Тяжело в учении, легко в бою

IV

Ребята только-только успели получить у Кикина тряпки и ведра и стояли у кабинета сержанта госбезопасности, ожидая дальнейших распоряжений, как к кабинету стремительным шагом злой и чем-то озадаченный подлетел Стаин. Приоткрыв дверь и не заходя в кабинет он рявкнул так, что его бывшие одноклассники отпрянули к дальней стенке коридора, с опасением поглядывая на Сашку:

— Кикин!

— Здесь, товарищ лейтенант государственной безопасности! — выскочил из кабинета сержант.

— Отбой хозработам! Забирай у них все это хозяйство обратно. Далеко только не убирай, еще пригодиться сегодня!

— Сделаю, товарищ лейтенант госбезопасности! Что-то случилось?

— Случилось. Сейчас расскажу, — Сашка повернулся к ребятам. — А вы сейчас возвращаете все это безобразие, — он кивнул головой на тряпки и ведра у них в руках, — товарищу сержанту государственной безопасности и бегом по комнатам, приводить себя в порядок! И чтоб с иголочки у меня были! Ясно?! Видя своего вроде бы насквозь знакомого товарища в новой непривычной для них ипостаси, ребята только молча и испуганно кивнули: — Сержант, знаю, что это не твое дело, но не в службу, а в дружбу, проверишь? И подскажи им, что, да как. А то они только вчера, можно сказать, призванные. Я бы Никифорова или курсанток попросил, но им тоже дело найдется.

— Не переживайте, товарищ лейтенант госбезопасности, сделаю все.

— Добро. Я к Никифорову. Они где, кстати?

— Да там же в столовой расположились. Пока график не утвержден из сектора их выпускать запрещено.

— Ясно, — Сашка развернулся и скрылся за дверями столовой. А ребята пораженно смотрели ему вслед. Такого Стаина они не видели и даже не предполагали, что он может таким быть. В чувство их привел окрик сержанта:

— Ну что встали. Заносим хозяйственные принадлежности ко мне в кабинет и бегом выполнять приказание товарища старшего лейтенанта госбезопасности!

Привести себя в порядок не составило особого труда. Парни действовали под руководством сержанта госбезопасности Кикина, ну а девушки справились сами. Кикин только зашел проверить, как у них идут дела и, увидев, как Лена привычно подшивает свежий подворотничок на гимнастерку, спросил:

— Ты где так научилась?

— Отец венный. Командир. С детства привыкла.

— Ясно, ну тогда я к парням. А ты подруге поможешь.

Лена слегка кивнула, откусывая нитку. Когда Кикин вышел, Настя спросила:

— Лен, как думаешь, из-за чего вся эта суета? Утром же все спокойно было. А тут Саша злой пришел, и завертелось.

— Да что тут думать? Высокое начальство нас посетить, наверное, надумало. Из тех, что с нами прилетели. Вот и забегали командиры. И, Насть, — Волкова внимательно посмотрела на подругу и, убедившись, что та ее внимательно слушает, продолжила, — забудь про Сашу. Заметив, как вскинулась Федоренко, Ленка со злой усмешкой поправилась. — Не дергайся, подруга, я не про это.

Настя густо покраснела:

— Я не дергаюсь…

— А то я не вижу, как ты на него смотришь. Но это не важно. Забудь, что он Сашка Стаин, с которым ты уроки делала и в кино ходила. Он теперь наш командир. Лейтенант госбезопасности. Я не знаю, кто он, и что сделал, чтоб получить такое звание и награды. Не так прост оказался наш Саша. Но мы теперь его подчиненные. И если ты действительно хочешь ему помочь, забудь про старые отношения. Ему сейчас и так не просто будет с нами. Не хотела бы я оказаться на его месте.

— Почему, Лен?

— Потому что, Насть! — резко ответила Лена. — Это сейчас мы здесь в тепле и безопасности. А что будет завтра? Командир он не просто командует. Он в бой посылает. Где могут убить. Понимаешь?

Лена вспомнила, как отец возвращался с боевых выходов. Веселый и добродушный, если поход был без потерь. Но бывало, что приходил чернее тучи. Односложно здоровался с мамой, тыкался колючими усами в щеку дочери, молча ужинал, а потом допоздна сидел на кухне, глядя пустыми глазами в одну точку, пока мать не уводила его спать. В такие дни дома стояла гнетущая, напряженная тишина и Ленка старалась не попадаться родителям на глаза. Нет, на нее никто не срывался и не ругался. Просто тяжело было видеть отсутствующий взгляд отца и тревожное настроение мамы. Лена тогда старалась задержаться в школе или на улице, а бывало, убегала на полигон и крутилась там, неподалеку от стрельбища, ища удачу в виде разрешения пострелять. Там же кучковались и другие дети командиров. Особо их не гоняли, ребята не лезли, куда не надо, порядок знали все. И какая радость была, когда их подзывал к себе кто-нибудь из командиров, выстраивал в одну шеренгу, проводил инструктаж и давал сделать по одному выстрелу из нагана, придерживая за руки. Какими взрослыми они тогда себе казались. Ведь все было, как у настоящих красноармейцев. С той поры и решила она для себя, что свяжет судьбу свою с армией. Ну и что, что девушка! В их самом передовом Советском государстве для всех открыты любые дороги!

