Умереть за любовь, убить за любовь…

Глава 9. Заросли переспелой малины

– Либби, я ушел, – Габриэль поцеловал девушку в уголок губ, погладил по обнаженному горячему плечу, торчащему из-под одеяла, и, не обернувшись, вышел из комнаты.

Он приходил сюда раз или два в неделю, всегда в чуть подвыпившем состоянии, часто из-за очередной неудачи на доске. Его тянуло к этой всепрощающей и готовой отдать ему всю себя девушке только в такие моменты, и он ничего не мог с этим поделать, хоть и понимал, что из Оливии Портер выйдет отличная жена и мать.

Как только за Габриэлем захлопнулась дверь, Оливия подскочила с кровати и понеслась к окну, чтобы посмотреть, как он идет неторопливо вдоль улицы, поворачивает направо и пропадает из виду. Она любила эти ранние утра, когда он уходил от нее думая, что девушка еще спит. Не нужно было лишних разговоров и оправданий – ни ему, ни ей. Об их отношениях никто не знал, и девушке не нужно было больше, чем он мог ей дать. Ее любовь была настолько чистой и светлой, что хватало с лихвой на обоих.

Закинув пару яблок в соковыжималку, Оливия Портер унеслась в ванную принять душ и почистить зубы. Глядя в зеркало на свои карие глаза и едва завивающиеся волосы чуть ниже плеч, она провела пальцами по красным обветренным губам – след от их ночной страсти, – захихикала, прикрывая рот ладонью, и шагнула под холодные струи. Ее смех потонул в шуме воды и собственном визге.

Рабочий день в отделении травматологии тек неторопливо. К вечеру ожидался наплыв пациентов, а пока персонал все больше заглядывал в комнату отдыха, чтобы выпить чашку чая с чем-нибудь вкусненьким, обычно купленным в магазине, расположенном прямо напротив.

К двум часам дня, закончив перебирать личные дела, Оливия Портер посмотрела на экран телефона: сообщения от Габриэля не было. Их никогда не было, но это не значило, что она не ждала.

Почувствовав, что проголодалась, девушка зашла в неприметную, похожую на все остальные, дверь с надписью «Только для персонала» и, шумно вздохнув, опустилась в любимое продавленное кресло в углу. Сидя в нем, можно было видеть всех присутствующих и незаметно для них переводить взгляд на улицу, чтобы понаблюдать за прохожими.

– Олли, будешь пирог? Я сама пекла, – девушка с пышной фигурой и вечно красными щеками пододвинула круглый поднос.

Оливия еще не обедала и потому была совсем не против перекусить и немного поболтать.

– Ууу! А с чем он? – Пирог выглядел шикарно – песочная основа и гора взбитых сливок сверху.

– С малиной.

Рука с занесенным над выпечкой ножом замерла в воздухе, а потом медленно опустилась обратно. Лезвие звякнуло о деревянную поверхность стола, скрипнуло продавленное кресло – Оливия Портер вышла из комнаты, не заботясь о том, что на нее опять будут смотреть как на сумасшедшую.

Пирог с малиной. От одной мысли о ней память сделала крутой вираж и перенесла девушку на несколько лет назад.

Солнце жарило нестерпимо. Собирая крупную, вот-вот грозящую лопнуть от одного прикосновения переспелую малину в огромный, сорванный тут же поблизости лист лопуха, Оливия Портер ойкала, если вдруг в кожу впивались колючки, и тихо хихикала, смеясь над своими же возгласами.

Ей было десять, и она была в лесу совсем одна, но нисколечко не боялась ни темных теней, прыгающих среди влажных после дождя почерневших стволов деревьев, ни подозрительных тресков и шорохов, доносившихся со всем сторон. Полянка, на которой она нашла заросли переспелой малины, хорошо освещалась, а что там дальше, в чаще леса, ее мало волновало.

Она привыкла бывать здесь совершенно одна. Ее родители, одни из тех, кто решил оградить себя от цивилизации больших городов, еще в молодости примкнули к небольшому поселению на окраине леса, километрах в двухстах от ближайшей деревни, приучили девочку к тому, как ориентироваться в природе, и совершенно не беспокоились, отпуская ее гулять одну.

