У пределов мрака

Глава I Железный герцог

Несмотря на то, что Джон Артур Эксхэм к своим тридцати двум годам успел пережить множество приключений как на суше, так и на море, он был уверен, что самое великое в его жизни приключение еще не состоялось, и оно обязательно скоро случится — вероятнее всего, в мае 1815 года.

С конца апреля он не покидал хмурый город Гент и целыми днями бесцельно бродил по старым кварталам, где сторонники французского короля в изгнании жили на широкую ногу, стараясь одолжить побольше денег, но поменьше их потратить. Лейтенант без солдат, которых он потерял во время поспешного отступления от Конфлана, откуда он, прибившись к частям полковника Дровси, дошел вместе с ними до Гента. А здесь бойкий каптенармус помог ему обосноваться в убогой мансарде в унылом квартале Дрогенхоф.

Будь до сих пор жив его отец, Финеас Эксхэм, Джону еще долго пришлось бы биться, как рыба об лед, в попытках свести концы с концами. В то время он застрял в небольшом городке Артевельде, где заработки его были крайне скудными и, к тому же, весьма нерегулярными. Финеас Эксхэм, один из королей лондонского Сити, владелец большого флота торговых судов, прибравший к рукам торговлю зерном во всей Англии, едва не проклял своего сына, когда тот записался в армию, и отказал ему в какой бы то ни было поддержке. Но в прошлом году, когда Джон сражался в Тулузе с солдатами Сульта[6], старый Финеас неожиданно скончался, не успев изменить свое завещание, так что его первый и последний сын оказался единственным наследником весьма значительного состояния.

Теперь он, лейтенант без солдат, мог позволить себе роскошный номер в самом дорогом отеле «Куртре» на улице Де Дра и спокойно ожидать будущее, не заботясь о материальных проблемах.

Что касается великого приключения…

Что это могло быть за приключение? Джон не сомневался, что на Европу надвигались решающие события. С того момента, как Наполеон покинул остров Эльба, все больше прежних его сторонников собиралось вокруг узурпатора, готовившегося к решающим сражениям. В то же время у толстяка Людовика XVIII появлялось все больше оснований беспокоиться за свой трон.

Хотя знаменитый французский корсар Сюркуф захватил несколько кораблей фирмы Эксхэма, Джон не чувствовал ненависти к маленькому корсиканцу; скорее он испытывал отвращение к коронованному толстяку, которого иногда мог видеть в окне величественного особняка на улице Де Шан.

Великое приключение…

Прекрасным майским утром Джон мог слышать доносившиеся с улицы через открытое окно приглушенные крики уличного торговца рыбой, расхваливавшего свой товар, ругательства скучавших без работы кучеров и ломовых извозчиков и топот копыт лошадей, на которых во все стороны уносились посыльные со срочными депешами.

Несмотря на уличную суету, в комнате, где он неподвижно застыл перед громадным столом из красного дерева, царила тишина, нарушавшаяся только скрипом гусиного пера и потрескиванием дров, ярко пылавших в камине, несмотря на теплую погоду.

Он находился в просторной комнате с богатым убранством, но крайне неухоженной, несмотря на роскошную меблировку и дорогие картины на стенах, к тому же беспорядочно развешанные и покрытые толстым слоем пыли. Пол застилал драгоценный восточный ковер с многочисленными следами грязных сапог и дырами от брошенных куда попало непотушенных окурков.

В трех шагах от громадного стола замер, словно соляная статуя Содома, офицер в ярко-красном мундире. Это был великан ростом шесть футов четыре дюйма, с круглым лицом, болезненно-бледной кожей и светлыми выпученными глазами, напоминавшими своей невыразительностью глаза лягушки. Вся находившаяся на континенте английская армия, от рядового до офицера с высоким званием, трепетала перед полковником Макинтайром.

Тем не менее, взгляд лейтенанта был направлен не на эту опасную личность, а на человека, сидевшего за столом и с нескрываемым отвращением подписывавшего одну за другой деловые бумаги из толстой пачки, лежавшей на столе.

Время от времени он сдвигал в сторону образовавшуюся перед ним груду бумаг, и тогда полковник Макинтайр поспешно бросался к столу, почтительно согнувшись, и промокал начальственные подписи щепоткой песка из небольшой медной коробочки.

Джон Эксхэм не смог бы сказать, как долго он находился в комнате, потому что к тому моменту, когда сидевший за столом человек отложил гусиное перо, стрелки на великолепных настенных часах, неизвестно когда остановившихся, по-прежнему показывали полночь.

Человек за столом некоторое время сидел неподвижно, погруженный в свои мысли, и его вид свидетельствовал о крайне плохом настроении.

Он был высокого роста, с головой, словно высеченной из черного мрамора, с темно-серыми глазами, всегда прищуренными и иногда становившимися черными, словно гагат. Его плечи покрывала потрепанная домашняя куртка, а выглядывавшее из-под нее белье казалось не слишком свежим. Человек рассеянно жевал кончик черной сигары, давно собиравшейся погаснуть.

Это был Артур Уэлсли, герцог Веллингтон. Железный герцог.

Накануне офицер-конногвардеец ворвался вихрем в отель «Куртре», размахивая большим конвертом.

— Лейтенант Джон Эксхэм! Срочное письмо!

Это оказался подписанный самим герцогом приказ лейтенанту Джону Эксхэму, в котором ему предписывалось на следующий же день явиться к главнокомандующему в восемь утра.

— Слушай, Эксхэм, это может оказаться очень важным для твоей судьбы событием! — прошептал офицер, доставивший послание. — Тебя может ждать или продвижение вверх по лестнице воинских званий, или же тебе здорово достанется на орехи за какую-нибудь мелкую провинность. Будь внимателен, когда железный герцог проявит подозрительную любезность, так как именно в такой момент им овладевает дьявол коварства! Желаю удачи, и пусть небо со всеми своими святыми будет на твоей стороне!

До сих пор герцог Веллингтон не произнес ни одного слова.

Он швырнул окурок сигары на драгоценный ковер из Смирны и принялся в очередной раз внимательно затачивать гусиное перо.

— Макинтайр! — неожиданно окликнул он дежурного офицера. — Дело Эксхема на стол!

Его голос, глубокий и хриплый, нельзя было назвать неприятным.

Полковник положил перед ним пачку сильно потрепанных бумаг.

— Так. Джон Эксхэм, торговец зерном. Явно невоенная карьера. Очевидно, вы решили, что жизнь за вашим прилавком течет слишком монотонно?

Губы лейтенанта слегка дрогнули.

— Я никогда не стоял за прилавком, ваша милость. К тому же, у фирмы Эксхэма нет лавок.

Герцог сделал вид, что не услышал его и продолжил внимательно изучать весьма обстоятельный документ.

— Тридцать два года… Почти все мои лейтенанты моложе двадцати пяти… Значит, вам было восемнадцать или девятнадцать, когда вы устроили небольшую игру с Сюркуфом где-то в Индийском океане?

— Восемнадцать, ваша милость. Мне было всего пятнадцать, когда я поднялся на мостик одного из наших торговых судов.

— Рассказывайте все, что помните, — приказал Веллингтон. — Я хочу сравнить то, что вы скажете с этим бумажным мусором.

— В 1799 году Сюркуф захватил шестнадцать лучших наших торговых кораблей, что было очень серьезной потерей для моего отца и нашей фирмы, ваша милость. Я получил в свое время морское образование, потому что отец собирался поручить мне командование нашим торговым флотом перед тем, как ввести меня в руководство фирмой.

— Это свидетельствует в пользу высокого интеллекта наших коммерсантов, — улыбка покривила губы герцога. — Но я больше не стану перебивать вас. Продолжайте, лейтенант Эксхэм.

— В 1801 году я служил помощником капитана на борту нашего корабля «Справедливая Элизабет», вышедшего из Бомбея в составе конвоя из девяти больших кораблей с грузом риса, сахара и хлопка. Когда мы находились на широте Лакедивских островов, перед нами неожиданно появился корабль Сюркуфа, словно вынырнувший из морских глубин демон.

У Сюркуфа на берегу имелось множество шпионов, информировавших его о судах, собирающихся покинуть порт, а также об их грузе. Но на этот раз он явно был информирован гораздо хуже, чем обычно.

Можно не сомневаться, что корсар рассчитывал повстречаться со слабо вооруженным, или совсем безоружным конвоем, тогда как наша «Элизабет», поблизости от которой оказался пират, имела на вооружении тридцать пушек солидного калибра.

Тем не менее, наш капитан, великолепный моряк, но человек сугубо гражданский, склонялся к сдаче в плен без особых условий. И тогда я без малейших колебаний взял на себя командование судном.

Мое решение было рискованным, возможно, даже безрассудным, потому что Сюркуф не знал пощады для тех, кто осмеливался противостоять ему.

Наши пушки выплюнули огонь и железо на пиратское судно, и их залп оказался таким удачным, что фок-мачта пирата рухнула, а наши соединенные цепью ядра смели все, что находилось на его палубе.

На море опускались сумерки. И вечернее время тоже оказалось неудачно выбранным Сюркуфом. Выстрелы его пушек не попали в цель, тогда как наши второй и третий залпы в очередной раз нанесли серьезный ущерб пиратскому кораблю.

Конечно, все могло закончиться для нас не так благополучно, если бы не наступила тропическая ночь.

Мы воспользовались темнотой, чтобы скрыться, и когда на следующее утро взошло солнце, мы не увидели никаких следов корсара.

В итоге мы пришли в Лондон без потерь, целыми и невредимыми.

Потом я узнал, что в этой схватке Сюркуф потерял восемь десятков пиратов, в том числе двенадцать офицеров из числа наиболее опытных.

— В тот момент Англия особенно остро нуждалась в вашем грузе, — кивнул герцог. — Но… Вы ничего не забыли, лейтенант?

— Через три года мой отец получил письмо от Сюркуфа, написанное самим пиратом, в котором… Гм…

— Я знаю. Он поздравлял отца с таким отважным сыном. Не вижу оснований, чтобы не добавить свои поздравления к высказанным пиратом.

Эксхем поклонился. Похоже, герцог немного оживился, но было видно, что его настроение почти не улучшилось, о чем свидетельствовала блуждавшая на его губах легкая саркастическая улыбка.

— Скорее всего, вам стоило остаться на морской службе, но, раз уж ваша судьба сложилась иначе, не будем возвращаться к этому.

Ну, а где же я мог увидеть вас в следующий раз?

Эксхем слегка покраснел.

— В Тулузе, ваша милость, — пробормотал он. — Когда вы принудили Сульта к отступлению.

— И когда гусары под Конфланом потеряли свое знамя. Кто вернул его?

— Я, ваша милость, — смущенно пробормотал молодой офицер.

— Несмотря на это, вы остались лейтенантом. Но подобная отвага всегда вознаграждалась повышением в звании.

— Майор Рофферти, подготовивший доклад, был иного мнения, ваша милость.

Герцог не стал скрывать раздражение.

— Я не хочу упрекать в чем-либо майора Рофферти, так как знаю, что он не имел права предлагать продвижение по службе офицера, плохо подчинявшегося требованиям воинской дисциплины. Не так ли, Эксхем?

— Я придерживаюсь того же мнения, ваша милость.

— Несмотря на это, я сегодня подпишу приказ о присвоении вам звания капитана почетной гвардии.

Эксхем снова поклонился, показав таким образом свою благодарность, хотя прекрасно знал, что эта гвардия существовала больше на бумаге, чем в действительности.

Поскольку от проницательного взгляда Веллингтона ничто не ускользало, он заметил сдержанную реакцию Эксхема на подобную награду, так как сразу же добавил:

— Согласен, речь идет всего лишь о звании, но я не могу поручить простому лейтенанту предназначенную для него должность. В ваших бумагах отмечается, что вы хорошо владеете несколькими языками, в том числе немецким. Это так?

— Да, ваша милость.

— Бюлову[7] нужен офицер связи. Этот старый ворчун ежедневно пишет мне несколько раз, что у него нет офицера для связи между немецкой и английской армиями. Это, конечно, абсурд, но я не могу постоянно отказывать ему. Так что это будет вашей задачей, капитан Эксхем, но в чем эта задача будет конкретно заключаться, я сказать вам не смогу. Вам придется во всем разобраться самому. Свидетельство, Макинтайр!

Снова послышался скрип гусиного пера по бумаге, затем полковник Макинтайр старательно просушил документы, после чего вручил их Эксхему.

На этом аудиенция должна была закончиться, но она неожиданно получила продолжение, так как Веллингтон задержал новоиспеченного капитана коротким движением руки.

— Сегодня на ужине у меня вы сможете встретиться с офицером связи с немецкой стороны. Напомните его имя, Макинтайр!

— Лейтенант граф Ульрих фон Гейерштайн, ваша милость.

Джон Эксхем откланялся. У него слегка кружилась голова, и не столько от повышения в звании, сколько от приглашения: он будет присутствовать на ужине у Веллингтона!

Ужин у Железного герцога!

Все знали, что этот ужин во многом был чисто символическим, и после его окончания все приглашенные устремлялись в ближайший ресторан, чтобы не умереть с голода, но как высока была связанная с этим приглашением честь!

Даже король Франции, скрывавшийся под скромным именем графа Делиля, требовал от своих придворных, чтобы они добились его приглашения на ужин у Веллингтона.

Но Веллингтон ни разу не среагировал на их замаскированные демарши.

Он говорил:

— Мой ужин — это дополнение к моей ежедневной работе. До сих пор у меня не было необходимости обсуждать военные вопросы с благородным графом Делилем.

Эксхем шел по шумной улице Де Шан, когда его окликнули, назвав по имени.

— Какую новость я сейчас узнал! Вы капитан с сегодняшнего утра! Мои поздравления… Впрочем, его светлость вполне мог бы воспользоваться возможностью, чтобы пригласить вас на свой ужин.

— Его светлость именно так и поступил, майор Рофферти!

Майор Рофферти, щеголеватый молодой человек, всегда одетый весьма элегантно, был немного старше Эксхема, но выглядел более жизнерадостным и даже более юным, чем Джон.

Покрой его мундира был исключительно изысканным — настоящее произведение искусства прекрасного портного, его сабля на боку сверкала, разбрасывая по сторонам солнечные зайчики, а его сапоги всегда были идеально начищены.

Он носил небольшие рыжеватые бакенбарды, и его глаза обычно весело сверкали, словно у детской куклы.

— Нужно отпраздновать это событие! Я предлагаю заглянуть в кабачок и выпить стаканчик хереса. Здесь поблизости есть уголок, где подают отличные вина.

— Я предпочел бы избежать излишних торжеств, Рофферти, — сухо ответил Джон.

Майор Рофферти был достаточно искушенным в тонкостях светских манер, чтобы не почувствовать, что Эксхем сознательно упустил его звание, но он сделал вид, что не обращает внимание на подобную невежливость.

— Ужин у герцога никогда не затягивается надолго, — продолжал он, — так что потом у нас еще будет время встретиться.

— Не думаю, — пожал плечами Эксхем.

— А я уверен, дружище, что мы сможем встретиться с несколькими друзьями в отеле «Куртре», где вы разбили свой бивуак, так что вы не сможете сбежать от нас.

— Если так, то я вынужден принять ваше приглашение. А пока до встречи.

И Джон быстрыми шагами удалился по направлению к рынку. Майор Рофферти проводил его взглядом и покачал головой.

— Дуралей, — проворчал он. — Но я знаю, что ты богат, как Крез, а такие люди заслуживают того, чтобы им прощали мелкие дерзости по отношению к их начальникам.

Эксхем, пройдя рынок, двинулся прогулочным шагом к складам для зерна. Здесь он столкнулся нос к носу с военным, со скучающим видом курившим трубку.

— Вот чудеса! — радостно воскликнул Джон. — Это же вы, Сайрус! Если здесь и есть человек, которого я всегда рад встретить, так это вы, капитан!

Старик Лисетт был странным типом. Тощий, меланхоличный, он отнюдь не выглядел человеком, с которым приятно встретиться. Когда-то он был преподавателем, а потом профессором в коллеже Магдален в Оксфорде. После ряда приключений он прибился к армии, где быстро стал почти незаменимым благодаря особому дару: подобно великому персидскому завоевателю Киру, он знал по имени едва ли не всех солдат английской армии и даже многих офицеров частей союзников, почему и получил кличку «Кир».

— Я слышал, что в кабачок «Красные ворота» поступил английский портер, — сказал он с хитрой улыбкой. — Если вы поставите мне стаканчик, я не стану отказываться, ведь портер — весьма полезный для здоровья напиток, и я его очень уважаю. Что, Джон, говорят, что вы уже около часа, как стали капитаном?

— Уже в курсе? — улыбнулся Эксхем.

— Через пять минут после того, как вы получили свидетельство.

В это время дня уютная таверна «Красные ворота» оказалась безлюдной, и хозяин усердно протирал бокалы и полировал стойку.

Портер действительно оказался отличным, и Кир почти без перерыва опрокинул одну за другой две больших кружки.

— Очень уж полезный напиток, — проворчал он, вытирая жесткие рыжие усы. — Так что вы хотите узнать от меня, Эксхем?

— Все, что вы знаете о лейтенанте Ульрихе фон Гейерштайне, офицере связи в армии Бюлова.

Капитан Лисетт заказал третью кружку портера и задумался на несколько минут.

— Гейерштайн — это старинная благородная саксонская фамилия. Вместе с сестрой Эрной Ульрих живет в замке Гейерштайн, это неподалеку от Мейсена, небольшого городка на Эльбе, в нескольких лье от Дрездена. Они с сестрой искренне ненавидят Наполеона и французов, частично разрушивших их замок и жестоко разгромивших окрестные деревни.

Он молод, ему всего двадцать два года, а его сестре двадцать один год. Он мужественно сражался в Дрездене с французами два года назад. Постойте… Ведь он еще и поэт!

— Поэт? — удивился Эксхем.

— Что делать, поэты встречаются даже в воюющих армиях. Вспомните Теодора Кернера[8], которого французы расстреляли в Гадебуше. Я уверен, что Бюлов его ценит скорее за поэтический дар, чем за отвагу в сражениях, потому что Фредерик-Вильгельм Бюлов — это не мычащее животное, как Блюхер, а образованный человек и тонко чувствующая натура.

— Я должен увидеть его сегодня вечером на ужине у герцога.

— Кстати, вы читали его книгу стихов? — поинтересовался Кир, начиная очередную кружку портера.

— Читал. Этот поэтический сборник в прошлом году был переведен на английский.

— Постарайтесь в беседе затронуть эту книжку, но как бы случайно — ведь юный Гейерштайн далеко не простофиля, — и вы сможете узнать все, что захотите, если, конечно, вы хорошо представляете, что вам нужно узнать у последнего в роду Гейерштайнов.

— Что вы имеете в виду?

— Гм… В общем, ничего особенного. Я полагаю, что многие буржуа из Мейсена — настоящие Крезы в сравнении с этой благородной семьей. Кроме всего прочего, юноша фанатичный игрок.

Портер все сильнее подталкивал Лисетта к безудержной болтовне.

— Я знаком с его ординарцем, Иоганном Пробстом; это старый слуга Гейерштайнов. Старикан творит чудеса, стараясь, чтобы его молодой хозяин соответствовал своему положению в обществе. Если вы собираетесь обсуждать с Ульрихом что-нибудь серьезное, то помните, что он ничего не предпринимает, предварительно не посоветовавшись с Пробстом.

Кир привлек жестом внимание кабатчика, и тот немедленно поставил на столик очередную кружку с портером.

Разговаривая с Киром, Джон посмотрел в окно. На противоположной стороне улицы выстроилась шеренга уродливых каменных домишек, прилепившихся к церкви Святого Николая. Один из них внезапно привлек его внимание.

Здание выглядело дряхлым, полуразвалившимся, и могло показаться заброшенным, если бы не грязные шторы, закрывавшие окна.

Эксхэм заметил, что время от времени одна из штор приподнималась, словно кто-то изнутри старался наблюдать за улицей, не рискуя быть обнаруженным.

— Не смотрите так пристально на дом напротив, — внезапно сказал Лисетт.

Джон с удивлением посмотрел на собеседника.

— Но, если вы все же хотите знать, что там происходит, то возьмите вот это.

И он протянул Джону небольшое круглое зеркальце, которое можно было незаметно держать в руке.

— Так вы сможете видеть, оставаясь незамеченным, вернее, про вас не подумают, что вы что-то хотите увидеть, — буркнул капитан в ответ на недоуменный взгляд собеседника.

Эксхем машинально подчинился и взял зеркальце.

Край шторы снова приподнялся.

— За вами следит внимательный глаз изнутри, — ухмыльнулся Кир. — И я говорю про один глаз, а не про их пару, именно потому, что у наблюдателя всего один глаз!

— И кому же принадлежит этот уникальный орган? — пошутил Джон.

Капитан Лисетт покачал головой и принял серьезный вид.

— Одному человеку, единственному из смертных в моем окружении, имя которого я не знаю, и о котором я тоже ничего не знаю; даже его облик мне совершенно неизвестен. Мне пришлось дать ему кличку «Ghost-Blaze».

— «Пузырь-призрак», что за странная кличка!

— Не такая уж и странная… Посмотрите внимательно в зеркальце, что я вам дал…. Что вы видите?

— Ну… Не очень многое… И все же… Нечто светлое и круглое… Действительно это может навести на мысль о большом мыльном пузыре.

— Надеюсь, что ваши пути не будут часто пересекаться, — пробормотал Лисетт, ставший настолько серьезным, что он даже отодвинул стоявшую перед ним кружку с портером.

— Но почему?

— Это всего лишь мои ощущения, но если мне скажут, что у дьявола голова в виде пузыря, то я, скорее всего, соглашусь.

— Голова дьявола?.. Послушайте, Кир…

— Отнеситесь к этому понятию серьезно, мой мальчик, вы еще слишком юны, чтобы иронизировать по подобному поводу. Но там, где это существо появляется, следует ожидать самые крупные неприятности, и я могу дать честное слово, что это так.

Эксхем самоуверенно похлопал по кобуре большого пистолета, висевшего у него на поясе.

— Ах, конечно, вы верите пистолету… — проворчал старик. — Вы никогда не слышали о существах, неуязвимых для пули?

— Слышал, конечно, но никогда не встречал!

Кир незаметно указал на дом на другой стороне улицы.

— Так вот, подобное существо наблюдает за вами оттуда, Эксхем.

Глава II Английская армия и долг чести

Джон Эксхем надеялся, что за столом он и граф Ульрих фон Гейерштайн окажутся соседями, но получилось иначе. То ли благодаря случайности, то ли из-за желания Макинтайра пошутить, как это он нередко проделывал с младшими офицерами, но Джон оказался рядом с майором Рофферти.

Рофферти был приглашен к столу Железного герцога!

Впрочем, немного подумав, Джон перестал удивляться. Да, герцог Веллингтон был человеком волевым и умным, но, одновременно, весьма чувствительным к лести.

Он не обладал воинским талантом Блюхера или Бюлова, но всегда проявлял такую непреклонность, что сметал любые препятствия, возникавшие на его пути. Когда низкоугодники превозносили его железную волю, он позволял себе всего лишь легкую улыбку, но если сомневались, пусть даже весьма неопределенно, в его способностях стратега, он буквально выходил из себя. Таким образом, у льстецов имелось весьма обширное поле деятельности, и не было льстеца более ловкого и хитрого, чем Рофферти.

О нем рассказывали множество историй, как в Англии, так и на континенте; он был исключен из многих лондонских клубов и многие двери навсегда закрылись перед ним. Но он пользовался расположением Веллингтона, и не только благодаря своей угодливости, но и потому, что принадлежал к семье, занимавшей положение в самых верхах общества.

«Скорее благородный бездельник, чем лавочник», — такой была оценка Рофферти, данная Веллингтоном, ненавидевшим «лавочников», хотя именно они обеспечили величие империи.

Впрочем, майор Альфред Рофферти оказался приятным собеседником, и Эксхема быстро очаровали его острый язык и увлекательная болтовня.

— Очень жаль, Эксхем, что вы не в курсе истории про троицу из шестьдесят девятого, — шепнул он на ухо Джону. — Вы могли бы вскользь упомянуть о ней Веллингтону — это наверняка понравилось бы железному герцогу.

— Что это за история с троицей из шестьдесят девятого? — поинтересовался Джон.

— Дело вот в чем: Веллингтон испытывает уважение всего лишь к трем генералам: Наполеону, Сульту и самому себе. И знаете, почему? Так вот, только потому, что все трое родились в 1769 году, который он называет волшебным годом! Неплохо придумано, чтобы подчеркнуть свою значимость, не так ли?

— Пропустите очередное блюдо, — прошептал он через несколько минут. — Это всего лишь разогретые остатки рагу из дичи, подававшегося позавчера!

Эксхем должен был последовать совету своего соседа, потому что мясо имело несколько странный запах, и он заметил отвращение на лицах тех, кто вовремя не сориентировался и положил себе на тарелку подпорченное мясо, а теперь был вынужден с большим трудом глотать его.

Меню действительно было не слишком удачным; можно было подумать, что шеф-поваром у герцога служил не слишком опытный кулинар: на стол подавали отварную рыбу, жаркое из жесткой говядины, разварившуюся телятину и тощую дичь.

Что касается вина, Рофферти выразился очень кратко: кислая отрава.

Серебристый звон колокольчика оповестил о конце ужина и о том, что в соседнем помещении подали кофе.

— Не стану задерживаться, — сказал Рофферти. — Я не очень люблю помои и жидкий чай. До встречи!

В соседней комнате Джон увидел новые лица; он догадался, что часть гостей была приглашена только на кофе, но не имела права присутствовать на ужине.

Макинтайр ждал его возле небольшого десертного столика в компании стройного молодого человека в форме офицера прусской армии.

— Лейтенант, граф Ульрих фон Гейерштайн, — представил он Эксхему юношу. — Прошу извинить меня, но я вынужден оставить вас.

Джону сразу понравилось лицо юного графа. Он был блондином, с несколько более длинными, чем положено военным, волосами, и вид у него был настолько утонченный, что Джон автоматически определил его, как женственный.

Гейерштайн протянул Джону руку, весьма ухоженную, с ногтями, блестевшими, словно небольшие зеркальца.

— Капитан Эксхем! О, как я счастлив!

В его голосе прозвучала такая искренность, что Эксхем сразу простил ему чрезмерную утонченность и женственность.

— Вы счастливы? — с вежливо произнес он.

— Конечно! Ведь это вы так сурово наказали Сюркуфа лет двенадцать назад? Нам рассказывали в школе об этом подвиге, и мы с тех пор мечтали совершить нечто похожее. Я даже говорил о вашей победе в одной из моих первых поэм.

Джон вспомнил совет Кира и улыбнулся.

— Вы упомянули свою поэму? Значит, вы поэт? Тогда позвольте мне тоже высказать радость по поводу нашего знакомства, потому что я очень люблю поэзию, когда стихи пишут всем сердцем. Видите ли, господин Гейерштайн, вы не можете не знать, что у вас в Германии был замечательный поэт, который, к несчастью, недавно пал смертью героя. Постойте, его звали… Я читал его стихи… Это был сборник «Leier und Schwert[9]»…

— Это Кернер! Теодор Кернер! — воскликнул в восторге юноша. — Это просто удивительно! Вы знаете, капитан, что он был моим близким другом?

Джон почувствовал себя несколько неловко, но подумал, что военная служба не только не исключает дипломатию, а, напротив, нередко вынуждает прибегать к ней.

— Я еще не получил инструкции, относящиеся к моему новому назначению в должности офицера связи, — сказал Гейерштайн. — Но это не может помешать нашей дружбе. Я живу на улице Монне, где у меня несколько комнат в доме торговца табаком. Ничего другого мне не удалось найти в Генте. Жилье не слишком роскошное, но Пробст, мой ординарец, привел его в порядок. Вы не возражаете, если я приглашу вас выпить у меня по стаканчику вина завтра утром?

— С удовольствием, — согласился Эксхем.

— Это вино из подвалов замка Гейерштайнов. Французские разбойники, к счастью, не добрались до него, и моя сестра время от времени присылает мне небольшой ящик.

Слуга в ливрее поставил перед ними пару стаканчиков с бренди.

— Тьфу, — буркнул Ульрих, — какой отвратительный напиток… Завтра, капитан Эксхем, вы забудете об этой гадости, попробовав вино Гейерштайнов!

Послышался шум отодвигаемых стульев; герцог Веллингтон вышел из комнаты. Ужин окончился.

Офицеры, английский и немецкий, тепло попрощались друг с другом.

В холле отеля «Куртре» Джона встретил ожидавший его метрдотель, господин Гастон.

— Надеюсь, — сказал он, — господин капитан извинит меня за то, что я без согласования с ним подготовил для него холодный ужин в одном из кабинетов гостиницы.

Джон поблагодарил метрдотеля, рассмеявшись — скупое меню ужинов у Веллингтона было хорошо известно в Генте. Поэтому он с удовольствием поужинал предложенными ему яствами: холодной курицей, устрицами и паштетом из гусиной печени.

— Майор Рофферти принимает своих друзей в зале наверху, — сообщил ему господин Гастон, подавая десерт — компот из консервированных персиков. — Он поручил сказать вам, что ждет господина капитана.

Джон постарался как можно больше протянуть время. После десерта он заказал кофе и ликер, потом закурил сигару и стал просматривать «Гентскую газету».

Хорошо информированное издание сообщало, что армии императора собрались под Парижем, и что части под начальством маршала Груши начали движение на север. В газете также говорилось, что Сульт серьезно поссорился с Бонапартом.

«Ссора внутри трио родившихся в 69 году, — улыбнулся про себя Эксхем. — Интересно, что думает об этом Железный герцог?»

Время шло, и господин Гастон уже несколько раз под разными предлогами заглядывал в обеденный зал, откуда Эксхем никак не хотел уйти.

Наконец, он встал, бросил на стол салфетку и направился к широкой лестнице, которая вела в верхний зал.

— Добро пожаловать, Джонни! — бросился к нему с протянутой рукой слегка захмелевший Рофферти. Этому можно было не удивляться, так как по всему залу были расставлены десертные столики с бутылками французского шампанского в ведерках со льдом.

— Благодарю, майор Рофферти, — вежливо отозвался Эксхем.

— Можете называть меня просто Фредди, мы здесь в своем кругу, а не на службе… Эй, друзья, поднимем бокалы за новоиспеченного капитана!

Немного осмотревшись, Эксхем убедился, что объявленная Рофферти дружеская обстановка была хорошо продумана.

Посреди зала сдвинули вместе несколько столиков, накрыв их большой зеленой скатертью. За столом сидело несколько человек, молчаливых, с серьезными лицами.

— Делайте вашу игру, господа, — воскликнул на французском языке крупье во фраке и белой манишке. Здесь шла игра.

И играли здесь по-крупному. Эксхем сразу понял это, поскольку он не мог не заметить разбросанные по столу небольшие стопки золотых монет и пачки банковских билетов.

Вокруг стола находились не только военные; он увидел несколько гражданских лиц в городской одежде, решивших попытать счастья в игре. Судя по выражению их физиономий, удача была явно не на их стороне.

— Небольшую партию, а Джонни? — предложил Рофферти.

Джон отрицательно покачал головой.

— Вы же знаете, Рофферти, что я никогда не играю, — произнес он холодным тоном.

— Понимаю, понимаю… Я тоже не играю, Эксхем!

— Действительно не играете?

Майор Рофферти отвел глаза.

— Да, конечно. А сейчас я просто обязан следить, чтобы все было по правилам.

— Это очень разумно с вашей стороны, майор. Очень правильно! — голос Эксхема прозвучал с таким сарказмом, что кровь бросилась в лицо майору.

— Что вы имеете в виду, капитан?

— Я вижу, что Люк Олифф тоже находится за столом, а он обычно охотится в Лондоне, в Баттерси или в Бромли. Какая муха укусила его, да так сильно, что он неожиданно перебрался на континент, в места, где скоро можно будет услышать грохот орудийной пальбы?

— Я не жандармский офицер, чтобы отказать кому-либо в праве переплыть канал и поразвлечься на континенте, — возмущенно фыркнул Рофферти.

— За пределами Баттерси и Бромли мне неизвестны такие места в Лондоне, где садятся за стол с шулерами, — задумчиво сообщил Эксхем.

— Послушайте, Эксхем, вы слишком многое позволяете себе! — воскликнул Рофферти.

Джон ничего не ответил, так как почувствовал шок.

За столом напротив Люка Олиффа сидел Ульрих фон Гейерштайн.

Смертельно бледный, он дрожащей рукой что-то писал на клочке бумаги под пристальным взглядом Люка Олиффа. На столе перед ним не лежало ни одной монеты.

— Возьмите, — выдохнул он, пододвигая бумагу игроку. Олифф внимательно перечитал ее и сунул в карман.

