Умереть за любовь, убить за любовь…

Глава 10. Воплотившись в краске

Он застонал и откинулся на подушки, совершенно изможденный. Положив ладонь на трепещущее женское тело, еще горящую от его поцелуев кожу, Габриэль Хартман ухмыльнулся и закрыл глаза.

Запахло сигаретным дымом, скрипнули половицы – девушка, как была, обнаженная, вышла на балкон, чтобы выкурить сигарету после секса, как делала каждый раз сколько он ее знал.

Ее звали Кьяра Зейн, хотя кто будет обращать внимание на фамилию, если от девушки исходит такой животный магнетизм? Даже имя ее становится совершенно неважным, равно как и прошлое, настоящее и будущее. Все сжимается в один горячий комок где-то внизу живота, мешая думать о чем-то другом, кроме как завалиться с ней поскорее в ближайший мотель. Желательно на ночь или на целую неделю – ему всегда было ее мало.

Кьяра выпустила струйку белого дыма в ночное усеянное звездами небо и навалилась на поручни в желании рассмотреть прохожих, все еще снующих по улице в поисках открытого бара или ночного клуба. Ее роскошные бедра в такой позе смотрелись еще соблазнительнее, а бледнеющая в свете луны кожа, еще не остывшая от объятий и прикосновений, так и манила.

Девушка была хороша собой и по-настоящему женственна, несмотря на то, что всегда носила очень короткую стрижку «под мальчика», раз в месяц сбривая отросшие белокурые волосы. Одевалась она тоже просто, чаще всего пряча тело в мужской джинсовый комбинезон и бело-синюю тельняшку, но и это не мешало ей притягивать взгляды всех парней с нормальным зрением, способным разглядеть ее достаточно хорошо. Даже не разглядеть – почувствовать. Эту дикую энергию, страсть, животные инстинкты, которые бурлили в ее молодой крови.

Кьяра была художницей и рисовала только обнаженную натуру, выбирая для своих работ исключительно девушек. Хоть она сама и была истинной любительницей мужчин, женская красота ее завораживала, и не удивительно, что ее картины пользовались популярностью, хоть и некоторые критики с сомнением морщились, рассматривая слишком подробно изображенные «женские прелести».

Вот и сейчас у нее на руках, чуть выше запястий, были видны следы краски – Кьяра дорисовала очередную картину и, как она сама говорила, была в поисках очередной музы.

– Иди ко мне, – крикнул Габриэль, но девушка лишь обернулась и улыбнулась ему в ответ.

Он подошел сам. Провел пальцами по выпирающему позвоночнику, положил ладонь на затылок и другой рукой притянул к себе ее бедра, охватив за живот. Она только смеялась, совсем не стесняясь свой наготы и того, что кто-то заметит их, стоящих на балконе дешевой трехзвездочной гостиницы, где они встречались время от времени, чтобы провести вместе время, предаваясь страсти. Они заказывали еду в номер и подолгу не высовывались на улицу, наслаждаясь друг другом.

Габриэль несколько раз пытался пригласить девушку куда-нибудь на ужин или просто прогуляться, но лишь обманывал сам себя – было невыносимо находиться с ней рядом и не иметь возможности прикасаться совсем не так, как того может позволить их чопорное общество.

– Дурачок, на нас смотрят, – все еще смеялась Кьяра, не сводя взгляда с улицы, где между домов явно кто-то стоял, – огонек сигареты рисовал зигзаги, вспыхивал и пропадал.

Он не слушал. Овладев ей сзади, Габриэль вцепился в поручни балкона, оставляя на прохладном дереве влажные следы. А случайный смотрящий только распалял огонь его желания.

Чиркнула зажигалка – Кьяра закурила еще одну сигарету, когда молодой человек, наконец насытившись ее телом, ушел обратно в номер, чтобы открыть баночку легкого пива, которое только обостряло чувства. Вернувшись на балкон, он сел в плетеное кресло, поморщившись от прикосновения чуть влажной прохладной поверхности к еще пульсирующей от возбуждения коже.

