В шаге от вечности

Часть 1. Молот Пророка

«Спасайся. Уезжай из Женевы и увези всех своих.

Медведь скоро упадет, и нечестивцы погибнут.

Слава Всевышнему».

зашифрованное сообщение из darknet,

постфактум перехваченное службой

цифровой разведки Корпуса мира

Абдул-Рашид аль-Франкони (Олаф Ларсен), террорист

Олафу Ларсену — часто он по привычке мысленно называл себя кафирским именем — нравился этот корабль. Ему было даже жаль уничтожать его. Гораздо сильнее жаль, чем этих глупых людей на борту, которые даже не поняли, отчего умерли. Самодовольные ничтожества.

Он подплыл к контрольной панели и подключился к терминалу капитана. Ему казалось, что отрезанный большой палец, который он использовал для идентификации, издевается над ним, качаясь в разные стороны.

Нет, просто у него самого тряслись руки. Но не от страха, а от волнения перед тем, что ему предстояло выполнить.

Хорошо, что система опознает пользователя не по радужке. Иначе понадобился бы глаз. Или труп целиком. Конечно, в невесомости он мог отправить стокилограммовое тело сорокалетнего астронавта в полет к нужному месту одним пальцем — но ему было бы противно. Беднягу не удалось — в отличие от остальных — убить чисто и быстро. Он долго отбивался и трепыхался, орал и дрыгал ногами, пока убийца орудовал резаком от Zero-Gtools. Никто на помощь не пришел. Всех остальных Олаф убил еще раньше, по одному.

Но ему не хотелось снова запачкаться. Хотя и это его бы не остановило. Не теперь.

«Теодор Рузвельт» — или просто «Тедди» — был ожившей мечтой фантастов. Одним из пяти кораблей нового класса “Eurofreighter”, которые помимо привычных химических двигателей были оснащены прорывными термоядерными двигателями, основанными на принципе открытых магнитных ловушек. Это были цилиндры, из торцов которых истекает поток плазмы, который и создавал тягу подобно тому, как у обычных ракет ее создают газообразные продукты сгорания химического топлива. Здесь же ядерным топливом был дейтерий с небольшой примесью трития, а рабочим телом служили легкие молекулы водорода, истекающие из дюз в виде потока плазмы, разогнанного электромагнитными силами.

Их построили десять лет назад, когда космос уже почти перешел из прерогативы международных организаций — в ведение частных инвесторов.

Даже без загрузки, корабли превосходили по «сухой» массе и по размерам в два-три раза Международные космические станции на орбитах Земли и Луны — а значит, любые искусственные объекты в космосе, которые люди строили ранее. Их создали благодаря кооперации тридцати государств и двадцати тысяч организаций, больших и малых, но, в отличие от космической гонки времен «холодной войны», речь шла об объединении сил и средств под знаменем транснациональной корпорации «European Union Aerospace», которая, несмотря на название, была частной акционерной компанией, и к правительству Европейского Сектора отношение не имела.

Рыхлый конгломерат международных организаций и агентств, гордо называвшийся Всемирным Содружеством, смотрел на этот труд с позиций благожелательного нейтралитета — ведь его собственные космические проекты были куда скромнее.

«Тедди», как и его собратья, всего один раз стартовал с Земли и больше на нее не возвращался, хотя он мог садиться на планету, как «Шаттлы» или «Бураны» (хоть старые, хоть возрожденные) — на химических ракетных двигателях.

Мог и на термоядерных, теоретически. Правда, для этого требовались очень строгие меры безопасности на космодроме при посадке — из-за высоких температур потока плазмы. В реальности не один материал посадочной полосы такого огненного ада не выдержал бы, как и все живое в радиусе километра.

А еще это было безумно расточительно — все равно, что топить печку дискетами, на которых записаны коды от первых криптовалют, представлявших, как и исправные аутентичные дискеты, сугубо коллекционный интерес.

Гораздо дешевле было кораблю не входить вновь в земную атмосферу, напрасно подвергаясь действию высоких температур и перегрузок, а спускать груз в контейнерах с парашютами, ротацию же экипажа обеспечивать с помощью малых шаттлов, как на космических станциях.

Ведь это было не исследовательское судно и тем более не военное, а многоразовый грузовой корабль, неказистая рабочая лошадка космоса и первая ласточка межпланетных коммерческих перевозок. Которые пока осуществлялись только по маршруту Луна-Земля.

И если с Земли на нем перевозили на Луну огромный перечень всего, что было нужно для функционирования маленькой колонии, и что нельзя было произвести на месте — то есть почти все, от карандашей до термоядерных реакторов — то в обратном направлении экспортировали только один товар (если не брать в расчет образцы лунного грунта для исследований и другие научные материалы, например, организмы и ткани, выращенные в условиях лунной гравитации) — и имя этому товару было «гелий-3».

Сомнений в том, что этот ресурс важен, ни у кого не было. Хотя он был больше не нужен как компонент для запрещенного термоядерного оружия, на нем держалась заметная часть энергетики планеты. Да и сами «Евротранспортники» — этот грубый перевод названия был в ходу у выходцев из Северной Евразии — летали на топливе, которое можно было получить путем переработки того же гелия-3.

Но рентабельность его добычи из лунного реголита по-прежнему ставилась учеными под сомнение. Много писали и говорили, что куда дешевле получать его при распаде трития или другими земными способами. Однако деньги бизнеса в эту отрасль инвестировались потоком, примерно так же, как в начале ХХI века в ракетостроение — на волне романтики, спровоцированной массовой культурой. Да и к тому же маленькой колонии надо было как-то оправдывать факт своего существования.

В результате автоматизированные заводы на естественном спутнике Земли — с минимальным участием людей — переработали уже миллионы тонн грунта. А корабли курсировали несколько раз в год, укомплектованные командой из шести человек. Хотя для их функционирования хватило бы и троих. Но здесь — в отличие от станций — свободные площади не были в дефиците, а системы жизнеобеспечения проектировались с запасом. Ведь когда-то предполагалось, что такие же корабли будут использовать для отправки колонистов на Марс и пока еще гипотетические колонии на Малых планетах и астероидах.

В реальности на Марс всех поселенцев отправили с помощью одноразовых ракет — с билетом в один конец. И отправляли туда по сей день, вот уже тридцать лет подряд, потому что смертность на Красной планете все так же опережала рождаемость вдвое.

И все же, лучший из имеющихся» — не значит хороший. Даже космическая отрасль не успевала за развитием технологий. А многие технические решения, которые на Земле уже вовсю применялись, использовать в космосе — где помощи ждать неоткуда и любая ошибка фатальна — пока было запрещено. Требовались месяцы и даже годы на обкатку и тестирование.

Если бы корабль начали строить в этом году, когда технологии изготовления наноматериалов ушли еще дальше, то его производство обошлось бы в два раза дешевле и потребовало бы в три раза меньше сырья и энергии. Но новые пока не строили.

Космические суда еще более высоких параметров проектировались в этот момент по всему миру. Их даже называть ракетами язык не поворачивался, хотя ракетные двигатели на них все еще устанавливались как дополнительные.

А пока цикл производства был только начат, компании-ракетостроители с интересом следили не только за новыми разработками, но и за тем, как эксплуатируется уже имеющийся флот. И постоянно вносили в свои чертежи и сметы необходимые коррективы. Все корабли класса “Eurofreighter”, чье полное название было «EF-12 UltraHeavy» — хорошо служили и обещали отработать вложенные в них деньги.

И все же хорошо, что хватило пальца. Палец старшего инженера Олаф носил с собой в разгрузочном поясе, где у него лежали разнообразные инструменты, которые ему были положены по статусу оператора и наладчика систем жизнеобеспечения. Все они были спроектированы для работы при околонулевой гравитации.

Перед его глазами на уровне роста зажегся обычный плоский дисплей, без всякого намека на объемность изображения. На него выводились параметры систем корабля. Не в том урезанном виде, в каком их видели четверо младших членов экипажа, каждый из которых отвечал за свой сегмент, а в полном, доступном старшему инженеру и капитану.

Все системы работали в штатном режиме.

Чистокровный норвежец — арабской крови в его жилах не текло, как и другой иностранной — он с гордостью носил свое новое имя, которое получил во время обряда в салафитской мечети в Абу-Даби. Но кровь его предков — викингов — наверняка тоже радовалась тому, что он сделал. И тому, что только собирался сотворить. Отправиться в Валгаллу с огромным эскортом слуг и рабов.

— На тебя уповаю, Всевышний, создатель тверди земной и тверди небесной, творец всего сущего, — пробормотал он слова молитвы, которую подсказал ему его духовный наставник. — Дай мне силы повергнуть в прах Нечестивого и его слуг, низвергнуть порок и утвердить знамя истинной веры.

Нет, Абдул-Рашид, конечно, имея степень Ph.D. Калифорнийского университета в Сан-Диего — лучше многих других знал и про миллионы галактик, и про эволюцию материи. И про то, что твердь небесная — не более чем видимый человеческим глазом слепок с бесконечной пустоты, в которой рассыпаны редкие вкрапления вещества — горячие и холодные. Но, тем не менее, молитва, помогала — и он в этом убеждался уже не раз. От нее даже сердце билось ровнее, и руки переставали дрожать.

Перед главным делом его жизни надо было обратиться к богу. А чтобы помолиться, надо было очиститься. Полное омовение — гусль, которое надо бы совершить после сотворения такого греха, как убийство — в невесомости сделать сложно. Но можно сделать малое. К счастью он почти не запачкал кровью одежду, точнее, облегченный скафандр без шлема. К тому же люди, которых он убил, были врагами, слугами Нечистого, а значит, их убийство было не грехом, а благим делом.