Иногда Оливия возвращалась с охапкой полевых цветов и с радостными воплями неслась на кухню, чтобы вручить их матери, непременно бросавшей все свои дела, чтобы заключить девочку в объятья, вдыхая запах ее волос, испачканных травой рук и позолоченной солнцем кожи. В другой день, такой, как сегодня, ей удавалось найти и собрать несколько горстей ягод, которые шли в пушистый, какой умела готовить только ее мать, пирог. Про отца девочка тоже не забывала и таскала стебли бамбука, срезая их маленьким перочинным ножиком, всегда лежащим в маленькой сумочке, перекинутой через плечо, для его маленького хобби, – он делал плетеную мебель, которую потом продавал на ярмарках в ближайшем городе. Получив от дочки подарок, отец поднимал ее вверх на вытянутых крепких руках и кружил под ее заливистый смех.

Малины было много, и еще больше был соблазн запихнуть горсть переспелых ягод в рот. Но Оливия с самого детства росла такой доброй и заботливой, что истинное удовольствие ей доставляло сделать приятное другим. Да и что может быть лучше, чем увидеть гордый взгляд матери или братьев, довольно уплетающих малиновый пирог с горой домашних свежих взбитых сливок.

В семье Портер было четверо детей. Оливия, самая младшая, и трое мальчиков, шестнадцати, тринадцати и двенадцати лет. Несмотря на это, девочка относилась ко всем членам семьи с невероятной заботой и безусловной любовью, стараясь делиться всем, что имела, и даже отдавать свое в угоду радости другому. Братья отвечали девочке взаимностью, хоть и относились с пренебрежением и неким высокомерием – они были старше, да и кто будет считаться с девчонкой.

– Мамочка! – Оливия забежала домой, держа обеими руками полный переспелой малины огромный лист лопуха. Ее глаза светили счастьем, а тело уже тянулось в любящие объятия матери.

Обычно наполненный разговорами, запахами еды и цоканьем собачьих лап дом был погружен в тишину, и девочке показалось, что она оглохла. Выбежав снова на улицу, Оливия вращала головой, пытаясь понять, куда делась вся ее семья, обычно в это время готовящаяся к обеду. Участок земли, который они заняли, скорее всего, незаконно, находился вдалеке от других домов поселения, и нужно было пройти добрых пару миль, чтобы встретить хоть одну живую душу. Обойдя весь дом, девочка заметила кровавые следы от тянущегося по полу тела, от отпечатков рук, хватавшихся за двери и углы в попытке остановить агонию, и впервые в жизни почувствовала дикий страх, окутавший ее сознание и мешающий думать. Надо было осмотреть небольшой гараж, где отец держал совсем ржавый пикап и мастерил свою мебель. Надо было сходить на задний двор, где содержались несколько кур, пара коров и три гнедые лошади. Надо было… Но одна мысли о том, что она может там найти, лишала рассудка.

Дорога была разбита. Несмотря на шпарящее солнце, недавние дожди образовали целые потоки рек, размывших глиняную почву. Оливия бежала, спотыкаясь и падая, обдирая колени и ладошки, но снова поднималась и продолжала бежать. Слезы застилали ей глаза, щипали обожженную солнцем кожу, но так было даже лучше – в полуразмытых очертаниях все казалось не таким страшным, а за каждым деревом не прятались черные фигуры, грозящие напасть.

Первым, кого увидела Оливия, был сын главы общины. Ему скоро исполнялось восемнадцать, и он не мог дождаться дня своего совершеннолетия, чтобы уехать навсегда из этого Богом забытого места.

– Эй, эй, – парень поймал рыдающую девчонку в объятия и прижал к себе, пытаясь успокоить. – Что случилось?

– Я… не знаю, – захлебывалась в слезах Оливия. – Никого… Никого нет… Я не знаю… Где они… Там… Кровь… И…

Трудно было что-то разобрать в этих обрывистых словах, и молодой человек разозлился – не хватало ему только этой маленькой плаксы. Но бросить ее он тоже не мог, поэтому повел, все еще рыдающую, домой к отцу.

Что происходило потом, лучше было забыть. Несколько мужчин из поселения, вызвавшиеся помочь, обнаружили тела семьи Портер, растерзанные и выпотрошенные. То, что с ними сделали, могло сотворить только чудовище, но спустя несколько дней полиция из ближайшего села задержала троих сбежавших из психиатрической лечебницы преступников, на одежде которых были найдены следы крови убитых. Было непонятно, как им удалось уйти так далеко, – их содержали в лечебнице в нескольких сотнях миль от места происшествия, и что сделала им безобидная семья отшельников.

