем угостить.

– Ничего, в следующий раз угостите. А сегодня мы, – он протянул руку мне навстречу. – Любомир. Можно Любчик.

– Ярослав. Можно Ярек.

– Петро.

– Алексей. Можно Леша.

– Петро, разливай, – разрешил Любчик.

– Интересное место для утренней выпивки, – заметил я. – Мне нравится.

– И нам! – заверил Любчик. – Мы им не злоупотребляем, конечно, чтобы жильцы в полицию не настучали, но иногда пользуемся. Когда душа особенно просит. Сегодня как раз такой случай.

Коренастый широкоплечий Петро ловко разлил вино по стаканам, протянул один мне. Я принял и чуть не выронил, – белые стенки посуды неожиданно смялись под пальцами, словно стакан был сделан из плотной бумаги или картона. Но это была не бумага, что-то другое. Стараясь не выказать удивления, я понюхал содержимое стакана. Херес. Не самым лучший, но весьма неплохой.

– Ну, за знакомство! – провозгласил Любчик. Он явно главенствовал в этой компании, да и выглядел постарше своих товарищей. Не намного, но старше.

Выпили, закусили яблоками. Вспомнив нищую, но веселую юность, я лишь откусил от своего и положил обратно на газету (там, как и на календаре у Славы, были цветные фотографии! Но я, кажется, начинал привыкать к чудесам) – выпивки еще полторы бутылки, а закуски мало. Закурили. Я свою трубку, которую требовалось лишь раскурить, поскольку в ней еще оставался табак, Любчик и Леша – сигареты, Петро же не курил. Завязался разговор. Постепенно выяснилось, что ребята и впрямь студенты, учатся в Политехнической академии Княжеча на геодезистов (слава Богу, уроки древнегреческого я еще не забыл, а посему быстро перевел про себя незнакомое слово как «землемер» и удержался от вопроса). Третий курс. Зеленые еще, но Любомир постарше, так как перед поступлением отслужил год в армии и потом полгода работал. Петро же и Леша поступили сразу со школьной скамьи. Слово «академия» поначалу вызвало недоумение, но я быстро понял, что речь, по сути, идет о Княжеческом Политехническом институте, выполняющем в нынешнем «академическом» статусе все те же функции, что и сто с лишним лет назад – учить юношество разнообразному инженерному делу и развивать в них тягу и любовь к техническому прогрессу.

Когда разлили и выпили по второму стакану, где-то поблизости послышалась явственная, но какая-то механическая, хоть и весьма бодрая мелодия.

– Ну и кому там не терпится? – вопросил Любчик и вытащил из кармана плоскую черную коробочку.

Звук исходил из нее. Неуловимое движение пальцем, одна сторона коробочки засветилась цветными огнями, Любчик прижал коробочку к уху и уверенно сказал:

– Да!

Некоторое время он молчал с видом слушающего человека, потом произнес:

– Ладно, не парься, завтра будем. Зуб даю.

Снова молчание и выражение снисходительного нетерпения на лице.

– Говорю же, завтра. Все, пока.

Волшебное движение пальцем, и коробочка погасла.

– Кто это? – спросил Леша.

– Староста. Спрашивает, почему нас второй день нет на парах. Задолбала.

– Она староста. Обязана беспокоиться, – вздохнул Леша.

– Пусть лучше беспокоится о том, что у нее ноги кривые и сиськи маленькие, – оскалился в усмешке Любчик.

– И вовсе не кривые, – возразил Леша напряженно. – Нормальные ноги. Даже красивые, я бы сказал.

Да это же телефон, догадался я. Это он телефон носит в кармане! Некоторое время я сидел, буквально оглушенный этой невероятной догадкой. Нет, господа. Прогресс прогрессом, но такое… Телефон, носимый в кармане! Телефон с экраном, который можно включить легким движением большого пальца! Может быть, там еще и лицо собеседника видно? В реальном времени! Что еще преподнесет мне этот мир будущего? Может быть, они тут уже и на Луну летают, живут сто двадцать лет и уничтожили войны, смертельные болезни и нищету? Хотя это вряд ли. С чего бы тогда эти трое студиозусов так напоминали меня самого еще лет семь-десять (или сто десять?) назад? Вспомнились рассуждения кого-то из современных философов о том, что люди не меняются. Да, человек овладел паром и электричеством, построил железные дороги, придумал радио, телефон и двигатель внутреннего сгорания. Но он, по сути, остался все тем же пещерным дикарем, готовым за свою самку, территорию и кусок мяса хватить ближнего дубиной по голове и этим разрешить все противоречия. Не знаю, не знаю. Посмотрим. Слишком мало мне пока известно об этом мире, чтобы делать выводы.

