В ожидании рассвета

111. Экспериментаторы

Урачищий шкаф раскрылся, выпуская подопытного наружу. Фарлайт упал на пол без сил.

— Ай, красавец, красавец! — восторгнулся Гардакар своей работе. — Жаль, не получился тройной хвост, как у Ламаша… Надо было тебе ещё рога с копытами приделать, как у чертей! Ладно, и так сойдёт… Но постой, что же это?

Гардакар поднял его одной левой рукой. Пасть на запястье угрожающе щёлкнула перед лицом нового демона. Судья повернул его лицо на свет, исходящий от висящей под потолком сферы.

— Что у тебя такой затравленный взгляд? Демон должен устрашать, а не бояться!

Судья швырнул Фарлайта на пол, размахнулся скоро вынутым из сундука хлыстом и ударил. Тот вздрогнул и почувствовал облегчение. Теперь ситуация разворачивалась так, как он и ожидал, а то гостеприимство демона заставляло его постоянно предполагать подвох и нервничать.

Гардакар снова опустил кровожадно вьющийся хлыст.

— Чувствуешь настоящую ярость? Не держи гнев!

Фарлайт молчал.

— Получи тогда ещё! И ещё! Просыпается злоба? Вялый колдун… Какой из тебя избранник Тьмы, а, дерьмо человечье?

— А ну повтор-ри! — прорычала жертва, не выдержав.

— От человека и то больше пользы! Н-на!

Гардакар бил всё быстрее и больнее, пока Фарлайт не пересилил разбитость пережёванного и переваренного тело. Он прыгнул на обидчика, размахнувшись когтистой лапой. Глупо было полагаться, что Судья пропустил бы удар.

— Вот, теперь вижу, что ты не тряпка-человек, а демон!

Правитель Центральной области отбежал к окну. Его хлыст настиг цель на расстоянии. Фарлайт опять бросился на судью, перемахнув комнату одним прыжком, Гардакар увернулся, и его подопытный вывалился из башни.

— Сроку тебе, набраться опыта — неделя! — крикнул судья.

Бледный силуэт внизу неуклюже трепыхал крыльями, борясь с падением. Кто-то летящий врезался в него и оттолкнул от себя прямо в воздушный поток. Силуэт, поймав ветер, двинулся к окраинному кварталу и, не сумев долго держать себя в полёте, грузно опустился на крышу одного из домов, неаккуратно задержался на ней и соскользнул вниз.

Убедившись, что с его будущим соперником всё в порядке, судья закрыл окно.

Жители окраин Цваргхада вели себя на улицах так же, как и лаитормцы — бегали по делам, суетились, но в глазах лаитормцев не было столько обречённости и затаившегося ужаса. Люди время от времени останавливались и настороженно озирались, готовые ожидать любой опасности.

«А ведь точно рассчитал, что здесь человечий квартал», — подумал Фарлайт, прижимаясь к стене дома. Он был наг и не хотел, чтобы кто-то наткнулся на него в таком виде. Но, чем больше он присматривался, тем больше расслаблялся — то и дело на улицах встречались демоны без одежды; хотя в основном тряпками брезговали те, кто был мохнат от природы.

В новой ипостаси тело Фарлайта оказалось ещё лысей, чем раньше. Для лучшей обтекаемости при полёте, что ли?

В конце улицы виднелось одинокое здание, обособившееся от остальных игольчатым забором — помеха для людей, но не для крылатых демонов. За забором ворочала огромными шестерёнками машина, непонятно, зачем нужная. Шарниры вращались, ленты двигались, но куда они подавали энергию? Внутри тоже есть какая-то машина? Или продолжение этой конструкции? Тогда почему часть механизма вынесена наружу? «Для охлаждения», — решил Фарлайт. Труба, которой завершалось здание, пыхнула тёмно-серым клубком дыма.

— Отпустите меня! Дайте обратиться в суд! — послышался визг. Два тат-хтара волочили по земле вырывающегося человека. Пленник извернулся и укусил одного из сопровождающих за лапу. Тот не обратил внимания, будто на него село насекомое. — Я буду жаловаться! Меня приговорили предвзято!

По мере того, как паучьи демоны вместе с пленником приближались к дому с механизмом, люди всё более расступались перед ними. На их лицах читались жалость, ужас и облегчение, что на месте осуждённого — не они.

Ворота забора распахнулись перед тат-хтарами — нет, они не пользовались магией, двери отворил изнутри невысокий дагат. Человек обернулся на улицу, где на него с замиранием сердца смотрели десятки людей и крикнул:

— Чтоб ваших матерей так и эдак! Рабы!

— Хорош, — рыкнул тат-хтар и ударил человека по лицу. Голова пленника безвольно опустилась, и ворота закрылись. Сквозь решётки было видно, как человека внесли в здание.

«Как вяло люди борются за свободу, — усмехнулся про себя Фарлайт. — Но что в том здании? Тюрьма? Зачем тогда механизм и труба? Это что-то вроде крематория для осуждённых на смерть людей? Сжигают пленников нагретой энергией?»

Какой-нибудь Мирт ужаснулся бы этой мысли, Фарлайт же остался равнодушен.

«Но мне надо подкрепиться… Я не могу даже встать на ноги…»

Он пополз к ближайшей двери и постучал.

«Если в ближайшие двадцать минут не утолю жажду, растворюсь в пространстве… Представляю, как потом Гардакар будет пытаться меня найти, год, два, а всё безуспешно», — думал Фарлайт, стуча в очередную, шестую дверь. Хозяева предыдущих домов, увидев, что на пороге стоит голый демон, мгновенно притворялись предметами обстановки.

Демон толкнул дверь, и та распахнулась, обнажив пустую комнату. Утомление новой волной растеклось по телу, и он присел на пол.

С улицы, пыхтя и ворча, ввалился краснощёкий пожилой мужчина. Приметив в углу измождённое крылатое существо, он бросил мешок и подбежал к гостю.

— Шамаль? Агаль?

— Что?..

— Аннриг! — человек скрылся в глубине дома.

«Язык демонов», — подумал Фарлайт. — «А тот человек, которого тащили на казнь, видимо, был не местный, вот и кричал на общем. Не удивительно, что зеваки так глупо пялились на него — они ничего не понимали».

Краснощёкий вернулся и подал демону кувшин с тёплой водой. Фарлайт жадно опустошил его и, ни на что не надеясь, спросил человека на тзин-цо:

— Ты понимаешь меня?

Тот хлопал глазами.

— Ты понимаешь меня? — переспросил Фарлайт на древнем.

— Понимаешь, понимаешь! — радостно повторил человек. — Ходить за мной.

В доме была всего одна комната. В дальнем углу подле горы тряпок копошился ребёнок. Другой дальний угол был загромождён ящиками и тюками. Ещё один угол служил кухней, там стоял большой ящик, заляпанный следами от соуса. То был стол, а два ящика поменьше — стулья. На один из таких стульев Фарлайт был усажен суетливым хозяином.

— Где учился этому языку? — спросил демон.

— Маленький быть, бродить около школа, там слушать и учить, — ответил хозяин и, присел на второй «стул», перехватил эстафету разговора. — Сейчас в дом заходить, видеть демон-крылья. Думать помогать важный гость. Знатный фраок…

— Как твоё имя?

— Церт… второй имя… не знать, как сказать… Собирать старый, делать новый!

Человек подбежал к мешкам, вытащил из одного кинжал и вернулся.

— Старый от хороший меч, — Церт сначала показал на рукоять, — старый от обычный ножик, — и затем показал на лезвие. — Приделать, обработать трава, мазать масло…

Фарлайт тронул кинжал большим пальцем и удивлённо отдёрнул его. Кинжал ужалил его, отобрав немного энергии. Человек сделал волшебное оружие!

Нет, не человек. Люди так не могут. Этот краснощёкий — точно сморт. Если бы на Церта в детстве примерили медальон, вся его жизнь сложилась бы иначе. Но где человек мог взять лунник, если демоны официально от них отказались? Сказать ему или нет? И ведь облака смортов подобны облакам людей, никто не мог даже распознать его, глядя планы энергии… Всё-таки лучше счастливое неведение, чем волна сожалений. Нет, не стоит ничего говорить.

Послышался тихий плач.

— Это дочь моя дочь, — сказал Церт, не сходя с места.

— Внучка? — подсказал Фарлайт.

— Да…

— Ты не собираешься её утихомирить?

Человек не понял фразу, и демон переспросил по-другому, наплевав на грамматику, чтобы Церту было проще:

— Девочка делать тихо — будешь?

Церт склонил голову в полупоклоне и бросился к внучке, а затем почему-то понёс её к гостю. Когда человек возвратился на «кухню» с девочкой на руках, Фарлайт удивился ещё больше. Мало того, что Церт оказался нереализовавшимся смортом, так ещё и на спине девочки подрагивали маленькие крылья!

— Её отец — бес, — сказал ремесленник.

— А мать — человек? — ляпнул Фарлайт.

— Конечно, — невозмутимо отозвался Церт и запел колыбельную. Нелепо звучала детская песня на демонском языке, как и хилые, недоразвитые крылышки нелепо смотрелись на спине девочки.

Со стороны улицы постучали, Церт, усадив ребёнка, схватил кинжал и побежал в прихожую. Сквозь уличный гам раздавался его голос, громко расхваливающий кинжал на демонском — Фарлайт понял это по его тону.

«Клиент дороже высокопоставленного гостя, значит?» — подумал Фарлайт недовольно. — «Надо было сразу ему сказать, чтоб принес мне одежду…»

Девочка снова захныкала. Демон взял её на руки, усиленно напрягая память, чтобы вспомнить хотя бы одну колыбельную, но безуспешно. Он принялся напевать свои мысли.

— Не повезло тебе. Люди тебя не примут, да и демоны тоже. А наши приняли бы? Тоже вряд ли… Ждёт тебя одна судьба — дорога вечного изгоя. Если тебя, конечно, не убьют раздражённые люди, которым понадобится выплеснуть злобу. Хорошо, что ты меня не понимаешь…

— Понимаю, — неожиданно произнесла девочка.

— Как? Я говорю на общем!

— Я знаю его, — прощебетала дочь дочери неудавшегося сморта.

— Тоже бродила около школ, как твой дедушка? — усмехнулся демон.

— Нет, меня мама моя учила, а её до этого папа мой учил… Учила меня, пока её не убили.

— Кто?

— Папа, — спокойно произнесла девочка. — Когда я вырасту, тоже его убью.

— Ты ещё мала говорить о таких вещах! — демон начал трясти девочку, считая, что укачивает её.

Фарлайт плохо знал местные законы. В его родной стране люди, конечно, имели прав ненамного больше скота, но убивать никого не позволялось, всё через суд, строго через него…

«Суд право имеющих — самый гуманный суд в мире», — подумал он. — «Кого б сожрать?»

Девочка мирно лежала у него на руках. Уже большая, чтобы хныкать по углам и проситься на руки. Манипулирует дедом, значит. Ну что ж, бесы — своеобразные аналоги триданов, что с них взять…

— То, что я сейчас сделаю, это ей же на благо, — сказал Фарлайт неизвестно кому.

Церт продолжал торговаться с покупателем. Как только они ударили по рукам, подошёл новый клиент. Церт шумно восторгался замечательными свойствами той чаши, которую присмотрел уважаемый тат-хтар, а сам обливался холодным потом. Там, в доме, оставался фраок, но и бросать покупателей было нельзя, его лавочку могли за такое и прикрыть. Человека больше беспокоило то, что гость может выразить недовольство, чем то, что его внучка осталась наедине с демоном: Церт недолюбливал «уродку».

Когда он вернулся в дом, фраока там уже не было: он вышел через чёрный ход. Девочка спала, закопавшись в свои тряпки, видна была только её голова с жидкими волосёнками. Церт пока ещё не знал, что его внучка обескровлена.

— Может, я почти ослеп, но сейчас я более зряч, чем когда-либо, — сказал Мирт существу, стоящему у него в ногах. Тридан не мог разобрать, кто это был; его глазам всё не становилось лучше. Он даже не был уверен, что это существо реально, а не появилось после очередного глотка криалиновой настойки.

— Пойдём, — кто-то взял его за руку.

Мирт еле поднялся. Земля качалась под ногами.

— Почему ты избит?

— Однажды я сбил девчонку, когда был верхом… Её родственники меня нашли. Отомстили. А потом меня нашли родственники тех, кто помер во время того дурацкого бунта, и я опять не мог сопротивляться.

— И ты начал пить, чтобы унять боль? Нет чтобы пойти к целителю.

— У меня такая боль, что её не уймёт ни один целитель… Но кто ты?

— Меня прислала Нефрона, она просила тебя найти… Я её коллега.

— Она в порядке? — встрепенулся Мирт.

— Конечно. Что с ней сделается…

Незнакомец повёл Мирта за собой. Тот засмущался, что своим затрапезным видом позорит достойного работника суда, но тот сказал тридану, чтобы он не волновался. Мирт не переставал мысленно превозносить Нефрону — какая же она чудесная, и какие у неё замечательные друзья… Даже в тумане больных глаз Мирт начал узнавать улицы. Скоро он будет дома. Наконец-то!

Благодетель, чьего лица Мирт так никогда больше не увидел, усадил тридана на диван и попрощался. Только Мирт расслабился, подумав, что оставлся один, как чьи-то сильные руки вновь подхватили его — на этот раз раздев и усадив в корыто — и принялись оттирать грязь жёсткой щёткой.

Мирт подумал, что Нефрона обижена на него за то, что он попал в тюрьму, и потому не разговаривает с ним; он попытался мысленно прикоснуться к ней и вздрогнул: то была не его возлюбленная.

— Кто здесь?

— Хеда, господин. Вы могли видеть меня в Пиминне. Я-то вас помню, а вы меня вряд ли.

— И правда не помню. Я не узнаю твой голос.

— Я дочка старейшины Сьяласа Грана.

— Всё равно не помню. Как ты сюда попала?

— Меня прислал отец, господин. Я добралась сегодня днём, дверь была незаперта…

— Прислал — ко мне домой?!

— К леди Нефроне. Она как-то написала отцу письмо с этого адреса. Отец сказал, что раз леди пристроила Рема, то и мне найдёт местечко.

Мирту было, конечно, приятно, что Хеда заранее натаскала воды и наполнила корыто, чтобы встретить хозяев приятной ванной — что оказалось так кстати, и что она, не дожидаясь просьбы, начала сразу приводить его в порядок, но…

— Тебе что, было плохо в деревне?

— Нет. Просто я понесла.

— Чего понесла?

— Я понесла, и отец меня выгнал. Ну, под предлогом, иди, мол, искать лучшей жизни. И вот тебе адрес леди Нефроны на всякий.

— Я так и не понял, что и куда ты отнесла.

— Забеременела я, без мужа!

Хеда так двинула Мирта по спине щёткой, что проступила кровь. Тридан этого не почувствовал — криалин всё ещё действовал. А даже если бы и не было никакого криалина, он всё равно был бы счастлив, что наконец оказался дома, и скоро Нефрона обнимет его и поможет забыть обо всём, что он недавно пережил…

— Видишь ли, Хеда, — мягко сказал Мирт, — в этой квартире хозяин — я. А Нефрона у меня как бы в гостях, потому что мы с ней друзья. Для тебя вряд ли найдётся место.

Щётка упала в воду.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Добрый господин! Я всё вам буду делать, стирать, убирать, воду носить, готовить! Я буду вас мыть, я знаю, как право имеющие любят мыться! Только не гоните меня! Я не хочу отдавать ребёнка ведьмам из Пущи, как остальные. Кто знает, что они там делают с детьми…

Тридан знал, что ведьмы из Пущи делают с младенцами, потому чаша весов мгновенно склонилась к милосердию.

— Хорошо, ты можешь остаться.

— О, храни вас Тьма!

И Хеда принялась натирать Мирта с утроенной силой.

Через несколько минут в дверном проёме показался новый контур. Мирт узнал эти сладко-пряные духи — Нефрона. Он прикрыл срам руками и радостно воскликнул:

— Неф, дорогая моя! Спасибо, что послала за мной своего друга, он был очень учтив… без него я бы не нашёл дорогу…

— Это кто?

Зашуршало платье — Хеда поклонилась.

— Я Хеда Гран из Пиминны, леди. Приехала просить, чтоб вы меня куда-нибудь пристроили, как брата Рема.

— Одному помогла, так что, теперь ко мне вся деревня понаедет?

Тридан, всё ещё голый и в корыте, кожей ощутил ярость, которой вспыхнула Нефрона. Ему стало жаль дочь старейшины.

— Неужто в суде не найдётся работки для человеческой девушки? Убираться хотя бы?

— Я не буду за неё ручаться. И вообще, благотворительность закончилась. Я однажды отдала фонду целый замок, всё, с меня хватит, не думайте, что меня можно доить как ваших коров…

— Хотя бы выслушай её.

— Что мне слушать? Слезливую историю о том, что она тоже нацепила лунник и тот изошёлся смотрскими кляксами? Ну так ты слишком стара для школы, девочка. А я уже огребла проблем, пытаясь перевести твоего брата в школу поближе. Ну так с меня довольно!

Хеда разрыдалась.

— Она беременна, отец выгнал её, — сказал Мирт. — Думаю, как женщина женщину, ты должна её понять…

Он попытался провести внушение, но был сейчас слишком слаб и рассеян от криалина — или Нефрона стала слишком сильна — но на этот раз его манипуляция прошла неудачно.

— Я бы никогда не попала в такую ситуацию, — отрезала Нефрона. — Как ты мог даже сравнить меня с ней? А ты, Хеда, иди к отцу ребёнка и живи с ним.

— Может, вы мне хотя бы скажете, где он живёт? — пролепетала сквозь слёзы та.

— Нам-то это откуда знать. Кто твой хахаль?

— Маг Фарлайт.

В комнате стало невообразимо тихо.

— Ты лжёшь, — выдохнула Нефрона.

— Нет…

Два быстрых, громких шага. Кто-то грубо затряс Мирта за плечо. Нефрона, больше некому.

— Залезь ей в голову! Залезь, чтобы я могла её допросить!

— Я не…

— Делай, что я сказала! — голос Нефроны был таким угрожающим, что разжиженные мозги Мирта наконец зашевелились. — Хеда, ещё раз: кто отец ребёнка?

— Маг Фарлайт…

— Этого не может быть! Он бы побрезговал даже прикоснуться к такой замарашке, как ты.

— Она говорит правду, — сказал Мирт. — Мы всё-таки не у тебя на работе, так может, не будем устраивать вот это вот…

Он убрал руки с причинного места, решив, что раз уж такая ситуация, можно забыть о стеснении — тем более, оно было неискренним, а руки уже утомились от этого положения.

— Она преступница! Она преступила мораль!

Мирт чувствовал ужас, который сковал Хеду. Он взглянул на Нефрону глазами простолюдинки и сам чуть не вздрогнул — над ними нависала злобно оскалившаяся фурия, ничуть не похожая на ту девушку, которой он когда-то посвящал романтические заметки в дневнике.

— В чём подвох? Тут что-то нечисто! Я знаю! — кричала Нефрона.

— Ты заигралась в следователя…

— Нет! Говори, девка! Или я из твоих кишков Мирту новую лютню сделаю!

— Мы не спали, — сдавленно проговорила Хеда, когда приступ рыданий отпустил её. — Он был без сознания, и я смогла собрать семя… Это был мой единственный шанс выбраться из Пиминны!

— Ах ты сука! — взвизгнула Нефрона так, что у Мирта заложило в ушах. — Шалава! Подзаборная блядь!

Мирт опешил, он даже не подозревал, что его благоверная знает такие слова, и уж точно не был готов услышать такое из её сладких, как ему верилось, уст. Пятно, которое было Хедой, взмыло в воздух.

— Что ты делаешь?!

Тридан вскочил на ноги и схватился за повисшую под потолком Хеду, будто бы это могло помочь. Та, барахтаясь в панике, лягнула Мирта в живот, и тот рухнул назад в корыто, отбив копчик. Нефрону с Хедой обдало водой.

— Нефрона, Нефрона!

Тело упало на пол.

— Слава Тьме, ты опомнилась…

— Нет, я закончила, — самодовольно откликнулась волшебница.

— То есть… всё?

— Всё. Труп.

Удаляющиеся шаги.

— Куда ты?

— За ножом. Хочу вырезать её ублюдка из утробы и отправить Сьяласу, чтобы больше не присылал мне своих отпрысков.

— Нет, так нельзя! — воскликнул Мирт, на ощупь выбираясь из корыта. Он наступил на тело и чудом не свалился.

— Ты прав. Я убила её без суда… Меня обвинят… Надо скрыть. Пойду напишу её отцу, что Хеда и правда приезжала, но я предложила этой шалаве отправиться в Саотими, к брату. Мы попили чай, она ушла, и больше мы её не видели. Мирт, ты запоминаешь?

Тот копался в сундуке в поисках чистой одежды — ведь корыто стояло в той же комнате, что была спальней и гардеробом. Сундук теперь был доверху набит вещами Нефроны, и Мирт еле нашёл штаны с рубашкой — на самом дне. Куда подевались остальные его вещи, он пока предпочёл не думать.

— А если к нам пришлют менталистов для допроса?

— Ради людской девки? Три ха-ха. Ты же не против, что тело полежит у тебя дома, пока не растворится во Тьме? Не приглашай гостей, ага?

— Ты так говоришь, будто уже не первый раз скрываешь убийство.

— Ты даже не представляешь, я на работе делаю это чаще, чем засаживаю реальных виновников… Я знаю, ты никому об этом не скажешь. Ты же моя лапочка.

Она поцеловала Мирта в щёку. Ещё утром он бы растаял от этого поцелуя, но теперь только поёжился.

Они сидели в гостиной-столовой-кухне-кабинете. Нефрона скрипела самопиской. Мирт тискал подушку, после тюрьмы изголодавшийся по мягким ощущениям. На улице каркали вороны-падальщицы.

— Знаешь, Нефрона… Я должен тебе кое-что сказать. Ты — это не ты.

— А?

Самописка перестала царапать бумагу.

— Ты под воздействием.

— Да ну!

Опять скрип. Воронья за окном будто бы всё прибавлялось.

— Я предполагаю влияние зачарованной вещи. Я её даже чувствую. Она сейчас рядом с тобой.

— Из-за тебя я опять сделала ошибку! Ты можешь помолчать хотя бы пять минут? Подумаешь, молчал три месяца в тюрьме. Маги-отшельники, вон, по три года молчат ради обета.

— Да послушай же меня!

Нефрона вскочила. Мирт вжался в диванчик, ожидая, что на него сейчас будут кричать — но волшебница лишь захлопнула окно и вернулась на своё место.

— Налетело падальщиц… Как они чуют? Мертвечина ещё остыть не успела.

— Нефрона…

— Ну что Нефрона?! Что заставляет меня «не быть мной»? Самописка, может быть? Или туфли? — судя по звуку, она сбросила обувь. — Или амулет на удачу? — что-то громыхнуло о стол.

Вдруг Мирт ощутил замешательство Нефроны, потом движение энергии. Волшебница пыталась прощупать амулет.

— Тьма… Ты был прав! Почему я сразу не поняла, когда его изучала?

— Ты не знала, что искать.

Мирт заулыбался. Теперь та Нефрона, которая ему так нравилась, вернётся!

— Стерва Ирмитзинэ! — Нефрона распахнула окно, размахнулась и швырнула ульхитовую пластинку на улицу, вспугнув птиц. Те поднялись в воздух галдящей тучей.

— А ведь на старой Нефроне все ездили, свесив ножки, — сказала волшебница задумчиво. — Новая Нефрона никому себе такого не позволяла. Знаешь, новой Нефроне жилось проще. Так что, пожалуй, я лучше продолжу вести сея так, будто тот амулет всё ещё при мне.

— Но…

— Не обсуждается! Я так решила, значит, так и будет.

Мир снова рухнул для Мирта. Ему захотелось откупорить ещё одну банку с криалином. Настойка как-то слабо на него действовала. Ни веселья, ни видений. Вот и боль от побоев начала возвращаться.

— Эмбрион я всё-таки вырежу из её чрева. Это собственность Фарлайта, не наша. Мы не можем позволить ей пропасть… Вдруг он вернётся…

Мирт остался лежать на диване, обнимаясь с подушкой с истрёпанными кисточками и вслушиваясь. Шаги, звяканье. Пыхтение. Шуршание — Нефрона тащит труп в гостиную, зачем?! Потянуло плотью. Мирт вспомнил, что та девушка, которую сейчас препарируют, услужливо тёрла его щёткой всего полчаса назад. К горлу подкатил комок.

— Знаешь, Нефрона, а я больше не хочу агитировать за права людей, — проговорил он, потирая отбитую поясницу.

— И правильно. Мы с тобой были наивные дурачки. Люди думают только про размножение. Вот, кстати, и доказательство — лежит перед тобой.

— Ты больше не злишься, что я не поехал за Ремом?

— Можешь забыть про это, — отозвалась Нефрона, продолжая терзать труп ножом. — Он нас подвёл. Я писала-писала саотимским мастерам, чтоб его отправили в другую школу, ну, к нам поближе, они отказывались, мы всё спорили… А потом они мне сказали, что мальчишка сбежал. Ты представляешь? Я в него так верила, а он в меня не верил… что я его заберу. Так и хорошо, что не забрала. Будто надо мне для такого стараться. Только время потратила… Уф.

Контур Нефроны стал выше — она поднялась на ноги.

Мирт сжал подушку в руках. Он никогда раньше не обращал внимания на её ткань — шероховатую, ребристую, как равнина, пересечённая длиннющими хребтами. Мирт не отказался бы убежать в такое место, где не было ни людей, ни право имеющих, где он остался бы наедине с горами, вдыхал бы чистый воздух, не отравленный жестокостью и испарениями с приисков.

— Нет, ну я правда дура, — сказала Нефрона. — А что, если Фарлайт… нет, я не хочу об этом даже думать, но вдруг…

— Что?

— Если его поймали и казнили, то как же ему перевоплотиться? У него не было детей. Его Род прервался.

— Насколько я знаю Фарлайта, он не хотел бы перевоплощаться. Он мечтал о пустоте, — тихо отозвался Мирт, опять уткнувшись в свою подушку.

— Ты сам только что признал, что мы молоды и часто несём глупости. Мирт, все его предки — они ж тоже застрянут в нигде! Они-то не хотели повиснуть в пустоте!

— Откуда ты знаешь? Может, хотели?

— Давай без демагогии. Мы никогда не узнаем. Вставай и иди сюда.

— Зачем?

— Засунешь в меня её младенца.

— Чего?..

— Я серьёзно. Этот младенец — единственный потомок Фарлайта, так что если Фарлайт погибнет, то сразу перевоплотится в новом теле. Он же сильнейший в своём Роду. Первый в очереди.

Мирт поднялся и подошёл к Нефроне, та всучила ему скользкий комок плоти. Тридан решил представить, что держит в руках желе, это помогло ему не вытошнить свой пустой желудок.

— Подожди, я сейчас всё принесу…

— Я же почти слепой, моё зрение ещё не восстановилось… И я даже не сморт какой-нибудь, я даже мясо никогда сам не резал… Это очень, очень плохая идея… — бормотал Мирт, пока Нефрона суетилась вокруг. — Я только что добрался до дома, я пережил такую пытку, о которой ты могла только читать, но ты даже не дала мне отдохнуть! И подбиваешь меня участвовать в каком-то безумии…

Волшебница принесла покрывало, маленькую кадку с водой, какие-то железки. Она постелила себе на полу и легла, задрав юбки.

— Нет, я, конечно, давно мечтал прикоснуться к этим местам, но не в таком же контексте, — сказал тридан. Желе противно запульсировало у него в руках, и Мирт чуть не отбросил эмбрион, опомнившись в последний момент.

— Не время для шуточек. Можешь пока что опустить его в воду.

Мирт сел на покрывало между ног Нефроны.

— Что ты там говорила про преступления против морали?

— Мы сейчас не делаем преступление. Мы, наоборот, спасаем увядшую ветку чужого Рода.

— То есть, ты готова опять пожертвовать своим благополучием? Где же та новая суровая Нефрона?

— Я ничего не теряю, Мирт. Поторопись. Мне там, между прочим, дует.

— Ты же родишь, будучи незамужней.

— Опять ты несёшь чушь! Мы с тобой поженимся. Можно даже завтра.

— Ещё одно желание, сбывшееся через задницу чёрта, — процедил Мирт.

— Не ругайся при нашем ребёнке!

— Если б этот младенец был от меня, и я умирал, ты бы тоже согласилась его выносить?

— Конечно. Ну давай, пошевеливайся.

Мирт наклонился, щурясь.

— Что ты там разглядываешь?

— Я думаю, как его туда запихнуть. Он не пролезет. Точнее, пролезет, но помнётся. Уверена, что хочешь воспитывать уродца?

— Тогда разрежь мне живот. Точно так же, как я разрезала той девке.

— Я же ни черта не вижу!

— И что, я теперь сама должна себя резать?

— Найди кого-нибудь другого.

— Нет времени, Мирт! Режь!

Мирт воткнул Нефроне нож в живот. Та вскрикнула.

— Чш-чш-чш, — зашикал на неё Мирт.

Волшебница задрожала.

— Где ты хоть разрезал-то, а? Хоть там?

— Я ещё ничего не разрезал…

Нефрона шевельнулась, пытаясь рассмотреть место операции, но пышные юбки мешали ей.

— Не двигайся!

Мирт попытался провести ножом разрез вниз, но у него ничего не вышло. Тот был слишком туп.

— Я не знаю, что делать, не знаю, не знаю, не знаю! — воскликнул Мирт, хватаясь за голову. — Как я вообще на это согласился? Ты же сумасшедшая, как я сразу не понял, ты же подружка этого психа Фарлайта! Я за целителем!

