Убить Гитлера

Глава 2. Подготовка

Сергей на секундочку прикрыл глаза. По крайней мере, так ему показалось. На тело навалилась тяжесть, стало невозможно ни вдохнуть, ни открыть глаза. Что это? Сильнейшая боль пронизала тело. Он бы вскрикнул, если бы мог дышать, двигаться. Терпеть. Стиснуть зубы и терпеть. Но тело не слушается, и стиснуть зубы также не удаётся. Ещё мгновение – и он проваливается в какую-то бездну.

В лёгкие ворвался воздух и уже возможно открыть глаза. Он лежит на траве. Кто его дёргает? Кто-то пытается поднять его?

Действительно, тащат к лавке. Вернулось зрение. Маленький сквер с вековыми деревьями, на некоторых уже опала листва. Мобилизовал силы и обернулся. Господин в добротном пальто, вокруг шеи обмотан белый шарф. Котелок. В руке тросточка, которую этот господин не оставил, когда тащил его к скамейке.

Линц.

– Herzlichen Dank, Herr! Ich werde mich jetzt besser fhulen. Das ist ein Zufall.

(Сердечное спасибо, господин. Мне сейчас станет лучше.)

Господин недоверчиво смотрит на Сергея. Он видел минуту назад, как у человека, шедшего впереди, подкосились ноги и тот осел на траву. Сергей мобилизует все свои силы, чтобы вымучить улыбку благодарности. Вы можете идти, всё в порядке, это случайность.

Боль ослабевает. Зато начало чесаться всё тело.

Сергей смотрит на свои ноги. Они обуты в массивные чёрные ботинки с толстой подошвой. Длинная шнуровка. Брюки серые, с тонкой чёрной полоской. Пальто длинное, как шинель. Но не слишком тёплое, наверное, без подкладки. На голове какая-то шапка. Сергей пока ещё боится пошевелить рукой, чтобы взять и рассмотреть собственный головной убор.

Что за сквер?

Мимо прошёл господин, одетый в короткое пальто, сапоги и шапку. Смотрит на него, но шаг не замедляет. Значит, Сергей на него не производит слишком странного впечатления. Боже, как чешется тело! Но удаётся повернуть голову, и рассмотреть прилегающую улицу.

Пересечение двух улиц. Напротив – четырёхэтажное угловое здание. Очень красивое. Кажется, этот стиль называется новой готикой. На углу – вход вовнутрь. Похоже, там магазины. Вывеску рассмотреть не удаётся. Следующее здание чуть иное, штукатурка частично бежевая. Ещё пара зданий – и улица кончается, возможно, там ещё перекрёсток, не видно. Нет асфальта, его заменяет булыжник.

Сергей крутит головой. Небольшая улица, с одной стороны постройки, с другой – парк. Надо напрячь память.

Есть! Штельцхамерштрассе! Вторая улица, которая видна лишь частично – Ландштрассе. По Ландштрассе они прогуливались в XXI веке. И на Ландштрассе находится почта. Молодцы, австрийцы! Воспоминание, что почта не меняла адрес почти два века, придало ему уверенности.

О том, что будет зуд по всему телу, предупреждали. Поэтому первый час давался на то, чтобы прийти в себя. Ничего не поделаешь. Предупреждали, что будет хотеться пить. Так оно и есть! Стоило только вспомнить об этом, как Сергею захотелось пить. Но надо терпеть. Предупредили – как бы прекрасно он себя не чувствовал – первые пятнадцать минут не вставать.

Легко сказать – пятнадцать минут. Часов на руках нет. Историки говорили, что у Кубейки при себе были часы. Наверное, карманные. Нужно будет проверить содержимое карманов.

Руки совсем другие. Сергей внимательно смотрел их. То есть руки Карела Кубейки. Толстые, мясистые пальцы. Грубая, натруженная кожа. Плохо вымытые. Или та грязь каретных дел мастера, коим был Карел, уже более не отмывается? Сергей-Карел стал потихонечку обшаривать карманы.

В правом кармане пальто оказалась квитанция. Карман, кстати, непривычно глубокий. Ага, он сдал багаж в камеру хранения на вокзале. Собирался забрать его до 10 часов вечера – так помечено в квитанции. Несколько монеток. Две с половиной кроны. Замечательно, это гораздо больше, чем надо на бутылку воды в ближайшем кафе или ресторане. Нащупал кошелёк в кармане брюк. Хорошо, потом проверю, сколько в кошельке денег – не делать же это посреди улицы, то есть сквера. Под пальто пиджак, в боковом кармане прощупывается бумажник. Проверить тогда, когда никто не будет видеть. Ещё один пункт к списку дел на ближайший час.

