Убить Императора. Шаг 1

Глава 10.2

— Езжайте домой. Ему тут не место, — кинул ей Аластер, разворачиваясь.

— Пусти! — гаркнул мальчик, отталкивая женщину. Выудив из кармана утяжеленную цепью ленту, он сделал шаг к брату, что уже стал удаляться. — Я надеюсь, ты никогда не вернешься! — замахнувшись, мальчик кинул ею в спину брата, наблюдая за её полётом.

Вдруг мальчишка мелко выдохнул, когда Аластер, даже не обернувшись, слегка выставил руку назад, подхватывая ленту. Сжав её, он поднёс подарок брату к груди, усмехаясь.

— С днём рождения, брат, — коротко кивнул он, продолжая движение.

Эфингем недвижимо наблюдал за удаляющейся фигурой брата. Теперь его как никогда раньше терзала зависть. Аластер старше. Аластер умнее. Сильнее. Проворнее. Почему он всегда был лучше него?..

— Пойдём, малыш… — женщина неуверенно взяла мальчика за руку, но он тут же отдёрнул её.

— Я сам! — фыркнул он, развернулся и направился к выходу. Теперь Эфи не бежал, а лишь уверенно шагал по платформе.

Слух о том, что перепачканный мальчишка — это никто иной, как младший Цепеш, разлетелся быстро, а потому плывущие мимо колонны не игнорировали его, а отступали в сторону, избегая даже лишних взглядов. Гувернантка с трудом поспевала за ним, ещё не сумев отдышаться после первой погони.

Аластер уселся на своё место напротив отца, что водил крепким пальцем по рыхлой карте, сверяя что-то.

— Где ты был? — осведомился он, даже не поднимая взгляд.

— Надо четвертовать Пауэрса. Желательно в этимологическом смысле этого слова, — Аластер тоже даже не кинул взгляд на отца, почему-то возясь с эполетами.

— И почему это? — Шерман пометил что-то на бумаге, сравнив с записями в толстой тетради.

— Он хотел ударить Эфингема, — довольно кивнув, он опустил руки, оставляя облачение в покое.

Шерман все-таки взглянул на сына, в первую очередь замечая вид его формы. От плеча к плечу тянулась плотная лента, которую сын сорвал вчера в порыве ссоры. Ночью Аластер сказал ему много не теплых слов, стараясь задеть или уличить в чем-то, но военачальник остался непреклонен и глух к его голосу и голосу жены. Все-таки, прислушивайся он к каждому, кто оспаривал его решения, он не носил бы своего звания. Кивнув самому себе, он вернулся к карте.

— Отправляемся! — послышалось из коридора.

Сообщение тут же эхом стало повторяться, передаваясь из уст в уста. Аластер взглянул в окно, наблюдая за последними из тех, кто заходил в вагоны. Поезд, тихо зарычав, качнулся, медленно начиная свой путь. Он вздохнул, чувствуя на груди вес ленты.

Сегодня его брат и впрямь станет совсем большим.

***

Своды потолка давили на плечи. Всё было здесь, в её спальне, недвижимо. Лишь тихие шаги часового механизма напоминали о реальности, отвлекая от пустоты, что разрасталась внутри него.

Кровать была туго застелена тонким пледом, который когда-то лежал внизу, в гостиной, на одном из любимых маминых кресел. Её подушки были пышно взбиты и уложены гнездом, что окутывало её плечи и поддерживало голову. Эфингем часто стучал пальцем по колену, что было обтянуто черной тканью плотных штанов. К концу медленно крался третий день траура. С минуты на минуту должна была начаться церемония прощания, а он лишь наблюдал за медленно опускающейся пылинкой.

Дверь скрипнула, приоткрываясь. Юноша даже не обернулся, замерев, словно статуя.

— Эфингем… — тихо позвала его гувернантка, проходя вглубь комнаты. Она положила ладонь на его плечо, заставляя крупно вздрогнуть. — Пора…

Эфи медленно поднял на неё взгляд опустевших глаз, в которых еще неделю назад плескалась детская беззаботность. Ничего не ответив, он лишь поднялся, покидая материнские покои. Женщина взглянула в отражение, видя в нём собственное уставшее лицо и стремительно стареющее под грузом домашних забот тело, облаченное в закрытое черное платье.