Оливию отдали в приют, где она росла до восемнадцати лет. Вопреки ожиданиям, и дети, и воспитатели относились к ней хорошо, а она отвечала им взаимностью, как обычно, отдавая все, что у нее было, лишь бы увидеть улыбку на лицах.

После наступления совершеннолетия и окончания школы, девушка поступила в институт, получила место в общежитии и ушла учиться на врача. Ее жизнь была простой и незамысловатой. Разве что жить среди людей было сложно – сложно найти того, кого захочется любить беззаветно. И не вспоминать о том дне в зарослях спелой малины тоже.

– Давай сходим куда-нибудь? – пробормотал Габриэль, развалившись в кровати любовницы и разглядывая потолок, давно нуждающийся в ремонте.

– Куда-нибудь? – удивилась Оливия. Сердце заколотилось. «Неужели?..»

Они встречались вот так урывками, среди ночи, больше двух лет, и это был первый раз, когда молодой человек предложил куда-то вместе сходить. До этого все время они проводили у нее в квартире, предаваясь любви, когда он этого хотел. Девушку это не просто устраивало – она чувствовала себя по-настоящему счастливой от одной мысли о том, что он живет в одном с ней городе и дышит с ней одним воздухом. И счастье это множилось и разрасталось от того, что у нее еще и была возможность проводить с ним время.

Это было ее решение – отдать свою душу, свои мысли, свою заботу и обожание этому мужчине. Они могли не видеться месяцами, но ее любовь к нему была такой же сильной, как в первый день знакомства. И никакие предрассудки общества не могли разрушить это сильное и безусловное чувство.

Габриэль сам не понимал, почему вдруг предложил это. То ли захотелось разнообразия, то ли вдруг возникло желание показать всему миру, что и его, Габриэля Хартмана, можно вот так беззаветно любить. Виной тому была недавняя стычка с отцом, который как всегда начал разговор с того, чтобы высказать, должно быть, в тысячный раз свое мнение об абсолютной непригодности сына к взрослой жизни. Конечно, это больше относилось к его занятию серфингом и абсолютному равнодушию к «нормальной человеческой» работе и абсолютно не трогало, но неприятный осадок остался.

– Бар, ресторан, пляж. Я же ничего о тебе не знаю. Например, почему ты не любишь малину, – голос был сонный и в нем было сложно расслышать намерение вообще куда-либо идти или слушать бесконечные рассказы о чьей-то жизни. Особенно, если она его не так уж и заботит.

– Почему ты так решил? – процедила сквозь зубы Оливия и тут же осеклась. Вдох, выдох. Он не виноват в том, что произошло. И не виноват в том, что она не решается открыться хоть кому-то и рассказать о том дне.

– Ты как-то сказала об этом, между делом. Меня это удивило, и я запомнил.

– И в какой бар ты хочешь сходить? – поспешила сменить тему девушка, перевернулась на бок и прижалась к его бедру голым животом, положив голову на мерно вздымающуюся грудь.

– Есть один. Я живу неподалеку. Там продают неплохое пиво, а еще один парень вполне сносно поет и играет на гитаре. – Габриэль уже почти спал. Он редко оставался тут на ночь, но сегодня был слишком вымотан и пьян.

– Ладно, – прошептала Оливия и погладила его по животу.

Спать не хотелось. Подождав, пока молодой человек уснет, она поднялась с кровати, накинула на плечи теплый плед и села в кресло напротив. Блики луны пробивались через незашторенные окна, оставляя полоски тени на спящей фигуре. Такой знакомой и любимой. И казалось неважным, почему он здесь, когда уйдет и вернется ли снова. Только этот момент по-настоящему важен.

Оливия Портер и Габриэль Хартман познакомились пару лет назад после несчастного случая.

Было прохладно, но гидрокостюм делал свое дело, и Габриэль Хартман совсем не ощущал ни пронизывающего ветра, ни мелких капель дождя. Он приехал в пять утра на берег у самых рифов, потому что ему сказали, что тут ожидается большая волна. Горячий крепкий кофе из термоса будоражил нервы и заставлял сердце биться сильнее – самое то, чтобы решиться впервые в такую погоду поплыть навстречу неизвестности.

