Учёные сказки

Кайнозойская эра (Трактат)

Мы живем в Кайнозойскую эру. (Знаете ли вы, читатель, что живете в Кайнозойскую эру, или вы над этим никогда не задумывались?) Эта эра славится многими выдающимися событиями, среди которых особенно замечательны два: исчезновение белемнитов — двужаберных десятиногих моллюсков, тормозивших развитие цивилизации, и появление человека.

Особо нужно сказать о рептилиях, которые господствовали на земле в течение почти двух эр — Палеозойской и Мезозойской. Их отличали фантастические размеры, четырехкамерные сердца, а также названия, оканчивающиеся на — завр: динозавры, бронтозавры, ихтиозавры, тираннозавры (исключение составляли иностранцевии, название которых, как оно само о том свидетельствует, было не нашего происхождения. А также некоторые другие виды). Рептилии занимали все жизненное пространство, и человеку просто негде было бы появиться, если б эти чудовища не стали пожирать друг друга, сочетая таким образом приятное с полезным. Были, конечно, среди них и травоядные, которые вымерли сами по себе, потому что всю жизнь питались одной травой. Выжили лишь те, кто вовремя успел приспособиться и, сжавшись в размерах, стал незаметно существовать под именем пресмыкающихся.

Таким образом, Кайнозойская эра (пятая по счету, но не по значению) навсегда покончила с отсталостью, в которой пребывали обитатели Земли, ведшие исключительно животный и растительный образ жизни. Поэтому, читатель, мы с вами вправе гордиться, что живем в Кайнозойскую эру.

Правда, и в нашей эре были разные периоды. Был особенно трудный — Третичный период, который можно назвать подготовительным, поскольку он подготовил почву для будущего расцвета. В этот период исчезли десятиногие белемниты, а рептилии превратились в обыкновенных пресмыкающихся. И тогда же, в Третичный период, появились первые обезьяны — предки тех обезьян, без которых (согласно последним теориям) было бы невозможно появление человека. Все шло к тому, что человек должен был появиться. Материя не могла существовать просто так — она должна была осмыслить себя, осознать, чтобы свободно господствовать над собой и держать себя у себя в подчинении. Никакие, самые фантастические, животные не могли ей в этом помочь, и она отказалась от них, чтобы осознать себя в человеке. Таким образом, хотя ничего разумного в этот (Третичный) период еще не было на Земле, общий ход развития был совершенно разумным.

Четвертичный период, пришедший на смену Третичному, начался Ледниковой эпохой. Глыбы льда, наподобие гигантских бульдозеров, проползали по земле, расчищая место для будущей цивилизации. Последние фантастические животные гибли, как гибнут фантазии перед лицом реальной действительности, а маленькая обезьянка ловко лавировала между ледниками, и чем больше на пути у нее было трудностей, тем быстрей она превращалась в человека. (Хотя говорят, что труден только первый шаг, тем не менее и остальные шаги не отличаются особенной легкостью. Даже в наше время, когда мы уже достаточно далеко ушли от обезьян, стать человеком представляет известную трудность.)

С появлением человека на земле началась новая жизнь. Самые, казалось бы, бесполезные предметы вдруг нашли свое применение. Камни, палки — все пошло в ход для того, чтобы утвердить на земле человека.

Это был Каменный век, век всеобщего изобилия. Все необходимое валялось прямо так, под ногами. Нужен молоток — вот тебе молоток, нужно зубило — вот тебе зубило. Впрочем, уровень культуры был еще не высок. Не говоря уже о развитии наук, которые вовсе не развивались, само сознание людей оставляло желать много лучшего. Очень часто, не отдавая себе отчета, в какую эру они живут, люди совершали поступки, немыслимые даже в Мезозойскую эру. Так, например, они (иногда) убивали себе подобных.

Но они любили свой Каменный век и мечтали о будущем — Медном веке. И чтобы быть достойными этого века, они совершали свои ошибки и исправляли их, и на старых ошибках учились совершать новые.

Колесо истории двигалось медленно и со скрипом, словно проезжая по всем камням, которые разбросал перед ним Каменный век. Но оно все же двигалось, увлекая за собой Землю и всех, кто ее населял.

Большой потерей было исчезновение мамонтов. Эти великолепные животные, которых было бы так хорошо поместить в зоопарках, и ухаживать за ними, и кормить их, протягивая сквозь прутья клетки булку или морковь, вымерли все до одного от недостатка ухода.