Только привели себя в порядок, прибежал Кикин:

— Готовы? Отлично! Давайте в столовую на построение, только вас ждут.

В столовой все столы и стулья уже кем-то были сдвинуты к одной из стен, оставляя центр полностью свободный. Курсанты стояли одной кучкой, оживленно переговариваясь между собой. Ребята зашли в помещение и встали недалеко от дверей. В этом курсантском коллективе они не чувствовали себя своими. Прошло буквально несколько минут, в столовую заскочил Никифоров, тут же скомандовав:

— Курс, в две шеренги — стройся! Курсантки тут же привычно выстроились. Бывшие школьники остались стоять там же где и были. — А вам, что, особое приглашение надо?! — рявкнул на них Никифоров, — быстро в строй, на левый фланг!

Ребята суетливо, вызвав своей неуклюжестью недовольную гримасу на лице лейтенанта госбезопасности, заняли места в строю. В дверях появился Стаин, позади него своей журавлинной походкой вышагивал Мехлис. Никифоров подал команду:

— Равнясь! Смирно! — и шагнул навстречу начальству. — Товарищ Заместитель начальника училища, курс для ознакомления с Приказом по училищу построен, отсутствующих нет, преподаватель курса, лейтенант государственной безопасности Никифоров — и встал рядом с Сашкой, чуть позади Мехлиса. Сашка оглядел строй:

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

— Здравствуйте, товарищ Заместитель начальника училища! — голоса его одноклассников звучали диссонансом в общем хоре голосов.

— Вольно. Объявляю Приказ по училищу от 22 января 1942 года, — номер Приказа Сашка решил не ставить, поставит позже, по прибытию в училище. Ему вообще не нравилось то, что приходится прыгать через голову майора Максимова, но тут было распоряжение Мехлиса. И указать это в Приказе Сашка посчитал важным и нужным. — По рекомендации Главного политического управления Рабоче-крестьянской Красной армии, в порядке исключения, зачислить в качестве курсантов в Люберецкое летно-техническое училище несовершеннолетних граждан Союза Советских Социалистических Республик:

Бунина Игоря Николаевича,

Волкову Елену Владимировну,

Литвинова Николая Викторовича,

Полякова Виктора Александровича,

Полякова Ивана Александровича,

Федоренко Анастасию Владимировну.

Поставить зачисленных курсантов на все виды довольствия.

Привести курсантов к Военной присяге. Датой принятия Присяги назначить 23 января 1942 года.

Ответственным за приведение курсантов к Военной Присяге назначается Заместитель начальника училища лейтенант государственной безопасности Стаин А.П.

Ответственным за разъяснение курсантам значения Военной Присяги назначить армейского комиссара первого ранга Мехлиса Л.З., - этот пункт собственноручно внес в Приказ Лев Захарович.

В связи с Указом Президиума Верховного совета Союза ССР о введении военного положения, день принятия Присяги выходным днем не объявлять. Учебные занятия проводить согласно утвержденному плану. Вечером в день принятия Присяги праздничный ужин.

Курсанты, не принявшие Присягу на месте. Остальные, налееее-во! Правое плечо вперед, не в ногу, на занятия, марш! Товарищ лейтенант государственной безопасности, — Стаин повернулся к Никифорову, — отведите курсантов к месту занятий, сопровождающий ждет вас на посту, на выходе.

Дождавшись, когда Никифоров с курсантами выйдут, Сашка повернулся к Мехлису:

— Командуйте, товарищ армейский комиссар первого ранга, — Сашке было не по себе, что приходится отдавать команды практически целому командарму, но Лев Захарович настоял, что он только выполняет работу обычного комиссара, вместо комиссара училища Кушнира, а звание его именно сейчас не так уж важно. Мехлис шагнул вперед:

— Ну что, товарищи курсанты, давайте расставим все по местам, как было, и поговорим с вами по душам, — и первым направился к расставленным у стены столам и стульям. Ребята тут же ринулись растаскивать мебель. Парни столы, а Лена с Настей стулья. Лев Захарович тоже взял два стула и отнес их к первому же поставленному братьями на место столу.

— Товарищ армейский комиссар первого ранга, — Сашка обратился к Мехлису, — мне надо тренажеры готовить.