— Не смей! Заткнись и продолжай!

Мирт подёргал нож. Нефрона застонала, замотала головой. Мирт услышал скрип её зубов, схватил полотенце и сунул пациентке в рот. Ещё несколько раз безуспешно дёрнув ножом, Мирт вытащил его и воткнул снова. Нефрона замычала, вытащила полотенце и крикнула:

— Уйми боль, ради Тьмы, уйми боль!

Тридан подскочил к её голове, чуть не снеся кадку с эмбрионом, приложил руки ко взмокшему лбу волшебницы. «Ты спокойна, ты не чувствуешь боли», — попытался внушить он Нефроне, но судя по её прерывистому дыханию, у Мирта опять не получилось. В тюрьме он совершенно растерял свои навыки.

Тогда Мирт метнулся к сумке, которую он бросил у входа и нащупал там банку с криалином. За дверью раздался стук.

— У вас всё хорошо?

— Да! — крикнули Нефрона и Мирт хором, хотя Мирта так и подмывало отпереть дверь и попросить соседа прийти на помощь; но он не решился.

— На, хорошая моя, выпей…

Нефрона присосалась к банке, а Мирт вернулся к её растерзанному чреву. Весь живот был в бледно-красной от энергии крови, так что Мирт даже не сразу нашёл то место, где резал его.

— Ты точно… не кишки какие-нибудь? — слабым голосом спросила Нефрона.

— Откуда я знаю! — нервно огрызнулся Мирт.

— Ну посмотри…

Мирт запустил руку в живот возлюбленной. В этот момент ему подумалось, что если Нефрона и выживет после этой манипуляции, то он больше никогда не сможет хотеть её, как женщину. Как он вообще решился на такое? Не иначе, криалин подействовал; но Нефрона-то была трезва, когда предложила!

— Что ты там делаешь…

— Щупаю внутри.

— И? Матка?

— Не знаю.

— Похоже на мешочек?

— Все органы похожи на мешочек!

— Не все. Только желудок, мочевой пузырь, и…

Она замолкла.

— Нефрона?

Мирт, немея от ужаса, прощупал пульс. Бьётся.

Волшебница была без сознания — выпила залпом слишком большую дозу. Мирт отёр рукавом пот. Теперь некому им руководить, придётся полагаться только на себя.

— О Тьма, будь благосклонна к своим детям, — прошептал Мирт, раздвигая пальцами разрез и вооружаясь эмбрионом. Пуповина фарлайтова отпрыска болталась лишним шнурком, озадачив парня. Он не понимал, что с этим делать. Вот Нефрона умная, она даже знает все органы: мочевой пузырь, желудок… Но не Мирт.

Эмбрион опять отправился в кадку.

— Нефрона, — Мирт похлопал волшебницу по щекам. — Очнись, ты мне нужна!

Та не приходила в себя. За окном опять зашумели вороны-падальщицы: кар, кар, действуя Мирту на и так расшатанные нервы. Тридан закрыл лицо руками и зашагал по комнате туда-сюда. Эту панику остановила только стена, внезапно оказавшаяся на его пути.

Мирт вернулся к окровавленному телу и решительно засунул эмбрион внутрь, пришпилив пуповину к стенке внутренностей слюной. Она не приклеилась, но Мирт этого не видел. Он уже начал шарить по столу в поисках иглы с ниткой, когда увидел ещё одно тело.

— О нет!

Сослепу он перепутал тела, и вернул эмбрион в матку Хеды. Пришлось снова его вытаскивать.

— За что? Почему я?!

На этот раз он решил прикрепить пуповину не слюной, а насыщенной энергией кровью. Через четверть часа Мирт, обессиленный от нервного напряжения, упал между двумя женщинами — мёртвой и обморочной. Нефрона уже была зашита, и тридан догадывался, что стежки его далеки от совершенства. Он не только никогда не резал мяса, но и не шил. Хорошо, что волшебница заранее вдела нитку в иглу.

— Она убьёт меня, когда очнётся, — прошептал Мирт. — Ну или помрёт сама. В общем, трупов сегодня будет два.

Он обнял холодную, мокрую Нефрону, которая еле дышала, и уткнулся носом ей в плечо, как незадолго до этого в свою любимую подушку. Мирт мог мечтать сейчас только о том, чтобы раствориться во Тьме и всё забыть.

— О Фарлайт, где бы ты ни был… Пусть у тебя всё получится.

222. Демоны

Фарлайт только что побывал на рудниках, где как кара небесная свалился на рабов, выбрал парня посочнее, унёс его на вершину скалы и испил крови. Когда жертва потеряла сознание, у него хватило милосердия, чтобы не опустошить раба, но всё же его было недостаточно, чтобы не оставить шахтёра на скале безо всякой возможности спуститься. Бывший маг успел отметить достоинства нового тела: даже причиняющие боль крылья приносили больше пользы, чем неудобства. Когда он спустился и забрал ещё одного раба, а через полдня ещё двоих, надсмотрщики (из расы каграев, не особо возвысившейся среди демонов) не только не возмутились, но смотрели вслед ему с уважением. Он будто оказался в личном раю; но легче от того не становилось.

Его преследовала та фраза Ирмитзинэ, сказанная ею непонятно с какой целью: «учись контролировать себя…» Фарлайт же чувствовал, что контролировать себя не способен, и потому презирал себя. Он вспоминал, как давным-давно ходил по улицам Ингвилии вместе с остальными «Защитниками чистой Тьмы» и разбрасывал листовки. Что-то насчёт того, что во Тьме многовато страдания, и что в этом страдании виноваты судьи. Теперь он сам учинял страдание направо и налево; и самое поганое было в том, что он даже не получал от этого удовольствия. Раньше энергия подхватывала его и уносила, одаряя видениями, срывая покров лжи с древних тайн; теперь же она стала ещё одной потребностью, как еда и воздух. И Тьма… Почему она молчит?!

Фарлайт подумывал, что во всём виноват проклятый шкаф Гардакара. Он лишил его способности «улетать» от энергии. Гардакар сделал его фраоком, одним из столь уважаемых демонов, что ему теперь, кажется, позволено всё, что только можно вообразить; отчего ж тогда так гадко… Фарлайт вдруг понял, что в его жизни был только один момент счастья: когда Тьма заговорила с ним и приказала уничтожить «столпы бытия». Он был тогда в замешательстве, и не успел толком поговорить с Тьмой, а ведь ему так много хотелось у неё спросить. И что он спрашивал, когда Тьма выходила на контакт? «Что она сделает с Ирмитзинэ, если та умрёт» — да как ему вообще пришло в голову тратить драгоценные секунды на такую глупость… Потом: «Я всё правильно делаю?», неуверенные слова, рождённые в его ничтожном мозгу. И всё, молчание. Неужели Тьма сочла, что он её недостоин? Да, в третий разговор с нею Фарлайт сам признал это. Разве нет? «Я слаб, я нечист». Вот доказательство: он не может противиться даже тяге к крови-энергии, о какой силе воли теперь можно говорить, какие надежды на себя возлагать?

Или Тьма ждала, что он до последнего будет сопротивляться порочному желанию судьи Гардакара изменить его плоть? Но Фарлайт позволил сделать это с собой; теперь он — один из проклятых…

Новоявленный демон вдруг обнаружил себя лежащим на шероховатой крыше одного из цваргхадских домов. Он не помнил, как сюда прилетел, должно быть, сделал это, будучи погружённым в свои мысли.

Рядом с ним, на расстоянии пяти шагов, плавно опустился другой фраок, одетый в длинные чёрные одежды. В руках у него была свёрнутая ткань, точно такая же, как та, что послужила материалом его балахону. Фарлайт испытал лёгкий укол зависти. Тот был так грациозен, так свободно и гордо держался — его уж точно не одолевали самоуничижительные мысли.

— Позволь представиться, новый брат. Моё имя Каинах, — сказал он.

— А меня зо… — начал Фарлайт, но Каинах тут же перебил его.

— Теперь твоё прошлое имя лишь пустое сотрясание воздуха. Ты более не принадлежишь старому Роду. Ты рождён в новом теле, и теперь тебе нужно дать новое имя, имя на твоём новом языке.

— Я не знаю языка демонов.

— Ты выучишь… Пусть тебя зовут Нергаль — на удачу.

Фарлайт отметил, что пока они говорили, на лице его нового знакомого не отражалось ни тени эмоции, будто к лицу его была плотно приклеена маска. Этим демон напомнил ему Ирмитзинэ в комнате с парящей каплей.

— И ещё тебе понадобится выучить несколько новых правил. За этим судья и послал меня.

— Мы же демоны, какие могут быть правила? — спросил Фарлайт.

— Верно, элита сама устанавливает правила. Но я всё же настоятельно тебе рекомендую прекратить красть людей прямо с улиц и жрать их почти у всех на виду. Раз в неделю ты будешь получать свежего человека в обители приговорённых. Если сможешь утихомирить свой инстинкт, то сможешь вообще перестать охотиться.

— Раз в неделю? Я же умру…

— Никто из нас ещё не умер.

— Так вы все кровососы?

— Что за мерзкое слово.

— И все восьмого ранга?

— Мы не приемлем рангов.

— Теперь я понял, почему… Чтобы никто не видел ваш! О Тьма, и сколько вас?

— Ты двенадцатый.

— У Гардакара под рукой дюжина восьмиранговых… Он же мог давно стереть плоть всех врагов с лица Тьмы!

— Полагаю, мы бы смогли это сделать, будь у нас надобность.

В голосе Каинаха не было ни тени самодовольства. Он будто сообщил сухой факт.

— Тьма!

— Хватит поминать её всуе.

— И вы не попытались свергнуть Гардакара?

— Такой надобности у нас тоже нет.

Каинах будто вспомнил что-то и бросил Фарлайту тряпки, которые держал в руках. Тот развернул их — это оказались одежды, как у Каинаха.

— Даже если бы мы и попытались, Гардакар так давно пьёт энергию, что сам стал синонимом Тьмы. Он и Тьма — практически одно и то же. У нас не хватило бы сил, даже если бы мы и захотели.

«Тьма, это правда?!»

Но та молчала.

— Ты пытался послать кому-то телепатию, — заметил Каинах.

— Тебе показалось…

— Я величайший менталист в плотной Тьме, обмануть меня невозможно. И не советую тебе общаться со старыми знакомыми — для твоего же блага. По легенде ты мёртв, казнён в доме судьи. Твои друзья могут проболтаться сами или быть отданы под допрос. Тогда ты рискуешь. Ну же, одевайся.

Фарлайт облачился в новый наряд, размышляя.

«Почему же Гардакар не сделал себе целую армию, а ограничился двенадцатью — за такое-то время? Он всё-таки боится, что не сможет удержать толпу под контролем, а тут у него, видимо, есть рычажок воздействия на каждого из двенадцати. Какой же рычажок у него по отношению ко мне? Не высовываться, чтоб опять не загребли под суд? Как-то слабо. А ведь они смогли бы завалить его толпой. Вытащить на свет и мешать пробиться назад, во Тьму. И Гардакар бы просто-напросто сгорел. Чем-то он удерживает их… угрозами? Дарами?»

Он вдруг понял, что Каинах прекрасно слышит все его мысли. Тот ничем не выдал себя: его лицо всё так же было самой непроницаемой маской в мире; Фарлайт испытал нечто вроде небольшого озарения и тут же принялся думать об облачных вихрях над городом.

— Если хищников становится слишком много, численность жертв начинает быстро сокращаться. Быстрее, чем пополняется. Тогда хищники рискуют вымереть сами, — вдруг сказал Каинах. Он развернулся и прыгнул с края крыши, тут же увлечённый потоком ветра. Его крылья распахнулись как два больших саотимских зонтика.

Фарлайт последовал его примеру. Уже через несколько минут он парил над пустой, дымящейся равниной; в душе же ему казалось, что он ползёт по земле, как последняя тварь. Скребущее чувство никуда не ушло даже после разговора с себе подобным; зато вдруг захотелось поболтать с Нефроной — или даже с Миртом, главным образом потому, что ему нельзя было с ними больше связываться. Наверное, они уже вовсю крутят романчик, подумал Фарлайт, и опять испытал лёгкую зависть. Могут же некоторые так жить — без груза, просто радуясь новому дню… Мирт сейчас точно не теряет времени на дилеммы и прочие моральные переживания, играет свою музыку, или слушает песни своих собратьев, танцует, веселится…

Демон поднялся так высоко, что земля скрылась из виду в тумане. Теперь туман окружал его: Фарлайт был внутри облака, и его глаза не улавливали ни единого отблеска света. Он представил, что наконец слился с Тьмой, и ему стало легко и покойно. Фарлайт решил, что останется в этом облаке до конца Тьмы. Может, ему и удалось бы воплотить эту идею, но вскоре крылья начали коченеть, и Фарлайт спустился вниз, к распорядку без распорядка.

В тот день, между столицей демонов и небом, он впервые почувствовал приятное сродство со своим телом. Раньше он постоянно подчёркивал, сам для себя, что дух и тело — две разные вещи, что тело — это тюрьма; но теперь, когда оно стало таким лёгким, сильным, крылатым, неприязнь к нему начала улетучиваться. Фарлайта посетила крамольная мысль: а что, если раньше его тошнило от всей мировой плоти только потому, что его собственная плоть была жирной и неуклюжей, а он проецировал свои ощущения на весь окружающий мир?

…Ах, такого просто не может быть.

Шли дни. Каинах, который должен был обучать его, явно не горел желанием возиться с новичком. Он сбросил Фарлайту кучу книг: по языку, местным законам, истории мира — по версии демонов… но Фарлайт целыми днями только валялся на кровати в отданной ему комнате башни — без двери, зато с большим окном, а если и слазил со своего ложа, то только для того, чтобы поискать обед. Казалось, всё шло к тому, что облагораживающая трансформация была зря: Фарлайт опять начал набирать вес.

Ему ничего не хотелось. Может, для других фраоков преображение было началом новой жизни, полной возможностей, но не для Фарлайта. Он перестал видеть в своём существовании смысл. Каинах говорил Фарлайту, что скоро тому поручат роль наместника в одной из новых провинций Срединной земли, отвоёванной у западных кшатри, но и это не вызывало в нём бурного энтузиазма.

— Это важное поручение, — говорил Каинах. — Земли на границах удерживать тяжелее всего.

И тогда Фарлайт спрашивал, почему фраоки не уничтожат всех кшатри, смотртов, триданов, магов, если они есть первозданная стихия, облечённая в крылатые тела? Каинах каждый раз находил пафосную отговорку, не удовлетворявшую собеседника, и тот возвращался к лежанию с исключительно унылым выражением лица. Ещё большее уныние ему доставляло то, что приходилось лежать только на животе. На спине — крылья мешали.

Вскоре к Фарлайту стал прилетать не Каинах, а Ламаш. Ламаш не вещал пафосных речей, не расписывал собрату прелесть бытия фраоком, а просто рассказывал разные байки, будто бы они с Фарлайтом были старыми друзьями.

— А потом мы распяли его! Ха!

Так заканчивалась большая часть его историй. Кого-то в конце распяли, четвертовали, бросили в морозные глубины Деррамского ущелья. Ламаш находил это исключительно весёлым поворотом в своих рассказах.

— Кем ты был, до того, как стал демоном? — спросил Фарлайт однажды.

— Никем, — ответил Ламаш. — Меня не было.

Ламаш сидел на подоконнике — каменном, как и всё остальное. Стены, полы, потолки — всё каменное. В Лаиторме и её окрестностях тоже, но там всё было сложено из больших гладких плит, а здесь — из небольших камней. Фарлайту иногда думалось, что лицо его вечно безразличного наставника Каинаха превратилось в камень, потому что тот прожил в башне эти тысячи лет. Каинах заведовал всеми внутренними делами Цваргхада — столицы, Ламаш же был кем-то вроде тайного агента и палача.

Иногда, когда однообразные байки Ламаша надоедали Фарлайту, он жалел, что у его гостя есть крылья. Его было бы так удобно столкнуть фраока с подоконника! Но всё же Фарлайт признавался себе, что благодарен Ламашу. И неважно, почему он прилетает сюда, по указке Каинаха или Гардакара, или по своей воле. Фарлайт сам заключал себя в клетку одиночества, но этим сам же закапывал своё настроение ещё глубже.

— Ты был магом, как я, верно? Все фраоки были магами. На худой конец триданами. Каинах — менталист, но он всё равно держится скорее как маг, нежели тридан.

— Каинаху не одна тысяча лет. За столько времени можно опробовать десяток манер, — усмехнулся Ламаш.

— А тебе сколько?

— Столько же, сколько и Тьме, ведь я и есть Тьма.

Опять эти общие фразы!

Рано или поздно Ламаш опять оставлял его наедине с апатией. Фарлайт ложился на живот и звал Тьму. Однажды его осенило: Тьма не выходит на контакт, потому что она и так уже рассказала ему всё, что нужно! Осталось только выполнить её задание. От этой мысли Фарлайт вскочил с кровати, и нервно забегал по комнате. Почему-то раньше он не задумывался над тем, как именно будет выполнять задание по «уничтожению столпов, на которых зиждется плотный мир». Он ждал, что Тьма сама подскажет ему решение, послужит проводником… Как глупо. Тьма ждёт его инициативы!

Номинально, судьи бессмертны. Но это только слова, пропаганда. Если вытащить их на свет, что с ними будет? Сгорят, как Ядвир, помешаются рассудком, как Антир, или… ничего не случится, как с Алфаром и Адарой?

Так он лежал, постоянно размышляя над поиском обходного пути. Со стороны казалось, что ничего не изменилось. Ламаш, глядя на это, заключил пари с судейским секретарём, бесом по имени Асаг. Ламаш ставил на то, что Нергаль (как демоны называли Фарлайта) разжиреет через месяц так, что крылья не смогут поднять его в воздух. Асаг был с этим не согласен. Он верил в Фарлайта, и потому ставил на то, что тот продержится «на крыле» как минимум полтора месяца.

Но, для Фарлайта-Нергаля так и осталось загадкой, почему Ламаш вдруг решил поосновательней познакомить его с местной кухней и стал заявляться к нему с руками, полными съедобных даров.

— Запоминай. Это шеру — мясо. Шеру-шаили — мясо, приготовленное по храмовому обычаю, то есть сушеное. Это арку-шаигалли — травы по… как сказать… обычаю тех, кто живёт в доме, откуда правят.

Фарлайт разглядывал горшочек, полный трав, с неподдельным любопытством. Он никак не мог взять в толк, что надо было сделать с зеленью, чтобы она превратилась в эти странные мягкие палочки.

— В суде?

— Не обязательно. Когда ты уедешь в землю Мизушу, то будешь жить в большом доме. Выберешь себе, какой понравится. И этот дом станет твоим игалли. А в Цваргхаде… кстати, правильно говорить Суваршахту, так это звучит на нашем языке. Так вот, в Суваршахту игалли — это палаты судьи.

— Понятно. Так что за обычай, по которому это приготовлено?

Фарлайт не решался приступить к трапезе, и Ламаш подал ему пример, зачерпнув из горшочка горсть мягкой зелени. Прожевав, он довольно улыбнулся и отёр руку о тряпку — густая полупрозрачная жидкость, которой сочились травы, текла по его пальцам. Это действо показалось Фарлайту страшно грязным. Даже разгрызть руку чумазого шахтёра — и то было для него более чистым приёмом пищи.

— Их греют энергией. Долго, около часа.

— Тяжёлая работа, должно быть.

— Почему же? Нужен человек. Здорового человека хватит на несколько дней. Мы кладём его вот так на намишатт, — Ламаш сделал горизонтальное движение рукой, — а сверху ставим горшки.

— И что это значит — «намишатт»?

— Доска с иглами. Энергия начинает постепенно уходить из человека, когда он под своим весом насаживается на иглы, всё глубже и глубже. Но бару не даёт этой энергии улететь просто так, в воздух, и она движется, — Ламаш волнообразно помахал руками вниз-вверх, — и через час арку готова.

Фарлайт запустил пятерню в горшок. Арку оказалась страшно горячей, и он еле сдержался, чтобы не отдёрнуть руку. Но он пересилил себя и запихнул чужеземное блюдо в рот.

— На, вытри соуш, — сказал Ламаш, протягивая тряпку своему сотрапезнику. А тот был уже весь в этом соуше — руки, лицо, даже одежда. Фарлайт принялся тереть себя тряпкой, вспоминая недавний яблучный обед в Ведьминой пуще. Ему подумалось, что все изобретатели рецептов за пределами цивилизованных городов нарочно делают свою стряпню невозможной для поедания.

— Вкусно? — поинтересовался Ламаш.

— Не знаю, — отозвался Фарлайт, проглотив арку. — Горячо. А когда горячо, я не чувствую вкуса.

— Она же совсем остыла, пока я её сюда нёс.

Ламаш хохотнул. Мол, ты, новичок, ещё ко многому привыкнешь.

— А я знаю, зачем ты приносишь еду.

— Да? — Ламаш невинно взглянул на Фарлайта, перешедшего на такое знакомое и безопасное сушеное мясо.

— Чтобы я учил язык. Каинах дал мне словарь, но я выучился по нему только ругательствам. А с тобой запомнил уже штук пять новых слов.

— Надо же, ты меня раскусил.

Несколько минут они жевали молча. Видя, что Фарлайт остался равнодушен к непревзойдённому яству в горшочке, Ламаш налёг на него сам. Когда он закончил с обедом, Фарлайт спросил:

— Получается, рядовые демоны, вроде бесов, тоже питаются энергией, как фраоки?

— С чего ты взял?

— Это блюдо, как его… которое в горшке.

— Арку?

— Да. Если оно готовится на человеческой энергии, и бесы или тат-хтары едят это блюдо…

Ламаш махнул рукой.

— В одной арку-шаигалли мало энергии. Тем более, её дорого готовить. Не то что какую-нибудь арку-ишури или обычную арку. Мы не боимся, что другие демоны пристрастятся к энергии… Подозреваю, что это блюдо придумал сам бэл.

— Кто?

— Гардакар же… Это для иностранцев он «судья Гардакар», а для нас «бэл». Повелитель. Владыка. Тот, чьё слово — не то что закон, а выше любого закона.

Фарлайт убрал опустевшие горшки на подоконник и вывесил на крюк за окном красную тряпку — знак для обслуги, что надо прибраться.

— Как раз хотел тебя о нём спросить… что он пообещал тебе, чтобы ты хранил ему верность, как правителю? — сказал он, будто бы к слову. — Если не секрет.

— Да не секрет… Я думал, ты уже знаешь. С тобой должно быть то же самое.

Фарлайт был заинтригован.

— Мы не имеем Рода. Ни у кого из нас не было детей, до того, как мы стали фраоками. А после превращения от нас рождаются только человеческие дети. Всё равно, от кого: от простолюдинок, демониц любых рас, от волшебниц, сморток… И это самая лучшая гарантия нашей верности.

Ламаш криво улыбнулся, но на этот раз его усмешка была невесёлой.

— Я не совсем понимаю…

— Если мы воспротивимся бэлу, то рискуем умереть, так?

— Мы же восьмого ранга, мы бессмертны?

— Сказки. Один фраок точно умер от руки бэла. Так слушай же дальше… Если мы умрём, то родимся в теле одного из наших потомков, то есть, в теле человека, неспособном управлять энергией.

— И тогда вас ждёт бесконечное множество жизней в рабстве и унижении?

— Вот, теперь ты схватываешь суть. Почти все фраоки стараются вовсе не иметь потомства, пока не найдётся способ обойти проблему…

К окну подлетела бесовица, туго замотанная в ткани. Она была подобна кокону с крыльями — укутаны были даже её ноги. Как слыхал Фарлайт, это делалось для того, чтобы бесовицы, обслуживающие башни, на работе не отвлекались и не убегали по своим делам. Крылья у бесов были такие, что долго в воздухе их не держали, так что служанкам ничего не оставалось, кроме как тратить силы только на полёты к окнам башни и обратно.

Фарлайту показалось, что бесовица подмигнула ему, и он спешно отвернулся от окна.

— Знаешь, что я бы сделал? Я бы случил своих человеческих сыновей и дочерей с магами. Если бы опять родились люди, я снова случил бы их с магами. И так до тех пор, пока твоими прямыми потомками не будет несколько магов. Потом я убил бы всех потомков-людей, и оставил магов…

— Всё, я понял, к чему ты клонишь! Но ты думаешь, мы за столько лет не попытались? Вон Каинах уже третье тысячелетие своих потомков э… случает. И все случки через силу. Какая право имеющая женщина согласится вынашивать ребёнка от человека? Она же потом сама рискует… Каинах рассказывал, что некоторые магички вообще душили своих детей, когда видели, что они рождались людьми. Теперь у него целый инкубатор… Самое интересное, что бэл знает об этом его эксперименте, но не требует прекратить. Знает, что всё это бесполезно. А давай лучше о чём-нибудь повеселее!

И Ламаш принялся рассказывать байку. Фарлайт подозревал, что это очередная история из серии «а потом мы его…», и не ошибся.

— А потом мы прокололи ткань времени, и спрятали в той пещере дыбу! И когда Балсахтуда забрался и уже думал, что оказался в безопасности, то увидел эту дыбу, ха-ха-ха! Как послание от нас! И тут же появляемся мы и растягиваем его на этой дыбе!

— Восхитительно, — вялым голосом отозвался Фарлайт, чьи мысли всецело были посвящены судье. — Постой, что сделали? Прокололи ткань времени?

— Ага. Ты совсем не читал книжек, что тебе принёс Каинах?

— Грешен. Но это же… Я не понял…

— Мы узнали куда направляется Балсах, переместились в прошлое и оставили там дыбу. Ив настоящем он её нашёл.

— И вы не использовали это… в военных целях?

— Отчего ж нет. Конечно, использовали.

— Что ж ты мне не рассказывал?!

— Это было не так весело, как Балсах и его дыба. Обычный маневр.

— А отчего нельзя была отправиться в прошлое до того, как Балсах совершил преступление, и убить его?

— Глупости какие. Мы ведь знаем, что в нашем времени он жив и преступил закон. Этого нельзя отменить.

— То есть, вы даже не пытались попробовать? — спросил он у Ламаша.

Тот посмотрел на Фарлайта, как на врага народа. Вскоре Ламаш обнаружил, что уж засиделся у своего наигостеприимнейшего друга, и засобирался. Ведь в Срединной земле оставалось так много не распятых и не растянутых на дыбах преступников!

А Фарлайт, оставшись в одиночестве, пришёл в крайнее возбуждение. Бесовица, пролетавшая мимо его окна, видела, как новый фраок мечется в своей комнате, что-то записывает, листает книги… Её подмывало остаться подсмотреть, но крылья быстро отяжелели и потянули хозяйку вниз. И бесовица вернулась к работе — смотрению на окна, не вывесил ли кто из высокопоставленных обитателей башни красный флаг, не в силах убрать с подоконника горшки самостоятельно…

Сколько ни пытался Фарлайт снова встретиться с владыкой демонов, его каждый раз ждал от ворот поворот. Бес Асаг, судейский секретарь, что обычно сидел на карнизе нужной башни, свесив ноги, всегда говорил ему:

— Я передам, что вы прилетали.

И Асаг что-то черкал в своем журнале, увесистом, с обложкой из неразвоплощённой кожи — видать, человеческой.

Фарлайт подозревал, что Асаг ничего не записывает, а только с умным лицом рисует чёртиков на полях. Но, когда он пытался заглянуть в писанину беса, тот захлопывал журнал и возмущённо смотрел на посетителя. В эти моменты Фарлайту неудержимо хотелось стукнуть Асага по его плешивой башке, или даже треснуть кулаком по кривым зубам, что торчали даже из закрытого рта.

На шестой раз Фарлайта осенило.

— Скажи бэлу, что я знаю, как убить его конкурентов.

— У бэла нет конкурентов, — важно проронил Асаг, лупоглазо глядя на неумного фраока.

— А ты всё равно передай.

Асаг лениво кивнул, оправляя алый плащик.

Мирт стоял посреди благоухающего сада, окружённый сладким цветочным запахом. Откуда-то тянуло яблучной кислинкой, тонкой, свежей. Покойно шелестели ветки над головой. Мирт был один — и ему было хорошо.

Меж шорохов пробилась печальная песня. Смутно знакомый голос, смутно знакомая колыбельная. Мирт заслушался. Таинственная женщина пела о юноше, что оседлал ветер, словно коня, и поднялся так высоко, что стал мерцалкой.

Мирт пошёл на голос, который всё удалялся и удалялся, заставляя его углубляться всё дальше в сказочный сад, сладко-прекрасный, куда более чудный, нежели Ведьмина Пуща или тот лес, что отражался в земном зеркале…

Наконец, Мирт догнал голос. Перед ним дрожало тонкое деревце с белым — но с чёрными вкраплениями — стволом. Песня закончилась, и внутри Мирта будто что-то оборвалось. Невысказанная мечта, такая, которую даже страшно было озвучить, боясь, что кто-то подслушает и надругается над нею.

Мирт сел на землю и обнял дерево.

— Мама, — прошептал он, поглаживая пальцами ствол. — Мама, я думал, что совсем тебя не помню… Даже твой голос.

Нежность накатила на него ласковой волной, и он прижался к стволу всем телом.

Кто-то грубо тряхнул Мирта за плечо, и он обернулся, испуганный. То была целительница Ольмери. Он не мог узнать её лица, скрытого туманом его отвратительного зрения, но всё равно понял, что это именно Ольмери. Сон испарился.

— Будем шисменять. Это единственный способ её спасти, — сказала женщина.

— Ши что?

— Шисменять. Трансформировать ши, плоть. В той области, где вы пытались проводить… операцию. Я уже позвала сморта.

— Разве это сейчас возможно? Ведь закон судей запретил… — ужаснулся Мирт.

