Треснутая трубка

Бескозырка

Прибежав с речки, Никон причесал перед зеркалом мокрые волосы, потом зашел на кухню и зажег керогаз — разогреть ужин. Стрелки часов уже перешли за пять, вот-вот с работы придет мать. Никон принес из колодца воды, наполнил чайник и сел тут же, на кухне, за книгу, которую начал читать еще вчера. Но что-то не читается ему сегодня. Вот он отодвинул книгу, подошел к окну и, распахнув его, выпустил надоедливо жужжащую муху. Постоял немного, глядя на безмолвно застывшую под окном яблоньку, и, вернувшись к столику, снова склонился над книгой. Но мысли все равно бродили где-то там, на улице, у речки, среди ребят.

Этим летом Никон совсем перестал дичиться их, чувствует себя среди них равным, держится свободно. Иногда они всей шумной ватагой идут в лес, смело заходят на кордон. Их там приветливо встречает лесник Фрол Сидорович Садков и то угостит чем-нибудь вкусненьким, то позовет пойти с ним на обход. Совсем изменился лесник с тех пор, как чекисты арестовали непрошеных «гостей» из далекого прибалтийского города, предателей, решивших укрыться на кордоне. Фрол Сидорович начал ходить чисто побритым, приодетым, в глазах его появилась веселая лукавинка. Теперь он часто заглядывал в поселок и не сторонился людей, а наоборот — сам заговаривал с ними. Тетя Агафья же, его жена, та, вообще, сдружилась с матерью Никона и приходила к ним почти каждый день. Как-то она привела с собой и Римму, и Никон показал этой веселой, то и дело прыскающей в кулак девчонке свой гербарий, которым очень гордился.

— Ой, сколько всего здесь! — удивилась Римма. — Неужто сам собрал?

— А кто же еще, — ответил польщенный Никон. — Два года собираю.

Римма долго листала альбом с засушенными листочками и растениями, читала их названия.

— Ой, прямо не верится, что в наших местах все это растет! — восхищенно сказала Римма, закрывая альбом. — И как все сделано у тебя чисто, аккуратно.

От ее взгляда, такого удивленно-внимательного, у Никона почему-то загорелись щеки. Ему захотелось сделать этой приезжей девчонке что-нибудь очень приятное. Он взглянул на альбом, потом на Римму и сказал, еле подбирая слова:

— Ты… а ты… любишь собирать гербарий?

— Ой, где уж мне собрать такой! — махнула та рукой. — Да я и названий-то многих не знаю. И трав, и листьев…

Но Никон почувствовал, что гербарий ей очень поправился. И решительно подвинул альбом к ней:

— Тогда возьми его… на память…

Римма потрясенно распахнула большие черные глаза:

— Я?! Это — мне?

Никон, очень довольный своим великодушием, твердо ответил:

— Насовсем отдаю. Бери.

Римма неуверенно отодвинула от себя альбом:

— Нет, Никон… Не могу я взять такую… дорогую вещь. Ведь ты его два года собирал!

Никон вскочил с места, побежал к книжной полке и принес точно такой же величины и такого же цвета альбом.

— Ну, тогда этот бери, — сказал, хитро улыбаясь. — На память от всех нас.

Римма несмело открыла альбом, перелистала его и посмотрела на мальчика уже совсем непонимающе.

— Я же сразу начал делать два альбома! — засмеялся Никон. — Оба одинаковы точь-в-точь. Бери, бери один. Ну, что ты раздумываешь?

Римма все еще колебалась.

— Но, Никон… У меня здесь ничегошеньки нет такого… Ну, чтобы тебе подарить!

— А мне и не надо ничего. Я же не ради этого… — Никон сделал вид, что обиделся. Но тут же в голове у него мелькнула новая мысль, и он опять хитро улыбнулся: — Тогда знаешь, как мы сделаем? Вот…

Они договорились, что по возвращении домой Римма начнет искать травы, которые, может быть, растут только там, у них, засушит их и часть пришлет Никону. А о названиях и особенностях трав она будет узнавать у старых сельчан и подробно напишет все Никону. И у обоих гербарии станут еще богаче. И наконец-то гостья согласилась.

По просьбе Риммы Никон подробно объяснил, как рвать травы и цветы, как их засушивать и как пришивать к альбомным листам.

Сегодня Римма уехала от своей тети домой, в деревню. Провожать ее пришли на пристань все: Саша, Захарка, Ромаш, Лидка-разбойница, близнецы Гена и Гера… Когда пароход, на который села Римма, отошел от пристани, ребята долго махали ему вслед. Отсутствие этой смешливой и как-то по-особому доброй девчонки почувствовалось сразу. Искупались все вместе в пруду, вылезли на берег. И вдруг Саша, натягивая на себя рубашку, пробормотал:

— Что-то скучно стало, ребята, а?

— Да… нехорошо что-то, — вяло откликнулся Ромаш.

— И следить не за кем стало, — вздохнул Гера-или-Гена.

— И бинокль не нужен стал, — поддакнул ему Гена-или-Гера, косо взглянув на бинокль, валявшийся на песке.

— Вам-то еще что… — Даже не унывающая никогда Лида притихла, сидела чуть в сторонке от ребят и кусала травинку.

В горячие дни операции «Треснутая трубка» ребята целыми днями носились бегом, им шагом даже некогда было ходить. А сегодня все тихо разошлись по домам с низко опущенными головами, приунывшие, скучные. Вот и Никону, видимо, не читается потому же. Ему тоже скучно. Вообще-то и до начала операции «Треструб», когда Никон ни с кем еще не дружил, временами ему было так же скучно, но тогда он занимал себя сбором гербария. А сегодня вон и глядеть не хочется на эти засушенные травки. В ушах все звучали последние Риммины слова:

— Спасибо тебе, Никон, за альбом, — прошептала она на пристани, прощаясь с ним за руку. — Как доеду домой, сразу начну искать новые травы. И сразу же напишу тебе. Ладно? Будешь ждать?

— Я? Конечно, Римма…

Больше он ничего не успел сказать, к ним подошла Лида — ему невольно пришлось посторониться…

— Никон! — позвала мать. — Иди-ка сюда, Акулина Мусимовна хочет с тобой поговорить.

Никон вышел в переднюю, поздоровался и выжидательно всмотрелся в лицо и глаза соседки, спрятанные за маленькими круглыми очками. Какое у старушки может быть такое дело к нему, что она специально пришла поговорить?

— Сынок, — сказала Акулина Мусимовна, внимательно, как на взрослого, взглянув на него, — намедни ко мне письмо пришло. Открыла я его и диву далась. Ничего-то там не поняла… И так посмотрела, и эдак — и дошло до меня, что по ошибке попало ко мне письмо-то. Хотела было вобрат почтальону вернуть, да надумала обождать. С тобой вот хочу обсоветоваться…

Никон слушал ее и ничего не понимал. О каком письме она говорит? Почему она хотела вернуть его почтальону, если оно пришло к ней? Да и вообще, почему именно с ним пришла советоваться Акулина Мусимовна?

— Адрес-то правильно указан? — спросил он, внезапно почувствовав, как сильно взволнована гостья.

