Ваш номер — тринадцатый

Глава пятая Куала-Лумпур, Принстон и бультерьер Беня

Зорин стоял посреди пустого театрального вестибюля. Надевать на себя изящное детище Пьера Кардена почему-то безумно не хотелось. В голове непрерывно вертелось: «Не по Сеньке шапка!» Казалось, как только он накинет на шею невесомое кашне, а руки всунет в рукава божественного плаща, так сразу же набегут соглядатаи, соберется толпа и его, Зорина, схватят, освищут, обвинят в жульничестве и самозванстве.

Впрочем, хватать и улюлюкать вроде некому. Вестибюль был абсолютно безлюден. Зорин вздохнул и, ощущая себя смертником, взбирающимся на эшафот, натянул на плечи плащ. Тут душа словно бы оборвалась куда-то вниз, в бездонную и мрачную пропасть. И померещилось Зорину, что прикинул он на себя не чужое одеяние, а чужую жизнь — дорогую, нарядную, со сверкающей фирменной этикеткой.

Пошатываясь, вышел он на улицу. Ветерок с Фонтанки охолонул горячее лицо. На мостовой, подле тротуарного бордюра, темнел обтекаемый силуэт иномарки. Это и впрямь оказался темно-вишневый «Мерседес». Зорин все еще медлил: подойти — не подойти? Но дверца со стороны водителя стремительно распахнулась — и вот уже симпатичный парень с короткой стрижкой сам подлетел навстречу:

— Денис Викторович! Я уж все сканворды перещелкал, покуда вас ждал! Чего это вы так задержались? Сами же давали вводную — после спектакля успеть домой пораньше. Переодеться в смокинг — и на вечерний коктейль в британское консульство.

На ватных ногах Зорин доковылял до «Мерседеса». Неловко пролез в распахнутую дверь, тяжко плюхнулся на мягкое, сказочно удобное сидение, рядом с улыбчивым Славиком.

А тот недоуменно потянул носом:

— А чего от вас гарью несет? Не пожар ли, случаем, приключился?

— Нет. Не пожар приключился, — ответил туманно Зорин, вспоминая с недоумением, как нарастал этот запах гари по ходу их беседы с Администратором.

Но вспоминать было тяжело. В голове, разрывая ее на тысячу острых, больно царапающих фрагментов, вертелся дьявольский калейдоскоп, в котором Пьер Карден баюкал спящего Гномика в уютном бархатном кресле, вишневый «Мерседес» катил прямо в прибой, пенящийся под пальмами Сен-Тропеза, а черный смокинг в ужасе отгонял от себя пустым рукавом старого прорезиненного уродца — дефективного сына фабрики имени Володарского. И надо всем этим, словно озаренная рассветом чайка, парила, распластав картонные крылья, красная книжечка главного редактора «Огней Петербурга».

— Выбирайте судьбу, батенька мой! — властно прозвучал откуда-то голос Администратора. — Платить будете только самому себе!

— Выбирайте судьбу, mon chere[4]! — проворковала нежно «Фиалка Монмартра». — Ваш номер — тринадцатый, ma felicitation[5], голубчик…

— Выбирай судьбу, козел! — орали «братки»-бизнесмены, оторвавшись от своих мобильников.

Чтобы прийти в себя, Зорин даже потряс головой. И тут неожиданно он понял, какая же затаенная в Администраторе странность не давала ему покоя. Глаза! Ну конечно, они! На голове медведя своей отдельной жизнью жили глаза больной собаки. Администратор улыбался или вовсе уже хохотал, громко и заразительно, а глаза сочились болью. Нет, в его взгляде не было беспокойства. В нем была предрешенность.

Машина между тем летела через вечерний город. «Да! А куда же мы едем?» — очнувшись, подскочил на сидении Зорин. Петербург Достоевского вместе с гнусным Зоринским «колодцем» остался в стороне, а «Мерседес» бодро катил навстречу кварталам радостным, зеленым и престижным. Но напрягаться уже не было сил, и новоявленный редактор устало откинулся на спинку. Он решил помалкивать и больше полагаться на судьбу, которую только что выбрал из рук непостижимого Администратора.