— У этого сморта есть древние инструменты, созданные до закона, — отозвалась Ольмери.

Мирт притащил Нефрону к целительнице несколько часов назад. Он и не подозревал, что в его окостлявившемся теле ещё осталось только сил. Энергия утекала из его возлюбленной, как вода из дырявого кувшина, так что у Мирта не оставалось выбора.

— Я могу побыть с ней, пока не придёт сморт?

— Конечно.

Тридан зашёл в палату, ту самую, в которой когда-то Ольмери лечила его руку. Сферы под потолком теперь были тусклыми, как полагается. Их вялый свет почти не освещал девушку, лежащую на столе в углу, под плотным одеялом.

Мирт взял её за руку — почему-то серую — и сидел так, пока Ольмери снова не нарушила его покой:

— А я знаю, это вы мне подбросили ту записку про сферы, — сказала целительница. — Хотела сказать спасибо. Проверка пришла буквально на следующий день, как я их заменила…

Как будто это сейчас важно — говорить про потолочные сферы!

В палату прошуршал чей-то контур. Сморт, догадался Мирт.

— Уступите-ка место, — сказал вошедший, и Мирт вскочил со стула, чуть не опрокинув его.

Сморт уселся перед пациенткой, отбросил одеяло. Мирт вздрогнул. Он не видел грубо зашитой раны на животе возлюбленной, но представлял её так живо — и в его воображении этот кровавый шов был ещё страшнее, чем в реальности.

— Более хренового аборта я ещё не видел, — усмехнулся сморт. — А практикую я, между прочим, больше ста двадцати лет.

— Это не аборт! — возмутился Мирт. — Это…

Он даже не знал, как сказать.

— Не аборт? — повторил сморт. — Хм…

Мирт бы многое отдал, чтобы увидеть, что сейчас творит этот незнакомый врач с Нефроной. А тот что-то шуршал, шуршал над её телом.

— Вот это да! — удивился сморт. — Кажется, я понял… я всё понял…

Мирт съёжился, ожидая обвинений в свой адрес, но сморт больше ничего не говорил, только продолжал свои неведомые манипуляции.

А берёза больше не пела. Хорошо ещё, что позволяла сыну обнимать себя, пока тот удивлялся, почему душа его матери решила поселиться в дереве…

— …или ребёнка? — вырвал сморт Мирта из его грёз.

— Что?..

— Кого, говорю, спасать будем, её или ребёнка? — повторил тот.

— Её, конечно!

— Жаль.

— Почему?!

— Магичек много. А я б хотел вырастить эмбрион без матки. Но, как скажете… Идите-ка домой. Это надолго.

Мирт подумал, что надо сказать, мол, нет, он должен быть рядом со своей подругой, но молча повиновался. Выйдя за ворота, он понял, что не знает, как добраться домой через вездесущий теперь туман. Сюда-то он пришёл, ведомый не то интуицией, не то самой Тьмой… Он даже не думал, куда идти, ноги сами несли его. А теперь — всё, потерялся.

— Вы не могли бы довести меня до дома? — спросил он у стражника-кшатри. — Я живу в квартале Славы…

— Мне нельзя покидать пост, — сказал тот. — Слушай… это ты не ты тот парень, что давно спрашивал меня про Ихритт?

— Ага, — проронил Мирт с надеждой. Вдруг он ему поможет, по старому знакомству, пусть и такому беглому…

— Видать, в дорожке тебя всё-таки потрепали, — хохотнул кшатри. — Выглядишь унылее, чем человечье дерьмо.

Мирт не нашёл в себе сил на остроумный ответ, развернулся, и побрёлв сторону дома. Когда-то он жалел людей, но люди избили его, как только он оказался беззащитен. Тогда он начал думать, что люди — и вправду не больше, чем скот для право имеющих…но ведь это неправда. Право имеющие сами ведут себя как скот. Стражник насмехался над его бедой. Сморт был готов пожертвовать жизнью пациентки ради интересного опыта. Нефрона, его любимая, почти святая Нефрона, убила девицу из ревности. И пусть девушка была тогда под воздействием амулета, но ведь она и потом не раскаялась, даже выбросив его…

Опять на ум пришёл Фарлайт. Когда-то маг его раздражал. Тучный, наглый, к тому же — соперник в борьбе за дамское сердце. И фанатик-параноик. Но этот фанатик был прав. Для этого мира уже нет возможностиисправиться. Его можно только стереть, стереть начисто, начерно… Его может исправить только смерть.

Вот и его дом. Зря боялся, что не найдёт путь в тумане. Помощь и не понадобилась. Мирт наощупь поднялся по лестнице, открыл дверь, сделал несколько шагов… упал. Споткнулсяо распростёртое тело Хеды.

Птицы-падальщицы взметнулись с диким криком, скорее возмущённые, чем напуганные, шум их крыльев был оглушающим в тишине его омертвевшей квартиры. Мирт, прикрывая голову, отполз в угол за диван, и птицы вернулись к своему пиру. Как они сюда попали? Нефрона же запирала окно…

Так Мирт и сидел за диваном, непрошеный гость в своём же собственном доме.

— Кра-ак! Кра-ак! — раздалось со стороны открытого окна.

Ещё одна птица. Мирт не шевелился, пытаясь провалиться в грёзы. Не криалиновые, а свои собственные.

— Кра-ак! — не унималась птица. Мирт поднялся и, чуть не поскользнувшись несколько раз на помёте падальщиц, добрался до окна. Птица взметнулась в воздух и исчезла.

— И что?! — вскричал Мирт. — Зачем ты орала?

Он сгрёб со стола какую-то мелочь, швырнул её птице вслед и только потом заметил бумагу на подоконнике. Письмо.

Мирт развернул послание, но сколько он ни силился его разобрать, буквы плыли перед глазами. Пришлось ему обратиться за помощью к соседям. Тридан стучал в одну дверь, в другую, но никто не открывал. На улице ему встретилась служанка-человек, но та оказалась неграмотной. Наконец, ему согласился подсобить какой-то мальчишка-маг.

— Фу, сколько ошибок! — выпалил мальчишка, развернув письмо. — «Дорогая тётя Нефрона, — начал он читать. — Я пытался добраться домой сам. Я дошёл до Срединной земли. Демоны отобрали у меня лунник. Сказали, в их стране лунники не носят. Потом я добрался до города Ур-Шамаза. Там другие демоны схватили меня и отправили работать, потому что все люди в Срединной земле должны работать. Я говорил им, что я сморт, только у меня отобрали лунник, но мне не верят. Говорят, у право имеющих не бывает таких глаз, как у меня».

— Всё? — спросил Мирт, когда мальчишка умолк.

— Не всё. Грустненько это всё, — вздохнул маг и продолжил чтение. — «Тётя, пожалуйста, вытащите меня отсюда, как я вытащил нас тогда из колодца! Ваш Рем». Теперь всё.

Мирт забрал письмо.

— Спасибо, мальчик. Жаль, мне тебя нечем отблагодарить…

— Вы ведь вытащите того маленького сморта?

— Вряд ли у меня получится. Тем более, он сам виноват. Сбежал из школы.

— Я из своей тоже сбегал, — пожал плечами мальчишка. — Там было стрёмненько. Кормят фигнёй, и учителя-грымзы… Так что я его понимаю.

— Нельзя так делать, — сказал Мирт. Строгость его голосу не давалась. — Надо стараться. Хорошо учиться. А то будешь потом, как я.

Видимо, перспектива стать таким, как Мирт, показалась мальчишке ужасающей, потому что он кивнул и убежал. А может, юный маг не захотел выслушивать нотации.

Ровно в то же самое время, как в комнату Мирта влетела птица-почтальон, на подоконник Фарлайта тоже уселась почтовая птица, только покрупней размерами.

Когда Фарлайт отвлёкся от книги, то понял, что бесовица сидит на окне давным-давно, бесцеремонно наблюдая за ним.

— Ты милый, — сказала она.

— Кыш, — замахал на неё руками Фарлайт. — Оставь меня одного.

— …особенно, когда злишься.

— Ты кто вообще?

— Как кто?! Я Нинур.

— Не помню такую. Всё, улетай, господин занят.

Нинур была в шоке. Как кто-то посмел её не запомнить? Она ведь самая яркая бесовица во всём городе, и прилетала за горшками, выставленными на окно, каждый день, он не мог её не заметить…

Когда Фарлайт опять оторвался от чтения, бесовица всё ещё сидела на своём месте. Он был в лёгком замешательстве. Нинур ослушалась его приказа, но ведь он фраок, а она бес, она должна была послушаться его, разве нет? Будет ли нарушением закона скинуть её с окна? Если она ведёт себя так уверенно, значит, она имеет на то право?

И Фарлайт, который когда-то без угрызений совести запугивал человеков и наступал смортам на ноги только потому, что ему так хотелось, уткнулся в книжку, усмиряя раздражение. В конце концов, не будет же она сидеть там вечность, рано или поздно ей надоест!

Бесовице же зрелище не надоедало. Она изредка меняла позу, звеня монетами на украшениях, но всё так же не сходила с места. Решила сделать так, чтобы беспамятный Нергаль её всё-таки запомнил.

— Ты мог бы повернуться немножко… ну, не в анфас… у тебя будет более симпатичный ракурс, — вдруг сказала она.

Фарлайт увидел, что бесовица уже полулежит, подперев голову рукой, и не выдержал. Он метнулся к окну, схватил Нинур за мягкие плечи и воскликнул:

— Да оставь же меня в покое! Ты мешаешь мне читать!

— А зачем ты вообще читаешь столько времени? — спросила бесовица, улыбнувшись. — Жизнь проходит мимо. Ты заслужил отдых.

— Когда я читаю, я отдыхаю!

— Какой же ты всё-таки милашка, — Нинур томно вздохнула. — Такой умный… А, совсем забыла. У меня для тебя письмо.

Она вытащила крошечный конверт из декольте, отдала фраоку и спорхнула с окна.

— Наконец-то! — обрадовался тот, разворачивая письмо. Там было только одно слово: «Жду». Фарлайт понадеялся, что это записка от Гардакара, а не от похабной бесовицы, и полетел к судье.

Асаг уже ждал его, куда более приветливый, чем обычно.

— Бэл готов вас принять, — сказал он, расплываясь в елейной улыбке. Фарлайт ничего не ответил бесу и влетел в окно башни.

Судья сидел за столом. Булькающих банок с его прошлого визита будто бы поубавилось.

Гардакар смерил явившегося пред его очи фраока небрежительным взглядом. Ещё бы: судья так старался, сгоняя шкафом вес с подопытного, а тот опять начал отжираться!

— Говори, — сказал судья безо всяких приветствий.

— Я знаю, как убить других судей.

Судья молчал, ожидая продолжения. Его лицо выражало скепсис, но пасти на запястьях облизнулись, предвкушая, что план Фарлайта будет и вправду хорош.

— Не так много способов убить того, кто считается бессмертным, — начал визитёр. — Конечно, можно напасть в лоб. И, учитывая, что у нас много фраоков, мы победим. Хотя потеряем половину, а может, и больше… Так что я подумал, что лучший способ — это суицид. Мы должны отдать другому судье приказ самоуничтожиться.

— Гениально, — сказал Гардакар. — Вперёд.

— У вас есть величайший менталист, Каинах… Приказ должен отдать он.

— Как думаешь, стал бы я держать под рукой такого менталиста, что был бы способен — хотя бы в теории! — убить меня самого?

Гардакар поднялся с места и принялся расхаживать по комнате.

— Поздравляю, ты только что изобрёл горшок, — сказал он. — За те тысячи лет, что мы, судьи, действуем друг другу на нервы, мы пытались убить друг друга такой методой уже раз пятьдесят. Больше всех преуспел Нельжиа, потому что он тридан. Ему почти удалось! И даже ему — почти. Вот тогда я завёл себе Каинаха, чтобы слышал все телепатии на мили вокруг. Но даже он не сможет отдать приказ. У него не хватит энергии. У меня — не хватит энергии! А ведь я однажды подарил Норшалу змею, что должна была подточить его защиту. И всё равно без толку.

— Почему Норшалу? — удивился Фарлайт. — Я думал, ваш главный враг — Ирмитзинэ.

— О, кроме Норшала никто бы не рискнул принять подарок из моих рук, — хохотнул судья. — Ну, ты всё сказал? Свободен!

— Нет! Я знаю, откуда взять энергию! Мы должны совершить жертвоприношение. И множество душ, освободившихся из умерших тел, мы направим в Каинаха, а он — в судью. Допустим, в Норшала, раз его защита уже подточена.

— Даже если я приглашу его сюда, в Цваргхад, он приедет с такой делегацией охранников-менталистов, что никакой жертвы не хватит.

— Поэтому, мы должны застать его у себя дома, — Фарлайт посмотрел на судью с торжеством в глазах.

— Чтобы отдать такой приказ, наш менталист, судья и жертва должны находиться близко друг к другу. Если ты называешь его домом лаитормский суд, то незаметно протащить туда огромную толпу жертвенных людей невозможно.

— Это всё я тоже продумал. Мы проколем ткань времени на том месте, где сейчас стоит лаитормский суд. Мы приведём людей в то время, когда ещё не было никакого лаитормского суда, затем телепортируем их на нужное место. Убив жертву, мы не дадим энергии рассеяться, взяв те же штуки, которыми готовят это блюдо, как его… которое варится в людской энергии…

— Арку-шаигалли, — подсказал судья. — А «штуки» — бару.

— Да! Как бару не дает энергии улететь в стороны, пока варится арку, так и во время жертвоприношения не дадут ей улететь. Мы направим энергию с помощью бару в другой прокол. Этот прокол будет направлен в наше время. Мы сами тоже пройдём в него, и вуаля! Тонна энергии, Норшал и менталист — в одном месте, в одном времени!

Судья изумлённо смотрел на него, будто гадая, безумец перед ним, или гений.

— Как ты это вообще придумал? — наконец сказал он.

— Мы с Ламашем ели арку, и Ламаш рассказывал, как она готовится. А ещё рассказывал, как подшутил над одним преступником, подбросив ему дыбу в убежище, проколов время… Ну и, всё это сразу вдруг сложилось у меня в идею.

— Я знал, что не ошибся, когда забрал тебя с суда на мнимую казнь. Я подумаю. Лети домой… Асаг, Асаг!

Бес стрелой влетел в окно.

— Асаг, надо кое-что срочно рассчитать!

— Как всё прошло? — спросила Нинур, как только Фарлайт отложил самопишущую палочку.

— Ты совсем обнаглела? Или у тебя мозговая хворь?

Бесовица невинно смотрела на него с окна.

— Я же волнуюсь. Что ты там такое писал?

— Не твоё дело.

Можно ли выпить её кровь? Вдруг она — какая-нибудь кузина Асага? Лучше не рисковать. Фарлайт решил сделать вид, что Нинур для него не существует, но это ему не удалось: бесовица на окне то и дело притягивала его взгляд, садясь то так, то эдак — и каждый раз выглядела как картинка с обложки, несмотря на кокон, который она была закутана ниже груди.

— Чего ты хочешь? — не выдержал он.

— Узнать тебя получше, — улыбнулась Нинур. Не успел Фарлайт ответить, как в комнату влетел Ламаш.

— С дороги!

Бесовица еле успела пригнуться — и тут же испарилась. Фарлайт озадачился, что же такого есть в Ламаше, что заставило Нинур послушаться.

— Что ты наговорил бэлу?

Ламаш еле сдерживал ярость.

— О чём ты?

— Почему он вызвал меня и отчитал, за то что я не мог придумать какой-то план, который ты сам изобрёл за один разговор со мной?!

— Я… я просто рассказал ему про то, что можно взять энергию с жертвоприношения и аккумулировать её с помощью бару, через время…

Ламаш уставился на него.

— И зачем?

Фарлайт, сначала растерявшийся из-за неожиданного гнева своего гостя, взял себя в руки.

— Сам догадайся и узнаешь.

— Я твой наставник, пока Каинах занят. Ты должен был рассказать свою идею мне!

— Чтобы ты потом выдал её бэлу за свою?

Ламаш оскорбился.

— За кого ты меня держишь?! Просто — это так принято, нельзя прыгать через голову наставника, ты вообще не соблюдаешь правила…

— Каинах мне сказал, что мы сами устанавливаем правила.

Ламаш будто бы успокоился.

— Короче, больше так не делай. Если что — я не в обиде, — бросил он Фарлайту перед тем, как раствориться в городском пейзаже.

— Делай, ещё как делай, — послышался голос Нинур. Её голова свесилась сверху.

— Ты подслушивала!

— Просто убиралась этажом выше, а вы говорили так громко…

— Ты подслушивала.

— Да, и что? Я тебя оберегаю.

— Меня не надо оберегать.

Бесовица опять опустилась на его окно, сложила ручки на коленях и вкрадчиво спросила:

— А ты знаешь, что твой друг Ламаш откармливает тебя специально, как скотину, чтоб ты не смог больше летать?

— Мы с Ламашем в неплохих отношениях, и он за меня отвечает, так что… эта шутка — несмешная, — нахмурился Фарлайт.

— Потому что это не шутка. Он даже поспорил с Асагом, сколько месяцев у него на это уйдёт. До того дня, как ты так отяжелеешь, что крылья не смогут носить тебя.

— Слишком по-дурацки, чтобы быть заговором.

— Это и не заговор. Им просто смешно. Над тобой смеются, Нергаль.

— Мне всё равно, — ответил тот, помолчав.

— Я вижу, что не всё равно.

— А тебе какая выгода от этих откровений?

— Я уже сказала, что ты мне симпатичен.

— Что ещё можешь рассказать о Ламаше? — спросил Фарлайт, подумав.

— У меня нет ничего, что поможет его шантажировать, если ты об этом. Всё-таки он сам — тайный наблюдатель. Стал фраоком десять-двенадцать лет назад… До превращения вроде был артистом бродячего театра.

— Он что, был тридан?

— Нет, маг, как и почти все остальные фраоки… Да, странная профессия для мага. Но он сын шлюхи, отец неизвестен. У него нет образования, такого, как у тебя.

— А ты и про меня всё знаешь?

— Тут все про всех много чего знают.

И она удалилась — безо всяких просьб и увещеваний.

333. Жертвы

— Почки отказали, — сказал сморт исключительно спокойным тоном.

— Что?

— Я всё-таки попытался спасти обоих. Не знаю, сколько она ещё протянет.

Мирт сел на скамью, закрыв лицо руками. Сморт что-то говорил о том, что Мирту лучше не подавать на него в суд, потому что так он подставит сам себя, но тридан его не слушал. «Неизвестно, сколько она ещё протянет» — эти слова гудели в его ушах, как приговор.

Нефрона лежала на столе, всё так же без сознания — и такая же серая.

— Зачем ты на это решилась? — спросил он у неё, безмолвной.

— Я бы лучше спросил: с чего она вообще взяла, что это сработает, — сказал сморт. — Может, даже лучше, что она умрёт и не родит потом таких же тупых магов.

— Пожалуйста, замолчите, — прошептал Мирт.

— А что? Это естественный отбор.

И сморт ушёл. Мирт попытался вслушаться в мысли сморта. Тот был зол, что тридан предпочёл спасать женщину, а не эмбрион. Всё же Мирт не понял, сделал ли сморт всё, что мог, или же оставил попытки ему назло.

Мирт взял со стола целительницы бумагу и самопишущую палочку.

«Рем, тётя Нефрона больше не сможет тебе помогать. Она при смерти: у неё отказали почки. Мне очень жаль, но тебе придётся остаться у демонов или выбираться самостоятельно», — написал он вслепую — коряво, как ворона лапой, и зачем-то поставил на обороте адрес больницы.

«Отправлю письмо на обратном пути», — решил он.

Вдруг в палату ворвался запыхавшийся парень в форме работника суда.

— Здесь есть тридан Мирт? — спросил он.

— Допустим, — напрягся тот.

— Это вам, — клерк вручил Мирту сундучок. — Можно, я буду присутствовать, когда вы его откроете?

— Да, можно… А что это?

— Хотел бы я знать! Эта реликвия лежала в музее почти с самого Начала.

— И… при чём тут я?

— К сундуку прилагалась глиняная табличка, что его надо передать тридану Мирту, который будет в этой больнице, ровно в этот самый день и в этот час… О Тьма! Вы понимаете, что когда писали письмо на табличке, этого здания даже ещё не существовало, не то что вас!

Мирт открыл сундук. Хотел бы он порадоваться историческому моменту вместе с самим гонцом, но ничто сейчас не могло отвлечь его от осознания, что Нефрона вот-вот умрёт. Почему он не отговорил её от той глупости?

Внутри сундука оказались два продолговатых пористых камня и ещё две таблички.

— Прочитайте, я не могу.

— «Мирт, это искусственные почки для Нефроны. Отдай их любому сморту, чтобы ей пересадил. Не бойся. Я всё рассчитал», — прочел гонец. — Подписано буквой «Р». Вторая табличка, видимо, для этого «любого сморта», она на тзин-цо.

— Что за…

Мирт посмотрел на письмо в своей руке, потом на табличку. Снова на письмо. И побежал за врачом-смортом.

Все вокруг только и говорят о великой силе. Но в чем она? В способности раз в тысячелетие прорвать время, чтобы один судья мог убить другого?

Фарлайт посмотрел на свои руки, гладкокожие, с когтистыми пальцами. Эти руки когда-то снесли ворота в деревне. Они же впечатали в стенку бывшего соратника-сектанта, когда тот был с ним не согласен. Они же держали вырывающуюся Хеду, когда та не хотела отдать свою кровь просто так. Они хватали людей в Цваргхаде и его окрестностях. И они почти не отличаются от тех рук, что были у мага, покинувшего несколько месяцев назад ингвилийскую школу.

Ничего не изменилось, и ничего не изменится. Потому что Тьма умолкла.

Фарлайт поднял в воздух пустую чашку на столе. Что он смог бы сделать с ней того, чего не мог раньше? Расколоть? Расплавить? Всё это может любой маг.

Но они, фраоки, всё время повторяют, что стали с единым целым с самой стихией, из которой был рождён весь мир… И точно так же не могут ничего сделать с этой чашей.

Как пустить эту новую силу на что-то доселе невиданное? Может, хоть раз попробовать созидать, а не разрушать?

За окном стремительно пронёсся какой-то демон, рука Фарлайта дрогнула, и чаша упала на пол, расколовшись на три неравные части. Плоть, душа, дух. У бесправных большая душа, но нет духа. У право имеющих великий дух, но почти нет души. У тех и других есть плоть, им её дали. Ненужный подарок, обуза. Так писал один из магов, живших на заре рождения Тьмы. Его имя история не сохранила… Да какая разница, скоро история закончится вместе с самим миром.

Фарлайт наклонился и поднял осколки. Возможно ли создать четвёртый метод существования? Нет, глупости.

Послышалось покашливание. Фарлайт обернулся и увидел Асага с папками в руках.

— Бэл повелевает вам придумать, откуда взять большое количество энергии.

— Жертва… разве нет?

— Дело в том, что я подсчитал, сколько нужно энергии на то, чтобы отдать необходимый приказ, плюс проколоть четыре тысячи четыреста восемьдесят лет с копеечкой. И, часть всё равно рассеется… Свой скот массово пускать на убой, как вы понимаете, не хочется. Сколько-то мы наберём в тюрьмах, и, конечно, теоретически мы могли бы украсть достаточное количество людей из деревень на границах, но всё равно, получается очень нерентабельный проект…

— Хватит вилять словами, говори прямо! Сколько нужно человек?

— Сто сорок.

— Да, многовато…

— Сто сорок тысяч.

Фарлайт потерял дар речи, а Асаг раскрыл папку и зачитал:

— Сто сорок тысяч человек, или семьдесят тысяч смортов первого ранга, или пятьдесят две тысячи триданов первого ранга, либо пятьдесят…

— А если, допустим, в магах седьмого ранга?

— Счёт пойдёт на сотни.

— А в фраоках?

— В фраоках нельзя считать.

— Боишься?

— Конечно, нет, — усмехнулся Асаг. — Количество энергии во фраоке нам неизвестно, потому что когда единственный раз умер фраок, никто не замерил ту энергию, что осталась после смерти. Вот почему я не могу считать во фраоках.

— Эти сто сорок тысяч человек смогут родиться заново?

— Это вряд ли… Их сожмёт, перемолет, уничтожит, ведь вы не просто убьёте их во время жертвоприношения, а превратите в импульс — сначала иглы, что проколет время, потом своего приказа.

— Чудесно. Они вернутся в лоно нашей матери!

— Прислать горничную, чтобы заменила вам чашу? — вдруг спросил Асаг, указывая на осколки, которые Фарлайт до сих пор держал в руках.

Фарлайт бросил осколки в стену, проследив, чтобы те не разбились, а вошли в камень как нож в масло. Так осколки и остались торчать из стены.

— Вы великий дизайнер, Нергаль, — сказал Асаг с наигранным восхищением. — Могу я позвать вас, когда достроят мой домик в Ашту? Мне пригодится ваше видение интерьера…

— Они будут мне напоминанием, — отозвался Фарлайт. — Чтобы я не забывал, зачем я здесь.

— Кстати о чашах, совсем забыл, — Асаг вынул из сумы горшочки, накрытые тканью. — Ламаш не сможет сегодня с вами отужинать, потому попросил меня передать вам эти яства, чтобы вы, так сказать, продолжали приобщаться к нашей культуре…

Фраок забрал горшочки, приподнял ткань. Сладкий, нежный запах заставил его желудок возжелать приятного переполнения — прямо сейчас, безо всяких ожиданий обеденного часа. Всё же Фарлайту удалось собрать остатки силы воли, чтобы поставить горшки на стол, сдержанно поблагодарить беса, и приказать крови не приливать к животу, а питать мозги.

Он с удивлением обнаружил, что мысль об убийстве ста с лишком тысяч людей волнует его меньше, чем мысль об убийстве сотни. Чем число было больше, тем менее реальным оно становилось в его сознании.

— Послушай, Асаг. А если я предложу, как сделать, чтобы люди сами пришли в то место, где будет открыт портал, это подойдет?

— Можно использовать команду телепатов, но вы сами понимаете, что нашим бесам и без этого есть, чем заняться…

— Без телепатов, без всякой магии.

И Фарлайт изложил план Асагу, вновь восхитившемуся — но на этот раз не поддельно.

Когда бес улетел, Фарлайт схватил горшки и подбежал к окну, чтобы выплеснуть их содержимое, но в самый последний момент остановился, подумал, закрыл окно шторой и сожрал всю еду в один присест.

Лефрей Весёлый, клерк, приехавший в очередную деревню за данью и отчётом, вновь обнаружил лишь пустые дворы. Не было даже животных в загонах. Сундуки в домах опустели, не нашлось ни одежды, ни даже утвари на кухнях.

Уже через несколько часов здесь была команда магов-следователей. Тридан с улыбкой смотрел за их работой: маги смешно щурились и, вытянув руки, бродили туда-сюда как лунатики.

— Выглядит так, будто они ушли сами, — сказал наконец старший следователь. — Даже без принуждения ментальным колдовством любого вида.

Лефрей кивнул и направился в ближайший дом, под предлогом поиска чего-нибудь полезного для магов.

В спальне того дома было пять коек, но здесь могли спать хоть десять, хоть пятнадцать человек по очереди. В деревнях это не было редкостью. В этих землях люди редко умели строить толковые дома, вот и жили скопом. Под одной из кроватей нашлась несуразная соломенная кукла. Тридан прихватил её с собой, придумывая, как сбагрить новый товар на рынке. «Сувенир из мертвой деревни! Только в одном экземпляре!» А почему только в одном, кстати? Найдется и еще что-нибудь.

Лефрей обшарил следующие несколько домов. Сумка его наполнилась забытыми игрушками, гребнями, чашками, тотемами, и Лефрей полез в подпол в поисках подходяего мешка.

Там, в расползающемся от дряхлости кресле, обнаружился старик. Лефрей подумал было, что тот мёртв, только не успел раствориться во Тьме; но тот вдруг шевельнулся, когда мародёр подошёл ближе.

В свете крошечной сферы морщины на лице старика казались глубже, чем трещины Лаитормской долины.

— Где все? — спросил тридан. Старик открыл глаза и, увидев полумесяца на медальоне незнакомца, проскрипел:

— Я ничего не скажу.

Тридан мягко проник в сознание старика, внушая, что всем селянам грозит страшная опасность, если право имеющие не придут к ним на помощь. Старик недолго держал оборону — меньше минуты.

— Парень из Срединной земли их увёл.

— Как его звали?

— Не помню… Говорил со старейшиной нашим… Потом все за ним пошли, жить в новом месте.

— А ты что не пошёл?

— Куда ж мне? Помру на своей земле. Так решил.

Тридан вернулся к магам, но те уже знали больше его самого.

— Послали телепатию из суда, — сказал Лефрею следователь. — По слухам, Гардакар хочет основать колонию за краем мира, во Мгле. Всем, кто согласен переселиться, он даёт права.

— Нонсенс, — выдохнул тридан. — Что, теперь любой козопас может быть с правами, как вы и я? А кто будет платить налоги? Так нельзя!

— Единственное право, что мы им давали — селиться, где хотят, и они им воспользовались, — заметил маг.

— Так потому что никто не ожидал, что они смогут сняться с места вот так, целыми деревнями, всё бросить… Теперь у них отберут и это право, уж я позабочусь.

— Лично меня больше интересует сама идея колонии за краем мира. Как демоны до такого додумались?

— А почему бы и нет. Срединники зажаты меж четырёх областей. Расширяться им некуда… Может, они нашли способ, как выживать во Мгле.

— А потом мы сделаем заявление, что в нашем великом проекте — поселении во Мгле — что-то пошло не так, и все колонисты погибли. Даже траур объявим, — объяснял Гардакару Асаг. — Этих людей никто не будет искать.

