Тьма под солнцем

1

1989

Когда за неделю до своего одиннадцатого дня рождения Хоуи Дугли вскарабкался на крышу бывшего универмага «Босвеллс», чтобы понаблюдать за тем, как обычные люди занимаются обычными делами вдоль Мэпл-стрит, он увидел монстра в первый раз.

Семья Хоуи жила всего в двух кварталах от здания, в котором прежде «Босвеллс» вели свой бизнес. Он мог добраться сюда через кладбище рядом с церковью св. Антония, а затем пройти по булыжному переулку, на котором редко бывало сильное движение. Огромные шарлаховые дубы[1], лоснящаяся в середине июля зелень, тенистое кладбище. Хоуи любил деревья. Они прожили дольше людей и казались ему мудрыми, мудрее, чем когда-либо смогут стать люди, потому что деревья видели так много, что им было нечего больше делать, кроме как думать о том, что они видели, и расти еще выше. Он хотел просто сидеть под ними как можно дольше, или даже залезть на них, забраться в бесшумную мудрость деревьев. Но это было слишком опасно. Так бы он напросился на то, чтобы отбить себе зад, а он частенько отбивал себе зад и без спроса.

Хоуи шел через кладбище, и тени от деревьев, надгробия и памятники становились для него дополнительным укрытием. На мальчике была бейсболка, скрывающая голову, рука была, как всегда, наготове прикрыть левую часть лица от любого идущего навстречу, а сам он готов был побежать прочь, услышав оскорбление от какого-нибудь очередного болвана.

Девятью месяцами ранее «Босвеллс» переехал в новое здание, расположенное в соседнем квартале, севернее от предыдущего месторасположения. Со временем старое кирпичное здание планировалось перестроить под какой-нибудь новый бизнес, но сейчас эта работа еще не началась.

Вдоль задней стены здания у самой земли было пять французских окон, в два фута высотой и три фута шириной[2] каждое, через которые был виден подвал торгового центра. Подвал был очень глубоким, поэтому их открывали время от времени для вентиляции, чтобы предотвратить образование плесени, когда еще не было кондиционеров и влагопоглотителей. Все пять окон казались закрытыми, но когда Хоуи сильно надавил на среднее, ржавый шарнир, расположенный вдоль верхней части окна, двинулся с места с сухим скрежетом. Мальчик скользнул ногами вперед в открывшуюся глубину мрачного подвала, а затем подтянулся, чтобы закрыть окно.

К его ремню был прикреплен небольшой фонарик, который Хоуи использовал для перемещения по бывшим кладовым пустующего подвала. Узкий луч света освещал путь, но заплесневелые комнаты, через которые он шел, становились лишь немного светлее. Казалось, что к нему подкрадывается что-то неизвестное, и от страха его кидало в дрожь, но эти фантомы были всего лишь тенями, которые убегали прочь от блуждающего света и возвращались обратно, когда луч шел дальше. Хоуи не боялся темноты. Он рано понял, что опасности, поджидающие при ярком свете дня, хуже всего того, чего можно ждать от темноты, а чудовище может иметь добродушное лицо и обезоруживающую улыбку.

Лифт больше не работал. Хоуи поднялся по ступенькам на четвертый этаж и затем преодолел последний пролет, самый крутой и узкий из всех. Эти последние ступени вели в служебную комнату для уборки крыши, которая была частью навеса на кровле здания. Здесь хранились лопаты для уборки снега, метлы и другие инструменты, а также продукты, которые требовались обслуживающему персоналу.

Несмотря на то что Хоуи всегда закрывал на засов наружную дверь, когда покидал крышу, на этот раз она оказалась незапертой. Вероятно, в прошлый раз он забыл это сделать. Мальчик открыл дверь и вышел под солнечный свет, лицом на восток по направлению к аллее.

Крыша, выстланная серой керамической плиткой, была немного неровной. Непрочная смола позволяла воде разрушать поверхность вдоль парапета. Эта пограничная стена была ростом с высокого мужчину, выше, чем Хоуи. Через каждые три фута[3] располагались зубцы шириной восемнадцать дюймов[4], как будто в стене замка, где лучники могли защищаться от варваров.

