Трудная пациентка

6. Руслана. Кое-что из личного доктора Бердина

– Рад, рад, вашему возвращению! Мы уж тут чего только не передумали! Неужто доктор наш набедокурил, что им службы заинтересовались! – Профессор Гровс, маленький юркий старичок, захихикал, потирая чистые ручки. – А вы вон оно что, барина праздновали! Но это замечательно! Прекрасно! Давненько уже пора было поразмяться. Как там, в отпусках? Я уж забыл слово-то такое!

– Ошибки бывают у всех, – прогудел в бороду Бердин. – Даже у наших доблестных служак, будь они… здоровы! А отпуск прекрасно. Крит – это сказка!

– Крит? – Старичок смерил Леонида недоверчивым взглядом. – Разве пучок нагуалей не уничтожил его неделю назад?

– Подумайте… как жаль… – пробормотал Леонид и отвернулся, разглядывая на голографе результаты последних исследований своей пациентки. – Держится, – сказал он после недолгого молчания.

– Да… – Гровс подошёл к Бердину и тут же забыл о своих подозрениях относительно сомнительного вояжа коллеги. – В брюшине и забрюшинном пространстве множественные образования. Контуры ровные четкие. Структура неоднородная, дольчатая. В некоторых жидкостное включение. Типичная липосаркома. Совершенно другая этимология.

– Саркоидоз?

– Получается так.

– Может, всё же метастазы? Или… Гистологию бы.

Гровс сочувственно посмотрел на Бердина. Старик его понимал. Когда-то надежда на чудо хватала за горло и его. Заглушала голос разума, толкала на безрассудство, не давала уснуть. Когда-то очень давно. Лет тридцать назад.

– Метастазы в лёгких, конечно, имеются. Плюс метастатический плеврит и сердечно-лёгочная недостаточность, – прибавил старик. – Полости такие – по три литра откачивали. Оставить катетер не могли, образования мешают. Но это-то… сами видите. Поверьте, коллега, делал в ваше отсутствие, что мог, но… Бедная девочка.

– Вот эта, забрюшинная, в капсуле, можно бы взяться. Потом полихимию, а?

Гровс искоса глянул на Бердина.

– Взяться можно. Но стоит ли мучить? Основной-то очаг по вашей части.

– Ангиосаркома хиазмальноселлярной области, – повторил Леонид задумчиво, словно пробуя обжигающие слоги на вкус. – Руслана, Руслана…

– На обезболке держим, – буркнул старичок. – Тяжело. Я её в бокс перевёл, пока вас не было. Пусть уж…

В глазах Леонида неожиданно полыхнули злые огоньки.

– На симптоматику всегда успеем! У других опухоль за пределы черепной коробки выбраться не успевает, а тут… – он щёлкнул пальцами в сторону голограмм. – Извольте видеть, липосаркомы в брюшине! Те что в капсулах, вылущим, те что…

– А хиазмальноселлярная? Мы не боги, дорогой Леонид Сергеевич. К величайшему моему сожалению.

В крохотной палате было тихо. Шторы опущены. Бердин невольно затаил дыхание, точно боялся спугнуть зыбкий покой.

– Доктор? – Руслана не спала. – Приехали.

– Куда я без вас! – Леонид тряхнул головой, отгоняя царящий в комнате вязкий сплин. Протопал к стоящему у кровати стулу. – Отдыхаете, это хорошо.

– Последнюю 'химию' закончили, – поделилась Руслана. – Уколы только остались. Выкарабкиваюсь, значит. Но без вас плохо, – она улыбнулась. – Воспаление лёгких подхватила, живот разболелся. Сейчас вы приехали, быстро на ноги поставите. Правда? – Она пытливо заглянула в лицо Леонида Сергеевича.

Бердин не ответил. Открыл папку, осведомился:

– Тошнит?

– Сильно… и слабость. Даже когда лежу. Спать всё время хочется. Говорят, из-за пневмонии. Или что-то не так?

– Всё так, – Завотделения листал историю болезни, которую мог бы декламировать наизусть. – Тошнить может от Амофорала, который вам колют. Зато не болит, верно?

– Да… почти. – Руслана умолкла. Она ждала.

Бердин это понимал, но всё ещё не мог определиться, что следует говорить. Волна безумной надежды, накрывшая его в ординаторской, уже схлынула. Но вымолвить, что твердил холодный рассудок, он не мог.