Часы нашлись в специальном кармашке пальто. Часы на цепочке, пристёгнутой к внутренней пуговице. Достал, нажал на кнопку, чтобы открылась крышечка. Первый раз Сергей держал в руках карманные часы с крышечкой, ранее лишь в кино видел. Белый циферблат с римскими цифрами. Сейчас 10 часов 42 минуты. Он прибыл сюда 6–7 минут назад, значит назад он возвращается до семи с четвертью. Максимальное время пребывания в 1905 году – восемь часов и 37 минут. Но всегда нужно быть готовым к аварийному возвращению – такое может случиться в любой момент.

Тело продолжало чесаться и зудеть. Зуд был неравномерным, то отпускало, то схватывало с новой силой, и тогда приходилось закрывать глаза. Но было велено, а может просто рекомендовано, первые 15–20 минут сидеть и ждать. И Сергей сидел, время от времени вытаскивая часы.

Ровно в 11 он встал и направился к Ландштрассе. Идти было тяжело, чужие ноги плохо слушались, казалось, что он на костылях или на ходулях. Ещё сложнее оказалось перейти улицу – именно в тот, момент, когда он собирался это сделать, по улице промчались два всадника на гнедых лошадях. А потом проехала запряжённая парой лошадей карета. Что ж, и здесь нужно быть осмотрительным.

Через сотню метров он увидел трактир, или как там оно называлось. Вход в трактир был ниже уровня тротуара – три ступеньки вниз. Заскочил. Четыре небольших столика. Всего один посетитель с кружкой пива. Официант – маленького роста мужчина, бросился к нему.

– Чего желает господин?

– Пить, – Сергей бросился к ближайшему столику и плюхнулся на стул. Не свои ноги подкашивались.

Вернулся официант с большой кружкой пива. Сергей испугано глянул на пиво. Можно ли в такой ситуации? Но мучившая его жажда не оставляла места для размышлений. Он сделал большой глоток, буквально втянув в себя чуть ли не треть кружки.

Стало легче. Даже зуд уменьшился. Далее Сергей пил пиво небольшими глотками. Когда кружка закончилась, подозвал официанта и попросил бутерброд и стакан воды.

– Минеральной?

Сергей кивнул. Вскоре перед ним стояла тарелочка с двумя бутербродами с салом и стакан.

Бутерброды были невкусные. Или, по крайней мере, непривычного вкуса. И вода имела странный привкус. Может быть это связано с физиологическими изменениями при переходе в другое тело?

Сергей ещё раз подозвал официанта. Возможно, здесь просто кладут деньги на стол, но он не знал цен. Ладно, они прекрасно видят, что он иностранец, скорее всего догадываются, что чех. Не грех спросить. И, заодно, узнать – где туалет.

Туалет оказался вполне цивилизованным – отдельная кабинка, дверь с крючком. Сергей проверил содержимое бумажника. Двести восемьдесят крон. Хорошие деньги для 1905 года. Тщательно изучил паспорт – сложенный вчетверо плотный лист бумаги, с печатями и описанием внешности хозяина. Фотографии в те времена ещё не научились вклеивать в документы. Письмо на чешском языке – явно деловое. Фотография приятной женщины. Возможно, жена. Господин Кубейка был женат, но до историков XXI века фотография жены не дошла.

После трактира шагалось легче. Ноги перестали казаться ходулями. Сергей направился к почте.

У почты он оказался в 11 часов 40 минут. Не потребовалось даже доставать карманные часы, в небольшом зальчике на стене висели красивые часы в деревянном футляре. Сергей подошёл к окошку и попросил у услужливого почтового служащего – уже немолодого человека в форме – семь листов бумаги и три конверта.

– Сразу наклеить марки? Куда господин отправляет письма?

– Да, спасибо, наклейте. Письма в Россию.

Служащий не удивился – Сергей обратил на это внимание – и направился к высокой стойке с чернильницей и ручками.

Выбрал ручку получше, с тонким металлическим пером. Подвинул поближе чернильницу. Хорошо, что у них были занятия по письму инструментами начала прошлого века, а то бы клякс наделал! Сергей стал писать первое письмо.

«Мой дорогой Алексей Михайлович!

Не удивляйся тому, что это письмо отправлено из Австрии. Я здесь оказался, случайно, проездом. Но неожиданным образом мне удалось узнать то, что тебе будет непременно интересно»

Сергей писал яти и «и» с точкой, там, где казалось ему верным. Занятия по грамматике русского языка начала ХХ века не прошли даром. Конечно, ошибок будет много, но далее господину полковнику станет не до ошибок.

«Перед отъездом мне выпало удовольствие беседовать с господином Рыбкиным, Сергеем Ивановичем, и я получил от него множество полезных советов, кои помогут мне, а значит и вам, преуспеть в делах наших.

По совету господина Рыбкина я имел только что встречу с человеком, чрезвычайно осведомлённым в делах наших, а также и в делах банковских».