Хоуи сомневался, что варвары когда-либо атаковали «Босвеллс», который был всего лишь небольшим универмагом, или что «Босвеллс» содержал в штате лучников или стрелков со стальными глазами для защиты этого места. Они придумали этот кирпичный парапет с зубцами всего лишь как украшение, но, несмотря на это, он был классным. В городе не было ни одного здания выше, чем здание «Босвеллс», включая и новое здание универмага. Хоуи мог стать на колени в одном из зубцов, наклониться вниз и наблюдать за людьми на Мэпл-стрит, как они входят и выходят из магазинов и ресторанов, и представлять, на что могла быть похожа его жизнь, если бы он не отличался от этих людей так сильно.

Когда Хоуи обогнул служебную комнату, то увидел часового, сидящего на парапете и смотрящего сверху в сердце города через один из зубцов. Несмотря на то что Хоуи шел по крыше бесшумно, часовой повернул голову, чтобы посмотреть, кто к нему присоединился, и тогда мальчик понял, что делит крышу с монстром.

В тот момент, когда расстояние между ними составляло 30 футов[5], воцарилась мертвая тишина. Несмотря на неожиданность, Хоуи уловил нечто знакомое в этой случайной встрече, как будто это однажды ему снилось, а затем забылось, или как будто бы он знал подсознательно, с помощью дара ясновидения, что когда-нибудь это произойдет. Будь на его месте другой мальчик, он бы мог убежать, но Хоуи уже не убегал, потому что знал, что бегство может его убить. Медленно, шаг за шагом мальчик сократил дистанцию между ними до пятнадцати футов[6] и остановился перед наполовину отвернувшимся от него незнакомцем, изучая его преимущественно с помощью правого глаза.

Короткие засаленные волосы мужчины были спутанными и смотрелись, прямо как клубок пауков, и Хоуи бы не удивился, если бы некоторые из них неожиданно зашевелились, отсоединились друг от друга и переползли на различные участки этого уродливого черепа. Брови были широкими и густыми, но лицо — совсем безбородым, как у мальчика; кожа в некоторых местах казалась слишком розовой, а в других — призрачно-бледной, но везде настолько гладкой и неестественной, как пластмассовое лицо куклы, с напрочь отсутствующими порами. Под каменным выступом грубых бровей находились глубоко посаженные тусклые глаза, черные и настороженные, как у ворона, а нос был острым, как клюв. Пропорции лица были неправильными, кости в некоторых местах слишком заостренными, в других местах — слишком толстыми и тупыми. Его верхняя губа была тонкой и бесцветной, а нижняя — фиолетовой и слишком толстой, зубы были желтыми и кривыми.

— Не бойся, — сказал незнакомец, и его голос оказался глубоким и скрежещущим, как голоса киношных монстров, — для страха нет причин. Я не такой, каким кажусь.

Сократив дистанцию до десяти футов, прежде чем снова начать колебаться, охваченный удивлением, не смотря на то, что столкнулся с магическим существом, Хоуи спросил:

— Откуда вы пришли? Что делаете здесь?

— Это твоя крыша? Я нарушил твои владения?

— Нет, эта крыша не моя, — ответил Хоуи.

— Ну, тогда я думаю, что мы оба нарушители.

— Да, я думаю, что так.

Хотя мужчина и сидел, Хоуи видел, что он был высоким, возможно, шести с половиной футов[7], худой, как пугало, но сильный. Огромные руки. Костлявые запястья, как громоздкие соединения в старых машинах. Длинные руки. Его лопатки были сформированы неправильно, от этого рубашка была натянута и он выглядел горбатым.

— Не бойся, — повторил мужчина, — меня зовут Олтон Тернер Блэквуд. Я никому бы не сказал свое имя, если бы хотел причинить вред.

После некоторого колебания Хоуи, удивившись самому себе, полностью повернул лицо к мистеру Блэквуду и снял бейсболку.

— Вы тогда тоже не бойтесь.

Мистер Блэквуд изучил левую сторону лица Хоуи, долго смотрел на его трехпалую левую руку, а затем сказал:

— Послушай, мальчик. Если бы это был мировой кубок «Напугай меня» с семью судьями, я бы выиграл у тебя все семь голосов.

