Туманная река 3

Глава 31

Если воскресенье — день тяжёлый, значит понедельник — день веселый, думал я на репетиции нашего ВИА.

— А любовь, как сон, а любовь, как сон, — пел Толик, с плохо скрываемым раздражением, — А любовь, как сон, стороной прошла-а-а-а… Да не могу я это слушать! Никаких дискотек, пока нового клавишника не найдём! Я тебя, конечно, сестричка люблю, — он посмотрел на Наташу, — но не настолько.

— Для вас же стараюсь, — в ответ она провела по всем клавишам разом и гневно отвернулась.

— Хватит! — не выдержал я, — хватит, говорю! — гаркнул я на Саньку, который что-то ещё цыцыкал на хэте.

— Дадим объявление в газету, — я встал и нервно прошёлся, — музыкальному коллективу требуется пианист. Оплата по договорённости.

— Может лучше, пианистка? — пискнул из угла с ударной установкой Санька.

— Если пианистка, тогда допишем так, — я махнул рукой, — без пи…ы, но работящая!

— Фу-у-у! — искривилась на мою пошлую шутку Наташа, зато ребята немного повеселели и заулыбались.

— И ещё два объявления, — я вырвал из записной книжки исписанный листочек и прикрепил его кнопкой на дверь репетиционной комнаты, — сегодня в девять часов вечера в буфете ДК состоится комсомольское собрание! Явка всем обязательна!

— А мы не комсомольцы, — сказал Санька и, тут же пригнувшись, спрятался за ударник.

— На подвиг и доблестный труд! — я показал кулак ренегату, — расправив упрямые плечи, вперёд комсомольцы идут! Я сказал всем быть. А там мы уже разберёмся кто комсомолец, а кто нет. И второе. Вадька, купи в магазине одежды, шесть плащей и шесть пальто.

— Какого размера? — удивился Бураков.

— Главное чтобы материал был получше, цвет повеселее, а размер побольше, — я показал руками, как выглядит чехол для автомобиля, — остальные вопросы потом, у меня сейчас встреча с журналистом из «Советского спорта».

После злополучного тренерского совета, на котором выставили сборной СССР за Олимпиаду, оценку хорошо, меня несколько раз вызванивали представители разных газет. Я пообещал дать интервью «Пионерской правде», тем боле там печатался Витюша и «Советскому спорту». А вот от газеты «Труд» и газеты «Правда» я решительно отказался. Потому что в «Правде» правду точно не напечатают, а в «Труде» я побоялся, что не сдержусь и выскажу всё, что думаю о соцсоревновании, стахановском движении и прочих Советских приколах.

Кстати, буфет в ДК, куда я направлялся, был маленьким, но уютным. Три столика, двенадцать стульев, в которых, к сожалению, спрятать бриллианты мадам Петуховой было решительно не возможно из-за отсутствия мягкого сидения. Барная стойка, на которой были закреплены три баллона для разливного сока, берёзового, томатного и ещё одного по вкусу напоминающего морс. Была витрина с одинокими песочными коржиками. Но самое главное в буфете был холодильник, где продавщица тётя Зина хранила тару с мороженным.

— Всё хорошеете, Зинаида Петровна! — улыбнулся я, войдя в заведение общепита.

— Болтун, — хохотнула женщина в белом халате, обнять которую можно было только вдвоём, — тебе, как всегда?

— Нет, мне как обычно мороженное с вишнёвым вареньем, — я посмотрел на настенные часы, журналист уже опаздывал на пять минут.

— Я тебя, между прочим, старше в два раза, — тётя Зина улыбаясь, накладывала замороженный сливочный десерт в фарфоровую мисочку, — а ты со мной заигрываешь, как с девочкой. Я ведь всё Наташке расскажу.

— Давно хотел спросить, — я указал пальцем на баллон с прозрачной красноватой жидкостью, — а это какой сок?

— Написано же гранатовый, — обиделась Зинаида Петровна, — и вообще не мешай работать!

— Понимаю, очередь задерживаю, — улыбнулся я и в гордом одиночестве удобно расположился за столиком у окна.

