Ученик лоцмана

VII

Это был типичный гном, едва полутора метров ростом, но не такой, каким их изображают обыкновенно поклонники творчества Толкиена — без характерной гномьей коренастости и основательности — наоборот, сухонький, даже в некотором роде субтильный. На лице его, изборождённом глубокими морщинами, выдавался вперёд огромный крючковатый нос, украшенный очками в массивной роговой оправе и со стёклами такими толстыми и выпуклыми, что они едва позволяли различить за ними глаза — зеленовато-карие, прищуренные с хитроватым прищуром и сеткой глубоких морщин, разбегающихся от внешних уголков. Поверх оправы густо топорщились кустистые, седые, обильно сдобренныерадикально-чёрными волосками брови; что касается цвета шевелюры владельца кабинета, то его определить было невозможно, поскольку на голову низко, по самые уши, был натянут фланелевый ночной колпак со свисающей до плеча кисточкой. Наряд гнома дополняла фланелевая же ночная рубашка до пят, а в руке имела место маленькая масляная лампа — похоже, наш неурочный визит поднял его с постели.

Последовал быстрый обмен репликами — раздражёнными, в пулемётном темпе, со стороны гнома и примирительно-настойчивыми от моей спутницы. Кстати, я выяснил, наконец, как её зовут — Дара ван Кишлерр. В ответ я назвался — и был, похоже, понят, поскольку она несколько раз повторила «Серж», а вслед за ней это проделал и владелец кабинета. Его имя, кстати, пока оставалось для меня загадкой, а вот фамилию девушки, весьма надо сказать, примерную, я точно слышал, причём совсем недавно — но никак не мог вспомнитть, где и при каких обстоятельствах…

Выяснив отношения с девушкой, на что ушло около пяти минут, гном переключился на меня. Теперь он говорил медленно, явно чередуя разные языки — и тут выбор у него был куда как пошире, чем у моей спутницы. Я насчитал не меньше десяти наречий, разительно отливающихся одно от другого и в плане фонетики и в плане лингвистики; после чего гром сдался, порылся в ящике стола, извлёк оттуда большую глиняную трубку и принялся неторопливо её набивать. Собственно, трубок было две; вторую, размерами поменьше, он протянул мне вместе с круглой жестяной коробкой табака, а когда я отказался — кивнул, уселся в низенькое, сильно потёртое плюшевое кресло, раскурил трубку от лампы и задумался, пуская облачка ароматного дыма. Предложить присесть нам гном за этими хлопотами забыл; некоторое время мы покорно стояли, потом Дара пожала плечами и вытащила из-под лабораторного стола два низеньких табурета; на них мы и уселись, терпеливо дожидаясь развития событий.

Сбоку зашуршало, и большой чёрный кот вспрыгнул, как ни в чём не бывало, ко мне на колени и принялся умываться. Дара шикнула на него, но зверь не обратил на девушку ни малейшего внимания; я же не решился даже погладить его, дабы не нарушать этот, несомненно, архиважный процесс.

Долго нам троим ждать не пришлось: видимо, табак оказал на мыслительный процесс гнома ожидаемо стимулирующее действие, потому что он крякнул, отложил трубку, и извлёк из ящика листок плотной желтоватой бумаги и книгу. Один из них он протянул мне (кот при этом недовольно дёрнул хвостом, соскочил с моих коленей и величественно удалился в соседнюю комнату)другим изобразил на верхнем листе несколько значков, и тыча грифелем по очереди в каждый из них, стал издавать звуки. Очевидно, это были буквы — и не иероглифы, а значки фонетического алфавита, мне незнакомого. Я сразу понял, что он от меня хочет, и стал повторять за ним звуки, рисуя под каждым из значков букву кириллицы. Гном, явно удовлетворённый моей сообразительностью, порылся на полке и извлёк большую, переплетённую в кожу книгу и раскрыл её. При ближайшем рассмотрении это оказался букварь, и дальнейшая работа шла уже с его помощью — причём гном тут же изображал на листке пары букв. Всего в его алфавите букв оказалось двадцать девять, и примерно полчаса ушло у нас на то, чтобы установить соответствие между ними и буквами русского алфавита.