— Может быть, пять к двум? — спросил Хоуи.

— Ты приписываешь себе нечто ужасное или слишком вежлив ко мне. Я бы поставил семь к нулю, и не ставь под сомнение мои умственные способности, пытаясь оспорить эту точку зрения. Я собираюсь показать тебе свое самое сумасшедшее в мире лицо, и вот тогда ты мне честно скажешь, взял бы ты хоть один голос.

Страшная гримаса исказила лицо мистера Блэквуда, и этот оскал был настолько страшным зрелищем, что Хоуи открыл от удивления рот и на шаг отступил. Эта реакция рассмешила мистера Блэквуда, и его смеющееся лицо оказалось еще более ужасным, чем оскал.

Не смотря на то что смех мужчины звучал уродливо, как удушье или бульканье наполовину забитой трубы, его добродушная самоирония была весьма обаятельной.

Немного погодя Хоуи улыбнулся и сказал:

— Хорошо, вы выиграли. Я бы не взял ни одного голоса.

— Значит, ты честный мальчик. Я это знал, и это хорошо для тебя.

Хоуи снова надел свою бейсболку и пошел к тому зубцу в стене, который находился на два зубца дальше того, где сидел мистер Блэквуд, на расстоянии семь или восемь футов[8] между ними.

— И как же зовут тебя? — спросил мистер Блэквуд.

— Хоуи. Хоуи Дугли. Мое среднее имя — Мэбри, но я никогда его не использую. От него одни проблемы. Что вы делаете здесь наверху?

Жестом мистер Блэквуд показал на улицу под ними.

— Просто смотрю на парад.

— Но там нет никакого парада.

— Там всегда парад, Хоуи. Когда происходит что-то, в чем ты не можешь принять участие, а можешь только смотреть, — это и есть парад.

Хоуи вгляделся вниз на улицу, туда, где люди были просто людьми, не заботящимися о том, как они выглядят и являются ли объектами зависти, а затем снова посмотрел на мистера Блэквуда.

— Что с вами случилось?

— Рождение случилось со мной. Дефектное рождение, и я пришел в этот мир. Рождение или смерть — сложно сказать, что хуже. Конечно, я родился не таким большим, как сейчас, но моя младенческая форма, как они говорят, была еще более уродливой. Я полагаю, про тебя… это был какой-то огонь.

— Огонь, — подтвердил Хоуи.

— Когда это случилось?

— Мне было пять лет. Почти шесть лет назад.

— Должно быть, ты перенес несколько операций.

— Одиннадцать. Последняя была два года назад.

— Прости меня. Я имею в виду, как же, должно быть, это было больно.

Хоуи пожал плечами, как будто боль для него ничего не значила, хотя некоторое время она была для него всем сущим.

— Это не ваша вина.

Мистер Блэквуд покачал сочувственно головой.

— Ну, медицина, как ты знаешь, все время прогрессирует. Однажды они смогут сделать для тебя куда больше.

Чем дольше Хоуи слушал этот грубый голос, тем меньше он был похож на киношных монстров, а больше смахивал на голос мультяшного медведя или кого-то в этом роде.

— Вы переносили операции? — спросил Хоуи.

— Нет. Они мне никогда не требовались. Я кое-что узнал о ножах.

— Вы боитесь быть порезанным?

— Не боюсь, — сказал мистер Блэквуд. — Я просто знаю кое-что о ножах. Ты часто сюда приходишь?

Хоуи пожал плечами.

— Иногда.

— Зачем?

— Чтобы смотреть на Мэпл-стрит. На людей внизу. Вы знаете.

— Парад, — сказал мистер Блэквуд. — Мальчик, у тебя есть прекрасная половина лица, а другая часть никогда никого не напугает. И для тебя найдется место на параде.

Хоуи возразил:

— Люди глазеют.

— Смотри на них в ответ так же, и они перестанут.

— Мне не нравится видеть то, что я вижу, когда смотрю в ответ.

— А что ты видишь?

