9

Проснулся он, когда небо уже было покрыто серым светом ложной зари, которую арабы называли «волчьим хвостом». Монат, Казз и девочка еще спали. Некоторое время он чесал тело, зудящее от жесткой травы, а затем выполз наружу. Костер прогорел. Капли росы свешивались с листьев деревьев и с венчиков стеблей высокой травы. Он поежился от холода. В теле не чувствовалось ни усталости, ни каких-либо других последствий действия наркотика, которых он опасался. В траве под одним из деревьев он обнаружил охапку сравнительно сухого бамбука. Бартон снова разжег костер, и через некоторое время ему стало тепло и уютно. Затем он увидел бамбуковые сосуды и напился. Алиса сидела в копне из травы и угрюмо смотрела в его сторону. По всему ее телу от холода выступила гусиная кожа.

— Подходите погреться, — предложил он.

Она выползла из своего гнезда, встала, подошла к ведру, наклонилась, зачерпнула воды и брызнула ею себе в лицо. Затем она села на корточки у огня, грея руки над слабым пламенем. «Когда все вокруг голые, даже самые скромные очень быстро перестают быть застенчивыми», — подумал Бартон.

Чуть позже он услышал вблизи шелест травы. Повернув голову, он обнаружил Питера Фригейта. Тот выбрался из травы, а за ним показалась лысая голова женщины. Выйдя из травы, она явила взору Бартона хоть и мокрое, но красивое тело. У нее были большие темно-зеленые глаза, но толстоватые губы не позволяли назвать ее красавицей. Зато все остальное было прелестно.

Фригейт широко улыбнулся, обернулся и, взяв женщину за руку, подтащил ее к теплу костра.

— Вы сейчас похожи на кота, который только что закусил канарейкой, — засмеялся Бартон. — Что это с вашей рукой?

Питер Фригейт взглянул на костяшки пальцев правой руки. На них запеклась кровь. Тыльная сторона кисти была покрыта царапинами.

— Я ввязался в драку, — сказал он и указал пальцем на женщину, которая присела возле костра рядом с Алисой, молча греясь.

— Прошлым вечером у реки был сумасшедший дом. Видимо, в этой резинке содержится какой-то наркотик. Вы даже не представляете, что вытворяли там люди. Представляете? Ах да, ведь вы же Ричард Френсис Бартон. Во всяком случае, все женщины, включая самых уродливых, так или иначе были разобраны. Сначала меня испугало то, что происходит, но затем я обезумел и сам. Я ударил двоих мужчин чашей, свалив их наземь. Представляете, они напали на десятилетнюю девочку. Возможно, что я даже убил их. Надеюсь, что это так. Я предложил девчушке свою защиту, но она с плачем скрылась в темноте.

Я решил вернуться, так как мне было не по себе от одной мысли, что я сделал с теми двумя, даже если они и заслуживали того. Во всем был виноват этот наркотик. Он, видимо, освобождает ярость и неудовлетворенные желания, накопившиеся за целую жизнь. Поэтому я пустился назад к реке и натолкнулся еще на двух мужчин, только что напавших на женщину. Вот на эту. Я полагаю, что она вовсе не противилась идее вступить с ними в связь, поэтому они и пристали к ней. Но двое одновременно… Вы понимаете, что я имею в виду… Во всяком случае, она стала кричать или только притворялась, что кричит и сопротивляется. Вот тут-то они и стали ее бить. Я бросился на них с кулаками, отшвырнул, а затем вышиб из них дух чашей.

Потом я взял эту женщину с собой. Ее имя — Логу, и это все, что я о ней знаю, поскольку так и не смог понять ни единого словечка из ее языка. Она пошла за мной. — Он снова широко улыбнулся. — Но мы так никуда и не попали.

Он перестал улыбаться и вздрогнул.

— Нас разбудили дождь, молнии и гром, которые обрушились, как Гнев Господний. Я подумал, что это, может быть, — не смейтесь, пожалуйста, — наступил Судный День. Что Бог отпустил вожжи, удерживающие нас, отпустил на один день, чтобы позволить нам самим составить мнение о себе. А теперь нас побросают в преисподнюю. — Он слегка усмехнулся и продолжил. — Я был атеистом с четырнадцати лет да так им и умер в девяносто, хотя при смерти я подумывал позвать священника. Но тот ребенок, который боялся старого деда-Бога, Адского Огня и Вечных Мук в Аду, видимо, все еще здесь, даже в душе старика. Или в молодом человеке, воскресшем из мертвых.

