Третий берег Стикса (трилогия)

Глава первая

Княжна Кира, любопытная, как и многие девушки её возраста, часто являлась в Покой Совета незваной. Влекло её туда не только желание подслушать и подсмотреть, были и другие причины. Отец, ставший в последнее время совершенно несносным, делал всё, чтобы не допустить родную дочь к делам государственным и, — странное дело! — молодой княжне казалось, что мать приняла на сей раз его сторону. Непривычное и непонятное единодушие родителей злило Киру Киевну, заставляло идти наперекор и просто из маленькой мести врываться иногда в Покой Совета в самый неподходящий момент — в час утреннего малого приёма. «О, боги, какое у него было лицо в прошлый раз! — думала княжна, легконого ступая по скрипучим шашкам паркетного пола. — Такую мину скроил, — не получилось даже запомнить, о чём они говорили с тем боровом из Дальневосточного Княжества. Глядела ему в глаза, чуяла — Сила со мною, и, Луной клянусь, — он это понял тоже, зачем иначе бы лик уворачивал? И мать заметила, испугалась… Я видела-видела, матушка! Вот почему ты ни слова ему поперёк не сказала, когда намекнул на Девичью Башню собственной дочери — мне! — и ничтожества толстомордые, верные княжьи псы, все как один кивнули, болваны, а кое-кто и осклабился, будто указали уже горло рвать. И зря же я не запомнила, что боров отцу сказал, Ольга меня после ругмя ругала, и поделом. Ведьма вредная, рыжая, но ведь верно — зря. Месть местью, но не даром же отец всполошился и даже до того, как я почуяла Силу и поймала взгляд его. И Тиресий ведь тоже сказывал о Дальневосточном Княжестве, мол, откуда звон, оттуда и надежда, но правду говорят: слова мудреца — родня лепету глупца, ибо равно недоступны червям земным и дно морское и небеса. Но кое-что, Тиресий, уразумела я сегодня из провидений, что из снов пришли и словами твоими припечатались. Поглядим теперь, Великий Княже и вы, Диана, дщерь Ксаверия, Киева жена… Опять здесь темно?! Если снова перегорела лампочка…»

Княжна темноты не любила и даже боялась немного, хоть и положено было дочери Луноликой Княгини окунаться в ночь без трепета. Сильны боги, человек же слаб — тонкая рука княжны дрожала, шаря по шершавой кирпичной стене потайной лестницы в поисках выключателя. Ступени круты и холодны, а однажды Кира собственными глазами видела, как маленькая шустрая тень запрыгала по ним вниз, скребнула коготками по линолеуму площадки и юркнула куда-то. В подвалах княжьих полно мышей, это каждому известно, но чтоб так вот, средь бела дня, у потайных дверей высоких покоев, где в каждом зале нежится на лежанке у радиатора кот-мышелов… Выключатель сухо щёлкнул, и вспыхнула, запела тоненько под белёным потолком лампа. «Вот так-то», — вздохнула с облегчением Кира, закрыла за собой узкую, скрытую за зеркальной перегородкой дверь и стала спускаться, придерживая подол тяжёлого и неудобного платья, не из пристрастия к парадности выбранного, а по особому случаю. Хотелось произвести впечатление, если не на мать с отцом, так хотя бы на волкодавов-псов, лизоблюдов княжеских. Одолев короткую лестницу без приключений, княжна толкнула дверцу поспешно и сильней, чем требовалось, захлопнула за собой. Оба белоглазых, что в приёмном покое сторожили дверь, вздрогнули, один дёрнул рукой, но ствол не обнажил — узнал княжну. Торопливость чуть было не сыграла с Кирой дурную шутку: не следовало белоглазым видеть, что Киева дочь умеет бояться, пусть даже и мышей. Она успела выпрямиться и согнать с лица позорную гримаску на миг раньше, чем была замечена. К двустворчатой, изукрашенной змеями пасти Советной комнаты направилась, как и полагалось по чину: шагом покойным, неслышным — лебедью.

— Не велели пускать… — попробовал остановить её тот белоглазый, который собирался стрелять, но в ответ получил такой взгляд, что зрачки его мраморных глаз съехались к переносице.

«Со мною Сила!» — ликовала змееглазая княжна, аккуратно прикрывая дверь. Сердце рвалось из груди, но нужно: «…тише! На этот раз, быть может, услышу что-нибудь».

— …и грозить наместнику отлучением, — гудел незнакомый княжне треснутый голос, — не время сейчас, они и без того косятся на пузырных нечестивцев и как бы не переметнулись.

— А твои люди там зачем? — со сдержанным гневом прервал князь. — Крутишь, Волкодав? Всякий глаз, что косится на нечестивцев — выколоть! Кажется нам, не ретивы слуги твои; слишком часто доносят нам верные, что кумятся волкодавы с волками! Слеп ли ты, Волкодав, или иоланты наместника взор застят?

Кира затаила дыхание, схоронившись за бордовой портьерой входа. Ждала Волкодавова ответа, крутя в пальцах иолантовую брошь — подарок матери. И Волкодав — по всему видно, человек в Совете новый, — ответил неосторожно:

— Далеко ты глядишь княже, а взгляни ближе, окрест себя. Был глаз мой у пузырников, не ты ли его вырвал? Был глаз и у изгоев-безбожников, где он, княже? И с тем и с другим я двух слов не сказал, и где они оба — не ведаю. Не твои ли ближние…

— Молчи, пёс! — перебила княгиня Диана. — Люди твои у нас, говорить с ними теперь не твоя забота, займись лучше своими мытарями да волкодавами. Вор на воре, и дела не знают. За оплошки их и слепоту не глазами ответишь, а головой. Слышал новость, донесли тебе вчера? Подлородый смутьян Тиресий в самом дворце княжеском объявился вновь, пророчит воровски и смущает княжну! Твои белоглазые дармоеды клянутся Баалом, что не пускали и не видели, как же он к ней проник?

— То княжны выдумки! — просипел Волкодав, знавший хорошо, за какую провинность голова его предшественника попала на кол. — Мало ли что девчонке привидится? Баалом клянусь…

— Не клянись! — выкрикнула разгневанная Кира Киевна, отдёргивая занавеску. Метнулась к столу длинному, за которым толстомордые рядком и ещё рядком, морда к морде, а у дальнего конца — князь с княгиней, отец с матерью. Лица, лица — белые пятна. Волкодав — тот привстал даже, и слышно, как он сипит горлом. Но молчат. Помнят, сволочи, что сказано было о Девичьей Башне, но боятся скалиться и вздохнуть боятся, пока не укажет князь.

— Сказано было тебе, Кира Киевна, дочь наша, — начал Кий, избегая поднять глаза, — в Совет Княжий не ходить, не тревожить нас без крайней потребности…

— Что потребно мне, только мне решать! — твёрдо заявила непокорная дочь, чувствуя, как подходит, словно тесто на дрожжах, Сила. — Нынче же потребность приспела крайняя. И пришла я в твой Совет Княжий не по прихоти, а велением богов. Что же слышу я? Учителя моего и матери моей избавителя хулят люди подлые, да и сам ты, князь, зовёшь его вором?! И ещё слышу я, как возводят поклёп на меня саму?!

Кира перевела дыхание и подумала: «Ну-ну, спокойней, не скандалить пришла. Надо заставить отца посмотреть в глаза. Волкодав-то как посинел, того и гляди сползёт под стол».

— Что же хочет сказать нам княжна? — спросил Кий, обойдя молчанием скользкую тему непростых взаимоотношений княжеского двора с бродячим шарлатаном. Глаз не поднял, к сожалению.

— Имеющий уши да слышит, — внушительно проговорила Кира, стараясь, чтоб не дрожал голос. — Придёт Он. Это случится скоро, Он уже в пути. Придёт Он и будет со мной, кто помехою будет ему, того Он уберёт с дороги, как сор, и помогут этому боги. Он идёт.

— Кто?! — растерянно спросил Кий, глянув дочери прямо в глаза.

«Ну, вот и всё, папа», — подумала девушка, чувствуя, как льётся из глаз Сила, лишая воли человека, пригрозившего ей Башней.

— Вон отсюда все! — закричала вдруг Диана Ксаверьевна, успевшая разобраться в происходящем на миг позже, чем следовало бы, учитывая её собственный опыт использования Силы. Загрохотали стулья, советники покинули комнату в мгновение ока, поэтому никто, кроме матери и дочери, не видел, как обмякший князь уронил голову на стол, и как упал с головы его княжий венец с иолантами.

— Ты сошла с ума… — шептала княгиня, пытаясь поднять голову мужа двумя руками и заглянуть в глаза. — Сегодня Большой Совет, а он до вечера теперь не оклемается… Нет, бесполезно. Что мне теперь с ним делать, что?!

Голова Великого Князя стукнула об стол, мать на дочь глядела, уперев руки в бока, но угрозы в её голосе не было, одно лишь отчаяние.

— А зачем он грозил мне башней? Тиресия тоже ругал, ты же слышала! — растерянно лепетала Кира. Такою мать не видела никогда, даже во дни нашествия северян.

— Давно уже понять должна была: слова эти для псовых ушей, не для твоих, — едва слышно проговорила княгиня. — Боги, за что ж наказание такое… Принесло опять на мою голову Тиресия с его сказками.

— Это не сказки, мама. Он придёт, я знаю.

— Да кто же придёт-то?! Заладила — «он»! Гриша… Гриша, очнись!

«Гриша? — удивилась княжна, — Что-то новое. У папы-то, оказывается, есть имя подлое. Действительно, беда будет, если он себя до Совета не вспомнит».

— Пусти, дай мне, — сказала она решительно, просунула ладонь под тяжёлый мокрый от пота лоб отца, вторую ладонь возложила на стриженный коротко княжий затылок и в ухо зашептала:

— Ты проснёшся, князь Кий, когда я досчитаю до трёх и скажу «проснись, княже!», ты проснёшься. Говорю тебе «раз», ты забудешь о вине моей, говорю тебе «два», Девичья Башня не для дочери твоей, говорю тебе «три», и с Тиресием больше распри нет, проснись, княже!

— О-о-х! — отозвался князь. Голова его тяжело заворочалась в ладонях дочери. — Голова как болит… О-ох-х… Катя…

Кликнул жалобно и потянулся к вискам ладонями.

— Я здесь, здесь, — поспешно отозвалась княгиня Диана и бросилась к мужу, оттолкнув дочь.

«О-о, что я узнала! — изумилась княжна. — И мама, оказывается, рода подлого!.. Катя. Екатерина. Что ж получается, Тиресий и это знал? Вот почему он Гекатой всё время её… То-то они его не любят — он знает! Знаю и я теперь, но лучше б не подозревала даже, что престол-то княжий на песке стоит. Принесла я им то пророчество и не ведала, что за весть несу. Говорил Тиресий: «Князь истинный», повторяла я, не вникая в суть».

— Вот и прошло, — уговаривала княгиня, заглядывая в мужнины, страдальчески заведенные горе глаза. — Вот и минуло. Вот и всё, мой князь. Дай платок, княжна.

— Что со мной? — заплетающимся языком спросил Кий. — Почему я в Советной? Был малый приём? Ничего не помню…

— Ты был гневен, князь, — проговорила княгиня Диана, отирая мокрый лоб мужа платком. Зыркнула на дочь: «Молчи!» — и продолжила:

— На княжну кричал, башней ей грозил.

— Девичья Башня не для дочери моей, — пробормотал князь.

— О Тиресии говорил: «Смутьян!»

— И с Тиресием больше распри нет, — с видимым облегчением выговорил князь. Невидимый обруч, сжимавший его виски, распался, и голова стала лёгкой-лёгкой, как после бокала хорошего вина. На дочь глянул благосклонно, милостиво и даже улыбнулся, что случалось нечасто.

— Так о чём же, княжна, ты поведала?

Кира упивалась победой: всего добилась, чего хотела. Успех вскружил ей голову, поэтому, не задумываясь о последствиях, выложила всё, с чем пришла:

— Тиресий сказывал, придёт с юга князь истинный. Я не всё поняла, папа, но запомнила всё: говорил, что назовётся сыном Луны. Что с небес придёт в старый лунный дом, говорил, что он — Змееборца внук. И ещё сказал…

Но тут она опомнилась и закончила совсем не теми словами, которые готовы были уже сорваться с губ:

— И ещё сказал, что мешать ему, всё равно, что воду ножом кромсать.

— Спасибо, доченька, — поблагодарила княгиня Диана, которую упрямый прорицатель Тиресий именовал Гекатой. Что-то странное было в её тоне, но Кира, хоть и отличалась необычайной чуткостью к подобным мелочам, на этот раз ничего не заметила.

— Я бы хотела уехать в Южный Дворец, — заявила вдруг Кира Киевна. Вспомнила, что с неделю тому назад обещала Ольге эту поездку, но так и не собралась просить на то княжьего изволения. Благодушное настроение Кия явно способствовало исполнению замысла, княгиня же Диана должна быть рада после такой стычки с дочерью удалить её под благовидным предлогом и на долгий срок. «На всё лето, — мечтала Кира, — Южный Дворец будет мой».

— Ты поедешь, дочь, — начал Кий, возлагая на голову княжеский венец, но его перебили.

— После праздников, — поспешно вставила княгиня. — Как отпразднуем мы Купалы День, так на полдень ты и отправишься.

Сообразив, что купальскую ночь лучше провести под Кий-городом, да и вода в море на Солнцеворот ещё холодная, Кира решила не перечить, хоть и странным показалось, что мать хочет удержать возле себя строптивую дочь после того, что случилось. Поклонилась молча и вышла, не сказав слов прощания.

— Ты слышал, Гриша? — прошипела княгиня, тщательно закрыв за дочерью дверь. — Слыхал, что голодранец наболтал девчонке? С юга придёт сын Дианы, ждать его надо в старом лунном доме. Ты понял, что надо делать?

— Да, — сумрачно буркнул Кий. — Позови-ка сюда Волкодава. Остальных холуев не нужно, не для их ушей.

Ничего этого княжна не услышала. Не стала, теряя княжеское достоинство, подслушивать под дверями в присутствии белоглазых, но справедливости ради стоит отметить, что не будь стражи в приёмном покое, ни секунды лишней княжна там не задержалась бы. В овладевшем ею беспечном настрое более всего повинны были легкомысленные мечтания о поездке в Южный Дворец и о скорой встрече обещанной. С Ним.

По лестнице потайной взлетела мигом, крутнулась на верхней площадке, ища выключатель, но передумала — гасить не стала. Пусть горит. «Посмотрим, ходит ли здесь кто-нибудь кроме меня, — решила она, запирая зеркальную дверцу. — Молодчина я, просто умница. Разузнала всё, что мне надобно, и Тиресия от беды спасла. Вот ещё бы знать, скоро ль явится, и каков собой мой…»

— Стой! — крикнули сзади, бросились из оконной занавешенной ниши, обхватили плечи.

— Единственный! — пискнула от испуга вслух Кира Киевна.

— Кирка, дурочка, чего кричишь, я это, — пытаясь удержать за плечи рванувшуюся в сторону княжну, шепнула рыжая её подруга. — Кто единственный? Почему не знаю?

— Всегда ты, ведьма, из-за угла бросаешься, — вместо ответа буркнула княжна, вывернулась всё-таки и двинулась через двусветный зал поспешно, чтобы не пришлось объяснять оговорку.

— Ну! Рассказывай. У отца была? — допытывалась Ольга, семеня сбоку, и заглядывая в лицо. — Что хорошего?

«Не скажу я ей. Любопытная. И язык у ней помела длинней».

— Да так, как-то ничего особенного, — опустив глаза, задумчиво рассуждала на ходу княжна, — думаю вот, кого бы взять с собой на лето в Южный Дворец, и кажется мне…

— Да ты что?! — вспыхнула эта рыжая и даже отстала, пришлось княжне остановиться.

— … кажется мне, — протянула Кира, глядя ведьме в глаза. — Что возьму тебя.

— Когда-нибудь я тебя укушу, хоть ты и княжна, — заявила Ольга. Было видно — испугалась не на шутку, что не возьмут с собой.

«Что ж пугаешься, остроглазая? Не княгиня ли за спиной твоей?» — подумалось вдруг Кире. Она присмотрелась к подруге лучше. Нет, показалось. Обычное опасение придворной дамы впасть в немилость по неизвестной причине, не имея даже возможности оправдаться. Во дворце ведьма может чувствовать себя в полной безопасности, но там, за оградой, их, говорят, иногда сжигают.

— И ты, конечно, выпросила у отца дракона, — трещала, предвкушая поездку, совершенно успокоенная известиями Ольга и снова пыталась приноровиться к быстрому короткому шагу княжны. — На дорогах неспокойно. Если придётся сутки трястись, как в прошлом году, я этого точно не вынесу, особенно по дороге обратно. Я понимаю, дракону кровь подавай. Но один единственный разик в году, что, для родной дочери уже и крови князь пожалеет? Кирка… Ну что ты молчишь, будет нам кровь или нет?

— Будет, — ответила Кира Киевна. — Кровь будет, это я тебе обещаю, а вот будет ли обратная дорога — не знаю. Посмотрим.

Глава вторая

Оставлять корабль на геостационарной орбите Волков не стал — лишняя трата времени, а толку никакого. Запрет на присутствие в околоземном пространстве судов с гравитационными двигателями на «Улисс» больше не распространялся, Джоан просила поторопиться, поэтому капитан решил подойти вплотную к платформе «Грави-айленд» и высадиться на крышу. Хотелось побыстрее разделаться с проблемами и вернуться к жене, поэтому шёл на максимальном режиме, но превышать предел компенсатора инерции шкиперу не разрешил — всё-таки не настолько ещё оправился после весенней встряски, чтоб позволить себе перегрузки. Лететь одному показалось Волкову скучно. Подумать только, чуть больше месяца прошло после старта в пояс астероидов, а как всё переменилось! Тогда четыре недели полного одиночества представлялись Саше чем-то вроде приятного отпуска: работа рутинная, книги, не докучает никто, мысли, опять книги… И вот тебе на: «Вывернуло меня наизнанку, а всё Ирка — её вина. И читать-то не хочется даже…» Волков вылез из кресла, бесцельно прошёлся по пустой рубке, произвёл смотр книжному строю, протянул было руку к стеллажу, но отдёрнул. Нет. Не насильно же. «Ничего, скоро Земля, там Джоан с её проблемами. И с Барбарой тоже встретиться бы…» — напомнил себе капитан, скучливо вздохнул и вернулся к пульту. Книга валяется незнакомая. «Кабак тут у меня, — покачал головой Волков, — и ведь не помню даже, чтоб брал её. Хорошо, что иду без перегрузок, не то порхала бы она по всей рубке и по закону подлой вероятности точно бы дала хозяину корешком по зубам. Что это вообще такое? Ирка что ли брала и на место не сунула?» Кривя губы, Саша взял старую, в твёрдом переплёте книгу, и тут же вспомнил: «Да! Это ведь та, что в Иришкином бабле под стеклом лежала. С автографом. Нуте-ка… Вот. Арине Владимировне от автора. Автор у нас кто?» Сделав то, с чего приличный человек начинает знакомство с книгой, Волков повёл себя неприлично: челюсть отвесил, задрал брови, выкатил глаза и крепко ухватил себя за подбородок. Потом поспешно пролистал, выхватывая из текста отдельные места… «Нет, вот этого уж я совсем не понимаю. Ничего себе — совпадение! Это даже не корешком по зубам, это…» незаметно для себя оказавшись в кресле, он перелистал к началу и стал изучать страницу за страницей, диагонально, выхватывая самое главное — знакомые события. За этим занятием не заметил, как электронный шкипер ввёл «Улисс» в плотные слои атмосферы и погасил скорость, и как вынырнула из-за края контрольного экрана гравископа серая шайба «Грави-айленд». Как ни торопился пролистать от корки до корки, с полчаса не хватило. И всё же он успел удостовериться: автор знал то, что ему никак не положено было знать. «Если только вся эта петрушка не подстроена с умыслом, чтоб лишить меня желания изменить порядок вещей и тогда… Да что ж я несу?! Одно то, что кому-то известен порядок вещей… Нет, видно, Джоан недаром меня зовёт. И нечего было ворчать, мол, она сама выдумала себе пугало, сама же его испугалась и желает теперь успокоиться. Я нужен там».

— Бип! — сказал зуммер электронного шкипера, помолчал, потом повторил: — Бип!

— И тебе я нужен, поросёночек? — недовольно проворчал капитан, отложил книгу и глянул на монитор.

— А, приехали! — обрадовался он, увидев рапорт: «Программа перелёта выполнена». Можно было высаживаться. Волков выбрался из кресла, потянулся с хрустом и направился к лифту, книги с собой не взяв. Что-то подсказало ему — сделанные им выводы лучше пока сохранить при себе.

Выходя из лифта в кессон, Саша машинально дёрнул застёжку воротника, готовясь к влажной жаре экваториального полдня, но в лицо дунул свежий ветер. Пассажирский люк «Улисса» смотрел точно вниз, огромная крыша летающего острова казалась стеной, разделённой на части чёткой тенью корабельного корпуса. «Солнце по ту сторону, до люка ему никак не добраться, — сообразил капитан. — И не лежит больше «Грави-айленд» на воде возле кораллового островка, до воды добрая тысяча метров, если не больше. Жаль. Но всё равно времени нет на прогулки, как и всегда».

Подумав так, он сделал из люка шаг, гравитрап мягко подхватил его и опустил на затенённую крышу неподалёку от раскрытого зева верхней лестницы. Жар от пластика, воздух струится. «Как бы не разморило меня, — подумал Волков и двинулся к люку аппаратной, заново переживая события памятной ночи. «Всё как тогда, только Иришки рядом нет, и пояс Афины» я не надел. Зря, между прочим. Здесь-то ладно, не забыть бы взять его в бот. Сразу, пожалуй, и надену, когда на корабль вернусь. Всё как тогда, и даже голова кружится, но не от недосыпа, а просто укатал меня Марс. Джоан ждёт, даже лестницу опустила заранее».

— Здравствуйте, Саша! — услышал капитан, спускаясь по широким ступеням в сухую неживую прохладу аппаратной. Электронный голос Джоан, впрочем, прозвучал живо, и даже радостно. — Вот вы и прибыли.

— Здравствуйте, — вяло поздоровался капитан, оглядываясь в поисках стула. — Торопился, как мог. Не опоздал? События шустрые пошли, я за ними бегом, а они от меня вскачь.

— Надеюсь, не опоздали, — с некоторым сомнением ответила Планетарная Машина. — Не хочу пугать раньше срока, но может быть… Что вы ищете, Саша?

— Честно говоря, не отказался бы сесть.

— Можете даже лечь. К чему церемонии?

«И правда, — подумал Волков, с наслаждением растягиваясь на пружинящем люминесцентном полу аппаратной. — Мы же с Джоан теперь, можно сказать, родственники. И приехал я, выходит, к тёще на блины. На один, но очень большой летающий блин».

— Сюда теперь редко приходят, — сетовала Джоан. — С тех пор, как Леви подключил меня к сети грависвязи, отпала нужда в визитах. Это удобно — с кем хочу, с тем и говорю, и повидала за последний месяц многих, но всё же грустно. Приятно, когда кто-нибудь придёт сюда по старой памяти. Но даже Роберт стал бывать у меня реже, и это…

— Джоан, — перебил Волков. — Вы уже выполнили протокольные обязанности тёщи и достаточно поговорили о семейных делах. Что у вас вышло с Княжествами? Почему вы не отправили мне подробную информацию на Марс? Я бы мог обдумать по дороге и лететь прямо к ним туда… не знаю, кстати, куда. И вообще ещё ничего не знаю.

— Лукавите, Саша, — проговорила Джоан. Так и представлялось, что грозит пальцем. — Вы знаете кое-что и даже много, но я не собираюсь расспрашивать, — это может мне повредить, как и любые непроверенные данные. И вы догадываетесь, конечно, почему я кое-что скрывала до поры. Пора настала. Я получила из Княжеств по дипломатическим каналам ультиматум.

— Даже так? Интересно, чем они могут угрожать Планетарной Машине. То немногое, что я знаю о Княжествах, подсказывает мне — ничего страшнее тухлых яиц и гнилых помидоров их арсеналы не содержат. Барбара рассказывала…

— Барбара не была там больше тридцати лет, — отрезала Джоан.

— Ну, как же, ведь ездила она с мужем в Дальневосточное Княжество, недавно причём!

— Вот именно, Саша, вот именно. Дальневосточное княжество — глухомань, придаток, периферия империи. Кроме того, у меня есть основания думать, что показывают там нашим дипломатам декорацию. Мне было любопытно взглянуть, я просила кое-кого из наших резидентов погулять по городу с включённым гравитоном. Я, конечно, ошибаюсь иногда, Саша, но в этот свой вывод верю свято: Княжества намеренно морочат нам голову. Какой-то лубок демонстрируют вместо реальной жизни. Спрашивается — зачем? Даже тридцать лет назад князю их, Кию, хватило сил объединить княжества, и чем больше я пытаюсь разобраться в истории объединения, тем более противоречивая и неправдоподобная получается картина. Вероятность удачного исхода по моим расчётам не превышает десять в минус одиннадцатой степени, понимаете? И теперь вот — этот ультиматум. Человек, не уверенный в реальности угрозы, так не напишет. Не сумасшедший же он, в самом деле!

— А вдруг? Такое и раньше бывало — сумасшедший при власти, идиотские угрозы, ультиматумы, окружающие в страхе, думают — ну не сумасшедший же он, в самом деле! — принуждают себя считаться со всякой галиматьёй, и — оп-ля! — вот он вам, ваш маловероятный исход. Один к… сколько вы там насчитали? Знаете, была раньше такая игра — покер.

— Да нет, Саша, напрасно вы так. Я получила подтверждение.

— Чему? Реальности ультиматума? Так зачитайте же мне этот примечательный документ. Посмеюсь хоть.

— Думаете, вам будет смешно? Слушайте:

— Бред какой-то, — проворчал Волков, усаживаясь на полу. Смеяться почему-то расхотелось, хоть шутовской документ иной реакции не заслуживал.

— Я тоже думала, что бред. Послания из Княжества вообще трудно разбирать, раньше этим Левицкий занимался, а помогала ему Барбара. Прежде в письмах, приходивших оттуда, ничего кроме коммерческих предложений не было, и подписывал их не Кий, а его дальневосточный наместник. Возможно, вы заметили, Саша, что письмо состоит из нескольких слоёв шелухи и маленького ядрышка. Барбара помогла мне отбросить лишнее и перевела послание на человеческий язык. Вот что получилось: «Вы собираетесь захватить власть в Княжествах, отправив к нам самозванца, мы в ответ свергнем ваше правление».

— Коротко и ясно, но с логикой беда. Разве вы собирались отправить к ним самозванца? Причём здесь сын какой-то Дианы? Что за странная манера — отвечать на действия, которых не было? — спросил Саша, пытаясь не поддаваться влиянию предчувствий, расплывчатых и туманных ещё, но определённо неприятных.

— Барбара говорит, это вообще в их стиле, — отвечать действием на предполагаемый ход противника до того, как он будет сделан. Сын Дианы здесь вот причём: вы же знаете историю Барбары? Знаете кто она?

— Да, она рассказывала, — вздохнул Волков, снова растягиваясь на полу и подкладывая руки под голову, — романтическую историю о том как её, наследницу княжеского престола, Южную Княжну, подменили в юности. Подсунули вместо неё девчонку из балетной труппы мадам Фагоне, чтобы спасти княжну от смерти. Шустрая балерина, вместо того чтобы бесславно сгинуть, выскочила замуж за Северного Князя, а истинная княжна стала Барбарой. По-моему, банальная история, не находите?

— Вы правы, — согласилась Джоан, — всё было именно так. Есть маленькое дополнение, вернее два: князя звали Кий…

— Об этом я и сам уже догадался, — перебил Волков, поворачиваясь на бок и подставляя под голову руку. — А второе дополнение?

— Настоящее имя Барбары — Диана. Диана Ксаверьевна Войницкая, законная наследница престола Южного Княжества. Кий, когда в письме намекал на «изменников», подразумевал её.

— Погодите, но ведь у Барбары нет детей! — возразил Саша. — Она сама говорила, мол, если бы у меня был сын, хотела бы, чтоб он был похож… Минутку! Вы что же, предлагаете мне отправиться в Княжества под видом её сына?

— А что вы сами об этом думаете? — осторожно спросила Планетарная Машина.

Волков покрутил головой, непроизвольно ощупал шею, прокашлялся и сказал с вымученной улыбкой:

— Что думаю? Мне представляется, что моя голова довольно ловко сидит на шее; во всяком случае, ей не хотелось бы удостоиться кола, даже и у святых ворот. И, хоть я и не пробовал ещё, мне кажется, выпускание кишок — неприятная процедура. Не хотелось бы без необходимости. Зачем туда лезть, не нужен мне никакой престол! И потом, почему вы решили, что сила, которой он пригрозил, реальна? Можно подумать, вас напугала болтовня этого… м-м… Кия! Бросьте, Джоан, скажите, что пошутили!

Ерничал для того только, чтоб отогнать тоскливое и вполне определённое уже предчувствие.

— Не стала бы я такими вещами шутить, — ответила Джоан. — Кий не просто пригрозил Силой, но и применил её. Возможно, хотел продемонстрировать. В тот день, когда я получила ультиматум, через «Грави-айленд», а после и через все триста пятьдесят девять супермаркетов прошла Тёмная Волна. Я с ней справилась, но кто знает, было ли это нападением, или просто демонстрацией могущества.

— Нет, так дело не пойдёт, — перебил Волков. — Я, хоть и понимаю немного в Обобщённой Теории Взаимодействий, представления не имею ни о каких тёмных волнах. Поясните.

— Представьте, Саша, что вас отбрасывает во времени назад, потом возвращает к той точке, откуда отбросило…

— Ну и что?

— …но возвратная траектория отличается от исходной. Время идёт, как и шло, но на обратной ветви временной петли реализуются маловероятные события. Понимаете? Я же всё время просчитываю действия наперёд, пытаюсь заглянуть в будущее! Объём вычислений очень большой, но обычно я справляюсь, есть даже резервы, и всё же…

— Понятно. Включить в расчёт все маловероятные исходы вы не в состоянии, — покивал Александр. — Думаете, Тёмные Волны эти — дело рук Кия? И откуда название такое?

— Я нашла в литературе начала века описание Тёмных Волн. Было уже нечто подобное, Саша. И позже, как раз накануне объединения Княжеств тоже было. Тогда явление носило локальный характер и не отразилось на наших гравитационных реакторах, но теперь — иное дело.

— Почему? — поинтересовался Волков.

— Потому что с тех пор поменялась схема реакторов. Это не для разглашения, Саша, надеюсь на вашу скромность: то, что мы называем супермаркетами, на самом деле части составного гравитационного реактора. Центральная камера — на южном полюсе. Гибель одной экваториальной платформы не разрушит систему, но если все они будут атакованы одновременно… Скажу честно, в прошлый раз, когда пришла Волна, ветви временной петли были относительно коротким — меньше двух локальных минут, но даже с такими возмущениями было непросто справиться. Я не имею представления, какими возможностями располагает Кий, и… просто боюсь. Наращиваю мощности, готовлюсь, и всё-таки… Просчитала ближайшее будущее, получилось, вы действительно отправитесь в Княжества, поэтому я и попросила вас…

Страх Джоан передался Волкову, заставил судорожно вздохнуть, накатил холодной волной так, что потемнело в глазах. Он словно бы глянул отстранённо на себя самого — ничтожное зерно между тяжёлыми жерновами, каплю воды на стекле, атом… Потом это прошло. Овладев собою вновь, он заметил, что тяжело дышит и отирает со лба пот.

— Что это было? — сухо спросила Джоан.

— О чём вы? — не понял Саша. Почувствовал облегчение: утраченное расположение духа вернулось, и сверх того откуда-то явилось знание — да, в Княжества нужно ехать.

— Мои гравископы только что зафиксировали выброс гравипотенциала.

— А! Не обращайте внимания, — махнул рукой Волков. — С некоторых пор со мной такое случается. Считайте — небольшие осложнения после болезни.

— Хорошие осложнения! Даже не знаю, что хуже — Тёмные Волны, или ваша болезнь. Впрочем, вам я верю. Что вы решили? Время на раздумья есть, но его не много.

— Не о чем тут раздумывать, я еду. Могу хоть прямо сейчас отправиться, хотелось бы только…

— Нет, Саша. Вам обязательно нужно перед отлётом поговорить с Барбарой.

— Именно об этом я и собирался просить, — капитан Волков улыбнулся, поднимаясь. — Должен же я повидаться с приёмной матерью. И перекусить не мешало бы перед дальней дорожкой, даже не просто перекусить, а пообедать основательно. Барбара в Синем баре? Прекрасно. С прошлого визита никак не могу забыть её жареную картошку. Не волнуйтесь, Джоан, я быстро.

На тюльпанные створки грузового отсека «Улисса» лёт закатный багровый блик. «Как-то неуютно здесь, — подумал Волков, оглядев кабину бота, и поёрзал в непривычно просторном кресле. — Отвык я просто, а может… Да, всё понятно: не часто случается такое — сидеть в кабине без скафандра. Чувствуешь себя голым. И всё время мысль — не забыл ли чего?» Ощупав без особой необходимости застёжки «пояса Афины» сквозь комбинезон, Саша полез в нагрудный карман — футляр с иолантами на месте, — расстегнул ворот — вот он перстень, на карбофлексовой тесьме. Носить этакую штуковину на пальце показалось капитану Волкову неудобным. Кроме того перстень не лез ни на какой палец, кроме мизинца, да и с мизинца потом еле получилось снять. Пришлось перед отлётом спускаться в лабораторный отсек — искать тесёмку, чтоб повесить на шею. Барбара настаивала особо: «Перстень, Саша, всегда носи с собой», — и не терпевший предрассудки капитан вынужден был обещать ей это, хотя бы из одного только человеколюбия — прощаясь, опальная княжна вела себя как мать, провожающая сына в далёкое и опасное путешествие, и, по всему видно было, от слёз удержалась гигантским усилием воли. Обещания нужно исполнять. Волков потратил лишние двадцать минут на поиски подходящей верёвки, а потом ещё минут двадцать — узлы на карбофлексе не держатся, — пришлось заваривать тесьму прямо на шее ионным паяльником. Глупо в таком случае проверять, не забыт ли перстень. «Его теперь только с головой вместе и можно снять», — мрачно пошутил про себя эмиссар Внешнего Сообщества, собиравшийся отбыть в малознакомую страну, о которой Барбара сказала между прочим: «Голову там потерять легче лёгкого».

Саша медлил, бездумно считая оранжевые вспышки контрольных ламп, снова мысленно проверял исполнение пунктов ненаписанного списка необходимых дел: память Барбары снял, информацию для разбора отправил «Афине», указания шкиперу — повторять маршрут «пояса Афины», поднявшись на десять тысяч, — отправил и проверил дважды. «Что же ещё?» — рассеянно подумал капитан, снова полез щупать — на месте ли перстень? — и понял вдруг: «Ты тянешь, дружок, потому просто, что страшно лететь». Он отдёрнул руку от расстёгнутого воротника комбинезона и тронул рукоять хода.

— Так и только так, — провозгласил он вслух, когда скользнули мимо и пропали позади габаритные огни створок. Закатное солнце, описав плавную дугу, глянуло прямо в лицо, потом сдвинулось влево. Саша загнал зелёный треугольник курсовой метки в цепкие скобки курсоуказателя двумя короткими движениями руки, дождался сигнала «принято» и дал полный ход.

— А будешь в носу ковырять, мыслитель, — добавил он, обращаясь к автопилоту, — оставлю без сладкого.

Глухой и немой электронный пилот, естественно, никакого внимания на это не обратил — прилежно отрабатывал программу. Возникла на горизонте, быстро приблизилась облачная гряда, бот врезался с ходу в первую вздыбленную кучу, пробил её и пошёл над белой облачной равниной, как по снегу скользя. Глянув вверх, Волков увидел точно в зените серебристое, с розоватым отсветом рыбье тельце «Улисса». Электронный шкипер исправно выполнял, что указано было ему, до прибытия к месту назначения оставалось минут сорок. «Очень хорошо, что не вечер там будет, а полдень. До вечера успею разыскать кого-нибудь из старых знакомых княжны Дианы (они, должно быть, очень старые, но не может быть, чтоб не осталось совсем никого) и, даже если придётся провозиться с болтовнёй до утра, выясню, где искать их Кия и что он собой представляет. Жаль, Барабара ничего об этом типе не знает. Говорит, молодая была и глупая, поэтому не политикой интересовалась, а всё больше амурными сплетнями и балетом. По мне — так неизвестно, что глупее».

Саше почему-то вспомнилось лицо Барбары в тот момент, когда был открыт футляр с иолантами — надо же было хоть примерно оценить, хватит ли на первое время? Камни прихватил с собой в последний момент, по наитию; не понимал хорошенько, зачем они могут понадобиться и нужны ли вообще, но, узнав, что Семёнов, убегая, украл изрядное количество этих стекляшек, решил всё-таки взять. Выбирал самые крупные, но, похоже, перестарался — бывшая княжна на некоторое время потеряла дар речи, когда бесчисленные голубоватые искры выпрыгнули из-под чёрной крышки футляра. Барбара потому и вспомнила о княжеском перстне, что захотела сравнить подаренный отцом иолант с теми, что в коробке — оказались крупнее.

— Ну что же, — добивался экспертного заключения Волков, — хватит этого?

— Хватит, — пробормотала истинная княжна, — чтобы купить половину небольшого княжества.

— Вот незадача! — отшутился капитан «Улисса», захлопывая крышку, чтобы вернуть Барбару к действительности. — Не буду пока покупать. В следующий раз прихвачу побольше безделушек, чтоб не размениваться на мелкие страны, да ещё и разделённые надвое. Уж если покупать, так большое и целое симпатичное княжество с видом на море. Забыл спросить, население входит в стоимость, или нужно как-то… э-э… исхитриться и заселить самостоятельно?

— Населению, Саша, — глядя на собеседника странно, проговорила Барбара, — обычно деваться некуда, приходится населять, раз так вышло. Вот возьмите. Этот перстень стоит целого княжества.

— Почему? — удивился Волков, вертя дар в руках. — Камень меньше и… Неужели оправа такая дорогая?

— Этот камень оправлен границами Южного Княжества, он — символ истинной княжеской власти.

— Чепуха какая-то средневековая, но я возьму, спасибо. Хоть, помнится, такие бирюльки приносили владельцам одни неприятности. Надеюсь мне самому… — бормотал Волков, пытаясь надеть подарок на палец, и осёкся, случайно заметив, как глядит на него Барбара. Второй раз уже за день глаза её напомнили о матери. Впервые это случилось, когда усадил бывшую княжну перед пультом «Улисса» и протянул ей наушники «Мнемозины» — считывать воспоминания. Попросил её: «Откиньтесь на спинку кресла, расслабьтесь, — сидела, как на приёме у посланника! — и попробуйте вспомнить что-нибудь приятное, лучше из раннего детства». В тот самый момент она и глянула на Волкова так, что забыл, зачем давал ей наушники.

«Эмоции лезут, — одёрнул себя капитан и посмотрел на экран курсографа, — пора бы и о деле подумать. Минут через десять буду на месте, а ничего ещё… Что такое, почему так медленно?»

Бросив беглый взгляд на радар, он собирался отправить запрос автопилоту, как тот смеет так медлить, но сообразил, в чём дело. «Это, тебе не Марс, дяденька, атмосфера больно плотная, сильно греется корпус. Лишних десять минут погоды не сделают, зато есть время подумать, с чего начать. Джоан, когда прощалась, предупреждала, чтобы не пытался поразить воображение аборигенов техническими диковинками и образование не выпячивал. В Княжествах, мол, учёных не любят. Странное предубеждение, но в чужой монастырь… Учёные разные бывают, однако любому из них прикинуться безграмотным дурачком сложнее, чем полуграмотному недоучке выдать себя за учёного. Ну что ж, надо, значит надо. Интересно, как это у меня получится не похвастаться техникой? Явлюсь к ним в боте… Впрочем, там же море! Можно высадиться заранее, сделать вид, что к этой технике я лично никакого отношения не имею. Бот пусть себе идёт своим ходом — конечная точка автопилоту задана, — а я сойду над морем, пусть «Афина» меня подхватит. Можно будет даже сделать вид, что приплыл, а не прилетел — опуститься к самой воде. Комбинезон вымокнет, но это пустяки. Там июнь сейчас, полдень, солнце жарит… Что я говорю — там? Здесь! Вон берег уже, горы. Ну-ка, проверим, как «Афина» усвоила память княжны Дианы».

Саша, поглядывая искоса на гребень невысоких гор, напоминающий развалины крепостной стены, и полоску зелени у самой воды, едва шевеля губами, шепнул: «Афине: включить консоль. Активировать режим опознавания. Активировать режим ориентировки». Потом он ещё раз осмотрелся, ожидая, что программа узнает очертания береговой линии, но этого не случилось. «Ну, давай же! Нет, ничего знакомого не находит. Не может быть, чтоб я напорол с координатами — то самое место. Надо полагать, княжна никогда не видела этот берег издали и с большой высоты. Пора, господин эмиссар, высаживайся. Даже если и ошибся немного — можно местных расспросить».

Саша передвинул рукоять хода на минимум, чтобы не ударило воздушным потоком, снял фиксатор люка, открыл… «Ветерок. Прохладно здесь, не ожидал. Это вам не экватор, господин эмиссар. Холодновато будет в воду лезть, может, получится обойтись без купания? Всё, пошёл». И он шагнул из люка в двухсотметровую пропасть. Тёмно-синее, мятое, рябью подёрнутое покрывало ринулось навстречу, ветер рванул куртку, раздул на спине, но: «Режим левитации активирован», — вспыхнули перед глазами рубиновые буквы — «Афина» подхватила подзащитного, не дала упасть. Поползла перед глазами шкала альтиметра: «186… 185… 184…» — всё медленнее и вскоре остановилась. Капитан Волков, покинувший корабль против всех правил управления исследовательскими ботами, повёл головой вправо — нужно было развернуться так, чтобы видеть берег, — отметил про себя: «Ботик мой далеко уже», — и двинулся следом, снижаясь к воде.

Пусто на берегу. Узкая полоска пляжа, зажатая меж волноломами, безлюдна, ни живой души у хибар, прилепленных спинами к серой редкозубой стене набережной. Зелёная пена древесных крон у подножия щербатых скал, похожих на развалины древних башен, сплошные заросли, но можно разобрать уже: вот головы каких-то гигантских деревьев, похожие на кочны цветной капусты, а вот космы тонконогих встрёпанных пальм — редким строем, за ними разинутый удивлённо зев пригревшегося на боку холма диковинного здания со шпилями и башенками. «Афина: установлено соответствие, — возникла перед глазами надпись. — Резиденция князя Войницкого, Южный вход».

— Ага, узнала, — довольно шепнул Саша и увеличил скорость, спустившись к самой воде. — А я уже беспокоился, не заблудился ли.

Лезть в воду смысла не было, ни у кого, похоже, прибытие эмиссара не вызвало ни малейшего интереса. Обогнавший своего капитана метров на двести бот шёл прямиком к волнолому, никакого шевеления на пляже и окрест не наблюдалось. Волков позволил себе расслабиться. Солнце приятно грело затылок, влажный тёплый ветер, шевеливший волосы, пропах водорослями, но к этому знакомому запаху примешивался другой, сладкий, дразнящий, не похожий ни на что аромат. «Жаль, богиня моя электронная страдает насморком и к запахам нечувствительна», — сокрушался Александр, пробуя на вкус разогретый полуденным солнцем воздух. «И на ухо бедняжка туга, вздохи волн и странные скрипучие шорохи для неё пустой звук. Придётся самому разбираться. Шуршит галька, видно уже — не песчаный пляж, а запах… Им займёмся позже. Ботик мой уже у волнолома. Кажется, это называется «причалить», а может быть и «пристать». Есть же и причалы, и пристани, но что-то я не помню, чтоб можно было примолиться, хоть подошёл мой бот именно к молу, который, если верить памяти Барбары, ещё и волнолом вдобавок. Твёрдая пятёрка тебе по пятибалльной шкале за приставание, кэп».

Автопилот, действительно, не просто подошёл к молу вплотную, но и повернулся к берегу открытым люком. Как раз в тот момент, когда капитан ставил ему высший бал за чистоту приземления, он, должно быть, проникновенно сообщал пустому сиденью, что полётная программа выполнена. «Зря только спрыгнул, — ругал себя за мнительность Александр. — Это всё Джоан виновата, сделала из меня…»

Чёрная тень выросла между зубьями набережной ограды, Саша мигнуть не успел, человек этот пал на колено, на плечо уложил нелепую трубу с шишкой на конце, похожую на переносной рефрактометр.

— Ты что делаешь! — заорал Волков, соображая, зачем этому чудаку понадобилось исследовать рефрактометром обычный бот, но звук его голоса отнесло ветром. Даже если чёрный исследователь услышал окрик, на его действиях это не отразилось никак. Хах! — пламенно дохнуло у него за спиной из прижатой к плечу трубы — Ш-ш-орх! — лениво вымахнула к боту чёрная дымохвостая головня, и… «Га-о… о-х!» Вздохнул басом, расцвёл огненно в открытом люке ослепительной красоты цветок.

Повисший в метре от воды капитан, раскрыв от удивления рот, проследил, как из люка харкнуло грязным дымом, как четырёхлапый зверёк, крутнув щупальцами манипуляторов, отвалил от мола, хлюпнул круглой головой в волны и стал тонуть.

— Дранг! Дранг! — зарычало что-то у ограды набережной. Оглушённый внезапным нападением Волков обернулся на звук. Оказалось, чёрный времени не терял. Оседлал неизвестный механизм о двух колёсах, пригнулся, — дрра-рра-аур-р! — чёрной тенью замелькал меж набережных невысоких столбов и скрылся за частоколом стволов прибрежной рощи.

До берега оставались какие-то метры, Саша одолел это расстояние мгновенно, однако скорости не рассчитал, споткнулся и рухнул коленями и ладонями в гальку. В ноздри ударил йодистый водорослевый дух, Волков вскочил на ноги — бежать к боту! — и чуть не упал снова — ехали, скрипя под ногами, окатанные волнами голыши. «Ч-чёрт, режим левитации отключился, надо было не на берег прыгать, а лететь к молу, может быть, успел бы ещё…» — думал капитан тонущего на мелководье корабля, неуклюже топча башмаками податливую спину галечного пляжа. В два счёта взлетел по выщербленным каменным ступеням на волнолом и ринулся к боту, думая на бегу: «Зря спешу, в кабине месиво, живого места нет. Если бы я, дурак, там был, «Афина» бы не позволила, отразила, а так… Бот зря потерял. А всё Джоан с её страхами. Нет, поздно. Напрасно только запыхался, кэп!»

Круглую массивную голову бота ворочало волнами, нелепо задранный кверху манипулятор лениво пошевеливался, чмокали, вливаясь в открытый люк волны. Резко воняло палёным пластиком. Над водою висел ядовитый пар, но огня уже не было, и треска разрядов тоже. «Всё, что могло гореть, искрить и плавиться, уже выдохлось и захлебнулось, — сообразил Саша. — И выходит, сглупил я вторично — вместо того, чтобы спрятаться за деревьями, торчу здесь, как памятник командору, чтоб уж наверняка заметили и саданули из кустов чем-нибудь покрепче, с чем «Афина» не справится, тёмной какой-нибудь волной, к примеру. Подберётся кто-нибудь сзади…»

— Молодой человек, — укоризненно проговорил за спиной старческий хриплый голос. — Вы мне своим гранатомётом распугали всю рыбу.

Волков развернулся на месте, будто его ужалили, но оказалось — ничего страшного, какой-то старикан. Вооружён легко: ведром и тонкой длинной тростью. «Загорел дочерна, значит местный, — соображал захваченный врасплох капитан. — Одет по погоде, а пришёл он… да, во-он из той хибары. Дверь была закрыта, теперь распахнута настежь».

— Гранатомётом? — переспросил Волков, оглянувшись через плечо. Ничего, кроме пузырей, не осталось от затонувшего ботика.

— Я хоть и старый, но не совсем глухой. Мотоцикл свой где оставили? — спрашивал, наступая, дед. Податься капитану было некуда, волнолом кончился, хочешь не хочешь, а пришлось вступить в переговоры.

— Не понимаю, о чём вы, — ответил он, чтоб потянуть время, внимательно рассматривая при этом собеседника. Рубашка расхристанна, без пуговиц, болтается на худом, словно из чёрного узловатого дерева, теле старца. Штаны синие подкачены, висят на каких-то лямках с застёжками. Шлёпанцы на босу ногу. Грозное орудие в узловатой руке, без сомнения, удочка. Мятая шляпа с вислыми полями, седые кустистые брови насуплены, подбородок в пегой поросли, глазки… «Афина: установлено соответствие, — неожиданно вспыхнула поперёк старикова лица надпись, — идентичность 86 %, имя: Арон, фамилия: Коэн, гувернёр Дианы Ксаверьевны Войницкой. Год рождения: предположительно…»

— Не дурите, молодой человек, — склочничал, щурясь, дед, — я хорошо слышал гранатомётный выстрел, потом взорвалась граната, потом вы затрещали своим мотоциклом. Позвольте, мне показалось, что звук удаляется… И где, разрешите спросить, тогда у вас гранатомёт? А, выкинули в воду! Мало вам пугать рыбу, вы ещё и мусорите у пирса!

— Стрелял не я, — машинально оправдывался Волков, пытаясь одновременно сообразить, соответствует ли возраст деда справочным данным: «Должно ему быть сейчас около девяноста, и я бы дал ему эти годы, но слишком он живо и молодо скандалит, непохоже что-то».

— И мотоциклом тарахтели тоже не вы? — брюзжал, тряся головой, полный жизни старик. — Я стоял в дверях, собирался выходить уже, и прекрасно слышал. Намеревался, знаете ли, поудить рыбу, а тут вы со своей пальбой.

— Тот кто стрелял, уехал, — объяснил Саша. Пока гневный дед собирался с мыслями, готовя новое обвинение, Волков решился.

— Арон… — начал он, испытывая неловкость от фамильярного обращения к пожилому человеку, но отчества господина Коэна в памяти княжны Дианы почему-то не было.

Рука старца, сжимавшая ручку ведра, дрогнула, щёлкнули жестяные проушины. Он подобрался к Волкову вплотную, выставив вперёд подбородок, глаза его при этом широко раскрылись, и стало понятно, что щурился раньше вовсе не из-за близорукости.

— Кого-то вы мне напоминаете, — пробормотал он, — не могу припомнить, кого.

— Я сын Дианы Ксаверьевны Войницкой, — давясь словами от отвращения к самому себе, соврал Волков. — Вот, посмотрите, она дала мне этот перстень, чтобы…

Волков словно оправдывался, перстень тянул наружу за тесьму, но когда извлёк всё-таки, совесть его подверглась новому испытанию. Дед, разглядевший перстень с близкого расстояния, повёл себя неожиданно. Отпрянул, грохнул ведром о камень мола, выронил удочку, потом снова приблизился к лже-Войницкому и прикоснулся губами к зажатому в Сашиной руке перстню. Засим отступил с поклоном. Когда он снова поднял голову, в уголках глаз его дрожали капли влаги.

— Здравствуй, князь!

— Не называйте меня так, — попросил смущённый проявлением раболепия капитан.

— Как же мне называть вашу светлость?

— Меня зовут Александр Волков. Лучше просто Сашей зовите, — пробормотал, пряча перстень, самозванный князь.

— Слушаюсь, ваша… Хорошо, Саша, — с большим трудом выговорил Коэн и поясно поклонился.

— И прекратите кланяться, Арон, — буркнул Волков, поднимая удочку и вкладывая её в послушную руку старца, то же сделал и с ведром — решил занять руки бывшего гувернёра чем-либо, чтобы лишить того возможности выкидывать новые коленца.

— Как вам будет угодно… Саша, — согласился старик, и видно было — сдержал порыв поклониться с большим трудом. — Я понимаю, вы прибыли инкогнито. Вы сильно рискуете, ваша… м-м… Саша. Если о вашем прибытии узнает Кий… Пойдёмте ко мне.

И бывший придворный совершил ведром и удочкой несколько сложных движений, которые могли сойти за изящный приглашающий жест, если б исполнитель сего замысловатого балетного па не вспомнил о запрете кланяться.

Саша последовал за ним, сообразив: «Ладно, пусть инкогнито, даже легче будет разговаривать. Он в свою халупу меня ведёт? Смешной старикан. Живёт возле старого пирса. У кого-то было, что пирс — это несостоявшийся мост. Читал где-то, не помню. А это что? Лодка?»

У шершавого, высунутого в море языка пирса, обросшего ядовито-зелёной слизкой зеленью, позвякивала цепью, толкалась носом, постукивала глухо деревом о камень лодка-скорлупка. Сунутые в уключины гусиные лапы вёсел смиренно ждали, выставив за борт отполированные до блеска тонкие рукояти.

— Извините, Арон, что так получилось с рыбой, — сказал, догнав старика, Саша, — но стрелял, и вправду, не я. Какой-то тип пальнул в меня из… — как вы это назвали? — да, из гранатомёта. Но не попал, слава небу. Вы с лодки ловить собирались?

— Зачем с лодки? Прямо с пирса, — охотно отозвался Арон, бросив косой взгляд на своё судёнышко. — Рыбы и здесь довольно, и пугать её обычно некому. В море кроме меня теперь никто не ходит, да и я не люблю, однако нужно же как-то зарабатывать на жизнь.

«Так зачем же в море тогда ходить, если рыбы и возле пирса довольно? — удивился Александр. — Нет, не пойду к нему в каморку. Ещё вздумает угощать чем-нибудь, а у меня времени нет, да и объедать нищего старика это как-то даже нехорошо»

— Нет, Арон, к сожалению, я не смогу воспользоваться вашим любезным приглашением — просто нет времени, — ответил Волков на приглашающий жест своего почтительного провожатого. — Мне нужно как можно скорее разыскать Кия, и если вы можете помочь советом…

— Нет ничего проще, Саша. Вот дорога в Кий-город, — ответил Арон, тыча удочкой в шоссе, по которому не так давно сбежал после удачного выстрела чёрный мотоциклист. — Но хотелось бы… Извините мне, ваша светлость, моё низкое любопытство, я много лет мечтал узнать хоть что-нибудь о судьбе…

— Княжны Дианы? — закончил за гувернёра Волков. — Давайте вот здесь присядем с вами.

Корявая, сбитая из трёх досок скамья, укрытая от солнца навесом из вьющихся растений, скрипнула, принимая непривычный вес. Старый гувернёр согласился сесть только после повторного приглашения и устроился на краешке, словно готовился вскочить при первой возможности. С ведром и удочкой не расстался, должно быть, по рассеянности. О Барбаре Саша распространяться не стал, намекнул, что здорова, счастлива и помнит своего наставника.

— Такая была смышлёная девочка! — растроганно закудахтал Арон. — Живая, смешливая, беззаботная!

— Такой и осталась. Хлопот у неё, правда, прибавилось.

— Заботы, мой мальчик… — о, простите, ваша светлость! — они не всегда зло. Я тридцать лет уже по милости Кия живу без забот; вы думаете, это пошло мне на пользу?

— Что же, князь вам назначил пенсию? Так можно ведь и на пенсии заниматься с воспитанниками, в конце концов, бесплатно, удовольствия ради!

— Кий Победитель, — с заметной долей сарказма молвил старик, — облагодетельствовал меня невниманием. Он попросту не заметил ничтожного книжного червя, когда чистил окрестности своей дачи от скверны, иначе вашего покорного слугу можно было бы уже причислить к лику мучеников науки. Я не герой, Саша, и не желаю платить жизнью за удовольствие нести разумное, доброе и вечное. Когда жгли княжескую библиотеку…

— Он сжёг книги? — изумился Волков. — Зачем?

— Кроме меня, молодой человек, мало кто сможет ответить вам на такой вопрос: большинство просто перескажут пропагандистские бредни о нечестивцах-учёных и мерзости науки. Глупцы эти, даже если бы и захотели сказать правду, не знают её, а те немногие, кто знает, смолчат, испугавшись провокации.

— А вы почему не боитесь?

Коэн разошёлся. Должно быть, давно не приходилось ему читать лекции; ораторский экстаз заставил его забыться и перестать оказывать собеседнику княжеские почести. Ведро поставил, звучно брякнув им о плитняк под ногами, удочкой стал совершать плавные движения, вещая:

— Разучился, да и стар стал, чтобы чего-то бояться. Князь Кий, юноша, опасался, что в некоторых книгах люди найдут отзвуки настоящей жизни, но отличить опасные книги от безопасных не мог, поэтому решил — жечь все подряд. Костёр был, доложу я вам, до небес! До сих пор мне иногда чудится запах гари… но, может быть, это издержки моей нынешней профессии. Да вы не удивляйтесь так, Саша, книги — что! После них пришла очередь самих учёных.

— Жёг людей? — ужаснулся Саша.

— Ну, не то чтобы всех жёг, кого и вешал. Вы думаете, есть большая разница между казнью через повешенье и сжиганием на костре? Если подмешать к сухим дровам сырые ивовые прутья, нечестивец угорит раньше, чем почувствует ожоги, и знаете, что я вам ещё скажу? Им, когда после пыток выводили казнить, костёр и верёвка казались избавлением.

— Что вы несёте, Арон! — заорал Волков, вскочил, чтобы избавиться от подступившей к горлу тошноты, потом принудил себя сесть. «Он просто свихнулся от старости, не может такого быть! Просто спалили у него на глазах книги, вот и щёлкнуло в черепушке» — решил капитан, оглядев безмятежную штильную лазурь горизонта. Получилось немного успокоиться, но ненадолго.

— Вы, я вижу, не представляете себе, что тут было тридцать лет назад, — криво усмехнулся старик, положил на плечо Волкова руку, придвинулся ближе и проговорил вполголоса:

— Кий смог наглядно и убедительно доказать одно моё умозаключение, но я не испытываю благодарности, предпочёл бы обмануться. Канат, натянутый между животным и человеком, висит над пропастью. Идти опасно, остановиться опасно, повернуть — опасно вдвойне. Уютнее и безопаснее всего оставаться животным.

— Так говорил Заратустра, — буркнул Волков.

Коэн издал звук, весьма похожий на довольное кудахтанье, и погрозил жиловатым пальцем, не убирая руку с плеча:

— Передёргиваете, молодой человек, Заратустра говорил совсем не так. Я вижу, мать сделала из вас человека образованного, но лучше прикиньтесь животным, пока будете у нас здесь, ибо пока Заратустра говорил, правитель Кий-города делал. Хоть теперь и не тридцатые годы, но и в благословенном восемьдесят шестом у княжеских волкодавов найдётся крепкая верёвка и огонь они для вас разведут, если заметят, как вы разгуливаете по натянутому канату.

От его слов капитана Волкова пробрал озноб, хоть и было в узорной тени навеса жарко. В тёмных глазах Арона притаились искры, но сумасшествия не было, обиняками говорил просто по привычке, а смысл сказанного только подтверждал напутствия Джоан — не кичиться учёностью. И теперь понятно стало, почему. «Казни, пытки… — думал Саша, гадливо морщась. — Вот не ожидал, что придётся когда-нибудь разгребать такую грязь. Так значит, вот эта самая дорога. Но должны же быть и перекрёстки?»

— Непротивленческие настроения очень им пригодились, — разглагольствовал старый учитель, — нет ничего удобнее для употребления, чем стадо баранов, сознательно подставляющих вторую щёку… хм-м… я хотел сказать, шею под нож. Вы понимаете, заместительная жертва нынче не в моде, уж если закладывать… то есть, я хотел сказать, если закласть… В общем, Кию пришлось слегка модернизировать древний культ Баала. Был бы культ, а жертвы найдутся, вы понимаете? Народ сам выдумает себе ведьм и с наслаждением станет их жечь.

— Вы говорили, — сказал Саша, которому рассуждения о казнях стали уже надоедать, — в город, где обретается мерзавец, ведёт эта дорога? Не заблужусь, если по ней пойду? Где-то там есть ведь развилки.

— Не заблудитесь, — успокоил его Коэн. — Развилки есть, и на них, как и положено, устроены кабаки, но если будете держаться самой лучшей дороги и не болтать языком, обязательно доберётесь до Кий-города. Остерегайтесь только называть светлейшего мерзавцем, потому что в этом случае вас познакомят с ним раньше, чем вы успеете приготовиться к встрече.

Волков поднялся, собираясь распрощаться, но неутомимый его собеседник тут же вскочил, выразив таким способом готовность проводить. Он заковылял рядом, не прекращая болтать:

— Вы понимаете, я рад служить, но всё же мне бы не хотелось оказывать сыну Дианы Ксаверьевны профессиональную помощь.

— Чем вы зарабатываете на хлеб, Арон? — заинтересовался Саша.

— У людей богатых во все времена масса причуд. Даже умирать они не хотят, как люди подлые, а уж похороны себе стремятся обеспечить не хуже княжеских. Нынче модно кремировать богатых покойников, но только самые высокородные могут позволить себе роскошь — слиться с морем. Развеять пепел над водой — что может быть проще, но в море-то никто не ходит, потому что официально принято считать его гибельным для смертного. Не знаю, зачем Кию понадобилось внушать это подданным, но нужно отдать ему должное — с задачей справился отменно. Со мной по его милости теперь даже разговаривать боятся, да и не о чем мне с ними говорить. Тариф мой известен давно, беру я недорого: если развеять в ста метрах от пирса…

— Дальше — дороже? — перебил его Волков.

— Естественно. Но больше чем в километре от берега я хоронить не берусь, разве что сам Кий сподобится. Вы понимаете, они жгут книги, а я топлю то, что от них самих остаётся после сжигания. Ох, тяжело мне в гору. На вёслах легче. Прощайте, Саша.

Волков опасался, что снова повторится обряд целования перстня, но Арон, похоже, попросту забыл, с кем и о чём говорит. Ворчал: «Кого же ты мне напоминаешь? Вспомнить не могу…» Прощаясь, изобразил в воздухе какой-то странный знак и побрёл, не оборачиваясь, обратно к пирсу. Ходить ему действительно было непросто — заметно хромал и опирался на удилище.

Глава третья

Прощание с Ароном окончательно убедило Волкова, что на данные, полученные от бывшего гувернёра княжны Дианы, полагаться нельзя. Россказням о сожженных и повешенных учёных верить не хотелось, да и вообще не получалось совместить мрачный набросок, нарисованный намёками и недомолвками Коэна, с полдневным миром, подступившим вплотную к незваному гостю: слева — постриженными аккуратно, прямоугольно, в два человеческих роста, мелколиственными кустами, справа — той самой прибрежной рощей, за которой скрылся сбежавший мотоциклист. Слишком сильное действие оказали на капитана мерные вздохи прибоя и сладковатый привкус нагретого воздуха, чтобы неприятное впечатления от болтовни полусумасшедшего девяностолетнего старца устояло. Не прошло и трёх минут после расставания с провожатым, а Волков уже беспричинно улыбался и на острые серые зубцы дворцовых башен, скалившиеся из-за кустов, поглядывал благодушно. Любоваться пейзажем сквозь навязчивые подсказки «Афины» надоело, Саша приказал своей электронной богине отключить консоль и сбавил шаг. Расхотелось спешить. Кто знает, когда ещё выдастся случай прогуляться по роскошному дворцовому парку, да и в сам дворец заглянуть не мешало бы. «Тем более, что нет ограды, — убеждал себя наблюдательный эмиссар, — и значит все эти средневековые байки Арона — чушь. Не может быть княжеского дворца без охраны и забора в изуверском государстве, где пытают, вешают и жгут. Жаль, безлюдно здесь, не у кого спросить, как пройти во дворец. Ну и ладно, вон, кажется, лестница». Выяснилось — действительно каменная узкая лесенка под сводом из полукруглых воротец, увитых ползучими плетями неизвестного растения с крупными пятипалыми листьями. «И, кажется, ведёт куда надо», — подумал Александр и собрался ступить в живой тоннель, но внезапно почувствовал — кто-то тянет за правый рукав. Нисколько не испугавшись, Волков обернулся — человек в сером балахоне, лица не видно из-за смешного капюшона, надвинутого на глаза, только кончик длинного носа торчит, бледнокожий подбородок, да кривой тонкогубый рот. «На тень похож. И тень от него такая же, как он, остроголовая, — отметил про себя капитан «Улисса». — Прятался за кустами, пока я головой вертел, потом выскочил. Э, да он не один!» Второй в таком же сером одеянии выскользнул из бреши в лиственной стене и мигом очутился у левой руки.

— Здравствуйте! — неуверенно поздоровался Волков. Оба серых поклонились почти одновременно, но без слов, а один из них показал рукой: сюда, мол.

«Немые они что ли? Или по-русски не понимают?» — гадал Саша и на всякий случай повторил приветствие на английском, немецком и японском языках. Подумав, добавил ещё французский вариант, но ответа не услышал. Ему снова было указано рукой — пойдём, мол, с нами, — а один незнакомец даже за локоть Волкова потянул. Мягко, однако настойчиво.

— Но я хотел ещё во дворец заскочить на пару минут, — возразил Александр. — Хотя… ладно, уговорили, ребята. Куда идти?