— Адрес-то есть, сынок, есть адрес-то… И в аккурат мой адрес. Но вот… — худой жилистой рукой Акулина Мусимовна вытащила из кармана фартука большой и плотный конверт. — Но вот что там написано — никак прочитать не могу…

Никон повертел в руках толстый конверт с большим сургучом, внимательно всмотрелся в штемпели.

— Так оно же пришло к вам из-за границы! — вскрикнул он вдруг.

— Так я и подумала… — кивнула старушка.

— Из Польши оно! — сказал Никон, разобрав-таки буквы на штемпеле. — Смотрите, написано: «Любляна». Перед каникулами я книгу про партизан читал, так там бои шли как раз около города Любляна. И область такая есть в Польше.

Никону не терпелось поскорее открыть письмо и прочитать, что там написано. Акулина Мусимовна, видимо, поняла его нетерпение, взглянула на него из-под очков и кивнула:

— Открывай, открывай. Затем и пришла я. Может, думаю, сумеет прочитать?

Никон проворно вытащил из конверта сплошь исписанные листочки. Правду, оказывается, говорила Акулина Мусимовна: письмо было написано на чужом языке. Некоторые слова почти как русские, но все равно не понять, о чем говорится в письме.

— Ты, Никон, почитай-ка там желтенькую бумажку, — сказала Акулина Мусимовна.

Никон быстро перебрал листки и отыскал среди них желтый. Края этого листочка были затерты, местами он был запачкан коричневыми пятнами, и написанные фиолетовым карандашом слова складывались в трудно уловимый текст:

Акулина Мусимовна и мать Никона потрясенно молчали. Никон еще раз пробежал глазами текст и взглянул на старушку.

— У вас кто-нибудь… погиб на воине?

— Братик младшенький ходил на войну, но про Польшу от него не слыхивала я. Про флот он говаривал. На Черном, слышь, море служил…

— А теперь он где живет?

— Весь пораненный пришел он с войны. И недолго промучился — помер… — Голос Акулины Мусимовны дрогнул. Она сняла очки, протерла глаза и снова надела. — С той поры и живу одна, как сова…

Никону стало очень жалко старуху — попробуй-ка, поживи совсем одна в такие годы! — но он не нашелся, что сказать ей, чтобы успокоить. Его мать тоже не придумала ничего, кроме как сказать:

— Может, и вправду лучше вернуть это письмо почтальону?

— Так я и подумывала, да вот… К кому-то же послали его из Польши… Может, так оно нужно кому! А почтальону что — возьмет да отправит обратно. Не проживают, мол, у нас такие — и все. А окажись, что живой тот-то, который желтенький листок написал? Три десятка лет, считай, прошло с конца войны, а до сих пор, слышь, разыскивают сыновья отцов, братья сестер… Чует мое сердце: не зря отправили из Польши в наш город письмо. — Акулина Мусимовна вопросительно посмотрела из-под очков на Никона: — Вот и подумала я: может, пионеры тут в чем помогут?..

— Но ведь они же не умеют читать по-польски, — вздохнула мать Никона.

В поселке многие знают, что Никон и его друзья принимали участие в горячих событиях на кордоне. Слышала, видно, об этом и Акулина Мусимовна. Иначе почему бы она принесла письмо им? Эта мысль придала Никону смелости, он взглянул старушке прямо в глаза и твердо сказал:

— Знаете что, Акулина Мусимовна, оставьте это письмо у нас. Мы с ребятами все вместе подумаем…

— Оставлю, ради бога, оставлю, — обрадовалась старуха. — И несла-то я его как раз за этим. Только уж вы опрятней с ним, не задевайте куда.

— Не волнуйтесь, Акулина Мусимовна, — ответил Никон, вкладывая листки в конверт. — Не потеряем.

Закончив поливать капусту, Никон вопросительно взглянул на мать. Она уже прополола морковную грядку и мыла руки водой, оставшейся в ведре. Без слов поняла просьбу сына по его глазам.

— Ну, иди уж, иди, — улыбнулась тепло. — Беги, куда хочется… Хорошо сегодня поработали, и отдохнуть не грех.

— Я недалеко. К Саше.

— Только не дотемна, ладно? А то переживай за тебя…

— Ладно!

Никон вбежал в избу и схватил оставленное Акулиной Мусимовной письмо. Хотел было сунуть его в кармашек шорт, но конверт не влезал. Никон начал было свертывать его трубочкой, но, вспомнив наказ старухи беречь письмо, раздумал. Взял с книжной полки книгу, вложил в нее конверт и выбежал на улицу.

Саша во дворе под навесом пилил какие-то доски. Рядом, на бревне, лежала раскрытая книга. Видно, не заинтересовала она Сашу.

— Не читается сегодня, и все тут, — встретил он Никона, кивнув на книгу. — То ли от жары, то ли еще от чего… Решил вот полочку сделать для книг.

Никон промолчал. Саша покосился на книгу в его руке и, заметив, что глаза друга очень уж возбужденно блестят, прервал свое занятие. Такие глаза у Никона он видел только раз — это когда тот прибежал к нему рассказать, что услышал из разговора между матерью и женой Садкова о незваных гостях из Прибалтики. Но операция «Треснутая трубка» завершена давно. Что же еще могло случиться с ним за каких-то полдня? Нет, определенно что-то случилось, ишь, как он нетерпеливо топчется на месте… А-а, наверно, книгу интересную нашел, вон как вертит ее в руках. Никон шагнул к нему.

— Саша, — сказал почти шепотом, — брось-ка ты свою ножовку…

— Что? Очень интересную книгу достал?

— Не-ет, не книгу… Это… — Никон показал ему обложку «Тимура и его команды». — Я… совсем другое…

— Да что ты мямлишь?! — не выдержал Саша…

— Я просто пришел посоветоваться с тобой…

— Ну и говори! Нечего тянуть…

— Сначала надо штуку одну показать… — Никон вытащил из книги конверт. — Вот эту!

Саша лишь рукой махнул от разочарования и снова потянулся за ножовкой.

— И только-то? А я уж думал — прямо незнай что, — ответил с ехидной улыбкой. — Так говорит о каком-то письме, словно бомбу держит…

— Бомба не бомба, а ты еще ничего не знаешь, — пробормотал Никон обиженно. И махнул конвертом перед носом друга. — Знаешь, откуда оно пришло? Вот, смотри — какие три больших марки наклеены. А на печати написано: «Любляна»!

— Любляна?! — Саша разинул рот, что-то припоминая, и вскочил на ноги. — Так это из Польши?

— Точно! Из Польши!

Наконец-то до Саши дошло, что Никон прибежал к нему не зря и что в письме кроется нечто странное. Он повесил ножовку на гвоздь, быстро сложил доски в одну кучу и, подбежав к колодцу, сполоснул руки и лицо.

— Ну, дай-ка тогда. Посмотрю, что там… А чего конверт-то такой большой?

Никон подробно рассказал, как попало к нему письмо. Саша внимательно выслушал его и, прочитав потрепанный, пожелтевший листок, тоже заволновался.

— Так его же чуваш писал! — воскликнул он, принимаясь разбирать каждое слово.

— Какой ты догадливый! — поддел его Никон. — Ясно чуваш, раз написано по-чувашски.

— Но как в Польше узнали адрес нашего поселка? — удивился Саша.

— Не знаю…

Они долго сидели на скамейке под старой липой, что росла у ворот дома Саши и, подсказывая друг другу, пытались изложить на чистом листе бумаги текст письма полностью.