— Что же случилось дальше? — спросил Бартон. — Мир ведь не кончился с грохотом и ударом молнии? Вы все еще здесь и, как я понимаю, вовсе не отреклись от прелестей греха в лице этой женщины.

— Мы нашли камень для чаш вблизи гор. Он в миле к западу отсюда. Мы заблудились и бродили по окрестностям, замерзшие, мокрые, вздрагивая при каждом ударе молний. Тогда мы и наткнулись на этот «гриб». Вокруг него уже сгрудилось много людей, исключительно дружелюбно настроенных. Людей было так много, что мы почти согрелись, хотя шел довольно неприятный дождик. В конце концов, среди этого скопища мы и уснули. Когда я проснулся, то бросился на поиски Логу, потерявшейся ночью в толпе. И когда я ее наконец нашел, на ее лице мелькнула улыбка — она была рада, что опять увидела меня. Да и я был очень рад видеть прелестное личико. Вам не кажется, что между нами есть какое-то родство душ, а? В чем оно заключается, я, может быть, узнаю, когда она научится говорить по-английски. Я пробовал и французский, и немецкий, русский, литовский, финский, шотландский, все скандинавские языки, итальянский, еврейский, ирокезский, арабский, современный и античный греческий, еще дюжину других. И вы знаете, чего я добился? Да ничего! Один недоуменный взгляд!

— Вы, наверное, языковед? — удивился Бартон.

— Я не слишком бегло владею каждым из языков, — покачал головой Фригейт. — Я могу читать на большинстве, но устно — лишь составить пару обыденных фраз. В отличие от вас, сэр, я не знаю тридцати языков, включая сюда и порнографию.

«Этот парень, кажется, знает обо мне слишком много, — подумал Бартон. — В свое время нужно будет узнать, что же ему известно на самом деле».

— Я буду искренен с вами, Питер, — громко произнес Бартон. — Ваша агрессивность удивила меня. У меня и мысли не было, что вы можете напасть и избить так много людей. Ваша привередливость…

— Это все жвачка! Она открыла дверь той клетки, в которой всю земную жизнь жил каждый из нас.

Фригейт присел на корточки рядом с Логу и стал тереться о нее плечом. Женщина взглянула на него слегка раскосыми глазами и рассмеялась.

«Да, она определенно будет красавицей, дай только времени отрасти волосам», — отметил Бартон.

— Я столь робкий и щепетильный потому, что боюсь выйти из себя, возжелать насилия — а это, как показала сегодняшняя ночь, лежит во мне не так уж и глубоко. Я боюсь насилия еще и потому, что по натуре я — насильник. Боюсь даже подумать о том, что произошло бы, не будь во мне этого страха. Черт, я знал об этом сорок лет. Много же добра принесло мне это знание!

Он взглянул на Алису и сказал:

— Доброе утро, мисс.

Алиса достаточно бодро ответила и даже улыбнулась Логу, когда их познакомили. Она не прятала глаз от Бартона и отвечала на его прямые вопросы, но никогда не заговаривала сама. А при разговоре с ним ее лицо выражало только подчеркнутую строгость.

Зевая, к огню подошли Монат, Казз и девочка. Бартон обошел весь лагерь и обнаружил, что жители Триеста ушли. Некоторые оставили свои чаши. Он обругал их за небрежность и решил, что было бы неплохо проучить этих недотеп и оставить их чаши в траве. Но передумав, он поместил все чаши в углубления.

Если владельцы не возвратятся, то они останутся голодными, вряд ли кто-нибудь поделится с ними своей пищей. А в это время еда в их чашах останется нетронутой — он не может открыть чужой цилиндр. Еще вчера было обнаружено, что только владелец чаши может открыть ее. Эксперименты с длинной палкой показали, что для того, чтобы открыть крышку, владелец обязательно должен прикоснуться к чаше пальцами либо другой частью тела. Согласно гипотезе Фригейта, механизм в чаше был настроен на индивидуальное строение поверхностного слоя кожи владельца. Либо она содержала в себе датчик личных биоволн.