Похоже, ловцы посетителей приморского парка всё же понимали по-русски, поскольку тут же подхватили гостя под локти и повели, склонив головы в остроконечных капюшонах. «Может, не из почтительности, а просто под ноги смотрят? — прикидывал Саша, поглядывая то на одного, то на другого сопровождающего. — Немые они, точно. Но слышат хорошо. Ведут куда-то как князя, под локотки. Что за рубища на них? Слово какое вспомнилось — рубища! Чадящие факела, костры, балахоны с клобуками… Монахи?! Вот на кого они похожи. Но не может того быть, это я из-за Ароновых бредней выдумал. Ведут меня почтительно. Куда?»

Справа в промежутке между деревьями мелькнуло море, но монахи не позволили рассмотреть — увлекли наверх по длинной лестнице, уверенно провели по лабиринту ухоженных аллей туда, где шпили сводчатого мавританского входа царапали незамутнённую синь. «Не такую уж и незамутнённую, — сказал себе самому гость, уже смирившийся с тем, что обращаться к хозяевам не имеет смысла. — Чадит что-то на верхней террасе и пахнет оттуда дымом».

Запах приятно кислил, припомнилось слово «благовония». Воздух струился над двумя белыми вазами с барельефными ликами какого-то курчавого бога. Волков понял — ведут туда. Там бормотали скороговоркой, то будто бы уговаривая, то сердито, а то и жалобно, но слов разобрать не получилось, пока не поднялись наверх. Чёрные широкие чаши вокруг плоской каменной плиты, в чашах потрескивают уголья. На плите, раскинув руки и ноги в стороны загорает совершенно голый господин, он и бормочет невнятно. Возле него в позах, не лишённых почтения, четверо, ещё трое несуетливо возятся у чадящих костерков. И слышно уже:

— Почему сегодня-то? До солнцеворота два дня, клянусь Адонисом! Или кто у вас там? Э! Э! Ребята, я пошутил! Я хотел сказать: клянусь Таммузом! Или Фаммузом? Ч-чёрт, глухие вы что ли? — говорил обращаясь то к одному безмолвному своему почитателю, то к другому, разлёгшийся в странной позе голый курортник. Тело его мучнистое, без малейших признаков загара, при этом извивалось и коротко подёргивалось. На запястьях и лодыжках отдыхающего Волков смог рассмотреть широкие кожаные браслеты с грубыми пряжками.

— Не мог же я проспать два дня? — спрашивал у немых прислужников пациент, по всей видимости, принимавший воздушные ванны. — Или мог? Говорил мне Арон… А! Я вспомнил! Вы эти… Послушай, начальник! Клянусь Думу-зид-абзу… Не понимаешь? Чтоб ты лопнул! О, извини, я не то хотел сказать! Начальник! (голый господин заговорил интимно) Я буду очень благодарен, ты понимаешь меня? Поищи вокруг, не запутался ли кто-нибудь в кустах. Ты понял меня? Какой-нибудь… бэ-э-э… Ты понимаешь?

Говоря это он приподнял голову, чтоб монаху было лучше слышно, заметил Волкова и заорал тут же:

— Смотри, смотри! Это он! Он запутался в кустах, я же тебе говорил! Окажи ему почести, я недостоин!

«Почести? Интересно, откуда он узнал, что у меня перстень?» — удивился Волков, но решил, что раз уж инкогнито раскрыто, нужно хотя бы воспользоваться преимуществом княжеского положения и получить ответы на вопросы. Шагнул в круг, очерченный кострами (провожатые не препятствовали) вытянул за тесьму перстень и сказал, обращаясь к тому монаху, которого голый назвал начальником:

— Уважаемый, этот человек прав, почести следует оказывать мне. Вот, можете убедиться — перстень Дианы.

Серый живо обернулся и приподнял край капюшона обеими руками, чтоб не мешал смотреть. Широкие рукава его рубища поехали вниз, обнажив изуродованные шрамами запястья. Волков отшатнулся от неожиданности: белые шары глазных яблок, лишённые радужки, выкатились на него, уставились точками зрачков, смигнули, потом сместились ниже, зашарили — монах разглядывал перстень.

— Он! Это он, а не я, — причитал распятый на камне господин. «Чего он хнычет? Они же ничего такого…» — с запоздалым удивлением подумал Волков и тут же смог убедиться, эти серые не хотели курортнику зла. По едва приметному знаку их начальника склонились к распятому и снова стали возиться с его браслетами. «Ремни? Он был привязан!» — сообразил Саша, но и это не вызвало у него опасений. Покорно послушался, когда двое его провожатых мягко и уверенно подвели к камню его самого и усадили с поклонами.

— Видите? Он лучше! Смотрите, какой здоровый, — убеждал освобождённый от неизвестной оздоровительной процедуры голый гражданин. — Из него кровищи будет…

Но его не слушали, грубо вытолкали за пределы огненного круга и напоследок ещё дали пинка. «Кровищи! — отозвалось в голове Волкова гулким эхом, по хребту продрал озноб. — Нужно включить консоль на всякий случай».

— «Афине», — начал Саша обычную команду, но чересчур громко (от волнения), и был услышан.

— Придурок! — крикнул голый откуда-то справа (Сашу уже уложили на камень и возились с запястьями и лодыжками). — На кой ляд ты им об Афине своей? Хуже будет, они же…

Но Волков не слушал, заворожено следя за действиями монахов. Было в движениях серых теней что-то мистическое, нереальное. Все, кроме главного, стали возле костров за пределами круга, как по команде откинули клобуки, обнажив бритые наголо сизые черепа и задрали подбородки. Девятый монах вдруг оказался рядом, выхватил из-за пазухи что-то сверкнувшее на солнце и занёс над головой распятого на камне капитана. «Нож?» — ужаснулся Саша и непроизвольно дёрнулся, но крепкие ремни не пустили.

— Остановись, что ты делаешь?! — крикнул капитан «Улисса» палачу. Широкое длинное лезвие, очертило сверкающий полукруг и…

«Афина — самозапуск», — зажглась в глазах Волкова надпись поверх искажённого неприятной гримасой белоглазого лица и тут же погасла, уступив место другой: «Внимание! Опасность!», а ниже, поперёк ощеренного рта: «Обратить? Да/Нет».

— Да! — поспешно ответил Волков. Короткое слово выговорилось с трудом, как и всегда в момент самозапуска защитной программы воздух не желал попадать в лёгкие и выходил оттуда с трудом. События пошли своим чередом. Широкое лезвие рассекло воздух, махнуло к шее, Волков увидел совсем рядом бельмастые глаза, потом услышал короткий болезненный вскрик и сталь звучно брякнула о каменную плиту поодаль, метрах в трёх. Монах исчез из поля зрения, но было слышно, как он шумно дышит и постанывает рядом. «Руку ему «Афина» сломала, — решил Саша. — Что делать, противодействие в данном случае равно удвоенному действию. Надо встать, чтоб не вводить в искушение остальных». Сжав кулаки, Волков легонько дёрнул обеими руками, потом сел и первым делом глянул на сжимавшие запястья ремни с нелепыми торчащими обломками ржавых гвоздей. Затем, расстегнув пряжки, он освободил ноги.

Палач-неудачник был соблазнительно близко — стоял на коленях, придерживая правую руку левой и следил за Сашей, бессмысленно тараща выцветшие глаза.

— Ты не понял ничего? — участливо спросил Саша. — А я тебя предупреждал, остановись, пока не поздно.

Надо было бы съездить по сизобритой гнусной физиономии, но Волков сдержался. Впрочем, палач быстро преодолел оторопь. Косясь, заковылял бочком, как подраненный краб, наружу из круга костров. Шевелил губами, шептал что-то. Волкову почудилась латынь.

— Молишься? — спросил он. — Правильно, самое время.

Оглядевшись, капитан обнаружил — ножи есть у всех девятерых, но жмутся, в круг заходить боятся, переглядываются. Всех их «Афина» уже взяла в красные мерцающие прямоугольники. От мысли о том, что кого-то из них придётся калечить, стало тошно, хотелось просто припугнуть, чтоб оставили в покое, и Волков проговорил раздельно, подняв обе руки:

— «Афине»: отметить всех! Включить мультирежим! — и, дождавшись, пока между прямоугольниками возникнут штрихи перемычек, слегка ткнул раскрытой ладонью в один из них. И всё же перестарался. Затрещали ветки кустов под тяжестью вломившихся в них тел, охнул, ударившись спиной о каменный парапет, монах, подступавший к Волкову со стороны моря, покатилась, рассыпая угли, задетая чьей-то взбрыкнувшей ногой чаша. Волков зашипел от досады сквозь зубы, но — что делать?! — приготовился ещё раз толкнуть особенно ретивых, если таковые найдутся. Не пришлось. Тот, который пытался ударить ножом, выкрикнул фальцетом:

— Спаси меня, Баал! Неназываемый! — и с треском полез через кусты, не решаясь, видимо, снова ступить на опасную площадку. Консоль можно было отключить, что Волков тут же и сделал, с немалым облегчением прислушиваясь к удалявшемуся топоту многих ног. «Вроде бы, всё кончилось хорошо, — думал он, с отвращением сдирая кожаные браслеты, — но опять расспросить некого. Надо хотя бы оглядеться».

Он повернулся к дворцу.

Резной купольный вход, надпись арабской вязью. Лестница под охраной четырёх белокаменных львов. Не злых.

— Зайти, что ли? — спросил Волков одного из них, ближнего, но тот даже ухом не повёл — спал. Саша нерешительно поставил ногу на первую ступень, но за спиной заголосили:

— Куда лезешь, жить надоело?!

Волков подскочил от неожиданности и мигом повернулся на голос. Готовясь к нападению воззвал: «Афине…» — но команду передавать не стал. Пригнувшаяся голая фигура опасений не вызвала, да и вёл себя незнакомец дружелюбно. Ворчал:

— Пошёл ты со своей Афиной, мне хоть мозги не пудри. Повезло тебе с уродами серыми, я думал — всё. Выпустят тебе кишки. Ты понял, кто это?

— Нет, — признался Саша. Про себя подумал: «Кто ты сам такой, я тоже ещё не понял». Он сунул руки в карманы, подошёл ближе и спросил, глядя в маленькие настороженные глазки:

— И кто же они?

— Откуда мне знать? — огрызнулся незнакомец, и зыркнул поверх Сашиного плеча на лестницу. — Слушай, пойдём отсюда, а? Наскочат волкодавы, им твоя Афина до фени. Не все такие пугливые, как эти… Нет, всё равно не понимаю, кто они такие. Идём же!

Пришлось пойти. Нагой незнакомец тянул за рукав, притом ни на секунду не умолкая:

— Эк ты их ловко спровадил! Колись, чем пугнул, что за трюк? Не хочешь? Твоё право. Но ловко, ничего не скажешь. Кто ж они такие? Я поначалу, слышь, подумал — всё, приплыл. Ты понял, продрал я сегодня утром зенки и только полез в воду — башку окунуть, чтоб не трещала после вчерашнего, эти — тут как тут. Так голяком и сгребли, одеться не дали. Я и подумал: хана — серые иноки. И язык прикусил. О чём с ними разговаривать, если немые, да и не знаю я, чем от серых отговариваться. Откупиться от них, говорят, нельзя, да ты и сам знаешь, что я тебе… Но потом один из них на лестнице поскользнулся и так её покрыл — любо-дорого. Нет, думаю, не иноки они.

Волков шёл за нагим болтуном, поглядывая по сторонам. Вели его почему-то к морю, но не обратно к Ароновой пристани, а восточнее, и виднелось уже внизу, за строем веретённых худосочных деревьев белое здание с колоннами, напоминавшее издали забытую на берегу детскую игрушку.

— Не иноки, точно. И тогда я стал прикидывать: кто же? Понесло меня с перепугу, всех богов перебрал: Диониса помянул, потом Адониса, потом до меня дошло — канун же солнцеворота! Точно, думаю, они меня сейчас, как Адониса. Неужели два дня проспал? Слышь, друг, число сегодня какое?

— Девятнадцатое июня, — машинально ответил Саша, рассматривая на ходу дерево с огромными белыми цветами. Вот, оказывается, что пахнет так сильно и сладко! Но полюбоваться не вышло, узнать, как называется невиданное растение — тоже, провожатый тащил за собой и тарахтел бесперечь, не давая сосредоточиться и включить консоль:

— Вот! Видишь, значит, никакие они не… Кто же тогда? Совсем я было башку от страха потерял, когда они меня ремнями пристегнули, но тут заметил их зенки. Ты видел? Так, думаю, здравствуйте. Раз это белоглазые, значит можно попробовать откупиться. Но нет. Даже слушать меня не стали, не то что торговаться. Что ж такое? — думаю, — так и порежут меня? А тут ты. Я чуть со смеху не помер, когда ты им: я, мол, сын Дианы, мне, значит, и почести. Благородный поступок, хвалю. Слушай, я только сейчас понял! Они ведь меня отпустили аккурат после того, как ты им представился! Ты дурак? Или… погоди, погоди! Дурак или не дурак, а они точно здесь ждали сына какой-то Дианы. Или это такой обряд в честь Луны? Почему тогда я не знаю?

— Да нет, — решился перебить Александр. — Никакого обряда, просто я сын Дианы Ксаверьевны.

— Княгини Дианы? Тогда ты дважды дурак. Чем врать напропалую, хотя бы узнал сначала. У Дианы дочь, а не сын. Тебя сложно принять за девочку, — авторитетно заявил нагой Сашин собеседник, которого в тот момент тоже сложно было спутать с девочкой; больше всего он напоминал сатира, особенно когда стал заглядывать в крытую галерею белого дома, прячась за одной из колонн. Удостоверившись, что засады нет, махнул Волкову рукой и повёл за собой сквозь колонный строй к берегу, где лестница в воду и хаос из циклопических глыб.

— Цела моя одёжка! — обрадовался он, подхватил штаны и запрыгал на верхней площадке лестницы, пытаясь сунуть ногу в чёрную, стёганную квадратами штанину. Рассуждать вслух не перестал, похоже, молчать вообще не умел:

— Арон, старая свинья, напоил меня вчера так, что я даже не помню, как сюда попал. Проснулся меж двух колонн на полу. Башка трещит, шея ворочаться не хочет и солнце прямо в глаза. Ну, думаю, надо бы совершить омовение. Слез в воду, поплавал маленько — надоело и вода холодная. Но только выполз на площадку, тут эти. Главное, я сразу понял — что-то не то. Два же дня, думаю, до солнцеворота, чего им от меня надо? Но тут в голову стукнуло, я аж мёрзнуть забыл. Это что ж выходит, два дня проспал? Но это я тебе уже рассказывал. Чего молчишь, сын Дианы? Или ты всё же дочь?

— Сын, — ответил Александр, с интересом разглядывая чёрное одеяние нового знакомого, очень похожее на костюм мотоциклиста, стрелявшего в бот.

— Чего вылупился? Волкодавской одёжки не видал? Полезная штука и удобная. Купил по случаю, четвертак дал. Но бабок не жаль, ездить в нём проще, всякая сволота не цепляется. Слышь, как тебя звать?

— Саша, — представился Волков.

— Александр, значит. Слышь, Александр, ты зачем в синее вырядился? И полумесяц зачем нацепил, да ещё и пятиконечник в придачу? Смотри, распнут тебя за него.

Волков оглядел с недоумением собственный комбинезон пытаясь понять, к чему относились странные слова. Разъяснилось это просто — новый знакомый ткнул пальцем в эмблему сектора планетологии. Не хотелось вдаваться раньше времени в подробности, и Саша спросил вместо ответа:

— А тебя как зовут?

— Везде по-разному, — сатир издал звук похожий на бульканье, возможно, это был сдержанный смех. — Смотря по обстоятельствам. Ты называй Матвеем.

Облачившись, Матвей перестал походить на сатира. Распрямился, прекратил затравленно озираться, после чего стал похож на курчавого неизвестного бога, барельефный лик которого Волков заметил на вазах, украшавших балюстраду дворцовой террасы. Покинув колонную галерею белого домика, Матвей свернул и повёл направо. Шёл не крадучись но и не выставляясь особо, по краю дороги, ведущей вдоль побережья на восток. Говорить не перестал, однако уверенности в его тоне прибавилось.

— Переодеть бы тебя, да не во что, — сокрушался он. — Всё шматьё в медведе осталось. Чует моя задница, сдерут за твой костюм лишний рубль на выходе. Бабки есть у тебя? Чего пялишься, как баран на ножницы? Так я и думал, что ты пустой. Ну да ладно, на тебя запишем. Память у тебя хорошая, помнишь, что должен?

— Конечно, — ответил Волков, с детства относившийся к чувству долга с должным почтением.

— Ну и дурак, — фыркнул преображённый сатир. — Один баран тоже помнил, что должен отдать шерсть. Отдал он всю шерсть, что был должен, и стал отбивной. Ты понял? Правда, я не уверен, что это был баран, а не собака. Ну, собака там или баран, а судьба-то одна. Кстати, о судьбе. Ты куда теперь податься собираешься?

— Мне нужно в Кий-город.

— Ах, вот куда тебе нужно! Да, я и забыл, ты же у нас незаконнорожденный княжич. Как тебя? Александр Киевич. Или не Киевич? Признавайся, с кем согрешила княгиня? Я никому не скажу. Молчишь? Правильно делаешь. Молчание — золото, сказал серый инок, вываливая язык подальше, чтоб его было сподручнее вырезать. Но я не понимаю, как же он тогда говорил? Слышь, Саша, ты не пробовал трепаться с вываленным наружу языком? Потренируйся, это тебе пригодится, когда доберёшься до Кий-города. Пожалуй, я тоже на север двину. Что-то не нравится мне здесь. Отдохнул, называется, чуть кровь не пустили Слышь, Саша, может с тобой поехать? Совсем мне что-то белоглазые эти твои не понравились, но пугнул ты их мастерски, так что надо бы нам вместе держаться, покамест всё выяснится. А, Саша?

«С ним будет проще, — размышлял предусмотрительный эмиссар. — Что-то ни черта я в здешней жизни понять не могу, одни загадки. Не напороть бы глупостей. И болтовня его к месту, глядишь — получится выяснить, что к чему. К примеру, что это за ерунда была о плате за выход? Выход откуда? Нет же ограды!» Волков оглянулся, не слушая больше Матвееву трескотню. Шли они через парк. Справа узкая полоска берега — чахлые редкие деревца, вцепившиеся в каменистый краснозём обрывистого берега, но слева уже не сплошная зелёная ограда, а парк в английском стиле. Газоны, гигантские деревья с оранжевыми стволами — те самые, похожие на цветную капусту, — на фоне отвесных розоватых скал. Дальше на восток деревья стоят сплошной стеной и никакой ограды кроме древесных стволов… «Минутку. А зачем тогда ворота?» — спросил себя Волков.

Ворота, огромные, как створы старого марсианского грузового шлюза, перегораживали пустое шоссе, была рядом с ними и конура об одном окне, при взгляде на которую Волков припомнил словечко — сторожка. Когда подошли ближе, выяснилось, что есть, конечно, и стена: шестиметровая, сетчатая, — потому и не видна издали. Столбы кажутся древесными стволами и есть у серых этих стволов по две ветви: внутрь и наружу. И растянуты между ветвями витые проволочные гирлянды, должно быть, для красоты. А настоящих деревьев у ограды нет — песок, просека.

— Ну, где же ты, кровопивец?! — спросил вдруг Матвей, прервав рассуждения о преимуществах совместного путешествия. — Выходи, потолкуем.

Но из сторожки не вышел никто, только фыркнули над головой крылья мелкой птицы, когда нетерпеливый сатир стукнул дважды кулаком в стену хлипкого строения, как в барабан.

— Бухой, что ли? — проворчал он, стукнув ещё раз, затем отворил обитую железом дверь и сунул голову внутрь. Волков, последнего замечания спутника не уразумевший, подошёл ближе — стало интересно, что там такое в сторожке.

— Э, да тебя нет! — гулко, как в пустую жестяную бочку прогудел Матвей и скрылся за дверью. Долго размышлять, идти или не идти за ним следом, не пришлось — сатир выглянул тут же и возбуждённо проговорил:

— Ну, что встал? Давай быстрее, пока этот хрыч не вернулся! Бабки что ли у тебя лишние есть?

Рассмотреть обстановку караульного помещения Саше не удалось. Первое, что бросилось в глаза, когда мощная пружина двери втолкнула его внутрь, — лужа крови, и в ней след рубчатой подошвы. И ещё один кровавый след, смазанный, возле наружной двери. Кто-то поскользнулся, выходя?

— Мда-а, — раздумчиво тянул голос Матвея где-то за правым плечом. — Похоже, он не вернётся. Четвертак ставлю, пустили старому клопу кровь. Видал, как хлынула? Кто ж его так, а? Ножом по горлянке. Не иначе как те, серые.

Саша обернулся и вытаращил глаза на спутника, хладнокровно рассуждавшего об ужасных вещах, но тому было не до переживаний — деловито копошился у маленького столика, переступая через опрокинутый стул. Выдвигал и вытряхивал ящики, потрошил образовавшийся на столешнице ворох бумаг, бубнил под нос: «Всё забрали, сволочи, а здорово было бы…» — и пустые ящики бесцеремонно швырял на пол. Капитану «Улисса» стало муторно. Он выбрался на свежий воздух, стараясь не ступать в жирно-блестящие багровые лужи.

«Не поскользнулся никто, — сообразил он, увидев такие же полосы на крыльце у входной двери. — Тащили тело. Вон сколько следов на песке, все такие же рубчатые. Не помню, во что были обуты те белоглазые?»

Преодолевая отвращение, Саша пошёл по истоптанной песчаной площадке туда, куда вели следы, но далеко идти не пришлось. Отпечаток тела — положили зачем-то на песок, — и прямо от него невиданный след, как будто проползли огромные многоножки, да не как попало, а параллельными курсами, прямо к шоссе. Там, на твёрдом покрытии сороконожки отряхнули грязь — песчаные комки и кучки протянулись на несколько метров, отмечая направление бегства, потом следы оборвались. Не имея возможности установить, что произошло дальше с животным, унесшим убийц и жертву, Волков вернулся к проволочной ограде. Она не выглядела прочной, кроме того, можно ведь просто перелезть, цепляясь за сетку — капитан задрал голову, — и, хоть и неудобно будет хвататься за витые гирлянды, — Волков заметил на проволоке фестоны колючек, — но если очень нужно внутрь, зачем обязательно через ворота?

— Руку убери, молнией долбанёт! — крикнул с крыльца Матвей.

— Что за изуверство?! — возмутился Волков, отдёргивая руку. — Она под напряжением? Так ведь и убить можно кого-нибудь! Или зверь случайно забредёт. Тут что — нет животных?

— Есть. Забредают иногда всякие бараны, — сатир подмигнул, — кто сослепу, а кто и сдуру. Потом у сторожей бывает на обед жареная баранина. Ты, я вижу, совсем телёнок, ни хрена не знаешь?

«Это правда, — вынужден был согласиться эмиссар Внешнего Сообщества, — сдох бы сейчас за здорово живёшь, и «Афина» бы не помогла. Откуда ей знать, что проволока под напряжением? Пока сообразила бы, что к чему, дело, пожалуй, могло дойти до образования румяной хрустящей корочки. Самому ехать в Кий-город — думать нечего, если у них тут на каждом шагу такие сюрпризы. Этот ведёт себя уверенно, вон как следы разглядывает».

— Медведь, — поделился наблюдениями Матвей, рассмотрев следы многоножек на песке. Затем выпрямился и, не тратя больше времени на расследование обстоятельств убийства, пошёл быстрым шагом прочь от ворот, рассуждая на ходу:

— Почему-то оставили его за оградой. Раз медведь, значит белоглазые. И вот что я тебе скажу, Саша, пора нам мотать отсюда. Клопа старого почему они порешили, понимаешь? Нет? Да потому что меня поймали, а потом ещё и тебя. Поняли, кто пустил внутрь. И наказали сразу — это у них быстро. Или просто не захотели оставлять свидетеля. А медведя они за оградой бросили, потому как не хотели светиться, затем же и балахоны нацепили, на случай, если увидит кто. Да! Поэтому и представление устроили с кострами, чтоб выглядело всё натурально, как у иноков. Обычно-то они не церемонятся с такими как ты: ножом по горлу и все дела. Кого же они дожидались, а Саша? Ладно, поехали отсюда, пока они не вернулись и не привезли клопу смену.

«Что значит поехали?» — удивился Волков, но спросить не успел. Провожатый его внезапно свернул влево на заросшую тропку, лезшую вверх, петляя между невысокими хвойными остро пахнущими деревьями. Бурчал, поглядывая через плечо:

— Жаль не получилось по клоповнику толком пошарить, не иначе, была у кровососа там нычка. Слышь, может тебя туда отправить, ты поищешь, а я здесь подожду? Ладно, шучу я. Под ноги смотри, телёнок. Сейчас медведя моего найдём и рванём отсюда. Поди докажи, что это мы там внутри были. Одно плохо, волкодавы рожу мою видели, да и твою тоже.

— А волкодавы — они кто? — осмелился на вопрос Саша и тут же пожалел об этом. Новый знакомый посмотрел на него с подозрением и спросил полушёпотом, не сбавляя шаг:

— Ты откуда такой взялся? Или… Ты это брось, не люблю. Знаешь, что я с дятлами обычно делаю? Имей в виду, лишних ушей здесь нет, и (тут Матвей заговорил очень громко и внятно) всем известно, что волкодавы — надёжная опора княжеского престола, верные и неподкупные, не знающие сомнений стражи законности и порядка, крепкая броня, оберегающая подлый люд от ереси, гоев от изгоев, а власть государеву от дерзких посягательств северян и нечестивых пузырников. Они — мягкая длань, собирающая часть княжью с людей должных и подлых…

— Понятно, — перебил его Волков. Не потому, что прояснилась роль белоглазых в государственном аппарате Княжеств, а просто не хотелось слушать. Полезли неприятные ассоциации с художественной литературой, наверняка не имевшие ничего общего с действительностью; нельзя было давать волю эмоциям, на всё требовалось глянуть своими глазами. «Что ты его слушаешь? — уговаривал себя Саша. — Он всего лишь провожатый. И всё. И тоже, кажется, не в себе. Одни его рассуждения о медведях чего стоят».

— Фу-у, пришли, слава Неназываемому, — отдулся Матвей и смахнул пот со лба. — Упарился. Ну-ка, помоги разбросать ветки!

Саша огляделся в поисках веток, которые просили помочь разбросать, но просьбу понял, только когда сам его провожатый схватился за древесные лапы, скрывающие вход в какое-то строение. Даже не строение, а руины, с торчащими ржавыми прутьями, с остатками ворот на изъеденных коррозией рыжих петлях, кирпичное, дождями размытое до такой степени, что остатки дороги, ведущей от развалин вниз, приобрели терракотовый цвет.

— Медведь! — с гордостью проговорил Матвей, держа в левой руке крупную ветвь, а правой делая широкий хозяйский жест. — Ничем не хуже волкодавского! Да он и был раньше волкодавским, мне достался по случаю.

На Волкова уставились широкие блестящие фонари, ощерились зубы прямоугольной решётки. Блеснул стеклом выпуклый лоб кабины, но лишь увидев ребристый край дутого грязного колеса, капитан сообразил, что перед ним за зверь.

— Автомобиль! — выдохнул он слово, знакомое по старым книгам.

Глава четвёртая

Матвей повёл себя странно, услышав, как назвали его собственность: зашипел, потянулся растопыренной пятернёй, будто хотел зажать спутнику рот, лицо его мгновенно побелело, из глаз глянул ужас.

— Т-ч-т-с-в-с-м-с-п-т-л? — выдавил он, едва шевеля губами. Волков скорее догадался, чем понял — сказано было: «Ты что, совсем спятил?»

— А что такое? Я не так сказал? По-моему, такие штуки раньше назывались автомобилями. Я читал.

Перепуганный сатир дотянулся-таки трясущейся ладонью и зажал Сашин рот, и это решило дело, поскольку окончательно вывело из равновесия вспыльчивого капитана. Толкнув Матвея так, что тот споткнулся и сел, Волков заорал на него:

— Я читал, что эти рыдваны работали на нефтепродуктах! Автомобили! Автобусы! Танки, черти б их взяли! Что тебе из них больше нравится?! Я не так произношу?! Как надо?! Ав-то-мо-биль! Так правильно?! Что ты вылупился?!

Матвей дёргался, закрывался рукой и вид имел такой жалкий, что Сашин гнев как-то незаметно пошёл на убыль. Горло саднило от крика, Волков покашлял, сунул руки в карманы и смущённо поговорил:

— Что смотришь? Нечего было рот мне затыкать.

— Нечего? — зашептал Матвей, оглядываясь с опаской. — Да ты же на костёр наболтал, идиот. Тебя, если услышит кто, не просто сожгут, наизнанку сначала вывернут. За одно только то, что читал. Ремни из тебя резать будут, пока не дознаются, кто тебя читать научил, что ты уже прочёл, да кому рассказать успел. И меня с тобой заодно тоже… Разрази тебя Пярхунас, навязался на мою задницу.

Он не прикидывался, явно было видно — боится до смерти. Казалось бы, совершенно безобидные слова, но «читать» и «читал» сатир не сказал, а выплюнул и кривился при этом, как будто наелся горького. Не хотелось оставаться без провожатого, нужно было срочно выдумать что-нибудь, и Саша проговорил шёпотом:

— Послушай, Матвей, ну виноват я, прости. Не знал, что у вас тут… Я издалека, понимаешь? Пытаюсь разобраться, что у вас к чему. Успокойся, больше не буду орать. Ну не нравится тебе, когда твою телегу называют а… А как мне её называть?

— Мм-медведем, — проблеял Матвей, помимо воли отползая от склонившегося к нему опасного собеседника к стенке.

— Медведем так медведем, договорились. Ты пойми, я же сам не хочу неприятностей и лишнего шума. Мне бы до Кий-города добраться, понимаешь, и поговорить с вашим Кием. То есть я хотел сказать, с вашим князем. Хочешь, я вообще молчать буду? Чтоб не сболтнуть лишнего. Я же просто не знаю, что у вас тут можно, а что нельзя.

— Я думал, ты изгой, — лепетал Матвей. — А ты вообще. Из пузырников что ли?

— Из пузырников, — соврал наудачу Волков и потом только сообразил, что не очень-то и погрешил против истины. «Пузырниками они называют граждан Земли, — сообразил он. — Будем считать, что я пузырник, раз прилетел сюда по просьбе Джоан».

— Ага, — сказал Матвей и синие глазки его блеснули. Поднялся, отряхивая комбинезон от кирпичной крошки, глянул в сторону, потом покосился на Волкова и снова отвёл глаза. Почему-то успокоился сразу, и заговорил в полный голос:

— Так ты, значит, к нам того… В гости, значит, прибыл. Хочешь, чтоб тебя проводили в Кий-город. То-то я смотрю, волкодавы ждали кого-то.

— Ну да, я же тебе о чём и говорю! — обрадовался такому пониманию Саша.

— Очень хорошо. Рад помочь, — с неожиданным радушием заявил Матвей. — Но ты это… Поменьше всё-таки болтай по дороге. А то, знаешь ли, кто-то может… м-м… обрадоваться тебе больше, чем я. Если поговорить приспичит, говори по-русски, понял? Никаких чтоб этих…

Матвей снова скривился, как будто собирался выплюнуть горькое ненавистное слово, но смолчал. «Вот оно что! — понял Александр, — у них, выходит, иноязычные слова — табу. Понятно, почему его так передёрнуло, когда услышал об автомобиле. Всё, оказывается, просто».

— Я понял.

— А понял, так давай собираться, — распорядился сатир, возвращаясь к оставленному было командному тону. — Прибери ветки с дороги, я сейчас.

Он скрылся за машиной и стал чем-то греметь, недовольно ворча.

Ветки кололи руки, пальцы после них стали липкими и приятно пахли. Рассеянно перебирая знакомые слова, Волков решил, что иглы на ветвях — хвоя, значит деревья, росшие в изобилии на песчаном склоне, — сосны или ели. Может быть, кедры. Хвойных деревьев под марсианскими куполами не выращивали, ботаникой капитан «Улисса» не интересовался, определить породу с достаточной степенью достоверности не смог, а спрашивать не стал, не желая сболтнуть лишнего. Впрочем, долго раздумывать о ботанике не пришлось, Матвей подбросил новую пищу для размышлений. Грохнув чем-то в глубине разваленного гаража, выволок оттуда большую и довольно тяжёлую, если судить по его поведению, коробку, повозился у борта своей машины, крякнул, рывком подняв свой груз к воткнутому в медвежий бок жестяному раструбу и пустил туда тугую прозрачную струю из утконосой горловины.

— Помочь? — спросил, подойдя ближе, Саша. Понюхал воздух, припоминая. От прозрачной жидкости резко пахло… Да. На практикуме по органической химии, когда изучали углеводороды, капитану «Улисса» уже довелось ощутить такой же запах.

— Бензин? — поинтересовался он. — Или солярка?

Рука Матвея дрогнула, вонючая жидкость хлюпнула под ноги.

— Медвежья кровь, — буркнул он, выровняв горловину. Потом добавил раздражённо:

— Сказано тебе — молчи лучше. Из-за тебя вон чуть не половину разлил. Кровь это медвежья, понял?

— Понял, — неуверенно отозвался горе-эмиссар, думая про себя: «Всё равно непонятно: бензин или солярка? Навыдумывали эвфемизмов. Это же надо — медвежья кровь! Интересно, как они называют геликоптеры и аэропланы. Правда, есть русские слова «вертолёт» и «самолёт», но лучше я спрашивать не стану пока. Может быть, и нет у них тут никаких вертолётов и самолётов».

— Порядок! — заявил Матвей, когда медвежья кровь у него в канистре кончилась, мигом скрылся за машиной, там пусто грохотнуло железо.

— Ну, чего ждёшь? Лезь внутрь! — приказал он, появившись снова. Выдернул из борта жестянку, оказавшуюся обычной воронкой. Потом заорал с раздражением, заметив, что бестолковый подопечный пытается открыть дверцу:

— Да не на водительское, дубина! Справа садись!

Волков молча обошёл медведя с другой стороны и снова стал возиться с ручкой дверцы, дёргая её так и этак. Сзади что-то стукнуло и корпус машины присел на амортизаторах. Упрямая ручка подалась наконец-то, оказалось, её нужно было потянуть вверх. «А тут внутри ничего! — заметил про себя Саша, взбираясь на подножку. — Совсем как у меня в ботике, только приборов почти нет. Но сиденья удобнее. Места, правда, маловато, колени упираются».

— Сидушку под себя настрой, — посоветовал, забираясь в кабину, Матвей, словно мысли прочёл. — Внизу ручка.

Места, как выяснилось, вполне достаточно, чтобы устроиться в удобном кресле с комфортом. Между тем сатир, оказавшийся на поверку опытным водителем медведя, без дела не сидел. Дёргал за ручки, ёрзая в кресле, нажимал на педали, потом полез куда-то под… «Как это называется? Рулевое колесо?» — Полез туда рукой, что-то завыло, закашляло под полом, потом рыкнуло совершенно по-медвежьи, и всё в салоне диковинного аппарата задрожало от утробного рева.

— Укачивает тебя?

— Н-не знаю, — ответил капитан.

— «Не знаю!» — передразнил сатир, потом почему-то вздохнул. — А мне потом салон чистить. Слышь, Саша, ты если чего — кричи, чтоб остановил. Ладно, поехали.

И он совершил сложную манипуляцию рычагом, бывшим под его правой рукой. Волкова тряхнуло. Подняв глаза, он увидел, как стронулись с места и поплыли навстречу лапы неизвестных хвойных деревьев. Медведь выполз из своей берлоги и неторопливо покатил вниз, раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах размытой дождями старой дороги. «Компенсатора инерции в нём нет, — машинально отметил про себя капитан Волков, прикусив язык, когда переднее колесо угодило в яму. — Еле ползёт, а трясёт его, как на вибростенде. И вытрясет, пожалуй, душу, если так будет всю дорогу».

Но медведь клюнул носом, накренился на повороте так, что пришлось ухватиться за подлокотник, словно нарочно для этой цели вделанный в дверь, справа мелькнуло между деревьями море, и тряска кончилась. Автомобиль пошёл плавно, наращивая скорость, по ленте прибрежного шоссе. Некоторое время Саша следил за водителем. Никак не получалось установить связь между его сложными, совершенно бессистемными движениями и поведением медведя на дороге. Матвей, ёрзая в кресле, нажимал обеими ногами попеременно на педали, вертел рулевое колесо, щёлкал какими-то переключателями и постоянно менял положение большой рукояти, при этом посвистывая и бурча под нос: «Не разогрелся ещё, тварюга», — и: «Опять вместо крови дерьма залил. Вот забьётся соплями, что тогда?». Добрую половину его действий и слов следовало признать ритуальными. Отчаявшись разобраться в управлении, капитан стал смотреть в окно. Дорога петляла, следуя изгибам прихотливо изрезанного берега, перебиралась через укрытые рваным зелёным пледом отроги невысоких гор. В прорехах покрывала — скалы, слева — всё та же выветренная зубастая гряда, справа — мысы, бухточки и до самого линялого горизонта — море: изумрудное, ультрамариновое, винноцветное, — лениво ворочаясь под солнцем, спало.

— Окно приоткрой, душно, — попросил вдруг Матвей и завертел ручку на своей двери. «Ага, понятно!» — обрадовался Волков, установив несомненную связь между ручкой и дверным стеклом, отыскал такую же ручку в своей двери и с наслаждением подставил лицо потокам прохладного воздуха. В путешествии на медведе можно было найти приятные стороны. Пусть скорость черепашья, зато виды каковы! Даже не верилось, что над всей этой первобытной варварской красотой висит на десятикилометровой высоте исследовательское судно «Улисс» (приписка — порт Аркадия, Марс) и не просто висит, а перемещается с такой же смешной скоростью, будто на цыпочках, да ещё и повторяет без всякой видимой необходимости изгибы земной дороги.

Снова бухта. Маленькая, зажатая меж двух мысков. Один из них будто ножом срезан наискось. Остатки строения на его верхушке: стрельчатая арка из тёсаного камня — вход, не ведущий никуда. В арке — небо. Саша высунул голову подальше, пытаясь понять, что за прихоть вынудила архитектора выстроить такое над пропастью и увидел на сползших в море утёсах остатки башенных шпилей, похожие на зубцы короны.

— Спрячь башку, в ухо надует, — посоветовал сатир. — Чего там такое?

— Какие-то развалины.

— Да тут везде развалины. Вон глянь хотя бы туда.

Проследив за взглядом собеседника, Саша вынужден был согласиться. Действительно, сплошные руины, обильно поросшие ползучими растениями.

— Что здесь случилось? — изумился он. Никогда в жизни такого не видел — горы битого камня высотою этажа в три.

— Шут его знает, — равнодушно бросил Матвей. — Я спросил как-то Арона, да этот старый хрыч нет чтобы нормально ответить — понёс пургу о Посейдоне, земли колебателе, я даже слушать эту ересь не стал. А кроме него спросить больше некого. Но зуб даю, было что-то тут, есть даже указ княжий — к морю близко не подходить, чтоб не гневить богов.

— А как же сам Арон? Он-то в море ходит!

— Да что ему сделается? Всем известно, он душу продал Неназываемому. Его теперь подлые стороной обходят — опасаются, да и остальные тоже, в общем-то.

— А ты как же? — поинтересовался Саша, припомнив, что необычайно крепкий сон, застигший сатира на берегу моря, вызван был вечерними возлияниями в жилище Арона.

— Да я бы тоже держался от этого психа подальше, не будь у него бабок. Жратву я ему вожу и пойло и уж деру, слава Гермесу, как надо. Бывает… Ах ты падлю…

Болтая, водитель медведя отвлёкся. Дорога повернула, пошла вниз вдоль отвесной подпорной стены. Справа — обрыв. Серая тень метнулась из-за угла наперерез, Саша разглядел круглую голову и руку. Машину занесло — Матвей от неожиданности крутанул руль, — поволокло боком на тщедушную фигурку, потом медведь прыгнул вперёд — к пропасти. Волков вдохнуть не успел, как перед глазами зажглось: «Афина — самозапуск. Внимание! Опасность!» Белый овал лица, распяленный в крике рот и два огромных глаза по левую руку от медвежьего носа. Прямо по курсу — обрыв без ограды, море. «Обратить невозможно, — деловито сообщила электронная богиня. — Устранить? (Да/Нет)» Вглядевшись в застывшее лицо, капитан «Улисса» понял — совсем мальчишка, лет десять, и подумал, холодея: «Что значит устранить? Быстрее же думай, сейчас она сама выберет, когда решит, что времени уже… Она поняла, что это человек? Красный прямоугольник вокруг него. Поняла».

— Да! — выкрикнул, зажмурившись, Волков. В уши ввинтился оглушительный визг.

— Падлюк-а-а! — вопил, рядом Матвей. Волков приоткрыл глаза. Ничего страшного — машина не летит в море с обрыва, а катится по дороге, но как-то странно. Боком. Если б не визг под полом, можно было бы подумать, что она боком скользит по льду.

— Мать моя женщина, — сообщил вдруг ни к селу ни к городу водитель, вывернул руль, потом поставил на место. Визг прекратился тут же, дорога выровнялась. Саша мигом забрался на сиденье коленями — глянуть, что с мальчишкой. Сидит. Просто сидит на краю дороги и головой вертит. Какие-то люди к нему бегут. Оказывается, за поворотом в подпорной стене узкая лестница. В руках у людей…

— Ходу, ходу! — надсаживался Матвей, вторя оглушительному медвежьему рёву. — Они сейчас по колёсам! Падла сопливая, чтоб ты сдох, чтоб тебя на розочку порвало, я тебя…

Он извергал поток незнакомых слов, вцепившись обеими вытянутыми руками в руль. Ногу при этом выставил так, будто хотел продавить педалью пол. Медведь отвечал на это басовым рыком и вниз по склону летел всё быстрее. Сзади затарахтело так, будто кто-то провёл железкой по ребристому кожуху гравитационного реактора, Саша вспомнил, где слышал такой треск. Во время нападения фрилэндеров на «Грави-айленд». Значит, в руках у тех, что прятались на лестнице, действительно автоматы. Саша снова глянул назад. Фигурки людей у поворота дороги на фоне безмятежной синевы. Некоторые — в странных позах, припав на одно колено, иные стоят, но все, кроме спасённого «Афиной» мальчугана, целят в бегущего медведя, и, судя по звукам, не только целят. «Почему «Афина» не включила защиту?» — изумился Волков.

— Хрен вам на всю блатную рожу! — злорадствовал Матвей, не отпуская педаль. — Селяне драные, косые задницы, черви слепые сортирные! Стрелять сначала научитесь, лохи подлородые!

«Ага, вот почему нет защиты. Стреляли они мимо. Пугали просто?»

— Матвей, они что, пугнуть хотели? Зачем?

— Конечно, — саркастически фыркнул сатир. — Пугнуть! Не выверни я руль, они бы тебя пугнули. Видал, сколько их? Обнаглели селяне, уже сюда добрались. Как их через пролив пустили?! Делали мне раньше подставу, но чтоб так — в первый раз, Паном клянусь. Как это получилось, не понимаю. Метров двадцать юзом, — ты видел? — протянуло, пока баранку не вывернул. И, главное, нога ж на газу, аж резина визжит! Как с дороги не слетели, не пойму.

Капитан Волков, прекрасно понимавший, почему машину не сбросило в пропасть, смолчал. Тема показалась скользкой, нужно было направить разговор в другое русло, поэтому он проговорил, снова устраиваясь в пассажирском кресле:

— И парня чуть не сбили.

— Живца? Точно! — охотно подхватил сатир. — А я только-только губу медведю поменял. Ты понял, месяц назад на столбовой поймал блохастого на губу — вдребезги разнесло, клеить нечего. Благо, у кузнеца нашлась новая, муховская, но содрал он с меня за неё, сука, не поверишь, четвертак. Оно может и недорого, но обидно ж: четвертак на ровном месте, из-за блохастого вонючего кабысдоха. А живца этого ещё чуть-чуть — и на морду кинуло бы, если б не отпрыгнул. Во у мальца прыти! Ты видел, как он? А, ты ж не мог видеть. Что бы делали, если б морду медведю помяло? С мятой мордой ездить — обязательно первый же встречный волкодав прикопается, почему, мол, морда мятая. И фонарь бы он мне побил.

Волков, действительно не имевший возможности видеть, как «Афина» убрала с дороги мальчугана, даже не стал спрашивать у Матвея разъяснений, до того мерзкими показались рассуждения о поврежденных деталях автомобиля. Похоже, увечья, которые мог получить сам мальчик, сатира не беспокоили. О нападении тот более не поминал, успокоился совершенно, снизил скорость и рассудительно разглагольствовал:

— С мятой мордой и битым фонарём через перевал лучше и не соваться. Каждому понятно, что медведь не волкодавский, раз морда у него мятая и фонарь не светит. Хорошо если свой брат, изгой, а если волкодавская застава?

— Послушай, Матвей! — не сдержался Волков. — Ты же парня чуть не убил! Что ты: «морда-фонари!» Его, что ли, совсем не жаль? Калекой бы остался в лучшем случае.

— Кто? Он? Ну калекой, ну и что? Зато жив бы остался, — холодно ответил Матвей, поглядывая то на дорогу, то на доску приборов. — У перевала остановимся, чего-то опять перегревается. Жив бы остался, понял? А так его до смерти забьют за то, что отпрыгнул. Я знаю, самого когда-то живцом сделали. Остановимся, пивка попьём. Расслабиться надо, у меня до сих пор поджилки трясутся. Авось, пронесёт, волкодавов не будет. А парнишке тому калекой стать за счастье. До смерти бы у дороги мзду клянчил и горя б не знал. А так… Слышь, Саша, бабок у тебя, я так понял, нет? Ладно, на тебя запишем, если что. Отработаешь как-нибудь. Я, брат, недели две в живцах ходил, если б не ярилы, подох бы точно. Или мздюхом сделали бы. Наскочили на банду ярилы, меня в мешке не заметили. В мешке меня держали, чтоб не убёг. Еле я тогда выбрался. Перо подобрал чьё-то, разрезал, когда совсем невмоготу лежать стало. Перо на полу валялось, обронил кто-то, ну я и нашарил его через мешковину, когда в торбе по полу ползал. Вылез — ни ярил, ни банды. Гора трупья палёного, да кровища повсюду. Как я тогда хлеба нажрался с мясом, если б ты знал! Еле ушёл. Ярилы, слышь, не нашли нычку с припасами. Эй, Саша, тебе жрать охота? Я хочу, сил нет. Это от волнения.

Есть Волкову не хотелось. До сих пор всё, что успел рассказать Арон, да и Матвеевы побасенки тоже, казались игрой больного воображения, вымыслом, страшными сказками, но что тогда прикажете делать с ножом у горла, с лужами крови на полу и отпечатками мёртвого тела на песке? Куда девать поросшие сорняками развалины домов? И с тем мальчишкой что делать, который под колёса бросился, мечтая о завидной участи калеки и сборщика подаяния? Даже думать об этом муторно, не разберёшь, то ли от рассказов тошно, то ли сказывается отсутствие в механическом медведе компенсатора инерции. «Но если хотя бы половина рассказов — правда… Нет. Поверить не могу, чтобы люди в здравом рассудке терпели такую мерзость. Кого я, в сущности, встретил? Девяностолетнего старикана, компанию садистов и полоумного пьяницу — бродягу и болтуна. Паноптикум. Рано делать выводы, нужно найти кого-нибудь, кому можно верить. Это же граница Княжеств! Может быть, ближе к центральным областям всё не так плохо? Смотри-ка, одни развалины. Надо полагать, действительно было у них здесь землетрясение. Может же быть такое, что у власти просто не дошли руки до приграничных областей? Впрочем, дворец-то княжеский в полном порядке. И парк за шестиметровой электрифицированной оградой тоже. Всё так аккуратно пострижено. Газоны, кусты. Цветы. Вазы эти и львы. Парк такой весёленький, не то что эти вот скалы и заросли, что с обеих сторон подступают. Жутковато даже. И, смотри-ка, туман какой!»

Волков непроизвольно поёжился и поднял боковое стекло. Из ущелья, по которому шла, поднимаясь к перевалу, дорога, тянуло влажным холодом. Серый раздвоенный туманный язык полз навстречу, слизывая очертания обветренных скал, сочась меж корявых стволов предгорной рощи и вытягивая к проезжим слоистые щупальца.

— Твою Додолы мать! — непонятно выругался Матвей и перекинул какой-то переключатель на приборной панели. Два снопа света увязли в молочно-белой мгле, на мокрую дорогу легли блики — зажглись медвежьи глаза-фонари, но это помогло мало.

«Как он ведёт вслепую? У него инфракрасный локатор? — подумал Саша и глянул украдкой на приборы, подсвеченные синеватым мертвенным сиянием. — Не похоже. Сбавил бы он скорость. Защита защитой, но что если попадётся кто-нибудь навстречу?»

— Матвей, чуть помедленнее, что ли.

— Не учи учёного, — огрызнулся сатир, но скорость всё-таки сбросил. — Сам вижу, что ни хрена не вижу. До перевала километра два, не больше. Доползём как-нибудь. Оно ещё и лучше, в таком тумане нас от волкодавов даже волкодавы не отличат. Только бы не дождь. Эта резина на мокрой дороге, как мыло в…

Яркая вспышка не позволила Матвею сообщить, на что похожа резиновая обувь его медведя на мокрой дороге. Не договорил, застыл с открытым ртом, но через мгновение пригнулся и щёлкнул челюстью, когда небо над его головой расколол громовый удар. И снова блеснуло и грохнуло вновь, Саша увидел краем глаза стену мрака, но голову повернуть не успел — по стальной крыше загрохотали удары, лобовое стекло окатило мутной волной. Матвей что-то вопил, пытаясь перекричать жестяную дробь, но Волков не слушал. Смотрел заворожено, как лупят по стальной морде медведя шарики размером с орех. Стекло заливало струями, от разогретого металла — брызги и пар. «Это дождь, Сашка! — сказал себе, еле сдерживая восторженное восклицание, родившийся на Марсе капитан. — Дождь с градом! Ишь, как хлещет! Кажется, это называется ливень. Что там мотается по стеклу? Ага, понятно. Щётки с резинками, чтоб воду убирать. Не очень-то они помогают. И машину как-то странно по дороге носит».

— Как бы об скалу не долбануло или об столб! — проорал Матвей, коротко дёргая руль из стороны в сторону. — Ничего, всё путём! Ещё один поворот. Вон кабак уже видно. Не там! Справа! Подфартило нам с тобой, Сашка, ни медведей, ни волков. Слышь, сейчас пожрём с тобой, пивка попьём. У Хряка весело, бабёнка там есть у него одна.

Градины больше не молотили по крыше машины, лобовое стекло между взмахами щёток не заливало сплошь; Волков смог детально разглядеть придорожное заведение, названное кабаком, пока медведь, ворча двигателем вползал на огороженную плетёным забором площадку. Бревенчатое строение в два этажа большим не казалось в сравнении с островерхими деревьями, стеной подступившими к нему с тыльной стороны. Но когда медведь подъехал ближе к широкому, с балясинами, крыльцу и черкнул при развороте огненными глазами вдоль ряда окон, Саша понял, что первое впечатление было обманчивым. Матвей, вывернувшись чуть ли не всем телом назад и пуча глаза, заставил медведя прижаться хвостом к стене дома, но двигатель выключать не торопился. Рылся в нагрудном кармане, что-то бурчал и при этом бросал по сторонам короткие осторожные взгляды. Что хотел разглядеть через залитые водой стёкла, не совсем понятно, всё равно же ничего не было видно толком — щётки больше не ёрзали по стеклу. Какая-то бледная фигура, похожая на размытую струйчатую тень возникла вдруг сбоку, приблизилась. К запотевшему стеклу прижалась ладонь, заскреблись, забарабанили пальцы.

— Чего тебе, шалава? — нелюбезно осведомился Матвей, не прекратив исследовать содержимое собственных карманов.

Значения последнего слова Саша припомнить не смог, но было ясно, что там, снаружи, под проливным дождём мокнет женщина и вопрос, к ней обращённый, услышать не может. Нужно было открыть дверь. Пошарив по ворсистой панели, он нащупал ручку, потянул за неё, в недрах двери щёлкнуло, она подалась, приоткрылась, в салон дохнуло промозглой сыростью и полетели холодные брызги. Белая женская рука скребнула по стеклу красными длинными ногтями, помогла открыть. Тонкая, мокрая. Волков глянул выше. Водоросли волос, глаз не видно. Яркое пятно губ, мокрый подбородок, пар изо рта. Кожа отсвечивает синевой, плечи затянуты в крупную сетку. «Да она же без одежды совсем!» — изумился капитан. Спору нет, рыбачью сеть нельзя считать одеждой, от холода и дождя она не спасает, но туалет девицы состоял не из одного лишь мокрого невода, бёдра её были облеплены короткой светлой тряпкой, тоже абсолютно мокрой. Когда Саша, глядя от смущения в землю, увидел босые ноги, зябко переминавшиеся в луже, он не выдержал. Девушку нужно было срочно спасать. Если она и не рисковала утонуть, то уж воспаление лёгких было ей обеспечено.

— Садитесь скорее! — засуетился он. Вылез под дождь, стараясь не касаться тела. Девушка и не подумала посторониться, но это было вполне понятно — замёрзла же. Однако ладонь её, когда оперлась на плечо капитана, показалась горячей. Волков бормотал: «Садитесь, внутри тепло», — пытаясь вылезти наружу, девушка дышала ему в лицо чем-то кислым, висла на шее и посмеивалась. Оказалось, она не очень твёрдо стоит на ногах, должно быть, от усталости.

— Да садись же! — приказал, потеряв терпение Волков.

— На фиг она здесь нужна? — поинтересовался Матвей, перегнувшись с водительского сиденья и всматриваясь. — А, это ты, Клипса? Куда ты на хрен лезешь, тварь ужратая? Убери ногу с порога!

Волков наконец-то ухитрился высвободиться (рука девушки оказалась на диво хваткой) и выскользнул под дождь. «Ничего не понимаю, — недоумевал он, — что ей тогда нужно?» Садиться в машину девушка по-прежнему не торопилась, опиралась на дверь и крышу, а голову сунула в салон. Пошатывалась, Матвею в лицо выдыхала, растягивая слова:

— На хр-рен — эт-то можно. Ты меня знаешь Лёв-в…ик! Я на всё готовая! На всё го-то-вень-ка-я я!

Фыркнул и заглох двигатель, погасли фары, щёлкнула, открываясь Матвеева дверь, голова его показалась над крышей машины и заорала, плюясь дождём.

— Да ты уже совсем готовая, на ногах не стоишь! Пошла от медведя!

Девушка, обнаружив, что собеседник куда-то делся из салона, оттолкнулась от крыши машины, сделала два неверных шага и снова повисла на шее подвернувшегося кстати Волкова.

— О, ка-кой большой ма-а-альчик! — обрадовалась она, хватаясь за новую опору мёртвой хваткой. — Только ты какой-то мок-хренький.

Куртка Волкова успела промокнуть на плечах до нитки и липла к телу. Пытаясь отстранить настырную Клипсу, он угодил пальцами в сеть.

— Большо-ой мальчик, но мок-рень-кий, — приговаривала та, зачем-то шаря по одежде капитана свободной рукой. — А х-хочешь, я тебя выс-су-шу?

Сзади хлопнула дверь. Голос Матвей проговорил: «Сначала сама просохни!» Клипса визгнула, рука её скользнула по Сашиному плечу, босые ноги захлюпали по луже — подоспевший сатир оттащил странную женщину в сторону, дёрнув за руку.

— Хорош под дождём торчать, — сказал он, обтирая руку об одежду. Потом взял Волкова за локоть и потащил за собой. Клипса, потерявшая на некоторое время объект домогательств, наткнулась на брошенную под дождём машину и тёрлась у дверей, постукивая пальчиком в стекло и вскрикивая: «Мальчик! Ты где?! Пусти меня, я тебя выс-су-шу».

Дождь зарядил с новой силой, под ногами хлюпало.

— Под ноги смотри, — посоветовал Матвей. Волков отвернулся от брошенной женщины, глянул вниз и чуть не вскрикнул от неожиданности. Едва не наступил на голову валявшегося в луже господина.

— Что с ним?! — ужаснулся капитан.

Господин, принимавший водную процедуру, пошевелился и застонал, как будто услышал, что речь о нём.

— С ним уже ничего, — фыркнул сатир, отнесшийся к положению мокрого тела безразлично. — Всё, что было — сплыло. Пропился до ослиных ушей.

Вывернутые карманы господина действительно напоминали органы слуха упомянутого животного, но росли не из положенного ушам места — свисали по обе стороны обтянутых мокрой тканью окороков бессильно и неизящно, концы их мокли в луже. Матвей нетерпеливо дёрнул за рукав. Пришлось подняться на крыльцо, под крышу. «Сколько ни таращи глаза, дельных мыслей от этого не прибавится, — заметил про себя Волков. — Ну тут у них и порядочки. Бред, дурацкий сон, какой случается после плотного ужина. Нисколько не удивлюсь, если в кабаке сейчас компания упырей, или людоедская вечеринка. Но этот, похоже, не боится внутрь идти, даже наоборот».

— Давай-давай! — подгонял Матвей, придерживая руками дверь и делая энергичные приглашающие жесты свободной рукой. — Нет сил терпеть, как жрать хочется. И пивка, а то и покрепче чего-нибудь. И просохнуть.

И он втолкнул задержавшегося на пороге Волкова в жаркий полумрак. Запах дыма, багровое мерцание в пасти печи. Угли. Жар такой, что кажется, от мокрой одежды вот-вот пойдёт пар. Стеклянный чей-то взгляд, рога уставленные, ветвистые. «Чучело оленя просто. Не дёргайся», — успокоил себя капитан Волков и оглядел обширное помещение. Пол дощатый, белёные простенки меж деревянных тёсаных столбов, низкий потолок, балки. Оконные мелкостекольчатые переплёты, свет сочится. Мало света, но тепла сколько угодно из багрового зева чудовищной печи и от нагретых камней, к которым бы прислониться спиной, чтобы сначала обожгло, пробрало ознобом до животиков, потом разморило бы и расслабило сведенные мышцы, точно как тогда на Весте, когда содрал с себя скафандр с шалящим климат-контроллером, растянулся на нагретом полу кессона и встать себя не мог заставить, пока Морган не поднял пинками…

— Ну же! — рычал Матвей и тянул за рукав. Не было Весты, не было рядом Моргана, а был поливаемый дождём бревенчатый дом — кабак на проезжей дороге у подножия поросших лесом гор, — а лукавый сатир, не давая опомниться, тянул за собою туда, где вокруг одного из столов — компания людоедов, а за стойкой упырь-кабатчик ждал, ухмыляясь. Рожа мучнистая, бледная. «Но людоеды какие-то уж очень спортивные, — заметил про себя Александр, оглядывая спины в куртках спортивного покроя, мощные шеи и коротко стриженные спортивные затылки тех двух, что сидели спиной к двери. Один из них повернулся, уперев руку в бок, и выпучил на вошедших бычий ищущий глаз. На ногу его, плотно упакованную в спортивную штанину, перекатился затянутый в белую спортивную майку живот вида отнюдь не спортивного.

— Кого я вижу! — возгласил он. — Лёва! Да не один, а с верчёным каким-то! Держите меня четверо, чтоб я не обгадился на радостях! Лёва с охраной! Во Хряку сегодня прёт, только Чакки ободрал, а тут ещё один лох с прицепом. Эй, Хряк, собачина осталась ещё? Тащи всё чего у тебя там ещё есть, самое лучшее дорогим гостям! Его святейшество хер Джокер пожаловали.

Прочие людоеды на появление новых гостей придорожного заведения не отреагировали, кабатчик улыбнулся шире, но смолчал, Матвей приветствие проигнорировал, а на обратившегося к нему людоеда даже не посмотрел. Вниманием почтил только одного из спортсменов, да и на того глядел исподлобья, неприветливо, поджав губы и осуждающе покачивая головой.

— Здравствуйте, — неуверенно поздоровался Александр, с неудовольствием думая, что сейчас вот придётся пожимать испачканные жиром руки, но ему не ответили.

Тот спортсмен, что удостоился Матвеева внимания, отложил вилку с кусом мяса, степенно отставил толстостенную полупустую кружку, тонко рыгнул, отёр рот тыльной стороной жирной кисти и поднял на сатира устричные глаза, живущие в раковинах век.

— Поручкаемся? — грозно пророкотал он и стал выбираться из-за стола. Не понимая, что он затевает, Саша на всякий случай отступил в сторону, чтобы видеть всех четверых сразу, и глянул на приятеля. Матвей повёл себя странно: наклонил голову к правому плечу, вильнул бёдрами, руку правую протянул с вывертом, как боксёр, наносящий удар снизу, и сунул её в протянутую таким же манером людоедскую руку. «Да они просто здороваются!» — Волков вздохнул с облегчением, когда высокие стороны обменялись серией полновесных трескучих хлопков, уложив подбородки друг другу на плечи. Расцепившись, они сделали по шагу назад и застыли, уперев руки в бока. Первым молчание нарушил Матвей:

— Колись, Франчик, бабок набил, банкуешь?

— Чё за заходы с севера? — попрекнул его Франчик. — Не звони, не все свои. Вздёрнули на хавалку. Баклана взял?

— Не! — Матвей ухмыльнулся, мельком глянув на Волкова. — Сладкого пасу, не свети.

— Падай на хвост, если чё.

— Э! Франчик! — подал голос тот, кто назвал Матвея Джокером. — Чё ты его блатуешь?

— Воха, — слегка повернув голову, сказал ему Матвей, — говорят, ты шоха?

«Смеются, — отметил Волков. — Все, кроме Вохи, даже кабатчик. Над чем смеются? Не понимаю. Вроде, по-русски говорят. Включить транслятор? Может быть, диалектизмы? Тогда в памяти княжны Дианы должно найтись что-то полезное. Но Воха не смеётся, хоть смысл, похоже, понял. Набычился и в кружку уткнулся».

— Хорош порожняк гонять, я жрать хочу, — заявил вдруг Матвей, сделал непонятный знак рукой Франчику и двинулся по проходу дальше. Никто из сидящих за столом так и не сказал Волкову ни слова, как будто не было его. Пожав плечами, Саша побрёл следом за нетерпеливым сатиром. Хотелось сесть поближе к печке, чтобы одежда быстрее высохла, но Матвей почему-то выбрал стол у окна и устроился так, чтоб видно было дорогу. Волков, интересовавшийся людьми больше, чем пейзажем — дорога, лужи, блестящая медвежья спина, дождь, — сел против него.

— Паола! — крикнул кабатчик, когда увидел, что гости выбрали место.

— Па-о-ла! — заорал Матвей, похлопывая ладонью по столу.

— Паола! — добавил свой голос к хору Франчик. — Ещё пару светлого!

«Паола? — удивился Саша. — Что за имена у них здесь? Клипса, Хряк. Эти ещё: Франчик и Паола. Того, который в луже валялся, эти называют Чакки. А Матвея кто Лёвиком зовёт, а кто Джокером. Надо бы разобраться с этим, консоль включить и порыться в словаре. Но сейчас неудобно. Заметят. И спрятаться негде».

— Пашка! — раздражённо повторил призыв кабатчик по прозвищу Хряк. — Заснула?!

«Пашка, а не Паола. Уже кое-что. А Джокер… Что-то было такое: покер-джокер. Да! Карта в колоде для игры в покер, заменяющая любую другую. Карта-лицедей. Читал где-то. У Фитцджеральда? У Хемингуэя?»

— Пашка! — ревел кабатчик. — Клиенты ждут!

Скрипнула дверь (та маленькая, возле стойки), взгляды семерых мужчин скрестились на женской фигуре, ступившей в полумрак зала: «Скользит плавно, Паолина-пава», — подумал Волков, наблюдая, как мимо него проплывает, колыхаясь подобно лёгкому облачку, крупная женщина. Полногрудая, белорукая, в легкомысленном клетчатом платьице, в переднике белом (с завязками), несёт две огромные кружки с янтарной жидкостью и шапками пены. Мимо.

— Па-о-ла… — капризно проныл Матвей, попытался ухватить то, что считал своим по праву, но цели не достиг — рука поймала воздух.

— Сейчас-сейчас, Лёвик! — игриво пропела женщина, скрещённых на ней мужских взглядов будто не замечая. Привела обе кружки в гавань, сгрузила на стол невредимыми, а руку, протянутую крючком к белому переднику, наградила звучным шлепком. За столом довольно заржали; Франчик, потирая руку, беззлобно пропыхтел: «Бесовка».

— Хряк, это что ж такое? — ворчал сосед Волкова по столику. — На нас, значит, забили болт? Так-то вы дорогих гостей встречаете! Кому пиво, а кому кость от сливы?

— Чего скандалите, уважаемый? — негромко спросила Паола, останавливаясь на почтительном расстоянии от сатира (руки её — в кармашках передника, вид — неприступный). — Вы желаете заказать сливы?

Матвей, внимательно изучая кружевную оторочку лифа официантки, звучно сглотнул, потом проговорил тоном записного скандалиста:

— Что вы шепчете, девушка? Не слышу. Подойдите-ка ближе.

— Вы слив желаете? — повторила Паола ещё тише. Подошла к Матвею вплотную, наклонила голову набок, но рук из кармашков не вынула.