Тем временем мирное распитие хереса на крыше постепенно перерастало в ссору, вызванную, как я понял, абсолютно несовместимыми представлениями Любчика и Леши о девушке по имени Оксана – старосте студенческой группы, в которой учились все трое. Голоса повысились до опасного уровня. Оба уже стояли, набычив головы, и Петро напрасно призывал обоих успокоиться. Надо было срочно что-то делать.

– Хлопцы, – сказал я, умело вклинившись в случайную короткую паузу. – У меня серьезный вопрос. Правда. Скажите, пригородный лес Горькая Вода по-прежнему существует?

– Что? – переспросил Любчик, нахмурившись и поворачивая ко мне все еще злое лицо. – Горькая Вода?

– Как это – по-прежнему? – не понял его оппонент.

– Ты о чем, Ярек? – не отстал от товарищей Петро. Кажется, он понял мой замысел. Если и не понял, то почувствовал наверняка.

– Лес, – повторил я. – Пригородный. Горькая Вода называется. Gorzka Woda по-польски.

– Мы знаем, как будет Горькая Вода по-польски, – сказал Любчик.– Чай в Княжече живем. Ты-то сам не княжечанин, что ли? По виду и говору вроде наш.

– Княжеч, – сказал я, отчего-то развеселившись. Собственно, понятно, отчего. Херес подействовал. – Так когда-от княжечан называли. В точности, как и город. Знаете об этом? Знаете, конечно. Но я много лет не был в городе, вот и подумал. Вдруг Горькой Воды уже нет?

– Как может не быть Горькой Воды? – удивился Леша. – Это все равно что не быть Старому парку.

– Не скажи, – уже вполне добродушно возразил Любчик. – Старый парк в центре, а Горькая Вода – это окраина. Теоретически могли застроить.

– Теоретически – да, – согласился Леша.

Мы уже снова сидели на выступе стены и мирно беседовали.

– Эх, вы, геодезисты, – пренебрежительно сказал Петро и открыл вторую бутылку. – Теоретически. Не могли. Вспомните, что нам по геологии Княжеча препод рассказывал. Нельзя там строить. Карстовые грунты.

– На карстовых грунтах строят, – возразил Любчик. – Половина Княжеча на карстах стоит…

Они заспорили. На этот раз, слава Иисусу, спокойно, без повышения голоса, вскакивания на ноги и хватания за грудки. Я подумал, что пора уходить. Слишком хорошо помню, чем заканчиваются такие студенческие посиделки. Допьем херес – возьмем еще. Потом еще. Потом, словно сами собой, из чудесного прозрачного воздуха осеннего Княжеча, соткутся прелестные представительницы слабого пола. В результате вместо того, чтобы искать дорогу домой, я проснусь завтра с похмелья в малознакомом месте и, скорее всего, без денег. Нет уж. Но мысль о ночлеге правильная. Надо заранее побеспокоиться. Мало ли как сложится.

Все шло по плану. Когда вторая бутылка хереса подошла к концу, мои новые друзья зашарили по карманам с целью наскрести еще и послать гонца за следующей. Я небрежно бросил в общий котел тысячу рублей (осознание того, как обесценился рубль, вгоняло в натуральную оторопь, но я справился), затем достал из жилетного кармана часы, открыл крышку и озабоченно сказал:

– Ого, чуть не забыл. У меня же через двадцать минут деловая встреча. Пойду, пожалуй, а то опоздаю.

– Карманные часы, – восхищенно присвистнул Любчик. – Ну ты, чувак, выступаешь. Уважуха.

Я мало что понял, однако подмигнул, мол, знай наших. Затем встал и протянул руку для прощания:

– Счастливо оставаться. Приятно было с вами посидеть, но, увы, ждут дела.

– Косарь-то свой забери, – сказал Любчик.

Косарь…Банкнота в тысячу рублей? Видимо. Хотя и не понятно, откуда такой жаргонизм. Ладно, мне многое здесь не понятно. Будем постигать. И, конечно, стараться вернуться домой. Это главное.

– Не надо. Вы меня угощали, это мой вклад.

– Ну, спасибо. Отказываться не станем, – он помолчал, о чем-то раздумывая, и вдруг спросил. – Так ты, когда в Княжеч приехал?