– Что ж… – Леонид пожевал губу. – Организм борется. Назначу ещё укольчики, тошноту снимем. Да и температурку собьём.

– Да? Я так и думала, что 'химия' поможет. Я свою болячку, знаете, как представляла? Таким… чудищем. А 'химия' – яд. Когда его ядом травили, ох оно и бесилось! Давало мне прикурить! – Женщина слабо рассмеялась. – А теперь почти не болит. Сдохло чудище.

– Очень наглядно, – ухмыльнулся Бердин и почувствовал, что горячая волна накатывает снова, топя безапелляционный рассудок. Доктор посмотрел на проглядывающее сквозь чуть раздвинутые шторы небо. Оно было серым и влажным с розовеющей у горизонта полоской. 'Завтра будет солнечный день' – подумал доктор. Невыносимо захотелось, чтобы лежащая на узкой кровати женщина тоже увидела этот день. Захотелось до зубовного скрежета. До крика. Прежде чем он успел остановить себя, с губ сорвалось:

– Будем опылять ваше чудо-юдо дальше.

Уголки рта Русланы поползли вниз.

– Но химиотерапевт обещал, что это последний курс.

– Продезинфицируем логово, – подмигнул Бердин. – А ну как у него там кладка? Так чтобы ни одна комиссия не придралась. Или вам не нужно лететь?

– Да, да! – поспешно отозвалась пациентка. – Вы меня не слушайте, Леонид Сергеевич. Простите, что ною… Устала очень. Я всё выдержу. – Она смущённо глянула на доктора. – Мне лететь очень-очень надо! Знаете, когда я провожала их, сын плакал, говорил – мама не любит его, потому что остаётся… Мне нельзя не лететь.

– Понимаю.

– Ну, как там? – Руслана, не отрывая глаз, смотрела на руки Бердина, перебиравшие снимки. – Даже капельку не лучше?

– Будет лучше. Поищем новые пути. Прооперируемся. Лёгкие почистим… жировичок из-за брюшины уберём. Над новой схемой 'химии' подумаем. Каждый организм индивидуален. Вероятно, другой препарат пойдёт легче.

– Понятно. – Женщина отвернулась. За годы работы Бердин так и не привык к этому, первая реакция при плохих новостях – обида на того, кто весть принёс. Через секунду, конечно, всё изменится. Руслана возьмёт себя в руки. Соберётся. Усилием воли и разума перебросит злость на болезнь. Или заплачет. Но первое мгновение всегда самое трудное.

– Сколько вашему сыну? – спросил Леонид Сергеевич, чтобы разбить растущую между ними стену.

– Шесть. Какое это имеет значение?

– У нас масса времени.

– Для чего? – Она обернулась.

– До свадьбы сына, где вам надо будет перекинуться парой тёплых слов с его будущей тёщей.

Ход был шит белыми нитками, но Руслана хмыкнула. Ледяная стена начала подтаивать.

– Можно посмотреть мои снимки? – спросила она вдруг.

– Зачем? – насторожился Бердин. – Неспециалисту в них трудно разобраться.

– Мне будет легче представлять чудище… – Пальцы действующей левой руки скомкали на груди покрывало.

– Хорошо, – Леонид Сергеевич вынул из папки увесистую пачку. – Здесь все. До операции. После неё. После лучей и химий.

Пока Руслана перебирала снимки, Бердин внимательно изучал лежащее на прикроватном столике яблоко. Похоже на Марс. Большое, ослепительно жёлтое с коричневатой вмятиной на тугом боку. Дорогой подарок с одной из планет-'челноков'. Интересно, кто угостил? Кто-то из небедных пациентов. На Земле такие яблоки больше не растут. Остались дички. Мелкие, кислые. Не требующие ухода. Какое-то яблоко преодолело миллионы километров, человек же… А человеку обязательно нужно превозмочь эти километры, чтобы сказать сыну, как любит его. Хотя бы на прощание.

– Это что?

Бердин вздрогнул.

– Где?

Руслана протянула ему яркую глянцевую картинку.

– Ах, это! – Леонид Сергеевич почесал бороду. – Случайно попало. Это Земля.

– Интересно. – Руслана положила снимок на согнутую в колене ногу. – А красненькое? Похоже на контраст в МРТэшных снимках.

– Нагуали. Только… не красные они. Подкрасили для красоты.