– Не дрейфь, – Лонни, его самый близкий друг с детства и соратник по безумным «геройствам» – так называла их проделки мать, – сидел рядом, кутаясь в теплый плед и глоток за глотком опустошая фляжку с чистой водкой. Он не любил море, боялся плавать и пляж, пожалуй, был единственным местом, где они с Габриэлем никогда не бывали вдвоем, но сегодня как раз в это время он возвращался с ночного клуба, когда увидел у дома знакомый силуэт с непременно желтой доской.

– Отстань, – буркнул Габриэль, усмехнувшись. – Сам боишься и по колено зайти.

– Да ладно! – засмеялся Лонни и ткнул друга в плечо.

Вода была прохладная и приятно бодрила. Уверенными гребками подплывая к волне, Габриэль знакомым движением забирался на доску и забывал про все на свете. Один заход, второй, третий. На четвертый, распалившись и почувствовав, как адреналин зажигает кровь в венах, он уже оседлал высокую волну, когда заметил, что она несет его прямо на рифы. Думать времени не было, да и шанса тоже. Не успев ничего понять, Габриэль оказался под водой. Острые, как бритва, кораллы и камни рассекли спину и плечо, хлынула багровая кровь.

Боли не было. Соленая вода, забиваясь в раны и кусая оголенную плоть, неприятно пощипывала, но Габриэль даже не подумал бы обращаться к врачу, если бы не подоспевший к другу Лонни.

– Гэйб, ты как? Тебе надо к врачу, брат, – своей суетой молодой человек только раздражал и мешал думать.

– Все нормально. Я не сильно…

– Не сильно? Ты себе всю спину на лоскуты разорвал, придурок. Пошли!

Лонни попытался сесть за руль, но Габриэль оттолкнул его, пошутив про то, что лучше умрет в море, чем в машине с пьяным водителем. Возле травмпункта никого не было – ночные искатели приключений давно уснули, а остальные спешили на работу.

– Как вас так угораздило? – Молодая девушка-врач обрабатывала раны и с любопытством посматривала на молодого человека. Он был не то чтобы красив, скорее его внешность можно было назвать интересной и, безусловно, мужественной. Но самыми красивыми были оливкового цвета глаза.

– Слишком страстная у меня подружка, – пошутил Габриэль и ухмыльнулся.

– Как интересно, – засмеялась девушка, покачала головой и со вздохом добавила: – Буду зашивать.

Через два часа все процедуры закончились, как и действие обезболивающего. Надевая неизвестно откуда взятую Лонни кофту, Габриэль морщился и старался не стонать, как баба, хотя боль казалась нестерпимой.

– Доктор, а можно мне таблетку?

– Болит? – сочувственно спросила девушка-врач и протянула ему упаковку. – Возьмите. Только не злоупотребляйте.

– Хорошо, – через силу улыбнулся молодой человек. – Когда у нас с вами свидание?

Девушка покраснела и вытаращилась на него своими казавшимися золотыми в свете желтой лампы глазами. Улыбка, робкая, но довольная, промелькнула на губах, говоря о том, что она была бы не против провести со своим пациентом время в более неформальной обстановке.

– Следующий прием, – ухмыльнулся Габриэль. – Мне, наверное, нужно прийти к вам еще раз, чтобы посмотреть, как затягиваются швы?

Врачиха была миловидная, но не более. Было в ней что-то отталкивающее и раздражающее. То ли очевидная готовность прислуживать своему мужчине, то ли пугливый взгляд загнанной крольчихи. С ней можно было бы поразвлечься, но не более того.

– Извините, – пробормотала врач. Ее лицо из просто красного стало фиолетовым. – Конечно, следующий прием через три дня.

Габриэль задержался на несколько секунд, рассматривая девушку с неприкрытым и даже хамским интересом, а потом вышел из кабинета. Немного подумав, он опять открыл дверь и, просунув голову в щель, спросил:

– А можно мне узнать ваше имя? – его улыбка обезоруживала и делала его на несколько лет моложе.

– Оливия, – еще больше смутилась девушка.

– Оливия?

– Оливия Портер.

– Спасибо. Буду знать, к кому записаться на прием.

Дверь закрылась, оставив совсем растерявшуюся девушку одну, а Габриэль, боясь рассмеяться в голос, поспешил по коридору к уснувшему прямо на мягкой скамье Лонни. Эта врачиха так была похожа на его мать – кроткую овечку, не смевшую и слова сказать ни мужу, ни работодателю, ни даже детям.