Дара наблюдала за нами сидя тихо, как мышка. Когда с алфавитом было, наконец, покончено, гном сгонял её, видимо, на кухню, за кувшином пива, наполнил две глиняных кружки и предложил одну мне. Я ожидал, что утолив жажду, мы перейдём к следующему этапу освоения языка, то есть знакомству с простейшими словами и понятиями. Но вместо этого гном согнал Дару с табурета, с кряхтением взгромоздился на него обеими ногами — с нашей помощью, мы с девушкой поддерживали его во время этой акробатической операции под локти — и принялся шарить на одной из полок, свисающих с потолка на цепях. Это дало сразу двойной результат: во-первых, лаборатория наполнилась клубами сухой едкой пыли, от которой мы трое наперегонки зачихали, а во-вторых гном вытащил с полки прямоугольную доску. При ближайшем рассмотрении это оказалась не доска даже, а нечто вроде дубового багета, рамки, в которую был заключён прямоугольник неизвестного мне материала, более всего напоминающего камень, вроде тёмно-серого сланца. Сползши с табурета (опять-таки с нашей помощью) владелец кабинета вытер доску рукавом ночной рубашки и приложил к ней лист с местным и русским алфавитом, буквами вниз. Подержал его так около минуты, после чего небрежно отшвырнул бумагу, извлёк неведомо откуда кусочек мела и стал старательно выписывать на камне составленные из чужих букв слова. Я ожидал, что он станет произносить их, возможно, показывая жестами или рисунками значение того или иного слова — но вместо этого увидел такое, от чего у меня глаза полезли на лоб.

Вернее сказать — сначала я испытал лёгкое давление внутри черепа, где-то чуть выше надбровных дуг, но не успел встревожиться этому новому и не слишком приятному ощущению, как оно пропало. Зато буквы на грифельной доске расплылись, будто составляющие их следы мела одновременно поползли в разные стороны, заставляя слова сливаться в бесформенные пятна — а когда они, спустя несколько секунд стянулись назад, на тёмно-сером сланце проступили слова: «Можешь прочесть, что тут написано? Если да — напиши ответ на своём языке». Я ошарашенно посмотрел на гнома — тот состроил ободряющую гримасу и протянул мне мокрую тряпку. Я взял — сколько раз я пользовался такими же, стирая написанное с доски в школьных классах или ВУЗовских аудиториях… Гном повторил своё мимическое упражнение и ткнул пальцем в сланец: «давай, малый, не тушуйся, действуй…»

Я так и поступил. Двумя движениями убрал следы прежней надписи и старательно, печатными буквами, вывел: «Да, вижу и понимаю всё хорошо». Гром забрал у меня доску и нахмурился, вглядываясь в надпись; Дара, вытянув шею, заглядывала ему через плечо. Тогда он решительно стёр русские слова и протянул доску Даре. Девушка взяла её не слишком-то уверенно, процедура, похоже, была ей незнакома — и быстро, крупными, по-прежнему незнакомыми мне буквами, написала короткую фразу. Трансформация повторилась, и спустя секунды три-четыре, я уже читал: «Что ты собираешься делать дальше?»

Это же магия, осознал я внезапно. Самая настоящая, без подделок, а никакое не хитрое устройство-смыслоуловитель, формирующее надписи-переводы с помощью, скажем, тонко ориентированных магнитных или ещё каких-нибудь физических полей. Магия, волшебство, паранормальные силы, сверхъестественные проявления то ли способностей человека, то ли глубинных, скрытых пластов Мироздания — называйте, как хотите, суть явления от этого не меняется нисколечко, а меняются лишь символы, используемые для обозначения этой самой сути. И она, магия, тут повсюду — в пробирках, стеклянных шарах и инкунабулах этой лаборатории; она разлита в самом воздухе Зурбагана, пронзает Фарватеры лучом Истинного Маяка, бросая отсветы в неисчислимое количество других миров (если не соврал, конечно, мастер Валу) щёлкает в зубчатых лимбов лоцманских астролябий… Отрицать этот факт, закрывать на него глаза, прячась за вымученное «некие незнакомые нашей науке законы природы» — означает уподобляться известной всем нелетающей птице с длинной шеей. И тогда объяснение получает и нарочитая, бросающаяся в глаза техническая отсталость этого мира — они и так прекрасно обходятся. Нет, разумеется, имеются и иные факторы, обстоятельства, сосуществующие и дополняющие факт существования магии, но…

Волшебство. Здесь есть волшебство, парень. На самом деле, как в сказках, как книгах обожаемого тобой жанра фэнтези. И тяжёлая пластина из сланца, обрамлённая в простенькую деревянную рамку, на которую ты, парень пялишься прямо сейчас — наглядное этому доказательство. А ещё — оно, Волшебство, магия, существует и на твоём мире, на твоей Земле — ведь действовала же там астролябия мастера Валу, и пробивался туда луч Истинного Маяка, указывая входы на Фарватеры?