Может быть, мамонтов погубило то, что они, в отличие от людей, не верили в бессмертие. Люди, в отличие от мамонтов, верили. Их земная жизнь была подобна кокону бабочки: и тесно, и неудобно, зато потом, после всего, есть надежда расправить крылья.

Несмотря на популярную версию о — бессмертии, люди в то время были смертны, как никогда. И хотя жизнь, словно картина бездарного художника, была дорога только своему владельцу, каждый порывался ее у него отобрать.

Старый, добрый Каменный век давным-давно канул в прошлое, уступив место суровому Медному веку. Медь не валялась под ногами, ее приходилось добывать, и человечество разделилось на тех, кто добывает, и тех, кто использует добытое, — на рабов и рабовладельцев. Медный век, подобно медному пятаку, был повернут к одним орлом, а к другим — решеткой.

Бронзовый век был подобен бронзовому пятаку…

Железный век…

Вместе с тем, по сравнению с первобытной общиной, рабовладельческий строй был значительным шагом вперед. Благодаря новой организации труда, человечество добилось больших успехов.

У входа в гавань Родоса возвышался Колосс Родосский, семидесятиметровый колосс, отлитый из меди.

В Вавилоне появились висячие сады, которые хотя не плодоносили, зато буквально висели в воздухе, совершенно не касаясь земли.

В Египте строились пирамиды. Работа спорилась.

Так за короткий срок были созданы все семь чудес света. Рабский труд поистине творил чудеса.

Повысилась и общая культура. В Греции был изобретен буквенный алфавит, открывший широкие возможности, используя эти возможности, афинский законодатель Дракон написал свои знаменитые драконовские законы, по силе воздействия не уступавшие поэмам Гомера.

Вначале, когда производство было еще не налажено, рабов импортировали из других стран. Из Египта в Персию, из Персии в Рим. Но со временем каждая страна научилась производить рабов на месте, из своих соотечественников. Экономически это было более выгодно, да и более гуманно, так как, находясь у себя в стране, рабы были избавлены от тоски по родине.

В одно и то же время в одной и той же стране жили рабовладелец Симонид и раб Эзоп, оба питавшие склонность к литературе. Первый уже тогда был известным поэтом, которого тираны наперебой приближали к своим дворам, а второй сочинял свои басни в свободное от работы время, между уборкой хлева и рубкой дров. Возможно, они были знакомы. Возможно даже, безвестный Эзоп приходил к знаменитому Симониду за советом и консультацией.

— Эх, Эзоп, Эзоп, — возможно, говорил Симонид. — Ну к чему все эти аллегории? Неужели ты не можешь, как я, открыто славить тирана? И что это за намек — одна ласточка весны не делает? В наших условиях, Эзоп, именно одна ласточка делает весну.

Эзоп, конечно, понятия не имел, что такое аллегория, и тогда Симонид ему объяснял:

— Аллегория, Эзоп, это такая двусмысленность, когда можно думать и так, и этак. А это, Эзоп, нехорошо. Хорошо, когда все думают одинаково.

— Значит, не получилось, — вздыхал Эзоп. — Видно, оно такое дело… Видно, не каждому дано…

И он уходил, давая себе зарок отныне бросить это пустое занятие и одновременно сочиняя басню про лисицу и виноград…

Кончились доисторические времена, и человек начал творить историю. Он мучительно вспоминал свое прошлое, подчас буквально выкапывая его из-под земли. «Каменный век… что же было у нас в Каменный век?» И хотя в Каменном веке было все, вплоть до мамонтов, современный человек не склонен считать его веком полного изобилия. Ему, современному человеку, мало, чтобы камни и палки валялись у него под ногами. Он, современный человек, не хочет убивать себе подобных, а если и убивает, то только тех, кого не считает себе подобными. Всему свое время. Мы сегодня не те, что были вчера.

И все же нам, homo sapiens'ам, иногда полезно заглянуть в прошлое, чтобы, исправляя вчерашние ошибки, не совершать тех, которые придется исправлять завтра.

Бронтозавры вымерли еще в Третичный период.

Еще в Ледниковую эпоху обезьяна очеловечилась.

Главное — не забывать, в какое время мы живем, помнить, что мы живем в Кайнозойскую эру.

Примечание:[39]

Архимед

Не троньте, не троньте его кругов! Не троньте кругов Архимеда!..