Ульрих фон Гейерштайн встал, закрыл лицо руками и вышел из зала, ни на кого не взглянув.

— Вероятно, ваш новый друг промотал все свое состояние, — хихикнул Рофферти, с издевкой посмотрев на Эксхема.

Джон, не сказав ни слова, подошел к Люку Олиффу и молча похлопал его по плечу.

— После того, как вас выбросили из Экстер-клуба, — сказал он, — я больше не видел вас, Люк, в Лондоне. Но я слышал, что вы какое-то время провели в Уормвуд-Скрабс[10].

— Мсье, — пробормотал игрок, — я не позволю…

— Заткнись, Олифф, или я вышвырну тебя из зала пинком, даже если это не понравится майору Рофферти. Что подписала твоя жертва?

— При чем тут жертва, мсье, игра была честной и я…

— Отвечай, или я добьюсь от тебя ответа на улице.

— Триста фунтов, — ухмыльнулся шулер. — Бедному парню не повезло.

Через минуту Эксхем продолжил разговор.

— Вот чек на мой банк в Генте. А теперь достань из кармана эту бумажку.

Все еще дрожавший, но весьма довольный, Олифф подчинился.

— Я могу попросить у вас объяснений, капитан? — остановил Эксхема майор Рофферти, когда Джон выходил из зала.

— Никаких объяснений не будет, майор. Вам достаточно знать, что небольшая проблема, которую я только что уладил, вас не касается.

Рофферти побледнел от злости.

— Это оскорбление, и вы завтра еще услышите обо мне!

Эксхем рассмеялся.

— У вас ничего не получится, Рофферти, во всяком случае, так, как вы надеетесь. Прежде всего, герцог запретил дуэли между офицерами. Во-вторых, нельзя драться на саблях или на пистолетах с дружком шулера, то есть с Альфредом Рофферти, который может рассчитывать только на плеть, используемую для собак.

Отвернувшись, Эксхем направился в свой номер. Он еще успел услышать поднявшийся позади него шум. Игра прекратилась, так как игроки поняли, что случилось что-то необычное.

«Серьезная неприятность для Рофферти, — подумал, улыбнувшись, Эксхем. — Ему явно пришлось порядком потратиться, чтобы вызвать Люка из Англии, а Люк не тот тип, который позволит надуть себя».

На столе в его номере лежало письмо. Судя по обратному адресу, письмо пришло из Англии. Некоторое время он рассматривал конверт — он не походил на конверты, обычно использовавшиеся бухгалтерами его фирмы. Это был элегантный конверт, надписанный изящным угловатым почерком.

— Маргарет! — пробормотал он.

Маргарет Грирсон, дочь сэра Томаса Грирсона, члена Палаты Общин. Он мог ожидать письмо от кого угодно, только не от нее.

Он увидел ее в прошлом году во время краткого пребывания в Лондоне. Его пригласили на вечер в саду у леди Дьюкен, и с ним случилось то, что французы называют «удар молнии», то есть любовь с первого взгляда. Вечерний сад… Тенистая беседка… Лунный свет… Негромкое пение скрипок поблизости… Кружащий голову запах согретых солнцем роз…

Если бы Гейнсборо был жив, он наверняка захотел бы написать портрет Маргарет Грирсон. Недаром в обществе говорили, что она удивительно похожа на прекрасную герцогиню Девонширскую, облик который обессмертили картины художника.

— Вы позволите мне поговорить с сэром Томасом? — спросил Эксхем.

— Конечно, Джон… Но отец… Вы же знаете…

Он очень скоро узнал, что означала сдержанная реакция Маргарет.

Сэр Томас принял его очень холодно.

— Деньги и удача — это далеко не все, господин Эксхем. Мать Маргарет — урожденная Уэлсли.

И любовь Эксхема разбилась о рифы чопорной английской аристократии.

Уэлсли! Ведь полное имя Железного герцога было Артур Уэлсли, герцог Веллингтон!

И этот угловатый почерк…

Он разорвал конверт дрожащими руками.

Джон почувствовал, что его оглушили ударом дубины по голове.

Значит, для его продвижения по службе опасная схватка с Сюркуфом была ни при чем? Как и его героический поступок под Тулузой, почти на глазах у герцога? Достаточно оказалось короткой записки от Маргарет Грирсон, мать которой принадлежала к роду Уэлсли?

«Мне кажется, что я возненавижу ее», — подумал он, скрипнув зубами.

Но ночью его сны опровергли эти сгоряча произнесенные слова. В его сердце продолжал гореть загадочный огонь, коварно раздуваемый миниатюрным божеством с ангельскими крылышками, вооруженным луком и стрелами.

На следующий день Эксхем повстречал Кира на том же месте, возле складских помещений на рынке зерна.

— Этим утром, еще до зари, Рофферти уехал первым дилижансом в Брюссель, откуда он не собирается возвращаться, — сообщил Джону знающий все новости Кир.

— Что-нибудь случилось? — с невинным видом поинтересовался Джон.

— Не знаю. Но за час до отправления почтового дилижанса, то есть очень рано, Рофферти встречался с полковником Макинтайром. Похоже, что полковник даже не успел снять с головы ночной колпак. Даже на улице было хорошо слышно, как ругался Макинтайр. Примерно в это же время два сержанта извлекли из гостиничной постели некоего Люка Олиффа и погрузили его в кибитку, направлявшуюся в Остенде. Это все, что я знаю о событиях вчерашнего вечера и сегодняшнего утра.

— Кружку портера? — предложил Эксхем.

— Спасибо, немного попозже… Кстати, кто-то снял шторы с окна этой хибары напротив, и в ней сейчас нет никого. До свидания, Джон!

Расставшись с Киром, Джон направился к улице Монне, где его ждал Ульрих фон Гейерштайн.

Его встретил Пробст, низко поклонившись.

— Мой хозяин не очень хорошо чувствует себя, господин капитан, и вам, возможно, придется подождать несколько минут. Вы можете посидеть здесь. Я могу предложить вам аперитив?

Джон осмотрелся. Нельзя было не признать, что Пробст содержал помещение в идеальном порядке. Все сверкало: паркет, предметы мебели, кристально-прозрачные оконные стекла. Вазы из белого мрамора были заполнены свежими цветами, источавшими приятный аромат. Эксхем отхлебнул вина из поставленного на стол Пробстом серебряного бокала с гербом Гейерштайнов и от удовольствия прищелкнул языком.

— Мне редко приходилось пить такое замечательное вино, — сказал он и поблагодарил Пробста кивком головы.

— Вы оказали большую честь моему хозяину и его замку, господин капитан, — ответил Пробст и снова поклонился.

В этот момент взгляд Эксхема упал на стоявший на каминной доске миниатюрный портрет, чем-то неожиданно встревоживший его.

— Не может быть… — начал он и замолчал. Потом обратился к слуге: — Какая великолепная небольшая картина стоит на камине. Хотелось бы узнать, кто изображен на ней и, вообще, это результат воображения художника или портрет какого-то определенного лица?

Старый слуга улыбнулся.

— Это портрет, господин капитан. Мой хозяин всегда возит его с собой, потому что это портрет его сестры, графини Эрны фон Гейерштайн.

— Благодарю вас, Пробст.

Слуга вышел. Эксхем помотал головой, почувствовав легкое головокружение.

Эрна фон Гейерштайн… Маргарет Грирсон… Неужели бывает такое удивительное сходство? Впрочем, сходство могло ему почудиться, потому что в комнате было довольно темно из-за плотных штор на окнах.

Он снял с камина миниатюру и подошел к окну. Здесь он смог перевести дух: да, сходство было, прежде всего в общем облике, в больших немного тревожных глазах. И, все же, они различались.

Эрна фон Гейерштайн была брюнеткой, ее волосы казались золотисто-каштановыми; в то же время, волосы у Маргарет были цвета спелой ржи.

— Слава Богу, — пробормотал он. — Если бы не это различие, я решил бы, что столкнулся с проделками дьявола…

Он едва успел поставить портрет на место, как вошел граф Ульрих.

— Я немного устал, капитан, — сказал он. — Признаюсь, что я не слишком крепкого телосложения… К тому же, меня мучает бессонница…

— Послушайте, граф, — сказал Эксхем. — Вы знаете, что я по профессии моряк, а это профессия для суровых мужчин. Отец никогда не поручал меня воспитательницам, так как не хотел, чтобы я получил утонченное воспитание, малопригодное для деловых людей. Он сам начинал посыльным и постепенно поднялся по ступенькам, став в итоге богатым человеком. Я уверен, что даже суровая военная специальность не может обеспечить нужное воспитание. Не буду дольше распространяться на эту тему, чтобы не показаться слишком грубым. Перейду к сути. Вы не хотите бросить этот мусор в огонь?

И он протянул Ульриху расписку, в которой тот признавал свой карточный долг.

— Господи, что это? — воскликнул юный Гейерштайн.

— Вы попали в лапы шулеров, граф, но мне удалось забрать у них вашу расписку. Кроме того, я приношу вам извинения от имени английской армии, потому что жулики имели к ней прямое отношение.

— Боже мой, — пробормотал Ульрих, закрыв лицо руками. — Как я могу принять это, капитан?

— Это необходимо, потому что от этого зависит ваше здоровье. И не только здоровье. Я прошу вас извинить меня за резкость. Скажите, вы впервые играли здесь?

Ульрих отрицательно покачал головой.

— И сколько вы задолжали Рофферти?

— Вам и это известно? — в отчаянии воскликнул Ульрих.

Эксхем молча кивнул готовой. Он сказал о долге Рофферти на всякий случай и, как оказалось, угадал.

— Это огромная, действительно огромная сумма, — сказал граф, сдерживая рыдания.

— Я знаю, что будет, если вы не расплатитесь. Мне трудно сказать вам прямо все, что я думаю, потому что для нас, англичан, самоубийство рассматривается как страшный грех. Кроме того, граф, в трудное время, переживаемое сейчас нашими странами, у нас не так много солдат, чтобы позволить такие дурацкие потери. А теперь скажите, о какой сумме идет речь?

Подчиняясь воле Эксхема, Ульрих фон Гейерштайн назвал сумму.

— Да, вы действительно задолжали немало, — холодно оценил Эксхем его ответ. Заполнив чек, он протянул бумажку Ульриху. — Эти деньги полностью избавляют вас от долга. Нет, не отказывайтесь… Это обязанность английской армии по отношению к союзнику, которую я и реализую таким образом.

Ульрих долго молчал, пока буря в его душе немного не успокоилась.

— Весь мой замок стоит дешевле, — с трудом произнес он. — Кроме того, половина замка и наших земель принадлежит моей сестре Эрне…

— Забудьте про свой долг, его больше нет! — резко, почти грубо заявил Эксхем. — Англия всегда расплачивается со своими долгами, и каждый англичанин имеет право заплатить от имени своей родины!

Глава III Ватерлоо

В конце мая Ульрих фон Гейерштайн был неожиданно вызван к Бюлову. Переговоры о связи между армиями Бюлова и Веллингтона с помощью специально назначенных офицеров внезапно прекратились.

Эксхем снова бесцельно бродил по улицам Гента, куда непрерывно прибывали все новые и новые части, а многие знакомые лица куда-то исчезали.

К счастью, старого капитана Лисетта забыли вызвать в полк, к которому он по идее был приписан, и он продолжал посещать не только рынок зерна, но и кабачок «Красные ворота», чтобы пропустить пару кружек портера.

— Мне кажется, что вас скоро вызовет Макинтайр, — сообщил он однажды Эксхему. — Наконец-то сюда прибыла почетная гвардия, которую отправляют в Нивель. Конечно, это всего лишь компания дряхлых фермеров, которых стоило оставить с их плугами и курятниками.

Через час после этого разговора Эксхема прямо на улице остановил посыльный, передавший ему приказ незамедлительно явиться к полковнику Макинтайру.

Его сразу же привели к полковнику, сидевшему за столом, заваленным бумагами.

— Капитан, вы должны отправиться в ваш полк, который сейчас находится в Нивеле — или где-нибудь в другом месте — точно мы не знаем, так как части сейчас непрерывно и очень быстро перемещаются. Горожане Нивеля говорят, что у каждого хорошего солдата должен иметься свой план, и мне нравится эта мысль. К тому же, именно вас я считаю хорошим солдатом… У вас есть лошадь?

— Да, сэр!

— Ее можно будет поменять в Алосте или в Брюсселе, где вы сможете получить полкового коня. Удачи, Эксхем!

Джон нашел Кира возле конюшни.

— Не сомневаюсь, что Макинтайр не сказал вам, что французские части наступают на всех фронтах. Постарайтесь не задерживаться в окрестностях Брюсселя, трудно сказать, какие неприятности там можно ожидать. И, еще…

Он явно заколебался.

— Сейчас мне придется сказать вам одну глупость, — пробормотал он.

— Вот уж не думал, что от Кира можно услышать глупость, — рассмеялся Джон.

— Ладно, если вам хочется ее услышать, то вот она: я терпеть не могу типов, которые носят зеленый редингот с болтающимися фалдами. Всего вам доброго, Эксхем!

Первый день июня оказался не слишком обнадеживающим. Небо заволокли серые тучи, временами моросил дождь. Дороги были забиты пехотой, кавалерией, повозками и установленными на колеса пушками.

В Алосте, где Джон собирался получить служебную лошадь, свежей подмены не оказалось, и ему пришлось оставить свою. Немного отдохнув, он вечером добрался до Брюсселя.

Столица была переполнена. Солдаты разбивали палатки прямо на улицах, свободного жилья для офицеров не было и в помине.

Джон знал, что деньги и доброе слово всегда помогут выйти из трудного положения, когда не действуют ни ругань, ни угрозы.

За царские чаевые он нанял добросовестного порученца, который отвел Джона в небольшую гостиницу на улице Монтань.

— Мест нет, — сразу же заявил им хозяин. — Мы сами с женой будем спать во дворе, натянув над головой брезент.

Английские золотые монеты весьма заинтересовали Кордо, хозяина гостиницы; тем не менее он, воздев руки к небу, поклялся, что у него последнюю комнатушку снял маркиз-француз, заплативший за место под крышей два луидора.

— Я думаю, что четыре английских фунта стоят больше, не так ли? — обратился порученец к хозяину, украдкой подмигнув Джону.

— Я уверен в этом, — подтвердил Джон, отсчитывая монеты.

— Но что мне делать с маркизом? — вскричал хозяин.

— Вы можете прогнать его или угостить отравленным вином, оба способа приведут к нужному результату, — пошутил порученец.

— Я могу разделить комнату с господином маркизом, — разрядил обстановку Джон. — Мне достаточно будет кресла или даже стула, чтобы подремать. А у вас найдется место и корм для моего коня?

— Конечно, конечно, милорд, — засуетился хозяин. — Я накормлю и вас хорошим ужином. Должен только предупредить, что с тех пор как в город вошла армия, цены на продовольствие подскочили до небес…

Кордо сказал правду, и ужин действительно оказался более чем неплохим, и если вино стоило сумасшедшие деньги, оно было достойно оказаться на столе любого самого высокопоставленного клиента.

— Что-то мой сосед по комнате задерживается, — сказал Джон хозяину, когда настало время ложиться спать.

— Думаю, он придет очень поздно, потому что он вечерами посещает винный погребок, где собирается большая компания французов.

— Хорошо, я подожду его, — успокоил Джон хозяина.

Комната, в которой его разместили, была всего лишь большой кладовкой, но Кордо, смягченный золотыми монетами, быстро благоустроил ее, притащив пару кресел, небольшой столик и подсвечник. Он даже предложил Джону сигары и пообещал приготовить пунш.

Напиток оказался замечательным, и Джон, хотя и сильно уставший за длинную дорогу, с удовольствием провел время за бокалом пунша, так как не хотел ложиться спать, не познакомившись с соседом.

Когда стрелки настенных часов подошли к двенадцати, из небольшой клетки под циферблатом выскочила кукушка, прокуковавшая двенадцать раз, но маркиз-француз все не появлялся.

Свеча к этому времени почти полностью сгорела, а дать запасную свечку хозяин не догадался.

Джон решил, что как только свеча догорит, он уляжется в постель, а уж маркизу придется устраиваться, как получится, в полной темноте.

— Ку-ку! — сообщила деревянная птичка, подтвердив этим, что часы показывали половину первого.

Свеча громко зашипела и собралась погаснуть, когда в коридоре послышались легкие шаги и дверь в комнату тихо отворилась.

Свеча, немного оживленная потоком свежего воздуха из коридора, сначала ярко вспыхнула, потом к потолку поднялась струйка черного дыма, и огонек почти потух.

Внезапно дверь с громким стуком захлопнулась; в коридоре, сотрясая стены, простучали быстро удалявшиеся шаги, и все стихло. В комнате воцарилась темнота, но в слабом свете агонизирующей свечи Эксхем увидел неясный силуэт, появившийся в дверном проеме.

Это был человек в зеленом рединготе с длинными фалдами.

Еще Эксхем увидел — хотя потом и не смог бы сказать с уверенностью, что действительно видел это, — большую круглую физионоию с единственным широко открытым глазом, в котором отразилась тлеющая нить свечи.

— Вы имеете в виду маркиза делла Турель д’Амбиж? — переспросил Кордо, когда Эксхем поинтересовался, как выглядел его отсутствующий сосед по комнате.

— Ах, его так зовут? Это человек с большой круглой головой и бледным лицом в устаревшем зеленом рединготе с длинными фалдами? И, кроме всего прочего, он кривой?

Кордо едва не выронил поднос, который держал в руках.

— Мой господин, мой глубокоуважаемый капитан, что за чепуху вы говорите? Бедный маркиз был высоким и худым, с лицом, похожим в профиль на лезвие ножа! Он носил элегантный костюм кавалериста и, как мы с вами, имел два глаза красивого темно-зеленого цвета!

— Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

— Увы, для этого у меня имеются серьезные основания! — печально ответил Кордо. — Винный подвальчик на улице Мадлен, который он так любил посещать, на деле оказался воровским притоном. У маркиза возникла ссора с каким-то бандитом, который без лишних слов проткнул беднягу ножом. Несчастный скончался от ран вчера вечером, около одиннадцати часов.

Когда Эксхем добрался до штаба, он узнал, что его полк ушел из Нивеля.

Куда? Чиновники, сидевшие за заваленными бумагами столами, ничего не смогли сказать ему про маршрут полка. Куда он мог уйти? Да куда ему захотелось!

Случайно зашедший в комнату офицер взглянул на бумаги Эксхема и попросил его немного обождать. Вернувшись через час, он сообщил, что капитан Эксхем должен оставаться в Брюсселе до нового приказа.

Джон попросил уточнения, и офицер весьма неохотно сказал:

— Вы были назначены офицером связи в штаб Бюлова. В данный момент мы не имеем сведений о местонахождении немецких частей. Надеюсь, через некоторое время вы сможете занять полагающееся вам место.

— А что с почетной гвардией?

— Она распределена по другим частям. Всего доброго!

Жизнь в Брюсселе показалась Эксхему достаточно сносной, и Кордо делал все возможное, чтобы сделать ее как можно более приятной своему щедрому постояльцу. Он переселил его в большую удобную комнату и готовил для него изысканные блюда.

Эксхем долго не встречал на улицах знакомых, пока не наткнулся на юного лейтенанта Денни Крэга, с которым когда-то познакомился в Лондоне.

— Я видел информацию о вашем повышении в военном журнале, — сказал лейтенант, — в том же самом номере, в котором сообщалось, что майор Рофферти получил звание полковника.

— Рофферти стал полковником? — воскликнул пораженный Эксхем.

— Это чистейшей воды проходимец, не так ли? Но очень ловкий, пробивной тип. Думаю, вы не станете возражать… Он недавно появился в Лондоне; говорят, что он все время крутится вокруг племянницы Веллингтона, вы должны знать ее, это красавица Маргарет Грирсон!

— Какой кошмар! — сердито буркнул Эксхем.

— Но не для старого железного герцога, который обожает благородных людей, а Рофферти имеет какое-то отношение к графам или герцогам, предки которых участвовали в битве при Гастингсе. Между прочим, Рофферти сейчас стал сэром Рофферти; соответствующий указ об этом, полагаю, был подписан министром внутренних дел в минуту помрачения рассудка.

Обстановка в Брюсселе становилась все более и более напряженной; на лицах горожан читались тревога и растерянность.

Англичане постепенно теряли свою общеизвестную флегматичность, жалуясь на явное отсутствие порядка и дисциплины в армии Веллингтона.

— Наполеон приближается! — кричали на всех перекрестках.

— Где сейчас Блюхер?

— Англичане — это крысы, попавшие в ловушку!

— Когда на горизонте появится треуголка Бонни, как называют Бонапарта англичане, нам придется спасаться, кто как сможет!

— У нас подмочен порох!

— Пушки взорвутся после пятого залпа!

— В штабах никто ничего не знает, а интенданты продолжают набивать свои карманы!

— А наши офицеры? Банда лодырей и пьяниц!

Эти слова, полные отчаяния, повторяли тысячи горожан и английских солдат.

Неожиданно, словно благодаря свершившемуся чуду, произошло гигантское упорядоченное передвижение частей. Брюссельские буржуа, уже готовившиеся к триумфальному вступлению Наполеона в столицу, были ошеломлены, когда им стало известно, что огромные массы хорошо обученных солдат быстро перемещались к востоку от города. Горожане с удивлением следили за бесконечными вереницами пушек, двигавшихся в том же направлении.

Но Эксхем пребывал в отчаянии.

Накануне его буквально выставили из главного штаба, где к этому времени оставались только младшие офицеры.

— Не отрывайте нас от дела, у нас нет времени на разговоры!

К счастью, после обеда он наткнулся на полковника Дровси, с которым ему пришлось отступать из Конфлана.

— Присоединяйтесь к нам, Эксхем, мы направляемся в Нивель.

— Неужели я в конце концов попаду, куда меня направили? — не поверил своему везению Эксхем.

— Какая разница, где нам придется умирать? — бросил ответ полковник, фаталист по натуре.

Последние дни перед решающим сражением Эксхем провел в странном состоянии, которое он не смог бы назвать кошмарным, но в котором чувствовал себя словно чем-то одурманенным.

Конечно, он знал, что в значительной части армии Веллингтона царил удручающий беспорядок.

На некоторое время он прибился к отряду рочестерской почетной гвардии, а потом попытался присоединиться к горным егерям, которые оказались на редкость злобными и без обиняков попросили его убраться. Затем он принял участие в короткой стычке на опушке леса, во время которой англичане обменялись бессмысленными выстрелами с группой французских солдат, которых даже не смогли увидеть. В конце концов, 15 июня он очутился в авангарде армии Бюлова. За прошедшие несколько дней перед этим он уже привык к своей ненужности и к тому, что его непрерывно гоняют от Каиафы к Пилату и обратно, а поэтому был крайне тронут вежливым приемом немцев.

— Вы можете оставаться с нами, — любезно сообщил ему капитан-кавалерист Ранд. — Не исключено, что вы нам пригодитесь.

Эксхем в последние дни так много кружил возле Брюсселя, что полностью потерял ориентировку.

— Где мы сейчас находимся? — поинтересовался он.

— Ближайшая деревня называется Линьи, а за соседней рощей располагаются позиции противника.

Вдалеке непрерывно грохотали пушки.

Через двенадцать часов завязалось сражение, хотя немцы надеялись, что у них есть еще несколько дней на приведение позиций в порядок.

Эксхем не принимал непосредственного участия в бою, но быстро понял, что немцы не в состоянии оказать сопротивление яростным атакам французов.

Приближался вечер, когда раздались хриплые звуки рожков.

— Это сигнал к отступлению? — спросил Эксхем у Ранда, капитана конногвардейцев.

Тот вытер потный лоб.

— Да, и есть шансы на то, что это отступление перейдет в бегство; похоже, что за нами по пятам движется армия Груши, это весьма опытный военачальник. Но ведь вы — офицер связи… Вы не получили инструкции?

— Увы, ни одной. Но, если вы переместитесь к северо-западу, оставив на месте свой правый фланг, вы сможете соединиться с английской армией.

— Оставайтесь возле меня! Я сейчас пошлю лейтенанта к ближайшему генералу, чтобы передать ваши соображения.

Лейтенант очень быстро вернулся.

— Генерал согласился, господин капитан. Он надеется, что таким образом мы сможем избежать разгрома после атаки Груши.

— Это вполне реально, — согласился Эксхем. — Но следует учитывать, что у Груши очень мало легкой артиллерии, а его тяжелые пушки вязнут в ненадежной песчаной почве.

Если бы меня спросили, я посоветовал бы разместить в нашем тылу в окопах группу элитных стрелков или, в крайнем случае, обычных пехотинцев, и рискнул бы парой десятков полевых пушек, чтобы они открыли по французам непрерывную пальбу, пусть даже в воздух. Груши решит, что столкнулся с нашими главными силами; это задержит его и позволит нам оторваться от противника.

— Неплохая идея, — согласился Ранд.

Поскольку лейтенант, передавший первое донесение, снова исчез, Эксхем понял, что его предложение будет передано начальству.

Посыльный вернулся вместе с темнотой.

— Герр генерал Вашхольдер благодарит господина офицера связи. Приказы герцога Веллингтона будут незамедлительно выполнены! — сообщил лейтенант.

Эксхем побледнел. Оказывается, немцы считали его непосредственным представителем Железного герцога, и его личное мнение воспринималось, как приказ верховного командования!

«Если герцог когда-нибудь узнает об этом, мне гарантировано пожизненное место на галере!» — подумал Джон.

Едва на следующее утро встало солнце, как один за другим появилось несколько посыльных с радостными известиями.

— Операция закончилась весьма удачно! Мы оторвались от Груши, и сейчас наши передовые части соединились с главными силами английской армии!

— Генерал Вашхольдер на седьмом небе от радости, и Блюхер уже передал ему свои поздравления!

— У Бонни скоро появится огромный клубок запутанных проблем! — весело воскликнул капитан Ранд. — Господин офицер связи, позвольте мне отослать вас к генералу Вашхольдеру.

— Я предпочел бы остаться с вами, — уклончиво ответил Эксхем.

— Да, разумеется, вы хорошо знаете, откуда дует ветер, — воскликнул немец. — Как здорово вы обвели вокруг пальца этого бравого Груши!

Эксхем поспешно отвернулся, чтобы собеседник не заметил, как он покраснел.

Эксхем против Груши! Ну и комедия!

Тем не менее, объединение двух армий, немецкой и английской, продолжалось, так как значительная часть войск Блюхера продолжала отступать.

Никто, за исключением Бонапарта, не предвидел близкого начала битвы при Ватерлоо.

Утром солдаты капитана кавалерии Ранда привели пленного француза, которого обнаружили спрятавшимся в песчаном карьере. Это был совсем юный офицер, первыми словами которого была просьба дать ему воды.

— В этих песках у меня совершенно пересохло горло! — со смехом пожаловался он.

Капитан Ранд приказал принести пленнику бутылку рейнского.

— Я лейтенант Менебр из гарнизона Ренна, оставшегося верным императору, — сообщил он. — Ренн — это одновременно название горы на моей родине, и я горжусь этим!

Он оказался весьма разговорчивым, и не переставал расхваливать немецкое вино, чем очень понравился Ранду. Потом капитан представил пленного Эксхему.

— Эксхем? — переспросил лейтенант. — Мне знакомо это имя. Вы имеете какое-нибудь отношение к юному Эксхему, который много лет назад лихо расправился с корсаром Сюркуфом в Индийском океане?

— Этим юным Эксхемом был я, — с улыбкой признался Джон. — Правда, с тех пор я порядком постарел.

— Боже всемогущий! Насколько мне известно, вы тогда очаровали всех светских дам Парижа! О вас хорошо отзывался даже сам Сюркуф. Когда закончится война, а это будет очень скоро, вы должны навестить его в Сен-Мало. Он устроит вам королевский прием, потому что ценит мужество, проявленное как друзьями, так и врагами!

— В своем отечестве нет пророка, а поэтому английские дамы не пускают меня даже на порог своих салонов, — пошутил Эксхем. — Но мне показалось, что вы не верите в возможность поражения, лейтенант Менебр?

Молодой офицер присвистнул и бросил хитрый взгляд на собеседника.

— Бонапарт победит, когда захочет, и не важно, как сложатся обстоятельства, — заявил он. — Ваш Веллингтон цепляется за лес, где он маневрирует с большим трудом. Я согласен, это железный человек, но у него свинцовые мозги, и ему не помешали бы несколько лет изучения тактики. Завтра или, самое позднее, послезавтра французы скосят англичан как цветочки на лугу. Признаю, что Груши запаздывает, но он наступает на пятки Бюлову и Блюхеру.

— Бюлов сейчас с нами, а Блюхер уже занял позицию между Груши и союзными армиями, — сказал Эксхем.

Француз помрачнел.

— Это невозможно, — пробормотал он. — Это будет для нас катастрофой! Груши относится к командирам, от которых меньше всего ожидаешь рассеянность и ошибки.

После этого юный лейтенант окончательно замолчал, и даже вторая бутылка немецкого вина не вывела его из мрачного транса. Через час за ним приехал офицер, так как пленного хотел допросить сам Вашхольдер.

Почти сразу же началось интенсивное движение частей. Во все стороны помчались посыльные; издали доносилось непрерывное громыхание пушек, а поблизости раздавалась ружейная стрельба рассыпавшихся цепью немецких пехотинцев. Капитан Ранд явно нервничал. Он только что узнал, что его полковник был убит разорвавшейся возле него гранатой.

— Это был чертовски опытный офицер, наш бравый Кинц, — пробормотал Ранд, — он успевал заниматься всеми делами сразу, и мы могли спокойно спать. Теперь мне придется взять на себя всю ответственность…

Он торопливо развернул принесенные сержантом карты.

— Я оставлю здесь двенадцать человек с сержантом. Капитан Эксхем, оставайтесь с ними, пока я не вызову вас, или пока вы не встретите английские части, которые могут появиться с этой стороны. Тогда вы сможете присоединиться к ним. В общем, Good Luck[11], как говорят у вас.

Это были последние слова, которые Эксхем услышал от дружелюбного немецкого капитана, потому что на следующий день капитан Ранд был убит.

Ночь прошла сравнительно спокойно, хотя Эксхему порядком мешала спать артиллерийская дуэль между противниками, а иногда его будили проносившиеся рядом всадники.

На него едва на наступила лошадь с каким-то заблудившимся посыльным; к счастью, этот кентавр исчез так же быстро, как и появился.

Немецкий офицер вечером притащил Эксхему груду конских попон, и посоветовал отдохнуть как следует; это пожелание Джон охотно исполнил, заснув так же крепко, как и в отеле доброго Кордо, в самой мягкой постели. Иногда он все же просыпался, когда над головой со свистом пролетали ядра, задевавшие макушки высоких деревьев.

Рано утром его разбудил близкий взрыв, и он увидел, как метрах в двухстах от него к небу взлетело облако дыма и пыли. Вероятно, это была случайная бомба, так как продолжения не последовало.

В тридцати онах[12] от него, возле группы больших деревьев его лошадь спокойно щипала траву. Но она оказалась единственным живым существом в поле его зрения, так как солдаты с сержантом исчезли, бросив его, как ненужную вещь.

Ему хватило одного взгляда на юго-запад, на простиравшуюся перед ним равнину, чтобы понять причину такого поспешного отступления сержанта и его команды.

Густой пороховой дым, похожий на черный туман, скрывал холмы, поля и рощи; непрерывно раздавался яростный грохот. Великое сражение, о котором накануне говорил Менебр, достигло пароксизма.

Несколько следующих часов прошли для Эксхема, словно бессвязный сон или бред. Он бессмысленно скакал то в одну сторону, то в другую, несколько раз натыкался на небольшие группы ничего не понимавших немецких пехотинцев, которые даже не отвечали на его бессвязные вопросы.

В зарослях дрока он наткнулся на брошенную пушку; она валялась на земле, сбитая ядром с лафета, и вокруг нее лежали тела трех канониров, погибших при взрыве ящика с порохом.

Они принадлежали к одной из частей, прибывшей в Европу из Шропшира.

Эксхем печально покачал головой.

Потом он неожиданно столкнулся с легким французским кавалеристом, рассмеявшимся безумным смехом и тут же ускакавшим неизвестно куда.

Время было далеко за полдень, когда он очутился на лесной поляне, совершенно пустынной, но со следами недавно располагавшегося здесь и поспешно оставленного бивуака. В беспорядке валялись кивера французских драгун, уланские ташки[13]. В сторонке стояла корзинка с бутылками красного вина, бисквитами, чесночной колбасой и сушеными фигами.

Лошадь Эксхема с удовольствием захрустела твердым, как камень, бисквитом, а сам Джон, страдавший от жажды, опорожнил бутылку вина, за здоровье Наполеона или, по крайней мере, за его счет.