…Вот и живи теперь с осознанием этого факта как хочешь, парень. И — как сможешь, разумеется…

Заданный вопрос, тем не менее, нуждался в немедленном и, желательно, развёрнутом ответе. Крючконосый гном, обеспечив нас средством коммуникации, по всей видимости, счёл свои обязанности исполненными, потому что устроился в кресле, закутался в клетчатый зелёно-коричневый плед, раскурил погасшую, было, трубку и, казалось, утратил к нам всякий интерес. Чёрный хот явно разделял чувства хозяина — он забрался к нему на колени, подсунул под пальцы пушистый загривок и принялся оглашать комнату урчанием, громким и отчётливым, словно заработал рядом крошечный тракторный моторчик. Мы с Дарой вопросительно посмотрели на гнома; тот расслабленно махнул нам рукой — «идите мол», и я, испытывая некоторое облегчение, проследовал за девушкой в гостиную, располагавшуюся этажом ниже под лабораторией. Там ждал уже серебряный кофейник, исходящий ароматным дымком, и полный поднос горячих даже на вид плюшек, густо посыпанных корицей. Очень кстати, подумал я — обеденный зал «Белого Дельфина» я покинул… постойте, уже два часа назад! Такими темпами, не пройдёт и получаса, как усталость и нервное напряжением срубят меня вернее, чем удар дубиной по затылку. Мы набулькали по большой фаянсовой чашке восхитительно горячего кофе, Дара протянула мне предусмотрительно прихваченный с собой кусочек мела, и началась наша беседа, первый для меня осмысленный разговор с обитателем Зурбагана — если не считать, конечно, давешней беседы с мастером Валуэром.

Пересказывать наш «разговор», этот набор рваных фраз, каждую из которых мы по очереди осмысливали, а потом подолгу подбирали ответ, смысла не имеет. Если совсем вкратце — то Дара пришла предупредить меня о грозящей мне опасности. Нет, не пришла — примчалась, бросив прочие свои дела, которых у неё, как у курсанта последнего, четвёртого курса Морского Лицея было предостаточно, особенно накануне выпуска, назначенного, между прочим, назавтра. Здесь что-то ворохнулось у меня в памяти — уж не о этой ли взбалмошной девчонке, дочке родной сестры гросс-адмирала Кишлерра, упоминал сегодня днём, на пристани мастер Валу? Если да — то тогда я имею дело ни много ни мало, как с гросс-адмиральской племянницей, да ещё и любимой, а это уже совсем другой коленкор…

Но — оставим высокие чины и не менее высокие должности родича моей собеседницы, тем более, что она не сочла нужным об этом упомянуть. Ей было попросту некогда — изо всех сил, кроша мелок, пачкая рукава форменной фланельки в белой пыли, она пыталась убедить меня, не верить, ни на грош, ни в коем случае не верить мастеру Валуэру!

Этот человек, повторяла она, ни кто иной, как один из заправил Ложи Лоцманов, самой закрытой, самой влиятельной организации Маячного Мира, а подобные люди никогда и ничего не делают просто так. И то, что он, внезапно бросив туго закручивающийся сейчас в Зурбагане узел интриг и взаимно исключающих интересов городских Гильдий, Военного Флота, Магистрата и ещё Бог знает каких могущественных сил, и отправился в далёкий, редко посещаемый мир, чтобы вытащить оттуда никому не известного типа — уж наверное, имеет под собой крайне серьёзные основания. И не было никакой случайности в том, что ты, Серж, встретился с ним на берегу крошечного островка, и не терпел мастер Валу никакого крушения — всё было точно рассчитано и, конечно, сработало бы, как и было намечено. Да оно ведь и сработало, и уже завтра лишило бы меня даже видимости выбора, оставив единственную возможность: следовать по пути, намеченном для меня под сумрачными сводами Ложи, не узнай об этом она, Дара Кишлерр и её друзья. И не пойди они в самый последний момент на отчаянные меры, а именно, — утащить тебя, Серж, из-под самого носа упомянутого Эсмен дорр Валуэра, человека, по-настоящему опасного, которому мало кто решается встать поперёк дороги. А вот они и решились, и встали, а всё ради того, чтобы помочь тебе сохранить свободу принимать решения, чтобы ты смог, если захочу, конечно, вернуться домой, в свой родной мир, откуда тебя столь коварно выдернули и, конечно, не собираются возвращать?