Было ужасно холодно. Маленький мальчик стоял за забором и смотрел на дом, в котором горело лишь одно окно – на кухне, – и темные силуэты недвусмысленно намекали на то, что там происходит. Да ему и не нужно было никаких намеков, звуков ругани, грохота роняемой мебели, разбитой посуды. Каждый пятничный вечер в семье Хартман проходил одинаково, и поэтому Габриэль сбегал из дома, чтобы переждать разбушевавшуюся бурю, носившую имя его отца.

Ураган Даниэль Хартман.

Ему было чуть за сорок. Он всю жизнь проработал торговым представителем небольшой компании, производящей оборудование и инвентарь для больниц и медицинских учебных заведений, и всю неделю не вылезал из командировок и разъездов, возвращаясь в пятницу вечером. По дороге домой Даниэль непременно заезжал в местный паб, где глушил усталость и ненависть к собственной судьбе в чистом виски и сигаретах. Ему до чертиков надоело то, чем он занимался, но хуже могло быть, разве что возвращаться домой к давно нелюбимой женщине и ее трем отпрыскам.

Да, это были его сыновья, по крови и плоти. Но каждый раз, смотря на их загнанные, как у матери, глаза, на их безвольно опущенные плечи, на их тихо мямлящие что-то подрагивающие губы, ему становилось противно. Они взяли слишком много от своей матери, безропотной овечки, и лучше бы родились девчонками.

Звуки ударов и крики прекратились. Свет на кухне погас, зато загорелся в комнате рядом, в гостиной. Габриэль развернулся и пошел по покрытому льдом тротуару, очищенному кое-как нанятым жителями улицы снегоочистителем. Снега практически не было – он и не помнил, чтобы когда-то зима была снежной и можно было строить замки или кидаться снежками. По обе стороны дороги чернели газоны, покрытые гнилой темно-коричневой травой и лысыми кустами, казавшимися чудовищами в тусклом свете фонарей, половина из которых были разбиты и не горели.

Ему было некуда идти – друзей у него не было, да и кто бы пустил за полночь сбежавшего из дома мальчишку? Хорошо что совсем недалеко от их дома был маленький круглосуточный магазинчик с парой столиков – типа кафе. Там можно было сидеть и рисовать хоть до утра или даже поспать, улегшись на мягкую скамейку. Габриэля там все знали и не трогали его. Пару раз владелец магазина вызывал службу опеки, но мать неизменно говорила, что у них в семье все в порядке, ничего страшного не происходит, и мальчик просто неугомонный – любит убегать из дома без всякой причины.

На следующее утро Габриэль вернулся домой. Отец еще спал, а мать возилась на кухне, пытаясь поворачиваться спиной к двум сидевшим за столом мальчикам тринадцати лет, чтобы спрятать разбитую губу. Братья Хартман были близнецами. Они родились втроем недоношенные, и врачи сначала даже не хотели обнадеживать родителей. Но все пошло хорошо. Дети окрепли, выросли. Но со здоровьем у них всех всегда были проблемы, а потому мать часто не пускала их в школу.

– Габби, а вот и ты, – улыбнулась мать. – Завтракать будешь?

– Спасибо, я поел, – буркнул мальчик, недовольно разглядывая братьев. Если бы эти сосунки были храбрее, они втроем могли бы дать отпор отцу. Но нет. Вместо того чтобы что-то предпринять, они закрывались у себя в комнате и слушали, как кричит и стонет мать.

Говорить было не о чем. Развернувшись, Габриэль пошел наверх к себе в комнату. Он жил отдельно – в общей более просторной детской было место только для двух кроватей, и ему выделили место на мансардном этаже. Там было холодно зимой, а летом воздух нагревался до сорока градусов от железной крыши, но зато можно было ни с кем не общаться.

Проходя мимо комнаты отца, мальчик остановился. Дверь была приоткрыта. Даниэль Хартман спал на кровати, раскинув руки и ноги в разные стороны, а рядом с ним, на подушке, лежало человеческое сердце.

Габриэль поморщился. Он ненавидел все эти штуки, прекрасно имитирующие человеческие органы, которые отец постоянно таскал у себя в чемодане и иногда разбрасывал по всему дому. Не боялся, нет. Просто противно было представлять, что человек – и он сам – состоит из таких противных штуковин. Поспешив дальше по коридору, мальчик поднялся по лестнице на свой мансардный этаж, где с трудом можно было встать в полный рост, завалился на матрас, расстеленный прямо на полу, и тут же уснул.