Ларсен оттолкнулся от переборки и, как опытный астронавт, маневрируя без касания редких поручней, поплыл по коридору в сторону санитарного блока. Там он еще раз помыл и высушил руки потоком горячего воздуха.

В трех отсеках, через которые он пролетел, мертвые члены команды плавали под потолком, как непривязанные воздушные шары на детском празднике. И шарики их крови разлетались, плавно кружились в хороводе и плавали по модулю от завихрений воздуха, которые убийца создавал своим движением.

«Внимание. Критическое изменение курса!», — голосовое оповещение сопровождалось громким сигналом тревоги. Это забеспокоился электронный мозг корабля. Странно, что не стало красным освещение в отсеке — вроде бы в фильмах происходит именно так. Но через секунду сигнал оборвался. Корабельный суперкомпьютер выключился навсегда.

*****

Всего два месяца назад он ехал — точнее, летел как пуля — к поставленной ему цели через мирную пастораль провинциальной Европы. Его личный рейтинг был средним и позволял пользоваться любым частным транспортом за стандартную цену, без скидок, но и без наценок. Здесь в Европе прямых запретов не практиковалось, и главными последствиями низкого рейтинга была «всего лишь» невыгодная кредитная ставка и невозможность найти нормальную работу. Муниципальные и государственные транспортные системы тоже не практиковали «билетную дискриминацию». Но эта дорога была частной.

Поезд ”Eurotrain”, на котором он прибыл из Стамбула, был маленьким Вавилоном, запертым в вакуумную трубу и летящим со скоростью в половину Маха[i] с юга на север.

За окном гигантские дамбы сдерживали напор воды, защищая не только отвоеванные у моря пространства, но и те участки, которым вода еще тридцать лет назад не угрожала. Но это лучше, чем жить в Бангладеш или на Гаити, где от воды люди страдали ничуть не меньше, чем от ее дефицита — в тех местах, где ее не хватало. Выше они были только в Шанхае, Йокогаме и Мале, столице Мальдив, где город находился уже ниже уровня моря и находился будто в колодце, окруженном защитными стенами.

Официант — не просто столик на колесах, а забавный андроид, чьи раскосые глаза делали его похожим на китайца — раз в час разносил напитки и закуски. В цену билета они, разумеется, не входили.

Олаф купил себе бутылку безалкогольного пива и халяльный «шоколадный» батончик.

Смуглые мужчины в тюрбанах и куфиях соседствовали с моложавыми немецкими бюргерами, женщины в хиджабах, чей возраст невозможно было узнать, в салоне вагона чередовались с девушками в полупрозрачных мини. Ну, эти последние явно с Периферии. Восточноевропейки.

Старая Европа давно одевается в стиле унисекс, неброско. Таких дам в вагоне тоже было много. И все неопределенного возраста, потому что процедуры омоложения скрывали годы не хуже, чем паранджа. И куда лучше, чем когда-то подтяжка лица и ботокс. Скрывают до последнего, пока коже еще остается на чем держаться. Но, естественно, это дорого. И чем дальше, тем выше цена за то, что ты будешь «гробом повапленным».

«Какая мерзость, — подумал он. — Держаться за бренную оболочку и губить бессмертную душу».

Абдул-Рашид понял, что никто не смотрит на него. Все в ряду уткнулись в себя, погруженные в чтение или переписку. Как их дедушки и бабушки были погружены в гаджеты, только теперь эти устройства исчезли в их глазах. И почти каждый одинок. Но без гаджетов Сети они были бы еще более одинокими.

«Половину текстов, роликов, изображений, переживаний, выложенных в Сеть… никто не открывал, кроме их создателей, — вспомнил он. — Жалкие инвалиды. То ли дело было в прежние времена духовной чистоты…».

Он сделал несколько автозаметок в дневник. Просто мысли. Никакие серьезные планы облачной памяти не доверял. Только размышления или безобидные вещи вроде «почистить костюм», «купить пиццу» или «посетить музей». И все равно слишком много личного! По его размышлениям и по эти этим крупицам фактов те-кому-следует смогут составить профиль его личности, определить его психотип. И поймут, где его слабые места. Значит, все следы надо уничтожить, включая сами линзы. Но чуть позже.

Строгой внешней сегрегации между теми, кто путешествует по «трубе» или летает на цеппелинах и теми, кто пользуется джетом — не было. Если не считать уж совсем crème de la crème общества. У этих джеты были собственные, и пересечься с ними на земле или в небе простому обывателю было невозможно. Тут уже были даже не отдельные залы, а отдельные аэропорты. Хотя внешне их можно было не отличить. Он знал, что миллиардеры в рваных джинсах и растянутых футболках — не миф. А просто еще один способ их снобизма. «Мы можем ходить и так, и так. А вы, нищета — только так». Своего рода культурная апроприация элитой образа плебея.

Двигаясь с остановками в крупных городах, расстояние в три тысячи километров поезд должен был преодолеть чуть больше, чем за час.

Почти все места были заняты, и Ларсену пришлось усесться напротив девушки с имплантированными ушами. Он усмехнулся, а она даже не заметила. Ох уж эти чертовы уши. Бич цивилизации, который собирались запретить, но так и не решились. Ее миндалевидные глаза были полузакрыты, а голова раскачивались в такт музыке, которая, видимо, звучала у нее прямо в голове. Канал был не зашифрован, и он легко прочел слова песни на английском. Совсем не про любовь, а про какого-то цареубийцу и мятежника. Которому, видимо, были адресованы слова монарха:

Не стоит твоя жизнь ни гроша,

Запроданы тело и душа.

Меня победить не сможешь ты.

Брось наземь свой нож, ничтожество.

Пели по-английски. «Ультрапедия» подсказала, что это старая группа в жанре поп-музыки из Восточной Европы. Текст, конечно, необычен, но даже у него английский был куда чище, чем у исполнителей.

На попутчика пассажирка даже не обратила внимая. А статус ее айдента говорил о том, что она устала от этого жестокого мира и хочет, чтоб все оставили ее в покое.

Так он и сделал, и повернулся к «окну». Конечно, оно было ненастоящим — движение в закрытой трубе делало установку окон невозможным, ведь стенки трубы были непрозрачны, а внешняя и внутренняя обшивка вагонов не имела лишних отверстий. Но на внешних сторонах трубы были установлены камеры с интервалом в пару километров. Дешевые нашлепки из умной краски. Именно изображение с них транслировалось в экраны-окна. Эрзац-окна. Как он знал из инженерной практики, камеры иногда ломались, а иногда их портили вандалы, но изображение всегда было полным, потому что система помнила и «дорисовывала» недостающие фрагменты.

Мимо проносились леса ветряков, вызвавших в голове Абдул-Рашида образ бедолаги Дон-Кихота, поля солнечных элементов и редкие автоматические фермы. Он представил себе, как коровы лениво поворачивают головы. Они видели лишь вибрацию внешней стенки трубы и слышали слабое завывание за ней — там, где почти со скоростью пули летел состав из десяти вагонов, несущий в своем чреве тысячу с лишним человек. Остальное было за гранью их понимания. Какая хорошая метафора.

Где-то там робот-пастух — маленький гусеничный «луноход» — следовал за своим стадом. Мог ли он доить коров и стричь овец, либо же только охранял их, Абдул-Рашид не знал. Да и не были ему так уж интересны роботы. Чем старше он становился, тем больше они его раздражали… своим совершенством.

Поезд двигался так быстро, что рассмотреть людей и роботов снаружи было невозможно. Они мелькали как размытые пятна. Только автомобили еще можно было увидеть как мазки краски с металлическими блеском.

А ведь еще десять лет назад роботов на улицах вообще не было. Они были в цехах, они были в лабораториях… даже в спальнях. Но не на улицах, едущими или идущими рядом со своими хозяевами… или без них. Ведь кое-где их разрешено было отправлять даже в магазины. Теперь они были даже в маленьких немецких и голландских деревушках. Понятно, почему их запретили изготавливать с человеческим лицом, заставив робофилов довольствоваться слегка мультяшной внешностью. Впрочем, на «черном рынке» чего только не было. Хотя в основном они были не антропоморфные, а обычные тележки. В крупных городах и плотно населенных районах они были запрещены. В остальных местах на них распространялись правила для пешеходов. Большинство из них были курьерами и носильщиками.

Потом потянулись пригороды. Это был Рандстад, круговая агломерация Нидерландов. Здесь жило почти десять миллионов человек, а ее части практически слиплись в один город, и среди них Гаага почти догнала по известности столицу — потому что была универсальным мировым судилищем. Но туда он не собирался.

«Туда меня не доставят, во всяком случае, живым», — подумал Абдул-Рашид.

Северная Европа — это место, которое было плотно заселено еще до последней технологической революции. Поэтому тут много было старомодного — и в архитектуре, и в планировке городов. Много приятного для глаза, штучного, а не штампованного. Странно, но архитектура его не раздражала, если казалась старомодной. Во время остановки в Утрехте Ларсен чувствовал почти физическое удовольствие, глядя на шпили и каменные стены, на флюгеры и красную черепицу, на часовую башню на вокзале — хоть это и был новодел.

И пригородные дома почти все имели свой облик — в отличие от Северной Америки, где он прожил десять лет. И это были не типовые изделия из досок или кирпича. Хотя изредка попадались коробки китайских модульных домов и даже напечатанные на 3d-принтере «мини-коттеджи». На юге у Средиземного моря их было еще больше, как и в теплых широтах Азии, где они доминировали везде, кроме городов.