«Боюсь, что героическая репутация Джона Эксхема сильно поблекнет в глазах французских дам, когда они узнают о его бесславных приключениях во время великой битвы», — подумал Эксхем и отшвырнул пустую бутылку.

Он углубился в лес, спокойный и тихий, если не считать щебета птиц, не реагировавших на иногда доносившуюся издалека стрельбу. Какая-то нахальная пичуга, едва не усевшаяся Джону на голову, обругала его, перебравшись на ветку, а большая красивая бабочка опустилась на лошадиную гриву.

Пахло грибами и цветами боярышника; высокие папоротники слегка покачивались под почти незаметными порывами ветерка. Очевидно, бессмысленная человеческая суета ничуть не интересовала обитателей леса.

Начало смеркаться, когда Эксхем выехал на большую поляну, через которую протекал небольшой, но голосистый ручей.

Когда лошадь принялась пить кристально чистую воду, из леса выехала группа всадников. Это были уланы.

Подъехав к ручью, они спешились, чтобы напоить лошадей.

Эксхему, впервые за прошедшие сутки, удалось узнать свежие новости, к тому же, крайне важные.

Французская армия разбита, французы бегут. Самые стойкие их каре полегли на месте. Судьбу Ватерлоо решил старик Блюхер, внезапно появившийся на поле сражения в тот момент, когда Наполеон ожидал помощь от Груши.

— А что с герцогом Веллингтоном? — поинтересовался Эксхем.

— О, он едва не попал в лапы Наполеону! А что вы собираетесь делать, капитан? Вы хотите присоединиться к нашим частям? В этом случае вам стоит проехать через лес, иначе вы рискуете встретиться с остатками разгромленных частей противника, и французы не преминут отыграться на вас за свое поражение.

Эксхем последовал совету улан и двинулся в указанном ими направлении по широкой удобной тропе. Его одолевали мрачные мысли. Он думал, что ему придется кое-что рассказать начальству о том, как он провел этот памятный день…

— Monsieur!.. Monsieur l’officier[14]!

Мужчина в грязной форме лесничего выскочил на тропинку и остановился перед лошадью Эксхема.

— Идемте со мной! — попросил он на плохом французском. — У меня дома умирает офицер!

Через несколько минут Эксхем очутился возле дряхлой хижины, вокруг которой бродил десяток кур.

В лачуге горела сильно дымившая масляная лампа. В ее свете Джон увидел женщину со странной прической, склонившуюся над постелью.

— Он еще жив, — пробормотала она. — Может быть, дать ему еще воды?

— Где вы его нашли? — спросил Джон у лесничего.

— Он постучался к нам час назад и попросил воды, чтобы напоить коня. Вежливый и учтивый господин, называвший нас «мсье» и «мадам».

Я дал ему воды и немного овса. Потом офицер попросил у меня скребок и сам принялся чистить коня.

— Я видела, как он убегал и скрылся в лесу! — закричала женщина.

— О ком вы говорите? — удивился Эксхем.

— Заткнись, женщина, твое мнение никого не интересует, — резко прервал жену лесничий. — Внезапно мы услышали выстрел, и когда я вышел посмотреть, что происходит, офицер лежал на земле. Он получил пулю в спину, и эта пуля вышла через грудь.

— Я видела, как убегал убийца, — снова закричала женщина. — И он не был солдатом… У него была мерзкая круглая башка и он был одет в зеленый редингот с этими штуками, которые болтаются сзади!

— Это были фалды! — воскликнул Эксхем.

— Да, именно так их и называют.

Эксхем подошел к постели и склонился над раненым.

Это был Ульрих фон Гейерштайн.

Глава IV Несколько слов, написанных карандашом

— Ульрих, это я, Джон Эксхем!

Ему пришлось несколько раз повторить эту фразу, прежде чем Гейерштайн открыл глаза.

— Капитан Эксхем! Как хорошо, что вы пришли…

На бледных губах мелькнула улыбка.

— Я призывал всех святых, чтобы вы появились, — прошептал раненый. — И вот, вы пришли. Что, сейчас уже ночь?

— Сейчас вам не стоит говорить, потом у нас еще будет время поболтать!

— Конечно, капитан, но я хочу…

Эксхем, не слушая раненого, осмотрел раны и перевязал их, как смог.

Он понимал, что состояние юноши было очень тяжелым. Пуля вошла в спину между лопатками и пробила легкое перед тем, как выйти через левую сторону грудной клетки.

Раны выглядели очень нехорошо: через большое выходное отверстие вытекала темно-красная кровь, которую Джону никак не удавалось остановить.

— Я так долго не протяну, — прошептал раненый. — Где мой Пробст?

Пробста рядом не было, и ни лесничий, ни его жена не видели, чтобы кто-нибудь сопровождал офицера.

— Кто стрелял в вас? — спросил Эксхем. — Если вы опишете его, я клянусь, что отомщу за вас, Ульрих.

Юный офицер покачал головой.

— Вам будет очень трудно… Отомстить… С таким существом… — И он попытался улыбнуться.

— Значит, вы знаете его? — с надеждой воскликнул Джон.

Ульрих покачал головой.

— Это призрак Гейерштайна, — прошептал он.

Эксхем попытался улыбнуться.

— Вы шутите, дружище. Призракам не нужно использовать огнестрельное оружие, чтобы убивать людей.

— Возможно… Но призрак Гейерштайна совсем не такой, какими их обычно представляют…

Лесничий достал бутылку французской водки, налил стаканчик и протянул его раненому.

Крепкий напиток вернул раненому подобие уходящей жизни, и на его щеках появился легкий румянец.

— Когда меня не станет, капитан…

— Глупости, вы обязательно выкарабкаетесь, — перебил раненого Джон.

— Я знаю, что не выживу. Ведь я уже говорил вам, что не слишком крепок. Но мне не о ком печалиться, разве что об Эрне и еще… о Пробсте. Кернер тоже погиб, но от честной пули, а не от рук убийцы или призрака… Это достойно сожаления… Дайте мне еще немного воды…

Его голова упала на подушку, и Джону показалось, что Ульрих сейчас окончательно распрощается с жизнью.

— Женщина, дай ему еще немного своей настойки, — приказал лесничий.

Она налила в кружку немного пахнущей смолистыми травами жидкости из оловянного кувшина. Потом она смочила губы раненого тонкой струйкой микстуры; немного настойки попало ему в рот.

Ульрих глубоко вздохнул, открыл глаза и слабо улыбнулся.

— Я, кажется, заснул? Хорошо, что вы разбудили меня, капитан.

— Эта настойка не сможет излечить его, — шепнул лесничий на ухо Джону, — но она снимает боль, если он чувствует ее. Судя по всему, ему сейчас требовалось именно обезболивающее…

— Вы должны отыскать моего слугу Пробста, — прошептал Ульрих. — Я проиграл огромную сумму, капитан Эксхем, и я ни в коем случае не должен был соглашаться… Но случилось то, что случилось… И мне пришлось написать обо всем Эрне, так как она должна все знать.

— Вам не стоило рассказывать сестре об этом, — сказал Эксхем.

— Но долг чести полагается платить не только англичанам, — пробормотал Ульрих.

— Я бы не стал позволять ему так много говорить, — покачал головой лесничий.

Юноша услышал его и слабо улыбнулся.

— Капитан Эксхем… Я был мальчишкой, мне было лет десять или двенадцать в то время, когда вы сражались с Сюркуфом… Мой отец был суровым человеком, и для него не существовало ничего, кроме его воли… спросите у Пробста… Мне часто доставалось, иногда даже тростью, когда я не слушался его. Замок Гейерштайн не такой уж маленький, но для жилья используется только небольшая его часть. Многие помещения отгорожены каменными или деревянными стенками. Нам запрещалось пробираться за перегородки, и Эрна никогда не нарушала этот запрет. Послушай, Эксхем, именно в этой запретной для всех части замка иногда появлялся призрак.

— У него горячка, он бредит, — негромко сказал лесничий.

Джон попросил Ульриха замолчать, но тот словно не услышал его.

— Я видел его, я знаю…

— Он свихнется, если не закроет рот, — воскликнул лесничий.

— Звезда с семью лучами… Красная звезда с семью лучами, Эксхем!

Ульрих фон Гейерштайн метался в горячке, громко выкрикивая бессмысленные фразы пронзительным голосом.

— Звезда с семью лучами… Красная звезда с семью лучами… Коридор, уходящий глубоко под землю… Эксхем!

— Успокойтесь, Ульрих, вам нужно отдохнуть! — Эксхем безуспешно пытался заставить Ульриха замолчать, но раненый ничего не слышал, и, казалось, перед его глазами мелькали видения, недоступные окружающим.

— Там, я вижу… Дворец… Волшебный замок… Осторожней! Без красной звезды с семью лучами вы никогда не попадете в него!

Жена лесничего подошла к Эксхему.

— Призрак с косой стоит возле его постели. Теперь бедный офицер долго не продержится, — прошептала она.

— Замолчи, колдунья! — гневно крикнул ее муж.

Эксхем повернулся к нему.

— У вас есть лошадь?

Лесничий бросил на Джона подозрительный взгляд.

— Несколько дней назад сюда забрела потерявшаяся лошадь какого-то гусара; я пожалел бедное животное и нашел место в своей конюшне, накормил…

— Садитесь на эту лошадь и скачите как можно быстрее к какой-нибудь немецкой части. Немцы должны быть недалеко отсюда. Я дам вам письмо, в котором прошу прислать сюда священника.

— Но сейчас уже ночь, а здесь очень плохие дороги…

— Возьмите фонарь, я видел его возле дверей. И вот вам это… — И он протянул лесничему несколько золотых монет.

Поведение лесничего резко изменилось, и через несколько минут Эксхем услышал удалявшийся от хижины лошадиный топот.

Раненый продолжал метаться, горячка усиливалась, и Эксхем не успевал стирать кровавую пену с его губ.

Жена лесничего снова подошла к постели раненого.

— Похоже, он продержится еще час или два, вряд ли больше, — оценила она состояние раненого. — Я могу поставить свечку святой Гудуле, чтобы муж быстрее вернулся со священником. Это хорошая свечка, ее освятили в церкви, и она обошлась мне в шесть су.

Зазвенела брошенная на стол монета, и свеча загорелась.

Ее свет упал на лицо раненого, который открыл глаза и уставился неподвижным взглядом на колеблющееся пламя.

— Weihnachten[15]… Уже Рождество? — пробормотал он. — Во дворце, куда все хотели попасть, стоит рождественская елка с тысячей свечей, но без красной звезды с семью лучами никто не сможет войти во дворец.

Эксхем посмотрел на часы. Время бежало очень быстро, и женщина, сидевшая возле постели раненого, с беспокойством поглядывала на него.

— Я дам ему еще немного настойки, — сказала она, — но если священник не появится через десяток минут…

В этот момент они услышали конский топот.

В хижину вошел лесничий в сопровождении старика в поношенном доломане. На груди у него висел небольшой медный крест.

— Я священник Фрейлих, — представился он и, не теряя времени, подошел к постели раненого.

— Ульрих фон Гейерштайн, — прошептал он. — Да, нет такой беды, которая не обрушилась бы на это несчастное семейство.

Он опустился на колени и принялся читать молитвы.

— Эксхем! — неожиданно закричал раненый. — Подойдите ближе, Эксхем, где же вы? О, как темно вокруг меня… Эксхем, я…

Он с силой вцепился в руку Джона.

— Это невероятно тяжелый долг, Эксхем… Да благословит Господь вас и все английское войско… Не забудьте про звезду с семью лучами… Мой Бог… Моя родина…

Удивительно нежная улыбка неожиданно появилась на его лице, ставшем светлым и спокойным, и он принялся негромко напевать:

— Die Schwert an meiner Linken…[16]

Таким образом, Ульрих, последний в роду графов Гейерштайнов, покинул эту долину скорби с последним стихотворением Кернера на устах, и его душа вернулась к своему Создателю.

— Ближе к тебе, мой Бог! — произнес священник. Потом он еще долго молился, прежде чем обратиться к Эксхему.

— Господин офицер связи, — сказал он, — ваша записка попала в руки генерала Вашхольдера. Генерал очень огорчился, узнав о смерти графа Гейерштайна, так как относился к нему с большим уважением. Он также попросил меня передать вам, что он никогда не забудет имя капитана Джона Эксхема.

Мне теперь нужно будет найти место для упокоения несчастного смертного, который сейчас направляется на встречу с Вечным Светом. Позднее его прах будет перенесен в семейный склеп в замке неподалеку от Мейсена.

На следующий день Эксхем вернулся в Брюссель, где опять обосновался в гостинице Кордо, встретившего Джона, как лучшего друга.

— Всего около часа назад в гостиницу заходил господин, очень беспокоившийся за вас.

— Я никого здесь не знаю, — пожал плечами Эксхем.

— Он сказал, что вы несомненно скоро появитесь, — добавил Кордо, — потому что вы остались невредимы в сражении.

— Очевидно, это очень хорошо информированный человек, — сказал Джон.

— Этот господин написал для вас записку, после чего исчез.

Джон распечатал конверт, на котором большими буквами было написано его имя.

Письмо было подписано Киром.

Было бы чистым безумием не обратить внимания на совет капитана Лисетта. Эксхем хорошо знал это, а поэтому на следующий же день простился с уютной гостиницей на улице Монтань к искреннему сожалению добряка Кордо. Поэтому он никогда не узнал, что через полтора часа после того, как он покинул отель, там появился офицер с приказом капитану Эксхему немедленно отправиться на бриге «Эндевор» из Булони в Портсмут.

Точно так же ему остались неизвестными мотивы гнева посыльного офицера, крайне недовольного поспешным отъездом Эксхема и обрушившегося с руганью на ни в чем не виноватого беднягу Кордо.

«Эндевор» затонул с проливе Па-де-Кале от взрыва адской машины, спрятанной в трюме брига преступником, оставшимся неизвестным. Об этом Эксхем узнал совершенно случайно, но уделил этому происшествию внимания не больше, чем множеству трагических случайностей этого времени.

Он перебрался в Гент, охваченный невероятным хаосом, сопровождавшим возвращение английской армии на родину. Далее он собирался переехать в Остенде. Имела тут место фатальность или таинственная воля Провидения, но он никогда так и не попал на побережье. Через три дня беспорядочных скитаний он вернулся в Гент, переполненный военными — немцами и англичанами. Здесь же находилось множество французов, не представлявших, следует ли им считать себя военнопленными, а также несколько казачьих сотен из России.

Отель «Куртре» также был забит под завязку, но его владелец мсье Гастон встретил Эксхема с обычной сердечностью.

— Для вас у меня всегда найдется место, капитан. Не могу не заметить, с вашего позволения, что вы выглядите очень усталым, что ничуть не удивительно, учитывая особенности передвижения по невероятно забитым дорогам.

— Вы словно прочитали цитату из Библии, — рассмеялся Эксхем. — Но меня интересует, осталось ли что-нибудь из вашего прекрасного вина, и могу ли я надеяться на кусок ветчины или сыра?

— Можете. У меня вы найдете даже котлеты и зеленый горошек! — с гордостью сообщил мсье Гастон.

— Мне осталось только признать, что это настоящее чудо!

— Вы буквально сняли у меня с языка эти слова, капитан!

После ванны и отдыха Эксхем почувствовал, что к нему возвращаются силы. Окончательно жизнь представилась ему в розовом свете, когда он сел за столик, накрытый для него Гастоном в укромном уголке общего зала.

— Вы позволите присоединиться к вам, капитан? — внезапно раздалось рядом с ним.

Эксхам удивленно поднял взгляд и сразу же вскочил: перед ним стоял полковник Макинтайр.

— Позвольте мне прежде всего полакомиться парой котлет — я двое суток питался только заплесневелыми галетами. А потом нам нужно будет поговорить.

Полковник быстро расправился с обедом, проглотив при этом полдюжины больших котлет из телятины.

— Кофе и бренди! — распорядился он, отодвинув тарелку.

Потом он протянул Джону свой портсигар.

— Сигары герцога! — сообщил он с хитрой улыбкой.

Сигара оказалась отвратительной, но Эксхем не подал виду, хотя, по правде говоря, после первой же затяжки он почувствовал непреодолимый рвотный позыв.

— Вы собираетесь вернуться в Англию? — поинтересовался Макинтайр.

— Да, сэр, я действительно хочу вернуться, но пока не получил на это разрешения. Мне кажется, что, если учесть, как долго и бесцельно я скитаюсь после отъезда из Гента, это разрешение не так уж обязательно.

— Тем не менее, оно обязательно, — сухо возразил полковник.

Эксхем поклонился, ничего не сказав.

— Но я не хочу давать вам это разрешение, Эксхем.

— Приказывайте, полковник!

— Хорошо. Нам всегда нужны способные офицеры, и случай, или, скорее, моя счастливая звезда обеспечила нашу встречу. Вам придется ехать в Париж.

— В Париж? — слова полковника ошеломили Эксхема. — И что я буду там делать?

— Для начала вы должны просто приехать в Париж. Оказавшись на месте, вы получите дальнейшие инструкции. Вполне возможно, что вам скучать там не придется. Вы знаете, что из сотни наших офицеров лишь двое или трое могут пробормотать что-то членораздельное на французском языке?

— Значит, мне придется стать переводчиком? — спросил Джон, постаравшись, чтобы вопрос не показался насмешкой.

— Гм, пожалуй… Но, скорее… В общем, не заставляйте меня говорить то, чего я сам толком не знаю. Пока вы просто едете в Париж. Завтра туда направляется специальный дилижанс, способный очень быстро доставить вас в столицу. В нем будет место для капитана Эксхема. А теперь постарайтесь приятно провести оставшееся у вас свободное время.

Макинтайр оказался великолепным собутыльником. Он шутил, смеялся, старательно избегал говорить о войне и заказывал одну бутылку шампанского за другой.

Выбрав минуту, Эксхем небрежно упомянул имя Рофферти. К этому моменту Макинтайр, выпивший, вероятно, больше, чем мог усвоить, сидел с блестящим красным лицом и слезившимися выпученными глазами. Он пробормотал заплетающимся языком:

— Этот мерзавец… Он не сможет ничего рассказать о Ватерлоо, потому что в это время сражался в Лондоне… Что поделаешь… Когда ты вот-вот станешь родственником Веллингтона…

— Вы имеете в виду Маргарет Грирсон? — с трудом произнес Эксхем.

Полковник кивнул.

— Я надеялся, что он достойно скончается от французской пули, но герцог решил иначе, срочно отправив его в Лондон.

Очевидно, в этот момент полковник понял, что сказал больше, чем следует.

Он отодвинул стакан и проворчал:

— Не расспрашивайте меня больше, Эксхем… Эти чертовы французы, когда они не могут свалить нас пулей, отравляют нам мозги и язык своим проклятым шампанским!

Джон сделал незаметный знак мсье Гастону, державшемуся поблизости.

— Мсье Гастон, коньяк «Наполеон» урожая 1806 года!

Макинтайр вытаращил глаза.

— Неужели такой коньяк существует на самом деле?

— Через секунду вы увидите его перед собой, сэр.

— Вы действительно фантастически богаты, Эксхем?

— Мне не приходится жить в стесненных обстоятельствах, сэр.

Полковник нахмурился.

— Не знаю, могу ли я принять… — буркнул он.

Тем не менее, когда мсье Гастон налил драгоценный янтарный напиток в хрустальный бокал, он не смог устоять перед соблазном.

— Кровь богов! — пробормотал он. — Почему я не бедный шотландец, которому даже не выплачивают регулярно его зарплату, но который может каждый день утолять жажду настоящим нектаром!

Большая доза шампанского, за которым последовал коньяк из винограда урожая 1806 года… Макинтейр погрузился в сладкий бред, заполненный химерами и чудесными надеждами.

— Скажите, полковник, вы действительно встретили меня здесь случайно?

— Отнюдь, — ворчливо возразил полковник. — Как будто я мог позволить себе такую роскошь, как номер в отеле «Куртре»… Ах, я едва могу позволить себе сосиску с капустой в самой дешевой харчевне!

Джон поспешил наполнить бокал своего начальника, который тот опорожнил залпом.

— Я должен был найти вас здесь, я получил приказ от…

Он грохнул кулаком по столу, причинив огромный ущерб хрустальным бокалам.

— Какого черта! Это вас не касается! Я солдат, и я умею подчиняться приказу! Вы тоже солдат, и тоже должны подчиняться! Но, если какой-то хорек в зеленом рединготе с башкой, словно у свиньи, отдает мне приказ, который я должен передать дальше, словно я простой посыльный, это для меня, полковника Макинтайра, больше, чем просто оскорбление!

Несколько растерянный, Джон наблюдал за полковником.

Неожиданно Макинтайр успокоился. Он огляделся, прижал ладони к вискам и прошептал:

— Эксхем, это не совсем честно с вашей стороны, так напоить меня, ведь я плохо переношу спиртное. Мне кажется, я сказал то, о чем мне стоило промолчать. Забудьте все, что я вам наплел, Эксхем, я несчастный человек, у меня есть жена и шестеро детей, а также куча сестер, которых требуется выдать замуж.

После этого монолога они еще немного посидели молча, прежде чем расстаться.

Только через несколько дней полковник Макинтайр узнал, что приказ отправить капитана Эксхема в Париж был фальшивым.

Но к тому времени Джон уже оказался в Париже, в огромной метрополии, где чувствовал себя так же уютно, как иголка в стоге сена.

Специальный дилижанс, доставивший Эксхема в Париж, оказался громоздкой каретой, в которой вместе с ним разместились шесть пассажиров — четверо английских офицеров и два француза, не имевших отношения к армии.

Англичане, жители шотландских равнин, суровые и неразговорчивые, не обращали на Джона внимания и отвечали молчанием на его вопросы.

Гораздо лучше сложились его отношения с французами, готовыми без перерыва болтать о всем и ни о чем.

Джон просмотрел подорожную, которую ему вручил Макинтайр. Она оказалась краткой и конкретной.

Капитану Эксхему рекомендовалось по прибытии в Париж встретиться с неким майором Джеем, проживающим в доме 47-бис по улице Таранн, где он должен был получить дальнейшие указания.

Подпись под текстом оказалась неразборчивой, но несколько печатей придавали документу достоверность.

Один из французов, элегантный молодой человек лет тридцати с хорошо подвешенным языком, представился как Жером Монталиве, художник.

— Я друг Шатобриана, — с гордостью сообщил он Джону, — именно благодаря ему я смог сопровождать короля Людовика в Гент. Я собирался писать батальные картины, прежде всего те, в которых корсиканец получил хорошую трепку. К сожалению, я не смог наблюдать за битвой при Ватерлоо. Это печально, не так ли? Картина с изображением этого сражения обеспечила бы мне всемирную славу. Но я не переживаю, потому что возвращаюсь в свободную Францию, в Париж без тирана!

В Куртре, где они меняли лошадей, Эксхем пригласил француза пообедать.

После первой бутылки бордо француз стал невероятно общительным.

Он подмигнул собеседнику и сообщил:

— По правде говоря, я не имел права ехать этим дилижансом. Но иначе у меня на дорогу ушло бы очень много времени, и я не представлял, когда смогу добраться до Парижа. Я буквально заболел ностальгией по этому удивительному городу.

— И как же вам удалось получить место в этой карете? — улыбнулся Эксхем.

— Я подкупил возницу, — фыркнул француз, — и, хотя мне пришлось потратить сумасшедшие деньги, я ничуть не жалею об этом. Дилижанс тронулся в путь минут на тридцать раньше расписания, и я видел, как тип, который должен был ехать вместо меня, пытался догнать карету, но кучер хлестнул лошадей, и бедняга остался далеко позади. Я долго хохотал, глядя, как он остановился, глотая пыль…

— Кем был этот опоздавший? — спросил Джон.

Француз пожал плечами.

— Я не видел его визитку, но в предрассветных сумерках я разглядел зеленый редингот, из-под которого торчали тощие трясущиеся ноги. Это была такая комичная сцена!

Куртре… Валансьен… Хэм… Компьен…

Дилижанс выбирал самый короткий путь, не заезжая в большие города.

Несмотря на сложные времена, для него всегда находились сменные лошади, и для пассажиров на станциях всегда в достаточном количестве имелись еда и питье.

Им пришлось провести ночь в карете, без остановок мчавшейся сквозь темноту.

Утром, когда они оказались в Париже, их встретил грязно-серый рассвет; лето в конце июня больше походило на раннюю весну.

После полудня дилижанс остановился на улице Мобеж, и пассажиры сошли с него.

Четверо англичан удалились, не попрощавшись, и Эксхем остался наедине с Монталиве.

— До свидания, — сказал Джон попутчику, пожимая ему руку, — или прощайте, так как можно не сомневаться, что наши пути расходятся навсегда.

Они расстались, но не успел Джон сделать несколько шагов, как француз догнал его.

— Я заметил, как из кармана вашего плаща выпала какая-то бумага…

Это была подорожная, полученная Эксхем перед отъездом.

Джон растерялся.

Ведь он положил единственный свой документ не в карман плаща, а спрятал его в более надежное место — нагрудный карман куртки.

Он повернулся к французу, чтобы поблагодарить его, но тот уже скрылся в толпе, заполнявшей тротуар.

Машинально взглянув на бумагу, он заметил несколько слов, написанных карандашом.

Глава V Господин Брюмер

Немного подумав, Джон решил немедленно пойти в Северную торгово-пассажирскую контору и взять билет на первый же кабриолет, направляющийся в Гавр, откуда в Англию ежедневно уходил не один десяток судов. В отделении, откуда отправлялись дилижансы в нужном ему направлении, ему сообщили, что почтовая и пассажирская связь с приморскими городами была временно приостановлена, а если он хочет заказать отдельный кабриолет для себя, то ему все равно придется ждать дня три, не меньше.

Когда он попытался нанять или приобрести лошадь, то только вызвал смех у окружающих.

— Лошади, которых не отобрали англичане и не украли венгры или немцы, давно съедены.

Парижские отели были забиты ничуть не меньше, чем в Генте; любой из них вполне мог работать музеем военной униформы.

В конце концов он остановился в харчевне на улице Амело, где наряду с дешевым красным вином и крепчайшей водкой продавался древесный уголь и кое-какие овощи.

Французская столица, о которой он так часто слышал хвалебные отзывы, разочаровала его. Серые грязные улицы выглядели еще более уныло из-за хмурой дождливой погоды.

«Ничего страшного, — подумал он, пытаясь успокоить себя, — три дня пройдут быстро. Даже если я потрачу все имеющиеся у меня деньги и использую свой последний вексель, я смогу при первой же возможности покинуть Париж».

Чтобы не мокнуть, шатаясь по заливаемому дождем городу, он обосновался в унылом кабачке, где небрежно перелистывал газеты, курил отвратительные сигары и понемногу отхлебывал кислое вино.

Вечером второго дня, когда он с удовольствием думал, что ему осталось поскучать всего один день, в кабачок вошел уличный торговец. Усевшись рядом с ним, он заказал вина.

Мужчина был очень бедно одет; он снял с плеча большую корзину, из которой извлек несколько безделушек.

— Вот замечательный нож, мсье, — сказал он, положив перед Джоном небольшой ножичек. — Или, может быть, вас заинтересует великолепная трубка? Тоже нет?

Он выпил вино, бросил на столик бронзовую монетку и взялся за корзину.

Повернувшись к Джону, он прошептал на хорошем английском:

— Теперь вы можете посетить улицу Таранн. Прямо сейчас. Кир.

Не успел Джон открыть рот, как разносчик выскочил на улицу и растворился в толпе.

— Что за ерунда, — пробормотал Джон, опомнившись от неожиданности. Тем не менее, он все же подумал, что ему стоит последовать совету Кира. Получив очередной совет от капитана Лисетта, он никогда не колебался, но улица со странным названием Таранн с загадочным майором Джеем действовала на него, словно какая-то мистическая угроза, и только тяга к приключениям заставила его принять решение.

Быстро поужинав омлетом с кусочками жареной тыквы и запив — возможно, для храбрости — парой стаканов вина это изысканное блюдо, он отправился на улицу Таранн.

Он без труда нашел серую унылую улицу, слабо освещенную редкими фонарями.

Некоторое время он шел вдоль высокой стены, над которой торчали тощие верхушки деревьев. На мгновение он задержался перед воротами в монастырь, показавшийся ему давно покинутым. Потом его окутал запах трав с перегонной установки, сопровождавшийся свистом вырывавшегося из котлов пара и, наконец, он оказался перед домом номер 47-бис.

Обычный довольно высокий дом: узкий фасад с небольшими сводчатыми окнами, наглухо закрытыми деревянными ставнями.

Над дверью раскачивался на ветру сплетенный из проволоки шнур от звонка. Джон коротко дернул за него.

Ему пришлось подождать, пока за дверью не послышались шаги. Загремели отодвигаемые задвижки, громко забренчала сброшенная цепочка, и дверь приоткрылась.

— Кто вам нужен? — послышался грубый женский голос.

— Майор Джей!

— Подождите на тротуаре. Не звоните больше, вам скоро откроют.

И дверь с громким стуком захлопнулась у него перед носом.

Джон уже собирался уйти от этого негостеприимного дома, как дверь снова отворилась.

— Можете зайти!

Он очутился в длинном темном коридоре, в глубине которого на маленьком столике горела свеча.

Костлявая мужеподобная женщина, лицо которой он не разглядел в полумраке, подала ему свечу.

— Поднимайтесь по лестнице. На третьем этаже поверните налево, там вам откроют. Если первая дверь перед вами окажется открытой, можете сразу войти.

Он поднялся по каменной лестнице со старыми сильно стертыми ступеньками. Ступени показались ему странно скользкими, словно по ним постоянно стекала вода. Царил неприятный запах плесени, и в слабом свете свечи Джон видел на стенах блестящие полоски слизи, оставленной улитками.

На третьем этаже лестница заканчивалась небольшой площадкой. Каменные плиты закрывал старый сильно изношенный ковер.

Узкая двустворчатая дверь оказалась приоткрытой; через щель он увидел тусклый свет внутри.

Эксхем постучал и, не дождавшись ответа, вошел в очередной коридор, по которому двинулся на свет, лившийся в коридор из распахнутой двери.

Свет давала настольная лампа, накрытая зеленым абажуром, стоявшая на столе с черной поверхностью. Помещение, которое едва можно было разглядеть, показалось Джону крайне убогим.

Лампа давала такой слабый свет, что Джон не только плохо видел комнату, но и не различал, сидел ли кто-нибудь за столом.

— Эй, есть тут кто-нибудь, с кем я могу поговорить?

Эксхему показалось, что за его спиной раздался легкий шум, словно кто-то глубоко вздохнул.

Он быстро обернулся… но опоздал.

Сильный удар по голове заставил его покачнуться; из глаз у него брызнул фонтан искр. Он схватился за кобуру, пытаясь достать пистолет.

Второй удар по голове оказался еще более сильным, и Джон рухнул головой вперед, потеряв сознание, а, может быть, и жизнь.

Что касается жизни, то он, слава Богу, не лишился ее. Тем не менее, прежде чем он пришел в себя, его разум долгое время блуждал в мире абсурда и химер.

Мелкие факты, которым он никогда не придавал значения и совершенно не интересовался ими, теперь превратились в события, имеющие невероятно важное значение.

Он увидел, как Веллингтон прихлопнул носовым платком слепня, бившегося об оконное стекло; этот факт позволил ему сделать ряд умозаключений, относящихся к передвижениям войск и особенностям артиллерийской стрельбы.

Он увидел французского короля, проезжающего по улицам Гента в коляске, запряженной шестеркой лошадей, и приветствующего его Веллингтона. Эта процедура происходила почти ежедневно, вызывая пересуды и насмешки в военных кругах, так как властелин Франции откровенно дрожал перед Железным герцогом.

Он увидел французского писателя Шатобриана, сидевшего с мечтательным видом на берегу реки и услышал, как мужчина, очень похожий на Жерома Монталиве, обращается к Шатобриану, называя его «господином министром».

Эти видения нельзя было назвать бредом, так как нечто подобное происходило в действительности; в свое время его разум отбросил эти мелочи, признав их несущественными, но теперь они почему-то возвращались в его память.

Он услышал пронзительный крик:

— Талейран, мерзкий Hund[17]!

Так как этот голос раздался рядом с ним, Джон решил, что он не имеет отношения к туманному прошлому.

Через мгновение он снова очутился в Генте перед особняком «Hane Steenhuyse[18]» и увидел одутловатое потное лицо Людовика XVIII, прижавшееся к оконному стеклу.

Снова послышался голос, на этот раз женский, жалобный и умоляющий:

— Excellenz… Bitte… Bitte…[19]

Он узнал голос костлявой женщины, впустившей его в дом на улице Таранн.

Но раньше он не обратил внимания на то, что она говорит с немецким акцентом.