Габриэль Хартман позволял себя любить, а Оливия Портер делала для него все, что могла, ничего не ожидая взамен. Она несколько раз видела его с другими девушками – они гуляли вместе, ни от кого не прячась и не скрывая своих отношений, и все, что интересовало Либби, – это насколько он был счастлив. Пусть с другой, не с ней.

Оливия не помнила, чтобы когда-то вела себя по-другому. С самого детства беззаветно любя своих родителей и братьев, она, в один день лишившись всего, чувствовала себя абсолютно пустой, как сдутый воздушный шар. И только встреча с Габриэлем поменяла все и наполнила настоящим смыслом необходимость просыпаться по утрам.

Но сегодня был один из тех вечеров, когда ей хотелось, чтобы они никогда не встречались. Это случалось нечасто, длилось недолго и совсем не оставляло следа на ее беззаветной любви, но настроение в такие моменты было поганое.

Они поругались в тот единственный вечер, когда вместе пошли в бар. Он слишком много выпил, долго не отходил от какой-то девчонки, пившей чистый виски у барной стойки, совсем забыв про Оливию, и она решила уйти. Подойдя к нему, девушка тронула его за плечо и тихо сказала: «Я ухожу», но молодой человек воспринял это иначе, решив, что кроткая овечка вдруг начала показывать свой нрав и ставить ему какие-то условия.

Габриэль выволок ее за руку на улицу, долго кричал, не обращая внимания на слезы, а потом они ушли вместе.

Проснулся молодой человек один у себя дома, совершенно не помня ничего из прошлой ночи. Проведя рукой по лицу, стараясь смахнуть жуткую головную боль, он почувствовал, как что-то липкое коснулось кожи. Его ладони были в крови, как и белые давно не стираные мятые простыни, выдававшие в нем настоящего холостяка. Подскочив с кровати, молодой человек начал судорожно осматривать свое тело, пытаясь понять, что произошло. Вроде, ничего не болело. И следов порезов на теле не было. Чья тогда эта кровь?! Переведя взгляд снова на кровать, он хотел было собрать испорченное белье, когда увидел ЭТО.

Лонни приехал через полчаса и уставился на разобранную постель, больше похожую на кровавое побоище. Но самым страшным было самое настоящее сердце, жутко похожее на человеческое. Оно лежало на подушке в луже крови и не предвещало ничего хорошего.

– Что это, брат? – пробормотал Лонни. – Ты кого-то…

– Ты больной? – взвился Габриэль. До приезда друга он выпил уже почти полбутылки водки, которую обычно держал для него, потому что сам предпочитал темное пиво. От сильно алкогольных напитков ему сносило крышу.

– А как, по-твоему, это выглядит? – завизжал в ответ Лонни, и тут же грубая рука зажала ему рот.

– Не вопи, придурок. Что мне с этим делать?

– А… чье оно? – уже шепотом спросил парень и подошел поближе, как будто надеялся увидеть имя.

– Откуда я знаю, – застонал Габриэль и закрыл голову руками, все еще грязными от крови.

Посмотрев на друга неодобрительным взглядом, Лонни отошел в другой конец комнаты и сел на краешек стула.

– Иди умойся. И уберем это… Всё, – пробормотал он.

Спустя пару дней Габриэль узнал о том, что Оливию Портер нашли мертвой у нее дома. Его вызывали на допрос, так как видели с ней в тот самый вечер в баре, но спасло его то, что никаких следов его присутствия в квартире девушки обнаружено не было, и никто не мог подтвердить или опровергнуть, что они когда-то еще виделись. Следователь был уверен, что только сам молодой человек мог позаботиться о том, чтобы никто ничего не нашел, но доказать этого не мог.

Да, Габриэль Хартман был спасен, хоть и сам не мог с уверенностью сказать, что не трогал девушку. Он ничего не помнил из той ночи и готов был допустить, что мог ударить ее. Но сделать такое… Мог только извращенец.

На ее последней фотографии, сделанной в земном мире, Оливию Портер было сложно узнать. Обнаженное тело лежало на кровати, больше напоминавшей алтарь количеством зажженных свечей, – стоило только удивляться, как не разгорелся пожар. Руки и ноги были привязаны веревками к изголовью и подножью и разрезаны вдоль вен и артерий, словно убийца хотел выпустить как можно больше крови. Грудная клетка была разрезана, а на месте сердца лежала горсть переспелой малины.