Терри Доулинг Стежок

Терри Доулинг – один из самых титулованных, разносторонних и уважаемых авторов научной фантастики, темной фэнтези и хоррора. Помимо того что он написал получившую мировое признание сагу «Том Риносерос» и «Источник горечи», а также сборник связанных между собой научно-фантастических рассказов, Доулинг стал автором нескольких превосходных сборников в жанре «хоррор», среди которых «Тайное знание Ночи», «Дни Блэкуотер» и ретроспективный сборник «Основа Черного: сказки неподдельного страха» (последний в 2007 году был награжден премией «За лучший сборник» Международной Гильдией Ужаса).

Рассказы Доулинга публиковались в «Лучшей научной фантастике за последние годы», «Лучшей фантастике последних лет», «Лучших новинках хоррора», неоднократно – в «Лучших фэнтези и хорроре за год», а также в сборниках «Ниже, под мечтами», «Кудесники», «Мрак», «Ад» и «Снова мечты».

Я впервые познакомилась с работами Доулинга, читая его научно-фантастические рассказы, некоторые из которых весьма впечатляют. Но затем влюбилась в его волнующие рассказы в жанре «хоррор», мистические и психологические. На самом деле за двадцать один год его писательской деятельности в «Лучших фэнтези и хорроре за год» было опубликовано его рассказов больше, чем любого другого автора.


Сейчас Белла найдет в себе силы подняться наверх. Сейчас она сможет извиниться перед дядей и тетей, зайти по знакомым старым ступеням в туалет в нише ванной комнаты наверху и встретиться лицом к лицу с Мистером Стежком.

Она не сможет уйти, не повидавшись с ним. Не в этот раз. Сегодня – день рождения тети Инги, достаточный повод, да, но на этот раз причиной ее появления здесь был Мистер Стежок. Белла всегда старалась увидеться с ним, раз-два в год, просто чтобы убедиться, что он еще здесь, крепко закрытый за стеклом, запертый в рамке. На этот раз встреча должна быть иной.

– Твой парень не смог приехать, Белл? – спросила тетя Инга мягко, на случай если вопрос слишком деликатен.

– Роджер? Нет. Ему надо работать, как я и сказала.

Белла помнила, что она сказала, дословно. Это была ее третья или четвертая фраза по приезде.

– Передавал большой привет. «Праздравленья с днем ражденья». Вроде, цитата. Он так сказал.

Что еще он мог сказать.

– Ему приходится работать каждую вторую субботу.

«Вранье, и хорошая мина при плохой игре – как всегда, когда дело касается Роджера». Может, было бы лучше, если бы он был здесь. С ней был бы кто-то, кто поможет ей пройти через это. Через это. Белла не припоминала, чтобы ей когда-нибудь было так страшно. Но в этот раз ей придется быть одной. В этот раз она хочет большего.

– Это фото твоей мамы, мое самое любимое, – сказала тетя Инга, снова глядя в старый альбом, который она принималась листать всякий раз, как приходила Белла. Наверное, всякий раз, когда хоть кто-то приходил.

Белла проигнорировала упоминание о матери, сосредоточившись на том, что делает дядя Сэл. Он сердечно улыбнулся им обеим и налил кофе. Белла и не помнила, чтобы он когда-то вел себя иначе. Будто в какой-то момент жизни он открыл слово «дядюшкин» и решил в точности ему соответствовать до конца своих дней. Учитывая, что наверху Мистер Стежок, это придавало Сэлу особенно зловещий, заговорщический вид тщательно отвлекающего внимания. «Дядюшка-привратник», – подумала Белла и вспомнила старую ведьму в сказке про Бензеля и Гретель. «Ведьма» и «Стежок»[25]рифмуются в английском. Ее снова охватила паника; Белла вцепилась обеими руками в чашку с кофе, сердце колотилось, пальцы сгибались и разгибались внутри туфель, хотелось бежать. «Если бы только Роджер смог прийти сюда, смог бы хоть попытаться понять, что это означает. Был рядом… Это бы все изменило».

