Ускользающие тени

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Искусство жить — тонкая штука, — произнес герцог Ричмондский, закидывая одну на другую обтянутые модными панталонами ноги. — Ты, Сэл, просто еще не научилась заметать следы. Клянусь, только ты и никто другой навлекла на себя все неприятности.

— Но что я должна была делать? — смиренно спросила Сара, склонив голову и стоя перед братом, подобно наказанному ребенку.

— Быть более разборчивой в своих внебрачных связях, вот что. Тебе не следовало допускать, чтобы о тебе болтал весь Лондон, и уж во всяком случае не следовало навязывать Банбери незаконнорожденного ребенка от лорда Уильяма. А уж твое бегство! Боже сохрани, но ты, должно быть, начисто лишилась разума.

— Полагаю, но я всем готова была пожертвовать ради любви, брат. Я считала, что мне не следует пользоваться великодушием сэра Чарльза. Кроме того, я была уверена, что не смогу жить без Уильяма и что пришло время действовать.

— И посмотри, что из всего этого вышло!

— Знаю, знаю. Своей глупостью я навлекла неприятности на всю семью.

— Действительно, только глупости могли обнаружиться так быстро, — кивнул Ричмонд.

Сара чувствовала, как в ней нарастает возмущение.

— Однако у вас, сэр, есть любовницы и незаконнорожденные дети по всей Англии, и все об этом знают. Вы почему-то не стремитесь замести следы!

— Мужчинам ни к чему делать это.

— Что? — пришла в ярость Сара. — Разве такое возможно? Неужели еще существует такое чудовищное неравенство?

— Всегда было и всегда будет, — беспечно ответил герцог. — Шкодливого мужчину в лучшем случае будут называть проказником, мило сердиться на него, но никогда не подвергнут остракизму. Развратную женщину будут считать проституткой, блудницей, женщины будут ненавидеть ее и пренебрегать ею, а мужчины, удостоившиеся ее внимания, больше не пожелают ее даже видеть. Так поступают во всем мире.

Что самое ужасное, он был совершенно прав. Слушая его слова, Сара чувствовала, их правоту.

— Значит, мне не на что надеяться, — заплакала она.

— Совершенно, — решительно подтвердил ее брат. — Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать, — жить тихо и честно и надеяться, что великий лекарь-время исцелит твою хворь, а люди в конце концов все забудут и простят. Поэтому я предлагаю тебе поселиться не в большом доме с нами, а жить где-нибудь поодаль. С глаз долой — из сердца вон.

— У меня небогатый выбор, — горько ответила Сара. — Я должна поступить так, как вам будет угодно.

Возвышенный тон герцога стал более дружеским.

— Поверь, Сэл, так будет лучше всего. Ты уже совершила самую ужасную, почти непоправимую ошибку, и твой единственный выход — попытаться восстановить свою репутацию тихой и безгрешной жизнью. — Он встал и положил руки ей на плечи. — Знаю, тебе придется несладко, знаю, что ты виновна не больше, чем я. Единственная разница между нами — я остался женатым на Прелести, а ты бежала от мужа. За такое преступление тебя будут преследовать не один год.

— Какое мрачное предсказание, — в отчаянии произнесла она.

— Не бойся, когда-нибудь семья вновь примет тебя, — утешительно произнес он.

Однако пока вся семья чуждалась ее, только брат, который видел в поведении Сары отражение собственных проказ, мог понять ее. Герцог Ричмондский прибыл в Лондон в своей огромной карете, разыскал сестру и ее ребенка в одной из гостиниц и перевез их в Гудвуд, приняв на себя ответственность за них. Не признаваясь в этом Саре, по отношению к которой Ричмонд чувствовал себя обязанным проявить строгость, он едва не заплакал, увидев сестру утомленной и истерзанной переживаниями, в компании одного грязного плачущего ребенка.

Герцог сам принял решение поселить свою сестру с ее ребенком на ферме в Холнейкере, в одном из множества домов своего поместья. Вся знать, проезжая через Гудвуд, считала своим долгом навестить герцога и выразить ему почтение, поэтому он решил, что для всех, в особенности для герцогини, будет лучше, если Сара избегнет неприятных встреч.