Один из пришлых римлян-врагов с ученым вступает в беседу:

— К чему говорить о таком пустяке? — легат вопрошает с улыбкой. — Ты строишь расчеты свои на песке, на почве, особенно зыбкой.

Сказал, — и услышал ответ старика:

— Солдат, вы меня извините. Но мудрость жива и в сыпучих песках, а глупость — мертва и в граните.

— Ты, вижу, мастер красивых слов, — легат завершил беседу. — Старик, я не трону твоих кругов.

Сказал — и убил Архимеда.

История мчится на всех парах, одни у нее заботы: уже архимеды горят на кострах, восходят на эшафоты…

Они, архимеды, кладут кирпичи, другим уступая победу…

И ныне, как прежде, над миром звучит: НЕ ТРОНЬТЕ КРУГОВ АРХИМЕДА!

Примечание:[40]

Карфаген

Едва Карфаген возник, как уже стали поговаривать о том, что он должен быть разрушен.

— У нас кончились ассигнования на строительство, а на разрушения не использованы средства, — поговаривали в римском сенате. — Поэтому, как ни прискорбно, другого выхода нет: Карфаген должен быть разрушен.

Римляне с прискорбием согласились и стали понемножку разрушать Карфаген.

Дело осложнялось тем, что жители Карфагена, мало сведущие в бюджетных трудностях чуждой им Римской империи, сильно тормозили разрушение своего города.

— Карфаген должен быть разрушен! — поговаривали в римском сенате через год.

— Карфаген должен быть разрушен! — поговаривали там через три года.

Римский бюджет переживал трудности.

И вместе с ним переживали трудности жители далекого города Карфагена.

Примечание:[41]

Герострат

А Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой. Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.

Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий соразмерных. Его воздвигли смертные богам — и этим чудом превзошли бессмертных.

Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную цену. Он верил в то, что мог бы сделать сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.

Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на свете — вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире никому не светит.

Примечание:[42]

Диоген Синопский

Диоген получил квартиру.

После тесной и душной бочки стал он барином и жуиром, перестал скучать в одиночку. Всем доволен, всем обеспечен, он усваивал новый опыт. Иногда у него под вечер собирались отцы Синопа. Те, что прежде его корили, те, что прежде смотрели косо…

И все чаще в своей квартире тосковал Диоген-философ.

И тогда, заперев квартиру, неумытый, в одной сорочке, шел к соседнему он трактиру.

Диогена тянуло к бочке…

Примечание:[43]

Ксантиппа

Верная, примерная Ксантиппа, как ты любишь своего Сократа! Охраняешь ты его от гриппа, от друзей, от водки, от разврата, от больших и малых огорчений, от порывов, низких и высоких, от волнений, лишних впечатлений, от весьма опасных философий, от суждений, слишком справедливых, изречений, чересчур крылатых… Любящая, добрая Ксантиппа, пожалей несчастного Сократа!

Примечание:[44]

Гладиаторы

— Завтра я убью Мария!

— А я Суллу!

Гладиаторы готовятся к предстоящему бою. Они проверяют доспехи, чистят оружие, они спрашивают друг друга:

— Достаточно ли остер мой меч?

Они советуют друг другу:

— Бей по этому месту. Тогда уж наверняка!

Они говорят друг другу:

— Завтра я убью Мария!

— А я Суллу!

Назавтра начинается бой. Гладиаторы ободряют друг друга и шепчут тихонько:

— Желаю удачи!

Они дерутся, как львы. Они не знают пощады, и римские консулы рукоплещут им со своих трибун…

Гладиаторы убивают друг друга.

Примечание:[45]

Жена Цезаря

Это был тот день, когда к Помпее, жене великого Цезаря, под видом женщины проник переодетый мужчина.

— Кай Юлий, это уже не в первый раз! — сказали Цезарю его приверженцы.

— Не в первый? Я что-то не вспомню других.

— Кай Юлий, у тебя просто плохая память.

Цезарь был оскорблен:

— Ну, знаете… Мне может изменить жена, но память мне изменить не может.

— Может, может! — хором твердили приверженцы.

И тогда Цезарь заколебался.

— Уходи, Помпея, — сказал он. — Жена Цезаря должна быть вне подозрений.

Это был тот день. Это был последний день Помпеи в доме у Кая Юлия Цезаря.

— До свиданья, Юлий, — грустно сказала она. — Я думаю, ты еще будешь раскаиваться.