Впервые со времени перемещения Сергей улыбнулся. Подполковник – сообразительный человек, поймёт недоговоренность и намёки, а дойдя до этих строк подскочит. Ещё бы, господин Рыбкин – его лучший филёр, расторопный и сообразительный. Подполковник работает с ним лично, никому не доверяет…

Сергей продолжал аккуратно выводить слово за словом, соблюдая стиль, коим писали письма в начале ХХ века. Он помнил всё, никаких провалов в памяти не ощущал, равно как и нарушения логики. Непонятно, почему эксперты просили не упоминать фамилию Маннергейма, хотя в Гельсинфорсе не так-то много графов, чья фамилия начинается с буквы «М» – вычислить легко. Имя Ленина разрешили писать как «Вл. Ул.». Сергей считал, что можно было бы писать фамилию Ульянов полностью – кто в те времена слышал об этом человеке – но не хотел нарушать инструкции.

В конце письма попросил передать сердечные приветы Елизавете Андреевне и деткам – Никите, Федору, Наташе и Андрею. Полковник ещё раз подскочит от изумления – загадочный автор письма знаком с его семьёй!

Второе письмо требовалось писать в совершенно ином стиле. И Сергей начал:

«Уважаемый профессор! Я имел удовольствие бывать на ваших лекциях и беседовать с вами. Однажды мы беседовали о необычных свойствах гриба Penicillium notatum. Вы помните, я начинал с изучения работ известного вам господина Дюшена, и сумел повторить некоторые из сделанных им опытов, что убедило меня в полной его правоте.»

Сергей улыбался. Профессор будет бить себя по лбу пытаясь преодолеть возникший провал в памяти, пытаясь вспомнить, кто же из его студентов взялся повторить опыты Эрнста Дюшена – молодого военного врача из Франции, чья диссертация об антагонизме между микробами и экстрактом из Penicillium notatum была отвергнута научным сообществом. Учёным в Париже это показалось невероятным и даже напоминающим шарлатанство. Молодому врачу – а тогда Дюшену было всего 23 года – порекомендовали продолжить исследования, прежде чем заявлять о них в диссертациях. Дюшен продолжил, хотя военному врачу, который проходил службу на Востоке, это было не просто. Он лечил местное население от тифа, пробовал применять экстракт из Penicillium notatum против других болезней.

В конце концов ему удалось перевестись в полк, расквартированный на севере Франции, но к тому времени у него самого появились признаки тяжелой болезни. За год до того момента, когда Сергей оказался в австрийском Линце, Дюшен был отправлен в отставку по состоянию здоровья – туберкулёз. Он не сумел или не успел объявить миру о создании пенициллина. Спустя тридцать лет Флеминг повторил его открытие.

Теперь Сергей собирался – с помощью тех, кто отправил его в 1905 год – исправить эту досадную несправедливость. А заодно, приобщить к открытию пенициллина одного из соотечественников, который в той истории сгинул в огне гражданской войны. Может, это его спасёт, если письмо полковнику не сработает. Пенициллин появится на пару десятилетий раньше.

Письмо заняло три листа. Сжато о производстве, возможностях, применении.

Третье письмо Сергей начинал почти что официально.

«Глубокоуважаемый Александр Петрович!

На протяжении нескольких лет мне посчастливилось помогать в научных изысканиях Ивану Васильевичу Мушкетову, память о котором я бережно сохраняю до сих пор. Недавно я обнаружил, что из списка открытий, сделанных Иваном Васильевичем странным образом исчезли несколько перспективных месторождений, о коих и хочу вам напомнить.»

Далее следовал небольшой список месторождений «открытых» в разные года профессором Мушкетовым. С кратким описанием.

Пусть поломают голову – почему сам Мушкетов, скончавшийся пару лет назад от воспаления лёгких, об этих открытиях не счёл нужным рассказать. А единственный, кто знает о них – это его помощник, которого никто не может вспомнить.

В конце – как бы случайно – было упомянуто, что автор этого письма сейчас находится по пути в Дармштадт, родной город отца Екатерины Павловны, жены Мушкетова. О том, что отец Екатерины Павловны, немецкий горный инженер Йосса родом из Дармштадта, знали лишь самые близкие к семье люди. Конечно, где Линц, а где Дармштадт, но кто сказал, что он едет в Дармштадт из России? Может быть, он из Белграда едет.

И ещё одна мысль промелькнула в голове, когда он заклеивал третий конверт – если первое письмо сработает, то сына профессора Мушкетова, также профессора – Дмитрия Ивановича Мушкетова, ректора Горного института – не расстреляют в тридцать восьмом.

Служащий, принимавший письма, смотрел на Сергея с любопытством. Ещё бы! Полтора часа заняли эти письма, у Сергея уже ноги гудели.

– Господин – журналист? – с любопытством поинтересовался почтовый служащий.

– Почему? – удивился Сергей. И, чтобы не создавать паузы, добавил, – Посредник.

Он использовал немецкое Mittler, слово, имеющее широкое толкование. Это может быть и посредник при покупках-продажах, и при выполнении работ, и при любых других действиях, в которых участвуют две стороны. Такой ответ не должен вызывать дополнительные расспросы.

