В дни торжества сатаны

Глава XI

Мое сближение с Джорджем идет вперед довольно быстрыми шагами. Я стараюсь проводить в его обществе как можно больше времени. Наружно — мы большие друзья. На самом же деле — мы просто два охотника и каждый из нас является дичью для другого. Вернее, не он сам, а его внутренний мир. Что касается меня, то моя задача вполне ясна и определенна: мне необходимо выявить личность Джорджа в истинном свете. Мне нужно знать его credo.

Оно, и только оно, является целью моей охоты.

Другой вопрос, что нужно моему противнику. Что ему хочется кое-что извлечь из тайников моей души — это я вижу очень ясно. Но что именно? Если его личность является для меня terra incognita, то не думаю, чтобы я был таковой для него. Мое имя достаточно известно на обоих континентах Нового Света. Даже чересчур известно. Кто знал это имя, тот знал и credo его обладателя. Джон Гарвей всегда являлся олицетворением консерватизма и строгого правового порядка. Так было, так есть, так будет. Лучшее доказательство этого — мое теперешнее местопребывание.

Нет, конечно, не эта сторона моей личности интересует Джорджа.

Вот уже две недели, как мы оба осторожно блуждаем в незнакомом и запутанном лабиринте, которым является для каждого из нас внутренний мир другого.

Мы неслышно скользим по извилистым, темным переходам, останавливаемся, прислушиваемся, нащупываем.

Что касается меня, то я почти ничего еще не выяснил. Думаю, что не более успешно идут исследования и у Джорджа. Впрочем, может быть, я ошибаюсь.

Вчера мне пришло на мысль ввести в мои исследования новый вспомогательный элемент. Не понимаю, как я до сих пор не вспомнил об этом. В подобных случаях вино является неоценимым союзником. Никакие самые тонкие комбинации и хитросплетения не могут осветить потемки чужой души лучше, чем бутылка-другая виски или крепкого рома.

Несколько же своевременно добавленных бокалов вина могут увеличить яркость освещения еще больше.

Правда, это средство действительно не всегда. Но в девяносто процентах оно дает желаемый результат.

Милостивые государи, — вы говорите, что такое средство — палка о двух концах? Я знаю это. Но я надеюсь, что эта палка не ударит меня.

Я уже упоминал как-то, что Джордж, хотя и не мог быть назван пьяницей, но выпить никогда не отказывался. Вино действовало на него довольно быстро, но не прогрессивно. После известного момента Джордж уже не пьянел больше и мог пить до бесконечности, оставаясь в одном и том же состоянии.

Стивенс так охарактеризовал эту способность моего гостя:

— Он как губка: быстро намокает, но долго сохраняется в намоченном состоянии.

Придя к решению избрать новую тактику, я не замедлил провести ее в жизнь. В течение первых же дней я убедился, что я шел по верному пути. За вином Джордж становился несравненно более словоохотливым и откровенными. Его обычная сдержанность и замкнутость как будто растворялись в крепком алкоголе. Речь его становилась оживленнее, мысли высказывались более свободно и не так осторожно, как обыкновенно.

К великому неудовольствию Джефферсона, явно не симпатизировавшего моему новому другу, мы часто засиживались вдвоем или в компании Стивенса и Колльриджа до поздних часов.

Иногда Джордж уходил из моего «подвала» лишь на рассвете. Должен сказать, что в общем он был приятным собеседником. Время в его компании тянулось не скучно. Он много видел, много читал, много путешествовал. Теперь я подробно знал уже его печальную историю и то, как он из богатого человека обратился в нищего.

Это была обычная история. Национализация, узаконенный грабеж, расхищение всего, что имело мало-мальскую ценность, дикие бунты матросов и служащих пароходной компании, побои, издевательства, аресты. Словом, история, о которой каждый из нас не только слыхал множество раз, но которую в большинстве случаев и сам пережил. Грустная, тяжелая, но приевшаяся и докучная история.

О царящем на континенте государственном строе и об агентах и ставленниках его Джордж говорил с нескрываемой ненавистью. Правда, он никогда не смотрел при этом в глаза. Но, как вы знаете уже, эта похвальная привычка вообще не была свойственна моему гостю. Но это деталь. В общем же я нисколько не сомневался в искренности негодования Джорджа.

Такая интимная и доверительная откровенность моего нового друга, естественно, давала ему право и на некоторые расспросы с его стороны Я ждал этих расспросов давно. И поэтому не был нисколько удивлен, когда однажды Джордж спросил:

— Простите мое любопытство, мистер Гарвей, но меня чрезвычайно интересует один вопрос.

— Именно? — совершенно равнодушно осведомился я, прихлебывая вино.