Небо стало проясняться. Солнце еще не вышло из-за восточного хребта. Примерно через полчаса камень для чаш извергнул под раскат грома голубое пламя. Гром от камней, установленных вдоль реки, эхом отдавался в горах.

На этот раз в чашах оказались: бекон и яйца, ветчина, поджаренный хлеб, масло, джем, молоко, четвертушка дыни, сигареты и чашка, наполненная темно-коричневым порошком. Фригейт сказал, что это растворимый кофе. Он вылил молоко из одной чашки, прополоскал ее в бамбуковом ведре, наполнил холодной водой и поставил рядом с костром. Когда вода начала кипеть, он бросил горсть порошка в воду и размешал. Кофе получился восхитительным, и порошка хватило на шесть чашек. Алиса положила свою долю кофе в воду перед тем, как поставить чашку у огня, и внезапно обнаружила, что в огне не было необходимости. Вода в чашке сама закипела приблизительно секунд через пять после того, как порошок кофе был брошен в воду.

Поев, они вымыли посуду и вновь разместили ее в контейнерах. Бартон привязал чашу к запястью. Он собрался идти на разведку и не хотел оставлять единственное свое богатство в камне. Хотя воспользоваться содержимым чаши не мог никто, кроме него самого, однако низкие люди могли забрать ее только ради удовольствия посмотреть, как он будет мучиться от голода.

Бартон начал давать уроки языка девочке и Каззу, а Фригейт добавил к ним и Логу. Фригейт предложил употреблять универсальный язык, так как за несколько миллионов лет своего существования человечество использовало великое множество языков, примерно 50–60 тысяч, и теперь все они будут в ходу на берегах реки.

Конечно, если воскрешено все человечество. Пока же все, что ему было известно, касалось всего лишь десятка квадратных миль, доступных обозрению. Будет очень неплохо начать пропаганду эсперанто, искусственного языка, изобретенного в 1887 году польским окулистом, доктором Заменгофом. Этот язык отличала очень легкая грамматика, не знающая исключений. Звукосочетания хотя и не для всякого легки в произношении, но, во всяком случае, были сравнительно легки. Да и базой для словаря была латынь с большим количеством слов английского, немецкого и других западноевропейских языков.

— Я слышал об этом перед смертью, — заметил Бартон, — но никогда не сталкивался с примерами этого языка. Возможно, он пригодится. Но пока что этих двоих я буду учить английскому.

— Но ведь большинство людей здесь говорит на итальянском и славянских языках! — возразил Фригейт.

— Ну, ну, не утверждайте этого слишком категорично. Вы что, провели доскональные исследования? А кроме того, я, а значит, и моя группа, не намерен оставаться здесь продолжительное время, будьте в этом уверены.

— Я мог бы об этом догадаться, — пробормотал Фригейт. — Вам всегда не сиделось на одном месте. Вам необходимо движение.

Бартон бросил свирепый взгляд на американца, а затем начал занятия. В течение пятнадцати минут он вдалбливал в учеников смысл и произношение девятнадцати существительных и нескольких глаголов — огонь, бамбук, чаша, мужчина, женщина, девочка, рука, нога, глаз, зубы, есть, ходить, бежать, говорить, опасность, я, ты, они, мы. Он еще хотел и сам понять их языки, чтобы со временем говорить на них.

Солнце озарило вершины восточного хребта. Воздух потеплел, костер потух, оставленный без присмотра. Настал второй день Воскрешения. А они все еще почти ничего не знали об этом мире, о том, какова их дальнейшая судьба, о том, кто эту судьбу определяет.

Из травы высунулся громадный нос Льва Руаха.

— Можно к вам присоединиться?

Бартон кивнул, а Фригейт сказал:

— Конечно же, а почему нет?

Руах вышел из травы, оставив вопрос без ответа. За ним шла невысокая бледнокожая женщина с большими карими глазами и прелестными тонкими чертами лица. Руах представил ее, как Таню Каувиц. Он повстречался с ней прошлым вечером, и они остались вместе, поскольку между ними, как оказалась, было много общего. Девушка происходила из русско-еврейской семьи, родилась в Бронксе в 1958 году, стала учительницей английского языка, вышла замуж за бизнесмена, который сколотил миллион и скончался в сорок пять лет, предоставив ей возможность выйти замуж за замечательного человека, любовницей которого она была уже пятнадцать лет. Вместе с любимым она прожила всего шесть месяцев. Смерть наступила от рака. Все эти сведения, притом на едином дыхании, выложила сама Таня.