Сатир помолчал некоторое время, глядя на Паолу снизу вверх, потом зарычал: «Я желаю дынь!» — руки его высунулись в проход с проворством электромеханических манипуляторов и ухватили желаемое. Паола взвизгнула. Сатир довольно урчал, щекой прижимаясь к переднику, ладонями округло шарил, не отпускал. «Пожалуй, даже не дыни, — подумал машинально Волков. — Нечто большее. Но она, кажется, ничего не имеет против».

За дальним столиком ржали все, кроме Франчика. Нашлись и другие недовольные зрители.

— Ты чё, Лёва, делаешь? — брюзжал из-за стойки Хряк. — Ты жрать сюда пришёл или обжиматься? Пашка, твою мать, коза драная! Заказ у клиента прими!

— А я чё делаю? — возмутилась Паола и легонько оттолкнула голову, которую с полминуты ласкала украдкой, в кудрях путаясь пальцами. Шепнула Матвею: «После, дурачок», — и добавила громко:

— Так слив, значит, вы не желаете. Чего же тогда?

— Как обычно, — просипел, отдуваясь, возбуждённый сатир.

— А приятелю вашему?

— А, ну да! — припомнил Матвей. — И ему того же самого.

«Надеюсь, заказ относится только к еде, — заметил про себя Александр, провожая глазами официантку. — Ни слив, ни дынь, ни арбузов что-то не хочется». Матвей, которому хотелось и того, и другого, и третьего, возможно, и чего-нибудь ещё на десерт, вслед Паоле глядел, причмокивая. Приятные предвкушения зажгли на лице его улыбку чрезвычайной широты и теплоты, глазки засалились. «Нужно пользоваться случаем, — решился предприимчивый эмиссар. — Кажется, он не соображает сейчас ничего. Разговорить? Попробуем».

— Матвей, — обратился он к мечтательному сатиру. — А почему тебя зовут здесь Лёвой, а кое-кто ещё и Джокером? И кто они вообще?

— Изгои, как и я, — ответил Матвей негромко, едва заметно повернув голову к людоедскому столику. В тоне его Саша почудилось пренебрежение. — Но они — гопники тупые, а я — Джокер.

— Гопники? Изгои? Кто это? И о чём ты с Франчиком…

— Да ты не слушай, что мы там с ним друг другу, — оборвал его сатир. Улыбка сползла с его лица, он заговорил тихо, но внятно, перегнувшись через стол к подставленному Сашиному уху. — Меня слушай.

Глава пятая

Над линией гор, в разрыве туч, — предвечернее солнце. Цедится сквозь мутные стёкла оранжевый свет. Пейзаж за окном нереален, как и Матвеев рассказ, но нужно слушать.

— Арон сболтнул как-то спьяну, что вы, пузырники, в жизни нашей ни хрена не понимаете, — говорил Матвей, поглядывая на дверь, за которой скрылась Паола. — И что вообще по жизни все вы телята. Теперь я ему верю. Об изгоях ты не знаешь. Что ж ты тогда вообще знаешь? Изгои — это, брат… Как тебе объяснить? Слушай сюда. Вот есть, к примеру, правильные, которые на хуторах живут, или в сёлах, или ещё где. Это — гои. А те, кому, значит, жить там не полагается, кому пнули под зад коленом, или там выкрали в детстве, как меня, — те, выходит, изгои.

— Преступники?

— Какие ещё преступники?! Нет у нас никаких преступников, понял? Преступников головы на кольях сидят. Твоя башка тоже туда попадёт, если будешь языком молоть что попало, как сейчас.

— Так чего ж вас изгоняют, раз вы не преступники?

— Потому что неправильные. А кого и не изгоняют вовсе, как меня, а крадут просто, чтоб живцом сделать, или ещё для какой нужды. Кое-кто из правильных и сам уходит.

— Зачем?

— Да мало ли… Вон тот дурак, Франчик, вообще за Паолой увязался, когда та от мужа сюда сбежала. Главное, муж её братом старшим ему приходится. Страшный, как Эреб. Не шучу. На что я к уродствам привычный, и то меня каждый раз кочевряжило, когда у них гостил. Красавица и чудовище. Прикинь: смех да и только. Она за мной увязалась, а Франчик — за ней. Теперь трётся здесь у Хряка, из таких же как он придурков банду сколотил. Селяне, что с них взять.

— Зачем же она замуж шла, если не хотела? — поморщившись, спросил Волков.

— А кто спрашивал? Трахнул её кто-то из волкодавов, а потом соседа её, Франчикова брата, женил на своих грехах, когда та уже с брюхом ходила. Меня как раз не было в этих краях — полгода на севере околачивался. На обратной дороге заскочил к ним — картина маслом: ейный муж мальца нянчит. А эти — фьюить! — и поминай, как звали. Я, понимаешь, Паоле как-то на уши вешал, что тут живу, она и прибежала. К Хряку. И Франчик — ха-ха! — за ней сюда, — ха-ха! — ты понял? Я, когда узнал, чуть до кондрашки не дохохотался. Главное, непонятно чей малец: белоглазого или мой? Глаза ж не побелели ещё. Хохма будет, если и не побелеют они вовсе. А старый дурень над мальцом квохчет, ждёт что тот вырастет волкодавом.

— А почему у белоглазых глаза белые?

— Ну тебя к Неназываемому в задницу с твоими вопросами дурацкими! — обозлился сатир. — Ты ещё спроси, почему вода мокрая.

«Напрасно я о волкодавах, — огорчился Волков. — Не надо бы. Вон как оглядываться стал. Боится. Чем же теперь отвлечь?» Вопрос разрешился сам собой. Физиономию Матвея снова украсила улыбка, проследив за его взглядом, Саша отметил: «Быстро что-то она обернулась с заказом. Мгновенно. Не иначе, всё было готово уже и нагрето. Или нас увидала в окошко и сразу же стала готовить. Поджидала сатира и рада теперь, что дождалась». Два больших крутобоких горшочка, по залу проследовав чинно, опустились на стол, восхитительный пар выдыхая. С ними две толстостенные кружки под белою шапкой, чуть помедлив, на стол перепрыгнули ловко с подноса, клочья облачной пены роняя и свет излучая янтарный. Глина толстая гретая в пастях округлых хранила для гостей долгожданных тушёное с травами мясо, что с великим раденьем, стараньем и тщаньем похвальным изготовили нежные белые девичьи руки для услады мужей, от превратностей странствий уставших.

Никак у Матвея не получалось выбрать между Паолой и мясом в горшочке. Борьба отражалась на лице его явственно: вот передник её белоснежный, на бёдрах натянутый туго, протяни только руку, прижми… но в руке вилка и поднимается над горшечным горлом пар мясной, и золотится под покровом пара жирная жаркая жижа и дразнит запахом лавра. И ползёт по стеклянному пухлому боку ленивый пены клок… Но Паола! Не уходит, стоит, улыбается, дышит спокойно, и как пена лениво вздымаются и опадают кружева оторочки на вырезе тесного платья. На груди.

— Ешь, дурачок! — сказала Паола и рука её полная быстрым движеньем протянулась, взъерошила кудри сатира. Это дело решило, Матвей обратился к горшочку.

Официантка улыбнулась ещё раз, глядя, как возлюбленный её сатир вонзил вилку в мясо, потащил из соуса кус, ухватил зубами, как другая рука его потянулась и сцапала кружку, как зашевелилась на его затылке кучерявая жёсткая шерсть, когда стал жевать, ворча от удовольствия, вожделенную свинину. Затем она кивнула едва заметно и отбыла. Уплыла, колыхаясь, и скрылась за дверцей.

Волков потянул носом запах жаркого, сдобренного неведомыми травами. Живот его свело голодной судорогой. Поесть всё-таки стоило. Такое жаркое на Марсе не сыщешь. «Мясо-то есть, но вот с травами беда — редкость, а пива и вовсе нет. Сколько раз читал: тёмное пиво, светлое пиво, эль такой-то, портер. У Диккенса, к примеру, все только и делают, что пьют. И едят мясо. Так они там у него жрут эту свинину… А ведь правда — недурно. Жрут и заливают потоками пива. Ну-ка… Светлое — это, кажется, эль. Эль пиво. Грацияс, сеньора, ваше пиво эс экцеленте! Холодное. Но так, кажется, и должно быть. И не у одного Диккенса. У всех у них всё время жрут, жрут и жрут в промежутках между… Ох, здорово как, даже разговаривать не хочется, только жевать. И запивать. Эль пиво. Грациас, муй бьен. А думать — нет, что-то не хочется. А надо бы разобраться: гои, изгои и белоглазые. А князь — он кто? Не изгой, это точно, но белоглазый ли? Рогоносец-муж мечтает, чтобы сын его приёмный оказался белоглазым бастардом. Зачем? Белоглазых изгои боятся. То есть, муж Паолы полагает, что приёмный сын, когда вырастет, обеспечит ему преимущество, способное компенсировать утрату супруги. Ну, с утратой понятно: я бы тоже в его положении не очень страдал; невелика потеря, неизвестно ещё кто на самом деле в дураках — он или его брат. Эк его болезного — на чужих грехах женили. Красавица и чудовище. Но белоглазые… Что там Матвей нёс? Надёжная, мол, опора престола, верные, мол, и неподкупные. Ещё какая-то галиматья о сомнениях, законности и порядке. Чего-то о броне ввернул, но главное — вот: охраняют гоев от изгоев, а власть государеву от дерзких посягательств северян и нечестивых пузырников. Ну, что там у них с северянами, я не знаю, но о пузырниках точно известно, что нет, на власть государеву не посягают. Торгуют себе спокойно и всё. Ладно, разберёмся. Значит, белоглазые — что-то вроде полиции. Или как это называется? Армия? Но войны же нет! Разве что с северянами. Попробовать спросить у этого?»

Сатир по имени Матвей, он же Лёва, он же Джокер орудовал вилкой, как робот-планетолог манипулятором. Обнаруженное им месторождение мяса исчерпывалось на глазах. Отдыха себе не давал, от горшочка поднимал голову для того лишь, чтобы не позволить соскучиться кружке.

— Послушай, Матвей, — обратился к нему за разъяснениями Волков, — а что у вас с северянами?

— В Тартар тебя с твоими вопросами, — рыкнул сатир, стукнув дном пустой кружки. Глаза его посоловели, губы и подбородок блестели от жира. Откинувшись на спинку стула, он отправил вилку в пустой горшок точным движением, потом закинул руки за голову и воздух с рокотом вырвался из его раскрытой пасти. Помолчав, заорал вдруг, обращаясь к потолочной балке:

— Паола! Ещё парочку!

«Парочку чего? — Волков допил пиво и поставил кружку на стол. — Если порций жаркого, то мне, пожалуй, хватит, а если пива, то хватит ему. И потом, нужно бы расплатиться. Денег у меня нет, но можно же продать иолант. Интересно, как у них здесь это делается?»

— Матвей, а как тут у вас вообще обстоит дело с торговлей иолантами? — поинтересовался Саша, будто бы из праздного любопытства.

Заведенные назад локти сатира дрогнули, он бросил изучать потолок, выпрямился, стукнув стулом, и вперил в капитана внимательный взгляд. Потом, видимо, взял себя в руки, уложил подбородок на сложенные на столе руки, словно бы спьяну, но от сытой хмельной лени в глазах его, шарящих по лицу собеседника, не осталось и следа.

— Изучаешь спрос? — негромко, но внятно спросил он.

— Да нет. Просто хочу продать один камень, чтобы…

— Тиш-ше, идиот! — зашипел сатир, поднимая голову, чтобы оглянуться на стол, за которым веселилась компания Франчика. Потом снова уложил подбородок на руки и продолжил деловым тоном:

— Подцепил где-то там у себя? Хвалю. То-то я смотрю, ждали тебя. Теперь всё понятно, можешь не объяснять. Я помогу. Есть у меня один меняла, сейчас допьём и двинем прямо к нему. Что ж ты сразу не сказал? Хрена с два я бы в эту дыру попёрся, если б знал, что у тебя с собой… Или у тебя при себе нет? А?

— Есть-есть, — успокоил его Саша. — Я же просто не знаю, как у вас тут с этим.

— Всё просто, — Джокер ухмыльнулся одной стороной рта. — Ваш товар, наши бабки. Или ты хочешь…

— Пиво заказывали? — пропела Паола.

— Да-да! — весьма неправдоподобно имитируя оживление ответил Матвей, глядя на официантку снизу вверх.

— Тогда уберите локоть, — игриво прощебетала она.

Джокер поспешно убрал со стола локти, при этом оскалившись одной стороной лица так, чтоб не заметила Паола. Прямо перед носом его очутилась полная кружка, шею его обвила полная белая рука, кружевная оторочка платья к боку его прижалась плотно, губы полные оказались у самого сатирова уха и зашептали, дыханием шевеля завитки его жёстких волос: «Лёвик, я так по тебе соскучилась, милый!»

— Радость моя! — процедил сквозь зубы Джокер и приник к стеклянному ободку кружки.

Саша некоторое время наблюдал, как не скрываемая более страсть стосковавшейся женщины штурмует бастион выдержки и хладнокровия вспомнившего о делах мужчины, и всё же решил вмешаться:

— Матвей, ты сказал, допьём и поедем.

— Сейчас, — досадливо огрызнулся Джокер, слегка задыхаясь. — Ты видишь, что тут… Паола, ну не здесь же! Пао…

Договорить ему не позволили обстоятельства. Как-то так получилось, что Паола уже сидела у него на коленях и высвободиться у пленённого сатира не вышло бы даже будь он самим Геркулесом. Саша отвернулся к окну. Заметно стемнело, солнца больше не было видно над горбатым горным хребтом: то ли за тучами спряталось, то ли уже опустилось за иззубренный гребень. Ни есть, ни пить не хотелось, клонило в дрёму. Волков сонно уставился в заоконные сумерки, стараясь не слушать, как пыхтит и посмеивается атакуемый страстной особой сатир. Зарницы за стёклами вспыхнули раз и ещё раз; поползли по трассе два светляка, приблизились, вспыхнули снова, словно кто-то шарил наудачу в сумерках лучами и нащупал то, что искал — придорожный кабак. Возникшее за окном ворчание, негромкое поначалу, усилилось, вздрогнули мелкие стёкла в переплёте рам. «Кто-то приехал, — отметил про себя капитан Волков и покосился на приятеля. — Нет, не слышит Матвей, очень занят. А Франчик насторожился. И кабатчик зачем-то под стойку нырнул. Прячется? Нет, вынырнул снова. Какие-то знаки делает. Зачем? Всё равно ведь не понимаю».

— Матвей, там кто-то приехал, — сообщил Саша и вынужден был констатировать про себя: «Нет, не слышит сатир, или слушать не хочет». Рёв стих, во дворе захлопали автомобильные дверцы, что-то выкрикнул женский голос, отозвался мужской, но слова не удалось разобрать. Потом там захохотали.

— Паола! — позвал Франчик и добавил какое-то непонятное слово. Оно и привело в чувство разнежившегося сатира, да только поздно. Грохнула, распахнувшись настежь, дверь, в кабак вошли, озираясь начальственно, трое. Бритые наголо, одетые так же, как Матвей — в чёрные комбинезоны и чёрные же высокие башмаки на шнуровке, — крупные белоглазые мужчины. Дверь закрыть за собой не потрудились, пошли по проходу вразвалку, равнодушно скользнули взглядами по затылкам товарищей Франчика, самого его вниманием не удостоив. Людоеды приумолкли, отставили кружки; все, как один, глаза уткнули в стол и втянули головы в плечи. «Волкодавы», — подумал эмиссар Внешнего Сообщества капитан Волков Александр Владимирович, с интересом разглядывая пришедших. Заметил у переднего волкодава на плечах прямоугольники материи с нашитыми большими кругами из жёлтого металла: по два круга на каждом плече. Рядом шумно вздохнули. «Чего теперь-то вздыхать!» — обозлился на приятеля Саша, глянув на отвисшую Матвееву челюсть. Паола завозилась, слезая с колен сатира. Одной рукой всё ещё цеплялась за его шею, другой шарила по столу в поисках подноса. В глазах её застывших — ужас. «Чего они все боятся? — удивился Саша. — Ну, пришли сюда эти трое перекусить и попить пива, что тут такого?» Он получил ответ на этот вопрос быстрее, чем ожидал.

Последний из волкодавов (с тремя звёздочками на каждом плече) приостановился, перекатил свои бельма на Паолу и вцепился вдруг в её шарившую по столу руку, дёрнул, вытащил в проход и второй рукой схватил за передник так, что затрещала ткань. Зрачки его уткнулись в низкий вырез платья. Паола пискнула, повернула к Матвею голову, взгляд её метнулся, скрестился с растерянным взглядом Волкова. Выражение лица официантки при этом стало совершенно бессмысленным.

— Сюда смотри, дура! — приказал волкодав и притянул обмякшую женщину к себе рывком, да так, что голова её мотнулась как у тряпичной куклы. — Обалдела от радости?

— Уважаемый, нельзя ли повежливей с дамой? — спросил Волков. Просто не смог сдержаться, да и не захотел.

Белоглазый был так удивлён, что выпустил жертву, поискал — кто посмел?! — и не к самому Волкову почему-то обратился, а Джокеру бросил развязно:

— Ты, говно изгойское, с тобой этот языкатый? Кому это он?

Саша вдохнул так, что зубам стало холодно, выбрался из-за стола и стал против волкодава. Глянул мельком на Джокера — тот пучил глаза, открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, — глянул на Паолу, — она прикрывала рукой голову, будто ждала, что станут бить, — и поймал взглядом чёрные точки волкодавских зрачков. В глазах потемнело от бешенства: человек, стоявший на расстоянии вытянутой руки очевидно повинен был в мерзейших мерзостях, и не тот ли это волкодав, что женил мужа Паолы на своих грехах? А даже если и не тот?! И человек ли это вообще?!

— Я тебе это сказал, белоглазый ублюдок, — едва удерживаясь от крика проговорил Саша.

«Превышен порог пассивной защиты, — бесстрастно просигналила «Афина», истолковав гнев капитана по-своему. — Режим нападения активирован!» — и зажгла вокруг волкодава прямоугольник целеуказателя. Чуть помедлила (Волков и не подумал изменить режим) и обтянула тело в чёрном комбинезоне красной паутиной координатной сетки. Волкодав не глядя толкнул Паолу в грудь, шагнул к Волкову, дёргая рукой клапан небольшой сумки, висевшей на поясе, зашипел сквозь зубы: «Расплодилось перхоти подлородой», — и капитан окончательно утратил самоконтроль. Схватился за перекрестье красных линий, сжал, потянул на себя, потом отшвырнул прочь, в бросок вложив всю накопленную за день ненависть. Кажется, даже кричал при этом что-то, себя не слыша.

Волкодав погиб раньше чем тело его проломило стойку. Сеть «Афины» — страшная штука, нет шансов выжить у того, на ком затянется она, повинуясь движению пальцев, сжатых в кулак. А белоглазый, попавший под горячую руку, ещё и сшиб вдобавок с ног обоих своих подчинённых, после чего и снёс бастион кабатчика, вломившись туда с ужасающим треском.

В мешанине расщеплённых досок — рубчатые подошвы. Паола визжит. Один из волкодавов силится встать на четвереньки, но едут колени. Второй уже на ногах. Пистолет у него. Волков ревёт на бегу: «Попробуй только! Раздавлю-у-у!» — но волкодаву это безразлично, не слушает и не слышит. Вспышка прямо в глаза. «Данг!» — даже ушам больно. Пуля — в пол. «Афина» не шутит. «Успел-таки стрельнуть. Ах ты мерзавец!» — думает Волков, хватаясь за чёрную ткань, и как мешок её вместе с содержимым — в божий свет, в крестовину оконной рамы. «Га-гах!» — грохают, разламываясь створки и сыплется, дзенькает, всхлипывает хрупко стеклянное крошево. «Небеса чёрные и красные! Что ж я творю?!» — ужасается Волков, но дело-то уже сделано. Чёрные подошвы в проломе стойки неподвижны, и ясно, что там мертвец. В развороченной раме — обтянутый чёрной тканью зад, ноги носками внутрь, пятками врозь. Не двигается.

«Этого я тоже что ли насмерть?» — Волков неуверенно подошёл, под ногами заскрипели осколки. У трупа куртка на спине задралась и видно человечью бледную кожу. Сзади шаги. Саша развернулся на месте, готовясь отбить нападение, но тут же подумал: «Нет. Убегает он. Как его носит-то из стороны в сторону, тоже, видать, попало ему. И слава небу, его хоть я не убил. Как этих вот. Что же вышло, Сашка? Ты, совсем озверел? С волками жить…»

Входная дверь так и осталась открытой. Взревел во дворе двигатель, что-то заскрежетало, вспыхнули и заплясали на оконных стёклах отсветы фар, потом рёв стал отдаляться и стих. Саша направился к развалинам стойки. Не хотелось, но надо же было всё-таки посмотреть, что сталось с первым белоглазым. Навстречу выскочил Хряк, отдавил ногу, бросился к двери, крича: «Хана ему! Холодный! И тот тоже — с рамой на ушах! Паола, Франчик! Ноги!»

— Стой! — остановил его Франчик, ухватив за шиворот. — Не пыли. С нами уйдёшь. Паола!

Но она не слушала. Подошла вплотную к Волкову (тот после воплей кабатчика о ногах разглядывал волкодавские башмаки), подёргала за рукав и сказала, с ненавистью глядя капитану в глаза:

— Будь ты проклят!

— Что? — Саша опешил, забормотал: — Но Паола, я же…

Она плюнула ему под ноги, повторила: «Будь ты проклят!» Волкову показалось — ещё немного и она влепит пощёчину.

— Пашка! — позвал Хряк, успевший перекинуться с Франчиком парой слов. Вся компания людоедов была уже на ногах, на Волкова они поглядывали настороженно, жались друг к другу, но с места не трогались, ждали.

— Хорош базарить, Паола, валим! — возбуждённо командовал Франчик.

— Иду, — отозвалась бывшая официантка, и, оставив Сашу, направилась к распахнутой настежь двери.

— Пао… — начал, протягивая руку, Матвей, так до сих пор и не успевший подняться с места.

— Будь и ты проклят, что притащил сюда этого урода, — оборвала его Паола, не оборачиваясь. В проходе зашаркали ноги, кто-то из людоедов спросил уже у дверей: «Куда теперь-то, Франчик?» — но ответа Саша не расслышал, в кабаке остались он, Матвей и два трупа.

— Ну и пошла ты!.. — с некоторым опозданием крикнул открытой двери Джокер и грохнул по столу кулаком.

— Так лучше даже, — заявил он, повернув голову к Волкову. — Их будут искать, а не нас. Решат, что и мы в горы дёрнули. А мы на север с тобой. Всё. Поехали.

Он хлопнул ладонями по столу, поднимаясь.

— А как же эти? — спросил Саша, указывая на того волкодава, о котором сказано было, что у него на ушах рама.

— Что — эти? Ты хоронить их собрался с почестями? Поехали, а то нас самих тут закопают. Когда вернётся тот, которого ты не добил. Со сворой. Дурак ты Саша, телёнок, хоть руками и козырно машешь. Валить — так всех, понял? За каким лешим ты третьему дал сбежать?

Волков послушно брёл следом за Матвеем, пытаясь справиться с мыслями, сбившимися в клубок: «Дал сбежать. А тем двоим не дал. То есть, им-то я как раз дал. Так дал, что… Я же не хотел убивать! Как это получилось, как?! Вступился за эту сороку-воровку. Тому дала, этому дала, всем дала. И все довольны, один я, как дурак последний. Какого тензора было лезть? Если не понимаешь ни рожна. Гер-р-рой. А Матвею — хоть бы хны. Чего он со всеми-то не сбежал? И почему они сбежали? Не по-ни-ма-ю! Ни-че-го! Джокера спросить?»

— Матвей! — позвал Саша сатира. — Я не понимаю.

— Погоди, не мешай, — оборвал его Джокер. Настороженно озирался, стоя на крыльце. Паолы, людоедов и кабатчика след простыл, Клипсы тоже нигде видно не было, похоже, бежала с ними, один пропойца Чакки остался. Ворочался в луже, пытаясь хотя бы сесть, если не получится встать. Джокер остановил взгляд на нём, и уголки сатировых губ поползли вверх.

— Ты-то нам и нужен, — сказал он вполголоса, неторопливо спустился с крыльца, направился было к Чакки, потом резко развернулся и со словами: «Не-е. Надо отлить сначала», — пошёл обратно, расстёгивая на ходу ширинку.

— И ты бы тоже отлил, — сказал он, мельком глянув на Волкова.

— Как, прямо здесь? Туалет есть тут где-нибудь?

— О-о-о! — зарычал сатир, закатив глаза. — Хорошо-то как пошло! Туалет тебе? Под крыльцом, значит, стесняешься? Окружного комиссара завалить ты… О-ох, аж взмок весь. Окружного завалить ему, как два пальца, а у стены пос-с-с… А-а-ах, твою мать, как напрудил, литра три не меньше. Ты давай-давай! Туалет ему. Прямо здесь давай. Машину я потом останавливать для тебя не буду, времени у нас нет.

«Он прав, — подумал Саша, становясь по другую сторону от крыльца. — Времени у нас, и правда, нет, так что, дорогой мой убийца, сделай ещё один шаг от человека к зверю. Слышал, что тебе сказали? Давай-давай. И ведь предупредил тебя Арон, лучше прикинься животным, пока будешь здесь, чтоб никто не заметил, как ты разгуливаешь по канату, натянутому между человеком и зверем. Или становись уж тогда зверем насовсем, а? Немного ж осталось! Убиваешь, когда захочешь, ножку поднимаешь где попало. Давай-давай, дружок. Оставил здесь свою метку?»

— Чё те? Чё те над-до? — с пьяной натугой хрипели у Волкова за спиной. — У мм-е… ничё нет, поал? Не ви-ишь штоле? К-куд-да ты мм-е… меня?

Саша отошёл прочь от стены, застёгиваясь, навстречу ему Матвей тащил пьяного, перекинув его руку через свою шею. Уговаривал, похохатывая:

— Ничего-ничего, Чак, сейчас поправишься. Ха! Сейчас тебе всё будет, и выпить и закусить. Ха-ха! Хряк угощает. Жри — не хочу. И с собой уноси, если сможешь.

— Бабок у мм-е… фьу-у-уф-сф-сф! — свистел Чак, вися на Матвеевой шее и переставляя ноги с трудом. Пока взбирались на крыльцо, он споткнулся по одному разу на каждой ступеньке.

— Кому нужны твои бабки? — уговаривал Джокер, отдуваясь. — Говорю же на шару. Всё здесь теперь твоё.

— Мм-моё?! — переспросил Чак и попробовал приосаниться. — Ё-моё!

Они скрылись за дверью, загремели там внутри мебелью, потом голос Чака заревел какую-то песню без слов. Саша терпеливо ждал, сунув руки в карманы и поёживаясь на сыром ветру. Долго ждать не пришлось, сатир выскочил наружу, аккуратно прикрыл дверь, скатился с лестницы, крикнул Волкову: «Всё, пора делать ноги!» — и бросился к машине. Взревел двигатель, дверцу Саша захлопнул уже на ходу. Сатир лихо развернул машину. Пустил её с места так, что привычного к перегрузкам капитана ощутимо вдавило в кресло. «Первая космическая», — отметил он про себя. Вспыхнули прожектора, выхватив из сумеречной мглы столбы ворот, медведь подпрыгнул на выезде, вырвался на мокрую дорогу, скребнул всеми четырьмя резиновыми лапами и понёсся прочь от кабака, оставленного на поток и разграбление.

— Камень не потерял? — первым делом спросил Матвей.

— Какой камень? А, ты об иоланте. Со мной он.

— Ага, — сатир удовлетворённо кивнул. — Тогда всё путём. Волкодав тот тебя разглядеть не успел, меня он не знает. Хорошо. Слышь, Саша? Хорошо, что ты третьего оставил. Приведёт он туда своих, а там (сатир фыркнул) этот терпила, бухой в подкладку. Я его в прямиком в кухню отволок. Ты б видел, как он — ха-ха! — припал к тазику, что под насосом с пивом. А-а-а, не могу! Оборжаться. Волкодаву тому что ты, что Чакки — одни хрен. Видал, как он на улицу дёрнул? Ещё бы, я сам чуть в штаны не наложил: хрясь! — окружной в стойку башкой, а тут второй из пистолета в тебя — бабах! — а ты и его тоже — хрясь! — воздухом теперь дышит. Да-а! Силён ты ручонками помахать, одного не пойму за каким Тором тебе это надо? А? Колись, чего тебе окружной сделал?

Пламенные глаза медведя зажигали на мокрой дороге лужицы огня. Саша мучился страшно, слушая описание собственных подвигов. Вместо ответа спросил:

— Что они сделают?

— Кто? Волкодавы? С кем? С тем придурком бухим? Сожгут вместе с кабаком. А может и повесят. Какая разница? Они всех, кого там найдут, чтоб свидетелей не осталось. И Хряка если поймают — тоже, и Франчика… Хотя нет. Того третьего я не знаю, значит он баклан ещё. Вряд ли он кого-нибудь запомнил. Облаву они устроят, это как пить дать — шутка ли: окружного комиссара завалили. Я, если б на Франчика месте был, дёрнул бы вдоль берега против солнца, а там бы как-нибудь через пролив. Бабки у него есть. В общем, если не заловят их, надо думать — прорвутся. К этим, как их? К дионисиям. Самое им там место, особенно Хряку. Но лучше чем здесь ему уже нигде не будет. У окружного он жил, как у Кия за пазухой, пока ты не… Слышь, Саша, зачем ты всё-таки махач устроил, а?

Худо стало Волкову. Матвея слушать бросил, перестал следить за дорогой, думал покаянно: «Зачем? Сам не знаю. Благими порывами принято мостить дорогу в ад. Милости просим, господин эмиссар, приятно ли ехать? Не терпите ли каких неудобств? Помолитесь «Афине», она поможет, раз своей головы нет у вас. Хряк у окружного, как у Кия за пазухой, Паола за Хряком, как за стеною каменной, Франчик за Паолой по любви, Джокер за ними за всеми из корысти и по надобности, а я… Да чего скрывать, дорогой мой, по глупости, Сашенька, по недомыслию. Неужели никак нельзя исправить?..»

В глазах потемнело, но не от гнева, а от стыда. Саша скрипнул зубами, зажмурился, но это не помогло. Желание вернуть время вспять, сделать так, чтоб не было ничего, стыдное вожделение ребёнка, разбившего любимую мамину вазу — собрать осколки и составить из разбитого целое, — навалилось, мешало дышать. Саша поднял глаза к небу, и…

Заглох двигатель. Джокер охнул, словно придавленный, руль в его руках повело вправо, машина, быстро гася скорость, свернула к обочине и зарылась передними колёсами в грязь. Время замедлилось, потекло как черничный кисель из расколотой кружки, Волков видел со стороны себя самого, обхватившего руками голову, смотрел в собственные поднятые кверху глаза, читал в них вопрос: «Нельзя ли сделать так, чтоб этого не было?!» — и, проглядев череду бесплотных видений, понял: нет, нельзя. Станет хуже. И сказал себе самому: «Нет, нельзя. Только вперёд. Так надо», — и стало ему легче. Отёр пот со лба, передохнул и глянул на спутника. Матвей хрипел, уронив голову, и пускал слюни. Ткнулся носом прямо в крестовину руля, точно как его машина в кювет. Глянув вперёд, Саша увидел выхваченный из мрака световым пятном куст, весь в цветах, словно в пламени белом, и подумал уже без горечи: «Что было то было. Нужно ехать дальше».

— Поехали, Матвей, — сказал он и удивился тому, каким чужим показался собственный голос.

— Оу-х! — простонал тот, поднимая голову. — Что это было?

— Ерунда, не обращай внимания, — пробормотал Волков и спросил, чтоб скрыть смущение: — Зачем ты с дороги съехал? Говорил же, что останавливаться не будешь.

— Ох, не знаю я, — ответил сатир, открыл дверь, высунул голову наружу. Стало слышно, как отхаркивается, отплёвывается и стонет. Однако когда он выпрямился в кресле и захлопнул дверь, выглядел значительно лучше. Головой ворочал из стороны в сторону и в шее у него хрустело. Приободрился, продолжил, доверительным тоном:

— В первый раз такое. Чуть не гробанулись мы с тобой. Ну да ладно, пронесло на этот раз. Поехали.

Ворча и разбрасывая грязь с колёс, медведь выбрался на дорогу и двинулся сначала медленно, потом, когда перестали бить в днище комки глины, наддал.

«Итак, — подвёл итог своим наблюдениям Волков. — Кое-что выяснить всё же удалось. Общественное согласие налицо, эскапада моя на таком фоне выглядит, надо признать, глупо. Волкодавы, они же белоглазые — наверху, это очевидно. Не самый верх, но туда мы ещё доберёмся. Задача нижнего слоя верхов — защищать гоев от изгоев, но с изгоями при этом они не очень ссорятся. Некоторым изгоям живётся при них неплохо, иные вынуждены собираться в шайки и бежать в горы, но судя по всему без особой нужды их тоже не трогают, разве что устроят иногда облаву, и уж тогда вешают и жгут без разбору, кто под руку попадётся. Попустительство с покровительством пополам, но зачем же тогда облавы? Аналогия нужна, чтоб понять. Изгои — волки. Волкодавы — собаки. Собачья преданность. Собака лает, ветер носит. Нет, не то. Собака лает, караван идёт. Что-то в этом есть, но тоже не то. Собака лает, когда видит хозяина. Нет. Хотя… Да! Вот зачем облавы. Чтоб преданность свою собачью хозяину показать, не то ведь может и палкой по хребту. Значит, нужно тебе, друг мой Александр, познакомиться с хозяином, а заодно и с палкой его. Чтобы понять, в чём причина такой покорности белоглазых. Могут ведь собаки загрызть хозяина, если наберётся их много? А много ли их?»

— Сколько их вообще? — спросил он вслух у Матвея, успевшего оправиться после постигшей его неприятности.

— А? — тот вздрогнул. — Кого это «их»?

— Белоглазых.

Отсутствие лишних ушей, похоже, подействовало на Джокера благотворно, шарахаться в сторону от вопроса не стал, заговорил спокойно, хоть и негромко:

— А, этих. Зачем тебе? Всех всё равно не передавишь, хоть ты и мастер по этим делам. Много их очень, понял? Псих старый, Арон, плёл, что раньше их было чуть не двадцать миллионов, но мне что-то не шибко верится. Сейчас гораздо меньше, я думаю, хотя кто ж их считает. Арона сказки если послушать на ночь глядя, так спать потом не сможешь.

— И всё-таки, — решил поощрить рассказчика Волков. — Спать же нам сейчас ни к чему?

— И то правда, — сказал Матвей сдерживая невольный зевок. Видно было, что сам он не прочь поболтать, пока есть такая возможность.

— Рассказывал он мне как-то, белоглазые, мол, — это всё, что осталось от коренного населения, а гои, изгои и прочие — пришлецы. То есть, получается, и предки мои тоже? Ха! А сам Арон тогда кто? Ведь он, старый хрыч, говорит, что всё это пережил. И само проклятие, и время проклятых, и обращение, и нашествие северян, и великое объединение, и очищение.

— Что за проклятие?

— Да мне почём знать? И тебе тоже знать ни к чему, а то ещё узнает кто, что знаешь, дадут тебе тогда, чтоб знал. И мне дадут за то, что я тебя знаю.

— Но Арон же рассказывал тебе? — понукал Волков, глядя во тьму за боковыми стёклами, непроглядную из-за подступивших к самой дороге крутобоких холмов.

— Ага, его слушать, так это надо гороху сначала нажраться, — фыркнул сатир и без всякого перехода стал рассказывать дальше:

— С этого самого проклятия, Арон мне говорил, и началась кутерьма. Что оно и почему — не спрашивай, не знаю. Страшно было узнавать, а то узнают ещё, что знаю… Да, так после него, мол, и стали все они белоглазыми. А мне вот сомнительно, почему же тогда дети у белоглазых рождаются обязательно белоглазыми? Теперь-то ведь проклятия никакого нет!

— Даже если женщина не белоглазая? — перебил Волков.

— Чего? Ты что, с неба упал? Бабы волкодавами не бывают. Ха! Вот, блин, придумал — белоглазые женщины! Да будь у них свои бабы, разве стали бы они якшаться с изгойками? Да и с гойками тоже. Деревня ты, указа княжьего не знаешь! Повинна каждая женщина пустить белоглазого, препятствий ему не чинить, а буде случится зачатие, то сына выносить, выродить, выкормить, и будет за то почёт, уважение и гойское звание ей и мужу её, а когда сына сдадут на службу княжью, получат пенсию и грехов отпущение, кем бы ни были ранее, и как ни грешили бы. А кто будет препоны чинить природному, тот вор и враг власти княжеской. А с врагами власти княжьей, Саша, разговор короткий. Ты вот сегодня не дал свершиться княжьим установлениям, а вдруг бы случилось зачатие? Ладно-ладно, шучу я. Тебе-то что — ты ж волкодава завалил, за это тоже не милуют. Но я тебя не выдам.

Матвей добавил, покосившись на спутника, ещё что-то неразборчиво. Машина вильнула, сатир спохватился и выровнял руль. Но Саша не обратил внимания ни на брошенное вскользь замечание, ни на странный сатиров взгляд, слишком был поглощён собственными мыслями: «Понятно теперь. Такая мутация. Безразлично, что послужило мутагенным фактором, важен результат. Белоглазые, все как один. И дети у них тоже. Значит, рождаются от них одни мальчики. Разве такое бывает? Ладно предположим, что бывает… Получается, если б не пришлецы… тьфу, словечко его идиотское! Выходит, без мигрантов исторической перспективы у страны этой нет. Значит, верхи — сплошь мужчины. Или нет? Есть же ещё княгиня Диана, хоть она и самозванка. Да, совсем забыл! У князя, помнится, дочь, а не сын! Значит, князь-то не волкодав! Небеса чёрные и красные, что за собачье государство?!» — морщился Волков, слепо таращась в освещённую фарами ночь, из которой сыпались стволы, стволы, стволы древесные частоколом справа и слева, нависшие ветви, изгородь, ворота. Открыты настежь. Зачем они здесь, всё равно же не заперты?

Матвей притормозил, чтобы не зацепить полуоткрытые ворота, яркие пятна света неторопливо проползли по створкам, сорвались в темень. Саша глянул вперёд и непроизвольно схватился за ручку двери. Огоньки глаз, оскаленные пасти, шерсть вздыбленная на загривках — многоголовое чудище щерилось, выскочив навстречу из заворотной тьмы, дышало паром, капли слюны, извергнутые лаем из жарких его глоток искрами сверкали в лучах фар.

Ирина Волкова аккуратно поставила последнюю точку, прочла письмо ещё раз, вздохнула, нажала клавишу «удалить» и долго ещё сидела, разглядывая пустой белый прямоугольник. Губы её шевелились, глаза были сухи. Её мучили скверные предчувствия.

Глава шестая

— А ну, блохастые! Пшли! — заорал Матвей и нажал на крестовину руля. К рычанью и лаю добавился хриплый медвежий рёв, захотелось заткнуть уши. Но собачьи головы всё ещё выскакивали в световые конусы, скалились. «Стая собак всего лишь», — сообразил Волков, вздохнул с облегчением и пробормотал: «Афине: выключить консоль». Надо же, перепугался так, что самозапустилась программа!

— Что ты всё Афина да Афина? — ворчал Матвей. — Язык бы придержал, особенно на людях. Помолиться хочешь, так молись Баалу лучше, больше будет толку, а ещё лучше — помалкивай, когда приедем, я буду говорить. Несёшь всякую ересь, и одежда на тебе еретическая. Переодеть бы тебя, но во что? Эх, жаль, не ободрали мы того волкодава! Постричь бы тебя ещё не мешало — вылитый бы волкодав вышел, даром что зенки не белые. А подумать — и хорошо, что волкодава не ободрали. Всякому ясно станет, что ты ряженый, как только он в глаза тебе глянет.

— А ты как же?

— Что? А! Ты об одёжке этой! Так я ж кошу под приблатнённого. Есть такие: по натуре не волкодавы, но приблатнённые. Ну, которые при должности, понимаешь? Но у тех, что ты завалил, круги на погонах. При таких должностях приблатнённых нет. Эх, мать-тиамать, что за темень?!

Матвей снизил скорость. Темно было так, что разобрать невозможно, по равнине ли дорога идёт, или опять через горы. «Новолуние, или облачность низкая? — прикидывал, чтоб не сморило от усталости, капитан. — Пожалуй, небо затянуто, звёзд ведь нет. Темно как… даже не знаю где. Как в шахте на Весте, если выключить головной фонарь, или как в кастрюле под крышкой. Посадили тебя, друг Саша, в кастрюлю и станут сейчас поджа… то есть, варить за грехи твои тяжкие. В кипящем масле. Или в чём там? Дождём вымочили, на скалах высушили. Нет, не высушили, хоть и обещали. Клипса. Потом ещё другая. Сорока-воровка. Обкормила, опоила, но спать не уложила, прокляла и к чёрту послала. За что? Судил грешников по делам их. А судить, Сашенька, значит — судимым быть и мучиться. Не хочу. Чашу эту мимо пронеси. Иришка… Иронька, сохрани и спаси… Ах-х!

Боль в правом виске от удара о стекло, нет рядом Ироньки, а казалось — так близко она. Тьма и холодное у виска что-то. Стеклянное. За стеклом ночь. Мелькают чёрные провалы в мрачной серой стене. Окна?

— Зар-р-раза! — зарычал Матвей и дёрнул рулём. Сашу бросило влево так же резко, как в прошлый раз, когда стукнулся головой о боковое стекло.

— Яма на яме! — ругался сатир.

— Мы уже в городе? — спросил, зевая, Волков.

— В каком ещё городе? В городе! Дёрнул меня Неназываемый напрямик полезть! С другой стороны если посмотреть, нельзя нам на дорогу. Вдруг там застава?! Вот и сунулся в эти развалины. Город! Тут уже лет сорок одни блохастые. Видал у ограды сколько их? Стая! Гроза козопасов и курощупов. Но стало меньше. Раньше, когда я пешком здесь ходил… Слышь, Саша, может, мне кажется просто? Может и теперь, если на своих двоих да ночью да напрямик… Нет, думаю, сколько было блохастых, столько и осталось, даже расплодились и обнаглели. Вот давеча один под колёса бросился. Слышь? Как раз я на север ехал, но не здесь, а на дороге княжьей.

Волков снова отвлёкся. Слышал уже эту историю о сбитой собаке и замене медвежьей губы, которая к счастью нашлась в запасах какого-то кузнеца. Совершенно новая, муховская. Последнее определение показалось туманным, но уточнять не хотелось, и без того от монотонной сатировой болтовни пух мозг. Саша выпрямился в кресле и помотал головой, чтобы стряхнуть сон. Надлежало обдумать положение: «…которое по-прежнему туманно. Ты, Сашенька, ведёшь себя как ведомый. И не ведомый даже, а влекомый, он же тащимый. Тащит тебя куда-то лукавый сатир, коего нарекли Джокером не зря. Лицедей он корыстный и бродяга: здесь урвёт, там урвёт, сям урвёт, — везде понемногу, одни пенки, — пеню, десятину. Тогда зачем ему я? Почему вместо того чтоб бросить опасного спутника и податься куда-нибудь к северянам на полгода, пока меня, дурака, повесят или сожгут (чем с Матвеевой точки зрения всё и кончится неминуемо), и там на севере отлежаться, пока здесь забудутся мои «подвиги», почему вместо этого вполне обыкновенного для него действия, он всё-таки тащит меня за собой? Зачем я ему? Что Паолу он бросил — неудивительно, ведь не в первый же раз! Забавно было наблюдать, как выбирал между нею и кружкой пива. А позже и вовсе утратил к пиву и к женскому обществу интерес как раз тогда, когда узнал… Стоп! Вот в чём дело! Он узнал, что у меня с собой иолант, чуть позже переспросил — с собой ли? — и после уже не сомневался в выборе. Заметь, Саша, по местным законам ты — преступник, а преступника голову — на кол. И всех, кто хоть как-то причастен или просто оказался поблизости, — в расход. Но у преступника иолант, и это перевешивает всё. Заметь ещё, Сашечка, у него нет причин доверять тебе слепо, камня же он не видел! А если я лгу? Но осторожный и недоверчивый Джокер тащит за собой и преступника и его гипотетический камень туда, где за иолант дадут деньги. Судя по рассказам Барбары, много денег. Много, но дадут не ему. А он человек практичный и на риск идти ради прибылей какого-то чудаковатого пузырника не станет, если не увидит возможности извлечь выгоду. Десятину свою, лепту сборщика подати. Понятно. Ой ли? Нет, не понятно. Что толку от денег, если сопричастность Матвея к избиению волкодавов вскроется? Почему его это не занимает? Иолант глаза застит? Жадность. Может быть, и даже очень похоже. Как глазки у него загорелись, когда узнал о камне, и разом слетел хмель! Понятно тогда, почему так торопится доставить меня к этому своему меняле — хочет побыстрее обратить камень в деньги, ведь от камня не получить десятую часть, можно только целиком отобрать. Это, надо полагать, он бы и попробовал сделать, если б не видел драки с волкодавами. Теперь считает, что десятина лучше чем ничего, раз уж не вышло завладеть всем и сразу. Ну, что ж, это понятно. Да всё почти понятно, кроме… Да! Он сопровождать меня вызвался, об иоланте не зная! Значит, и тогда предвидел какую-то выгоду. Какую? Чужая душа — потёмки, особенно если хозяин тушки регулярно окунал душу в грязь. И даже не душу, а душонку, тёмную как ночь за окном, без проблеска, без искорки света. Но что-то там мерещится всё же, какие-то огоньки. Как люминесценция сульфидных вкраплений на Ио, или как свечение трещин в корке на свежей лаве, или…»

Саша клюнул носом, вздрогнул, очнувшись, и обнаружил, что огоньки вовсе не плод его полусонных размышлений, а действительно во тьме мерцают, справа.

— Город? — спросил он.

— Не. Старый Город уже проехали, слава Индре, — с охотой ответил сатир. — Это Новое Село.

— В городе нет менял?

— Говорил же тебе, в Старом Городе никого нет, кроме блохастых. Ну, ещё крысы там и прочая нечисть тоже водится, да ещё — ха-ха! — встречается кое-кто вроде нас с тобой, кому по дороге княжьей ездить ни к чему. Временно.

— А в Новом Селе? Там есть менялы?

— Как раз там и есть. Потому туда и едем, — сказал Матвей и повернул руль вправо. Огоньки померкли в сиянии фар, но скоро снова проступили во тьме, справа и слева, разгорелись ярче, расползлись в обе стороны, приблизились, и стали видны подсвеченные ими заборы и стены домов. Лучи фар запрыгали на обломке таблички, где чёрным по белому: «…кой», — и медведя, ворвавшегося в ночное поселение, встретил собачий лай. Матвей ворочал рулём не задумываясь, значит, не в первый раз попал в лабиринт узких улиц. Он не совершил ни одной ошибки в выборе направления, через каких-нибудь пять минут подвёл машину к высоченной глухой стене и остановил так близко от ржавых ворот, что на световые пятна от фар стало больно смотреть.

— Спит он, что ли? — проворчал Матвей и сунул ладонью в перекрестье рулевых спиц. Медведь раздражённо рыкнул, но сигнал этот не возымел никакого видимого эффекта. Тогда сатир полез наружу, неразборчиво бормоча какие-то ругательства. Волков тоже решил выйти размяться.

— Алтын, твою быка мать! — рявкнул Матвей. Саша глянул на него, хлопая себя по плечам и выдыхая пар (снаружи заметно похолодало), затем проследил за взглядом своего провожатого и заметил то, чего никак не мог видеть изнутри, — узкое зарешеченное окошечко над воротами, похожее на глаз циклопа. То, что выглядело из салона автомобиля как глухая ограда, оказалось на поверку стеной дома.

— Бу! Гай! — надсаживался Матвей, приплясывая на месте от нетерпения. — Открой дверь!

Этот «сезам» сработал. В надвратном окошке мелькнул тусклый огонёк, сместился выше, словно циклоп мечтательно глянул в небо, потом за воротами что-то зашипело, из-под створки выдуло облачко пыли и ржавая воротина поехала вправо, простужено скрежеща.

— Чего наружу вылез? — набросился на Волкова всё ещё раздражённый заминкой сатир. — Садись быстрей. И дверь захлопни, не видишь, въезд узкий?

Саша повиновался, но решился всё же спросить:

— Куда это мы приехали?

Не было строение похоже на лавку, тем более меняльную, скорее напоминало крепость.

— К меняле, куда ж ещё! — огрызнулся Матвей, слегка пошевеливая рулём и поглядывая то вправо, то влево, чтобы не зацепить столбы ворот зеркалами. — К старине Бугаю.

— А почему ты его назвал Алтыном? — поинтересовался Саша. Машина между тем миновала длинную подворотню с кирпичными стенами и въехала во двор. Сзади снова зашипело и заскрежетало.

— Потому что так его и зовут — Алтын Бугаев, — ответил Сашин провожатый, успокоенный тем, что закрылась дверь. Волкову событие это уверенности не прибавило, уж очень странно выглядело жилище менялы.

— Теперь-то хоть можно вылезти? — неуверенно спросил капитан Волков.

— Вылезай, — разрешил заметно повеселевший сатир. — Мы по-быстрому. Сдали, получили, отвалили, понял? Слышь, Саша, ты всегда такой отмороженный? Как ты к нам сюда лезть решился, не понимаю. Если б не я…

— Гарик! — хрипловато каркнули за спиной. Волков вздрогнул от неожиданности и обернулся на голос. Пляшущий жиденький огонёк, заключённый в пузатую тонкошеюю стекляшку. Лампа. Старческое, с прищуром, освещённое лицо позади, тени по нему пляшут, ежесекундно преображая сморщенную маску. Скорбь или радость?

— Чтоб я так жил! — пожелал незнакомец. — Гарик в натуральную величину и без галстука на шее!

Голос его оказался таким же изменчивым, как выражение лица в неверном освещении: то высокий, то низкий, то чистый, то с оттяжкой в хрип. «Скорее всё-таки он рад встрече», — решил Саша, пытаясь рассмотреть этого человека получше, и чуть было не вскрикнул, когда тот поднял свою лампу: «Арон!» — но сдержался. Спустя мгновение понял, что обознался. Конечно, не Арон Коэн встречал клиентов на пороге меняльной лавки, а некто очень похожий на старика гувернёра. «Не такой уж он старый, — сказал себе капитан, — это его коптилка виновата, лет тридцать ему прибавила. Но, думаю, если показать физиономию «Афине», та признает его Ароном на все сто процентов, без всякой скидки. А у Джокера и здесь есть особое имя — Гарик. В натуральную величину и без галстука на шее. Причём здесь галстук?»

— Болячку тебе на язык, — беззлобно буркнул Матвей.

— Гарик, мой мальчик, не напрасно ли у меня чесался нос? — пропел Алтын, поднявшись за короткую фразу на две октавы.

— Я тебе не мальчик. Ты один?

— Нет, — был ответ. — Нас двое: я и Бос.

Бугаев, ухмыльнувшись, указал куда-то лампой, Александр бессознательно проследил за его жестом, оглядел пятиугольный двор-колодец и тёмные окна галереи второго этажа. Затем рассеянный взгляд его наткнулся на гранёную колонну, торчавшую в дальнем углу, как уставленный в небо перст. На вершине колонны, значительно выше плоской крыши строения, тускло поблёскивала золотыми боками статуя животного, нёсшего на тяжёлой тупоносой голове полумесяц рогов. Их точёные острия царапали небо. «Бос — это бык, — сообразил Саша. — Понятно. Золотой бык. А я-то думал, он о начальнике. А он об идоле всего лишь. Как бишь там: не сотвори себе кумира? А этот вот сотворил. Боса».

— Очень хорошо, — удовлетворённо заметил сатир, названный Гариком, воровато оглянулся на спутника, разглядывавшего золотой символ, и продолжил вполголоса:

— Тогда можно о деле.

— Ты по делу, мой мальчик? Почему тогда?.. — Алтын указал глазами на широкую спину капитана, подошедшего к постаменту ближе, чтобы лучше рассмотреть символ богатства и независимости, вознесённый над крепостными кирпичными стенами.

— У него, — ответил полушёпотом Гарик.

— А почему же ты не?.. — осведомился, не повышая голоса, меняла. Лампу держал на отлёте, чтоб не мешала, присунулся так близко, будто собирался боднуть.

— Зачем? — сатир ухмыльнулся. — Телёнок дойный. Афине молится.

Алтын отступил на шаг, в глазах его сверкнули искорки понимания, а может быть, в них просто отразился мятущийся огонёк лампы.

— Саша! — позвал Гарик. — Хорош быку молиться, дело не ждёт.

Волков вернулся, отметив про себя: «Нехороший взгляд у хозяина заведения, оценивающий. С головы до пят меряет, как будто собирается в заклад принять».

— Я могу называть вас Александром? — почтительно поклонившись клиенту, спросил Алтын Бугаев, занавесив глаза веками.

— Можно просто Сашей.

— Так вот что я хотел вам сказать, Александр, — проговорил меняла, игнорируя разрешение фамильярничать с уважаемым клиентом, — умнее всего возносить молитвы тельцу в задней комнате моего банка. Или вы не знаете, как молятся Босу?

— In gold we trust, — глубокомысленно изрёк Волков, внимательно следя за выражением лица быколюбивого банкира. Хотелось одновременно не упускать из виду сатира, но реакция менялы казалась важнее.

— О-хо-хо! — расхохотался тот. Пламя затрепетало на фитиле лампы, Сашу обдало сладковатым запахом нефтяной копоти. Меняла оценил шутку по достоинству:

— О-о-о, молодой человек, вы знаете толк в забытых верованиях. Но! — Бугаев погрозил пальцем: — Не тому идолу поклоняетесь, иначе не вклеили бы от себя лишнюю букву.

— Теперь уже не разберёшь: я вклеил букву или кто-то её потерял, — парировал Волков, думая при этом: «С тобой всё понятно, ты знаешь о прошлом кое-что, а Матвей…»

— О чем вы, забери вас Момус?! — обозлился Матвей. — Бросьте ваши нечестивые штучки! По-русски говорить разучились, что ли? Не до шуток сейчас, неровён час дракон заявится.

— Он думает, это ему шутки! — пыхтел Алтын, кивая Волкову. — Но он таки прав, делу время, а смеяться нужно в последнюю очередь. Прошу.

Он переложил лампу в другую руку и сделал приглашающий жест, бормоча себе под нос: «Дракона можете не опасаться, был уже, ровнёхонько в Драконов День пожаловал. В канун Купалы не заявится точно, вот позже…» Саша последовал приглашению, о драконе же благоразумно решил не расспрашивать.

Низкое каменное крыльцо, неприметная дверца у самого жерла подворотни — стальная, тяжёлая, но повернулась легко и беззвучно на смазанных петлях. Широкоплечая тень Волкова скользнула по кирпичной стене, потерялась в темноте бокового коридора, потом снова нашлась и тут же сломалась на крутой лестнице, ведущей на второй этаж.

— Поднимайтесь-поднимайтесь, — понукал хозяин дома, а Матвей подкрепил просьбу, легонько подталкивая в спину. Но Саша пропустил сатира вперёд, для чего пришлось прижаться к стене (уж очень прихожая узкая), и удостоверился, что дверь запирается изнутри на обычный засов и больше никаких хитростей в ней нет. «Не то, что ворота, — думал он. — Скрежетали, шипели. Какой-то варварский механизм. Гидравлика или пневматика? Чёрт их разберёт. Матвей еретических разговоров не любит, однако не худо бы разузнать, как отсюда в случае чего выбраться. Я-то что — включил режим левитации и был таков, а вот медведя наружу тащить как? С весом его «Афина», конечно, справится, но не повредить бы машину. Впрочем, сатира, кажется, это не тревожит — вон как скачет по лестнице. Ладно, будем беспечными, сыграем доверчивого простачка, раз этим двоим так хочется видеть во мне телёнка. Зря раньше времени с шуткой своей влез. Слава небесам, Матвей не понял, о чём речь».

— Самое смешное, Александр, — вещал меняла, бодренько взбираясь следом за Сашей по лестнице, — что вы слово в слово повторили бородатую шутку одного моего старинного приятеля. Ароном его зовут, Коэн фамилия. Вы ему не родственник?

— Нет. Но мы знакомы. Совершенно случайно.

— А-а! Тогда понятно, — протянул Бугаев и неожиданно хрюкнул, должно быть, выражая удовлетворение.

«Ничего тебе не понятно, поросёночек, — мысленно ответил ему хитроумный капитан «Улисса», эмиссар Внешнего Сообщества Александр Волков. Хозяина дома мучила одышка; хоть и не слишком длинна была лестница, натужно пыхтел за спиной. Наверху, где метались тени от керосиновой лампы, тоже мерно сипели и вздыхали. «Не замечал раньше, чтобы Матвей страдал одышкой», — подумал Волков, поднял глаза и удостоверился — нет, это не сатира дыхание. Тот ждёт на верхней площадке, скрестив руки на груди и признаков усталости не проявляет, а звуки…

Саша первым делом глянул влево, откуда и слышались ритмичные мощные вздохи. В глубокой нише стены — раздутое чёрное брюхо на толстой тумбе верхом, а в тумбе квадратная дверца. Сквозь щели сочится багровый мерцающий свет и пахнет отчётливо гарью. И дышит пузатое чудище жаром, уютно сипит и вздыхает во тьму.

— Пусти-ка, — одышливо простонал меняла и протиснулся в нишу.

— Подбросить немного? — спросил он у чудища, потом поставил, не дожидаясь ответа, лампу на пол, рядом с ведром, в котором чёрные мелкие камешки до верху, с горкой. Добыл откуда-то лопатку на длинной ручке и варежку, в которую сунул левую руку, потом храбро ухватился за дверцу и открыл её. «Да это же уголь!» — понял Саша, следивший за действиями хозяина дома с чувством, похожим на суеверный ужас. Меняла шурхнул лопаткой в уголь, отправил подачку в отверстую огнепасть, помедлил немного, потом добавил ещё одну порцию топлива, стукнул дверцей и багровые блики погасли на его лоснящихся от пота щеках. Потом он подхватил с пола свою керосинку и ошеломлённый капитан «Улисса» смог рассмотреть верхнюю часть огнедышащего монстра: стальной лоб, из которого трубы, трубы, трубы в стену уходят, а на самой макушке вертится, тонко посвистывая… «Небеса чёрные и красные! Регулятор Уатта собственной персоной!» — узнал старого, школьного ещё, знакомца капитан. «Пс-с-сиу!» — поприветствовал его регулятор, из патрубка выбросив струйку пара, и сбавил обороты, опустив серые шарики грузов.

— Слышь, Алтын, как тебя ещё не распяли за стража твоего? — спросил с издевательской ухмылкой Матвей у менялы, придирчиво разглядывавшего регулятор котла паровой машины то правым, то левым глазом. «Страж? — удивился Саша. — А, так вот кто нам дверь открыл с таким шипеньем и скрежетом!»

— Тебе самому ещё не нудно слушать свои подколки? Сто раз тебе говорил уже, освящённый он, — с досадой окоротил ехидного гостя хозяин дома. — Кто меня распнёт? Окружной? Сам знаешь, кто здесь бывает на Драконов День. Нет, вы только послушайте, что он говорит — меня распнут за стража! Ну хорошо, я согласен, пусть. Меня распять, стража на свалку. Но позволь спросить, кто тогда откроет твоему окружному дверь банка?

— У-и-и-с-с-с? — вопросительно визгнул регулятор и завертелся быстрее, шарики поползли вверх.

— Кто, я извиняюсь, отслюнит ему рублей в счёт жалованья? — не унимался задетый за живое Бугаев. — Кто купит у него…

— Остынь, Бугай! — предостерёг сатир, прервав очередное признание. — А то и освящение тебе не поможет.

— Пс-с-сиу! — поддержал его регулятор, сбросив пар.

— Нда-а — протянул опомнившийся меняла и коротко глянул на Волкова. Саша поторопился изобразить на лице скуку, а про себя подумал: «Жаль. Чуть было не проговорился. Но и так понятно, что окружного комиссара вполне устраивает наличие в меняльной лавке паровой машины: во-первых, дверь открывают быстро, во-вторых, тепло здесь, и в-третьих, всегда есть повод распять банкира, если станет неудобен или строптив сверх меры. Интересно бы узнать, кто здесь у него бывает на Драконов День. И выяснить заодно, что или кого они называют драконом».

— Не пора ли делом заняться? — напомнил капитан «Улисса», чтобы вывести из затруднения замявшегося Бугаева.

— Вы правы, Александр, — ответил тот. — Пойдёмте, как говорится, в закрома.

«Откуда это он? — попытался вспомнить Волков. — Пойдёмте в закрома. Нет, не помню. То ли он переврал, то ли у меня уже голова кругом. Но ясно, не сам придумал. Читал где-то. Или от Арона услышал? Не худо бы понять, каким образом он связан с Коэном, и как стал банкиром».

Меняла тем временем совершил несколько действий: прогнал жестом Матвея от двери, на которую тот опирался задом, извлёк из кармана солидную связку ключей на толстом кольце, мигом выбрал нужный, всадил в замок, провернул со скрежетом и толкнул дверь плечом, обдав Сашу нефтяным перегаром из склонённой нечаянно лампы. Казалось, сейчас грохнет склянкой о косяк, но удержал, пронёс внутрь, вызвав на белёных стенах комнатушки танец теней, и водрузил в самый центр небольшого квадратного столика. Можно было осмотреть заднюю комнату банка, которая, если верить банкиру, приспособлена к службе тельцу наилучшим образом.

Зарешеченное окошко, подоконник чуть не вровень с полом. Какие-то ребристые устройства, похожие на теплообменники учебного ядерного реактора, к ним ведут трубы. В трубах урчит. Волков подошёл к окошку, будто бы желая выглянуть наружу, притронулся к трубе и тут же отдёрнул руку. «Действительно радиаторы, — с некоторым удивлением отметил он. — Значит, у него тут реактор? Зачем же тогда паровая машина?»

— А-р-р! — зарычал Матвей, с наслаждением лапая соседний теплообменник и прижимаясь к нему коленями. — По фигу, освящённый или не освящённый… О-о-о! Я воткну сейчас.

Но он не стал ничего никуда втыкать. Повернулся и прижался к нагретым стальным рёбрам задом и застыл, прикрыв глаза. И заурчал громче чем вода в трубах.

— Что, нравится? — спросил польщённый хозяин, отодвигая для себя стул. — В самый раз я сегодня натопил, как знал, что будут гости. Э! Гарик! Ты втыкать втыкай, а рубильник не трогай. Ворота откроешь — сам потом будешь блохастых наружу гнать

«Натопил. Это у него радиаторы отопления. А рубильник? Вон та ручка, что на трубе торчит, как кол, кверху. Клапан на трубе от того же котла. Стало быть, никакого реактора нет. Ворота открываются паром. Дьявольская механика, восемнадцатый век. Или семнадцатый? Зато освящённая. Он что, и живёт здесь тоже? У стены кровать. И шкафы какие-то сверху донизу. Ну-ка…»

Саша, пройдясь вдоль строя шкафов, стукнул по дверце, та ответила басовитым стальным голосом.

— Проверяете на прочность мой сейф? — меняла фыркнул. — Не трудитесь, Александр, вам с ним не справиться.

«Нужен он мне очень», — подумал Саша и решительно направился к столу. Всё было ясно с кельей быколюбивого затворника.

— Гарик, слезь с батареи, — посоветовал Бугаев. — Пережаришь филей.

— О-хо-хо! — заохал сатир, с видимой неохотой отлепившись от нагретой паром стали. — Хорошо тебе шутки шутить, а нам через каких-нибудь полчаса ехать. Опять доверять свои благородные задницы жёстким холодным сиденьям. Ты вот если жалеешь филей, хозяину его рюмашку налей.

Он сел против менялы и глянул на него выжидательно. Разговоры о рюмашке продолжения не получили, вместо того, чтобы налить сатиру спрошенное, или хотя бы достойно отшутиться, Бугаев коротко предложил:

— Предъявляй.

— Говорю же — у него, — буркнул тот и мотнул головой в Сашину сторону.

— Что? — спросил меняла и подарил Волкова взглядом невиданной остроты.

— Что?! — капитан растерялся, потом взял себя в руки и ответил:

— Иолант.

— Один момент, — Алтына Бугаева унесло к одному из шкафов, потом бросило обратно за стол но не с пустыми руками, а с чёрной объёмистой коробкой. Под траурной крышкой её на чёрном бархате — смешные рычажные весы с чашками, гирьки и оптическое приспособление, которое банкир незамедлительно сунул в правый глаз.

— Камень-то у вас, Александр, надо думать, крохотный… Ну же! Чего вы ждёте, иолантовый мой?

На капитана Волкова уставился увеличенный линзой глаз.

— Каждый норовитназвать чужой иолант крохотным, — проговорил капитан, нарочито неторопливо вытаскивая из кармана футляр. Сатир фыркнул. Саша глянул на него мельком — следит хищно, как мальчишка за руками фокусника, — открыл крышку, поводил пальцем над девятью бутонами желтоватых искр, подхватил, выложил на стол и захлопнул карбофлексовую раковину. Странный звук заставил Волкова посмотреть на Матвея ещё раз: показалось, тот подавился, но выяснилось — нет, просто сглотнул слюну, провожая футляр, и даже когда коробочка очутилась, где и была раньше, — в кармане еретического комбинезона, в точности под эмблемой Сектора Планетологии, даже тогда сатир оказался не в силах отвести безумный взгляд. «Да что ж с ними такое с обоими?» — изумился Саша, и счёл своим долгом напомнить:

— Вот камень.