Семья милосердно решила не уделять заблудшей овечке пристального внимания. Младшая из сестер Сары, леди Сесилия, страдала чахоткой и теперь медленно и мучительно умирала на юге Франции в обществе лорда и леди Холленд. В сравнении с безгрешной больной здоровая грешница была отодвинута на второй план в глазах всей семьи.

Сэр Чарльз, зная, какая беда постигла его бывшую жену, не проявил сочувствия, сообщив только, что он будет добиваться развода по указу парламента и что на примирение нет ни малейшей надежды. Итак, ситуацию осложнило то, что Сарой пренебрегли одновременно семья, друзья и человек, за которым она некогда была замужем.

Оглядев простой деревенский дом, где ей, подобно покинутой любовнице, предстояло вести одинокую жизнь, Сара залилась слезами. Дни ее вольности, свиданий и возбуждающих развлечений были кончены навсегда. Она стала узницей, обвиненной в преступной страсти и должна была полностью отбыть срок, прежде чем сумеет вновь войти в высший свет. Подавляющее безотрадное будущее простиралось перед ней, и Capa Банбери, распаковав свои вещи и уложив ребенка присела у окна и всю первую ночь в новом доме провела в мучительных рыданиях.

Несмотря на то, что они расставались мирно, пообещав друг другу остаться друзьями на всю жизнь, Сидония обнаружила, что ей трудно сдержать слезы. Талантливый скрипач, который ворвался в ее жизнь, подобно фейерверку, в конце концов уходил. Алексею предстояло отправиться во Францию, сняться для телевидения, дать еще два концерта и в конце концов вернуться в Россию. Это и в самом деле означался расставание — если не навсегда, то, по крайней мере, на весьма продолжительное время.

— Я буду скучать по тебе, товарищ, — произнес он, обнимая ее.

— А я — по тебе.

— После концертов на родине я уеду в Америку — Вероятно, это будет на следующий год. Мы встретимся там?

— Конечно, все будет зависеть от моего расписания, но я бы не отказалась.

— Может быть, к тому времени ты уже будешь замужем — этому я ничуть не удивлюсь.

— Кто знает, кто знает? — грустно ответила Сидония и отвернулась, чтобы он не увидел, как блестят от слез ее глаза. Ее жизнь, если рассудить, была не чем иным, как рядом встреч и расставаний: Найджел, Финнан, а вот теперь — Алексей. Испытывая острую жалость к самой себе, Сидония вытерла рукавом глаза и повернулась, чтобы еще раз взглянуть на него.

— Передай от меня привет Парижу.

— Обязательно.

— И Шанталь., . — с ее стороны намек был некрасивым, но она не смогла удержаться.

Алексей выглядел слегка смущенным.

— Да, она просила меня провести, у нее несколько дней.

— Почему бы и нет? Весь мир открыт тебе, как устрица.

— Но ты жемчужина в этом мире, — галантно возразил скрипач.

— Хитрый льстец. Ну, пора — уже объявили твой рейс.

Их расставание напомнило ей предыдущее прощание в том же аэропорту, только в тот раз она знала, что увидит его вновь, что их разлука — временное явление.

— Алексей…

— Да?

— Спасибо за все, это было чудесно.

— Спасибо тебе.

Он склонился поцеловать ее, но в этот момент обоих ослепила вспышка, и Сидония поняла, что их прощание стало достоянием нескольких фотографов. Зная, что мадам де Шенериль еще в Англии и, может быть, она увидит вечерние газеты, Сидония наградила Алексея страстным и долгим поцелуем.

«Почему бы и нет? — цинично подумала она. — Почему бы мне не воспользоваться последним случаем?»

— Я пошел, — сказал Алексей, обнимая скрипичный футляр. — Меня стали раздражать газетчики.

Обернувшись помахать ей на паспортном контроле он выглядел невыразимо печальным.

— Увидимся в Америке! — крикнул он.

— Обязательно! — ответила она, подражая ему резко повернулась и поспешила укрыться в машине подальше от журналистов и теплоты навсегда потерянного друга, перед пугающим лицом неуверенности и неизвестности.

Он уехал из города и не стремился сделать из этого тайну, а нелюбезные сплетники уже заявляли, что лорд Уильям Гордон принял твердое решение покинуть берега Англии.