— Ну, прочитай-ка теперь заново, — сказал Никон, когда добрались до конца.

Саша откашлялся и громко прочитал:

Друзья несколько минут просидели молча, потрясенные силой этих слов, нацарапанных карандашом на клочке бумаги. Саше сразу вспомнился кинофильм, в котором показывалось, как воевали с фашистами советские солдаты и польские партизаны. Никон же вспомнил рассказ дяди, как он в последнем для него бою потерял руку.

— Я все думаю: а не мог остаться в живых… Ну, который это написал? — неуверенно сказал Никон.

Саша, не соглашаясь, покачал головой.

— Нет. Если бы у него была надежда остаться в живых, он бы не стал писать такие слова… Да и сам подумай: разве дошло бы до нас письмо живого человека через столько лет?!

Никон все вертел в руках послание неизвестного героя, потом присел у скамейки на корточки и заглянул в глаза другу.

— Саш, посмотри-ка вот сюда… Что это, по-твоему, за дырка?

Саша тоже обратил было внимание на дырку на одном углу пожелтевшего листка, но потом подумал, что она образовалась от неосторожного обращения с письмом, и тут же забыл о ней. Теперь он еще раз внимательно всмотрелся в это место и разглядел коричневатую обводку вокруг нее. Словно бы опалена…

— Неужели от пули?..

— Мне тоже показалось… Ну и… если письмо лежало в нагрудном кармане, то ясно, что случилось…

— Тут, в письме, наверняка сказано, где нашли это письмо.

— Но мы же не знаем по-польски. — Никон замолк и вдруг выпалил: — Надо выучить польский язык!

— Верно, — неожиданно быстро согласился с ним Саша. — Найдем польско-русский словарь и начнем переводить письмо. По-русски-то мы ведь кумекаем!

— А где найдем словарь?

— В городскую библиотеку поедем. Там все есть.

На том и порешили. В город поедут завтра же. Пока не переведут письмо, другим ребятам ни слова, потому что пользы во время перевода от них не будет, только разброд начнется.

Никон вернулся домой, все так же бережно неся книжку с вложенным в нее конвертом. Листок с восстановленным текстом Саша оставил у себя.

Словари иностранных слов, да и другие из библиотеки, оказывается, на дом не выдают. Молоденькая девушка-библиотекарь посоветовала им посидеть в читальном зале. Друзья нашли свободное место за столом у окна и приготовились к переводу: Никон вынул из своей книжки толстое письмо и чистую тетрадь, а Саша открыл словарь.

— У-у, да тут двадцать пять тысяч слов! — прошептал удивленно.

Принялись за дело. По порядку начали искать в словаре слова из письма. Многие из них имели по несколько значений, приходилось выписывать все. Но переведенные слова никак не складывались в понятные предложения. Пришлось начать сначала по каждому слову: стали искать, как спрягаются польские глаголы, как склоняются имена существительные. И когда Саша услышал, что парень, сидящий за соседним столом, закрыв свою книгу толщиной с добрую буханку хлеба, позвал своего товарища на обед, не поверил своим ушам.

— Неужто уже обед? — спросил у Никона.

— Чего мелешь, рано еще, — ответил тот.

Снова перечитали аккуратно переписанный переведенный текст: «Дорогой А. Мусимов! Мы пишем к Вам из Польской Народной Республики, из Люблянского воеводства. Вы нас не знаете, мы тоже не знаем Вас…».

В читальном зале осталось всего несколько человек. Саша вышел в коридор посмотреть на часы.

— Без десяти час, — сообщил, вернувшись, копавшемуся в словаре Никону. — Скоро и библиотекари уйдут на обед, останется одна дежурная.

То ли оттого, что Саша напомнил про обед, то ли в самом деле давно уже было пора поесть, Никон почувствовал, что страшно проголодался. Но и от словаря не хочется отрываться, и выйти да сбегать за пирожками нельзя — денег у них ровно на обратный проезд. Саше, видимо, тоже хотелось есть: он потоптался около стола и сел рядом, пробормотав:

— Завтра возьму у папы денег на пирожки… А сегодня уж как-нибудь без обеда обойдемся, правда ведь?

Никон молча кивнул головой. Они снова взялись за словарь. Отыскивали нужное слово, узнавали его значение на русском языке, потом переводили на чувашский и записывали в тетрадь. Углубились в работу так, что и не заметили, как пролетело еще несколько часов. Когда оторвались от словаря передохнуть, Саша заметил, что Никон тоже нетерпеливо ерзает на стуле.

— Ты тоже хочешь есть?

Никон кивнул. И, словно оправдываясь, прошептал:

— И мама, наверно, скоро с работы вернется. Посмотрит — и поесть нечего…

— Тогда хватит на сегодня?

— Мало, конечно, успели… Да больно уж трудно!

А перевели они за несколько часов всего три предложения: «Мы, польские пионеры, живем в тридцати километрах от Любляны. Наша деревня называется Констанцина. Учимся мы в школе, которая в трех километрах…».

Друзья сдали словарь библиотекарю и вышли на улицу. До сих пор они ни разу еще не сидели так долго не отрываясь от книги, и солнце прямо-таки ослепило их уставшие глаза. Казалось, что темно-зеленые липы, растущие вдоль улицы ровными рядами, и те излучают нестерпимо яркий свет. Поливочная машина, стоявшая на обочине дороги, вдруг тронулась с места и накрыла Сашу с Никоном фонтаном водяной пыли. Никон лихорадочно повернулся к машине спиной, прижав к груди книжку с конвертом и тетрадь.

В троллейбусе Никон вдруг повернулся к Саше:

— Надо нам зайти к Акулине Мусимовне.

— Прочитать ей начало письма?

— Ага. И вообще… Там же подписано: «А. Мусимов».

— Сам же сказал, что ее брат умер?

— Все равно. Надо узнать, как его звали. Надо же — до сих пор не додумались!

— Ты же говорил, что он и в Польше не был. На Черном море служил.

— А вдруг был! Попросим Акулину Мусимовну рассказать все-все, что она помнит о брате.

Но старушка ничего нового не добавила к тому, что они уже знали. Брат ни разу не говорил о том, что был в Польше. И имя его не подходит к подписи на бумажке — его звали Василий Мусимович… Акулина Мусимовна показала им и фотографию брата. Тот и вправду был в матросской форме.

Начало письма, переведенное ребятами, старушка выслушала очень внимательно и засуетилась, забегала, собирая на стол покушать, силком усадила их за стол. И все приговаривала:

— Дай вам бог, сыночки, сил довести дело до конца! Чует мое сердце: это письмо для кого-то очень важно.

— Переведем, Акулина Мусимовна! И все вам прочитаем! Обязательно!

Четыре дня подряд с самого утра выезжали Саша и Никон в город, четыре дня до вечера сидели в библиотеке, но перевод продвигался туго. На пятый день их встретил на улице Ромаш и предложил пойти к кордону за орехами. Но они, отнекиваясь, заторопились к остановке. Ромаш не отставал, вприпрыжку бежал за ними и взахлеб рассказывал о новой интересной игре, которую он выучил в книге «Военные игры». Саша и Никон отводили от него глаза и смотрели по сторонам, а когда подошел автобус, торопливо нырнули в него. Ромаш так и остался стоять с открытым ртом. Удивленный и расстроенный, он целый день бродил по поселку один и под вечер не выдержал — заявился к Саше домой. Тот, увидев Ромаша, торопливо сунул в стол тетрадь, которую только что читал, старательно шевеля губами.