– Сегодня рано утром, – соврал я.

– Ночевать-то есть где?

– Э… вообще-то я сегодня же намеревался уехать. Но по-всякому может выйти. И на этот случай ночлег пока не искал.

– Забей мой адрес и телефон. На этот самый случай. Старогвардейская, пятьдесят девять, комната триста двенадцать. Это общага. Скажешь, к Любомиру Ковалику. А телефон…

– Подожди, – сказал я. – Запишу.

Репортерский блокнот и карандаш всегда со мной, лежат во внутреннем кармане. Достал, записал адрес, вспоминая, что в районе Старогвардейской в мое время были обширные пустыри, на одном из которых построили первую в городе электростанцию (интересно, сохранилась ли она). Когда закончил, заметил изумленные взгляды Любчика, Леши и Петра.

– Блокнот и карандаш, – зачарованно сказал Леша. – Офигеть. У тебя вообще телефон есть, чувак?

– Человечество не придумало ничего надежнее блокнота и карандаша в качестве средства записи информации, – важно поведал я. – Дешево и сердито. Что до телефона, то я его… потерял. А новый пока не купил.

– Бывает, – сказал Любчик. – Ладно, записывай номер…

Это был очень длинный день. В его середине, полный впечатлений по самый краешек души, я дошел до уже знакомой мне ресторации «Под нашей горой», где решил отдохнуть и пообедать. Денег, как я уже знал, мне должно было хватить с лихвой, а экономить я не собирался, поскольку не собирался долго оставаться в этом безумном мире будущего. Хотя не имел пока ни малейшего понятия, каким образом отсюда выберусь.

Ресторация сохранилась почти в том же самом виде, каком я оставил ее сутки назад. То есть, это для меня прошли сутки, а для города Княжеча больше ста лет. Мне трудно было осознать это по-настоящему. Каждый раз, когда я задумывался о том, что в этом мире давным-давно нет ни моей мамы, ни друзей и знакомых, ни редакции газеты «Вечерние известия» и даже (вот уж во что никогда бы не поверил) Российской империи, мне становилось нехорошо физически – кружилась голова, ощутимо дрожали руки и немедленно хотелось присесть и отдышаться. Впрочем, такая физическая реакция моего организма могла быть еще обусловлена и внешними факторами – загрязненностью воздуха, шумом и толчеей. Воздух тут был, прямо скажем, отвратительный. Это объяснялось каким-то поистине безумным количеством снующих по улицам авто, каждое из которых оставляло за собой невидимые, но вполне обоняемые облака выхлопных газов. Нет, господа, если за удобство и скорость передвижения надо платить такую цену, то десять раз подумаешь – а стоит ли оно того? Впрочем, прогресс не спрашивает. Он приходит и располагается в твоей спальне в виде электрического освещения и телефонного аппарата на туалетном столике. Помнится, такую или похожую фразу я написал в одной из своих статей и теперь убеждался в ее истинности. Что утешало, но недостаточно.

Как и многие, я читал роман англичанина Герберта Уэллса «Машина времени», причем в оригинале. Как и многие, был очарован и самим романом, и идеей путешествия во времени. И вот теперь сам попал на место героя книги, неведомым образом перенесясь в будущее. Пусть не в слишком далекое, но, доложу вам, от этого не менее фантастическое. Невольно вспомнилось, как не далее полугода назад читал в еженедельном иллюстрированном приложении к московской газете «Новое время» очерк о том, каким будет мир через сто лет. Там, помнится, тоже описывалось большое количество авто и аэропланов, а также повсеместное внедрение электричества. Но все равно несходство прогноза и реальности потрясало. Особенно в формах наземного транспорта и моды.

Ни одному, даже самому гениальному газетному художнику нашего времени и в кокаиновых снах не могло привидеться такое изысканное разнообразие форм легковых и грузовых авто, трамваев, мотоциклов, автобусов и даже велосипедов! Кроме того, несколько раз мне попадались молодые люди, передвигающиеся на самокатах и совсем уже удивительных средствах вроде доски на колесиках. А один раз на гладкой дорожке в сквере неподалеку от Пороховой башни меня обогнал парень, стоящий на перемычке между двумя колесами размером с суповую тарелку. И эта штука ехала сама совершенно бесшумно! Я догадался, что двухколесное устройство движется посредством заряда в миниатюрной аккумуляторной батарее, упрятанной где-то под перемычкой, а то и внутри нее. Но как, скажите на милость, этот сумасшедший ездок сохранял равновесие?! Он ведь даже почти не смотрел на дорогу, – уткнулся в плоское устройство со светящимся экраном, которое держал в руке, а из его ушей к устройству тянулись два тонких черных проводка.