— На равнине вчера вечером был сущий ад, — сказал Лев. — Нам пришлось убегать в лес. Поэтому я и решил разыскать вас и попроситься назад в группу. Я прошу прощения за свои опрометчивые вчерашние заявления, мистер Бартон. Думаю, что мои выводы обоснованы, но ваше отношение к теме, которую я вчера затронул, следует рассматривать в контексте с другими вашими высказываниями.

— Мы еще разберемся с этим как-нибудь, — кивнул Бартон. — В то время, когда я писал, ну… ту книгу, о которой вы так нелестно высказывались, я страдал от низкой и злобной клеветы заимодавцев из Дамаска, и они…

— Разумеется, разумеется, мистер Бартон, — поспешно проговорил Руах. — Как вы сказали? Позже? Чудесно! Я только хочу подчеркнуть, что считаю вас очень способным и сильным человеком и поэтому хочу присоединиться к вашей, именно к вашей, а не к какой-либо другой группе. Мы сейчас находимся в состоянии анархии, если только анархию можно назвать состоянием. И многие нуждаются в защите.

Бартон терпеть не мог, когда его перебивали. Он нахмурился и сказал:

— Позвольте, пожалуйста, мне самому объяснить. Я…

В это время Фригейт поднялся и произнес:

— Похоже, что к нам направляются сбежавшие итальянцы. Интересно, где они все это время были?

Однако пришли назад только четверо из девяти ушедших. Мария Туцци объяснила, что они ушли все вместе, нажевавшись резинки. Но прогулка вскоре оборвалась у одного из огромных костров, горевших на равнине. Затем произошло много всяких событий. Драки и нападения мужчин на женщин, мужчин на мужчин, женщин на женщин и даже нападения тех и других на детей. Группа растворилась в наступившем хаосе. Утром она, Мария, встретила троих других, когда искала среди холмов камень для чаш.

Лев добавил несколько подробностей:

— Последствия от употребления наркотической резинки были поистине трагичными… забавными… или упоительными… в зависимости, по-видимому, от индивидуальных особенностей организма. На многих резинка действовала возбуждающе, хотя были и другие реакции. Например — мужа и жены, умерших в одном из пригородов Триеста в 1889 году.

Они воскресли в двух ярдах друг от друга. Они плакали от радости воссоединения, ведь так много пар было разлучено. Они благодарили Бога за ниспосланную удачу, хотя и делали кое-какие замечания вслух, что этот мир не такой, как им было обещано. Но они провели пятьдесят лет в счастливом браке и теперь собирались не разлучаться веки вечные.

Всего лишь через несколько минут после принятия наркотиков муж задушил жену, сбросил ее тело в реку и, подхватив на руки другую, убежал с ней в темноту леса.

Другой мужчина взобрался на камень для чаш и произнес речь, которая длилась всю ночь. Тем немногим, кто мог его услышать или хотел слушать его, он изложил принципы совершенного общества и как эти принципы осуществить на практике. К утру он настолько охрип, что смог лишь прокаркать несколько слов. По словам знавших его на Земле, там он не удосуживался принимать участия даже в голосованиях.

Какие-то мужчина и женщина, разъяренные публичным удовлетворением похоти, хотели силой разъединить несколько пар. И как следствие: шрамы, окровавленные носы, разбитые губы и сотрясение мозга у обоих. Некоторые провели всю ночь на коленях, молясь и исповедуясь в своих грехах.

Руах описал также отчаяние и отвращение хорватского мусульманина и австрийского еврея, обнаруживших в своих чашах свинину. А индус выкрикивал ругательства, потому что его чаша предложила ему говядину. Один мужчина кричал, что они попали в пенаты дьявола, и выбрасывал в реку сигареты. Глядя на это, некоторые говорили:

— Почему же вы не отдали нам это курево, если сами не хотите насладиться им?

— Табак — выдумка дьявола! Это растение было взращено дьяволом в райском саду!!

— По крайней мере, вы обязаны были поделиться своим богатством с нами, разве не так? — заметил один мужчина. — Вам бы от этого не было никакого вреда.

— Я лучше выброшу это сатанинское зелье в реку! Ведь если я поделюсь этим дьявольским даром с ближним, то часть его греха падет и на меня! — крикнул святоша, брызгая слюной.