— Вы свободны, товарищ лейтенант государственной безопасности. Мы тут сами с ребятами справимся! Ведь справимся? — крикнул Лев Захарович бывшим школьникам.

— Справимся, товарищ армейский комиссар первого ранга! — задорно ответили парни. Жесткая армейская субординация еще не давила на них, и все происходящее пока воспринималось, как приключение, нечто важное и нужное, но в то же время жутко интересное.

Сашка вышел из столовой и поспешил к тренажерам. Вот и пойми его, то я тут обычный исполняющий обязанности комиссара училища, то Вы свободный товарищ лейтенант госбезопасности! Нет, так-то Сашке было все ясно, но то рвение, с которым взялся за них Мехлис, не радовало. Уж очень непростой человек Лев Захарович, неизвестно, что от него ждать.

— Ну, что, ребята, давайте знакомится, — начал разговор с новыми курсантами Мехлис, когда они привели в порядок столовую и расселись за сдвинутыми вместе столами, — зовут меня Лев Захарович Мехлис, армейский комиссар первого ранга и Начальник Главного Политуправления армии. Это я вас рекомендовал к зачислению курсантами. Так что не подведите меня. Я поручился за вас перед самим товарищем Сталиным, — в голосе комиссара послышалась сталь. Не обращая на это внимание, ребята разом издали восторженный вздох. Им и в голову не пришло поинтересоваться, почему для того, чтобы зачислить их в училище целому Начальнику ГлавПУРа пришлось решать этот вопрос с самим товарищем Сталиным. Сам факт того, что о них знает Иосиф Виссарионович, приводил молодых людей в состояние восторженной эйфории. Их глаза загорелись, а души переполнила решимость, во что бы то ни стало не подвести оказанное доверие. Лишь Ленка Волкова как-то робко спросила:

— Товарищ армейский комиссар первого ранга, вы же нас не знаете.

— Зовите меня товарищ Мехлис, мы же с вами просто беседуем, — Лев Захарович улыбнулся открытой улыбкой. Он был жесток и фанатично требователен к себе и людям, но с людьми разговаривать и работать умел, иначе не был бы он комиссаром. — А что касается вопроса, то за людей, которых я не знаю, я бы ручаться не стал. А про вас я знаю то, что нужно знать. Вот, например, Вы товарищ Волкова семь раз обращались в военкомат с требованием отправить Вас на фронт, а когда получили очередной отказ, пошли вместе с Вашими одноклассницами Настей Федоренко и Ниной Кононовой работать санитарками в госпиталь, где за короткий срок заслужили уважение медицинского персонала и любовь раненых. Когда же с Вашим одноклассником случилась беда, вы с Анастасией тут же бросились ему на помощь и сделали все возможное и невозможное, чтобы вытащить его из неприятностей. Не раздумывая о последствиях для себя. А просто потому, что так считали правильным. И не останавливаясь перед трудностями, дошли до меня и Народного комиссара внутренних дел товарища Берии. Анастасия, вон, даже с караульным на Лубянке подралась, — усмехнулся Лев Захарович. А девушки сидели, пылая щеками от смущения, вызванного словами Мехлиса и удивленно-восхищенными взглядами парней. — Или вот Николай. Он же на фронт собрался бежать. Вещи приготовил, с людьми нужными договорился, — теперь пришла очередь краснеть Литвинову, — но, так же как и вы, случайно увидев, что с товарищем стряслась беда, вместо фронта пошел в НКВД. Только вот повезло ему не так как вам. Остались у нас еще в органах товарищи, которые зря занимают свое место, а то и вовсе нам не товарищи, с этим еще разберется Лаврентий Павлович. Правда, Николаю, чтобы принять такое решение потребовалось время, но это простительно, ведь все его мысли были о фронте и мести за отца. Так ведь?

Колька, понурившись, кивнул. Да, в тот день он видел, как забрали Стаина. И даже к своему стыду обрадовался этому. Ревновал он Волкову к Сашке жутко. Но вечером, сидя на подоконнике в подъезде Ленкиного дома решил, что не достойно такое поведение настоящего комсомольца. А еще он догадывался, кто мог донести на Стаина. Да что там догадывался. Твердо знал. Потому что этот человек, играя на чувствах парня, подходил и к нему с просьбой следить за Сашкой и докладывать ему. А еще лучше написать заявление самому. Товарищ этот, которому Колька доверял, считал его лучшим учителем в школе и к которому частенько бегал за советом, убеждал парня в виновности Стаина, напирал на его непохожесть на всех, странности, непонятные словечки. И в душе Николая зародились сомнение в однокласснике, а вдруг с ними действительно учится враг? Но заявление Литвинов писать все рано отказался. И не потому, что считал это зазорным. Нет, выявить врага это дело достойное. Но надо было сначала понять все самому, разобраться. И вообще, Стаин казался Кольке нормальным парнем и если б не Ленка Волкова, то они с Александром вполне бы могли стать настоящими друзьями. И вот, увидев, что Сашку арестовали, Николай все-таки решился пойти в НКВД, рассказать все, что знает о Стаине и о человеке, который просил донести на него. А там уже разберутся, на то они и органы госбезопасности.