– Я послезавтра уезжаю, – сделав очередной глоток, сказал он.

– Да? Куда? – лениво протянула Кьяра, пытаясь понять, ушел ли тот незнакомец или все еще прячется в тени домов.

– Соревнования. Мне надо подготовиться, поэтому утром я уйду.

– Как скажешь, – пожала плечами девушка. – Вернусь в студию. Буду рисовать.

Как всегда, когда их редкие разговоры касались ее увлечения, ее лицо озарялось таким светом, что Габриэль невольно начинал ревновать. Ему иногда казалось, что не может она не чувствовать ничего к своим моделям, и тогда он еле сдерживался, чтобы не высказать девушке возникающие в этот момент бредовые мысли. Сдерживался, потому что понимал, что все испортит ненужными истериками. Но желание обладать ей безраздельно было выше разума.

– Иногда я ревную к твоим… картинам, – не сдержался Габриэль.

– Картинам? – девушка развернулась к нему. Блики луны отразились на ее груди, животе, плечах, вновь пробуждая огонь страсти. – Мне кажется, ты ревнуешь к тем, кто на них изображен, Гейб.

– Не называй меня так, – поморщился молодой человек.

– Почему? – она засмеялась и прикурила еще одну сигарету. – Гейб, Гибс, Габи, Биби. Как тебе нравится.

– Гейб меня называет мой лучший друг, Лонни. А я не хочу видеть его рожу, когда разговариваю с тобой, – засмеялся Габриэль и протянул руку, вырывая из ее пальцев сигарету. – Ты много куришь.

– Я курю только после секса. В остальное время мое тело отдыхает от этой похабной привычки.

Он молча пожал плечами, а Кьяра склонила голову к плечу, рассматривая своего любовника. Его глаза цвета оливок в свете фонарей были темными, как мутная болотная трясина, и точно так же затягивали ее, напоминая о том человеке, которого так хотелось вспомнить, но не получалось.

Весна оборвалась внезапно, а вместе с ней и брак семьи Зейн. За неделю до выпуска Кьяры из пятого класса ее отец решил, что с него довольно, и, собрав чемодан, уехал, даже не попрощавшись с дочкой, которая в тот момент была в школе. Вернувшись домой, девочка застала невменяемую от алкоголя мать и ее самую близкую подругу, смотревшую осоловевшими глазами по сторонам, очевидно, не соображая, что происходит.

С этого дня все изменилось. Чтобы дать себе время прийти в себя, мать решила отправить дочку на лето в художественный лагерь на другом конце страны. Не потому, что та увлекалась живописью или тянулась к рисованию. Просто удалось по знакомству запихнуть в уже набранную группу еще одного ребенка, причем не на одну смену, а на целых три.

Лагерь находился в растянувшемся на много гектаров еловом лесу, практически непроходимом, но жутко полезном для детей – чистый воздух и запах смолы благотворно влияли на их нервную систему, помогая восстановиться после учебного года, а работа с красками была своеобразной арт-терапией. Главный корпус стоял почти у ворот, а за ним рассыпались четыре корпуса, вмещающих по тридцать детей. После распределения они так и оставались в своих группах, посещая вместе столовую, выходя на прогулки и, конечно, проводя время за мольбертами.

Кьяре достался четвертый корпус, самый дальний, расположившийся чуть в стороне, почти у самого забора. Прямо за ним был только небольшой задний двор с двумя скамейками и куцей клумбой и калитка, через которую можно было выйти прямо в густой еловый лес, если только раздобыть тщательно охраняемый ключ. Вместе с детьми жили два воспитателя: преподаватель живописи, определенный в их группу, и странного вида парень лет восемнадцати, помогающий с уборкой, заменой лампочек и прочими хозяйственными проблемами. Всего в здании корпуса было три спальни по десять кроватей в каждой, комната для воспитателей, подсобное помещение с тряпками, ведрами, прочим инвентарем и раскладушкой для подсобного рабочего, а также большая студия, позади которой была еще одна комната для преподавателя живописи. В столовую приходилось ходить в главный корпус, и тогда же дети имели возможность посмотреть друг на друга, пообщаться и познакомиться.