— Значит, я больше тебе не друг? — Губы у Ромаша дрожали от обиды.

— Почему же? Друг…

— Тогда чего же все время избегаешь меня?

— С чего ты взял? — сделал удивленное лицо Саша.

— Значит, с Никоном подружился?

— А что? Он неплохой парень…

— Знаю я, какой он! Ни в жизнь не стал бы дружить с этим трусом! — скривил губы Ромаш.

— Эх, ты! Забыл, как он пропрыгал тогда по мостику? Да и о «гостях» Садкова он больше всех разузнал!

— Ну, это тогда, — не сдавался Ромаш. — А про меня он тебе целую гору, наверно, всякого наговорил.

Саша и не думал, что Ромаш может так взвинтиться. И решил его успокоить.

— Поверь, Ромаш, мы с ним ни разу не говорили о тебе.

— Чего ж тогда удрали от меня утром, а?

Саша знает, что переговорить-переспорить Ромаша невозможно. Он взглянул другу прямо в глаза и положил руку ему на плечо.

— Ромаш, — сказал твердо, — ты по-прежнему мой первый товарищ. Наступит срок — я сам к тебе приду. А пока походи с ребятами за орехами без меня.

Тому ничего не осталось, кроме как уйти. И он пошел к двери, бормоча: «Ладно… Посмотрим…» Но на другое же утро перед входом в библиотеку Никон задержал Сашу за руку.

— Послушай-ка, — заговорил, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Может, мы и впрямь нехорошо делаем, скрывая от ребят, а?..

Саша сразу понял, чем был вызван этот вопрос.

— Что, к тебе тоже приходил Ромаш?

— Ну… да, приходил. Чуть не отнял письмо…

— Ах, вот как! — Саша сжал кулаки. — Ну, я ему покажу, не посмотрю, что другом называется!

— Ты не сердись, не надо, — заторопился успокоить его Никон. — Ничего такого не было… Но все равно, что-то он, вроде, почуял. Грозился, уходя. Говорит: «Ну, ладно, посмотрим — долго ли вы так проходите».

— Пока не переведем все письмо — никому ни слова. А то узнают такие, как Ромаш, — завтра же весь поселок будет знать. Что тогда скажут почтовые работники? Возьмут да отберут письмо, заявив, что адрес на нем указан неправильный.

Перевод у них, действительно, затягивался. И они решили, что будут сидеть в библиотеке подольше.

Девушка, выдающая книги, уже пригляделась к ним. Только появились они в библиотеке — улыбнулась и спросила:

— И сегодня вам словарь нужен?

— Да, вчерашний, — ответил Саша.

— А не скажете, — если, конечно, не секрет, — что вы делаете с этим словарем? — спросила, так же тепло улыбаясь.

— Переводим, — ответил Саша.

— Что переводите?

Ребята переглянулись: можно сказать об этом библиотекарше или нет?

— М-м… мы письмо переводим.

— С польского?

— С польского.

— А-а… То-то, смотрю, который день сидите и даже головы не поднимаете. Трудно?

— Еще как! Мы же ни слова по-польски не знаем. Сначала переводим каждое слово на русский, складываем предложения, а потом уже — на чувашский. Попробуй тут быстро… — ответил Никон, осмелев.

— Ой, ни слова не зная, взялись за перевод?! — не то удивляясь, не то восхищаясь их дерзостью, сказала девушка.

— Знали бы — такие ходили бы сюда, — буркнул Саша, не очень довольный тем, что открыли ей свою тайну.

— Постойте-ка, ребята, — сказала вдруг девушка. — Кажется, я смогу вам помочь.

— Вы знаете по-польски? — обрадованно вскинулись Саша и Никон. — Вот здорово!

— Сама-то я польский не знаю, но знакома с человеком, который знает этот язык очень даже хорошо. Письмо-то у вас длинное?

— Четыре с половиной страницы.

— О-о! Так вы его и за две недели не переведете, а этот человек вам переведет его за час.

— А где он работает?

— Подождите здесь минуточку, я сейчас все узнаю, — ответила девушка и скрылась в небольшой боковой двери.

Вернулась она минуты через три и протянула ребятам какую-то карточку.

— Вот, возьмите. Здесь адрес.

— А к кому вы нас посылаете?

— К Ядвиге Стефановне. Она работала в нашей библиотеке, в прошлом году ушла на пенсию. Живет отсюда недалеко и частенько захаживает к нам. Да вот позавчера только была — жаль, не знала я… Сходите к ней, сходите, дома она должна быть. Она прямо из Варшавы выписывала польские книги.

Саша с Никоном поблагодарили девушку и вихрем вылетели из библиотеки.

Они теперь знали, что польские ребята, которые прислали письмо, летом отдыхали в лагере в лесу близ Констанцины и ходили в поход по следам партизанских боев, но все еще не добрались до места, где говорилось о той пожелтевшей бумажке, на которой было написано по-чувашски. Где нашли ее польские ребята? Почему послали ее Акулине Мусимовне? Где родился и вырос А. Мусимов, написавший ту записку перед боем?..

Окрыленные желанием быстрее разузнать все это, Саша и Никон торопливо пошли вверх по улице, присматриваясь к номерам домов. Не обрадуйся они чересчур тому, что нашелся человек, знающий польский язык, — наверняка заметили бы, как при выходе их из библиотеки за ствол рослого тополя спряталась девочка в коротенькой юбке, а потом в открытую двинулась за ними вслед…

Дом, адрес которого написала библиотекарша, оказывается, и вправду был совсем недалеко. Саша с Никоном увидели нужный номер на углу дома из красного кирпича. Первый этаж его занимал магазин музыкальных товаров, из открытого окна на улицу летела мелодия бойкой песни. Ребята обошли дом, завернули во двор и подошли к третьему подъезду, взбежали на третий этаж. Остановились, переводя дыхание, у квартиры под номером двадцать. Потом осмотрели друг друга, тщательно вытерли ноги, и Саша нажал указательным пальцем на кнопку звонка. За дверью, в квартире, раздался мелодичный звон. В ожидании оба затаили дыхание. Но из квартиры не доносилось ни звука.

— Наверно, дома нет, — расстроился Никон.

— Может, Ядвига Стефановна легла спать, — ответил Саша. — Пенсионеры ведь быстро устают… Постой, позвоню еще.

На этот раз Саша нажал на кнопку подряд несколько раз. Безрезультатно. Дверь не открывалась.

— Зря ждем. Хозяйка куда-то ушла. — Никон шагнул обратно к лестнице.

— А может, Ядвига Стефановна плохо слышит? — все еще упрямился Саша. — У старух это часто бывает.

— Ну, позвони тогда еще. — Никон остановился.

Звонок за дверью застрекотал беспрерывно. Но напрасно.

— Да, нет ее дома, — сдался и Саша.

— Айда вернемся в библиотеку, — предложил Никон. — Дальше начнем переводить.

— А-а, туда мы всегда успеем, — ответил Саша. — Нет уж, подождем Ядвигу Стефановну, раз пришли. Может, она в магазин пошла? Или просто прогуляться на свежем воздухе?