Жена ушла. Подозрения остались. Жена Цезаря была вне подозрений.

Примечание:[46]

Рабство

Туллий Цицерон был рабом своего красноречия.

Гней Помпей был рабом своего успеха.

Юлий Цезарь был рабом своего величия.

Один был в Риме свободный человек: раб Спартак.

Примечание:[47]

Открытие Америки

Нет, не Колумб первый открыл Америку. Первыми были совсем другие.

Это они обжили необжитую землю и полюбили ее, не зная других земель. Из конца в конец прошли они материк, нисколько не считая, что открывают Америку.

— Посмотри туда, Соколиный Глаз: к нам, кажется, кто-то плывет…

— Прислушайся, Чуткое Ухо…

— Поддержи меня, Твердая Рука…

Нет, не Колумб первый открыл Америку. Но так уже повелось, что первый — всегда Колумб, и всегда последние — могикане…

Примечание:[48]

Ньютоново яблоко

— Послушайте, Ньютон, как вы сделали это свое открытие, о котором теперь столько разговору?

— Сам не знаю, как… Просто стукнуло в голову…

— Яблоко стукнуло? А ведь признайтесь, это яблоко было из моего сада…

Они стояли каждый в своем дворе и переговаривались через забор, по-соседски.

— Вот видите, моя ветка свешивается к вам во двор, а вы имеете привычку здесь сидеть, я это давно приметил.

Ньютон смутился.

— Честное слово, не помню, что это было за яблоко.

На другой день, когда Ньютон пришел на свое излюбленное место, ветка была спилена. За забором под своей яблоней сидел сосед.

— Отдыхаете? — кивнул соседу Ньютон.

— Угу…

Так сидели они каждый день — Ньютон и сосед за забором. Ветки не было, солнце обжигало Ньютону голову, и ему ничего не оставалось, как заняться изучением световых явлений.

А сосед сидел и ждал, пока ему на голову упадет яблоко.

Может, оно и упало, потому что яблок было много и все они были свои. Но сейчас это трудно установить. Имени соседа не сохранила история.

Примечание:[49]

Извозчики города Глазго

Извозчики города Глазго съезжались на свой очередной сбор…

Стояла зябкая, слякотная погода. В такую погоду хорошо иметь за спиной веселого седока, потому что ничто так не согревает, как разговор, — это отлично знают извозчики.

Но веселые седоки брели в этот день пешком, возложив на транспорт только свои надежды. На городской транспорт возлагались сегодня очень большие надежды, и, возможно, поэтому он подвигался так тяжело.

Слет проходил на центральной торговой площади. Первые ряды занимали многоконные дилижансы, за ними шли двуконные кареты, одноконные пролетки, а в самом конце толпилась безлошадная публика.

Среди этой публики находился и Джемс Уатт.

Разговор шел на уровне дилижансов. Там, наверху, говорилось о том, что лошади — наше будущее, что если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях.

Одноконные пролетки подавали унылые реплики. Дескать, не в коня корм. Дескать, конь о четырех ногах и то спотыкается.

Но эти реплики не достигали высокого уровня дилижансов.

— Дайте мне сказать! — крикнул безлошадный Уатт. — У меня идея!

— Где ваша лошадь, сэр?

— У меня нет лошади. У меня идея.

На него прищурились десятки насмешливых глаз. Десятки ртов скривились в брезгливой гримасе:

— Нам не нужны идеи, сэр. Нам нужны лошади.

Потому что лошади — наше будущее, и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях.

Собрание проходило успешно. Отмечалось, что за истекший год городской транспорт увеличился на несколько лошадиных сил, а за текущий год он увеличится еще на несколько лошадиных сил…

Потому что лошади — наше будущее, и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях.

— Дайте мне сказать!

Стояла зябкая, слякотная погода. Моросил дождь, и Уатт прятал под плащом модель своего паровоза. Он прятал ее не от дождя, а от этих десятков глаз, которым ни к чему паровоз, когда идет такой серьезный разговор о транспорте.

Настоящий, большой разговор о транспорте.

О будущем нашего транспорта.

Об огромных его перспективах.

…Разъезжались на лошадях.

Примечание:[50]

Один Шаг

— От великого до смешного один шаг, — сказал Наполеон и все-таки не сделал этого шага.

Но у Наполеона были последователи…

Примечание:[51]

Негерои

И в декабре не каждый декабрист. Трещит огонь, и веет летним духом. Вот так сидеть и заоконный свист, метельный свист ловить привычным ухом.