Вообще, людей с подобными устройствами на улицах было множество. Одни напоминали мне телефон, по которому говорил Любчик, другие были больше размером. Но все эти устройства, как я довольно быстро догадался, наблюдая за их работой и поведением владельцев, были не только телефонами, но и, по сути, какими-то фантастическими носителями, а также приемниками и передатчиками информации. Люди не только разговаривали с их помощью с другими людьми, но и что-то писали, тыча пальцами в светящиеся клавиатуры, чем-то похожие на клавиатуру пишущей машинки, только о-очень маленькие, после чего на экране появлялись буквы, слова и целые предложения (я наблюдал за этим процессом в трамвае, через плечо одной дамочки, когда решил проехать несколько остановок просто из интереса).

При этом – заметьте! – это было только изображение клавиатуры! Никаких натуральных осязаемых кнопок, или клавиш, или рычажков. Люди тыкали пальцем в экраны, и там появлялись тексты и даже движущиеся цветные изображения. Клянусь! Я своими глазами видел, как господин лет сорока, сидя в том же трамвае, смотрел на экране самый настоящий цветной фильм! Наверняка там был и звук, но слышный только смотрящему, так как в его уши тоже тянулись два проводка и, присмотревшись, я заметил, что они заканчиваются какими-то черными горошинами…

Кстати, правописание тоже изменилось довольно сильно, на что я обратил внимание еще вчера, читая светящиеся вывески. Исчезли буквы «ять», «фита», «ижица», и, кажется, «и десятеричное» или «и» с точкой». Но в целом я легко понимал написанное, приобретя в газетном киоске номер московской газеты «Известия». Не буду пересказывать, что я там прочел, поскольку понял главное: как и в мое время, в мире шла жестокая борьба за влияние, и великие мира сего по-прежнему полагались на серость и покорность масс, силу оружия и политическую спекуляцию. Разница в деталях поражала, но мне, как прожженному газетчику, было уже абсолютно понятно, что, несмотря на непостижимые уму достижения науки и техники, обычные люди, толстосумы и политики этого мира мало чем отличались от моих современников.

Разве что в одежде.

У меня рябило в глазах от обилия расцветок и фантастического разнообразия фасонов. Мужчины здесь почти не носили шляп, а женщины, наоборот, почти сплошь носили штаны. Часто похожие на те, синие и с дырками, в которых была моя вчерашняя знакомица и случайная любовница Ярослава, но иногда и в целых. Впрочем, изредка попадались и барышни в платьях и даже в юбках. Но такой длины, что я попервоначалу старался отвести глаза. До такой степени оголять ноги… Нет, я, конечно, сам за свободу нравов и женские права (при этом не слишком люблю суфражисток – уж больно экзальтированы), но, граждане хорошие, надо бы и меру знать! Эдак и голыми начнут по улицам ходить. Несмотря на осенние холода. А что? Придумают какой-нибудь защищающий от холода и согревающий крем телесного цвета и – напшуд*!

* Naprzód (напшуд) – «вперед» в переводе с польского (прим. авт.)

Обеденная терраса «Под нашей горой» была пуста, если не считать компании из трех молодых людей – двух парней и одной барышни, примерно моих ровесников. Они разговаривали о том, далеко ли отсюда улица Глубокая, и я машинально подсказал, как лучше добраться. Княжеч всегда покажет и подскажет дорогу в городе не знающему ее человеку – это в крови. В крови-то в крови, но я чуть не ляпнул большую глупость, забыв, что извозчики остались в далеком прошлом, и здесь, чтобы попасть с места на место пользуются исключительно таксомоторами, называемыми кратко «такси». Впрочем, не думаю, что моя глупость насчет извозчиков, огласи я ее во всеуслышание, как-то повлияла бы на отношение ко мне. Подумаешь, очередной чудак. Их и в мое время в Княжече хватало, а сейчас, вышагивая по городским улицам, я насмотрелся на таких вдосталь. Одни «живые статуи» чего стоили! Это ж надо додуматься. Я чуть не заорал от страха, когда бронзовый трубочист у Ратуши, о котором я думал, что он скульптура, вдруг мигнул и едва заметно пошевелился…

В отличие от воздуха, еда в Княжече хуже не стала, и кормили вкусно, в чем я и убедился, заказав жареные колбаски с пюре, овощной салат и кофе. К тому времени утренний херес окончательно выветрился из моей головы, и на его место пришла простая и ясная мысль. Даже не знаю, что меня к ней подтолкнуло. Возможно, официант, чем-то напомнивший мне того, кто обслуживал нас с Иосифом Казимировичем Белецким здесь же сутки – столетие! – назад.