Опять послышались сильные удары, возможно, плетью, и снова закричала женщина:

— Excellenz… Ой, ой, ой, мне больно…

Все исчезло во мраке.

Теперь он шел по длинной, очень длинной дороге, уходящей в бесконечность, и вокруг него все казалось темным и мрачным, и только далеко впереди мелькал призрачный свет.

Приблизившись, он увидел, что свет проникает наружу из подвального окна, затянутого решеткой из необычно толстых железных прутьев, и тут же увидел, что это снаружи через пыльное стекло проникает дневной свет.

Он лежал в небольшом подвальном помещении с грязными стенами, когда-то побеленными известью, на дряхлой кровати с отвратительно пахнущим бельем. Он разглядел стоявший возле кровати небольшой странный столик в виде треножника, и за ним — черную железную дверь.

Он полностью пришел в себя, и теперь пытался осознать свое место в унылой непонятной действительности… Пленник, попавший, словно крыса, в ловушку, оказавшийся в руках неизвестного врага… Перед столь же неизвестным будущим…

Он смутно представлял время; вероятно, прошло несколько часов с того момента, как он пришел в себя, потому что за окном опускались сумерки, и постепенно меркнул тусклый вечерний свет.

Дверь отворилась с отвратительным скрежетом, и в комнату вошла женщина. В одной руке она держала поднос, а в другой — направленный на него двуствольный пистолет.

— Ваша еда, — сказала она грубым голосом. — Я буду приносить ее два раза в день. Не вставайте с постели, когда я вошла, иначе мне придется стрелять.

— Чего вы хотите от меня? — спросил Эксхем.

— Держите язык за зубами! — сухо ответила она. — Я ничего не скажу вам, что бы вы ни спрашивали. Берегитесь пистолета, он хорошо стреляет, а я умею им пользоваться.

Она вышла, и Джон услышал, как в замке повернулся ключ.

В этот момент он решил проверить, осталось ли у него что-нибудь в карманах.

Пистолет и нож исчезли, но ему оставили кошель, в котором находились векселя на большую сумму.

На подносе, принесенном женщиной, стояли кувшин с дешевым красным вином и тарелка с жирным рагу из баранины; рядом лежала горбушка черствого ситного хлеба.

Он выпил немного вина, но с трудом смог проглотить несколько кусочков жирного рагу.

Едва он вернулся на свою постель, как женщина крикнула из-за двери, что гигиеническое ведро стоит в углу.

— Я могу получить сигары? — крикнул он в ответ.

— Нет, конечно! Вы что, хотите устроить мне пожар? — рявкнула женщина, и он услышал, как она ушла, громко ругаясь.

Ночью он крепко спал, несмотря на боль в травмированной голове, и проснулся, когда за окошком взошло солнце.

Он попытался выглянуть в окошко, но смог увидеть за стеклами только стены узкого каменного колодца.

В полдень женщина принесла ему обед — какое-то совершенно несъедобное мясо с луком и укропом.

— Я дам вам большие деньги, если вы поможете мне освободиться, — сказал ей Джон по-немецки, показав кошелек.

Она с недоумением посмотрела на него, и потом громко рассмеялась.

— Schafskopf[20]! — фыркнула она. — Если бы я хотела, я давно забрала бы ваши деньги. Только мне не нужны эти грязные английские бумажки! Оставьте их себе! А если вы еще раз сделаете мне такое предложение, я выбью вам зубы. Мне не нужен пистолет, чтобы расправиться с таким типом, как вы.

— Вы предпочитаете получать вместо денег удары плеткой? — холодно поинтересовался Эксхем.

Женщина от неожиданности широко открыла рот, уставившись на Джона, и долго не могла сообразить, что ответить.

— Надеюсь, у вас больше не будет возможности подслушивать, мерзкий шпион, — наконец презрительно бросила она и вышла, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Очевидно, она была сильно обозлена на Джона, потому что вечером не принесла ему ужин.

«Возможно, она решила отомстить, уморив меня голодом», — подумал Джон.

Стемнело. В подвал доносились отголоски далекой грозы.

Джон никак не мог заснуть, переворачиваясь с боку на бок. В полудреме им опять овладели зловещие видения, населенные реальными и фантастическими существами.

Он очнулся, услышав, как кто-то царапается в подвальную дверь. Может быть, это сквозняки? Нет, кто-то осторожно отодвинул задвижки, и в приоткрывшуюся дверь он увидел свет. Потом дверь распахнулась шире, и он, ослепленный светом фонаря, закрыл глаза, привыкшие к темноте.

— Капитан Эксхем!

Джон вскочил, едва удержав удивленный возглас.

— Господин Монталиве?

— Тише! Поторопитесь, я не уверен, что нам никто не помешает… Вот ваше оружие, они не удосужились спрятать его. Ваш пистолет заряжен, и я советую вам не колебаться, если возникнет необходимость пустить его в дело.

Джон хотел бы задать художнику множество вопросов, но француз остановил его.

— Нам некогда разговаривать, нужно как можно скорее убраться отсюда!

Они поднялись по лестнице и очутились в коридоре.

Джон услышал доносившийся из соседней комнаты храп и вопросительно посмотрел на своего спасителя.

— Ладно, мы можем потратить несколько секунд, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — ухмыльнулся француз.

Он распахнул дверь в небольшую комнату и посветил в нее фонарем.

Эксхем увидел свою тюремщицу, лежавшую на полу и громко храпевшую.

— Вот что бывает с человеком, выпившим вина с сильным снотворным, — объяснил художник, посмеиваясь. — Но я, пожалуй, воспользуюсь этой возможностью, чтобы…

Джон увидел, как француз направил пистолет в голову женщины, и с отвращением отвернулся.

Но выстрела не последовало. Француз спрятал пистолет в карман, покачав головой.

— Я не могу застрелить спящую женщину, — проворчал он. — Хотя такая особа, как она, давно заслужила виселицу или гильотину.

Он отвернулся и тут же с неожиданным восклицанием наклонился, чтобы подобрать какой-то небольшой блестящий предмет, валявшийся на полу.

— Колдунья потеряла его, когда упала, заснув, — пробормотал он. — Ладно, у меня появилась одна идея. Постойте возле дверей с готовым к стрельбе пистолетом, Эксхем. Как только кто-нибудь появится, сразу стреляйте, даже не пытаясь разглядеть его. Ни малейшей жалости, никаких колебаний, слышите? Мы находимся в состоянии законной самообороны. А сейчас не смотрите, если вы чересчур чувствительны.

Монталиве сдвинул защитное стекло фонаря и положил в пламя подобранный им предмет.

Через минуту обернув руку платком, он извлек предмет из пламени. Ткань платка задымилась, но не вспыхнула.

— Вот вам, фрейлейн Труда! — воскликнул Монталиве. И он прижал раскаленный предмет ко лбу женщины. Ее кожа затрещала, обугливаясь, и по комнате распространился отвратительный запах горящей плоти.

Эксхем вздрогнул. Он не понимал, каким образом этот добродушный француз мог решиться на такой невероятно жестокий поступок.

— Не волнуйтесь, она не проснется — я использовал очень сильное снотворное, которое получил от великого французского врача, господина Дюпюйтрена. Женщина сейчас не ощущает боли, но, если она будет не совсем в форме, когда придет в себя, то я не собираюсь жалеть ее.

Он убрал предмет с лица женщины и охладил его, подержав в миске с водой. Потом сунул его в карман.

Джон был потрясен видом красного шрама, оставленного на лбу спящей женщины: это была семилучевая звезда.

На углу улицы Таранн их ожидал фиакр.

— Почтовая станция гаврского направления! — приказал кучеру Монталиве после того, как втолкнул Джона в коляску.

— Позвольте мне теперь задать вам несколько вопросов, — сказал Джон французу, развалившемуся на сиденье рядом с ним.

— Я готов ответить вам на те вопросы, на которые у меня есть ответы, — осторожно ответил Монталиве.

— Кто вы? Уверен, вы не художник.

— Художник… Конечно, если я нарисую лошадь, то она будет похожа на что угодно, только не на лошадь. Но мое имя не имеет значения для вас.

— Кто приказал вам следовать за мной в Париж? Почему вы спасли меня из лап неизвестного врага?

— Если бы мы находились в Англии, я сказал бы, что действовал по приказу одного из членов правительства… Ну, а во Франции такие приказы мне мог отдать Фуше или Талейран.

— Сиречь, вы имеете в виду государственную полицию?

— Очень неудачное определение, но если оно вам нравится, пусть так и будет.

— Вы выглядите слишком юным для агента высочайшего класса, за которого вас вполне можно принять…

— Вы дважды польстили мне… Но сколько лет вы дадите мне?

— Тридцать с небольшим.

Монталиве весело рассмеялся.

— Не выдам особого секрета, признавшись, что мне почти пятьдесят.

— Вы можете объяснить, что и почему случилось со мной, ведь что я совершенно ничего не понимаю!

Монталиве ответил, как показалось Эксхему, совершенно искренне:

— Но я тоже ничего не понимаю, мой дорогой Эксхем. Я всего лишь рядовой сотрудник секретных служб, и выполняю приказы начальства, которые стараюсь выполнить как можно лучше. Если мне прикажут организовать слежку за дьяволом, за герцогом Веллингтоном или за капитаном Джоном Эксхемом, я займусь этим!

Они приехали на почтовую станцию, где суетилось множество почтарей, кучеров, конюших и других людей, занятых важными делами.

— Вот ваша карета, — сказал Монталиве. — Она готова немедленно доставить вас в Гавр, где вы сможете сесть на корабль, идущий в Англию. Прощайте!

Джон забрался в коляску и удобно устроился в ней. Внезапно он опустил стекло и крикнул:

— Подождите, Монталиве… Что такое звезда с семью лучами?

Но он не получил ответа, поскольку его спаситель уже исчез.

Сидевший на облучке возница покачал головой.

— Отличный парень, не так ли, милорд? Но не стоит слишком интересоваться им!

— Вы, значит, знакомы с этим человеком? — воскликнул изумленный Эксхем.

— Думаю, да. Это господин Брюмер, человек, отправивший более двух сотен преступников на галеры или на эшафот. Он чувствует преступление, как охотничий пес дичь. Можно не сомневаться, что вас не в чем упрекнуть, иначе вы не оказались бы здесь, в моей карете!

Путешествие в Гавр закончилось без особых неприятностей, если не считать отвратительной и очень дорогой еды на промежуточных остановках.

Порт был заполнен судами, готовыми к отправке.

Эксхем выбрал небольшой надежный парусник «Си Галл», быстро доставивший его в Лондон.

На этом закончились приключения Эксхема на континенте, а также его военная карьера.

Грифман, старый бухгалтер фирмы Эксхемов, встретил его так, словно он оставил контору накануне вечером.

— Вас не было на месте лет пятнадцать, сэр, — сказал он, — но я подготовил кабинет к вашему появлению после того, как скончался ваш отец. Вы хотите просмотреть только что полученные коносаменты?

К концу дня Джон Эксхем просмотрел несколько толстых стопок документов — бортовых журналов, договоров аренды и других, подписал множество чеков и принял добрый десяток деловых людей.

Он не решался признать, что его прошлая легкая жизнь закончилась.

Глава VI Необычный рождественский подарок

Неподалеку от Грейс-Инна[21], побродив по лабиринту мрачноватых, но довольно часто посещаемых улочек, можно выйти на улицу с названием Коу Кросс, которую нельзя смешивать с другой улицей с тем же названием, ведущей к скверу Чартер Хауз.

Когда над Лондоном сияет солнце, его нет над улицей Коу Кросс, а когда город затянут влажной завесой тумана, его пелена над этой улицей оказывается гораздо более плотной и непроницаемой, чем в любом другом месте города.

Никто не может объяснить эту странную особенность природы, вероятно, потому, что она никого не интересует. Ведь на Коу Кросс нет ни магазинов, ни кафе, ни контор, ни конюшен, и, следовательно, на ней не появляются люди, которые интересуются всем перечисленным.

На улице редко встречаются и местные жители, потому что на большинстве домов на ней можно увидеть объявление «Сдается», и их пустые окна десятилетиями отчаянно высматривают возможных квартиросъемщиков.

Тротуары с одной стороны улицы позеленели от мха, тогда как на другой стороне образовалась огромная лужа, в которой, по словам местных обитателей, прекрасно живется лягушкам. К сожалению, лягушки постепенно исчезают, вероятно, потому, что вокруг давно нет никого, кто мог бы слушать их ночные концерты. Возможно также, что причиной является появление в этой луже огромной жабы, голос которой доносится даже до Театер Лейн; кишащие на этой улице комиссионеры, уличные торговцы и ротозеи дали жабе кличку Полли.

Но Полли распевала свои песенки только светлыми летними ночами, тогда как с наступлением осени она впадала в спячку. Сегодня она как раз спала и поэтому не услышала шаги, прозвучавшие поздним вечером на Коу Кросс. В ее летаргическом сне не было ничего удивительного, так как, судя по календарям, давно начался декабрь, и по прилавкам, заваленным грудами зеленых веток остролиста и омелы, а также дичью и сладостями, легко можно было догадаться, что вот-вот наступит Рождество.

Улица была погружена в непроницаемую темноту, так как порывы зимнего ветра разбили единственный на всю улицу фонарь, и никому не пришло в голову заменить его.

Внимательный наблюдатель без труда догадался по звукам шагов пешехода, что тот сначала поскользнулся на заросшем мхом тротуаре, а потом зашлепал по луже на противоположной стороне улицы, пытаясь разглядеть номера домов.

Но наблюдателей, тем более внимательных, на улице не было, и шум его шагов никого не заинтересовал.

Наконец, послышалось металлическое бряканье звонка, за веревочку которого осторожно потянул прохожий, судя по всему, обнаруживший дом, который его интересовал.

Это был небольшое здание из необработанного камня, с закопченным фасадом, на котором по воле эксцентричного архитектора было оставлено несколько ниш, в которые он потом так и не решился поместить статуи. Окна первого этажа были снабжены дубовыми ставнями, старательно закрытыми, из чего наблюдатель, существуй он на деле, мог бы сделать вывод, что в доме нет жильцов, и комнаты застыли в вечной темноте.

Этого нельзя было сказать о верхнем этаже, так как сквозь шторы на его окнах просачивался слабый свет.

Поскольку первый звонок остался без последствий, посетитель снова дернул за шнур, на этот раз гораздо сильнее, вызвав в недрах строения громкое дребезжание терзаемого металла.

На верхнем этаже распахнулось окно, и послышался раздраженный голос:

— Неужели загорелся пожарный насос в Олдергейте? Или вы заинтересованы в обогащении мастеров по ремонту звонков?

— Как знать… — послышалось снизу. После короткой паузы эта короткая фраза повторилась:

— Как знать…

Голос сверху резко изменил тональность:

— Спускаюсь, спускаюсь…

Через пару минут человек в потрепанном халате, державший в руке тусклую свечу, открыл дверь.

— Заходите, скорее, — сказал он.

Посетитель отнюдь не подчинился приглашению. Он поспешно отступил в темноту и сильно, как только смог, дунул на свечу, погасив ее.

— Ох, — воскликнул обитатель дома, — теперь мы ничего не видим, а у меня нет с собой спичек!

— Они нам не нужны, — последовал ответ. — Я предпочитаю темноту, и нам свет не нужен ни для того, чтобы видеть друг друга, ни для того, чтобы разговаривать.

— Вы не хотите зайти в дом? Здесь собачий холод.

— Я не ощущаю холода. Как ваши дела, Рофферти?

Человек в халате жалобно вздохнул.

— Раз уж вы спрашиваете, сэр, то я отвечу, как на духу: плохи мои дела… Мне сегодня пришлось занять два фунта у моего цирюльника, чтобы послать букет роз мисс Грирсон!

— Подвела удача во время игры? — ехидно поинтересовался посетитель.

— А как по-вашему может быть иначе? — с неожиданной злостью вскричал Рофферти. — Люк Олифф буквально бросил меня на растерзание этому мерзавцу Эксхему, и тот угрожал выбросить меня из клуба, членом которого он является, стоит только мне показаться там.

— А что герцог? — последовал вопрос мягким тоном.

— Макинтайр, который принял меня вчера, сказал, что герцог временно покинул Лондон. Разумеется, он соврал.

— Отойди на пару шагов к двери, Рофферти, и не вздумай достать спички из кармана. Ты соврал, сказав, что не взял их с собой. При первом же огоньке я убью тебя, как собаку. А сейчас я брошу на лестницу пачку банкнот, тебе этих денег хватит, чтобы какое-то время продержаться на плаву. Но имей в виду: ты получаешь деньги от меня в последний раз. Учти также, что я ненавижу неудачников!

— Я все сделаю как нужно, сэр!

— Тем лучше для тебя, Рофферти! И вот что еще: не пытайся установить за мной слежку. Когда-то это позабавило меня, так как все было организовано совершенно наивно, но это свидетельствует, помимо всего прочего, что ты не можешь отказаться от двойной игры. Постарайся играть со мной честно, Рофферти, это в твоих интересах, если ты хочешь прожить несколько лишних лет!

В темноте можно было услышать, как стучат зубы у Рофферти, и загадочный посетитель рассмеялся тихим зловещим смехом, способным заставить затрепетать самого отъявленного негодяя.

— Уверяю вас, сэр… — пробормотал полковник.

— В том, что ты тип, которому не стоит доверять? Если ты скажешь это, я сразу поверю тебе. Сколько тебе платит Лисетт за сведения, касающиеся джентльмена в зеленом рединготе с фалдами? Сведения, которые ты не всегда способен раздобыть?

— Вы правы, сэр, — пробормотал Рофферти, — но Лисетт ничего мне не платит, обычно он довольствуется угрозами.

— И чем он угрожает тебе?

— Я не смогу сказать вам, сэр. Лисетт просто говорит: сделай то-то и то-то, иначе берегись!

— Действительно… Совет Лисетта поберечься представляется мне весьма убедительным. Если я предложу пять тысяч фунтов, чтобы ты убрал его, готов спорить, что ты не примешь это предложение.

— Вы правы, сэр, — произнес дрожащим голосом Рофферти. — Тот, кто захочет убить Лисетта, умрет за несколько часов до того, как приступит к делу.

— Возвращайся в свою конуру, Рофферти, я сам устроюсь, как мне будет нужно.

Полковник заколебался.

— Я могу быть уверенным, сэр, что вы покинете мой дом?

Посетитель громко рассмеялся.

— Дуралей! Ты считаешь, что мне нужно позвонить, чтобы попасть в этот дом? Когда меня останавливали замки, запоры или стены? Ха-ха-ха! Я не думал, что ты настолько глуп, Рофферти! Иди, говорят тебе!

Но полковник не сразу послушался посетителя.

Внезапно он почувствовал, как непонятная сила подняла его в воздух и швырнула в дверной проем.

— Надеюсь, — насмешливо заявил голос в темноте, — что завтра ты не появишься перед мисс Грирсон с подбитым глазом или разбитой губой!

После этого входная дверь захлопнулась со злобным грохотом.

Если Рофферти куда-то и отправился этим же вечером, его прогулка не имела никакого отношения к истории, излагаемой на этих страницах. К тому же, выйдя из дома, он отнюдь не направился к ближайшему кварталу Холборна, хотя там и находился весьма его интересовавший особняк, окна которого выходили на большой муниципальный парк.

Это было величественное здание из мрамора и ценных пород дерева, в нем суетилось множество напудренных лакеев в расшитых золотом ливреях с золотыми пуговицами.

Очевидно, они не были никталопами[22], судя по свободному перемещению в условиях крайне плохого освещения; помимо этого, их явно можно было посчитать родственниками белых медведей, так как они прекрасно чувствовали себя в неотапливаемых помещениях.

Прозвучавший на все здание гонг позвал его обитателей на ужин. В столовой небольшая люстра всего с тремя зажженными свечами не столько освещала зал, сколько увеличивала царившую в комнате темноту. В мрачном помещении за столом, заставленном серебряной и хрустальной посудой, сидели двое мужчин.

Несмотря не блеск серебра на столе, стольник, то есть слуга, ответственный за разрезание мяса, должен был заниматься весьма скудным жарким из баранины, тогда как слуга более низкого ранга поставил на стол единственное блюдо с зелеными бобами.

Несмотря на герцогские короны, выгравированные на тяжелых серебряных кубках, виночерпий наливал в них из небольшого кувшина самое дешевое красное вино.

По-видимому, у Веллингтона этим вечером было не самое лучшее настроение. Слегка коснувшись вилкой содержимого тарелки, он отодвинул ее и потребовал принести ящичек с сигарами, после чего резким жестом отослал слугу из комнаты.

— Послушайте, Макинтайр, — обратился он к единственному гостю, — армия будет вскоре распущена, и офицерам предложат подать в отставку. Война закончилась, и теперь я вынужден подчиняться решениям высших инстанций. Но я хотел бы видеть вас по-прежнему на службе, хотя, конечно…

— Ваша милость, — ответил Макинтайр, — я действительно подал прошение об отставке, и должен с сожалением сообщить вам, что не буду забирать его. Я человек не слишком богатый, ваша милость, и мне очень сложно избежать долгов. Мне предложили прекрасную должность в Лейте, в Шотландии…

— Я знаю, — прервал гостя Веллингтон, — вы собираетесь работать в филиале фирмы Эксхема.

— Эксхем — настоящий джентльмен, — сказал с убеждением Макинтайр, — он согласился забыть о том, что был втянут по моей вине в очень неприятное и во многом загадочное приключение.

— Вы имеете в виду эту историю с фальшивым приказом о командировке в Париж? — сухо осведомился Веллингтон. — Вам действительно нужно было проявить должное внимание, Макинтайр, но не стоит придавать этой истории слишком большое значение. Вполне возможно, что в ней не было чей-то личной заинтересованности, и она была просто ошибкой, какие нередко случаются. Ладно, оставим это… Значит, вы не остаетесь на службе?

— Завтра я уезжаю в Эдинбург, ваша милость. Моя жена с детьми уже обосновалась в совершенно новом весьма удобном особняке, который был подготовлен Эксхемом для нас на улице Лейт-Воок[23].

— Этот бравый и безукоризненно честный Эксхем ухитряется оказаться везде и всегда! — с возмущением бросил герцог. — Вот что могут сделать деньги, не так ли, Макинтайр? Но, будь он миллионером, владей он половиной торгового английского флота и предприятиями в Восточной и Западной Индии, он остается лавочником, и я никогда не приму его у себя!

Макинтайр возразил:

— По-моему, он этого никогда и не добивался, ваша милости!

— Это так, он ни о чем не просил меня, — сказал Веллингтон резким тоном. — Но он сильно заинтересован в дочери сэра Грирсона… А ее мать из рода герцогов Уэлсли, Макинтайр!

— Ведь эта девушка — ваша кузина, ваша милость! Говорят, она очень красива!

Железный герцог пожал плечами.

— Я видел ее пару раз у старой герцогини. Насколько я помню, она неплохо выглядит и умеет играть на арфе. Ее мать, хитрая мегера, лезет из кожи вон, чтобы она не досталась Эксхему, этому лавочнику, торговцу зерном и рисом, только потому, что мне это не нравится. Урожденная Уэлсли за прилавком, что вы на это скажете Макинтайр?

В светлых глазах офицера промелькнуло раздражение.

— В любом случае, это будет прилавок из чистого золота, за которым стоит лавочник, способный сделать женщину счастливой, — пробурчал он.

— Вы читали «Ад» Данте, Макинтайр?

— Нет, ваша милость, я ничего не читал за исключением Библии и «Военной почты».

— Значит, вы не знаете латыни.

— Я никогда не собирался стать аптекарем, — сдержанно ответил офицер.

— Тогда я вам скажу только то, что, как считает Данте, написано над входом в ад: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Я сказал бы то же самое Эксхему по поводу его планов, имеющих отношение к Маргарет Грирсон.

Веллингтон встал и прошелся по комнате.

— Старая герцогини смахивает на фурию, но меня это устраивает. Томас Грирсон тоже не очень доволен сложившейся ситуацией, но он дуралей, и он всем обязан только мне. Когда я на днях сказал ему, что Рофферти мне представляется идеальным для него зятем, он едва не зарыдал, но быстро спохватился.

Макинтайр, державший в этот момент в руке кубок с вином, едва не выронил его на тарелку из китайского фарфора, что неминуемо погубило бы эту бесценную реликвию.

— Рофферти! — пробормотал он, заикаясь. — А я после этой истории… Я же выгнал его из Гента!

Веллингтон не обратил внимания на слова Макинтайра или сделал вид, что не услышал его.

— Это благородная кровь, сохранившаяся до наших дней после битвы при Гастингсе. У министра внутренних дел нет возражений, чтобы Рофферти стал лордом Лидауном с завтрашнего дня.

К счастью, Макинтайр успел поставить кубок на стол, потому что не смог бы удержать его в трясущейся руке.

— Среди гор между Олдхэмом и Бредфордом лежат земли Лидауна, — продолжал герцог, — и теперь они отданы Рофферти. Доктора-правоведы и эксперты по вопросам юриспруденции наверняка смогли бы доказать, что они безусловно принадлежат ему по праву, если учесть определенные нюансы наследственного законодательства. Но министр заявил: «Они переданы ему за услуги, оказанные стране», и для меня этого было достаточно. В общем, он без труда получит эти земли.

Веллингтон выпустил несколько дымных колец, получившихся идеальными, что вызвало у него довольную улыбку.

— Это совершенно непригодные для сельского хозяйства земли, Макинтайр, и они не приносят даже сотни фунтов ежегодного дохода, а в замке, если он уцелел, хозяйничают крысы и совы. Леди Лидаун, разумеется, будет настаивать на ремонте, если не захочет, чтобы ее арфа пострадала от сырости.

— Но ведь когда-то существовал его прежний владелец лорд Лидаун, — пробормотал Макинтайр бесцветным голосом.

— О, это так, но он был осужден Питтом[24], и его земли и имущество перешли к государству. При этом корона не очень много выиграла; скорее всего, это было актом политической мести Питта, ничего другого.

— Все, что вы говорите, не может быть правдой, — с трудом выговорил Макинтайр.

— Вы так думаете? — сердито воскликнул Веллингтон.

— Лидаун был преступником, и окажись он простым гражданином, например, лавочником, как говорит ваша милость, или бедным солдатом с шестью детьми, его бы повесили.

— Действительно, вам пора увольняться, Макинтайр, — сказал герцог, бросив на офицера ледяной взгляд. — От вас уже пахнет прилавком.

— Ваша милость! Я предпочту отвешивать мыло или воск для паркета за самым жалким прилавком, но не стану называться лордом Лидауном. Но если какое-нибудь звание действительно подходит для Рофферти, то я не сомневаюсь, что именно это. Его высочество министр не мог сделать более правильный выбор, — сказал Макинтайр, вставая из-за стола. — Ваша милость, я прошу позволения покинуть вас.

Веллингтон остался в одиночестве.

Он бросил на стол сигару, не обратив внимания на то, что она еще не погасла, оставив из-за этого дыру в тончайшей скатерти из китайского шелка. На его лицо опустилась тень усталости.

— Макинтайр честный парень, — пробормотал герцог, — и жаль, что он уходит. Мне иногда нужны люди с добрым сердцем и сильным характером вместо манекенов, умеющих только кланяться и улыбаться. Но тут ничего не поделаешь — я не выношу лавочников, а Эксхема больше, чем любого из них.

Он погрозил кулаком пустоте.

— Сюркуф похвалил его, назвал гордостью английского флота! В то же время, этот проклятый пират никогда не упускал возможности обозвать меня идиотом, который не должен был получить в английской армии звания выше сержанта или простого снабженца.

Он долго сидел, задумавшись. Когда настенные часы пробили какой-то ночной час, и когда свечи принялись дымить и потрескивать, догорев почти до основания, он очнулся.

— Иногда я думаю, — пробормотал он, — что старик Лидаун мог остаться в живых… Или он стал добычей нечистого?

Наш бравый Макинтайр был прав, когда утверждал, что Лидаун был преступником, и это еще было мягко сказано, но он тем не менее назывался Адельсоном Уэлсли, а поэтому его не повесили. Так или иначе, но весьма справедливо, что земли и титул Лидауна, пусть и довольно кривым путем, но все же перешли к Маргарет Грирсон!

Лондон готовился праздновать Рождество.

В самых бедных хижинах, на убогих кухоньках, готовился пудинг, и от самых бедных разносчиков до попрошаек, обитавших в хижинах Кэмден Хилла, все носили в петлице веточку остролиста.

— Вы проведете рождественский вечер у меня, Джонни, — решила леди Дьюкен. — С тех пор как мы победили Наполеона с помощью Германии, я переняла один из обычаев наших союзников, то есть их рождественское дерево. При этом выбирается такое высокое дерево, чтобы на нем даже сотня свечей не показалась излишней. Маргарет займется его украшением, что не кажется мне таким уж легким занятием, а поэтому вы должны помочь ей!

После того как Эксхем снял капитанскую форму и спрятал ее в шкаф, он очень редко встречался с Маргарет Грирсон, да и то случайно.

Но даже этих коротких встреч им хватало, чтобы поддержать друг друга и поделиться надеждами на будущее.

— Я никогда не забуду вас, Джон, и я надеюсь, что отец не всегда будет упрямиться.

В середине ноября ударили сильные морозы, и вода в озерах и прудах покрылась толстым слоем льда, способным выдержать даже вес пушки.

Однажды вечером Эксхем решил вспомнить молодость. Он оставил контору на старого Грифина и отыскал коньки. Погоду нельзя было назвать хорошей, так как небо заволокли тучи, а над землей развевались полосы плотного тумана. Поэтому на катке он увидел всего нескольких фанатиков конькобежного спорта, тогда как в обычные дни лед заполнялся детворой, катавшейся на коньках и санках.

Через некоторое время он услышал звон колокольчиков и увидел вынырнувшие из тумана сани.

— Джонни, остановитесь, перестаньте выписывать пируэты!

Это была пожилая леди Дьюкен, самостоятельно управлявшая лошадью. Рядом с ней из белого пышного меха выглядывала круглая розовая физиономия, в которой он с радостью узнал Маргарет.

— Девочка захватила с собой коньки, — обратилась к Джону леди, — позвольте ей покататься вместе с вами! Вам придется как следует поддерживать ее, так как она пока еще не очень уверенно чувствует себя на льду.

Разумеется, это было неправдой, так как Маргарет прекрасно каталась на коньках. Но это не помешало Джону долгое время старательно поддерживать девушку, и когда умение Маргарет стоять на коньках стало слишком очевидным, он с большим сожалением отпустил ее в свободное плавание.

— Когда я был мальчишкой, — вспомнил Эксхем подходящую к случаю историю, — я прочитал рассказ о двух влюбленных, которые обручились, катаясь на коньках.

— И которые, увлекшись, поломали себе ноги, — продолжила Маргарет. — Вы очень невнимательный кавалер, потому что я жутко замерзла, и могу погибнуть, если немедленно не выпью горячего чаю.

Поблизости от замерзших прудов на опушке небольшой рощи вечнозеленых елей они обнаружили уютный ресторанчик.

В камине просторного зала ярко пылал огонь, и за столиками не оказалось ни одного посетителя.

— Чай? — улыбнулась хозяйка. — Конечно, я сейчас принесу вам весь чайник. Но почему бы вам не согреться пуншем? У меня он всегда неплохо получается.

— Пусть будет пунш, — согласился Джон, и Маргарет не стала возражать.

— Вы решили напоить меня! — воскликнула она после первого стакана. Но, хотя пунш был достаточно крепок и отменно приправлен пряностями, включая мускатный орех и дольку лимона, она совсем не захмелела, а только развеселилась.

— Вы будете моей снежной королевой, — сказал Джон. — Когда мы поженимся, я найму специальное судно, чтобы оно взяло на буксир айсберг, поднялось вверх по реке и доставило сюда ледяную гору. Из нее получится великолепный ледяной дворец для вас.

— Я предпочитаю дворец под сенью пальм в индийских джунглях, где бродят дикие слоны, а время от времени слышится рычание тигра, — со смехом ответила Маргарет.

— Я знаю одного раджу на Цейлоне; он сейчас оказался в несколько стесненных обстоятельствах и, думаю, с радостью продаст мне свой дворец.

— Тогда поторопитесь с покупкой! — воскликнула она. И тут же внезапно замолчала, и улыбка исчезла с ее лица.

— Когда мы поженимся… — прошептала она.

Джон хотел спросить, что вызвало такую резкую перемену настроения у Маргарет, но она положила ему на губы палец.

— Ничего не спрашивайте у меня, я сама еще не все знаю. Но в городе распространяются самые странные слухи обо мне, и всем, кроме меня, все давно известно. Давайте, Джонни, не будем портить этот прекрасный вечер… Нам нужно подождать.