Женщина долго рассматривала рисунок. Потом едва слышно протянула:

– Бе-е-едная…

Доктор Бердин уже несколько часов сидел за столом. Снова не спалось. Принесённый вечером Дарьей кофе давно остыл. Истории болезней, выстроенные в голографическом поле аккуратным столбиком, ждали своей очереди. Леонид Сергеевич смотрел на папки. Пока они вытягиваются ровненьким списком файлов, кажутся такими безобидными. Но открой каждую из них, прочти фамилию и начнётся: чьё-то лицо, отчаяние в глазах, шёпот, слёзы, сжатые зубы, лица родных или, что ещё хуже, только расставленные на тумбочках фото… Миллионам можно сопереживать, но рыдаешь всегда над одним – это Леонид Сергеевич хорошо знал.

В тот день Арина дулась. Она не могла простить, что муж так и не оформил себе карту на выезд.

– Осталось немного, – уговаривал он, виновато чмокая жену в висок. – Эвакуация клиники – дело почти решённое. Прилечу месяцев через восемь… Может быть, через годик.

Тринадцатилетняя Василиса дулась тоже. Но по другой причине. Она хотела остаться с отцом. Леонид подозревал, что на то у неё имелись более веские причины, чем дочерняя любовь (дружок Костик, например, чья семья не смогла попасть в первую волну эвакуации).

Бердин старался сгладить острые углы и месяцы перед отлётом баловал своих упрямиц, как мог. Кажется, они даже начали этим пользоваться.

Он улыбнулся.

Космодром оказался громадным мегаполисом с развитой инфраструктурой. Несчётное множество транспортных узлов, вокзалов и пространственно-временных диафрагматорий, откуда текли и текли людские потоки. Сегодня стартует третья партия кораблей. Заселялись первые две рукотворные планеты. Да, тогда их было всего две.

Служащие космодрома пытались поддерживать хотя бы видимость порядка, систематизировать движение живых стремнин. Но провожающие упорно не покидали зоны для отъезжающих, отъезжающие не желали сидеть в отведённых им отсеках и смешивались с толпами провожающих. Люди сновали туда-сюда, искали родных и знакомых из других групп, пытались меняться посадочными талонами, а то и пропихнуть кого-то по своей карте в накопитель. Всё куда-то неслось, кричало, путалось – неразбериха и Содом с Гоморрой!

Прозрачные стены открывали невиданную картину – неоглядное пространство, уставленное сверкающими монстрами, каждый с его клинику величиной. Сколько их! Неужели эти исполинские машины пару часов спустя взмоют ввысь, пробьют слои атмосферы, выйдут в подпространство…

В свои годы Бердин ни разу не выбирался за пределы родной планеты. Особой надобности в том не видел. Да и времени не хватало. С презрительной усмешкой слушал восторженные рассказы знакомых о межзвёздных путешествиях, планетах, лишённых привычных условий, о кислородных тоннелях, проложенных по туристическим тропам. Такая романтика его не влекла. И вот он стоит среди мечущихся людей, глазеет на горы металла за стеной, а в мозгу какие-то нелепые мысли: не разыграется ли мигрень у Аринки, не забыла ли в спешке сунуть в ручную кладь Василиса тёплый свитер.

С невероятным трудом Бердин сумел отыскать сектор, где производилась посадка пассажиров четыреста восьмой группы, указанной в эвакуационных картах жены и дочери. Аринка ворчала. Василиса болтала с обретённым минуту назад приятелем. Такое вот прощание. Набегу. Обнялись наскоро. Он топтался рядом, повторял, что скоро присоединится к ним. Потом они скрылись за дверями накопителя. Он крикнул дежурное 'люблю'… Или даже не так? Да, что-то про тугую повязку при мигренях и свитер. Потом долго наблюдал, как медленно и неслышно отрывались от земли корабли. Сотни кораблей. Титанический мегаполис пустел на глазах, оставляя за собой бетонное поле, ровное и бесцветное.

Через несколько дней Землю била агония. Просто в одно мгновение небо раскололось, заходило ходуном. Где-то лопалась земная кора, выплёскивая на поверхность реки раскалённой лавы. Где-то вышли из берегов моря и океаны. Сколько тогда погибло? Миллионов десять? Около того.