Но она одна. Некоторые вещи надо делать одной. И сегодня все должно быть иначе. Сегодня она должна все изменить.

– Тетя Инга, у вас до сих пор на стене эта вышивка висит, в туалете? С двумя голландскими детьми на улице…

Радостный голос. Легкий голос. Улыбаясь. Ничего особенного. Будто она не приходила сюда каждый год, не заставляла себя подняться наверх и смотреть в каждый из этих ужасающих визитов.

– Что, милая? – спросила тетя Инга. – Голландские дети?

Названная по имени, розовощекая, шестидесяти семи лет, она двигалась сквозь годы, когда фотографы засняли ее. Улыбка на улыбку, она такая – тетя Инга, ведьма (Стежок!) из сказки про Гензеля и Гретель. Она никогда не была другой. Но сегодня забылась. Упомянула ее мать. «Как будет «дядюшкин» применительно к женщине?» – задумалась Белла. Вот оно, во всей красе – плюш, игрушки «Хаш Паппиз» вместо клетчатой ткани и пряников, почти как настоящие.

– Вышивка? – добавила тетя, как будто в состоянии произнести только пару слов за раз в своей размеренности. – Та старая штука! Конечно. Целую вечность висит.

Подходящий момент.

– Из всех ваших вышивок крестиком – моя любимая.

Прямо, в наглую. В большую ложь лучше верят. Сможет ли она это провернуть?

– Правда, Белл? Я сделала ее, когда мне был тридцать один год. Незадолго до того, как ты родилась. Пейзажи. Городские сцены. Наверное, да, голландские дети. Я так много их сделала. Дарила всем подряд.

Она поглядела на вышивки в рамках на стенах уютной гостиной.

– Тогда я их много вышила.

Белла послушно заставила себя сделать вид, что восхищается работами. «Да, вы оба, ты и дядя Сэл, такие елейные, такие добрососедские, такие “дядюшкины”». Вышивки из множества крохотных квадратиков, будто аккуратная мозаика. Четыре стежка на канве образуют хороший квадратик. Четыре, из которых состоит каждый черный квадрат Мистера Стежка. Но да, аккуратные и опрятные, как Инга и Сэл. Елейные, как чурбан. Смертельно «дядюшкины».

Хотя одна из вышивок действительно очаровывала Беллу, надо признать: дорога, ведущая от открытой двери к заходящему солнцу, с вышитыми на дверном проеме словами, отчетливо видными на свету.

На запад, домой,

Песня звучит,

Светлы глаза,

Прощаться пора.

Смех и любовь

Там тебя ждут,

Остров любимый,

Единственный мой!

Дверь, заходящее солнце, слова, жгучая тоска. Какая это драгоценность. Она вспомнила лица родителей, как обычно, но теперь она уже хорошо умела заставить себя забыть это. Белла с этим справилась и почти может позволить себе идти туда, в эту дверь. Но сегодня не будет доброго прощания. Эта дверь, открытая, приглашающая войти, приглашающая уйти, дорога и заходящее солнце – полная противоположность ее собственной входной двери. «Темно-зеленой, закрытой последние десять-пятнадцать лет.

На два замка. На три. Из-за Стежка. Мистера Стежка. Из-за всего того, чем закончилась тогдашняя жизнь».

Уходя от всего этого, принимая мир таким, какой он есть, Белла не могла забыть о тете Инге, которой в голову пришла мысль, новая мысль:

– Смешно, что теперь она тебе нравится. Когда ты была девочкой, ты ее боялась.

«Боялась. Какое преуменьшение. Типа того, что Гитлер “несколько ошибался” или атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, “причинила сопутствующие разрушения”».

– А? – переспросила она, достаточно спокойно. Белла понимала, что эту часть разговора ей придется вытерпеть.