«Шотландский журнал» за сентябрь 1770 года подробно писал:

— Скатертью дорога! — воскликнула Сара, прочитав статью и чувствуя, как в ней кипит ярость. — Мне будет легче дышать, если этот негодяй уберется отсюда.

Со времени расставания с ним она провела одинокий и несчастный год — Уильям ни разу не попытался проведать свою бывшую любовницу и ребенка, не предложил им моральную и финансовую поддержку! Он просто-напросто позабыл о них. Для него Сара как будто перестала существовать, и она часто думала, что отец не мог бы совершить более бессердечный поступок, чем отвернуться от своего ребенка, пренебрегая самим фактом его рождения. И вот теперь он уехал раздав свое имущество каким угодно друзьям, только не естественной наследнице.

— Ненавижу тебя, Уильям Гордон! — крикнула Сара, отшвыривая журнал. — Ты чертов недоносок, именно ты был причиной всех несчастий моей жизни! Надеюсь, когда-нибудь ты поплатишься за это. Боже мой, я постараюсь отплатить!

Ее охватила ненависть — такая сильная и неистовая, что грудь Сары как будто сдавили переполняющие се чувства. Еле дыша, она направилась к двери и прислонилась к косяку, вдыхая свежий воздух и заставляя себя успокоиться.

Наступила осень, и деревья в Гудвуд-Парке уже оделись в яркие военные мундиры по сезону. Ярко-алая, оттенка крови, листва затенялась киноварью солдатских форм, а опавшие листья добавляли в эту печальную симфонию красок оттенок шкуры гнедых коней кавалерии. Перед глазами Сары ветер подхватывал и кружил листья, и она вспомнила, как в другом парке, в другое, непостижимо далекое время, почти век назад, она вместе с детьми Фокса бегала по хрустящему ковру листьев, беспечная и беззаботная, не ведая о предстоящих печалях.

Время невозможно повернуть вспять. Она вела себя глупо и бездумно и теперь должна поплатиться за это. Медленно и устало Сара повернулась, чтобы войти в дом, но внезапный порыв заставил ее обернуться, набрать полные пригоршни листьев и подбросить их в воздух, стоя и видя, как они каскадом осыпают ее волосы и плечи.

— Поспеши, жизнь! — крикнула она кроваво-красному закату. — Дай мне быстро вынести это наказание, и пусть в конце концов меня ждет хоть что-нибудь хорошее!

Как случается после жаркого лета, листья на деревьях рано начали желтеть. Возвращаясь из Хитроу, Сидония заметила пронзительную желтизну в кронах и почувствовала приступ тоски, думая обо всем том, что принес конец очередного лета. Эти мысли, разлука с Алексеем и уверенность в том, что любовные отношения между ними окончены навсегда, привели ее в подавленное состояние, ее мысли заволокли мрачные тени. Слабо усмехаясь, она размышляла о том, что еще уготовано ей жизнью, сколько мужчин она встретит и потеряет прежде, чем наступит ее старость.

Она вошла в квартиру, зная, что в таком настроении ей необходимо либо напиться, либо начать играть, Не сомневаясь в том, что последнее будет намного полезнее для здоровья, Сидония прошла в музыкальную комнату и ударила по клавишам, погружаясь в пьесу Солера, так, как будто яростно стремилась сразиться с собственными мыслями.

Ее великое лекарство помогло, как обычно, и час спустя музыкантша еще практиковалась, едва замечая время, не видя, как сад погружается в сумерки я на небо выходит ранний, остроконечный месяц. Иронически улыбаясь тому, как ловко ей удалось справиться с депрессией, Сидония вознаградила себя стаканом вина, а потом начала пьесу Генделя, играя тихо и вяло, почти как во сне. В это время свет, вспыхнувший в верхней квартире, осветил лужайку перед ней.

Сидония замерла, внезапно затаив дыхание, а потом осторожно, почти испуганно, приоткрыла дверь в сад, вышла на середину лужайки и оглянулась на дом. В квартире на втором этаже горел свет, там кто-то двигался — она видела, как тень мелькает в гостиной.

«Это его брат, мать или кто-нибудь еще», — недоверчиво думала она.

Но потом совершенно определенно, негромко, но отчетливо до нее донеслись арии Каллас, «Пречистая дева».

— Финнан, — с облегчением сказала Сидония и заплакала по-настоящему впервые после отъезда Алексея Орлова.