— Гениально, — сказал судья-демон. — Голова у нового фраока варит будь здоров. Я в нём не ошибся.

— Тьма, — прошептал Фарлайт. — Если и это будет зря… Это же всё ради тебя. Чтобы освободить тебя от оков плоти… Мой первый шаг, первый подрубленный столб материи…

Штора на окне шелохнулась.

— Нередко увидишь фраока на коленях, — сказала Нинур.

— Как сделать так, чтобы посетители не могли являться ко мне без приглашения? — спросил Фарлайт, не поднимаясь с пола. — Моя комната превратилась в проходной двор.

— Да к тебе никто и не приходит. Ламаш с Асагом — те только по делу, а для меня можно сделать исключение.

— Ответь на вопрос! Или мне заколотить окно? Посадить на карниз тат-хтара с дубиной?

— Подкуплю твоего тат-хтара, и меня пропустит, и доски дубиной сломает, — бесовица улыбнулась. Она взяла в руки один из горшочков на окне. — А я гляжу, ты не прислушался к моему совету? Насчёт еды, что приносит Ламаш…

Фарлайт вспылил. Он вскочил на ноги, метнулся к непрошеной посетительнице и втащил её в комнату за связанные коконом ноги. Та сама не ожидала такого поворота событий и засмеялась. Фраок же не был настроен на веселье.

— Я знаю, зачем ты прилетаешь, — выпалил он. — Что ж, я выполню твоё желание.

Фарлайт, не найдя в спешке конец этого длинного полотна, за которое можно было бы потянуть, чтобы распеленать бесовицу, потянулся за кинжалом. Надо же, это тот самый кинжал Мирта… Он пережил нападение в Лаиторме, суд и даже превращальный шкаф. Мирт до сих пор его, наверное, ищет.

Нинур поняла, к чему всё идёт, и спокойно сказала:

— Всё, поиграли, и хватит. Ты меня убедил, что способен на действия.

— Что, расхотела? Поздно!

Бесовица, чего Фарлайт не ожидал, вдруг укусила его за руку, встрепенулась, взмахнула крыльями. Фарлайт не успел даже подумать, продолжает ли Нинур с ним играть, или она и вправду «расхотела», и рассёк одежды бесовицы — от груди до колен.

В комнате повисло молчание.

— Дай мне что-нибудь прикрыться, — сказала Нинур и, глядя на растерянного Фарлайта, уточнила: — вон, штору хотя бы сними…

Через минуту она уже летела прочь, завёрнутая в штору, а Фарлайт всё никак не мог избавиться от омерзительного воспоминания. Теперь он понял, что все байки о том, что горничные замотаны в тряпки как младенцы, чтобы не бегать по своим делам — ложны. Они же уродки, сущие уродки ниже пояса…

Фарлайт уткнулся в книжку — что-то скучно-художественное о «славных» деяниях беса Умвиоха в смортских землях. На страницах ему то и дело мерещились вместо букв кривые, когда-то сломанные-переломанные и неправильно сросшиеся, оплывшие обрубки.

«Ты милый», — сказал в его голове голос Нинур. Надо же, «милый». А он о ней — «уродка»… Но что же это, неужто совесть?

Фарлайту не нравилось это чувство.

Он полетел к Асагу.

— Где живёт Нинур?

— Там же, где и другие горничные, а что?

— И где живут горничные?

— Нижний этаж башни, соседней с твоей. Но зачем…

Фарлайт уже исчез.

Множество штор, ламбрекенов — абсолютно ненужных, зато красивых — вот что такое была комната горничных. Ткань била Фарлайта по лицу, крылья то и дело цеплялись за рюши, и он возненавидел эту комнату уже через несколько шагов.

Откинув очередную завесу, он наткнулся на незнакомую бесовицу. Та сидела на круглом стульчике перед зеркалом и наводила красоту с пудреницей и кисточкой в руках.

— Привет, — сказала ему та, широко улыбнувшись. Фарлайт, позабыв о приличиях, уставился на её замотанные ноги, гадая: у этой всё так же плохо, как у его знакомой, или лучше.

— Нинур здесь? — спросил он.

— Если не работает, то здесь. А что? Она что-то испортила? Нагрубила?

— Нет.

— Вы говорите прямо, мы её накажем, если что…

— Да не провинилась она!

И Фарлайт потащился дальше, сражаясь с драпировкой.

Он нашёл Нинур в дальнем углу тканевого лабиринта. Та уже почти запеленалась заново.

— Неожиданно, — проговорила Нинур. — Неужто ты прилетел извиниться?

Фарлайт открыл рот, но слова, которые он собирался сказать, не слетели с языка. Тогда он сказал:

— Я прилетел спросить: вы как поссать-посрать садитесь, с такими-то ногами?

— А мы не садимся, мы парим над сортирной дыркой, — невозмутимо ответила бесовица.

— Я должен был догадаться.

Они помолчали.

— Это всё?

— Ага.

Обратный путь оказался куда короче.

— Мне не нравится твоё выражение лица, — сказал Ламаш, когда они с Фарлайтом добрались до нужного места в пустыне. Оба они были облачены в белые ритуальные одежды, с косами наперевес. Внизу морем стелилось огромное столпотворение: всюду люди, до самого горизонта на все стороны света, со скарбом и зверьём.

— Я должен научиться делать такую же каменную морду, как Каинах?

— Такой морде, как у него, никому не научиться, — усмехнулся Ламаш. — Кстати, в такой-то толпе он нас точно не слышит, как думаешь?

Фарлайт не ответил.

— А правда, что ты состоял в секте, которая хотела всех убить?

— Освободить и уничтожить — разные вещи.

— Одно и то же. Они станут переработанной энергией, а потом уйдут в никуда. Что было до творения? Такое же ничто.

— Тогда было не такое ничто. Была Тьма. Вот она была тем ничем.

— А стала всем.

— И была всем.

— Так она была ничем или всем?

— Давай не будем, — отрезал Фарлайт. — Ненавижу пустые философские споры.

— Потому что тебе нечего ответить, — заметил Ламаш.

— Есть, но я экономлю своё время и силы.

Фарлайт решил не говорить Ламашу, что в последнее время он и вовсе начал крупно сомневаться в своих старых верованиях… после того, как Тьма покинула его. Та старая уверенность начала казаться ему такой же несуразной, как искорёженные ноги Нинур.

— Портал открылся!

Людское море заволновалось.

Неподалёку от Ламаша с Фарлайтом завис в воздухе Каинах. Он поманил Фарлайта к себе рукой.

— Я почувствовал твоё сомнение, — сказал он. — И я его понимаю. Когда-то я был таким же. Но теперь я смотрю на них не то что как на скот, а как на пыль под ногами. Ты ведь не запоминаешь каждую пылинку? А их, людей, я повидал больше, чем ты топтал пылинок. Я участвовал в стойких войнах, столько раз убивал — ради правосудия, крови или развлечения… Этих всего-то сто сорок четыре тысячи, такая мелочь пред ликом вечности. Вот что я тебе скажу: не сомневайся. Просто делай свою работу. Это нам всем на благо. В конце концов, разве не ты сам всё это придумал?

— Разве ты сам ничего не чувствуешь, Каинах?

— Чувствую. Восторг от предстоящей работы.

И древний фраок оставил Фарлайта. Придумывая этот план, тот просто не думал, что ему самому придётся стать одним из исполнителей.

Исполнителем бойни. Массовая смерть хороша только в воображении. Там она была актом искусства. Фарлайт пока что слишком хорошо помнил драку в кабинете судьи Норшала Змееносца, с той вонью и грязью, что её сопровождали. В той драке не было ни капли эстетики, которой Фарлайт наделял смерть.

А та всеобщая смерть, о которой говорил Ламаш… её он уж точно не видел бойней. Фарлайт представлял её как одновременное исчезновение. Будто во всём мире мгновенно погас свет, и наступили всеобщая тишина и благодать. Убийство же судей, которое он планировал, могло оказаться кровавым, но та грязь была оправданной, как следствие наказания виновных. Причём их было всего пятеро.

Какой-то его части и вправду было жаль всех этих людей внизу, когда он начинал рассматривать их не как единый организм под названием «толпа», а как большое количество отдельных личностей. Но он резво запинывал эту часть себя, как только она осмеливалась вынырнуть из подсознания в сознание, не давал себе признаться в собственной жалости. Это чувство было для него синонимом слабости, ничтожности. Видно, его и почувствовал Каинах…

У Фарлайта закружилась голова и он начал терять высоту. «Неужто я настолько расклеился?» — подумал он, но вдруг увидел, что Ламаш тоже снижается — неловко, неуклюже, хватая руками воздух.

Небо с оглушающим грохотом расколола огромная трещина. Фарлайт, полный благоговеющего ужаса, решил, что Тьма наконец смогла со всем покончить и без его участия, что она ставит точку в существовании плоти. Позвоночник пробило резкой болью. Фарлайт вытянулся, как струна, вскрикнул и всё-таки рухнул вниз; но низа уже не было, как и верха вместе со сторонами света, были только разваливающиеся стены бытия и крики, крики, крики.

Боль тянула Фарлайта и одновременно сжимала, все его конечности свело судорогой, а грудь сдавило. Он прощался с жизнью, но без той радости, которой мог когда-то ожидать; им завладевало только одно желание — скорей бы всё закончилось, а вокруг в вихре проносились странные картины. Вон его родственники, давно почившие, а вон вполне живой (пока живой?) Ламаш. Вон его школьные недруги, «Защитники чистой Тьмы» и почему-то Нинур. Мелькнула, кажется, Нефрона — она была на дне колодца длиной в тысячу миль, а сверху ей светила одинокая мерцалка. Фарлайт понял, что он и есть эта мерцалка, неужто он умер, и теперь светит всем с неба? Какая незавидная судьба, стать светильником для тех, кто топчет землю…

Фарлайт свалился людям на головы, накрывая их крыльями. Он попытался подняться, упираясь в человеческую массу, но та шевелилась, тоже намеренная восстановить равновесие, и Фарлайт упал снова. Он заметил, что купол над головой опять склеился воедино — из миллиона осколков.

— Прошли через время, сейчас откроется второй, — крикнул ему Каинах, перекрикивая гул ветра. А ветер здесь был бешеный: древний фраок еле держался в воздухе, но достоинство не позволяло ему упасть на людей. «Наверное, сам не в силах даже телепатировать», — успел подумать Фарлайт, когда мир вокруг опять скрутило.

Он уж было приготовился к новой боли, но на этот раз движение через прокол прошло более гладко. Всё-таки рвать пространство проще, чем время. Не успел Фарлайт моргнуть, как воронка схлынула. Ему даже сначала подумалось, что портал не удался — мир вокруг ничем не отличался от того, что был до воронки.

— Вставай! — послышался приказ Каинаха. Фарлайт еле поднялся, расправив крылья, но их тут же надуло, как два паруса, ноги фраока оторвались от земли и его потащило по людям, как перекати-поле.

Каинах вернул компаньона на место взмахом руки.

«Осторожней», — сказал он, на этот раз телепатией.

Фарлайт до сих пор не мог очухаться. Ветер снова потащил его, и снова Каинаху пришлось вмешаться. Фарлайт не чувствовал себя опозоренным, его одолел восторг от осознания того, в каком великом действе ему довелось участвовать: демоны перенесли через сотни веков и миль почти полторы сотни тысяч человек, несколько фраоков и, если верить Ламашу, несколько тонн оборудования… Фарлайт даже не понял, что эту эмоцию ему подкинул Каинах.

«Если что — представляй, будто люди — цветы, а тебе надо срезать бутоны», — телепатировал ему Каинах и полетел вытаскивать другого фраока из-под людского нагромождения.

«Цветы приятно пахнут, а не воняют», — подумал ему Фарлайт, но Каинах не ответил.

Фарлайт срезал уже несколько сотен бутонов, когда счёт Ламаша перевалил за тысячу — тот не уставал сообщать ему о своих успехах. Когда они оказывались рядом, Ламаш начинал действовать так изощрённо, насколько ему хватало воображения, он резал людей так и эдак, и разрывал их магией, и принуждал их убивать друг друга, беря под контроль, как марионетки. Ещё больше людей задавили друг друга сами, пытаясь спастись бегством — когда поняли, что происходит.

На дне долины уже плескалось алое море, и Фарлайт, вдруг потеряв контроль, ринулся вниз и начал лакать. Он услышал сквозь вой ветра, как хохочет Ламаш, довольный зрелищем. Тот приземлился рядом и тоже прильнул к кровавому морю, как вдруг в их головах раздался голос Каинаха: «Сначала работа, пир потом!»

Ламаш повиновался и полетел туда, где, как ему показалось, были ближайшие живые люди, но Фарлайт не мог остановиться, он пил алую энергию и опять начал терять сознание от избытка. Меж сном и явью ему виделось колышащееся маревопод небесами — отходящие души людей. Что-то удерживало их, не давало улететь далеко или раствориться. Трое фраоков сбивали их в единую стаю, чтобы потом было удобнее пропустить поток душ в новый временной прокол. А ещё выше клубилась первозданная Тьма.

Фарлайта начало тошнить, но он продолжал пить, пить — и всё-таки потерял связь с бытием.

Новое видение было необычайно ясным, более чётким, чем могла быть реальность. Снова гора тел: но на этот раз живых, только бессознательных. То и дело открывались воронки порталов, из которых выходил то маг, то кшатри, то сморт с человеком на руках, потом сбрасывая новое тело к остальным.

— Думаю, хватит, — сказал маг, когда за его спиной схлопнулась очередная воронка. Да это же Норшал! Молодой, и ещё без змеи на шее.

— Мало. Нужно больше материала, — отозвался сморт. Этот голос показался бесплотному наблюдателю смутно знакомым.

— Тебе всегда мало, Энки! Смотри, а то на Земле совсем людей не останется! — рассмеялся… то ли маг, то ли сморт, Фарлайт не понял этого.

— Я всегда беру ровно столько, сколько нужно.

— Вот этого сделаем таким, как я! — воскликнул тридан, которого Фарлайт поначалу было не заметил. Тридан разглядывал чьё-то лицо в куче тел. — Столько чувственности, столько эстетического видения…

Он провёл рукой перед лицом человека. Тот открыл глаза и что-то прошептал.

— Ты мог бы заняться любовью со своей сестрой? — спросил тридан.

Фарлайт не расслышал ответа человека, но, видно, тот был отрицательным, потому что магосморт вновь расхохотался:

— Всё, в брак его!

— О, не торопись, — мягко сказал тридан. — А мог бы ты продать собственную мать, если бы тебе в том была нужда?

И опять человек ответил отрицательно.

— Да однозначно в утиль! — бесновался радостный магосморт.

— Да подожди. А мог бы ты… — и тридан прошепталчто-то человеку на ухо.

Тот дал третий ответ, и у магосморта чуть глаза не вылезли на лоб от восторга.

— Я же говорил, — усмехнулся тридан. — Он подойдёт. Уже на пути к становлению человеком высшего порядка, человеком-выше-морали.

Они вытащили парня из нагромождения тел и отнесли к другой куче, поменьше.

…Новый осколок витража.

На этот раз сморт склоняется над телом, лежащим на столе.

— Проснись, новый человек. Я Энки, твой создатель.

А на соседних столах корчатся массы уму непостижимых форм, когда-то бывшие людьми.

…но всё снова исчезает, чтобы опять явить его взору Энки… скорее, уже что-то промежуточное между Энки и Ирмитзинэ в большом зале с пятью столами.

— Это всё было ошибкой, страшной ошибкой… Мы зашли слишком далеко. И это моя вина.

— Знаем мы вас, — отвечает магосморт — уже с хвостом и двумя пастями на запястьях. — Вслух раскаиваетесь, а про себя — хохочете над нами.

— Клянусь, что говорю искренне. В знак покаяния я отрекаюсь от старого имени. Отныне зовите меня просто Ир'ми'тзин'э (прим. автора: «старший/ая из мастеров» на тзин-цо)…Тот, кто творил старое безумие, умрёт вместе с именем.

— Этого мало.

— Я обещаю больше не заниматься творением… по крайней мере больше, чем в бытовых масштабах.

— Оборудование ваше я всё конфискую, — строго говорит магосморт.

— А я убью всех уродов, — вторит ему маг Норшал.

— Разве они сами заслужили это? — спрашивает Энки-Ирмитзинэ.

— Они просят меня о смерти одним только своим видом.

— Оставьте хотя бы тех, что более-менее сносные…

— Не беспокойтесь, мы уж сможем отличить искусство от уродства, — говорит магосморт Гардакар, и пасти на его запястьях — признанные искусством — расплываются в довольной улыбке.

Фарлайт очнулся оттого, что чуть не захлебнулся, скатившись в беспамятстве в кровавое озеро с нагромождения тел. Рядом не было никого живого: Ламаш и те трое фраоков-пастухов уже переместились в другое место, сгоняя души ближе к месту будущего лаитормского суда.

Он подобрал косу и пошёл туда, откуда слышались далёкие мысли фраоков, взбудораженные бойней и оттого громкие. Фарлайт пошатывался, будто криалинщик под своим зельем, иногда чуть не падал оттого, что споткнулся об очередное тело.

На поверхности кровавого моря колыхались водорослями длинные волосы. Фарлайт поднял лицо к небу, ожидая то ли могучего гласа с похвалой за свершенное очищение, то ли дождя, что мог бы смыть с него липкую тёмную жидкость, бежавшую раньше по рекам человеческих вен. Вверху был только гудящий, клубящийся хаос незавершенного творения. Тогда Фарлайт опустил свой взор, к бледным островам из тел, возвышавшихся то тут, то там — с печатями ужаса на лицах. Ведь это он даровал им такую посмертную печать… Он ведь, правда? Он придумал, он исполнил. В чистоте не осталась ни совесть, ни руки.

Восторг от «срезания бутонов», наведённый Каинахом, улетучился вместе с самим древним фраоком, и Фарлайт остался наедине с настоящими своими чувствами. Он вспомнил старые мысли, что вонзались в его былую уверенность после бойни в норшаловом кабинете: вон тот парень — чей-то брат, чей-то сын… Но его быстро забрали на суд и бросили в превращальный шкаф, и те мысли так и остались где-то на периферии сознания — чтобы вернуться сегодня, со стократной силой.

Фарлайт закрыл лицо ладонями, спрятав от себя мёртвый пейзаж. Воздух врывался в его лёгкие со всхлипывающим хрипом. И ещё одна старая мысль, на этот раз, претерпевшая перемену: смерть хороша, пока ты не смотришь ей в лица. Не в лицо, а лица. Потому что лицо смерти было чёрным покойным лоном, а лица — искажённые, пустоглазые, с приоткрытыми ртами.

Почему-то на него накатила уверенность, что и его собственное лицо теперь такое же, как у мертвецов, тогда Фарлайт наклонился к морю в поисках своего отражения, но не нашёл его.

— У меня нет лица, — прошептал он. — Меня самого больше нет?

Когда-то Фарлайт неистово желал пустоты, но сейчас он воззрился в её недра, надеясь, что оттуда вот-вот откликнется Нечто… И это Нечто вернёт его самому себе.

Демон щурился в пустоту до рези в глазах. Он мучил своё энергетическое облако, но то нащупывало лишь смерть. Он напрягал уши — пока ему не показалось, что те оглохли уже от воя вихрей первородного хаоса, и теперь способны слышать только его эхо, бесконечно повторяющееся в памяти. Ниоткуда ему не было ответа; и тогда он дал его себе сам: воплем, более диким, чем крики всех его жертв вместе взятые.

«Что это было?!» — чужие мысли показались лишними во всеобщем воинственном вопле. Был ещё кто-то живой — под кровью, под телами, под землёй!

Фарлайт выдернул наверх затаившуюся жертву — магическим рывком. Это был грязнющий пацан. Трубка, через которую он дышал, упала в алое море. Демон швырнул мальчишку на землю и поудобнее перехватил косу, чтобы замахнуться.

— Дядя Фарлайт!

Коса чуть не выпала из рук. Кто это? Сморт, первый ранг…

— Рем? — и тут же другой вопрос: — Как ты меня узнал? Я же…

— Ваши волосы. Когда я вылил на вас воду в Пиминне, они были такие же… и губы… и это… в общем, узнал.

Вокруг лежали тысячи мёртвых тел, а они просто говорили о волосах. На лице Рема читалась радость, он явно решил, что Фарлайт прибыл к нему в составе армии спасения.

— Что ты тут делаешь?

— Прячусь… Помните, вы меня отругали, что я не прокопался под вашей сеткой? Я с тех пор только этому и учился, копать…

— И закопался сейчас, а дышал через трубку, — закончил Фарлайт. — Я не о том. Что ты тут делаешь? Тут же были одни люди? А ты вообще должен стоять коленками на камнях где-нибудь в саотимской школе…

— Я оттуда сбежал. Сначала хотел вернуться домой… Попал в какую-то деревню, а оттуда все люди собрались в новое место во Мгле, и я пошёл со всеми… по-другому оттуда было не выбраться.

— Зря ты сбежал из школы, Рем, — сказал Фарлайт, делая шаг ему навстречу. — Видишь, как плохо это заканчивается.

Рем вдруг всё понял.

— Нет, — выдохнул он. Ноги его ослабели, и он шлёпнулся на чью-то голую спину.

— Мне нельзя оставлять тебя в живых.

— Почему?!

«И правда, почему?» — спросил себя Фарлайт. — «Его смерть нужна, чтобы убить одного-единственного судью в будущем? А зачем мне убивать судью, если та, что отдала приказ, давно молчит…»

— Потому что я хочу, чтобы Бог, покинувший меня, вернулся, — проговорил он.

У Рема были серые глаза. Раньше Фарлайту даже не пришло бы в голову разглядывать, какого цвета глаза у человеческого ребёнка. Пацан был покрыт слоем грязи, крови и ещё чёрт знает чего — весь чёрный, и только глаза светились на его лице — подслеповатые глаза с человеческими зрачками.

Фарлайт ждал, когда Рем начнёт умолять его. Тогда он точно смог бы наконец размахнуться этой долбанной косой. Но засранец будто воды в рот набрал.

— Ну же! Проси! Умоляй! Будь ничтожным! Ты же воспитан людьми, которые трясутся за свою шкуру, почему ты не просишь?

— Я надеюсь, что вы встретите своего Бога, дядя Фарлайт.

«Что за душа течёт в его жилах?» — подумал тот, изумлённый. Пацан боялся его, очень боялся, но держался достойней его самого.

— А ты знаешь, что вы были первыми? — вдруг спросил Фарлайт.

— Кто — мы?

— Люди. Вас выкрали с земли и сделали нас. Не из всех, только из части. И нам сказали, что мы имеем права, а людям — что не имеют. С каждым поколением мы всё больше убеждали людей в их ничтожестве, пока они сами не уверились в нём, уже на уровне крови, на уровне Рода, и действительно не разучились владеть энергией. А ты уродился, не знаю в кого, такой…

И он коснулся головы Рема, чтобы тот узрел его недавнее видение.

Фарлайт желал, чтобы Рем вышел из себя, обругал эксплуататором, обрекшим его семейку годами копошиться в земле и дерьме. Тот же выглядел удивлённым, но не шокированным, и растерянно моргал.

«Нергаль!» — услышал Фарлайт мысленный зов.

— Закапывайся назад, — сказал он пацану и полетел на север, откуда его звали.

Каинах отчитал Фарлайта за то, что тот упился крови и валялся, пока остальные фраоки трудились в поте бледных своих лиц.

Тысячи душ уже были утрамбованы в шар, пульсирующий и грозящий разорваться. Фраоки, все красные с ног до головы, погрузили шар в воронку в земле и накрыли плотным слоем материи — ровно на том месте, где через несколько лет будет построен лаитормский суд.

— А я знаю, почему на этом месте потом построят Лаиторму, — заметил Фарлайт. — Они как раз почувствуют след нашего источника.

Ламаш рассеянно кивнул. Его мысли были совсем о другом.

— Всё, пошли, — сказал Каинах. — В будущее будет легче, чем в прошлое.

— Я знал, что ты не дашь попировать после, — раздражённо заметил Ламаш.

— Эта энергия — для дела! Всё, идите сюда.

Фраоки встали в круг. Энергия завихрилась меж ними, и Фарлайт зажмурился, готовый к боли. Воздух завибрировал, но ничего не произошло.

— Чёрт, — ругнулся один из незнакомых Фарлайту фраоков.

— Что такое? Почему мы ещё здесь?

— Энергии не хватает, — объяснил Каинах. — В прошлый раз нам открывали портал всем Суваршахту, плюс треть всех душ уже была отдана на тот портал залогом.

— Но тогда мы тащили с собой скот и приборы. Сейчас же нам надо переместить только самих себя.

— Если я сказал, что не хватает, значит, не хватает, — отозвался Каинах. — Будто вы сами этого не чувствуете.

— Этот плешивый чёрт Асаг обсчитался! — выпалил Ламаш, сжав кулаки от злости. — А ещё «с запасом, с запасом»! Когда я его встречу, то распну, потом растяну на дыбе, а после этого — закрою в «деве»!

Фарлайт воззрился на Каинаха.

— Ламаш прав, — подтвердил тот. — Тот, кто делал расчёты, ошибся. Не хватает всего одной или двух душ, кстати…

— Так давайте задерём парочку местных. В этом времени.

— Нельзя. Кто-то из них может оказаться вашим же предком.

— У меня нет предков из людей, я чистокровный, — сказал Ламаш.

— Ты уверен? Я знаю, что нет. Ляжем в спячку на четыре тысячи четыреста лет и проснёмся в тот день, когда улетели в прошлое.

— Скверный план, — сказал кто-то. — Мы подохнем, пока ждём.

— Мы бессмертны.

— Почти. А кровь, а жажда?

— В спячке не понадобится.

— Я против! — отрезал Ламаш. — Спячка — это значит, что ты не отдаёшь себе отчёта в том, что творится вокруг. Нас найдут и грохнут. А мы даже не успеем убедить убийц в своём бессмертии, вот смех-то…

— Мы спрячемся там, где нас не найдут — на Земле, — продолжал настаивать Каинах.

— Не, не, к чёрту это всё… Ты-то понятное дело, старый, уже успел пожить.

— Всё, хватит болтать! Делаем, как я сказал! Пошли.

И он открыл новый портал — на этот раз, на землю. Фраоки последовали за ним. На той стороне воронки оказалась ещё более кромешная темнота. Фарлайт потянул носом, ожидая учуять тот божественный земной запах, что так нравился рыцарю Алфару, но сразу же поморщился. Обычная затхлость, что Алфар в ней нашёл?

— Можете не бояться, что сюда проникнет солнце. Мы в пещере, — пояснил Каинах, уже устраивающийся на земле — Фарлайт понял это по движению его облака энергии. Облако вдруг начало гаснуть и будто бы уплотняться: Каинах впал в спячку.

Фарлайт видел, как гаснут и другие облака. Он уселся на землю рядом с Каинахом, но не торопился лечь, изучая своего коллегу — как теперь течёт в нём энергия, как звучит его сердце… Пока что он не особо понимал, как вообще ввести себя в спячку.

— Я правильно понимаю, что остались все те, кто положил на приказ Каинаха? — вдруг раздался голос Ламаша, вырвавший Фарлайта из раздумий. Он обнаружил, что бодрствует около половины фраоков.

— Ага, а то что он раскомандовался, — ответили Ламашу откуда-то справа.

— Предлагаю восполнить недостачу душ его собственной душонкой.

— Согласен!

— А кто будет отдавать приказ судье Норшалу, если Каинах будет мёртв? — заметил Фарлайт и тут же почувствовал досаду Ламаша.

— Действительно. Придётся его оставить. Давайте тогда всех остальных подлиз. Вот с того начнём. Так, идите сюда… Сделайте каждый по разрезу в разных частях тела и начинайте вытягивать энергию. Все одновременно. Один должен встать в изголовье и удерживать его, когда проснётся. Он не успеет сообразить, что происходит. Ваша задача — слить энергию быстро, очень быстро… Часть выпьем, часть отправим в наш запас.

И Фарлайт ещё раз убедился, что бессмертие восьмиранговых относительно.

— Тьма! Какая же у нас, братья, вкусная кровь! — восхищался Ламаш над растерзанным телом «подлизы», подчинившегося приказу Каинаха.

Когда фраоки исчезли в портале, облако энергии Каинаха вновь стало облаком бодрствующего фраока, только никто этого уже не видел.

Рем шёл по пустыне уже несколько часов. Ветер то и дело сбивал его с ног, тащил по камням, разрывая одежду и царапая кожу, но юный сморт, стиснув зубы, поднимался и продолжал путь. Нельзя сдаваться. Остановиться — значит умереть. Без еды и воды, если не случится дождя, он долго не протянет, а так — есть хоть какой-то шанс набрести на людей.

Рем ничуть не был шокирован тем, чему стал свидетелем. Демоны устроили резню — ну и что? Примерно об этом и были страшные сказки, которыми старшие братья и сёстры пугали их с Римом. Его больше озадачивало то, что ему показал Фарлайт. Поскольку надо было хоть чем-то занять свои мысли во время ходьбы, он снова и снова возвращался к видению Такие же горы тел, только живых. Принесённые — он услышал это в мыслях Фарлайта — с Земли. Всё это было неспроста, всё это — преддверие к чему-то великому… Надо только сообразить, к чему именно, что всё это значит. Рем чувствовал: он рождён для решения великой загадки.

На холме впереди показался силуэт человека, и мальчик побежал туда со всех ног. Очередной порыв ветра вдруг поднял его в воздух, понёс в нужную сторону. Рем был полон восторга — сама Тьма помогает ему! Но восторг мгновенно схлынул, когда Рем увидел, что именно принял за холм. Ветер швырнул его на нагромождение тел, лицом в чью-то пятерню. Рем отшатнулся, сплюнул — и пополз вверх, всё ещё не оставляя надежду. Кто-то же там стоял, причём не крылатый демон, а обычный человек.