Сергей покинул почту, когда часы на стене показывали уже 13:20. Написание писем заняло больше времени, чем он планировал, но не настолько, чтобы это повлияло на план действий. Театральные кассы открываются в два часа, у него есть сорок минут на покупку ножа и других мелочей. Торговые ряды находятся неподалёку от того месту, откуда он начал путешествие по Линцу, придётся возвращаться – да что уж тут сделаешь, другие магазины искать не рекомендуется. Все строго по плану, никакой самодеятельности.

В дороге он позволил себе послабление – присел ненадолго на скамейку в малюсеньком сквере. Прежнюю спортивную форму Сергей еще не восстановил. Попытался оценить собственное самочувствие в баллах. Получалось что-то между тремя и четырьмя.

Город поражал тем, что с одной стороны был похож на тот Линц, который он видел в XXI веке, но с другой стороны обладал шармом старины. Устройство улиц не сильно отличалось от того, к которому он привык, но было гораздо грязнее. Трех- четырех этажные многоквартирные дома чередовались с маленькими, на одну семью. Сергея поражало, что считающиеся такими аккуратными и чистоплотными австрийцы безо всяких проблем бросают на землю мелкий мусор. По городу витали сильные запахи, часть из них были непривычны для Сергея – в первую очередь это запахи навоза и конской мочи. В воздухе витали также прочие запахи, происхождение которых оставалось непонятным.

Прохожих на улицах было немало, но меньше, чем он видел в начале 21 века. Понятно, в 1905 году населения в городе было в два с половиной раза меньше. Одеты прохожие были скромно, но аккуратно. Того разнообразия, к которому он привык в 21 веке, не было.

Мог бы он жить здесь? Они немало часов посвятили разбору всевозможных сбоев и сюрпризов, какие могут ожидать путешественника во времени. Среди них было превращение путешественника во времени в “невозвращенца”. И теперь Сергей пытался примерить этот мир к себе.

Лавку, в которой можно купить хороший нож, он нашел не сразу. Пришлось спрашивать. Лучше всего подошел бы стилет, но иностранец, покупающий стилет, мог привлечь внимание. Объяснил продавцу, что нужен мясницкий нож, но желателен такой, чтобы его можно было брать и на охоту.

Подходящий нож нашелся, за 20 крон вместе с футляром из свиной кожи. Продавец проверил, что нож хорошо наточен прежде, чем Сергей попросил об этом.

В соседней лавке Сергей приобрел простенькую губную гармошку, в следующей лавке – длинную холщовую рубаху. И уже на выходе с торговых рядов – две тощие розы.

С удовольствием вытащил из кармана часы и глянул – удостовериться, что успевает. 13:50, пора идти к Ландестеатру. До театра было километра два, и Сергей решил по пути зайти в кафетерий – если попадётся. Сергей поймал себя на мысли, что ему хочется пройти мимо дома, где живёт Адольф Гитлер – чтобы убедиться, что там всё именно так, как он представляет. Но делать крюк не хотелось, к тому же часы неумолимо тикали, двигая стрелку вперёд – минута за минутой. По воспоминаниям тех, кто знал Адольфа в эти времена, Гитлер имел обыкновение в четыре часа выходить из дома, значит, учитывая возможные отклонения от обычного графика, ему нужно успеть до трёх.

Кафетерий ему попался на углу Моцартштрассе и Херенштрассе. Поданный кофе не был вкусным – так, средней паршивости, как говорили у них. Жажду утолишь, удовольствия никакого. А вот пирожные оказались вкусными. Гурманы бы оценили. Впрочем, Сергей – по своему состоянию – дать заслуживающей оценки лакомствам не мог. Он старался запомнить интерьеры, изучал детали и жалел, что нет при нём фотоаппарата. За кофе и три маленьких пирожных с него взяли две кроны – больше, чем за литр пива и два бутерброда утром. Такие цены у них, или официант сжульничал, решив облапошить иностранца? Не случайно официант смотрел на него с какой-то злорадной усмешкой.

Напротив собора святого Михаила оказался маленький, хаотично заросший деревьями, сквер. Сергей юркнул туда. Осмотрелся. Его никто не видит. Быстро сбросил пальто. Вытащил из пакета холщовую рубашку и натянул её на себя поверх пиджака. Ловко орудуя ножом, срезал воротник так, чтобы рубашка не была бы заметна из-под пальто. Манжет левого рукава срезал, а правого подогнул. Обрезки собрал вместе, чтобы выбросить в канаву или яму, что попадётся по дороге.

Вернулся на Херенштрассе, посмотрел с сожалением на собор – нет времени зайти, как и во время прошлого посещения Линца – и направился в сторону Променада – за ним и начинался театр, к которому спешил Сергей.