Когда-то (да так ли уж давно?), сразу после колледжа и курсов по архитектуре — Ларсен успел пару лет поработать агентом по недвижимости, чтоб накопить двадцать тысяч глобо на дальнейшее обучение. Поэтому мог на глаз определить год постройки и стоимость каждого из домов, хоть это и вызывало у него отголоски неприятных воспоминаний. О том, как его сократили первым из их отдела по причине «низкой мотивации к труду». Правда, позже он узнал, что хозяин юридической конторы заменил всех работников, одного за другим эвристической программой.

Именно там Олаф познакомился с Элеонорой. А потом они уже вместе переехали на другой континент в Сан-Диего, где он стал учиться на инженера по авиационной технике. А восемь лет спустя, после окончания учебы, практики работы бортмехаником малого джета и получения десятка сертификатов и лицензий — он перешел в сектор пилотируемой астронавтики. После еще нескольких лет подготовки он совершил свой первый полет к МКС (цифру «три» в ее названии обычно опускают). А потом и за пределы магнитного поля Земли — до окололунной станции «Прометей». Хотя в детстве Олаф никогда не грезил космосом. Для него важнее было зарабатывать деньги в перспективной отрасли. Он был прагматиком, а не мечтателем.

Они были, как говорится, upwardly mobile. И быстро продвинулись до upper middle-class. Детей они планировали на потом. Знал ли он тогда, что эти планы окажутся фарсом, а его деньги — из-за хитро составленного брачного контракта — достанутся в основном этой сучке и ее латиносу?

И с тех пор, как его жизнь треснула, мечта у него появилась. Заставить заплатить. Наверно, шейхам было легко объяснить ему, что мир порочен. Он это и так знал.

Фонари тут действительно были красные. Хотя их — как подсказала «Ультрапедия» — поставили относительно недавно, во время последней реконструкции этого квартала, который в двадцатые годы захирел из-за запретов правозащитных организаций («женщина не должна быть мясом на витрине!»), а потом в тридцатые серьезно пострадал во время беспорядков и долго стоял полузаброшенным из-за негласных запретов со стороны исламской общины города на порочный образ жизни.

Но с новой стабильностью экономики недвижимость здесь снова стала дорожать, а с системой глобального спутникового мониторинга и следящими дронами — порядок вернулся. Еще на протяжении восьми лет тут в стеклянных боксах и за окнами выступали только роботы и крутились трехмерные изображения. Ведь специалистами по gender studies было доказано, что влечение к противоположному полу является всего лишь социальным конструктом, а не биологической потребностью.

Но потом снова вернули живых женщин, потому что профсоюз работниц этой сферы выиграл суд и у городской ратуши, и у Европейского Женского Фронта, и даже у двух имамов — все из которых требовали вечного запрета на богопротивное зрелище.

Запрет отменили, признали неконституционным.

После новых изменений в глобальном законодательстве и нравах вернулись и «жрицы любви», уже не как парии, а как представительницы профессионального сообщества. Этот злачный район был известен на весь мир и представлял собой культурный бренд. Выглядел он как сплав седой древности и «золотого ХХ века», которому почему-то присвоили статус эталона цивилизации. От современности тут были только роботы — куда же без них, мусорщиков, носильщиков и торговцев?

Сначала Ларсен прошелся по Чайна-тауну. «Ультрапедия» сказала, что раньше тот был совсем маленький, но после волн беженцев Темного Десятилетия разросся в четыре раза. Впрочем, едва ли десятая часть китайцев жила изолировано. Остальные без труда интегрировались в городе и по всей стране. Как происходило повсюду на планете.

Посмотрел на китайских драконов. Прокатился на рикше, обычном, хотя и механические тут были. Совсем как в Азии. Пообедал в ресторанчике — не очень плотно. Никакой утки по-пекински, только порцию лапши чаджанъмён.

Впрочем, публика тут была такая же смешанная, космополитическая — как и на других улицах Амстердама. Только седоусые (усы у них висели совсем как у драконов!), козлобородые старики в свободных одеяниях, засевшие в витринах лавочек, были похожи на состарившихся бойцов «триад». Хотя, скорее, были обычными ремесленниками или торговцами, а то и вовсе банковскими клерками на пенсии, в молодости щеголявшими в европейских костюмах, а к старости вернувшихся к традициям предков.

Насытившись — и визуально, и телесно — Абдул-Рашид направил свои стопы в самое чрево порока. Именно так себе он мысленно сказал.

Несколько угрюмых небоскребов-миражей в духе Чикаго времен «сухого закона» частично заслонили северный край неба. Сотканные из холодной плазмы — ионизированных молекул воздуха — они тоже были испещрены рекламой. Считалось, что они добавляют атмосферности, но судя по местной прессе, в городском совете уже пару лет шли дебаты — отключить их или оставить. Тут мог бы сниматься хороший фильм-нуар, в котором органично бы смотрелись пьющие детективы в широкополых шляпах и мокрых от дождя плащах, роковые красотки и жестокие убийцы за каждым углом.

Впрочем, один убийца тут действительно был. Никто не допустил бы его до такого важного дела, если бы он не был хоть раз испытан кровью.

Настоящие высотки в этом районе строить было запрещено, как и в соседних. Небоскребы высились в семи километрах к северу, в заливе — их фундаменты уходили прямо под воду, в скальное основание вокруг которого был насыпан остров Утопия, и их огни были хорошо видны отсюда в любую погоду. Как и мельтешащие между ними коптеры и конвертопланы.

Это было одно из немногих мест, где действительность не уступала миражам-голограммам и «оболочке». Просто, когда ты открывал «оболочку», ты начинал видеть немного другие картинки — не совсем те, которые встречал на улице без нее. А если ты решал откуда-нибудь из гостиницы «подключиться» и прийти в это место уже в виде аватары — то вполне возможно, увидел бы третьи. Хотя большинство объектов реального мира имели в сети своего двойника, это не касалось рекламы — она везде была разная, подстраивалась под каждого конкретного человека, и ее было много, хотя и не всегда она выглядела как реклама. Иногда смахивала на дружейский совет. Проще было пересчитать островки, где ее не было.

Пушеры тут продавали свой товар открыто. Их ассортимент был сертифицирован. Впрочем, и нелегальной дурью они могли обеспечить всех желающих. Здешнее Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков считалось одним из самых ленивых в мире. Даже странно, что смертность от передозировки тут была очень низка.

Этот город когда-то называли «Гангстердам». Лет двадцать назад тут могли зарезать или продырявить башку за золотую цепочку или дешевый гаджет. Даже в Старом городе. Но еще раньше шорох наводили воины ислама — не Братья Пророка, их тогда еще не было. Обычные муджахиды под духовным руководством сбежавших из нищавшей Аравии племенных шейхов. Это началось после Второй Войны Судного Дня, когда весь мир лихорадило, и маячил призрак всемирного ядерного пожара. Кому тогда было дело до одного застреленного горожанина или его изнасилованной жены?

Но сейчас все было иначе — кибер-патрули и сплошное наблюдение со спутников не сделали преступников святыми — но сделали преступления против личности нерентабельными. И представители теневого мира переключились на менее опасные способы заработка. Бумажник украсть у того, кто не признавал электронные деньги, они еще могли. Так же как мошеннически увести энную сумму с электронного кошелька — с браслета или чипа-импланта. Особенно если сумма была небольшая и трактовалась как административное дело. Но на угон уже вряд ли решились бы. А грабеж, изнасилование и тем более убийство с целью ограбления стали в Северной Европе исчезающей редкостью.

«Разве что в гетто», — поправил себя Олаф. Но происходящие там вещи часто даже не попадали в статистику. Да и полиция — как знал Ларсен от товарищей по вере, многие из которых жили именно там — туда предпочитала не соваться.

У него самого никаких платежных чипов под кожей не было. Хотя нанести их было не больнее, чем наклеить пластырь. Но знаки дьявола ему не нужны.

«Если ты видел одно гетто, значит, видел их все. Это место, где закон есть только до наступления темноты или когда рядом проезжает полицейская машина. Но пока это говно не выплескивается за пределы округа, никого это не интересует. Ведь это не влияет на результаты выборов… А оно не выплескивается — для этого придумано много заслонов, и дроны с вооруженными контролерами среди них не самые мощные».

Поэтому в «чистых» районах совершались только киберпреступления или банальные кражи (а также редкие бытовые преступления, конечно). Чаще всего обворовывали беспилотные грузовики или торговые автоматы — порой с помощью технологичных резаков, а иногда и с обычным ломиком. Все-таки тут была Метрополия, а не третий мир, который теперь чаще называли Периферией.

Свет допотопных неоновых огней — настоящих или стилизованных, он не знал, но явно размещенных не только для освещения — вывел его к цели. В лужах отражались буквы и иероглифы наружной рекламы — и от переполнения сенсорных ощущений Абдул-Рашиду чуть не стало плохо. Вот что значит долго сидеть в тишине комнаты, заполняя время молитвами и медитацией. Конечно, это тебе не квартал Кабуки-тё в Токио. Но колорита хватало и здесь. В том числе восточного. Ведь в городе была самая большая диаспора в континентальной Европе. Да и многие девушки этого квартала были из Юго-Восточной Азии.

Район был магнитом для любителей «чувственных удовольствий»… точнее, для греховодников и распутников. И это был тот редкий случай, когда дурная репутация — без реальной опасности — не отталкивала, а манила, поэтому ее старались поддерживать, не наводя всюду футуристический лоск, а искусственно воссоздавая атмосферу порочных мест середины и конца ХХ века — например, Лас-Вегаса.

Де Валлен был старейшим и крупнейшим кварталом такого рода, и вместе с кварталами Сингелгебид и Рёйсдалкаде образовывал Россе Бюрт — район красных фонарей. Это он знал из «Ультрапедии».