— «Может быть, может быть…» А время-то идет.

— Ты забыл, что библиотекарша сказала? Две недели нам придется просидеть над таким длинным письмом. А Ядвига Стефановна, говорит, за час нам может все перевести.

Никон согласился. Ребята сбежали по ступенькам, вышли во двор. Осмотрелись. У стены — целая куча пустых ящиков. Взяли один, перевернули вверх дном и уселись на него, решив во что бы то ни стало дождаться возвращения Ядвиги Стефановны.

Солнце поднималось все выше. С каждой минутой жара становилась сильнее. В дом проходили молодые люди с толстыми портфелями, женщины в пестрых платьях, но в подъезд, в котором жила Ядвига Стефановна, прошел только старик с белой бородой клинышком.

— И где она все ходит? — проворчал Саша, уставший сидеть под палящими лучами солнца.

— А вдруг еще окажется, что напрасно просидели, — откликнулся Никон. — Возьмет, да и скажет, что знать вас не знаю. И читать не станет письмо…

— Не-е, этого не может быть, — не совсем уверенно возразил Саша. — Библиотекарша говорила, что она прямо из Варшавы выписывает польские книги. Как же она выдержит, если узнает, что письмо пришло из Польши?

Помолчали.

— Да, как же она выдержит, если узнает? — прозвучал где-то голос.

— Что ты сказал? — повернулся Никон к Саше.

— Нет, я ничего не говорил, — удивленно посмотрел тот.

— Как будто девчоночий голос, что ли… Я думал, ты чего-то вспомнил и начал передразнивать.

Саша вскочил на ноги.

— Я тоже слышал… Будто кто-то передразнил меня. Так ты, значит, ничего не сказал?

— Я? Ни слова.

— Инте-ре-есно… — протянул Саша. — Больно уж знакомый голос был…

Внимательно осмотрели кругом — никого. Саша даже за угол дома выглянул — пусто. Успокоившись, снова уселись на свой ящик и принялись ждать. Вдруг сзади них сверху сорвался один из пустых ящиков и грохнулся рядом с ними. Саша и Никон вскочили на ноги и шарахнулись в сторону. За кучей ящиков кто-то с шумом спрыгнул на землю.

— Эй, кто там? — окликнул Саша.

В ответ ни звука.

— А ну-ка — выходи! Нас ведь двое, силком вытащим! — разозлился Саша.

По мнению Никона, Саша, вообще, не боится никого и ничего на свете. Вот и сейчас он смело двинулся к куче ящиков, нисколько не задумываясь, кто там может быть. Но не успел Никон сделать и трех шагов вслед за другом, как из-за кучи навстречу им выскочила… их, поселковская, Лидка-разбойница! Это произошло так неожиданно, что Саша с Никоном на минуту потеряли дар речи.

— Что? Не ждали? — спросила Лида, хихикнув.

— Ты… как ты сюда попала?

— А вместе с вами.

— Зачем?

— За чем вы, за тем и я! — дерзко ответила Лида.

— А мы ведь… а мы с Никоном… — не зная, что сказать дальше, Саша повернулся к товарищу, но Лида не дала ему договорить.

— Целыми днями сидите в читальном зале с польским словарем. Так ведь?

— О каком словаре ты говоришь? — прикинулись ребята ничего непонимающими.

— Что вы притворяетесь? Сколько дней сидят сами с этим словарем… А сейчас к Ядвиге Стефановне пришли. Я все знаю!

— Ну и ты-ы!.. — процедил Саша сквозь зубы, не зная, как с ней теперь быть. — Точно, что разбойница… Правду, оказывается, говорил про тебя Ромаш.

— Фи, тоже мне! — присвистнула Лида, передернув плечами. — Нашел кого слушать. Твой Ромаш только перед маленькими умеет выхваляться, а у самого… Если хочешь знать, сейчас он ходит и стонет, что ты изменил ему, а я вот взяла и выследила вас. Ни за что бы вы не заметили, если бы сама не вышла.

Хотя последние ее слова и не пришлись по душе Саше, но на Лиду он нисколько не рассердился. Если же говорить по-честному, он даже обрадовался ее внезапному появлению. После того, как месяц назад они помогли чекистам арестовать опасных врагов, Лида стала все больше нравиться ему. Просто он не показывает этого, хотя и Лиды не избегает. Саша уже и сам подумывал, что после того, как они переведут все письмо, надо будет рассказать о нем ребятам и в первую очередь — Лиде…

— А как ты узнала, что мы ездим в библиотеку? — спросил Никон.

— Я сразу заметала, что вы больно уж сдружились в последнее время. Ну, думаю, — неспроста это! Потом еще заметила, что вы начали сторониться ребят, а однажды на целый день куда-то исчезли. На другое утро села с вами в один автобус — только я в переднюю дверь, с женщинами — и в город. А о том, чем вы в читальном зале занимаетесь, мне библиотекарша рассказала. Ну, а сегодня — прямо по пятам за вами шла, вы не заметили… — Теперь Лида стояла перед ребятами, виновато потупив глаза, и ковыряла землю носком босоножек. — Теперь скажете, кто такая Ядвига Стефановна, а?

Саша уже давно понял: от Лиды теперь не отвертеться. Но он не имел права выдавать тайну письма, не посоветовавшись с Никоном. Поэтому он лишь взглянул на товарища вопросительно. Тот сразу понял его желание и обрадовался.

— Ладно, без тебя мы больше — ни шагу. А знаешь, Саш, это даже хорошо, что она с нами. Ей мы и поручим переговорить с Ядвигой Стефановной. Женщины лучше понимают друг друга. Да, Лид?

Та лишь заулыбалась радостно. Но сначала пришлось рассказать ей всю историю, связанную с письмом, пришедшим на имя Акулины Мусимовны. Выслушав их, Лида тоже сразу загорелась желанием разузнать тайну письма… И тут же — девчонки, они и есть девчонки! — предложила пока поиграть в прятки:

— Время быстрее пройдет! Чего тут сидеть — жариться под солнцем? А тут вон какие кустики кругом.

Саша с Никоном не согласились. Так-то так, но вдруг, пока они прячутся, Ядвига Стефановна пройдет?

— Да ведь кто-то один все равно здесь будет! — засмеялась Лида.

Первому досталось водить Саше. Потом водил Никон и долго не мог никого отыскать — Саша с Лидой спрятались в самый дальний уголок двора за кустами акации. А Лиде повезло и тут — искать ребят ей не пришлось. Только было прокрались они за куст сирени, как донесся ее взволнованный голос:

— Мальчишки, выходите! Ядвига Стефановна пришла!

Саша с Никоном выскочили, как ошпаренные, и, увидев, что Лида улыбается, подумали, что она их обманула. Увидев их вытянутые, обиженные лица, она громко расхохоталась:

— Ой, какие вы!.. Правда-правда, я ее сразу узнала. Она седая совсем, в руке книга…

— В который подъезд зашла?

— Вон туда, в третий. В который вы заходили. Я даже поздоровалась с ней, вот!

— Ну, пошли. — Саша, открыв дверь подъезда, пропустил Лиду вперед. — Первой ты зайдешь. И объяснишь, зачем мы пришли. Ладно?

Седоволосая худенькая старушка встретила их очень приветливо. Не расспросив еще ни о чем, провела в комнату, усадила на диван, вынесла из кухни стул.