Подобное тянется к подобному, подумал я. А клин вышибают клином. Давайте проанализируем ситуацию. Как я совершил прыжок во времени? В погоне за репортерской сенсацией преследовал человека (назовем его пока так), обладающего какой-то сверхъестественной скоростью. В меня стреляли, и я стрелял в ответ. В результате тот, за кем я гнался, исчез без следа меж двух дубов в пригородном лесу Горькая Вода. А я, последовав за ним… тоже исчез! Во всяком случае, для тех, кто остался там, за невидимой чертой, прочерченной между двумя дубами. Получается… что? Между этими двумя деревьями и находится та самая незримая дверь, через которую два мира и времени сообщаются между собой?

Хм. А не слишком ли просто? Будь все так, мои современники шлялись бы в будущее, как к себе домой, и наоборот – жители двадцать первого века навещали бы своих прапрабабушек и прапрадедушек при каждом удобном случае. И наступил бы полный хаос и, в результате, конец мира. Потому что не может прошлое беспрепятственно и открыто смешиваться с будущим, это даже объяснять не нужно, и так понятно. Значит, не беспрепятственно и открыто? Возможно, эта незримая дверь из прошлого в будущее и обратно бывает, простите за тавтологию, открыта лишь изредка, в точно определенное время? Черт подери, может быть, она вообще открывается раз в сто или больше лет…

И тут меня словно молнией ударило, и в голове вспыхнул слепящий свет истины.

Сто двадцать!

Ну конечно! Про временные циклы, длиной в сто двадцать лет говорил мне архивариус Иосиф Казимирович! Что-то про странные и ужасные смерти, когда из человека выкачивают всю кровь досуха. Такие же смерти, что я описал в репортаже. Такие же смерти, по словам архивариуса, случались в Княжече сто двадцать, двести сорок, триста шестьдесят и четыреста восемьдесят лет назад. И как раз примерно на столько же этот Княжеч, в котором я сейчас сижу на террасе ресторации «Под нашей горой» отстоит от Княжеча, в котором я живу.

Я вскочил в страшном волнении, чуть не опрокинув недопитую чашку с кофе.

– Все в порядке? – осведомился, появившийся немедленно официант.

– Да, благодарю вас. Просто вспомнил о важном… Нельзя ли поскорее принести счет? Мне нужно срочно уходить.

– Одну минуту.

Через пять минут я расплатился, не забыв оставить щедрые чаевые, и, набравшись решимости, спросил:

– Вы не могли бы вызвать мне такси? Видите ли, я потерял телефон и не могу этого сделать.

Кажется, получилось убедительно (все-таки прав был мой добрый товарищ и режиссер нашего студенческого театра Мишка Марцев, когда говорил, что во мне умирает, но никак не может умереть великий актер).

– Нет проблем, – кивнул официант. – На какое время и куда ехать?

– Чем раньше, тем лучше. Парк Горькая Вода.

Такси подъехало ровно через четыре минуты (я засек по часам). Да, пожалуй, я готов взять свои слова насчет платы за технологии назад. Или хотя бы их переосмыслить. От подобных удобств практически невозможно отказаться. А чистым воздухом, в конце концов, можно дышать и за городом. Да и не такой уж он был и чистый в мое время, если подумать. Дым из печных и каминных труб загрязнял его тоже будь здоров. А фабричный район?! К слову, здесь я фабричных дымов не наблюдал. Возможно, и мелочь, а в ту же копилку.

Поездка на такси произвела на меня впечатление, но не такое сильное, как можно было ожидать. Вероятно, я начинал привыкать к реалиям этого времени. Сделав абсолютно правильный вывод, что таксист отличается от извозчика лишь транспортным средством, коим управляет, соорудил соответствующее лицо хозяина положения и смело уселся в авто на переднее сиденье. Небольшая заминка произошла с ремнем, которым, оказывается, в современных автомобилях пристегиваются для безопасности и шоферы, и пассажиры (гениальное изобретение, я считаю!), но все обошлось, и в дальнейшем я старался не выказать своего полного невежества. Кажется, получилось. А если и нет, то ничего страшного. Как уже говорилось, чудаков в городе Княжече хватает. Что в том, что в этом.