Тетя Инга поглядела на лестницу, будто часть ее отправилась туда, чтобы проверить свою работу или, что было бы лучше, попытаться вспомнить другую Беллу Диллон – маленькую, вопящую в слезах, отказывающуюся пользоваться той ванной и туалетом.

– Ты терпеть не могла ходить в ту ванную. Лиз… твоя мать… мы всегда это замечали. Эта вышивка выводила тебя из себя. Два маленьких ребенка на улице, а ты убегала с воплями.

Снова ее мать. Тетя Инга забывается.

«Не могу остановиться. Не могу остановиться. Не могу остановиться, сейчас». Белла сделала вид, что все в порядке. Сделала вид, что вспоминает.

– Они смотрели в другую сторону, туда, на улицу, – сказала она. Ногам отчаянно хотелось бежать. «Не упоминай Мистера Стежка».

– Не то чтобы я не могла хорошо лицо вышить, – настойчиво сказала тетя Инга. – Показное великодушие, изъян на чайной розе… В наборе такая картинка была. Я любила вышивать лица. Погляди на «Человека в Золотом Шлеме», вот тут.

Белла послушно глянула мельком, но не уступала.

– Ну, теперь-то она мне нравится. Может, я сентиментальной стала. Я про ту, что в ванной, – добавила она в последний момент, чтобы тетя Инга не отвлекалась от той работы, что наверху. Даже дядя Сэл ее поддержал. Кивнул ей.

«Дядя Сэл – дядюшкин режим № 3».

– Хочешь, сходи и погляди, – сказал он. – Она висит там же.

На каком-то одном уровне сознания Белла хотела больше никогда эту вышивку не видеть. Она знала эту картинку-до мелочей. Двое детей, держащихся за руки и глядящих на улицу, со спины. Мальчик в голубой курточке с длинными рукавами и белых штанах, с длинными каштановыми волосами, коричневая шляпа (голландская или фламандская) – мягкая, в форме котелка, такая, какие носили мальчики в другом времени и других странах. Девочка в темно-красном платье с белым кружевным воротничком, с длинными светлыми волосами, уже шагнувшая в сторону улицы. Два дома поблизости, между ними улица, дальше стена и дерево. Старинный фонарный столб на тротуаре у края дороги.

И лицо женщины, наверное, их матери, которая глядит на них из полуоткрытого витражного окна, будто напоминает им, что взять в лавке, или о необходимости остерегаться чужих.

Ключевой момент.

Поскольку вдали (крохотный, как и все на этой вышивке крестиком, там, где дерево у стены) стоял именно такой чужой. Пешеход на тротуаре – стилизованное, минималистичное изображение, но фигура – знаковая в этой картине. Схематичный – всего семьдесят с половиной черных квадратиков стежками крестиком. Маленький и в то же время достаточно большой, в точности семьдесят с половиной квадратиков, каждые четыре образуют квадрат побольше, и эти большие квадраты располагаются в странном порядке – так, что силуэт получается будто зазубренный с одной стороны. Зазубренный человек.

Белла никогда не забудет эту фигуру позади фонарного столба подальше от домов, небольшую, схематичную, искаженную расстоянием. Дайте ей ручку, и она его нарисует, квадрат за квадратом, как клетки для игры в «классики». Это стало ее заклинанием на долгие годы.

Четыре в квадрат,

И в линию восемь,

Четыре, другой квадрат,

И четыре – линия плеч,

В линию шесть,

Снова шесть, справа

И сбоку пять,

Без одного,

Откушен кусок.

Еще шесть на теле

И шесть, чтоб сильнее,

И снова пять,

Будто кто-то ошибся,

Три с половиной – вот!

Четыре в линию, и

Он есть, не такой,

Как ты или я.

Один, половинка, пробел, половинка, один,

Один, половинка, пробел, половинка, один,

И Мистер Стежок выбегает, один!