— Подождать… — пробормотал Джон. — Мне скоро исполнится тридцать три года, я становлюсь стариком.

— Мне нравится седая шевелюра у солидных мужчин, — улыбнулась она, но тут же снова посерьезнела. — Нам нужно подождать до Рождества, то есть совсем недолго.

Когда они вернулись к саням, Джон держал Маргарет под руку, и леди Дьюкен, увидев эту парочку, одобрительно улыбнулась.

Наступил последний вечер перед Рождеством. Джон застал Маргарет возле новогодней елки и был удивлен ее необычной бледностью.

— Джон, помогите мне повесить эту фигурку из марципана, — попросила Маргарет.

Одно неловкое движение… Фигурка упала и развалилась на куски.

— Джон… Леди Дьюкен не должна была приглашать вас… Боже, как мне тяжело… — И она расплакалась.

— Мне нужно все рассказать вам, — продолжила она, вытерев слезы. — Отец принял решение, и мне придется подчиниться ему. То, что вы услышите, возможно, разобьет ваше сердце, но знайте, что мое сердце уже разбито! Я должна выйти замуж за лорда Лидауна!

— Лидаун?! Это еще кто? — воскликнул Джон.

— Это полковник Рофферти… Сейчас его называют лордом Лидауном.

Она подняла к нему заплаканное лицо.

— Ничего не говорите, Джон, и скорее уходите отсюда… Вы заставляете меня страдать еще сильнее. Но, запомните, что я люблю вас и никогда вас не забуду.

К ним подошла леди Дьюкен, и Маргарет скрылась за густыми ветками новогодней елки.

В глазах пожилой дамы сверкало бешенство.

— Я настояла, чтобы она сама все рассказала вам, Джонни. Мне тяжело было смотреть, как она страдает, но так было нужно. Мой добрый Эксхем, в этом году для вас не будет рождественского праздника, но, обещаю вам, кое-кто в Лондоне дорого заплатит мне за это!

Леди Дьюкен жила во дворце у сквера Кросвенор, а Эксхем недавно переехал в старый фамильный особняк на боковой улочке Нью Бонд-стрит.

Никогда еще дом не казался ему таким унылым, и никогда он не чувствовал себя таким одиноким. Старый слуга Ларкинс, открывший ему дверь, подумал, что в дом вошел призрак.

— Господин будет переодеваться? — спросил он.

— Нет, Ларкинс, я никуда не собираюсь, я встречу Рождество дома.

— Хорошо, господин. Вас ожидает в прихожей незнакомый мне человек. Мне провести его в салон? Там сейчас горит огонь в камине.

— Как хотите, Ларкинс, мне все равно.

Джон тяжело рухнул в кресло. Его будущее, совсем недавно представлявшееся ему в розовом свете и полным надежд, теперь казалось ему печальным и мрачным, как полярная ночь.

Он не слышал, как Ларкинс представил посетителя, и повернулся к нему только после того, как тот покашлял.

Увидев гостя, он закричал:

— Пробст!

Вскочив, он обнял старика, словно это был его лучший друг.

— Я желаю вам счастливого и радостного рождественского праздника, сэр, — негромко сказал Пробст.

— Для меня никогда больше не будет счастливого Рождества, Пробст, — с горечью ответил Эксхем. — Но Бог прислал вас, мой старый верный друг, чтобы я не оказался в одиночестве этой ночью.

Старик прикоснулся к руке Эксхема.

— Я с радостью останусь с вами, сэр, потому что я специально приехал из Германии, чтобы встретиться с вами. Путешествие оказалось длинным и трудным. Но я был обязан совершить его, пока не стало слишком поздно.

Джон позвал Ларкинса.

— Приготовьте ужин, Ларкинс, настоящий рождественский ужин, слышите? Сегодня за моим столом будет сидеть мой лучший друг. А пока принесите портвейн!

Он снова повернулся к гостю.

— Что будет слишком поздно, Пробст?

— Думаю, что вы были удивлены, сэр, не увидев меня возле моего любимого хозяина, когда он скончался от полученной раны в лесу неподалеку от Ватерлоо. Увы, я не смог присутствовать при этом. В то время я лежал в госпитале с двумя французскими пулями в груди. Но Бог не стал призывать меня к себе, хотя я и просил его об этом. Через два месяца меня выписали из госпиталя, и я смог с помощью священника Фрейлиха перевезти останки хозяина в замок Гейерштайн. Я отправился в это путешествие непосредственно из замка. Графиня Эрна фон Гейерштайн передает вам свои поздравления, сэр.

— Благодарю вас, Пробст, — сказал Эксхем, — но вы никак не объяснили, почему что-то может произойти слишком поздно.

— Вы сейчас все поймете, сэр. Мои раны плохо заживают, и я вряд ли дотяну до следующей весны. Так мне сказали врачи из Мейсена, а они очень опытные лекари. Ее милость графиня Эрна отправила меня к вам, чтобы я передал ее пожелание принять вас в Гейерштайне, желательно, будущим летом, когда она приведет в порядок обрушившиеся на нее дела. Поэтому я опасался, сэр, что не успею повидать вас… Ведь вас так любил мой хозяин…

Ларкинс быстро накрыл стол, но ни Эксхем, ни его гость не были настроены отдать должное появившимся на столе блюдам и напиткам.

Джон поднял бокал:

— Я предлагаю почтить память моего дорогого друга Ульриха фон Гейерштайна.

— Светлая ему память, — поддержал Джона Пробст, не сдержав слезы.

Потом он сказал извиняющимся тоном:

— Простите мне эту слабость, господин капитан, я был рядом с моим хозяином с самого раннего детства, и мы никогда не расставались.

Они долго сидели у камина, глядя на огонь. Потом Джон сказал:

— Если хотите, я расскажу вам о последних часах жизни Ульриха?

— Я для этого и приехал к вам, — ответил Пробст.

Джон рассказал о событиях ночи 18 июня, и старый слуга молча выслушал его.

— Да, есть одна тайна, связанная с Гейерштайном, — сказал он наконец. — Может быть, не стоит придавать особого значения словам, сказанным моим бедным хозяином, когда он метался в горячке? Тем не менее, тайна существует, и теперь она принадлежит ее милости графине Эрне. Вы не обидитесь, если я промолчу?

— Нет, разумеется! — воскликнул Джон. — Но есть нечто, более или менее имеющее отношение лично ко мне… Это звезда с семью лучами.

Пробст, ничего не сказав в ответ, встал и достал небольшой сверток из кармана плаща.

— Это вам, господин капитан. Мой хозяин очень дорожил этой миниатюрой, и я видел однажды, с каким восхищением вы смотрели на нее. Ее милость позволила мне передать миниатюру вам.

Джон развернул пакет и вздрогнул от неожиданности.

Это был портрет Эрны фон Гейерштайн.

— Ее милость сказала, что вы можете сохранить этот портрет как память о ее брате, вашем верном друге.

Эрна… Маргарет… Сходство между ними показалось Джону еще более поразительным, чем в прошлый раз. Пожалуй, только взгляд Эрны показался ему более твердым… Правда, кроме твердости в нем можно было увидеть тревогу… Или боль…

Очарование момента нарушил Ларкинс.

— Пришел посыльный с пакетом к вам, сэр.

В толстую бумагу была завернута небольшая коробочка, к которой узкой лентой были прикреплены побег остролиста и визитная карточка из бристольского картона.

Заинтригованный, Джон открыл коробочку… и вскрикнул, потрясенный. В коробочке лежал блестящий металлический предмет — звезда с семью лучами.

Вслед за его восклицанием послышался, словно эхо, еще один возглас.

Пробст, случайно взглянувший на содержимое коробочки, не мог отвести от нее потрясенный взгляд.

— Послушайте, Пробст, — сказал Джон, пришедший в себя от неожиданности, — как, по-вашему, я должен воспринимать этот подарок?

Старый слуга опустил голову и прошептал:

— Кажется, я понимаю, сэр… Я думаю, что здесь не обошлось без вмешательства божественного провидения… И я уверен, что Господь сжалился над вами…

— Но, все же, что это такое? — спросил Джон, достав из коробки семилучевую звезду и показывая ее Пробсту.

— Это ключ, сэр, — пробормотал Пробст.

Глава VII Старые и новые знакомства

Первый летний день 1816 года клонился к вечеру.

Прошедший день можно было назвать замечательным, может быть, несколько жарким для тех, кто праздновал три дня подряд, но буржуа города Мейсена чувствовали себя прекрасно.

Повсюду еще валялись увядшие букеты, на мачтах развевались праздничные флаги и ленты, а на фасадах зданий виднелись черные пятна копоти от фейерверка и сгоревших бумажных фонариков.

Возле ресторанов грудами валялись пустые, еще не просохшие бочки от пива и вина, свидетельствовавшие о неутолимой жажде и невероятной емкости желудков горожан.

Не каждый день приходится праздновать победу при Ватерлоо и свержение французского тирана, тем более что Мейсен никогда не обожал Наполеона. В этом не было ничего удивительного, так как три года назад французы устроили в городе невероятные бесчинства, гораздо хуже тех, что вытворяли когда-то шведы, венгры и прочие иностранные разбойники, вторгавшиеся в город.

Сегодня праздничный хмель значительно ослабел, горожане успокоились и вернулись к обычаям и привычкам, характерным для повседневной жизни на протяжении всего года. Была разобрана праздничная колесница с чучелом Наполеона на постаменте с надписью «Святая Елена — это не остров Эльба». Небольшая рыбацкая лодка, изображавшая «Беллерофон»[25], вернулась на свое привычное место у причала на Эльбе.

Через центр старого города, в тени величественного замка Альбрехтсбург, протекает небольшой приток Эльбы, не имеющий официального названия, но который местные жители иногда называют Наядой.

Иногда горожане называют эту речку Вассерштрассе[26], потому что она больше похожа на улицу, чем на поток, и в нем купаются фундаменты домов. Как говорят в Мейсене, дома моют в ручье ноги, но никогда их не вытирают. Таким образом, Вассерштрассе — самая живописная и самая романтичная улица в городе. Старинные здания смотрят в воду небольшими окнами с зелеными стеклами в свинцовых окладах, сирень и бузина свешиваются над водой с каменных стен. Рыбацкие лодки расставляют сети, добывая множество угрей, усачей и лещей. На берегу обосновалась самая уютная в городе таверна с веселым названием «Zum Flaschenbrüder[27]» и хозяином по имени Хайнц Лебеволь.

В данный момент он свесился через балюстраду террасы и пытался привлечь внимание Фрица Шперлинга, коммунального рыбака.

— Эй, Фриц, поскорей вытягивай свои сети, моим клиентам очень хочется отведать свежей рыбки! Ты же знаешь, что нет лучше блюда после излишка пива и вина.

Рыбак не стал возражать. Его сеть, похожая на гигантскую паутину, появилась из воды, и кабатчик увидел в груде серебристых карпов извивающегося угря толщиной в руку.

— Замечательно! — в восторге закричал владелец таверны. — Еще пять-шесть таких рыбин, и мне больше ничего не потребуется!

— Я не могу вылавливать рыбу по заказу, — возмутился рыбак. — Может быть, вы возьмете карпов?

— Нет, они слишком костлявые, а мои клиенты не любят возиться с костями. Что же касается угря, то муниципальный советник Ваттерфане расправится с ним один, без посторонней помощи.

— Ну и обжора, — проворчал рыбак. — Правда, конечно, что для муниципального советника это не преступление…

Лебеволь в это время уже спешил к нависающему над водой краю террасы на своих коротеньких толстых ножках.

Многочисленные клиенты давно обосновались на свежем воздухе за столиками, уставленными кружками пенистого пива и хрустальными бокалами с вином. Кабатчик, ухмыляясь от удовольствия и потирая руки, прикидывал, сколько еды и питья употребят эти выгодные клиенты, позволяющие ему не только сводить концы с концами, но и жить на широкую ногу.

За столиками сегодня можно было увидел господина советника Веттерфане, господина Франца Сидлера, оптовика с Брюннерплатц, господина профессора Шпиесгласа, аптекаря Юлиуса Цукербайна, доктора Германа Крулля, и… Бравый Хайнц не сразу поверил своим глазам… Это был сам герр Вальтер Рор, помощник мэра!

Он обрадовался гораздо меньше, заметив Ганса Пипермана, сидевшего немного в стороне за кружкой светлого пива. Таких типов называли, как в Мейсене, так и в других городах, «ein fröhlicher Burch», что означало «бойкий малый». Он действительно был бойким и весьма жизнерадостным парнем, охотно выпивавшим за чужой счет, так как постоянно испытывал трудности с наличными.

Поскольку Ганс нередко развлекал клиентов веселой болтовней, удачными словечками и комическими песенками, владельцы ресторанов терпели его присутствие в общих залах.

Тем не менее, сегодня ассамблея оказалась слишком высокого уровня, чтобы оставить эту невзрачную личность, и Лебеволь решил разобраться с ним.

— Будем считать, что это пиво за счет заведения, Ганс, — сказал он, — и я позволю вам выпить вторую кружку, но этим вечером я не хотел бы видеть вас у себя.

— Тем не менее, я останусь здесь, — ухмыльнулся Пиперман, — во-первых, потому, что я могу сам расплатиться за выпитое, — в его ладони блеснул серебряный талер — и, во-вторых, потому что у меня есть интересная новость.

Толстяк-кабатчик кивнул, так как, имея талер в кармане, можно выпить довольно много. Кроме того, новости всегда вызывают интерес в таверне, где собирается достойная публика.

Пиперман говорил довольно громко, и господин помощник мэра услышал его. Он повернулся к столику Пипермана, поприветствовал его небрежным кивком головы и спросил:

— Что за новости принес в Мейсен наш ходячий вечерний выпуск новостей? Я слышал, что вы отсутствовали в городе в праздничные дни, что само по себе нужно рассматривать, как большое событие. Видать, что-то очень важное задержало Ганса Пипермана вне городских стен? Я с удовольствием угощу вас кружкой пива, чтобы услышать ваши новости.

— Пусть хозяин несет кружку, ваша честь, — ответил шалопай. — Я был в Дрездене…

— Наглое вранье! — крикнул оптовик Сидлер. — Если бы вы оказались там, муниципальный полицейский немедленно наградил бы вас наручниками!

— Я действительно был там, — запротестовал Ганс, — но я очень недолго оставался в городе, потому что у меня случились кое-какие неприятности с одним стражником, у которого я ради шутки стянул шлем. А когда я возвращался в Мейсен, я подвернул ногу.

— Ага! Готов поставить на спор кружку пива, что он опять врет! — фыркнул Сидлер.

— Принимаю пари. Доктор, посмотрите мою ногу!

Доктор Крулль, пожилой жизнерадостный мужчина, немедленно приступил к осмотру ноги Ганса.

— Вы проиграли, Сидлер, — заявил он после беглого осмотра. — Ганс действительно растянул сухожилие. Впрочем, ничего серьезного.

— Надеюсь на это, доктор, — согласился Пиперман, — но тогда мне было трудно продолжать дорогу, и я решил отдохнуть на берегу озерца Фроштайх[28].

Теперь на Ганса обратились заинтересованные взгляды всех присутствующих.

— Господи, Ганс, что это на вас нашло?

Пиперман изобразил легкое смущение.

— Саргенвальд[29] не подпадает под юрисдикцию Мейсена, — сказал он. — А мне хотелось посмотреть, набрали ли вес водящиеся там фазаны.

— И что вы выяснили? — спросил заинтересовавшийся трактирщик.

— Мне удалось убить своей дубинкой пару жирных птиц. Конечно, я принес бы свою добычу вам, Лебеволь, если бы не повредил ногу. Ох, как мне было больно! Мне пришлось забиться в камыши, словно подбитому кролику.

— А как же фазаны? — нетерпеливо поинтересовался Лебеволь.

— После бессонной ночи я сильно проголодался, а так как у меня в сумке не было даже корочки хлеба, мне пришлось повозиться с одной из птиц, которую, освободив от перьев, я принялся поджаривать на костре.

Она уже хорошо подрумянилась, когда я услышал странный шум на берегу пруда.

Небольшой скромный человечек, появившийся в этот момент на террасе, воскликнул:

— Фроштайх… Саргенвальд… Боже, это же наверняка были водяные!

Жители Мейсена отважно сражались с врагом, не боясь ни пуль, ни сабель, но водяные вызывали у них мистический ужас.

Эти загадочные существа обитали в лесных озерах и болотах, обычно в безлюдной местности, но иногда они появлялись на Эльбе, где старались как можно больше навредить рыбакам. Они рвали сети, выхватывали из женских рук белье, которое прачки полоскали в проточной воде, а нередко даже увлекали на дно неосторожного прохожего, оказавшегося на берегу реки в темное время суток. Всего несколько дней назад из Эльбы выловили тело несчастного бродяги, утопленного водяными.

— Замолчите, Энке! — крикнул герр Рор скромному человечку.

Но тот отнюдь не собирался замолчать.

— Это были водяные, не так ли, Пиперман? Настоящие водяные… И вам довелось увидеть их!

— Я никого не видел, — честно признался Ганс, — но, должен сказать, что почувствовал себя в опасности. С моей вывихнутой лодыжкой я не мог и думать о бегстве, а поэтому забрался как можно глубже в заросли камыша и затаился там. Некоторое время я слышал какую-то возню возле костра. Потом все стихло, и я, выждав еще немного, вернулся к огню.

Костер полностью выгорел, и мое жаркое исчезло… Как и второй фазан, которого я подвесил к соседнему деревцу. В золе на месте костра я увидел блестящий серебряный талер — вот, можете посмотреть на него. Это настоящие деньги, и я могу купить на этот талер все, что захочу.

Все затихли, погруженные в свои мысли.

— Обычно никто не посещает Саргенвальд, — сказал, наконец, советник Веттерфане, — прежде всего потому, что через этот лес нет удобных тропинок, а также потому, что он пользуется весьма дурной репутацией.

— Еще бы, там живут водяные! — воскликнул Энке.

— Ладно, пусть это будут водяные, — неохотно согласился господин советник. — Но какое зловещее название — лес гробов!

— Лес получил такое название потому, что в нем когда-то добывали дерево для изготовления погребальных принадлежностей, — пояснил герр Рор.

— Я слышал, что в этом лесу полно дичи, — продолжал Веттерфане, — но браконьеры никогда не посещают его.

Пиперман пожал плечами.

— Ну и дураки… Но, действительно, когда я добываю в Саргенвальде фазанов, цесарок или бекасов для господина Лебеволя, я никогда никого там не встречаю. Лес и пруды в нем относятся к владениям Гейерштайна, а у графини Эрны нет на службе ни лесничих, ни сторожей для охраны охотничьих угодий. Впрочем, старый граф никогда не старался наказать такого бедолагу, как я за изредка добытого мной фазана или кролика.

Помощник мэра нахмурился.

— Графиня Эрна… Ганс, вы утверждаете, что знаете все, что происходит в городе и в десятке лье в его окрестностях… Скажите, вам известно, где она сейчас? Вернулась ли она в замок?

— Она сейчас в замке, — сообщил бродяга. — Или, по крайней мере, она должна там находиться. — Когда я был в Дрездене, я видел, что она выехала из города через восточные ворота на своем черном коне по кличке Ворон, явно направляясь в Гейерштайн. Она заметила меня и кивнула мне головой.

— Она кивнула ему головой! — возмутился Сидлер. — Что за привилегия у вас? Ведь она никогда не проявляла подобную вежливость по отношению ко мне и другим достойным горожанам.

— И, тем не менее, она поприветствовала меня! — с гордостью повторил Ганс.

— Это жестокая и глупая женщина, — воскликнул аптекарь Цукербайн. — Когда я оформлял патент на свой эликсир от болей в желудке в королевской конторе в Дрездене, и получил разрешение напечатать на этикетке герб Саксонии, я отправился в Гейерштайн, чтобы предложить герцогине мой эликсир. Знаете, что она сказала мне? Что любой листик медвежьей травки в тысячу раз полезней для здоровья, чем мое шарлатанское снадобье! Да, именно так она и сказала, бросив эту фразу мне в лицо! Я повторяю — это тупое животное, разбирающееся разве что в сене!

Раздалось рычание, похожее на рев бешеного быка, заставившее подпрыгнуть всех собутыльников.

На террасе появился пожилой мужчина в военном плаще, высокий и крепкий, словно дуб. Он бросил яростный взгляд на аптекаря.

— Цукербайн, мерзкий эскулап… Твой эликсир — это ядовитое зелье, которое не лечит желудок, а вредит ему. Ты шарлатан и бессовестный клеветник! Если я еще раз услышу, что ты говоришь мерзости о графине Гейерштайн, я выбью из тебя дурь своей тростью!

Помощник мэра Рор, профессор Шпиесглас и Сидлер поспешно вскочили, приветствуя вошедшего, тогда как кабатчик воздел руки к небу, призывая всех присутствующих успокоиться.

— Господин генерал… Здравствуйте, господин генерал Вашхольдер… — послышались смущенные голоса.

Вошедший не обратил внимания на этот лепет и обратился к кабатчику:

— Бутылку вина и вечернюю газету… Нет, я не останусь на террасе, подайте заказ в общий зал.

Генерал упорно не хотел видеть никого из присутствующих; перед тем как покинуть террасу, он сделал незаметный знак Пиперману.

Клиенты Лебеволя не успели прийти в себя, как их внимание привлекло новое происшествие.

Из боковой улочки донеслись громкие крики, ругательства и угрозы, и большая толпа горожан хлынула из боковой улочки на Вассерштрассе.

В центре толпы шли два стражника, тащивших женщину в лохмотьях.

— Что здесь происходит? — спросил герр Веттерфане.

Кто-то из горожан ответил:

— Это фрау Зорн, колдунья, она очистила винный погребок и ограбила булочную. Теперь ее ведут в тюрьму, где она просидит до конца своих дней, если, конечно, ей не отрубят голову.

Пиперман с неудовольствием смотрел на происходящее.

— Это несчастная женщина, она никому не причиняет зла, — проворчал он. — И она никогда не была воровкой… Вы позволите совершиться несправедливости, господин помощник мэра?

Герр Рор все еще не пришел в себя после дружеского кивка головой, которым наградил Пипермана генерал, а поэтому среагировал на слова бродяги, словно тот был достойным горожанином.

И он окрикнул стражников:

— Эй, в чем виновата эта женщина?

Один из стражников почтительно ответствовал:

— Она зашла к бакалейщику Драхе, господин, взяла у него небольшую булочку и выпила стакан вина. Но, когда нужно было заплатить, оказалось, что у нее нет денег. Поэтому Драхе потребовал, чтобы ее арестовали.

— Я честная женщина, — закричала арестованная, — и я хотела заплатить, но оказалось, что я забыла или потеряла кошелек.

— Все правильно, — проворчал Рор, — Драхе понес убыток, и он вправе потребовать наказания виновной.

— Конечно! — вскричал тощий человечек в зеленой блузе. — Пусть она расплатится со мной, или она заслуживает тюрьмы.

— Сколько она задолжала бакалейщику? — послышался внезапно чей-то голос.

Никто не обратил внимания, что возле террасы остановился всадник, молодой человек в дорогом костюме, на лице у которого читались отвращение и гнев.

— Сколько? — нетерпеливо повторил он, похлопав плетью по плечу стоявшего рядом горожанина с лицом, изуродованным оспой.

— Два шиллинга, — соврал владелец лавки.

Всадник бросил две монетки на землю, и лавочник кинулся подбирать их, прежде чем ими завладеют городские бездельники.

— Теперь отпустите женщину, — приказал всадник.

Стражники вопросительно посмотрели на господина Рора, и тот жестом приказал им подчиниться.

Разочарованная толпа постепенно рассеялась, но освобожденная женщина осталась на мостовой, пытаясь привести в порядок жалкие остатки одежды, еще остававшиеся на ней.

— Трактирщик! — крикнул всадник выбежавшему на террасу Лебеволю. — Отведи моего коня в конюшню и подготовь мне ужин и ночлег. Дай также еды и питья несчастной женщине. Ты можешь найти для нее какую-нибудь одежду? Не бойся, я заплачу.

Лебеволь поклонился: с помощью денег и добрых слов от него можно было добиться многого, как и от любого нормального человека.

Приезжий приветствовал сидевших на террасе, и посетители ответили ему крайне сдержанно; только Пиперман громко крикнул:

— Это доброе дело, господин, и Бог вознаградит вас, будьте уверены. Фрау Зорн — совсем не злая женщина, она только немного странная.

Аптекарь явно не был доволен завершением инцидента; особенно ему не понравились слова генерала. Теперь же появился незнакомый человек, очевидно, не представлявший для него угрозы, и он с удовольствием накинулся на того, кого счел новым козлом отпущения.

Он громко заявил, что каждый должен вмешиваться только в то, что его непосредственно касается; когда он понял, что незнакомец не обратил внимания на его замечание, он принялся твердить о бестолковых иностранцах, которые то и дело появляются в городе. На этот раз приезжий услышал слова аптекаря.

— Вы имели в виду меня, уважаемый господин, — вежливо обратился он к говорившему.

Аптекарь был человеком крайне раздражительным, а после выпивки становился просто сварливым; в течение праздничных дней он так старательно накачивался спиртным, что окончательно испортил свой и так достаточно дурной характер.

— Человек с насморком должен пользоваться носовым платком, — злобно заявил он. — Мы здесь уже насмотрелись на чужих бандитов, и лучше бы они оставались у себя дома.

— Мне кажется, что я не бандит, — сказал молодой человек, подходя к аптекарю. — Вы меня не спрашивали, но я могу сообщить вам, что я англичанин.

— Не трогайте меня, — закричал аптекарь. — Я не собираюсь терпеть насилие!

— Я не трону вас, слишком мало чести для меня. Но вот это я сделаю.

Юлиус Цукербайн пользовался париком, снабженным тонкой забавной косичкой. Иностранец слегка дернул за нее, и парик слетел с головы.

— Вы поплатитесь за это! — завопил аптекарь. — Господин помощник мэра, чего вы ждете? Почему не отправите этого человека в каталажку? Он оскорбил и чуть не ударил меня!

Герр Рор немного поколебался, но потом все же предложил чужеземцу назвать себя.

— С удовольствием, господин. Я приехал из Лондона, а зовут меня Джон Эксхем.

Едва он замолчал, как в зале случилось нечто неожиданное.

По залу таверны промчался ураган, вылетевший на террасу, где он опрокинул столы и стулья, подхватил аптекаря и затряс его, словно кучу тряпья.

— Вы слышали, Рор? — рявкнул ураган. — Его зовут Джон Эксхем, и если кто-нибудь встретит его на улице и не поздоровается с ним, я собью с него шляпу и буду пинать четверть часа, будь он помощник мэра или сам мэр Мейсена, Дрездена или Берлина! Это говорит вам старый Фредерик Вашхольдер, и это имя гарантирует мои слова!

Эксхем почувствовал, как его схватили за руку и втянули в общий зал, где немедленно усадили за столик.

— Лебеволь, предсказатель несчастья, — проревел генерал, — принеси лучшее вино самого удачного года, паштет из гусиной печенки и жареных каплунов! Если они будут недостаточно нежные, я швырну тебя в реку!

Немного успокоившись, генерал обратился к Джону:

— А теперь мы должны прежде всего познакомиться, капитан Эксхем! В этом году мне исполнится семьдесят лет, я на четыре года младше Блюхера, который называет меня «молодым человеком». Вы знаете, капитан, что я рассказывал Блюхеру про вас, и он спросил меня, когда же Веллингтона посадят в дом умалишенных за то, что он присвоил Джону Эксхему всего лишь звание капитана за все его заслуги? Старик Блюхер был в восторге, когда я рассказал ему про Сюркуфа и ваши приключения в южных морях.

Ведь вы приехали сюда, чтобы навестить Эрну фон Гейерштайн? Не сомневаюсь, что она сама пригласила вас, потому что с тех пор, как погиб ее брат, она никого не хочет видеть. Впрочем, она всегда мало общалась с соседями и жила очень замкнуто.

Я знал ее отца, старого Карла-Людвига фон Гейерштайна, но не могу утверждать, что мы были друзьями; впрочем, он ни с кем не дружил. Человек честный и благородный, но угрюмый, мрачный и нелюдимый, которому даже горный медведь при встрече на узкой тропинке молча уступил бы дорогу.

Боюсь, — закончил генерал, — что графиня Эрна унаследовала необщительный характер своего отца. Она держит людей на расстоянии от себя; после нескольких визитов в Гейерштайн, когда меня принимали вежливо, но весьма прохладно, я перестал посещать замок.

Лебеволь принес на столик паштет из гусиной печени, и генерал замолчал, занявшись дегустацией деликатеса.

— Я знал, какой вы отважный воин, к тому же, вы личность весьма необычная, а поэтому могу только аплодировать вашему шумному появлению в Мейсене. Мой дорогой, вы ухитрились в одно мгновение настроить против себя всех самых значительных буржуа города. Рассматривайте мои слова, как хвалебный гимн в вашу честь. Я не сомневаюсь, что они подлецы! Они гордятся тем, что множество жителей Мейсена приняло участие в войне против Наполеона, и многие из них пали в битве при Ватерлоо и в других сражениях. В то же время, к числу этих героев относятся только так называемые простые люди: ученики кузнецов, сменившие наковальню на ружье, плотники, отложившие рубанок и пилу, рабочие с фабрики фарфора, едва не умиравшие от голода со своей жалкой зарплатой, ну, и конечно, студенты, бросившие учебу, чтобы их поубивали французы. Рор, Сидлер и прочие ненавидят меня, и я признателен им за это.

Ах, Эксхем, я никогда не забуду ваше появление в городе, даже если доживу до ста лет, что, впрочем, невозможно… Ха-ха-ха! Сорвать парик с Цукербайна! Но эта грязная куча мусора у него на голове — это же его гордость! Готов поспорить, что он не снимает свой парик даже на ночь!

Отсмеявшись, генерал посерьезнел.

— Юлиус Цукербайн — простой аптекарь, но Рор, Сидлер, Шпиесглас и другие гнут спину перед ним, так как он самый богатый человек в Мейсене, и даже банкиры из Дрездена не забывают снять шляпу, когда разговаривают с ним.

Он придумал микстуру, которую называет эликсиром жизни, и ее продажа приносит ему фантастическую прибыль. Он получил сегодня от меня взбучку, но я единственный человек во всей Саксонии, который может позволить себе подобную выходку. Таким же образом относится к нему и графиня Эрна, а поэтому он не перестает говорить гадости про нее.

Вы знаете, Эксхем, что этот карлик с кучей мусора на голове, похожей на голову уховертки, имел нахальство бросить к ногам графини Эрны свое богатство в надежде стать при ней чем-то вроде принца-консорта?

— Неужели род Гейерштайнов так беден? — удивился Эксхем.

— Думаю, да, капитан. Значительная часть замка лежит в руинах, а земли рода, хоть и весьма просторные, не приносят никакого дохода. Сейчас это леса, озера и необрабатываемые поля. В Мейсене есть только один человек, чья бедность может сравниться с бедностью Гейерштайнов — это Ганс Пиперман, простой бродяга, человек, который мне очень симпатичен. От него я узнал, что замок построен на залежи драгоценных камней.

— Неужели такое возможно? — удивился Эксхем.

— Речь идет не об алмазах или рубинах, а всего лишь о сардониксе, яшме, нефрите и авантюрине; такие поделочные камни известны возле Ольденбурга, но здесь их гораздо больше. Впрочем, я считаю, что это все пустая болтовня.

Генерал замолчал и повернулся к трактирщику:

— Эй, Лебеволь, почему у нас пустые бокалы?

Кабатчик давно зажег в зале лампы, и на опустевшей террасе не осталось никого, кроме больших ночных бабочек.

— Доброй ночи, Эксхем, — попрощался с Джоном генерал, — сегодня я слишком припозднился, ведь я давно привык ложиться очень рано. Передайте мой привет графине Эрне, когда вы увидите ее завтра. Спокойной ночи!

Эксхем тоже быстро улегся в постель, так как у него позади была длинная дорога и трудный день.

Город давно погасил все огни за исключением редких уличных фонарей. Закрылись кафе и таверны, жители отдыхали от праздничных утех.

Тем не менее, в доме на узкой улочке позади собора светилось одно окно. Снаружи его почти нельзя было увидеть, так как фитиль лампы был прикручен, и тусклого света хватало только на освещение комнаты, заполненной странными приборами, бутылями, мензурками и ретортами; в ней царил неприятный запах кислот и других химических реактивов.

Юлиус Цукербайн с большой баварской трубкой в зубах сидел за столом. Время от времени он прикладывался к стакану с пуншем, не отводя при этом взгляда от настенных часов.

Послышался негромкий стук в окно соседней комнаты.

Аптекарь не стал всматриваться в темноту, а вышел во внутренний садик и открыл наружную калитку, выходившую на узкий канал.