Касса театра была открыта, и Сергей попросил два билета в партер, на ближайшую оперу Вагнера. Кассир с усами как у Франца-Иосифа назвал дату. Сергей кивнул – подходит. Для него дата роли не играла. Единой цены на места в партере не было, Сергей попросил самые дешёвые, что есть в партере. Франц-Иосиф кажется не первый раз сталкивался с покупателем, которому были безразличны места, главное – чтобы в партере – для престижа.

За два самых дешёвых билета в партер Сергей отдал тридцать крон. Из тех денег, какие были у Карела Кубейки, он уже истратил 60 крон. Такими темпами он к концу дня разорит Кубейку. Шестьдесят крон – это, наверное, недельный заработок каретника из Вишкова. Впрочем, основные покупки сделаны.

Сергей снова вытащил из кармашка часы, и нажал на кнопку. Ему нравились, что проверка времени по карманным часам превращается в своего рода церемонию. «Вернусь – куплю себе похожие», размышлял он. Часы показывали 14 часов 25 минут. Всё идёт по плану. Последнее, самое главное и самое сложное задание. Важно, что к новому телу уже привык. У него нет ощущения, что он таков, каким он был в своём времени, но и той силы и ловкости, какая досталась ему от каретника Кароля – хватит. Сейчас главное – что бы Адольф оказался дома. Есть запасные варианты – идти на поиски, ждать в квартире или около дома – но лучше бы этого не пришлось.

Сергей ускоряет шаги. Примерно такие ощущения он испытывал перед атаками. Тогда он отвлекал себя всевозможными проверками – но не проверками оружия и снаряжения, а проверками пустяковыми – что лишнего есть в карманах, не забыл ли сделать пометки в календаре, в чистоте ли ботинки. Сейчас же он пытается понять погоду. На улице не холодно – градусов восемь, а то и десять, и это в середине ноября! Сплошная облачность, но дождём не пахнет. Да и земля сухая, дождей, наверное, неделю не было.

Тяжело гружённая телега с ужасным скрипом простучала по брусчатке. Это сродни промчавшемуся мотоциклу, сравнивает Сергей 1905 год со своим временем. Тишиной здесь и не пахнет. Брусчатка не всюду в порядке – то и дело попадаются выбоины – камни выскочили со своих мест и куда-то сбежали, оставив широкое поле деятельности для дорожных мастеров. Временами «плеши» – не хватает нескольких камней с одном месте. Неужели кто-то выковыривает?

Возле дома тридцать один Сергей останавливается и переводит дух. Оглядывается – словно проверяет – нет ли слежки? – и заходит в дом.

Второй этаж. Массивная деревянная дверь. Сергей говорит себе «Пошёл!» и ощущает себя солдатом, выскочившим из спасительного окопа навстречу врагу.

Замок щёлкает и дверь раскрывается. За дверью, в полумраке стоит худощавый парень со знакомыми до боли чертами лица.

Сергей опять посмотрел на часы. 14 часов 50 минут.

В атаку!

– Мне нужен господин Адольф Гитлер.

– Это я. Простите…

Сергей представляется:

– Моё имя Кароль Кундера и я пришёл к вам по просьбе своего отца.

Настоящее имя он называть не собирался – зачем подставлять беднягу Кубейку, чьим телом он пользуется? Имя назвал паспортное – Карелов в Чехословакии не меньше, чем Иванов в России.

– Мы с ним знакомы?

– Нет, но на протяжении многих лет мой отец работал с вашим отцом. Несколько дней назад, ему рассказали, что ваш отец умер. Это правда?

Адольф Гитлер несколько секунд внимательно смотрит на Сергея и вдруг говорит:

– Проходите.

Один шаг – и Сергей стоит в тесном коридоре, тускло освещённом лампочкой без абажура под потолком.

– Да, отец умер.

Голос Гитлера ровный, спокойный. Отец Адольфа был жёстким, грубым, но в то же время заботливым и любящим. В те времена грубость и любовь сочетались без особых проблем. Впрочем, глава семейства, поколачивающий детей или жену, в те времена не был редкостью.

– Когда это случилось?

– Уже давно. Отец умер в январе второго года.

Точка первая. Отец Адольфа Гитлера – Алоиз Гитлер – скончался 3 января 1902 года. Совпало.

– А где он похоронен?

– Не здесь, в Леондинге. Мы тогда жили в Леондинге.

Точка вторая. Алоиз Гитлер похоронен на кладбище городка Леондинга. Совпало.

– Кто вам дал наш адрес?

– У нас есть общие знакомые. Вам имя Августа Кубичека знакомо?

– Августа? Да это же мой лучший друг!

Точка третья. Август Кубичек в Линце был единственным другом Адольфа Гитлера. Совпало.

– У меня к вам большая просьба: не могли бы вы отвести меня на могилу отца – я бы хотел возложить цветы, – Сергей демонстрирует завёрнутые в бумагу розы.

– На могилу отца? – удивляется Адольф. – Это далеко, час ходьбы!

– Я понимаю, что отрываю вас от дел, – Сергей пытается быть как можно любезней. – Но я готов вам предоставить компенсацию.