Именно так они соединялись в целое. Мужчина в широкополой черной шляпе (или с уродливо деформированной головой) с двумя кусками, откушенными от его левого бока, уродующими тело, будто без трети ноги. Кривобокий, зазубренный человек.

И теперь Белле предстояло снова встретиться с ним. С силуэтом, стоящим над годами ее жизни, из-за которого она ставила дополнительные замки на своей большой зеленой двери и на внутренних дверях тоже, зеленая «Отвращающая» дверь, она где-то читала, что темно-зеленый сдерживает чертей и демонов.

– Если не возражаете, я поднимусь и посмотрю, – сказала Белла. – Наверное, становлюсь сентиментальной, как ты, тетя Инга.

– Сентиментальность – дело хорошее, милая, – ответила тетя. – В мире слишком много мерзости. Слишком много плохих людей. Старые идеалы – самые лучшие.

– Почему бы и мне с тобой не сходить? – совершенно неожиданно сказал дядя Сэл. – Мне кое-что наверху взять надо. Инга, нам надо обязательно попробовать тот новый «Дарджилинг», что ты купила. Уверен, Белла не откажется.

Белла была изумлена, обрадована и шокирована одновременно. Когда это дядя Сэл что-то делал по своей инициативе? Когда это он о чем-то думал заранее, о чем-то таком, что могло привести к конфликту с Ингой?

«Должна быть причина».

Прежде чем Инга успела наложить вето (попросить его заварить чай – в конце концов, ведь у нее сегодня день рождения), Сэл уже встал и пошел. Снова первым.

Белла мгновенно направилась следом, готовая бегом взбежать по лестнице и войти в ванную. Но должна быть какая-то причина.

– Дядя Сэл, – сказала она, подойдя к лестнице. – На самом деле тебе не обязательно это делать.

– Какая чушь, Белл. Должен же я когда-нибудь что-то сам сделать, а?

Он снова ее удивил: «Почему же теперь? Почему так?» – Белла решила говорить прямо.

– Но почему сейчас?

Четко и твердо, обдуманно. Она пошла по лестнице вперед него, он моргнул.

– Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – сказал он и пошел следом. – Меня эта вышивка тоже беспокоит.

Белла едва не свалилась с лестницы от изумления. Что он сказал?

– Что такое, дядя Сэл? – спросила она. Почувствовала дрожь в голосе.

– Беспокоит меня. Беспокоит тебя, – ответил он, стоя у нее за спиной. – Терпеть ее не мог всегда Силуэт вдали. Маленький и неправильный.

«Точно! Точно! Маленький и неправильный. Зазубренный, незавершенный».

Они прошли до половины, и Белла замедлила шаг, услышав его дыхание. Затрудненное, какое-то возбужденное.

И ее осенило.

«Он «подает» меня. Гарантирует, что я приду туда. Они сообщники!»

Белла остановилась.

Это приобретало ужасный смысл. Другой дядя Сэл, странное поведение.

«Приведи ее ко мне!»

Белла обернулась и прижалась к стене.

– Не думаю, что пойду, – сказала она.

– Что, Белл? Что такое?

– Это.

«Ты».

– Не смогу сделать это сегодня.

«Ты другой».

– Белл, я поступаю храбро. Я поступаю правильно. Надо было давно это сделать.

– Что? – ахнула она – Что?

– Должен был сказать тебе. Сказать кое-что про Бенни.

– Бенни? Какое отношение к этому имеет Бенни?

И она поняла сразу же. Бенни в своей дурацкой рубашке – синей в клетку. Бенни, на восемь лет ее старше, который подловил ее в ванной. В туалете. Бенни и Стежок.

Время застыло. Белла у стены, дядя Сэл на пару ступеней ниже ее, у перил, тетя Инга где-то непостижимо далеко, на кухне.

– Мы знаем, что он сделал, Белл. Твоя тетя просто не приняла этого. Мать не может такого принять. Но мы знаем. Я знаю.

Какая-то часть Беллы вернулась в старую, безопасную колею.