Вторым посетителем буфета стал «долгожданный» спецкор из «Советского спорта», с которым я уже пересекался на Олимпиаде. В помещение он вошёл в новой привезённой из Рима шляпе, чтобы все издалека видели козырного парня.

— Зачитался, проехал остановку, — сразу с порога соврал он.

— Ага, вы ещё и книгу в автобусе забыли, — я отставил уже опустевшую миску в сторону.

Корреспондент заказал стакан томатного сока, и мы приступили к скучным ничего не значащим вопросам. Как я оцениваю выступление команды, что я чувствовал, когда забил победный мяч, какие мои дальнейшие спортивные планы? Кстати, с последним вопросом он поставил меня в тупик, потому что у меня спортивных планов не было вообще. Я ответил уклончиво, что мои дальнейшие планы — это крепить ряды Советских физкультурников. Даешь сдачу норм ГТО и ежедневные закаляющие организм процедуры.

— А можно я напишу статью в вашу газету? — уже прощаясь, спросил я.

Спецкор, конечно, хотел ответить, что нет, но когда я вытащил пятьсот рублей и аккуратно вложил их в его карман, муки сомнения в журналистской душе окончательно испарились.

— А вы будете присутствовать на бале Олимпийцев в это воскресенье? — огорошил меня корреспондент, горячо тряся мою ладонь.

— Если партия прикажет, — пробубнил я, — то непременно. Ведь она наш поводырь, без которого мы уйдём не в ту степь.

Нормальные дела, думал я, поднимаясь на третий этаж, где должна была начаться репетиция «Иронии судьбы». Суренович мог и позвонить, знает же телефон ДК. Или там, в высоких кабинетах всё ещё решают, звать меня на награждение Олимпийскими медалями или нет. С другой стороны, ну повешу я позолоченный кругляш на стенку, буду смотреть на него и раздуваться от важности, тешит эго, разве это буду уже я? Напыщенный самодовольный индюк — это будет.

Ещё на подходе к двери малого актового зала, я услышал звуки гитары и песню «Вагончик тронется». С главной актрисой я угадал, у Нины Шацкой голосок, что надо. Её подруг играли в спектакле барышни из нашего строительного треста, кажется, маляры. Я специально нашептал Болеславскому, что на их роль нужно взять одну крупную девушку и одну миниатюрную, что само по себе уже выглядело забавным. Если нет артистического таланта, остаётся брать типажом, думал я.

Чтобы не вспугнуть творческий процесс, я тихо прокрался вдоль стенки и присел на самый крайний стул в первом ряду. Вон как Высоцкий сияет, значит, роль нравится. Кстати и Шацкая вся раскраснелась, ещё бы, они ведь перед песней про «Вагончики» целуются. А за кулисами, с краю, сидит Юлия Николаевна, текст учит, злая.

— Зачем вы это сделали? — пророкотал Володя.

— А вы тоже заладили, как попугай! Я не Ипполит, я не Ипполит, — ответила Нина, — ну как Семён Викторович? — обратилась она к режиссёру.

Болеславский громко хлопнул в ладоши, и потёр, предвкушая оглушительный успех, ладони.

— Если бы ещё этот шалопай, Крутов, дописал бы финал, и нашёл бы нам Ипполита, — Семён важно прошёлся вдоль сцены, — я бы сказал у нас всё гениально!

— Здравствуйте, шалопай вас услышал, — я встал и поклонился одной головой, — товарищи артисты у меня к вам одно объявление. Сегодня в девять часов вечера в нашем буфете состоится политинформация. Непростое социальное положение угнетённых народов Африки. Явка всем обязательна!

— И нам? — из-за кулис вышли подруги Нади Шевелёвой.

— А вы из всех? — улыбнулся я.

— Да, — согласились девушки.

— Тогда непременно! Репетируйте дальше, товарищи артисты, — я скоренько развернулся, и чтобы Болеславский не успел «присесть мне на уши», посеменил в нашу репетиционную комнату.