Только вот в райотдел ему попасть не удалось. У входа стояли бойцы НКВД и никого внутрь не пускали. Но раз решил, надо было довести дело до конца, и Колька пошел на Лубянку. Рассказал все дежурному, который и попросил парня изложить суть дела на бумаге. Литвинов написал все, как есть и, отдав бумаги, спустившемуся к нему старшему лейтенанту госбезопасности стал ждать. А потом Николая там же, на Лубянке и арестовали. Ночь продержали в камере, а утром тот самый старший лейтенант стал его допрашивать и требовать рассказать, кто надоумил его оклеветать уважаемого человека. Правда, в чем заключается клевета, Колька так и не понял. В своем заявлении Литвинов никого ни в чем не обвинял, просто описал, как его уговаривали написать на Стаина заявление. Объяснил, почему он этого не сделал. А в конце, как комсомолец и командир отряда самообороны просил органы во всем разобраться, дописав, что не верит в виновность одноклассника. Об этом Колька и сказал допрашивающему его старшему лейтенанту, чем вызвал его жуткое неудовольствие, выраженное несколькими ударами по телу. На этом, собственно, допрос и закончился. Кольку вернули обратно в камеру. Одиночную. Парню было страшно. В голову лезли не радостные мысли. А вдруг Стаин действительно враг? Тогда получается, что он пособник врага народа?! Сама эта мысль выводила парня из равновесия, вгоняя в черную беспросветную тоску. Нет, это же не правда! Он не враг!

А потом за ним пришли. Накрутивший себя парень уже был готов ко всему. Что его сейчас осудят, отправят в тюрьму, в лагерь, расстреляют. Но к тому, что с ним захочет поговорить сам нарком внутренних дел товарищ Берия он готов не был. Там, в кабинете, под внимательным взглядом знакомого по фотографиям в газетах и портретам в школе человека он едва не расплакался, рассказывая, как попал в камеру, что его побудило прийти на Лубянку и вообще все, все, все. Даже про то, что ревнует Волкову к Сашке, он незаметно для себя рассказал. И к удивлению своему получил от наркома благодарность и направление в спецшколу, раз уж он так стремится на фронт. Так он и оказался здесь. И сейчас ему было стыдно вспоминать о своей слабости, о слезах в кабинете наркома, о глупой ревности. Это казалось ему недостойным звания комсомольца. А тут еще, оказалось, что историю его знает Начальник Главного политуправления Красной армии, а может быть и сам товарищ Сталин. И от этого на душе у Кольки становилось еще хуже. Но ничего, он еще всем докажет, чего стоит Николай Литвинов! Главное — в него поверили! И он оправдает! Честное комсомольское оправдает! От клятвы, данной самому себе с души будто упал камень. Парень поднял голову и прямо посмотрел на комиссара. Лев Захарович, будто ожидая от Николая именно этого, кивнул ему и продолжил:

— Ну и, наконец, Ваня, Витя и Игорь, — Мехлис посмотрел на братьев и их друга. В декабре, во время обхода по заданию райкома комсомола своего района, с целю проверки соблюдения режима светомаскировки, ребята зашли в один из подъездов. Что уж им там понадобилось, история умалчивает, — Лев Захарович с хитрой ухмылкой посмотрел на потупившихся парней. Не то чтоб им было стыдно, просто в подъезд они зашли, незначительно отклонившись от маршрута патрулирования, чтобы покурить стыренные Игорем у отца папиросы. — Поднимаясь наверх, Игорь услышал из-за одной из дверей очень знакомый звук работающего стеклографа[i]. Ведь отец у Игоря служит в типографии и как работает типографское оборудование, парень наблюдал много раз. Но что печатают на стеклографе в обычной квартире? Решение приняли быстро. Игорь кинулся за милицейским патрулем, а братья остались следить за странной квартирой. Верно я говорю, так было? — Мехлис посмотрел на ребят и, дождавшись их кивка, продолжил: — Патруль пришел быстро. Постучались в квартиру, никто не ответил. Тогда милиционеры начали ломать дверь, а ребят выгнали на улицу.