Славик лихо припарковался подле благородного особняка, в высоких венецианских окнах которого отражались дубы и клены Таврического сада.

«Так! Ну и что теперь? В какой подъезд прикажете топать, на какой этаж, в какую, черт побери, квартиру? И как я в нее, хотелось бы знать, попаду, не имея ключей?» — мелькнуло молнией в кромешных сумерках Зоринского сознания. Но услужливый Славик тут же разрешил все вопросы. Дождавшись, пока шеф покинет салон, верный оруженосец прихватил из багажника большую картонную коробку и стремительно двинулся вперед. Открыл входной замок и, пропустив начальника в распахнутую дверь парадной, а затем — и в просторную кабину лифта, сам нажал на кнопку четвертого этажа.

Покинув сверкающие недра лифта, проворный адъютант вытащил из кармана увесистую связку ключей и ловко отпер бронированную дверь, обшитую полированным дубом.

В бесконечной, убегающей вдаль прихожей царили ароматы духов и натурального дерева. Тут из какой-то дальней двери на шум выплыла Лиля. Да-да, его жена Лиля! Хотя… Это была она — и не она. Куда девались болезненная худоба, серая кожа, вечные круги, залегшие под глазами? И что за непотребно-коротюсенький халат она на себя напялила?

Лиля походя равнодушно чмокнула его в щеку (чего не делала лет этак двадцать!) и тут же переключилась на увесистую коробку, которую неутомимый Славик куда-то целенаправленно волок:

— А это что за поклажа?

Из необозримых просторов квартиры донесся приглушенный голос Зоринского адъютанта:

— Фрукты, Лилия Михайловна! Абрикосы, персики и прочий виноград! Денису Викторовичу сегодня прислали. Дары земли из солнечной Аджарии!

Горделиво улыбаясь, Славик вновь возник в коридоре, отразился в бесчисленных зеркалах и распахнул дверь на лестничную площадку:

— Денис Викторович, я до киоска быстренько доскочу — подкуплю новые сканворды. И через пять минут — как штык, у подъезда! — доложил он, прежде чем раствориться за дверью.

Денис потерянно застыл посреди обступающего со всех сторон благолепия. По стенам — коллекция ощетинившихся ритуальных масок, луков, стрел и каких-то еще томагавков. Кинжалы в золотых и серебряных ножнах скрестились на пятнистой шкуре гепарда, свирепо обхватившей очередную дверь… Не дом, а музей, тут и сам себя экспонатом почувствуешь!

Впрочем, последнего ему не позволила жена Лиля. Она вновь материализовалась посреди коридора:

— Ну? И долго ты тут намерен торчать, как памятник? Тоже мне — статуя Командора!

— Статуя Командора как раз не торчала, — машинально поправил Денис. — Она ходила.

— Ну вот и ты ходи! — наставила его благоверная на путь истинный. — Да поживей! Смокинг я тебе уже отутюжила. Он и рубашка — в гостиной на диване.

«Знать бы еще, где эта гостиная! — простонал про себя Зорин. — Вон их сколько, дверей, в коридор проклятущий выходит! По квартирке-то впору на мотоцикле шустрить. А то пехом до сортира можно и не поспеть: оплошаешь по дороге!»

А супруге малодушно заявил:

— Знаешь, что-то я сегодня не в форме. И голова болит. Не надо никакого смокинга: мне бы сейчас на боковую завалиться! Согласно закону Авогадро.

— Да какая там голова?! — возмутилась жена Лиля. — Какая, к богу в рай, боковая?! Тебе же надо к британскому консулу на прием! Брутально!

И, сочтя, что время аргументов истекло, скомандовала железным голосом комбата:

— А ну — переодеваться немедленно!

И тут появилось новое действующее лицо. А скорее даже — действующая морда: наглый бультерьер какой-то линялой масти, словно его долго кипятили в стиральном порошке, а потом еще вымачивали и отбеливали. Развинченной походочкой старой портовой шлюхи зверюга прошествовал к нервно замершему Зорину, ощерился и зарычал утробно.