— Где, я спрашиваю Ипполит? — загорланил с верхней лестничной площадки режиссёр, когда я уже спускался вниз.

— Не смейте орать в храме культуры! — бросил я ему в ответ, — это, между прочим, не культурно!

Дальше застучали каблуки по бетонным ступеням, и Болеславский через несколько секунд схватил меня за плечо.

— Вы поймите! — не выдержал я, — Ипполит совмещает в себе комика, — я начал загибать пальцы, — трагика, злодея, который дорогими подарками хочет купить себе шикарную бабу! Хорош собой! Где я спрашиваю, вам в Москве найду такого пока малоизвестного актёра?

— Хоть где, — зашептал, сверкая дикими глазами Семён, — хоть в Сибири, хоть на Урале, но в воскресенье чтоб был!

И кто ж там, на Урале, сейчас есть из тех актёров, кто выстрелит потом? Нет, ни Урал, ни Сибирь, вообще не вариант, туда ехать несколько дней. Это я минимум неделю потрачу в поисках неизвестно кого и неизвестно где. Здесь будем искать, в Москве. Думал я, шагая прямиком в буфет. Ведь к девяти часам вечера к политинформации и комсомольскому собранию нужно было, как следует приготовиться. Поэтому я купил пару бутылок красного крепленого вина, пару арбузов, три дефицитных лимона, и в несколько больших бутылок с плотной пробкой я нацедил из уличного автомата газировку. Чекушку водки, пришлось взять на всякий пожарный случай, про запас. А лёд для политинформационных коктейлей мне помогла сделать Зинаида Петровна, она залила в три пластмассовые ячеистые формочки воду и сложила их в морозильник.

— Ну, шалопай, не дай Бог твои комсомольцы тут напакостят, — шипела на меня буфетчица, — я же тебя по судам затаскаю.

— Тётя Зина, я вас умоляю, — улыбнулся я, — у меня комсомольцы смирные и воспитанные, одна даже в ГИТИСе учится сеять разумное, доброе, вечное.

— Знаю я твоих сеятелей, как напьётесь, то хуже холеры, — бурчала Зинаида Петровна, — всё мне здесь устряпаете. А кто потом мыть будет? Кто будет мыть, я хочу знать?

— Мыть, согласно штатному расписанию, здесь будет специальный подготовленный человек, — отмахнулся я, думая, где бы найти трубочки для коктейлей, — и вообще подайте, в конце концов, объявление.

— Какое? — растерялась буфетчица.

— Молодая красивая женщина, для создания ячейки общества, желает познакомиться, алкоголиков и тунеядцев, просьба не беспокоить, — хохотнул я, — иначе ваш характер никакими пирогами уже не исправить.

— Шалопай, врун, болтун, — забубнила себе под нос, задумчиво, женщина, — всё Наташке расскажу.

В девять часов вечера вокально-инструментальная группа «Синие гитары» и любительский театр Семёна Болеславского собрались в буфете, чтобы прояснить для себя, что в мире сейчас делается.

— А вот, что пишет газета «Правда», — я расправил свежий номер и ткнул пальцем в передовицу, — стабильности нет, товарищи, актёры и музыканты. Всё потому, что сознательность некоторых несознательных граждан отстаёт от научно-технического прогресса.

— Богдаша, — пророкотал Высоцкий, — ты нам тут это мозги не пудри, зачем собрал? Мы тут все, можно сказать, свои люди.

— Ну, тогда помогайте, раз свои люди, — газету «Правда» я временно бросил на подоконник, — Володя, разрежь арбуз. Наташа, достань лёд из морозилки. В общем, будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях, — я выставил несколько стеклянных фужеров на барную стойку.

Готовить коктейли я, конечно, был не большой специалист, но налить газировки, бросить кубик льда, сунуть тоненькую дольку лимона и подлить для цвета несколько капель вина, ума много не понадобилось. Зато через пять минут, политинформация и комсомольское собрание потекли в конструктивном русле. Народ заулыбался, былые обиды временно отступили. Первым делом вместе с газировкой я подмешал по пять грамм водки для Толика и Саньки. А когда ребята от принятого зелья раскраснелись, я их вывел в коридор «покурить».