— Входите, — негромко пригласил он гостя.

Ночной посетитель прошел за аптекарем в мрачную комнату и встал у входа, стараясь не попасть в круг света возле стола.

— Вы уже познакомились с ним, не так ли? — сухо поинтересовался он.

— Я отомщу ему за его наглость, — прошипел аптекарь. — Он сорвал с меня парик!

— Вы вели себя крайне глупо, с Джоном Эксхемом не так-то легко завязать дружеские отношения. В любом случае, вам не стоило ссориться с ним.

— Вы собираетесь что-то приказать мне?

— Пока можете проследить, с какой стороны дует ветер; я сообщу, если вы понадобитесь мне для чего-нибудь более серьезного.

— Тогда поторопитесь, — проворчал аптекарь. — Эрна фон Гейерштайн только что вернулась в замок.

— Вы не сказали мне ничего нового… А вы оставили наблюдателей в Саргенвальде?

— Двоих. Швертфегера и Брейткопфа.

— Вы их уже не увидите!

— И почему, позвольте спросить вас?

— Потому что их трупы уже поедают крысы.

— Это невозможно! — выкрикнул растерянный аптекарь. — Этот проклятый англичанин не мог…

— Он вам стал мерещиться повсюду, Юлиус Цукербайн, после того, как поиздевался над вашим париком. Нет, он пока не встретил ни малейшего препятствия на всем протяжении своего путешествия, и пули, пробившие головы этих двух идиотов, были выпущены не из его пистолета. Да, чуть не забыл: вы должны найти для меня двух крепких парней.

— Я так и знал, что вы придерживаете самое плохое для заключения, — пожаловался травник. — Но это трудно выполнить, люди здесь стали очень подозрительными.

— Все должно быть так, как нужно мне, дорогой мой Юлиус.

— С чего бы это? — ядовитым тоном поинтересовался аптекарь.

— Потому, что я так хочу. Спокойной ночи, крепкого вам сна.

Цукербайн вздохнул, взял один из флаконов со светло-коричневой жидкостью и пробормотал:

— Здесь достаточно для двух человек, но не больше, потому что я получаю этот состав из Франции, через одного из ассистентов профессора Дюпюйтрена.

Посетитель ничего не ответил, так как ночь уже поглотила его тень, и аптекарь успел заметить только взметнувшуюся, словно крыло летучей мыши, полу зеленого редингота.

Глава VIII Корешок

Проснувшись, Эксхем решил отдохнуть несколько дней перед тем, как посетить Гейерштайн.

Зеркало над туалетным столиком показало ему — настолько откровенно, насколько это свойственно зеркалам, — что трудное путешествие оставило на его лице слишком заметные следы, чтобы он мог с блеском предстать перед юной благородной дамой.

Мейсен показался ему вполне миролюбивым городом, и ему захотелось спокойно побродить по нему.

Хайнц Лебеволь с удовольствием рассказал ему о самых примечательных местах, назвав собор, замок Альбрехта, центральную площадь с величественными старинными зданиями и несколько живописных мест на берегах Эльбы и ее притоков.

Первый день прошел спокойно, без каких-либо происшествий; Джон оказался во власти очарования, свойственного небольшим немецким городкам, которому трудно сопротивляться приезжему, впервые оказавшемуся в таких местах. Присутствие Эксхема в Мейсене немедленно стало объектом пересудов, прежде всего из-за его необычного вмешательства в происходившую на его глазах несправедливость. Он то и дело замечал занавески, отодвигавшиеся на окнах при его появлении, и возникавшие за стеклами любопытные физиономии.

Местные буржуа в куртках с накрахмаленными расшитыми воротничками всячески делали вид, что не замечают его, так как были возмущены оскорблением, нанесенным одному из них. Напротив, простые горожане относились к Джону весьма доброжелательно. Ученик кузнеца оставил меха, желая предупредить гостя, что ожидается хорошая погода, а сапожник приветствовал его, размахивая шапочкой до тех пор, пока не удостоверился, что его заметили.

На Хохштрассе ему повстречался Сидлер, срочно заинтересовавшийся спавшим на тротуаре щенком, а профессор Шпиесглас, с которым он столкнулся носом к носу на ступеньках ратуши, решительно отвернулся. В окне ратуши он заметил лицо помощника мэра Рора, моментально исчезнувшее, а один из стражников, арестовавших фрау Зорн накануне, украдкой огляделся, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, и отдал Эксхему честь.

Он пообедал в пустом зале таверны Лебеволя, где заметил, как встревоженно поглядывает на него трактирщик.

Преодолев смущение, Лебеволь все же подошел к Эксхему и поинтересовался, как долго гость собирается оставаться у него.

— Милорд, — сказал он, набравшись смелости, — вы же не захотите лишить куска хлеба человека, который должен постоянно трудиться, чтобы зарабатывать на жизнь?

— Разумеется, я не стану этого делать, — с удивлением ответил Джон.

— Благодарю вас, милорд, но дело в том, что этим человеком являюсь я, Хайнц Лебеволь, который потерял сына в битве при Ватерлоо. Позвольте мне быть с вами откровенным и сказать, что с того часа, как вы остановились в моей гостинице, никто из моих постоянных клиентов, за исключением генерала, ни разу не заглянул ко мне.

— Но я сбил парик только с одной головы, — сказал, улыбнувшись, Эксхем.

— Этого оказалось достаточно, чтобы все буржуа города ополчились на вас.

— Если так, то я постучусь в двери кого-нибудь из ваших коллег, например, в таверну «У оленей» или в «Дрезденский двор».

Лебеволь растерянно покачал головой.

— Я не хочу разочаровывать милорда, но куда бы вы ни зашли, хозяева будут долго объяснять вам, что у них нет ни одной свободной комнаты, даже если у них гостиница пустая, как яичная скорлупа. Уверен, что только генерал с удовольствием приютит вас.

— Но я не хочу осложнять жизнь этому чудесному старику! — воскликнул Эксхем.

Лебеволь почесал в затылке.

— Вы ведь собираетесь посетить Гейерштайн, не так ли, милорд? — смущенно пробормотал он. — Ах, не думайте, что я подслушал ваш разговор с генералом вчера вечером. Это Ганс Пиперман, случайно оказавшийся в коридоре, где он точил лясы со служанкой, услышал вашу беседу… А у него самый тонкий слух во всей Саксонии… Вот он и передал мне, о чем вы разговаривали с генералом…

— Я не делаю секрета из своих планов, — ответил Эксхем, пожав плечами.

— Так вот, этот Пиперман, никогда не забывающий использовать на всю катушку свои уши и глаза, пришел ко мне сегодня утром и сообщил, что городская элита организовала нечто вроде заговора против вас. Они договорились, что никто из них не станет предоставлять вам жилье. И Пиперман сказал, что я должен посоветовать вам остановиться в Гейерштайне. Ее милость несомненно с радостью примет вас.

Хозяин таверны выглядел таким смущенным, что Джон рассмеялся.

— Если понадобится, я могу переночевать даже в лесу под открытым небом… Не беспокойтесь ни о чем, Лебеволь, завтра утром я покину вашу уютную гостиницу.

Хозяин таверны «У друзей бутылки» откланялся, рассыпаясь в благодарностях, а Джон провел остаток дня на террасе, наблюдая за рыбаками.

Генерал Вашхольдер не появился этим вечером в таверне. Лебеволь объяснил, что он бывает у него только один раз в неделю. Джон заметил, что за весь вечер в таверне действительно не появился ни один клиент, если не считать робкого герра Энке, с жаром объяснявшего служанке, что водяные и другие загадочные и опасные существа делают жизнь в городе рискованной.

— С прошлого года из города исчезли семь парней, здоровых и крепких, не оставив никаких следов, — услышал Джон. — Куда они могли пропасть? Трое из этой семерки были обручены и не собирались покидать город, а остальные были прекрасными работниками и достаточно хорошо зарабатывали… Вы, Мариэдль, конечно, ничего не сможете объяснить, а вот я скажу вам, что во всем виноваты водяные, настоящие водные дьяволы. Я уверен, что молодые люди попали к ним в лапы и сейчас находятся неизвестно в каких кругах ада!

На следующий день в десять часов утра Эксхем вскочил в седло и слегка пришпорил коня, двинувшись в направлении, указанном ему Лебеволем.

Проезжая мимо ратуши, он оказался в центре большой группы горожан. На одной из колонн здания он увидел написанное от руки объявление; забравшийся на постамент Ганс Пиперман обращался с пылкой речью к взволнованной толпе.

— Нужно что-то делать, — кричал он, — члены муниципалитета не могут закрывать глаза на происходящее. Они считают, что расщедрились с наградой, но что такое пять талеров? Почему бы не объявить награду в виде кувшина с пивом?

— Пиперман прав! — зашумели в толпе.

Заметив англичанина, Ганс бросился к нему.

— Добрый день, милорд… Надеюсь, что он действительно будет для вас добрым, не то что для двух несчастных парней, о которых ничего не известно со вчерашнего вечера. Пропали два брата Мюкке, Эрнст и Карл. Когда стемнело, они отправились на рыбалку, потому что самых крупных угрей можно поймать только ночью. Утром их лодка оказалась пустой, оба рыбака куда-то исчезли. Муниципалитет объявил о награде в пять талеров тому, кто найдет их. Мы же знаем, что ни одного из пропавших в последнее время так и не удалось обнаружить!

Из открывшегося на втором этаже окна свесился советник Веттерфане и закричал:

— Прекрати волновать народ, Пиперман! Или мне придется арестовать тебя и выгнать из города!

— Мы требуем, чтобы началось расследование, — ответил Пиперман. — Для начала можете спросить у Корешка, что он делал вчера ночью на берегу?

— Корешок — это мойщик бутылок, он работает у аптекаря Цукербайна, — пояснил Пиперман Эксхему. — Это неприятный уродливый карлик.

— Где Корешок? Приведите его сюда! — закричали собравшиеся. — Если он не захочет говорить, мы вырвем у него язык!

По знаку герра Веттерфане два стражника с алебардами попытались разогнать толпу. Но возмущенные горожане накинулись на них и мгновенно обезоружили, так что беднягам пришлось поспешно укрыться в здании мэрии.

Советник тоже был вынужден спрятаться, захлопнув окно, после того как в него полетели гнилая тыква и несколько ничуть не более свежих луковиц, за которыми вполне могли последовать булыжники.

— Настоящая революция! — воскликнул Джон, и похлопал коня по шее, стараясь поскорее отъехать с места стычки.

В этот момент крики вспыхнули с новой силой.

— Корешок! Мы его поймали! Он прятался, негодяй! Где веревка? Его нужно повесить!

На глазах у Джона разыгрывалась отвратительная сцена.

Два рыбака в серых блузах притащили на площадь небольшого сгорбленного человечка, осыпая его тумаками.

Эксхем услышал, как бедняга кричит от боли и отчаяния:

— Я ни в чем не виноват! Я ничего не знаю! Не бейте меня… Боже, они хотят меня убить… Неужели никто не спасет меня?

Вопли карлика звучали с таким отчаянием, что Джон не выдержал. Он направил коня в толпу и остановился перед рыбаками.

— Прошу вас, отпустите этого бедолагу, — решительно потребовал он.

— Не вмешивайтесь не в свое дело, — прозвучал ответ, и вокруг него замелькали сжатые кулаки.

— Я тоже люблю хорошую драку! — рассмеялся Джон. — Но я считаю своим делом — встать на сторону слабого, который не может сопротивляться более сильным. Отпустите его!

— Да, отпустите беднягу, раз англичанин требует! — вмешался Пиперман. — Этот господин вчера спас фрау Зорн из лап полицейских.

— И он сорвал парик с головы аптекаря! — раздались голоса.

Рыбаки дружно расхохотались.

— Так это он? Ну, тогда мы не сможем отказать ему! Но Корешок все равно должен рассказать нам все, что он знает.

— Я ничего не знаю! — захныкал человечек.

— Послушайте, друзья! — обратился Джон к горожанам. — У меня есть рекомендательное письмо к королевскому прокурору Дрездена, и я воспользуюсь им, чтобы сообщить ему о пропавших братьях. Если он сочтет необходимым, он допросит Корешка, и у прокурора есть возможности заставить его говорить, которых нет у вас!

— Еще бы! Это хорошая плетка! — рассмеялись горожане.

— А сейчас позвольте мне заняться этим малышом! — сказал Эксхем.

Схватив карлика за шиворот, он поднял его на седло так легко, словно это была тряпичная кукла. Потом он помахал рукой Пиперману, театральным жестом поприветствовал толпу и слегка пришпорил своего скакуна.

Когда он подъезжал к городским воротам, позади него все еще раздавались приветственные крики толпы.

Карлик не шевелился, но Джон ощущал, что он дрожит всем телом.

— Господин, вы ведь не сделаете мне ничего плохого? — спросил он, стуча зубами, когда они выехали из города.

— Я не для того отнял вас у разъяренной толпы, чтобы издеваться над вами, — с улыбкой сказал Джон. — Сейчас мы остановимся возле ручья, и вы сможете смыть кровь с лица. А пока хлебните немного бренди.

И он протянул карлику фляжку.

— Не знаю, как мне благодарить вас, милорд, — сказал бедолага, немного приободрившись. — Без вас они могли забить меня до смерти или просто повесить.

— Почему вас называют Корешком? — спросил Джон.

— Я маленький и уродливый, словно корень какого-нибудь растения. А так как я работаю в аптеке, то давно приобрел запах, характерный для лечебных растений вроде пырея, французской петрушки или чего-нибудь еще.

— Я когда-то слышал, что колдуньи используют корни французской петрушки для своих дьявольских приемов, но вы можете не беспокоиться, я не верю в существование колдуний.

— И вы глубоко заблуждаетесь, милорд, — ответил карлик, и тут же прикусил язык, сообразив, что сказал слишком много.

— У меня нет права допрашивать вас, Корешок — позвольте мне и дальше обращаться к вам подобным образом — так как я не судья и не следователь. Но, если вам что-нибудь известно о печальной истории с пропавшими братьями, вы должны рассказать мне все, что вы знаете. Надеюсь, ваша совесть поможет вам принять правильное решение.

Карлик заплакал.

— Почему вы, милорд, так великодушны со мной, таким уродливым и неприятным существом?

— Я верю в Бога, единого для всех людей, для которого все люди братья, и который особенно добр к обездоленным, — ответил Эксхем. — Ладно, приятель, здесь наши дороги расходятся. Думаю, что вам пока не стоит возвращаться в Мейсен, у рассвирепевшей толпы настроение быстро меняется, и с вами может повториться то, от чего вы только что так удачно избавились.

— Но куда мне деваться? — простонал несчастный. — У меня нет другого жилья, кроме лачуги возле дома аптекаря, а тот, узнав, что со мной случилось, сразу же накинется на меня и будет избивать.

— У вас есть деньги? — спросил Джон.

— Деньги! — воскликнул бедолага. — У меня никогда не было ни гроша, и я живу на одном черством хлебе, да еще пиве, когда кто-нибудь угостит.

— Вот вам десять талеров. Отправляйтесь в Дрезден или куда захотите, но не забывайте, что вы не вправе скрываться от правосудия. Впрочем, вы и не сможете сбежать, даже если такое и придет вам в голову.

Корешок бросился целовать Джону колени, но тот удержал его.

— Да поможет вам Бог, приятель! — сказал он, садясь в седло.

Корешок долго провожал его взглядом, пока всадник не скрылся за поворотом.

Усевшись возле дороги, он принялся считать и пересчитывать свои сокровища.

— Десять талеров! — пробормотал он. — Десять блестящих серебряных талеров, и это мои талеры! Никогда не видел сразу столько денег!

Он стиснул жалкий кулачок и погрозил им городу.

— Цукербайн, чудовище, ядовитая змея, мерзкая жаба, жадный крокодил! Я ни за что не вернусь к тебе! Надеюсь увидеть тебя в тот день, когда палач отрубит тебе голову на главной площади. И я никогда не сделаю ничего плохого этому бравому англичанину, можешь на меня не рассчитывать, негодяй!

Справа от него протянулись два ряда тополей, обрамляющих дорогу на Дрезден, но он встал и заковылял в противоположную сторону.

Он больше часа тащился сначала по песчаной тропе, потом начались большие грязные лужи. Не обращая внимания на грязь, Корешок то шлепал по воде, то перепрыгивал с камня на камень, преодолевая самые глубокие места.

— Я знаю, где никто не найдет меня, — бормотал он.

Скоро на горизонте появилась темная полоса.

— Это Саргенвальд, лес гробов, — пробурчал он. — Я не боюсь его. Когда я пройду через лес, я окажусь в Холлендорфе. Там я потрачу один талер, чтобы первый раз в жизни поесть как следует. Интересно, сколько возьмет с меня кучер, чтобы отвезти в Альтенбург? А если захочу, то пойду дальше на юг и доберусь до гор… А там совсем немного останется и до Праги… Прага! Ведь я когда-то жил в этом городе… Это замечательный город, по сравнению с которым Дрезден кажется грязной деревней… Зачем только я оставил Прагу и связался с цыганами, ярмарочными фокусниками, показывавшими меня за деньги и почти не кормившими… Зато они по поводу и без повода награждали меня тумаками… В конце концов они бросили меня в Мейсене. Мерзкое животное, этот Цукербайн, цыгане просто ангелы по сравнению с ним… Нет, я больше не боюсь его! Я не боюсь никого и ничего, даже Саргенвальда!

— Для этого нет никаких оснований! — сказал кто-то за его спиной, и он почувствовал, как его схватили железной хваткой за шиворот.

Глава IX Крик во тьме

Дорога в Гейерштайн выглядела весьма уныло. Она пересекала бесконечные пустоши, покрытые высокой бурно разраставшейся сорной травой. Каменистые холмы закрывали горизонт, в низинах лежали небольшие пруды, от которых несло сильным запахом гниения. Бросались в глаза яркие цветы разных ядовитых растений, таких как наперстянка и аконит, пробивавшихся сквозь крошку мелкой сланцевой плитки, усеивавшей почву.

Джон не встречал никакого зверья, если не считать пугливых кроликов и шнырявших под ногами лошади ласок или горностаев. Гораздо чаще ему встречались пернатые, в основном вороны, большими стаями с карканьем кружившиеся в небе. Высоко под облаками он заметил сарыча, высматривавшего добычу, а с болота иногда доносился крик выпи.

Джон придержал коня, так как рассчитывал появиться в замке после обеда.

Когда солнце достигло зенита, он остановился возле небольшого ручья, где смог напоить коня, предоставив затем ему возможность пощипать густую траву.

Сам он с аппетитом расправился с бутербродами, приготовленными ему в дорогу Лебеволем.

Примерно в два часа он проехал узкой долиной, змеившейся между холмов, и перед ним открылся вид на замок Гейерштайн.

При этом он испытал легкий шок, так как не представлял, что замок может выглядеть таким суровым, мрачным и угрожающим.

Довольно высокие окрестные холмы не позволяли увидеть замок издалека, хотя он и располагался на возвышенности с обрывистыми склонами.

Эксхем вспомнил когда-то увиденный им неприступный замок в Эдинбурге, возвышающийся над отрогами гор Пентланда и надменно посматривающий на расположенный под ним город.

Точно такими же мрачными были стены, башни и парапеты замка Гейерштайн, нависавшие над пропастью, и столь же скудной была растительность у его подножья.

Узкая струйка дыма, поднимавшегося над высокой трубой, свидетельствовала, что замок не полностью покинут обитателями.

Эксхем двинулся вверх по склону по узенькой тропинке, но вскоре оказался перед узкой боковой калиткой и понял, что выбрал не самую главную дорогу.

Калитка оказалась открытой, охраны перед ней не оказалось, и Эксхем въехал внутрь, очутившись в небольшом дворике, окруженном высокими стенами с бойницами.

Все вокруг него говорило об одиночестве и забвении; выщербленные плиты покрылись мхом.

С высокой стены на него громко и неодобрительно закричала пустельга.

Он увидел слабый свет, горевший в темноте под низким сводом ниши в основании одной из стен, и невольно подумал, что эта мрачная дыра больше всего напоминает разверстую пасть дракона.

Сойдя с коня, Джон пошел на огонек и очутился в помещении, напоминающем склеп. На выступе над тремя надгробными плитами горел масляный фонарь, в свете которого он прочитал выбитые на плитах имена. Они не сопровождались ни титулами, ни датами, а всего лишь скупо сообщали:

Взволнованный Эксхем громко выразил признательность по-прежнему неизвестной ему графине Эрне.

Отважный и верный Пробст покоился рядом со своим обожаемым юным хозяином в графском склепе!

Он снял шляпу и преклонил колени.

— Ульрих, я пришел, — негромко сказал он.

— Спасибо, капитан Эксхем! — послышался голос рядом с ним.

Испуганный Джон одним прыжком вскочил на ноги — так потрясли его слова, сказанные, как ему показалось, кем-то из мертвецов.

Но он сразу же понял, что случилось: он не заметил женщину, стоявшую на коленях за надгробными плитами.

Встав на ноги, она подошла ближе и остановилась в свете фонаря. Поразительное сходство между Эрной фон Гейерштайн и Маргарет Грирсон уже не было для Эксхема неожиданностью, но он никогда не представлял, насколько оно было едва ли не абсолютным. Разве что на портрете художник придал волосам девушки золотисто-каштановую окраску, а здесь в свете фонаря ее волосы отливали чистым золотом.

— Маргарет… — невольно пробормотал он.

— Нет, я Эрна, — негромко прозвучал ответ.

Джон снова отказался верить своим чувствам: девушка обратилась к нему на чистом английском, и голос ее был голосом Маргарет.

— Обычно посетители замка попадают в него другим путем. Будьте любезны следовать за мной.

Это действительно был певучий голос Маргарет, но он никогда не звучал так холодно и так безразлично.

Они молча покинули склеп. Джон впервые увидел Эрну фон Гейерштайн при дневном свете.

Маргарет! Джон едва удержался, чтобы снова не произнести это имя. Теперь он видел, что художник не ошибся: вместо пышной волны светлых волос Маргарет он видел каштановые пряди с золотистым отливом, обрамлявшие лицо Эрны.

Вскоре он заметил еще одно различие, на этот раз в одежде.

Маргарет Грирсон увлекалась светлой одеждой, платьями с кринолином розового, золотисто-желтого или бледно-зеленого цвета, с множеством шелковых лент, тогда как Эрна фон Гейерштайн была в костюме амазонки из темного бархата, в высоких сапогах для верховой езды и в небольшой шляпке из черного фетра, которая вполне могла оказаться на голове охотника.

— Возьмите своего коня за уздечку, капитан.

Она обогнала гостя легкой походкой и двинулась вдоль наружной стены, отделенной невысоким наполовину разрушенным парапетом от обрыва, куда Джон невольно то и дело бросал внимательный взгляд.

Они скоро очутились на центральном дворе, увидев который Джон подумал, что обитатели Гейерштайна предпринимают очень скромные попытки, чтобы бороться с запустением и разрухой.

Эрна указала хлыстом на комплекс тесно прижавшихся друг к другу строений, больше похожих на древние развалины; яркое солнце делало четкими стены в многочисленных трещинах и обвалившиеся карнизы; альпийские галки, казалось, чувствовали себя здесь абсолютными хозяевами.

— Эта часть замка сейчас заброшена; остального вполне хватает для меня и для слуг, впрочем, весьма немногочисленных, — пояснила Эрна.

Из бокового коридора вышел старый слуга, явно страдающий от подагры; подойдя к ним шаркающей походкой, он, не сказав ни слова, взял коня Эксхема и куда-то повел его.

— Леонар наполовину ослеп, — извиняющимся тоном сказала Эрна. — Он почти не разговаривает, но у него удивительно острый слух.

Она провела гостя в небольшой зал овальной формы, мебель в котором свидетельствовала о прежней роскоши, а также о безразличии обитателей замка к обстановке помещений.

— Садитесь, капитан.

Она указала Джону на вольтеровское кресло возле столика из черного дерева с мозаикой из слоновой кости, на котором стояли несколько бутылок и хрустальный графин с водой.

— Виски, бренди… Есть вишневая водка… Если хотите, можете курить, вы найдете сигары в ящичке… Я не имею ничего против курящих мужчин.

Джон, поблагодарив хозяйку кивком, продолжал сидеть молча. Он плохо представлял, с чего ему стоило начать разговор, хотя по дороге в Гейерштайн подготовил несколько вежливых формулировок для разных ситуаций, и даже небольшую речь, с помощью которой намеревался завязать более теплые отношения с хозяйкой замка.

Он пожалел, что Эрна села спиной к окну, и свет, падавший на нее со спины, оставлял в тени лицо.

— Вам придется воспользоваться гостеприимством замка, капитан, — начала она. — Ваше рыцарское вмешательство восстановило против вас жителей Мейсена, и, если вы решите по-прежнему оставаться в городе, вы рискуете столкнуться с необходимостью ночевать под открытым небом. Я отдала Леонару необходимые распоряжения.

— Вы удивительно хорошо информированы, графиня, — сказал Эксхем.

— У Гейерштайна есть свои осведомители, — ответила она, и в ее голосе проскользнула насмешливая нотка.

Она немного помолчала, словно подбирая слова, и Джон увидел, что ее изящные пальцы нервно постукивают по подлокотникам кресла.

— Я не могу обеспечить вам прием на уровне, полагающемся для лица королевской крови, или даже как герцогу, но, если вы любите охотиться, то найдете в замке отличные карабины, а в окрестностях Гейерштайна — самую разнообразную дичь. Библиотеку в замке не назовешь особенно богатой, но вы найдете в ней несколько хороших книг. Леонар, наш молчальник, очень неплохо играет в шахматы…

Она проговорила все это очень быстро, подобно коммивояжеру, поспешно называющему свой товар и с облегчением заканчивающему перечисление.

— Леонар покажет комнату для вас, это лучшее, чем мы располагаем, хотя она, конечно, не выдержит никакого сравнения с вашим комфортабельным английским жильем. В семь часов мы выходим к столу, а после ужина мы поговорим о делах.

— О делах? — переспросил Джон. — Разве я приехал сюда, чтобы говорить о делах?

— Да, именно для этого я и пригласила вас, капитан Эксхем.

Она потянула за шнур от звонка, но Джон ничего не услышал, так как звонок, очевидно, раздался где-то достаточно далеко.

Через несколько минут появился Леонар и знаком пригласил Джона следовать за ним.

Эрна больше ничего не сказала и до прихода Леонара сидела неподвижно, словно погруженная в мысли.

Джон встал и поклонился, но она не протянула ему руки, а молча отвернулась к окну.

Леонар провел Джона мрачным коридором с узкими готическими окнами, сквозь которые просачивались лучи цвета морской волны, и несколькими статуями в глубоких нишах. Потом они поднялись по винтовой лестнице и, наконец, очутились в круглой комнате, очевидно, находившейся в башне.

Графиня Эрна явно преувеличила недостаток комфорта в замке, так как комната показалась Джону весьма уютной.

Через широкое сводчатое окно в комнату вливался яркий солнечный свет; плотные шторы красного бархата позволяли закрывать окно на ночь. Вечернее освещение обеспечивала большая серебряная люстра с множеством свечей.

В комнате стояла просторная кровать, застланная белоснежными простынями, стол окружали глубокие мягкие кресла. На полу был постелен драгоценный восточный ковер, а на стенах рядом с картинами висели венецианские зеркала.

На столе он увидел графин с виски и кувшин с родниковой водой, а также серебряный ящичек с отборными гаванскими сигарами. Рядом лежали три книги в роскошных переплетах: «Потерянный рай» Мильтона, «Шотландские баллады» Бернса и «Сентиментальное путешествие» Стерна. Джона потрясло, что именно эти книги лежали на ночном столике Маргарет.

Эта шотландская народная песня, которую Бернс услышал, когда ее пела кружевница из Кэнтон-Хилла, была положена на музыку неизвестным композитором, и Маргарет так мило исполняла ее, аккомпанируя себе на арфе…

Он отвернулся от стола, так как книги неожиданно вернули его в прошлое, и давно зажившие раны могли снова открыться.

Он придвинул кресло к окну, сел и всмотрелся в открывшуюся перед ним картину.

Это был более жизнерадостный пейзаж по сравнению с тем, что он видел по дороге в Гейерштайн. Вместо голых каменистых холмов перед ним простиралась зеленеющая равнина с разбросанными там и сям небольшими группами деревьев. Прямо под башней с его комнатой лежал розарий, вернувшийся к дикому состоянию, но все еще сохранявший великолепные цветущие кусты.

Множество белых и пестрых бабочек кружилось над цветами, и до него доносилось громкое щебетание певчих птиц.

Он выбросил сигару, которую машинально закурил, взял одну из книг и начал перелистывать ее, но тут же захлопнул, огляделся и убрал книги со стола в стенной шкаф, заперев его для надежности на ключ.

«Лучше я поброжу среди роз и бабочек», — решил он.

Выйдя на лестницу, он постарался запомнить обратную дорогу, чтобы не блуждать в лабиринте коридоров, не желая прибегнуть к помощи Леонара, которого явно не стоило заставлять лишний раз взбираться по крутой винтовой лестнице.

Он не нашел коридор со статуями в нишах и некоторое время блуждал по бесконечным галереям; потом он очутился в мрачном зале со стенами, увешанными ржавым рыцарским оружием и портретами, с которых на пришельца с неудовольствием смотрели суровые лики предков. Некоторое время он постоял перед массивными дубовыми дверьми, которые так и не решился открыть.

Его поразила господствовавшая в залах и переходах мертвая тишина, едва нарушавшаяся, если прислушаться, упорной деятельностью жуков-точильщиков и серебристыми звуками падения капель неизвестно откуда сочившейся воды. Нет, тишину нарушали также легкие прикосновения к струнам арфы. Он направился к источнику звуков и остановился перед закрытой дверью из черного дерева.

Неужели замком владели коварные духи, издевательски напоминавшие ему о давно прошедших днях и утраченном счастье?

За закрытой дверью Маргарет пела:

Не отдавая себе отчета в недостойном поступке, он резким движением распахнул дверь.

Графиня Эрна в лиловом платье смотрела на него широко открытыми глазами.

Выражение легкого испуга в ее глазах сразу же пропало, и на губах появилась презрительная улыбка.

— Я думала, что даже в Англии стучат в дверь перед тем, как войти, — сказала она ядовитым тоном.

Но Эксхем был слишком потрясен, чтобы заботиться о подобных пустяках.

— Я могу попросить вас, графиня, больше не петь эту песню, пока я нахожусь под вашей крышей.

Она засмеялась, и ее смех прозвучал оскорблением.

— Не знала я, что герой схватки у Лакедивских островов и отважный офицер Веллингтона может оказаться столь трогательно чувствительным.

— Потому что ваша осведомительная служба работает хуже, чем можно было надеяться, — ответил Джон.

— Не говорите так необдуманно, капитан Эксхем, вам скоро придется судить самого себя. Но хозяйка дома склоняется перед капризами своих гостей… рыцарей, приглашенных в гости… Каковым вы как раз и являетесь. Вы ждете извинений с моей стороны? Я готова извиниться перед вами!

— Поскольку вы должны были поговорить со мной о делах, — сказал Джон, подчеркнув слово «дела», — я сегодня остаюсь у вас. Конечно, я лавочник, как говорил герцог, а для лавочников дела прежде всего. Поэтому я завтра избавлю вас от обязанности принимать такого гостя, как я, и покину Гейерштайн.

— Как вам угодно, капитан!

Она открыла незаметную боковую дверь и оставила Джона в одиночестве в своем будуаре.

Рози и лилии… Любимые цветы Маргарет…

На стене висели рапира, теннисная ракетка и коньки…

В конце концов ему удалось добраться до розария.

Вечером он нашел Эрну фон Гейерштайн в столовой, где ужин подавал молчаливый Леонар.

Герцогиня поменяла лиловое платье на строгий черный костюм с высоким воротником; теперь она походила на строгую школьную учительницу.

Ужин был не слишком обильным, но вполне достойным: жареные цыплята, паштет, земляника со взбитыми сливками.

Как Эрна, так и ее гость явно страдали отсутствием аппетита, и Леонару пришлось отнести на кухню блюда, к которым никто так и не прикоснулся.

Джону понравилось вино, которым были наполнены старинные бокалы, несомненно, вино из виноградников Гейерштайна. Мысли Джона невольно вернулись в Гент, в небольшую комнату на улице Монне, где он в первый раз увидел портрет юной графини.

Леонар освободил стол и принес кофейник и великолепный сервиз саксонского фарфора, гордость мейсенских мастеров.

Ни одного слова не было произнесено за столом за весь ужин.

Смеркалось, и тени заполнили столовую. Леонар зажег свечи.

В мягком золотистом свете Эксхем видел, что на лице графини печаль сменялась беспокойством.