«К чему он ведет? Они многие годы не видели Бенни. Бенни исчез из их жизни. Вырос и ушел, вот и все. Как может поступить любой».

Какая-то часть Беллы оказалась в другой колее в этом замершем времени. Бенни вплотную к ней. Запах от его синей в клетку рубашки. Рука на ее рту. И Стежок. Мистер Стежок, который подбивает его сделать это. Стежок за всем этим, на стене, поджидая вдали на улице, но лишь часть его. Зазубренный. Темный человек-животное в смешной широкополой шляпе или с большой крестообразной головой, будто молот. Тяжелое дыхание Бенни. «Мое слово против твоего! Никто не поверит ребенку!» Плотно прижавшийся к ней. Воодушевленный, встревоженный, импровизирующий. «Это Стежок! Мистер Стежок! Он заберет тебя. Это была его идея. Он придет за тобой, вот увидишь! Заберет тебя, если расскажешь!»

Обе линии, разыгрывающиеся здесь на лестнице, дядя Сэл, наконец-то встретившийся с ней взглядом. Стены вибрируют, барабанят, громыхают мощным сердцебиением тайны этого дома.

– Теперь ты в безопасности, Белл. Мы все в безопасности. Ты можешь пойти и увидеть.

Белла рядом с ним, пять ступеней до верха. Синего в клетку Бенни больше нет, дядя Сэл здесь. Белла вернулась к реальности и сделала то, что ей надо было сделать. Надо было сделать давно.

– Спасибо, что признался, – сказала она.

– Ты не могла просто уйти домой. Это Должно было быть сказано.

– Я могу сделать это одна.

– Никогда не сомневался. Я буду снаружи.

– С-спасибо.

И она вошла в ванную. Дверь в туалет была распахнута. Конечно, она не увидела заднюю стену, только узкую полоску синей стены в дверную щель.

«Ты не могла просто уйти домой».

«Чистая правда. Но я продолжаю пытаться. Продолжаю приходить сюда».

Она не видит заднюю стену, не видит рамку, не видит детей.

Предостережение голландским детям. «Вы не сможете вернуться домой! Вы уже не увидите вашу мать!»

«Вот нужное слово».

Белла закрыла за собой дверь в ванную. Старая привычка. Но не заперла. Не заперла тогда, не заперла и сейчас.

«Надень свою рубашку, Сэл, синюю в клетку, и приведи ее ко мне!»

Она может закрыть дверь в туалет. На всякий случай. Хотя получится, что запрет себя там. И Бенни, нечто от Бенни, будет там, вдали, на вышитой стежками картине. Их теперь двое, на той ужасной слишком опрятной улице. Она должна понять. Должна действовать. Сейчас или никогда.

Схватив ручку, Белла толкнула дверь.

Старый узорчатый линолеум, так хорошо ей знакомый, старый унитаз и бачок, в углу освежитель воздуха в контейнере, окно с двумя панелями молочного стекла справа, бледно-голубые стены. Там… она позволила себе поднять взгляд… там – рамка, коричневое дерево, аккуратно причесанный мир, дети, улица, фонари, стена и дерево.

Черный зазубренный силуэт.

«Привет, Белла».

– Ублюдок! – тихо сказала она.

Сэл надевает синюю рубашку в клетку.

– Ублюдок! Ублюдок!

Каков отец, таков и сын. Он больше, старше и больше.

– Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок!

«Положи руки на бачок, как раньше. Хорошая девочка».

– Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок!

«Могла бы попросить меня. Привести меня домой. Ввести в твою Зеленую дверь».

«Мысли читает».

– Ублюдок!

«Слова, Белл. Возьми иголку и шей. Заверши меня».

Горячие слезы, текущие по щекам.

– Ублюдок! Ублюдок!

Мистер Стежок пьет жизнь из ее слез. Ее слезы помогают ему бежать.

«Я тебе нравлюсь, зазубренный, обтрепанный. Вот он я!»