— Как жить мужики дальше будем? — спросил я бузотеров.

— Буду искать другую группу, — Зёма пьяно хмыкнул, — стучу я не проф-ф-ф…

— Не профессионально, — подсказал я.

— Не, не, не, — замах руками Маэстро, — я пойду петь в другую…, а у вас Наташка есть…

Толик всхлипнул, от накативших на него чувств.

— Вместе пойдём на вокзал гас-гас-гастролировать, — стал успокаивать его Санька, — мы же с тобой друганы!

— Ты меня уважаешь? — Толик посмотрел в пьяные глаза друга, который тут же кивнул важно головой.

Прекрасно, подумал я, перемирие примерно на неделю гарантированно. А до выходных расселим их по разным квартирам, ещё успеют соскучиться друг по другу. Первую конфликтную парочку я вернул в буфет и сунул им в руки по большой дольке арбуза. Пока мы отсутствовали, Высоцкий взял гитару, и уже напевал, что на Тихорецкую состав отправиться. Я отобрал фужеры у Нины Шацкой и у Юлии Николаевны, которые уже немного раскраснелись и весело подпевали Володе. И вернулся к барной стойке.

— Беленькой добавь по чуть-чуть, — я шепнул Наташе, — сейчас ещё парочку помирим, и можно комсомольское собрание считать закрытым.

— Хде Ипполит Георгиевич-ч-ч? — Семён Болеславский вцепился мне в плечо.

Вроде режиссёру не наливали, пронеслось в моей голове, где же он так успел дойти до кондиции?

— Завтра найду, — пробурчал я, — с Володей с самого утра поедем по театральным ВУЗам столицы.

Болеславский погрозил мне пальцем. После чего я его усадил в уголок и дал в руки газету «Правда», намека на то, что я не вру, век воли не видать.

— Если у вас нету дома, пожары ему не страшны, — пел Высоцкий, улыбаясь и посматривая на Нину Шацкую, — И жена не уйдет к другому…

Да, заварил я кашу, подумалось глядя на довольных актёров. Этак Владимир Семёнович второй раз женится не на Людмиле Абрамовой, а на Нине Шацкой, которая по идее должна выйти замуж за Валеру Золотухина, а потом уже за моего любимого актёра Леонида Филатова. С другой стороны может они к тому времени успеют поссориться. Ведь талантливые люди не только влюбчивые, но и вспыльчивые.

Барышень я вывел проветриться, только через десять минут, когда Высоцкий решил передохнуть и передал инструмент Толику Маэстро, который долго не мог понять, почему струн семь и почему привычные аккорды не звучат?

— Зря ты нас, Крутов, арбузом накормил, — пьяненько покачиваясь, высказалась моя бывшая литераторша, — всё равно я из спектакля ухожу.

— Очень хорошо, — усмехнулась Шацкая, тоже придерживаясь одной рукой за стенку, — я завтра двух Галь приведу из института. Они даже согласны режиссёру дать…

Нина посмотрела удивленно на меня, и интеллигентно прикрыла ладошкой рот.

— Что-то какой-то пьяный арбуз попался, — пробормотала она.

— Куда без очереди? — возмутилась Юлия Николаевна, — Галя! Это моя роль, теперь назло никому не дам!

— Худой мир, лучше доброй ссоры, — грустно заметил я.

Театр — это клубок целующихся змей, и с этим мне лучше смириться, думал я, развозя музыкантов и актёров по домам. Юлию Николаевну пришлось самолично проводить до квартиры, Нину Щацкую галантно вызвался сопровождать Высоцкий. И пока автобус трясся по ночному городу, Санька и Толик успели полностью протрезветь и хмуро смотрели друг на друга.

— Завтра Вадька сходит на рынок, — сказал я, когда мы подъезжали к нашей избушке, — поспрашивает, кто и где сдает комнаты внаём. Так что готовьтесь к самостоятельной жизни.

— Давно пора, — хором высказались ребята, и отвернулись в разные стороны.