— Каким образом, несмотря на вашу широкую известность и на занимаемое вами положение, вам удалось благополучно выбраться с континента? Ведь революция произошла, как вы помните, настолько внезапно, что все правительство и все видные деятели попали в руки мятежников.

Милостивые государи, не знаю почему, но при этом вопросе у меня родилась твердая уверенность, что истинная физиономия Джорджа скоро не будет составлять для меня тайны.

— Да, я помню это, — ответил я. — Я помню также и то, что все арестованные лица были на третий день революции доставлены из всех пунктов страны в Вашингтон и там казнены.

— Вот именно. Как же удалось спастись вам? Ведь по существу вы, а не кто другой, первым должны были очутиться в руках красных.

— То есть, вы хотите сказать, — на электрическом стуле?

— В данном случае — это одно и то же, мистер Гарвей.

— Согласен. Но почему, по вашему мнению, именно я первым должен открыть шествие порядочных людей в небесную обитель?

Джордж улыбнулся.

— Неужели вы думаете, что ваша истинная роль на континенте не была известна красным?

— А вам лично она известна? — ответил я вопросом же.

— Конечно.

— Смею спросить, откуда?

— Если вы думали, что кроме вас, президента республики и некоторых членов синдиката и правительства никто не знал истинного положения дел — вы очень ошибались.

— Я давно подозревал это. Если о тайне знают трое людей — она уже сомнительна.

— Вот именно, — как-то криво усмехнулся Джордж. — Мы знали все.

— Кто мы? — спросил я, пристально глядя в лицо моего собеседника.

— Мы, то есть широкая публика, — совершенно спокойно ответил он.

Оговорился он или думал именно то, что сказал?

Кто знает?

— Итак, каким чудом вам удалось спастись? — продолжал Джордж. — И каким еще большим чудом удалось вам попасть на этот остров со всеми вашими подданными, как вы их называете?

Мне показалось, что при последних словах в его голосе промелькнула легкая ирония. Благодарю тебя, мой добрый друг, — вино! А впрочем, может быть, мне только показалось…

— Никакого чуда, никакого чуда, милый мистер Джордж. Я спасся исключительно благодаря некоторым качествам, которые развивал и поддерживал в себе в течение всей жизни. Простые качества, очень простые. Это, во-первых, наблюдательность и, во-вторых, предусмотрительность. Впрочем, виноват: немалую роль в моем спасении сыграла еще одна в высшей степени похвальная привычка.

— Именно?

— Именно, я всегда видел вещи таковыми, какими они были на самом деле. Если они были черными, то никто в мире не мог заставить меня думать, что они — белые. И, если я играл с огнем, то я в любую секунду отдавал себе отчет в том, что это именно огонь, а не безобидное сияние фосфора. Никакие прекраснодушные рассуждения не могли убедить меня в противном. Вот и все, мой дорогой друг. Поверьте, что правительства всех стран потерпели крушение только потому, что не могли или не хотели руководствоваться в своей внутренней политике этим простым и несложным правилом.

Мой мозг никогда не работал более отчетливо и связь между моими мыслями и речью никогда не была более тесной, чем сейчас. Но я нарочно старался имитировать опьянение, говорил слегка заплетающимся языком и гораздо громче обыкновенного. Мой собеседник заметил это и губы его дрогнули в едва уловимой насмешливой улыбке.

— Гм… — сказал он, наполняя доверху мой стакан, — но чем же объяснить тогда, мистер Гарвей, крушение того правительства, во главе которого неофициально стояли вы?

Он взглянул на меня и в его взоре я прочел почти нескрываемую дерзкую иронию.

Я поднял свой стакан, чокнулся с Джорджем и, когда мы залпом выпили вино, ответил:

— Данный случай составляет исключение. Правительство ясно отдавало себе отчет в грозящей ему опасности и боролось, как могло. Но человеческим силам есть предел. Уже вступая в бой, мы знали, что нас ждет поражение.

— Можно узнать, почему?

— Во-первых, потому, что к тому времени весь Старый Свет был уже охвачен безумием. Бушующий океан его не мог не захлестнуть тот одинокий остров, которым являлся наш континент. Весь вопрос был только во времени.

— А во-вторых?

— Во-вторых, печальный исход обуславливался внутренним положением. Мы погибли оттого, что были слишком богаты. Покупать наши товары никому не было по средствам. Результатом этого явился крах промышленности, породивший в свою очередь миллионы безработных. Эти миллионы явились неоценимым материалом для красной пропаганды. Когда-то Россия погибла оттого, что ее валюта стояла слишком низко. Мы погибли потому, что наша валюта стояла слишком высоко.

— Это верно. Но я возвращаюсь к вопросу, от которого мы давно и далеко отдалились. Каким образом вам удалось спастись и оказаться на этом острове, действительно представляющем осколок старого мира?