Взобравшись на вершину холма, он встал на ноги, оказавшись в двух шагах от «человека». Обескровленное, покойное лицо заставило Рема вздрогнуть и сделать шаг назад. Он покатился вниз, а следом за ним — лавина из тел.

Выбравшись из-под толщи рук, ног и туловищ, мальчик сделал печальный вывод: он выписал по пустыне круг, а то, что он принял за стоящего человека, было чем-то вроде чучела. Рем потащил древко, на которое было нанизано тело, это оказалась коса одного из фраоков с обломанным остриём. Рем даже не испытал злорадства, только приноровил древко, как посох.

Он встал, чтобы продолжить путь, но вдруг задумался. Столько тел — и все исчезнут, будто их и не было. Рем снял с одной из женщин широкую юбку, завернул в неё несколько отрезанных рук, взвалил мешок на спину и только теперь отправился в путь, размышляя над тем, что теперь его шансы на выживание повысились.

Он брёл мимо скал, остро очерченных ветром. Время привала. Когда зубы вонзились в мёртвую плоть, сердце Рема вдруг сжалось. Он увидел на отрезанной руке кольцо — такое же, как у его матери. Не может же это быть она! Просто совпадение. Вряд ли его мать бы всё бросила и отправилась колонизировать Мглу. Его семье в Пиминне жилось неплохо. Можно было, конечно, вернуться назад и отыскать хозяйку руки, но Рем решил не тратить на это время.

На душе ему стало погано. Он отбросил руку, и тут на него навалилось всё то, что он пережил: чужие крики, море крови, витающий над полем смерти крылатый ужас… Мальчик уткнулся в колени лицом и мелко задрожал. Сказки сказками, а жизнь жизнью.

Так он и сидел, пока силы вновь не вернулись к нему. Тогда он провёл по скале пальцем, выдавливая длинное и узкое углубление. Камень в его руках был податливым, как глина. Вскоре на скале проявилась примитивная картина — фраок с косой. Выплеснув на скалу гнетущий его образ, Рем отправился дальше в путь, даже не осознав, что только что нарисовал «Святого Тогруса, покровителя земледельцев» — того самого человека-птицу, на которого столетиями будут молиться его предки.

Страница из книги «Настоящая история мира», написанной в 64 году от Начала на древнем языке. Все экземпляры книги были уничтожены, имя автора стёрто из памяти, а сам он заключён навечно в тряпку, о которую великая смортка каждый день вытирает ноги. Примерный перевод первой главы книги на современный общий язык:

Так писал забытый всеми мудрец — единственный во всём мире, кто был рождён после того, как дожил до седин.

444. Фраоки

Фраоки очутились в подвале лаитормского суда, как было задумано — и чуть не ослепли, запоздало прикрывая глаза. Источник, заложенный ими в прошлом, теперь бил в полную мощь в центре подвала.

— Что происходит? — удивился один из демонов.

— Видимо, опять какая-то ошибка в расчётах, — отозвался Ламаш. — Источник открылся раньше, чем мы нанесли сюда визит… Не могло ж всё пройти идеально. В плане было много узких мест.

Фарлайт вспомнил, как знакомо светился купол здания несколько месяцев назад, когда они с Нефроной только прибыли в Лаиторму. Значит, источник начал проклёвываться под судом уже тогда, и лаитормцы не могли не заметить его. Но Фарлайт ничего не сказал своим компаньонам, ему, в общем-то, было уже на всё наплевать. Его существование обессмыслилось по всем фронтам. Он желал, чтобы эта их попытка покушения на Норшала провалилась, и судья-маг их уничтожил. Точнее, хотя бы его. Он всё ещё не представлял, как ему, почти-бессмертному, возможно покончить с собой, если не считать вылазки на солнце… но смерть от огня была слишком ужасной, чтобы решиться на неё.

Ещё можно спровоцировать на убийство своих собратьев. Они на это способны, даже зная, что обрекают тех на перерождение в телах бесправных: Фарлайт только что сам в том убедился. Пока другие фраоки бегали вокруг, разбираясь с источником, бывший маг проигрывал в своей голове диалог:

— Где Каинах? — вдруг спросил кто-то, вырвав Фарлайта из раздумий.

— Он должен был добраться сюда сам… Подождём?

— Чего ждать? У Каинаха было четыре с лишним тысячи лет, чтобы сюда добраться, — заметил Ламаш.

— Он мог проспать. Перепутать день… час…

— Год, десятилетие, — продолжил Ламаш. — Слетаю за ним… раз уж энергии у нас всё равно выше лаитормской крыши.

Фраок исчез в одной портальной воронке, и через минуту появился в другой, метром правее.

— Каинаха там нет, — сказал он, растерянный.

— Значит, он не проспал, а проснулся раньше.

— Или земные человеки всё-таки нашли его и вытащили на свет.

Фарлайт отметил в голосе Ламаша плохо скрываемую радость и счёл своим долгом испортить злобному собрату праздник души.

— И кто будет отдавать приказ судье Норшалу, если величайший менталист вышел из игры? — спросил он.

По Ламашу было видно, что об этом он как раз и не подумал, причём уже второй раз.

— Может, Ишзидаль?

Но названный фраок только покачал головой.

— Я даже не рискну лезть судье в голову.

— Чш-ш-ш! — вдруг встрепенулся Ламаш, и накрыл всех фраоков завесой.

В подвал вошёл кшатри в полном боевом облачении. Обошёл кругом источник, постучал древком пики по полу, вслушиваясь в эхо. Достал флягу, отхлебнул.

«Стережёт источник», — услышал Фарлайт мысль Ламаша, и затем фраока, которого он называл Ишзидалем:

«Женщина. Пьёт криалин. Седьмой… нет, восьмой ранг! Она как мы».

«Я её знаю. Это Адара», — подумал Фарлайт так, чтобы другие фраоки тоже слышали его.

Кшатри Адара резко повернулась на каблуках в ту сторону, где стояли невидимые фраоки. Воздух между ними и рыцаршей шелохнулся.

Ламаш прижал один палец к губам, другой — к виску, что означало совет не только не говорить, но и не думать слишком громко.

Фарлайт сделал шаг вперёд, за границу завесы. Ламаш дёрнулся, потянувшись к младшему собрату, чтобы остановить его, но только царапнул когтями по крылу. Поздно — фраок открылся Адаре, и та перехватила пику двумя руками, ринувшись на него. Фарлайт взмахнул крыльями, чтобы взмыть в воздух, но он, мало того, что устал после бойни, так ещё и сам по себе был слишком грузен и медлителен, так что Адара пробила демону крыло — и тут же отпрянула назад, выискивая место для нового удара. Фраоки под завесой наблюдали за ними, даже не намереваясь вмешаться.

Фарлайт, так и не осиливший подъём в воздух, поднял руки.

— Я к тебе с добром.

— «Демон» и «добро» — понятия противоположные, — сказала Адара, всё же, снизошедшая до переговоров с нарушителем.

— Я не всегда был демоном. Меня таким сделал Гардакар… Я бывший маг. Я даже работал в этом суде.

— Ложь.

— Ты должна меня помнить. Портальное зеркало… Ты была в лесу с братом и землянином, говорила со мной… Я подсказал, как попасть назад, во Тьму.

— Точно, я тебя вспомнила, — проговорила Адара. — Но это всё равно ничего не меняет. Ты теперь демон, а не работник нашего суда. Тебе здесь быть нельзя. Уходи… пока я разрешаю.

— Где твой брат, Адара?

— Который?

— Который младший.

— Его казнили за измену. И я не хочу, чтобы меня постигла та же участь… так что давай уходи сам, пока кто-нибудь не увидел наш разговор.

— Может, твой брат и изменник по закону, но не по морали.

— Неважно. Он был бунтарь, я нет. Уходи! Третье предупреждение — последнее!

— Ты первая сбежала на землю, разве это не бунт?

— Я была глупой.

— Ты была доброй, Адара… К землянам, к брату. Что с тобой стало?

— Я…

Вдруг глаза её расширились, она отшатнулась назад, выставив пику, но так и не успела защититься. Через мгновение она уже лежала на полу, трепыхаясь, пока трое фраоков стояли у изголовья Адары, удерживая магией на полу, а Ламаш стягивал с неё перчатки, чтобы добраться до голой кожи.

— Что вы наделали?! — только и смог вымолвить Фарлайт. — Я и так почти убедил её…

— Лишний свидетель. А ты молодец, хорошо заболтал.

— Она могла принять нашу сторону…

— Уже поздно. Тем более мы поняли, что она не как мы, а слабее.

— Она однажды отрекалась от Тьмы, выбрав жизнь на Земле. Это её ослабило. Плюс наркотик, — предположил Фарлайт, бессильно глядя, как Ламаш выпускает из Адары прозрачную кровь, тут же направляя её в бушующий источник. Отсветы от источника играли на его лице, делая ещё более бледным и зловещим.

Ламаш соскочил с тела, дав знак братьям отступить. Адара поднялась на ноги, но как-то неловко. Ламаш шевельнул пальцами, и рыцарша сделала шаг, затем другой.

— Марионетка? — спросил Фарлайт, и новоявленный кукловод кивнул. — А как ты…

— Физически, не ментально.

И Ламаш покружил указательным пальцем, заставив Адару завертеться вокруг своей оси в пьяном танце.

— А если сейчас раздавить твой палец камнем, что произойдёт с рыцаршей?

— Что за вопросы?

— Интерес исследователя.

— Тьфу. Лучше молчи… Ишзидаль, смотри её глазами и показывай нам.

И Фарлайт увидел всех фраоков со стороны, подтянутых, стройных. Один разительно отличался — полный, как бочонок; неужели это он?

Взгляд Адары направился к выходу из подвала. Она сделала ещё несколько шагов, каждый следующий становился всё более уверенным.

— Что скажем судье-магу?

— Что источник совсем разбушевался, — предположил один из фраоков.

— Тогда он пошлёт посмотреть других магов, — отозвался другой.

— Тогда… что источник зовёт его.

— Совсем недостоверно…

— Быстрее, я почти довёл её до покоев судьи, — прошипел Ишзидаль-кукловод.

— Дай мне, — сказал Фарлайт, и произнёс уже устами Адары, перед которой распахнул дверь сам Норшал: — Там, в подвале, мой брат. Вы сказали мне, что он мёртв. Как это понимать?

— Что? — удивился судья. — Это какой-то морок.

— Это не морок, — продолжала кукла-Адара. — Он жив, и ему нужна помощь. Я уже отправила птицу за целителем.

Судья тут же оттолкнул Адару и устремился вперёд по чёрному коридору. Рыцарша побежала за ним.

— Как же ты оставила брата одного? — спросил он.

— Младший маг присматривает за ним. А я пришла за ответом, который до сих пор не получила.

— Единственный ответ в том, что это морок, или криалиновая галлюцинация. Ты ведь не пила опять..?

Судья только переступил порог подвала, как змея на его шее свилась в узкое кольцо, перекрывая воздух. Норшал потянулся к ней рукой, чтобы сорвать, но тут же огромный поток энергии из источника хлынул в его сторону, заставив позабыть обо всём во Тьме. Должно быть, он сейчас был наедине с той самой пустотой, о которой мечтал Фарлайт.

Судья был оглушён, но это, конечно, не могло заставить его развоплотиться. Тогда фраоки открыли под ним портал, в который тело судьи тут же провалилось.

Демоны видели глазами судьи нечто жёлто-алое, раскалённое, ужасающее своей яркостью, они чувствовали, как в блаженную пустоту судьи ворвался дикий ужас, столь мощный, что они оцепенели и сами, неготовые к такому зрелищу.

Фарлайт понял, что ещё мгновение — и он не выдержит, что его сердце разорвётся от ужаса, что его сознание сгорит вместе с телом Норшала, — и разорвал канал.

Мужчина с распущенными, слегка волнистыми волосами возлежал на высоком ложе, одной рукой смачивая длинные стебли в сладком соусе стоящей на полу чаши, а другой — обнимая прижимающуюся к нему девушку. В комнате были ещё две девушки — одна из них массировала сибариту ступни, другая сидела рядом с вазой и пела. Не фьеллрие эсхлеком на леинре, а обычными словами общего языка, как поют земные женщины. Прятать такой голос за звенящим звуком леинры было бы преступлением.

Мужчина вдруг ошарашенно подскочил и застыл, тяжело дыша.

Звуки застряли в горле певицы.

— Нель, ты толкнул меня! — недовольно произнесла любимая наложница — та, что лежала подле хозяина.

— Вы чем-то недовольны, повелитель? — испугалась массажистка. Тот пробормотал пару невнятных фраз в ответ и бросился к выходу.

— Ты пойдёшь в таком виде? — в голосе лежащей проснулась нотка удивления. — Даже не оденешься?

Она нежно дотронулась указательным пальцем до плеча хозяина, но тот отдёрнулся, будто его коснулось чудовище, а не одна из первых красавиц. Он поспешно натянул синюю мантию на голое тело и выскочил из комнаты.

— Я знала, — злорадно прошептала массажистка. — Знала, что скоро ты, Лимесвиа, станешь ему неприятна. Даже не безразлична, а мерзка, отвратительна! — закончила она с торжеством.

Лимесвиа хищно потянулась к массажистке и прошипела ей на ухо:

— Если это твоих рук дело, ты пожалеешь, что имеешь плоть в этом мире!

— Когда я стану фавориткой повелителя, тебя бросят в темницу, и ты ничего мне не сделаешь, ничего!

Лимесвиа набросилась на массажистку и вцепилась длинными когтями ей в лицо, та схватила вазу и ударила соперницу, рассекая её щёку. Лимесвиа ослабила хватку и дотронулась рукой до лица, скривившегося от боли.

— Ты заплатишь за это! — она повернулась к стене, на которой висело большое зеркало, ужаснулась и заплакала. Массажистка тоже сотрясалась в рыданиях — она увидела своё отражение немного раньше. Ярость обеих триданок немедленно сменилась отчаяньем. Ни одна из них не помнила, что они так дрались почти каждый месяц — а потом Нельжиа отравлял их к сморту-врачевателю, и воспоминания о расцарапанных лицах и выдранных волосах вскоре растворялись в тумане, напоминая отголосок ночного кошмара, что всякий раз ускользал, стоило попытаться на нём сосредоточиться.

— Из-за твоего эгоизма теперь никто из нас не будет любимицей Великого! Ах, что же мне делать?

— Нужен целитель… Ах, Мельрие, позови целителя, срочно!

Но певички Мельрие и след давно простыл. Она пробежал через широкий зал, полный испещрённых орнаментами вещиц. Её цель скрылась за одной из дверей, куда она и последовала.

— Мастер, что случилось? — спросила она. Слишком бесцеремонно для женщины из четвёртого круга приближённых, но Нельжиа это понравилось.

— Проблемы мира не должны тебя интересовать, — уклонился он. — Зачем мучиться, если в жизни столько удовольствий?

— Ах, я не буду спокойна, пока не узнаю, что вас волнует. Позвольте мне разделить вашу боль.

— Умер один мой знакомый.

— Он был вам другом?

— Нет.

— Врагом?

— Иногда.

— Так что же вас печалит?

— Сам факт его смерти. Я желал её, но всё-таки не верил, что она возможна…

— Кто-то умирает, кто-то рождается, — задумчиво проговорила Мельрие. — Да, я всегда хотела узнать, у Верховных Судей могут быть дети?

— Поэкспериментируем? — таинственно произнёс Нельжиа, закрывая дверь на ключ. Триданы не умеют долго беспокоиться — вне зависимости от причины этого беспокойства.

— Вот видишь, справились и без всяких Каинахов, — услышал Фарлайт голос Ламаша сквозь сон. — Он нам был не нужен.

— Ага, и выжило только трое фраоков. Стоило того? — ответил ему кто-то.

Фарлайт открыл глаза и узнал говорившего — фраока Энгира, с которым они были почти незнакомы. Энгир выглядел жалко, словно побитый человечишка. Его волосы, прежде чёрные, теперь побелели. Ламаш же был помят, но доволен.

— Ещё бы. Пожертвовать собой ради такой великой миссии… О, мы будем помнить имена наших братьев… Я прикажу выбить их на колоннах моего игалли.

И Фарлайт понял: Ламашу плевать на тех, кого он зовёт братьями.

— Что случилось? — подал он голос.

— Другие фраоки, не успевшие разорвать канал с судьёй-магом… В общем, нас осталось только трое.

— Сгорели?

— Стали пятнами на светиле земного мира. А Норшал — самым большим пятном, — усмехнулся Ламаш.

Гнев заклокотал в сердце Фарлайта. Такой идеальный план пошёл прахом: сначала всякие асаги не могут правильно рассчитать энергию, потом сбегают каинахи, которым должно было сыграть ключевую роль, и под конец ламаши решают выбросить жертву в земное Солнце, не предусмотрев, что фраоки и сами могут сгореть. Нет, всё-таки больше всех виноват обсчитавшийся Асаг. Если бы они взяли на одну-две души больше, всё шло бы по плану…

И вдруг демон застыл, словно его самого удушила змея на шее. Асаг не обсчитался! Фарлайт ведь сам отпустил Рема, которого как раз хватило бы, чтобы заполнить брешь…

Вдалеке послышалось эхо шагов и возбуждённые голоса.

— Пора уходить. Вставай, Нергаль! — и Ламаш открыл портал за город на всех троих.

Стоило Фарлайту закрыть глаза, как пламя вновь вспыхнуло перед ним — смертоносное, готовое разрушить всё и вся, не признающее правил и рангов. Он вздрогнул и вскочил на постели, удостоверившись, что находится в своей комнате в Цваргхаде — в темноте… но без Тьмы.

— Я уничтожил одного из судей, — прошептал он. — Не самолично, но всё же… Разве я недостоин от Тебя хотя бы коротенькой весточки?

Зашуршали шторы: Нинур вновь явилась на его окно.

— Все празднуют вашу победу, — сказала бесовица. — Песни, банкет, пафосные речи. А ты лежишь в своей комнате.

— Что там праздновать? Выжило только трое фраоков. Трое! Это провал. Мой план был идеален… Но они всё испортили.

Нинур перепорхнула к нему на кровать.

— Трое? — переспросила она.

— Я, Ламаш, Энгир. А что?

— А где Каинах? Он умер?

— Думаю, да. Почему тебя волнует именно Каинах?

— Ненавижу этого ублюдка. Это из-за него я…

Нинур не закончила свою мысль, но Фарлайт так и не переспросил, не уточнил, и горничной пришлось продолжить.

— Семья продала меня Каинаху в виварий. За долги. Он там всё пытался вывести каких-то особых потомков… Я не знаю. В общем, я сбежала. Меня поймали. В виварий не вернули, но наказали и заставили отрабатывать долги вот так… Служанкой. Будто я человек. А ведь это даже не мои долги.

— Вас таких много, — отметил Фарлайт.

— Много. Но только я работаю за то, к чему вообще не имела отношения.

Они помолчали. В этой тишине Фарлайт услышал отзвуки далёкой музыки. И вправду, праздник вовсю гремит где-то внизу…

— Зачем ты мне рассказала?

— Чтобы ты понял: не тебе одному бывает плохо.

— Поэтому ты начала прилетать? Нашла родственную душу?

— Не совсем.

Нинур схватила его и решительно прижала к своей груди, начав гладить по волосам. Фарлайт даже не успел возмутиться и только вздохнул, в который раз отметив, что не может взять и выставить бесовицу за окно.

С некоторой неохотой он решился признать: ему нравилась эта грубовато-навязчивая манера Нинур, в то время как нежно-навязчивое поведение Нефроны только раздражало. Он вспомнил волшебницу с её вечным «Давай я тебя расчешу? Ну давай? Ну давай?» — и так десять раз, пока Фарлайт не соглашался. Нинур явно была не из тех, кто задавал вопросы. Бесовица прилетала и сразу делала, что хотела, наплевав на то, что была в этом городе всего лишь служанкой, а он — одним из приближённых местного судьи.

— Я рад, что ты не обиделась, — вдруг сказал Фарлайт.

— За что?

— Когда я прилетел и спросил про туалет. Вообще, я хотел извиниться…

— Да я и без извинений знаю, что ты хороший.

— Я?!

— Ты, ты.

— Да я никогда не был хорошим. И если до того, как я стал демоном, я был всего лишь противным волшебником, то теперь я… чёрт. Я тот, кто разродился планом самого массового убийства в истории. А ты — «хороший».

— И тебя мучает совесть?

— Меня мучает то, что она меня не мучает. А ведь должна… Я какой-то неправильный, да? Безморальный. Монстр. Когда рядом со мной что-то происходит: боль, смерть, я вдруг будто обретаю способность чувствовать.

— Жалость?

— Не только. Боль, страх — вместе с жертвами. Со всех моих чувств будто срывается пелена, и я осознаю, что живу, а не просто двигаюсь к смерти… Тот Фарлайт в центре бойни — он, пожалуй, понимает, что такое совесть. Но потом, когда всё заканчивается, он вновь равнодушен и жалеет о минутных слабостях.

— У тебя нет истинной причины для страдания, вот ты и придумываешь их на пустом месте, — сказала Нинур, покрепче прижав Фарлайта. — Расслабь свой ум.

— Я не могу. После возвращения я постоянно об этом думаю… Спас одного мальчика, теперь только жалею о том поступке. И вот то, что я жалею, это меня обескураживает. Будто бы я рождён только ломать, убивать, разрушать.

Нинур потянулась к тарелке, словно в подтверждение только что сказанных слов торчащей из стены, и провела пальцем по острому краю.

— В разрушении тоже может быть своя красота. А что до того мальчика, не волнуйся. Кто знает, что из него вырастет. Может, будущий спаситель мира.

— Да никто из него не вырастет. Это я спаситель мира, — буркнул Фарлайт. — Просто мальчишка, каких тысячи.

— Если ты его спас, значит, так было нужно, — сказала Нинур таким безапелляционным тоном, что у Фарлайта не повернулся язык спорить с ней дальше. Бесовица решила, что её собеседнику полегчало от разговора, и слабо улыбнулась. Фарлайт же всё равно думал только о том, что его жизнь обессмыслилась, когда Тьма покинула его, и что единственное разрешение тяготы его существования только в смерти, на которую он никак не мог решиться.

Так они и сидели: один — калека душой, другая — калека телом.

Небеса были беззаботно безоблачны, как и мысли Ламаша. Фраок всё ещё чувствовал лёгкое опьянение от той славы, в которой искупался вчера на празднестве в свою честь. А оно было посвящено именно ему, в том Ламаш не сомневался. Поседевший и дёрганный Энгир притворялся его тенью, а затворник Нергаль и вовсе не явился на пир. После исчезновения предыдущего наместника именно его, Ламаша, бэл назначит своей правой рукой, уж никаких сомнений.

Вот явился и он, цваргхадский затворник, отшельник в сердце большого города.

— Зачем звал, брат? — спросил Ламаш у Фарлайта, отметив, что тот выглядит более собранным, чем обычно. Одет по всем правилам, волосы стянуты в хвост, взгляд — в кои-то веки! — осмысленный, а не направленный в глубины собственных терзаний.

— Хочешь стать верховным судьёй Срединной земли? — спросил тот безо всяких предисловий.

— Что? — Ламаш растерялся, чувствуя себя так, как если бы ему рассказали шутку, но он не понял, над чем смеяться.

— Мы уничтожим бэла Гардакара. Трон будет свободен, и я уступлю его тебе без всяких вопросов. Мне он не нужен.

Ламаш всё никак не мог взять в толк, что происходит.

— Это что, проверка? Я не предам моего господина! — выпалил он, но в душе его зародилась тайная надежда: вдруг Нергаль и вправду не пытается его подставить… — Даже если ты не лжёшь, то, верно, сошёл с ума. Говорить такие вещи в двух шагах от города!

— Главные уши пропали на Земле. Нас никто не слышит. Бэл уязвим, пришло время действовать.

Ламаш облизнул пересохшие губы. Кончики его ушей побелели — к ним прилила энергия. Фраок неподдельно разволновался. Он устремил свой взгляд в сторону Цваргхада, сотней башен устремившегося в небо. Город казался вечным, незыблемым. Иллюзорно ли его постоянство?

— Я знаю, ты у нас самый умный, и готов поставить весь свой игалли на то, что ты и вправду можешь придумать, как уничтожить бэла… Но ты забыл одну вещь.

— Какую же?

— Наше новое рождение может обеспечить только бэл. Все братья, по глупости улёгшиеся в спячку прямо перед нашим носом, и те, что провалились в земное светило — все они будут рождены дурачками-человечками. Я себе такой участи не желаю. Конечно, я просто так не сдохну, но всё же… не зарекаюсь.

— Это ты дурачок, — сказал спокойно Фарлайт. Ламаш гневно воззрился на него, но тот продолжил, как ни в чём не бывало: — Бэл никогда, никогда не решит проблему с твоим рождением. Как раз потому, что тогда он лишится единственной ниточки, на которой ты болтаешься, как его марионетка.

— Не пытайся вывести меня из себя, — отозвался Ламаш. — Называй моё служение как хочешь. Мы оба знаем, что у меня нет выбора.

— А что, если я скажу, что есть ещё одно существо, которое может тебе помочь?

— Ну?

— Великая смортка сможет сделать из твоих потомков-людей хоть магов, хоть триданов… кого пожелаешь.

— Сказки, — сказал Ламаш, но по голосу было понятно: он очень желает поверить в эти сказки.

Фарлайт коснулся рукой лба амбициозного собрата, и тот увидел журнал, тот самый, в котором два сморта писали о своих опытах во славу Энки-Ирмитзинэ.

— Ты не лжёшь, — прошептал Ламаш, с которого вдруг слетела вся спесь. Он готов был наброситься на Фарлайта и расцеловать его, как вдруг здравый смысл вновь остудил его пыл: — И что я должен сделать? Прийти к великой смортке и сказать: «Здравствуй, Ирми! Вот мои бастарды, пожалуйста, сделай их чуточку менее ничтожными»? Она же никогда на это не пойдёт, она сама приняла закон, запрещающий изменять плоть!

— Бэл принудил её к этому. Он заставил её отречься от своего дела и от своего имени. И если мы убьём того, кто так опозорил её… О, она выполнит всё, что мы пожелаем. Причём без всякого принуждения. Я гостил у неё однажды. Она очень сговорчива… Во всяком случае, мне так показалось.

— Я должен это обдумать, — ответил Ламаш после недолгого промедления. — Я пришлю птицу… нет, я сам к тебе приду. Если соглашусь.

— А если нет?

— К тебе придёт сам бэл и казнит за попытку организовать заговор.

Фарлайт только улыбнулся в ответ, и Ламаш опять усомнился, в своём ли уме его компаньон.

Нельжиа проснулся оттого, что костлявая птица бесцеремонно прыгала по его постели, бесцеремонно оставляя затяжки на расшитом мелкими узорами покрывале.

Удостоверившись, что великий тридан открыл глаза, птица наклонила голову, вкрадчиво посмотрела на него и вдруг зазвенела голосом Ирмитзинэ:

— Я же говорила! Я же говорила!

— Да, говорила, — Нельжиа столкнул птицу с кровати и повернулся на бок.

Птица, сделав круг под невысоким потолком, уселась на широкий стебель — кровать была окружена хитросплетением не то деревьев, не то цветов.

— Я же говорила! — гаркнула она, как только Нельжиа вновь начал проваливаться в океан грёз. Мельрие под его боком тяжело вздохнула во сне.

— Ты была права, я был не прав. Довольна?

— Я же говорила! — повторила птица. Нельжиа понял, что та лишь повторяет заученную фразу. Видимо, смортка так часто повторяет эти слова, что у неё есть целая армия таких птиц, рассылаемых по случаю торжества всем тем, кто умудрился ошибиться в её присутствии.

Судья сел на кровати, протирая заспанные глаза.

— Ну что?

Птица опять перепрыгнула на кровать. Только теперь Нельжиа заметил, что к её ноге привязана монетка с дырой внутри. Судье был знаком этот символ. Он лениво потянулся, сполз с постели, деликатно стянул со спящей Мельрие покрывало и, завернувшись в него, прошествовал сквозь свой домашний сад к зеркалу.

— В такие моменты я жалею, что мы облачились в тела, подобные телам смертных, — сказала Ирмитзинэ, глядя на тридана с крайним осуждением.

— Я был духом сладострастия; было бы странно, если бы я сам не мечтал испробовать того, к чему мог только склонять других, — улыбнулся тот, усаживаясь на подушках.

— Ты пробуешь уже четыре тысячи лет.

— Ах, любовь никогда не надоедает!

— Это не любовь.

— А тебе почём знать? Ты сама не знаешь, что это.

— Однажды мне почти удалось…

— Давай не будем об этом, — тридан махнул рукой, — ты ударишься в воспоминания, испортишь себе настроение, испортишь мне настроение, придётся опять устраивать оргию, а мои люди ещё не оправились от предыдущей… Зачем хотела меня видеть?

— Норшал, — кратко ответила Ирмитзинэ.

— Да, да, я почувствовал, — Нельжиа зевнул. — Можешь забирать свои серебряные копи.

— И холмы Ольке.

— Да, они тоже твои, — поморщился тридан.

— Но я искала встречи не для того, чтобы напомнить о пари. Как можно быть таким беспечным?

— А что такое?

— Неужто ты не понимаешь, что мы — следующие?

— Перед нами будут ещё Раутур и трёхротый владыка…

— Фарлайт расправился с Норшалом как раз благодаря трёхротому владыке. А Гардакар только спит и видит, как бы от меня избавиться. Так что я в опасности.

— «Мы» или «я»? — уточнил тридан.

— Мы.

Тридан рассмеялся.

