Троя. Пепел над морем

Глава 8

Надо же! Клеодай вышел на войну с пятью сотнями, а передо мной стоит больше трех тысяч. Вот ведь что жадность с людьми делает. На его зов набежали не только те дорийцы, что жили рядом, но и те, что еще обитали на севере, в Эпире и Фессалии. Пришли амфилохи, этолийцы и телебои, занимающие северо-запад Греции. Пришли еще какие-то отряды, чье происхождение я так и не смог определить. Я ни вооружения такого раньше не видел, ни одежды.

Почему еще я не захотел пойти в первых рядах? Да потому что горцы с северо-запада — прекрасные пращники. Похуже, конечно, балеарцев и родосцев, но тоже очень ничего себе. Они изрядно проредят армию Эгисфа. Так пусть гибнет наемная пехота, а не моя. А еще некоторые из басилеев Элиды, запада Пелопоннеса, тоже присоединились к Клеодаю, уверовав в его удачу. Ну, что же, сегодня мы испытаем ее.

Два войска, неравных по численности, выстроились друг напротив друга. Покричали, помахали руками, распаляя себе перед дракой, и потрясли гениталиями, показывая всю степень своего презрения к врагу. Обычный набор действий, который без значительных изменений перекочует в последующие эпохи.

Царь Клеодай, сверкая подаренным Приамом доспехом, прорычал что-то, и вперед выдвинулись пращники и лучники, которые залили войско Микен дождем летящей смерти. С той стороны им ответили тем же, а я радовался про себя, что это не мои парни сейчас гибнут под градом камней и стрел. Даже в войске Эгисфа абсолютное большинство воинов — полуголые ребята со щитом и копьем, доспехом которым служит лишь их собственная дубленая шкура.

— О! Колесницы пошли в ход, — с умным видом произнес Абарис, который стоял рядом со мной на склоне холма, наблюдая, как в отдалении начинается битва. — Сейчас разгонят эту босоногую шваль.

Так оно и случилось. Колесницы одним лишь своим появлением заставили убраться легких стрелков за спины копьеносцев, а я сделал себе зарубку на память. Не нужно хотеть слишком многого от легкой пехоты. Кавалерия есть кавалерия. Даже такая, как здесь. А вот колесницы меня изрядно удивили. Цепочка упряжек прошла на расстоянии удара от строя пехоты, работая длинными копьями, словно гигантская швейная машинка. Только не ровную строчку оставляла она за собой, а множество тел, упавших под ноги товарищей. Еще больше дорийцев ранили, и они, рыча от боли, тащились в лагерь, рядом с которым клубилось несметное стадо из уворованной скотины. В колесничих и коней летели стрелы и дротики, и то один знатный воин бросал упряжку и бился пешим, отступая к своим, то другой пытался обрезать упряжь и спасти хотя бы одну лошадь. А вот и сам Левкаст перехватил поводья у возницы, который упал, обливаясь кровью. Брошенное копье достало его. Знатный аристократ нахлестывает коней, уходя в тыл. Не так у ж неуязвимы эти танки Бронзового века. Если яйца у пехоты крепкие, она выстоит против такого натиска на раз. А вот с колесницами хеттов им бы пришлось куда хуже. Там ведь лучники в экипаже. Пять-шесть стрел за один проход. Два колчана за первый час боя. Такие колесницы — страшная сила. Вот дайте только выбраться со своих островов на простор. Я этот мир еще и с серпоносными колесницами познакомлю. Вот это будет психическая атака! Залитые кокаиновым дурманом каппелевцы, что шли на пулеметы в плотном строю, нервно закурят в сторонке. Хотя… полная фигня колесницы эти. Для ополчения еще страшны, а длинные копья остановят их тут же.

Да, микенский аристократ Левкаст не ошибся. Колесницы прошли раз, потом другой, а затем ушли в тыл, потеряв почти половину лошадей. Их оказалась слишком мало, а потому знать спешилась и встала в общий строй. Дорийцы держатся крепко, ведь у них за спиной — немыслимое богатство, за которое не страшно умереть. Сотни волов и коров, тысячи овец и коз…