— А макулатуры-то у меня нет, — сказала, оглядывая их смеющимися глазами. — Всю уже разобрали. Хотите, вместо этого я вам интересную сказку расскажу, а?

Видно, пионеры навещают ее часто. Но вот, приглядевшись к сегодняшним гостям повнимательнее, она удивилась чему-то, подошла к шкафу, надев очки, еще раз осмотрела ребят.

— Я, кажется, вижу вас впервые… Не так ли?

Саша ткнул Лиду кулаком в бок. Та сразу вскочила и выпалила одним духом:

— Да, мы к вам первый раз, Ядвига Стефановна!

— Вот тебе на! Первый раз, а знаете, как меня звать-величать! — удивилась хозяйка. — Наверно, часто ходили в городскую библиотеку?

— Нет, мы берем книги в нашей, поселковской, библиотеке, — ответила Лида.

— Выходит, живете в поселке?

— Да.

— Так откуда же знаете меня? Кто вас послал?

Тут пришло время вмешаться и Саше с Никоном.

— Нам про вас рассказала Антонина Васильевна. И адрес ваш она дала.

— Мы только неделю назад начали ходить в городскую библиотеку, нужен был польско-русским словарь…

— Ядвига Стефановна, к ним польские ребята письмо прислали! — вмешалась Лида, не выдержав, что мальчишки все крутятся вокруг да около главного.

— Какое письмо? Какие польские ребята? — еще больше удивилась хозяйка. — Ну-ка, расскажите все поподробнее — это очень интересно.

Старушка силком усадила вскочивших на ноги Сашу и Никона рядом с Лидой на диван, сама придвинула принесенный из кухни стул и села ближе к ним. Сначала Никон рассказал, как к ним с письмом в руках пришла Акулина Мусимовна. О том, зачем они стали ходить в городскую библиотеку, разъяснил Саша. А Лида согласно кивала головой, боясь, что вот сейчас они скажут, что, мол, она то навязалась к ним силком. Но мальчики об этом промолчали.

— Знаете, сколько нам надо времени, чтобы перевести с польского! Вот мы и решили прийти к вам…

— Во-он, значит, какое у вас ко мне дело! — протянула Ядвига Стефановна. — Ну-ка, покажите тогда мне письмо. Посмотрим, смогу ли я вам помочь.

Никон вытащил из книги, лежавшей на коленях, толстый конверт и отдал ей. Когда она начала вертеть его в руках, Саша беспокойно завозился. Он испугался, что старая библиотекарша вернет им письмо, не прочитав, и не выдержал:

— Мы успели перевести только начало. Проверьте, пожалуйста, правильно мы перевели, а?..

Ядвига Стефановна прочитала начало письма, их перевод и подняла голову.

— Правильно перевели. Пионеры хутора Констанцина каждый год ходят в походы по своему округу.

— А дальше? Дальше что?! — окружили ее уже окончательно освоившиеся гости.

Ядвига Стефановна дочитала страницу и снова подняла голову.

— В этом году они отправились в большой поход в леса, в которых воевали польские партизаны, осмотрели все их землянки… Нашли для школьного музея солдатские каски, котелки и патронные гильзы. Также принесли в школу приклад винтовки и автоматный диск…

— Ох, и бои же, наверно, там были! — выдохнул Саша.

— А про бумажку еще ничего нет? — спросила Лида.

— Давайте прочитаем следующий листок. Они обо всем пишут очень подробно, так что про бумажку никак не могли забыть, — сказала Ядвига Стефановна и несколько минут беззвучно шевелила губами. — Разбирая в одной из землянок сваленные в кучу истлевшие вещи, ребята нашли очень странную бутылку. Она была заткнута резиновой пробкой, а внутри нее были какие-то бумажки. Оказывается, это были последние письма партизан, написанные перед решающим боем, когда их со всех сторон окружили враги…

— Вон ка-ак! — потрясенно протянул Никон.

— А чуваш, выходит, воевал вместе с польскими партизанами? — перебил его Саша.

— Но как же он туда попал?! — Лида аж приплясывала от любопытства.

— Подождите, наберитесь терпения, — успокоила их Ядвига Стефановна.

Она встала, взяла беленькую тряпку и протерла окна, потом платочком почистила очки и снова взялась за письмо. На этот раз она долго не поднимала голову — чувствовалось, что не может оторваться от письма. Время от времени она морщила лоб, глубоко вздыхала. Ребята нетерпеливо топтались около нее.

Вот хозяйка вздохнула глубоко еще раз и медленно положила листки письма на край дивана. Когда она повернулась к своим юным гостям, ребята увидели, что глаза у нее совершенно мокрые.

— Что случилось, Ядвига Стефановна? — взволнованно спросила Лида.

Старая библиотекарша сняла очки и вытерла глаза носовым платочком.

— Ох, эта война!.. — сказала дрогнувшим голосом. — Сколько лет прошло, как покончили с Гитлером, а раны войны все ноют, ноют…

— Мой дедушка погиб под Сталинградом, — заговорил вдруг Никон, то ли стараясь отвлечь ее от тяжелых мыслей и успокоить, то ли просто не смог промолчать после этого страшного слова «война». — Маме тогда было всего десять лет. А ее брат, мой дядя, вернулся с войны с одной рукой…

Саше тоже припомнились рассказы матери.

— А мой дедушка был командиром артиллеристов. Он погиб под Берлином. Всего за четыре дня до победы. У бабушки его фотокарточка есть — стоит около пушки с товарищами…

Одна Лида стояла, опустив голову, и молчала.

— И у тебя, видно, доченька, кто-то пострадал на войне, да? — спросила Ядвига Стефановна, заглянув в ее глаза и погладив по голове.

— Да… — тихо ответила Лида. — Мой папа так все время мучается… Осколок, говорят, у него под сердцем…

Ядвига Стефановна только вздохнула глубоко и притянула ее к себе. В комнате с минуту стояла тяжелая тишина. Потом хозяйка снова взяла с дивана письмо, но заговорила не о нем.

— А у меня вот сын не вернулся с войны. Единственный сын. С четвертого курса педагогического института ушел на фронт. Погиб при переправе через Днепр. Командир части прислал мне два его ордена и медали… Ордена и медали есть, а сына нет… А тут, в письме, сказано, что у партизан не было никакой возможности вырваться из окружения. Поэтому герои решили написать свои последние письма, засунули их в бутылку и спрятали в самый угол землянки под вещами.

— Неужто ни один не остался в живых?

— Польские ребята разослали письма по всем адресам, которые были написаны на бумажках в бутылке. Но со всех концов Польши пришли только горестные ответы. По воспоминаниям старых жителей Констанцины, после жестокого боя, который произошел в ближнем лесу, в живых остался всего один партизан. Но и тот, весь израненный и потерявший много крови, умер до того, как его донесли до хутора, так и не придя в сознание. Ребята пишут, что не дождались ответа всего с двух мест и что они начинают терять надежду отыскать кого-либо из участников кровавого боя близ Констанцины.

— Но… почему они написали в наш поселок?

— Кто же тогда писал по-чувашски? — почти враз спросили Саша и Лида.