— Он справится, миледи… — вздохнула она. — Он справится.

Эфингем вышагивал по коридору, ведущему к выходу на задний двор, вслушиваясь в эхо собственных шагов. Он боялся отрывать глаза от пола, ведь каждый угол этого треклятого дома был наполнен… Ими. Гадкими воспоминаниями, что никак не желали отступать, впиваясь в истерзанное горем сознание.

— Эфи! — звучал смеющийся голос брата, что отражался в каждом уголке поместья. — Я тебя всё равно догоню!

Звонко взвизгнув, мальчишка резко изменил траекторию, заставляя старшего сомкнуть руки напрасно, и свернул в небольшую комнатушку в конце коридора. Эфингем мотнул головой, отгоняя от себя мираж. Из-за спины ему вновь почудился голос Аластера, что звал его, добродушно посмеиваясь и будто умоляя обернуться.

— Эфи!.. — растворялось в воздухе.

Он знал: всё это лишь тень минувших светлых дней, что падала на прогорклую суть настоящего. Этот дом вытянул из него все соки и стёр в пыль тягу к существованию. При живом отце и брате, находясь в огромном фамильном поместье — он остался бесприютным сиротой. Ему чудилось, будто он идёт хоронить не только мать, но и самого себя. Точнее, старую версию себя. Того наивного мальчишку с лучистыми глазами больше не вернуть.

Ненадолго замерев перед массивными дверьми, что вели в главный зал, где обычно проводились пышные мероприятия, он вздохнул, укладывая ладонь на дверную ручку. Хотелось в последний раз поддаться ребенку внутри и сбежать как можно дальше, но Эфингем лишь решительно отворил дверь, проникая в зал.

Люди толпились густым чёрным облаком, залепляя обзор и проход. В сознание попыталось проникнуть что-то вроде едкой иронии. Где всё это множество родственников и близких друзей были раньше? Где они были, когда Элизабет болела? Где были, когда в муках покидала этот мир? Эфи упрямо мотнул головой, пытаясь отогнать от себя эти мысли. Ему искренне не хотелось омрачать своими чувствам столь важный день.

Толпа покорно расступалась перед ним, и формировала живой коридор, затихая. Каждый тихо кивал ему, выражая соболезнования, каждый утыкал в его спину тяжелый взгляд полной жалости.

Там, в самой дальней части зала, на своеобразной сцене, где обычно располагалась живая музыка, лежала она. Свет вонзал в её тело два плотных луча. Ложем её служил массивный белый гроб, усыпанный цветами и черными лентами. За его бортами Эфи не видел лица Элизабет, лишь предполагая, как смерть могла изуродовать его нежные черты. Он приближался к матери не чувствуя ног, слыша, как громко ухает его сердце.

Наверняка на ней не осталось и следа былой красоты. Наверняка её кожа покрылась волдырями и потертостями, волосы исседели и стали похожи на жидкий прах. Скорее всего тонкие руки искололись, превращаясь в крючковатые ветки, что держали сейчас завядшую в них розу. Как было бы славно, если в представшем теле было сложно узнать маму. Было бы так легко отпустить её.

Ему, как члену семьи усопшей, полагалось пройти чуть дальше к стене, чтобы по традициям их фамилии проводить женщину в последний путь. Но он замер у подножия гроба, не в силах оторвать от женщины глаз.

На лице растворилась болезненная истома, с которой она уходила на тот свет. Вместо неё на расслабленном лице было заметно лишь благоговейное спокойствие. С щек пропал румянец жара, оставляя лишь чистую бледную кожу. Она не была похожа на труп. Казалось, что она вот-вот распахнет глаза и проснётся, тепло улыбаясь сыну.

Сжав зубы, он всё-таки встал на положенное ему место и крепко зажмурил глаза, пытаясь сдержать рвущиеся слезы. Разорвав визуальный контакт с происходящим, он потерял всякую ориентацию во времени. Толпа равномерно гудела, позволяя выцеплять из их обсуждений лишь редкие слова.

— …поезд… — досадливо заметил кто-то.

— …фронт… — вторил другой.

Эфи мелко выдохнул, стараясь забыться. Впереди самая тяжелая часть этого дня, за которой последует лишь бесконечная тоска. Боль утихнет. Он был уверен.