Когда-то в молодости он хотел побывать здесь. Не потому, что его так привлекала продажная любовь. Для того, чтоб ее получить, даже из дома выходить не надо, не говоря уже про то, чтобы ехать в Амстердам. Просто в этом месте он видел культурный артефакт человечества и главный символ его состояния. Монте-Карло и Монако для этого слишком элитарны, а Вегас — слишком американский.

Но тогда в юности не сложилось, а сегодня его привело сюда совсем другое дело. Более важное, чем все, что он совершил в жизни до этого.

Здесь Олаф сначала побродил по узким переулкам, посмотрел на средневековые здания (возведенные за пару дней в 2040-х годах на месте пепелищ и пустырей). Поглядел на девушек и женщин за окнами и стеклянными дверьми, освещенных отблесками красного света (да, мужчин тут до сих пор «дискриминировали», но, как подумал Ларсен, может, оно и к лучшему. Хотя после тотальной переделки можно было устроиться и на эту работу). В некоторых свет был приглушен и лишь придавал матовость коже, в других — настолько ярок, что нельзя было определить даже расу. А в некоторых свет был таков, что кожа у девушек выглядела как у упырей или зомби.

Негромкий бит нуль-тридцатых годов стучал по ушам — подгоняя, но не сбивая с ног. Рядом с самими домиками играла более медленная и лиричная музыка. В зданиях покрупнее были и так называемые комнаты для встреч. Здесь были только живые девочки. Никаких кукол. На это был прямой запрет. Тоже своего рода традиция.

«Meet my pussy!», — гласила реклама на плазменном шаре, который левитировал в двадцати метрах над дорогой. Китайская кошка Китти призывно улыбалась, а стрелочка указывала к одному из зданий. Выделенная реклама стоила дорого. Но, видимо, расходы окупались.

Эти каморки напомнили ему аквариумы с рыбками. Хотя наверняка не ему первому. Причем не аквариумы в океанариумах, а стеклянные ящики из супермаркетов, где продают живую рыбу.

Сразу по трем каналам крутилась навязчивая реклама от компании Wholesale Drugs с улыбающимися мужчиной и женщиной на беговой дорожке (в начале они не улыбались, а наоборот пребывали в депрессии на фоне серых стен) — «Натуральный органический кокаин марки 7/24! Выбор активного человека!».

Трудно представить, что совсем недалеко живет своей жизнью благопристойный европейский город, а многие жители соседних районов здесь почти не появлялись.

Но секс-шопы, секс-театры, пип-шоу, музей каннабиса и кофейни, в которых продаётся марихуана, его не интересовали. На улицах можно было купить и чего-нибудь посильнее. Но ему наркотики не требовались. «Таблетки радости» были легальны, безвредны и почти заменяли их. Не заглянул он и в Музей проституции, расположенный в бывшем борделе.

Того, что он увидел за полчаса, было ему достаточно. Типичный “red lights district” — хоть и древний, но ничем не лучше, чем в Лос-Анджелесе.

Торговые боты — колесные, на воздушной подушке и даже бегающие на шести «ногах» — аккуратно следовали по выделенным полосам тротуара. Так же, как автоматические грузовики, которые никогда не вклинивались в поток транспорта, где хотя бы часть водителей была людьми. Правда, эта часть уменьшалась с каждым годом.

Вокруг было чисто и видны были вложенные в этом место деньги. Впитывающий воду и грязь пористый асфальт почти не нуждался в чистке ботами и поддерживал свое состояние сам.

Патруль он заметил издалека, потому что на них были комбинезоны со светоотражающими полосами. Конечно, в таких они заметнее для транспорта — и беспилотного, и традиционного, а значит, имеют меньше шансов под него угодить. Но зато в любой перестрелке стали бы отличными мишенями. Правда, никаких даже мелких перестрелок тут уже не было года три или четыре. Все-таки не Могадишо и не Детройт. Это были не кадровые копы, а контроллеры из добровольцев. Хотя им, конечно, платили за риск, который в общем-то был невелик в этом сытом районе, который явно просматривался десятками тысяч камер.

В Китае и России их бы называли «дружинниками», но суть была одна. Об их национальности можно было гадать. Но один явно был сикх, второй африканец, а третий мог быть и турком, и греком. Эти трое были не особенно опасны для него, потому что задачи у них были другие — они следили за районами, их постоянными обитателями (которых здесь не было) и гостями. А ориентировки на него быть еще не могло.

Они прошли мимо, даже не взглянув на него.

Вот и хорошо. Чем меньше внимания он к себе привлечет, тем лучше. Взгляд копа или «шакала» — такой же видео-регистратор, как стационарная камера.

В городе была ячейка Братьев, но обращаться к ним за помощью было нельзя. У него были другие задачи. Встретиться со связным, а потом сесть на другой поезд.

В метро ему попались на глаза проявления творчества — какая-то инсталляция экологов-экуменистов в виде гигантского слегка завуалированного символа плодородия.

«Дай им волю, и они объявят кучу дерьма арт-объектом, тем более ее глубокий философский смысл трудно оспорить», — подумал Ларсен.

Дело Энди Уорхолла и того парня, который поджег в 2025 году галерею «Тейт-модерн» вместе с экспонатами выставки самого Уорхолла, побеждало. В такие моменты Олаф думал, как же он хотел вернуть старый добрый патриархат. Когда грудью могли кормить только женщины, а в зачатии участвовать только двое, а не больше. Когда еще не было митохондриальной хирургии, а то, что развивалось, внутри яйцеклетки было таинством. Когда был один вариант построения своей личной жизни, а не множество. Когда мясники не требовали защиты у полиции от агрессивных веганов, а индуистский фестиваль красок не стоял вровень с христианским рождеством.

Правда, потом он сменил веру на еще более прямолинейную, и Рождество для него потеряло свою ценность. Но в остальном ничего не поменялось.

Высокий «пимп»[ii] в шубе, как у какого-нибудь русского боярина времен Николая Первого, выступил ему навстречу, одновременно открывая вкладку беседы и торговли. У пимпа был африканский парик, но лицо не черное, а европеоидное. Обычное средиземноморское — мог быть и французом, и итальянцем, и арабом из Сирии или Ливана. Черты лица были настолько правильные, что отдавали Голливудом.

Морок? Нет, использовать искажающие лицо приборы в общественных местах было здесь запрещено. Скорее всего просто пластика.

— Бон жур. Кого желаете, мон ами? — спросил пимп вслух, — Вам девочку? Девочку, которая была раньше мальчиком? Или что-нибудь оригинальное?

— Хочу нормальную взрослую женщину. Цисгендерную и гетеросексуальную.

— Зрелую? — светящиеся и выщипанные до тонкой нитки брови пимпа приподнялись.

— Да, но не старше тридцати пяти. Нормальной полноты и роста. Раса не принципиальна. Главное, чтоб выглядела женственно по стандартам ХХ века.

— А… традиция. У вас есть вкус, мсье.

— Данке.

— Выбирайте.

Во вкладке — то есть прямо в воздухе — развернулся голографический каталог с моделями. Олаф сделал вид, что смотрит его, читая справа налево, и пимп вдруг окликнул его слегка изменившимся голосом.

— У вас глобы, мсье?

— Нет, либеро. Я предпочитаю свободные валюты.

— Это хорошо, — улыбнулся пимп алмазными зубами. — Они сейчас дорожают. Потому что грядет буря.

Это были пароль и отзыв. Конечно, архаично. Но даже эти устаревшие верительные грамоты были надежнее, чем идентификация через цифру. Братья не доверяли цифре. Цифрой управляли те, с кем они боролись. Впрочем, Ларсен иногда подозревал, что все наоборот, и цифра сама управляет теми, кого они звали шайтанами и собирались уничтожить. Не важно.

— А вот это вам от нас, — с этими словами пимп передал ему яркий буклет из настоящей бумаги. С него глянцево улыбались Девушка Месяца. На ней были символические стринги и «пестис» в форме бутонов, прикрывавшие соски, да и то не полностью. Эти предметы одежды меняли цвет в зависимости от угла зрения. От ее безупречности становилось не по себе.

На нее Ларсен не накопил бы и за год своей официальной работы (которая была скорее прикрытием), если учитывать плату «лендлорду» и свой вегетарианский рацион питания. Он ведь давно не был астронавтом.

Но такой идеал и не требовался. Он привык в жизни довольствоваться малым.

Олаф убрал буклет в карман своих старомодных брюк с широким ремнем.

Конечно, в этом месте он мог сказать, что ничего из каталога ему не подходит — и уйти. Это был настоящий сутенер, а не поддельный — легенда должна быть подтверждена на сто процентов. А значит, и «товар» у него был в наличии. Но если клиент уйдет ни с чем, это может вызвать подозрения у других. И почему бы не совместить основную цель визита с получением разрядки? Деньги ему все равно скоро не понадобятся. И осуждение со стороны мудрых шейхов его пугать не должно. Скоро любые грехи с него спишутся.

— Выбирайте, мсье, — напомнил ему пимп.

— И как у вас дела в кризис? — спросил Ларсен, пролистывая пальцем в воздухе страницы. Пока ему никто не приглянулся. Всё не то.

— Прекрасно! — сутенер встряхнул дредами афро-парика. — Клиенты идут валом. Люди хотят выпустить пар. Больше, чем обычно. Посмотрите сюда… есть скидки. Или все-таки открыть закрытые страницы?