— Я говорил уже, что я был достаточно наблюдателен и предусмотрителен, дорогой мистер Джордж. Я все время внимательно следил за успехом русской коммунистической пропаганды во всем мире.

Когда, вследствие анархий и обрушившихся на страну неслыханных бедствий, большевистское правительство принуждено было покинуть Россию и часть комиссаров, вместе с остатками красной армии, пробилась в пределы западно-европейских государств, — я увидел, что торжество коммунизма в Старом Свете не за горами.

Я не ошибся: начавшиеся повсеместно кровавые усобицы и вспыхнувшая вскоре вторая европейская война заставили сначала враждующие государства, а за ними и нейтральные страны стремглав покатиться в пропасть социальной революций. Затем события пошли своим логическим путем: пламя бушевавшего в Европе пожара перекинулось в Египет, потом в Индию, Китай и, наконец, в Японию.

Как вы помните, следующими этапами коммунизма были южно-африканские республики и бывшие британские колонии в Австралии. Как только красный флаг взвился над этими странами — мне стало ясно, что очередь за Америкой. Она была последним оплотом старого мира, единственной частью земной суши, не захлестнутой еще волнами красного потопа. Победа, одержанная коммунизмом на четырех материках, давала ему возможность бросить все освободившиеся и притом наиболее активные силы на наши континенты.

За это говорило все: и то, что Америка была последней цитаделью капитала и буржуазии, и то, что она была богаче всех прочих материков, и то, наконец, что до последнего времени все попытки разложить ее не имели особенного успеха.

События показали, что сделанные мною выводы были вполне правильны. Когда десятки тысяч агитаторов наводнили оба материка, когда они повели везде и всюду яростную пропаганду; когда беспрестанно, хотя и в разных местах, начали вспыхивать волнения и беспорядки — я понял, что рано или поздно мы будем побеждены неутомимым и настойчивым врагом. И я начал готовиться к отступлению.

— Что же вы сделали?

— Прежде всего, я наметил себе тыловую позицию. Я выбрал этот остров. Как он был мною открыт — я вам уже говорил…

Мельком взглянув на Джорджа и заметив, что лицо его выражает далеко не обыкновенное и весьма напряженное ожидание, я продолжал…

Милостивые государи, — я не буду злоупотреблять вашим вниманием. У меня нет ни малейшего желания затруднять вас и себя тем длинным повествованием, которым я усладил, в этот памятный мне вечер, слух моего гостя. Буду краток.

Я подробнейшим образом рассказал Джорджу все, начиная от момента, в который у меня зародилась мысль о колонизации острова и до бегства моего с континента. Я не скрывал ничего — моя игра требовала откровенности. Развязной откровенности подвыпившего человека.

Я с увлечением распространялся даже о мелочах. О том, например, сколько рейсов совершил между континентом и островом купленный мною гигантский транспорт прежде, чем он перевез все необходимое для превращения затерянного среди моря клочка земли в цветущий уголок культурного мира.

Джордж слушал молча. Он ни разу не перебил меня, ни разу не задал вопроса. Только по временам он с каким-то особенным выражением взглядывал на меня. И несколько раз я замечал при этом, что в глазах его горели странные огоньки.

Очень-очень странные. Смею вас уверить.

Когда я окончил повествование, Джордж помолчал с минуту. Потом налил себе и мне вина и, подымая бокал, проговорил:

— От души пью за ваше чудесное спасение, мистер Гарвей. Радуюсь и тому, что вы живы, и тому, что вам удалось избегнуть участи большинства богатых людей — то есть стать нищим.

В его голосе при этих словах прозвучала такая искренность, что для меня не подлежала ни малейшему сомнению его радость. Единственное, что мне осталось не совсем понятным, это то, к чему относилась эта радость: к тому ли, что я жив, или к тому, что я не стал нищим.

Вставая с места, чтобы поблагодарить Джорджа, я умышленно раза два сильно качнулся. Когда он заметил это, его глаза блеснули удовольствием.

— Скажите, — сказал он, снова опускаясь на свое место — вы упомянули, как будто, что вам удалось ликвидировать только три четверти вашего состояния? Что же вам помешало докончить ликвидацию?

— Ничто не помешало. Я не ликвидировал некоторых заводов, фабрик и рудников потому, что надеюсь еще когда-нибудь владеть ими.

— Да? Конечно, это возможно. И в какую сумму оцениваете вы ваше имущество, оставшееся на континенте?

— Около двух миллиардов.

— А какая сумма, если не секрет, обращена вами в золото?

— Пять с лишним миллиардов.

Глаза Джорджа расширились.

— Однако… Я никогда не предполагал, что ваше состояние достигает таких размеров.

— Ну, сейчас у меня немного меньше. Этот остров все же стоил мне кое-чего.