Скот — основа здешней жизни. Единственная ценность, мерило богатства и знатности. Если ты имеешь надел земли, пару быков, корову и десяток овец, то тебя считают уважаемым, состоятельным человеком. Ты можешь купить копье, длинный бронзовый кинжал, отличный щит и, если боги дадут несколько урожайных лет подряд, то даже шлем. А на шее твоей жены будут висеть синие бусы, микенская имитация афганского лазурита, сделанная из окрашенного стекла. Фальшивый шик для состоятельной деревенщины. Есть у тебя двадцать коров — ты богач, а твоя жена щеголяет в оригинальных брендах. То есть лазурит на ней самый настоящий, да еще и янтарные серьги в ушах болтаются, вгоняя в оторопь завистливых соседей. А уж если коров у тебя целых двести, то для такого даже названия не придумали. Не у каждого царя есть столько, у самых богатых только. У Агамемнона, пожалуй, у Менелая, у Нестора из Пилоса, и у басилеев Аргоса и Тиринфа. Остальные царьки куда пожиже будут. Все эпические герои, начиная с Геракла и до Ромула с Ремом промышляли кражей коров, и эти деяния завистливым потомством почему-то оценивались как подвиги. Так что скот — это наше все. Эти люди умрут за коров и овец, которых уже считают своими. Они ни за что не отступят.

Огромная масса дорийцев ударила в центр микенского войска, едва не прорвав его. Тут обычно воины стоят в три шеренги, но Эгисф оказался неглуп. Он слышит то, что ему говорят. Задние ряды не дали разбежаться тем, кто стоит впереди. Их всего лишь насадили на копья, и они упали под ноги наступающей вражеской пехоте.

— Давай… давай… — шептал я. — Не вздумайте разбежаться, сволочи! Просто заманите их в ту лощину. Я ведь не так уж и много прошу…

Надо признаться, немногочисленному микенскому войску, чтобы отступать, даже стараться особенно не пришлось. Оно делало это с видимой охотой. Дорога, соединяющая Пелопоннес с Беотией и Аттикой, здесь окружена лесистыми склонами, поэтому бежать можно только назад. Еще немного, еще…

— Труби! — сказал я пареньку из островитян, который насобачился выводить на своем роге такие рулады, что даже я удивился. Вот этот сигнал поднял из кустов сотни лучников и пращников, вооруженных короткой пращой и тяжелой свинцовой пулей.

Жуткий шелест тысяч снарядов, ищущих чужие жизни, остался незамеченным поначалу. А когда стрелы и пули врезались в плотную полуголую толпу, было уже поздно. Десятки упали замертво, еще столько же ранило. Один залп, другой, третий, и вот уже неповоротливое войско, которое праздновало победу, остановилось в недоумении. Так останавливается медведь, который с упоением рвет охотничьего пса, не понимая, что на нем повис еще десяток собак, озверевших от запаха крови. Первые шеренги дорийцев пока не понимали, что происходит, а вот позади уже начался полнейший хаос. И целые отряды потекли в тыл, понимая, что войско попало в ловушку.

— Фаланга пошла! — скомандовал я трубачу. Левый фланг дорийцев стал редким, как кисея. И там, где совсем недавно я видел монолитный ком, состоящий из ярости и азарта, теперь чувствуется лишь растерянность и удивление.

Две сотни гоплитов ударили в левый фланг, опрокинув его тут же. Нет противоядия в этом мире против сомкнутого строя щитов и удара длиннейших копий. Гоплит разит поверх щита, причем разит воина справа от себя, который смотрит совсем в другую сторону. Не выдержит родовое ополчение такого удара. Просто не может выдержать.

Полчаса — примерно столько времени нужно, чтобы осознание происходящего докатилось от одного края поля боя до другого. Фаланга шагает и бьет врага копьем, выставив вперед левую ногу, прикрытую поножей. На две у меня пока бронзы не хватает. Первый ряд щеголяет в полотняном доспехе, а второй и третий прячется за ними. Потерь почти нет, а раненый из первого ряда предупреждает об этом криком и делает шаг назад и вправо, дав дорогу следующему. Плюньте в лицо тому, кто считает, что фаланга — малоподвижный строй. Там такие экзерсисы вытворяли, что пехота Фридриха Великого обзавидуется. Все дело в выучке, а мы кое-что успели вбить в своих парней. Ведь в отличие от фаланги античной, они не занимались ничем, кроме военной подготовки.

Пара метров в минуту — с такой скоростью фаланга идет примерно полчаса, а потом враг просто разбегается, будучи не в состоянии выдержать ее неумолимый натиск.

— Труби пельтастам! — скомандовал я, видя, как войско Клеодая рассыпалось на племена и роды и потекло в сторону лагеря, осыпаемое стрелами и пулями.