День начинался в семь утра с завтрака, продолжался рисованием на улице в хорошую погоду или в студии в плохую, а после обеда дети могли либо заниматься своими делами, либо, в сопровождении воспитателей, пойти на прогулку в лес. Там, всего в паре километров, было маленькое лесное озеро с казавшейся почти черной из-за торфяного дна водой. Ужинали в семь вечера и потом уже не выходили из корпуса, проводя время за книгами, разговорами или, самые ярые любители живописи, в студии.

Шел всего пятый день. Кьяра уже освоилась на новом месте и даже успела подружиться с одной из девочек, входивших в ее группу. Они вместе ходили на завтрак, потом шли рисовать, обедали, бежали вместе со всеми через лес к озеру, чтобы искупаться в чуть прохладной воде. После ужина подруги обычно садились в холле и долго болтали о всяких глупостях, свойственных их юному возрасту.

Но сегодня все пошло не по плану. Порезавшись случайно по время утреннего урока по рисованию, Кьяра отказалась идти на озеро – купаться все равно запретили, а больше там делать было нечего, кроме как смотреть на других и завидовать.

Девочка осталась одна в корпусе, предоставленная сама себе. Даже парень-подсобник, обычно шатающийся по коридорам, куда-то запропастился. Не зная, чем себя занять, Кьяра пошла в студию, где на самом дальнем, приютившимся в углу, мольберте стояла ее недорисованная картина – черное озеро с всполохами от детских прыжков. Увлекшись процессом, она не сразу услышала, что кто-то идет по коридору, открывает дверь и с тихими смешками заваливается в комнату. Испугавшись, что ее могут отругать за то, что она зашла сюда без разрешения, девочка спряталась за приставленными к стене картинами и лишь робко выглядывала, надеясь улучить подходящий момент, чтобы незаметно проскользнуть в коридор.

– Ну, не ломайся, – преподаватель рисования, немолодой худой мужчина с очень красивыми руками, держал за плечо одну из воспитательниц, совсем еще юную девушку с пышными формами, а другой рукой – расстегивал ее платье-сарафан, сверху донизу застегнутый на пуговицы.

Девушка хихикала и явно была непротив, но сильно смущалась и все поглядывала на дверь. Словно нехотя, она сняла сарафан, белый кружевной лифчик, бежевые трусики и теперь стояла обнаженная, не сводя пугливого взгляда с двери. Хмыкнув, художник отошел от нее на минуту, провернул ключ в замке и начал медленно обходить воспитательницу стороной. Он разглядывал ее, наклонялся чуть ближе, прищуривался. Кьяра сидела в своем укрытии, боясь дышать, – она знала, чем занимаются взрослые за закрытыми дверьми, и совсем не хотела быть свидетелем этого. Тем более что ей придется не сладко, если вдруг ее поймают. Наконец, не выдержав напряжения, она зажмурилась и для верности закрыла глаза ладошками.

– Садись туда. Нет. Не так… Да. Повернись направо. Голову повыше. Да, вот так, – бормотал художник.

А потом были слышны только знакомые звуки кисти, наносящей краску на холст.

Не поверив своим ушам, Кьяра открыла глаза и увидела, что мужчина стоит за мольбертом и рисует с натуры свою новоиспеченную модель, изогнувшуюся в откровенной, но в то же время изящной позе. Стараясь рассмотреть поближе, девочка подалась вперед и случайно задела плечом картину.

Раздался грохот. Картины попадали на пол. Кьяра вскрикнула, когда одна из них больно ударила ее по голове.

– Так, так, так. Кто у нас тут? – разгребая картины одну за другой, мужчина откопал, наконец, девочку и теперь смотрел на нее со смешанным чувством удивления и интереса в глазах. – Подглядываешь, Кьяра?