Так как Хоуи ничего не ответил, мистер Блэквуд сказал:

— Ты видишь сожаление, но не хочешь выглядеть жалким. Не позволяй гордости выгонять тебя с парада, Хоуи. Тебе не нужна одинокая жизнь.

— Они обзываются. Кидаются чем попало, иногда толкают и пихают меня. Смеются.

— Должно быть, это другие дети, — сказал мистер Блэквуд.

— В основном, да.

— Послушай, многие жестокие дети перерастают свою жестокость. Некоторые — нет. Ты не можешь позволить отдельным людям решать, на что будет похожа твоя жизнь.

Только мама Хоуи говорила с ним так, и, по какой-то причине, эти же слова, будучи произнесенными его матерью, значили куда меньше, чем когда их произносил мистер Блэквуд.

— Почему я не встретил вас раньше? — спросил Хоуи.

— Я только вчера вечером появился в городе. Считай, что меня принес бриз. Я нашел незапертое окно, ведущее в подвал. Расположился на первом этаже, на ступеньках возле задней двери. Возможно, завтра вечером меня уже здесь не будет.

— Зачем вы здесь?

— Чтобы идти дальше, — ответил мистер Блэквуд. — Это просто место между двумя другими местами, вот и все. Я нигде не задерживаюсь надолго.

— Что вы делаете? На работе. Какая у вас работа?

— Я дрейфую. Это моя работа и мое удовольствие. Всегда двигаться, получать от мира все, что могу.

Удивленный, Хоуи спросил:

— И вы платите за этот дрейф?

— Он платит. Я беру все, что пожелаю, — мистер Блэквуд облизал свои губы, как будто бы он только что подумал о чем-то сладком. — А как же ты? Ты живешь здесь всю жизнь?

— Да, кроме времени, когда уезжал на операции в ожоговый центр.

— Ты живешь неподалеку?

— В двух кварталах на восток, на Уайат-стрит. Так вы бродяга?

— Некоторые люди считают так. Но я и кое-кто еще. У тебя есть сестры? Братья и сестры?

— Только Коррина.

— Она старше тебя?

— Да, намного. Ей шестнадцать.

— Это прекрасный возраст для девочки, — сказал мистер Блэквуд.

— Думаете? Чем же этот возраст прекраснее любого другого?

Мистер Блэквуд закрыл глаза и поворачивал голову из стороны в сторону:

— Достаточно молода, чтобы быть нежной, и достаточно взрослая, чтобы быть готовой для мира. Как зовут твою маму?

— Нора. Она очень старая. Ей тридцать пять лет. Кто же вы еще, если не бродяга?

— Я знаю все пути и уловки бродяг. Но по сути я мечтатель, — Он открыл глаза. — А твой отец?

Хоуи ответил после паузы:

— У меня больше нет отца.

— Мальчик, мне очень жаль. Если он умер.

— Он не умер, — сказал Хоуи.

Мистер Блэквуд казался неподдельно заинтересованным:

— Но он с тобой не живет. Это был развод?

— Угу.

— Значит, он до сих пор твой отец.

— Нет.

— Ты до сих пор видишься с ним, не так ли?

— Я не могу. И не буду.

Мистер Блэквуд выдержал паузу. Затем:

— Как давно был развод?

— Когда мне было пять лет.

— Год, когда ты получил ожоги.

Желая пресечь все подобные разговоры, Хоуи спросил:

— А что делают мечтатели?

— Сейчас я мечтаю о том, чтобы сделать что-нибудь особенное. Но у меня еще нет всех деталей, чтобы мечтать об этом полноценно. Когда они будут, я тебе сообщу. Без отца все эти годы — это тяжко. Может быть, у твоей мамы есть бойфренд, который живет с ней, который тебе как отец?

— Нет, у нее нет бойфренда. Мы живем втроем.

Пока Хоуи всматривался в улицу, он заметил, что мистер Блэквуд смотрит на него с интересом.

— Ты — домашний человек.

— Я думаю, да. А как вы все время дрейфуете? У вас есть машина?

— Иногда я беру машину и передвигаюсь на ней. Или путешествую в пустом товарном вагоне. Время от времени сажусь на автобус.

— А люди не глазеют на вас в автобусе?

— Я сажусь впереди, и они не могут меня рассмотреть.