Пока ехали, погода испортилась, небо заволокли низкие серые тучи, похолодало. Лес был пуст. Я быстро нашел знакомую поляну и несколько раз прошелся между дубами туда и обратно. Ничего не изменилось. Чтобы убедиться, вернулся назад, к шоссе. Все верно, я по-прежнему находился в двадцать первом веке. На мгновение дикий страх охватил мою несчастную душу, от чего она съежилась и даже, кажется, заскулила.

Что, если я останусь здесь навсегда?!

Сердце заколотилось в груди быстро и неровно, словно захлебывалось кровью, которую перегоняла по артериям. В голове помутилось, ноги ослабли.

«Стоять, Ярек! – мысленно прикрикнул я на себя. – Нюни-то не распускай. Испугался он. Ты жив, здоров, одет, обут и сыт. У тебя даже есть какие-то деньги в кармане. Не говоря уже о двуствольном обрезе за поясом. Даже, если ты здесь застрянешь на неопределенное время, выкрутишься. Чай, не дурак, и образование имеется. В крайнем случае, можно даже написать роман, взяв за основу собственные реальные приключения. А что? Пером ты худо-бедно владеешь. Стиль устаревший и орфография изменилась? Ничего. Нужный стиль быстро нарабатывается, а для исправления орфографии есть корректоры. К тому же ты давно мечтал заняться художественным сочинительством. Вот и реальный повод».

Я живо представил себе, как на оставшиеся десять золотых рублей снимаю где-нибудь в районе Овражной улицы недорогую квартирку и сажусь за роман, одновременно вживаясь в мир будущего, и хмыкнул. Выходило, по меньшей мере, забавно. Слегка приободрившись, присел на парковую скамейку, случившуюся неподалеку, закурил трубку и постарался привести мысли в порядок.

Будем размышлять логически. При каких условиях совершился мой переход в этот мир? Во-первых, он произошел ночью. Который был час? Я наморщил лоб, вспоминая. Во сколько точно совершился переход? Здесь, в лесу, на часы я не смотрел. Глянул уже, когда добрался до города, поражаясь по дороге всему подряд. Отсюда – минут двадцать ходьбы. Максимум – тридцать. И еще минут десять я пробирался по лесу. А было, когда я посмотрел на часы… без десяти минут два часа ночи. Точно! Спасибо тебе, цепкая репортерская память. Итак, мысленно переводим стрелки на… тридцать плюс десять равняется сорок…– сорок минут назад и получаем час десять. Вот и время перехода. Значит – что? Правильно. Осталось дождаться ночи и ровно в час десять попробовать перейти обратно.

Оставшееся до ночи время я, не мудрствуя лукаво, провел в городе. Снова гулял, стараясь побольше увидеть, запомнить и понять. Заходил в кафе, даже отстоял вечернюю службу в Соборе святого Георгия, помолился, попросил Бога помочь мне благополучно вернуться домой. Не забыл и про сувениры. Или, если можно так выразиться, про вещественные доказательства. Действительно, если мне удастся вернуться в свое время, то как я докажу даже самому себе, что действительно побывал в будущем и все это мне не приснилось? Подумав, купил себе недорогой заплечный рюкзак (похожие носили здесь очень многие), электрический фонарик и запасные батарейки к нему, недорогие же наручные часы с металлическим браслетом, несколько тюбиков зубной пасты и две зубные щетки (ничего подобного у нас и близко не было), книгу «История ХХ века», несколько номеров газет и журналов, две пачки сигарет и десять самопишущих перьев со смешным названием «шариковые ручки» – истинное чудо из чудес, за которое наш брат репортер, писатель или делопроизводитель продаст душу дьяволу.

Покупки весьма облегчили мой кошелек, но я не жалел. Если выберусь, то все будет более чем оправдано. Если же, не дай Бог, конечно, мои надежды не оправдаются… Что ж, рюкзак, фонарик и все остальное пригодятся мне и здесь.