— В последний раз я иду у тебя на поводу! — и тут же добавил, картинно возмутившись: — А ведь сколько их уже было, этих последних раз!

— Давай только не как ты любишь — тяп-ляп, а так, чтоб сработало. Если получится, я даже оставлю тебе твои копи. Как там поживает Пророк?

— Не знаю. И ты не знаешь. Раньше от нас не было секретов во всей Тьме. А теперь, как только мы захотели познакомиться поближе с одним парнем из Западной земли, так всё: стена, глухо! Его даже никто не видел, кроме самого Раутура. Я засомневался, что этот Пророк существует.

— Ясно.

Ирмитзинэ коснулась поверхности зеркала со своей стороны, и исчезла, оставив Нельжиа наедине со своим отражением. Тридан послал самому себе воздушный поцелуй и, изучив вид своего тела в покрывале, подумал, что надо бы ввести такой стиль в моду.

На другом конце мира Нефрона тоже изучала своё отражение: посеревшее, с мешками под глазами и потрескавшимися губами. Она коснулась лица пальцами, будто бы это могло что-то исправить. Послышались шаги, и Нефрона отложила зеркало туда, где десять минут назад взяла его — на стол целительницы Ольмери.

— Рад, что вам лучше.

Нефрона оглянулась.

— Я думала, меня осмотрит Ольмери.

— Нет, я проводил операцию, мне и смотреть пациента… раздевайтесь.

Нефрона зло посмотрела на сморта.

— Перед вами я не буду раздеваться.

— О Тьма, что за упрямство? Во-первых, я врач, а во-вторых, уже видел вас обнажённой.

— Вот именно. Вы уже достаточно на меня смотрели. Где Ольмери?

Сморт вздохнул.

— Хорошо, скажу прямо. Вас пригласили главным образом для другого.

Нефрона напряглась. После работы в суде у неё сложилась чёткая ассоциация: если кого-то вызвали, значит, его будут допрашивать. А ей есть, чего бояться.

— Кто создал эти камни, которые я пересаживал вам вместо почек?

— Никто. То есть, я сама.

— Эти камни созданы рукой сморта.

— Под моим руководством. Мне пришлось привлечь сморта, потому что я сама бы не смогла, но идея была моя…

Нефрона сама не могла понять, зачем это сказала. Она ждала обвинения, доктор спросил её о камнях, и она «взяла вину» на себя. Но какая вина в создании камней? Чёртова паранойя! Этот сморт — просто исследователь, как и вся их каста. Никакой вины её не ждёт, только… успех? деньги? И то и другое пригодится, чтобы растить маленького Фарлайта в обстановке, которую он заслуживает.

— Вы хотите сказать, что Ремус, чья подпись стоит на этой табличке — ваш ученик?

— Именно. Вы можете спросить хоть у его родителей в Пиминне, хоть в саотимской школе… вам подтвердят.

Сморт взглянул на неё с недоверием.

— И отдайте это мне, это собственность моего ученика, а значит — и моя! — волшебница выхватила табличку из рук врача и быстро ушла, пока тот не успел её остановить.

Только переступив через порог, она сама взглянула на табличку. Вот и пригодился тзин-цо, который им вбивали в школе. На табличке была полная инструкция по синтезу этих камней и их вживлению.

«Надо выучить всё, что тут написано», — решила она. — «Я должна разобраться в этих камнях… как их… не написано. Пусть называются нефросы — в мою честь».

— Как всё прошло? — подал голос Мирт.

Он сидел у открытого окна с чашкой в руках и даже не оглянулся на Нефрону, когда та вошла. В доме всё ещё стоял неприятный сладковатый запах, что остался после растворения останков Хеды. Оттого Мирт и держал окна настежь, но пока это мало помогало.

— Ничего интересного.

Нефрона стянула пыльные сапоги и уселась на диван.

— Лаитормский суд так мало платит следователям, что они не могут позволить себе снять собственное жильё?

— Нормально платит. А почему ты спросил?

— Да так.

И Мирт опять ушёл в себя. Нефрона отметила про себя, что с каждым днём до него становится всё сложнее достучаться. Будто бы Мирт отдаляется от неё и от всего остального мира, хотя телесно — вот он, только протяни руку, и сможешь дотронуться.

«Что за слабость», — думала Нефрона. — «Посидел в тюрьме несколько недель и сломался. Реакция, достойная право имеющего, нечего сказать!»

И ей не приходило в голову, что она сама стала одной из тех соломинок, что сломали Мирта.

Волшебница решила, что немного поплавать в собственных грёзах не навредит и ей, и закрыла глаза. В её воображении Фарлайт стоял рядом с ней, исключительно преданный и благодарный — ведь в новой жизни именно Нефрона взрастила его. В этом воплощении Фарлайт будет так счастлив… Уж она постарается. И воспитает его не таким неприступным. Пусть через шестнадцать, восемнадцать, двадцать лет — но она получит своё.

Из мечтаний их обоих вырвал крик, такой резкий, что чашка выпала у Мирта из рук:

— Война! Война!

555. Заговорщики

Нинур валялась на постели и листала книжку с картинками — другие ей были неинтересны. Одно только присутствие бесовицы теперь успокаивало Фарлайта. Он то и дело украдкой поглядывал на неё — без пошлости, и снова возвращался к своим записям.

«Почему Тьма самостоятельно не может уничтожить плотный мир, если он ей противен? На это её способностей уже не хватает. Медленно но верно, мы, по большей части сами об том не подозревая, обуздываем её. Если свободный дал себя поработить добровольно, не сопротивлялся, пока у него были на это силы, достоин ли он чего-то, кроме рабства?»

Фарлайт часто теперь записывал такие тьмохульные мысли — а потом рвал бумагу на клочки. Нинур думала, что фраок занялся сочинением стихов, а тот надеялся, что его ересь возмутит первозданную стихию. Возмутит так сильно, что она явится привлечь его к ответу: тут-то Фарлайт сможет, наконец, спросить, почему Тьма оставила его.

Под низкой кроватью вдруг что-то зашуршало, застонало. Нинур от неожиданности аж взмыла в воздух, царапнув крыльями по потолку.

— Что там?!

— Твой подарок, — спокойно ответил Фарлайт.

Бесовица снова опустилась на смятую постель, заинтригованная, но, когда её друг вытащил на свет демона-гурши, непонимающе захлопала ворсистыми ресницами. Пожилого — это было видно по поседевшему брюшку. Демон очнулся и беспомощно зашевелил жвалами, трогая тонкими пальцами Фарлайта за одежду. Но тот и не подумал бы смилостивиться. Один вид гурши — полунасекомий, получеловечий, внушал ему омерзение. Спасибо Ирмитзинэ за её богатую фантазию. Спасибо Гардакару, что вовремя её остановил.

— Он споёт мне? — предположила Нинур. — Люблю песни!

— Нет, — отозвался Фарлайт, — это еда.

— Что ты имеешь в виду?

— Этот гурши — бывший надсмотрщик из вивария Каинаха. Он — один из тех, кто мучил тебя.

— Я его не помню.

— Там было много демонов-охранников… Даже если конкретно с этим ты незнакома, ты всё равно можешь выместить на нём всю свою злобу.

Нинур посмотрела на Фарлайта, и произнесла то слово, которое он меньше всего ожидал услышать, и к которому он меньше всего был готов:

— Зачем?

Фраок смешался. Он так долго готовил этот сюрприз, выискивал бывших работников вивария, разбежавшихся после исчезновения хозяина. А теперь слышит: «Зачем?»

— Потому что теперь он — жертва, а ты — надсмотрщик, — ответил Фарлайт, но уже не так уверенно, как презентовал свой подарок.

— Во мне нет никакой «злобы», которую надо вымещать. Особенно к этому дуралею.

— Просто выпей его кровь, и поймёшь.

— Что пойму?

— Истинную материю мира! Это время. Прошлое, будущее, всё становится единым, и ты только протягиваешь руку к нужной нити, и видишь чью-то судьбу… Я видел такие тайны!

— Мне не интересно прошлое или будущее. Мне интересно «сейчас», — заупрямилась Нинур. — На кой мне видения про чьи-то тайны? Я, служа горничной, узнала столько ваших секретов, что ты не представляешь. И то из них полезно вот столечко, — бесовица показала пальцами что-то очень маленькое, — ими хотя бы можно шантажировать.

— Если ты будешь регулярно пить кровь, твой ранг вырастет.

— В Срединной земле нет рангов.

— Ты обретёшь великую мощь…

— И что мне с ней делать? Что ты делаешь со своей? — её взгляд опять упал на осколки в стене.

— Как хочешь, — буркнул демон. — Тогда я выброшу его в окно. Притронешься ты к нему или нет, но он умрёт.

— Ты судишь его за чужой грех, точно так же, как меня осудили за долги моих родителей, — нахмурилась Нинур. Она подползла к краю кровати и притронулась к складчатой шее гурши. — Ты оцепенил его?

— Ага.

Нинур фыркнула.

— Отнеси вниз и дай ему уйти.

— Ты что, мне приказываешь? — разозлился Фарлайт.

— Нет, просто я знаю, как лучше. Потом объясню, — голос Нинур тут же сделался мягким, бархатным, почти мурлыкающим, и фраок подчинился. О, бесовица действовала на него самым волшебным образом, причём без всякой магии. Когда Фарлайт вернулся, она сказала: — Если уж ты вознамерился сделать мне подарок, сделай так, чтобы у меня были нормальные ноги. Я много думала, как это можно устроить. Нужен либо сморт высокого ранга, либо превращальный шкаф нашего судьи.

Фарлайт не стал долго размышлять.

— Сморты не смогут. Сейчас принят закон, запрещающий шисменять живую плоть. Ну… превращать одно в другое. Руки в крылья. Гладкий лоб в рогатый лоб. Неправильные ноги в правильные.

— Неужто мы не найдём такого сморта, которому плевать на законы?

— Это же не банальный запрет. Это закон всего мира, как то, что мы можем падать только вниз. Шкаф бэла — единственный шисменяльный прибор, созданный до закона, потому он и работает. Другие тоже были, но их сломали. Только этот шкаф и остался.

— Что ж, мы всегда можем слетать в то время, когда закон ещё работал. Если, конечно, со шкафом не получится, — сказала бесовица так уверенно, что Фарлайт не смог ей возразить. Нинур, в отличие от него, никогда не сомневалась.

Они крепко обнялись.

— Я слыхала, тебя готовят для того, чтобы ты управлял каким-то округом на границе, — сказала Нинур вкрадчиво. — Когда поедешь, возьмёшь меня с собой?

— Теперь, когда нас осталось только трое… не знаю, отправят ли меня куда-нибудь вообще.

— Я согласен, — выпалил с ходу Ламаш, приземлившийся на подоконник.

— Прекрасно, — отозвался Фарлайт, не отрываясь от объятий.

— С одним условием… Кстати, эта бесья девка не должна сейчас чистить горшки?

— Не должна. Так что за условие?

— Ты делаешь всё один.

Фарлайт отстранился от Нинур и уставился на гостя.

— Я не ослышался? Ты хочешь, чтобы я рискнул своей головой и сделал всю работу — чтобы ты смог почивать на лаврах?

— Я тоже сделаю кое-какую работу.

— Да?

— Я промолчу, если меня о чём-то спросят, и оставлю меч в ножнах, если… — он покосился на Нинур, навострившую уши. — Ну, ты понимаешь, о чём я.

— Вот уж работа! Такая тяжёлая, что давай, лучше я сам возьму на себя эту часть, — усмехнулся Фарлайт.

— Я всё сказал, — отрезал Ламаш, и уж было повернулся, чтобы взлететь в небо Суваршахту, но путь ему преградил Асаг.

— Бэл требует вас обоих к себе. И он не в духе.

Фраоки встревоженно переглянулись, а бес полетел дальше по своим делам.

— Война — это хорошо, — бормотала Нефрона, сгорбившись над бумагами и что-то записывая. — Сколько вернётся с войны больных? Новую почку им растить нельзя, а вживить мой нефронос — почему бы и нет… Пустить что ли в стан врага слушок, чтоб били наших по почкам?.. Мирт! Мирт?

Мирт не откликался. Он лежал на диване, мечтательно изучая потолок, и даже не шевелился. Нефрона подошла к нему, проверила, дышит ли её — с недавнего времени — супруг, и вернулась к записям. «Земляной орех», — подумала она презрительно. — «А ведь был такой отличный парень.»

Крамольная мыслишка закралась Нефроне в голову. Она сбросила сапоги, камзол, рубаху, юбку и подъюбники, которых на ней было три штуки, не боясь случайных взглядов — окно было заперто с самого утра, когда усилился ветер.

Обнажившись, Нефрона запрыгнула на ничего не подозревающего Мирта.

— Я знаю, это тебя расшевелит! — воскликнула она, обхватив мужа острыми коленками.

Тридан невнятно пискнул от боли, перевёл взгляд на Нефрону, увидел чёрный шрам на её животе — и тут же резко повернулся. Его стошнило на пол.

— Очень смешно! — Нефрона влепила ему пощёчину и соскочила с дивана, остерегаясь наступить в лужу блевоты. — Убирай сам!

Мирт, схватившись за зардевшуюся щёку, прошептал:

— Извини…

— Я не желаю тебя видеть! Чёртов импотент!

Нефрона начала судорожно собирать с пола свои вещи, тут же натягивая их на себя.

— Да вы все такие! Что Фарлайт, что ты! Мне двадцать один год, я уже беременна, я даже вышла замуж — и ни разу этим не занялась!

Она вдруг затихла. Мирт приготовился к буре.

— Знаешь, что я сейчас сделаю?

— Что?

— Я пойду на улицу и отдамся первому встречному. Вот так. Можешь не отговаривать!

— Я не собирался.

Нефрона возмущённо поджала губы, а Мирт добавил:

— Быстро же ты перестала хранить верность своему психованному магу.

Волшебница хотела выпалить ему в ответ что-то резкое, обидное, но сдержалась, молча развернулась на каблуках и ушла. Она решила, что объяснять неглубокому Мирту свои мотивы и желания — всё равно что метать бисер перед чертями. Где уж ему объяснить, что она обязательно будет хранить новому Фарлайту верность, когда он войдёт в нужный возраст, а ближайшие годы ей тоже нужно как-то получать удовольствие. Она смирилась с тем, что тот Фарлайт, которого она знала, осуждён и умер, но в её чреве набухало следующее вместилище его души, так что Нефрона даже не пролила по магу слёз.

Ветер сегодня был особенно пакостный, он притащил с собой песок из пустыни, туманной взвесью застилающий глаза и царапающий лицо. Куфия осталась дома; но там был Мирт, и вид его был сейчас для Нефроны хуже песка, так что она терпела и упрямо брела вперёд.

Улицы, огранённые строгими одинаковыми стенами, давно должны были вывести её на площадь… Неужто свернула не туда? Нефрона чертыхнулась, пытаясь разобраться, где оказалась. Незнакомое место. Она подошла к фасаду, такому же безликому, как и все остальные в пригородах Лаитормы, сощурилась, чтобы прочесть надпись на табличке рядом с дверью. Ветер бил сферу, подвешенную на цепях к козырьку, о стену.

Нет, никак не разобрать.

На ступени намело столько песку, что сапоги Нефроны в нём быстро увязли. Продолжая ругаться вполголоса и оттого глотая ещё больше песка, зависшего в воздухе, она заползла на крыльцо, где и зашлась в судорожном сухом кашле. Горло щипало, неприятно, но терпимо.

Волшебница обернулась. Улицу скрывала непроглядная мгла. Изредка её зрение выхватывало вспышки других сфер в песочном тумане, мигающих, как мерцалки на небесах. Нефроне вдруг стало страшно. Она затарабанила в дверь.

— Пожалуйста! Откройте! — воскликнула она, как только кашель успокоился.

Вой ветра перекрывал её голос, и тогда волшебница решилась на крайние меры. Она сложила руки — точно так же, как Фарлайт, когда снёс врата Пиминны, и резко выбросила их вперёд. Но дверь не поддалась. То ли сил ей, всё ещё ослабленной после операции, не хватило, то ли двери в вечно страдающей от ураганов Лаиторме делали непробиваемыми.

Вдруг в недрах дома появился кто-то живой — Нефрона увидела его облако энергии. Но как только она снова принялась биться о чёртову дверь, силуэт удалился.

— Сволочи! — прошипела волшебница.

Теперь забраться в дом стало для неё делом принципа. Она сняла сферу с козырька и обошла здание, прикрываясь рукой от ветра. Вот и нужная стена — та, что с окнами. Выбить ставни оказалось куда проще, чем дверь.

Нефрона подняла себя в воздух и забросила в окно. На этом её силы иссякли.

Кряхтя, она уселась на полу и ощупала живот. Кажется, всё в порядке. Нефрона подняла сферу, чтобы осветить комнату. Похоже на столовую. А что это такое под столом? Ба, труп!

Волосы мертвеца слиплись от крови — его явно убили ударом по голове. Нефрона протянула руку, пытаясь скользнуть в недавнее прошлое почившего волшебника. Чара не удалась — чего и следовало ожидать.

Но здесь, в доме, есть ещё кто-то живой… Должно быть, убийца. Нефрона отползла за шкаф, спрятала сферу под юбкой, прислонилась к стене и прикрыла глаза, собирая силы из мировой энергии. Лучше бороться с убийцей из плоти, чем с ураганом.

Опять рядом чужое облако! Если это тридан, он услышит, как она ощупывает его внутренним зрением. Опустошить ум и абстрагироваться? Но тогда она «ослепнет». Нефрона приготовилась к обороне. Как не вовремя она ослабла! Как же отбиваться?

Когда облако зависло прямо перед ней, волшебница не нашла ничего лучше, кроме как вскочить и вцепиться зубами в первую подвернувшуюся часть вражеского тела. Что-то мохнатое. Тат-хтар?

Нефрона открыла глаза. Сфера покатилась по полу, и отсветы от неё подтвердили догадку. Да, глупо было прятаться от таи-хтара именно так, они же могут жить и в кромешной тьме, их глазки видят тепло так же легко, как она сама видит цвета… Демонов паук схватил волшебницу за волосы, пытаясь отодрать её от себя. Приложи он чуть больше сил — и скальп остался бы у него в руках. Но Нефрона поддалась сама, позволила отнять себя от мохнатого предплечья, и тут же взметнула руку с когтями, целясь тат-хтару в глаза.

Тот, хранивший молчание даже после её укуса, взревел и выпустил её из всех пар рук. Нефрона отпрянула назад, подхватила сферу и размахнулась ей, как цепом. Но демон уже опомнился и перехватил сферу прямо в полёте. Нефрона швырнула в него стул и отступила к окну.

Всё-таки, демон или ураган? Быть или не быть? Такие решения всегда давались ей с трудом. Нефрона замешкалась, и этот момент оказался решающим. Тат-хтар схватил её, заломил руки и понёс в недра чёрного дома.

Сегодня на столе Гардакара не было ни колб, ни приборов, а сам он предстал перед фраоками одетым в парадную форму — алый балахон с миллионом складок. Фарлайт попытался втянуть живот, чтобы хоть как-то соответствовать. От него не укрылось, что Ламаш был сам не свой, и это принесло Фарлайту немалое удовлетворение. Он ещё не простил старшего фраока за попытку его раскормить и за те несправедливые упрёки. Что, впрочем, не мешало ему вовлечь Ламаша в заговор.

Был ли он раскрыт, раз Гардакар вызвал их на ковёр?

— В первый час утра на нас напали с Запада, — сказал он наконец. — Во второй час — с Севера.

Ламаш сразу расслабился.

— Это не простая война за передел границ, — продолжал бэл. — Это война на уничтожение. Как говорят гонцы, обе армии оставляют за собой только руины. И — ни один из судей не выходит со мной на контакт.

Гардакар сделал паузу, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова на подчинённых, но Фарлайт хранил бесстрастие, а Ламаш пожал плечами.

— Чтоб вы поняли, я вам скажу: даже во время туилинской войны мы с Ирмитзинэ общались. Пусть натянуто и не без обоюдных оскорблений, но общались же!

— Тем хуже для них. Их ждёт участь Норшала, — спокойно ответил Фарлайт.

— Сделай-ка шаг в сторону, — вдруг сказал Гардакар. Фарлайт не понял, к чему ведёт владыка, но повиновался. — Хм! Я-то думал, ты загораживаешь мне остальных фраоков, которые могли бы это провернуть, но теперь я вспомнил: они мертвы!

Судья хохотнул. Он до сих пор не знал, что эти двое, что сейчас стояли пред его очами, сами были повинны в большинстве смертей. Вернувшись в столицу, Ламаш солгал бэлу, что все остальные фраоки погибли в честной битве с Норшалом. Фарлайт и Энгир тогда ему только поддакнули. Где же, интересно, последний… Гардакар его на свой совет не позвал.

— Вы знаете, сколько времени уйдёт, чтобы создать новых фраоков? У нас столько времени и нет.

— А зачем вам создавать именно фраоков? — спросил Фарлайт. — Возьмите лучших бесов, хтаров, дагатов, хоть сто штук, научите их пить кровь…

— Ну уж нет, — отрезал Гардакар. — Только высшей расе позволено обладать высшей силой. Если по Суваршахту будут бегать всесильные бесы, другие бесы тоже захотят понять секрет. И тогда он просочится, и мир обезумеет.

Фарлайт вспомнил Нинур, решительно отказавшуюся от этих сил, что он беззаботно предложил ей на серебряном блюде.

— Тогда возьмите расу, маленькую числом.

— Каграев? А может быть, гурши? Ха! Нет.

— Либо вы рискнёте сейчас, приучив десяток-другой бесов к крови, либо скоро наши враги войдут в город, и рисковать будет уже некем и нечем.

Гардакар задумался, скрестив руки на груди.

— А ты, Ламаш, что молчишь? Есть идеи?

— Нам надо узнать причину войны. Вдруг сможем договориться?

— Причина ясна, как дважды два. Выяснилось, что смерть Норшала — наших рук дело. Может быть, им даже известно, что ряды моей элиты сильно поредели. Времени для удара лучше и найти нельзя. Ну и, раз открылось, что судьи всё-таки смертны, и раз остальные судьи меня ненавидят… мне продолжать?

— Спасибо, — ответил Ламаш. — Исчерпывающе. Но что Восток с Югом?

— Как всегда, ждут, пока труп врага проплывёт мимо них. Но не исключаю, что скоро присоединятся и они. Тут, признаю, я сам совершил ошибку. Надо было сразу занимать войсками Север, а я промедлил.

— Если вы так противитесь идее возвысить демонов слабых рас, — вмешался Фарлайт, — то у вас остаётся только одно возможное решение.

— Да?

— Вызовите Раутура на дуэль и победите его. А потом растерзайте его тело и выставьте другим кшатри как урок. Представляете, что станет с их боевым духом? Не исключаю, что они и вовсе позорно отступят, когда увидят, что вы сделали с их доселе «непобедимым и бессмертным» правителем!

— Кшатри отступят? Вряд ли. После такого они ринутся в бой, как сумасшедшие — отмывать честь своего генерала кровью, — сказал судья.

— Но всё равно будут не так эффективны, как при живом военачальнике, — поддакнул Фарлайту Ламаш.

— Вы оба так уверены, что я выиграю эту дуэль, — заметил Гардакар.

— Ещё бы. Раутур не един с Тьмой, — продолжал Ламаш медовым голосом. — У него нет шансов.

— А если и есть, мы уничтожим эти шансы чертями, — закончил Фарлайт.

— Вот же льстецы, — сказал судья, но выражение звериной его морды осталось довольным.

— Так что с Энгиром? — передал Фарлайт Ламашу свои мысли, когда они убрались из судейской башни. — Где он?

— Один бэл знает, — ответил тот, также мысленно. — Надеюсь, что он всего лишь сослал Энгира на границу, махаться с кшатри, а не отправил в преждевременную отставку. Ты же его видел после того, как мы вернулись с Севера. Он был как раздавленная хуру.

Город, полный башен, лежал под ними гигантской игольницей. Фарлайт, которому полёт с каждым днём давался всё тяжелее, подумывал перейти на магическое парение, которым пользовались обычные волшебники. Это выглядело бы как провал, но Фарлайт уже устал от постоянной одышки.

— Ты давно придумал предложить ему эту дуэль? — спросил Ламаш.

— Только что. Я же не знал, что начнётся эта война с Западом.

— Тогда как ты планировал разобраться с бэлом?

— Я никогда ничего не планирую, а пользуюсь моментом, как только он подворачивается мне под руку. Единственный раз, когда я неделю размышлял над планом, всё пошло к чёрту под хвост. Я про наше жертвоприношение.

Они опустились на обзорную площадку фарлайтовой башни.

— С таким подходом ты однажды провалишься, — заметил Ламаш. — Предупреждаю исключительно по-дружески.

— Провалиться может только готовый план. А мой беспланный план гибок, как… как стан триданской танцовщицы. Даже гибче.

— Твоё дело. Но на что ты сейчас рассчитываешь? Что Раутур размажет бэла? И что тогда мы будем делать с ним самим?

— Мне безразлично, кто кого размажет. Нам останется добить оставшегося. Потом я подтвержу, что бэл перед смертью назначил тебя своим наследником. Ни у кого не вызовет подозрений. Мы — единственные представители высшей расы, и ты — старший. Энгира в расчёт не берём.

Уголки губ Ламаша поползли вверх. Он, видно, уже представлял, как этот город, вид на который так широко открывался с площадки, присягнул ему на верность. «Бэл Ламаш». Вот мечтатель.

— А ты-то что получишь? — вдруг спросил он. — Я же не идиот и не верю, что ты будешь летать рядом, подлизывая мне зад, как предыдущему бэлу.

— Я получу свободу и превращальный шкаф.

— Со свободой я ещё понимаю, но на кой тебе шкаф?

— Для Нинур.

Ламаш картинно приложил руку ко лбу.

— Прохвостка всё-таки тебя окрутила.

— Мы даже не любовники.

Ламаш картинно закатил глаза.

— Ну да, не любовники. Я всё знаю. В этом городе все друг про друга всё знают. Что ты как ребёнок? Будто тебя кто осуждает.

— Пусть это останется между мной и ней.

Старший фраок хмыкнул, развернулся и спрыгнул с площадки. Когда тот удалился, Фарлайт открыл портал — в Лаиторму. Надо было закончить кое-какие дела.

Кабинет судьи Норшала, как и ожидалось, оказался пуст. Кто-то неплотно закрыл окно, и теперь в него мело песком. Фарлайт прошёлся по кабинету, провёл пальцами по столу из дорогого зелёного дерева, полистал книги на полках. Часть их была написана самим судьёй. Демон отложил несколько приглянувшихся ему на стол, и уселся в кресло, просторное и пафосное, как трон — с резными подлокотниками и подголовником, но в то же время аскетически твёрдое. На таком не расслабишься. Была ли под судейской задницей подушечка, когда они с Нефроной впервые явились к судье на смотр?

Норшал вёл себя суетливо и нервно. Это расстроило Нефрону, ожидавшую увидеть чуть ли не живого бога. Мог ли Змееносец чувствовать, что к нему пришёл его убийца?

Когда Фарлайт пришёл в этот кабинет во второй раз, его ждала засада. Да, вон там валялся он сам, с кровавыми соплями под носом, оглушённый звоном железа и гулом заклинаний. В тот день Норшал мог подумать, что убежал от судьбы…

Фарлайт открыл выдвижной ящичек и достал из тайника маленькую бутыль — ту самую, что он видел в одном из видений. Зелье, созданное травницей Лоренной, способное убивать восьмиранговых. Норшал уже успешно проверил его на Антее и, возможно, на Алфаре. В общем-то, оно было главной причиной, почему Фарлайт избрал судью-мага своей первой целью. Главное — заполучить зелье, а дальше всё пойдёт как по маслу.

Надо же, Ирмитзинэ прятала свои секреты в подвале, с хитровыдуманной защитой от посторонних, а Норшал спрятал сильнейший яд в мире вот так просто — без замков, без паролей… Думал, что никто не будет его здесь искать? И был прав. Фарлайт бы сам не стал копаться в столе, если бы не знал сразу, где лежит зелье. Он предпочёл бы искать секретное подземелье вроде того, что принадлежало смортке.

Фарлайт взмахнул рукой, стирая следы на полу, и открыл новый портал.

— Тьма! — тридан вскочил, вооружившись тарелкой.

Перед ним появился фраок с книгами под мышкой.

— Мирт, успокойся! Это я, Фарлайт!

— Точно… Я тебя не признал, — Мирт не торопился опускать тарелку, всё ещё держа её наготове — чтобы метнуть в непрошеного гостя, если тот проявит хоть намёк на агрессию.

— Ага. У меня новая причёска.

— Я всё равно не вижу. Я теперь ничерта не вижу, — тон Мирта был всё таким же настороженным. Только теперь Фарлайт заметил, что глаза у тридана будто затянуты полупрозрачной плёнкой.

— Что ж, обнимешь приятеля?

Фарлайт сделал шаг вперёд. Нинур подсадила его на объятия.

— Стой! Иначе я в тебя брошу вот это! Это сильный артефакт! Нефрона принесла с работы! — Мирт угрожающе поднял тарелку.

— В этом артефакте магии не больше, чем в твоих же портках. Где сама Нефрона, кстати?

— Ушла гулять… Стой, я сказал!

— Почему, Мирт?

— Ты мертвец. Тебя казнили… Нефрона узнала это в суде…

Фарлайт рассмеялся.

— Я жив! Меня пытали, но потом отпустили. А то, что сказали Нефроне — видимо, какая-то ошибка.

Мирт успокоился.

— Выпьешь со мной чаю? — спросил он деловито и, не дожидаясь ответа, отправился в другой конец комнаты с прытью, необычайной для почти-слепца.