— Я жду сегодня своего поверенного в делах, советника Трюммеля из Дрездена, — сказала она наконец. — Не знаю, что могло задержать его, это человек крайне пунктуальный. Мне придется самой поговорить с вами о делах, капитан Эксхем.

— Очевидно, разговор предстоит о чем-то важном, раз уж ваша милость сочла необходимым пригласить своего поверенного в делах, — сказал Джон.

— Да, так оно и есть.

Графиня подошла к окну и посмотрела на дорогу, ведущую в Дрезден.

— Никого не видно, — вздохнула она.

— Совсем как в случае с сестрицей Анной[30] из сказки, — пошутил Джон, но графиня не обратила внимания на его слова.

Вернувшись к столу, графиня принялась перелистывать записную книжку.

— Вы одолжили большую сумму моему брату Ульриху, — начала она, но Джон остановил ее.

— Графиня, я приехал сюда, чтобы побеседовать с вами о своем лучшем друге, вашем брате, о его последних часах…

— Вы не сможете сказать мне ничего, чего бы я не знала, — сухо возразила графиня.

— Хорошо, я промолчу о смерти Ульриха. Но вы, упомянув, что я одолжил деньги вашему брату, сказали неправду.

Эрна покраснела.

— Я сказала то, что хотела, — сердито воскликнула она. — Не думаете же вы, что граф Гейерштайн может «взять» чужие деньги, капитан Эксхем? Вот исходная сумма с добавлением процентов, набежавших за это время. Сожалею, что Трюммель не приехал, иначе я не стала бы говорить об этих деньгах; денежными вопросами должны заниматься деловые люди. Не думаю, что для вас эта сделка окажется невыгодной.

Каждое слово Эрны было, как удар дубиной по голове Эксхема. Он сидел, потеряв дар речи, и ошеломленно смотрел на графиню.

— Трюммель все подсчитал, а потом, совсем недавно, показал свои расчеты официальным экспертам. Именно поэтому, капитан, я еще в декабре передала вам через Пробста просьбу отложить ваш приезд до одного из летних месяцев. Таким образом, теперь все улажено. Вам совсем не обязательно уезжать завтра, вы можете спокойно оставаться в замке, а я немедленно покину Гейерштайн.

— Что вы несете? — воскликнул Эксхем, забывший о вежливости в разговоре с благородной дамой. — Можете счесть меня идиотом, но я ничего не понимаю!

— Очень странно услышать подобные слова от делового англичанина, — криво улыбнулась графиня. — Придется мне кое-что вам пояснить. Гейерштайн находится в полуразрушенном состоянии, его земли не приносят доход, но эксперты заявили под присягой, что стоимость замка и его владений соответствуют сумме, которую вы одолжили моему брату. Когда появится Трюммель, я подпишу бумаги, в которых отказываюсь от владений в вашу пользу, капитан Эксхем, покрывая таким образом долг чести моего брата.

Джон, которого сотрясала крупная дрожь, вскочил на ноги.

— Вы оскорбили меня, графиня фон Гейерштайн, — медленно произнес он, — и я запрещаю вам продолжать этот разговор. Прикажите слуге седлать моего коня, я немедленно уезжаю из замка!

— Вы запрещаете мне… — задохнулась от возмущения графиня. — Боже мой, но как вы посмели…

Бледная, словно привидение, она уставилась на Джона с таким видом, как будто перед ней появился отвратительное чудовище.

Только через несколько минут ей удалось вернуть хладнокровие.

— Я все же должна сказать вам несколько слов, господин Эксхем. Эта жульническая карточная игра безусловно была подстроена, я знаю это. Вы и ваши друзья победили, и Гейерштайн теперь принадлежит вам. Браво, «Эксхем и компания»!

Джон тоже успокоился; ему даже удалось частично восстановить характерную для англичанина флегматичность.

— Вы упомянули фирму «Эксхем и компания», но я не представляю, что за компанию вы имели в виду, поскольку у меня нет ни компаньонов, ни друзей. Что касается моей фирмы, то отец добавил к ее названию слово «компания» только потому, что такой вариант названия казался ему, человеку простому, более изысканным… Я оплатил карточный долг Ульриха своими деньгами, и я никогда не требовал от него расписки или любого иного признания долга.

— Эти грязные бумажки нужны только лавочникам, чтобы оправдывать свои махинации, — с возмущением заявила графиня. — Я не хочу больше говорить об этом, но долг остается долгом, и его нужно вернуть. Поэтому я возвращаю его!

Джон помотал головой; каким бы проницательным умом он ни обладал, он не все мог объяснить в этой истории; отдельные ее элементы никак нельзя было связать в нечто цельное и непротиворечивое.

— Пробст мог знать что-нибудь о том, что вы называете жульнической игрой в карты, когда он пришел ко мне в Лондоне и передал ваше приглашение?

— Наши взгляды на эту игру разошлись, — признала графиня. — Пробст всегда считал вас настоящим джентльменом, и я не хотела лишать его этой иллюзии в последний момент.

— Ладно, все это звучит весьма правдоподобно. А что вы скажете про подарок, который Пробст передал мне от вашего имени?

— Я никогда не поручала ему ничего подобного. Не представляю, о каком подарке вы говорите?

Джон положил миниатюру на стол.

Графиня Эрна громко вскрикнула.

— Мой портрет… Но у меня никогда не было такой миниатюры…

Она поднесла портрет к свече и неожиданно громко рассмеялась.

— Слава Богу, это не мой портрет!

Она намочила салфетку в водке и осторожно потерла женскую головку на миниатюре.

Посмотрев на результат, она с отвращением бросила миниатюру к ногам Эксхема.

— Отдайте эту фальшивку даме, которая изображена на ней, господин Эксхем!

Джон с трудом сдержал изумленное восклицание.

Спирт удалил золотисто-коричневый цвет женских волос, и они стали очень светлыми с золотым блеском… Он увидел спокойную улыбку Маргарет Грирсон.

— Графиня, — с трудом выговорил он, — я не знаю, какие таинственные силы мрака ополчились на меня, но теперь мне ясно, что нам больше не о чем разговаривать.

Он встал и тяжелыми шагами направился к двери, чувствуя себя совершенно сломленным. Не успел он протянуть руку к шнурку от звонка, как в недрах замка раздался громкий жалобный вопль, повторенный эхом в гулких коридорах.

— Да поможет мне Бог! — закричала графиня Эрна. — Он вернулся!

Джон с недоумением посмотрел на нее.

— О ком вы говорите, графиня?

Эрна прижала к груди свои прекрасные белоснежные руки.

— Это дух… Злой дух замка Гейерштайн… — с трудом произнесла она, и рухнула без сознания в кресло.

Сочувствие к несчастной девушке позволило Джону прогнать из сознания горечь и обиду, накопившиеся в течение предыдущего разговора; он осторожно похлопал графиню по щеке, погладил по руке… И она пришла в себя, но не отдернула руку.

— Мне рассказал о привидении Ульрих, — тихо произнес он.

Графиня с ужасом посмотрела на него.

— Боже, зачем он это сделал? — пробормотала она сквозь слезы.

— Он рассказал мне это на смертном одре, когда почувствовал приближение смерти. Я хотел в самом начале нашей беседы передать вам его рассказ, но вы не позволили мне заговорить о последних минутах жизни вашего любимого брата; вы все время хотели говорить о «делах».

Графиня закрыла лицо руками, и содрогание плеч девушки позволило Джону понять, как горько она рыдает.

— В последние минуты он попросил меня об одолжении, которое я счел поручением. Я должен выполнить его последнее желание. Я остаюсь, графиня.

Графиня опустила руки и подняла к нему прекрасное лицо, искаженное болью и страхом.

— Оставайтесь, капитан Эксхем, — едва слышно пробормотала она.

Глава X Красная звезда с семью лучами

Ночь прошла спокойно, и Джона разбудил солнечный луч, проникший в щель между шторами.

На столе в большой кружке дымился горячий шоколад, рядом стояла тарелка с тартинками. Все это, вместе с кувшином горячей воды для бритья, свидетельствовало, что Леонар очень рано приступил к работе.

Джон заканчивал утренний туалет, когда услышал, что кто-то позвал его снаружи.

Выглянув в окно, он увидел Ганса Пипермана, сидевшего на садовой скамье среди роз.

— Что случилось, дружище? — спросил он.

— Спускайтесь сюда, милорд, я расскажу вам последние новости из Мейсена!

На этот раз Джону удалось не заблудиться в лабиринте коридоров, и он очень быстро очутился в саду, где Пиперман набивал табаком первую утреннюю трубку.

— Могу посоветовать вам, милорд, — сказал жизнерадостный бродяга, — не показываться в ближайшие дни в Мейсене, потому что горожане сильно настроены против вас.

— Против меня? — удивился Джон. — Неужели парик аптекаря так серьезно испортил аппетит видным жителям города?

— Дело не в парике, милорд, хотя наш травник тоже имеет некоторое отношение к происходящему. Мейсенские буржуа сильно рассержены на вас, и только генерал Вашхольдер решается выступать в вашу защиту.

— Вот не думал, что мне потребуется чья-нибудь защита! — засмеялся Эксхем.

— По городу распространяются слухи, согласно которым вы защитили Корешка и помогли ему избежать наказания, потому что вы знаете, куда пропали братья Мюкке!

— Что за глупости!

— Я тоже так думаю, но ваших противников слишком много, а этот идиот Веттерфане требует, чтобы полиция арестовала вас прямо в Гейерштайне, где вы сейчас скрываетесь. К счастью, я недавно разбогател, и у меня есть талер!

— При чем здесь талер?

— Я заплатил одному коммивояжеру, чтобы он отправился в Дрезден и предупредил там королевского прокурора. Вы ведь говорили, что у вас есть рекомендательное письмо к нему?

— Да, это так. Ты очень сообразительный парень, Ганс! — похвалил Пипермана Джон.

— Главное то, что я хорошо разбираюсь в людях, милорд. И вот что еще я хочу рассказать, хотя это происшествие не касается вас непосредственно. Вы знаете советника Трюммеля из Дрездена?

— Вчера графиня упомянула о его существовании и я впервые услышал его имя.

— Это ее поверенный в делах. Вчера он направлялся в Гейерштайн, но по дороге на него напали разбойники, ограбившие его и сильно избившие, так что он долго лежал без сознания в пыли, пока его не подобрал проезжавший дилижанс. Сейчас он находится в больнице в Мейсене, где его лечит доктор Крулль. Доктор сказал, что бедняге придется долго лежать в постели, прежде чем он сможет встать на ноги.

— Вы должны немедленно рассказать об этом графине, Ганс!

— Она рано утром выехала верхом на прогулку, что она проделывает каждый день, поэтому я передал эту новость Леонару. Кстати, у вас есть охотничье ружье?

— Нет, но я могу одолжить ружье у Леонара.

— Возьмите у него ружье. Я хочу показать вам замечательное место для охоты, где вы легко сможете подстрелить несколько фазанов.

Эксхем с радостью согласился, и через четверть часа он вместе с Гансом, игравшим роль гида, очутился под сенью Саргенвальда.

Когда они добрались до места, где Ганс обещал встретить стаю фазанов, Джон увидел, что его проводник неожиданно растерялся.

— Ни одного фазана в окрестности, — проворчал он. — Обычно они здесь устраивают сборище, напоминающее птичью ассамблею, просто приятно посмотреть. Пусть мое пиво превратится в воду, если нас кто-то не опередил!

Подойдя к дереву, он достал перочинный нож и принялся ковырять кору.

— Тот, кто здесь побывал, имел при себе охотничье ружье, — воскликнул он с негодованием. — Вот, смотрите! — И он показал Джону несколько дробин, которые выковырял из коры.

И он тут же наткнулся на валявшийся во мху войлочный пыж.

— Что такое? Здешние охотники обычно используют в качестве пыжа старую бумагу… Я никогда не видел ничего подобного!

— А мне приходилось частенько видеть такие пыжи, — сказал Эксхем, осмотрев находку.

Это был круглый пыж из войлока, на котором можно было разглядеть несколько букв.

— У нас в Англии обычно используют пыжи фабричного изготовления, точно такие, как этот. Посмотрим… «W&H-Bm»… Это марка оружейной фабрики «Уэлтер и Хардинг» в Бирмингеме. Несомненно, стреляли из английского ружья!

— Неужели в Англии нет фазанов, чтобы англичане приезжали сюда, чтобы поохотиться в Саргенвальде? — спросил Пиперман.

— Но был ли это действительно охотник-англичанин?

— Никого другого не могло быть! Я могу поклясться, что ни у кого в Мейсене, да и во всей округе, нет английского охотничьего ружья! Кроме того, во всей Саксонии можно пересчитать по пальцам одной руки охотников, осмелившихся охотиться в Саргенвальде!

— Если, конечно, не считать отважного Ганса Пипермана! — улыбнулся Эксхем.

— Конечно, ведь я исключение из всех правил, милорд, — гордо ответил Ганс.

— Сейчас я кое-что выясню! — неожиданно воскликнул он и тут же с ловкостью обезьяны вскарабкался на высокое дерево. Через несколько минут он спустился с озабоченным видом.

— Мы не должны шуметь, опасность совсем близко. Даже если вы увидите стаю фазанов, не стреляйте, чтобы не выдать наше присутствие.

— В чем дело? — спросил Джон.

— Я видел людей, побывавших здесь. Сейчас они уезжают. Их двое, они на лошадях. Одна из лошадей белая, другая темная.

Подумав немного, Пиперман решил понаблюдать за всадниками, для чего их нужно было обогнать, сократив путь по малозаметной тропинке.

— Идите за мной, но старайтесь не шуметь.

Джон с трудом поспевал за Гансом, с удивительной ловкостью пробиравшимся сквозь заросли.

— Сейчас они будут здесь, — сказал он наконец. — Подождите меня, милорд, я скоро вернусь.

Пиперман вернулся через пару минут. Джону показалось, что юноша чем-то очень удивлен.

— Их двое, незнакомый мне мужчина и женщина… Знаете, кто она? Графиня фон Гейерштайн! И, как ни странно, но она едет не на своем сером, а на белом коне!

— Ганс, я должен увидеть эту парочку. Как мне подойти к дороге и остаться незамеченным?

— Идите по этой оленьей тропе до группы деревьев, поваленных бурей. Там поверните налево, и за кустами увидите дорогу, ведущую в Холлендорф. Они едут очень медленно и негромко разговаривают.

Джон быстро прошел по указанному маршруту и едва не выскочил на дорогу, по которой ехали всадники. Увидев их, он с трудом удержал возглас удивления.

Мимо него проехали полковник Рофферти и Маргарет Грирсон. Вернее, лорд и леди Лидаун.

Вернувшись к Пиперману, он застал юношу погруженным в необычную задумчивость.

— Я должен был раньше разобраться в происходящем, — сказал Ганс. — Когда я подходил к замку, чтобы поговорить с вами, я обогнул его с той стороны, где находится Поющая башня. У ее подножья я увидел следы лошадиных копыт, но не обратил на них внимания…

— Что за Поющая башня?

— Ее назвали так потому, что на ее шпиле когда-то вращался громко скрипевший флюгер в виде петуха. Он давно уже сорван ветром… Не представляю, у кого было какое-то дело возле этой башни? К ней стараются не подходить, потому что с нее постоянно срываются большие камни, способные убить человека или даже лошадь. Милорд, мы должны прекратить охоту; нам нужно срочно вернуться, чтобы разобраться в странных делах, происходящих вокруг замка.

И они направились к замку. Молчавший Пиперман неожиданно вскрикнул:

— Похоже, что я схожу с ума!

— В чем дело, Ганс? — удивленно спросил его Джон.

— Посмотрите сами!

Они уже могли видеть строения замка, к которым приближался всадник.

— Это же графиня! — воскликнул Ганс. — Только теперь она сидит на серой в яблоках лошади, на которой обычно выезжает на прогулку; но я только что видел ее на белом коне на дороге в Холлендорф! И одета она по-другому! Боюсь, милорд, что у меня что-то случилось с глазами…

Джон похлопал спутника по плечу, чтобы успокоить его.

— Не волнуйся, Ганс, с твоими глазами все в порядке. Немного позже я все расскажу тебе, а сейчас возвращайся поскорее в Мейсен.

— Ваши слова для меня — это мостик, перекинутый через открывшуюся передо мной пропасть, — ответил Ганс. — Но я сначала должен повидать графиню.

— Хочу попросить тебя, чтобы ты ничего не говорил ей о нашей встрече в лесу, — сказал Джон.

Расставшись с Пиперманом, Джон проехал вдоль мрачных стен и скоро оказался у подножья Поющей башни.

Мощное цилиндрическое сооружение из серого камня относилось к заброшенной части замка. Возле него Джон заметил многочисленные следы, о которых говорил Пиперман.

Действительно, кто-то здесь сошел с лошади и прошел по колючему кустарнику, заросли которого примыкали к стенам башни. Следы сапог отчетливо виднелись на мягкой влажной земле.

«Эти следы наверняка оставил Рофферти, — подумал Джон. — Не представляю, какую гадость собирается устроить здесь этот тип?»

Он с трудом преодолел сопротивление кустов, наградивших его множеством царапин, прежде чем добрался до тропинки, по которой прошел его предшественник.

Когда он уперся в стену из серых блоков, он увидел небольшое отверстие, за которым можно было различить несколько уходящих вниз ступенек.

— Не очень похоже на парадный подъезд, — фыркнул Джон. — Но я все же воспользуюсь им, хотя никто не приглашал меня войти.

Спустившись вниз, он очутился в узком и низком туннеле, по которому можно было продвигаться только согнувшись в три погибели.

Скоро Джон оказался в полной темноте. Остановившись, он уже хотел повернуть назад, как до него из мрачных недр донеслись редкие глухие звуки, похожие на удары кирки по камню. Время от времени они прекращались, и тогда он слышал более частые удары, словно несколько человек дробили камни кувалдами.

Он подумал, что не мешало бы поближе познакомиться с таинственными подземными работниками, но ему не хотелось пробираться в неизвестность в полной темноте. Он решил сходить за фонарем, а потом вернуться и продолжить разведку. Едва он повернулся, как послышались совсем другие звуки, похожие на удары хлыста или плети, сопровождавшиеся стонами и воплями от сильной боли.

Джон бросился на землю и прижался ухом к грязному полу.

Теперь он более отчетливо слышал удары кирок и молотов и даже приглушенные голоса. Ему даже показалось, как кто-то крикнул: «Пощадите!», но он решил, что ослышался.

«Там, где появился Рофферти, я могу вмешиваться, не стесняясь», — подумал Эксхем.

Он внимательно осмотрелся. Стены туннеля были из базальта со светлыми прожилками кальцита; довольно грязный пол был ровным, а местами даже заглаженным тяжелыми предметами, которые перетаскивали волоком.

Обдумывая свои открытия, Эксхем вернулся в замок одновременно с колокольчиком, призывавшим на обед.

За столом он увидел графиню Эрну, бледную и растерянную.

— Вы уже знаете от Пипермана, что случилось с моим поверенным в делах, капитан Эксхем? — спросила она. — Поэтому я сейчас не смогу закончить деловой разговор с вами.

— Я хотел бы верить, что подобные разговоры между нами прекратились навсегда, — ответил Джон.

Графиня печально покачала головой.

— Сейчас я блуждаю в темноте, капитан Эксхем; может быть, когда-нибудь позже вы сможете многое простить мне. Давайте на этом прекратим разговоры на болезненную тему.

Эксхем молча поклонился.

— Капитан Эксхем!

— Да, графиня?

Графиня Эрна явно колебалась; казалось, что она с трудом подбирает слова. Наконец, она пробормотала:

— Эта дама… На том портрете…

— Это Маргарет Грирсон, дочь сэра Томаса Грирсона, члена Палаты общин. Сейчас ее зовут леди Лидаун.

— Когда я посмотрела в зеркало, я увидела, что она немного похожа на меня.

— Немного! — воскликнул Джон. — Да она же ваш идеальный двойник!

— Пожалуй, я могу согласиться с вами! — вздохнула Эрна.

Графиня разговаривала, опустив глаза, как будто ее заинтересовал старинный саксонский фарфор, украшавший сервировку.

— Скажите, капитан, вы знакомы с ней?

— Да, знаком! — почти выкрикнул Эксхем.

Неожиданно он почувствовал прикосновение ее руки.

— Боюсь, я разбудила у вас тяжелые воспоминания, капитан, — мягко проговорила она.

Джон промолчал, закрыв глаза. Открыв их через несколько мгновений, он увидел, что Эрна встала из-за стола и направилась к выходу. Перед дверью она остановилась, обернулась и сказала:

— Я попросила убрать из вашей комнаты книги, лежавшие на столе и убранные вами в шкаф. Их должны были бросить в печь. Если вы снова зайдете в мой будуар, чего я не собираюсь запрещать вам, вы не увидите там арфы.

После обеда Леонар зашел в комнату Джона с шахматной доской в руках.

— Небольшую партию, сэр? — предложил он глухим невыразительным голосом.

За следующий час он два раза объявил Джону шах и мат.

Графиня Эрна попросила передать Джону извинения: у нее разболелась голова, и Эксхему придется обедать одному.

Одиночество за столом вполне устроило Эксхема: он представлял, как неловко они чувствовали бы сейчас себя, сидя друг напротив друга. Кроме того, его мысли были целиком заняты намеченной им ночной экспедицией.

Джон достал из своего багажа небольшой дорожный фонарь с толстой свечой, способной гореть несколько часов. Он также старательно зарядил надежный двуствольный пистолет.

Когда он вышел из замка через боковую дверь, над близким лесом висела низкая серебряная луна. Она надежно освещала короткий путь, который Джону нужно было проделать до Поющей башни.

Спустившись в туннель, он зажег фонарь и опустил специальную шторку, чтобы свет падал узким лучом ему под ноги.

Туннель спускался вниз под небольшим углом, постепенно становившимся все более крутым. Прямой в начале, он вскоре начал резко изгибаться; потом он неожиданно расширился и стал более высоким.

Джон ничего не слышал; ему казалось, что тишина давила на него свинцовым грузом.

Луч света скользил по стенам, на которых сверкали хлопья кристаллизовавшейся селитры, иногда отражаясь от жилок кальцита и гладких, словно зеркало, граней кристаллов.

Джон разочарованно воскликнул, когда оказался в тупике, которым заканчивался туннель.

Как он ни всматривался в стены, нигде не было видно ни малейшей трещины, ни малейшего отверстия.

Может быть, зрение обманывало его?

Над перегораживавшей туннель стенкой, на вогнутом потолке, какой-то предмет бросал красноватый отблеск.

Он был размером с ладонь и казался врезанным в камень.

Эксхем открыл шторку в лампе и поднял ее к потолку, чтобы хорошенько осветить непонятный объект.

Он снова вскрикнул, на этот раз от удивления.

Он увидел звезду с семью лучами.

Глава XI Катастрофа

Довольно долго Эксхем пытался собраться с мыслями, чтобы спокойно обдумать ситуацию.

Он прошел по туннелю, спускавшемуся глубоко под землю и достиг тупика…

Что-то об этом сказал во время предсмертной агонии раненый Ульрих… Джону казалось, что юноша находится рядом с ним и шепчет:

— Там, в глубине… Дворец, волшебный замок… Но без красной семилучевой звезды вы никогда в него не попадете…

Голос Ульриха затих, и теперь он слышал голос Пробста:

— Звезда с семью лучами — это ключ, сэр!

Эксхем потрогал изображение, надавил на него, потом постучал по нему — все без какого-либо результата. Он достал нож и попытался вставить его в любую полоску, похожую на трещинку. Все было напрасно!

Держа фонарь как можно ближе к камню, он разглядел, наконец, небольшие углубления возле окончания каждого из лучей звезды; они были разной формы — треугольное, квадратное, круглое…

«Это ключ, сэр!»

Пробст говорил не о звезде на стене туннеля, а о металлической фигурке в виде звезды, которую прислал Эксхему господин Брюмер в качестве новогоднего подарка. Джон захватил ее с собой в Гейерштайн, но не смог найти ее вчера — она исчезла загадочным образом.

— Очередная неудача, — недовольно пробормотал Джон. — Но я вернусь сюда снова, с ключом или без него — надеюсь, третий раз окажется для меня счастливым…

И он погрозил кулаком семилучевой звезде, которая, казалось, издевательски посмеивалась над ним.

Выбравшись из туннеля, он увидел, что погода резко изменилась — луну то и дело закрывали быстро несущиеся темные тучи, дул резкий холодный ветер. На шпилях башен замка мерцали зеленые огни святого Эльма, из близкой рощи доносился треск ломающихся веток.

Яркая вспышка молнии, за которой сразу же последовал оглушительный грохот, предупредила его о начале грозы.

— Подходящая ночь для приключений в жанре средневековых романов, — проворчал Джон, поспешно пересекая внутренний двор замка.

Небо все чаще озарялось вспышками молний, так что он без помощи фонаря добежал до боковой калитки, через которую впервые проник в замок.

Наверное, Леонар решил, что в такой поздний час все обитатели замка спят, и поэтому погасил все люстры, освещавшие коридоры. Только на пересечении двух галерей мерцал слабый огонек перед висевшим на стене распятием — капелька света в океане мрака.

Потоки воздуха энергично трепали пламя свечи, бросавшее на стены причудливые зловеще шевелившиеся тени. Внезапно жалкий огонек, упорно сопротивлявшийся сквознякам, сдался и погас.

В первый момент Джону показалось, что свеча снова загорелась; но он сразу же понял, что дело не в свече: кто-то шел по поперечному коридору с масляной лампой в руке.

Джон отступил в густую тень, потом осторожно приблизился к перекрестку.

Он разглядел коренастую фигуру, остановившуюся перед распятием.

Едва Джон подумал, что сейчас была бы очень кстати очередная вспышка молнии, как небо услышало его и яркий голубой свет вспыхнул за сводчатыми окнами, осветив галерею.

— Фрау Зорн! — воскликнул он.

Женщина быстро обернулась, и, поскольку небесный свет выдал не только ее, но и Джона, успела увидеть его.

— Тише, господин, тише… — прошептала она.

Похожая на привидение, она бесшумно скользнула к нему и, схватив за полу плаща, потянула в сторону от окна, из которого могла полыхнуть очередная вспышка молнии.

— Здесь нельзя оставаться, господин, это очень опасно.

Он не успел ничего спросить, так как женщина затащила его в глубокую нишу.

— Я молилась, чтобы она не нашла вас, — негромко сказала она. — Будьте осторожны, она охотится за вами!

— Кто ищет меня? Графиня?

— Нет, конечно, графиня не желает вам зла. Но другая…

— Что вы делаете здесь, фрау Зорн?

— Я всего лишь стараюсь, как могу, чтобы помочь вам, господин… Я молилась, и Господь внял моим мольбам…

— Кого вы имели в виду, когда упомянули «другую»? Я понял, что это не графиня?

— Тише! Она сейчас спускается по лестнице… Она не нашла вас в вашей комнате, и сейчас она в ярости… Она рассвирепела, словно тигрица… Впрочем, она именно тигрица… — Фрау Зорн говорила скорее для самой себя, чем для Джона. — Она видела вас возле Поющей башни и знает, что вы украли красную звезду!

— Но я… — начал Джон, но женщина остановила его, закрыв ему рот ладонью.

— Вы говорите слишком громко, вы не представляете, как далеко распространяется звук по этим предательским коридорам. Это настоящие акустические трубы, какие делали раньше в богатых домах… Вы слышите? Она сейчас вошла в оружейный зал.

Джон слышал доносившиеся издалека шаги; потом он услышал, как открылась дверь.

Женщина усмехнулась.

— В Гейерштайне уши гораздо полезнее, чем глаза — поговорите об этом с Леонаром. Ага… Сейчас она прошла библиотеку… Опасность отдалилась, и мы можем этим воспользоваться. Идите за мной, у меня здесь есть надежное убежище… Почему бы и нет? Ястребы и вороны тоже устраивают здесь гнезда…

Держитесь за полу моего плаща — нам придется пройти дорогой, где нет освещения, и только я смогу не заплутать в этом лабиринте.

Действительно, они шли очень узкими и темными коридорами, куда не проникал даже призрачный свет молний из-за отсутствия окон.

Вскоре они очутились в небольшой комнате с низким сводчатым потолком, беспорядочно загроможденной старой мебелью, вероятно, извлеченной из подвалов или чердаков замка.

— Здесь мы находимся в безопасности, здесь она не сможет найти нас, так как не знает о моем убежище. Для пущего комфорта я даже могу зажечь свет.

И фрау Зорн зажгла толстую желтую свечу.

Потом она поставила на стол пару не очень чистых стаканов и бутылку с необычной этикеткой.

— Где вы раздобыли эту редкость, фрау Зорн, — с удивлением спросил Джон, увидевший виски с Оркнейских островов.

Женщина довольно улыбнулась, но вместо ответа разлила по стаканам янтарный напиток.

— Я очутился среди загадок, — пробормотал Джон. — Я не смогу назвать больше двух или трех лондонских клубов, в которых на столе может оказаться виски с Оркнейских островов. К тому же, это будут клубы для военных, с очень ограниченным контингентом. Полагаю, что вы обнаружили эту бутылку в погребах графини?

Фрау Зорн отрицательно покачала головой.

— Я никогда ничего не крала, тем более у госпожи графини. Эту бутылку подарил мне один любезный джентльмен.

— Рофферти! — воскликнул, сам не зная почему, Джон.

— Вы имеете в виду джентльмена с бакенбардами? — спросила фрау Зорн. — Я слышала, как его так называли, когда пряталась в зарослях. Нет, это не он… К тому же, я ничего не стала бы брать из рук этого негодяя!

— Как, вы знакомы с ним? — удивился Джон.

— Нет, но она знает его!

Пожилая женщина в несколько глотков опорожнила свой стакан и тут же снова наполнила его. Она явно немного захмелела.

— Но сегодня она не сможет схватить вас, вы находитесь здесь в полной безопасности. Как бы она ни жаждала завладеть вами, я не коснусь даже волоска на вашей голове, и то же самое скажет вам и Корешок!

— Корешок! — воскликнул Эксхем. — Оказывается, в этих краях полно знакомых, которых я никак не ожидал встретить здесь!

Фрау Зорн отпила глоток из своего стакана, подмигнула Джону и продолжила объяснения:

— Корешок — уродец, но человек он неплохой, и он очень признателен господину. Именно потому, что она хотела навредить вам, — она подчеркнула голосом слово «она», — Корешок решил убить ее. Я принялась умолять его не делать этого, да и вы, господин, тоже не сможете убить ее, хотя она жестокая и злобная, словно тигрица.

Корешок не хочет возвращаться к аптекарю Цукербайну, разве лишь, чтобы прикончить его, и я не стану возражать. Думаю, что он скоро разбогатеет, потому что сейчас у него уже десять серебряных талеров, и он не собирается тратить их. Он нашел работу, гораздо лучше прежней, но просил меня ничего никому не рассказывать, так что я лучше промолчу.

— Работу у господина, который может достать виски с Оркнейских островов? — спросил Джон, улыбнувшись, и кивнул на бутылку.

— Вы или очень умный человек, господин, — вскричала фрау Зорн, — или вы просто умеете угадывать, но я все равно ничего не скажу вам, потому что умею держать язык за зубами.

И она похлопала Джона по плечу.

— Когда Корешок станет богачом, мы с ним поженимся. Конечно, красавцем его не назовешь, но у него доброе сердце, а это стоит дорогого. Посмотрите, что он мне подарил!

Она выдвинула ящик из шкафа и выгребла из него горсть камней.

Эксхем плохо разбирался в минералогии, но он не мог не узнать сердолики и опалы, очень красивые и, по-видимому, довольно дорогие.

— Корешок знает, где их нужно искать, — восторженно сообщила фрау Зорн, — их там много, целые груды, настоящие горы!

Послышался сильный удар грома, короткий и резкий, словно выстрел из большой пушки.

— Молния ударила где-то совсем близко, — сказал Джон.

За ударом грома последовал протяжный грохот, который Джон принял за эхо в гулких коридорах замка. Но грохот продолжался, усиливался и стал больше напоминать шум, производимый обваливающимися с высоты камнями.

Фрау Зорн вскочила, бледная и дрожащая.

— Шум доносится с этой стороны… От Поющей башни… Она давно постепенно разрушалась… А теперь в нее ударила молния…

Джону показалось, что весь замок содрогнулся и зашатался.

Неожиданно распахнулась дверь, и кто-то ворвался в комнату. Джон не сразу узнал Корешка в этом существе, похожем на обезьяну.

— Бегите, — закричал он, — бегите отсюда, если хотите уцелеть… Они собирались завтра устроить взрыв в туннеле, и притащили туда несколько бочек с порохом. От удара молнии начался пожар, и огонь сейчас подбирается к пороху.