В мыслях вдруг зазвучала нежная материнская песня, что она, бывало, напевала, сидя у окна. Эфингем укладывал голову не бесчувственные колени, а женщина мягко перебирала его темные пряди.

Вдруг тихое течение мелодии стало разрываться из-за гулкого грохота, что донёсся до слуха мальчика будто из иного мира. Толпа утихла. Воздух сотрясали тяжелые шаги и лязг металла. Мальчик не решился открыть глаза даже тогда, когда почувствовал, как над ним нависла чья-то тёмная тень. Она то ли угрожала, протягивая к Эфи свои щупальца, то ли защищала, укрывая его своим плотным шлейфом.

Хриплоголосый священник начал свой нудный панихидный стон, отражающийся от стен и забивающийся в уши мальчика. Он был так утомлен предыдущими бессонными днями, что теперь был готов уснуть, стоя у всех на виду. Никогда ещё он не ощущал себя столь одиноким и опустошенным.

Речь священника прервалась. Вновь вступило встревоженное многоголосие толпы. Каждый, кажется, по очереди, пытался вспомнить что-то светлое об Элизабет. Должно быть было трудно изображать скорбь, ведь они не виделись с женщиной много лет и её следы давно стёрлись в судьбах этих совершенно чужих людей. Каждый вещавший повторял предыдущего, отчего все они сливались в полифонию.

— Поднимайте гроб, — сухо скомандовал кто-то, заставляя Эфи тут же открыть глаза.

Неужели теперь всё всерьёз?

— Нет! — выпалил мальчик, кидаясь к мужчинам, что уже пристроились рядом с ложем леди Цепеш. — Не смейте трогать её! Она!..

Тяжелая ладонь рухнула на его плечо, пригвождая юношу к полу. Он растерянно выдохнул, вцепляясь взглядом в умиротворенный лик матери. Слуги, не замечая более возражений, подхватили гроб на углах, медленно поднимая его.

Эфингем медленно обернулся назад, чтобы увидеть, кто мог осмелиться остановить единственного представителя его фамилии, но лишь охнул.

Свет, пробивающийся сквозь витражные окна, падал на спину мужчины, покрывая его почти божественным свечением. Чёрные пряди боязливо касались заостренной челюсти. Широкие плечи заслоняли собой весь свет. Такой знакомый и вместе с тем чужой силуэт… Должно быть, это ангел? Или второй спаситель, которому так упорно сейчас молился весь зал?

Иллюзия лопнула, словно надушившийся шар, когда, привыкнув к освещению, Эфи заметил синие, как глубина океана глаза, что смотрели на него холодно и осуждающе.

— Не позорь нас… Брат, — покачнул головой Аластер, выделяя последнее слово, будто пытаясь ужалить им совесть и память Эфингема.

Пораженно охнув, мальчик шокировано наблюдал за тем, как облаченные в латы отец и старший брат спускаются по ступеням, рождая тот самый лязг. Он сглотнул, понимая, что упустил последнюю возможность обратиться к матери. Её тело уже вынесли на улицу, а несовершеннолетним не следовало смотреть за погребением.

***

Тарелки капризно скрипели под зубцами вилок, что впивались в их белоснежное тело. Лишь их плач разрезал воцарившуюся тишину. Эфингем не отрывал взгляда от сочных листьев салата, что были укрыты сливочным соусом. Он не ел все эти три мучительные дня и не собирался приступать к еде.

Широкий стол в фамильном зале был рассчитан, по меньшей мере, на двадцать пять человек. Заняли же они его втроём. Они с братом сидели во главах стола, а Асмодей восседал в самом центре.

Эфи поднял взгляд на брата, что с аппетитом уплетал какую-то птицу. Лицо мальчика скривило от отвращения. Аластер не более, чем пару часов назад смотрел на труп родной матери, а теперь вгрызался в мясо невинного существа, чья кровь стекала на тарелку, окрашивая специи, уложенные на ней, в алый.

— Неужели тебе не мерзко? — выдавил он полушепотом.

Эфи казалось, что столь большой зал и не позволит Аластеру услышать его возмущение, но тот мгновенно замер, уперев в него взгляд.

— Шикарное мясо, — пожал он плечами, снова смыкая челюсти на нём.