Движением фокусника он достаёт из кармана два билета в оперу. Места – партер. Адольф Гитлер любит музыку, любит Вагнера, но в оперу ходит только на галёрку, где стоячие места стоят всего одну или две кроны. Попасть в партер, туда, где занимают места самые уважаемые люди города – недосягаемая мечта подростка. Это не просто самоутверждение или возможность хоть почувствовать настоящим аристократом. Это осознание собственной значимости, и не только в собственных глазах, но и в глазах друга, которого пригласит с собой для засвидетельствования триумфа.

Адольф долго вертит в руках билеты, словно тщательно изучает, что на них написано.

– Вы истратили на эти билеты кучу денег. Но не выглядите состоятельным человеком. Чем я заслужил такую щедрость?

А Гитлер не так прост, как мы рассчитывали. Сергей понимает, что надо быть осторожней.

– Вы мне ничем не обязаны. Просто я бы хотел, чтобы мой визит оставил у вас приятные воспоминания, а не сожаление, что вы истратили на меня массу времени. К тому же я трачу не свои деньги, а деньги отца. Он мне дал деньги на поездку.

– Вы так любите отца?

От прямого ответа лучше всего уклониться. Показать почтение, но не слишком сильное.

– Я многим обязан ему. Здесь не тот случай, чтобы спорить.

Из двери выглядывает упитанная круглолицая девочка в простеньком платье. Удобный предлог перевести разговор на другую тему.

– Это ваша сестра? Сколько ей лет?

Адольф оборачивается и цыкает на сестру – что бы скрылась.

– Да, сестрёнка. Ей скоро десять.

– В декабре? В январе? – Сергей делает вид, что это уточнение – исключительно дань вежливости.

– В конце января.

Точка четвёртая. Сестра Адольфа Гитлера, Паула родилась 21 января 1896 года. Совпало.

– Отец говорил мне, что у вас уже взрослая сестра. Он даже рассказывал, что видел её.

Лицо Адольфа окрасила улыбка.

– Наверное, он видел Ангелу. Но она с нами не живёт, пару лет назад она вышла замуж.

Точка пятая. Ангела Гитлер вышла замуж в сентябре 1903 года. Совпало.

Дверь снова открывается. Теперь в двери показывается немолодая худощавая, немного сутулая, женщина. Сергей тут же замечает немалое сходство между выскочившей из комнаты девочкой и этой женщиной. Несомненно, это мать Адольфа. Выглядит гораздо старше своих сорока пяти. Впрочем, не удивительно, она больна. В прежней истории ей оставалось жить два года.

– Фрау… – Сергей делает галантный ковок головой, но специально не договаривает фразу, предлагая женщине самой представиться.

– Клара, – отвечает женщина и вопросительно смотрит на сына.

Сергей замирает. Секунду назад ему представилось, что последует продолжение фразы, и тут же понимает нелепость предположения, что вместе с именем она назовёт и дату рождения. Клара Гитлер не станет шестой контрольной точкой.

– Мама, отец этого господина, Кароля Кундеры, работал прежде с папой. Он узнал о смерти отца и приехал выразить соболезнования.

Сергей кивает головой в знак согласия и говорит слова соболезнования.

– Как звали вашего отца? – удивлённо спрашивает Клара, – и где он работал с Алоизом?

– Моего отца Рудольф Кундера, в 90-х годах он работал в Пассау, – учтиво отвечал Сергей.

– Я не помню этого имени, – рассеяно протянула Клара. – Алоиз мало рассказывал о своих друзьях.

Именно поэтому мы проработали эту версию, мысленно ответил ей Сергей.

– Кароль хочет, чтобы я показал ему могилу отца, – добавил Адольф.

Сергей подумал, что настало время опережающего действия.

– Я полагаю, мы сумеем взять фиакр.

– Зачем фиакр? Адольф знает короткую дорогу. Мы ведь раньше жили в Лиондинге, и Адольф каждый день ходил на занятия в реальную школу. – Клара сказала это с некоторой гордостью. Про то, что Адольфа выгнали за неуспеваемость, она умолчала.

Сергей делает вид, что пытается что-то вспомнить. Даже лоб потёр.

– Это то ремесленное училище, что на Штейгенштрассе?

– Вы его знаете? – осторожно удивляется Адольф.

– Один из моих товарищей закончил его лет десять назад. Почему-то я запомнил адрес –Штейгенштрассе, шестнадцать.

– Не шестнадцать, а шесть, – поправил Адольф.

– Неужели? – Сергей сделал вид, что удивлён. – Мне казалось, что он упоминал шестнадцатый номер.

– И всё-таки шесть, – поправил Адольф. – Можете не сомневаться. Я учился там.

Точка шестая. Адольф Гитлер учился в ремесленном училище на Штейгенштрассе, 6 в 1900–1901 годах. Совпало.

Клара умоляюще смотрит на сына. Она польщена тем, что хоть кто-то хранит память о её покойном муже.