Путано? Невнятно? Бредово даже? Никаких сомнений, именно так оно и было…. Я почти ничего не понял, за исключением, пожалуй, самого главного — милейший мастер Валу играет в какую-то свою игру, совершенно мне непонятную, и мне в этой партии отведена малопочтенная роль пешки. Уж не знаю, на какой размен меня предназначили, и в какие ферзи собираются провести, но вот что с Землёй, с домом, с друзьями, с привычной жизнью придётся распрощаться, видимо, навсегда — это я уловил. И решение это принято кем-то за меня, причём мнением моим никто при этом не удосужился поинтересоваться — по-вашему, это недостаточный повод, чтобы изрядно разозлиться?

Не знаю точно, почему я ей поверил. Может, потому, что говорила она проникновенно, с такими завораживающими обертонами в голосе, что у меня моментами голова шла кругом, несмотря на то, что из сказанного я не понимал ни слова? Или дело в том, что Дара на верных лет восемь младше меня, и вообще, симпатичная девчонка с каштаново-рыжими волосами? А может, из-за неподдельной искренности, угадывавшейся — да что там, угадывавшей, фонтанировавшей, словно из перебитого пожарного рукава! — во всём: и в отчаянном взгляде серо-зелёных больших глаз, и в сбивчивой незнакомой речи, которой она сопровождала торопливые черкания мелом по сланцу? А потому, когда прозвучал вопрос: решусь ли я рискнуть, возможно, жизнью ради попытки вернуться туда, откуда меня столь бесцеремонно похитили — я ответил сразу и без малейших колебаний. При этом ладонь моя, уж не знаю сам почему, легла на рукоять ка-бара — девушка, заметив этот жест невольно вздрогнула, и рука её чуть заметно дёрнулась к эфесу кортика. Я успокоительно улыбнулся — всё в порядке, не обращай внимания, — и она расслабилась. Мне же прикосновение к холодной стали навершия дало то, чего мне так не хватало в этот самый момент — уверенность в себе, в том, что решение моё — единственно верное, и другого попросту быть не может…

Магия, маяки, Фарватеры, чудесный город Зурбаган — это всё, конечно, захватывающе и поразительно, мастер Валуэр, Эсмен дорр, или как вас там?.. В иной ситуации я, возможно, и пошёл бы за вами, закрыв глаза и полностью доверившись вашим словам и намерениям. Возможно… если бы вы не сочли возможным превратить меня в игрушку, в винтик своих непонятных, и теперь уже неинтересных мне замыслов. Нет, мастер Валу. На такое я не подписывался и не соглашусь. Хотя бы — из упрямства, которого у меня в характере всегда было хоть отбавляй…

Всё это я додумывал уже на бегу, потому что сразу, как только Дара прочла моё «Хорошо, я согласен» — она без лишней писанины засунула за перетягивавший форменку ремень небольшой предмет, то ли свёрток, то ли коробку, ещё раньше позаимствованный ею в кабинете-лаборатории, и кинулась прочь, не удосужившись попрощаться с владельцем дома или хотя бы с экономкой. Я покорно устремился за ней, на бегу гадая — чем же закончится, наконец, этот безумный день, полный невероятных, фантастических, событий? Вернее, не день уже, а утро — небо за скалистым мысом быстро светлело, наливаясь голубизной, и на его фоне, за лесом снастей, мачт, реев, высящихся над прянично-красными крышами Зурбагана, угольно-чёрным силуэтом рисовалась башня Истинного Маяка.

До порта мы долетели, не переведя ни разу духа, и выскочили на пристань точно напротив того места, где был пришвартован «Штральзунд». Я ожидал, что его будут охранять, придётся объясняться, выкручиваться, возможно, пробиваться силой, но нет — с крыши каюты навстречу нам лениво тявкнула Кара, и этим приветствия и ограничились. За время отсутствия кто-то пристроил на борт сходни — довольно-таки солидное сооружение в две широкие крашеные шаровой краской доски о столбиками-леерами по бокам; держась за них, мы и поднялись на борт. Дара, впрочем, тут же выскочила обратно и, ни слова не говоря, нырнула в мешанину лодчонок, шлюпок, яликов теснящихся возле наплавного пирса шагах в двадцати от нас. Я окликнул её — безрезультатно; Кара лениво тявкнула, обозначая своё присутствие, и тут Дара возникла снова — она стояла в рост в небольшой парусной лодочке и, перебирая руками за кромку пристани, направляла эту посудинку к нам. Подвела под корму, перекинула буксирный конец, жестом показав, чтобы я его закрепил хорошенько, а сама вскарабкалась на борт.