На секунду Эфи показалось, что брат насмехается над ним, но судя по пронизывающей пустоте в его глазах — он был бесчувственен. Словно пережитое не оставило на нём никакого следа. Словно не видел он сейчас, как на крышку материнского гроба падают клочья земли. Словно не виделся он впервые за семь лет разлуки с родным братом. Словно мир для него замер тогда, на перроне.

— Как ты можешь есть после того, как увидел смерть? — выпалил юноша дрожащим голосом, с грохотом укладывая вилку на стол.

— Если бы я объявлял голодовку каждый раз встречаясь с ней, то я бы умер от голода, — монотонно отозвался он, не реагируя на раздражение брата. — Ты забыл, что я вернулся с войны? — новый рывок челюстей, отрывающий сочный лоскут мяса.

Аластер изменился. Мало сказать о том, как сильно он повзрослел. Теперь Цепеш был похож на героя их детских забав. Высокий, широкоплечий, облаченный в латы, его прекрасное лицо было обезображено безразличием.

Вновь в зале зазвучал только скрип посуды, но Эфи теперь не слышал и его. В голове его кипела кровь, а навязчивый голос внутри него взрывался от негодования и ненависти, что расцвела в юноше с новой силой.

— Я стану рыцарем, — выпалил он, вскидывая полный вызова взгляд на брата. — Поеду работать во дворец к губернатору. Он примет меня на службу, а оттуда я поднимусь в самый верх. Сяду за рыцарский стол. Стану первым рыцарем его высочества. Его правой рукой, его псом.

Маска равнодушия дрогнула на лице Аластера, губы скривились, рука дернулась и воткнула опустошенные зубцы вилки в столешницу, из-за чего та дрогнула. Мужчина вскочил, разъяренный одной лишь мыслью об этом.

— Ты с ума сошёл?! — взревел он.

— Замолчи, — наконец подал голос военачальник, что даже не оторвал глаз от тарелки. Тупые зубы продолжали жевать мясо, словно ничего не произошло. Он выдержал паузу, пододвигая к себе соусницу и щедро поливая мясо. — И сядь.

Каково же было удивление Эфи, когда он понял, что отец обратился не к нему. Аластер помедлил всего секунду, после чего послушно осел на стул.

— Ты знаешь, какие отношения связывают нашу фамилию и рыцарство?

Эфингем знал об этом больше, чем мог знать любой мальчик его возраста. Все эти годы в его юной голове развивался нехитрый план. Он готов был посвятить свою жизнь мести за потерянное детство.

Армия и рыцарство, несмотря на общее дело, взаимно презирали друг друга с самого их зарождения. А так как во главе армейцев с начала времен стояли их предки — фамилия Цепешей приводила каждого рыцаря в бешенство. Все давно позабыли, из-за чего между ними возникла столь плотная вражда, но каждый презирал другого лишь за одно его существование. И вот — отличный шанс доказать миру, что не все Цепеши одинаково жестоки и безрассудны, а к тому же ещё и уколоть отца и Аластера.

— Они загрызут тебя! — наконец снова не выдержал старший.

— Я сказал молчать! — гаркнул военачальник, кидая разъяренный взгляд на сына. — Ты забыл, что такое приказ, щенок?! Или забыл, что такое плеть?!

Аластер шумно выдохнул, явственно помня обе эти вещи. Хоть он и болел душой за брата, отцу требовалось подчиняться. Но как же он хотел донести до младшего, что рыцарство не то благородное дело, которым ему стоит заниматься. Насолить им можно и иначе, не обязательно при этом добровольно ложиться под поезд. Есть столь разных подразделений, в которые Эфи мог бы вступить, чтобы побесить их. Присоединение к имперцам вывело бы отца куда сильнее, но с ними Эфингем не подвергал бы себя тому, что ждет его в губернаторском дворце. Это ведь не просто ход наперекор им. Это суицид.

— Есть, сэр, — лишь сухо кивнул Аластер, снова облачаясь в бесчувствие. Как бы сложно не было поддерживать эту маску, он должен быть отступить. Ради Эфи.

— Если ты поступишь так — мне навеки станет безразлична твоя участь, — равнодушно протянул Шерман, пригубляя чашу, наполненную вином.