— Они и об этом сообщают, — продолжила Ядвига Стефановна, просматривая листки. — Среди писем, написанных по-польски, было одно, написанное на незнакомом языке. Они подумали, что оно написано по-русски, и показали его учителю географии, который закончил Московский университет. Но это письмо не смог прочитать и он, хотя и хорошо знал по-русски. Чуть попозже, когда ребята начали разбирать по одному все слипшиеся в бутылке листки, они обнаружили еще один маленький лоскуток, на котором тем же почерком, что и в письме на незнакомом языке, был написан адрес поселка в Чувашской республике.

— Это был наш поселок?!

— Да. На том клочке были названия и поселка, и улицы, и номер дома.

— Вот это да! — удивленно переглянулись ребята.

По просьбе Ядвиги Стефановны Никон рассказал все, что знал об Акулине Мусимовне. Узнав, что из ее родных воевал лишь младший брат Василий, да и тот был на Черном море, Ядвига Стефановна и не знала сначала, что сказать. Потому что подпись «А. Мусимов» в конце письма виднелась четко, хотя бумага и пожелтела от времени.

— Давайте-ка посмотрим повнимательнее адрес на конверте, — предложила она, подумав. — Ведь того клочка бумаги, на котором польские ребята нашли адрес, у нас нет.

Все четверо по очереди внимательно рассмотрели конверт.

— Мне кажется, — сказала Ядвига Стефановна, — что польские ребята тут хотели написать «А. Мусимову», а не «А. Мусимовне». Просто они плохо написали по-русски… Вероятно, они посылали письмо не Акулине Мусимовне, а какому-то мужчине — А. Мусимову. И вспомните еще: партизан А. Мусимов начинает свое письмо, вложенное потом в бутылку, словами «Дорогой отец!..».

Ребята договорились собраться после обеда у Никона. Поэтому Никон то и дело посматривает на часы и переводит глаза на окна. Выйдя от Ядвиги Стефановны, они решили сегодня же навестить Акулину Мусимовну. Вдруг она, узнав все, что написали польские ребята, вспомнит что-нибудь такое, о чем забыла за давностью лет?.. Но мать Никона, собираясь на работу во вторую смену, сообщила сыну неприятную новость. Сегодня утром Акулина Мусимовна неожиданно почувствовала себя очень плохо. Она еле-еле добралась до матери Никона и попросила вызвать «Скорую помощь». Пока мать бежала домой от телефона-автомата, «Скорая помощь» уже подкатила к дому. Обессилевшую старушку тут же увезли в больницу.

— Придется нам с тобой последить за домом и скотиной Акулины Мусимовны, — сказала мать, уходя на работу. — Я там прибралась немного. К вечеру сходи, кур покорми.

— А чего она вдруг заболела?

— Не знаю. Завтра вот забегу в больницу, спрошу у врачей.

Новость была совершенно неожиданной. Им так хотелось обрадовать ее! С помощью Ядвиги Стефановны они записали весь текст письма на русском языке, а потом, специально для Акулины Мусимовны, перевели его на чувашский. По предложению старой библиотекарши, решили сразу же написать письмо польским ребятам. Писала его, советуясь с ребятами, Ядвига Стефановна по-польски. Они сообщили, что их письмо, пришедшее в Чувашию из далекой Констанцины, не попало в руки А. Мусимова, так как такого человека в поселке нет. Письмо попало в руки чувашских пионеров, которые обещают сделать все, чтобы отыскать отца партизана-героя, и со своей стороны просят, если вдруг отыщется кто-либо из участников боя близ Констанцины, сообщить о нем или дать его адрес. Потом общими усилиями дословно перевели с чувашского на польский последнее письмо героя-земляка и его тоже вложили в конверт.

…Саша с Лидой, словно сговорившись, пришли к Никону одновременно — ровно в половине третьего. Вошли в избу сияющие, оживленные. Но когда узнали, что хозяйка дома номер шестьдесят восемь вдруг заболела и лежит теперь в больнице, лица их сразу потускнели.

— А я так хотела получше расспросить у Акулины Мусимовны про ее младшего брата! — вздохнула с досадой Лида.

— Зачем он тебе? — не понял Никон.

— А потому… если он во время войны был матросом, то вполне мог… с каким-либо десантом…

— Ну-у! Как он мог попасть в Польшу? — засомневался Никон.

— Ладно бы, скажем, в Болгарию — она граничит с Черным морем. А Польша, сама знаешь, совсем в другой стороне, около Балтийского моря.

Саша сначала сидел, не вмешиваясь в разговор, потом его, видимо, озарила какая-то мысль: он поднял правую руку вверх и щелкнул пальцами.

— А что? А ведь в словах Лидки что-то есть! Что, если брат Акулины Мусимовны все-таки воевал в частях Балтийского флота?..

— Но она же два раза сказала, что он служил на Черном море! — возразил Никон.

— Это-то я помню. И при мне она это говорила… Но ведь тогда на адресе нельзя было указывать названия городов, — Саша мучительно наморщил лоб, стараясь не упустить нить своей мысли. — Тогда писали просто «Полевая почта». Об этом и в книгах сказано, и в кино. И на письмах дедушки я видел…

— Значит, если брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском море, то он вполне мог попасть к польским партизанам… Так я поняла, Саш? — теперь уже у Лиды таинственно заблестели глаза.

— Да-а, вам просто хочется верить, что письмо написал брат Акулины Мусимовны, — покачал головой Никон. — Забыли уже, что партизана того и звали-то совсем по-другому…

— Я как раз об этом и подумала! — закричала Лида. — Ведь партизаны часто меняли свои имена и фамилии! Иногда у них оставалась одна только кличка. Могло же быть, что Мусимов тоже почему-то изменил свое имя?

— Молодчина! — не удержался Саша от похвалы. — Ну, что ты на это скажешь, Никон?

— Сдаюсь, — заулыбался и Никон. — Все это могло быть. Но только вот — «если, если…». Это надо проверить. Помнишь, Саша, Акулина Мусимовна показывала нам фотокарточку брата?

— Ну, помню.

— Надо посмотреть на нее повнимательнее!

— А мы, вроде, и так…

— Он ведь там был в бескозырке?

— Точно… — начал догадываться Саша, к чему клонит Никон.

— А ты запомнил, что на ней было написано?

— Нет… И как это я не сообразил?! Ведь на бескозырке пишут название флота!

Никон посмотрел на часы.

— Пошли. Проверим сейчас же. Акулина Мусимовна оставила ключ от дома у нас. Мне как раз время идти кормить ее кур.

Минут через десять ребята подошли к дому под старой ветлой. Открыли калитку решетчатой ограды, Никон вытащил из кармана ключ и отпер замок на двери веранды. Войдя в избу, все трое подбежали к фотопортрету, висящему в простенке между двумя окнами.

— Ну, видели?! Что я вам говорила! — запрыгала и захлопала в ладоши Лида.