Белла вытерла слезы тыльной стороной ладони, освобождая себя от него.

Встала покрепче. Ее руки были на бачке.

– Ублюдок! Ублюдок!

И отдернула их.

«Ты сама хочешь! Ты была готова!»

– Нет! Нет! Ублюдок!

«Трусливая кошка! Охочая кошка!»

– Ублюдок!

Сэл, толкающий дверь туалета.

– Белла! Что такое? Что случилось?

Она ее не закрыла! Собиралась. Думала. И не закрыла.

«Бот и все, Белл!»

Стежок, пожирающий ее слезы. Танцующий, дергающийся, бегущий.

– Белл, что такое?

Сэл, толкающий дверь. Бегущий Стежок.

Одна рука на бачке, чтобы повернуться, но не упасть. Не так, как прежде.

– Ты ублюдок!

– Что, Белл? Что такое?

Голос Сэла.

Дверь наконец открылась. Сэл. Никакой клетчатой синей рубашки.

Белла поглядела в последний раз. Стежок снова там, на улице, у стены и дерева. Дети в безопасности. Все дети в безопасности.

– Ой, дядя Сэл! Я подумала… на мгновение, просто подумала… все нормально. Теперь все просто прекрасно!

– Что случилось?

– Ты знаешь. Воспоминания. Разбираюсь с воспоминаниями. Тетя Инга позволит мне забрать это?

«Да! Возьми меня домой!»

Сэл понял, храни его бог.

– Белл, просто бери. Стащи. Я ее отвлеку.

Превыше любых ожиданий то, что дядя Сэл сказал это.

– Но…

– Ты, может, и не заметила, но твоя тетя… она становится забывчивой. Повторяется, все такое. Мы сможем сказать ей, что она сама отдала. Я сюда другую повешу. Она не станет вспоминать, не станет… будь уверена.

– Дядя Сэл, это не… ты понимаешь?

– Пока не уверен. Но болезнь Альцгеймера вполне вероятна, как сказал доктор. Суть в том, что она сюда почти не ходит. Ходит у себя, рядом с комнатой. Так что бери. У нее их много. И эта никогда не была ее любимой.

Да, подумала Белла, так расслабившись, благодарная, и задумалась.

«Слишком просто. Слишком просто. Что, если Сэл все-таки сообщник?»

«Проведи меня через Зеленую дверь», – сказал Стежок.

А сейчас он молчал, зазубренный, ожидающий у дерева. Не говоря ни слова.

Это то, чего она хотела… Безумие – то, чего оба они хотели. Если только это желание не пришло от Стежка посредством ее сознания. Посредством сознания Сэла. Стежок ими пользуется, всеми. Он никогда ни слова не говорил. Просто стоял там, в реальном, совершенно нереальном мире, вышитом крестиком. Просто семьдесят с половиной стежков, но пытающийся стать чем-то большим, завершить себя.

Откуда ей знать? В чем она вообще может быть уверена?

– Наверное, не стоит, – сказала она.

– Дело твое, лапочка, – сказал Сэл.

Они стояли в ванной. Белла, глядя на вышивку в рамке, в ожидании ответа. Стежок очень расстроится, если она без него уйдет. Будет в ярости. Белла рассмеялась игре слов. Поперек Стежка. Но он все равно останется здесь, синий в клетку, «руки-на-бачок», как и раньше. А она будет снова и снова приходить сюда из-за него.

Ее потребность столь же велика, как у него, если уж на то пошло. И это ее шанс освободиться. Идти дальше. Прекратить это здесь и сейчас. Отныне и навсегда.

– Сэл, ты не принесешь ее завтра? Скажешь тете Инге, что она обещала. Поглядишь, пройдет ли это с ней.

– Белл, еще одно.

– Что?

– Твои мама и папа…

– Дядя Сэл, оставь это, прошу!