— Вы — фанатик и просто дурак, — засмеялось в толпе несколько мужчин.

Святоша, красный от религиозного усердия, подскочил было к ним, но был тут же встречен прямым в челюсть. И прежде чем он успел что-либо понять и подняться, на него набросились и жестоко избили ногами.

Позже табаконенавистник поднялся, сотрясаясь от плача и ярости, и принялся вопить:

— Что я такое сделал, о Господи, за что заслужил такое??? О Боже! Ведь я всегда был благонравным человеком! Я жертвовал тысячи фунтов на благотворительность. Всю жизнь я боролся против греха и коррупции… Трижды в неделю я поклонялся тебе, Боже, в твоем храме… я…

— А! Я вас узнала! — закричала какая-то женщина с голубыми глазами, красивым лицом и точеной фигурой. — Я узнала вас! Вы сэр Роберт Смитсон!

Мужчина замолчал и, моргая, уставился на женщину.

— Но я вас не знаю, мисс!

— Конечно же, не знаете! А следовало бы. Я одна из тех трех тысяч девушек, которые вынуждены были работать на вас по шестнадцать часов в день. Шесть с половиной дней в неделю ради того, чтобы вы могли жить в своем большом доме на холме. Чтобы вы могли одеваться в красивое платье, а ваши лошади и собаки питались гораздо лучше, чем я и мне подобные! Я была одной из ваших фабричных девушек! Мой отец гнул на вас спину, моя мать гнула на вас спину, мои братья и сестры — те, что могли работать и не умерли от недостатка пищи, от грязных кроватей и закопченных окон или от укусов крыс — все они были вашими рабами. Одна из ваших машин отрезала моему отцу руку, и вы вышвырнули его на улицу без единого гроша. Моя мать умерла от чахотки. Я тоже медленно выкашливала свою жизнь, мой милый баронет, пока вы объедались изысканной пищей и отдыхали на диванах… а может быть, беззаботно дремали на роскошной церковной скамье и швыряли тысячи для того, чтобы прокормить бедных азиатов или снарядить миссионеров для обращения в истинную веру африканских язычников. Я выкашливала свои легкие и вынуждена была ходить на панель, чтобы прокормить своих младших братишек и сестренок. И я подхватила сифилис, вы, гнусный, набожный ублюдок, и все потому, что вы хотели выжать последние капли пота и крови из меня и мне подобных несчастных! Я умерла в тюрьме, потому что вы требовали от полиции, чтобы она покончила с проституцией. Вы… Вы!..

Смитсон сначала покраснел, а затем побледнел. Потом приосанился, хмуро взглянул на женщину и произнес:

— Вы, распутницы, всегда найдете, кого обвинить в том, что вы начали предаваться похоти. Обвинить в том, что вы начали предаваться столь гнусным вожделениям! Бог знает, что я стойко следовал его заповедям!

Он повернулся и пошел прочь, но женщина побежала за ним и замахнулась на него своей чашей. Все произошло очень быстро. Кто-то вскрикнул. Смитсон повернулся и присел. Чаша едва задела его макушку.

Смитсон быстро шмыгнул мимо женщины и, прежде чем та опомнилась, затерялся в толпе. К несчастью, отметил Руах, мало кто понял, что происходит, потому что там не было никого, кто понимал бы по-английски.

— Сэр Роберт Смитсон, — задумчиво произнес Бартон. — Насколько мне помнится, он владел хлопкопрядильными фабриками и металлургическими заводами в Манчестере. Он был известен своей благотворительностью и добрыми делами среди язычников. Умер он, как я помню, в 1870 году в возрасте что-то около восьмидесяти лет.

— И вероятно, в твердом убеждении, что за свои дела будет вознагражден на небесах, — сказал Лев Руах. — Разумеется, ему и в голову никогда не приходило, что он убийца многих сотен людей.

— Если бы он не эксплуатировал рабочих, это делал бы кто-нибудь другой, уж будьте в этом уверены! — засмеялся Бартон.

— Вот! Вот! Именно этим оправдывались очень многие на протяжении всей истории человечества, — взорвался Руах. — Между прочим, в вашей стране были промышленники, которые следили за тем, чтобы зарплата и условия труда рабочих улучшались. Одним из таких идеалистов был… да, Роберт Оуэн.

Загрузка...