Снова послышался взрыв, сопровождаемый отчаянными воплями.

Все трое выскочили из комнаты. Темный коридор был освещен багровым пламенем, бушевавшим в дальнем конце.

— Бегите к центру замка, — крикнул Корешок, — эта его часть взлетит на воздух с минуты на минуту!

— Показывайте дорогу! — скомандовал Джон.

Он услышал неясные голоса; прозвучали призывы о помощи.

— Нет, не надо, остановитесь! — дружно закричали фрау Зорн и Корешок, но Джон повернулся и бросился к пожару.

С потолка сыпались камни, и он едва не упал, когда под ногами у него оказались груды щебня.

Снова раздался грохот, и он увидел среди языков пламени остатки рухнувшей деревянной перегородки, развалившейся, словно карточный домик.

Его ударила в лицо волна горячего воздуха, и едкий запах серы едва не заставил его задохнуться.

Он не понимал, где находится. Несмотря на взрывы и на бушующий пожар, он не смог удержать возглас удивления.

Сквозь языки бушующего огня он увидел за полуоткрытой дверью роскошно убранную комнату, ковры, кресла, зеркала…

И тут же его заставило отшатнуться жуткое зрелище: из этой комнаты на него уставилось стеклянным взглядом змеи невероятно уродливое лицо.

Из всклокоченных волос на бледный лоб стекала струйка крови, и под кровью Джон увидел отпечатанный раскаленным железом зловещий знак: шрам в виде красной звезды с семью лучами!

Это была женщина с улицы Таранн!

— Hilfe um Gotteswillen[31]! — услышал Джон отчаянный крик, раздавшийся за закрытой дверью в глубине комнаты.

Собрав все силы, Джон набросился на дверь, словно боевой таран.

Дверь рухнула, и на руки Джону упали два полуголых человека.

— Господин, отпустите нас, — дружно закричали они.

Джон увидел, что руки у них были связаны за спиной тонкими ремешками. Выхватив нож, он разрезал ремни.

— Вы, наверное, братья Мюкке? — спросил он, осененный неожиданной догадкой.

— Да, да! — отозвались они.

— Бегите отсюда как можно быстрее, мы потом поговорим с вами!

Они выскочили из комнаты и помчались бесконечными коридорами.

Внезапно на комнату обрушился ревущий ураган, и чудовищный вихрь, подхвативший Джона, словно жалкую куклу, швырнул его в бездонную пропасть. Он уже не увидел рушащиеся стены, падающий потолок. Все мгновенно стихло, и вокруг него заклубилась слепая ночь.

Глава XII В которой многое, остававшееся во мраке, становится явным

«Я пленник в странном доме на улице Таранн… Интересно, кто такой этот загадочный майор Джей?.. Сейчас появится эта костлявая мегера, вооруженная пистолетом, и на тарелке у нее будет что-нибудь несъедобное…» Это были первые мысли, родившиеся в сумеречном сознании Эксхема, за которые он судорожно ухватился.

Но, когда он попытался открыть глаза, у него ничего не получилось; мрак вокруг него не собирался рассеиваться.

— Но я же видел эту женщину убитой!

Его сознание понемногу прояснялось. К нему возвращалась память, в которой странным образом перепутались реальные события и химерические образы.

Очевидно, он все еще находился в бреду, когда услышал, как кто-то рядом громко плачет, то и дело называя его по имени.

— Джон, ах, Джон… Вы не смеете умирать… Мы никогда больше не расстанемся!

Маргарет… Да, он узнал ее голос.

Потом голос рядом умолк и наступила нескончаемая тишина. Чья-то невидимая рука несколько раз вливала ему в рот приятно пахнущую прохладную жидкость.

Джон хотел бы заговорить с этой невидимой самаритянкой… Или самаритянином… Но он не мог произнести ни слова.

— Может быть, я все же умер, и моя душа блуждает в потемках, пока не определится адрес, по которому она должна отправиться…

Его сознание чудесным образом прояснялось, но он по-прежнему не мог пошевелиться.

— Или я еще не умер, но нахожусь на пороге смерти… Говорят же, что умирающие продолжают некоторое время слышать?

Это шептали ему мысли, ясные и четкие, единственное, что продолжало жить в нем.

Он не ощущал ни малейшей боли, никаких страданий; ему казалось, что его тело стало легким, как пух, и иногда он даже чувствовал, что парит высоко в небе.

Это приятное ощущение неизбежно завершалось возникновением потребности отдохнуть, и он с удовольствием погружался в так же легко приходившее чувство покоя.

Он спал без снов, долго и спокойно. Просыпался, когда чья-то рука нежно касалась его лица, и прохладное питье тонкой струей лилось в его приоткрытый рот.

Возле него никто больше не говорил, только время от времени рядом звучали легкие, быстро затихавшие шаги.

Он не имел представления о времени, хотя иногда думал, что лежит много дней, если не недель.

Может быть, гораздо дольше? Как знать, может быть прошли месяцы и годы, потому что между мелкими незначительными событиями, происходившими вокруг него, могли протекать бесконечно длинные отрезки времени. Наверное, бездна времени помещалась между первыми словами, которые произнесла Маргарет возле него и следующей ее фразой:

— Джонни, неужели я тебя никогда больше не увижу?

Потом он долго существовал в темном безмолвном мире, пока, наконец, возле него не раздался совершенно необычный шум.

Первым звуком, который он услышал, было жужжание мухи, бившейся о стекло.

Потом послышался шум дождя. Потом раздались голоса.

— Генерал Вашхольдер!

Ему сначала показалось, что он прокричал эти слова, но сразу же понял, что они были произнесены мозгом, а губы его оставались немыми.

Старый генерал старался говорить очень тихо и медленно, но больной чутко улавливал каждое слово.

В палате явно присутствовал кто-то еще.

— Послушайте, доктор Крулль, вы можете, наконец, ясно сказать мне, как себя чувствует мой юный друг? Но прежде чем ответить, вы должны удостовериться, что он не может слышать нас.

Джон услышал, как врач подошел к нему и почувствовал на лице его дыхание.

— Сейчас он спит, но я не уверен, может ли он слышать нас, когда бодрствует. В случае подобных травм слух иногда оказывается последним нормально функционирующим чувством, а у умирающих он даже обостряется.

— В случае подобных травм… Но что именно происходит с ним, доктор?

— Я простой врач, господин генерал, и мой диагноз был не слишком точным до приезда профессора Айзенготта.

— Личного врача Его Высочества?

— Да, именно его. Мой диагноз заключался в установлении сильного повреждения мозга, вызванного мощным взрывом в замке Гейерштайн. В первые часы его пребывания здесь, в больнице Мейсена, у меня почти не было надежды.

«Ага, — подумал Джон, — значит, я уже не в замке».

— Доктор Айзенготт, — продолжал Крулль, — уверен, что сейчас опасности для его жизни не существует, но отдельные нервные центры в его мозгу были так сильно повреждены, что наступил не только паралич мышц, но отключились и органы чувств. Правда, он не уверен, что был затронут и слух.

— Но надежды на выздоровление имеются?

— Да, конечно. Доктор Айзенготт уверен, что осязание, серьезно пострадавшее в момент катастрофы, медленно восстанавливается. Но есть чувства, которых бедный юноша лишился навсегда.

— Надеюсь, это не зрение? — воскликнул генерал.

— Увы, Эксхем полностью ослеп, и, скорее всего, навсегда.

Стукнула открывшаяся дверь и чей-то голос сообщил о приходе посетителя.

— Его превосходительство королевский прокурор Гепп из Дрездена спрашивает, могут ли его принять?

— Пусть войдет, — ответил доктор Крулль.

— Боюсь, что о допросе пока не может быть и речи, не так ли, доктор? — спросил служитель закона, войдя в палату.

— Он жив, и пока это все, — печально ответил старый врач. — А вы закончили разбираться с этой трагической историей, господин прокурор?

— Все прошло без особых сложностей. Сейчас я в основном знаю, как была организована преступная шайка. Господи, я никогда не подозревал, что существуют такие ловкие мошенники!

— Вы можете открыто говорить обо всем? У вас нет профессиональных секретов? — поинтересовался генерал.

— Никаких секретов, господин генерал. Дело должно закончиться публичным процессом, на котором должны быть вынесены суровые приговоры. Я решил не предъявлять обвинение фрау Зорн и Корешку, которые не стали ничего скрывать. Ведь только благодаря их показаниям был арестован главный преступник. Это аптекарь Цукербайн — он уже признался во всем.

— Ах, мерзавец, — воскликнул генерал.

— Два его главных сообщника погибли во время взрыва. Я имею в виду Рофферти и его свирепую помощницу Труду Зорн.

— Зорн? — переспросил доктор Крулль.

— Да, Труда Зорн — это сестра Хильды Зорн, которую мы хорошо знаем. И Хильда сообщила мне, что в вечер катастрофы Труда бродила по замку с целью встретить капитана Эксхема и убить его. Но Хильда пыталась, как могла, помешать их встрече, так как боялась, что Эксхем, защищаясь, может застрелить сестру. Такая ситуация представляется мне вполне возможной, и я не могу приписать преступные умыслы Хильде Зорн.

Прокурор повернулся к генералу.

— Я посетил развалины. Как ни странно, но уцелел только склеп. И я заметил там нечто для меня непонятное — в склепе находятся погребения только старого графа Карла-Фридриха, его сына, юного графа Ульриха, и слуги Ульриха Пробста. Где же похоронена графиня Мария фон Гейерштайн, мать Ульриха и Эрны?

Эксхем услышал, как заворчал генерал:

— Сначала расскажите нам все, что вы выяснили в этой истории, а потом я, пожалуй, найду, что добавить, господин прокурор Гепп.

— Я могу сказать вам, что один важный преступник, имя которого нам известно, ухитрился скрыться. Но я пока воздержусь сообщать его имя, потому что…

— Ну, тогда я сам назову его, — фыркнул генерал. — Его зовут лорд Лидаун.

— Да, именно так с прошлого года стали называть полковника Рофферти.

— Не надо увиливать, Гепп. В этом деле замешан один знатный англичанин, которого лет двадцать назад лондонский суд признал виновным в нескольких гнусных преступлениях. Это был Холи Уэлсли, барон Лидаун, дальний родственник герцога Веллингтона. Ему удалось избежать виселицы и ссылки на галеры, но он был изгнан по приказу Питта.

— Вы удивительно хорошо информированы, генерал, — сказал кислым тоном прокурор.

— Я узнал об этом совсем недавно, и, должен сказать вам, не от случайного лица.

— Хорошо. Продолжайте ваш рассказ.

— Так вот, я знаю, что первый из Лидаунов появился в Саксонии, где нашел убежище у… скажем, у одного приятеля.

— У графа Карла-Фридриха Гейерштайна, которого стоит называть его родственником.

— Да, конечно. В это время в Гейерштайне произошло нечто ужасное. Молодая жена Карла-Фридриха неожиданно сошла с ума и во время сильного припадка подняла руку на одну из своих служанок. Да, это была страшная трагедия, — еле слышно пробормотал генерал. — Об этом стало известно, но саксонский суд из сочувствия к графу Карлу-Фридриху замял дело. Правда, графу пришлось обещать, что его жена будет навсегда заточена в замке.

Он устроил в подвалах замка настоящий подземный дворец, где отныне должна была жить графиня. С тех пор о ней ничего не известно, тем более что постановлением суда было запрещено спрашивать о ней.

Эксхем услышал, как кто-то опять вошел в комнату, и генерал заговорил с вошедшим.

— Никто не мог появиться здесь более кстати, чем этот господин, руку которого я только что с уважением пожал, — сказал генерал. — Так вот, Гепп, теперь вы узнаете всю правду об этом деле.

— Я кое-что услышал, остановившись перед дверью, — произнес голос, показавшийся Эксхему знакомым, — это у меня дурная привычка, от которой я никак не могу избавиться, но в данном случае она позволит мне сберечь ваше время, избежав нудного повторения, сказанного ранее.

Итак, я продолжаю ваш рассказ, господин прокурор.

Лидаун номер один появился в Гейерштайне и был принят очень тепло.

Тем не менее, он продолжал скрываться, поскольку, с одной стороны, боялся мести родственников своих прежних жертв, а с другой — был уверен, что Питт обязательно постарается продолжить преследовать его.

Нет, английский министр не опасался новых преступлений со стороны Лидауна, но знал, что тот готов на все, чтобы отомстить за свой позор, а Англия в это время была окружена врагами. И Питт не напрасно проявлял предусмотрительность, потому что Лидаун неоднократно встречался с Фуше и Талейраном. Мы не знаем, о чем они говорили, но это, в общем, не имеет значения, так как проблемы высокой политики не относятся к нашему делу.

Целый год Лидаун провел в замке затворником, пока не совершил очередное преступление. В лесу в окрестностях Гейерштайна он убил какого-то несчастного браконьера.

Карл-Фридрих не сообщил об этом властям, но запретил Лидауну выходить из замка. По-видимому, он держал его, как пленника, в подземном дворце, где находилась его жена, но достоверно это не известно.

Однажды Лидаун узнал, что основание, на котором был воздвигнут замок, скрывает невероятно богатое месторождение драгоценных камней — опалов, сардоникса, авантюрина… Похожее месторождение известно в Ольденбурге, но здесь оно было гораздо богаче.

Что произошло потом? Он попытался убедить Карла-Фридриха начать добычу цветных камней, но старый упрямец отказался. После этого Лидаун много лет продолжал жить в Гейерштайне, лелея постоянно возрастающие чувства гнева и отчаяния. Он был беден, как Иов[32], и не переставал мечтать о близком, но недоступном богатстве.

Когда старый граф умер, владение замком перешло к его сыну и дочери. Я забыл сказать вам, что они не знали, что их мать находится в подземном дворце и считали ее умершей.

Лидаун решил, что теперь у него развязаны руки, но это оказалось роковой ошибкой. Наследники не только запретили ему превратить Гейерштайн в рудник, но и дали понять, что его нахождение в замке крайне нежелательно. Это был тяжелый удар для авантюриста, но он не счел себя побежденным.

В его колчане еще оставались стрелы: он решил шантажировать Ульриха и Эрну мрачной историей их матери, живой и спрятанной под землей.

К этому времени Лидаун взял в жены жительницу Холлендорфа Гертруду Зорн, женщину с сильным характером и крайне жестокую. Не стану много говорить о ней, но замечу, что она была беспредельно предана мужу, став по сути его рабыней, готовой на все, чтобы угодить ему.

Их жизнь до самого конца была непрерывной цепью заговоров и преступлений.

Трудно сказать, как сложились отношения хозяев Гейерштайна и Лидауна после разрыва; для меня многое остается неясным и, скорее всего, таковым и останется.

С целью запланированного шантажа, о котором я упоминал, преступники похитили безумную графиню.

Но их ожидал очередной удар — женщине удалось бежать, когда они находились в труднодоступной горной местности. Лидаун был готов перевернуть небо и землю, чтобы отыскать ее, но все его усилия оказались бесплодными.

Прокурор Гепп прервал рассказчика:

— Когда Карл-Фридрих женился, он уже был человеком в возрасте; если мне не изменяет память, его жена тоже была не слишком молодой. Возможно, она тоже покинула мир живых.

— Это весьма вероятно, — продолжил незнакомец. — Но Лидаун не был человеком, который легко сдается. У него оставалась главная цель — завладеть Гейерштайном, устранив все помехи.

Он исчез, так что Ульрих, Эрна и слуги потеряли его из виду. В действительности же он не покидал Гейерштайн, а обосновался в никем не посещаемой закрытой для всех части замка; с внешним миром он общался только через посредство Труды и, может быть, ее сестры Хильды. Чем он занимался? Возможно, он разрабатывал месторождение с помощью Труды, для которой в качестве стимула он не исключал и плетку. Но отдача оставалась более чем посредственной для его неутоленного стремления к богатству. Ему были нужны помощники.

Из Мейсена стали исчезать крепкие молодые люди, прежде всего рыбаки, проводившие на реке ночи напролет.

Юлиус Цукербайн, который из всего умел извлечь выгоду, удачно вошел в дело. Он отправлял к рыбакам своего слугу Корешка с питьем, в которое подмешивал сильное снотворное. Хлебнув этого напитка, бедняга приходил в себя в подземных туннелях Гейерштайна, где отныне ему приходилось трудиться денно и нощно под безжалостным надзором Труды, вооруженной плетью и пистолетом.

— Семеро несчастных молодых людей пропали, — пробормотал прокурор, — и только братьям Мюкке удалось спастись благодаря отважным действиям капитана Эксхема.

— Да, семь рабов Лидауна погибли от истощения, — согласился незнакомец, — хотя некоторые могли быть убиты Трудой при попытке к бегству.

— Цукербайн сознался во всем, — снова заговорил прокурор. — Конечно, нам пришлось применить весьма сильные средства, чтобы развязать ему язык. Так или иначе, но мы узнали правду.

— Лидаун получил немало звонких монет, — продолжал незнакомец, — продавая добытые под землей драгоценные камни, но этого ему показалось мало.

Теперь ему был нужен весь Гейерштайн! Он отправил Цукербайна к Эрне с предложением руки и сердца, но та решительно отказалась и выгнала аптекаря.

Тем временем вся Европа забурлила, и обстановка стала неудобной для реализации планов благородного негодяя.

Он покинул сначала Саксонию, потом и Германию, попытался затеять интриги в Бельгии и во Франции, при этом завязал контакты как с союзниками, так и с врагами и, в конце концов, познакомился с майором Рофферти, человеком готовым на все, лишь бы это обещало деньги. В это время у майора завязались, благодаря умелой лести, прекрасные отношения с герцогом Веллингтоном.

Я уверен, что Лидаун был безумцем, но даже в больном мозгу могут появиться гениальные идеи.

Именно так я могу, не колеблясь, оценить его новый план. Вот этот план в общих чертах, без деталей.

План основывался на поразительном сходстве между юной благородной англичанкой мисс Маргарет Грирсон и молодой графиней Эрной фон Гейерштайн.

Были задействованы все рычаги, чтобы заставить Маргарет выйти замуж за Рофферти. Если Ульрих и Эрна исчезнут, Маргарет с легкостью сможет занять место Эрны, после чего Лидаун станет законным хозяином Гейерштайна и его неисчерпаемых подземных богатств.

Джон Эксхем отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность дать выход своему отчаянию — его мозг словно пронзил ослепительный луч света: неужели Маргарет приняла участие в этом отвратительном плане?

Но паралич не проходил… Он слышал все, но не мог ничего поделать, не мог даже пошевелить пальцем. Может ли даже в аду существовать более жестокая мука?

Но безжалостный рассказчик продолжал:

— Ему нужно было избавиться от Джона Эксхема и, конечно, от Пробста. Эксхем считался женихом Маргарет Грирсон. Это препятствие удалось преодолеть благодаря ослеплению Веллингтона во всем, что имело отношение к Рофферти, и отпрыск древнейшего британского рода добился замужества с Маргарет Грирсон.

Догадался ли верный Пробст о связанной с этим браком угрозе, или им руководило предчувствие, характерное для умных людей с тонкой нервной организацией? Я не смогу ответить на этот вопрос, потому что не умею читать чужие мысли.

Кое-что позволяет мне предположить, что у Пробста имелись обоснованные подозрения; поэтому он раздобыл миниатюрный портрет мисс Грирсон и, использовав небольшое количество краски, изменил на портрете цвет волос девушки — именно в этом заключалось основное различие между Маргарет и Эрной. Пришедший в гости к Ульриху Эксхем увидел этот портрет, который позже Пробст передал ему.

Вы спросите: почему? Пробст чувствовал приближение своей смерти и знал, что без него графиня Эрна и замок Гейерштайн останутся без защиты, так как Лидаун продолжал добиваться и руки девушки, и замка.

— И Пробст попытался сделать из Эксхема нового ангела-хранителя Эрны! — воскликнул прокурор. — Он надеялся, что поразительное сходство Эрны и Маргарет позволит Эксхему, потерявшему Маргарет, влюбиться в Эрну! Какой искусный ход!

— Возможно, вы правы, господин прокурор, — сухо согласился собеседник. — Но Лидаун тоже предвидел такой вариант событий, и начал действовать. Ульрих, записавшийся в армию, мог погибнуть в любой момент. Так как он остался жив в Дрездене и на поле Ватерлоо, потребовалась пуля наемного убийцы, чтобы вывести его из игры. Но на пути по-прежнему стоял Эксхем. Он пережил множество опасных приключений, в которых мог не раз лишиться жизни, но у него тоже имелся свой ангел-хранитель, помогавший ему выпутаться из самых опасных ситуаций.

— И я теперь знаю этого ангела-хранителя! — воскликнул прокурор. — Знаю того, кто оказал ему последнюю услугу, похитив из его вещей металлическую семилучевую звезду. Ведь с ее помощью Эксхем смог бы открыть вход в штольню под замком, где вполне мог погибнуть, так как Провидение немного запоздало, обрушив на замок молнию, взорвавшую склад пороха для горных работ.

— Генерал Вашхольдер, — сказал прокурор, — вы до сих пор не представили мне господина, которому я пожимаю руку с восхищением и благодарностью.

— Вероятно, я не должен далее хранить его имя в секрете, — ответил генерал. — Поэтому я представляю вам полковника Лисетта, шефа английской полиции, в настоящее время аккредитованного при королевском дворе Саксонии.

Это был Сайрус!

Эксхем почувствовал такой приступ отчаяния, что потерял сознание. Сначала его едва не убило известие о том, что Маргарет оказалась сообщницей банды преступников! Теперь же рядом с ним оказался Сайрус, а он продолжал лежать неподвижным бревном!

Это было слишком для его сердца и травмированного мозга.

Во второй половине дня два всадника спешились у ворот замка Гейерштайн. От гордого сооружения оставалось не так уж много, и уцелевшие сильно поврежденные стены грозили обрушиться в любой момент.

— Я хотел бы осмотреть рудник, полковник Лисетт, — сказал королевский прокурор.

— Тогда мы должны поторопиться, господин прокурор, потому что взрыв нарушил горизонт подземных вод, и вода сейчас поступает в штольню со всех сторон. Через несколько дней рудник будет затоплен, и его никогда не удастся восстановить. Впрочем, я хочу показать вам нечто другое. Жаль, что Эксхем потерял зрение, так как бедняга мог бы тоже увидеть нечто стоящее.

Он подвел прокурора к большой каменной глыбе, из-под которой торчал непонятный предмет, напоминавший груду грязного тряпья.

— Зеленый редингот с фалдами! — пробормотал прокурор.

— Все, что осталось от лорда Лидауна! — негромко произнес Сайрус Лисетт.

Прокурор с отвращением отвернулся.

— Глыба раздавила его голову в лепешку, — тихо сказал Сайрус, словно самому себе. — Поблагодарим Господа, что мы не увидим этого. Он выглядел страшно: смертельно бледное лицо, раздувшаяся, как пузырь, голова, похожая на голову чудовища из кошмарного сна… Англии не стоит жалеть, что он не был повешен.

— Или обезглавлен в Дрездене за убийство Ульриха фон Гейерштайна, — мрачно добавил прокурор.

На этом завершилась погребальная церемония над телом благородного человека, которого могла ожидать блистательная карьера, если бы он использовал свой ум для достойных целей, а не выбрал дьявола в качестве наставника.

Глава XIII Новая заря

— Подайте мне руку, Ларкинс, я хочу немного погулять в саду.

— Наверное, милорд не знает, что этой ночью шел сильный снег.

— Нет ничего удивительного в снегопаде в это время года. Но я немного запутался в календаре. Какое сегодня число?

— Десятое декабря, сэр. Сегодня милорда должен посетить известный французский профессор.

— Господин Дюпюйтрен?

— Да, у него действительно такая фамилия, сэр, но мне не удается правильно произнести ее.

— Это человек, которого можно назвать светочем науки, но совсем не обязательно, что он сможет вернуть мне свет!

— Милорд простит меня, если я осмелюсь возразить. Ученый господин с трудной фамилией сказал господину Макинтайру, что если операция пройдет успешно…

— Ладно, ладно, Ларкинс…

— …то милорд сможет увидеть горящие свечи на новогодней елке.

— У нас не будет новогодней елки, Ларкинс.

— Леди Дьюкен сказала мне, что пришлет нам…

— Если так, то пусть она сама и украшает ее!

— Нет сэр, украшением должна заняться другая дама…

Джон Эксхем возмущенно помотал головой.

— Сколько раз я говорил вам, Ларкинс, не упоминать при мне эту даму. Я говорю вам в последний раз, что я не хочу иметь никаких дел с леди Лидаун, даже в случае, если она вернула себе девичью фамилию.

— Да, ее сейчас зовут Маргарет Грирсон…

— Не упоминайте это имя, Ларкинс.

— Как будет угодно милорду, но…

— Никаких но, Ларкинс!

Нельзя было не заметить, что этот разговор крайне огорчил старого верного Ларкинса.

— Я всего лишь слуга, сэр, и человек простой, к тому же очень старый, но это не значит, что у меня нет сердца. Она ежедневно появляется здесь и обеспокоенно, со слезами на глазах, спрашивает о вашем состоянии.

Когда однажды я смог сказать ей, что к милорду вернулась способность говорить, она упала на колени и принялась пылко благодарить Господа.

— Ларкинс, — тихо спросил Эксхем, — она приходила сюда?

— Милорд в это время спал, — уклончиво ответил слуга.

— Но она была здесь?

Ларкинс, наконец, не выдержал и сказал все, что он думает.

— Да, она была здесь, сэр. Теперь вы можете уволить меня, если сочтете нужным. Она пришла и стала умолять меня позволить ей только взглянуть на вас, всего один раз. У меня есть сердце, и оно не каменное… Ах, милорд, она так горько плакала…

— Она была здесь… Возле меня?

— Возле вас, сэр, — заявил Ларкинс. — Она опустилась возле вас на колени и принялась взывать в молитвах уж не знаю, к каким святым… Более того…

Ларкинс прикусил губу и замолчал.

— Говорите!

— Она поцеловала милорда!

В дверь вошел, постучавшись, слуга.

— Господин профессор Дюпюйтрен из Парижа!

— Господа! — произнес великий французский хирург ровным холодным голосом, каким он обычно читал лекции. — Надеюсь, вы смогли убедиться, что этот случай совсем не такой сложный, каким его видели немецкие врачи. У пациента никогда не было паралича зрительного нерва, он просто был сдавлен сгустком крови. И мне удалось его убрать.

— Следовательно, его зрение должно восстановиться? — спросил один из присутствовавших офтальмологов.

— Безусловно. Пациент мужественно перенес операцию, хотя можно предположить, что введенное ему снотворное не могло полностью устранить болезненные ощущения. Теперь я готов передать больного вам без малейшего беспокойства за его судьбу. Через три дня вы, доктор Вильсон, можете снять повязку с его глаз. Но сделайте это вечером при умеренном освещении.

Вслед за этим мировая знаменитость покинула помещение.

— Через час Эксхема разбудят, — сказал доктор Вильсон Макинтайру, также собираясь уходить. — Мое присутствие более не необходимо. Но вы можете остаться возле пациента, чтобы убедить его в успехе.

Едва врач ушел, как дверь снова отворилась.

Макинтайр вскочил.

— Ваша светлость, — растерянно пробормотал он.

— Тише, тише, Макинтайр. Что сказала французская знаменитость?

— Профессор сказал, что через три дня к Эксхему вернется зрение. Он посоветовал мне успокоить Эксхема и убедить его не терять надежду.

— Благодарю, Макинтайр… Да… Скажите также Эксхему, что я… Гм… Что я сожалею… о многом, что случилось… Что я очень сожалею и постараюсь исправить все, что еще может быть исправлено!

Макинтайр заметил странно заблестевший взгляд посетителя.

— Подозреваю, что меня можно назвать тупым ослом, — пробормотал он, когда посетитель вышел из комнаты, — но мне показалось, что в глазах герцога Веллингтона блеснули слезы.

Ларкинс заглянул в комнату, слегка приоткрыв дверь.

— Полковник Макинтайр… Пришла дама…

— Тише, — шепнул полковник, — не нужно будить его раньше времени.

— Разрешите ей взглянуть на милорда через приоткрытую дверь, — взмолился Ларкинс.

— Тише! Он шевелится, сейчас проснется… Он что-то говорит!

Эксхем, как будто не совсем проснувшийся, негромко пробормотал несколько слов.

— Уходите, Маргарет… Ваше сходство с ней стало проклятьем для меня… Эрна… Моя дорогая, моя удивительная Эрна…

За дверью послышался шум. Раздался душераздирающий крик. Макинтайр вскочил и шагнул к двери.

— Боже, — закричал Ларкинс, — она упала в обморок!

— Осторожней со светом, — сказал доктор Вильсон. — Вы зажгли слишком много свечей, некоторые из них нужно погасить, леди Дьюкен. Так, теперь хорошо… Я снимаю повязку. Капитан Эксхем, не открывайте сразу глаза, подождите несколько секунд… Так, хорошо. А теперь приоткрывайте глаза, но очень и очень медленно, так медленно, как только можете.

Джон подчинился. Адская вспышка заставила его вскрикнуть от боли, и он снова закрыл глаза.

— Ничего страшного, — успокоил его доктор, — этого следовало ожидать. Приоткройте снова глаза, Эксхем, на этот раз у вас получится лучше.

Джон осторожно приподнял веки, казалось, ставшие свинцовыми. Он увидел светлые пятна, что-то темное… Потом увидел язычки огня и понял, что это свечи. Пламя свечей было невероятно, болезненно ярким.

— Все будет хорошо! — вскликнул доктор Вильсон. — Теперь откройте глаза шире, смелее! Посмотрите вокруг, капитан Эксхем! Вы ведь можете видеть меня?

Джон увидел стоявшего рядом Ларкинса, стиснувшего руки, словно для молитвы, затем Макинтайра, шумно сморкавшегося, и леди Дьюкен, радостно хлопавшую в ладоши.

— Вы узнаете меня, Джон? — воскликнула пожилая леди.

— Да, конечно, миледи… Я даже узнаю вашу изящную зеленую шляпку.

— Можно подумать, что после нескольких месяцев слепоты вы не способны ни на что иное, как только любоваться дамскими шляпками… Но у меня есть нечто более интересное для вас! Оглянитесь, Джон!

На лице больного появилось выражение гнева.

— Ларкинс, попросите эту даму немедленно уйти отсюда!

— Ни в коем случае! — сердито крикнула леди Дьюкен.

— Маргарет… — Джон замолчал, и его глаза широко раскрылись.

Она стояла перед ним, бледная и неподвижная, словно статуя. Блики света от новогодней елки падали на ее лицо, расцвечивая его тенями.

И ее волосы не были светлыми; темные пряди казались золотисто-каштановыми.

— Эрна!

— Ах, Джон! Дорогой мой! — воскликнула она и обняла его, не пытаясь сдержать слезы.

— Капитан Эксхем! — строго обратилась к Джону леди Дьюкен. — Я вижу, что ваше зрение восстановилось, но мне хотелось бы понять, восстановился ли ваш рассудок?

— Я очень надеюсь на это, миледи! — улыбнулся Джон.

— Рассудок вам пригодится. Эрна готова многое вам простить, противный повеса. Вы едва не выгнали ее, словно попрошайку, или какую-нибудь потаскушку. Фу, как не стыдно так вести себя с графиней Гейерштайн!

Но вы, разумеется, не могли знать, что Маргарет… Что леди Лидаун не смогла пережить позор своего мужа. Бог пожалел ее бедную слабую душу… Сейчас вам нужно правильно воспользоваться своими новыми глазами, чтобы внимательно посмотреть на Эрну и понять, как вы могли так долго и так жестоко заставлять ее страдать! Но сейчас постарайтесь воспользоваться своим слухом.

— Я весь внимание, миледи!

— Герцог Веллингтон не возражает, чтобы одна из его кузин вышла замуж за лавочника.

— Что это значит? — в голосе Джона прозвучало неподдельное изумление. — О какой кузине герцога вы говорите? Разве вы только что не сказали, что Маргарет покинула наш мир?

— С чего вы взяли, что речь идет о Маргарет? Жаль, что с нами нет этого педанта Сайруса, который мог бы рассказать вам, что в свое время старый граф Карл-Фридрих женился в Ганновере на англичанке, урожденной герцогине Уэлсли. А теперь, сэр Джон Эксхем — вас с полным правом можно так называть, — я спрашиваю вас, собираетесь ли вы жениться на моей дочери?

— Уэлсли… Ваша дочь… — Джон был ошеломлен услышанным. — Леди Дьюкен, вы в своем уме?

— Я всегда старалась не терять рассудок. А для вас я скажу, что я сестра скончавшегося Холи Уэлсли, лорда Лидауна, а также Мэри Уэлсли, графини фон Гейерштайн, матери Ульриха и Эрны!