Однако потребовалось повторить это ещё раз, громче, и поднести камень на ладони чуть не к самому окуляру, чтобы вывести банкира из ступора. «Не зря ребята корпели над огранкой, — удовлетворённо заметил про себя действительный член Союза Исследователей Александр Владимирович Волков. — Удалась. Видишь, Сашка, как они челюсти отвесили? Говорил же я кристаллографам, пилите, ребята, пилите, будет из этого толк. И вот результат».

— Это подделка, — прохрипел Алтын Бугаев, протягивая трясущиеся пальцы к увенчанному короной золотых искр сверкающему яичку. Но взять не решился, пришлось его уговаривать.

— Да возьмите же! Какая ещё подделка? Зачем его подделывать — обычный иолант.

— Обычный иолант, — повторил механически Матвей, всё ещё не нашедший в себе сил справиться с лицом. Саша отметил: на камень не смотрит, разглядывает эмблему на кармане комбинезона.

— Вот именно. Ну, чуть крупнее обычного, так что же? Иолант как иолант, ни к чему его подделывать. Ну посудите сами, стал бы я тащиться сюда к вам с «Грави айленд» из-за поддельного иоланта? Ведь не сумасшедший же я!

— Сумасшедший, — заявил меняла, придирчиво разглядывавший камень в лупу. Пальцы его при этом похожи были на когти диковинной птицы. — Гарик, а камень-то настоящий. Только ненормальный и мог притащить его… — Откуда вы говорите? С какого острова? — сюда ко мне его приволочь, ожидая получить деньги. Ты слышал, Гарик? Подфартило вам явиться сразу после Драконова Дня. Бабок у меня хватит. Но если б приехал ко мне сегодня, как собирался, окружной, ничего бы вам не осталось кроме как векселями взять. Да, но я обещал отслюнить окружному денег! Как с этим быть, а? Что скажешь, Гарик? Возьмите векселями. Когда доберётесь до Кий-города…

— Чего жмёшься? — наседал Джокер, пытаясь вытянуть из рук у менялы камень. — К Неназываемому в задницу твои векселя. Денег давай!

— Но как же окружной?

— В Эребе окружной, понял? Завалили его у Хряка в кабаке, понял? Не приедет он.

— Тц-тц-тц, — цокал языком Бугаев, отталкивая сатирову руку. — Завалили! Какая потеря! И ты, конечно, при этом присутствовал лично.

— Не твоё собачье дело, — огрызнулся Джокер, незаметно подмигивая Саше. — Камень на стол выложи. И бабки против него.

— Ну да, ну да, — с пониманием покивал банкир, — вы же торопитесь.

— Нет, — неожиданно заявил Джокер, откинувшись от стола и скрещивая на груди руки. — Теперь нам спешить некуда.

«Что за притча? — встревожился Саша — Сначала он через слово: давай-давай, быстрей-быстрей и вдруг — на тебе! — не торопимся. Что-то ты Джокер темнишь… Или это блеф?»

— Некуда? Ну хорошо, — согласился Бугаев, глядя сатиру прямо в глаза. Стукнул по столу камнем, оставил его там, поднялся и пошёл к шкафам, на ходу таща из кармана связку ключей.

— Все бабки на стол, какие есть в твоей паршивой лавчонке! — командовал обнаглевший при виде иоланта Джокер.

«Ва-банк, — припомнилось откуда-то Волкову. — Он блефует. Почему перестал бояться погони?»

— Матвей, — спросил он потихоньку у провожатого, — почему нам спешить некуда? А если облава?

— По фигу мороз, — прошептал Джокер под прикрытием ладони. — С такими бабками можно десять облав купить.

— Купить?

— Ш-ш-ш! — зашипел сатир и добавил громко:

— Ну что ты там звенишь желудями, сказал же я тебе, всё тащи! Считает он!

— Ничего-ничего, четырнадцать, пятнадцать, — прогудел из недр шкафа Алтын. — Тебе же всё равно — семнадцать, восемнадцать, — спешить некуда, а бабкам тем более. Двадцать два, двадцать три. Они у меня нежные, любят, когда их, двадцать шесть, двадцать семь, гладят и стопками складывают. Тридцать! И потом, ты же захочешь, чтоб Алтын Бугаев дал тебе чемодан.

— Только если за счёт заведения.

— Конечно-конечно, — с фальшивым оживлением подтвердил банкир, выпрямился, покряхтывая, потёр поясницу, вернулся к столу и выложил на него чёрный плоский чемоданчик.

— Всё принёс? — прищурившись, спросил его Джокер.

— Посмотри там, может что-нибудь завалялось, — съязвил Бугаев, показывая через плечо большим пальцем на распахнутую настежь дверцу шкафа.

— Знаю я тебя, — проворчал Джокер, раскрыл чемодан (внутри оказались аккуратные стопки пёстрых бумажек, перекрещенные полосатыми бандеролями). Пошевелив над деньгами носом, он захлопнул крышку и сказал: «Прелестно», — как будто обоняние помогло ему установить точную сумму денег в чемодане.

«Не стал считать. Не похоже на него», — отметил Саша, взял со стола чемодан (увесистый!) и поставил его рядом со своей ногой на пол.

— Ага, — осклабился Алтын, скогтил со стола камень и сунул его в карман. — Вы теперь богатый человек, Александр.

— Это надо обмыть! — внёс предложение повеселевший по непонятной причине сатир.

«Прямо сияет он, как будто получил Нортоновскую премию, — заметил Волков. — Почему? Ведь ничего же ему не досталось! Или рассчитывает стребовать с меня свою десятину? Я отдам конечно, но он даже не попытался договориться заранее. Очень странно себя ведёт, ненатурально очень. Опять что-то задумал. И служитель культа тельца тоже».

— Ты полагаешь, надо? — спросил Бугаев, наклонив голову к плечу и щуря один глаз.

— Приход такая штука, — разглагольствовал Джокер, расточая улыбки теплоты невероятной, — что если его не обмыть, сразу станет расходом. Богатый человек, как вот Саша, к примеру, может уже никуда не торопиться и отведать с добрыми друзьями Дионисовых слёз.

— Он прав, он прав, — прочистив горло, пропел меняла и снова полез в шкаф.

— Осталось у тебя ещё с прошлого раза? — небрежно осведомился сатир.

— Обижаешь! — пропыхтел согнувшийся в три погибели возле шкафа Бугаев. — Для дорогих гостей не жалко откупорить новую бутылку с пятью кругами на горлышке.

— Ты не понял, — высокомерно бросил, обернувшись через плечо, сатир.

— Всё я понял, Гарик, — ответил Алтын, умильно улыбаясь поверх бутылочного горлышка. К столу он вернулся, держа в руках поднос, на котором запылённая бутылка из тёмно-рыжей глины, три рюмки и блюдце с лимонными дольками. Он ловко расставил рюмки, налил всем троим золотистой жидкости и пристроил поднос на край стола. Волков понюхал («слёзы Диониса» пахли виноградным соком) и подумал, держа на весу рюмку: «Себе он тоже налил, вряд ли это отрава. Посмотрим, выпьет ли и тогда уж… В первый раз вижу, чтобы к виноградному соку подавали лимон. По-моему, он лишний».

— За истинные ценности! — торжественно провозгласил Бугаев, выпил залпом, не дожидаясь реакции аудитории на весьма неожиданный тост, стукнул донышком и сунул в золотозубую пасть дольку лимона.

— Ага, — поддержал сатир и тоже махнул свою порцию «слёз» единым духом. Саша с удивлением заметил, что увлажнившиеся глаза его снова уставлены на эмблему сектора планетологии.

«Ничего не понимаю», — с досадой подумал капитан Волков и выпил до дна, по примеру автора замечательного тоста, — залпом. Горло опалило, схватило судорогой; с трудом удержавшись от того, чтобы не закашляться, Саша сглотнул огненную жидкость и стал хватать воздух обожжённым ртом, ища на ощупь блюдце с лимоном. Но и разжёванная целиком, с кожурой, долька не очень-то помогла — от страшного зелья дёсны стали словно деревянные. «Понятно, почему у Матвея слёзы, — сообразил ошеломлённый капитан. — Заплачешь тут. Слёзы Диониса, ага. Спирт? Коньяк? Самогон? Опьянеть было бы некстати, но может быть у этих двоих языки развяжутся? Мой собственный, наоборот, онемел от этой гадости».

— Хар-р-рош! — похвалил Матвей, разглядывая пустую рюмку. — Давай, Бугай, ещё по одной. Мне сегодняшние дела запить надо. Слышь? Не каждый день увидишь, как завалят окружного. Не каждый день тебе сунут под нос иолант размером с грецкий орех. Не каждый день встретишь…

— Такого хорошего человека! — подхватил Алтын, обратив к Волкову розовеющий щелеглазый лик. — Я предлагаю выпить за прекрасное будущее нашего нового друга.

По животу Сашиному разлилось ровное тепло, ехать куда-либо расхотелось, огненный мотылёк на фитиле лампы показался ярче, лица собеседников приблизились, а тьма за пределами освещённого круга сгустилась. Но голоса почему-то слышались глуше, будто из соседней комнаты. «Ещё по одной, — отозвалось эхом в опустевшей голове капитана. — Завалил окружного. Запить надо. Прекрасное будущее. Моё», — он подвинул рюмку, чтоб налили, удивился — рука онемела тоже, не только язык. Проследил, как льются из тонкого глиняного горлышка слезы самого Диониса, потом оказалось вдруг — рюмка снова пуста. «Это такой фокус, — убеждённо кивал самому себе разомлевший капитан. — Алтын-фокусник. Трюк. Три рюмки, ловкость рук».

— Ты фокусник, — сказал Саша склонившемуся из тумана лицу Бугаева. «Удивительно, почему он смотрит на меня сверху? Я что же, плаваю на спине?» — изумился напоследок лёгший в дрейф капитан, и сознание его утонуло во мраке.

Глава седьмая

Туман не хотел редеть, идти тяжело, как будто не пар это, а вода пополам с илом, вязкая грязь. Саша поднял руку — так и есть, вся в грязи и вытереть нечем, не о комбинезон же. «Откуда столько пара? А! Здесь же паровая машина где-то была!»

— Саша! — позвали сзади. Повернувшись с трудом — нелегко как здесь у них всё-таки двигаться! — капитан Волков вздохнул с облегчением и даже рассмеялся:

— Иришка, милая!

Там был берег. Высоко, но влезть можно. И на берегу Ирка в платье своём, как раз в том самом, в котором увидел её впервые, но платье сидит на ней как-то странно, топорщится спереди. «Ну да, она же беременна, — вспомнил капитан, что есть силы двигая руками и ногами, чтобы добраться до берега быстрее. — Сколько же времени прошло, что такой у Ирки большой живот?»

— Долго же тебя не было, Сашечка! — молвила, поджав губы, Ира. Глядела она сверху вниз укоризненно, держа на животе руки.

«Это ничего, что долго», — хотел сказать жене Саша, но нужно было сначала вылезти из трясины. Почему так тяжело?

— Иришка, помоги, — попросил он, с трудом вытянув из грязи руку.

— Где ты, Сашечка, так перепачкался? — спросила Ирка маминым голосом.

«В трясине этой», — хотел объяснить Волков, глянул на руку — вся в крови. Надо было вскарабкаться на берег, во что бы то ни стало, рассказать, что не виноват, так получилось, хотел добра, а вышло… Он лез и лез вверх на четвереньках, словно зверь, и, когда почувствовал коленями камни, поднял голову.

— Ар-р-р! — гаркнула голосом Матвея из тумана собачья морда. Саша отшатнулся, чуть не сорвался обратно, удержался чудом, поднял руку — защитить горло! — но собаке было уже не до него. Из тумана выскочила ещё одна такая же оскаленная тварь и они сцепились, стали рвать друг друга, рыча и скуля: «Ар-р-р! А-у-у!»

— Аф-фф, эф-ф, эф-эф, — придушено стонал кто-то рядом.

Капитан Волков открыл глаза. Серый скверный свет, голова раскалывается, язык во рту распух, еле помещается за зубами. Шеей не пошевелить, но это уже не сон, потому что явственно слышно откуда-то сбоку:

— Фа-фа-фы-фе! — чьи-то стоны и всхрапы.

— Кто здесь? — морщась от боли в виске спросил Саша.

— Фа-а! — ответили ему и вновь захрапели с натугой..

Как ни тяжко, но нужно было встать. В зарешеченном окошке тусклый утренний свет, в комнате, показавшейся накануне аккуратной, хоть и бедно обставленной, разгром ужасающий. Стол с обломанной ногой, стул в углу, как запустили им в стену, так и лежит, разбитый в щепки. Рыжие осколки в луже — давешней бутылке не поздоровилось, как и раздавленным вдребезги рюмкам, по которым, похоже, плясали. Шкафы нараспашку все, без исключения, а в одном из них, нижнем… Сначала показалось — гора тряпья, перевязанная верёвками, но когда куча эта пошевелилась и простонала: «Аф-ф-эфф!» — Волков кинулся выручать. Выругался — четвёртая ножка стола подвернулась, — стал искать узел, потом огляделся — не попадётся ли, чем разрезать? — и обнаружил рядом со злополучным обломком стола нож.

— Сейчас, потерпите, — пытался успокоить он жалобно стонущего и храпящего пленника, ещё не понимая кто он таков, и как оказался в таком незавидном положении. Воспоминания о конце вчерашнего вечера у капитана остались весьма неясные и отрывочные, непонятно было: куда подевались оба собутыльника, где чемодан с деньгами, кто устроил в жилище менялы такой кавардак и где… Тут Саша вынужден был прервать спасательную операцию из-за возникшего подозрения. Он охлопал карман комбинезона и определил — футляр с оставшимися восемью иолантами тоже пропал.

— С-с-скотина! — прошипел он и едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя по лбу. И хорошо, что удержался — в руке-то нож! В глазах потемнело от злости, когда понял, какого свалял дурака.

— Эф-феф! — напомнил о себе связанный совершенно фантастическим образом тип: руки за спиной и к ним ноги притянуты — жуть. И на голове мешок.

— Говорю же, сейчас! — зарычал капитан. Злился больше на себя самого, надо же было так опростоволоситься! Дали, должно быть, снотворного, но как? Ведь пили же из одной и той же бутылки все трое. А если бы не снотворное, а? А если б яд?

Саша вдохнул сквозь сцеплённые зубы, сморщил нос (от жертвы дурного обращения основательно попахивало), разрезал последнюю верёвку и содрал с незнакомца его замечательный головной убор. На него глянули выкаченные глаза Алтына Бугаева.

— Так это ты?!

— Фа, фа! — закивал меняла, заелозил по полу (ни руки, ни ноги ещё не повиновались ему), но разгневанный Волков не стал ждать — сам избавил Бугаева от тряпки, стягивавшей тому рот на манер узды.

— Эх-э! Эр-р-рхе! — заперхал в сторону освобождённый банкир, отхаркивая кровавые сгустки, потом принялся размазывать тряпичными руками по лицу слёзы, перемешанные со слюнями, и скулить. Волков, находившийся ещё под сильнейшим влиянием вполне понятного раздражения, удержался от желания пнуть в жирный бок и ограничился тем, что заорал в поджавшееся ухо Алтына:

— Ты?! Ты меня обокрал, м-мер-рзавец?!

Не то, чтобы стукнуть, даже прикоснуться к жалкому мозгляку, делавшему попытки отползти, не было никакой возможности. Тошно. «Или это у меня от вчерашней отравы? Надо бы выяснить».

— Н-не! — мычал Алтын, косясь на нож. — Эт-то не я! Это он, он!

— Чем ты меня напоил? Говори!

— Ничего такого, клянусь! Зелье сонное, зелье!

«Опиат какой-нибудь? Чёрт их здесь разберёт с их зельями. Будем считать, на этот раз отделался лёгким испугом, но нужно иметь в виду на будущее. И биостимулятор принять. Не понимаю, как он ухитрился влить в меня снотворное».

— Врёшь, собака, мы из одной бутылки пили!

— Но рюмки-то были разные! Я расскажу, всё расскажу! — торопливо бормотал Алтын, пытаясь сесть. — В рюмке было зелье, я заранее… Десять капель, не больше, клянусь! Зачем мне неприятности? Утром бы вы проснулись, нашли меня связанным…

— Почему «бы»? Так ведь и вышло, — мрачно проговорил Волков, переживая собственный обидный прокол: «Дешёвый трюк, Сашечка, на дурака вроде тебя. В рюмку десять капель, раздать эти стекляшки и только потом налить коньяку, или чем он там меня поил? Мог бы и сам додуматься, господин эмиссар, ведь читал же у мадам Агаты и ещё где-то».

— Не так! Всё не так пошло, как мы с Гариком договаривались!

— У вас, стало быть, уговор был на такой случай заготовлен, — рассеянно глядя поверх головы менялы проговорил Волков, подумал: «Догонять Матвея? Нет, Саша, надо сначала с этим красавцем разобраться. Тряхнуть его как следует, всё вытрясти, что есть за душой. Кажется это называлось моментом истины?» И преодолевая отвращение, капитан Волков рявкнул:

— А ну-ка, встать! Пошевеливайся, бычок, и не стони. Не туда! На стул садись.

— За-зачем са-садиться? — осведомился с опаской Алтын, нависая над стулом. И сесть боялся, и ослушаться, но капитан Волков прекратил колебания просто. Заорал: «Сидеть!» — и сиденье затрещало под весом рухнувшего тела.

— Ворота бы закрыть, — рискнул предложить хозяин дома, поворачивая голову к допросчику, оказавшемуся за его спиной. — Блохастые набегут и мало ли кто ещё. Можно…

— Сидеть, — остановил его Саша. — Сам закрою.

Он подошёл к окну, выглянул — никого у ворот, — и повернул торчавший книзу кол рукояти управления. Под полом вздохнуло, заскрежетало. Поднявшееся у ворот облачко пыли пронизали косые лучи восходящего солнца.

Волков резко повернулся, упёр руки в бока (в правой по-прежнему нож), и двинулся к Бугаеву неторопливо, вкрадчивым тоном спрашивая:

— Так ты говоришь, был с Матвеем в сговоре?

— Был, — ответил, следя за капитаном, меняла, — но ничего преступного, Босом клянусь! Он приводит изгоя или пузырника, преступно сокрывшего ценности от глаз княжьих, я покупаю.

— Вперёд смотри! — прикрикнул Саша, снова оказавшийся у Бугаева за спиной. — Кого покупаешь?

— Це-ценности, конечно, не изгоя. Зачем мне подлый раб? Рот лишний, корми его, охраняй. Истинные ценности — иоланты и золото. Так мне и говорил Арон когда-то: всё, мол, на его памяти было — и тот князь, и этот, всё преходяще, а истинные, мол, ценности были, есть и пребудут неизменными. Но вы не подумайте, Александр, что я имею что-то против нынешней власти, это же Арон говорил, не я…

— Ты уверен, что Арон имел в виду иоланты и золото?

— Что же ещё? — Бугаев собирался оглянуться, но вспомнил, что не велели и, втянув голову в плечи, продолжил:

— Так он и говорил всегда: имеющий уши да слышит, ценности неизменны, а что ещё неизменного в этом мире? Иоланты и золото, больше ничего. И ещё говорил: князь, мол, тот, с кем Сила, а Сила, известно всем, в перстне княжеском. А перстень это что? Иоланты и золото.

«Бред сумасшедшего. Свихнулся от ужаса или Матвей по голове его треснул?» — подумал Волков, бросив мимолётный взгляд на обломанную ножку стола.

— Ну хорошо, оставим это, — сказал он. — Купил ты у изгоя ценности, дальше что?

— А дальше вы сами уже знаете. Обмываем с клиентом покупку, как положено, а утром он просыпается и видит: я связан, ни денег, ни камня нет.

— Ну, а почему же клиент на вас не пожалуется? — поинтересовался Саша, испытывая желание наградить предприимчивого банкира хорошим подзатыльником. И загривок был соблазнительно близко…

— Кому? — банкир, не сдержавшись, хихикнул.

— Волкодавам, к примеру.

— Ну, если он полный идиот, тогда милости просим, пусть жалуется. С меня какой спрос? Я иолант купил, так мне на то князь деньги даёт — скупать ценности, а он, негодный, откуда взял камень? Да не дерзнёт изгой владеть — так и в указе княжьем писано! — ни иолантами, ни золотом, ни другим имением, кроме живота своего. А буде завладеть дерзнёт, так лишить его, преступника, живота, а само имение в казну сдать княжью. И выходит, жаловаться ему — так уж лучше сразу в петлю. И хлопот меньше, и не так мучительно. Поплачет такой, бывало, тут у меня и восвояси отправится.

— Погоди, я что-то не совсем понял. Ну разыграли вы с приятелем своим представление, он скрылся, тебя оставил ни с чем.

— Это почему же ни с чем? — возмутился Алтын, приободрившийся в ходе беседы. — Иолант обычно у меня остаётся, как иначе я перед князем отчитаюсь в Драконов День?

«Снова он о драконе. Надо бы разузнать, что это за день такой. Но это после. Вы поняли схему работы этой парочки, господин эмиссар? Это вам только кажется, господин эмиссар, остались ещё вопросы. Ну-ка».

— Какой же тебе смысл устраивать этот спектакль? Купил бы у бедняги камень, и всё.

— Вы не поняли, Александр, — изрёк менторским тоном Бугаев. На стуле выпрямился и голову больше не втягивал в плечи. — Деньги мы делили с Гариком поровну, что он со своей долей делал — не знаю, а я свою скромную лепту обращал в золото. Деньги хорошая вещь, но нужно думать о будущем. Арон Коэн… Вы ведь тоже знаете Арона? Так вот, он говорил мне, когда я был ещё сопливым мальчишкой: мальчик, — говорил он, — всё это кончится. Вернётся Он, чтобы судить нас всех, и тогда одни лишь истинные ценности послужат нам оправданием и залогом прощения.

— И ты решил насобирать немного истинных ценностей, — сказал Саша, выпрямляясь. Поискал, куда деть нож, потом отшвырнул в угол и сунул руки в карманы и продолжил: — Накопить, чтобы было чем оправдаться перед тем, кто придёт. Кто же придёт? Этого тебе Арон не рассказывал?

«Уши у него поджались опять. Насторожился, затеял что-то. Или боится, что стану бить?»

— Имейте в виду, Александр, строго между нами. Вам я по дружбе скажу, тем более свидетелей нашего разговора нет, а вам, если что, никто всё равно не поверит. Арон говорил: вернётся князь истинный. Потом, правда, когда сожгли библиотеку и началось очищение, говорить перестал, но я был мальчиком умным, и память у меня хорошая. За нынешним князем Сила, я сам видел у него перстень Северного Княжества. Но я хорошо знаю и самого Кия, он был здесь много раз, и могу вам сказать — он боится. Чего может бояться человек, на руке которого перстень? Я долго размышлял, вспоминал разговоры с Ароном и понял: перстень Южного Княжества Кию не достался. И значит, старик прав — рано или поздно вернётся тот, у кого перстень, и будет судить.

«Зачем он всё это мне рассказывает? Не от испуга, точно. Арон после того, как началось очищение, говорить перестал, а этот треплет первому встречному. За кого он меня принимает?»

— Говорю вам в надежде, что замолвите словечко, если… — Алтын замялся, показав допросчику щёлку правого глаза. — Когда Он вернётся.

«Вот в чём дело! Этот мыслитель с чего-то взял, что я эмиссар князя-изгнанника, и торопится выслужиться. Авансом, так сказать. Мерзость какая. Но не всё я ещё из него вытряс. Трясти так трясти. Перстень тебе? Будет тебе перстень».

— Встань, Алтын Бугаев, — сухо приказал Волков. Оказавшись лицом к лицу с живо вскочившим менялой, глянул сверху вниз в подкаченные глазки, полез за шиворот и вытянул перстень Дианы. Зрачки Бугаева съехали к переносице, хриплого дыхания некоторое время не было слышно, даже страшно за него стало, но потом банкир напугал Сашу ещё больше — рухнул на колени (капитан отпрянул от неожиданности), грохнул лбом об пол, и запричитал, хватаясь за штанины комбинезона Волкова: «Прости князь, холопа ничтожного, прости, что умышлял по скудоумию, прости прегрешения. Прости. Всё отдам накопленное, только прости».

«Это что ещё за клоунада?» — изумился Саша, отступая, чтобы уберечь штаны, но безуспешно. Как от него избавишься, если ползёт следом и, того и гляди, загонит в угол? «Но время не ждёт, этак я ничего не выясню, если буду с ним в пятнашки играть. Кажется, опять придётся орать, хоть и без того в горле першит после вчерашнего», — решил капитан и заорал, но не слишком рьяно, чтобы не сорвать окончательно голос:

— Прекратить! Встать! Сесть, я сказал! Да не на пол, а обратно на стул!

«Фу-у, кажется, получилось. Надо с ним полегче, чтоб в обморок не брякнулся»

— Алтын Бугаев, — пытаясь, насколько это было возможно, смягчить перехваченный голос, произнёс лже-князь, — вижу, вина твоя тяжела, но если покаешься — станет легче. Рассказывай, но помни: мне нужна правда, только правда и ничего кроме правды.

Пройдясь по комнате, Волков заметил — на дощатый пол легли косые солнечные четырёхугольники, разделённые решетчатой тенью.

— Правда, только правда и ничего кроме правды, княже, — с готовностью подтвердил Бугаев, держа руку у сердца, если там, куда угодила его ладонь действительно было сердце, а не желудок. — Спрашивай.

— Ты близко знаком с Кием?

— Да, княже, так уж вышло. Любой банкир с ним знаком, как же иначе? Не каждый, конечно, месяц Кий является самолично, чаще всего вместо него дракон приносит наместника, но бывает и сам Кий. Забирает камни и золото, взамен оставляет бумажные деньги.

— Что за дракон?

— Обычный дракон. Садится прямо у меня во дворе, для того и двор такой большой, чтоб ему приземлиться было удобнее.

«Ладно, это пока оставим. Будем считать, что дракон — просто летательный аппарат. Называют же они автомобиль медведем. Брось тратить время на пустяки, ближе к делу. Что бы я у этого ни разузнал, а Матвея всё равно нужно догнать».

— Куда направился твой сообщник? И как давно?

— На север, княже. Давно, тебе его уже не догнать.

— И всё-таки: как далеко он мог успеть отъехать?

— На двадцать одну версту.

«Всего-то? Хотя шут их знает, сколько в их вёрстах километров. Но откуда он?..»

— Откуда ты знаешь?

— Он, княже, сейчас на переправе у Гнилого Моря. Раньше, чем откроется переправа, никак ему на другой берег не попасть. Придётся-таки Гарику, паршивцу, там попариться до полудня, а то и позже, если задержится паромщик. Обыкновенно он не торопится.

— Чего ты приятеля своего паршивцем назвал? Вместе же работали.

— Потому что паршивец он и есть паршивец, — заявил меняла, аккуратно стукнув кулаком по колену. — Я его, щенка, подобрал полумёртвого, выходил, научил всему, что сам знал, человеком сделал и в люди вывел, и как он меня отблагодарил после этого? Избил, связал, ограбил…

— Ну-ну, — остановил его Саша. — Договорились же, только правду. Брось ломать комедию.

— Это вы называете комедией? Это трагедия, вот что это такое! Уговор был — оставить мне камень, вы думаете, он мне его оставил? Договаривались делить деньги поровну, и где теперь мои деньги? Всё забрал, паршивец, всё! У, с-сучонок, блохастый выродок! И камень, и деньги, и то, что в шкафах нашёл — всё выгреб! И вам же он тоже карманы обчи… Ох, прости князь! И хотелось бы, но не знаю как помочь тебе вернуть камни.

— Это не твоя забота. Скажи лучше, с чего вдруг он так с тобою? От жадности? Ведь не первого же меня вы… гм-м… обработали. Раньше-то он честно с тобой делился?

— Не было ещё никогда такого камня, — прошептал меняла, глядя на Волкова глазами кролика. — Чтоб его купить, никаких моих денег не хватит. А ты, княже, прости меня грешного, почём зря коробкой светил, а в коробке…

— Понятно, — с досадой прервал его Саша.

— Гарик как ненормальный сделался, когда ты, княже, изволил отойти ко сну. Да и я тоже, что греха таить. Сцепились мы с ним, но он моложе, сильнее. Избил, всё болит у меня. Связал, а напоследок, когда мешок на голову напяливал, сказал: дожидайся волкодавов, старый хрен, окружного как раз этот дурак… — ох, прости, князь, это он тебя так, а не я, — окружного, мол, он самый и завалил. Одной верёвкой, говорит, вас удавят. На меня, княже, тогда и нашло озарение. Вспомнил, что Арон говорил, понял: неспроста всё это. Пожаловал ты к нам не зря, и камни у тебя такие не зря. И на окружного руку ты осмелился поднять не просто так. Я Гарику это сказать пробовал, но во рту же кляп и на голове мешок. Послушал он как я мычу, посмеялся и ногой, паршивец, пнул на прощание, попал прямо в копчик. Больно, обидно. Ведь мальчишкой полудохлым его подобрал, выкормил, воспитал как сына родного. А он со мной как…

— Ну, хватит, — остановил Волков причитания Матвеева воспитателя. — Пора мне догонять твоего выкормыша. Ты, Алтын, сам виноват. Хочешь, скажу в чём твоя беда?

— Да, княже, — проговорил Бугаев. Оглядывался на ходу, искал способ поймать княжеский взгляд.

— Осторожнее, сверзишься с лестницы. Ничего ты по малолетству не понял из того, чему тебя учил Арон. Не те ценности накапливал.

— Не те? — искренне удивился меняла. — Какие же надо было?

— Сложно объяснять, дня не хватит. Некогда. Ты уже не молод, Алтын, в отцы мне годишься. Вспомни, хоть раз в жизни захотелось тебе что-нибудь сделать просто так, не из выгоды?

Стояли уже во дворе. Бугаев глянул на сияющий бок идола, уставившего в зенит острия рогов, прищурился, губы его сжались в линию, дрогнули.

— Судишь меня, — сказал он изменившимся голосом. — Осуждаешь. Правильно, думал о выгоде. Мальчонку того из выгоды подобрал, от волкодавов прятал тоже из выгоды. Конечно, княже, тебе виднее. Но возьми в расчёт, когда будешь подводить итог: не будь Алтына Бугаева, что станет с изгоями, которые южнее пролива живут? Не продаст Бугаев камни и золото Кию в Драконов День, останется им с голоду подыхать или гоям резать глотки. Как думаешь, княже, что они выберут? Вот и выходит: не волкодавы берегут глотки гойские, а бумажки Киевы. Выгода! Да не будь меня, видели бы изгои от Кия одни облавы. Волкодавы Киевы только и знают, что портить девок да обирать всех и каждого. А я… Да, княже, живу ради одной выгоды.

— Извини, — буркнул капитан Волков, стараясь не смотреть меняле в глаза. Это оказалось непросто сделать, Алтын с упорством достойным лучшего применения пытался поймать благосклонный княжий взгляд, бормоча к вящему Сашиному смущению: «Прости князь, прости меня подлого, скудоумного и корыстного». Нужно было положить конец отвратительной сцене, роль в которой эмиссара Внешнего Сообщества представлялась ему самому незавидной, поэтому он отошёл в сторону, жестом остановил менялу, желавшего пойти следом и глянул в зенит, где, как и следовало ожидать, висело сверкающее зёрнышко — старина «Улисс». Бессознательно проговорив привычные формулы, Саша включил консоль, активировал режим левитации, приподнялся ради пробы на метр и повернулся — проститься с Алтыном Бугаевым. Тот стоял на коленях, глядя на поднявшегося в воздух гостя истово.

— Прощай, Алтын, — сказал Волков, борясь с искушением скрыться с глаз, исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы избавиться от острейшего приступа стыда.

— Не оставь меня покровительством, княже! — со слезами в голосе попросил меняла.

— Не оставлю, — обещал Волков, втихомолку ругая себя последними словами, подхватил зрачками курсор и резко мотнул головой.

Сверкнул, прочертил золотую запятую, остался внизу идол Боса, холодная пощёчина воздушного потока отрезвила Волкова, заставила уменьшить скорость. Серый пятиугольник Алтынова двора прошёл косо под правой ногой и канул вместе с россыпью черепичных крыш. Осталась степь, рассечённая надвое ровной ниткой дороги, да горизонт в дымке; и не разобрать, есть ли действительно, или мерещится в струящемся мареве прямо по курсу спокойная водная гладь. Жмурясь и хватая ртом горьковатый, с запахом выжженных солнцем трав, холодный воздух, капитан «Улисса» скорректировал курс, — дорога едва заметно поворачивала к северу. Он следил за альтиметром, — выше пятисот метров подниматься не следовало, холодно, но и ниже опускаться нельзя, чтоб не наглотаться мошкары, подобно какой-нибудь ласточке, — но делал это неосознанно, будучи под впечатлением от разговора с банкиром. Думал покаянно: «Влез, как слон в посудную лавку, со своим уставом в их монастырь. Это люди, господин эмиссар. Живые люди, а не болванчики, для вашего удовольствия вдоль дороги расставленные. Грызутся друг с другом, но и цепляются друг за друга, чтобы выжить, а вы им кто? Суд всех инстанций и палач в одном лице? Кто вы такой, чтобы вводить в искушение, судить и карать? Кто дал вам право одному дарить, у другого отбирать? Скверны в мире предостаточно, вы решили от себя добавить ещё порцию? С барского плеча. Небеса красные и чёрные, каков клубок! Арон, белоглазые, изгои, банкиры, а ведь есть ещё гои, о которых известно, что нужно их защищать. Распутывайте, господин эмиссар, но упаси вас небо резать нити или тянуть за них сгоряча и без толку! Разбирайтесь в узлах, ищите связи, какие ведут наверх, к чудовищу этому Кию. Драконов День! Надо ж такое выдумать! Сверху вниз — бумажки, снизу вверх — стекляшки. Зачем? Похоже, придётся мне, чтобы понять, пройти с моими стекляшками снизу доверху. Найти бы их, вернуть… Ничего, никуда он с острова не денется. Как пролив подвернулся кстати — стоп, дружище, переправа пополудни. Но не умели бы вы, господин эмиссар, летать, не догнали бы его. Часов восемь туда пешком тащиться, не меньше, а времени уже — половина десятого. Что-то муторно мне — не то от вчерашнего угощения, не то от мыслей сегодняшних. И в горле что-то саднит, не продуло бы».

Отвлекшись от управления, Волков достал карманную аптечку, принял капсулу биостимулятора, скривился — почудился запах стоялой воды. «Вечно Коротков носится с натуральными препаратами, — с неудовольствием подумал капитан, бывший убеждённым сторонником синтетических медицинских средств, — вот и воняет от его таблеток болотом». Возвращая аптечку на обычное место, в правый нагрудный карман, заметил — запах усилился. Одного беглого взгляда вперёд хватило, чтобы установить источник благоухания: гладь водная не пригрезилась, теперь видна была ясно. Плоский, окаймлённый тростниковой щёткой берег, за ним не морская бескрайняя ширь — залив или озеро. «Это и есть пролив, — решил Александр. — Дорога через него по дамбе идёт». Вглядевшись, он обнаружил естественное препятствие, мешающее дороге мирно переползти с одного берега на другой. По злому чьему-то умыслу или в результате природного катаклизма дамба разрушена, остатки её размыты, торчат в ртутной ряби спокойной воды корявые обломки. И заканчивается дорога не мостом, как следовало бы, а короткими мостками, с которых на противоположную сторону протянут зачем-то канат. На мостки выползло погреться крупное насекомое с глянцевито-чёрной спиной, вокруг него муравьиное копошение. «Так и есть, машина Матвея и толпа народу вокруг. Что они все там делают?» Саша начал пологий спуск, снижая скорость. Не стоило валиться с неба в толпу, но разобраться, что заставило людей устроить свалку, не помешало бы, перед тем, как туда лезть. В толпе сверкнуло, несколько секунд спустя порыв ветра принёс негромки треск. Муравьиное чёрное тельце сорвалось с мостков и упало в воду. Новый порыв ветра принёс приглушённый расстоянием гомон, толпа колыхнулась, подлетевший ближе Волков увидел, как с накренившихся мостков слетела переломленная тростинка (должно быть, перила ограды) и густое копошение перелилось через край, уронило несколько капель (это же люди!) в стоячую болотную воду.

— Остановитесь, что вы делаете! Назад! — изо всех сил выкрикнул Волков, но его не услышали, скорость всё ещё была высока и встречный ветер очень мешал. У понтонов, на которых и лежали мостки, барахтались выпавшие. Казалось, они хватаются друг за друга и слышно теперь стало и отдельные вопли отчаяния и азартный многоголосый рёв. «Надо к ним со стороны воды подобраться, откуда ветер. И крикнуть, чтобы не напирали. Слепые они что ли, те что с берега лезут? Если не слепые, увидят, как я летаю. К чёрту, выбирать не приходится, они же там передавят друг друга!» — решился Волков, заложил вираж, резко погасил скорость и заорал так, что у самого в ушах зазвенело:

— Прекратите давку! Вы, те что на берегу!

На этот раз крики его возымели действие, но не то, на которое он рассчитывал. Один из прижатых к уцелевшим перилам поднял руку и завопил, распялив рот: «Неназываемый!» — к Волкову стали оборачиваться бледные, с выкаченными глазами лица, но тем кто на берегу всё это было безразлично — лезли по-прежнему. Деревянные перила угрожающе затрещали, кто-то придушенно охнул. Возле Матвеевой машины снова сверкнуло, хлопнул выстрел, ответом на него был истошный рёв, и мостки через пролом в перилах левого борта покинуло ещё несколько человек.

— Какой идиот стреляет в толпе?! — раздражённо спросил, пытаясь перекричать гам, капитан Волков. — Ну-ка, пошли все на берег!

Теперь его, висевшего метрах в десяти от поверхности воды, видели многие, и многие руки протянуты были к нему, и многие лица искажены были ужасом. «Неназываемый!» — визжал всё тот же истеричный голос: «Неназы!.. — вторила толпа, — Ваемы!.. Ваемый!»

— На берег! — гаркнул, свирепея, Волков.

— Хо! — вздохнула, отхлынув от перил, толпа. Вместо выпученных глаз и раскрытых ртов — затылки, плечи, спины, чья-то рука над головами, сжатая в кулак.

— Охха-а-а! — вопит кто-то слева и валятся в пролом люди, прямо на головы тонущих. Смотреть на это невозможно, помочь нельзя ничем: медленно пустеют мостки, очень медленно под напором обезумевших людей, но по берегу уже разбегаются веером, без оглядки, те кому посчастливилось уцелеть. Можно спуститься на понтоны и попробовать разобраться что к чему.

Саша ступил на мостки, перемахнув через дощатую ограду, обошёл знакомую машину, взялся за ручку двери в надежде обнаружить внутри водителя, но открыть не успел, сзади схватили за плечо, сказали коротко: «Хэ!» — но когда капитан оглянулся, увидел одни лишь чьи-то раскоряченные ноги и подошвы ботинок, и тут же услышал звучный всплеск: «Афина» не успела предупредить о нападении, но отразила его исправно. Оглядевшись, Саша заметил: не все бежали в панике, — остались на месте свалки не только те кто не мог двигаться. Двое по другую сторону от машины, одни головы видно. Ведут себя странно. «Как будто бодаются», — изумился Волков, но не успел додумать, как над крышей автомобиля взлетело тусклое лезвие. «Перебесились они здесь все, что ли?»

Сцепились двое у пассажирской двери медведя, один схватил другого за горло и отгибал в сторону занесённую над его головой руку с ножом.

— Отставить! — выкрикнул первое, что пришло в голову, Александр, но те не обратили внимания, один хрипел, другой рычал. Примериваясь, как бы половчее ухватиться, чтобы растащить идиотов, Саша промедлил, и только ахнуть успел, когда острие, солнечно блеснув, вывернулось, очертило дугу и пропало куда-то.

— Ха! А!.. — сказало повёрнутое к Саше багровое лицо, осклабилось и стало медленно запрокидываться. Нож появился снова, но не серый, а пламенеющий, победно-лаковый.

На какое-то мгновение сознание собственной беспомощности лишило Волкова способности рассуждать здраво, очнулся только после того как увидел фонтан болотной воды — всплеск от падения тела удачливого убийцы. Потом Саша кинулся на колени возле жертвы, но поздно — глаза стеклянные, безнадёжно. «Кому ещё желаете помочь, господин эмиссар?» — прозвучал в голове издевательский внутренний голос. Волков обречённо вздохнул и поднялся, отряхивая колени. Ничего не получилось понять, никого не удалось спасти, одни трупы на опустевших корявых досках мостков, ни дать ни взять — помост эшафота, весь в кровавых пятнах. И спины бегущих в отдалении; но слава небу, кто-то ещё выбирается из воды, весь перепачканный зелёной дрянью, и тоже, волоча ногу, бежать пытается, ковыляет как подраненный зверь. Нож в руке. Тот самый убийца? Нет-нет, Сашечка, остановись! Слышишь? Мир с ними всеми, они сумасшедшие, нищие духом, не ведают что творят. «Хорошо, Иришка», — ответил, шевеля одними губами, капитан исследовательского судна «Улисс», действительный член Союза Исследователей, математик Александр Владимирович Волков. И в тот же момент заметил двоих, которые не бросились бежать в панике. Впрочем, справедливости ради нужно отметить: один из них и не мог никуда деться, потому что привязан был к ближнему дереву основательно. Молчал он только лишь по той причине, что во рту его торчал кляп, притянутый вместе с головой к упомянутому дереву верёвкой, на манер узды. Матвей.

Глава восьмая

Секунду, не больше, Саша разглядывал пойманного жулика.

«Ты полегче всё-таки с ним, судья», — напомнил внутренний голос. Но Александр мысленно отмахнулся и направился к дереву, высматривая что-нибудь… Нашёл. Кто-то бросил у ног сатира мясницкий нож с грубой деревянной рукоятью. Одно то, как дёргается, косясь на нож, привязанный намертво Джокер, способно было разжалобить самого бессердечного палача, но жажда мщения и без того уже оставила Волкова, собственная реакция на тот факт, что крона хилого дерева заметно раскачивается без всякой видимой причины, испугала его самого. Услышав свой хриплый смех, он подумал: «Должно быть, это нервное», — и принялся неторопливо резать верёвки. О втором безмолвном свидетеле встречи обманутого с обманщиком как-то даже запамятовал. Саша всё ещё похохатывал, когда Матвей сполз по стволу и стал на колени, пытаясь сорвать кляп непослушными пальцами. «И этот чуть что, сразу пресмыкаться», — капитан поморщился, веселиться почему-то расхотелось.

— Прекрати юродствовать, встань, — холодно приказал он.

Матвей послушно вскочил, хоть видно было — стоять ему ещё тяжело. Саша даже сплюнул от досады и негромко сказал сквозь зубы:

— Меня-то ладно, никто я тебе, зачем Алтына предал? — говоря это, заметил остановившийся Матвеев взгляд, подумал мимоходом: «Что это с ним, чего пялится? У меня что-то не так с одеждой?»

— Я не знал, кто ты! Я не знал, княже! — запричитал сатир, порываясь снова стать на колени, но Волков не дал, удержал, схватив за грудки, прижал к дереву.

— Я про Бугаева тебя спрашиваю! Он спас тебя, выходил, как сына воспитывал, а ты… — прошипел Саша, пытаясь одновременно сообразить: «Откуда узнал? Кто сказал ему, о?..»

— А что я? — слезливо оправдывался Джокер. — Как сына! Думаешь, что он со мной сделал бы, не окажись я сильнее? Сына! Сам же Алтын и учил меня: мальчик мой, лучшие твои друзья — камни и золото, остальные предадут и продадут! И продал бы он меня, княже, я знаю!

«Чёрт, я же совсем забыл о перстне! Вот почему он решил, что я князь!» — припомнил незадачливый эмиссар и едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя с досады по лбу, чего заслуживал вне всякого сомнения. Но поступать так не стал, чтобы не терять достоинства, вместо этого запихал болтавшийся на тесьме перстень обратно и застегнул ворот комбинезона.

— Подлый пёс Алтын, конечно, наговорил тебе на меня, но это враньё!

— И камни ты у меня не крал, просто взял на хранение.

Сарказм пропал втуне, сатир принялся зачем-то хватать Волкова за рукав, говоря убеждённо:

— Я сохранил, всё в полной сохранности. Видишь, что со мной сделали? Пытались отобрать твою собственность! Негодяи, драку устроили! Я сейчас, я принесу!

Не получилось остановить его, к машине бросился опрометью, прогрохотал по доскам башмаками, пнул мертвеца, освобождая себе проход к дверце, подхватил с пассажирского сиденья знакомый Волкову чемодан и приволок, сопровождаемый равнодушным взглядом безмолвного третьего участника отвратительной сцены. Матвей стал совать чемодан в руки, но прикасаться к страшному грузу не хотелось, поэтому Саша сказал, с интересом рассматривая флегматичного стороннего наблюдателя:

— Отнеси обратно, — и мотнул головой, давая понять, что место чемодана в машине.

— Вот и правильно! — крикнул на бегу Матвей, возвращаясь, добавил: — Так будет сохраннее.

Вернулся. Почтительно приблизившись, проговорил с поклоном, вполголоса:

— А перстень, княже, не носил бы ты так, на верёвке. Неосмотрительно. А ну, перетрётся, или обрежет кто?

— Это не верёвка, — машинально ответил Волков. И пояснил, всё ещё разглядывая молчаливого крепыша (тот стоял, скрестив на груди крупные руки): — Перетереться она не может и не разрежешь её ничем. Снять можно только вместе с моей головой, а это (Саша счёл своевременным глянуть на сатира) дороговато обойдётся.

— Прости, княже! Такого и в мыслях у меня не было, — ответил, кланяясь, Джокер, но что-то в тоне ответа Волкову не понравилось: «Ох, крутит он опять, Саша, осторожнее. Опять что-то задумал. Однако без провожатого я здесь больше шагу не сделаю».

— Не называй меня больше так, — попросил он.

— Как же мне…

— Сашей, как и раньше.

— Слушаюсь, кня…

Волков показал кулак.

— Кхе-кхм! — громко кашлянул невозмутимый слушатель. — Господа, вы переправляться будете?

«Да это паромщик всего лишь!» — догадался Волков и ответил:

— Конечно. — Потом, помедлив, спросил: — Сколько это стоит?

— Уплочено, — прогудел, паромщик. На невыразительном лице его не промелькнуло и тени удивления, повернувшись к парому, он сделал жест, который мог сойти с равным успехом и за приглашением пройти на мостки, и за просьбу отправиться на все четыре стороны.

— «Упло-очено!» — передразнил Матвей, обращаясь к широкой спине перевозчика. — Бабок я тебе отлистал за досрочный переезд, не видишь — торопимся! Пошевеливайся или возвращай лишку!

— Солнце ещё низко, — бесстрастно возразил паромщик и водянисто глянул через плечо на возмущённого сатира. — Деньги я верну, если господа никуда не торопятся. Дождётесь полудня…

— Нет уж, — возразил Волков, предвидя новые возражения склонного поторговаться сатира. — Поехали.

Паромщика нисколько не обеспокоили трупы. Он переступил через лежащее у сходней ничком тело, схватил его за шиворот и сволок на берег, как мешок, дождался, пока пассажиры ступят на дощатый настил, и поднял трап, отгородившись от берега досками. Скрипнули петли, что-то деревянно стукнуло, перевозчик повозился сначала у одного углового столба, закрепляя ограду, потом у другого. Покончив с этим, опустился, кряхтя, на одно колено, схватился за ржавое кольцо и открыл люк, которого Волков до сих пор не приметил.

— Заводи, заводи свою черепаху! — понукал переминаясь от нетерпения Матвей. Озирался ежесекундно, и, как выяснилось, не зря. На дороге вдали появилась машина — точная копия Матвеева медведя.

Паромщик ничего не ответил, склонился, погрузив руку в люк чуть ли не по плечо, выпрямился, дёрнул локтем. «Др-р-рам! Чах! Чах!» — зарокотало, чихнуло несколько раз под настилом что-то, потом взревело простуженным басом так, что затарахтели сломанные перила. Из-под настила в сторону берега вынесло клуб чернейшего дыма.

— Поехали! — приплясывая, умолял сатир. Пол дёрнулся под ногами, под настилом заскрежетало и мостки неспешно двинулись через пролив, втягивая канат с одной стороны и выпуская с другой. Волков был сражён видом и поведением адского механизма, действительно напоминавшего черепаху; забыл ненадолго и о Джокере, и о машине на пыльной дороге, и о флегматичном паромщике. «Вчера паровой котёл, сегодня это, — потерянно думал он, следя за облачками черепашьего чёрного выдоха. — Что ещё есть в этом заповеднике? Водяные часы? Ступальная мельница?» К действительности его вернул Матвей — снова хватал за рукав, причитал:

— Они догонят! Переправятся следом! — и, тыча пальцем в оставленный берег, стонал: — Что будем делать, княже?

— Просил же, не называй меня так, — напомнил Волков, оглядываясь на паромщика, но тому, похоже, безразлично было, кто едет на деревянном панцире его черепахи.

— Они догонят, — повторил, кивая головой, сатир.

Саша глянул туда, куда указывал провожатый. Машина на паромной пристани, четыре человека в чёрном смотрят черепахе вслед. Волкодавы?

— Зачем мы им?

— Мы-то им ни к чему, а вот иоланты и деньги…

— Да откуда же им знать о том, что в чемодане? Или ты думаешь, они добрались до Бугаева, вытрясли из него?..

— Нет, это вряд ли, — ответил, потупившись, Джокер. — Алтын не такой дурак, чтобы по собственному желанию сунуть голову в петлю.

— Так откуда же? — добивался Волков. — Говори!

— Ты же сам устроил на пристани кипеж, кня… Саша, то отребье, которое посягало на твою собственность, рвануло когти. Кто-то из них, надо думать, напоролся на белоглазых и выболтал, что случилось у переправы.

— И что же случилось? — спросил Волков, заметив: «Морду отворачивает, хотел скрыть что-то, не вышло».

— Да этот же меня засветил! — ответил, собравшись с мыслями, Джокер и указал на паромщика. — Денег спросил вперёд, не поверил, с-сука, что заплачу, когда переправлюсь! Откуда у меня на кармане такие бабки? Вот и пришлось залезть в чемодан. А на пристани швали всякой подлородой — как собак нерезаных, и каждый норовит позырить, — что там у проезжего в чемоданчике? Иолантов они, положим, не видели, но бумажек-то у меня — стопками! Каждый голодранец горло готов за рубль порвать, вот один и кинулся. Дождался, пока я медведя на паром загнал и нарочно свару устроил: чего, мол, его перевозят, а нас нет? До полудня, мол, два часа ещё! Я ему: какое твоё собачье дело, подлородый хам…

— Ну да, он хам, а ты, значит, благородный, — вставил Волков.

— Благородный — не благородный, а по рождению гой. И ещё неизвестно, откуда меня похитили. А вообще-то, у кого бабки, тот и банкует, я так думаю.

— Тот, который свару с тобой у парома устроил, тоже так думает.

— Никак он уже не думает, — огрызнулся Матвей. — Вон он валяется, пристрелили в первую очередь, сразу, как повязали меня и заметили, что этот придурок с чемоданом улизнуть собирается. Тут ещё какой-то недоносок выискался, сунул рыло в чемодан и заорал, что там бабок на всех хватит. Хватит или нет они проверять не стали, а учинили свалку за мои… за твои денежки.

— Понятно, — Саша кивнул, глянул вперёд (берег близко), оглянулся (стоит машина, и рядом с нею те четверо) и понял: если переправится хоть кто-нибудь из тех, кому известно о деньгах, будет кровь. Много крови.

— Что делать? Что теперь делать? — бормотал Матвей.

— Заткнись! — прикрикнул на него Волков и спросил у паромщика, колдовавшего у открытого люка:

— Сколько тебе заплатить, чтобы не возвращал паром на тот берег?

— Заплатить ему? — окрысился Джокер. — Да его удавить мало его же кишками! Убей его!

Саша удержался от искушения проделать указанную операцию с самим Матвеем, схватился за поручень, чтоб не упасть (черепаха дёрнулась, ткнувшись в берег), и стал ждать, что скажет перевозчик. Тот заглушил двигатель, прошёл вразвалку мимо Волкова и обрушил с грохотом на берег сходни. Выпрямился, и после спокойно ответил:

— Повесят меня, если не верну паром. Не те (он указал пальцем на дальний берег), так кто-нибудь с этой стороны (он мотнул головой в сторону пустой пристани), а мёртвому деньги ни к чему. Забирайте своего медведя, если не хотите, чтоб уехал обратно.

— Да я тебя… — зашипел, направляясь к паромщику Джокер, но не дошёл. Саша ухватил его за шиворот волкодавской куртки, отвёл к водительской дверце, и проговорил сквозь зубы: «Делай, что сказано». Возвращаясь к паромщику, думал с тоской о том, что сейчас вынужден будет сделать сам.

— Сойди на берег, — сказал он вполголоса.

— Зачем? — не проявляя особого интереса, спросил флегматичный владелец черепахи.

— Не сойдёшь, деньги будут тебе уже ни к чему.

Паромщик пожал плечами и последовал за раздражённо рычащим медведем. Волков сошёл на каменные плиты пристани последним, на ходу включая консоль, повернулся, отметил спину черепахи и её понтонное брюхо короткими жестами, дождался, пока «Афина» разберётся, где кончается настил и начинается берег, присел, примериваясь, поймал правой рукой отметку центра масс, сжал кулак и дернул рукой — вверх! влево! вниз! Черепашья туша рванулась в небо, закрыла на мгновение солнце, лениво перевернулась, скрипя и громыхая досками, показала испачканные тиной мокрые ржавые бока понтонов и рухнула с пушечным грохотом в воду. Тонк! — лопнул стальной канат, извернулся, — фс-с-с! — ударил хвостом в воду и затонул.

Стерев с лица рукавом болотную воду, капитан Волков повернулся к хозяину поверженной на спину черепахи и спросил:

— Сколько я тебе должен?

Ответа на этот простой вопрос пришлось бы дожидаться долго, поэтому он, не тратя больше слов, сходил к машине, вытащил из чемодана пачку денег и вложил в руку паромщика, причём пришлось ещё помочь тому сжать пальцы. «Рот закроет сам», — подумал Саша и спросил:

— Столько хватит?

— А? — очнулся достойный член гильдии перевозчиков, преемник античного Флегия, и стал изучать деньги так, будто видел впервые.

— Хватит или нет?

— Хва… ага! — был ответ.

— Ну и хорошо. Спасибо, что перевёз, — поблагодарил капитан, оставил паромщика и сел в машину. Чемодан, драгоценное содержимое которого Волков не собирался подвергать ревизии, отправился на заднее сиденье. Устроившись поудобнее в кресле, Саша собирался дать сигнал к отправлению, но обнаружил, что спутник его впечатлён не меньше перевозчика и тоже нуждается, чтобы кто-нибудь помог ему прийти в себя.

— Поехали, Матвей!

— Сколько ты ему дал? — спросил, прокашлявшись тот, и оглянулся.

— Свернёшь шею, вперёд смотри, — посоветовал Волков, подумав мельком: «Вот что тебя больше всего удивило-то!»

— Не знаю, сколько дал, не важно.

— Такая расточительность не доведёт до добра… — начал Джокер.

— Послушай, ты, предсказатель! Поезжай, да побыстрее, — приказал Саша, сам же не выдержал и выглянул из-за спинки сиденья, желая узнать: что поделывает оставленный у разорённой переправы паромщик? «Не превратился бы он в соляной столп», — подумал Волков, не слушая недовольное бурчание сатира. Взревел двигатель, Матвея не стало слышно, застывшая у края дороги фигура качнулась, стала уменьшаться и вскоре скрылась за поворотом дороги. «Сядьте ровно, господин эмиссар, — сказал себе Саша, — а то как бы вам тоже не свернуть шею. Что он бухтит?»

— Конечно, — бубнил Матвей, — раздавать всяким разным, на это денег не жалко, тому лимон, этому лимон. А мне «поезжай» да «побыстрее». Я, может быть, жизнью своей рисковал, спасая имущество, но на это всем наплевать, они всяким нищебродам бабки раздают без счёта. Нет чтобы…

— Матвей, я бы на твоём месте помолчал, — попросил проникновенно Саша. — А если молчать не можешь, так расскажи мне о дне дракона.

За окном скучный степной пейзаж под выцветшим небом, набегает лента дороги, над нею дрожит разогретый воздух и кажется — впереди лужи, но подъедешь ближе — сухо. Миражи.

— О Драконовом Дне? Что о нём рассказывать? Никому кроме менял это не интересно. В день этот прилетает один из драконов, привозит денег. Забирает камни и золото в счёт части княжьей и то забирает, что наменяно. Обычно с драконом бывает наместник, иногда и сам Кий. К Алтыну Кий является чаще, чем к иным, — по дороге в Южный Дворец. Я сам его видел однажды. И его самого видел и дочь его, княжну Киру.

— Какой он? — спросил Волков, пытаясь припомнить всё, что знал о драконах.

— Невысокий, брюнет, крепенький.

— Да не о князе я, а о драконе.

— Тьфу ты, я думал, интересуешься Кия приметами, это я ещё понимаю зачем, а дракон… что с него толку-то, крови ему надо бочками, слыхал я от северян, за драконову кровь они из Кия золота тянут прорву, просто кучу тучную. Оно, конечно, на драконе удобнее, два часа лёту и ты уже…

— Так какой же он? — потеряв терпение, перебил Волков.

— Какой? — расслабленно покручивая руль переспросил Матвей. Видно было, уже успокоился и небольшое недоразумение, случившееся между ним и спутником, предал забвению. Рассказывать стал охотно: — Большой, зелёный, сверху крылья крутятся. Ты дракона никогда не видел? Село, вот ты кто. Рокочет, когда летит — за десять вёрст слышно, все прячутся. Кто его, Кия, знает, что ему взбредёт в голову. А даже если и не Кий, а наместник — с ними встречаться, так лучше уж с Неназываемым.

«Дракон — это вертолёт. Разберёмся теперь с Неназываемым».

— Что вы все Неназываемого поминаете? — как бы невзначай осведомился Саша.

Рука Матвея, сжимавшая руль дрогнула, медведь вильнул. Ответил не сразу и совершенно другим тоном:

— Ты прости, княже, сорвалось у меня. Обидеть не хотел, само как-то так вышло, больше не повторится.

— Чёрт тебя возьми! — освирепел Волков. — Я вопрос тебе задал простой, прямо ответить можешь? За что клянёте Неназываемого? И за дорогой смотри!

— Не казни только за то, что скажу, — смиренно проговорил Матвей, вцепившись в руль обеими руками. — Велением Киевым указано по имени его не называть, деяний нечестивых не поминать, предать забвению, а помянет кто или назовёт имя поганое, того ослушника считать преступником государственным и поступать с ним соответственно. Имени его настоящего я не знаю, о деяниях же вот что промеж себя болтают изгои: ходить, мол, умеет по воде, летает по воздуху, и недуги, мол, лечит наложеньем рук. От Арона я слыхал, и Бугаев позже спьяну рассказывал, что вернётся, мол, владыка истинный, но и тот, и другой поминали титул княжеский, и я подумал, прости неразумного, что князей уже видывал, и чудес от них ждать не следует.

— Правильно подумал.

— Как же правильно? По воде ты ходил и по воздуху. И черепаху ты как разделал!.. Я сам видел! И слышал, как белоглазые, когда шугнул ты их — помнишь? — у Дворца Южного, орали про Неназываемого. Что они такого увидели?

«Нельзя ему о поясе Афины рассказывать», — остановил себя Волков, и соврал первое, что пришло в голову:

— Перстень Южного Княжества они увидели, как и ты.

— Значит, правду Бугаев рассказывал, что Сила в перстне княжеском! И любой, значит…

Матвей поперхнулся словами, покашлял и спросил:

— Значит, это твоего имени боится Кий.

— Имя моё тебе известно, — буркнул Волков, — оно самое обыкновенное. Я обычный человек.

— Но у тебя перстень, — заметил Джокер, и Саше почудилось, что уголок его губ пополз вверх впервые с момента их новой встречи. С подозрением глянув на собеседника, убедился — нет, показалось, если и улыбнулся, то другой стороной рта.

— Да, у меня, — подтвердил капитан Волков, и спросил, чтобы увести разговор в сторону от неприятной темы:

— О драконе речь. Ты рассказывал, что он зелёный, большой и крылья у него сверху крутятся. И что горю… крови драконовой потребляет много. Что же — кровь медвежья чем-то отличается от драконовой?

— Конечно, — подтвердил повеселевший по неизвестной причине сатир. — Ещё как отличается. Медвежья — самая дешёвая, волчья дороже. А драконовой…

— Волчья? Волки — это что ж такое? — с удивлением осведомился капитан Волков, думая про себя: «Медведи — автомобили, драконы — вертолёты, но волки?»

— Ну как это — «что»? Волки они и есть волки. На них ездить — себе дороже. Холодно, колени болят, руки мёрзнут. Попробовал я и решил, нет, пока бабок на медведя не накоплю… И, слышь, Саша, как раз мне лох подвернулся с иолантом на кармане. Аккурат доли моей хватило, чтоб пешком больше не ходить и на волке не ездить. Фигня эти волки — колени болят и устают руки за рога держаться. И главное — не четыре же колеса, а два!

«Ага, понятно, — Волков покивал удовлетворённо и перестал слушать разглагольствования Матвея о преимуществах четырёхколёсного транспорта. — Как я раньше не додумался? И видел же мотоцикл под тем типом, который расстрелял мой бот. Вот бы ещё что выяснить — кто он такой, этот водитель волка, стреляющий без колебаний. Ждал меня в точности там, где я и появился, с ботиком расправился одним выстрелом и сбежал. Это был привет от Кия? Но откуда же он знал, где высажусь? Те белоглазые, монахами ряженные, ловили всё, что из моря вылезет. Матвея вот, к примеру, тоже. Но отпустили тут же, как только перстень увидели, а тому у которого обнаружили искомое, попытались выпустить кишки в точном соответствии с Киевым предупреждением. Получается, ничего о мотоциклисте не знали? А он о них? Нет, плоховато вы, господин эмиссар, в ситуации разбираетесь. Сутки потратили на всякие глупости, к цели нисколько не приблизились, слухи собираете. Что о Силе узнали? Только досужие домыслы полуграмотных суеверных маргиналов, что связана она каким-то образом с перстнем. Опять чепуха средневековая, а то и более древняя. Но делать нечего, надо и это слушать. Слушайте господин эмиссар!»

— Но жрут они ого-го, — оживлённо рассказывал Матвей, развалившись в кресле. — Медведям не чета, зато два часа — ты понял? — каких-нибудь два часа и там уже, а мы с тобой хорошо если доберёмся до вечера. И всё равно по дороге где-нибудь надо кровью разжиться, вот хотя бы у кузнеца, у Решетилова. Заодно пообедаем у манихеев, давно я у них не был. Надо не забыть нацепить тряпки белые и Отцов их припомнить, чтоб не спороть какой-нибудь ереси. Тебе, Саша, там вообще лучше помалкивать. Они хоть и мирные, но если что не понравится, могут жрать не дать и на улицу выставить.

Волков, слушая вполуха, смотрел в окно. Однообразный пейзаж: у края дороги кусты, за ними поля — то сплошь зелёные, то засаженные рядами каких-то невысоких растений. Лишь изредка мелькнёт заросшая камышом речушка, дорога перепрыгнет её по короткому мостику, и снова всё как стол ровное. Когда дорога взбежала на низкую насыпь, чтобы перебраться через очередной ручей, Саша увидел спины животных у воды и широкополую пастушью шляпу. Спрашивать Матвея, что за живность там у реки, Саша не стал — лень, жарко, дышать нечем. «Приоткрыть окно?» — подумал сонно Волков, и опустил стекло. Стало хуже слышно Матвееву болтовню — ревел в оконной щели воздух, но всё равно не было сил вникать в суть рассуждений: «Чёрт ногу сломит тут у них. Ничего не могу понять, теперь вот манихеи какие-то в белом. Которые, если что, не дадут жрать и на улицу выставят. И ведь читал же что-то о манихеях, но всё в голове перепуталось. Это религия? В белом. Мало ли кто в белом, вспомнить бы, во что верили. Вот и Матвей тоже собирается отцов каких-то припомнить. Чьих отцов? Почему отцов одних, где тогда матери? Что-то было у Блаженного Августина… Нет не помню ничего, кроме: ах мой милый Августин, Августин, Августин, ах мой милый Августин, все прошло, всё. Всё прошло, пр-р-р-р!»

Тряска немилосердная, зубы лязгают: «тр-р-р».

— Тпр-р-р! — выкрикнул спросонья Волков и глянул вперёд. Машину несло правой стороной по обочине. Подскочив, когда под колесо подвернулся очередной камень и прикусив язык, капитан окончательно пришёл в себя и глянул на водителя с возмущением. Сатир клевал носом, глаза его были прикрыты. Саша аккуратно выровнял руль, придержал его и гаркнул в Матвеево ухо:

— Подъём!

— Что?! Где?! — встрепенулся тот, дёрнул головой, отпрянул, в руль вцепился прямыми руками и выкрикнул: — Ох ты ж мать моя женщина!

— Нда-а, — вынужден был согласиться Волков, — что правда то правда.