Сидеть и думать, что вокруг зима, что ветер гнет прохожих, как солому, поскольку им недостает ума в такую ночь не выходить из дома.

Подкинуть дров. Пижаму запахнуть. Лениво ложкой поболтать в стакане. Хлебнуть чайку. В газету заглянуть — какая там погода в Магадане?

И снова слушать заоконный свист. И задремать — до самого рассвета.

Ведь в декабре — не каждый декабрист.

Трещит огонь.

У нас в квартире — лето…

Примечание:[52]

Гомер

А ведь старик Гомер был когда-то молодым человеком. Он пел о могучем Ахилле, хитроумном Одиссее и Елене, женщине мифической красоты.

— Вы знаете, в этом Гомере что-то есть, — говорили древние греки. — Но пусть поживет с наше, посмотрим, что он тогда запоет.

И Гомер жил, хотя кое-кто сегодня в этом сомневается. И он пел — в этом сегодня не сомневается никто. Но для древних греков он был просто способный молодой поэт, сочинивший пару неплохих поэм — «Илиаду» и «Одиссею».

Ему нужно было состариться, ослепнуть и даже умереть, для того, чтоб в него поверили. Для того, чтоб о нем сказали:

— О Гомер! Он так хорошо видит жизнь!

Примечание:[53]

Осуждение Прометея

— Ну посуди сам, дорогой Прометей, в какое ты ставишь меня положение. Старые друзья, и вдруг…

— Не печалься, Гефест, делай свое дело.

— Не печалься! По-твоему, приковать друга к скале — это раз плюнуть?

— Тебе ведь не привыкать!

— Зря ты так, Прометей. Ты думаешь, нам легко на Олимпе? С нас ведь тоже спрашивают.

Гефест взял друга за руку и стал приковывать его к скале.

— Покаялся бы ты, Прометей, а? Старик простит, у него душа добрая. Ну, случилось, ну, дал людям огонь — с кем не бывает?

Прометей молчал.

— Думаешь, ты один любишь людей? Ведь мы на Олимпе для того и поставлены. Такая наша работа — любить людей. А если наказываем… Гефест взял копье и пронзил им грудь Прометея. — Если наказываем, так ведь это тоже не для себя. Пойми, дорогой, это для твоего же блага…

Примечание:[54]

Янус

Не беда, что Янус был двулик, в общем-то он жизнь достойно прожил. Пусть он был одним лицом ничтожен, но зато другим лицом — велик. Пусть в одном лице он был пройдоха, но в другом был честен и правдив. Пусть с людьми он был несправедлив, но с богами вел себя неплохо. Пусть подчас был резок на язык, но подчас довольно осторожен.

Не беда, что Янус был двулик. В среднем он считается хорошим.

Примечание:[55]

Шехерезада

А когда наступила тысяча вторая ночь, царь Шахрияр сказал:

— Шехерезада, теперь тебе ничто не грозит. Можешь смело рассказывать свои сказки.

Тысячу и одну ночь под страхом смерти рассказывала она царю разные небылицы. И вот — ее помиловал Шахрияр.

— Шехерезада, расскажи сказку!

— С радостью, повелитель!

Ну, конечно, с радостью. Теперь, когда ничто не грозит… Можно такую выдумать сказку! Можно такую выдумать…

— Шехерезада, расскажи сказку!

— С радостью, повелитель!

Шехерезада сидит у ног царя. Сейчас она расскажет ему сказку. Это будет прекрасная сказка, чудесная и легкая, как сон…

— Ты спишь, Шехерезада?

Да, она спит. Позади — тысяча и одна ночь. А что впереди?

Пожалуйста, не будите Шехерезаду!

Примечание:[56]

Мюнхгаузен

И так, я летел с двадцать третьего этажа…

Мюнхгаузен посмотрел на своих слушателей. Они сидели, ухмылялись и не верили ни одному его слову.

И тогда ему захотелось рассказать о том, что у него на душе, о том, что его давно печалило и волновало.