Пельтастов мы послали в обход, и они уже ждали дорийцев неподалеку от лагеря, пританцовывая от нетерпения. Интересно, на какой бы разряд по легкой атлетике сдал бы без подготовки каждый из этих парней? Думаю, первый юношеский, не меньше. Удивительного здоровья ребята.

Все было кончено совсем скоро. Войско Клеодая разбежалось, а сам он успел уйти, оставшись неуязвимым в своем доспехе. Усеянное сотнями стонущих тел поле боя, скот и лагерь достались нам. Можно было перебить всех дорийцев? Да, можно. Но тогда мне пришлось бы оставить здесь множество своих ребят, а Клеодай того не стоит. У меня совсем иные планы, да еще и в другой части света.

Я иду по лагерю и разглядываю разноплеменные тела, которые усеивают землю. Вот лежат пеласги, с них еще не успели сорвать бронзовые тиары, украшенные остатками перьев. Вот эти — дорийцы. Их легко узнать, у них то самое оружие, что я привез Клеодаю. А вот это кто?

Группа непривычного вида парней, исколотых копьями, полегла вся, до последнего человека. Прямо сейчас с них сдирали оружие и доспехи. Весьма хорошие доспехи, надо сказать. Бронзовые кирасы, украшенные чеканкой, и шлемы с высоким металлическим гребнем. У нас таких не делают, здесь другая мода. Это шайка пришла из-за Дуная, откуда-то из центральной Европы. Протокельты, что ли? Наверное, караванная стража, оставшаяся не у дел, когда торговые пути стали небезопасны. Нет, это точно не стража. Позади них лежат женщины и дети. Они пошли за лучшей жизнью и прибились к Клеодаю, который как раз звал всех подряд под свои знамена. Как много людей стронула с места проклятая засуха и бесконечная война. Целые племена бросают обжитые места и идут куда глаза глядят, разоряя все на своем пути. Тут много лежит таких. Тех, кто не смог бросить лагерь и свои семьи.

— А это еще кто такие? — удивился я, а потом заорал. — Стоять! Оружие опустить!

Что-то знакомое зацепило мой взгляд. Меня встряхнуло до боли, так, словно электрическая вспышка ударила по глазам. Два десятка разновозрастных чернявых мужиков в овечьих безрукавках и роскошных кованных поясах окружили толпу баб и детей, выставив перед собой оружие. Круглые кожаные и деревянные щиты без умбона, изрубленные донельзя, длинные бронзовые мечи, круглые шлемы и боевые топоры, украшенные вензелями и прихотливыми рисунками. Да где же я видел такое? Где же? Вспомнил! В Эрмитаже я это видел. Это же оружие кобанской культуры. Вон рукояти кинжалов в виде человечка и голов животных. Ребро жесткости у мечей имеется, а топоры так и вовсе шедевр ювелирного искусства. Вооружены эти ребята необычно богато для их затрапезного вида. Просто по-царски для наших мест. Только вот как их занесло сюда?

— Ты понимаешь нашу речь? — спросил я крепкого мужика лет сорока с небольшим.

— Немного понимать, — ответит тот.

Крепкий, смуглый, с умными глазами, окруженными сетью морщин. Он меня не боится, и его люди не боятся тоже. Он смотрит на меня прищурившись, с легкой насмешкой. Так, как будто это я сейчас умру, а не он. Все стоявшие здесь были неуловимо похожи между собой. Черноволосые, с крепкими бычьими шеями и покатыми плечами умелых борцов. Они же родня! — понял я. Только если я прав, как их сюда занесло? Это же немыслимо далеко по здешним меркам.

— Откуда ты, и как сюда попал?

— С восток идти, — ему с трудом давались непривычные слова. — Кровь между мой род и другой род. Мы уйти из своих земель, иначе смерть. Прийти в страну Кулх, там захватить корабли купец. Тот, кто водить корабль, пощадить. Мы клятвы дать, что отпустить, если в другие земли увезти нас. Мы долго идти, земля себе искать. Нет добрая земля. Везде война и кровь. Мы не бояться война, но мой род слаб есть. Это все, что остаться от него.

— А за Клеодаем зачем пошел? — поинтересовался я.

— Он обещать земля и добыча, — ответил мужик. — Он царь Микены, мы служить ему. Нам идти некуда. Наши корабли в Фессалия высокая вода выбросить на острый камень. Боги моря гневаться в тот день. В тот край все, у кого земля нет, на зов Клеодай идти. Младшие сыновья идти. И те, у кого земля не родить больше, тоже идти. Мы с ним идти, голод иначе. Выбор все равно нет, нам не рады нигде. Или смерть, или война.