При этих словах парни переглянулись. То, что их тогда милиционеры послали в грубой форме, чтобы не мешали работать, было очень обидно. Ведь квартиру эту нашли они. И они имели право знать, как все закончится. Но видимо сотрудники милиции считали иначе. А Лев Захарович смотрел на ребят с улыбкой, словно читая все их мысли:

— И правильно сделали! Задерживать преступников и диверсантов это их работа, а не ваша! Только вот выйдя на улицу, ребята увидели, как один из милиционеров ведет борьбу с каким-то мужчиной. Не раздумывая, они бросились на помощь сотруднику милиции и помогли скрутить фашистского пособника, печатавшего в квартире листовки, порочащие Советскую власть и Советское правительство. За это ребята были удостоены благодарности от Начальника Управления рабоче-крестьянской милиции города Москвы товарища Романченко. Увидев удивление на лицах девушек и Коли Литвинова, Мехлис пояснил: — А молчали парни, потому что их попросили об этом. А ведь хотелось похвастаться? — Лев Захарович, прищурив глаз, посмотрел на братьев и Игоря.

— Хотелось, товарищ Мехлис, — согласились парни.

— Но вы сумели себя сдержать. Так что, ребята, все вы тут совершенно не случайно. Вы доказали, что достойны нашего доверия. Но этого мало. Завтра вы принесете Военную Присягу. Клятву трудовому народу, стране и правительству защищать нашу Советскую Родину до последней капли крови. Это великая честь и почетная обязанность и священный долг каждого гражданина Советского Союза, ребята. Нарушение же Присяги самое тяжкое злодеяние и карается по всей строгости нашего Закона, — Мехлис строго обвел взглядом каждого из сидящих перед ним молодых ребят. — Вступая в ряды нашей армии, вы становитесь в один строй с теми бойцами и командирами, которые героически бьются за нашу страну с подлыми захватчиками. Враг отброшен от Москвы, но еще очень силен. И чтобы разбить его окончательно, загнать в логово, откуда он выполз и отрубить голову злобному фашистскому зверю придется приложить не мало сил и умений! И вашей основной задачей сейчас будет неукоснительно следовать Ленинскому лозунгу: «Учиться, учиться и еще раз учиться военному делу настоящим образом!» Гибнущие на фронтах красноармейцы и командиры ценой своих жизней дают вам время на это обучение! И каждое мгновение потраченное вами зря, это чья-то напрасная отданная жизнь! Помните об этом всегда! У вас будут лучшие в мире учителя, лучшие пособия, лучшая техника. Вам очень повезло, ребята, — голос Мехлиса с пафосного сменился на проникновенный, — воспользуйтесь своим шансом. Это все, что я хотел вам сказать. Может, есть какие-то вопросы?

— Товарищ Мехлис, — подал голос Ванька, самый бесшабашных из всех присутствующих ребят, — а Сашка, он кто?

Взгляд Льва Захаровича стал строгим:

— А вот кто такой товарищ лейтенант государственной безопасности Стаин, — звание он выделил голосом особо, сразу показывая ребятам, что Сашка остался в прошлом, теперь есть только командир, их непосредственный воинский начальник — вы узнаете завтра. Обещаю.

Пустой зал столовой, только по центру одинокий стол, застеленный кумачовой скатертью, и рядом с ним стоят бойцы НКВД знаменной группы и командиры. Товарищи Мехлис, Стаин, Никифоров. И папа! Ее родной, любимый папка! Не обманули тогда глаза, вертолет встречал именно он. Вот, значит, где он пропадает! А они-то с мамой думают, что в тылу у немцев! И не пишет! Правда, он вчера во время короткой встречи объяснил, что с этой базы письма идут долго. Но все равно, мог бы и почаще писать! Хотя, ерунда это! Главное жив! А самое главное, что он здесь, на принятии ей Присяги. Как же она мечтала об этом дне! Как стремилась к нему! А наступил он вот так неожиданно! Наконец командиры повернулись к строю и вышедший вперед лейтенант госбезопасности Стаин скомандовал:

— Курс, раааавняяяясь! Смииирн-а! Рааавение на середину!

Все вытянулись, поедая глазами начальство. Принимающие Присягу стояли на два шага впереди общего строя. Этот момент вчера Никифоров со Стаиным, меняясь, отрабатывали с курсантами отдельно, не желая ударить в грязь лицом перед Начальником ГлавПУРа. Ребята и не думали, что их молчаливый, спокойный одноклассник может быть таким зверем. Гонял он их, не щадя. И не только их, но и курсанток после занятий. Из-за этого и с папой получилось поговорить, только улучив минутку, когда командиры отвлеклись по каким-то своим вопросам. Ничего еще успеют пообщаться сегодня вечером. Папа обещал прийти на праздничный ужин.

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

— Здравствуйте, товарищ Заместитель Начальника училища.