– Н-нет… Я… Я пришла порисовать, пока никого нет… И… Я не хотела. Я просто испугалась и… Спряталась. А потом…

– Не бойся, – рассмеялся художник, взял ее за руку и повел к двери, чтобы выпустить из студии.

Кьяра не хотела уходить, но пришлось. Оказавшись в коридоре, она стремглав пустилась в комнату, запрыгнула на кровать и уткнулась лицом в подушку. Ей было одновременно и страшно, и жутко любопытно. Хотелось кому-то рассказать, но почему-то девочка понимала, что этого делать не стоит, – ей нравился мистер… Нет, имени она не помнила тогда и не могла вспомнить потом, хотя пыталась найти его, когда выпустилась из художественной школы. Он просил называть его маэстро, и дети не перечили.

На следующий день Кьяра не могла смотреть ему в глаза, а еще постоянно краснела, когда смотрела на тот самый пьедестал, где вчера сидела девушка, а сегодня стояла ваза с цветами. Маэстро поглядывал на нее, ухмылялся и мотал головой, видимо, над чем-то размышляя.

Он подошел к ней после обеда.

– Ты никому не сказала. Почему? – спросил он.

– Зачем? – пожала плечами девочка. Сейчас, при свете дня, в заполненной людьми столовой, ей было совсем не страшно. Она сама не понимала, почему тогда решила прятаться. Да и ей ли бояться? Это они вели себя… А как они себя вели? Кьяра не была уверена, что стала свидетелем чего-то предосудительного.

– Спасибо. Мы не делали ничего противозаконного или плохого. Но люди бывают разные. Понимаешь? – пытливые глаза шарили по ее наивному детскому личику, по неловко сцепленным вместе рукам, еще испачканным краской.

Он ушел, больше ничего не сказав. А через пару дней попросил остаться после урока, когда все ученики уже убежали в столовую.

– Я хочу тебе показать то, что у меня получилось, – улыбнулся маэстро.

Он принес картину, которую прятал у себя в комнате, поставил на мольберт и отошел к углу, где стояли два мягких кресла. Усевшись в одно из них, он со стороны наблюдал за ее реакцией, не говоря ни слова и лишь изредка поглядывая то на дверь, то на часы, – на обед нельзя было опаздывать.

Красота картины и девушки, изображенной на ней, заворожила Кьяру настолько, что перехватило дыхание. Не верилось, что это была та же полноватая воспитательница, постоянно слишком громко смеявшаяся и похожая на деревенщину своими манерами. Нет, воплотившись в краске рукой маэстро, модель расцвела, стала настоящей богиней. Хотелось прикасаться к крупным выпуклым мазкам и вести пальчиком по складкам кожи, пышным бедрам, красивой линии талии. Игра света и тени, игра красок, игра воображения художника сотворили настоящий шедевр.

– Тебе нравится? – улыбнулся маэстро, подошел к ней, забрал картину и унес обратно в комнату. – Пошли, тебе нужно пообедать.

Кьяра ничего не ответила тогда и только молча последовала за ним в столовую. Маэстро уехал через пару недель – отработал свою смену и вернулся к работе. На его место приехал другой художник, потом еще один… Но никто больше так не зацепил внимание маленькой девочки. А она даже не запомнила его имени… Только глаза цвета оливок навсегда остались в ее памяти. И желание бесконечно долго рисовать прекрасных муз, превращая их земные тела в настоящее искусство.

Кьяра и Габриэль познакомились всего около месяца назад.

Молодой человек вернулся с очередных соревнований по серфингу, не заняв призового места, и был в ужасном настроении. Каждый вечер он шел в местный бар, расположенный прямо у его дома, и пил литрами темное пиво под гнусавую болтовню Лонни, изредка прерывающуюся на то, чтобы попытать удачу с очередной дурочкой, зашедшей сюда в поисках приключений.

Первым Кьяру увидел именно Лонни и подошел к ней, познакомился, узнал, что у девушки сейчас проходит выставка, и выпросил адрес, чтобы встретиться снова. Одному идти не хотелось, поэтому он потащил туда сопротивляющегося Габриэля.