— Пусти руль.

— Ты проснулся уже?

— Я не спал, — убеждённо соврал сатир, прислушался и спросил: — Что это гудит так?

Какой-то неприятный пульсирующий звук, перекрывая привычный уже шум двигателя, слышался, как показалось Волкову, справа. Заметив, что машина сбавила скорость, он глянул на водителя с недоумением. Тот прислушивался, выставив правое ухо вперёд, а губы сложил так, будто собирался свистнуть.

— Давно это? — спросил он наконец.

— С тех пор, как кое-кто скакал правыми колёсами по обочине, — ответил ядовито Волков и подумал: «Гудит точно как разбитый подшипник шлюзового компрессора».

— С нами Сила! — пробормотал Матвей. — По обочине? Только бы не отвалилось колесо. Только бы доехать до решетиловой кузницы. Где это мы?

Волков смолчал, глянул в окно. Поле горбом, по горбу ряды светло-зелёной зелени, и идут шеренгой меж рядов люди, кланяются, взмахивают какими-то палками. Околдованный невиданным зрелищем эмиссар Внешнего Сообщества до тех пор следил за ними, пока была возможность, потом собрался спросить провожатого, что это — работа или спорт, но не успел. Матвей притормозил, вертя ручкой опустил стекло полностью, высунулся наружу, задудел сигналом с остервенением и заорал:

— Эй, говновоз, дай проехать! Не видишь, торопимся!

Саша глянул вперёд. Почти весь обзор заслонила коричневая, с прозеленью куча, наваленная на повозку с тонкими колёсами. Сначала показалось, древний экипаж этот стоит посреди дороги, но детальный осмотр стальных корявых ободьев показало — едет всё-таки, катится, хоть и медленно. Принюхавшись, Саша поспешно закрыл окно, и хорошо сделал — в стекло тут же стукнулось с разлёту какое-то крупное насекомое. Медведь едва заметно тащился за телегой, издавая оглушительный рёв (Матвей упёрся ладонью в крестовину руля, шепча проклятия), но дорогу ему уступили не сразу. Когда он объезжал воз, прижав машину к левому краю дороги, в Сашином окне степенно проплыли сначала деревянные борта, сапоги чьи-то, оглобли, потом костлявый лошадиный круп, а затем и желтозубая печальная морда старой клячи. Обсигналив возницу напоследок и выпустив в его адрес ещё одно замысловатое ругательство, Матвей дал газ.

— Знаю я теперь, где мы, — недовольно шевеля носом, сказал он. — Авось, за десять вёрст колесо не отвалится.

— А если всё же отвалится? — спросил, чтобы поддержать разговор Волков.

— Болячку тебе на язы… — начал сатир, но осёкся и извинился: — Прости, вырвалось. Авось, дотянем до кузницы. Не знаю, что с медведем делать, если здесь обломается.

— Чинить не умеешь, только кататься?

— Кузнец пусть чинит, ему на то дано отпущение. Кому охота греха набираться? — непонятно пояснил Матвей, и Саша решил не расспрашивать, почему замена обыкновенного подшипника считается прегрешением.

Матвей ехал заметно медленнее, видимо, из боязни потерять колесо, когда же медведь свернул, ворча, на разбитую, всю в колдобинах, грунтовую дорогу, пополз так, будто спереди всё ещё тащился тяжело груженый экипаж мощностью в одну заморенную лошадиную силу. Нос медведя то указывал в небо выше макушек дерев дальнего леса, то нацеливался ухнуть в затопившую колеи зеркальную, с отражением облаков, гигантскую лужу. Волков, занятый преимущественно тем, чтобы усидеть и не ткнуться носом в стекло, пейзаж на некоторое время оставил без внимания и, когда Матвей остановил машину у края чахлой рощицы, вздохнул с облегчением. Выяснилось однако, что рано радоваться, ещё не приехали.

— Я сейчас, — бросил, вываливаясь из двери, сатир.

«Что это ему приспичило?» — оглядываясь лениво и без особого интереса, подумал капитан. Щёлкнул замок, пискнули петли пятой двери, меж подголовников задних сидений показалась озабоченная сатирова физиономия, Саша услышал: «Куда же я его…» — и Джокер скрылся за сиденьями. Зашуршал чем-то, сказал победно: «Ага, вот ты где!» — шумно завозился, то высовывая голову, как Петрушка из ящика, то снова прячась. В конце концов грохнул дверью, обежал машину и сел за руль, но теперь на нём был не чёрный комбинезон волкодава, а белые, грубой выделки одежды: штаны и балахон, перетянутый матерчатым поясом. Выражение лица Джокера тоже заметно переменилось, стало благостным, сладким, даже приторным.

— Слава солнцу красному, — пропыхтел он, запуская двигатель, — Шакьямуни слава. Грешным делом показалось, что посеял я где-то эти их тряпки белые. Пришлось бы тогда подъедаться у Решетилова, а жратва у него, прямо тебе скажу, хуже некуда.

Обогнули рощицу, дорога пошла через поле, трясти стало меньше. Впереди, как остров в зелёных травяных волнах, безлесная горушка, на ней, словно сдвинутая набекрень шапка, крыша большого дома. И чёрный дым в небеса.

— Жрёт он кашу одну с овощами, непонятно даже, почему здоровый такой, — сладко улыбаясь и кивая самому себе рассказывал Джокер. — В прошлый раз, когда он медведю губу менял после того, как выскочил мне под колёса блохастый…

«О небо, опять!» — мысленно застонал Саша, но слушать нужно было, чтобы понять, кто такие манихеи, почему кормятся лучше некого Решетилова, о котором известно было уже, что работает кузнецом и продал не так давно Матвею губу медвежью новую, муховскую. Пришлось опять всё это безропотно выслушать, но оказалось — зря, потому что новой информации рассказчик добавил не очень много. Сказал: «Но на этот раз мы отведаем манихеевой пищи праведной», — и замолчал, пожевав губами и сглотнув слюну.

Холм с бревенчатым строением на лысой макушке приближался, медленно поворачиваясь, словно бы для того, чтобы дать подъезжающим оглядеть свой диковинный головной убор со всех сторон. И Саша разглядывал двускатную, чешуйчатую, словно спина доисторического ящера, крышу; приземистые сараи и сарайчики; длиннейшую трубу, чадящую чёрным не хуже вулкана средней величины; и змею-дорогу, что разлёглась погреться на южном склоне, неосторожно сунув голову под арку ворот. Тут-то ей и досталось по шее гигантскими створками, как гильотинными ножницами.

Нужно сказать, дом, приткнутый в стороне от проезжей дороги, видом своим независимым давал понять всем и каждому, что ни в ком и ни в чём не нуждается, но когда медведь стал взбираться на склон, показались позади холма в лощине крыши — россыпью. Всё-таки неподалёку было селение.

— Что там?

— Манихеевка, — ответил сатир.

Глава девятая

— Шо, опять ты? — сказал Матвею кузнец, опершись о крышу автомобиля. Саше было видно только нижнюю половину лица, полные губы, щёки с ямочками над чёрным от сажи фартуком. Но тон вопроса сомнений не оставлял: глаза хозяина кузницы, должно быть, иронически прищурены.

— Это ты вместо «здравствуйте»? — недовольно буркнул Матвей.

— Здравствуйте, господин жулик! — уважительно поздоровался кузнец, отвесил поклон, и тут увидел рядом с Матвеем Волкова.

— А, так ты не один, — проговорил он. — То-то я гляжу, чего это ты себе «выкаешь». Ну шо, здравствуйте, господин хороший.

Он вытер о фартук руку, без труда дотянулся ею через салон — знакомиться.

— Александр, — представился капитан, отвечая на крепкое рукопожатие.

— А меня зовут Осипом, по фамилии Решетиловым.

— Лопату свою убери, — попросил прижатый к спинке сиденья Джокер, — Одеяние мне вымажешь.

— Ну да, ты ж у нас весь в белом, — проговорил участливо Осип, убрал руку и поинтересовался уже без иронии. — С чем хорошим пожаловали?

— Дай во двор сначала заехать, — попросил, оправляя на себе балахон, Матвей.

— Заезжай и к боксу сразу же, к тому, шо с подъёмником.

— Чур меня, — с отвращением отозвался сатир, но во двор въехал. Слева проплыло крыльцо с точёными балясинами. Медведь нацелился в тёмный прямоугольный зев длинного сарая, но заезжать не стал, остановился, устало урча двигателем.

Саша, не дожидаясь приглашения, вылез, — надоело сидеть, — побродил, разминая ноги, — онемели до иголок, — заметил краем глаза, как плавно, почти беззвучно съехались воротные, крашенные серой краской, створки, подивился, но так и не определил, каким чудом это произошло. Привык уже, что все механизмы в Княжествах работают с лязгом, рёвом и копотью; ворота Решетиловы оказались приятным исключением, и подвижностью своей обязаны были не иначе как электродвигателям. «Но откуда у него здесь электричество?» — подумал мельком Волков, однако мысль в голове не задержалась. Жар июньского солнца лёг на плечи и затылок. Пахло скошенною травой. И звуки какие-то сухие, трескучие. Думать лень. Саша потянулся, заложив руки за голову, пытаясь понять, кто стрекочет: «Цикады? Кузнечики?»

— Так вот, — встретил Осипа вылезший из машины сатир. — Загудело что-то. Само, я ничего не…

— Я слыхал уже, не глухой, — пресёк оправдания мастер, — и понял, шо само оно. Само разбило подшипник ступицы правого переднего колеса, ты, понятно, тут ни при чём.

— Чур меня, чур! — опять отмахнулся Матвей.

— Ага, как подшипник, так чур, а по ямам козлом скакать это тебе не чур. Заезжай, говорю, на подъёмник, чурка ты необструганная.

Ворча недовольно себе под нос, сатир уселся за руль, загнал машину в сарай и во тьме зажглись красные фонари, зачем-то вделанные в заднюю дверь машины. Горели недолго, сразу после того, как погасли, хлопнула дверца и Матвей снова выскочил на залитый солнцем двор, но не с пустыми руками — прихватил чемодан. Вид его живо напомнил Волкову суетливого медика, вылетевшего с санитарным ботом по вызову.

— Держи, — сказал он, протягивая ценный груз Волкову, и покосившись на кузнеца, добавил:

— Зря в салоне бросил.

— Нет уж, — сказал Волков и сунул руки в карманы, не желая прикасаться к чемодану, из-за которого погибло столько народу. — Пусть у тебя будет.

— Мгм, — промычал, расплывшись в улыбке, сатир. — Доверяешь, значит. Правильно. Пойдём со мной, отведу тебя к манихеям. Время обеденное.

Саша оглянулся на кузнеца, прикидывая: «С этим бы пообщаться. Но Матвей чурается. Что делать, к манихеям идти или здесь остаться? Нет, сперва Осипа расспросить не мешало бы с глазу на глаз», — и вместо ответа спросил у мастера:

— Надолго это?

Решетилов помялся, но отвечать ему не пришлось.

— А нам торопиться некуда, — неожиданно беспечно проговорил сатир. — До вечера уехать всё равно не получится, я Осипа знаю, то не так, это не эдак, глядишь — на дворе темно. Ночлега лучше чем в Манихеевке поблизости не найти, вот и заночуем у них. Мне бы, — и-эх! — выспаться не мешало бы. А завтра на свежую голову… Слышь, Саша, так идёшь ты со мной к манихеям, или я сам? Жрать, понимаешь… То есть, кушать что-то очень уж хочется.

— Иди сам, я после поем. Мне с дороги муторно, — соврал Волков, внимательно наблюдая за выражением лица провожатого. Что-то подозрительное было в желании заночевать в селении манихеев, и зевок получился у Джокера фальшивым, хоть, надо признать, за рулём заснул непритворно. «Может быть, просто домогается манихеевых разносолов?»

— И правильно, — поддержал Волкова кузнец — если шо, так обедом и я накормить могу, с дороги и по жаре моя еда полезней. Ступай-ступай, без тебя разберёмся. И знаешь шо? Найди и пришли ко мне сюда Петровича.

Он повернул сатира за плечи и подтолкнул ладонью в спину, приложившись между лопаток. Впрочем, Матвей не сопротивлялся и на очевидную фамильярность обращения не обиделся. Заспешил к прорезанной рядом с воротами калитке, ни дать ни взять деятельный стажёр медицинской службы, по рассеянности забывший где-то свою белую шапку-таблетку.

— Мошенник, — беззлобно обругал его кузнец. Саша, согласный с таким определением всецело, всё-таки глянул на хозяина кузницы с удивлением. Привык просто за последние сутки к тому, что местное население не склонно выражать свои мысли прямо.

— Ну, шо смотришь? Или тоже боишься оскоромиться? — спросил Осип насмешливо, склонив к плечу круглую голову (волосы с проседью, завитками, как проволока).

— Не понимаю, — ответил Саша, пытаясь вспомнить, что означает это слово: «оскоромиться».

— В мастерскую войти не брезгуешь?

Саша пожал плечами и вместо ответа вошёл. После залитого солнцем двора — мрак, прохладно и пахнет какой-то химией. Вытянув руки, капитан Волков храбро шагнул в неизвестность, шаг, другой, а на третьем шаге коленом стукнулся обо что-то острое и угловатое: «Чтоб тебя!..»

— Погоди, в яму грохнешься, — сказал за спиной Осип, там звучно щёлкнуло и под высоким потолком сарая замигали, наливаясь светом, вспыхнули мощные синеватые лампы-трубки. Не керосинки, не факелы, а самые обыкновенные галогеновые светильники, точно такие же как в старых марсианских грузовых порталах и прочих древних помещениях, брошенных с полвека тому назад за ненадобностью.

— Электричество? — не удержавшись, громко спросил Волков. Голос его раскатился под потолком дребезжащим жестяным эхом.

— Не при свечах же ж мне работать, — с заметным удовольствием отозвался Осип, возясь у машины с лапами громоздкого сооружения, между столбов которого Матвей оставил автомобиль. — Ты, может, думал, шо сын моего отца с паровой турбиной не справится? Или ты считаешь, шо из трубы дым столбом — это кузнец Решетилов себе жарит блинчики? Не воображаешь ли ты, шо я, как селянин какой-нибудь, под стол залезу, завидев лампочку? А не хочешь ли ты назвать меня неучем?

Высказывая эти предположения, Осип кланялся своему громоздкому приспособлению и совал его стальные лапы под днище машины. Получилось ровно по одному поклону на каждый риторический вопрос.

— Но! — заявил он, выпрямляясь, покосился на собеседника, словно ожидал ответа, покивал, провозгласил: «Но ты, мил человек, ошибаешься!» — хотя Волков ни одно из высказанных предположений не подтвердил. После этого кузнец прошествовал к стене и сунул пальцем в коробку с кнопками, от которой чёрной змейкой уползал к потолку провод. Под обшарпанными кожухами лапчатого монстра завыло, защёлкало, и Матвеев автомобиль торжественно пополз к потолку. «Электродвигатели? Гидравлика? — хлопая глазами, изумлялся Саша, — но как же?..»

— Я кузнец высшей милостью! — заявил Осип, отпуская кнопку. Звучно щёлкнуло реле, вой стих, медведь замер под потолком, вывесив испачканные грязью колёса, а Решетилов добавил: — Кузнец, а не жулик ряженный и не манихей какой-нибудь, лыком подпоясанный.

«Да уж, не лыком, — отметил Саша, оглядывая ладную крепкую фигуру кузнеца, не в домотканом балахоне, а в таком же почти, как у самого капитана Волкова, синем комбинезоне. — Но, помнится мне, Матвей одежду мою называл не иначе как еретической?»

— И не у всякого кузнеца, — продолжил Осип, зайдя под днище машины и задирая голову, — найдётся в хозяйстве паровая турбина с генератором, в Магдалиновке, к примеру, ничего лучше местный кузнец не придумал, чем приспособить под это дело дизельный двигатель. А главное шо?

Осип крутанул колесо, прислушался, дождался, пока остановится, и продолжил лекцию:

— Главное, шо нет у него аккумуляторов. Вот и мучается, дурачок, экономит солярку, заведёт, когда сварка ему нужна, потом заглушит. А тут опять… Нет, вспомню — тошно делается, как я мучился без аккумуляторов. Да и с ними тоже… Где ж Петрович? Самому придётся на задний двор идти. С аккумуляторами, понимаешь, ионными тоже намучился, пока с месяц назад не достал по случаю водородные. Здесь побудешь или со мной пойдёшь?

— Да, — неопределённо ответил Волков, размышлявший, почему его собеседник не стесняется называть вещи своими именами наперекор устойчивой местной традиции обходиться эвфемизмам.

— Ну, пойдём тогда, — пригласил кузнец, истолковав согласие в желательном для себя смысле.

— И где же достал водородные? — поинтересовался Саша больше для того, чтобы не угас интересующий его разговор.

— А ты знаешь, что это такое вообще — водородные аккумуляторы? — спросил, оглянувшись через плечо, Осип.

— Ещё бы.

— Тот-то я гляжу, одет ты по-нашему, — заметил кузнец, отыскивая ощупью очередную кнопку. «Вр-р-рау!» — взвыли двигатели, уехала в сторону сдвижная дверь и Саше в лицо дунуло жаром, но не сухими травами, а с привкусом пыли и ржавчины. Щурясь на солнце, капитан оглядел обширный, заваленный неузнаваемыми механическими останками задний двор. Лишённые стёкол кабины, остовы в рыжих пятнах сплошь, раззявленные крышки капотов, и в них тускло блестящие развороченные потроха, а над всем этим корявая красная лапа небольшого подъёмного крана, установленного на шасси какого-то древнего колёсного грузовика.

— Одет ты по-нашему, но не кузнец, — рассуждал Решетилов, копаясь в недрах гигантского стального шкафа, встроенного в стену сарая. — Зачем иначе по такому пустяку как разбитый подшипник вы с жуликом этим ко мне бы заехали? Или Матвею от селян чего-то понадобилось?

«Он меня в чём-то подозревает», — решил Волков, и ответил:

— Я в автомо… в медведях не разбираюсь.

— Да ладно тебе кривляться! — не оборачиваясь, бросил кузнец. Ковырялся, гремя железяками, в ящике, и не понятно было, раздражён тем, что не может найти запасную часть, или злится почему-то на гостя. — Брось! Надоели вы мне все, хуже некуда. Джип это, а не медведь! Встретишь человека, думаешь — свой брат, кузнец, а он тебе: «медведь». Чёрт, да где же он? А! Вот он! Вот же, филин слепой, вот он, подшипник-то!

Осип покрутил находку на пальце, с лязгом захлопнул дверь шкафа и мотнул головой: «Пойдём».

— Почему? — спросил, собравшись с мыслями, эмиссар Внешнего Сообщества. — Почему ты можешь называть автомобиль автомобилем, а они (Волков указал большим пальцем за спину) боятся?

— А, так ты нездешний! — сообразил кузнец. — Ясно. Из пузырников? Тогда понятно, почему связался с этим жуликом. Ты смотри, как бы он тебя…

— А всё-таки, — прервал его Саша. — Почему тебе можно, а им нельзя?

— Потому шо я кузнец высшей милостью, и от князя мне отпущение дадено, — важно проговорил Осип.

— И ты можешь…

— Да, могу. Я, хоть и человек подневольный, но свободнее их всех, даже Кия свободнее. И все мы, кузнецы, таковы. Сам подумай, Александр, или как тебя? Я без них проживу, а они-то как? Без меня-то куда они денутся? Селянам лошадей ковать, плуги-бороны чинить, зубы драть кто будет? То-то. А джипы? А мотоциклы их?

Кузнец горячился, видимо, накипело. «Ишь, как его зацепило, — думал Волков, — Всё ясно. Не с кем об этом поговорить обычно. Живёт на отшибе, один. Или не один?»

— И вертолёты, — добавил он, следя за реакцией мастера.

— Нет, — покачал головой тот, внезапно сбавляя тон, — вертолётами на севере занимаются. У нас таких мастеров почитай шо нет. Стожаровский кузнец рассказывал, будто есть один мастер по вертолётам в Дальневосточном Княжестве, откуда и сам я родом. Но, думаю, он врал. Я так и сказал ему: брешешь. А если не брешешь, то откуда знаешь? Ты ж из Стожаровки дальше чем на двадцать вёрст сроду не ездил! А туда же — рассказываешь мне, шо в Дальневосточном Княжестве делается, в задонецкой этой самой территории. Пустобрёх. Однако кузнец толковый, даром что старый. Но заменщика готовить не спешит, говорит, я ещё годков тридцать-сорок проскриплю, а там уже и… А я так, Саша, думаю…

Но выяснить соображения заболтавшегося кузнеца о подготовке смены не получилось. Визгнула, открываясь, вделанная в ворота мастерской дверца, в освещённом прямоугольнике — силуэт. Низкорослый, худой кто-то на пороге остановился, осматриваясь.

— Иван Петрович! — встретил его радостным восклицанием мастер. — Где ты шлялся так долго? Заходи, работа есть.

— Здравствуйте, — пискляво поздоровался Иван Петрович и закрыл за собой дверь. «Мальчишка, лет десять-двенадцать, — определил Волков. — Глаза раскосые».

— Мать не пускала, сказывала — нечего, — ответил, нахмурившись мальчик. — Что за работа? Опять пустяк какой-нибудь?

Произнёс он это так, что Волков ещё раз оглядел его пристально: тщедушный, шея тонкая, волосы прямые, тёмные, — с Осипом ничего общего, но вёл себя и слова выговаривал точь-в-точь как кузнец. «Нет, не сын он ему. И отчество — Петрович, а не Осипович. Разве что приёмный, и то вряд ли, скорее подмастерье или просто так, из любопытства в кузнице трётся. Почему же тогда?..»

— Почему же мать не пускала в кузницу? — поинтересовался Волков. Мальчуган шмыгнул носом, смолчал, искоса только глянул, копаясь в ящике с инструментами.

— А потому не пускала, — ответил за него Осип, — шо кузнец для них если и не хуже Неназываемого, то уж точно не намного лучше. Ваня, опусти-ка подъёмник.

Проследив за тем, как подручный тянется, став на цыпочки, к пульту управления гидравлическим чудовищем, Осип снова повернулся к Волкову и проговорил с горечью:

— Не любят они нас за нечестивые наши занятия, боятся, считают, шо с Неназываемым знаемся. Сам скоро увидишь. Одёжку твою разглядят, посмотришь тогда, как с тобой обходиться станут.

Сказал, махнул рукой и принялся откручивать колесо, складывая болты в карман фартука. Дёргал гаечным ключом, приговаривал:

— Опасаются. Но терпят. Кто ж ещё… Лошадей ковать. Плуги, бороны. Терпят. Но детям заказывают. К кузнецу не ходи! Смотри! Ходить будешь, кузнецом сделает. Оскоромишься — не пущу домой. Да, Иван Петрович? Шутильник дай, не сорву никак, прикипело. Детей малых нами пугают: кушай дитятко, кушай малое, кто кашку не ест, молочка не пьёт, того, дитятко, заберёт кузнец. И утащит его в свою кузницу. И, понимаешь, обидно-то как! Сидишь иной раз вечером, бобыль-бобылём, смотришь на огоньки деревенские, слушаешь дальние песни…

— Так женился бы, — участливо посоветовал Волков.

— Женился!? — злобно выдохнул Осип, снимая колесо. Откатил, положил плашмя, после исподлобья глянул волком на Волкова, но сдержался, и добавил с деланным равнодушием:

— А жениться нам не велит закон. Согласно указу княжьему, жениться, семьёй жить и иметь детей нечестивому не положено, а придёт пора искать сменщика — из деревни взять. Выбрать лучшего.

— Машка тебе передать велела, — вклинился в разговор Иван Петрович и добавил, потупившись: — Я забыл совсем.

— Шо передать? — встревожился Осип.

— Да вот, чепуху эту, — буркнул мальчуган, полез в карман холщовых своих мешком висевших штанов и протянул на грязной ладони зверушку терракотового цвета.

«Из обожжённой глины», — отметил про себя Волков, вытягивая шею, чтоб заглянуть через плечо Осипа.

— Чепуха, — проговорил с улыбкой кузнец, рассматривая Марьин дар, и добавил, задумчиво:

— Машка… Мария, понимаешь, Петровна подарок шлёт Осипу недостойному.

Потом встрепенулся, спрятал глиняную игрушку в нагрудный карман, и скомандовал подручному:

— А ну, Ванька, шевелись бодрей. Как закончим, — пойдём, пообедаем.

Внешний вид Решетилова дома не обещал особых удобств. Поднимаясь следом за хозяином на высокое крыльцо и ведя пальцем по шершавому, потемневшему от времени брусу перил, Волков пытался представить, что увидит внутри: печь белёную? Скоблёные доски пола и тесовые широкие лавки? Ничего этого не оказалось в двусветном зале, куда капитана ввели из полутёмных сеней. На полу какое-то полимерное покрытие, стены — да, досками обшиты, но вместо маятниковых часов с кукушкой — электронные, большие, с зелёными цифрами. В ванной комнате, куда Осип отправил первым делом Ивана Петровича, всё в плитах мраморных, и не умывальник с баком, а обычные краны, из-под коих, — вы подумайте! — горячая вода потоком в молочную раковину. Дожидаясь хозяина, Саша прошёлся по гостиной, отмечая находки: печь электрическая с духовым шкафом. Какой-то пульт в стену вделан, возможно для управления кондиционированием. Но пустовато. Из мебели — стол обеденный со стульями да пара кресел у окна по обе стороны от низкого столика непонятного назначения. Можно, конечно, предположить, что, сидя за ним, хозяин читает, но ни книг, ни журналов в комнате не видно.

Иван Петрович шумно сопел и ёрзал на стуле, проявляя вполне понятное нетерпение, но хозяин из ванной не показывался долго, там шумела вода. Наконец, Осип появился в комнате, довольный, распаренный, в домашнем облачении (просторной полосатой пижаме), покрутил носом, довольно фыркнул и направился к окну, потирая покрасневшие руки.

— Сейчас, Ваня, — проговорил мимоходом, распахивая окно, — сейчас мы с тобой с ледничка. И гостя попотчуем. Сейчас. Лучка вот я накрошу…

Лёгкие занавески тронуло ветром, растение, украшавшее собой подоконник, шевельнуло листьями. Развалившегося на стуле Волкова едва заметно сквозняком обдуло, настоянным на неведомых травах, и он почувствовал — действительно пришло время обеденное. Угоститься чем-то там с ледничка не будет лишним, и даже очень.

— Хорошо ты устроился, — сказал он Осипу. — Печь электрическая, отопление…

— Ага, — подтвердил тот с нескрываемым удовольствием. Нож живо стучал по небольшой доске; меленько шинкуя зелёный лук.

Решетилов хвастал:

— Лаптем щи не хлебаю, не то, шо некоторые. И старатели, кто бы ни наведался, знают, — я никогда не жадничаю, если речь заходит о технике. Волокут мне всё, шо отыщется.

— Старатели? Кто это?

— Изгои большей частью. По развалинам шастают, всё, шо не прибрали к рукам княжьи собиратели, тащат. Продают потом кому нужно. То есть, тем продают, кто не чурается, и у кого деньги водятся. Думаешь, откуда бы взялось это всё у Решетилова? В нашей местности водородные аккумуляторы не водились и раньше, теперь и подавно не водятся. Кузнец, шо пёс цепной, ездить ему не положено, да и некогда, если подумать. А так — удобно: всё тебе привезут… От так. Лучок покрошили, теперь мы его, того. Шо там я говорил?

Осип оставил дощечку, сходил к серой двери в стене, открыл, — оттуда клубы пара вынесло, — залез, вытащил преогромную кастрюлю, объявил: «От так, ребята. Свекольничек!» — и захлопнул плечом тяжёлую дверь рефрижератора.

Ледяной свекольник со сметаной, хлеб ржаной, потом картошечка молодая, горячая с маслицем, редиска… — «Чего лучше? Почему Матвей говорил, пища у Решетилова хуже некуда?» — думал Саша, с наслаждением хлебая кисловато-сладкую, с луковыми зелёными колечками, невероятно вкусную и по жаре приятную жижу со свекольными стружками. Только когда придвинул тарелку с золотистыми, облитыми янтарным маслом клубнями картофеля, нашёл в себе силы спросить:

— А откуда у них, у старателей то есть, водородные аккумуляторы?

— Правда ли, нет ли, не знаю, слышал от них, шо из Дальневосточного Княжества. Месяца не прошло, — так я говорю, Иван? — как привезли мне их. Раньше понаслышке от бывшего кузнеца, земля ему пухом, знал, шо есть, мол, такие аккумуляторы водородные. От так, значит, месяца два назад, если верить старателям, случилось в Дальневосточном Княжестве странное происшествие: стали сверху валиться пузыри эти, в которых живут пузырники, знаешь, такие?.. Да шо я спрашиваю, ты ж сам из них.

— Знаю, — нехотя ответил Александр, про себя заметив: «Почему валиться стали, тоже знаю».

— От так, значит, падали они с большой высоты, потому никто из пузырников не выжил, и из техники, шо в пузырях была, тоже мало шо уцелело. Но аккумуляторы остались, да ещё какие-то чёрные кубы, от которых никакого проку, только шо тяжёлые. Я один взял, да так и оставил без применения. Куда его такой — капусту квасить?

«Да, квасить гравикубом капусту как-то не почётно, что ли», — подумал Саша, но перебивать кузнеца не стал. Тот рассказывал:

— Так оно и вышло с водородными аккумуляторами. Мы с Петровичем долго не думали, ионные — в резерв, водородные — в работу, и месяц уже почитай, как нарадоваться не могу: раньше как было? — пресс врубишь или варишь — всё кувырком. Лампы везде мигают, электроника чудит, даже часы мои — вот эти, шо на стене, видишь? — и те с ума сходят, забывают который час, полночь показывают. Думали мы с Петровичем, к чему бы это. Он надумал, мне стал рассказывать, но я всё равно понять не могу, шо он там навыдумывал, какой-то сосуд с водой.

— Аккумуляторы, — скучным голосом пропищал Иван Петрович, — на бочку с водой похожи, которую высоко поставили. Чем выше поставили, тем сильней внизу течёт, но важно ещё, толсты ли трубы. Если толсты, то хватает всем, если тонки…

— От опять ты понёс чепуху молоть, — перебил его кузнец. Мальчик обречённо вздохнул и стал ковырять вилкой в остатках картофеля.

— Не чепуха это, — возразил Саша, глядя на мальчика с уважением.

— Да? — оживился кузнец. — Петрович вообще головатый мужик, недавно вон шо выдумал, погоди, принесу.

Осип сходил в сени, погремел там чем-то, вернулся и сунул под нос отвалившегося от стола и опёршегося на спинку стула Волкова самодельный ручной инструмент устрашающего вида. Осмотрев его, и пощёлкав рукоятками, капитан Волков спросил:

— Клещи гидравлические?

— Ага, клещи, — согласился Осип. — Только сроду я не видал такие клещи, чтобы и ребёнок мог…

Осип вытащил из кармана четырёхгранный толстый гвоздь, принял инструмент у Волкова и без видимого усилия скусил у гвоздя шляпку.

— Видал? То-то! — похвастался Решетилов.

— Сам выдумал? — спросил Саша у юного изобретателя.

— Подсмотрел, — буркнул тот, надув губы, — когда чинили с Осипом пресс. Там такие банки толстые и тонкие. И поршни в них. Я подумал тогда: это как река.

— Ну-у-у, опять понёс, — махнул рукой кузнец и стал забавляться клещами, шинкуя один за другим гвозди мелкими кусочками, как раньше зелёный лук.

— Как река, — упрямо повторил мальчик и глянул на Волкова раскосыми карими глазами. — Когда сузится — быстрей течёт. Когда шире…

— Ни хрена себе! — сказал за спиной Волкова голос Матвея. В комнату Джокер вошёл тихо, на цыпочках, и некоторое время увлечённо наблюдал за занятием Осипа.

— Вот и я говорю, головатый мужик наш Иван Петрович, — резюмировал кузнец, сметая со стола в ладонь остатки гвоздей.

— Продай, — неожиданно предложил сатир.

— Ты в своём уме? — поперхнулся Осип. — Как же так: «продай», — ведь живой же ж он!

— Зубы эти продай, а не мальчика! — пояснил Джокер, покосился на Волкова, схватил опешившего кузнеца за локоть и утащил к окну, где они принялись многословно препираться, но Саша, которого собственно клещи интересовали меньше всего, слушать их перестал, обратился к мальчишке:

— Ты от кого-то узнал о законе Бернулли?

— Ничего я ни о каком законе знать не знаю, — огрызнулся мальчик. — Нам они ни к чему, законы княжеские, мы живём праведно.

— Ну ты же сам говорил о клещах твоих: там где узко в них, там быстрей течёт.

— Так же как в реке, понимаете? — оживился мальчик, потом снова насупился и спросил:

— А что, теперь за это князь тоже наказывает?

— Может, и наказывает, — ответил Волков, думая: «Но я бы награждал. Видите, господин эмиссар, не всё ещё потеряно. Интересно, он один такой здесь или все дети манихеев… И о чём это он: живём, говорит, праведно?»

— И всё! И ни рублём больше! — горячо торговался с кузнецом Матвей. — И слышь ещё что, Осип, столько денег, если прямо сейчас отдашь. Через неделю они мне даром не нужны.

— Не о цене речь, — слабо отбивался кузнец, сдавая позиции. — Как же я без них? От ты, жулик какой настырный. Зачем они тебе вообще?

— Не твоя забота. А не можешь без них, ещё одни себе сделаешь. Ну, говори, по рукам?

— Шо с тобой делать? — растерянно проговорил Осип, почёсывая клещами в затылке. — По рукам.

Матвей поспешно ударил ладонью в подставленную кузнецову руку, полез в карман штанов, торопливо отсчитал, шевеля губами, бумажки, расплатился и потребовал:

— Ну! Давай свои зубы.

Осип вздохнул, протянул ему гидравлические клещи, бормоча: «И всё-таки не понимаю я, зачем они тебе».

— Пригодятся, — осклабился Джокер и подмигнул Волкову. Видно было, что доволен совершённой сделкой, впрочем, и кузнец тоже обиженным не казался, щурился, ассистенту же своему так сказал, словно бы оправдываясь:

— А и правда, Ваня, мы новые сделаем, зато денег теперь хватит нам, уголька купить аж до осени. И купальскую дань завтра платить нужно.

Подручный кузнеца, подающий надежды изобретатель Иван, Петров сын, откровенно соскучился. Ни продажа клещей, ни перспектива приобретения топлива для электростанции энтузиазма у него не вызвали, возможно, плотный обед временно лишил его излишней чувствительности, а может быть, мальчик думал над новым изобретением.

— Ну шо, Ваня, — обратился к нему кузнец. — Пойдём ещё раз глянем машину? Не нравится мне сцепление.

— Э! — возразил сатир. — Ты не очень-то увлекайся! Завтра утречком раненько чтобы готово было!

— Та шо там утречком, к вечеру развалюху твою во двор выгоню, мне подъёмник нужен.

— Вот и ладненько, — обрадовался Матвей. — Идём-ка, Саша, в Манихеевку. Там нас уже дожидаются.

Сатир пребывал в прекрасном расположении духа то ли вследствие удачно проведенной торговой операции, то ли в предвкушении какого-то события, готовящегося в селе, а может быть и по какой-то иной причине, не известной Волкову. Как бы то ни было, собеседник Матвею не требовался, надобен был слушатель. Он вещал, размахивая одной рукой (во второй по-прежнему сжимал чемодан с ценностями):

— Доят этих селян, что твоих коз, кто ни попадя. Завтра вон за купальской данью приедет мытарь, а они отдадут, ещё и с песнями. Князь с них три шкуры дерёт, кузнец дерёт, я тоже, грешным делом (Матвей фыркнул), то есть, я хотел сказать делом праведным тоже пенок с молочка этого на карман нет-нет да и стряхну. Увидишь сейчас, как это делается. Молчи и в сторонке стой. Ох, как подумаю, как они сейчас вскинутся, когда одёжку твою увидят еретическую!

— Может, не ходить мне туда? — усомнился Саша, останавливаясь у плетёного кривого забора, за которым уже виднелись розовые в предзакатном сиянии стены низких домов под забавными крышами, похожими на густые прямоволосые остриженные понизу шевелюры.

— Да брось ты кочевряжиться! Я всё устрою, молчи, ни во что не вмешивайся и фокусов своих не устраивай. Поужинаем у них, выспимся, а утром с рассветом тронемся, чтоб не застал в Манихеевке нас с тобою сборщик подати. Я-то ладно, у меня, если что, отпущение, а тебе бы ему на глаза не показываться.

Они двинулись дальше вдоль плетня с устроенными кое-где перелазами, мимо срубчика с крышей и воротом, в коем нельзя было не узнать колодец, известный капитану Волкову по книжным описаниям. Из дворов важно побрёхивали собаки, чёрной тенью кот перебежал дорогу и юркнул в подворотную щель. Матвей кланялся походя кумушкам, что собрались посплетничать у дворов своих на лавочках, и они отвечали ему, а Саша вертел головой и всё никак не мог опомниться после нечаянного открытия: внимательные глазки женщин были, как и у Ивана Петровича, раскосыми.

«Они что же, японцы? Или китайцы? Слышал я от кого-то уже, кажется от Матвея, что все, кроме белоглазых, пришлые, но не ожидал даже… Хотя, какая разница? Говорят по-русски, обычаи местные усвоили — вон те две, которые скандалят, ни дать ни взять солохи какие-нибудь».

Матвей привёл к большому строению, презрительно смотревшему на соседние белёные хатки с высоты двух своих этажей. Нижний этаж дома сложен был из красного кирпича, верхний — бревенчатый, с балконом под скатами крыши. Богатый, надо полагать, дом и не где-нибудь на околице построен, а в самом центре села, на краю заросшей травою площади. Всё это было подмечено Волковым бессознательно и особого внимания не заслуживало, заинтересовало его другое: задолго до того как повернули на площадь, стало чудиться прерываемое петушиными вскриками болботание, после он понял — не шум птичьего двора это, а гомон многолюдного собрания.

«Так и есть, вот они», — подумал Саша, когда увидел, повернув на площадь, толпу, прихлынувшую к фасаду богатого дома. Мятежным собрание не выглядело, наоборот даже, если судить по затылкам, гомонящее общество пыталось слушать с похвальным вниманием выкрики человечка, использовавшего в качестве трибуны балкон. Перегибаясь через ограждение, чтобы быть к народу поближе, человечек не забывал, тем не менее, крепко держаться обеими руками за жёрдочку, по каковой причине не только в дребезжащем его тенорке, но и в повадках чудилось нечто петушиное.

— Гончар здесь?! — выкликал он и вытягивал шею.

— Есь! Есь! — отзывалась толпа, росток человечьей руки тянулся кверху из чёрного шевелящегося поля голов, человек-петух целил в него носом и удовлетворённо кудахтал: «Вижу-вижу. Всегда ты опаздываешь», — затем, выдержав короткую паузу снова бросал клич:

— А Гончар-второй, что у выгона?!

— Орой! Ыго! На! — катилось над головами эхо.

Матвей в толпу не полез, остановился неподалёку, и Волков с ним. В невнятном гаме слышалось:

— Послабше локтями, не на току.

— О-ох, душу выдавили.

— А я и говорю, до звезды додержит, злыдень.

— Локтями говорю!

— Отлезь, праведный.

— Ну, кто там не отзывается?

— Толковище устроили, а у меня скотина не доена!

— А я и говорю…

— Гон-чар! — проорал ещё раз человек-петух.

— Тута же я! — спокойно ответили и над толпой снова поднялась рука.

— Да тебя я уже видел! — горячился балконный оратор, поворотив к руке круглое, щекастое, с узкими глазами лицо, и пояснил: — Не ты Гончар, а тот, что у выгона!

— У меня скотина недо… — опять стал жаловаться соседу тёршийся с краю беспокойный низкорослый мужичок в штанах, перемазанных коричневой грязью

— Погоди, — остановил его сосед. — Не тебя ли там?

— Чего?! — возвысил голос перемазанный.

— Тихо, праведные! — надрывался оратор — Гончар-второй!.

— Ну я второй! — нехотя отозвался, поднимая руку, селянин в замаранных штанах. — Чего тебе? У меня скотина не доена!

В толпе зашумели, оглядываясь:

— У всех не доена!

— Не доен он! Все здесь такие! Не один ты!

— По шее ему! Чего не отзывается?

— Скотина!

— Тихо, праведные! — воззвал вознесённый на балкон человечек. — Стало быть, все собрались. Слушайте тогда указ княжий.

Он прокашлялся, и начал важно, задрав подбородок:

— Вам, любезные подданные, наше слово княжье. Повинны гои праведные, а также те, кто к ремёслам приставлен, в честь Купалы Дня заплатить нам дань. В разуменье того же что выдался урожайным год и прибыточным, принимая советы советников, мы такое решение приняли: в береженье от тягот будущих, в опасенье засух и напастей, дань купальскую единовременно увеличить для всех и для каждого, ровно вдвое поднять против прежнего. И в канун всенародного праздника, высочайшим нашим велением присылаем к вам сборщиков подати…

— А ты не попутал? — спросили в толпе. — Это ж прошлого года купальский указ!

— А не было в этот год вам послания, — рассудительно молвил староста. — А раз не было, значит исполнять должны прошлогоднее.

— Опять вдвое? — удивлённо спросил молодой голос.

— Вот такое наше гойское счастье, — насмешливо прогудел в ответ треснутый бас.

— Кто сказал?! — мгновенно ощетинился староста, выискивая в толпе недовольного. — Тьмы отродье, ехидны сын! Погоди, за слова твои дерзкие наложу на тебя послушание.

Угроза подействовала, толпа испуганно притихла, только кто-то прошипел громким шёпотом: «Молчи, наложит ещё».

— Вот так вот, — проговорил староста, удовлетворённый результатом внушения. — Как я в прошлый год уже всё это оглашал, задерживать более никого не буду.

— О-о-о! — загудел народ, самые шустрые вывернулись из толчеи вон и нацелились улизнуть, но староста не позволил:

— Эй, куда вы направились? А платить?

— О-у-ух! — отозвалась толпа и отпавшие от неё отдельные граждане обречённо потащились обратно.

— Кого вызову, — поднимается ко мне, платит, после — свободен. Слава солнцу красному!

— Ша-о-у-ы-а-а! — отозвалось собрание.

— Шакьямуни слава, — пробормотал с облегчением Матвей.

— Помогите, праведные! — истерически визгнул со стороны дальнего переулка женский голос, зашевелились на том краю головы, раздались невнятные раздражённые возгласы: «Куда лезешь, оглашенна… ай-йя!»

— Помогите! — не унималась женщина, протискиваясь сквозь толпу к крыльцу. — Знахаря!

Волков подумал мельком: «В толпе-то одни мужчины».

— По!.. Моги!.. Зна!.. Харя!.. — задыхаясь, отчаянно вопила новоприбывшая.

— Чего тебе, Лизавета? — участливо спросил с балкона подобревший в предвкушении сбора дани староста.

В передних рядах произошло шевеление, двоих мужчин чудесным образом выпихнуло под балкон, следом за ними выскочила женщина и заголосила, задрав кверху голову в белом платке. «Ой, горе мне, грешной, ой го-ооре, вселился в дитятко…» — и дальше уж совсем невразумительно, только отдельные слова и смог различить готовый броситься на помощь капитан Волков: «Горит», «дитятко» и «Неназываемый».

— А что я сделаю? — посетовал староста. — Был у меня знахарь сегодня, да ушёл. У кузнеца ищи его. Эй, кто там первый платить? Амвросий, поднимайся ты.

— Помоги, Анастасий, батюшка! — не сдавалась просительница.

— Не задерживай нас, женщина! — весьма строго прикрикнул староста. — Чего пристала? Где я его тебе возьму, знахаря? Ну хочешь, крикну отсюда: «Зна-харь!»

— Не кричи, здесь я, — отозвался к вящему удивлению Волкова сатир и пошёл к балкону через раздавшуюся толпу.

Глава десятая

Тех, кто не успевал убраться с дороги, Джокер распихивал, приговаривая: «Дорогу знахарю, криволапые!» Но сельские жители и без того пытались оказаться как можно дальше, особенно когда замечали идущего следом за Матвеем Волкова.

— Видишь, Лизавета, — сказал с балкона находчивый батюшка Анастасий. — Нашёл я тебе знахаря. Вознеси отцам слова благодарности.

— Мани слава! — воскликнула женщина, хищно кинулась к вылезшему из толчеи Джокеру, ухватила за одежду и поволокла обратно в толпу. — Пойдём, пойдём скорее, отойдёт ведь он во тьму.

— Мани-мани, — не слишком злобно ворчал сатир. — Главное, чтоб шуршало в кармане. Не тяни, женщина, порвёшь одеяние.

Саше ничего не оставалось, кроме как последовать за ними. Теперь толкаться не приходилось, перед знахарем люди расступались почтительно, но на лицах их, в тот момент, когда встречались глазами с Волковым, что-то не было заметно радушия: «Какое там. Шарахаются от меня, как от прокажённого. Волосы у всех прямые, тёмные. И действительно, ни одной женщины. Кое-кто в возрасте, но стариков нет. Или кажется? Что-то все они на одно лицо».

Лизавета затащила пойманного знахаря в переулок, там он вырвался и дальше уже пошёл, не теряя достоинства, снисходительно слушая бессвязные причитания: «Горит он весь, мечется. Слова выкрикивает странные. Не иначе как вселился в него Неназываемый». Волкова, бредущего позади, она не замечала до тех пор, пока не понадобилось перебраться через перелаз в плетне. Оказавшись во дворе, Лизавета обернулась со словами: «Пожалуй, батюш…» — но недоговорила, уставилась на Александра, стала делать рукой странные движения, бормоча: «Изыди, мрака исчадие! С нами буди Сила светлая!»

— Со мной он. Подручный, — пояснил, улыбаясь одной стороной рта, Джокер. — Ну, чего встала посреди дороги? Показывай, где одержимый твой.

Он живо перескочил через высокую ступень перелаза, но чемодан перенёс с приличествующей осторожностью. «Никогда бы не подумал, что Матвей знахарь, — размышлял Саша, оглядывая вскользь два невысоких деревца у самой тропинки, сплошь усыпанные крупными ягодами. Под одним из них валялась смятая простыня; бросили её, по всему видно, впопыхах. Горка ягод на ней, и похожи они… «Точно, это вишни, — определил, унюхав вишнёвый дух, эмиссар Внешнего Сообщества. — К нам привозят сушёными или мороженными. Отсюда, надо полагать, и везут. Ох, дверь-то какая низкая!»

— Му-у-иу! — заревел позади дома какой-то зверь. У Саши рука дрогнула, он приостановился на пороге, но Матвей не обратил на страшные звуки никакого внимания, подтолкнул в спину: «Входи, входи». Волков вошёл, решив, что успеет познакомиться с животным после.

Убогая обстановка дома вполне соответствовала его виду. В сенях под слоем соломы земляной пол, дощатый настил только в комнате с маленькими окошками. Волков отряхнул вымазанный белым локоть (зацепил у входа стену), наклонил голову, чтоб не задеть макушкой притолоку, ступил на доски (прогнулись, скрипнули), и вниманием его завладела огромная русская печь, такая же, как в старых детских книжках с картинками.

— Машка! — рявкнула Лизавета, озираясь. — Где ты, кошка несносная?

— Здесь я, матушка, — ответили из-за висевшей на верёвке тряпки, и оттуда выглянула молоденькая девушка. От Волкова шарахаться не стала, не то что маменька, улыбнулась, шепнула: «здравствуйте».

— Ты найди мне Ваньку, — приказала ей мать и сама пошла к занавеске, приговаривая:

— Знать, страдаем за его прегрешения. Говорила ж ему, постылому, чтоб не вздумал ходить скоромиться. Нет, убёг негодный во кузницу. Ох, Петя, отбились от рук твои чада.

«Петя — муж её, — сообразил Волков. — Ванька, значит, Петрович — тот самый малолетний изобретатель, а Машка… Кого мне Мария напоминает? Действительно, очень на кошку похожа. Оглянулась. Ну да! Маргарет Морган, в девичестве Леннинг, но ростом пониже и глаза раскосые».

— Где одержимый? — решил напомнить о себе знахарь. Стоял он посреди комнаты, подбоченившись, и Марию Петровну неприлично разглядывал.

— Брысь за Ванькой! — прикрикнула на дочь, выглядывая из-за занавески, Лизавета. — Здесь он, здесь! Проходи сюда, уважаемый.

Мария фыркнула, стрельнула глазками, и выскользнула из комнаты, так легко ступая босыми лапками, что половица даже не скрипнула. Провожая её глазами, Джокер непроизвольно причмокнул, потом, опомнившись, последовал приглашению — важно прошёл к больному, пристроил чемодан у стены, изрёк: «Ну-с, что тут у нас?» — заложил руки за спину и выставил подбородок. За отодвинутой наполовину занавеской негромко постанывали; Елизавета, пропустила знахаря к больному, сама к постели не подходила, рассказывала:

— Намедни началось, как стемнело. Есть не захотел, мёрз, хоть на дворе и не холодно, к печке жался. Гляжу — трясёт его, Яшеньку. Сам стал горячий, как печь, а зубы стучали, как от холода. Я уложила его.

— Тэ-эк, — проговорил Джокер и покивал.

— После затих. Думала я, слава Мани, минуло. Ночью стал кричать слова хульные и бросаться. Я к нему, — что такое, Яшенька? — не признаёт. А самое страшное — клянёт отцов, зовёт Неназываемого. Ужас-то какой, батюшки! И горячий опять. После пот выступил, губы высохли. Узнал меня, говорит: томно, матушка. Отлежался сегодня, оправился, кое-что поел, а вечером…

— Идите вы в задницу! — захрипел, ломаясь, возбуждённый голос. — Я в гробу видал вашу праведность! Чего смотрите, сукины отцы? Кто Неназываемый? Я? Вот назовусь сейчас…

Дальше он забормотал неразборчиво. «Яша! — позвала жалобно Лизавета. — Вот опять он начал. С нами буди Сила светлая».

— Ага, — изрёк сатир.

«Похоже, обычный вирусный грипп у парня, с этим Матвей, я думаю, справится. Питьё теплое, травяные настои какие-нибудь, полоскания», — подумалось Саше, и он от нечего делать стал бродить по комнате и осматриваться. Заметил на стене полочку, на ней — глиняные игрушки, подобные той, которую Осип получил в подарок от Марии Петровны. Почему-то вспомнил, как уходя от Осипа, задержался на секунду в двери, оглянулся и стал случайным свидетелем сокровенного. Кузнец, казавшийся на первый взгляд человеком грубым, независимым и чуждым сентиментальности, полез в нагрудный карман, вытащил оттуда Марьин дар, мгновение любовался им, а после поставил на такую же полочку, держа бережно — двумя пальцами. И выражение лица у него в тот момент было точно как у Джеффри Моргана, когда речь заходила о Маргошечке-кошечке.

— Изыди! — заорали за спиной. Волков вздрогнул и обернулся.

Занавеска отдёрнута полностью, Матвей делает руками замысловатые пассы, нависая над широким настилом, на котором гора одеял шевелится. Лизавета стоит в отдалении, в углу, где трепещет слабыми крыльями огонёк свечи. Руки женщины на груди сложены лодочкой, губы беззвучно шевелятся.

— Второй раз говорю тебе: изыди! — завыл Матвей, и принялся чертить над кучей одеял знаки.

«Что он делает? Что за представление? — изумился Волков. — Парня лечить надо, а он…»

— И в последний раз заклинаю тебя твоим же именем неназываемым. Изыди! — возопил Матвей.

«Да он же шарлатан! Знахарь липовый!»

— Быть хотел отцом, станешь матерью, — внезапно проговорила куча одеял, потом захохотала хрипло и добавила:

— Вот тебе хрен, а не отпущение.

— Плохо дело, — заявил, распрямляясь, Джокер. Даже не знаю, что сказать тебе, женщина. Принеси-ка ты мне воды скоренько!

Лизавета охнула, метнулась тенью к выходу.

— Бадеечку! — крикнул ей вслед Матвей. В сенях глухо стукнуло, потом громыхнула дверь.

— Фу-у, упарился, — сообщил Матвей, отходя от постели и отирая лоб. — Передохнуть надо, пока она к колодцу сбегает.

Он подошёл к окну, выглянул наружу, посвистывая, а Саша поспешно бросился к больному, на ходу вытаскивая аптечку и прикидывая: «Коротков так и говорил: биостимулятор, мол, настроится и сам определит, чем стать. Надо, так станет антибиотиком, нет — пожалуйте, — будет тогда противовоспалительным. Долго ли он настраивается? Ну-ка. Как губы ему обметало. Затылок горячий. Одну таблетку или две? Две много, тельце тщедушное. На Ивана похож, старше только. Или кажется? Они, когда болеют, всегда взрослеют, говаривал Иван Арнольдович. Таблетку глотнул. Глаза закачены. Что с температурой у него?»

Волков возложил ладонь на горячий лоб.

— Я говорил тебе, — зашипел за спиной Джокер. — Не устраивай здесь своих фокусов!

Саша осторожно снял ладонь с горячего мальчишечьего лба, поправил сползшее одеяло, не говоря ни слова, поднялся с колен, аккуратно, чтобы не запустилась «Афина», взял Матвея обеими руками за ворот, приподнял и прижал спиной к стене. Подержав так малое время, и послушав, как слегка придушенный сатир хрипит: «Прости, княже!..» — сказал шёпотом:

— Мы вот как сделаем. Мальчик скоро придёт в себя. Матери пересказывай то, что я тебе говорить буду. От себя прибавишь что-нибудь, получишь по шее.

— Чего это вы? — спросила, хлопая глазами, Лизавета. Увлечённый воспитательной работой Волков не заметил, как вошла, нужно было срочно придумать объяснение.

— Консилиум у нас, — ответил Саша и выпустил воспитуемого.

— Аха… Силиум, — продышавшись, подтвердил сатир и бочком, бочком стал протискиваться поближе к постели больного, а от наставника своего подалее.

— А! Силе, значит, ум… — повторила Лизавета, опустила на пол бадью с водой и похвалила: — Это правильно. Сила без ума, что пустая сума. Чего с водой делать-то?

— А с водой, значит, так получается, — устраиваясь у постели мальчика на коленях по примеру напарника, разглагольствовал Матвей. — Такое ей, воде, применение…

Надо было помочь изовравшемуся знахарю, и Волков шепнул, подойдя ближе: «Скажи, чтоб вскипятила».

— Вскипяти её, женщина! — уверенно порекомендовал знахарь и спросил в сторону, потихоньку: «А дальше-то что?» Лизавета потащила воду к печке, и принялась шумно возиться: вздувать огонь, греметь заслонкой, водой плескать — в общем, хозяйничать. Можно было спокойнее разговаривать, и Волков стал давать лекарю наставления:

— Питья ему тёплого, чай с малиной…

— Откуда у неё чаю взяться? Она ж не староста, — возразил Матвей.

— Ну что-то же они пьют? Настои какие-нибудь.

— Эй, женщина! — позвал сатир.

— Чего тебе, батюшка? — пропела, являясь пред очи, раскрасневшаяся от хлопот хозяйка. В руке сжимала орудие устрашающего вида с двумя круглыми рогами.

— Из травок что есть у тебя?

— Известно что. Мята имеется, сушёный шиповник, цвет липовый намедни собранный, — стала перечислять Лизавета, глядя в потолок.

— Ну, чего?.. — шепнул Матвей и, чтобы поддержать реноме красивым жестом возложил руку на лоб больного.

«Чего-чего… — огорчился Волков. — А мне откуда знать? Что-то такое читал о липовом чае. Авось, вреда не будет»,

— Липы пусть заварит.

— Запарь липы! — приказал Матвей тоном не терпящим возражений. Убрал руку со лба больного и выругался вполголоса: «Чтоб тебя, он весь мокрый», — и стал вытирать ладонь о полу своего балахона, брезгливо морщась, потом поднялся с колен и отряхнул штаны.

— Запарить? — переспросила Лизавета. — Это я сейчас.

И она отправилась липу запаривать. Волков только рукой махнул — запарить, так запарить.

— Матушка! — позвали жалобно из-под одеял. Рядом с печью что-то упало, покатилось, Лизавета бросилась на зов фурией, оттолкнув уважаемого знахаря: «Что, Яшенька?»

— Жарко-то как, — пожаловался мальчуган и выпростал из-под одеяла руку.

— Оклемался, родимый! Вот чудо-то!

— Пить хочется, — попросил Яков.

Лизавета повернулась к знахарю: «Можно ли?»

— Нельзя, — запретил на всякий случай Матвей.

— Идиот, — зашипел, наклонившись к нему, Саша. — Пить нужно много. Для того же и липа.

— Нельзя ему в питье отказывать, — помотал головой сатир. — Для того же и липа запарена. Пить ему нужно много, женщина.

— Ох, чудодей ты, батюшка, — всплеснула руками счастливая мать. — Ох светлый человек! Как же мне благодарить тебя, праведный?

— Ну-у-у, — стал прикидывать стоимость услуги Матвей, крутя за спиной пальцами. Волков понял: сейчас назовёт непомерную цену. Исподтишка, чтобы не заметила терпеливо ожидавшая ответа мать, взял сатира за шиворот и потянул вверх.

— Эк-х, — сказал Джокер, пытаясь сохранить на лице улыбку.

— Попробуй только взять с неё деньги, — проговорил Саша сквозь зубы.

— Ничего мне не надобно, — просипел Матвей.

— Ох, блаженный! — прокудахтала Лизавета и снова повернулась к сыну.

Саша выпустил ворот, но наградил всё-таки почтенного лекаря орденом подзатыльника.

— Э! Не сказал же я ничего лишнего! — обиделся Джокер.

— Не сказал, так собирался.

— Даже Кий не казнит за намерения, — резонно возразил Матвей, хватаясь за ручку драгоценного чемодана.

Вечерело, когда они, распрощавшись с хозяйкой, вышли из дома.

Свежо, солнце спряталось. Запах вишни и ещё какой-то незнакомый, сильный, но не сказать чтобы неприятный. Куст у перелаза, похожий на шарик, весь в цветах, так в вечерней дымке и светится. Собачий ленивый брёх, говорок дальний, в тишине слышно здорово. Смех поодаль.

Два человека вывернули в переулок, щуплый и за ним дородный. Саша глянул на Матвея, — того не занимали случайные встречные, шёл, посвистывал. Очень хорошо, что не нужно было поддерживать с ним разговор.

— Так что ж Гончар? Как нам быть с тобой? — спросил дородный голосом старосты.

— Да нету денег у меня, всё ж отдал тебе, ироду, — с досадой отозвался щуплый, в измазанных глиной штанах селянин.

«Гончар-второй, что у выгона», — узнал Саша и замедлил шаг. Стало интересно, о чём они.

— Пётр, Пётр, что ж ты делаешь?.. — наседал староста, отставший от Гончара на шаг, и хватал того за плечо: — С данью вздумал шутки шутить?

— Какие шутки?! — заорал Пётр, останавливаясь. — Дань твою в душу! И без того всё поперёк сегодня! Ванька с дому сбёг, Яшка тронулся, скотина у меня не доена, понимаешь ты?! И жена…

— Му-у-уиу! — протяжно заревел давешний неизвестный зверь.

— Вона! Слышишь, как надрывается? — мелодраматически потрясая рукой возопил Гончар.

— Ты мне зубы не заговаривай! — сорвался на фальцет Анастасий, оглянулся, будто бы в поисках продержки, увидал Матвея с Волковым и возрадовался:

— Вот спроси хотя бы у знахаря! — и, откашлявшись, спросил значительно у подошедшего ближе Джокера: — А скажи нам, уважаемый, должен ли селянин дань платить купальскую, как указано?

— Ерунду спрашиваешь, Анастасий, — отозвался Матвей. — Должен ли он, если он должен?

— Вот! — потряс крючковатым пальцем староста. — Есть в человеке понятие, а он, между прочим, знахарь!

— Знахарь-знахарь, — пыхтел, не сдаваясь Пётр, — а не пошёл бы он…

— Петя?! — выкрикнула от самой двери дома Лизавета. Тон вопроса не предвещал ничего хорошего. — Ты с кем там, кобель старый, лясы точишь?! Я тут на части без тебя разрываюсь, а ты…

— Говорил же, — пробормотал озираясь затравленно Пётр, — что жена у меня и скотина не доена.

— Му-у-иу! — подтвердил диковинный зверь.

— В общем так, — поторопился воспользоваться состоянием противника староста. — Или ты возмещаешь задолженность…

— Петя, я тебя спрашиваю?! — грозно осведомилась Елизавета, не без труда форсируя перелаз. В руке её Волков заметил ту самую палку о двух рогах.

— На собрании я был, Лизавета Васильевна, душенька, на собрании, — зачастил Гончар-второй — вот спроси хотя бы у старосты.

— Или ты возмещаешь задолженность, — возвысил голос названный староста, — или…

— Какую такую задолженность?! — свирепо осведомилась, повернувшись к нему, Лизавета Васильевна. — Какое такое собрание?!

— Дань купальскую, уважаемая Елизавета Васильевна, — с опаской косясь на рогач, дал справку староста.

В этот напряжённый момент случилось в переулке ещё одно явление: две белые фигурки одна за другой выскользнули из-за угла: первая — мальчишечья, выскочила и застыла, вторая спокойно выплыла. Марии голос договаривал: «…не сказывай. Ладно, Ванечка?»

— Тихо ты! — вполголоса, но внятно ответил юный изобретатель. Весьма красноречивая поза его указывала: сомневается Иван Петрович, следует ли при таких обстоятельствах возвращаться домой немедленно или подождать, пока не улягутся страсти, а до времени того залечь где-нибудь поблизости. Но чуткий слух матери уловил его восклицание, острые её глаза позу отпрыска истолковали правильно, а громкий голос пресёк ненужные поползновения:

— Ванька! А ну-ка сюда иди, висельник! Иди-иди, я уж всё приметила. Ты где шлялся, кобелиное отродье, отвечай матери!

— В кузнице, — ответил Иван Петрович с вызовом, вытер нос рукавом и нацелился обойти мать с левого фланга, перемещаясь шустро, по дугообразной траектории. Но маневр был разгадан вовремя. Лизавета с неожиданной прытью кинулась наперехват, поймала сына за шиворот под одобрительные сатира и старосты возгласы: «Ату его!» и «Хватай шибздика!» — перехватила рогач, чтоб держать сподручнее и отвесила первый удар по мягкому.

Саша, до этого момента откровенно забавлявшийся происходящим, дрогнул так, словно его самого палкой стукнули.

— Давай-давай, Лизавета, — благочестиво подначивал батюшка Анастасий. — Вгоняй в него послушание. Ухватом его по заднице!

— Весь заряд на него истратит, тебе ничего не достанется, — посмеиваясь, говорил Джокер Гончару, тот кивал и едва заметно перемещался по направлению к дому, исподтишка поглядывая на старосту. Очевидно, прикидывал, не забудет ли представитель местной власти под шумок о цели своего визита.

— Ах ты приносчик болести! — выкрикнула разошедшаяся Елизавета и нанесла ещё один удар, на этот раз не по мягкому. Ручка рогача сухо треснула, но выдержала, вынес удар и мальчик, только плечи дёрнулись.

— Из-за тебя, из-за тебя, постылого! — голосила, отводя душу, Елизавета и раз за разом сильнее била по тощим плечам. — Из-за тебя хворь вселилась в Якова!

Саша отвернулся и приметил — не его одного нисколько не забавляло происходящее. Мария, прикрыв руками рот, ссутулившись, шептала: «Не надо, матушка…» — потом громче: «Не надо, не бей его, мама!»

Лизавета услышала, поворотилась к дочери, и, задыхаясь:

— Не надо? А и тебя бы, Машка, тоже!

Но приводить угрозу в исполнение не стала, выпустила рубашку сына и швырнула на землю орудие воспитания. Иван Петрович тут же покинул лобное место молча, ни разу не оглянувшись. По тому, как лез через плетень, видно было — попало ему не в шутку.

— К слову, о подати, — напомнил староста, оживившись после Машкиного восклицания. — Указом княжьим о неплательщиках разрешено состоятельному внести за должного часть его, а взамен взять по взаимному соглашению работника.

— Это какого такого работника? — заворчала Лизавета, упирая руки в бока. — Это Петра моего? Да ты что, батюшка, прости меня грешную, рехнулся на радостях? Это мне самой, что ли, ремесло справлять, вести хозяйство да за скотиной ходить?

— Му-у-и-у-у! — поддержала хозяйку неудовлетворённая оборотом событий скотина.

— Во! — встрепенулся Гончар. — Говорю же, не доена.

И под этим предлогом сбежал, перелетев через плетень, как молоденький.

— Пойдём, сами разберутся, — обратился к Волкову сатир, которому семейная сцена уже наскучила. — Пойдём, он нагонит.

И потянул за рукав, не пояснив толком, о ком речь. Саша дал себя увести, но, уходя, успел услышать предложение старосты:

— Да не о Петре я, — на что он мне? Аксинье по хозяйству нужна помощница. Марью за долг отдашь, возьму её горничной. И вам послабше будет, и Аксинье облегчение.

Как отреагировала мать на предложение о продаже дочери, Волков не расслышал, да и не было желания слушать: во-первых, не хотелось допускать саму возможность такой мены, во-вторых, представлялось очевидным, что, получив подобное предложение, мать снова возьмётся за ухват; скандал же надоел эмиссару Внешнего Сообщества не меньше, чем его провожатому.