— Беня, фу! Свои, свои! — властно прикрикнула Лиля.

Нехотя подчиняясь хозяйкиной воле, хамский Беня развернулся и неспешно покинул поле несостоявшейся брани.

Зорин выдохнул застрявший где-то под гортанью воздух и постарался не думать о людоедском звере.

— А где Ленуся? — осведомился он, вдевая тощую волосатую ногу в сверкающую брючину, которая норовила свернуться штопором.

— Пошла к подружке попрощаться. Забыл, что ли, ей улетать через неделю!

Тут мать семейства вздохнула:

— А я вот все думаю. Ну чего нам отправлять ее в этот дурацкий Принстон? Оно, конечно, брутально: Принстон — он и в Африке Принстон. Только уж больно далеко! Пристроил бы ты ее, что ли, в Йельский университет, а? Все-таки — Европа, а не черт знает где за океаном…

Зорин не знал, как пристраивают в Йельский университет. Поэтому он на всякий случай промямлил:

— Да нет, в Принстон все же лучше. Сама же говоришь: Принстон — он и в Африке Принстон!

— Да, кстати, друг любезный! — неожиданно переключилась супруга. — Надеюсь, ты не запамятовал, что завтра сам улетаешь?

— Куда еще? — содрогнулся друг любезный, не прекращая позиционной войны с самозакручивающейся брючиной.

— Ну конечно же! Забыл! Так я и знала! — радостно констатировала Лиля. — Совсем умом ополовинел! Сам же на прошлой неделе рассказывал: культурная миссия, какой-то там гуманитарный симпозиум, на высоком международном уровне! В Куала-Лумпуре.

— В Коала — чего? — переспросил ошеломленный супруг.

— В Куала — того! — отрезала жена.

— Исключается! — неожиданно взбунтовался Зорин. — Никаких Куала-Лумпуров, никаких Коала-Шампуров! Да я и не знаю даже, в какой это стране? На каком материке? На какой, черт возьми, планете?

На какое-то мгновение Лиля смолкла, изумленно созерцая вольнодумствующего мужа. А тот, не встречая сопротивления, развивал «бунт на корабле»:

— Лично я лечу на Марс! Там на днях открыли филиал ЦКБ «Аметист», и меня туда командируют проектировать для марсианцев атомные подлодки. Согласно закону Авогадро!

— Марсианцам не нужны подлодки: у них нет морей! — дезавуировала его заявление супруга. — А тебе только подводные лодки и проектировать! Уж у тебя-то они точно под водой окажутся, раз и навсегда. Ты же синуса от косинуса не отличишь, гуманитарий несчастный! В общем, так, марсианец командировочный: про Куала-Лумпур я тебя предупредила. Притаранишь мне оттуда что-нибудь экзотичное.

«Змею бы тебе гремучую притаранить! Анаконду! Сколопендра членистоногого!» — от души посулил (разумеется — про себя) любящий муж. Но тут в мозгах у него опять образовался калейдоскоп. Членистоногие анаконды посреди пересохших марсианских морей клепали атомную субмарину для консула Великобритании, аккредитованного при Йельском университете. Зоринская благоверная, согласно закону Авогадро, летела белоснежным авиалайнером в Куала-Лумпур — поступать там в Принстон, на факультет гремучих змей. А потом, прямо у трапа самолета, какой-то мерзопакостный сколопендр в профессорской мантии сразу же и притаранил ей диплом бакалавра:

— Вот вам, досточтимая госпожа Зорина, наше экзотичное, наше куала-лумпурское.

И, почесав полосатое темя левым усиком, присовокупил:

— Бакалавр — он и в Африке бакалавр! Брутально!

Тут калейдоскоп закружился еще быстрей. И когда какая-то гремучая гадина, обряженная в коротюсенький шелковый халат, начала обвивать Зорина, требуя, чтобы он сделал ей татуировку «Беатриче», измочаленный Лилин муж грохнулся без чувств на дорогой ковер ручной работы.