Визит Фарлайта будто вдохнул в него новые силы, вырвал из вязкой страны грёз в реальность, пусть суровую, но зато такую, в которой можно разделить чай со старым знакомым. Приятелем Фарлайта Мирт не считал, но сейчас это было неважно. Чашки уже стояли на столе, в каждую положено несколько травинок и залита вода.

— Нагреешь? — спросил Мирт.

Фарлайт занёс руки над чашками, повышая в них температуру воды.

— Тебя не было столько времени, — протянул тридан, всё ещё размышляя, стоит ли рнссказать визитёру о недавнем безумстве Нефроны. Безумств у неё в последнее время было, конечно, много, но эта авантюра с ребёнком касалась Фарлайта напрямую. Всё же Мирт, как существо высокоморальное, задумался о последствиях своих слов. Фарлайт будет спать куда спокойнее, если ни о чём не узнает.

— Я жил в Цваргхаде. Демоны называют его Суваршахту, — кратко ответил демон, отхлебнув чаю. — М-м, душисто. Травы сам собирал?

— Если бы, — Мирт махнул рукой. — Это сбор мне подарили ещё в Пиминне, чтоб я опустил в своём отчёте некоторые подробности об их обороте. Знали бы они, что меня через несколько дней вообще уволят… Старейшина подарил, отец Рема. Не помню, как его звали.

— Сьялас Гран, — сказал Фарлайт. — Хорошо, что ты напомнил. Я вот что зашёл, э… Хотел вернуть тебе твой кинжал.

И клинок лёг на стол между их чашками.

— Ну, спасибо, — улыбнулся Мирт, не притронувшись к оружию. — Лучше поздно, чем никогда. Хоть будет чем обороняться от демонов, если нагрянут… А то одни тарелки под рукой.

— Война чувствуется в Лаиторме?

— Нет. Не знаю. Со смертью Норшала что-то произошло… погодное. Не могу сказать подробнее. Давно никуда не выхожу и ни с кем не разговариваю.

В воздухе повисло что-то тягостное, чего Фарлайт не любил. Будто бы что-то незаконченное, незавершённое, но он так и не мог вспомнить, что. Какая-то неловкость. Может, Мирт смущается оттого, что «отбил» у него девушку?

— Так ты больше не в секте? — спросил тридан, смяв салфетку.

— Неожиданный вопрос. К чему он?

— Ты хотел всё уничтожить… Я помню. Это звучало как бредни сектанта. Я даже мысленно над тобой посмеивался. Но у меня было время обдумать, что ты всё-таки был прав.

Фарлайт не решался даже вздохнуть, чтоб не перебить его.

— Наша жизнь — это уродство, достойное только того, чтобы его стёрли с лица Тьмы, — продолжал Мирт дрогнувшим голосом. — Ты видел это ещё тогда. Я был слеп. А ослепнув, прозрел. Фарлайт, у меня ничего не было. Дом, работа, развлечения, дом, работа, развлечения… Я был пуст. Потом Флиатар Шрам сказал, что мой отец — герой. И я наполнился… моя жизнь наполнилась смыслом. Я перестал быть Миртом-Прожигателем-Жизни и стал Миртом-С-Целью. А ещё я всегда жалел людей, думал, они такие же, как мы, только с ними несправедливо обошлись… И встретил Нефрону, которая со мной согласилась. А больше никто со мной не соглашался. И тогда я наполнился ещё и любовью и желанием помочь людям — вместе со своей любимой. Ты понимаешь, Фарлайт?

— Понимаю.

— Ты не можешь понимать, ты эгоист. Ты никогда никого не любил, ты никому не хотел помочь.

Фарлайт попытался возразить, но поток слов лился из Мирта, будто бы он молчал всю жизнь и только теперь обрёл право слова.

— …И потому ты должен был быть счастливее меня. Но ты всё равно был несчастен, потому что ты видел… Потом у меня отобрали всё, что я получил — и имел так недолго… Зачем мне это дали, а, Фарлайт? Зачем заменили мою блаженную пустоту на пустоту, полную боли? Я хотел помочь людям, а они избили меня, не оставили на мне такого места, к которому было бы не больно прикоснуться, вот какова их благодарность! И я понял, что они — звери, и моему телу было не так больно, как было больно тому моему нутру, которое нельзя пощупать! Я верил в то, что живу в свободной стране, а не в какой-нибудь Срединной хренарии, где не-демонов убивают прямо на улицах от нечего делать, и что осталось от этой веры? Воспоминание, как меня третий месяц морят голодом, растягивают на доске, светят в глаза вот такой лампой и заставляют орать: «Я люблю Тьму! Во Тьме лучшие порядки! У нас тут полная свобода!», вот что у меня осталось. Я верил в свой Род, я хотел стать достойным сыном… и для чего? Чтобы узнать, что всё было ложью? Что я сын проститутки? Чтобы баба-рыцарша хохотала над моим позором?

Фарлайт хотел сказать, что Род — вообще в жизни дело десятое, но Мирт снова не дал ему вставить ни слова.

— …У меня осталась любовь, я схватился за неё, как за соломинку и держался… пока не понял, что люблю сумасшедшую, самую психованную истеричку в этом городе, в этой стране, я понял, что я полюбил образ какой-то одухотворённой дивы, который сам придумал, и что на деле она совсем не такая… Она показала мне своё настоящее лицо, и я испугался. Да, я боюсь Нефрону. Всё началось с какой-то дурацкой идеи изображать сильную женщину, но ты бы видел, в кого она превратилась! Истеричная, агрессивная… и убийца! Чёрт, я тоже эмоциональный, но я хотя бы не безумный, я мухи за свою жизнь не тронул!

Мирт, наконец, умолк. Его чай до сих пор оставался нетронутым.

— Спасибо, — вдруг сказал Фарлайт.

— За что спасибо? — прошептал Мирт. По щекам его катились слёзы — обиды, отчаяния… но не очищения. Он не смог бы очиститься от своей боли, лишь высказавшись.

— За то, что развеял мои сомнения.

Фраок поднялся из-за стола.

— И за чай спасибо. Жаль, с Нефроной не свиделся.

— Уже уходишь? В такой шторм?

— Я порталом.

— Разнеси этот мир к чертям бесячьим, — сказал Мирт.

— Постараюсь.

Армия Раутура двигалась быстро и непредсказуемо. Маги открывали ряд порталов далеко за вражеский арьегард, кшатри заходили туда и быстро зачищали деревни, сёла, города. Войска демонов, постоянно получавшие весть о нападении уже тогда, когда оно завершалось для них поражением, разворачивались на защиту — и никого не находили, в лучшем случае видя разве что хвост западного войска, ныряющий в следующий портал.

Когда ближе к концу дня воины выдохлись, очередные порталы были открыты домой, на запад, где кшатри отдыхали и праздновали первые победы за крепкими стенами; а демоны в Срединной земле оставались зализывать раны на обломках своих башен.

Раутур, сидевший во главе стола, поднялся с кубком в руке. Музыка прекратилась, и тысячи глаз воззрились на него — лучшие воины, которые заслужили право пировать в одной зале со своим генералом.

— За то, чтобы эта война привела нас к миру! А-хо!

— А-хо! — вторили ему воины, поднимая кубки. Все они на самом деле любили разгоняющую кровь войну куда больше унылого мира.

Музыка заиграла вновь, и певец-тридан затянул песню. Раутур смотрел на своих солдат с улыбкой, но складки в уголках глаз делали его взгляд печальным. Вдруг он увидел, как двери в конце зала распахнулись, и вошли двое стражей. Они тащили за собой по полу плешивого беса в алом плаще, ничуть не сопротивлявшегося. Никто, кроме Раутура, даже не обратил внимания на вошедших.

Страж приподнял беса за шкирку, поставив его на колени.

— Говори, — приказал Раутур.

— Достопочтимый государь западных земель, чья доблесть и отвага служат примером для всех бесенят сызмала, чья мощь и сила…

— Короче!

— Мой правитель, судья Гардакар, послал меня как гонца, дабы я передал вам, что он будет ожидать вас подле горы Эзру, завтра, в первый час дневной.

— Передай своему правителю, чтобы засунул рогатую голову себе в зад, — сказал Раутур исключительно серьёзно. — Время разговоров закончилось, пришло время драться.

— О, мой господин для этого вас и приглашает, — подхватил бес. — Он желает дуэли. Полно проливать кровь гражданских. Пора дать главное сражение.

— Кто бы говорил о крови гражданских, — хмыкнул Раутур. — Уведите его.

Стражи уволокли беса, а Раутур подпёр голову кулаком и задумался. Через минуту он решительно встал и удалился в заднюю комнату, попутно дав знак музыкантам, чтобы не прекращали играть.

Та комната была мала и неуютна, она казалась пустой — только каменное ложе стояло в центре её, и ложе это было не для сна, но для заклания жертв.

— Пробудись! — воскликнул Раутур, подняв глаза к потолку.

Воздух вверху колыхнулся, пошёл волнами — так исчезала завеса, защищающая от взглядов непосвящённых крылатого демона, который тут же опустился на пол перед судьёй, по ту сторону алтаря — переместился не так, как спорхнула бы птица, и не так, как мог бы слевитировать маг. Он просто сдвинулся вниз безо всяких лишних движений, даже одежда на нём не колыхнулась; будто бы демон не был частью пространства вокруг себя и не подчинялся его законам. Раутур уже давно этому не удивлялся, хотя до сих пор не мог взять в толк, как Пророк это проделывает.

— Мне явился бес из Цваргхада, — сказал судья, — чтобы передать волю своего хозяина. Тот желает дуэли. Я могу покончить с Гардакаром раз и навсегда, благо он сам это предложил. С другой стороны, раз он пошёл навстречу, значит, он что-то задумал.

— Прими его зов. Гардакар умрёт завтра, — прозвучал в голове Раутура голос, холодный и безжизненный. И Пророк, спускавшийся вниз исключительно ради этикета, вернулся под потолок — точно так же, как и спустился.

Удовлетворённый ответом, Раутур покинул келью Пророка и закрыл дверь, больше похожую на плиту могильника для плохо растворившихся во Тьме трупов. Тут же к судье подбежала, гремя латами, девица, на пиру восседавшая от него по правую руку — самом почётном месте за столом. То была Адара, бежавшая из Лаитормы после того, как её обвинили в халатности, что повлекла за собой смерть Норшала Змееносца. Раутур принял её с распростёртыми объятиями.

— Что он сказал? — спросила рыцарша взволнованно.

— Что надо принять вызов, — отвечал Раутур добродушно. Никому другому он не позволил бы так бесцеремонно к себе обращаться.

— Это ловушка! Откажитесь!

— Сколько повторять, Адара, я пользуюсь советами Пророка не одну тысячу лет, и ни разу он не дал мне повода в себе усомниться.

— Он один из тех, кто убил Норшала, я сама это видела!

— Пророк жил ещё до того, как Гардакар вывел своих фраоков, Адара! Я уверен, что он сам случайно увидел Пророка, и сделал себе расу по его подобию!

— Но учитель…

— Пророк родом с Земли, Адара. Даже этого достаточно, чтобы увериться в его непричастности.

Раутур занял законное место во главе стола. Адара проводила его щенячьим взглядом — она не могла позволить себе потерять ещё одного судью, которого охраняла.

666. Все

Небо было подёрнуто слабой облачной дымкой. Сквозь неё проглядывали мерцалки, освещавшие долину перед плоскоголовой горой Эзру. По обе стороны долины расположились две армии — вымуштрованные, дисцилинированные и к тому же сытые и отдохнувшие солдаты на западе, кшатри вперемешку с магами, и разрозненные демоны на востоке, которых спешно собирали со всей страны, выдирая из постелей.

С севера уже несколько часов дул сильный суховей. Фарлайт, привыкший к тому, что в Срединной земле почти всегда царил такой удобный для полётов штиль, повернулся против ветра, и тот живо растрепал ему волосы. Фарлайт раздражённо вздохнул, представляя, как нелепо он, полный и лохматый, смотрится рядом с Ламашем.

Ламаш напряжённо вглядывался в силуэты кшатри. Он опять скрывал волнение — Фарлайт уже понимал его эмоции, даже не глядя фраоку в лицо. Склянка с ядом, переданная Фарлайтом, жгла ему нервы. Этой ночью бывший маг разделил зелье Лоренны на две части, одну для себя, другую — для Ламаша. После дуэли всеми правдами и неправдами один из них, для кого это будет более подходяще, должен будет подсунуть яд Гардакару. Фарлайт надеялся, что отравителем будет всё-таки Ламаш, чтобы не оставлять ему столь сильное средство.

Гардакар, снова в парадных одеждах, развевавшихся на ветру, шествовал мимо войска в сторону фраоков. Навстречу ему выбежал юркий Асаг.

— Надо написать и запечатать бумагу с инструкциями для придворных, — послышался голос беса, — на тот случай, ежели бэла всё-таки постигнет не тот исход…

— Бэла может постигнуть только один исход — победный, — отрезал Гардакар, отстраняя Асага с дороги, и громко сказал уже фраокам: — Что такие мрачные? Я только что от чертей, вот уж кто умеет развеселить!

Встав между Фарлайтом и Ламашем, он продолжил, уже беззвучно:

— Я всё-таки допускаю, что Раутур меня изрядно потреплет, прежде чем я упокою его простую, как вирмский лапоть, душу. Так что будьте готовы, когда всё закончится, мгновенно открыть портал ко мне, а потом в Цваргхад. Один из вас заберёт меня, другой останется командовать армией. Уверен, что кшатри не развернутся восвояси, увидев смерть лидера.

— Фарлайт остаётся, — выпалил Ламаш вслух. — Я тайный агент, а не генерал.

— А я стратег, а не тактик, — поморщился Фарлайт. — Я не могу быстро соображать в гуще боя.

— Раз уж вы растеряли моих лучших генералов на жалком Норшале, придётся кому-то из вас стереть молоко с губ, — сказал им Гардакар. Вдруг он застыл, и невысказанные слова застряли у него в глотке.

— Что случилось? — забеспокоился Ламаш.

— Это что, Каинах среди кшатри?

— Где? — удивился Фарлайт.

— Вот, а я думал, что мне показалось, — отозвался Ламаш.

— Да где?!

— Всё, исчез. Понял, что я его увидел, — задумчиво проговорил Гардакар.

— Зря ты смотрел глазами на тела, а не нутром на души, — сказал Ламаш Фарлайту. — Он без крыльев, видно, скрыл завесой. Может, и лицо изменил… Я не разглядел лица. Вот предатель!

— Вы же говорили, что он погиб? — вдруг посуровел судья. Но не успели фраоки дать ответ, как из стана кшатри над долиной прозвучал горн. Наступил первый час дня.

Гардакар открыл маленький портал в центр долины, скоро появился и другой портал, открытый кем-то из вражеских магов, оттуда вышел мечник в скучном, на взгляд Фарлайта, боевом облачении безо всяких украшений.

— Это же Раутур? — спросил у него Ламаш.

— Да.

— Решил произвести впечатление простотой, что ли?

— Говорят, он всегда одевается как рядовой солдат, чтобы биться в первых рядах, — сказал кто-то из демонов. — А противники даже и не знают, с кем дерутся.

— Меня больше беспокоит, какого чёрта там делает Каинах, и стоит ли нам из-за этого беспокоиться, — шепнул Фарлайт Ламашу.

— Мы с бэлом могли ошибиться. Вдруг там какой-то тридан или маг развлекается, уловив наши мысли?

— Он бы показал нам кое-что поинтереснее.

Адара потеряла за свою жизнь трёх братьев, возлюбленного, друга-наставника и хозяина, которому служила. И пусть двоих из этого списка она убила сама, ещё одна смерть переполнила бы её чашу самообладания. Она чувствовала, что Раутур, её новый сюзерен, идёт на верную смерть, но что ей было делать? Не могла же она броситься в портал следом за ним, навлекая позор на их обоих?

Когда она этим утром, помогая Раутуру облачаться в доспехи, продолжала увещевать, что Пророк ошибся, намеренно или случайно, первый кшатри сказал ей страшные слова, которые рыцарша бесконечно прокручивала в своём уме:

— Я устал, Адара. На заре этого мира я был его яростью, а ярость хороша, когда она бурлит в жилах, когда она становится единственной силой, что тобой движет. Но за свою долгую, бесконечно долгую жизнь я растерял весь свой гнев. Адара, я бился, но битва больше не приносила мне удовольствия. И тогда я превратился из живого оружия в писаку-чиновника. Гардакар — единственный достойный противник из ныне живущих. Он один может вернуть мне настоящий вкус битвы, вкус жизни… Втайне я сам мечтаю, чтобы Пророк ошибся. Ведь этот бой — лучшее, что меня ждёт до скончания веков.

Тогда разгорячённая Адара сочла Раутура эгоистом и со злости чуть не порвала доспешные ремни, пока затягивала их. Но теперь, глядя на две фигуры в центре долины, Адара вдруг подумала: не была ли она сама эгоисткой, пытаясь отговорить его от боя, единственной вещи, что могла принести ему удовольствие — и успокоение?

Пророк тоже пришёл посмотреть на битву, скрыв своё демоническое обличье. Адара решила, что если Раутур падёт, в тот же миг она отсечёт Пророку голову. В тот же миг демон исчез, и рыцарша возлорадствовала: «Ага, испугался!» Она не догадывалась, что Пророк-Каинах скрылся потому, что Ламаш с Гардакаром заметили его среди кшатри.

Да, где было Адаре знать истинную природу Пророка…

Притворившийся спящим перед другими фраоками, он сам внушил Фарлайту идею оставить его, Каинаха, в покое. Оставшись в одиночестве, он, теперь свободный на ближайшие тысячелетия, отправился в путешествие по Земле. Он то учил землян то питию крови, оставшись в их памяти первым вампиром — Каином, то письму, ремеслу и законам, называясь верховным богом — бэлом, или, как его запомнили, Баалом.

Когда примитивная Земля наскучила ему, Каинах захотел возвратиться во Тьму, но там вовсю действовал другой Каинах, которым он сам когда-то был. И тут судьба сделала ему подарок — фраок прознал, что Раутур сам от скуки иногда заглядывает на Землю. Он быстро подстроил случайную встречу с судьёй и сыграл роль всё ведающего Пророка. «Предсказывать» историю Тьмы Каинаху было просто, ведь он когда-то видел всю эту историю своими глазами и даже написал по ней несколько учебников. Так Раутур стал наведываться к фраоку за пророчествами, ведь те, что давали обычные маги из Тьмы, были туманны и неконкретны. И, когда Пророк испросил у Раутура разрешения переехать во Тьму, «о которой ему было столько видений», тот с радостью поселил предсказателя в своём замке.

Когда возраст Каинаха перевалил через восьмое тысячелетие, он… устал жить (эта усталость постепенно перекинулась и Раутуру, поскольку к тому времени он был уже единственным, с кем общался Пророк). Каинаху уже не хотелось ждать нужного года, чтобы встретиться с другими фраоками для убийства Норшала, этот приказ для него обессмыслился. И, когда демоны в подвале лаитормского суда взволнованно восклицали: «Где же Каинах? Где же он?», древний фраок спокойно смотрел сны под потолком в своей келье. Спал бы он и поныне, если б Раутур не пришёл со своим вопросом о дуэли. Тогда Пророк понял: настало время его главного предсказания.

Гардакар и Раутур в центре долины о чём-то переговаривались. Фарлайт надеялся, что они обмениваются оскорблениями, а не пытаются решить дело миром.

— Так что будем делать? — спросил Ламаш.

— Мы в любом случае остаёмся в выигрыше. Если победит кшатри, то Срединная земля останется без правителя, которым станешь ты. Если верх возьмёт Гардакар… в ход пойдёт наше зелье.

— И как заставить бэла его выпить?

— Пока не знаю. Скорее всего, он устроит пир по случаю победы, тогда и отравим.

— Если бы ты принимал приглашения на пиры бэла, вместо того, чтобы безвылазно торчать в своей башне, ты бы знал, что всю его еду и питьё сначала пробуют три других демона.

— Значит, отравим как-нибудь по-другому, — отозвался Фарлайт. Ламаш аж заскрипел зубами от такой беспечности.

— Мы с тобой не вылазку за человечьими бабами планируем, Нергаль! Ты можешь быть серьёзнее?

Фарлайт проигнорировал его стенания, всецело поглощённый зрелищем в середине долины. Раутур с Гардакаром, наговорившись, теперь кружились друг вокруг друга, один — со щитом и мечом в руках, другой — с вихрем энергии в лапах. И тогда Фарлайт, понимающий, что развязка близка, мысленно взмолился:

«О Тьма! Скажи, что я всё устроил правильно! Подтверди, что этого ты и желала! На Север идёт ураганами Мгла; что станется с нашим миром, когда умрут эти двое? Вздохнёшь ли ты с облегчением?

О Тьма… прости всю ту ересь, что я писал в своём дневнике, я был слаб, я был смущён твоим молчанием, я был неправ, неправ, неправ!

Прими меня, Тьма, в объятья свои; не отвергай меня, прошу… не молчи!»

Вдруг из вихря вырвался мощный поток, хлыстом ударивший по Раутуру, тот отбил его щитом. Большинство кшатри, неспособные видеть энергию, даже не поняли, что произошло. Фарлайта же, всецело настроившегося на приём импульса из Ниоткуда, этот удар чуть не оглушил. Он вздрогнул и перестал концентрироваться.

Демон провалился в портал и тут же возник за спиной Раутура, повторив свой ход с хлыстом, но тот мгновенно повернулся и снова заслонился от удара.

— А ничего особенного, — пробормотал какой-то тат-хтар за спиной Фарлайта. — Будто обычный кшатр-ри ср-ражается с обычным магом. Сто р-раз такое видел на ар-рене…

Вихрь Гардакара вытянулся и сжался, превратившись в копьё. Фарлайт увидел, как энергия со всей долины собирается в бесплотное оружие, наконец, её стало так много, что даже самые неспособные кшатри должны были увидеть это копьё.

Раутур лениво покачал щитом, мол, давай! И тут же демон метнул в него своё орудие. Кшатри отскочил на добрый десяток шагов в сторону так быстро, что даже портал переместил бы его медленнее. На том месте, где он стоял, теперь зияла дыра. Её вздыбившиеся края пузырились и шипели, раскалённые от удара. И снова Гардакар начал собирать из воздуха копьё.

— Р-рыцарёк-то будет нападать, или он собр-рался отбиваться да уворачиваться до скончания вр-р-р-ремён? — опять пророкотал нетерпеливый тат-хтар.

Фарлайт почувствовал, как из него начинают уходить силы.

— Отойдём, — шепнул он Ламашу, тронув его за руку.

Фраоки исчезли в портале и появились уже на склоне горы Эзру. Во-первых, оттуда вид был лучше, во-вторых, не было на горе зудящего над ухом тат-хтара, а в-третьих, оттуда, как видел Фарлайт, Гардакар не стягивал энергию. В ближайших к дуэлянтам рядах кшатри упало несколько бойцов, обессилев. Другие воины подхватили их, армия колыхнулась, отступая назад. Фарлайт уловил волну возмущения: кшатри были недовольны, они считали такой ход нечестным. А Гардакар не оставил и это негодование, усилив им копьё.

Видимая его часть теперь была в три раза больше роста самого демона, а невидимая — и того длиннее. Демон размахнулся, кшатри отпрянул в сторону… но копьё осталось у Гардакара в руках.

Демон размахнулся ещё и ещё, каждый раз не выпуская оружие, а Раутур всё уворачивался, тратя силы. Хохот Гардакара был слышен даже на горе.

— Заставляет кшатри перестать защищаться и напасть, — сказал Ламаш, но Фарлайт и так это понимал. — Что-то мне подсказывает, что даже черти не понадобятся.

Раутур размахнулся мечом и ударил им по земле. Громадная трещина вдруг разделила долину на две части. Не ожидая такого хода, демон провалился в раскол, но скоро вновь появился поле боя из портала. Немало солдат в обеих армиях тоже попадали вниз, застигнутые врасплох.

— Даже своих не щадит, — усмехнулся Ламаш.

— Наш-то бэл тоже забирал энергию из всех подряд, — отозвался Фарлайт.

— Демоны не бравируют чушью о долге и ответственности.

— …сказал тот демон, который призывал меня к этой самой ответственности, когда я был, по его мнению, несерьёзен.

Ламаш махнул на Фарлайта рукой, понимая, что спорить с ним бесполезно.

Раутур бросился в атаку, заставив демона отступить. Вдруг демон, казалось, оступился, оттеснённый к трещине.

В этот же момент Раутур преодолел расстояние между ними огромным прыжком, обрушивая на Гардкара удар величайшей силы…

Вспышка ослепила всех зрителей, что наблюдали за битвой обычным взглядом. Остальные же, оставшиеся в меньшинстве, увидели, как за долю секунды до удара Гардакар провалился в очередной портал под ногами, выпустив копьё из рук. Когда меч Раутура столкнулся с копьём, оно раскололось, и вся накопленная в нём энергия вспыхнула, отбросив кшатри назад. Гардакар появился рядом, и тут произошло то, что заставила рассмеяться даже напряжённого весь день Ламаша — из под полы парадного облачения судьи-демона выскочили пятеро крошечных чертенят, каждый с три кулака ростом. Черти запрыгнули на рыцаря, поднимающегося на ноги, и принялись плясать на нём, один и вовсе попытался достать лапами глаза Раутура через прорези в шлеме. Рыцарь быстро расшвырял чертей, которые тут же разбежались, кто куда, и оппоненты обменялись ругательствами.

Если раньше облако энергии Раутура было чётким, как кристалл с неровными мягкими гранями, из центра которого исходили тысячи потоков и одинаковыми петлями возвращались назад, то теперь оно смешалось. От прежней стройности не осталось ни следа. Кристалл превратился в битый витраж, потоки разрывались и фонтанировали в никуда. Судья, дай ему час-другой, легко залечил бы эти раны. Но этого часа у него не было.

Когда ослепшие зрители прозрели, они увидели, что оба дуэлянта вернулись к тому же, с чего начали, выискивая бреши в защите друг друга. Но теперь Раутур был ослаблен чертями, его щит разбился на кусочки ударной волной, а доспехи были смяты. Демон же, уставший не больше, чем от городской прогулки, вновь начал собирать энергию. На этот раз ресурсов ему недоставало, и он сформировал из того, что собрал, длинный клинок.

Только теперь Гардакар подпустил рыцаря к себе, и они перешли к ближнему бою, которого так ждали обе стороны. Удар, второй, третий — каждый раз их мечи беззвучно скрещивались. Четвёртый удар оказался для Раутура роковым. Демон ударил мечом по шее своего соперника, ровно в том месте, где её не прикрывали тяжёлые латы, и голова рыцаря покатилась по земле.

Все зрители изумлённо выдохнули, как один. Никто не ждал, что всё произойдёт так быстро. Со стороны западного войска раздался истошный женский крик, и одинокая фигурка побежала к павшему рыцарю, но остановилась на полпути.

Гардкар быстро разрубил лежащее тело на множество кусочков, сбросил их в трещину, развёл руки в стороны — и быстро соединил их, сжав пальцы в замок. Раскол схлопнулся с оглушительным грохотом. Демон выпустил из рук свой меч, тут же растворившийся — будто его и не существовало, и поклонился на обе стороны.

Но бой не был окончен: над местом раскола собирался еле видный силуэт рыцаря. Гардакар запоздало заметил его, вновь попытался собрать меч из воздуха, но не тут-то было: дух кшатри вдруг развоплотился и окружил его, как сдавливающий кокон. Тело демона, слабо шевельнулось, поднятое над землёй, и кокон распустился сотней полупрозрачных нитей. Гардакар упал с высоты ничком — жалел ли он в тот момент, что отказался от мысли сделать себе крылья? А дух Раутура вновь обрушился на него, ударив с такой силой, что демона вдавило в землю.

Фарлайт подскочил на ноги и вынул бутылку из складок балахона и отвинтил крышку. Ламаш непонимающе воззрился на него.

— Мажь руки, скорее! — воскликнул Фарлайт, и тут же, не дожидаясь действий собрата, принялся мазать ему ядом запястье. По долине раскатывался грохот, более громкий, чем в земную грозу. Ламаш, которого эта внезапная суматоха застала врасплох, вытащил свою банку и вылил содержимое на вторую руку.

— Дай ему своей крови! — выпалил Фарлайт и открыл портальную воронку.

Гардакар еле поднялся, когда обретший желанную ярость дух дал ему пару секунд передышки. Он сосредоточился, готовый опять пытаться развоплотить противника, как рядом с ним из портала вывалился Ламаш.

— Возьмите мою кровь, господин! — вскричал он, протягивая Гардакару руку. Тот вонзился острыми клыками фраоку в запястье и начал судорожно глотать. Кшатри взвыли от негодования. Тут же судья-демон создал из свежей энергии щит, чтобы дух не уничтожил его, пока он был занят кровопусканием.

Не без удовольствия Фарлайт наблюдал, как облако гардакаровой сущности съёживается, скручивается, а самого демона пригибает к земле, как немощного старика человеческой расы. Когда тот понял, что происходит, было уже поздно.

Хриплое проклятье вырвалось из его уст. И Гардакар растворился — как и подобало любому человеку или право имеющему, умеревшему от старости. Частицы его духа даже были не в силах вновь соединиться в единую фигуру, как это недавно сделал Раутур.

Призрак рыцаря обрушился на опустевшее тело, размалывая его в фарш — и исчез следом. Фарлайту показалось, что он почувствовал некоторое разочарование, исходившее от Раутура — ведь не он нанёс последний удар.

После этого и Ламаш осел на землю, расплылся растерянной горстью жира и мяса. Он оглянулся в сторону горы за мгновение до смерти — и сгинул.

— Дурачок, — прошептал Фарлайт, — тебе ж тоже яд в кровь попал.