Чем ближе к ночи, тем медленнее тянулось время. Последние два часа – с десяти до двенадцати – я просидел в какой-то малолюдной, но весьма уютной кнайпе. Сначала за ужином, а затем за кофе с коньяком. На последний старался не налегать, чтобы голова оставалась ясной. Ровно в двенадцать расплатился, вышел на воздух и, не торопясь, отправился на место. Пришел без четверти час и еще пятнадцать минут просидел на знакомой уже скамейке, покуривая трубку. Метрах в пятидесяти от меня, на другой скамейке, расположилась парочка выпивох, которые явно забрели сюда с целью добавить, – оттуда слышался пьяный смех и невнятные попытки исполнить песню про гибель Ермака. Поначалу я опасался, что пристанут ко мне с пьяным дружелюбием и предложением выпить с ними или, наоборот, обнаружат во мне врага, которому необходимо прямо сейчас поправить физиономию, но обошлось. Ровно в час ночи я поднялся, за пять минут дошагал до поляны с двумя дубами и, перекрестившись, с бьющимся сердцем, переступил незримую черту.

То, что на этот раз все получилось, я понял сразу. На той стороне, в будущем, над городом нависла сплошная пелена облаков. Здесь же, за чертой, в прошлом (вернее, в моем настоящем) небо было чистым, и на нем сияли крупные осенние звезды. И воздух тоже был здесь совершенно другой. Все-таки чище и вкуснее, что бы там я ни считал несколько часов назад под влиянием достижений технического прогресса.

Сердце продолжало быстро колотиться (на этот раз от радости), и мысль о том, что надо бы проверить, как работают невидимые «ворота» из прошлого в будущее, и пройти еще раз туда и тут же обратно, я отбросил как, несомненно, интересную, но уж слишком опасную.

А ну как на этот раз не сработает?

Отбросил и тут же снова подобрал. Потому что хорошо знал себя. Если уж я влип в эту фантастическую историю, то теперь не успокоюсь, пока не распутаю ее полностью.

Зажег фонарик, посмотрел на часы. Они показывали семь минут второго.

Была – не была!

Шаг назад и взгляд в небо. Ни звездочки, только отсвет городских огней на низких облаках. Шаг вперед и снова взгляд в небо. Яркие чистые звезды. И никаких огней. Что и понятно, с электричеством у нас пока медленно и слабо.

Что ж, на сегодня достаточно. Завтра с утра буду думать, что делать, хотя уже понятно, что в первую голову необходимо встретиться с архивариусом Иосифом Казимировичем Белецким. А сейчас – домой и спать. Устал я что-то, новых впечатлений и раздумий не принимают ни душа, ни мозг.

Когда, подсвечивая себе путь фонариком, я вышел на знакомое и даже где-то родное шоссе, то первое, что увидел – темный силуэт пролетки, а первое, что услышал – фырканье лошади. Меня прямо, как толкнуло что-то изнутри.

– Рошик, это ты? – сам не веря, позвал я.

– Господин Ярек! – радостно воскликнул Рошик Лошадник, ибо это был и в самом деле он. – Вы живы! Какое счастье! Садитесь скорее и поехали домой. Нехорошее все-таки место Горькая Вода – правду люди говорят.

Я не стал себя уговаривать и сел в пролетку. Рошик тронул лошадь.

Господи, как же это, оказывается, медленно, подумал я, усмехнулся и вслух спросил:

– Ты что же, сутки меня здесь ждешь?

– Зачем? Недавно только подъехал…

Рошик поведал, что вчера ночью, когда он услышал выстрелы, а затем я не вернулся, прихватил фонарь, нож и пошел меня искать. Но в поисках особо не упорствовал. Какие поиски ночью? Дошел до поляны с двумя дубами, покричал, побродил – нет никого. Вернулся в город. День провел обычно, за извозом, а к часу ночи снова прикатил на то же самое место и принялся ждать.

– И вы появились! – закончил он.

– Как же ты догадался, что нужно вернуться?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Вспомнил, как старики рассказывали, что иногда те, кто пропадает в Горькой Воде, возвращаются. Но всегда в то же время, что и пропали. После полуночи. Я решил, если вы не вернетесь, тогда уже поеду в полицию. Они все равно решили бы, что вы загуляли или на секретном газетном задании, сунься я к ним вчера… – он причмокнул, тряхнул вожжами. – Н-но, Гамма, шагай веселей!

– Молодец, – сказал я. – Душевно тебе благодарен. – Вытащил из рюкзака обрез, протянул. – Держи.

– Ага. Пригодился? – он взял оружие, неуловимым движением спрятал куда-то под козлы.

– Пригодился. Считай, я твой должник.