— Мне бы не понравилось, если бы на меня таращились.

— Когда они слишком уж таращатся, я одариваю их зловещим взглядом, и это их остужает.

— Вот бы у меня тоже был зловещий взгляд, — сказал Хоуи.

— Видишь, как я и сказал тебе, ты совсем не страшный, Хоуи Дугли.

— Вы всегда спите в таких старых заброшенных зданиях?

— Не всегда. Иногда в каком-нибудь автомобиле, когда еду. Изредка под мостом или в поле в спальном мешке. Иногда в ночлежке для бездомных, а иногда в доме, который мне нравится.

— У вас где-то есть дом?

— Я повсюду дома, в любом месте, где захочу, — сказал мистер Блэквуд.

— Значит, вы не бедны?

— Я не бедный. Я имею все, что захочу, и делаю то, что пожелаю. Абсолютно все, что пожелаю. — Он вытащил из одного кармана своих брюк цвета хаки — а карманов было множество — толстый рулон сложенных денег. — В этом городе есть хоть одна приличная точка с сандвичами на вынос?

— Да, есть парочка.

Сняв с рулона двадцатку и десятку и передав их Хоуи, мистер Блэквуд сказал:

— Почему бы тебе не купить нам ланч? Мне два сандвича, тебе один, немного колы. Не мучай подвальное окно. Выходи через заднюю дверь. Она не захлопнется за тобой, если ты ее прикроешь потихоньку.

Рука была такой большой, что могла бы закрыть лицо Хоуи полностью — основание ладони можно было бы положить на подбородок, и тогда кончики пальцев коснулись бы волос, большой палец касался бы одного уха, а мизинец — другого. Даже мизинец был большим и, как и все другие пальцы, имел причудливую большую подушечку на конце, больше столовой ложки, очень похожую на присоски на жабьих лапах.

Рука выглядела такой сильной, что казалось, что она может в одно мгновенье вытереть лицо, как клинекс[9]. Если бы мистер Блэквуд хотел причинить ему вред, он бы давно это сделал. И еще Хоуи подумал о том, что было бы, если бы мистер Блэквуд изменил свои намерения по поводу дрейфа — если бы он решил остаться, он стал бы хорошим другом. Старшие ребята — не имеет значения, насколько большие или подлые — не поджидали бы и не издевались больше над ним, не снимали бы штаны и не смеялись бы над ним, не обзывали бы его Шрамолицым, или Восьмипалым Уродом, или Когтем, если бы знали, что мистер Блэквуд — его друг.

— Я обычно не хожу в такие места, как рестораны, разве что мама скажет мне пойти с ней, а один я вообще не хожу.

Все еще протягивая деньги, мистер Блэквуд сказал:

— Значит, это будет полезно для тебя. Ты увидишь, что они возьмут с тебя деньги так же быстро, как и с кого-нибудь другого, они дадут тебе, что ты хочешь, так же, как и любому другому посетителю. И если кто-нибудь вытаращится на тебя — просто улыбнись в ответ. У тебя нет такой улыбки Франкенштейна, как у меня, а доброжелательная улыбка может делать чудеса. Ты увидишь.

Хоуи подошел к мистеру Блэквуду и взял тридцать баксов.

Банкноты были покрыты грязными красными пятнами.

— Их примут, — заверил мистер Блэквуд. — Скажи им, что покупаешь сандвичи для своей мамы. Если они узнают, что мы здесь наверху, они схватят нас до того, как мы съедим свой ланч.

— Да, сэр.

— Это достаточно приличная сумма — тридцать баксов. Но я верю, что ты распорядишься ими правильно, Хоуи. Дружбы не может быть без доверия.

То ли от солнечного света, то ли от тени случайного облачка мистер Блэквуд казался не вполне реальным. Но его глаза — настолько угольно-черные, что не было заметно границы между зрачком и радужкой, — его глаза были гораздо реальнее, чем что-либо на земле, и взгляд был таким сверлящим, как будто незнакомец заглядывал в душу и читал мысли.

Мистер Блэквуд подмигнул:

— Если у них есть какие-нибудь аппетитные пирожные, прихвати парочку.