– Это должно быть сказано, дорогая. Раз уж мы заговорили, позволь мне…

– Нет!

– Белл, ты уже со многим справилась. Надо пройти остаток пути. Не надо винить их. Они не защитили тебя…

– Дядя Сэл, послушай…

– В этом нет их вины. Совершенно. В том, что случилось на Си-Спрей. Взрыв. Конечно, ты чувствуешь себя виноватой…

«Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!»

Белла прижала ладони к ушам.

– Дядя Сэл!

– Это был несчастный случай! Если бы мы нашли их тела, может, ты бы чувствовала себя иначе. Они бы не оставили тебя наедине с этим! Не бросили тебя!

Стежок не сказал ни слова.

– Ты обещал, дядя Сэл! Ты обещал!

Вот он, Стежок, там, наверху, слушает.

– О'кей. О'кей. Достаточно. Но это надо было сказать. Извини!

«Ублюдок, ты ублюдок, дядя Сэл».

Или это Стежок вложил свои слова в его рот. Положил тоненькую, зазубренную, вышитую крестиком руку на спину Сэла, заставляя того открывать рот.

Но Белла увидела в его глазах смирение, печаль на этом постаревшем лице. Это не Стежок. Это Сэл, бросивший свое «дядюшкино» поведение, переламывающий себя секунда за секундой, чтобы выполнить это безнадежное дело всего с парой тузов в рукаве. Зная все карты на столе.

– Прости, дядя Сэл, – сказала она в тишину, ужасающую тишину в этом проклятом месте.

Стежка нигде не было. Снова на стене. Снова в рамке. Семьдесят с половиной убогих завитков черного. Едва различимых.

– Просто… лапочка, ты ничего не могла поделать. Они тебя не бросили.

«Снова, – добавила слово Белла. – Давай начистоту, дядя Сэл. Ты хотел сказать, что они не подвели меня снова».

– Мы все сделаем по-твоему, – сказал дядя Сэл, пытаясь спасти ситуацию. – Мы придем завтра Я скажу твоей тете, что мы обещали. Принесем эту вышивку.

«Лучше. Намного лучше».

– Не могу гарантировать, что твоя тетя… сама понимаешь… не скажет чего-нибудь. Не…

– Слушай, дядя Сэл, давай сейчас закончим на этом! Ты сказал, что тетя Инга забывает, разное. Так что просто сделаем это! Скажи ей, что мы это запланировали. Специально к ее дню рождения. Сюрприз! Я отвезу вас на моей машине, обратно привезу. Ты говорил, что тетя Инга всегда хотела увидеть… снова увидеть дом мамы. Что я там сделала. Пусть даже это будет ей подарок ко дню рождения!

– Я не знаю, лапочка Так неожиданно… твоя тетя…

– Через час вас назад привезу, два, самое большее. Скажи, что это для меня важно. Важно, чтобы она поглядела, где я ее повешу! У нас получится, Сэл!

Ею двигал страх, стремление сделать это, пока смелости хватает, пока Стежок не вернулся.

– Пойду посмотрю, о'кей? – сказал Сэл, разворачиваясь к лестнице.

– Мы сможем это сделать, дядя Сэл. И это будет не напрасно.

Он обернулся, улыбнулся своей старой знакомой улыбкой.

– Все, чтобы с этим покончить.

Стежок слишком затих. Слишком надолго.

– Все. Знаешь, я сейчас вместе с тобой спущусь. Скажи ей, что у меня торт, на день рождения, что-нибудь такое. И по дороге купим.

Гордость, тщеславие и страх (иного рода) сыграли им на руку. Тетушка Инга не желала признаться: она забыла о том, что они едут в гости или что не помнит про обещание отдать вышивку. Белла ощутила укол стыда и вины за свое двуличие – она воспользовалась беспомощным положением другого человека. Но ей очень нужно было сделать все сейчас. Заставить человека, создавшего Стежка, перенести его через порог, через Зеленую дверь. Почти идеально. И очень важно. Покончить, сказал Сэл. Это покончит с ним.