— Примерно?

— Около миллиарда.

— Все же остается еще более чем огромная сумма, — как бы про себя сказал Джордж. И, подумав, прибавил:

— Скажите, неужели вы не боитесь держать на острове столько денег? Ведь все может случиться…

— Что, например?

— Ну, мало ли… Ведь у вас здесь все-таки две тысячи человек. Разве вы можете поручиться за всех?

— До последнего человека, мой друг. До последнего человека. Так же, как за самого себя. Это во-первых. Во-вторых, повторяю, золото было перевезено под видом ящиков с консервами и патронами.

— Все же….

— В-третьих — оно хранится в таком месте, о существовании которого известно только мне и двум моим ближайшим друзьям. Надежное место, мой друг. Смею вас уверить — очень надежное. Чужому человеку без плана никогда его не найти.

Говоря это, я кропотливо и медлительно обрезал новую сигару и, сквозь опущенные веки, исподтишка следил за Джорджем.

Мне с трудом удалось сохранить серьезность при виде выражения его лица. Это было замечательное выражение. Замечательное. Странная, никогда до сего времени не виданная мною, смесь чувств. Целая гамма их.

Тут было и торжество и разочарование. И озадаченность и глубокое раздумье. И тайная радость и досада.

Но весь этот калейдоскоп мыслей продолжался не более одной секунды. Когда я зажигал обрезанную мною, наконец, упрямую сигару — лицо Джорджа имело уже свое обычное выражение.

— Скажите, кстати, мистер Гарвей, — проговорил он самым беспечным и равнодушным тоном, — каким образом удалось вам вторично разыскать этот затерянный остров? Помнится, вы упоминали как-то, что он не обозначен ни на одной самой подробной карте.

— Совершенно верно. О существовании острова, кроме его обитателей, никто в мире не подозревает. Но тем не менее, я нашел его. И очень легко. Если понадобится, я найду его еще миллион раз. Где бы я ни был.

— ???…

— Вы слышали что-нибудь о секстанте и астролябии?

— Конечно.

— Ну так вот — когда тайфун в первый раз пригнал к этому острову мою яхту, я был настолько предусмотрителен, что тогда же вычислил его местонахождение. Вычислил и занес остров на морскую карту.

— Кроме вас, известно еще кому-нибудь местоположение острова?

Он положительно начинал забавлять меня, этот милейший Джордж. Видимо, решив, что я совершенно пьян, он утратил всякую осторожность. Он с инквизиторским видом допрашивал меня, выпытывал вещи, явно составлявшие мою тайну. И воображал при этом, что я ровно ничего не замечаю.

Джон Гарвей! Не так давно, во время объяснения с мисс Мэри на «Плезиозавре», я сказал вам, что вы — плохой актер. Глубоко извиняюсь: вы — отличный актер, мистер Гарвей. Отличный.

И самым беспечным тоном я ответил:

— Точное местоположение острова известно еще все тому же Стивенсу. Точно так же только ему и мне известен план минных полей. Кроме нас двоих, никто не сумеет безнаказанно провести через минные заграждения ни одно судно.

— Но представьте себе, что с вами обоими случится, храни Бог, какое либо несчастье. В таком случае ни одна из субмарин не сможет выйти в открытое море?

— Нет, отчего же? Все это предусмотрено. Колльридж знает, где находятся все планы и карты.

— А…

— В случае моей гибели моим наследником, в полном смысле этого слова, является Стивенс. В случае его смерти — ему наследует Колльридж. Потом… Ну, словом — все предусмотрено.

— Вы действительно предусмотрительный человек, мистер Гарвей.

Я поклонился. Не знаю, чего больше было в голосе Джорджа — имитированного восхищения или иронии. Он полагал, очевидно, что я дошел до состояния полнейшей невменяемости.

Что же, — тем лучше. Сведения, которые я сообщил моему гостю, совершенно бесполезны для него: главного он не узнал. Зато мне, если не ошибаюсь, удалось раскрыть его игру. Я ожидал еще какого-нибудь вопроса. Но Джордж ничего не спросил.

Не знаю, какие мотивы руководили им. Решил ли он отложить этот вопрос до следующего раза или, может быть, считал, что я недостаточно подготовлен вином для этой цели, но он ничего не спросил. Сначала перевел разговор на постороннюю тему, а вскоре за тем поднялся и стал прощаться.

Основательно пошатываясь на ходу, я проводил моего гостя до дверей.

Вернувшись, сел в кресло и хотел было проанализировать свои мысли, но вдруг почувствовал, что смертельно хочу спать.

Праведное Небо, четыре часа ночи! Какими глазами завтра утром посмотрит на меня Джефферсон…

Его лицо последние дни и так мрачнее самой мрачной тучи.

Спать, спать… Скорее спать.