– Расскажете, что было?

– Как-нибудь, не сейчас. Разобраться надо.

– Понял…

По кажущимися теперь темными и пустыми улицам Рошик довез меня до самого дома. Я дал ему серебряный рубль за все труды, поднялся к себе, разделся, упал в кровать и уснул, словно умер.

Утро выдалось хмурым, ветреным. Но я хорошо выспался и был полон энергии и планов. Первым делом, как и было намечено, следовало увидеться с Иосифом Казимировичем. Он предлагал встретиться накануне в шесть вечера, но по известным причинам вчера у меня не вышло. Ничего, встретимся сегодня.

В холодной комнате у меня нашелся слегка зачерствелый, но вполне еще съедобный хлеб и кусок ветчины. Я наскоро соорудил пару бутербродов, смолол кофе, сварил его на примусе, позавтракал и отправился в городской архив.

Часы – и карманные, и новые наручные – показывали девять утра. Следовало, конечно, появиться в редакции, но с этим можно было и подождать – главный знал, что если меня нет, то так надо, и, скорее всего, будет интересный материал.

От моего дома до бывшего Арсенала, в котором ныне располагался городской архив, минут десять неторопливой ходьбы. Я дошел за семь и ровно в девять часов семь минут потянул на себя тяжелую резную дверь. На вахте, перед лестницей, ведущей на второй и третий этажи, напротив гардероба, пожилая, но еще не утратившая гордой осанки и белизны кожи пани сообщила мне, что господин Белецкий на работу пока не являлся.

– И это очень странно, – сказала она, бросив взгляд на напольные часы, установленные здесь же, в вестибюле. – Он очень пунктуальный человек и всегда приходит минута в минуту.

– Ничего, я подожду.

Хотя здесь и были кресла для посетителей, и пепельницы, но в вестибюле оставаться не хотелось. Я набил трубку и вышел на улицу. Постоял, покурил, оглядывая знакомый вид и невольно сравнивая его с тем, что наблюдал весь вчерашний день. Все-таки перемены разительные, хотя и здания, и улицы, на первый взгляд, остались прежними.

Прежними да не прежними.

И ведь не расскажешь пока никому.Дело даже не в том, что не поверят (на те вещественные доказательства, что прихватил с собой из будущего, я не особо рассчитывал, зная, насколько люди умеют себя убедить в том, что им выгодно, и отрицать ради этого даже очевидные факты). Я вдруг понял, что не хочу кричать о «вратах в будущее», как я их про себя назвал, на весь город, не разобравшись, как следует, в их природе. Слишком это опасно. Для всех.

Прошло еще пять минут. Белецкий не появлялся. Червячок тревоги вырос до хорошей змеи – вот-вот не только шевелиться, а кусаться начнет. Я вернулся в вестибюль.

– Простите, пани…

– Ева, – подсказала пани.

– Пани Ева, как вы думаете, может быть, Иосиф Казимирович заболел? Погоды-то осенние.

Пани Ева согласилась, что теоретически такое, конечно, возможно, но лично она работает здесь уже восемь лет и не помнит случая, чтобы господин архивариус Белецкий Иосиф Казимирович не вышел на службу по болезни.

– Так может, его навестить? – спросил я, включая профессиональное обаяние. – У вас нет, часом, адреса? Видите ли, мы с ним условились о встрече здесь, в архиве, и теперь…

Встреча важна для нас обоих, но я не думал, что мне может понадобиться его адрес проживания. Не беспокойтесь, мы с Иосифом Казимировичем в хороших отношениях, и я уверен, что он в любом случае будет рад меня видеть.

Пани Ева для приличия помялась, но все-таки дала адрес. Белецкий жил совсем неподалеку, на Еврейской, в большом пятиэтажном доходном доме Самуила Когана, квартира номер шесть. Я немедленно направился туда. Вошел в браму, поднялся на второй этаж. Вот она, шестая квартира. Дверь, выкрашенная темно-коричневой краской, медная бляха с номером. Я постучал. В ответ – тишина. Сжал руку в кулак, чтобы стукнуть посильнее, но передумал. Просто взялся за ручку и повернул. Дверь открылась, и я шагнул в прихожую, отчаянно подозревая самое худшее.

Подозрения оправдались. Мой новый знакомый, архивариус Белецкий Иосиф Казимирович лежал в своей спальне на кровати. Мертвый и бледный, как свежепобеленная хата, уставившись остекленевшими глазами в потолок.