Когда вышли из переулка на площадь, в глаза плеснуло закатным багрянцем. Верхушки деревьев над тростниковыми кровлями слились в сплошную чёрную массу, за чётким краем которой — бездымное тусклое зарево. Саша поёжился, — неуютно стало, — покрутил головой, — осадок от виденного за день взбаламутился, мешал думать, — тогда он нагнал Матвея и спросил, чтобы окончательно успокоиться.

— Она же не продаст, я надеюсь?

— Кто? — не понял сатир, который успел забыть о неприятной сцене, или попросту не расслышал предложения старосты. — Чего продаст?

— Ты слышал? Анастасий предложил за долги взять работницу.

— Почему это не слышал? — обиделся Джокер. — Ну, предложил, а что тут такого? Вполне нормальное предложение, к чему Лизавете отказываться? В другой раз, может, и не предложит никто. Сам посуди, зачем им девка в доме? Лишний рот. Не то слово согласится, двумя руками вцепится. Увидишь, вечером сегодня Машка к нему перейдёт. Я сперва удивился: к чему, думаю, это Анастасию? Потом ещё раз на девку глянул и, — ха-ха! — сам, слышь, Саша, подумал, что тоже не отказался бы от такой горничной. Аксинья баба старая, неповоротливая, а эта — ух-х!

Волкову едва сдержался, чтобы тут же не влепить Джокеру ещё один подзатыльник. Слушать сатировы уханья не было желания, поэтому спросил, чтобы сменить тему:

— Куда мы идём?

— Да к нему же в дом, к старосте. Я ж говорил тебе, догонит он. Без него нас Аксинья всё равно на порог не пустит, стерва злобная. А, вот и он. Слышь, как торопится?

К радости Волкова, Анастасий был один. «Не сложился торг!» — тайно злорадствовал капитан, глядя на недовольный лунообразный лик дородного местного управителя.

Сон не шёл к Волкову. Казалось бы, усталому путнику да после плотного ужина и голые доски — кровать, так поди ж ты. Перина мягкая, шумов ночных не слышно, только попискивает что-то тоненько за открытым окном, пофыркивает крыльями, покрикивает вдалеке странным голосом ночная птица да звякнет изредка цепью, поворчит спросонья во дворе хозяйский пёс. Спать и спать бы, да сон нейдёт. Мешают тяжкие сомнения: «Бесчеловечно? Но вот ведь, господин эмиссар, какая штука — община целая считает, что живёт праведно, а вы чужак здесь, а мнению чужака, сами знаете какова цена. Ведь выбрали же они его старостой?!»

За ужином (вареники с вишнями, сметана, домашний рассыпчатый сыр, хлеб, желтоватое масло, чай) Анастасий разговорился и на вопросы гостей из южной провинции отвечал в охотку. Дань княжья людям в тяготу? Да что ты, мил человек, сразу видно, в наших делах плохо разбираешься. Даже и вдвое против нынешнего не жалко платить за жизнь спокойную и праведную. Наследия пращуров наших Кий не касается, жить даёт своим уставом, по заветам правителя царства светлого Мани, отца света и отца величия, — чего ж ещё желать от власти княжьей людям пришлым, из милости принятым? Откуда пришли, спрашиваешь? Да с восхода солнца красного, слава ему. Точней не скажу, не на моей было памяти, предания отцов наших изустные об этом умалчивают, известно единственно, что долго шли и не раз в пути останавливались. Приют нашли в этой местности, где дома стояли опустелые, обветшалые, а какие и без крыш. Тяжек и долог был путь наших отцов, тем слаще было водворение, и с радостью отцы наши приняли местность эту в дар от правителя прежнего. Когда же Кий вокняжился, и вовсе стало замечательно: охранил он нас от беспутных разбойников, искоренил ересь и не даёт ей вновь овладеть умами некрепкими. Так и живём теперь под его рукой, плодам земли обильным радуемся, данью не трудной не тяготимся. А и то подумать, что деньги суть? Бирюльки тёмные, порожденье тьмы и ехидны испражнения. Аксинья, милочка, ещё подай вареничков.

И шлёпал губами, и откусывал, брызгая соком вишенным, а красное, что по губам текло да с подбородка капало, отирал мятою белой салфеткою, от чего, хоть и вкусны были вареники, есть их расхотелось Волкову.

Говорил ещё так батюшка Анастасий: за то мы Кию благодарны, что смирил гордыню безумную, царя тьмы порождение, суть которой в познании низменного и тёмного. Что есть горы? Кости поверженных демонов. Что есть небеса? Шкуры их рваные. Что есть земля? Нечистоты и мясо их. Кто в нечистое мыслью погружается, тот хочет ли, не хочет ли, а служит царю тёмному. И во тьму будет низринут неминуемо. Потому-то мы с кузнецами и не знаемся, хоть и дано им княжье отпущение. Отпущение — дело Киево, мы в дела князей не мешаемся. Нам в жизни одно надобно: припасть к источнику истины. Так ли я говорю, Аксиньюшка? Чайку налей ещё чашечку.

Он сёрбал из цветастой чашки, отдувался, и крепкими зубами с треском раскусывал сахар, так что и чай пить Волкову разонравилось. Чтобы отвлечься, стал смотреть, как Аксинья управляется с большим твёрдотопливным кипятильником для воды, с видом которого возникли смутные ассоциации, после благополучно самой домоправительницей Анастасия прояснённые.

— Самовар прибрать? — неприветливо спросила она у хозяина, когда покончили с чаепитием.

— А чего ж ему тут стоять, когда чай-то мы уже выпили? — благодушно хохотнул Анастасий. — Поужинали, слава солнцу красному, чаю напились, Шакьямуни слава, пора и честь знать. Завтра встать надо раненько, правда Мария Петровна?

Мария Петровна, гончарова дочь, явившаяся к старосте через полчаса после того, как тот ввёл к себе гостей, не ответила, только склонила голову. Она вообще ни слова не сказала за ужином, как будто не было её в доме у старосты, а Саша, глядя на неё, испытывал желание аннигилировать с выделением большого количества энергии, чтобы ни дома проклятого не осталось, ни самого батюшки Анастасия, ни деревни, в которой мать продаёт за долги дочь. Некоторое облегчение испытал, когда Аксинья нелюбезно буркнула новой помощнице: «Пойдём. Ляжешь сегодня в моей комнате. А завтра, когда уедут гости, устрою тебя удобнее». Если бы не это, подозрения об истинных намерениях батюшки Анастасия, укрепившиеся во время ужина, наверняка подтолкнули бы Волкова к опрометчивым действиям. Что же до самой Аксиньи, так она, хоть и назвал её Матвей злобной стервой, к окончанию ужина казалась Саше отнюдь не самым худшим человеком в доме старосты. «До утра придумаю, что со всем этим делать», — решил, очутившись в спаленке второго этажа, капитан Волков, но дельные мысли не приходили, и ворочался он с боку на бок без толку. Лезло в голову всякое: то вспоминалось почему-то, как принялась Аксинья, чуть ступил за порог, окуривать его благовониями, кругом похаживая и помахивая сосудом из жёлтого металла на длинных цепях, то припомнились Матвея слова, сказанные шёпотом в спину старосты, шедшего впереди, когда поднимались на второй этаж к спальням.

— Па-ашёл праведник к себе, считать прибыли, чтоб спалось лучше, — криво ухмыляясь, сказал сатир.

— Какие прибыли? — не понял Саша.

— Свои конечно, не Киевы. Ты думал, зачем он с олухов содрал двойной оклад? Хе! Хе-хе! Ушлый старый хрыч.

Высказав таким образом уважение к организаторскому таланту старосты, Матвей скрылся за дверью, но мгновение спустя снова выглянул — напомнить, что разбудит Волкова рано. Успеть же надо выехать до приезда в Манихеевку мытаря.

Нет, не шли в голову толковые мысли; и тогда, чтобы получилось хотя бы уснуть, раз не выходит думать о деле, Волков прибег к последнему средству: разрешил себе вспомнить об Иришке. Сначала она не желала являться к измученному бессонницей капитану, потом пришла всё-таки, положила на лоб ладонь, точно больному. Одета была в одежды Марии Петровны, гончаровой дочери, и, так же как та, молчала и отворачивалась, пряча взгляд. Потом отняла руку и скользнула к двери. Ни крикнуть, ни удержать её не получилось, а нужно бы — опасно расхаживать по проклятому ночному дому, жилищу нечисти. И Саша встал, не чувствуя ног, и следом бросился. Мелькнули ступени, Аксинья метнулась в сторону, унося самовар, в гостиной за столом двое: Иришка против старосты. Она сидит потупившись, а он, негодяй, разглядывает её через стол нагло, ухарски и прихлёбывает из чашки красное. «Беги от него, Иронька!» — попробовал крикнуть жене Волков, но слова потерялись в треске. Глянув на Анастасия, — чем он так трещит? — Саша ужаснулся: в оскаленном рту старосты стальные зубы, и разгрызает он с громким треском не куски сахара, а глиняные терракотового цвета фигурки, которых на скатерти — ряды. И не Анастасий это, а Матвей. «Прекрати!» — крикнул Джокеру Александр, но тот ухмыльнулся, блеснув двумя рядами направленных друг к другу конусов, неспешно отправил в рот очередную статуэтку и…

— Др-р-ран, др-ран! Дрр-р-р! — Волков вскочил на кровати, разбуженный рычанием.

Серый рассвет за окном; треск не приснился и не послышался, притом показался знакомым. Утренний холодок в лицо, приятно.

Саша выглянул наружу. Из окна мансарды, проделанного в скате крыши, увидел, как по склону холма от дома Осипа Решетилова, чёрным силуэтом выделяясь на фоне серого неба, спускалось существо, похожее на кентавра. Мотоциклист, такой же как тот, что расстрелял из гранатомёта бот.

Глава одиннадцатая

Из окна спальни рассмотреть «кентавра» не получилось: мелькнул в промежутке между домами и скрылся. «Гранатомёта у него с собой нет», — приметил Волков, а через мгновение понял, что мотоциклист свернул к дому старосты. Двигатель мотоцикла чихнул и смолк. Загремел цепью, залаял сторожевой пёс, ему ответили соседские собаки, глухо стукнула дверь внизу, заскрипела под шагами лестница, голос Аксиньи проговорил встревожено: «Вставай батюшка, мытарь пожаловал», — её ответили сонно: «Слышу. Чтоб его, демона… В такую рань! Ты впусти его, Аксиньюшка, скажи, сойду сейчас. О-хо-хо, грехи наши тяжкие…»

«Мытарь? А как же Матвей собирался смыться до его появления?» — растерянно подумал Волков, прислушиваясь.

— Замолчи, оглоед, — ругнулась уже во дворе Аксинья. — Свои.

Но пёс и не подумал послушаться, хрипел в ошейнике, дёргал цепь и надрывно лаял, привечая раннего гостя, а все окрестные собаки ему вторили.

— Пожалуйте, — радушно встретила мытаря Аксинья, он ответил неразборчиво, а Саша решил, что самое время сообщить о его приезде Джокеру. Выскользнул из комнаты, поскрёбся в соседнюю дверь, не дождавшись ответа, несколько раз стукнул кулаком в филёнку. Наконец Матвеев заспанный голос отозвался: «Кто там ломится?»

— Это я, открой, — попросил вполголоса Саша. Прошлёпали за дверью шаги, встрёпанная голова Джокера высунулась наружу.

— Ну чего тебе? — недовольно осведомился он, щурясь на свет из-под отёкших век.

— Приехал сборщик податей, — сообщил Саша. — Мне казалось…

Джокер среагировал моментально — втянул Волкова в комнату, зашипел, приложив палец к губам и снова выглянул. Как выяснилось, — весьма своевременно, поскольку затылок мытаря, поднимавшегося по лестнице уже мелькал между балясинами галереи.

— Батюшка сказывал, что сейчас к вам спустится, — суетилась, сопровождая гостя, Аксинья.

— Некогда мне ждать, женщина, — строго проговорил молодой голос.

Матвей поспешно закрыл дверь и задвинул засов. Выяснилось, что и на этот раз он поступил правильно. Ручку задёргали и спросили: «Сюда идти?»

— Нет, не сюда, далее. Здесь гости обретаются. Спят они ещё, — с готовностью ответила Аксинья.

— Гости? — настороженно спросил за дверью молодой голос. — В доме чужие? Кто такие?

Матвей не стал дожидаться развития событий, зашептал Саше, подпихивая к окну: «Давай, быстренько».

— Куда? Зачем? — удивился Волков, но Джокер не дал ему времени сообразить что к чему, заставил вылезти через окно на крышу. Режим левитации включать не пришлось — прямо под скатом обнаружилась плоская крыша сарая.

— Не грохочи копытами, — прикрикнул грозным шёпотом Матвей и тут же спрятался. Саша услышал из окна его комнаты: «Сейчас открою, чего ломитесь ни свет ни заря», — поспешно спрыгнул в огромную кучу сена. Выбрался из неё на четвереньках, осмотрелся, отыскал дверь сарая и туда опрометью кинулся, чтобы сборщик податей не заметил, если решит выглянуть из окна. Зачем было от мытаря прятаться, так и не понял, но решил на всякий случай послушаться провожатого, поскольку не хотелось наломать дров по незнанию.

Чего-чего, а дров в сарае хватало. По правую руку от входа — поленница под самую потолочную балку. Верёвки какие-то и ремни по дальней стене развешаны. По левую руку здоровенный стог сена, к пухлому боку его приставлена корявая лестница. «А ничего тут у них», — подумал Волков, задрал голову к потолку и стал разглядывать звёздный узор из просвеченных насквозь дырок крыши.

В косых лучах танец пылинок, пахнет сеном и пилёным деревом, здорово…

«Ох-х!» — вскрикнул болезненно Саша и схватился за ушибленное колено.

На самом проходе, под траченной червями балкой сучковатый чурбан, установленный «на попа». «Сволочь такая. Как нарочно прямо под ногами поставили. Можно бы и на него присесть, но лучше прилечь вздремнуть, пока суд да дело. И спрятаться не мешает, но где? — раздумывал Саша, оглядываясь. — Ага, ведь недаром здесь лестница. На сене полежать приятно должно быть, если верить тому, что об этом написано. Только бы не подломилась лестница, очень уж хлипкая».

Но ступени выдержали вес капитана Волкова, он перебрался через последнюю перекладину и лёг на спину, а руки заложил за голову.

Ничего особенно приятного, оказывается, в лежании на сеновале нет, врали романисты. Колет спину, щекочет руки и шею, насекомые какие-то сразу накинулись. Пахнет, правда, приятно, успокоительно, и смотреть на пляску пылинок в игольных лучиках света тоже хорошо. Дворовая собака поворчала и затихла, дремота исподволь стала брать верх над Волковым, как вдруг опять поднялся на подворье батюшки Анастасия шум, заорали на четыре голоса:

— Ты куда?.. Ты чего, а? — покрикивал незнакомый мужской голос. — Стой, дура!

— Батюшка! Да что же это делается?! — вопила истошно Аксинья.

— Не противься установлениям, глупая! — увещевал, подвизгивая, староста. — Это дело княжье! Указ, понимаешь ты?! Заветы пращуров! Послушание!

— Не-е-е! — пищал с рыданием девичий голос, от звука его у Волкова поджались уши. — Не хо-о…

— Куда?!

Шаги быстрые вниз по лестнице, снова грохнул лаем дворовый пёс. Волков привстал, пытаясь понять, что происходит там, на крыльце.

— Догоню же всё равно, — сообщил молодой голос и вниз по лестнице забухали через ступеньку шаги.

Лёгкая тень мелькнула, заслонив свет, лившийся сквозь щелястую стену сарая, распахнулась дверь, и у Волкова перехватило дыхание, когда узнал Марию, гончарову дочь. Рубаха на плече разорвана, волосы рассыпались. В полутьму сарая бросилась, замерла у стены загнанным зверьком, прикрыв рот рукой, чтобы не дать вырваться крику. Не то что оглядываться, шевельнуться боялась и Волкова не заметила. Но таилась зря. Дверь широко распахнулась, на усыпанный щепками и соломой пол легла длинная тень.

— Говорил же, догоню, дурища, — сказал ломающимся молодым баском волкодав, вошёл и прикрыл за собой дверь. Волков всё ещё не понимая, что происходит, с места не двигался, поэтому и не был замечен мытарем. «Нескладный какой, сверху низкорослым кажется», — подумалось Волкову.

Мария ничего не ответила, лишь к стене прижалась плотнее, заслоняясь рукой.

— Тебе чего, на сене больше нравится? — усмехнулся волкодав и стал подходить, расставив в стороны руки, но тоже не разглядел чурбак: «Ах ты, с-сука…» Это его только раззадорило. Бросился, схватил Марию за руки, стал заводить за спину, бормоча с придыханием: «Куда ты, сука, денешься».

— Не… Хочу… — задыхалась Мария, кричала: — Нет!

Потом заплакала в голос, дёрнула головой, и…

— Ох ты! — охнул в нос волкодав и отскочил. — Бодаться, да? Коза драная, ну…

И он с размаху ударил Марию кулаком в лицо.

Волков не заметил, как оказался внизу, должно быть, скатился по лестнице. Контроль над собой потерял, когда увидел, как дёрнулась от удара голова девушки. Происходящее смялось в безобразный ком: звук удара, кровь на белой коже подбородка и на разорванной рубашке алое пятно, планки лестницы, спина взбесившегося не человека, а волкодава. Который не только не отпрянул в ужасе, заметив, что наделал, но кинулся вновь и снова схватил жертву за руки. «Бесноватый зверь», — мелькнуло у Волкова, он поймал злобного щенка за шкирку, потащил, и, развернувшись, швырнул в поленницу. На секунду увидел прямо перед собой трясущийся от немого плача, кроваво окрашенный подбородок Марии, и почувствовал, как всё смерзается внутри от дикого желания убивать. Предупреждение о самозапуске «Афины» оставил без внимания, надпись: «Внимание! Опасность!» тоже проигнорировал, развернувшись, нашёл противника: оказалось, тот успел выбраться из разваленной поленницы и теперь в руке его, почему-то отставленной в сторону, был пистолет. Ствол его выписывал кренделя.

— Не подходи, нечистый, — предупредил неуверенно белоглазый и дёрнул пистолетом, нацеленным в божий свет.

— Нечистый, говоришь, — процедил сквозь зубы Волков (успел-таки до некоторой степени овладеть собой) и двинулся вперёд, ещё не совсем чётко представляя, что будет делать с насильником. Позади тоненько всхлипнула Мария, от этого звука Саша снова потерял голову и обнаружил вдруг, что выкручивает волкодаву руку, ту, в которой пистолет. Грохнул выстрел, в нос ударило кислой гарью, рука волкодава, показавшаяся удивительно податливой, завернулась, выронив оружие, а сам он обмяк и повалился под ноги. «Я его в стену головой приложил», — сообразил Саша, наклонился. Жив волкодав, шевелится: «Надо бы связать его чем-нибудь». На глаза попали ремешки, словно специально на стену повешенные, осталось только воспользоваться. Опыта в таком деле — руки ему скрутить, — не было у Волкова, — ноги тоже надо бы, — но кое-как справился, потом подобрал выпавший пистолет, осмотрел — нет, у фрилэндеров не такие были, — и сунул в карман. Затем поднял голову — куда он пальнул? — в доске разглядел отверстие, — ну, слава небу, обошлось на этот раз, — после этого выпрямился и глянул на девушку.

Та беззвучно плакала, вздрагивая плечами, слёзы и кровь по лицу размазывала.

— Всё, Маришка, — проговорил Волков, — больше он не тронет.

Девушка глянула сквозь пальцы на лежащего у ног насильника, но зрелище это нисколько её не успокоило.

— Ох, ма… атушка, — заикаясь простонала она, — ои-ох, что же бу-и-удет?! Что со мно…ох-ой сделают?

И тут уж дала себе волю, заревела в голос.

«Что будет? — соображал, капитан. — А и правда, господин эмиссар. Что будет с ней? Ведь слышали же вы, как у них здесь поступают с теми, кто не дал свершиться княжьим установлениям. Опять вы, господин эмиссар, влезли со своей помощью. Ну нет, хватит. С этой девчонкой я не дам никому больше ничего сделать, пусть катится миссия моя в тартарары вместе с князем их и властью княжеской. Показалось или действительно кузнец неравнодушен к ней?»

— О-о-о! — ревела Мария.

— Маша, — позвал её Волков, — А Осип как же…

— Ох-о-осип! — повторила девушка и бросилась наружу.

Саша растерялся на миг, — девчонку отпускать в таком состоянии не следовало, — но быстро нашёлся. Взял волкодава за шиворот и потащил из сарая волоком, как мешок. Несостоявшийся насильник всё ещё не очухался и претензий поэтому не предъявил.

Когда Волков открыл дверь сарая, понял, что опасался за судьбу девушки не зря, злоключения для неё не закончились.

— Ты что же содеяла! — театрально взвыл с высокого крыльца батюшка Анастасий, — Ты что ж, проклятая, не дала… Кх-м! Не дала свершиться установлениям?! И где господин сборщик податей?!

Саша подтащил волкодава к лестнице, вывалил в росистую траву и ответил за девушку:

— Вот, получай своего господина.

Разгибаясь, заметил за спиной старосты физиономию Джокера. Тот делал страшные глаза, подмигивал и совершал руками энергичные, но очень короткие движения, истолковать которые можно было единственным образом: «Скройся с глаз, уйди!»

«Дудки, любезный, — решил Александр. — На этот раз я не буду играть по твоим правилам».

И уходить не стал, чем причинил батюшке Анастасию нешуточное неудобство: попробуй-ка, сделай вид, что не замечаешь человека, если тот в десяти шагах и не прячется. Худо ли, хорошо ли, но староста с этим справился и снова напустился на работницу:

— Так что ж с тобой теперь делать, преступница? Поддался я на посулы твоей матери, в дом взял, принял тебя как родную дочь, и что же заместо благодарности?!

Говорить батюшке Анастасию приходилось громко, иначе за лаем дворового пса и всех остальных собак селения голос его просто не был бы слышен. Притом же и выглядел староста очень внушительно — живот колесом, рука левая бубликом, а правая выставлена была вперёд и перстом вниз указывала, прямо на несчастную грешницу. Бедной Марии деваться некуда: на крыльцо не поднимешься, там староста, а из будки, натянув цепь, рвётся оголтелая псина. В сарай схорониться? Так в стороне той чужой человек со своей страшной ношей, о которой и вспоминать-то не хочется. Дом обежать? Там Аксинья страшноглазая, и все они слушают и смотрят, смотрят! На позор выставили, а вчера ведь только жила себе девица у матушки беспечально, лепила из глины болванчиков… Ох, плохо было Марье, и от стыда деваться некуда. Бежать без оглядки! Калитка…

Но правду говорят, коль худо тебе, не думай, что хуже не будет. В калитку, в которой одной и виделось Маше спасение, чья-то голова сунулась, глаза вытаращила, за ней ещё: «Что тут за гвалт, праведные?» И повалил во дворик народ густо, сторонясь собаки, шеи вытягивая; ох, горе Марии! В одной рубашке рваной, пред толпой. А толки-то!

— Чего это она? Гуляща?

— Ты гляди, гляди, уходила мытаря!

— Да что вы говорите точно сослепу, уважаемый, в кровище она. Или не видите?

— Сами вы… уважаемый. То евоная кровь, вишь вон как валяется?

— Повязали охальника, вот и валяется.

— Поостерегись, женщина, какой же охальник, одёжа-то волкодавская.

— А кто ж его повязал, если он волкодав?

— Вишь, рядом с ей стоит, который в кузнецовой одёжке. Он хахаль её. Я признал, то ж гончарова дочь. Говорила моя старуха, что Машка-то с кузнецом снюхалась.

— Так то ж она с нашим, а этот…

— А по мне, отцы, так всё одно позор, что наш кузнец, что пришлый.

— Вот говорил я сразу, что гуляща!

Мария дрогнула, будто снова ударили, оглядела лица — пятна белые, всё плывёт в глазах, и казалось, куда уж хуже-то, ан нет. Продралась сквозь толпу матушка.

— А ну, пусти!

— А, Лизавета! — обрадовался староста. — Ты гляди, что беспутница твоя содеяла!

— Ма-ша?! — слогами выговорила мать страшным голосом.

От этого оборвалось что-то в душе Машеньки: «Всё равно теперь мне», — подумала и огляделась невидяще. Нет ни в ком жалости, один лишь чужак, что видал позорное самое, тянет руку.

Толпа, ропща, надвинулась. Передние и рады были назад пролезть, да слишком уж напирали задние.

— Это что вы со мной сделали? — подал голос очнувшийся волкодав. — Это кто ж такой осмелился?!

Он завозился, как червяк, поднял голову. Малости не хватало Волкову, чтобы вмешаться. Кровь бросилась в голову, перед глазами налились рубиновым цветом буквы «Афины», но предупреждение защитной программы не остановило капитана «Улисса».

— Молчи, сволочь, — проговорил он с ненавистью и отвесил волкодаву подзатыльник. — Тебя не спрашивают.

Он шагнул к толпе, загородив гончарову дочь, рука сама собой полезла в карман, где пистолет, но Саша вовремя одумался, да, в общем-то, угрозы оказались излишними. Хоть и лезли по-прежнему задние, но передние всё же посунулись.

— Чего вы набросились всей стаей на девушку, псы? — спросил Волков, глядя на зевак сквозь рдеющие буквы. — Дочь родную готовы зубами рвать? Упыря над собою поставили! Насильнику поклоняетесь!

Толпа притихла, охрипший пёс ворчал, готовясь вновь подать голос, и кто-то спросил явственно: «Упырь? Это о ком же он? О старосте?» И тут случилось последнее, самое страшное для Марии пришествие.

— Шо такое, шо вы сбежались, как на пожар? — спокойно спросил голос Осипа, без труда перекрыв шёпотный ропот. Толпа заволновалась, тех, кто давился в калитке, внесло во двор, они прыснули в народ окарачь. Послышались стоны придавленных, а во двор вступил, озираясь, кузнец Решетилов.

— Машенька? — удивился он, завидев любимую. Разом приметил: и рубашку рваную, и кровь на губе, и пятно на белом алое.

Всё равно казалось Марии до этого, но вышло, что не всё равно. Держал её Саша за руку, но не удержал — вырвалась. Страшнее смерти показался стыд, укрыться от него некуда, один путь остался девушке.

«Куда она? — подумалось Волкову. — В сарай?»

Кольнуло Сашу нехорошее предчувствие, но нужно было следить за Осипом, чтобы сгоряча не пришиб виновника, а кроме того и за толпой смотреть, чтобы со страху в толчее не передавили друг друга, как те на пароме, и чтоб над старостой самосуд не устроили.

— Кто? — спросил с нажимом Осип, под взглядом его передние стали разворачиваться и кое-кто ухитрился ввинтиться вглубь.

Саша сначала подошёл ближе к Решетилову, крепко взял за локоть и указал на повязанного волкодава: «Вот этот». Удержать Осипа оказалось непросто, но Саша справился, пришлось, правда, схватиться обеими руками. Мытарь, до сих пор полагавший себя вне опасности, за развитием событий следил с умеренным интересом, но, увидев лицо Осипа, стал проявлять признаки лёгкой обеспокоенности. Снова заёрзал, пытаясь привалиться спиной к лестнице, забормотал: «Согласно указу княжьему. Я не просто так. Я денег заплатил старосте».

— Денег?! — страшно заорал Осип и вырвался.

— Стой! — только и успел выкрикнуть Саша, но услышан не был.

Осип взлетел на крыльцо, походя отбросив волкодава с дороги пинком. Затем батюшка Анастасий проворно покинул веранду своего дома, а проще сказать, скатился с крыльца кубарем, даже не охнув. Увидев, что Осип спускается с явным и вполне понятным намерением, Волков остерёг:

— Подумай о Маше! Слышишь, Осип? Что с Марией будет?

Это подействовало. Кузнец остановился, словно перед ним возникло препятствие. «Машенька? — спросил он, оглядываясь. — Где она?»

Саша глянул — дверь сарая распахнута настежь.

Тлевшее подспудно предчувствие шевельнулось, подняло голову. Спряталась она. Но дверь не закрыла. Девчонка глупая. Без вины себя виноватой чувствует. Спряталась. Но от стыда же не спрячешься! Не зароешься в сено, за чурбаком не схоронишься. Чурбак. Над ним балка трухлявая. Под ногами верёвки набросаны. Верёвки?!

— Маша, — обмирая, негромко позвал Волков и, не чуя ног, кинулся к сараю. Карминовый крестик целеуказателя прыгал с предмета на предмет. «Машенька!» — кричал где-то позади, за углом дома кузнец.

Дверь висит на петлях криво. Внутрь. Сумрак, плохо видно. Что-то белое, длинное, словно парит во тьме. Рубашка её, ноги голые. Верёвка стрункой натянута. Не успел? Сорвать её!

Саша ткнул курсором, не целясь, в натянутую струну, потянулся, сжал в кулаке красную отметину и рванул. Зло, отчаянно, не соразмеряя усилия, потому что показалось ему — всё кончено. Не успел.

Треснула гнилая балка, сверху посыпался сор, Мария Петровна услышала — кто-то вошёл! — пискнула, взмахнула руками по-птичьему и прыгнула. Петля натянулась, царапнула шею, но тут же ослабла. Земля больно ударила по босым ногам, подломились колени и сознание покинуло Марию, гончарову дочь.

Повезло, что крепкая на вид верёвка тоже оказалась гнилой, иначе балке никак бы не выдержать. Крыша просела, на голову Волкову и за шиворот насыпало какой-то трухи, но плевать на это. Главное — успел. Упала, конечно, ушиблась, потеряла сознание, осела бесчувственно, однако жива. «Ох ты, дурочка несчастная», — подумал, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение, Саша. Пришлось посторониться — кто-то оттёр плечом. После водопада происшествий наступила реакция, стоило схлынуть напряжению. Волков даже не сразу понял, кто и зачем склонился к девушке, и только увидав, как бережно человек этот поднимает её с земли, узнал Решетилова. «Теперь-то она в надёжных руках, можно больше не беспокоиться, — отстранённо подумал он и потащился следом за кузнецом. — Что с ней будет, не моя печаль. Этот оградит от псов лающих. Как? Не моя забота. У него пусть живёт просто-напросто».

Но не так-то просто оказалось на деле.

Она была жива, её на руках вынесли, но на шее-то верёвка по-прежнему.

— Гляди, руки на себя наложила, — услышал Саша свистящий шёпот.

— Да что вы, праведный! — рассудительно из толпы ответили. — Шевелится она. Рукой за шею держится. Беспутница.

— А и не убилась насмерть, так попытку сделала. Велика ли разница? Уж лучше бы…

— Вот и я говорю. То-то Лизавете радости. Гляди, гляди, как кузнец-то зыркает. Как бы не прибил кого.

— Добром сие не кончится, — проговорил рассудительный голос. — Дела-то не шуточны. Мытарь связанный, на старосту нападение.

«И правда, господин эмиссар. Куда теперь волкодава девать? Что делать с Анастасием?»

— Ой, смотрите, праведные, оклемалась девчонка-то!

Мария зашевелилась, глянула вокруг, тихо ойкнула, с кузнецовых рук спрыгнула и к Лизавете: «Мама!» — но, встретившись глазами с матерью, остановилась, вспомнила и стала оглядываться. Взоры отовсюду недобрые, кое-кто отворачивается. Горе самоубийце, нет ему нигде пристанища, и Маша к Осипу: «Увези!» — кинулась, лицо на груди его спрятала.

— Увези отсюда, слышишь? Куда-нибудь.

— Хорошо, милая, — спокойно ответил Решетилов, растянул петлю, стащил и отшвырнул в сторону верёвку. Саша вздохнул свободнее.

— Пойдём, Машенька. Соберёмся скоро и отправимся. Барахла брать не будем, новое наживём, — говорил Осип, уводя Марию к выходу. На расступавшихся перед ними односельчан не обращал внимания, будто их и не было. Отпустить его так не годилось.

— Постой, Осип! — позвал Саша и догнал парочку, обнявшуюся, как на гулянии. — Подожди, мне нужно…

— Шо ещё? — удивился кузнец. — С машиной я вчера закончил, забирайте. Ворота найдёте открытыми.

— Вот, держи, — Волков протянул отобранный у волкодава пистолет. — Может понадобиться.

— Да? — с сомнением оглядывая подарок сказал кузнец. Передвинул какой-то рычажок, пробормотал: «Таскаешь без предохранителя. Как знать, может и понадобится. На дорогах всякое случается».

— Куда же вы поедете?

— На юг отправимся, — громко ответил Осип, обернувшись к зевакам, что жадно тянули шеи, но для Саши добавил вполголоса:

— Вообще-то не решил ещё. А времени на раздумья мало. Если, скажем, автокраном поехать, так догонят же. Он медленный, и проехать на нём не везде можно. Этот, когда вы его развяжете, первым делом к окружному помчится с жалобой.

«Он прав. Как же быть?» — подумал Волков, глядя на невесту кузнеца. Ту била крупная дрожь. Спасти её, увезти подальше от этих мест. И побыстрее желательно. «Побыстрее», — повторил Александр и на глаза ему как нарочно попался мотоцикл мытаря.

— Послушай, а с мотоциклом ты управишься? — спросил он.

— Я с чем хошь управлюсь, — ответил кузнец. — А шо с ним?

И тут до Осипа дошла суть предложения.

— Ага, я понял, — просиял он. — Спасибо, шо надоумил. Сейчас, Машка, погоди-ка, поедем с удобством. Ну, шо смотрите, праведные?

Последний вопрос относился к зевакам, которые интересовались, что преступник собирается делать с мотоциклом господина сборщика податей. Осип взял оставленного у ворот зверя за рога, перебросил через седло ногу, наступил на рычаг, мотоцикл ответил рокотом.

— Запрыгивай сзади, Машка, — распорядился, лихо подкатывая к невесте, кузнец. И добавил громко, чтоб зеваки слышали: — На юг с тобой махнём, к морю.

— Туда не добраться сейчас. Паром со вчерашнего дня не работает, — сказал, подойдя ближе, Волков. И услышал в ответ:

— Да я и не собираюсь. Это для них сказано (кузнец кивнул туда, где сбились в кучку местные жители). Тебе врать не стану, но и правды всей не скажу. Соскучился я что-то по родным местам. Понятно?

— Понятно. Денег возьмёшь на дорогу?

— Этого добра у меня самого навалом. Но спасибо за предложение, и за то, шо напомнил, а то бы я сейчас рванул к трассе на радостях. Заскочу, возьму. Прощай.

Саша пожал жёсткую, похожую на лопату руку, сказал:

— Прощай, Маришка. Счастья тебе.

И получил в награду неуверенную и, без сомнения, первую за неудачно начатое утро улыбку. Мария Петровна оглядывалась до тех пор, пока мотоцикл не выкатился на площадь, но, когда взревел волчий двигатель, крепко обхватила Осипа и прижала голову к его широкой спине.

Всё это и двух минут не заняло. Подойдя к лестнице, Волков не нашёл особых перемен в положении дел. Поспешное отбытие кузнеца, хоть и было замечено и послужило почвой для многочисленных шепотных пересудов, но не разогнало зрителей. Ждали продолжения. Саша отыскал Матвея — тот упорно делал вид, что лично он к происходящему никакого касательства не имеет. Что вы, праведные? Как можно? Уважаемый человек, знахарь. Но пришлось ему всё-таки выйти к рампе.

— Матвей! — позвал капитан, косясь на старосту. Тот сидел в пыли, одурело вертя головой. — Иди-ка сюда.

Хочешь не хочешь, а пришлось Матвею послушаться.

— Этого мы заберём с собой, — сказал ему Волков, кивая на заскучавшего волкодава.

— Зачем он нам? — изумился Джокер, таращась на Сашу, как на сумасшедшего.

— Потом расскажу, — ответил Александр. Не хотелось раскрывать при свидетелях обдуманный наспех план. — Ноги ему развяжи. Слишком много чести, на руках к машине нести.

— Вот-вот, — благосклонно встретил старания Матвея приободрившийся после ухода кузнеца представитель власти. — Развязывай. Это тебе зачтётся, когда господин окружной комиссар будет разбирать дело. И вяжи этого преступника.

Не имея возможности поднять руку, волкодав указал на Волкова носом.

— Престуни… ступни… ступника! — прокатилось по толпе испуганное эхо.

Ни слова не говоря, Саша подошёл к господину мытарю и отвесил ему затрещину с таким прицелом, чтобы направить в калитку. Это удалось не в полной мере — парень недостаточно твёрдо держался на ногах. Его пронесло по кривой мимо отпрянувшей толпы и привело к столбу.

— Штанга, — заметил Александр, следуя за пленным. Засим поймал волкодава за шиворот и протолкнул в калитку. Скороспелый план нуждался в обдумывании, поэтому часть пути к кузнице Волков проделал молча, не обращая внимания на воркотню Джокера, и лишь изредка отвлекаясь, чтобы дать подопечному очередной направляющий тычок.

— Скоро ли его хватятся? — спросил он наконец у провожатого.

— Осипа?

— Нет, вот этого.

— Волкодава? Где? В окружном управлении? А чего о нём беспокоиться? Когда-то же он попадёт… А! Вон, что ты собираешься!.. Толково. Сам придумал, или подсказал кто?

«Что я такого придумал? Отвезти волкодава подальше, чтоб у Осипа было больше времени».

— Мысль хорошая, — нахваливал Джокер с таким апломбом, что Волков снова заподозрил его в неискренности. — Но я всё равно не пойму, зачем это нам. Бабки-то все… О! Хо-хо! Мы с тобой дураки. Бабки-то, бабки! Все достанутся старосте! Ах, он старый жук!

«О чём это он? О каких деньгах? А! Понятно. Дань купальская вся теперь достанется старосте. Но как же… Волкодава же мы убивать не собираемся».

— Но этот же всё помнит, — попробовал возразить Саша.

— Ну да! Ха-ха! — веселился Джокер и хлопал Волкова по плечу от возбуждения. — Это ты в точку. Всё помнит строго, но часа через три… Ха-ха! Как я сам не додумался? Как начнёт его ломать… О-о! Ха-ха! Не могу я…

«Нет, ничего я не понял. Что же, через три часа этот всё забудет? И чему Матвей радуется? Кто начнёт ломать белоглазого?»

— Но всё равно всё это без толку, потому как бабки достанутся Анастасию, — резюмировал, успокаиваясь, сатир.

— Зато Осип успеет отъехать подальше.

— Чихать мне на твоего Осипа. Главное, чтоб до нас не добрались, — презрительно бросил Матвей и повернул в открытые ворота кузницы.

— Вы за это перед княжьим судом ответите! — решился выразить протест волкодав. — Пытать вас, страдников, будут, со спины ремни резать!

Он остановился у ворот, замотал головой и завопил истерически: «Сожгут, повесят, а прежде кишки выпустят! И на кол вас…»

Хоть и наскучило подгонять пленника пинками, но тут уж Саша не выдержал, отвесил ещё одну затрещину. Волкодав прикусил язык и захныкал: «На кол вас, на кол», — пришлось взять его опять за шиворот и повести к машине.

— На заднее, — подсказал Джокер. Хнычущий волкодав едва успел пригнуть голову. Пока не захлопнулась за ним дверца слышны были его причитания о страшных казнях, ожидающих преступников.

— Вот какие муки нам точно уготованы, так это голод и жажда, — заметил сатир. — Я, князь, по твоей милости (Джокер глянул хитро) не успел сегодня позавтракать.

— Схожу, возьму чего-нибудь у Осипа, — сказал Волков.

— Ага. Какого-нибудь силоса, — фыркнул сатир, выразив таким образом неуважение к растительной пище.

Пропустив мимо ушей критическое замечание, Волков взбежал по лестнице, обнаружил дверь открытой, прошёл через прихожую в комнату, но первым делом не к рефрижератору направился, а к полке, на которой видел глиняных болванчиков — любопытно было рассмотреть вблизи гончаровой дочери изделия. Однако полка оказалась пуста. Саша нисколько не огорчился, наоборот, покивал, улыбаясь своим собственным мыслям, и занялся делами насущными. Стал набирать в дорогу провизию. Хлеб, сыр, остатки варёного картофеля в глиняном горшке, какие-то незнакомые овощи собрал, увязал в скатерть, думая: — «Ничего, много нам не нужно. Если верить рассказам Джокера, сегодня же будем в Кий-городе». И вышел, походя глянув на стенные часы (семь тридцать четыре), и удивился ещё раз такому раннему визиту мытаря: «И ведь начал он не с Манихеевки, прежде обобрал Осипа».

— Ну, что ты долго так? — нервно осведомился Матвей. Медвежий двигатель урчал вполне благодушно.

— Поехали, — вместо ответа скомандовал Саша и полез на заднее сиденье. Во-первых, нужно было следить, чтобы пленный по дороге не выкинул какой-нибудь глупости и не вздумал из машины выкинуться, а во-вторых, расспросить его кое о чём не мешало бы.

— Ну, слава Неназываемому, — выругался Джокер и медведь рванул с места, будто стоять ему порядком прискучило. Выпрыгнул на дорогу, скатился с холма, повернул к тракту, но далеко не отъехал.

— Стой! Стой! — крикнул водителю Волков. Кое-кого увидал позади.

— Да что ж такое?! — возмутился Матвей.

— Останови, — приказал Саша, вышел из машины и глянул в сторону Манихеевки. Двое на дороге. Первым широко вышагивал на прямых ногах мальчишка. Щуплый, сутулый, руки в карманах. А догоняла его женщина. Догонит, за рукав схватит, потянет обратно, но мальчишка… «Да, я так и думал. Ванька. Иван Петрович». Дёрнет Иван Петрович локтем, вырвется и дальше себе идёт, не оборачиваясь.

— Ванечка! Не ходи… — в голос взмолилась, приотстав, Лизавета и отёрла лоб.

Новый кузнец так и не обернулся. Саша дождался, пока он вошёл во двор, проследил, как съехались створки ворот, и только после этого вернулся в машину.

Глава двенадцатая

Всякий раз, когда навстречу попадалась машина, волкодав опять заводил разговор о лютых казнях, грозящих преступникам за издевательства над должностным лицом и попытку препятствовать оному лицу исполнить должностные обязанности.

— Попытку говоришь? — фыркал Джокер, крутил головой, но больше не говорил ничего, посвистывал в виде насмешки.

Уверенность провожатого передалась капитану Волкову, на встречных перестал обращать внимание, отметил вслух:

— Сколько их! И все навстречу, ни одного попутного.

— Так дань же едут собирать купальскую, — охотно пояснил Матвей. — Самое время. Не все же как этот вот, спозаранку. Эй, ты! Чего тебя принесло в такую рань в Манихеевку?

Волкодав шмыгнул носом, проводил тоскливым взглядом очередного мотоциклиста, пожевал губами, но ничего не ответил.

«Вообще-то неплохо было бы разговорить молодого человека», — сказал себе эмиссар Внешнего Сообщества и участливо спросил у волкодава:

— Как зовут тебя?

— Ха! — Матвей вместо пленного отозвался. — Как бы ни звали, он откликается. Да, уважаемый?

— Центральный двенадцать двести девяносто четыре, — насупившись пробубнил парень.

— Какой-какой? — не понял Саша. — Что центральный?

— Округ центральный, — огрызнулся парень. — Двенадцатый участок, а номер мой двести девяносто четыре. И вы ещё наплачетесь, когда вас приведут к нам. Кровавыми слезами умоетесь. Господин участковый с вами знаете, что сделает?..

«Ну, опять двадцать пять, пошёл трепать о наказаниях. Номер вместо имени. Занятно. Как они друг к другу обращаются? Эй, Двести Девяносто Четвёртый! Слушаю вас, господин Одиннадцатый. Будет исполнено господин Одиннадцатый. Солдатики белоглазые».

— Послушай, — прервал волкодава Саша, избегая обращаться по номеру. — Ты так и не сказал, почему так рано за данью пожаловал.

— А это не запрещается, — ответил Двести Девяносто Четвёртый, прерывая рассказ о ногах, вырванных из того места, откуда растут. — От участкового позавчера ещё пришёл циркуляр приступить к сбору купальской подати после смены, не получая новых указаний. Сменщика я ждал вечером, а он заявился под утро и совсем не тот. Какой-то пескотрус из канцелярии. Сказал, всю смену почему-то на юг отправили. Заварушка, мол, там какая-то. Знаем мы эти дела, было уже и без всякой заварушки, когда светлейший, слава ему, в Южный Дворец отъехал на отдых.

Помянув светлейшего, волкодав снова насупился и отвернулся, но и без уточнений понятно стало, о какой заварушке идёт речь: «Надо думать, облаву на юге устроили после вчерашнего».

— По наши души стараются, — подтвердил Матвей. После того как медведь выбрался на княжью дорогу, в повадках Джокера снова что-то неуловимо переменилось. Нервничать прекратил, в тоне его стали проскальзывать незнакомые нотки. Эти изменения насторожили Волкова, заставили присмотреться к сатиру повнимательней, но, к сожалению, никаких определённых выводов сделать не удалось. В глаза бросилась одна странная деталь: клещи, купленные накануне у кузнеца, Матвей не бросил в багажник, а держал зачем-то при себе, в кармане куртки рукоятками наружу, как пистолет или что-нибудь в том же роде. Впрочем, возможно, просто сунул туда и забыл. Так и не придумав никакого объяснения всем этим странностям, Саша решил махнуть рукой и снова обратился к белоглазому:

— Послушай, уважаемый, выходит, сразу после суточного дежурства тебя ещё и дань собирать отправили? Никого больше не нашлось в управлении?

— Да я туда и не возвращался, — буркнул волкодав. — В циркуляре ясно было указано: сразу после смены — собирать дань, а потом в участок явиться за указаниями. Что тут непонятного? Дань привезти, потом получить указания. Получить указания. Полу…

— Да понял я уже, — перебил его Волков, морщась. Парнишка так повторял: «получить указания», — как будто ничего лучше приказов и циркуляров в жизни его не было. Вполне, между прочим, искренне, даже глаза жмурил от удовольствия.

— Что? — вздрогнул волкодав.

— Ничего. Я спрашивал тебя о том, зачем это понадобилось — отправлять тебя за данью прямо с дежурства, без отдыха.

— Не знаю, — ответил, поджимая губы, Двести Девяносто Четвёртый. — То дело господина участкового: решать, кому отдыхать, а кому без отдыха. Так всегда было заведено — приказы от участкового, а ему надлежит от господина окружного получать указания. Господин окружной получает от господина Главного, а уж тот напрямую с самим Кием общается. И выходит, приказы-то исходят от Светлейшего. И это справедливо и правильно. И быть по тому всегда, и сейчас так, и было ранее.

— И ты помнишь, как было ранее, — вклинился внезапно Джокер. Саша заметил — провожатый еле сдерживает смех.

— Помню, — убеждённо подтвердил молодой волкодав. — От века есть справедливая власть, всегда указы выполнялись неукоснительно, всегда волкодавы были верными псами княжьими, надёжной опорой престола, верными и неподкупными, не знающими сомнений стражами законности и порядка, крепкой бронёй, оберегающей подлый люд от ереси, гоев от изгоев, а власть государеву от дерзких посягательств северян и нечестивых пузырников. Они мягкая длань…

— Знаем-знаем, — Матвей всё ещё сдерживался. — И ты, — ох мать моя! — всё это от века помнишь?

— Помню, — подтвердил непререкаемым тоном Двести Девяносто Четвёртый.

— Он помнит! О-о-ха-ха! — грохнул смехом сатир. Медведь вильнул носом, но выровнялся. Матвей ржал, слёзы текли по его щекам, он вскрикивал: «Помнит он! О, я не могу… Помнит!»

— А что тут такого, — поинтересовался Саша.

— Да то тут такого… О-о-о, давно так не смеялся. Красавец этот раньше вчерашнего дня ничего помнить не может. Помнит он, надо же! Щенок. То есть что я говорю, дня вчерашнего? Когда ты в последний раз получал указания? Позавчера? Ну, так это много ещё — два дня. Слышь, Саша? Ты спроси его, спроси, что раньше-то было. Такого наговорит, как будто лет сто уже прожил, а на деле-то, глянь — щенок. И все они, волкодавы, такие же. Память у них!

— Ты как смеешь, изгой подлородый, касаться нашей памяти?! — горячился Двести Девяносто Четвёртый, дёргая связанными руками. — Да ты знаешь, что за то с тобой сделают?!

Они пустились в пререкания: волкодав возмущённо вскрикивал, Матвей иронически пофыркивал и подначивал, — слушать их было тошно. Тоскливо стало Волкову и томно. Отчасти потому что на пустой желудок от езды натурально подташнивало, отчасти из-за осточертевшего пейзажа (равнина с разбросанными прихотливо шариками одиноких деревьев), но главным образом из-за того, что предвидел очередное мерзкое прозрение. В недоговорках и подначках Матвея угадывалась гнуснейшая тайна, узнавать которую совсем не хотелось эмиссару Внешнего Сообщества. «Выходит, волкодавы совершенно не помнят, что же на самом деле происходило с ними раньше, до того момента, когда получены были последние указания начальства. Ну, с технической точки зрения ничего в этом непостижимого нет. Устроить нетрудно, если пользоваться гипноизлучателем. Фальшивую память тоже ничего не стоит подбросить, но вот внушить послушание, реакции выстроить… Не все же они одинаковые?! Чтоб сотворить такое, одних психологов нужно по одному на каждого волкодава, а их ведь сотни тысяч, если судить по номеру. Что это он?»

Волкодав, лягался, завалившись на бок, толкал Сашу, запрокидывал голову и просил хрипловато:

— Указаний!.. Светлейший!.. Я хочу!..

Глаза закачены, совершенно бессмысленны, из уголка губ — слюна.

— Да что это с ним? — ужаснулся Волков. Решил, что парня укачало, надо приоткрыть окно. И вправду, душновато стало в салоне.

— Ломает его, — спокойно ответил Матвей, не отвлекаясь от дороги. Как раз переезжали по узкому мосту какую-то речушку.

«Ломает? Он говорил уже. Я не стал расспрашивать».

— Соскучился без начальства, — с ухмылкой добавил Джокер. — Слышал же, что он рассказывал?

— Указаний!.. — умолял Двести Девяносто Четвёртый.

— Я видел такое. Видел уже, и Франчик рассказывал. Говорил, — однажды прямо на дороге при них начало ломать мытаря, да так, что тот вместе с волком в канаву грохнулся. Слышь, Саша? Смех и грех. Эти олухи согласно указу княжьему в участок его доставили. Решили, что будет им за это вознаграждение. Как там в указе? Увидит кто слугу княжьего бессознательным, под страхом смерти ни его, ни груз его пусть не трогает, а доставить повинен в окружное управление. И будет указа княжьего исполнителю почёт и вознаграждение, будь он гой, изгой или какого другого звания. Ну, вознаграждать Франчика, само собой, и не подумали. Вышибли с почётом из окружного управления. Но и то сказать, могли бы и хуже сделать. Так я говорю?

— Светлейший!.. — звал волкодав.

— Я теперь для тебя светлейший, — проговорил Матвей. Тон его Волкову совсем не понравился, но разбираться с новой личиной Джокера было недосуг.

— Этот тип уже вторые сутки без указаний живёт, — рассуждал Матвей, — вот и заломало его. Теперь страдать будет, пока не попадёт в свою богадельню.

— То есть? — понукал рассказчика Саша, пытаясь усадить ровней извивавшегося в конвульсиях парня.

— Да то и есть, что пока в казарму не попадёт и не сунет голову в горшок… Чего? А, так ты и этого тоже не знаешь! Одно слово — телёнок, и сказать больше нечего. На каждого волкодава в казармах горшки такие есть круглые. Я пацаном ещё под окнами Южного Управления шастал, и видел. Они когда сменятся — прямо туда. Пить, жрать и всё такое прочее по боку; сначала, значит, в горшок голову. Без этого, Франчик говорил, не жрётся им и не пьётся. И ломает их, вон как щенка нашего. Я так понимаю, что это и называется — получать указания. Суки они — я волкодавов имею в виду — беспамятные. Как сунут голову в горшок, всё отшибает начисто. И получается, что живут одним днём, до следующих указаний.

— Не получается, — покачал головой Саша. — Как же тогда он помнит, что в прошлом году, когда Кий ездил на юг, тоже не было смены? И откуда знает свой номер и то, что он из Центрального округа?

— Вот этого я не могу сказать, — с сожалением ответил Матвей. — И хотел бы, но… Слышь, Саша, может, и не полностью отшибает память? Или ещё вот вопрос тебе: а с чего ты взял, что это и вправду было? Кий, поездка его. Может быть, он память свою получил вместе с указаниями? Недаром же они часа по четыре лежат с касками на башках! А номер… Знаешь, что я тебе скажу? Не его этот номер, а каски. Если ошибётся горшком, не Двести Девяносто Четвёртым окажется, а, скажем, Двести Девяносто Пятым. Или Тринадцатым. Но это — так, мои предположения. Что говоришь?

Но Волков молчал, слушая, как бормочет рядом безымянный волкодав (совсем уже неразборчиво), и раздумывал: «Белоглазые. От людей родились, но люди ли они? Насекомые какие-то. Роботы. Небеса чёрные и красные, лучше бы я никогда о таком не знал. Может быть, всё это сатировы домыслы? С Ароном бы поговорить ещё раз, да без обиняков, открытым текстом. Уже и не помню хорошенько, что он рассказывал. Он или Матвей говорил мне о проклятых? Пришло, мол проклятие, после было Время Проклятых, потом Очищение. Или Объединение? Ничего не помню. Может, белоглазые и есть проклятые? Кто-то ещё рассказывал, что волкодавы — коренное население, остальные пришлые. Фу-у, какая каша в голове. Разбирайтесь-ка господин эмиссар. Было коренное население, пришло Проклятие, получились белоглазые. Мутация. После в опустевшие деревни пришлые пожаловали, но оказались в подчинённом положении. Были ведь волкодавы. Их много, они — сила, причём вполне управляемая, даже чересчур. Потом Кий каким-то образом сместил предшественника, захватил Южное Княжество, устроил Объединение. И после начал Очищение. Как он чистил, я знаю, Арон рассказывал. Да, картина получается стройная, одного не могу понять. Если волкодавы были ещё до Кия, как он к власти пришёл? Против такой силы… Да что он на плечо-то валится? Уложить его?»

Связанный волкодав, когда уложили его, стал вести себя спокойнее. Не извивался больше, не дёргал головой, замолчал, но дышал трудно.

— Далеко до участка? — спросил Саша.

— До какого? Следующий по пути — тринадцатый. Нет, не далеко. С полчаса езды ещё будет. А зачем он нам?

— Мы подбросим туда этого.

— Да ты что, с ума сошёл? — взбеленился Матвей. — Лезть в самое логово? Я щенка этого по дороге выкину. Тебе захотелось вознаграждения? Я ж рассказывал, что было с Франчиком. Нет уж. Хрена лысого. Делать мне больше нечего, кроме как таскать на своём горбу всяких припадочных, чтоб за то мне коленом под зад сунули. И это ещё в лучшем случае.

— Мы заедем в участок, — не меняя интонации повторил Волков. — А если ты боишься идти внутрь, я сам справлюсь. Подождёшь в машине.

— Ага. Подожду, — буркнул сатир и замолк. Больше слова не вымолвил.

Дорога взлетела на поросшую редкими корявыми хвойными деревьями горку. Матвей притормозил, как делал всегда перед спусками, но неожиданно крутанул руль вправо, заставил медведя сплясать вприсядку на выбоинах и остановил у обрыва.

— Вот он твой участок, любуйся.

Саша выбрался наружу, разминая затёкшие до мурашек ноги, подошёл к обрыву и глянул вниз. Первое, что бросилось в глаза — чёрные глянцевитые спины рядами, великое множество. На каждой солнечный блик. Издалека похожи на вылезших погреться жуков, выстроенных зачем-то ровными колоннами так, чтобы получился большой прямоугольник. Очень большой, но площадка из серых плит гораздо больше. Приглядевшись, Саша заметил, что огорожена она цепочкой столбов и оплетена проволокой, точно как южная резиденция Кия.

— Медведи, — проговорил Саша. — Сколько их!

— Много, конечно, — заметил сатир, — но мне с малолетства интересно было, что будет, когда они кончатся.

— То есть?

— Арон говорил, что медведи, волки, драконы и всё такое прочее осталось со времени проклятых. Волкодавов всё больше становится, этого добра свободного остаётся всё меньше. Да ещё, подумай сам, — медведи-то не вечные. Ломаются, ржавеют, да мало ли что ещё с ними случается? Много их, это ты сказал правильно. Возле каждого участка примерно столько же, но сколько бы ни было, когда-то ведь они кончатся? А? Ну, шут с ними, я уже подохну к тому времени. Не для того остановились, чтоб болтать без толку. Вон, гляди, видишь дом?

Серое унылое строение с плоской крышей, длинное, с рядами окон. Нитка дороги к нему от трассы тянется. Перед входом несколько машин, но не рядами, а как попало брошены. Одна ёрзает, разворачиваясь.

— Вижу, — ответил Александр. — Далековато отсюда нести его на себе, не находишь?

— Зачем нести? Я здесь остановил, чтоб показать тебе сверху. Смотри: на каждом этаже по левую руку казармы. В какую тащить — без разницы. Можешь вообще у входа его вывалить, авось подберёт кто-нибудь. Я у крыльца буду ждать в машине. Понятно?

— Понятно, — ответил Саша, про себя добавил: «Чего уж тут непонятного. Чуть что, сбежишь, только тебя и видели», — вслух же сказал:

— Ну, что ж. Поехали.

— Какое там поехали! А пожрать? С вечера росинки маковой во рту не было. Потом не до того будет, доставай, что там ты у кузнеца упёр. О, вот это другое дело. А то — поехали! Быстрый какой. Чего здесь? Ну говорю ж — силос. Слышь, Саша, за каким, я извиняюсь, лешим ты столько чеснока набрал? Призраков отпугивать? Картошка. Ну это ещё туда-сюда. Э! Ты хлеб-то весь не зажимай, мне отломи. Соли почему не взял? Огурцы-помидоры. Ничего, покатит. На безрыбье и огурец раком кажется. Эх, пивка бы ещё… Не привык я всухомятку.

И без пива Матвей с едой управлялся с похвальным усердием. Саша ел с удовольствием: всё-таки приятно вот так вот, сидя на траве, позавтракать. После духоты медвежьего салона, после тряски дорожной, после бреда белоглазого — подзакусить. Насытившись, опереться спиной на шершавый ствол, запустить пальцы в колкую хвойную подстилку, под которой песок. Не марсианский, промёрзший (вперемешку с углекислым инеем), а сухой и горячий — на освещённых солнцем проплешинах, и влажный, комками, если слегка разрыть. Ощутить затылком шелушащийся, пахнущий смолой ствол и глянуть вверх, где на эмалево-синем июньском небе золотым зёрнышком сияет старина «Улисс».

— Вот теперь поехали, — сказал Матвей, отряхивая со штанов песок и сдвоенные иголки. — Вот же ж гадство, всё теперь в смоле сосновой.

«Оказывается, это и есть сосны, — сообразил Волков, нехотя поднимаясь на ноги. — Так и знал, что мне они понравятся. И дядя Володя… Хм-м. Что это я? И отец говорил: нет деревьев лучше сосен. Эти, правда, какие-то хилые. Те, что у моря росли, возле Южного Дворца — вот это я понимаю, сосны».

— Ну, чего встал? Садись! — позвал Матвей.

«Ох, чего-то ехать не хочется, — подумал Саша, забираясь в машину. — Страшно что-то и опять у меня предчувствия. Отвлечься надо, чтобы Эго без нужды не вмешивался. Ну что, скажите, мне здесь сделают? «Пояс Афины» на мне. Даже если бросит меня Джокер, судя по рассказам его, до Кий-города рукой подать. С устройством общества в Княжествах всё ясно в общих чертах, осталось до самой верхушки добраться и разузнать, какой Силой Кий грозил Планетарной Машине. И о Тёмных Волнах разведать, которые так её беспокоили».

Медведь резво скатился по западному склону, выехал на песчаную, поросшую клочковатой травой низину и свернул к участковому управлению.

— На крыльцо его подбрось, и ходу, — сказал в виде напутствия Джокер.

Саша выволок волкодава, прихлопнул дверь, крякнул, взваливая обмякшее тело на спину. Парень, хоть и выглядел щуплым, на поверку оказался тяжеловат. «Форма обманчива, — раздумывал, чтобы подбодрить себя, капитан Волков, — Главное — содержание. У парня, судя по всему, оно богатое. Или позавтракал плотно. Вот бы ещё он ногами не болтал и не поддавал под коленки. Ладно, потерпим. Лишь бы на входе охраны не было».

Однако, оказавшись в ярко освещённом просторном холле, Саша понял, что надежды не оправдались. Волкодав за столиком возле турникета. По иронии судьбы, похож на того, кто был у Волкова за спиной, как родной брат. Поднимаясь по ступеням к его столику, капитан включил консоль, чтобы готова была на случай, если придётся отбиваться, и принялся лихорадочно придумывать, что отвечать охраннику.

— Осторожнее, — предостерёг тот.

— Ничего, я не выроню, — ответил Саша, подбрасывая сползшую ношу.

— Осторожнее, ногами его не размахивай, — добавил волкодав строго, — Полегче, говорю! Сбросишь чашку, не знаю, что с тобой сделаю.

На столе перед грозным стражем действительно была чашка с блюдцем. Саша протиснулся, повернув никелированную вертушку и придерживая ноги пленного. Отдуваясь ввалился в пустой коридор и свернул налево, туда, где по свидетельству Джокера нужно было искать казарму.

— Что сегодня за день такой? — ворчал за спиной охранник. — Несут и несут их, туда-сюда, туда-сюда. Эй, кузнец!

— Что? — спросил, приостанавливаясь, Саша.

— Одного привёз, или там у тебя ещё есть?

— Одного.

— Номер знаешь?

— Знаю, — соврал Волков.

— Уложишь его и бегом назад, не вздумай по казарме шарахаться. Знаю я вас, деревенщину, в сортире запрётесь, нагадите там, как свиньи. Так что ты смотри мне, назад мухой выскакивай, понял?

Никто, судя по всему, не собирался Волкову препятствовать. «Чего же сатир спектакль устроил? — думал он, отыскивая свободную лежанку в обширном, с рядами колонн, помещении. — Придумал предлог от меня избавиться? Ну да. Деньги и камни в машине, меня выпроводил. Дурака вы сваляли, господин эмиссар, вот что я вам скажу. Вот и место свободное. Номер Сто Восемнадцатый».

Саша выпрямился, перевёл дыхание и вытер лоб. Волкодав как повалился, так и лежал мешком на жёсткой деревянной лежанке с выведенным крупно номером. «Ещё шлем на голову. Все в шлемах и этот пусть тоже. Но где его взять?» Искомое обнаружилось прямо под лежанкой, на полу. «Да это ж виртошлем! — узнал находку капитан Волков. — Помнится, Леннинг такой же на семинаре показывал. Говорил, мы такие поставляем землянам. Что-то ещё он… Ладно, это потом. Сначала окрестим господина волкодава по-новому».

Когда голова парня вошла в отверстие шара, под тёмным слоем полупрозрачного карбофлекса, на самой макушке, затеплился красный огонёк. Тело на лежанке дёрнулось, шевельнулось и легло расслабленно.

«Сто Восемнадцатым нарекаю тебя», — проговорил про себя эмиссар Внешнего Сообщества с некоторой долей горечи, и поспешил уйти из страшного места, где люди, похожие в своих замечательных головных уборах на муравьёв, лежали рядами.

«Если у кого-то и были неприятности с охранником, то исключительно по глупости, — подумалось Александру, когда он беспрепятственно миновал турникет. — Вообще непонятно, зачем он здесь торчит. По традиции? Обманул меня сатир, и, как пить дать, сейчас катит по трассе и потешается над доверчивым дурачком. А-а… Ничего подобного, Сашечка. Вот же он».

Никуда Матвей не уехал.

— Дождался всё-таки, — сказал Волков, усаживаясь справа от водителя.

— А ты думал, брошу? — Джокер ухмыльнулся. — Ты ж всё равно догонишь, как тогда у переправы.

«Это правда, — вынужден был согласиться Александр. — Но не вся, лишь часть её. Потому что поехать он мог не на север, а в обратную сторону. Вся же правда в том, что он боится. И чего-то ещё домогается. Чего?»

— Нет, не брошу я тебя, — кривя рот, говорил Матвей. — Интересно узнать, чего тебе нужно от Кия.

«Так я тебе и сказал. А даже если и скажу, не поверишь. Но соврать ему что-нибудь нужно. Глупость сморозить какую-нибудь».

— Хочу показать ему перстень Южного Княжества, — ответил наобум Волков.

Внезапно потемнело в глазах. Навалилась знакомая тяжесть, перед глазами промелькнули непонятные картины: костёр, на костре женщина, седой дым столбом, тьма, окошко с решёткой, — мелькнули и тут же пропали. «Что случилось, Эго?» — холодея, подумал Александр, но ответа, как и всегда, не было.

Матвей ругнулся вполголоса, но на этот раз удержал руль.

— Фу-у, чего-то поплохело мне, — сказал он и глянул на Сашу коротко. — Надо бы сегодня выспаться. Паром в канун купальской ночи не работает. Отоспимся в «Левобережном», утречком через Борисфен переправимся.