— Сегодня наши товарищи принимают Военную Присягу. Это великая честь и великая ответственность, — речь Сашке помогал готовить Лев Захарович, сам парень обошелся бы и более простыми словами, — Советская Родина, весь наш народ доверяют вам самое дорогое, что у нас есть, защиту свободы и независимости нашего Государства, первого в мире государства рабочих и крестьян! Сейчас очень тяжелое время для нашей Родины. Идет война, — Сашка посмотрел на своих одноклассников. Что-то изменилось в них со вчерашнего дня. Сейчас перед ним стояли не школьники, а бойцы. Молодые, необученные, но готовые в любой момент отдать свою жизнь за Родину, за Советское государство. Выполнить любой приказ. Приказ, который придется отдавать ему. И возможно кто-то из них погибнет. И это было страшно. Но в то же время именно сейчас, говоря свою речь, он остро почувствовал свое сродство с этими ребятами. Голос его дрогнул, слегка сорвавшись. — Это страшная война, ребята. Война за само существование народов нашей Великой страны. И от нас с вами зависит, когда закончится эта война. Где вопрос не стоит. Я знаю точно, что это будет в Берлине! И возможно кто-то из вас, вбив последний гвоздь в крышку гроба фашисткой гадины, водрузит наше Победное Красное знамя на поверженном Рейхстаге. Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Он замолчал. В помещении воцарилась мертвая тишина. Неслышно было даже шороха обмундирования. И вдруг, позади Сашки раздался выкрик Мехлиса, от которого парень вздрогул:

— Ура, товарищи!

— Урррааа! Урраааа! Урррааа! — дружно ответили комиссару курсанты. Глаза их горели фанатичным блеском. Казалось, прикажи им сейчас Сашка и они голыми руками, зубами пойдут рвать немцев, пока не погибнут или не дойдут до того самого Рейхстага. Такой реакции на свою речь он явно не ожидал. Сашка растерянно оглянулся на Мехлиса. И к своему удивлению точно такой же фанатичный огонь увидел и у него в глазах. И у Волкова… И у Никифорова… И у бойцов НКВД знаменной группы… Дождавшись, когда крики «Ура» стихнут, он продолжил:

— А сейчас, курсант Бунин Игорь Николаевич!

— Я!

— Для принятия Военной Присяги ко мне!

Игорь шагнул из строя. Его бледное лицо от волнения покрылось красными пятнами. Четким строевым шагом, подойдя к столу, он взял подрагивающими руками папку с текстом Присяги и, повернувшись лицом к строю, срывающимся голосом начал читать:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю Присягу и торжественно клянусь…, - его голос креп и наполнялся гордостью. Последние слова он уже произнес твердо, открытым взглядом глядя в глаза выстроившихся перед ним курсантов.

Следующей была Ленка Волкова. Все что сейчас с ней происходило, было как в тумане. По телу разливалась предательская слабость. Она мысленно ругала себя за эту слабость, но ничего не могла с ней поделать. И только светящиеся гордостью глаза отца, смотрящего не нее, не давали ей вывалиться из строя. И все-таки, когда Стаин вызвал ее к Присяге, она думала, что упадет, не дойдет до стола. Вот стыдоба-то будет! Но нет! Дошла! И прочитала все, как надо! И даже расписалась в списке твердой рукой.

Дальше по списку шли Колька, братья Поляковы и последней Настя. Насте было проще всего. Она уже приняла Присягу на Лубянке в НКВД, о чем и сообщила украдкой, чтоб никто не слышал Сашке. Парень подумал, посоветовался с Мехлисом и они приняли решение. Пускай пройдет церемонию еще раз. То, что Анастасия сотрудник госбезопасности здесь не знал никто, кроме них. И лучше, чтоб так продолжалось и далее.

А потом были обычные занятия с курсантами. И первые тренажеры. Самые обычные эволюции. Взлет. Посадка. Ерунда, конечно, на тренажерах такое не отработаешь, но прежде чем допускать девчонок в чашку, лучше было дать им почувствовать ручку, чтобы они, хотя б, имели представление, что их ждет в дальнейшем. Зато сколько потом было разговоров о могуществе советской науки и секретных разработках ученых. Восторгу курсанток не было предела. Они взахлеб рассказывали подругам о занятиях, вызывая чувство зависти у тех, кто еще не успел побывать на этих удивительных тренажерах.

Отпустив последнюю пару курсанток, Сашка глянул на часы. До ужина оставался еще час и парень, предупредив Никифорова, отправился туда, где следовало побывать еще вчера. Но суета с Присягой не позволила. В Зал Памяти, как его когда-то назвали разведчики Владимира Викторовича. Там Сашку и нашел Мехлис. Парень, ссутулившись, сидел перед фотографией улыбающегося офицера в парадной форме при погонах, рядом с которым весело смеялись красивая белокурая женщина, вихрастый мальчишка и девчушка лет четырех, поразительно похожая на мать. Лев Захарович подошел к Сашке и сел рядом.