– Вам нравится? – женский голос, молодой и чуть с хрипотцой, застал Габриэля врасплох. Мельком обернувшись на подошедшую со спины девушку с короткой стрижкой, он невольно поморщился – не любил таких – и снова отвернулся к картине.

– Ниче. А это точно рисует женщина? Она из этих, что ли?

– Из каких? – засмеялась Кьяра, хотя прекрасно поняла, что он имеет в виду.

– Ну… – пытаясь подобрать приличное слово, молодой человек начинал злиться. И на Лонни, за то, что позвал сюда, и на себя, за то, что согласился, и на эту девчонку с короткой, слишком мужской стрижкой, за то, что заставляет напрягать еще не успевший протрезветь мозг.

– Ладно, не парься. Нет, я не такая. Люблю мужчин.

Габриэль на секунду замер, выругался про себя и обернулся, нацепив на лицо приветливую улыбку. На его удивление, девушка была хороша, несмотря на короткую стрижку, и он начал ее разглядывать, совершенно забыв о правилах приличия. Она же почти не двигалась. Уставилась в одну точку и смотрела в глаза оливкового цвета, беззастенчиво шарящие по ее фигуре, по случаю появления на выставке затянутой в узкое платье.

– Кьяра, – наконец смогла выговорить девушка.

– Габриэль. – «Была не была». – Не хочешь уйти отсюда, Кьяра?

В тот вечер именно Габриэль Хартман ушел не домой, а в ближайший к художественной галерее отель вместе с девушкой, на которую положил глаз его друг. И пропал там на неделю.

Лонни не обиделся – не знал, куда подевался его друг. Да и если бы знал – он привык, что его друг пользовался большей популярностью у лиц противоположного пола.

– Ты где пропадал, брат? – изрядно подвыпивший Лонни подошел и задышал ему в лицо парами чистой водки, стоило только показаться на пороге бара.

– Фу, ты смердишь, – оттолкнул его Габриэль и поморщился. Заказав двойной чизбургер с двойной порцией картошки, молодой человек потянулся всем телом и с удовольствием протянул руку к литровому стакану пива, оказавшемуся на барной стойке как по волшебству. Бармен знал его предпочтения.

– Где ты пропадал, брат? – не унимался Лонни, теряя равновесие и тычась другу в плечо.

– Где-где. С девкой. В отличие от тебя, – усмехнулся Габриэль.

– Много ты знаешь. Че, классная девка? Я ее знаю? А почему не знакомишь? А?

– Отстань. Девка шикарная, я таких никогда не видел. Фигура, лицо… А в постели – огонь. Пожар. А знаешь, что самое крутое? Без малейших претензий. Идеальная баба.

– Пффф… Таких не бывает, – заржал Лонни, икнул и позвал бармена, чтобы заказать еще стакан водки.

– Я тоже так думал, – буркнул Габриэль и вцепился зубами в сочную котлету, зажатую между двумя пышными булками. Он не мог перестать думать о Кьяре и о том, как она своей страстью похожа на его первую влюбленность.

От нее пахло свежей выпечкой и сигаретами. Полные бедра в сочетании с узкой талией смотрелись впечатляюще, и Габриэль, которому только-только исполнилось четырнадцать, испытывал возбуждение всякий раз, когда приходил снова и снова в магазинчик недалеко от своего дома, чтобы поспать на мягкой скамейке, пока отец не успокоится. Он был уже достаточно большой и мог защитить себя, но привычка, сформировавшаяся с детства, тянула его сюда, а присутствие новой продавщицы делало это место еще более привлекательным.

Ее звали Лора. Она сама просила себя так называть, хоть и была на добрых лет пятнадцать старше. Он все порывался назвать ее мисс, но сразу получал подзатыльник теплой и мягкой рукой. Не обидно и не больно. Скорее, тоже возбуждающе.

– Габби, ты опять тут. – Лора курила на крыльце, затягиваясь так сильно, что сигареты хватало всего затяжки на четыре. И тогда она прикуривала следующую.