— Опять паром? — Волков скривился. С прошлой переправой были связаны не самые приятные воспоминания. — А иначе никак нельзя?

— Через Борисфен никак, — отрезал Матвей. — Ты-то может и перелетишь, или по воде перешлёпаешь, а медведь плавать не умеет, да и я тоже. И, по совести скажу тебе, что воды не люблю и побаиваюсь. Не из-за всяких там Киевых глупостей, как подлородые хамы или псы княжьи, а просто не люблю и всё. В «Левобережном» купальской ночью не соскучишься. Посидим на веранде, пивка попьём, а утром помогу тебе добраться до дворца Киева.

В щели приоткрытого окна ревел воздух. Дорога шла прямиком через песчаные бесплодные дюны, лишь кое-где поросшие чахлым кустарником, однако как это ни странно, встречный ветер нёс не сухую дорожную пыль, а влагу. «Впереди водоём какой-то, и не маленький», — решил Саша и спросил:

— Борисфен — река или озеро?

— Река, да ещё какая. Другой такой я в жизни не видывал.

— А Кия дворец на другом берегу получается?

— Получается так. Да вон он, виден уже.

Матвей указал пальцем вперёд, Саша глянул туда и сначала не понял, что же ему показывают. Прямая как натянутый канат дорога терялась в ртутном сиянии, что разлилось за дальними дюнами и узкой полоской зелени. Выше, где тускнело сияние, становясь терпимым для глаз и не ртутным, а циановым, — висел в серо-голубой дымке горб, похожий на загривок животного. На макушке его устроился куб из проволоки, будто бы пустотелый, гранью к дороге повёрнутый. Приглядевшись, Волков различил в гранях отражения облаков. Чего угодно ожидал от Кий-города, но только не этого. После хаток под тростниковыми крышами и бревенчатых домов, после унылого здания участкового управления, после Южного Дворца, думал — будет что-то средневековое: с мостом подъёмным и башнями, с узкими окнами, со стенами из тёсаного камня.

— Это он и есть? — переспросил Саша, для верности тыча пальцем, хоть и не было в этом необходимости (никаких же других строений прямо по курсу не было!)

— Он, — подтвердил Матвей. — На Лысой горе у правого берега.

«У правого берега, он говорит. Значит, это и есть Борисфен. Правду сказал Матвей, река чудная; даже не верится, что есть на самом деле, а не мерещится. Но названия такого не приходилось слышать — Борисфен. Должно быть, местное», — так думал капитан Волков, наблюдая, как ширится во весь горизонт сияние. Мелькнули по обеим сторонам деревья рощицы, узкой полосой протянувшейся вдоль левого берега, блики на воде померкли (солнце спряталось в облако) и над рябленной гладью проступили руины какой-то конструкции — столбы от берега до берега протянутые двумя рядами, как редкие гнилые зубы. «Всё, что осталось от моста», — машинально отметил про себя эмиссар Внешнего Сообщества.

Дорога оканчивалась пристанью, но сатир туда не поехал, свернул влево к большому кирпичному дому под рыжей чешуйчатой крышей, глядевшему широкими окнами на реку. Спереди к строению прилеплена была непомерной величины веранда под полосатым тентом, сплошь заставленная мебелью: столами и стульями.

— Приехали, — заявил Матвей, глуша двигатель. — Добро пожаловать в «Левобережный», ваша светлость.

Особой чувствительности не требовалось, чтобы заметить в приглашении сатира сарказм, но следить за переменами настроения Джокера надоело, и Александр пропустил издевку мимо ушей. Вниманием его целиком завладел трактир, устроенный возле паромной переправы, — заведение по-своему замечательное.

В комнаты подниматься не стали — Джокер заявил, что во рту у него сухо, как в пустыне, и муки он без бокала пива испытывает эребские. Саша решил не противиться, кроме того, и самому ему перспектива посидеть под тентом на берегу ленивой реки показалась заманчивой. Одним бокалом Джокер, естественно, не ограничился, говорил без умолку, но поначалу капитан Волков болтовню его слушал невнимательно — любовался пейзажем, потягивая пиво. День был слишком хорош для двоих. Если б можно было устроить так, чтобы Матвей убрался с глаз долой хоть на полчаса, и просто посидеть на пустой веранде, бездумно глядя на воду… Но сатир исчезать не собирался, хлестал пиво, извергал потоки слов, а площадка под тентом вскоре стала заполнятся посетителями.

Сначала явилась компания изгоев, — громогласная, нагловатая, жаждущая. Они принялись шумно устраиваться, сдвигая столы в дальнем углу, и в шесть глоток орать, чтобы подали пиво. Хозяин заведения погнал к ним двух официанток, каковой факт был встречен одобрительным рёвом.

— Воры, — прокомментировал сатир, прерывая рассказ о своих похождениях на севере и стычке с серыми иноками. — Подфартило, под шумок селение грохнули. Пока там на юге облава, пока то да сё. Видал? Как он бабки на стол веером! Оттянутся сегодня, а завтра на запад, за реку. Но слушай дальше. Тогда-то и понял я, зачем Кий режет языки инокам. Они ж читать обучены, обряды по книгам справляют, мало ли чего там они вычитают, сам-то он проверить не может — неграмотный. Вот и удаляет им язычки-то из опасения, чтоб не болтали чего лишнего и гоям бы не кружили головы. И правильно, я так думаю. Тому кто князем стать собирается (тут Матвей глянул значительно), надо принять это к сведению.

«Что он так на меня… Князем? Вот, что придумал. Решил, я княжьего престола домогаюсь. Нда-а, дела. По разумению его иначе и не может быть. Или князь, или мордой в грязь. А ведь система-то их псовая так устроена, что иное не предусмотрено».

На веранду взошли двое. С опаской на воров глянули, а пуще того испугались Матвея с Волковым, и столик выбрали от них подальше. Уселись друг к другу близёхонько и стали перешёптываться, поминутно оглядываясь.

— Ха-ха! — хохотнул Матвей, глазами указывая на заговорщиков. — Видел? Зуб даю, вон тот — торговец отпущениями. А второй, который угощает, — тот сельский староста.

— А чего они от нас шарахнулись?

— Одёжка у меня волкодавская, приблатнённый, стало быть. А ты кузнецом одет, но сидишь здесь и не прячешься. Подставой попахивает, а им сейчас такое без надобности. У одного на кармане отпущение, а у другого бабки немалые. Улавливаешь?

— Понятно, — ответил Саша, хоть и не понял ничего из объяснений.

Веранда заполнялась медленно. Прерывая своё занимательное повествование, Матвей каждого из пришедших встречал лицемерной ухмылкой и представлял Волкову по мере прибытия их всех: мздоимцев и взяточников, фальшивомонетчиков, работорговцев и сводников, разбитных торговцев чужой собственностью, быстроглазых шулеров и скромных расхитителей общинного достояния, — пёструю шумную толпу. Волков осовел от выпитого, но провожатого теперь старался слушать внимательно, очевидно было — характеристики Джокер даёт безошибочные, хорошо разбирается в топологии общества и в состоянии даже предвидеть события.

— Слышь, Саша, на кружку пива спорить хочешь? Махач сейчас будет обязательно.

— Почему так думаешь? — удивился Волков, проследив за взглядом сатира. Ну, шумновато за воровским столиком, однако мирно и беззлобно, вполне по-товарищески.

— Да потому что провокатор затесался в компанию.

Действительно, за столиком не шестеро, а семеро, но разобрать который из них чужой…

— Может, просто знакомого встретили.

— Знакомого! — фыркнул Джокер. — Я таких знакомых на версту с зажатым носом чувствую. Просто-таки задницей. Гляди, гляди. Уже начали.

Когда с веранды уволокли переломанную мебель и увели (завернув руки за спины) тех членов воровского сообщества, какие могли ещё передвигаться самостоятельно, Джокер проговорил, причмокнув от удовольствия: «Вот хозяин заведения и с прибылью. Втрое теперь из них вытрясет». Пересчитав оставшиеся тела и прибавив число к количеству уведенных, Саша подвёл итог — снова шестеро. Седьмой непостижимым образом растворился в воздухе.

— Да ты, я смотрю, прорицатель. Тебе бы стать советником княжеским, — подмигнул он Джокеру, делая вид, что шутит спьяну. Лукавил, конечно, и следил исподтишка за реакцией сатира очень внимательно.

— Заранее никогда сказать нельзя, кто чей советник, — непонятно ответил сатир.

Тенькнула струна, потом ещё и ещё, загудели, перекликаясь, басы. На эстраде у края площадки обнаружились тёмные, с белыми манишками, тени. Оркестрик.

Стемнело. Хозяин трактира собственноручно зажёг керосиновые светильники по углам площадки. И тут же на другой стороне реки разгорелись четыре светляка, в тёмной воде возникли колеблющиеся пятна отражений и потянулись к восточному берегу призрачные световые дорожки.

Хохотал аккордеон, лица плыли в глазах Волкова, как речные огни на воде. Один из музыкантов, измождённый, выступил вперёд изогнулся, поднял руку и запищала, запела под смычком нежноголосая скрипка, выводя знакомую мелодию, трель запрыгала по воде плоским камешком, унеслась к дальнему берегу, и пятна света в ответ разгорелись теплее.

— Что там, на той стороне? — спросил Саша, лениво отмахиваясь от надоедливой мошкары.

— Да то же самое, что и здесь, — в тон ему ответил Джокер. — Кабак у пристани. Их два: правобережный и левобережный, — одними названиями отличаются, а так — один хрен. И публика такая же. Нам тот берег сейчас без надобности, мы ж на этом. Вон, гляди, кто ещё пожаловал.

Саша нехотя обернулся (по правде говоря, созерцанием публики уже пресытился) и увидел, как по короткой лестнице один за другим поднимаются какие-то люди в серых плащах с остроконечными капюшонами, надвинутыми на глаза.

— Вот они во всей красе, серые иноки. Да ты не дёргайся, здесь они никого не трогают. Хозяину на них начхать, одно ему плохо — столик заняли и до утра не уйдут. Ты как, посидеть ещё хочешь, или наверх пойти?

— Пойдём, — решительно заявил Волков и попробовал встать.

— Э! Э! — Джокер подскочил к нему и подхватил под руку. — Так ты со стола на пол всё наладишь гамузом. Скатерть отпусти. Эк развезло тебя, твоя светлость, по-княжески.

Ноги не слушались, дверь кабака двоилась и перекашивалась, деревянная крутая лестница норовила встать дыбом и ударить капитана Волкова по носу. Наползал со всех сторон вязкий мрак. В минуту просветления Саша нашёл себя стоящим на балконе второго этажа. Из тьмы выплыли огни на другой стороне реки, огни на воде, в уши ударила резкая злая музыка, а последнее, что привиделось, — пламя костра на левом берегу и ночными бабочками вкруг него тени. После тьма забвения поглотила эмиссара Внешнего Сообщества капитана Волкова.

Не люди окружили его; вместо лиц — свиные рыла, толклись, не давали проходу, но надо было успеть туда, где костёр, потому что жечь живьём — вообще изуверство, но если сжигают женщину… Свиннорылые оказались никуда не годными противниками, разлетались, как надувные шары, однако бежать сквозь густую тьму всё становилось трудней, костёр приближался медленно. «Почему она не спрыгнет оттуда, ведь не привязана?» — досадовал Александр. Попробовал крикнуть: «Да прыгай же!» Женщина повернула к нему голову, Волков узнал её и рванулся быстрее прежнего. «Иришка, прыгай!» А тут ещё кто-то стал под ногами путаться: «Ваша светлость, куда же вы?» — Джокер. И принялся хватать за плечи и в рот заглядывать: «Зубки-то у вас не того. Позвольте-ка» А в руках гидравлические клещи, и он ими…»

— Ах, подлец! — крикнул Волков и с криком этим проснулся. Дверь на балкон была распахнута, оттуда тянуло холодом. Зудело у лба какое-то насекомое. Саша машинально хлопнул ладонью, но не попал. Голова тяжёлая. И почему-то холодно. «У меня куртка расстёгнута?» — подумал Волков ощупал себя, нашарил карбофлексовую тесьму, поискал перстень. «Что за чёрт?» — перстня нет. Тесьма цела, но нет на ней перстня Южного Княжества, как не было. «Сплю ещё», — решил Волков, с трудом поднялся с кровати, пошаркал ногами в поисках ботинок, не нашёл. Ругаясь сделал шаг, зацепил ногой что-то холодное тяжёлое и острое. Кряхтя присел на пол посреди комнаты (в голове кавардак) поднял находку и с полминуты рассматривал в неверном предутреннем свете, не понимая: почему клещи? Зачем они? «Вы идиот, господин эмиссар», — сказал он себе, когда сообразил: тесьма не по зубам оказалась Матвею, но резать её не пришлось. Джокер поступил проще — перекусил клещами дужку перстня.

Глава тринадцатая

Настоящего своего имени он не помнил, в длинных диалогах с самим собою чаще всего называл себя Гариком. Остальные имена и прозвища использовал по обстоятельствам, это же, полученное от приёмного отца, считал собственным и без нужды трепать не любил. Будучи по натуре человеком общительным, приобрёл во время длинных вынужденных путешествий привычку разговаривать вслух с самим собой, если оставался без собеседника, и уж в таких случаях не Матвеем себя именовал, не Лёвой и, уж конечно, не Джокером, а именно Гариком.

— Ты не спеши, Гарик, остынь, — шептал он себе под нос, крадучись спускаясь по лестнице к выходу. — Он до утра проваляется без памяти, это я тебе гарантирую, как Алтын, бывало, говаривал. Налакался, телёнок неразумный. Глупец ведь и неумёха, пень развесистый, а туда же — княжить нацелился! Сын Дианы. А подумать, так какая разница, благородных ты кровей или дворняга безродная? У кого перстень княжеский, тот и князь, так я думаю.

Перстень оказался великоват для безымянного пальца, а на средний наделся с трудом. Налезть-то он налез, однако сидел неудобно, и больно закусывал разрезанной дужкой кожу, но лучше так, чем по дороге посеять где-нибудь.

— Слышь, Саша, — обратился сатир к оставленному ни с чем капитану Волкову, — ты думал, я с тесёмкой твоей не справлюсь? А вот тебе, выкуси. Оставь себе свою петлю на шее, при случае можешь повеситься. Жаль, не успел я у тебя, дурака, выспросить, как с этой хреновиной управляются, а то бы — чего проще? — раз, и махнул на ту сторону. Или по воде перешёл. Но, экая незадача, ждать нельзя было, пока ты то да сё, и доберёшься до Кия, перстень ему показывать. Я и сам показать могу без посторонней помощи. Я теперь князь, я, ты понял, уважаемый?

Последний вопрос случайно угодил в одного из серых иноков, терпеливо дожидавшихся на веранде «Левобережного» наступления утра. На счастье, инок кроме благоприобретённой немоты страдал, по-видимому, тугоухостью и только башкой своей помотал в ответ, помычал и показал что-то на пальцах, но языка немых не знал сатир, хоть и стоило бы.

— Да ну тебя, — буркнул он и скатился по короткой лестнице. — С тобой связываться… Знал бы приговор, с каким к перстню обращаются, раскидал бы вас, собак безъязыких, одной левой. Мизинцем бы по стене размазал. А так, что ж получается? Через реку не переправиться, морду набить кому-нибудь и то не выйдет. Обидно!

Он потащил из кармана ключ, машинально открыл дверцу машины, забросил чемодан с деньгами и камнями на заднее сиденье, сел за руль, сунул ключ в замок зажигания, но двигатель не завёл, задумался: «Отъехать на север подальше и там переправиться? Время потеряю зря. Вдруг этот оклемается и сдуру насвистит кому-нибудь в уши о деньгах, камнях и перстне? Его-то повесят, естественно, но как бы на дорогах застав не устроили. И во дворец попасть желательно затемно. Через реку бы… Слышь, Саша, как ты меня на той стороне достанешь без перстня-то? А? Ха-ха! Как же ты приговаривал? «Афине!» говорил, но это, я думаю, обращение. Потом чего-то там «случить»… Или «влучить»? Какой-то «конь», почему-то «соль»… Бред сивой кобылы, но нужно попробовать.

Гарик стал переставлять и переделывать слова заклинания так и эдак, и проговаривать их разными способами, но ничего не менялось, как ни пробовал. Так же лениво переквакивались лягушки в тростниках у берега, так же тоскливо посвистывала на пустеющей веранде скрипка трактирного лабуха и перемигивались, дразня, огоньки на другом берегу. И закрались в душу сатира сомнения — не поздно ещё вернуться, разбудить того пентюха, вернуть ему… Внезапный озноб пробрал Гарика; припомнилось, как расстёгивал куртку, как тащил тесьму, дрожа от нетерпения, но сдерживаясь. Как щёлкнули клещи и упала на ладонь драгоценная добыча, испугав неожиданной тяжестью, как пот прошиб, когда, не веря удаче, новый владелец перстня потёр осторожно камень пальцем.

— Э! Гарик, а не попробовать ли? — спросил себя воодушевлённый новой мыслью вор. Он, обмирая от волнения, потёр камень пальцем и сказал громче, чем следовало: «Афине!» И едва не вскрикнул от радости — точно как тогда на лбу выступила испарина, собственное тело показалось легче воздуха, проступили ярче во мгле огоньки дальние и почудилось женское пение.

Он вывалился из машины, бросился к берегу, потом одумался — пороть горячку не стоило. Вернулся, забрал чемодан и уверенным шагом направился к берегу, наискосок, чтобы никто из окон трактира не увидел случаем, как переберётся через реку яко посуху новый князь.

— Ясно теперь, — чувствуя небывалый душевный подъём, бормотал он, — Вот что значит жизненный опыт. Сейчас перебежим на ту сторону.

Женское пение слышалось громче, летело над водой, и мерещилось Гарику, что за спиной его раскрываются крылья. На пляже в отдалении пылал костёр, верно, селяне на купальскую ночь безобразили, пользуясь старого князя разрешением. С реки полз туман, враз одежда стала влажной, на воде огонёк померещился, потом ещё и ещё, но ничему этому владелец перстня не придал никакого значения, нетерпеливо и сильно потер камень, крикнул: «Афине!» — и, ощутив потребность не перебежать даже, а перепрыгнуть в один прыжок, не чуя ног под собой, рванулся к правому берегу.

Под башмаками захлюпало, увязли ноги, Гарик с разбегу сделал несколько шагов, потерял равновесие и опомниться не успел — плюхнулся в воду. Поза унизительная: на четвереньках, одна рука (та, что с чемоданом) задрана.

— Так и не так твою светлость через колено с вывертом! — заорал он, обозлившись на Волкова. Мало того, что колдовство не сработало, ещё и вымок до нитки. Ругаясь, — шутки такие к Неназываемому в задницу! — он кое-как поднялся, по-прежнему удерживая драгоценный чемодан над поверхностью, и увидел, как плывёт сквозь слоистый туман огонёк, плывёт и легонько покачивается. «Дурищи сельские венки со свечками сегодня пускают, — сообразил сатир. — Потому как замуж хочется. Поймать его? Всё равно ведь штаны вымокли». Он шагнул, с трудом вытащив увязший в иле башмак, шагнул ещё раз, уже легче и подхватил с воды венок. Свеча затрепетала, едва не погасла, но разгорелась снова, и в пляшущем её свете Гарик разглядел: не простой венок. Крест металлический, травою оплетенный, в центре — кольцо, в него-то свеча и воткнута. «Бросить его, пока не застукали с крестом в руках! Вот свечу только вытащить…»

— Ты чего, пёс, поминаешь всуе имя светлости? — Спросили позади женским голосом насмешливо. «Попал», — подумал Гарик и повернулся, переступая вязнущими ногами. Венок выбрасывать смысла не было, всё равно уже заметили. Сатир суетливо припоминал: «Когда я успел помянуть светлости? Истинно нашло исступление. Сбежать уже не получится. Да и незачем. Обыкновенные сельские дуры». В отсветах дальнего костра белые силуэты, лиц не разобрать. Видно на головах венки, не по сельскому обычаю распущены волосы: хвостами змеиными у шеи, на плечах лежат и к груди спускаются. Рубашки у всех лёгкие, ногами босыми девушки — холодно им на песке-то мокром, — переступают, будто приплясывают.

— Чей венок поймал ты, пёс, ну-ка сказывай! Чью судьбу схватили руки подлые? — спросила та, что была ближе и не побоялась ступить в воду поперёк указу княжьему. За спиной её хихикали и шушукались собравшиеся парочками и троечками белорубашечные нимфы.

«Селянка бесстыжая. Языком верхних разговаривает. Совсем страх потеряли гойские бабы», — думал Гарик волоча ноги к берегу. В ботинках хлюпало, мокрые штанины липли к ногам, сатир злился: «Руки мои, может, подлые, да не тебе попрекать, сучка сельская. Верхним говором я и сам могу, перстень княжеский на руке моей. Слушай, глупая, мою отповедь».

— Чей венок поймал, ту казнить велю. Ибо в нём есть крест еретический, — стараясь, чтоб не дрожал голос, проговорил Гарик, подходя к дерзкой и протягивая ей венок. Ничего не скажешь, прозвучало внушительно. Иолант сверкнул в пламени свечи, бросил золотые искры на склонённое лицо девушки. Сердце стукнуло в сатировой груди и, показалось ему, исчезло куда-то. «Быть того не может! Чтобы она, ночью, здесь… Погиб», — подумал он.

Девушка смотрела на перстень, не отрываясь. В пляске пламенных желтоватых отсветов лицо её делалось то гневным, то растерянным, губы шептали: «Пришёл…Дианы сын… Единственный…».

— Охрана! — пискнул за её спиной девичий голос. — На княжну покушение!

Гарик затравленно огляделся: почудилось — позади светлых силуэтов зашевелился мрак. Возникли чёрные, бесшумно ступая по песчаной отмели, придвинулись. «Волкодавы», — обречённо отметил про себя Матвей, но с места не тронулся. Венок у него отобрали, рука его была в руке девушки, та при свете свечи разглядывала камень и тонкие золотые завитки оправы.

Любопытное, нисколько не испуганное личико высунулось из-за её плеча: рыжеволосая желтоглазая ведьма. Она прошептала ещё раз: «Охрана… Ох!» — потянула руку и венок цапнула: «Кирка! Это же мой венок! Принесло ж его к этому борову. Отдай же! Не слышишь? Это мой…»

«Так и есть, — сказал себе Гарик. — Попал я, как кур в ощип. Княжна Кира. Вот не знал, что верхние так развлекаются».

— Венок твой? — недобро щурясь, ответила Кира и отдала подруге оплетённый травою крест со свечой. — Венок твой, да не твой это суженый. Что сказали тебе, ведьма, ты слышала? Казнь грозит за крест еретический.

— Ты чего, Кирка? — пробормотала, отшатываясь, Ольга. — Вместе ведь делали… Ты сама…

— Охрана! — крикнула, поворачиваясь, княжна Кира. Ногти её больно впились в руку Гарика. Замершее сердце его забилось сильно, толчками, в горле.

— Охрана, хватайте отступницу! — приказала княжна и указала на подругу. Мокрый песок полетел из-под ног комьями, метнулся свечной огонёк в сторону, затрепетал, погас. И свеча пропала, и венок с крестом. Затоптали.

Отлегло от сердца у Гарика: неминуемая казнь почему-то махнула мимо — нашли замещение. Сердце колотилось ещё, но спокойнее, особенно обрадовало милое княжны обращение:

— Не ждала тебя так рано, — неожиданно нежно проговорила Кира, глядя прямо в глаза. Всё поплыло в голове Гарика. Лицо милое выступило из тьмы, прочее кануло. Глаза её, тёмные омуты.

— Было сказано мне Тиресием, с юга ты придёшь, не задержишься. Ожидать тебя было велено в доме лунном, а ныне лишь новолуние.

— Так оттуда я… и пришёл, княжна, — заговорил, стараясь попасть в ритм верхней речи сатир. Опомнился, мысли его зашныряли, как мыши в кладовой. Пытаясь овладеть ситуацией, он продолжил:

— С юга я пришёл, с моря дальнего.

«За что?! Предательница!» — визжал позади голос Ольги, слышалась возня вскрики и тяжёлое дыхание.

— К морю и сама собиралась я, — выводя на берег промокшего сатира, говорила Кира. — И дракон готов, утром думала… Не приди ты вночь — разминулись бы. И ждала б тебя лето целое, и скучала бы в Чайном Домике.

— В Южном Дворце? — брякнул, забыв о необходимости попадать в ритм, ошарашенный сатир. — Ждала бы меня? Да я двое суток как из Чайного Домика.

— Лунный дом… — прикидывала вслух Кира, таща за собой вымокшего сатира к костру. — Дом Дианы… Южный Дворец… Всё сходится!

«Что сходится? Куда она меня волочит? Не зажарила бы. И эти следом увязались», — думал, оглядываясь на свиту княжны, Гарик. Нимфы хоть и следовали за госпожой, но на почтительном расстоянии. Позади них волкодавы волокли обессилевшую от сопротивления рыжую ведьму.

Костёр трещал, стрелял искрами в небо, дышал жаром, сатир тревожился, заглядывал Кире в глаза, где жили два костра.

— Во дворец нам с тобой нужно затемно, — заявила она. Видно было — решилась. Знать бы, на что? «В умные головы и мысли приходят одинаковые, — думал сатир. — Сам же тоже собирался быть там затемно. Зачем я ей во дворце понадобился? Ну, заживо не зажарит, и то хорошо».

— Тайком до света поженимся, а после объяснимся с матушкой, — продолжала негромко, как бы сама с собой, говорить княжна.

«Поженимся!» — тяжело грохнуло в голове Гарика. От костряных искр в глазах Киры полыхнули, взметнулись пеплом последние опасения. Сатир окончательно потерял голову.

— Я поняла, что ты затеяла! — голосила Ольга. Двое белоглазых её удерживали. — Поняла тебя, предательница! Вот приведи теперь меня, попробуй, на суд княжеский! Такое скажу, сама не обрадуешься! Ты, дубина белоглазая, пусти руку! Больно! А-а!

Она визжала и брыкалась, Кира глядела на неё задумчиво. Помолчав сказала, обращаясь к подскочившей по едва приметному знаку фрейлине:

— На паром все, быстро.

Та поклонилась, метнулась в сторону, засуетились вокруг костра белые тени.

— Пойдём, — коротко пригласила Кира жениха.

Направились к берегу. Туман сгустился, на расстоянии трёх шагов ничего видно не было, Гарика, когда отошёл от огня, стал бить озноб — продрог до животиков после купания. Увидел во мгле у берега какую-то тёмную массу, услышал — вода поплёскивает, поскрипывает дерево. Паром. «Вот почему он в канун купальской ночи не работает! — запоздало прозрел Гарик. — На нём верхние прохлаждаются! Век на свете живи, а всё равно когда-нибудь да узнаешь чего-нибудь новенькое». Под шагами прогнулись длинные сходни; ступив на палубу, Гарик передохнул. Ещё немного и дурак тот, в трактире оставленный, догнать не сможет и останется с преогромнейшим носом, будь он хоть сам Неназываемый.

— Быстрей же! — подгоняла княжна отъезжающих. — Эй, там! Эту не брать. Запускайте двигатель! Ну же, псы, чего вы копаетесь!

— Не брать меня? Ха-ха-ха! — истерически хохотала оставленная на левом берегу Ольга. — Радуйся предательница! Я во сне являться буду тебе и твоему…

Но её не стало слышно, взревел двигатель. От винтов плеснула тугая волна, выползла на берег, докатилась, омыла ноги грозившей сжатыми кулачками девушки. Угрозы её остались без внимания, Кира обняла нареченного так, что из холода Гарика бросило в жар и спросила, неслышно для жавшейся к другому борту свиты:

— Как же мне называть тебя, единственный?

— Матвеем, — хрипло ответил Джокер. Потом откашлялся и повторил:

— Зови меня Матвеем, милая.

Одинокую белую фигурку на берегу съел туман. Некоторое время волкодав, ворочавший румпелем, ещё видел тусклое багровое пятно догорающего костра, потом речная мгла поглотила и его. Тогда рулевой переложил руль, чтобы пойти круче против течения, приподнялся и стал высматривать на правом берегу сигнальный огонь пристани.

Сон и последствия вечерних возлияний мигом слетели с Волкова, голова заработала в полную силу. Отшвырнув с досадой в угол главную улику — оставленные на месте преступления клещи, он выскочил на холодные и влажные от росы плиты балкона. И сразу же увидел у входа на веранду машину Матвея. Секунды не потребовалось, чтобы понять — машина брошена. Не мог сатир оставить её умышленно с открытой дверью. Напрашивались два варианта, чтобы выбрать из них наиболее вероятный, следовало осмотреть медведя внимательно. Торопливо завязывая башмаки, — разулся вчера, надо же! — Саша раздумывал: «Основное понятно. Кражу он задумал у переправы, когда узнал о перстне. Как украсть, придумал в Манихеевке, а после выжидал удобного случая. И дождался. Господин эмиссар налился пивом до беспамятства, чем Джокер не преминул воспользоваться немедленно. Потому и не бросил меня возле участкового управления. Ч-чёрт, узел затянул, хоть зубами развязывай. Не понимаю, на что он надеется? Ведь знает же, что догоню его… Стоп! Вот в чём дело! Дурак он. Поверил, что летаю я и всё такое прочее потому лишь, что перстень на шее болтается. Та-ак. Кол вам, господин эмиссар, по интриговедению. Всё, Сашечка, хватит возиться со шнурочками».

— Всё? Ничего не забыл? — громко спросил себя, оглядывая номер гостиницы, Александр. И тут же ответил:

— Забывать-то и нечего. Ничего не осталось, кроме одежды и пояса.

«Нужно попробовать представить его действия, — говорил себе капитан, направляясь к лестнице. — Куда выходить? Не помню, хоть тресни. Вот сюда. Лестница. Бежал он к машине и думал о том, что лучше и надёжней всего на ту сторону переправиться, чтоб оказалась между нами река, через которую без перстня и денег никак лопуху не переправиться. Выскочил он на веранду и вспомнил, что паром не работает. Тогда решил уехать от греха подальше, чтоб пролегло меж ним и господином лопухом максимально возможное расстояние. Может, видели его? Спросить некого, пусто на веранде. Между прочим, Джокер говорил, как мне кажется, что серые иноки просидят здесь до утра. Солнце не встало ещё, а их след простыл. И ладно. Даже если видели, что с них толку, всё равно безъязыкие».

Волков побрёл, сбивая с густой травы росу, к песчаной площадке, где стоял медведь, к распахнутой настежь водительской дверце, прикидывая: «Два варианта. Либо схватил его прямо тут кто-нибудь, кто в курсе наших с ним похождений и знает о деньгах и камнях, либо сам он, сидя в машине… Ключ в замке торчит. Им, насколько я понял, машина включается. Интересно. Сие, Сашенька, указывает, что схватили его всё-таки. Почему же меня не тронули? Ну, это понятно. Добрались до сокровищ, прочее по боку. Нет. Всё неправильно. У машины было бы натоптано, а тут…»

Саша вылез, аккуратно ступая, опустился на колени и принялся изучать отпечатки подошв на влажном речном песке. Все отпечатки одинаковые, рубчатые. Иных нет. Никого у машины не было, кроме водителя. Никто Джокера из кабины не выволакивал, сам выскочил, да так поспешно, что не дал себе труда вытащить ключ и закрыть дверь. Значит, первый вариант отпал ввиду несостоятельности, а второй… «Передумал ехать. Испугался? Кого-то заметил?» — Саша глянул на реку. Туман у берегов, вода белая. Рябь, как пенка на молоке. Молочная река. «А берега туманные. Там на пляже какие-то серые возятся. Те самые иноки? Погоди, господин эмиссар, не разбрасывайся. Всё равно, увидел он кого-то или нет, главное, куда направился. Ну-ка…»

Саша прошёлся, пригибаясь и всматриваясь, по песчаной площадке, следуя направлению чётких следов. На асфальтовой дороге потерял, но тут же обнаружил по ту сторону. Следы вели к реке, туда Волков и двинулся. К сожалению, на пляже цепочка отпечатков оказалась основательно затоптанной. «Будто стадом прошлись. Каких тут только не было: и босых, и обутых, и больших, и маленьких. Железяка в песок затоптана».

Волков отряхнул с погнутого креста в травяной разлохмаченной оплётке песок, нашёл раздавленный свечной огарок, но понять, имеет находка какое-то отношение к судьбе Матвея или нет, не смог. Что-то знакомое огоньком замерцало в памяти: день летнего солнцестояния, венки, свечи, река… — читал, слышал… Но ничего определённого капитан Волков вспомнить не смог. Какие-то древние верования. «Попробовать расспросить иноков? Что они там делают?»

Разобрать на таком расстоянии, — метров триста до них, никак не меньше, — понять, почему так суетятся и чем заняты не получилось. «Таскают хворост? Да, к столбу его валят кучей. Готовят костёр. Что же — это понятно, утро зябкое и промозглое. Но не все заняты, некоторые кучей сбились, — примечал, следуя неспешно вдоль берега Волков. — И куча шевелится. Как будто толкаются они и довольно азартно, даже весело. Игру в регби затеяли? Один в сторонке стоит, за ними приглядывает. Судья? Нет, не туда он смотрит. Куда же?»

Тот из иноков, кто в сборе дров для костра не участвовал и остался равнодушным к исходу спортивного состязания, глядел на восток, где алела за низкорослым редколесьем заря нового дня.

Дело у сборщиков хвороста спорилось, не успел Волков и ста шагов пройти, с занятием этим они покончили, один из них бросился к наблюдателю, остальные остались у столба в ожидании. Толпа регбистов рассыпалась, извергнув тщедушную фигурку в белом одеянии. «Похоже, это женщина», — подумал Волков и, чувствуя недоброе, ускорил шаг и, сбиваясь от торопливости, стал бормотать свои заклинания. Где-то видел уже недавно и кучу дров вокруг столба, и женскую фигурку… «Они же её на костёр затаскивают! Почему же она не кричит, не зовёт на помощь?» Консоль включилась с грехом пополам, когда оставалось шагов пятьдесят до этих извергов.

— Эй, отцы! — рявкнул на бегу Волков. — Вы это бросьте-ка!

«Куда там, не оглянулись даже, привязывают. А молчит она, потому что кляп. Они глухие? Тот всё на восток смотрит. Ждёт восхода. Серая скотинка, я тебе покажу солнце красное!»

В руках одного из серых Волков заметил факел. Женщина, намертво примотанная к столбу верёвками, тоже следила (глаза круглые!) за чадящей головнёй. «Эту картинку мне Эго показывал! И потом во сне ещё…» — мелькнуло задним планом у Волкова, и он, добежав наконец, бросился растаскивать хворост. Молча, не обращая внимания на поджигателей. Кто-то мычал позади, хватал за плечи, потом руки соскальзывали. От серых воняло потом, несло нефтяным перегаром от сунутого в сучья факела. Тянулся тонкой струйкой к небу серый дымок (кто-то успел сунуть второй факел с другой стороны кучи), и Саша, отпихнув излишне настырного инока, приступавшего с ножом, туда кинулся, думая: «Вас много небось, а я один. Со всех сторон лезете, сволочи».

Тлеющей дубиной двинул одного набежавшего серого, потом другого, и отбросил обломки палицы в сторону. «Нет, не боятся они. Те что на ногах опять напасть собираются. Как бы не пырнули ножом. Меня-то защитит «Афина», а вот женщину…»

Пришлось, как ни противно, оставить костёр (собственно он не внушал уже опасений) и заняться более срочным делом — избиением. Что ж, если враг не желает сдаваться, поступать с ним приходится соответственно. «Ну, всё-всё. Увлекаешься», — остановил себя Волков, когда с неприятным делом было практически покончено, и, вместо того, чтобы залепить начальнику иноков раскрытой ладонью в лоб (тот помер бы тогда вне всякого сомнения), всего лишь повернул его лицом к лесу, задом к берегу, сгрёб за капюшон и пояс и зашвырнул так, что треск пошёл по ближнему кустарнику. «Хороший бросок, — похвалил себя и «Афину» капитан Волков. — Метров пятнадцать, если не больше. Но посадка получилась у него мягкая. Скажем так, почти мягкая».

— Ну, кто ещё? — спросил он, оглядываясь. Желающих не было, поле боя очистилось. Очень кстати пришёлся оставленный кем-то из иноков основательный нож с деревянной рукоятью и широчайшим ужасного вида лезвием. Саша потянулся, в три удара разрезал верёвки, поймал скользнувшее со столба тело — свалилась, как мешок, — оттащил на плече в сторону, уложил, — она без сознания, — и развязал тряпку, которой был заткнут рот. Увидел — совсем девчонка ещё, курносая, рыжая, глаза странные, не карие, а будто янтарные, закачены. Дышит. На лбу ссадина. «Что теперь? Воды ей?» Тряпки, чтобы смочить, поблизости не нашлось. Саша уже собирался оторвать полу или рукав от какого-нибудь из имевшихся в избытке серых балахонов, когда взгляд его упал на кляп, всё ещё зажатый в кулаке. Когда вернулся от реки с обильно смоченным компрессом, девушка уже шевелилась и постанывала, но всё равно стоило промыть ссадину.

— И-й! — визгнула она, когда по лицу полилась вода, мотнула головой, к лицу потянулась, но руки же связаны. Увидела Волкова, приоткрыла рот, набирая воздух, плечами двинула. «Закричит сейчас», — понял Саша и попробовал успокоить:

— Не кричите, девушка. Всё в порядке, для вас всё уже кончено.

Говоря это снова взялся за нож, не предполагая, что слова его в совокупности с действием могут быть неправильно поняты.

— И-и-и, — пищала девчонка, извиваясь как угорь, пыталась отползти на спине (попытки жалкие), связанными руками пихалась, рискуя напороться на лезвие, а когда Саша взялся крепче, запрокинула голову, забилась, крича в полный голос: «Не-эх-эхе-ет!»

— Да замолчишь ты?! — прикрикнул Волков, удержал ругательство и поймал-таки верёвку на лезвие.

Высвободив руки, девушка ещё раз пихнула Волкова, поднесла к глазам запястья — кожа ободрана до крови, — села, — рот раскрыт, глаза, как у пойманного кролика, — и тут же предприняла ещё одну попытку бежать, на этот раз не на спине, а руками отталкиваясь.

Не дожидаясь, пока начнёт лягаться, Александр поймал её за лодыжки и поспешно освободил от пут. То ли нож и правду был так остёр, то ли верёвки гнилые, — за один взмах разрезались. Совершив это действие, Волков отшвырнул нож, показал пустые ладони девушке и проговорил в виде пояснения:

— Да смотрите же! Ничего я вам плохого не сделаю!

Не расслышала она, да и не слушала, всё не могла от страха опомниться. Лягнула-таки Волкова в грудь (неловко и слабо), вскочила на ноги, но бежать не смогла — силы оставили. Пришлось Саше снова поймать её и усадить, придерживая за плечи и уговаривая: «Ну, всё. Всё, говорю. Ты слышишь меня? Обижать тебя больше некому. Они — вон, валяются».

Девчонка оглянулась, увидела одного из обидчиков, всхлипнула, привалилась к груди Волкова и, содрогаясь всем телом, заплакала, поскуливая без голоса. Саша выждал сколько положено, отстранил её, взявшись за плечи, и оглядел внимательно, прежде всего ссадину на лбу, после странные глаза с янтарной радужкой и в последнюю очередь содранную верёвками кожу на запястьях и лодыжках. Подтвердил предварительный диагноз: «Ничего особенного, царапины. Испугом отделалась», — и установил лечение: «Накормить биостимулятором, успокоить и увести отсюда, чтобы типы эти глаза не мозолили. А после уже расспрашивать».

Девчонка шевельнулась, высвободила исцарапанные лодыжки, поджала под себя ноги и натянула на них рубашку.

— Что, хороша красавица? — спросила хрипловатым после плача голосом. Саша поднял голову, посмотрел: щёки грязные, в потёках от слёз, но порозовели. Смутилась. Кривит губы неуверенно, как будто не может решить: можно улыбнуться или пока ещё нет.

— Хороша, — сказал чтобы подбодрить Волков и добился бледной улыбки. — И зовут тебя…

— Ольгой.

— Вот что, Оленька: пора нам с тобой отсюда уматывать, — нарочито деловым тоном сказал Волков, поднялся и полез в карман за аптечкой. — Ты как? Идти сможешь? На вот, глотни пока это.

Девушка не ответила, взяла таблетку, сунула в рот, не глядя. «Куда она смотрит? Ага, понятно. Не время, казалось бы, любоваться восходами».

— Послушай, — обратился к девушке Саша и осёкся, заметив, что лицо её искажено ужасом.

— Не выдавай! — взмолилась та и схватилась за куртку Волкова обеими руками. — Не выдавай меня… Я… Я что хочешь…

Снова пришлось взять за плечи и встряхнуть как следует, казалось — ещё немного, и опять хлопнется в обморок.

— Зачем мне тебя выдавать? — раздражённо спросил капитан Волков. — Кому? Что ты сделала? За что они собирались тебя жечь?

— За что?! — гневно вскрикнула девушка. — Ты ослеп? Не видишь, что ведьма я?! Любой, кто встретит… Первый встречный, что захочет — сделает! Солнце взошло. Погибла я.

Она отворачивалась, но не отпускала рук, как будто видела в этом спасение.

— Ну, вот что, — решился, так ничего и не поняв, Саша. — Сначала мы с тобой переберёмся за реку подальше отсюда, а уж потом ты всё расскажешь.

— За реку! Вы слыхали? За реку!.. Паром на той стороне. Оставила меня, — кивая, причитала Ольга. — На погибель покинула. Предательница.

Тот в сером балахоне успел прийти в себя настолько, что сидел, опираясь на руки. «Ну, хватит болтать, — решил Саша, проговорил себя под нос необходимые команды, включил режим левитации, соображая, как удобнее везти: на закорках или же придётся взять на руки. — На закорках удобнее, но как она в своей рубашке усядется? Придётся попросить её…» Ольга пискнула, заметив ожившего монаха, и попятилась к воде, не выпуская всё же куртку Волкова.

— Лезь на руки, — приказал Саша, наклоняясь.

— Что-о?! — она даже забыла на мгновение, что нужно бояться инока.

— Садись, тебе говорят! — заорал Волков и, не дожидаясь разрешения сгрёб в охапку эту ведьму непонятливую. — И за шею держись, а то в воду вывалю!

Он переместил курсор вверх и вперёд, стараясь удерживать равновесие, но это удалось не вполне.

— Ай! — вскрикнула Ольга и зажмурилась. «И вправду, чуть не хлюпнулись, — с неудовольствием отметил капитан Волков, выравнивая курс. — Центр масс сместился, да и не такая она лёгкая, как кажется. Но за шею теперь хорошо держится». Скользнувшая было навстречу зелёная от водорослей поверхность воды отодвинулась, в лицо пахнуло свежестью. Высоко Волков подниматься не стал, летел медленно, чтобы не пугать девушку. Впрочем, она быстро опомнилась.

— Кто ты? — спросила. Больше не жмурилась, в глаза заглядывала, спрашивая: — Одет как кузнец и как кузнец разговариваешь, но не знала я, что кузнецы так умеют.

— Я Неназываемый, — попробовал отшутиться Саша. На секунду показалось, — сейчас девчонка разожмёт руки. Выругав себя мысленно, капитан Волков собрался извиниться за глупое поведение, но это не потребовалось. Его обняли сильнее, чем прежде, и сказали на ухо:

— Я не спрашивала имени.

— Могла бы и спросить. Александр. А лучше называть Сашей, — ответил, стыдясь себя самого, эмиссар Внешнего Сообщества и подумал с немалым удивлением: «Она не испугалась Неназываемого. Первая из них, между прочим. Интересно, почему».

— Куда ты? Сейчас врежемся! — предостерегла Ольга.

Саша заложил вираж, облетел склонённое к воде пышной копной прямых тонких ветвей дерево, которому известно было одно лишь подходящее название — ива, шорхнул подошвами ботинок по венчикам тростника, снизил скорость, но не рассчитал всё-таки, пробежал по инерции пару шагов и грохнулся на колени в траву, едва успев подставить локоть, чтобы уберечь пассажирку от неминуемой встряски. «Поздравляю с удачным приземлением, капитан, — съязвил он мысленно. — И поза какая удобная!» — а вслух сказал: «Извини, я нечаянно», — потихоньку вытащил обе руки и поднялся, отряхивая колени и локти от речного песка.

— Ничего, — ответила с непонятной интонацией Ольга, но выяснять, действительно ли фыркнула, или почудилось, Саша не стал. Так и осталось неизвестным: простила, похвалила или посмеялась над дурацким его положением.

Глава четырнадцатая

Настроение Ольги переменилось, стоило ей оказаться на правом берегу. Напуганное до полусмерти существо куда-то исчезло, уступив место энергичной и самоуверенной в высшей степени девице, прекрасно осведомлённой о том, с какой стороны у бутерброда масло. Впрочем, произошло это не мгновенно. Пока Волков приводил в порядок одежду и осматривался, пытаясь понять, далеко ли от места приземления до Киева обиталища, в девушке было ещё что-то от затравленного кролика — на Сашу бросала короткие взгляды, к берегу реки пробиралась украдкой. Заметив это, капитан деликатно отвернулся, чтобы не стеснять, но очень скоро обнаружил, — в этом не было необходимости. После коротких процедур косметического свойства (средства: ладони, вода речная обыкновенная), после придирчивого осмотра последствий приключения и оценки объективного урона (лицо, руки, волосы), для какового осмотра использовалась небольшая лужица, — метаморфозы с рыжей ведьмой произошли волшебные. Из камышей к Волкову вернулся совсем другой человек: ни дать ни взять, хозяйка светского салона, экстравагантно обряженная (стиль — речная нимфа), вышла встречать гостя (провинциала, но забавного).

— Значит, я могу называть тебя Сашей, — сказала она, слегка наклонив голову и выговаривая слова раздельно. Не получив от ошарашенного переменой в обращении капитана никакого ответа, взяла его под руку и, преодолев вялое сопротивление, повела по тропинке так, словно это была картинная галерея её собственного загородного дома. Ступала на цыпочках, неторопливо, и светски болтала без умолка:

— Очень мило, и так удачно, что я тебя сегодня встретила. Это до восхода солнца случилось, правда ведь? Значит, можно считать, что купальская ночь ещё не закончилась. Не зря, получается, я пустила венок на воду. А то, что его кто-то там выловил — не считается. Крест мы вместе делали, так что ещё неизвестно, кто из нас отступница. Зато хорошо известно, кто клятвопреступница. И свеча ещё горела, когда я венок у неё из коготков выдрала, это после уже псы её на песок сбросили. Добрый знак, правда ведь? Вот и получается, не случайно мы с тобой встретились.

Совершенно обалдевший от флейтового её щебета Александр помотал головой и взмолился:

— Погоди, я что-то ничего не… Какой крест? Какой венок? Кто клятвопреступница? Свеча ещё… А! Я нашёл что-то похожее на отмели. Вид такой, будто по нему стадо бегемотов прошло на водопой, и ещё раз прошло по дороге обратно. Крест мятый, свеча раздавлена.

— Ты нашёл? Это хорошо, — заявила, радуясь такому известию, рыжая ведьма. — Вот говорю же, не случайно мы встретились. Венок мой, оказывается, попал по назначению. И теперь, раз уж так вышло…

Волков заметил, ведут его не просто так, а с умыслом, — тропинка закончилась деревянной беседкой, спрятанной в буйных зарослях высокорослых кустов, на ветвях которых — сиреневый мелкоцветья гроздьями. От цветов наплывал волнами одуряющий запах, потому-то и утратил эмиссар Внешнего Сообщества контроль над ситуацией.

— Раз уж так всё замечательно получилось, — говорила Ольга. Затащила капитана по двум ступеням лестницы в сумрак беседки на палубный, в трещинах и струпьях старой краски пол и толкнула на дощатую скамейку. — Раз уж всё так прекрасно устроилось, ты должен…

— Постой, Ольга, — Саша попробовал остановить стремительное развитие событий. — Что произошло? Тебя чуть не сожгли, ты сама пять минут назад боялась, что нападут опять. Ты что, ты больше не боишься иноков?

При упоминании о костре Ольгу передёрнуло, отстранилась, но Волков не успел воспользоваться передышкой — коротка была. Секунда, — и снова янтарные глаза оказались рядом, рука на плече, завитки бронзовых волос щекотали щёку. Ведьма шептала на ухо:

— Обязательно напоминать об этой гадости? Ну скажи, какие в дворцовом парке иноки? Ты думаешь, я так просто, из благодарности? Да? Это судьба. Это предназначение. Венок. Ты нашёл. Крест. Свеча. Спасение. Невеста Неназы… ваемого.

Дело зашло слишком далеко. Когда прижатый к спинке скамьи Волков ощутил на коленях жаркую тяжесть, понял — расстёгивают куртку, и услышал слова о невесте Неназываемого, с тяжёлым дыханием выговоренные, он решил: пожалуй, хватит. Пора ввести разговор в рамки. Поднялся сам, поднял ведьму, замолчавшую на полуслове, осторожно усадил на скамью (Ольга, нервно перевела дыхание), и сам уселся рядом. На приличном расстоянии. Нужно было объясниться, чтобы прервать развившееся до опасных пределов недоразумение.

— Чепуха всё это о Неназываемом, — сказал он с досадой. — Никакой я не… Обычный человек, понятно? Самый обыкновенный, что бы ты там обо мне ни думала, нездешний только. Поэтому и не знаком с вашими обычаями, глупо шучу, веду себя глупо и устраиваю всякие глупости. Не понимаю ничего, и вообще. Мне вот невдомёк, какого… То есть, чего от тебя было нужно инокам? Они маньяки? Сумасшедшие?

Ольга хихикнула, прикрывшись ладонью, потом сказала (глаза сверкнули янтарными искрами):

— Ты сам больше похож на сумасшедшего. Обычный человек? Ну, пусть. Допустим, я поверю, что обычные люди умеют летать по воздуху. Нездешний? Нда-а… нужно быть очень нездешним, чтобы не знать, чего от ведьмы нужно инокам. А вот что ведёшь себя глупо — это ты заметил правильно. Глупец только отказывается, когда ему… Когда его… Постой. Ты потому не захотел, что я ведьма? Да?

Янтарные искры погасли, Ольга отвернулась. Волков чуть не застонал от досады, думая: «Не одно, так другое. Теперь обидел её. И чем? Тем, что не захотел воспользоваться обстоятельствами. Получается — побрезговал. Чёрт их поймёт. И как теперь её расспросишь? Вон как нахохлилась».

Потянув носом, — ничего себе, как пахнут эти цветы! — Волков вдохнул побольше воздуха, но придумать сходу, что сказать, всё равно не получилось. Он выдохнул, положил руку на заострившееся плечо обиженной в лучших чувствах ведьмы и обратился к ней нежно, но так, чтобы не дай бог чего не подумала:

— Оленька, о ведьме: всё это глупости. И я ведь сказал, что не знаю, чем ведьма от нормаль… отличается от обычной женщины. Ну женат я, понимаешь? И ты сама же что-то говорила о предательстве. Если бы я с тобой… Ну, словом, это разве не было бы предательством?

— «Жена-ат!» — передразнила Ольга, но руку с плеча не сбросила и продолжила с горечью. — Какое это для ведьмы имеет значение? Не знаешь ты… Тут и знать-то нечего.

И Волков узнал. Честно говоря, лучше ему не стало от ещё одного гадкого прозрения. Ольга горячилась, вскрикивала:

— Обидеть боишься ведьму? Смешно. Любой сельский дурак знает: встретил ведьму — убей. Сожги, развей по ветру. И лучше так убей, чтобы мучилась. Чего проще? Глаза жёлтые — на кол её. А перед этим, почему ж не позабавиться? Всем миром проклятые, дети проклятых. Что значит, одни мужчины остались от Времени Проклятых? Остались и женщины. Странно, что выжили, правда? Если травят целыми деревнями. Ни с преступниками, ни с изгоями такого не делают, только с желтоглазыми. Во дворце вот княжьем не трогают, да ещё кое-где, тех, кто на рабском положении. Ведьму он обидеть побоялся, скажи пожалуйста!

— Да за что же вас так?! — не выдержал Волков. Обнаружил вдруг, что не сидит больше на лавке, а по беседке расхаживает из стороны в сторону. Взял себя в руки, вернулся, сел рядом с ведьмой и спросил спокойнее:

— За что вас так? И почему называют ведьмами?

— Ведьмы, — ответила Ольга, — от слова «ведать». Так случилось, что желтоглазые умеют узнавать потаённое. Что человек думает, что делать собирается. Не всё, конечно, но многое. Вот, как узнала, что ты боялся обидеть? Не говорил же ты, просто почуяла. Станут люди любить того, кто знает потаённое? Станут? Ну, такие как ты, сумасшедшие, может и станут. Нормальному человеку ни к чему, чтоб кто-то знал все те гнусности, какие он умышляет. То же предательство. Вот, как я поняла, что Кира делать собирается? И, дура, не удержала язык, брякнула. Может, и не оставила бы она меня, может, и не предала бы. А в общем, какая разница? Всё равно бы рано или поздно от меня избавилась, одно ей нужно было, чтоб я для неё шпионила. Подруга называется. Предательница.

Запах цветов стал горек Волкову, сам не заметил как руки его, лежавшие на коленях, сжались в кулаки до белых костяшек. Припомнился сон: костёр, а на костре — Иришка.

— Да, теперь я поняла, почему тебе нет до меня никакого дела, — грустно сказала Ольга и погладила сжатую в кулак руку Волкова. — И венок мой, получается, пропал даром. Нет, не бери в голову. Я сказала же тебе — ведьму невозможно обидеть, раз она обижаться не собирается. Ты спросить что-то хотел?

— Да, — ответил Саша, справившись с комком в горле.

— Спрашивай.

— Время Проклятых было давно. А тебе нет и восемнадцати.

— Двадцать два, — печально улыбнувшись, уточнила Ольга. — И что в этом странного?

— Ну как же ты могла пережить Проклятие? Получается, родилась позже?

— У желтоглазых рождаются желтоглазые, — нехотя ответила ведьма, и добавила, помолчав: — Девочки. Говорили мне, что и у обычной женщины может родиться ведьма, но мне что-то не верится. А вот что у ведьмы может быть обычный ребёнок, это я могу сказать точно, сама видела, как рожала одна из фрейлин. Говорят, сын у неё, чуть ли не от самого…

«Значит, тоже мутация. И может передаваться через поколение, — подумал Волков, отвлёкшись от дворцовых сплетен. — Всё ясно. И понятно, почему их травят, такие способности — штука опасная. И почему держат во дворце тоже понятно. Пока на службе у тебя телепат, переворота бояться нечего. Если же возникает подозрение, неугодную ведьму всегда можно просто выставить на улицу. И больше не о чем беспокоиться, граждане государства всё за тебя сами сделают».

Ольга оживилась, сплетничая:

— …узнала недавно, даже сама испугалась. Княгиня шла по коридору, раздумывала, а я за дверью потайной спряталась. Она меня не заметила. Точно не скажу, о чём она думала, но страх её я учуяла. Боится, что вскроется её происхождение. Княгиня-то и князь, оказывается, подлородые. А значит, Кира такая же княжна, как и я, всего и разницы, что у меня глаза жёлтые, а у неё тёмные. Потому-то она и решилась на преступление.

— Какое преступление? — без особого интереса спросил Саша, не испытывая желания разбираться в династических связях Киева семейства.

— Да вот же, то, о каком я догадалась, когда меня эта предательница выгнала. Выйти замуж за князя истинного, и родителей с престола…

— За меня? — неосторожно спросил, задрав от безмерного удивления брови, Волков.

— Ты-то причём? Ночью она его встретила. Кучерявый такой, смешной, с чемоданом в реку полез. Одежда на нём волкодавская, а на руке — княжий перстень. Вот ведь кошка! Он поймал мой венок, а она меня выгнала!

«Похоже, Матвею перстень помог больше, чем мне, — подумалось Волкову. — Такое невероятное событие — с княжной Кирой встретиться, но случилось же. Мерзавец, негодяй, но получил перстень и тут же такое везение. Не бывает невозможного, бывает маловероятное. Реализация маловероятных исходов. Перстень княжеский. Мистика, но ведь сработало, и значит что-то в этом всё-таки есть. Пора мне во дворец, с Кием знакомиться, пока кто-нибудь из них не заполучил оба перстня, что крайне нежелательно. Мистика мистикой, но как бы не получилась тут у них суперпозиция невероятностей. Неизвестно, чем это может закончиться. Ох, как не хочется во дворец! И опять у меня предчувствия».

— Не ходи, — попросила Ольга.

«Я что же опять вслух разболтался?»

— Ты не очень-то сообразителен, — ведьма улыбнулась одними губами, глаза тревожные. — Не ходи во дворец, беда будет. С Кием Сила. Тягаться с ним никто не решается. Ничего не выйдет хорошего, будь ты даже самим Неназываемым. А обыкновенному человеку и лезть туда нечего. Не ходи, слышишь?

Но Саша поднялся, хоть ведьма и пыталась не пустить, цеплялась по-детски, приговаривала: «Одну меня здесь оставляешь. Сам пропадёшь, и я без тебя здесь тоже…» Волкова терзала болезненная раздвоенность, он думал потерянно: «Я ведь и сам чувствую, не справиться мне с этой сволочью. Пропаду без толку. И она пропадёт, и с ней многие. Не лезть наверх надо, а пытаться внизу от верхних защитить хоть кого-нибудь. Её например. Спас, называется. Притащил за собой во дворцовый парк. Любой же волкодав, если наткнётся на ведьму случайно… А мог бы спасти. Увезти за море».

— Увези! — упрашивала ведьма, пытаясь поймать руку Волкова. — Пусть не невеста я, буду как сестра тебе. Фу, глупость какая! Не слушай. Просто увези, ведь и сам тогда цел останешься!

«И сам тогда цел останешься», — издевательски повторил следом за ведьмой внутренний голос. Волков тряхнул головой, и, чтобы отсрочить хоть на пару минуту неминуемое и чрезвычайно неприятное решение, спросил:

— А что это за ерунда о невесте Неназываемого?

— Да так, — ответила Ольга, потупившись. — Слыхала я от матери пророчество, что сын родится от ведьмы и Неназываемого, быть, говорила матушка, тому сыну сильнее князей, он-то и есть, говорила она, князь истинный. Но правильно ты думаешь, это глупости, раз ты… — Ольга осеклась, потом продолжила безразличным тоном. — Раз ты обыкновенный человек.

«Хотел бы я знать, что у тебя на уме», — подумалось Волкову.

— А вот это как раз и необязательно, — ответила на его мысль ведьма, улыбнувшись сквозь слёзы. — Ни к чему тебе это знать, раз удержать тебя у меня не получается.

— Да, пора мне, — вздохнул Волков, ещё раз подивившись сильнейшему аромату цветов, от которого воздух в беседке казался жидким и не вдыхался, а глотками лился в лёгкие. Над пятнистой от солнечного света прогалиной плясали в косых лучах крупные насекомые, подойдя к выходу, он зажмурился, таким ярким показался свет июньского утра.

— Не ходи за мной, — остановил ведьму Саша, одновременно прислушиваясь: «Странно. Слишком громко для насекомого».

— Это дракон, — ответила на незаданный вопрос ведьма. — Взлететь собирается. На крыше дворца Киева площадка, гляди, вон оттуда он сейчас появится. Как собиралась Кира, так и сделает — утром полетит к морю, в Южный Дворец, но не меня возьмёт, а своего суженного. Чтоб они…

Ольга не досказала свадебное напутствие, украдкой глянула на Волкова. Тот вышел на прогалину, чтобы лучше видеть, как взлетит дракон. Гудение стало рокотом, из-за края кристальной грани Киева дворца вымахнуло зелёное существо, больше похожее на головастую откормленную стрекозу, а не на дракона, сверкнуло выпуклыми стёклами, ринулось вниз, прошло над верхушками деревьев, на миг заслонив от капитана Волкова «Улисс» (тот стоял, как и всегда, в зените), и скользнуло низко над рекой туда, где солнце.

«Над дорогой пошёл, — отметил капитан Волков. — Если это действительно Кира и Матвей, и они увозят с собой перстень Южного Княжества, значит, лучше момента не придумаешь. Пора идти».

— Возвращайся в беседку, — сказал он Ольге. — Из неё носа не высовывай. Я приду за тобой сразу, как только разберусь с Кием.

— А… — начала ведьма.

— Нет, — перебил её Саша, и, чтобы закончить неприятную сцену, сказал со всей жесточью, на какую был способен:

— Я сказал, возвращайся в беседку. Всё. До свидания, — и, развернувшись круто, пошёл по тропинке прочь от заросшего камышом берега. Оглянулся, когда тропка, взбираясь в гору, резко повернула направо. Ольга поднялась по ступеням беседки, и остановилась на пороге, держась одной рукой за столб. Нехорошо стало Волкову, когда представил, что будет с этой девушкой, если выполнить обещание всё-таки не получится. Переборов желание вернуться, он махнул Ольге рукой (хотя бы подбодрить её, если больше ничего нельзя сделать) и поспешил скрыться за поворотом. Очень удачно вышло, что кусты высотою в рост человека подступили вплотную к изрядно заросшей дорожке. Саша поднимался по зелёному коридору, поглядывая в сторону княжеского дворца, и раздумывал: «Не готов я к этой встрече. И даже Ольгу не расспросил как следует ни о Силе (об этом ей ничего не известно, наверное), ни о прочем. К примеру, о том, как во дворце у них тут всё устроено. О комнатах и коридорах дворцовых кому же знать лучше ведьмы, которая всю свою жизнь там шпионила. Придётся на «Афину» положиться и пробиваться с боем, только куда?» Саша поднял глаза к небу, глянул на «Улисс», празднично сиявший в незамутнённой сини. Глянул так, словно ожидал от своего корабля подсказки, и в этот миг его захлестнуло мраком и холодом. В последний момент успел уловить краем уха голоса людей за следующим поворотом дороги, но разобрать, о чём говорят и сколько их, не смог. Мир исчез. Обрушилась бархатная тьма. На мгновение тепло летнего дня сменилось промозглым холодом.

Но Волков не успел испугаться по-настоящему: увидел прямо перед собой обшарпанные доски беседки. Рука Ольги дёргала за рукав комбинезона, а голос её упрашивал:

— Увези! Пусть не невеста я, буду как сестра тебе. Фу, глупость какая! Не слушай. Просто увези, ведь и сам тогда цел останешься!

«Это было уже!» — припомнил Волков, мимоходом заметив на этот раз в голосе ведьмы обречённость, тряхнул головой и спросил о пустяке, чтобы не дай бог не подвернулось под язык главное:

— А что это за ерунда о невесте Неназываемого?

Ольга сказала в сторону:

— Да так, слыхала я от матери пророчество, что сын родится от ведьмы и Неназываемого, быть, говорила матушка, тому сыну сильнее князей, он-то и есть, говорила она, князь истинный. Но правильно ты думаешь, это глупости, раз ты… — Ольга осеклась, потом добавила с внезапной решимостью. — Раз ты всё равно никогда на мне не женишься.

«А говорила, что знать мне об этом необязательно», — подумалось Волкову.

— Сдуру брякнула, — ответила на его мысль ведьма, улыбнувшись сквозь слёзы. — Лучше так, чем корить себя до самой смерти, что смолчала. Может, мы никогда с тобой больше не увидимся и пророчество матушки моей не исполнится. Несправедливо это, не правильно. Что Тиресий предскажет — исполняется, а матушки моей прозрение…

— Кто это — Тиресий, и что он предсказывал? — перебил Волков, чтобы отвлечь внимание девушки от пророчества её матери.

— Спаситель княжны Дианы и Киры наставник. Он и предсказал ей, что с юга придёт истинный князь, потому она и решилась на предательство. Но теперь я на него за то зла не держу. Не было бы того предсказания, с тобой бы я не встретилась.

«Небеса чёрные и красные! Что с вами происходит, господин эмиссар?!» — ужаснулся Волков, и, чтобы прервать разговор напомнил себе вслух:

— Мне пора, — сказал и пошёл прочь из беседки, опустив голову, чтобы не встретиться случайно глазами с ведьмой, не говорить лишних слов, не видеть цветов и не вдыхать воздух, пропитанный их запахом. Зажмурился заблаговременно, чтобы глаза быстрее привыкли к свету, и глянул туда, откуда должен был явиться вертолёт. Но пришлось подождать всё-таки, слушая нарастающий рокот. И всё же из-за кромки крыши дракон вынырнул внезапно и совсем не там, где ожидалось. «В чём дело? На этот раз прошёл выше. Или мне кажется?»

Нет, не показалось Волкову. Не скользнул вертолёт над самыми деревьями, силуэт его не заслонил от капитана Волкова сияющую в зените крапинку «Улисса», над рекой завис на большой высоте, а когда Саша собрался пожелать Матвею и его молодой жене приятного свадебного путешествия, дракон повёл себя и вовсе странно. Накренился на правый борт (изменился тон рокота), нелепо задрал тонкий хвост (даёт перебои двигатель?) стал терять высоту, сначала медленно (видно лопасти), всё быстрее, быстрее, и камнем рухнул в реку. Вода к небу фонтаном. «О, небо!» — только и смог подумать Волков.