— Со мной пойдешь? — спросил я.

— Что дать нам? — прищурился старейшина.

— Мой хлеб, серебро воинам и равная доля в добыче, — ответил я. — Женщины и дети получат крышу над головой. Вы за свои дома заплатите потом, из добычи.

— Согласен, — решительно кивнул старейшина. — Я служить. И мой род служить.

— Я Эней, — протянул я руку. — Царь Сифноса и других островов.

— Я Сосруко, — старейшина сжал мою ладонь, словно стальными клещами, а другой рукой повел по сторонам. — Это мой дети, братья и племянники. Они биться за тебя.

Сосруко! Ну надо же, — удивился я. — Вдруг тот самый, хотя навряд ли. Это даже не имя, это отчество. Сын Соса оно означает. Да и нартский эпос намного более поздний. Значит, и правда, этот род бежал с Северного Кавказа. Кулх — это Колхида, довольно большое царство на востоке Черного моря. Оттуда они ушли с боем, захватив купеческие корабли. В тех краях есть олово, и, судя по роскошному оружию, эти парни знают, где его можно купить по смешной по нашим меркам цене. Они пригодятся мне. Как ни крути, а у меня большие планы на Оловянный путь. Я должен его освоить.

Я так разорюсь к чертовой матери! Корова стоит десять овец, а овца — сикль серебра. И это еще по-божески! Она может в неудачный год и все два стоить. Клеодай взял тысячи голов скота, и мы отбили его вместе с лагерем. Как можно догадаться, законным хозяевам его никто возвращать не собирался, а потому все, что отняли у дорийцев, поделили по-братски. То есть по количеству оставшихся в живых воинов. Басилеи погудели недовольно, но спорить не осмелились. У меня, по сравнению с ними, потери были просто смехотворны.

А вот мне теперь что прикажете делать? Я не могу угнать эту скотину к себе, но и отдать ее на еду я тоже не могу! Тут ведь совсем другое отношение к ней. Никто не зарежет корову или овцу, если их можно забрать в стадо. Как ни кощунственно это звучит, но корову или быка даже во время голода крестьянская семья не зарежет для еды. Даже если дети будут умирать прямо на глазах. Потому что дети родятся еще, а новой коровы взять просто негде.

Придется выплатить цену скотины серебром. Пятая часть — моя, десятая — приношение богам (то есть на строительство Храма), а остальное делится между воинами. Гоплиты получают две доли, десятники — три, сотники — пять, а таксиархи — десять. Мы пересчитали всю добычу, оценили ее в золоте и серебре, а потом я встал на огромный камень и толкнул прочувствованную речь. Что, мол, часть отдам сейчас, а остальное — когда вернемся из похода. Я ведь не ожидал, что они сотворят подвиги, достойные полубогов. У меня же и серебра с собой столько нет.

Воины загомонили и разошлись довольные. Они верили мне. Я и впрямь выдам часть монетой, а остальное зачту в счет долга за доспех. Но в любом случае у меня нет с собой столько наличности. Я же на войну пришел, а не торговать.

— Мой скот перегонишь на новые земли моего личного теменоса, — сказал я Эгисфу, который уже купался в лучах славы. — Следующей весной я жду груз зерна, сыра и кож. Не забудь! Басилеев под корень, их баб во дворец навечно.

— Хорошо, — ответил Эгисф, во взгляде и движениях которого появилась некоторая вальяжность, которой еще совсем недавно не наблюдалось. Крылья выросли у мужика, который столько лет был в изгнании.

— Я ухожу, — сказал я ему. — Вы дочистите Пелопоннес без меня. И вот еще что! Если ты вдруг забудешь про свою клятву, я приду и лично разберусь с тобой. Даже стены Микен тебе не помогут, а смерть на кресте покажется немыслимым счастьем. Ты хорошо понял меня, Эгисф?

— Я буду верен клятве, ванакс, — сглотнул он слюну. — Я все понял сегодня. Я преклоняюсь перед тобой и твоей силой.

— Тогда увидимся, — похлопал я его по плечу. — Жди вестей, царь! Они придут еще до того, как бог Поседао штормами закроет путь по Великому морю. Можешь пока объявить награду за голову всех потомков Геракла, которые еще правят в землях дорийцев. Нужно извести под корень это проклятое семя.