– Габриэль, – буркнул парень и подул в замерзшие ладошки.

– Не дуйся, – она закашлялась, пытаясь засмеяться, и легонько толкнула его в плечо. – Заходи, я тебя накормлю.

Мальчик послушно зашел за ней внутрь, снял запорошенную снегом шапку и уселся за один из столиков, в самом углу – его любимый. Он был почти скрыт от посторонних взглядов полками, уставленными книгами для тех, кто хотел скоротать тут пару часов. И эта мягкая скамейка, чуть подранная по краям, откуда торчали куски поролона, и эти пыльные старые книги с обтрепанными корешками, и запах свежей выпечки, смешанный с сигаретами, – все это успокаивало и было его настоящим домом. Там, где он мог почувствовать заботу.

Часы давно пробили полночь, и, кроме Габриэля и Лоры, в магазинчике никого не было. Она поставила перед мальчиком тарелку с мясным пирогом, на удивление вкусным, чего обычно не ждешь в таких забегаловках, и кружку горячего какао и села рядом, наблюдая за тем, как он уплетает еду за обе щеки. На полных, густо намазанных красной помадой губах, блуждала улыбка.

– Ты красивый мальчик, Габби. Скажи, у тебя уже была женщина? – Лора чуть наклонилась к нему и положила руку совсем рядом с его бедром.

– Н-нет, – промычал Габриэль с набитым ртом, силясь проглотить плохо пережеванный кусок пирога.

Она ухмыльнулась, придвинулась ближе, положила ладонь ему между ног и задышала в шею. Горячий, пахнущий табаком и почему-то рвотой, запах, туманил мозги. Отложив вилку, Габриэль уставился на ее мерно вздымающуюся грудь, на влажные губы, полные бедра, прикрытые лишь тонкой юбкой униформы, задравшейся почти до самых трусиков.

Все произошло там же, прямо за его любимым столиком. Неловкие, неумелые движения, яростная попытка не опозориться, завороженно впервые разглядывающий женское тело взгляд. Она была страстной и ненасытной и в тоже время нежной и заботливой. Его первая женщина. Но все равно, каждый раз, приходя ночью в маленький магазинчик недалеко от дома, Габриэля терзало чувство, что им просто пользуются.

Еще вчера Габриэль стоял на балконе отеля, прижимая к поручням разгоряченное обнаженное тело девушки, а сегодня проснулся у себя с дикой головной болью. Он с трудом помнил, как вышел из номера, спустился вниз и, кажется, зашел в бар рядом с домом, чтобы поболтать с Лонни, как обычно, ошивающимся там в поисках на все согласных женщин. А дальше – пустота. Завтра ему надо было ехать на соревнования, а он чувствовал себя хуже, чем когда-либо в жизни.

Застонав, он перевернулся на другой бок и почувствовал, что вляпался во что-то липкое и мокрое. В голове пронеслась одна единственная разумная мысль – он напился до того, что его вырвало прямо в постели. Но реальность была куда страшнее.

На подушке в луже крови лежало сердце, подозрительно похожее на человеческое. Кошмар снова стал явью. Прошло всего несколько месяцев со смерти Оливии Портер и того ужаса, который он испытал, сидя напротив дознавателя. Неужели опять? Неужели… Это был он?

На этот раз Лонни звать не пришлось. Сложив перепачканные кровью простыни и казавшееся все еще живым сердце в пакет, Габриэль выехал из города и выкинул в случайно увиденный мусорный контейнер.

Тело Кьяры Зейн нашли через несколько дней в ее студии. Оно лежало на пьедестале, где обычно сидели, лежали, извивались и смеялись модели, позирующие для очередной картины, распластанное, с перерезанными руками и ногами вдоль вен и артерий. А в место, где раньше было сердце, залита багровая краска, так похожая на кровь.

Фотография, сделанная на камеру криминалистов, была последним шедевром, рожденным Кьярой Зейн в этом земном мире. Жаль, что девушка не смогла сама нарисовать себя в этот момент и жить вечно, воплотившись в краске.