— Твои? — спросил Мехлис.

— Да, — голос парня был глухим и неестественным.

— Красивая у тебя мама. И сестра.

В комнате опять воцарилась тишина, которую нарушил Сашка:

— А я их совсем не помню… Мехлис промолчал, лишь сочувственно посмотрев на парня. Слова тут были не нужны. А Сашка через затянувшуюся паузу продолжил: — Папу помню. Как он уезжал отсюда встречать маму с Алькой в Смоленск. А вот маму с сестрой не помню. Вот на фотографию смотрю и вспоминаю, а стоит отвернуться, перед глазами только два светлых пятна. Без лиц. А еще мамин голос помню. Она у меня очень красиво пела. Мы в то лето хотели всей семьей на рыбалку поехать или в Крым. Не помню. А потом случилось это. Я когда Валю в Ленинграде увидел, думал это Алька. Похожи очень. А может и не похожи. Может, я это себе придумал. Лев Захарович начал смотреть на парня с тревогой. Этот его монолог стал напоминать какой-то несвязанный бред. Поймав озабоченный взгляд Мехлиса, Сашка усмехнулся: — Вы не думайте, я в порядке. Просто накатило. А Валя это девочка из Ленинграда. Мы ее эвакуировали последним рейсом. Когда нас сбили. Вы поможете ее найти? Я товарища майора госбезопасности Волкова просил, но он все время тут, на базе — Стаин с надеждой взглянул на Мехлиса. Лев Захарович, прежде чем ответить, задумался. Обещания свои он привык выполнять.

— Зачем?

— Поговорить хочу. Она тоже одна осталась. Согласится — усыновлю. Сестрой мне будет.

— Саш, ты же еще сам несовершеннолетний, — сказав это, Лев Захарович поймал ироничный взгляд парня и осекся, — извини, не прав. Но пойми, ты же на службе постоянно, а ребенку внимание нужно.

Стаин пожал плечами:

— Няню найму, жалование позволяет. Со школой своей договорюсь. У нас директор хорошая. Елена Петровна. Она поймет. Все лучше, чем в детском доме. Да и не согласилась Валя пока. Может, откажется еще.

По наполненному болью взгляду парня Мехлис понял, что вопрос с этой девочкой для Стаина сейчас важнее жизни. И он просто не может, не имеет права отказать ему в этой просьбе.

— Хорошо. Найти помогу, но разговаривать с ней сам будешь.

— Конечно, — обрадованно кивнул Сашка, — спасибо! Парень спохватился: — Вы меня зачем-то искали?

— Да. Ужин скоро. Тебя все ждут.

— Без меня никак? — идти в толпу людей не хотелось до зубовного скрежета. Хотелось побыть здесь, одному. Вернее со своими. С семьей, с ребятами, с радостными улыбками смотрящими на него с фотографий из прошлого.

— Никак, Саша. Ты же командир, — Мехлис решительно поднялся, расправляя гимнастерку под портупеей.

— Ну, раз никак, придется идти, — Сашка тоже, нехотя, встал.

Столовая встретила командиров радостным гулом. Повара по приказу Волкова расстарались. Борщ с тушенкой, на второе — куриные котлеты с пюре. Из сублимированных продуктов долгого хранения, но кто об этом знает. А еще был торт! Самый настоящий торт в шоколадной глазури! Огромный и красивый! На который жадными глазами поглядывали все присутствующие. Мехлис произнес торжественную речь и все приступили к трапезе. Ужин плавно перерос в обычные посиделки. Лена о чем-то беседовала с отцом. Ребята присоединились к курсанткам, среди которых верховодила Ида Весельская. Там же терся и Никифоров, к руке которого тесно прижалась его Лидочка. А Сашка с Мехлисом сидели за одним столом, изредка переговариваясь и наблюдая общее, такое редкое в это суровое время веселье. Внезапно раздалось шуршание, и из динамиков громкой связи послышался голос Левитана:

— Передаем Сводку Совинформбюро. В течение 22 января наши войска продолжали продвигаться на запад. Наши части заняли несколько населённых пунктов и в числе их г. Уварово (районный центр Московской области). За 21 января уничтожено 15 немецких самолётов. Наши потери — 4 самолёта. За 22 января под Москвой сбито 5 немецких самолётов…

В столовой все замерло. Люди внимательно слушали сводку. Радостными возгласами сопровождая сообщения о победах советских воинов и тяжелым молчанием о потерях. Сводка закончилась, и люди загомонили, обсуждая услышанные новости. Но радио не выключилось. Началась передача «Письма с фронта», в которой зачитывались письма бойцов с обещаниями бить врага. Пропаганда, но людям нравилось. А после писем неожиданно раздался знакомый Сашке голос Вадима Синявского:

— А сегодня у нас в студии гость, — и пошла запись его интервью. Парень взглянул на Мехлиса и по хитрой самодовольной улыбке понял, что передача именно сегодня, именно сейчас дело рук Льва Захаровича. А когда Сашка представился в эфире, и стало понятно о ком пойдет речь, на парне скрестились взгляды всех присутствующих. От такого пристального внимания было не по себе, но как ни странно Стаин стал привыкать к нему, слишком уж часто в последнее время он оказывался в подобных ситуациях. А передача шла своим чередом. Где-то резаная, где-то перезаписанная, по всей видимости, потому что некоторых моментов Сашка не помнил во время записи. Но в целом это было то самое интервью, так же идущее вперемешку с песнями. И когда закончился эфир, в столовой раздался восторженный рев:

— Качать командира!

Сашка затравленно оглянулся на весело смотрящего на этот бардак Мехлиса. Армейский комиссар первого ранга и не думал пресекать творящееся безобразие. Пришлось срочно вскакивать и останавливать разошедшихся курсантов:

— Отставить качать командира! Товарищ лейтенант государственной безопасности, — рявкнул Сашка на Никифорова, — наведите порядок среди подчиненных! А то я вас завтра всем курсом на хозработах сгною!

Не тут-то было! Никифоров первым подскочил к Сашке крепко его обняв и что-то восторженно выкрикивая. Подбежали и курсантки. Пришлось вытерпеть эти идиотские подбрасывания. Хорошо хоть бросали не высоко, а то встретился бы их героический командир совсем не геройский в лобовую с потолком. Да и на место поставили аккуратно. После чего Стаин выдал такую матерную тираду, что Мехлис то ли одобрительно, то ли осуждающе крякнул. А красный от злости Сашка нервно поправлял растрепанную от варварского обращения с хозяином одежду. Парень яростным взглядом оглядел курсантов, особо остановившись на Никифорове:

— Сил много?! Девать некуда?! Так я найду применение вашей неуемной энергии! Распоясались! Да вы у меня теперь даже спать по стойке смирно будете! — внутри Сашки все клокотало, но увидев, как ржут до слез, едва не задыхаясь от смеха, Мехлис с Волковым, злость куда-то ушла, и парень махнул рукой. Усевшись за стол, он обиженно уставился в стену. Лев Захарович дружески приобнял парня за плечи и тихонько сказал:

— Не обижайся на них. Они тобой гордятся. И любят тебя. Такая любовь к командиру дорого стоит.

Уже почти отошедший от обиды Сашка буркнул:

— Я не обижаюсь!

А Мехлис, улыбнувшись, громко, чтобы слышали все, попросил:

— А спойте нам, товарищ лейтенант государственной безопасности?!

— Спойте товарищ лейтенант госбезопасности!

— Спойте! — поддержал Начальника ГлавПУРа хор голосов.

— Да придумаете тоже, — смутился парень, — да и гитары нет.

— Как нет?! — весело воскликнул Лев Захарович и подмигнул стоящему наготове Никифорову. Тот тут же метнулся в коридор и вернулся с гитарой. Подав ее Сашке, он просяще взглянул ему в глаза:

— Сань, не обижайся, спой.

Вздохнув, парень взял и гитару и, пробежав пальцами по струнам, слегка подстроил. А ведь все это запланировано было. Готовились. Даже гитару настроили. Ну, товарищ Мехлис!!! И что им спеть? Почему-то военные песни петь не хотелось. Осточертела уже эта война! И тут вспомнилась мама, напевающая на кухне во время готовки старую песенку из какого-то фильма. Песня эта в детстве Сашке очень нравилась. Да и к сегодняшнему дню подходит. Только вот вспомнит ли он ее. Ай, ладно. Вспомнит! А не вспомнит, так пропустит пару строчек. Он еще раз пробежал по струнам и, взяв первый аккорд, запел:

Слышу голос из прекрасного далёко

Голос утренний в серебряной росе

Слышу голос, и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь

От чистого истока в прекрасное далёко

В прекрасное далёко я начинаю путь

Слышу голос из прекрасного далёко

Он зовёт меня не в райские края

Слышу голос, голос спрашивает строго

— А сегодня что для завтра сделал я

Я клянусь, что стану чище и добрее

И в беде не брошу друга никогда

Слышу голос, и спешу на зов скорее

По дороге, на которой нет следа

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко

Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь

От чистого истока в прекрасное далёко

В прекрасное далёко я начинаю путь.

[i] Стеклограф — прибор для печатания, состоящий из смачиваемого светочувствительной жидкостью стекла, на котором делаются оттиски с оригинала. Если проще, предшественник ксерокса.