На закрытых страницах был такой товар, который даже либеральное законодательство региона сочло бы недопустимым. Не достигшие возраста согласия. Там же были анкеты тех, кто разрешал причинять себе настоящую боль и раны. Но и еще многое другое. Чаще такой ассортимент был доступен в более дешевых и негламурных местах — в порту или кварталах «социального жилья» — на границе с гетто или в нем самом (с риском подхватить какую-нибудь заразу — или и вовсе попасть в заложники). Но и здесь его можно было заказать. Ведь желание клиента — это закон. Конечно, это переслали бы клиенту по закрытому каналу, а не раскрыли в общей сети.

Но ему это было не нужно. Извращенцев он презирал еще до принятия новой веры, когда тусовался с белыми «арийцами».

— Нет-нет. Вот эта с зелеными волосами пойдет, — его взгляд упал на девушку лет двадцати пяти — тридцати, приятной округлости форм. Ему понравился ее осмысленный и даже чуть хмурый взгляд. Не покорный и не фальшиво развратный. И приклеенной улыбки на ней не было. Женщина, которая не притворяется, что работа ей нравится. Которая, возможно, даже хочет бросить ее, но нуждается в деньгах, и надеется вырваться отсюда и начать новую жизнь. Студентка? Молодая мать-одиночка?

Вэлфер отменили еще лет пять назад даже в Северной Европе. Больше никаких мер стимулирования рождаемости. Нигде.

Жаль, что нельзя прикоснуться к ней, попробовать на вкус, как яблоко в супермаркете перед покупкой через приложение M-taste.

То, что она была живая, ему понравилось. Именно то, что было нужно ему, чтобы снять напряжение. Иначе проще заказать кибер-леди. Тупая кукла из плоти и крови, еще и под «кайфом», ничуть не лучше куклы из биосиликона и пластика. А еще проще прямо в отеле-капсуле облачиться в сенсорный костюм с подключенными специальными опциями. Такое же ощущение нереальности и горького послевкусия одиночества.

Почувствовать жизнь в последний раз… В гурий он не верил. Это метафора, ее воспринимают дословно лишь неграмотные идиоты из гетто или пастухи из нищих селений в пустыне. Блаженство — будет. А вот радостей плоти — нет. Там за великим мостом из праха ждут уже другие радости.

— Отлично. С вас пятьдесят, — вывел его из размышлений пимп.

Никаких дополнительных опций заказывать не стал. Массаж? Было бы неплохо, но нет времени. Время — главный дефицит. Часы тикают. Он сам — бомба с часовым механизмом. Отметил галочкой только, чтоб на кровати были нормальные простыни. Чтоб она выглядела не как диван в гостиной, а как нормальное ложе.

Поднес свой браслет к считывателю, который появился из ниоткуда в руке пимпа.

— Пардон, мсье, — сказал пимп, когда деньги со счета успешно списались. — Но вам придется подождать около десяти минут. Ваш заказ сейчас прибудет. Вы видели предупреждение в каталоге мелким шрифтом, что не все наши сотрудники находятся на месте? Мы не имеем достаточно площадей.

— Видел. У меня микролинзы дают восьмикратное увеличение.

— В общем, извините за задержку, мсье. Если вам придется ожидать дольше пятнадцати минут, то всё за счет заведения.

— Сколько у меня будет времени? — он был первый раз в подобных пафосных местах. До этого он снимал шлюх только в дешевых притонах.

— У вас есть час.

— Мне хватит сорока минут. Мне надо успеть на цеппелин до Нью-Йорка.

На самом деле ему надо было на рейсовый городской коптер-бас, которые отправлялись до Утопии каждые десять минут.

— Скидки за неиспользованные двадцать минут не будет, — предупредил осторожный пимп. Видимо, ему попадались всякие клиенты. В том числе жадные и буйные. Но в данном случае он просто отыгрывал роль, поддерживая ему легенду.

— Окей.

Через девять минут прикатил дешевый мини-скутер — не левитирующий над магнитной дорожкой, а обычный, с колесами — на таких ездят даже дети, и с него легко походкой спрыгнула та, кого он выбрал. В реальности она оказалась чуть старше, но макияж хорошо скрывал все следы усталости и возраста. На него она взглянула таким же взглядом, каким работник конвейера смотрит на детали. На платье был виртуальный бэйдж с именем — Мэри. Которое явно было вымышленным. Ее тип лица был скорее славянским — широкие скулы, маленький носик. Волосы были синими, а не зелеными.

— Хэллоу! Извините за задержку, — сказала она ему, а с пимпом, видимо, обменялась сообщениями.

— Ничего, все в порядке.

Девушка немного отличалась от того, что было на картинке, но была так же похожа на его бывшую жену Элеонору. На ней было облегающее платье, похожее на вечернее, кроссовки “Nike”, а волосы не растрепались, несмотря на быструю езду без шлема, мгновенно приняв ту же форму, что была в каталоге. Волосы помнили эту форму.

А он сам вспомнил несколько сцен из своей жизни, сердце защемило ностальгией. Прах все есть и во прах обратится…

— Ваш номер — двадцать восьмой, мсье, — пимп щелкнул пальцами и указал на открывшуюся дверь.

Очерченный неярким световым контуром проход уводил в глубину здания — для совсем тупых в воздухе была подвешена голографическая стрелка. Абдул-Рашид ожидал увидеть внутри богатое убранство — люстры, портьеры, но холл был совсем как у обычной гостиницы. Разве что картинки тут были… тематическими. Стойка «ресепшна» видимо была рабочим местом пимпа, за нее он и уселся. Там стояла полупустая кружка кофе и раскрытая бумажная книга. Эстет, черт возьми. Ларсен не удивился бы, если бы это был учебник по квантовой физике или Альбер Камю, а совсем не Коран. Но все же этот человек был Братом, а его чудачества явно не мешали его долгу. Наружу фальшивый сутенер (который, возможно, завтра же оставит эту греховную работу), похоже, выходил специально, чтоб встретить важного посетителя, то есть его. В кои-то веки он был кому-то важен.

В углу застыл потертый робот-уборщик старой модели, напоминающий черепаху.

Они вдвоем с Мэри прошли по коридору. Комната, над дверью которой зажглась цифра «28», оказалась крохотной и чистой до блеска. Пахло чем-то ароматическим, но запах дезинфектора был сильнее. Над кроватью висел репродукция кого-то из ранних фламандцев. Естественно, с голой женщиной, разложенной на кровати, как полутушка в мясной лавке.

Крепко, но не настолько, чтоб остались синяки, Ларсен схватил женщину за руку — свою (точнее, арендованную), а не нарисованную. Он все-таки был не под «колесами». И усадил на узкую чуть пружинящую кровать.

— I wanna transfer some data into your HDD, — сказал он, обхватывая ее довольно грубо.

И она его поняла, хотя они оба никогда в жизни не видели «жестких дисков». Просто эта идиома вошла в английский язык, когда последние из hard drives еще использовались.

Это была не «умная кровать», способная принимать любую форму, подогреваться до нужной температуры и даже обнимать того, кому было одиноко (причем и без эротического подтекста). Обычная традиционная. И на ней были свежие простыни. Но спать на такой вдвоем было невозможно. Слишком узкая. Но она не для сна. Белье с сиреневыми цветами выглядело так, будто было только что отстирано и отглажено. И от него было неприятно коже, чувствовалось слабое статическое электричество.

— Давай сначала немного поговорим, Мэри, крошка моя, — сказал он, приблизив голову к ее шее.

Впрочем, это для него был ритуал. Он просто хотел услышать ее голос. Ему было безразлично, что она скажет.

— Что вы хотите услышать… мистер? — она даже не попыталась изобразить влечение и интерес. Крутанула головой, будто отгоняя сон, и зевнула. От нее пахло чем-то похожим на мятную жвачку. Кроссовки она сняла сама. Хотя они бы и не помешали.

Она была настоящей. Куда там пробным «фальшивым воспоминаниям», которые не стоят заплаченных денег.

То, что нужно. И чертовски похожей… Да, Элеонора тоже была не из горячих. И терпеть его не могла. Может, с самого начала. А может, просто остыла. Но он все равно был ей благодарен. Ведь именно из-за того, что она с ним сделала, свалив с этим немытым чистильщиком бассейнов из Акапулько… («Роберто? Альберто? Диего? — он не мог вспомнить как звали этого полукровку с ацтекскими чертами) — именно из-за этого он и попал к Братьям. То есть она направила его на истинный путь. Сама того не зная. Тупая стерва.

Еще сильнее прижав к себе синеволосую, он потянулся к «молнии» платья, но внезапно волна тревоги едва не прогнала уже начинавшее подступать возбуждение.

«А не засада ли это?» — подумал он, расстегивая застежку. Платье тут же упало на пол, не держась больше ни на чем. Так было специально сделано.

Но то, что он видел в Д-реальности, заставило его поежиться. Пимп, похоже, покинул свой пост и ошивался где-то в коридоре! Ларсен увидел его айдент, где в его профиле висела реклама. Со страшными орфографическими ошибками «клевые чиксы» приглашались на крутую работу (слово «job» так и сквозило многозначностью). Белый айдент медленно двигался в сторону их комнаты.

А что если этот чувак — двойной агент, а чикса — подсадная утка? И сюда уже выехали «робокопы»? Или оперативники СПБ?

«Херня. Я еще ничего не сделал. Мне нечего предъявить. Я чист как ангел. Покупаю легальную сертифицированную услугу. Мои связи им не распутать… так быстро. Братья? Не знаю никаких. А все, что есть в буклете — самоуничтожится при попадании в чужие руки. Связной может этого не знать, но я-то знаю».

Спокойно. Просто этот хрен делает вид, что боится за свой товар. Здесь на этаже еще три десятка таких же… грешников. И совсем не кающихся.