Я совсем, было, собрался задать вопрос о дальнейших наших планах, но тут сообразил, что чудесная грифельная доска осталась в домике давешнего гнома — и, следовательно, из всех форм общения нам остаётся только язык жестов. Впрочем, хватило и того — девушка решительным жестом велела мне заткнуться, а сама извлекла из-за пояса фланельки предмет, который она давеча утащила из лаборатории. Это оказалась плоская сумочка знакомого мне вида — точно такая же, только побогаче отделанная, красовалась на поясе у мастера Валу. Дара щёлкнула кнопкой, выдернула придерживающий крышку ремешок… и надо ли говорить, что внутри оказалось именно то, что я и ожидал?

Колдовская астролябия, очень похожая на ту, с помощью которой Лоцман отыскивал вход на Фарватер — уже почти сутки назад, в проливе Великая Салма, на моей Земле. А может, и в точности такая — артефакт устройство имел весьма сложное, да и видел я его чересчур мимолётно, чтобы что-то утверждать наверняка. Я стал приглядываться; спутница моя тем временем ловко, что несомненно, свидетельствовало о немалом опыте, разняла астролябию надвое, вынув из неё несколько сцепленных один с другим лимбов. После чего при помощи бронзовых защёлок соединила две половинки в фигуру вроде восьмёрки или знака бесконечности — причём образовавшие её кольца не находились в одной плоскости, а были развёрнуты одно по отношению к другому градусов примерно на пятнадцать. Глядя на это изделие, я испытал такой же мгновенный приступ давления за надбровными дугами, как в тот раз, когда я впервые прикоснулся к доске-переводчику; впрочем, как и тогда, чувство это сразу пропало без следа. Дара принялась проворачивать лимбы, щёлкать ползунками и рычажками — а я стоял, держась за ванту, на борту дорки и терпеливо ждал. ощущал,

Астролябия в последний раз щёлкнула; Дара закрепила её ремешком на обратной стороне сумочки и устроила на краю прокладочного столика. После чего встала — и решительно ткнула пальцем в собранный складками грот. Что ж, всё ясно без перевода — пора, поднимай паруса, в путь!

Оставался вопрос — а куда, собственно, она предлагает отправиться? Наваждение, погнавшее меня, подобно таракану по горячей сковородке, из гномова пристанища сюда, в порт, постепенно рассеивалось, и я обнаружил, что приобретаю способность рассуждать здраво.

В самом деле — ну куда меня понесло? Ну, наговорила симпатичная девчонка каких-то ужасов, ну была до крайности убедительна — и что, это повод, чтобы бросаться неизвестно зачем в неизвестно кем затеянные игры? Нет, тут стоит разобраться, вдумчиво, старательно, а пока…

Она схватила меня за руку и снова заговорила — на этот раз, тыча пальцем вдоль пристани. Я посмотрел в указанном направлении, и увидел шагах в двухстах от «Штральзунда» патруль. Это были не городовые, которых мы встречали в городе. Патрульных было пятеро: впереди шагал офицер с длинным палашом на боку, за ним, выстроившись по двое, шагали четверо солдат — штыки на их винтовках тускло поблёскивали в лучах утреннего солнца.

Это зрелище разом всколыхнуло во мне прежние страхи — схватят! Заставят! Принулят! — и я уже без возражений спихнул на пристань сходни и стал сматывать с уток швартовые концы. Кара, увидав это, тявкнула; я жестом показал ей — давай, прыгай, чеши отсюда! — но собака совершенно по человечески помотала головой и перебралась на полубак, оказавшись таким образом вне зоны моей досягаемости. Дара подхватила отпорный крюк и упёрлась им в пирс. Я последовал её примеру, не забывая воровато оглядываться на патруль — по счастью, пришвартованная позади «Штральзунда» трёхмачтовая шхуна почти совершенно скрывала нас от их глаз своей высокой кормой, и мы могли заниматься своим делом без помех.

Когда полоса чистой воды между ним и бортом увеличилась метров до полутора, мы оставили шесты и занялись парусами. Несколько рывков грота-фала, гафель взлетает к салингу… так, закрепить, подтянуть топенант-гик, закрепить… руки сами, без участия разума, выполняют привычные движения. Краем глаза я вижу, как дара на полубаке не менее ловко управляется со стакселем — а неплохо их учат в этом Морском Лицее… Порыв ласкового берегового бриза наполнил паруса, Дара в последний раз, посильнее оттолкнулась шестом от пирса, и «Штральзунд» сначала неторопливо, а потом всё быстрее и быстрее заскользил ко выходу с внутреннего рейда Зурбагана.