– Надеюсь, мы там не задержимся, – Адольф уходит зачем-то в комнату. Сергей остаётся с Кларой. Ему жаль эту несчастную женщину. Разве она виновата, что родила такого сына? И ещё жаль потому, что через несколько часов или завтра она узнает о гибели сына. И ещё жаль потому, что из-за рака её дни уже сочтены.

Сергей ждёт, пока Адольф соберётся, а мысли продолжают кружиться вокруг Клары. Не виновата, или всё-таки виновна? Она ведь воспитывала сына. Все историки в один голос говорят отец семейства, Алоиз, детьми не занимался. Пусть у Адольфа были паскудные предрасположенности, нарциссизм, паранойя, но не каждый же псих становится дьяволом во плоти. Не родился он монстром, а что-то сделало его тем, кем он стал. С тем, что Клара тут ни при чём, можно согласится лишь при одном условии – воспитание в семье ничего не стоит. А с этим ни один разумный человек не согласится. Значит, есть и её вина. И нечего смотреть на неё с жалостью.

И вот они выходят на улицу. Сергею кажется, что ноги его превратились в ходули. Рядом идёт человек, которого он должен убить. Враг его и враг всего человечества не выглядел монстром. Наоборот, это вежливый, спокойный, и скромный паренёк. Убить идущего рядом – это не убить врага в бою, когда знаешь – или ты его, или он тебя, третьего не дано. Убить можно того, кого ненавидишь. Ненавидишь всеми фибрами души. Или того, кого не считаешь человеком. Но шедший рядом не вызывал ненависти. Он рассуждал о музыке и о живописи, указывая изредка на связь живописи с другими видами искусства.

С Гумбольтштрассе они повернули налево, на Шиллерштрассе. Потом прошли мимо маленького сквера и повернули на короткую, застроенную небольшими домами, улочку Ауэрпергштрассе. Сергей плохо слушал рассуждения Адольфа, предоставляя ему возможность говорить что угодно, лишь изредка встревал с вопросами, как бы возникавшими случайно.

– Ты родился в Леондинге?

– Нет, что ты! Я родился далеко отсюда. О Брауннау когда-нибудь слышал?

Точка седьмая. Адольф Гитлер родился в Браунау-на-Ине. Совпало.

Сергей кивнул – слышал. В этом он не обманывал Адольфа. Слышал, и не раз. Теперь всё внимание Сергея было сосредоточено на дороге. После Штокхофштрассе, пересекавшим улицу Ауэрпергштрассе, начинался пустырь. В середине ХХ века там разобьют парк, будет ботанический сад, но пока, в 1905 году, небольшие лесные массивы перемежались с карьерами для добычи песка.

– Правда, что твой отец однажды менял фамилию?

– Да, засмеялся Адольф. Прежняя его фамилия была Шикельгрубер. Представляешь, какой смех! Разве такая фамилия может звучать? Такие фамилии у половины жителей Австрии. А Гитлер? Звонкая, сильная как взрыв! Можно выйти на площадь и крикнут во весь голос – Гитлер! И все обернутся! А Шикельгрубер? Пока выговоришь, толпа разбежится. Определённо говорю, если мой отец и сумел сделать карьеру, то лишь благодаря тому, что сменил свою прежнюю фамилию на Гитлер. Шикельгрубер никогда бы карьеры не сделал.

Точка восьмая. Отец Адольфа Гитлера поменял фамилию Шикельгрубер на Гитлер в 1876 году. Совпало.

Сергей вспомнил не раз виденные в кино длинные шеренги нацистов с взметнувшимися в едином порыве руками – «Хайль Гитлер!» Неужели и эта малость – изменение фамилии – повиляла на ход истории? Представить толпы, скандирующие «Хайль Шикельгрубер!» ему не удалось.

Капкан захлопнулся. От Сергея требовали не менее восьми совпадений, и все они случились. Лицензия на убийство получена.

– Ты думаешь о чём-то другом, – неожиданно заметил Адольф.

Наблюдательный парнишка.

– Ты знаешь, – протянул Сергей. – Мне показалось, что твоя мама чувствует себя не очень хорошо. Такое ощущение, что она приболела.

- Ты прав. Она действительно болеет. В её годы болезни – не редкость. Она получает лечение.

– И кто её лечит?

– Есть один. Эдуард Блох. Еврей, но хороший врач.

Сергея словно ведром ледяной воды окатили. Началось с «еврей, но хороший», а кончилось газовыми камерами. Посеянное в детстве зло дало всходы. Научился этому у отца-пьяницы? Отец твой умер в пивной, а ты сдохнешь в канаве!

– Ты не любишь евреев?

– А кто их любят! Их терпят, пока они нужны. А будут не нужны – их не станет.

Стало мерзко и противно. Случайностей нет. Но надо переключить внимание на что-то другое, чтобы сохранять полный контроль над собой. Сергей попытался сосредоточить своё внимание на карьерах, мимо которых они проходили.