Да, пока он шел к номеру по коридору с мягкими плюшевыми стенами, до его ушей из-за дверей иногда доносились женские стоны, которые даже с такого расстояния казались фальшивыми. Мужчины молчали. Лишь кто-то один довольно хрюкал, как кабан. Айденты у большинства были выключены или просто закрыты профили. Но двое посетителей даже этим не стали себя утруждать. И можно было увидеть, что один был продавцом подержанных автомобилей, а второй работал в банке. Это место уравнивало всех… кто мог на него заработать.

Абдул-Рашид знал, если клиент начинал вести себя неадекватно или тем более вредить «менеджеру по оказанию секс-услуг» (если это не было оговорено и оплачено заранее) — запертая дверь тут же была бы разблокирована. И на помощь женщине пришел бы и сам сутенер с шокером, и, возможно, несколько его дронов, которых тот вполне мог прятать в карманах своей шубы. Например, модели «Оса» — от разряда которого конечность немеет на пару часов.

Там в карманах, конечно, поместилась бы и пара пистолетов, но огнестрельное оружие в Северной Европе запрещено носить открыто, а этот квартал и вовсе был свободной от оружия зоной. Тут было слишком много туристов, а такие вещи их распугивают. Что у самого Ларсена было против этого? Если его все же попытаются взять. Только бритвенной остроты лезвие, замаскированное в ремне, гибкое, но способное разрезать тело человека до кости одним движением. И ему уже приходилось его применять.

Впрочем, он не собирался делать больно этой милашке. В глубине души он был мягким и беззлобным. И даже животных любил. Даже харамных псов и свинок. Наверно за эту непритворную мягкость его и выбрали для миссии.

Похоже, его страхи были беспочвенны. Белый огонек в коридоре опять вернулся на свое место за стойкой.

Отключив Д-реальность, Абдул-Рашид полностью отдался процессу. Хотя страх, конечно, слегка подпортил ему момент, которого он ждал. Но фармакология помогла, как всегда.

А через полчаса он уже был в семи километрах — в новом районе небоскребов Нойе-Хафен, построенном на искусственном острове Утопия в заливе Эйсселмер.

Остров выглядел совсем как настоящий. Но уже в шаге от посадочной площадки было видно, что это место создано людьми. Диковинные кинетические скульптуры шевелились и двигались возле кромки воды, похожие на чудовищные деревья с морского дна. Они менялись, жили своей жизнью. В них он не мог узнать ни один образ европейской культуры. Да и мировой тоже. Иногда на их матовой поверхности ему мерещились лики искаженных существ, которые даже не были похожи на ночные кошмары Босха или Кафки. Воплощенная бесформенность, через случайные промежутки менявшая цвет и яркость. Инопланетная чужеродность в радужном спектре.

«Аватар толерантности. Странно, что они не назвали эту композицию так. А ведь кто-то считает это творчеством. Вырожденцы…».

К счастью, пешеходные дорожки, наземные и эстакадные, был окружены искусственным лесом обычных деревьев.

Вскоре движущийся эскалатор привел его к рукотворной скале.

Он мог себе позволить нормальную гостиницу, но остановился в капсульном отеле всемирной сети «Улей». Это было самое дешевое место в городе, через него проходила нескончаемая живая река приезжих. Даже сами горожане приходили сюда, чтоб переночевать раз-другой. Мало ли какие могут быть обстоятельства.

«СПБ сломают себе головы, анализируя профили десятков тысяч человек, их связи и перемещения по миру. Добавим им работы хаотичными перемещениями. А то они скучают», — говорил электронщик их ячейки, турок родом из Дрездена.

Нигде он не сможет так легко затеряться и в то же время не вызвать подозрений — как вызвал бы, реши снять какой-нибудь клоповник в гетто. А найти его — если понадобится — смогут и там. Гетто плохо патрулировалось не потому, что «робокопы» не имели на это сил и машин, а потому, что властям это было не очень нужно.

Его номер находился на шестом уровне — а всего их в здании было двадцать пять. Пущенная по кругу, словно у колеса обозрения, и никогда не останавливающаяся кабинка лифта (успевай зайти и выйти, пока она рядом с твоим этажом!) — подняла его на нужный level.

Пока Абдул-Рашид поднимался, через стеклянную стенку он видел, как сменяют один другой неотличимые этажи. За свою жизнь он видел и более странные лифты — которые летали со скоростью ракеты или могли перевозить вас не только вверх-вниз, но и горизонтально. А этот был похож на «патерностер», популярный в Европе первой половины ХХ века.

Должно быть, коридоры были единственным местом, где тут можно выпрямиться в полный рост. Но они были так узки, что вызывали ассоциации с подводной лодкой. Вдоль каждой стены шел ряд дверей, похожих на двери купе старинного поезда, какие теперь сохранились разве что в Северной Евразии. Хотя их металлический блеск и форма скорее оживляла в памяти образ океанского лайнера или космического корабля.

А вот и его этаж. Подножье здания омывал человеческий поток, но здесь наверху коридор был пуст. Все уже разошлись по своим сотам-ячейкам и собирались спать. Собственно, для сна сюда и приходили. Но все равно пахло подгоревшей пищей. И чем-то дезодорирующим. Хорошо еще, что сюда нельзя было с детьми и животными. Из-за одной из дверей доносилась тихая музыка. Кто-то слушал ее без наушников или смотрел шоу. Но шуметь здесь запрещалось. Как и вступать в интимные отношения. Могли аннулировать бронь и выставить на улицу. Впрочем, правила могли и нарушаться.

Добравшись до своего номера, Ларсен открыл его магнитным ключом, который получил внизу в автомате, заплатив дневную таксу. Внутри номер тоже напоминал каюту, но очень маленькую. В Японии, где эти отели придумали, тот был бы вдвое меньше — там умудрились бы вместить еще одно спальное место над его головой. Но европейскому менталитету это было не совсем по нраву, и такой дизайн остался островной экзотикой.

Но все равно потолок низок. Стоять нельзя, только сидеть или лежать. На человека отводится лишь около трех кубических метров пространства. И кроме универсального порта (и розетка, и сетевой линк в одном) и выдвижного ящика для вещей и одежды — никаких удобств в капсуле нет.

Зато было окно. За окном — которое по понятным причинам нельзя было открыть — жил своей жизнью новый деловой центр одного из главных европейских городов. Между светящимися, как пики Гималаев, вершинами башен мелькали красные и желтые огоньки коптеров, похожие на роящихся светлячков. Медленной тенью пролетел цеппелин — большой, пассажирский, похожий на сигару… для того, кто чист и не извращен. Скорее всего прибыл из Британии. Там в гондоле люди только что с комфортом пересекли море. Для них существовал специальный порт в трех километрах отсюда с огромными эллингами и причальными мачтами, расположенный на крыше двух соединенных вершинами небоскребов-близнецов.

А вот рекламные дирижабли сновали туда-сюда без остановки. Под одним из них висела гигантская фигура рок-звезды, стилизованная под Курта Кобейна, хотя наследникам вряд ли что-то перепало. Сходство было неглубокое. Да и остались ли у того наследники?

Когда Ларсен посмотрел в его сторону, волосатый музыкант улыбнулся персонально ему и произнес хриплым басом: “Live fast, dude! Try our pills of pure refined happiness! Keep yourself alive!”

Лучшебы сказал: «Better than suicide».

Человек в капсуле чертыхнулся и отключил Д-реальность. Мертвый музыкант замолчал, а дирижабль из разноцветного стал серым, как эта комната. «Свинцовый дирижабль» — почему-то вспомнилось ему.

«Спасибо чувак, я уже купил», — подумал тот, кого когда-то звали Олаф Ларсен.

А через полчаса ему пришла реклама. Интерактивное письмо было оформлено в жизнеутверждающие тона: «Устали от проблем? У нас вы всегда получите помощь и поддержку. Обращайтесь в ближайшее отделение Эвто-корп».

Сначала он расхохотался. А потом стукнул кулаком по межкомнатной перегородке со всей силы, оставив вдавленную дыру, почти сквозную. За стеной кто-то ойкнул. Но вмятина быстро «заросла», выправилась.

А Олаф представил себе, как выглядела бы эта же реклама, будь она правдивой.

«Устали от проблем? Жена ушла к другому? Не можете выполнить проект к дедлайну? Нечем платить кредит? Суицид — вот лучшее решение».

«Всё-то вы обо мне знаете, — подумал он, — Но у вас устаревшая информация. Эвтаназия, говорите? Я устрою вам такую эвтаназию, что даже ваши дети кровавыми слезами будут плакать».

У него были свои поставщики дури. И они позволят ему обставить свой уход с большей помпой, чем прыжок из окна.

От скуки Олаф почитал про эту корпорацию. Оказалось, что она транснациональная, но в основном оперирует в Скандинавии и здесь в Голландии. А также на территориях Японских островов. И ее годовой оборот — четыре миллиарда глобо. Число клиентов не разглашалось. Девиз: «Ваша жизнь — ваше право».

Конечно, вряд ли много людей его возраста воспользовались бы этим предложением. И в основном по этой дорожке уходили смертельно больные и те, чей возраст приближался к сотне. Но процедура была недешевой — и даже один клиент принес бы фирме прибыль. Прецеденты, как он знал, были — и среди людей моложе него, огорченных любовными драмами, поражением в борьбе с лишним весом. Или проигрышем в казино или в чемпионате по виртуальной игре.

В других частях континентальной Европы, а тем более в Восточной и обеих Америках вот так в лоб пропагандировать уход из жизни было нельзя, и можно было подать в суд за такое письмо. Все-таки национальные законодательства отличались в важных мелочах — где-то были запрещены сигареты с никотином и крепкий кофе, где-то — разрешен даже героин и бои без правил до смерти.