И, как и предрекал Гардакар перед дуэлью, армия Раутура ринулась в бой. Её вела за собой бесстрашная женщина-рыцарь, Адара.

Гнев, возбуждение, страх, всеобъемлющее желание отомстить или обратиться в бегство — вот чем стала долина внизу. Фарлайт, стоящий на горе, видел перед собой бурный океан эмоций, который внушал ему опасливый восторг. Он встретил море один раз в жизни — когда наблюдал за «бессмертными» кшатри в одном из своих видений. Теперь же перед ним было настоящее, осязаемое море; о, оно было для него более реальным, чем море, состоящее из воды, оно бурлило, кипело, дрожало, кричало, ярилось и бесконечно билось — одними волнами о другие, неудержимо, как изначальная Тьма, из которой когда-то родилось.

Та первозданная стихия была похожа на океан, вдруг понял Фарлайт, неведомо откуда. Ему показалось, что он чувствует то же самое, что ощущали когда-то пятеро судей перед сотворением плотного мира. Будто бы он запустил реакцию, которую сам не может остановить; ему немного страшно — и интересно одновременно, и на основе этой реакции можно творить всё, что придёт в голову…

Фарлайт протянул руки к морю, зачерпнул злости, вылепил ей уши, морду, лапы и отпустил на землю рядом с собой. Злость облаяла на него и шмыгнула в кусты. Демон рассмеялся, словно ребёнок, нашедший себе игрушку, но тут же осёкся: он только что создал плотное из бесплотного, он совершил грех против Тьмы, которая прекрасна сама по себе, он сотворил страдающую плоть…

И Фарлайт повернулся к морю, полный раскаяния, он вновь потянулся к нему, но на этот раз поделился с волнами желанием разрушить всё, что дышит, а затем уйти в песок вместе с частицами мёртвой плоти.

Глубоко под землёй, к его удивлению, было другое море, ужасное, пламенное, как огненное солнце. Это открытие выбило его из колеи, и он потерялся в собственных мыслях.

На периферии его сознания возникла идея, что он давно и не маг вовсе: вон, сотворил плоть, как сморт, наслаждается боем, как кшатри, внушает желания, как тридан… Далеко от него был кто-то другой, подобный ему, и этот некто играл воинами, словно фигурками на игральной доске. Через одну из фигурок демон дотянулся до кукловода.

— Каинах, зачем ты помогаешь кшатри?

— Я не помогаю им, а играю. Я впервые за тысячи лет нашёл себе достойное развлечение.

— Какой интерес играть более сильной армией? Попробуй-ка лучше выиграть слабой!

Фарлайт почувствовал, как невидимые нити отпустили старых кукол-кшатри и нашли себе новых — тат-хтаров, дагатов, уркюлей…

— Да, ты прав, Нергаль. Так будет интереснее.

— Больше здесь делать нечего, — проговорил Фарлайт, скрываясь в портале. Ему даже не пришло в голову, что можно уговорить Каинаха заставить всех этих пешек внизу сложить оружие и разойтись по домам; хотя бы тех, на которых хватит сил…

Нинур уже ждала Фарлайта в его комнате и не удивилась, когда тот вышел из портала на расстоянии шага от неё. Вихрь не только растрепал волосы бесовицы, но и снёс всю утварь со стола и книги с постели.

— Мог бы перенестись на землю перед башней, а сюда — взлететь, — проворчала Нинур беззлобно.

— Не беспокойся о вещах, всё равно мы скоро уберёмся отсюда. Можешь собираться прямо сейчас, — отозвался Фарлайт, решивший не говорить, что летает-то он теперь еле-еле, настолько его тело отяжелело. И пусть он всё ещё был худее, чем до превращения во фраока, крылья его поднимали с трудом.

— Что случилось? — разволновалась Нинур. — Бэл умер? Мы проиграли войну? Кшатри идут на Суваршахту?!

— Погибли оба. И бэл, и его противник. Войско Западной земли сейчас бьётся с нашим.

Бесовица наморщила лоб, переваривая услышанное.

— Так зачем же нам улетать? Может, наши возьмут верх?

— После смерти бэла страна погрузится в хаос.

— Разве вы с Ламашем не сможете успокоить народ?

— Ламаш тоже мёртв.

Широкая улыбка обнажила клычки Нинур.

— Так это же отлично! Ты — единственный оставшийся в строю фраок! Никто не посмеет оспорить твоё право на власть! О, не будь жесток ко мне, новый бэл! — и она рассмеялась, шутливо кланяясь Фарлайту — так и не слезая с кровати. Но тот оставался мрачен, и Нинур, начиная подозревать неладное, мягко добавила: — Даже если кшатри разорят полстраны, вряд ли они смогут её удержать. А стране нужен правитель. Прозорливый, рассудительный, справедливый! Кто, если не ты?

Фарлайт покачал головой. Терпения у Нинур было не так много, потому она подловила себя на мысли, что если этот увалень всё-таки откажется от власти, она откусит ему голову.

— Я пойду в игалли, заберу превращальный шкаф. Сделаем тебе ноги, — сказал Фарлайт, мысленно добавив: «…чтобы ты хотя бы несколько дней или недель до конца плотной Тьмы могла ходить и бегать». — А потом мы всё равно покинем столицу.

Нинур вскипела, но фраок исчез в новом портале.

После смерти Гардакара его жилище потеряло свою защиту, и Фарлайт смог беспрепятственно туда перенестись. Он надеялся обнаружить осиротевшую, но нетронутую комнату, как случилось с кабинетом Норшала, но не тут-то было.

Дом Гардакара оказался пуст. Остался только стол, да и тот был весь выпотрошен. Ни листочка, ни закатившейся в угол колбы — ничего. Только пустота и Каинах, сидящий на краю стола. Его лицо, и раньше безэмоциональное, теперь и вовсе выглядело высеченным из камня.

— Чем ты закончил битву? — спросил Фарлайт.

— Пока ничем. Слушаю её отсюда. Но планирую ничьёй. Это даже сложнее, чем просто выиграть недисциплинированными слабаками.

— А где… всё? Вещи Гардакара?

— Я сам желал заполучить трофей. Но, видно, не судьба. В мыслях здешних бесов были воспоминания о смортах, которые притащились через портал, похватали все вещи и так же быстро ушли.

— И даже превращальный шкаф?

— И даже его.

Фарлайт разозлился.

— Как-то слишком точно они подгадали время, не так ли? Появились сразу после смерти судьи, раз прошли через защиту. И опередили нас обоих.

— Значит, наблюдали за битвой, — ответил Каинах. — Нечему тут удивляться.

«Каждая травинка, каждое дерево имеет глаза», — вспомнил Фарлайт.

— А зачем тебе шкаф? — спросил древний фраок.

— Хотел отплатить добром на добро… Помочь бесовице, что помогла мне. Или хотя бы пыталась помочь.

— Не той ли, что уговаривает тебя заявить права на трон Срединной земли?

— Той самой, — сказал Фарлайт, ничему не удивляясь. Но вдруг в его сердце забрезжила надежда: вдруг Каинах знает ещё какой-нибудь способ, безо всяких смортов и их шкафов?

Но подобный статуе Каинах не торопился прервать молчание. Фарлайт коснулся его разума — издалека, пробраться глубже он, конечно же, не смог бы. Каинах колебался.

— Мы не увидимся более, — изрёк он таким тоном, будто только что прочёл об этом в книге судеб. — Так что, давай я сделаю тебе прощальный подарок.

Он степенно подошёл к Фарлайту, коснулся его лба, делясь воспоминанием, и тот окунулся в мир Каинаха, полный чужих голосов и чувств.

— …будете его брать или всё-таки…

— …моя Эрсаг, я буду скучать!..

— …вырву ему глаза и скормлю…

— …был сморт, ранга третьего-четвёртого…

— …этот др-раный этаж так высоко…

— …ну и что сказала та магичка…

И ещё много фраз на языке демонов, у которых он улавливал лишь общий смысл. Фарлайт мгновенно потерялся в окружившем его шуме и ужаснулся: как можно жить, постоянно слыша эту какофонию?

— Не там слушаешь, — сказал Каинах, и провёл пальцами о лбу Фарлайта.

Голоса будто отрубило топорищем. Осталось только два, оба женские.

— …теперь убираюсь на этаже Нергаля.

— Это кто?

— Ну тот новый фраок, такой жирный и унылый.

— Ха! Я поняла, поняла. Какой-то он дефектный получился, да?

— О, я надеюсь, что не во всех местах! Я задумала одну штуку.

— М-м?

— Я заставлю его в себя влюбиться.

— Ха-ха-ха! Да ну? Зачем?

— Мезальянс, подруженька! Знаешь такое слово?

— Вряд ли бэл даст добро на такой брак.

— Что ж, по крайней мере, у меня будет влиятельный покровитель.

— Если у тебя получится.

— Естессно, получится. Ты посмотри на него, он в прошлой жизни женщин только на картинках видел! Истечёт слюнями, как только я обращу на него внимание. И тогда у меня всё будет. И комнаты, и одежды, и мониста, и…

Когда Каинах отнял руку от головы Фарлайта, того чуть не перекосило от злобы.

— А я ей поверил, — процедил он.

— И вот так она отзывалась о тебе всё время, пока тебя не было рядом. Стоит ли мне добавлять, что она попала в мой виварий не за какие-то чужие долги, а в наказание за кражу? — добил его Каинах.

Фарлайт молча взобрался на подоконник и спрыгнул вниз. Крылья еле удержали его от удара о землю.

Фарлайт шёл домой пешком, и другие демоны расступались перед ним, полные уважения и благоговения. Но что с их льстивых взглядов, если единственная женщина, чьё уважение он ценил, унизила его?

«А сама будто бы хорошая, кровь пить не захотела», — подумал он гневно и продолжил осыпать себя проклятьями за слепоту. Просчитал действия верховных судей — но не смог понять, что движет какой-то служанкой!

Что ж, тем лучше. Из-за Нинур он сомневался, стоит ли продолжать свою работу для Тьмы, но теперь и думать нечего. Мир сплетников, предателей, воров, садистов и убийц. Как он такой получился?

…А что ещё могло получиться из того Хаоса-океана, из которого он сегодня пытался творить?

— Я тебя заждалась. Уже успела собрать вещи… Как там шкаф, кстати? — спросила Нинур.

— Шкаф в порядке, скоро у тебя будут здоровые ножки, — улыбнулся Фарлайт, и улыбка эта вышла у него совсем не естественной. Но Нинур была опьянена радостью и ничего не заметила.

Фраок торжественно подхватил счастливую бесовицу за руки и исчез вместе с ней в вихре портала.

Вышли они на городской площади, аккурат между двумя сферными столбами.

— Зачем мы здесь? — удивилась Нинур. — Разве шкаф не в игалли?

— Кажется, промахнулся порталом, — беспечно отозвался Фарлайт, усаживая бесовицу на землю. — Подожди пока здесь, я сейчас вернусь.

Фраок подошёл к ремесленной лавке, попросил что-то у демона и неспешно вернулся. В руках у него был молоток и длинные гвозди.

— Что это? — полюбопытствовала Нинур, всё ещё ничего не понимая.

Её тело вдруг взметнулось в воздух, бесовица попыталась взять полёт под контроль, но у неё ничего не вышло: ни руки, ни крылья не слушались её и вдруг прижались ко столбу. Фарлайт молча обхватил её запястье, прижал к дереву и приставил гвоздь.

— А-а-а! — завопила Нинур. — Что ты делаешь?!

Но Фарлайт начал молча вбивать гвоздь ей в руку, магией удерживая тело бесовицы прижатым к столбу. Она кричала и кричала, пока у Фарлайта не закончились гвозди — он вбил в каждую руку и крыло по несколько штук для надёжности. На площади скапливались безмолвные люди, раздражавшие фраока. Ему больше всего хотелось, чтобы кто-нибудь его остановил, но казалось, что в эти минуты молчат все горожане, кроме Нинур. Если фраок так делает — значит, так надо.

Только когда Нинур умолкла, Фарлайт смог посмотреть в её глаза, полные слёз.

— Что я тебе сделала? — прошептала она.

— Ты мной пользовалась, — отозвался тот. — Ты мне лгала. А я был для тебя только унылым жирным дураком, которым можно прокладывать себе путь к богатству.

И он выцарапал на лбу Нинур когтем слово «лгунья», пока она продолжала рыдать.

— Это неправда, — проговорила она.

— Правда. Я слышал всё своими ушами. Чужие воспоминания не подделать. Ты говорила с какой-то своей подругой… про мезальянс.

— Да, я так думала, — решила признаться Нинур. — Но я тогда совсем тебя не знала… А потом поняла, что была неправа на твой счёт… я узнала, какой ты на самом деле и… и… я полюбила тебя. И для меня не было больше счастья, чем от твоей улыбки, когда меня удавалось её разбудить…

— Лжёшь, — отрезал Фарлайт.

— Нет! Это правда, правда! — заметалась Нинур, но сделала себе только больнее и зажмурилась от спазма в руках, не в силах больше вымолвить ни слова.

— Легко солгала один раз, так же солжёшь и второй, — Фарлайт был непоколебим. — Обливала Каинаха грязью, а он осудил тебя за воровство — по закону. Или это тоже неправда?

— Правда, — прошептала Нинур, и вдруг яростно заорала в полный голос на всю площадь: — А кто у нас безгрешный? Может быть, ты?!

Фраок усмехнулся.

— Может, и не безгрешный, но я единственный, кто пытается сделать мир лучше.

— Чем? Лежанием на постели?! Я только и слышала от тебя все эти месяцы, как тебе грустно, как тебе плохо, как ты страдаешь оттого, что мир такой несовершенный! Ты, родившийся в богатой семье! Ты, получивший лучшее образование и непыльную работу! Ты, террорист, которого за угрозу уничтожить всё живое не только не осудили, но превратили — в кого? В демона высшей расы, которому все должны кланяться в ножки! Вы все облечены так называемой великой силой… в сортире я видела эту силу! Что с её помощью можно было сделать — реально сделать? Чтобы мир стал лучше, как ты говоришь! Вы устроили долбанный геноцид, а ты был тем, кто его придумал. А мог придумать лекарства или что-нибудь в этом роде! И после всего этого ты смел плакаться мне на свою жизнь?! А я родилась на самом дне, и да, я воровала. И что со мной сделали? Может, меня превратили во фраочку в наказание? Ну уж нет! Меня посадили в виварий, а потом сломали ноги и заставили убираться за вами, ленивожопыми, которые горшок ночной вынести не могут! Стала ли я убивать налево и направо? Нет! И плакала ли я? Тоже нет, я сейчас плачу вообще впервые с самого детства. Я всегда встречала новый день с радостью, с благодарностью, что ещё жива, что у меня есть кров и друзья, что самое страшное для меня позади… Я! По-настоящему! Мучилась! А ты! От безделья!

И она плюнула Фарлайту в лицо. Всю её тираду демон стоял, не двигаясь. Не шевельнулся он и для того, чтобы стереть плевок.

— А теперь позови Каинаха, пусть прочтёт мои мысли и подтвердит, что я правда любила тебя.

— Любила, — подчеркнул Фарлайт, — в прошедшем времени.

— Как мне любить того, кто прибил меня к позорному столбу?

— Ты останешься здесь.

— Потому что иначе придётся признать, что ты был несправедлив?

— Потому что ты мне опять солгала!

— Позови Каинаха, пусть подтвердит!

— Отвлекать величайшего менталиста ради служанки воровки? — усмехнулся фраок. — Виси дальше.

— Тварь! Сволочь! Скот! Дерьмо человечье! — закричала Нинур, и крики её перемежались рыданиями.

Фарлайт не желал больше вспоминать Нинур, ведь тогда он начинал колебаться: а вдруг Каинах подделал воспоминание и представил всё хуже, чем оно было на самом деле?…а вдруг, даже если Каинах был откровенен, Нинур успела раскаяться?…а вдруг, даже если она не раскаялась, наказание для неё было несоразмерно жестоким?…а вдруг, даже если наказание справедливо, Нинур была права насчёт всех его дел, которые обличала криком на площади?

А вдруг, а вдруг, а вдруг.

Фарлайт уже начинал подумывать, что действовал, будучи ослеплён эмоциями. Раньше он вообще не допускал, что был способен сделать хоть шаг, не будучи спокойным и хладнокровным, эмоции были уделом Нефроны, Мирта и ещё нескольких его знакомых, которых он тайно презирал за такой образ мысли, образ действий… Вот почему он дал себе слово больше не вспоминать когда-то столь милую бесовицу. Для него был теперь только один образ, который он встретил бы в своём уме с гостеприимством — душа мира.

— О Тьма, — позвал её Фарлайт. Так, по привычке, уже ни на что не надеясь.

— Да, дитя? — вдруг услышал он ответ и остолбенел. Его сердце бешено заколотилось в груди, и он упал на колени там, где стоял — в грязном переулке с лужами помоев на земле и загаженными стенами.

Так много раз он обдумывал этот диалог; но как только Тьма ответила, все десятикратно взвешенные в уме реплики испарились, не оставив и следа, и Фарлайт мог только дрожать от счастья, не в силах отозваться и мыслишкой.

— Зачем ты звал меня, дитя?

— Я… я… уже почти всё для тебя сделал! Почему ты молчала?

— Потому что ты мне не нужен, дитя. Ты меня разочаровал. Не взывай ко мне, я более не приду.

Прежде бившееся, как птица в силке, сердце Фарлайта теперь чуть не остановилось.

— Что? Почему?! — воскликнул он вслух, но ответом были только площадные отголоски. — Почему! Почему!!!

Он повалился ничком, сгребая пальцами грязь и лежал так, без мыслей, с открытыми глазами — не моргая. Его чувства в тот момент будто бы перегорели, и Фарлайт потерял способность их испытывать.

На исходе часа рассудок всё-таки вернулся к демону, и он решил думать, что те ужасные слова ему почудились — хотя сам тайно ведал обратное. «Всё хорошо», — сказал себе Фарлайт, поднимаясь на ноги, и вернулся на широкую улицу, весь в зловонной грязи.

Там конвоем гнали пленных северян, украденных демонами прямо из своих домов, как только те объявили Срединной земле войну. Процессию замыкал гурши на повозке с впряжёнными пленниками, помыкая ими, как скотом, вожжами в тоненьких ручках, и пел. У гурши, страшных, как земное племя, были голоса необычайной красоты. Сегодня этот прекрасный голос выводил погребальный мотив.

Фарлайт до сих пор разбирал речь на языке демонов с трудом; понять слова песни ему и вовсе оказалось не под силу, но она звучала так печально, что и без того разбитый и встревоженный Фарлайт почувствовал себя на грани слёз. Он потащился за идущим на смерть караваном и шёл, пока впереди не показался дым. То самое здание, где самых нежеланных для страны существ сжигали чистой энергией.

Тогда фраок замешкался, но стоило гурши взять новый куплет, Фарлайт опомнился и прибавил шагу. Тат-хтары распахнули врата, и процессия просочилась во внутренний двор.

Северяне были мрачны, но не подавлены. Они ещё не знали, что их ждёт. Некоторые бесконечно пытались стянуть с себя ульхитовые браслеты, запрещающие колдовать; Фарлайт видел, что один из магов прямо на ходу пытался отгрызть себе руку, но большинство пленников всё-таки смирились.

Но что это за знакомая аура? Нефрона!

Её вид мигом отрезвил Фарлайта. Он подбежал к волшебнице, схватил за руку и тут же исчез вместе с нею в портале, напоследок услышав, как гурши от удивления аж поперхнулся своей похоронной песней.

Никогда Фарлайт ещё не был так рад Нефроне, которую раньше воспринимал то как незвано-навязчивую родительницу, то как обузу, за которой надо было приглядывать.

Он перенёс подругу за город, на холмы, откуда чад цваргхадского крематория казался безобидной дымкой. Нефрона не узнавала его, но, чувствуя, что фраок не желает ей зла, крепко вцепилась ему в плечи.

Фарлайт отпустил волшебницу и снял с её рук и шеи браслеты.

— Что за встреча, — проговорил он.

— Фарлайт? — вздрогнула Нефрона, услышав его голос.

— Появился, как леинра в кустах, — подтвердил фраок. — Вовремя я…

— Ты жив? — всё ещё не верила своим глазам волшебница. Её удивление было каким-то невесёлым, хотя, казалось бы — её только что спасли от смерти, да ещё её старый друг…

— Тебя что, пугает мой демонический облик?

— Нет. Просто так не должно быть… ты не должен быть живым, неважно, в каком облике… это всё испортило… — бессвязно забормотала Нефрона, хватаясь за живот.

— Что с тобой? — хотел дотронуться до неё Фарлайт, но волшебница отпрянула от него, всё так же прилепившись руками к животу. Её взгляд стал безумным. — Нефрона?

— Ты должен умереть, — отозвалась та. — Быстро-быстро. Чем раньше, тем лучше.

— Ты что, сошла с ума?

Нефрона зашипела на него, взмахнула руками и попыталась задушить «петлёй». Фарлайт легко сорвал с себя энергетическую удавку, глядя на Нефрону округлившимися глазами, а та уже вертела пальцами новое заклинание.

Фарлайт не придумал ничего лучше, кроме как сбежать в следующий портал, оставив свихнувшуюся волшебницу одну на пустыре. Конечно же, он не боялся магии Нефроны, она была для него не страшнее взмаха мушиных крыльев; куда больше его пугало сумасшествие, которого он не понимал.

Он понял, что стоит на вершине Эзру, а внизу всё ещё гремит битва пешек, которыми играет Каинах.

— Безумие, погоняемое безумием! — воскликнул Фарлайт, но не перекричал шум битвы. — Вы и меня таким же сделали — безумным!

Фарлайт наклонился к земле, коснулся её ладонями. Да, глубоко внизу бьётся о скалы огненное море… Демон потянулся к нему и тут же обжёгся. Ощущение напомнило ему тот день, когда на Солнце сгорел Норшал. Но, пересиливая боль, Фарлайт вновь схватился потоками энергии за огненные волны и потянул их вверх.

— Не делайте этого, — вдруг услышал он дрожащий голос, — что бы вы ни раздумали…

Демон обернулся, не отнимая ладони от земли. Ещё одна встреча со старым знакомым. На этот раз перед ним стоял Польримик Любознай.

— А, это вы… Ищете секрет великой силы?

— Сегодня я сюда приехал, дабы задокументировать величайшую битву плотной Тьмы — я же всё-таки историк. Но секрет силы… да, всё-таки ищу, — отвечал тридан, опасливо поглядывая на демона и готовясь мигом обратиться в бегство. — А вы откуда меня знаете?

— Мы оба были на собрании Ирмитзинэ.

Тридан заскрипел извилинами, но безрезультатно.

— Неважно, — прервал его интеллектуальные мучения Фарлайт. — Вот вы историк, Любознай. Скажите, разве мир с такой историей стоит спасения?

— Любой мир его стоит. Хотя нам известны всего два.

— Эти войны ради войн, погоня за выгодой, предательства, ложь, жестокость…

— Нежность, искренность, сочувствие, — парировал тридан. — Дружба, союзы, желание помогать. Почему вы берёте в расчёт только одну сторону монеты?

— Я никогда не видел другой стороны, значит — её не существует! — и демон расхохотался так, что кровь у историка застыла в жилах.

— Не видели или не хотели замечать? — вкрадчиво спросил тридан, но вызвал только новый приступ злого смеха.

— Вот поэтому вы никогда и не откроете секрет великой силы, Любознай! Ведь вы — славный, наивный парень, не то что всякие кровососы!

Польримик смущённо заулыбался.

— О, спасибо… если это, конечно, комплимент…

— Но хватит ли вашей добренькой натуры, чтобы спасти мир? — глаза Фарлайта сузились в щелки.

— О чём вы?

— Я хотел гибели всей плоти, и я ожидал, что со смертью последнего творца падёт и творение. Потому я подстроил смерть трёх судей, Любознай!

— Это, конечно, интересное заявление, но…

— …но я решил: мне не нужно, чтобы творение пало. Мне нужно оскорбить Тьму, осквернить её самым величайшим, самым неслыханным грехом: я залью её пламенем, подобным земному — таким, которого вы все боитесь до икоты. Тогда вы все подохнете, но материя — сама по себе — останется. И вы не сможете соединиться с Тьмой, а она сама будет страдать целую вечность, потому что уничтожить этот кусок камня, на котором живём, будет уже некому. И она будет только слушать вопли душонок, затерявшихся в Нигде.

Зрачки Польримика расширились, будто бы он сам сейчас смотрел на пламя, которым сейчас грозил ему мрачный демон.

— Но вы сказали… я… могу спасти?..

— Именно. Вы готовы принести себя в жертву, Любознай?

— Зачем?

— Чтобы доказать мне, что во Тьме есть ещё что-то, кроме зла. Тогда я не сделаю то, что задумал.

— Я…

— Даю вам пять минут.

Фарлайт почувствовал, что земля под ним начала нагреваться, и только теперь отнял руки от поверхности. Он отвернулся от историка, и стал безмолвно наблюдать за битвой, скрестив руки за спиной. Раньше ему самому приходилось всё время принимать решения; пусть же теперь кто-то другой возьмёт на себя ответственность!

— Вы грязный шантажист. Но я готов, — ответил Польримик, не дождавшись конца и второй минуты.

Фарлайт удивлённо обернулся.

— Я достаточно пожил, — продолжал историк. — Вырастил замечательных детей и оставил много хороших книг. Конечно, жаль, что эту битву описывать буду уже не я, а о моей жертве, вероятно, и вовсе никто не напишет… — и Польримик вынул из-за пояса кинжал, протянул его фраоку и зажмурился.

— Нет, не так, — остановил его Фарлайт с жестокой ухмылкой. — Вы, верно, думаете, что я быстро и безболезненно вас зарежу, и это меня удовлетворит?

Он вытянул руку к центру вершины, и та начала обваливаться внутрь. Оттуда вырвались пар и жар в алом ореоле. Фарлайт пробудил вулкан, который «заткнули» судьи, как и многие другие огнедышащие горы — в день, когда они обосновались в этом измерении, где Земля не вращалась, и установили закон — что их мир не должен знать пламени.

— Прыгайте! — воскликнул Фарлайт. — Туда, в огонь! И тогда я заставлю его отступить!

Польримик сглотнул. Историка охватил животный страх, казалось, он не может сделать ни шага в сторону огненного зева, не то что заставить себя упасть в его объятия.

— А какая… гарантия? Что я покончу с собой, а вы потом не зальёте всё пламенем, потому что вам так захотелось? — прохрипел он.

— Не знаю, — пожал плечами фраок. — Нет у вас гарантий, кроме моего слова. У вас осталась, кстати, целая минута. Можете помолиться Тьме. Можете передать мне послания для своих детей, жены, комнатной коровки или кого вы там ещё, как вам кажется, «любите».

Историк молчал, раскачиваясь на месте. По лбу его струился пот.

— Ну? Минута истекла-ла-ла! — пропел Фарлайт.

— Я не могу, — прошептал Польримик Любознай.

— Так я и знал. Трепло, как и все триданы. И неспособен на самопожертвование, как все мои собратья по Тьме, хоть право имеющие, хоть бесправные.

И фраок взмахом руки отправил бедного историка в полёт — прямиком в жерло. Вопль Польримика резанул по ушам, но так же резко прекратился, как и начался: за мгновение до столкновений с лавой, под историком открылся портальный вихрь, перенесший его куда-то на Землю — просто потому, что Фарлайту так захотелось.

«Так орал, что, наверное, его слышали аж в Лаиторме», — подумал демон.

На ум опять пришла Нинур, хотя ей запрещено теперь было появляться в его сознании; она принесла с собой новую порцию сомнений и тяжёлых раздумий.

А что, если она всё-таки права, и всё это время надо было не разрушать, а созидать? Если Нинур взаправду была достойна не позорного столба, а места по правую руку от нового правителя, направляя его буйную силу в правильное русло; и пусть бесовицу вела корысть, она всё равно послужила бы на пользу всему миру, который Тьма опромётчиво приговорила к уничтожению, а он сам без тени колебания согласился быть палачом?

Фарлайт преисполнился жалости. Не к Нинур, а к самому себе, истерзанному ответственностью.

Попробовала бы Нинур нести такое бремя! Сама-то отказалась от предложенной силы. Конечно, легко критиковать, коли не держала в руках ничего серьёзней ночного горшка!

…Нет, нельзя об этом всём думать. Меньше думать, больше делать. Все достойны мучительной смерти от пламени — люди, право имеющие, демоны, сама Тьма. Это они вынудили его, Фарлайта, принять все те решения.

Пламя искупит, освободит, очистит.

Демон взмахнул рукой и лава поднялась, быстро переполнив жерло и покатившись вниз. Фарлайт побежал вниз по склону, полный мстительного предвкушения. Когда жар начал лизать ему пятки, он распахнул крылья и отправился в бреющий полёт. Огонь катил свои волны уже не только позади, а внизу и перед ним, но бьющиеся внизу марионетки ничего не замечали. Лишь только когда пламя поглотило ближайших к него демонов и кшатри, и их душераздирающие крики заставили собратьев по оружию оглянуться в сторону Эзру — войска обратились в бегство. Все боялись принять смерть от меча, но были к ней готовы. К смерти от огня же не был готов никто.

— Никто никуда не пойдёт, — промурлыкал Фарлайт, заставляя лавовые волны бежать быстрее. — Куда вы? Это же не просто огонь, это символ вашей свободы от оков Тьмы… уж мне-то лучше знать…

Души сожжённых поднимались перед ним из пламени, фраок хватал их и тут же поглощал; уже не ртом, как раньше, а всем телом.

Богатые энергией призраки демонов и право имеющих быстро перенасытили его, но Фарлайт не останавливался и хватал всё новые и новые жертвы. Сознание начало ускользать от него…