Они оставили чайник со свежезаваренным «Дарджилингом» остывать на кухне. Белла задабривала тетю Ингу (помогла ей сесть на переднее пассажирское место в «Лексусе», застегнула ремень), а Сэл тем временем снял Стежка и принес, завернув в старое полотенце. Убрал назад.

Белла ни за что сама бы этого не сделала. У нее кружилась голова от сильной и совершенно необъяснимой радости. Внезапная уверенность: «Все правильно, во всех смыслах». Инга в роли хозяйки сама принесет к ней Стежка. Совершенный план.

Белла не помнила, что она говорила по дороге, помнила лишь, что радостно болтала насчет особенного подарка ко дню рождения, того, как все это важно. Тетя Инга цвела, окруженная вниманием. Ее день. Поездка в ее честь. Белла вела себя, ну, как тетушка.

Стежок не сказал ни слова.

Он был там, сзади, рядом с Сэлом, спрятанный в полотенце. Он этого тоже, несомненно, хотел – быть так близко, но, с другой стороны, он не был больше в той ванной наверху. На привычном месте.

Они остановились, чтобы купить праздничный торт, как она и договорилась с Сэлом. Обычный магазинный шоколадный пирог с большой белой надписью – «С Днем рождения», и через пару минут уже были на тенистой Элтэм-стрит, с деревьями по обе стороны, у большого белого дома с зеленой дверью.

– Выглядит прекрасно, дорогая, – сказала тетя Инга. – Твоя мать любила белый с зеленой каймой. Чудесно, что ты за ним так следишь. Она бы очень гордилась, Белл.

Белла вынесла это, заставила себя сказать «спасибо», ожидая, что эти слова повторит Стежок. Она бы очень гордилась. Но ничего не произошло. Снова тишина. Возможно, он думал, что все еще может победить. Возможно, оставил на закуску самые лучшие фокусы. Возможно… это внезапно пришло ей в голову, для него уже слишком – оказаться при свете настоящего дня на настоящей улице. В любом случае она подготовилась. Она готова ко встрече с ним.

Белла свернула на крытую подъездную дорогу, открыла гараж с пульта и въехала внутрь. Подмигнула и улыбнулась дяде Сэлу в зеркало заднего вида, принялась возиться с тетей Ингой, помогая ей выйти, переключая ее внимание на календулу и герань в больших горшках, а Сэл тем временем тащил за собой Стежка. Кто бы мог подумать, что все пройдет так гладко?

Они вошли в первую зеленую дверь по коридору, потом через вторую и, наконец, оказались в гостиной.

Инга и Сэл этого вовсе не ожидали. Они только успели сморщить носы от странного запаха, их глаза едва успели расшириться, осознавая то, что они увидели, а Белла уже схватила с серванта стилет и вонзила в горло Инге. Прежде, чем ее тетя поняла, что происходит, прежде, чем едва зародившийся в ее горле вопль перешел в бульканье. Белла мгновенно вытащила лезвие и вонзила его в шею Сэлу – в тот самый момент, когда он уронил рамку, едва успев сказать:

– Белла, ради всего святого?..

Но он знал, что это, должен был знать. Его глаза расширились, остекленели и потухли. Он знал. Он увидел эти фигуры – матери Беллы, ее отца, Бенни, Роджера. Сидящие в креслах, вышитые с головы до ног черными стежками, каждая их поверхность была покрыта драгоценной темной нитью. Навсегда закрытые от зазубренного человека.

Белла закрыла дверь, защелкнула замок. Старый инстинкт, старая привычка. Протянула руку и сдернула полотенце с рамки. Стекло разбито, на ткани – крохотная беспомощная фигурка. Вытерев стилет насухо, она села на полу, скрестив ноги, и принялась распускать стежки. Семьдесят с половиной стежков, и все будут в безопасности. Все дети.

Загрузка...