Тут была Северная Европа, где чужие права — это святыня, а отношение к смерти — философское. При этом именно этот сектор стабильно занимал первые-вторые места в рейтингах продолжительности жизни. Сколько там она была, средняя? Девяносто пять?

Молодцы, голландцы. По крайней мере, честные. Это лучше, чем когда с баннеров и экранов на тебя всюду смотрят счастливые семьи (ребенок строго один, но все же он есть, а родители выглядят так, будто вместе давно и все еще друг друга не ненавидят).

Да где вы такие семьи видели? Средний брак живет всего четыре года, а восемьдесят процентов распадаются в течение десяти лет. «Такова плата за свободу индивида», — твердят политики со всех трибун и амвонов.

«Да имел я такую свободу, — подумал Ларсен, — Верните мне старую замшелую традицию, сукины дети. Верните мне мою жизнь! А такая мне не нужна даже на сто лет».

Внезапно он услышал резкий дробный стук шагов по коридору и свист, похожий на шум маленького пропеллера. Потом короткую фразу, похожую на команду на незнакомом ему языке. С гулким звуком открылась дверь комнаты, соседней с его капсулой. Потом был звук, похожий на глухой удар и вскрик, который было слышно, несмотря на неплохую звукоизоляцию. Потом шаги загрохотали обратно к лестнице (которая тут тоже была, помимо лифта). Затем все стихло.

Он вспомнил как в толпе на движущейся дорожке перед отелем какой-то человек, он даже не запомнил его лица, вклинился к нему в интерфейс и начал грубо впаривать какой-то антиквариат. Это была грубость, все равно что толчок в спину. Абдул-Рашид послал ему в ответ короткую угрозу обратиться в полицию, и тот отстал. Мелкий жулик или воришка. А вдруг нет?

Он выждал два часа. Потом решил, что горизонт чист, и выходить уже можно. Приходили не за ним, а за каким-нибудь мелким нарушителем. Или активистом оппозиции — неважно, Фронды или Авангарда — и тех, и других арестовывали по всему миру в последние дни пачками. Но он не был ни тем, ни другим, и презирал их всех. Разве это борьба? Это говорильня. А борьба — это когда течет кровь и гремят взрывы.

Говорили, что половина городской полиции сектора была укомплектована теперь сотрудниками из Восточной Европы. То ли из Польши, то ли из Чехии, то ли еще откуда. Они там в Мировом Совете умом тронулись в связи с этими протестами? Перетасовывают свои силы. Неважно. Братьям эта грызня только на руку.

Потом он вышел в туалет, который все-таки имелся тут — один на каждый этаж.

В коридоре он слышал, как за закрытыми дверями «кают» кто-то плачет, кто-то заунывно напевает под нос на незнакомом языке, гнусавя и причитая. Переводчик в браслете услужливо подсказал — «язык тамильский, произведение — «Курал», собрание нравоучительных и философских афоризмов…». Перевод: «Беспечность, порождаемая головокружением от успехов, более опасна, чем ярость».

Индуисты, конечно, жалкие язычники. Но вдруг языком их древних лжемудрецов с ним говорит судьба? Стоило прислушаться и быть вдвое бдительным. И не позволять себе больше того, что он допустил сегодня, подумал Олаф.

В изрисованной похабщиной каморке (стены самоочищались каждый день, но надписи обновлялись быстрее) он справил малую нужду. Но не стал доставать предмет, который передал ему связной «Меча Пророка», помня о том, что здесь видеонаблюдение установлено со стопроцентной гарантией — даже вероятней, чем в номерах. Поэтому ничего запрещенного здесь делать было нельзя.

Выйдя из пахнущей едкой жидкостью для дезинфекции кабинки, он прошел чуть дальше, в слепой тупичок. Ему говорили, что в таких отелях окно в конце коридора рядом с сортиром обычно не блокируют и его можно открыть. Хороший лайфхак для самоубийц и любителей подышать воздухом. Мол, это нужно для легкого проветривания. А иногда, чтоб служитель — универсальный робот-мойщик, похожий на паучка — мог вылезать на карниз для чистки и обслуживания внешнего освещения — и залезать обратно.

И действительно — окно открылось, ушло в паз наверху. Высунувшись наружу и вдохнув приятный, пахнущий морем воздух, Ларсен вытащил из кармана буклет с красавицей. Разрезал ножом, которым на почте открывают коробки, глянцевую бумагу в области ее груди. Словно маньяк-убийца. И достал из прорези спрятанную там черную карточку размером с ноготь. Обычную «memory card» с закосом под старомодный дизайн. Но объем ее был в миллионы раз больше, чем тех, старинных.

Когда он шел назад, индус — или цейлонец — добрался уже до другой строки: «Можно достичь любой цели, если постоянно думать о том, как ее реализовать».

Переводчик явно подгонял древний язык под современный офисный канцелярит. Но смысл был понятен, и он был благосклонен к воину Пророка и его начинанию. Ларсен вернулся в свой номер и растянулся на узкой койке. За крошечным окном — но дающим даже при отключенном освещении достаточно света — среди бесчисленных офисных зданий (освещенных даже сейчас, ночью) высился черный, будто вырезанный из обсидиана небоскреб. Погребальный комплекс «Элизиум». Три в одном — крематорий, колумбарий и хранилище для трупов. Гораздо компактнее, чем плоское «одноэтажное» кладбище. И места хватит еще на много миллионов клиентов. Ведь они упакованы там куда плотнее, чем живые в капсульном отеле. Рекламный слоган там тоже хороший: «У нас лучшие виды во всем Рандстаде!». И «Поднимись в стратосферу!».

Рекламных агентов, подумал Олаф, надо жечь в крематориях живыми. И медленно, как гриль. Некоторые небоскребы в Северной Америке, точнее в ее сердцевине, безбожных United States — именовались «стратосферными». В какой школе учились авторы этого названия и знают ли они, где начинается стратосфера? Ведь «скайскрейперы» высотой в десять километров еще никто не строил. Максимум в один. Да и нужно ли? Но на безграмотных в технике клиентов такое слово действовало магически.

Уже лежа в капсуле, Абдул-Рашид побрился и привел себя в порядок. Оценил свой вид в зеркало — светловолосый, с бородкой, чуть лысоватый ростом под два метра плакатный скандинав лет сорока. Искусственно растянув уголки губ (выгляди позитивно, тварь!), он пришел к выводу, что производит благоприятное впечатление. Глаза немного выдают, но это можно исправить линзами. Он уже купил новые, а старые растворил в кислоте, чтоб гарантированно уничтожить память встроенного чипа. Просто стереть данные недостаточно.

Новые линзы исправят не только цвет, но и скорректируют выражение глаз.

Вот так. Не безумие берсерка, а деловая сосредоточенность. В самый раз для собеседования с «эйчаром»[iii].

В его профессиональных качествах вряд ли усомнятся, подумал Олаф. У него хорошее CV[iv] и отзывы от трех компаний первой сотни. И даже одной из «Великой десятки». Да, в последнее время он не летал, работал на земле. Но его заверили, что этого достаточно, чтоб его взяли в «EU Aerospace». Видимо, у Братьев были свои подходы.

На любые технические вопросы он ответит и любое тестовое задание решит. Гипнообучение во сне помогло освежить подзабытые навыки.

Главное, чтоб по результатам тестов его признали психически устойчивым.

И тогда с ним подпишут годовой контракт… из которого он проработает всего два месяца. Точный график полетов был корпоративной тайной, но Братья были если не вездесущи — то очень распространены по всем этажам общественной пирамиды.

Будущий воин Господа лежал неподвижно и медитировал. Он думал о вечном. О чести и долге. О временах, когда мужчины были мужчинами, а слова последних — не пустым трепом, а законом. Женщины же были послушны и чисты, а правители — истинными отцами и пастырями для своих народов. Вспомнил как говорил шейх Мустафа: «Лучше быть глиной в руках у Творца, чем сыном вонючей макаки». И уж точно лучше, чем мечтать стать роботом.

«Эти времена вернутся».

Он вдруг вспомнил об этой женщине. Кто она? Зачем она это делает? Ведь ей это явно не нравится. Да не все ли равно?.. Всего лишь мелкая потерянная душа, одна из многих. Есть и куда более пропащие грешники.

Вспомнил момент их близости. Сам он оставался холоден и взял ее механически. Даже не как животное, а как машина — у быка, которого как-то он видел на ранчо, было больше страсти, когда тот покрывал корову. Просто нужно было прогнать ненужные мысли, которые отвлекали его от дела. Проклятые гормоны. Если бы можно было, он избавился бы от скверны навсегда. Но он еще до принятия истиной веры был пуристом по убеждениям, а значит, не считал себя в праве вносить в свое тело изменений. А после прихода к Братьям — и вовсе потерял это право. Все, что дано Всевышним — нельзя отринуть самому.

Но недолго ему терпеть тюрьму плоти.

Утром он сядет на такой же гиперпоезд до Гамбурга.

После испытательного срока его — как ему пообещали — обязательно назначат в экипаж корабля. И эти слова, он знал, не были пустыми. Кто-то в компании об этом позаботится. Главное суметь пронести на корабль карту. У кораблей класса “Eurofreighter” сильная защита от несанкционированного доступа. Но карта была не просто размером с ноготь. Она могла быть под него замаскирована.

А уж оружие — вернее, годный для убийства инструмент — он найдет легко.

Олаф всегда мечтал увидеть Луну вблизи. Жаль, подумал он, что не удастся ступить на ее грунт… или пыль. Вместо прилунения их ждет лишь состыковка с грузовым контейнером на лунной орбите.

Хотя главным для него будет тот момент, когда они будут возвращаться на Землю. Еще за тысячи километров до нее он начнет свою операцию.