Бердину повезло. Когда всё улеглось, он выбрался из уцелевшего убежища вместе с парой сотен других счастливчиков. Убедился – не всё так уж плохо. Выстояли даже некоторые здания. Другие смяло во время апокалипсического землетрясения. Спрессовало смежившимися мехами вместе с людьми. Тысячи были погребены под руинами. И всё же многих эта участь миновала. Город не обезлюдел.

Только потом Бердин узнал причину всепланетной катастрофы. Отснятые со спутников материалы обошли все каналы Всемирной Вещательной Сети. Снова и снова перед глазами кружило яблоко Марса, плывущее в бесконечной космической пустыне. Оно приближалось, льнуло к монитору золотистым боком, и тогда на его фоне можно было рассмотреть едва заметную комариную стайку – колонну кораблей. Потом золото Марса опять отдалялось, превращаясь в наливной, спелый плод. И вот теперь было видно, что движется этот плод навстречу блистающей, словно полярное сияние, паутине нагуалей. Когда они успели пробить плоть пространства, не известно. Никакая земная логика и расчёты не могли предугадать, где вынырнут в следующий раз смертоносные сосуды иной реальности.

Смотря эти ролики, Бердин удивлялся, как беззащитно выглядит тончайшая паутинка. Надеялся вопреки здравому смыслу – вот сейчас упругое 'яблоко' разорвёт сеть, даже не заметив её на своём пути. Но происходило всегда иначе. Соприкоснувшись с туманной преградой, твердь начинала дробиться, словно трепетные нити оказывались лезвиями острейших бритв. За считанные часы Марс перестал существовать. На его месте образовалась бездна, поглотившая не только куски несчастной планеты, но и всё, что находилось вокруг неё. В том числе, маленькие спутники Марса Фобос и Деймос, а также лёгкую стайку кораблей, поблёскивающую рядом. Бездонная воронка, оставшаяся от былого 'яблока', ширилась, всасывая в себя пространство и время. Похоже на сток в ванне – смешное и горькое сравнение, приходящее на ум Бердину.

Голоса за кадром твердили что-то о гравитации, чёрных дырах и о том, что, в случае, если космические нагуали вырастут на пути Земли, её ожидает то же. Но ему было всё равно. Он вспоминал суету на космодроме в день отлёта. Около шести миллионов эмигрантов. Их было жаль. Но именно тогда он столкнулся с этой циничной, но такой человеческой истиной – миллионам можно сочувствовать, рыдать только над одним. Или двумя…

Земля превратилась в пульсирующий клубок оголённых нервов. За эмиграционные карты убивали, выкладывали целые состояния, шли на любые унижения и подлости. Добиться переноса онкоцентра на непоражённые нагуалями 'челноки' Бердину не удалось. В мгновение ока взметнулась ввысь иерархическая лестница, сложенная по признаку близости к заветному куску пластика. Кто там стоял на верхней ступени, Бердин не знал и знать не хотел. Знал только, что его пациентам остаётся лишь издали поглядывать на ту лестницу. Видел, как рвались связи – кто-то улетал, чтобы никогда уже не увидеть тех, кто остался в стенах Центра. Оставшиеся выставляли на тумбочки фотографии. С этого момента в их глазах поселялось одиночество. А где-то очень далеко по каждому из них кто-то рыдал.

Рыдал как он сам над двумя из шести миллионов.

Леонид потёр ладонями лицо. Небо за окном начинало светлеть, а доктор так и не решился открыть ни одну из папок. Сегодня четыре операции, а он ни минуты не спал. Непрофессионально и преступно! На что ушло драгоценное время! Один, миллионы… Откуда взялись эти мысли? 'Бе-е-едная' – пронёсся в мозгу голос Русланы. Как над матерью простонала. Точно та в глаза ей смотрела. Одна из нескончаемого множества планет.

– Земля, – произнёс доктор. – Зем-ля.

Слово было округлое и сладковатое, как имя Руслана. Бердин нажал кнопку на кофейнике. Чёрная густая жидкость колыхнулась, задышала. Леонид Сергеевич тут же о ней забыл, углубившись в поисковик. Только бы однажды, с досады, он не удалил тот архив.

Часа через три Бердин набрал номер Рахматова. Тот снова вершил на земной базе какие-то свои неясные для доктора дела. Воспалённые склеры выдали – Рушан тоже провёл ночь без сна.

– Мне нужно встретиться с вами. Когда лучше подъехать?

Рахматов точно ждал этого вопроса.

– Подъезжайте сейчас.