— Я летел и думал, — заговорил он так правдиво и искренне, как не говорил никогда. — Земля, думал я, в сущности, неплохая планета, хотя не всегда с ней приятно сталкиваться. Вот и сейчас она тянет меня к себе, даже не подозревая о возможных последствиях. А потом, когда я больше не смогу ей противиться, она спрячет меня, как прячет собака кость. Прячет, а после сама не может найти. Земля тоже не сможет меня найти — если станет искать когда-нибудь…

Мюнхгаузен опять посмотрел на слушателей!. Они по-прежнему ухмылялись и не верили ни одному его слову. И ему стало грустно — так грустно, что он величественно поднял голову и небрежно окончил рассказ:

— Я задумался и пролетел свою конечную остановку. Только это меня и спасло.

Примечание:[57]

Мушкетеры

Бражники, задиры, смельчаки — словом, настоящие мужчины… Молодеют в зале старики, женщины вздыхают беспричинно.

Горбятся почтенные отцы: их мечты — увы! — не так богаты. Им бы хоть бы раз свести концы не клинков, а собственной зарплаты.

Но зовет их дивная страна, распрямляет согнутые спины — потому что женщина, жена, хочет рядом чувствовать мужчину.

Бой окончен. Выпито вино. Мир чудесный скрылся за экраном.

Женщины выходят из кино. Каждая уходит с д'Артаньяном.

Примечание:[58]

Остров лилипутов

Если бы у лилипутов не было Гулливера, то как бы лилипуты писали свою историю?

Но у лилипутов был Гулливер…

«Лемюэль Гулливер, лилипут по рождению, воспитанию и вероисповеданию. Происходил из довольно низкого рода, но сумел подняться до невиданных высот и высоко поднять знамя нашей великой, славной Лилипутии…»

Лилипуты читают эти строки и вырастают в собственных глазах.

Примечание:[59]

Дон-Кихот

Говорят, что в самом конце Дон Кихот все-таки женился на своей Дульсинее. Они продали Росинанта и купили себе козу. Коза дает два литра молока, но это, говорят, не предел. Говорят, бывают такие козы, которые дают в день до трех литров…

Впрочем, это только так говорят…

Санчо Панса, трезвый человек, человек не сердца, а расчета, вот уже подряд который век ходит на могилу Дон Кихота.

И уже не бредом, не игрой обернулись мельничные крылья… Старый рыцарь — это был герой. А сегодня он лежит в могиле.

Был старик до подвигов охоч, не в пример иным из молодежи. Он старался каждому помочь, а сегодня — кто ему поможет?

Снесены доспехи на чердак, замки перестроены в хоромы. Старый рыцарь был большой чудак, а сегодня — мыслят по-другому…

Видно, зря идальго прожил век, не стяжал он славы и почета… Санчо Панса, трезвый человек, плачет на могиле Дон Кихота.

Примечание:[60]

Фауст

Над землей повисло небо — просто воздух. И зажглись на небе звезды — миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий… Но закрыли звезды тучи — сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.

Что осталось нам на свете? Только опыт.

Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск — дух сомненья.

И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера — это небо. Что космические искры — это звезды…

Нам остались наши мысли — свет и воздух.

— Доктор Фауст, хватит философий, и давайте говорить всерьез!

Мефистофель повернулся в профиль, чтобы резче обозначить хвост.

Все темнее становилась темень, за окном неслышно притаясь. За окном невидимое время уносило жизнь — за часом час. И в старинном кресле — неподвижен — близоруко щурился на свет доктор Фауст, маг и чернокнижник, утомленный, старый человек.

— Доктор Фауст, будьте оптимистом, у меня для вас в запасе жизнь. Двести лет… пожалуй, даже триста — за здоровый этот оптимизм!

Что он хочет, этот бес нечистый, этот полудемон-полушут?

— Не ищите, Фауст, вечных истин. Истины к добру не приведут…

Мало ли иллюзий есть прекрасных? Доктор Фауст, ну же, откажись!

Гаснут звезды. В доме свечи гаснут. В старом кресле угасает жизнь.

Примечание:[61]

Йорик

Мне хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и рапира, где гордый Лир, властительный король, играл не выдающуюся роль; де Гамлет, хоть и долго колебался, но своего, однако, добивался; где храбрый Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня; где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал бумагу; где даже череп мертвого шута на мир глазницы пялил неспроста.

Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь выйду из квартиры, миную двор, пересеку проспект и — пошагаю… Так, из века в век, приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок денег на дорогу, а храбрый Ричард своего коня. Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную шпагу… И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь, презрев испуг. И друг Гораций, самый верный друг, меня сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне поминки.

И будет это долгое — Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне — быть или не быть? Героем — или попросту шутом?

Примечание:[62]