— Это я, — бормотала Ольга. Как-то вдруг оказалась рядом, и снова уцепилась за рукав комбинезона. — Я же всего лишь пожелала, чтоб они… И вышло по-моему. Но я не хотела… Просто со злости, из зависти…

— Ты здесь ни при чём, — сказал ей Волков. — Успокойся. Это Кий, теперь никакого сомнения. Так и говорила Джоан, на обратной ветви реализуются маловероятные исходы. Прошла Тёмная Волна, ты заметила? Петля была больше десяти минут, это серьёзно. Планетарной Машине с таким не справиться. Что ты говоришь?

— Я не понимаю, — шептала Ольга. — Нашло какое-то помрачение. Ты ушёл, мне худо стало, как никогда ещё не было. А потом вдруг оказалось, что не ушёл. Вот ведь ты.

— Возвращайся в беседку, — попросил Волков. Без особой надежды на успех попробовал вернуть ход событий в старую колею.

— Мне страшно, Саша. Я не останусь, пойду с тобой. Пусть меня волкодавы застрелят, это лучше, чем ожидание. Ты ведь сам говорил…

Тут Ольга спохватилась и прикрыла рот ладонью, словно надеялась затолкать обратно рвущиеся наружу лишние слова. Искоса глянула на Сашу и продолжила с фальшивым оживлением:

— Сам говорил, что неплохо бы иметь провожатого, который во дворце знает входы и выходы.

— Что-то я не припомню, чтобы я такое говорил, — съязвил Волков, думая при этом: «Зато хорошо помню, о чём думал. Хотелось бы мне знать, что на уме у этой… желтоглазой красавицы».

— Вот это как раз необязательно, — с победной улыбкой отчеканила ехидная ведьма. — А за то, что вместо дурочки назвал красавицей, вот тебе первый совет: чем лезть от большого ума через центральный вход, который очень даже охраняется, лучше бы поднялся на драконью площадку, её-то им охранять не от кого.

— Через крышу? — переспросил Волков, — Мысль хорошая. Это я могу, но как же ты? Придётся тебе всё-таки остаться в беседке.

— Не придётся, — уверенно заявила Ольга. — Ты опять возьмёшь меня на руки. Ну, давай же! Чего ждёшь?

— Сейчас, — буркнул Волков и в который уже раз стал просить «Афину» задействовать режим левитации.

На этот раз Ольга устроилась за спиной, держась за шею. Не обошлось без упрёков, но капитан Волков объяснил: если нападут, руки должны быть свободны. Ведьма забралась на спину, всё ещё ворча, что это неудобно и руки устанут держаться, долго возилась, пытаясь обеспечить себе максимальный комфорт и о главной причине неудобств осталась в неведении. А причина-то — проще не придумаешь: если заметят и начнётся пальба, между стрелком и девушкой окажется тело Волкова, надёжно защищённое от превратностей судьбы гравитационным поясом.

На этот раз Саша поднялся вертикально, чтобы не наломать дров в прямом смысле — зацепившись ненароком за какую-нибудь ветку. Ольга замолчала, когда оторвались от земли, только шумно дышала на ухо. Чтобы ей было легче держаться, пришлось изменить угол тангажа.

— Так лучше?

— О-о! — отозвалась Ольга, разлёгшаяся на спине капитана Волкова, как на кушетке.

«Жарковато», — подумал Волков и глянул вниз. Соображения об удобствах вылетели из головы тут же. Волкодавы, целый отряд. «По тропинке спускаются, — отметил капитан. — Человек пять или шесть, их голоса и слышно было перед тем, как накатила Волна. Вовремя мы убрались оттуда, ещё минута и пришлось бы отбиваться. Интересно получается. Не всегда маловероятные исходы Кию на руку. Подняться нужно повыше, чтоб не заметили. И Ольге сказать, чтоб не вздумала…»

— Я молчу, молчу, — испуганно шепнула на ухо ведьма; Саша скорее догадался, чем расслышал, слишком сильно шумел ветер.

«Ещё выше, господин эмиссар, заодно и осмотритесь».

С такой высоты дворец Кия напоминал гигантский ледяной куб, покрытый по верхней грани чёрной скатертью с оборками. На скатерти вместо праздничных блюд — стрекоза с двумя поникшими узкими крыльями. «Ещё один дракон?»

— Вообще-то их четыре, — дала справку Ольга.

«Один погиб, два где-то прохлаждаются, остался один, — подвёл итог Волков. — На крыше никого не видно, и это здорово. А дворцовый парк недурно охраняется, ограда, по углам какие-то скворечники. Спросили бы меня, что это, — я, пожалуй, ответил бы: вышки сторожевые, разве не видите? А берег реки не охраняется. Кий считает, что оттуда опасаться некого? Весьма опрометчиво. О, сколько коробок!»

Последний мысленный возглас вырвался у эмиссара Внешнего сообщества, когда он заметил за дальней стороной ограды ряды строений с плоскими крышами, чрезвычайно похожих на казарму тринадцатого участкового управления.

— Это не коробки, а Кий-город, — прокричала Ольга. Ветер-то наверху нешуточный.

— Не разговаривай, простудишься, — попросил Волков и двинулся малым ходом в сторону дворца. Возле самого его уха засопели горячо и обиженно, однако объясняться было некогда. Метров триста оставалось до невысокого парапета, ограждающего драконью площадку Киева дворца.

Оказавшись у края крыши, Волков взял правее, сделал небольшой крюк, чтобы зайти на посадку «от солнца», обогнул небольшую постройку в центре площадки и снизился до полутора метров, думая: «Никого. Как-то нужно попросить её слезть, так, чтобы опять не обиделась».

— Не стоит беспокоиться, — сказала ведьма и тихо пискнула, соскакивая. Понятно стало — всё ещё дуется. Волков опустился на четвереньки, тут же поднялся, с отвращением отряхивая руки — поверхность крыши оказалась грязной, липкой на ощупь и воняла углеводородными смолами.

— Теперь мы с тобой спустимся, — заговорила в полный голос Ольга, хватая гостя под локоть. Очевидно, ощутив под ногами твёрдую почву, приободрилась и вознамерилась снова взять на себя роль хозяйки.

— Ш-ш-ш! — зашипел на неё Волков, дёрнул ведьму за руку с таким расчётом, чтобы оказалась позади него, и проговорил вполголоса: — Иди за мной, из-за спины не высовывайся, будешь говорить, куда поворачивать.

— Ну и пожалуйста, — ответила обиженно Ольга. — Налево, за угол. Дверь видишь? Туда. Подёргай ручку. Ну, чего молчишь? Открыто?

«Даже если и закрыто, — подумал Саша, открывая дверь. — Остановить нас какой-то паршивой дверцей не выйдет. Шуметь не хочется раньше времени. Только бы Ольга… А, ч-чёрт, всё равно же слышит. Только бы ты не вздумала лезть вперёд, под пули».

За дверцей обнаружилась узкая винтовая лестница. Саша стал спускаться, осторожно ступая, Ольга, прикрыв дверь шепнула ему:

— Я-то ладно, а ты?

«Мне не повредит, если в меня постреляют немножко, — подумал рассеянно Волков, нагибаясь, чтобы осмотреть маленькое помещение. — Стрельба — ерунда. Щекотка для нервов, не более. Главное, чтобы не прибить опять кого-нибудь, кто сдуру подвернётся под руку. Никого здесь, можно спускаться. Дверь какая-то».

— Это запасной выход из покоев княжеских, — шепнула, прижимаясь к спине Волкова, его спутница.

«Тише. Ты здесь останешься. Если окажется, что там безопасно, я позову тебя. Сиди тихо, не высовывайся. Да, вот ещё что: когда я войду, поднимись к выходу на крышу и дверцу на замок. Понятно?»

— Понятно, — ответила ведьма и добавила с неудовольствием, — Раскомандовался.

Стальная дверь оказалась незапертой. Капитан Волков легонько толкнул её, прислушался — разговаривают, — скользнул в полумрак, нащупал рукой что-то мягкое — портьера, дверь завешена, — прикрыл дверь, — смазана, не скрипнула, — раздвинул портьеры и глянул внутрь.

У гигантского стола массивное кресло, в нём человек, но из-за высокой спинки видно было одну правую руку его. Перстень.

— И что же ты, Тиресий, нам присоветуешь? — спросил незнакомый женский голос. — Видишь сам, что случилось с драконом крушение.

— Я советы даю тем, кто слушает, — ответил откуда-то издали голос. «Тиресий. Молодой, судя по голосу, а я думал — старик».

— Так тебя ведь я одного и слушаю, — удивлённо возразила женщина.

— Слушать слушаешь, да невнимательно. Что не нравится, то коверкаешь. Говорю тебе, что неправедно власти княжеской добиваешься. Говорю, что ошиблась в выборе и ступила на почву зыбкую. И ещё скажу: внемли разуму, откажись от неправедно взятого!

— Ах ты пёс поганый! — заорал мужчина, сидевший в кресле. Голос его показался знакомым Волкову.

— Ах ты!.. Я тебя!.. — истерически вскрикивал мужчина, пытаясь выбраться из кресла. Наконец это удалось ему, он вскочил, отпихнув кресло ногой, и предстал перед эмиссаром Внешнего Сообщества во всём своём великолепии.

— Я казнить велю тебя, страдника! — прокричал он, тыча скрюченным пальцем в кого-то, скрытого от Саши портьерой.

От удивления Волков забыл, что нужно прятаться. Раздёрнул портьеры и сказал:

— Так это ты? Ну, вот мы и встретились.

На великолепном мохнатом ковре перед ним стоял человек в парадном мундире с золочёными кантами и, краснея от возбуждения до корней тёмных кудрей, грозил кому-то через весь кабинет пальцем. Матвей, он же Лёва, он же Джокер по имени Гарик. Сатир в княжеском облачении.

Глава пятнадцатая

Нет, не успел капитан Волков разобраться в обстановке, хоть надо было. Заметил, что комната велика, из окон вид на реку, рассвет, шторы раздвинуты. Большего внимания заслуживали присутствующие, было их в кабинете к моменту эффектного появления эмиссара Внешнего Сообщества трое. Матвей (рот открыл от удивления, однако страха не испытывает, на обеих руках перстни), поблизости в кресле для посетителей девушка (испугана, глаза тёмные), поодаль, у входа моложавый тип (одежда волкодава, но глаза не белые, рука в кармане — оружие?) и всё, никого больше не было в кабинете и спрятаться в нём негде. Но Матвей и не проявлял желания прятаться.

— О! — сказал он, — Ещё один явился набиваться в советники. Давно что-то тебя видно не было. Как спал? Не болит ли с перепою головушка? Позволено ли будет спросить, чем обязаны?

«Он просто издевается. Думает, раз на руках перстни… Постойте-ка, господин эмиссар, горячку пороть не следует. Разберёмся. Что же получается? Кто был на борту во время драконокрушения? На руках у этого оба перстня. Он с Кием справился? Проверим-ка».

— Чем обязаны? — переспросил, изображая удивление, Александр. — Да я же говорил тебе: мне нужно с Кием встретиться. С князем Кий-города.

— Тебе устроить с Кием свидание, — пропел Матвей. — Так это пустяки, легче лёгкого. Проведут тебя псы, окажут почести: на шею верёвочку, камешек и в реку, там где Кий теперь обретается. А с князем ты уже, почитай, встретился. Вот эти руки держат Матвей-город.

«Ага, — подумал эмиссар Внешнего Сообщества, глядя на сатировы руки, украшенные иолантами. — Уже Матвей-город. Как быстро у них тут это делается: раз и в дамки. И не боится мне всё это высказать, гад. Секунду. Да стойте же, господин эмиссар! Перстни у него. Тёмная Волна прошла уже после того, как дракон снялся с крыши. Значит, Сила в руках этого ничтожества».

— Э! Ты чего! — обеспокоился князь Матвей, выставляя перед собой руки с перстнями. — Но-но, пёс! Ты не очень-то!

Саша озлился не на шутку. Шагнул к Джокеру, готовясь схватить за отвороты парадного княжеского мундира, краем глаза приметил шевеление — должно быть поднималась с кресла девушка, — сообразил, надо думать, это княжна Кира, за молодого супруга волнуется, — схватил молодожёна за грудки и поволок его к стеклянной стене, за которой с полсотни метров пропасть.

Позади и слева слабо ахнули (точно это Кира, но не княжна уже, а княгиня), Матвей трепыхался, хрипел, пучил глаза, пытаясь что-то крикнуть, для него нападение оказалось почему-то полной неожиданностью (думал, помогут перстни? Дудки, уважаемый), третий свидетель покушения на жизнь князя Матвей-города в происходящем не принимал никакого участия.

— Сейчас я тебе покажу и шею, и камушек, — горячился капитан Волков, держа предателя за горло и прижимая затылком к толстому стеклу, за которым прекрасный вид на реку. — Посмотрим, помогут ли тебе…

И тут за спиной эмиссара Внешнего Сообщества крикнули:

— Это не он! Ты ошибаешься!

Саша выпустил шею Джокера и, обернувшись, подумал изумлённо: «Как так — не он? Ольга, ты что тут делаешь? Я же просил не высовываться!»

— Не он, — повторила ведьма, держась одной рукой за портьеру. Лицо её искажено было ненавистью; смотрела она при этом не на Матвея и не на княгиню, а на того типа, который равнодушно наблюдал за экзекуцией.

— Не я… — хрипел, пытаясь оттолкнуть капитана, Матвей. Княгиня Кира хваталась за куртку Волкова и пробовала зачем-то глянуть в глаза, но не до неё было. Никак не мог эмиссар Внешнего Сообщества поспеть за событиями.

— Тиресий, я всё слышала, — шипела ведьма, направляясь скользящим шагом к безучастному наблюдателю, — ты думал: ни при чём этот юродивый! Ты думал: как остановить неизбежное?! Ты что-то об этих самых… (ведьма приостановилась и повернула к Волкову голову) Саша, как они называются? Волны какие-то.

— Тёмные Волны? — Волков оставил Джокера, тот вдохнул шумно и вдруг заорал: «Охрана!»

Ольга вцепилась в одежду Тиресия, тряхнула (он растерян, не знает, что делать) и в лицо ему бросила обвинение:

— Ты во всём виноват! Ты устроил волны! Ты к власти привёл…

Распахнулась дверь, в комнату полезли белоглазые. Саша сделал движение — к Ольге броситься, но поздно было. Охранники оторвали ведьму от Тиресия, один ей руки удерживал, другой приставил к виску пистолет, а третий целился в Волкова.

«Ну вот. Говорил тебе, Оля…» — сокрушённо подумал Саша, но делать нечего. Не было ни малейшего шанса спасти эту оглашенную в такой ситуации.

— Тебя не сожгли ещё, рыжая? — проворковала Кира, оставляя Волкова и направляясь к бывшей подруге. — За реку пробралась, вредная? Напрасно же ты это сделала. Придётся тебе, ведьме, помучиться.

— Отпустите её, — попросил Волков и стал приближаться нарочито небыстро, показывая пустые ладони, к тому волкодаву, который целился в девушку. — Отпустите Ольгу — сдамся.

Сам думал: «Только бы он убрал пистолет от её виска. Остальное — дело техники».

— Стой. Стой, где стоишь, — проскрипел волкодав, не опуская пистолет и чёрные точки его зрачков равнодушно уставились на капитана Волкова. — Ещё шаг и я отстрелю ей голову.

«Чёрт. Он так и сделает. Пустоглазый пёс».

— Что же, нет на вас суда? Нет справедливости? — отчаянно выкрикнула Ольга, по щеке её (у Волкова стало сухо во рту, когда увидел) покатилась слеза, потом ещё. Помолчав, она сказала, обращаясь к Волкову, сломанным голосом:

— Пусть убьют. Лучше так, чем мучиться.

Волков вдохнул, поднял руку, ловя фигуру волкодава в рубиновую сеть «Афины», и в этот миг на него обрушилась бархатная тьма.

Холод накатил и схлынул, остался на кончиках пальцев. «Что это? Опять дверь?» — подумал Саша. Сталь холодила пальцы, Волков легонько толкнул дверь — оказалась незапертой. В полумраке нащупал что-то мягкое. Портьера. За ней кабинет Кия. «Этот мерзавец, — подумал Волков о Тиресии, — вызвал Темную Волну. Меня назад отбросило. Ну же, господин эмиссар! Думайте! Есть шанс переломить ситуацию! О чём они там?»

В комнате разговаривали.

— Что это было? Какое-то наваждение, — ошеломлённо бормотал Матвей. Руки его из-за спинки кресла видно не было, должно быть, тёр лоб.

— Нет, это вовсе не наваждение, — раздельно проговорила княжна Кира. — Что теперь ты нам скажешь, Тиресие? То же самое присоветуешь, — отказаться от власти княжеской?! Не тебе ли самому перстни надобны?!

В голосе Киры слышалась явная угроза.

«Они друг другом заняты. Нужно действовать, пока Матвей не позвал охранников, и начать теперь именно с этого пакостника, с Тиресия», — решил Волков. За дверью послышался какой-то шум, приглушённый вскрик. «Ведьма опять что-то почуяла, — решил Саша. Нашёл ощупью барабанчик замка и запер дверь изнутри, думая: «Вот теперь-то мы и позабавимся, теперь-то за Ольгу опасаться нечего», — и, раздёрнув портьеры, рванулся внутрь, прямиком к Тиресию. Кира на пути. Тоже к нему подбирается.

— Кира! Сзади! — визгнул Матвей. Княгиня обернулась как ужаленная и тёмный взгляд её скрестился со взглядом Волкова.

— Прочь с дороги, кошка! — проревел капитан Волков, в один прыжок оказался рядом с Кирой, поднял руку — толкнуть, но что-то заставило его глянуть мельком на Тиресия, и он замер. Прорицателя в комнате не было! Вбегая, Волков отчётливо видел его рядом с закрытой дверью, там же, где в прошлый раз, но теперь…

— Кошкой ты назвал меня? Правильно, — промурлыкала Кира. Волков помимо воли снова глянул ей в глаза. Голова капитана пошла кругом от наплыва невероятных событий. Тиресий исчез, что делать?

— Я похожа на кошку чёрную, — прозвучал в голове гулким эхом низкий тёмный голос княгини Киры. — Лапки мягкие, голос бархатный, но в глазах моих Сила сильная.

В ушах эмиссара Внешнего Сообщества загудел колокол, меж двумя басовыми ударами он услышал будто издалека истошные вопли Матвея: «Охрана! На княгиню покушение!» — и всё исчезло. Темнота, мрак забвения.

* * *

Первая мысль, возникшая у Волкова, когда к нему вернулось сознание, удивила его самого: «Какое ужасное зловоние», — подумал он и пришёл в себя окончательно. Смрад не исчез, лез в ноздри; от него выворачивало наизнанку, пришлось дышать ртом. Под спиной было что-то жёсткое и холодное, снизу дуло холодом. Когда Саша открыл глаза и поднял голову, вынужден был прищуриться — резануло светом, но это вскоре прошло. Он увидел небольшое квадратное оконце, украшенное решёткой — отделка безвкусная и грубая. «Где-то видел уже, — подумалось Волкову и тотчас припомнилось: — Эго показывал; тогда же, когда костёр и на костре женщину. В чём другом, а в прогнозах Эго не ошибается. Где это я?»

Саша сел на деревянной лежанке, привешенной к стене двумя ржавыми цепями, пошаркал босыми ногами по голому каменному полу, огляделся — мрачная комната. Стены кирпичные, голые, и ничего больше нет в комнате (два на три метра, высотою тоже около трёх), лежанка да ещё в углу какая-то деревянная грубо сколоченная крышка со скобой вместо ручки. И дверь. Когда увидел эту дверь с квадратным окошком, закрытым наглухо, в голову полезли ассоциации, но Саша отмахнулся. «Ишь чего придумали, остановить меня какой-то дверью», — подумал он, разжигая в себе злобу, провёл по груди и заметил, что вместо комбинезона на нём какое-то рубище. Серое: куртка и штаны, — ткань грубая и пованивает от неё… Волков поморщился и снова стал дышать ртом, осматривая странную нашивку на левой стороне груди — жёлтый круг. И тут до него дошло — пояса «Афины» нет больше на эмиссаре Внешнего Сообщества, а значит, поддержки ждать не приходится. Ни сломать дверь, ни выдрать из дурацкого окошка решётку, ни попросить помощи у Сообщества капитан Волков не имел теперь возможности.

«Как же это получилось?» — спросил он самого себя, и вспомнил последнюю картинку, которую видел перед тем, как впасть в беспамятство: глаза княгини Киры, бритые головы волкодавов, всё плывёт и качается. Тьма. «Поймали на чепухе. Обычный гипноз, похоже. Ерунда, но, как видите, господин эмиссар, гравитационное ваше оружие против него оказалось бессильным. Не слышал я, правда, чтобы без аппаратных средств, одними приговорами можно было уложить на месте такого деревянного обалдуя, как вы, но здесь каждый день приносит что-нибудь новенькое. Итак, вы попались, господин эмиссар. Странно, что они не пристрелили сразу, или в реку не бросили, как обещал сатир. Но он вообще горазд не исполнять обещания. Чего же ещё от меня нужно князю Матвей-города?»

За дверью лязгнуло и заскрипело в отдалении, потом грохнуло железом о камень, и мимо двери прошаркали шаги, показавшиеся капитану Волкову старческими, а следом за ними протопали ноги в тяжёлой обуви. Прозвучал неразборчивый начальственный окрик и снова стало тихо, лишь на грани слышимости, будто проник сквозь толстые стены, померещился Саше звук, похожий на кашель — надрывный, лающий. Помотав головой и отогнав неприятные мысли, капитан Волков стал прикидывать, чем грозит ему создавшееся положение и есть ли шансы найти выход. Картина получалась безрадостная: чего бы ни хотел от него Матвей, ясно, что добиваться желаемого он будет отнюдь не одними уговорами. «А я ещё радовался, что Ольгу оставил на крыше. Ей и бежать-то оттуда было некуда». От мысли этой стало ещё хуже, чем было, хотя казалось — хуже некуда. Воспользовавшись минутной слабостью капитана Волкова, сорвалось с цепи воображение. Картины перед глазами одна гаже другой: костёр, ремни из спины, строки Киева письма — «кишки выпустим», оттуда же выскочила наткнутая на кол голова с пустыми, чёрными от крови глазницами, и напоследок — опять костёр, на костре женщина. Волков зарычал, грохнул кулаком по лежанке, цепи звякнули в ответ. Дышалось тяжело, но было уже не до запахов. «Что же Эго? Тоже оставил меня? Как Оля сказала? Нет справедливости… Неужели всё? Иришка! Иронька!» — позвал мысленно Волков. Поднялся. Почудился в освещённом квадрате окна призрачный силуэт, но за спиной лязгнуло, спели петли, и голос такой же унылый, как пение ржавых петель сказал: «Чего разорался? Захотел в карцер? Выходи на прогулку, висельник».

Выводя заключённых из камер, надсмотрщик оставлял двери открытыми, поэтому каменные плиты коридора позади уныло ползущей, шаркающей и кашляющей колонны расчерчены были полосами света. Диковатое зрелище — мрачное сырое подземелье впереди, а позади солнечные полосы. Впрочем, смотреть назад не разрешалось, только в спину впереди идущему. И Волков рассматривал круглую жёлтую нашивку на спине Семёнова Романа Анатольевича, бывшего главного энергетика Внешнего Сообщества. Оказался в соседней камере. Вышел, горбясь; переступая через порог, схватился за косяк, повёл налитыми кровью невидящими глазами и не узнал Волкова.

— Рома! — позвал, не сдержавшись, капитан, за что немедленно получил чувствительный тычок в спину: «Не разговаривать!» Роман Анатольевич никак на оклик не отреагировал, привычно повернулся лицом к стене рядом с Волковым, ожидая пока закроют камеру. Голова его тряслась, губы едва заметно шевелились, и видно было — бывший главный энергетик не в себе и, возможно, просто не помнит собственного имени. «Месяца не прошло!» — ужасался Волков, глядя как бредёт, едва переставляя ноги, неузнаваемый, похожий на древнего старикана, а на деле-то — средних лет негодяй и предатель, наказанный тем самым властителем, от которого ожидал милостей. «Что они с ним сделали? И не с ним одним. Много их! Насколько мне помнится, Кий не склонен был нянчиться с преступниками. Кормить, содержать, выгуливать, — на это не разменивался, просто жёг и вешал. Почему же этих помиловал? И языки не вырезал, просто держал в одиночках и не давал разговаривать. Напрашивается вывод — каждый из них знает что-нибудь, чем Кий собирался в будущем воспользоваться, но без нужды не выпытывал, чтобы не приходилось записывать. Господин эмиссар, вы находитесь в библиотеке княжества. Собрание насчитывает… — сколько? — ну, в этом книгохранилище примерно пятьдесят томов. Вы, господин эмиссар, последнее приобретение. Поэтому корешок ваш не истрепался ещё, как у Романа Анатольевича. Но если вас будут часто снимать с полки и перечитывать…»

— Налево! — услышал Саша и тут же получил удар, на этот раз в плечо. Коридор закончился, над головой июньское небо (Волков зажмурился), асфальт квадратного дворика после холодных каменных плит обжёг босые ноги, но это было невыразимо приятно. Сразу поднялось настроение, и Саша стал осматриваться, в надежде обнаружить слабое место в системе охраны тюремного помещения. Напрасно. Сплошные отвесные стены высотой в три человеческих роста, по углам, как и положено, охраняются, а по верху оплетены проволокой и, надо думать, она под напряжением. За одной из стен, где узкий вход, зеркальная стена дворца. Сложно не оценить удобство такого расположения — государственные преступники всегда к услугам князя: вот они в подвалах, пожалуйте ваша светлость. Не нужен больше узник — вывели, к стене вот тут поставили, дали залп. Шикарно. «Значит, судьба вам, господин эмиссар, узнать, чего хочет от вас князь Матвей, жаль, не известно его отчество. Собачий сын. Но-но, полегче, уважаемый, когда думаете о князе Матвей-города. Вот он придёт, он покажет вам, почём ныне оскорбление светлости». Волков, разгорячившись, чуть не налетел на переднего, вовремя одумался: «Потише, спокойнее, Сашечка», — и выровнял шаг, посматривая на чёткие, съёжившиеся у ног узников тени. Близился полдень.

Прогулка не затянулась, колонна заключённых, серая гусеница, не замкнула один из кругов, втянулась обратно в логово, будя под сырыми сводами подземелья шаркающее эхо. Затем она распалась на части, и двери в коридоре одна за другой захлопнулись.

То ли действительно успела проветриться камера, то ли Волков привык, но дышать ртом необходимости больше не было. Первым делом Саша подошёл к окну, подпрыгнул, повис на решётке, подтянулся и выглянул. Прямо под окном асфальт, если выломать решётку, можно будет вылезти, но действия эти бестолковые, поскольку в трёх метрах — глухая стена, такая же, как в тюремном дворике.

— Ладно, — буркнул Александр, спрыгнул на пол, отряхнул руки от ржавчины и поднял из любопытства деревянную крышку, что в углу комнаты: «Что там?» Сразу стало понятно, откуда запах. Зато пропала необходимость барабанить в дверь и просить, чтобы вывели. «Со всеми удобствами, — думал арестант, устраиваясь полминуты спустя на жёстком щелястом ложе. — Почитать вот, к сожалению, нечего. Книг полно, но каждая на особой полочке. И где вообще видано, чтобы книги читали друг друга? Попахивает постмодернизмом, не чувствуете? Нет-нет, лучше бы вам не принюхиваться. Что там? Голоса какие-то».

По коридору протопали, звонко лязгнул засов. Саша медленно поднялся, ожидая — сейчас начнётся, дошли у нового князя руки до чтения. Сейчас снимут с полки свежее поступление. Но выводить из камеры его не стали, сказали подобострастно:

— Пожалуйте, ваша светлость.

— Возле двери останешься, — распоряжался князь Матвей, стоя на пороге. — И ты тоже. Дверь не закрывать. Не прислушиваться, смирно стоять. И передайте смотрителю, чтоб без моего приказа не отпирал наружную дверь.

Сказав это, сатир вошёл, прогулялся по комнате, развернулся на каблуках начищенных до тусклого сияния туфель и проговорил, милостиво кивая:

— Здорово, советничек. Хорошо устроился? Неудобств не терпишь ли? По-моему здесь очень неплохо, только чем-то пованивает.

— Твоя светлость желает поменяться со мной и получить то, что причитается? — вежливо осведомился Саша, следя за выражением лица собеседника. — Что же до запаха, так до прихода твоей светлости было терпимо, теперь действительно пованивает.

— Ты-то уже получил, что причитается, — сказал, дёрнув ртом, Джокер: замечание Волкова о запахе пропустил мимо ушей. — И получишь ещё, если не будешь вести себя, как положено.

«Что-то ему действительно очень нужно от меня, иначе не стал бы терпеть оскорбления. Что же? Что он мнётся? Надо попробовать подыграть ему».

— За что же меня наказывают? В чём вина моя перед вашей светлостью? И чем можно заслужить прощение?

— Вот это другой разговор, — удовлетворённо проговорил Джокер, суя руки в карманы шикарных своих штанов с шитыми золотом лампасами. — На тебе висит достаточно, и расследование не требуется, я сам был свидетелем преступлений против власти княжеской. Нападение на волкодавов в Южном Княжестве, незаконное владение княжьим достоянием, нападение на мытаря, помощь в сокрытии преступления, ну и ещё много чего. Нечестивые высказывания, незаконное перемещение по территории Объединённых Княжеств, глумление над светлостями… но это мелочи. Главное — посягательство на престол. Вот за это одно полагается убить тебя медленно.

— Вам не кажется, ваша светлость, что это последнее кое-кого касается в большей степени? И кто-то говорил мне, что не казнят за намерения, или мне это послышалось? — с наивным видом поинтересовался Саша. — Притом вы сами не просто вознамерились, а привели намерения в исполнение.

— Запомни, телёнок, — поучительным тоном проговорил Джокер. — Когда речь идёт о власти княжеской, бывает, что наказывают за несбывшиеся намерения, но никогда не казнят за сбывшиеся.

— Победителей не судят?

— Вот именно. И кроме того, заруби себе на носу: суд — это я.

— А мне казалось, судья — женщина, — вкрадчиво проговорил Волков, наблюдая за собеседником. Джокер мигнул и едва заметно поморщился, но тут же снова нацепил благостную, хоть и слегка постную маску.

— Всё это мелочи, — сказал он. — Ты спрашивал об искуплении? Так слушай же. Лицу, оказавшему князю услуги государственной важности, могут быть прощены любые прегрешения. Отпущение может быть куплено.

— Вы сами знаете, ваша светлость, что покупать мне отпущение не за что, ибо сами вы и лишили меня моего достояния. Отобрали всё, даже одежды не оставили.

— Одежда твоя еретическая! — просипел сатир, стервенея от упоминания о краже. — Отрыжка Неназываемого. Одной её достало бы, чтоб казнить тебя, как преступника. Когда жгли её, смрад стоял нечеловеческий, а после в печи так грохнуло — стену вышибло, и слава Баалу, это происшествие вреда не причинило нашей светлости и жене нашей Кире Киевне.

«Пропал пояс Афины», — огорчился Волков. — Ни на «Улисс», ни на Внешнее Сообщество теперь можно не рассчитывать. И сигнала они не получили. Когда сняли с меня пояс, прервалась связь с гипоталамусом. Дело дохлое, помощи вам не будет, господин эмиссар».

— Но это тоже мелочи, — продолжил, не услышав возражений, Матвей. — Есть у вас ещё достояние, могущее сослужить службу Княжествам.

— Какое же? — искренне удивился капитан Волков.

— Заклинания.

«Какие ещё заклинания? А! Он всё ещё думает, что штучки с полётами, по воде хождение и прочие фокусы делает перстень. Слышал, как я вызывал консоль, кое-какие команды запомнил и решил, что это заклинания. Забавно, — Волков развеселился, — положения, конечно не поправишь, но можно ещё побарахтаться. Для начала выясним расстановку сил».

— Заклинания дело серьёзное, — сказал он важно. — Мне хотелось бы получить гарантии. Меня за дворцовую ограду выведешь вместе с Ольгой, скажу тебе первое. Но для начала мне нужно встретиться с этим, как его… С Тиресием.

Выдвигая требование, Волков прекрасно понимал, — исполнять его сатир и не подумает, рассчитывал, что наглый тон выведет князя Матвей-города из равновесия. Так и вышло.

— Хрен тебе, а не гарантии! — просипел сквозь зубы Джокер. — Сам бы я с большим удовольствием поговорил и с ведьмой твоей рыжей, и с Тиресием, но… Но ты обойдёшься как-нибудь без этого и первое заклинание скажешь здесь, чтоб я проверил сначала, не лепишь ли горбатого. Ну, давай. Я слушаю.

«Ага! Олю они не поймали почему-то. Этот тип боится и её, и Тиресия. Заклинание он хочет узнать. А если попробовать?..»

— Не боишься, что волкодавы подслушают? — спросил, понизив голос, Волков, думая: «Надежды не осталось. Потянуть бы время». Но и это не удалось эмиссару Внешнего Сообщества. Сатир хмыкнул, подмигнул заговорщически и ответил:

— Я уже говорил тебе, какая у волкодавов память. Ну! Я внимательно слушаю. Но врать не советую.

Последняя надежда рухнула. В глазах Джокера Волков прочёл приговор: «Станешь запираться, добуду пытками, всё сказанное проверю тут же, и если работать не будет — сам понимаешь, опять придётся тебе мучиться. А скажешь — спишу тебя начисто». Единственное, что оставалось — сделать так, чтобы убили немедленно и не пришлось бы мучиться. А заодно хотя бы попробовать утащить с собой мерзавца. «Прощай, Иришка», — подумал Саша, улыбнулся через силу и сказал Джокеру:

— Пониже наклонись. Я расскажу тебе всю правду об иоланте Южного Княжества. На пальце у тебя простая стекляшка, бирюлька для идиотов, силы в ней не больше, чем дельных мыслей в голове у полного олуха — болвана, который держал в руках своё избавление, но спалил в печи.

— Что-о?! Одежда?.. — хрипло выдавил сатир. На Волкова смотрел остановившимся взглядом, шея его при этом оказалась близко. Без воли, словно со стороны капитан Волков наблюдал, как собственные его руки протянулись к шеё сатира, как сомкнулись на горле пальцы, следил отстранённо, как тот выкатил глаза, делая попытки крикнуть, и в этот момент ему подумалось: «А не кажется ли вам, господин эмиссар, что вы хватили лишку? Холодно уколола игла сомнения, в глазах помутилось, отяжелели руки. «Эго? — спросил Волков. — Ты думаешь, это ошибка?» Он увидел себя со стороны — человечек с перекошенным от ярости лицом, вцепившийся скрюченными пальцами в горло другого человечка, вина которого сомнительна. Потом ему представились события последних дней, но не одно за другим, а одновременно — тугой жгут переплетенных нитей, но он видел совершенно отчётливо каждую, даже самую тонкую ниточку и сказал себе: остановись. И разжал пальцы.

Истошно орал, раззявив рот, Джокер, глаза его всё ещё были закачены, на шее — красные пятна. Саша почувствовал — оттаскивают, — собирался повернуться, но в голове разорвался огненный шар, резануло болью шею, отдало в позвоночник. Пытаясь устоять на кренящемся полу, он шагнул, но получил удар в живот, от которого помутилось в глазах и перехватило дыхание. Под щекой почему-то оказался холодный шершавый камень, перед глазами — множество ног в ботинках на толстой подошве. Он попробовал приподняться, опираясь на руку, однако новый удар, боли от которого он уже не почувствовал, бросил его на спину.

Сознание вернулось к нему быстро. Успел увидеть у самого лица сияющий княжеский туфель, потом неузнанный голос гулким колоколом прогудел откуда-то сверху: «Не будет тебе быстрой смерти. Готовься к медленной», — и туфель исчез. Зашаркали ботинки. «Уходят», — понял Волков. Ненависть, перемешанная с отчаянием, заставила его подняться — руки и ноги словно чужие, пол раскачивался дёргаными размахами, как укороченный маятник. Навстречу из мерцающего тумана выплыла ленивым поворотом дверь, налетела на Волкова и нечувствительно ударила. Потом он понял, что сидит на полу, опираясь спиной на эту самую дверь. Перед глазами стена мрака, в ней вырезан ослепительно яркий квадрат тюремного окна, в груди поселилась тупая боль, а в затылке и шее — острая. И ненависти больше не было, одно лишь отчаяние: «Зачем это нужно, Эго? Зачем тебе, чтобы я мучился?» — подумал Саша, но ответа не было. Тогда, преодолевая боль, ремнями стянувшую грудь, он спросил вслух:

— Зачем? Нельзя ли избавить…

Из мрака соткался силуэт, заслонил светлый квадрат, негромкий голос проговорил участливо но и с некоторой долей иронии: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».

«Откуда он здесь? Дверь заперта, — мысли сновали в голове Волкова лихорадочно, он прищурился, всматриваясь, но разламывалась от боли голова и узнать человека, непостижимым образом проникшего в камеру, получилось не сразу: — Это Тиресий. Или из меня рассудок вышибли, или… Добраться бы до этой сволочи».

Разглядывая поверженного эмиссара Внешнего Сообщества, Тиресий наклонился, упёрся руками в колени, потом выпрямился, извлёк откуда-то блестящую штуковину размером с карманный гравитон. Волков собрал оставшиеся силы, предвидя — боль будет адская, подтянул ноги к животу, оперся на руки, готовясь ударить, но противник его проговорил, не отвлекаясь от экрана прибора:

— Не делайте ещё одной глупости, господин эмиссар Внешнего Сообщества. Вы и так наворотили достаточно.

Саша задохнулся от боли, стянувшей грудь, но больше от удивления: «Кто же ты?» — подумал он. Попытку напасть на Тиресия решил оставить; по правде сказать, попросту не был ещё способен на что-либо серьёзное после волкодавского угощения. Расслабился, снова опёрся на дверь и собрался спросить прямо о причине посещения, но посетитель буркнул под нос: «Вот, вроде бы и всё. Теперь можно», — и дверь, на которую опирался Сашин затылок исчезла. Потеряв от неожиданности равновесие, Саша грохнулся на спину, сильно ударившись. Шею и голову снова дёрнуло болью, но Волков на это не обратил внимания — изумлённо вытаращился на потолок тюремного коридора. Дверь его камеры оказалась открытой, а сам он лежал на пороге, нелепо подтянув согнутые в коленях ноги.

— Чёрт, совсем забыл, — выругался Тиресий, наклоняясь и осторожно подсовывая ладонь под Сашин затылок. — Извините, я нечаянно. Давайте-ка, помогу сесть. Крепко вам досталось, но теперь всё позади, можно не беспокоиться.

Он помог подняться на ноги и добраться до лежанки; спросил: «Не прилечь ли вам?» Саша помотал головой, попробовал устроиться сидя, но почувствовал — нет, мутит, голова кружится и тяжело дышать. И всё-таки лёг. Мысли в голове, как песчинки, поднятые смерчем: «Кто он? Почему говорит, что всё кончилось? Чего добивается?»

— Почему позади? — спросил Саша. — Для меня всё только начинается. Что дверь открыта — так это без толку, всё равно за мной сейчас явятся.

— Волкодавы? — спросил Тиресий, пряча в нагрудный карман прибор, напоминающий гравитон. — Нет, их можно больше не опасаться. Вторые сутки пошли уже, как они впали в летаргию.

— Да? — Саше саркастически хмыкнул и стал ощупывать грудь. — А мне показалось, они слишком деятельны для летаргиков. Пять минут назад так мне всыпали… Вы думаете, я сам себя ногами отделал? Странно, что в коридоре нет надзирателя.

— Повторяю, волкодавы впали в спячку больше суток назад. С момента, как вам всыпали, прошло трое суток с минутами. Трое суток назад за вами прислали надзирателя, чтобы вывести по княжескому указанию и отдать кату. Но, когда они открыли дверь… Что с вами? Так плохо? Погодите, тут я в кармане вашей куртки нашёл коробочку. На ней написано «аптечка», но я сомневаюсь…

— Дайте, — коротко попросил Волков и, борясь с дурнотой, протянул руку. О том чтобы приподняться, не хотелось даже думать: в голове гремела адская музыка, перед глазами было зелено.

— Сомневаюсь, что это можно назвать аптечкой, — продолжил, подавая коробку, Тиресий. — Все таблетки одинаковые. Одно лекарство, что ли, и от головы, и от живота?

— Получается так, — через силу улыбнулся Саша и проглотил две таблетки биостимулятора. Потом лёг удобнее и глянул в потолок. Разговаривать не хотелось, но надо было.

— Так что же увидел надзиратель, когда открыл дверь?

— Ничего. Пустую камеру. Мы с вами к этому времени были здесь.

— Не понимаю, — проворчал Волков. — Извините, меня недавно треснули по голове, поэтому что-то плохо думается. Он не нашёл нас в камере, потому что мы были в камере. Логично, ничего не скажешь.

— Он не нашёл нас трое суток назад, потому что мы были сейчас, — терпеливо пояснил Тиресий.

Зелень перед глазами немного рассеялась, голова прояснилась, Волков сообразил: «Та штука у него в кармане. Он намекает, что это…»

— Вы хотите сказать, что в кармане у вас машина времени?

— Можете называть её так, суть вещей остаётся прежней независимо от терминов.

— Чепуха, — фыркнул Александр. Силы постепенно возвращались к нему, а вместе с этим восстановилась и природная склонность к скепсису.

— Можете не верить, если угодно, — с досадой проговорил Тиресий, — скоро сами увидите.

«Я уже видел. Он исчез из комнаты, теперь появился в запертой камере. Такое коленце выкинуть, оставаясь при этом на четырёхмерном листе, не получится. Противоречит Обобщённой Теории Взаимодействия. Но существование Эго ей тоже противоречит, и вообще, я же сам видел, чего стоит обобщённая наша теория. И всё-таки непонятно кое-что».

— Ну, хорошо, — Саша сел, спустив ноги на пол. — Предположим, я вам поверил. Объясните, как получилось, что открыта дверь.

— Они никогда не закрывают пустую камеру. Кроме того, надзирателю стало не до тюремного распорядка, когда он сообщил князю о вашем исчезновении. Князю тоже.

— Где он? — живо спросил Саша, поднимаясь.

— Зря вы вскочили.

Волков отмахнулся: чувствовал себя сносно, только колени дрожали и грудь побаливала.

— Я спрашиваю, где Матвей?

— Могу только догадываться. Трое суток назад на крыше стоял вертолёт. Двое суток назад его уже не было, я проверил. Полагаю, Матвей струсил.

«Ещё бы. Меня нет. Где я — неизвестно. Струсил, естественно, и решил, пока не поздно, спасаться».

— Струсил и сбежал, — повторил Тиресий, — прихватив княжеские сокровища. Не знаю даже, взял ли с собой жену. Прошлым вечером во дворце, кроме спящих волкодавов, не было ни души, я специально проверил перед тем, как отправился вытаскивать вас из камеры.

— А Оля? — встревожился Волков.

— Ведьму я вытащил сразу после того, как прошла последняя волна. Но лично вас её судьба больше не касается, вы никогда не встретитесь.

— Кто вы такой, — сдерживая злобу, процедил сквозь зубы Волков, — чтобы решать, что кого касается? По какому праву вы распоряжаетесь чужими судьбами? Думаете, если у вас в кармане машина времени, так вам всё позволено? Я понял! Вы убрали Ольгу, потому что она догадалась о вашей причастности к этой всей (Саша сделал всеохватывающий жест) мерзости! Вы устроили Тёмные Волны! Добивались власти в Княжествах?!

— Ты напоминаешь мне одного человека, — спокойно сказал Тиресий, — Скажи, отчество твоё случайно не Владимирович?

— Издеваешься? — взвился капитан Волков. — Да! Меня зовут Александр Владимирович и, клянусь добрым именем моего отца…

— Погоди с клятвами, — Тиресий поморщился и забормотал вполголоса: «Это надо обдумать. Хорошенькое совпадение. Опять лезут маловероятные исходы. Неужели ещё не закончена эта чёртова чехарда? Что я прохлопал? Последняя Тёмная Волна прошла двадцать второго. Казалось бы, больше нечему… Минутку. Но мальчишка же впутался в историю гораздо раньше! О, я идиот!»

— Приятно встретить такого самокритичного человека, — съязвил Саша, постепенно утрачивая желание напасть.

— Почему ты сразу после прибытия в Княжества во дворец Кия не отправился? — внезапно спросил Тиресий, глядя Волкову прямо в глаза.

«Упрекать меня ещё будет», — подумал Саша, и ответил, сдерживая ярость:

— Потому я во дворец не отправился, что какой-то придурок засадил в мой бот гранатой из гранатомёта. Так это, кажется, здесь у вас называется? Прямо в открытый люк попал. И смылся на мотоцикле, только я его и видел. Можете спросить Арона Коэна, он при этом присутствовал.

— У Арона? Значит, это случилось возле Южного Дворца.

— Ну да, — ответил Волков, не понимая, какое это может иметь значение. — У причала, как раз возле хибарки Арона. Тот тип с гранатомётом прятался за парапетом набережной, пальнул, когда бот подошёл к берегу.

— Нет, так не пойдёт, — остановил его Тиресий. — Надо с подробностями. Но сперва нужно отсюда выбраться; сыро здесь и пахнет нехорошо.

«Пожалуй, он прав, — подумал Александр, с отвращением оглядывая камеру. — Заодно между делом подумаю, как быть с этим предсказателем. Странно, но мне он почему-то нравится. И тоже кого-то напоминает, особенно когда вот так вот сутулится. И походка знакомая».

Дворец действительно оказался пуст. Не считая тех волкодавов-охранников, которых летаргический сон застиг на посту, в коридорах никого не было. Тиресий ориентировался уверенно, но шли всё равно долго — Волкова иногда вынужден был останавливаться (болели рёбра, надо полагать, были сломаны).

— Наверх подняться сможешь? — спросил новый знакомый Волкова, когда вышли в огромный холл первого этажа. — Имей в виду, лифты не работают, была авария на энергостанции.

— Лучше… на улицу… подышать… — с трудом проговорил Саша.

— Хорошо. Вон дверь, выйдешь — слева под липами увидишь скамейку. Подождёшь меня там.

— Ты куда? — спросил Саша, подозревая подвох.

— Нужно вернуть тебе… Да! И раздобыть одну штуку надо. Интересно, где. Ладно, попробую. Я скоро вернусь.

Он махнул рукой и стал подниматься по лестнице, шагая через две ступени. Волков пожал плечами и побрёл к выходу, осматриваясь. В парадном входе дворца, по правде говоря, ничего парадного не было, кроме вытертой красной ковровой дорожки на лестнице. Холл такой же как в казарме… Или чуть побольше? Перед входом такая же точно широкая лестница, на площадке машины, а у самого крыльца пара мотоциклов, с обиженно свёрнутыми на сторону рогатыми головами. «Чахнут от недостатка внимания, — подумал Александр, и, не удержавшись, подошёл к ближнему «волку» и похлопал его по мягкой обшитой чёрной кожей спине. — Тёплый он, солнцем нагрело, но теперь в тени простоит до вечера. Где скамейка? А, тоже в тени. Но я желаю, чтоб солнце. Бр-р. Всё никак согреться не получается после казематного холода. Ох, как тут хорошо!»

Лавочка, окружённая старыми липами, понравилась Волкову — развалистая такая раскоряка, очень похожа на ту, что в оранжерее Весты, под клёнами. Но в тени сидеть не хотелось, Саша сделал ещё несколько шагов по газону, с наслаждением вдыхая запах скошенной травы, стал на колени, а после повалился со стоном на спину. Не дышал с полминуты, пережидая боль, глядел на меленькие облачка, потом вдохнул — приятно пахнет, — пошарил по траве рукой, нагрёб осыпавшихся белых лепестков, — запах от них, — с лип, должно быть, нападали. «Так я и не придумал, как справиться с Тиресием, и надо ли вообще. За власть он хвататься не спешит, хотя вот же она, свалилась прямо в руки. Перед тем как прошла последняя волна, он предлагал Кире — откажись от престола. Надо выяснить, для себя старался или искренне хотел прекратить это безобразие. И ведь правда же, господин эмиссар, вся их властная пирамида так устроена, что сломать её можно только сверху и одним только способом — взять власть и тут же от неё отказаться, в противном случае система моментально регенерирует. Отрежешь щупальце — отращивает. Заберёшься на шею чудовища и отрубишь голову — победитель, герой! — миг, и безглавое туловище прирастёт к тебе кровоточащей шеей… Стоп! А не хочет ли этот тип спровадить меня туда, откуда я прибыл, чтобы не портить отношения с Внешним Сообществом? Вежливо с улыбочкой выставить, проводить приятными напутствиями и после этого спокойно восстановить энергостанцию. И всё пойдёт по-старому? Нет, господин эмиссар, не по-старому. Если в распоряжении нового князя будет машина времени, да ещё эти Темные Волны, будь они прокляты… Кстати, так и не удалось выяснить, что они такое.

Дух цветов липы был силён, Волков пригрелся на солнце, стал было задрёмывать, но стукнула входная дверь, он вздрогнул и поднял голову. Тиресий спускался по ступенькам, таща большой ящик. За спиной его висела на ремне чёрная труба. Он поставил ящик рядом с мотоциклами, отёр лоб, сдёрнул с плеча трубу (прибор показался знакомым Волкову) и, оставив всё это, направился к лавочке, на ходу осматриваясь. Шёл ссутулившись, походка знакомая… «Точно! Я понял, на кого похож. Если бы сидел на скамейке — не понял бы. А так, когда снизу вверх… Всё правильно, мне было тогда года четыре. Он прилетел к нам в Аркадию. Мы с мамой были в оранжерее, он подошёл вот так же точно, ссутулившись. Показался мне огромным, как Аркадийский маяк».

— Ты младший брат Володи? Может быть, сын? — спросил Волков, — глядя на остановившегося рядом Тиресия.

— Ага, я вижу, пришло время знакомиться, — удовлетворённо буркнул Тиресий себе под нос, сбросил с плеча небольшую чёрную сумку, опустился рядом с ней на траву, и протягивая Волкову руку, сказал:

— Я не брат ему и не сын, а отец. Борис Георгиев.

Глава шестнадцатая

Волков слушал, лёжа на боку и подставив руку под голову; против обыкновения почти не перебивал рассказчика. Не из почтительности, просто был несколько сбит с толку: согласитесь, не каждый день случается человеку двадцати с лишним лет от роду беседовать с собственным дедом, которому слегка за тридцать.

— Началась вся эта чехарда с изобретения, сделанного в шестьдесят седьмом году. Долгое время мы считали это случайностью по ряду причин: во-первых, тематика небольшой лаборатории не имела никакого отношения к теории взаимодействий; во-вторых, учёный осознал, чего добился, лишь после того как получил результат; в-третьих, случилось это явно преждевременно, поскольку Обобщённая Теория Взаимодействий тогда существовала в зачаточном состоянии.

— Погоди… те, Борис, как же в зачаточном?

— Давай лучше на «ты».

— М-м… Послушай, в две тысячи шестьдесят седьмом году она не просто была разработана, а полным ходом использовалась! Гравитационному приводу уже больше полувека!

— Я разве сказал «две тысячи»? Машина времени была изобретена в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году.

— Что-о?

— Вот именно. Поэтому мы и сочли изобретение преждевременным и случайным. Теперь я даже не знаю, что об этом думать, слишком уж много случайностей, это наводит на неприятные размышления. В подробности вдаваться не буду, история запутанная, и неизвестно, будет ли когда-нибудь расследована. Главное, что нужно уяснить, — любое преждевременное изобретение чрезвычайно опасно, особенно если используемый принцип недостаточно изучен и нет возможности хотя бы приблизительно просчитать последствия. Долгое время нам удавалось…

— Кому — «нам»?.

— Расскажу в своё время, не перебивай. Нам казалось, что джинна удалось загнать в бутылку и получится продержать его там хотя бы до тридцатых годов этого столетия, но потом случилась та жуткая история с Энерджистаном и грянул скандал с «Dark Ray Studio».

— С какой студией?

— Прошу же, не перебивай. Какая разница, как она называется? Вот это, — Борис указал на зеркальный куб княжеского дворца, — их студийное здание. Построено в две тысячи двадцать шестом. Тогда уже поздно было пытаться подправлять микрособытия, общая энергия разорванных причинно-следственных связей возросла, появились Тёмные Волны, полезли рефлексы, мы не только не успевали предотвратить бифуркации, но даже и регистрировать их.

— Боря, я за тобой не успеваю.

— Ты не знаешь, что такое бифуркации?

— Естественно, знаю! Не настолько же я… О Тёмных Волнах подробней, пожалуйста.

— А, вот о чём. Ну, это просто. Представь: ты изменил событие после того, как оно случилось. Разорвал причинно-следственные связи. Образовались изолированные события — те, которые не могли случиться. Мы их называем хроноклазмами. Они более или менее мощные, с течением времени накопленная в них энергия, разумеется, рассеивается, но, к сожалению, они еще и аддитивны, а значит могут усиливать или ослаблять другие хроноклазмы, имеющие такую же пространственно-временную локализацию. С точки зрения наблюдателя, находящегося на четырёхмерном листе, интерференционная картина выглядит…

— Как Тёмные Волны!

— Угу, они самые, будь они неладны. Фронты бифуркаций. Наши возможности ограничены, хватает их только на то, чтобы получить примерную картину происшествия в четырёхмерном пространстве, но, сам понимаешь, в одиннадцати измерениях не то что просчитать, даже представить… Что с тобой?

Свет померк в глазах Александра, отяжелевшая голова сорвалась с подставленной ладони, мир сплющился, растекаясь по гигантской бестелесной слоистой трубе, пронизанной всплесками… «Что это, Эго?» — спросил Волков, хоть и понял уже — гравитационные возмущения. Протянув бесчисленные свои руки, Эго-Волков перебрал слои, выбрал нужный, нашёл на нём точку, куда уходила одна из рук, та самая, что была в человечьем теле Волкова, и стал рассматривать забавную картинку из проникающих друг в друга горбов и впадин. Всё понятно, ничего сложного. «Я понял, Эго», — подумал Эго-Волков, и мир снова съёжился, принимая в себя Волкова.

— Что с тобой? — беспокоился Борис.

Волков, повозил щекой по земле, чтобы прийти в себя и ответил:

— Недостаточно одиннадцати измерений. Но это не так важно. Я уже всё понял, можешь не объяснять

Он снова поднял голову, снял со щеки приставшую травинку и спросил, снова опершись на руку:

— Так значит, не ты устроил Тёмные Волны. Так вышло из-за бездумного применения машины времени, а вы просто пытались ликвидировать последствия.

— Ну-у… — протянул Борис. — Кое-что всё-таки на моей совести. Тот же Энерджистан, к примеру, или история с «Dark Ray Studio», которая и закончилась объединением Княжеств.

— О, вот этот уже интереснее. Я слушаю.

— Да нечего тут слушать, — смутился рассказчик. — Открытия, своевременные они или нет, не приходят в одиночку, приводят с собой новые изобретения. Сам понимаешь, если есть возможность вызывать и регистрировать возмущения бозонного поля, значит возможен и гравитационный привод, значит, и волновая психотехника тоже практически осуществима. Нашлись проходимцы, не желающие ждать появления серьёзной теории, но жаждущие немедленных суперприбылей. Так появился шлем-излучатель.

— Виртошлем?

— Да, так вы его теперь называете.

— Ну и что? Он сейчас широко применяется. Вся волновая педагогика на том же принципе построена. Совершенно безобидная технология.

— Если не превышать допустимый уровень излучения.

— А!.. И что же, нашлись мерзавцы… Но я слышал, что это вызывает физиологические изменения, правда, никогда не интересовался какие.

— Не только физиологические, к сожалению. Генетические.

— Белоглазые! — Волков лёг и подложил руки под голову. Ещё одно стёклышко нашло место в картине мира.

— Да, — покивал Борис, — Белоглазые и желтоглазые. Их было больше сорока миллионов.

— И что же, — тоном нарочито небрежным осведомился Волков, разглядывая мелкие кучевые облачка. — Это не лечится?

— Никто не пробовал, — язвительно буркнул Борис. — Зачем? Ведь это так здорово — двадцать миллионов белоглазых биороботов. А желтоглазых они решили пустить в расход, чтоб под ногами не путались. Пока я разбирался с зачинщиком безобразия, нашёлся негодяй, который перехватил управление. У этой сволочи тоже была машина времени, он действовал целенаправленно, а мы вынуждены были ловить последствия его действий то здесь, то там… Гнусное время — тридцатые годы, самый гнусный период во всём секторе 20–21.

— Что ещё за сектор?

— Мой. Двадцатое и двадцать первое столетие, — вздохнул Борис, улёгся на спину, поворочался, устраиваясь, и продолжил:

— Моё несчастное время. Разобщённость, всемирные дрязги, хаос в Княжествах, выселение учёных на Марс вместе с технологиями, земельные кризисы, кровавая возня в Северной Америке… Одна была надежда на Планетарную Машину, но и с ней тоже не всё вышло здорово.

— Почему?

— На всё человечество банально не хватало мощности, отсюда расслоение. Теперь представь: к социальному расслоению если добавить ещё и генетическое…

— Я понял, — буркнул Волков, усаживаясь. Вспомнил, что в Княжествах делали с ведьмами. — Я не понял, в чём твоя вина. В том, что не успевал справляться с последствиями?

— Если бы, — с горечью в голосе ответил Борис, и продолжил, закрыв глаза:

— Разбираясь с хозяином вот этого вот здания, однажды спас из жалости девчушку. Её звали Катей. Обычная девчонка, понимаешь, глупая — начинающая актриса. Я утащил её в прошлое, потом вернул в будущее, когда опасность миновала.

— Ну и что?

— А то, что гипоталамус у одного из десяти тысяч хомо сапиенс имеет особенность. После перемещения во времени эта особенность многократно усиливается, причём изменения передаются по наследству. Княжна Кира эту особенность унаследовала. Между собой они называют это Силой.

Волков вскочил на ноги.

— Так это ты затащил её на престол!

— Успокойся, — поморщился, не трогаясь с места, Тиресий. — Разве я похож на дворцового интригана? Просто не смог предвидеть последствия. Я вообще тогда был в депрессии — узнал, что сын мой… Впрочем, тебе об этом знать пока нельзя.

— Я знаю, что вы в ссоре, — буркнул Волков, усаживаясь. — Извини.

— А!.. — безнадёжно махнул рукой Борис, — я и сам понимаю, что вполне заслужил хар-роший подзатыльник. Этим, может быть, и закончится. Как бы то ни было, но история Княжеств завершена. Двадцать второго июня сего года прошла последняя Тёмная Волна, до конца века их больше не будет, а после…

— Что — после?

— Это уже не моя зона ответственности, — отшутился Борис.

— Почему ты считаешь, что с Княжествами покончено?

— Мы отрубили им голову.

— Может вырасти следующая.

— Нет, — улыбнулся Борис. — Энергостанция взорвана, студийное оборудование я расколотил. Вдребезги. Кстати, совсем забыл.

Он повернулся, залез рукой в сумку.

— «Пояс Афины»? — удивился Саша, увидев, что ему подали. — Его же сожгли!

— Сожгли только твою одежду и то, что я им туда подбросил вместо пояса, — сказал Борис, фыркнул и покрутил головой от удовольствия. — Они всё это сунули в топку энергостанции. Принесли жертву Ваалу. Ха! Вот бабахнуло, так бабахнуло. Мракобесы несчастные.

— К слову о мракобесах, — проговорил, мрачнея, капитан Волков. — Что делать с волкодавами? Их же лечить надо… Послушай, а ведь теперь, когда волкодавы впали в спячку, никто не мешает изгоям вцепиться гоям в глотку! Я знаю, они это сделают! Всё закончилось, говоришь?

— Ничего я не говорю, — огрызнулся Борис и поднялся на ноги. — Закончилось для меня. Для вас, господа из Внешнего Сообщества, всё только начинается. Вам лечить волкодавов, вам учить изгоев не рвать гоям глотки, вам, господа марсиане. Мне и без того забот хватает. Это будет нелегко, но придётся вам, Саша, вернуться и жить на Земле.

— Но как же… — растерялся Волков.

— Повторяю, вернуться с небес на Землю. Никаких других рецептов лечения нет. Мы сделали всё возможное, чтобы дать вам шанс уцелеть, отдавайте долги. Теперь ваша очередь. Сами теперь думайте, как лечить белоглазых и учить людей быть людьми. А я… Стоп. Что я болтаю?! Не всё же ещё сделано! Сижу здесь с тобой, точу лясы. Надо же съездить на юг!

— Зачем? — спросил Волков.

— Устроить кое-кому тёплую встречу, — сказал Борис и хохотнул, не сдержавшись.

Волков пошёл следом за ним к мотоциклу, волоча за ремень «пояс Афины». Думал при этом: «Что он опять затеял? Забавный у меня дед. Но суетливый слишком уж. И зачем ему этот ящик?»

Борис отложил в сторону прибор в виде трубы, похожий на переносной рефрактометр, вскрыл деревянный ящик, вытащил оттуда одну за другой три зелёные штуковины, похожие на зонды планетологов, две из них сунул в опустевшую свою сумку, а третью стал запихивать в трубу прибора, что-то бормоча себе под нос.

«Да это ж гранатомёт!» — узнал Волков, раскрыл рот, чтобы спросить, но его опередили.

— Где и когда? — коротко спросил, усаживаясь на мотоцикл, моложавый дед с гранатомётом за спиной.

— Что? А, я понял. Причал возле хибарки Арона, девятнадцатое июня, полдень.

— Прекрасно, — похвалил Борис — Я сгоняю на юг, всё сделаю, вернусь и после ты мне подробно расскажешь. Всё, что с тобой было, начиная с того момента, как впутался в земные дела, понятно? Надо убедиться, что в тылу не осталось сюрпризов. После мне нужно домой. Соскучился. Кроме того, боюсь, без меня твой папа не справится, я оставил его воевать с задачкой на принцип Дирихле.

— Принцип Дирихле? — поморщился Волков, представив, как глава Сектора Математики и Теоретической Физики воюет с задачкой для младших школьников.

— Да, мы с ним считаем головы рыцарей, рыцарских коней и драконов. Задача сложная для пятилетнего математика, боюсь, без меня ему не справиться. Так я сгоняю быстренько на юг, потом вернусь, ты мне всё расскажешь, а после я к себе — в две тысячи одиннадцатый.

Он завёл мотоцикл, взялся за руль и, перекрикивая шум двигателя, проорал на прощание:

— Принцип Дирихле — важная штука! Как без него отличить головы драконов от голов рыцарей?!

И, не дожидаясь ответа, умчался. Волков некоторое время смотрел ему вслед, потом принялся стаскивать с себя арестантскую куртку, чтобы надеть «пояс Афины». Когда перед глазами вспыхнули красные надписи, первым делом он вызвал окно почтовой программки. Доклад председателю Совета Исследователей мог подождать, переписка с Планетарной Машиной тоже. Сначала письмо Иришке.

Он поспешно нажал бестелесную рубиновую клавишу «отправить», подумал: «Да, всё правильно. Вернуться на Землю. Понадобится много врачей и учителей». И тут же стал диктовать письмо Планетарной Машине с просьбой дать разрешение миссии Внешнего Сообщества прибыть на Землю.

_{Конец третьей книги}

Послесловие автора

Конечно, я лукавил, убеждая Сашу, что всё от меня зависевшее в этой истории уже мною сделано, и остаётся съездить на юг — подстрелить из гранатомёта его бот. Не хотелось огорчать мальчика. Я, играя роль бодренького молодого деда, прекрасно понимал, — самое неприятное для меня только начинается. В полной мере убедился в этом, когда выслушал, вернувшись с юга, подробный рассказ о похождениях Волкова с того момента, как 26 апреля 2086 года случилась с Планетарной Машиной авария. Узнал, к примеру, что мне предстоит вернуться и напророчить глупышке Кире пришествие Матвея. Ввести, так сказать, в искушение, а значит и разделить ответственность за ужасное преступление — предательство. Спасти от смерти её мать, не вызывая нового хроноклазма, я уже не мог, но саму Киру… В общем, я повторил собственную ошибку, и неизвестно ещё, чем это для меня кончится в будущем. Ольгу тоже вытащил, но с ней проще, главное, чтобы она никогда больше не встретилась с Волковым, иначе новые неприятности обеспечены. Сделал я и ещё кое-какие мелочи, в остальном же не виноват. Возвращать к человеческой жизни волкодавов и учить детей тому, что вцепляться в глотку ближнему своему негоже, не моя забота. Кстати, как раз тогда, когда Саша закончил рассказ, на дворцовую лужайку опустился передвижной госпиталь и мы с капитаном Волковым стали свидетелями возвращения на Землю Короткова Ивана Арнольдовича. Доложу я вам, это было величественное зрелище. Я тут же откланялся под благовидным предлогом, так и не сообщив Саше ничего определённого о Патруле Времени, о стране Энерджистан и некоторых подробностях ниспровержения могущественной «Dark Ray Studio». Ни слова не сказал ему и о тёмной истории, связанной с изобретением машины времени — в конце концов тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год входит в зону моей личной ответственности. Решил также, что не нужно Александру Владимировичу знать о причинах нашей ссоры с его отцом. И лучше мальчику до поры до времени оставаться в блаженном неведении относительно того, кому именно предстоит взять под личную ответственность временной сектор 22–23.

Когда инцидент с Княжествами для меня закончился, я вернулся к себе в мой 2011 год. Во-первых, потому что нужно было помочь сыну разобраться в принципе Дирихле, а во-вторых, видимо, судьба мне, как и герою с античной вазы, вечно оглядываться и…

26 апреля 2011 года.