*****

В жилом отсеке Олаф поймал парящую веб-камеру, которая выглядела, почти как ее аналоги пятьдесят лет назад.

— Братья мои, настал великий час! — так он начал свое видеообращение, которое пока лишь записывалось, но не транслировалось.

Иллюминаторов на корабле не было, но Ларсен выбрал фоном экран, на который транслировалось изображение земного шара.

Его речь была недолгой. Но зато ее услышат миллионы. Если не миллиарды.

Они ее услышат в любом случае. Потому что он записал ее основную часть еще на Земле.

Он не знал технических деталей, как Братьям удастся подключиться к глобальной микроспутниковой сети компании «Скай-Системз». И не питал иллюзий, что правительство и спецслужбы Корпуса мира не прервут трансляцию в первые же минуты. Ему сказали, что речь должна занимать не больше пяти. Он сочинил ее тогда не сам. Его заставили зазубрить с помощью мнемотехники готовый текст, который ему дали Братья. Никакой импровизации не позволили. Они пустят это в эфир, даже если сам он будет в это время уже испарен в облаке горящих обломков.

Поэтому теперь он решил добавить немного от себя. Это уже была его инициатива. Не Братьев. Но они не могли препятствовать.

— Это мои слова для всех верующих в Единого бога и всех народов, желающих свободы! Наше время вернется! Время правды, традиций и веры! Время людей, а не машин! А теперь специальное послание для жалких кровососов, которые присвоили себе право распоряжаться нашими жизнями, превращать мужчин в женщин, а людей в похотливых животных. Бегите и прячьтесь, черви, но вам не уйти от возмездия! Всего через несколько минут взрыв бомбы невиданной мощи возвестит начало новой эры. Эры милосердия и справедливости. А вы… вы просто сдохнете. Сейчас, в огне с небес, или чуть позже, визжа от страха. И никто о вас не вспомнит. Горите в аду, лицемеры. Иншалла.

Здесь была заключена небольшая ложь. Маленькое преувеличение, чтоб нагнать еще больше страха. Нет, ложь была не в том, что грядет эпоха мира и справедливости. А в том, что на корабле якобы была бомба. Ее не было. Сам корабль был ею. Никто не знал, что будет с грузом гелия-3 и ядерным горючим в топливных баках при ударе о поверхность с такой силой.

Скорее всего, радиоактивное облако и локальные разрушения, но никакой детонации. Но даже само падение на город корабля массой восемьсот тонн — несущегося со скоростью около десяти километров в секунду, должно иметь эффект, похожий если не на возможный результат падения астероида Икар, то на взрыв Тунгусского метеорита. И этот взрыв будет в шаге от штаб-квартиры Мирового совета! В самом сердце Шайтана. Конечно, все мерзавцы не погибнут. Но их трон затрясется. И тогда… это не было озвучено, но он и сам мог догадаться — в дело вступят его братья там, на Земле. По всему миру. Конечно, Союз Освобождения Земли и Авангард тоже попытаются воспользоваться сумятицей. Но у них ничего не выйдет. Их идеи слишком сложны, а сами они слишком глупы.

Закончив запись, он поставил таймер на отправку сообщения.

Он внес в курс все необходимые коррективы. Вернее, не сам, а программа. Троянский конь, которого ему передал на карте связной в Амстердаме. Никаким сетям Братья передачу этих трех гигабайтов не доверили. Криптографии они доверяли еще меньше, чем человеческой лояльности.

Ему оставалось лишь спрятать карту в личных вещах для проноса на борт — а после прохождения медосмотра спрятать на своей руке. А после, вернув ей первоначальную форму, вставить в локальный порт для установки на корабельный компьютер. Да, тут, увы, нельзя было обойтись без всемогущей цифры.

И вот рукотворный астероид с грузом гелия-3 был в его власти. И эра огненного Милосердия скоро должна скоро была наступить.

Ларсен старался не думать о тех жителях мегаполиса, которые к WorldCouncil и его лакеям отношения не имели. Нельзя пожарить бекон, не забив свинью… хорошо, что Братья не могли в этот момент залезть ему в голову. Ну ладно, не бекон, а бифштекс.

Был только один человек в Женеве, до которого ему было дело, который в свое время поддержал его в трудную минуту. И чтобы очистить совесть Абдул-Рашид — теперь уже он будет им до конца — отправил два часа назад шифрованное сообщение. Не сам отправил с борта, это сделала программа-органайзер с его ящика на Земле. Была маленькая вероятность перехвата. Братья бы не одобрили.

Но это уже не могло ничего изменить. С того самого момента, как он расправился с командой, а корабль под его управлением изменил курс, там внизу уже подняли тревогу. И забегали как тараканы. Всполошились и тайная полиция, и бюрократы, и военные. Хотя он все сделал по инструкции Братьев, пытаясь это скрыть. Не вышло.

Кто-то там внизу эвакуировался и прятался в убежища. Хотя они пока не могли знать его цель. Плевать. Все не спрячутся. К тому же главное даже не урон, а символ. Знак, что шайтаны тоже уязвимы.

Его наверняка попытаются сбить. Он читал, что у Корпуса мира есть несколько кораблей с противоорбитальным оружием. А он даже не заметит их приближения, ведь навигационная система «Теодора Рузвельта» не чета тем сенсорам, которые могут быть установлены на этих патрульных судах.

И на поверхности наверняка есть средства защиты — ракетные, ионные, рельсовые.

Странно, что они до сих пор по нему не выстрелили. Можно только гадать, почему. Вначале — и в эту деталь плана он тоже был посвящен — наземные службы водила за нос та самая программа, симулировавшая голос капитана корабля для связи с Центром Управления. Произошла минутная задержка всего одного сеанса связи из-за его, Олафа, нерасторопности.

Потом, когда отклонение от курса и отсутствие необходимого снижения скорости уже нельзя было скрыть и объяснить… они там внизу могли списать все на проблемы с системой управления. Даже без его участия программа честно изобразила (голосом покойного) жуткую панику и потерю контроля. Они могли заподозрить, что что-то не так с психикой капитана. Пусть лучше думают так.

Он попытался поставить себя на их место. После прохождения рубежа в двести-триста километров корабль наверняка оказался в зоне досягаемости противокосмической обороны. Но Братья говорили, что его новая траектория будет такова, что к Земле он приблизится над слепым пятном в ней. А после его движение будет пролегать исключительно над густонаселенными районами. Где даже падение горящих обломков приведет к многотысячным жертвам.

Да и сам корабль стоит очень дорого. С ним до самого конца пытались выйти на контакт. Они уже все поняли. Предлагали озвучить условия. Предлагали сдаться. Поэтому и не стреляли. Ждали до последнего.

Но вот эти попытки прекратились. Видимо, все сомнения у них исчезли. Но они не стреляли. Может, не имели на этой дистанции гарантии попадания и ждали, когда он приблизится. А может, кто-то там внизу вывел нужный сегмент их ПВО из строя.

Несколько минут он не находил себе места, ожидая вспышки. Думал, каково это — умирать таким образом. Успеют ли среагировать человеческие нейроны и передать мозгу боль разрушаемого тела.

Но стрельбы по нему не открыли. Бог, которого он так долго отвергал, вел его своей невидимой рукой.

А теперь, когда он уже вошел в верхние слои атмосферы под нужным углом, для них было поздно. Если траектория верна, то даже без пилота — и даже без автопилота — корабль ударит по нужной точке. Наверняка ей был Правительственный квартал Женевы, подумал Абдул-Рашид. Им поможет только его полное разрушение. Хотя и тогда высотный взрыв — не ядерный, но с разбрасыванием радиоактивных материалов — и падение обломков нанесут врагу немалый ущерб.

Возможно, его убьют раньше, чем корабль успеет войти в плотные слои атмосферы. Но он был склонен верить мудрости Братьев. Они бы не послали его на эту операцию, если бы она была безнадежной. Слишком большие средства были затрачены. Да, он обречен погибнуть, но гибель не будет напрасной. Многотонная махина должна попасть по городу. Хоть и говорили, что эти корабли безопасны, но у него были другие данные. Экологи долго протестовали против этих полетов в свое время. Немного успокоил их только перенос космодромов для тяжелых кораблей в необитаемые районы и на океанские платформы. Но сегодня полет пройдет прямо у них над головами…

От нечего делать смертник начал пролистывать вкладки на экране капитанского терминала. Большинство из них оказались заблокированы, будто система — вернее, перехвативший управление «троянский конь» — не собирались давать ему возможности порулить процессом самому. Это немного обескуражило. Вот насколько низко они ценили его, дипломированного инженера! Но, подумав, он успокоился. Не время для гордыни. Им там виднее, а любая самодеятельность может разрушить операцию, которая готовилась многие месяцы.

Крохотная красная искорка, мелькнувшая на одном из доступных экранов (который совсем не был похож на знакомые ему экраны радаров), не привлекла его внимания, и он тут же переключился на другой. А между тем искорка медленно ползла из верхнего правого угла экрана к середине. Приближаясь к точке пересечения осей. К своей цели.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[i]У земли скорость, соответствующая 1 Маху, будет равна приблизительно 340 м/с (скорость, с которой люди привычно считают расстояние приближающейся грозы, измеряя время от вспышки молнии до дошедших раскатов грома) или 1224 км/ч. На высоте 11 км из-за падения температуры скорость звука ниже — около 295 м/с или 1062 км/ч.

[ii] Pimp (англ.) — сутенер.

[iii]Эйчар — HR (human resource manager).

[iv] Сurriculum vitæ, CV (в переводе с лат. — «ход жизни») — краткое описание жизни и профессиональных навыков.