Вот и карьеры. Не глубокие, внутри людей не видно. Далее – по часовой стрелке: кустарник, вдали собор – километра полтора. Пустырь. Роща. Снова плешь пустыря, за которой видны деревянные домики. И снова дорога. Хочется, что бы всё случилось поскорее. До карьера справа – двадцать шагов, до густых зарослей кустарников слева – десять.

Сергей ещё раз оглядывается – убедиться, что никого нет – и достаёт из кармана губную гармошку. Останавливает того, кто уже не станет фюрером Третьего рейха, и протягивает ему гармошку. И – словно случайно – отпускает гармошку за секунду о того, как пальца Адольфа должны были схватить её. Гармошка падает. Адольф удивленно смотрит на Сергея, затем наклоняется, чтобы поднять губную гармошку.

Удар ребром ладони по шее. Гитлер не успевает осесть на землю, как Сергей подхватывает его и тащит в кусты. Быстро снимает с себя пальто. Теперь он в рубахе. Выхватывает нож из кармана.

Адольф открывает глаза и пытается приподняться.

– Что ты?…

Удар ножом в шею. Брызнула кровь.

– Это тебе за Освенцим! – процедил Сергей сквозь зубы на русском языке.

Второй удар. Снова в шею.

– А это – за Бухенвальд!

Адольф Гитлер повалился на землю. Из рассечённых артерий хлещет кровь. Теперь нож Сергея вонзается в спину лежащего. Сергей знает, в какие места нужно бить. Каждый удар – смертельный.

– А это – за Бабий Яр!

– А это – за Хатынь!

Стоп. Невероятным усилием воли Сергей останавливает себя. Хватит. Гитлер уже мёртв.

Жуткая опустошённость. Он бы сейчас не среагировал бы даже на подошедшего полицейского. Если бы ему сейчас что-то говорили, он бы не слышал. Если бы его толкали или бы били, он бы не почувствовал.

Сергей вытаскивает из кармана часы. Они показывают 15 часов 50 минут.

Десять глубоких вдохов. Сергей стаскивает забрызганную кровью рубашку. Для этого он её и надел – чтобы защитить костюм и пальто от пятен крови. Кароль после возвращения в своё тело не должен заметить ничего подозрительного, кроме нехватки денег. Присыпает листьями и ветками тело Гитлера. Небольшая ложбинка, с дороги не будет видно.

Надевает лежащее в стороне пальто. Подбирает валяющуюся на дороге гармошку. Её и нож заворачивает в растерзанную рубашку и направляется в сторону не высокой горы Фрайнберг неподалёку. По дороге выбрасывает рубашку с завёрнутыми в неё гармошкой и ножом в малоприметную яму. Ногой присыпает яму, стараясь скрыть следы.

С горы хорошо видно место, где упокоился тот, кому уже не суждено стать лидером нацизма. По тропинке прошло два человека, проскакал всадник, но они ничего не заметили.

Снова вытаскивает часы из кармана. 17 часов ровно.

Сергей закончил наблюдения и возвращается в город. Программу заброса он выполнил. Даже если появятся полицейские, чтобы арестовать его, это ни на что не повлияет. Через два с четвертью часа он вернётся домой. Из какого места – не важно, даже если он будет сидеть в полицейском участке, переход во времени отработает как надо.

Вспомнился давно виденный мультфильм – нам бы день простоять, да ночь продержаться.

А вот Каролю Кубейке не позавидуешь. Тело могут найти, начнут расспрашивать у матери убитого – кто приходил – и отыщут беднягу Кубейку. Шанс невелик, конечно, настоящей фамилии они не знают, но всё же. Мать опознает того, кто заходил за её сыном. Может быть, ему в XXI веке Каролю объяснили, что по возвращении он должен уносить ноги из Линца с максимально возможной скоростью?

Самый тяжёлый вариант – если Серёге не удастся вернуться в своё время. То, что они изучали в разделе нештатных ситуаций. Что-то сломалось, и он навсегда остался в 1905 году. Тогда – по окончанию контрольного времени – мчаться в Вену. Военный атташе российского посольства – Никитин Алексей Никанорович по совместительству сотрудник Разведывательного управления Генштаба Российской армии. По архивам установили. У Серёги есть пароль, есть краткая легенда. Никитин не знает всех оперативных сотрудников, находящихся на службе в Австро-Венгрии, но знает, что должен помочь тому, кто назовёт условный пароль. Сергея переправят в Россию, и заживёт он там новой жизнью, опираясь на те знания и опыт, которые у него есть. Поможет прогрессу родины. Он многое знает. У братьев Стругацких в одной книжке вычитал про «прогрессоров» – людей, ускоряющих историю. Он станет одним из них.

Сергей гуляет по городу. Посидел в кафе, выпил кружку пива. Кушать не хотелось.

К семи часам вечера он был на вокзале. Выбрал скамейку в отдалённом углу и сел ждать.