Со стены на них пытливо смотрел широкоскулый черноусый матрос. Верхние пуговицы черного бушлата расстегнуты, и из-под него виднеется тельняшка. На голове, конечно, бескозырка. Надета она по-матросски лихо — чуть набекрень, сзади виднеется одна из ленточек. А на ободке бескозырки… четко виднеются буквы: «Балтийский флот»! Значит, Акулина Мусимовна ошибалась, говоря, что ее брат воевал на Черном море, — он был матросом Балтийского флота. Его вполне могли высадить на берег с каким-либо десантом. Ребята и сами читали не раз, как и на суше громили врагов советские моряки. Возможно, во время одной из таких операций брат Акулины Мусимовны и присоединился к польским партизанам. В бою случается всякое: партизаны могли просто подобрать его, израненного. И он, выздоровев, начал снова мстить врагу вместе с партизанами. Вместе с новыми боевыми друзьями брат Акулины Мусимовны тоже пишет перед последней атакой письмо к отцу и вместе с ними же вкладывает его в бутылку. Но и в этой жестокой схватке несколько человек все-таки прорывают вражеское кольцо. И один из них — смелый матрос с далекой Волги Мусимов, волей судьбы заброшенный на польскую землю… Теперь его разыскивают польские ребята из хутора Констанцина, просят подробно рассказать о последнем бое партизан. А Мусимов, вернувшийся с войны весь израненный, уже давно умер. В его доме живет единственный родной человек — сестра. Но и она почти ничего не знает о славных делах своего брата в фашистском тылу…

Мальчики много чего напридумали о матросе, смотрящем на них со стены. Только Лида молчала, слушая их, но фантазировать не мешала.

— Завтра же поедем к Ядвиге Стефановне! Напишем польским ребятам еще одно письмо! — сказал Саша, не отрывая взгляда с фотокарточки.

— По-моему, не надо так спешить….

Саша взглянул на Лиду удивленно.

— Это почему же?

— Не надо спешить с письмом…

— А почему? Фотокарточка — вот она, перед нами. Матрос Балтфлота! А-а, ты из-за имени… Но ведь сама говорила, что партизаны часто меняли свои имена?

— Так мы же не знаем точно, был он среди поляков или нет. По-моему, сначала нам надо сходить в больницу, к Акулине Мусимовне.

— Саша, я тоже согласен с Лидой. Пусть Акулина Мусимовна еще раз посмотрит на письмо. Вдруг вспомнит, какой у брата почерк был. Тогда она сразу определит: его рукой написано письмо или нет.

Саша нехотя согласился с доводами Лиды и Никона.

— Ну, ладно, — махнул он рукой. — Подождем тогда с письмом. Заодно узнаем у Акулины Мусимовны об их отце. Ведь письмо-то было адресовано отцу. Надо нам узнать: жив был в то время отец Акулины Мусимовны или нет?

Оказывается, у Акулины Мусимовны случился приступ аппендицита, и ей сразу же сделали срочную операцию. Никона и его мать, пришедших на другой день в больницу, к ней не пустили. Сестра в белом халате приняла от них передачу и сказала, что свидание с больной будет разрешено только через три дня. Расстроенный Никон посмотрел на нее недоверчиво. Медсестра, видимо, подумала, что он испугался за жизнь больной, и поспешила его успокоить:

— Не бойся. Состояние твоей бабушки хорошее. И операция прошла нормально.

Прошли томительные три дня. На четвертый день их, наконец, пустили к Акулине Мусимовне. Медсестра выдала им белые халаты и предупредила, что задерживаться в палате больше десяти минут нельзя.

Акулина Мусимовна лежала у окна, на угловой койке. Она заметно похудела, лицо ее стало какое-то совсем белое, а морщины на лбу — еще глубже.

Мать села на табуретку ближе к больной, Никон же, чуточку оробевший, встал у окна, в изголовье, и стал молча слушать их разговор. Ему подумалось, что напоминанием об умершем брате он может взволновать больную, но и то, что его нетерпеливо ждут Саша с Лидой, не давало покоя. Выручила сама Акулина Мусимовна, вдруг обратившись к нему:

— Ну, как там с тем письмом у тебя, Никон?

— Перевели мы его! До конца! Нам помогла одна библиотекарша, она сама — полячка, — обрадовавшись, начал быстро рассказывать Никон. Торопливо прочитал ей перевод, поделился даже мыслями о том, что партизаны иногда меняли свои имена, и добавил: — И вы, Акулина Мусимовна, тоже ошибались…

— Как это так — ошибалась?

— Он служил и воевал не на Черном море!

— Что-то не понимаю я тебя, сынок, — тихо сказала Акулина Мусимовна, перебирая пальцами худых, с опухшими венами, рук.

— Ваш брат Василий Мусимович воевал против фашистов на Балтийском флоте!

— Постой-ка… а почему ты так думаешь?

— Помните, вы показывали нам с Сашей фотокарточку Василия Мусимовича? Тогда мы к ней не очень хорошо пригляделись. А когда пришли кормить ваших кур, всмотрелись получше. И знаете, что написано на бескозырке Василия Мусимовича? «Балтийский флот»! Все буквы хорошо видны!

— Во-он как! — Акулина Мусимовна попыталась поднять подушки повыше, но все время думала, что Вася был на Черном море. Да и то сказать — не любил он вспоминать о войне…

— А вы знаете, Акулина Мусимовна, ведь Балтийское море граничит с Польшей. Вот мы и подумали, что Василий Мусимович вполне мог попасть как-то к польским партизанам.

Акулина Мусимовна задумалась, но ничего не сказала.

— Я вам снова то письмо на чувашском языке принес, Акулина Мусимовна, — продолжил Никон. — Посмотрите еще раз — может, его все-таки ваш брат написал, а?

— Ну, дай-ка тогда. Пригляжусь…

Оказывается, не зря предупреждала сестра, что больной нельзя разговаривать долго. Рука, в которой Акулина Мусимовна держала письмо, заметно дрожала. Но старушка все равно несколько раз просмотрела письмо от начала до конца. Потом подняла глаза на Никона.

— Нет, не похоже, что он писал…

— Совсем не похоже? — почувствовав, что все их надежды рухнули, тихо спросил Никон.

— Нет, это не Васина рука. Да и… писали-то к отцу, а наш отец умер, когда мы с Васей совсем маленькими были. Нас дедушка с бабушкой вырастили… Так и расскажи своим товарищам. Не может такого быть, чтобы Вася ни разу не проговорился, что ходил в партизанах…

Мать Никона, выйдя из больницы, сразу пошла на работу, на свою швейную фабрику. Никон же сел в автобус и сошел на остановке, которая была как раз перед домом Акулины Мусимовны. Он решил дать ее курам крупы сейчас же, чтобы потом не бегать еще раз. Заходя в чулан за крупой, он оставил дверь сеней открытой и, когда выходил обратно, две курицы и петух уже забрались в сени. Петух и одна курица выбежали во двор, а вторая, отчаянно закудахтав, взлетела и села на полку, прибитую к дощатой стенке чулана. Никон махнул рукой, чтобы спугнуть ее, она и не подумала вылететь в открытую настежь дверь, а закудахтала еще сильнее и, громко хлопая крыльями, исчезла на чердаке. Никон подумал, что она, успокоившись, опустится оттуда сама, вышел во двор и насыпал остальным курам крупы. Но беглянка, продолжая кудахтать, забилась, видимо, в самый дальний угол чердака. Никону ничего не оставалось, как самому забраться туда по приставной лестнице.

На чердаке было темно и пахло сухой пылью. Никон осторожно двинулся вперед и вдруг, споткнувшись обо что-то, упал на вытянутые вперед руки. Перепуганная насмерть курица перелетела через него и скрылась в светлом проеме сеней. Наглотавшись пыли, Никон чихнул и зашарил впереди себя руками. Пальцы его нащупали угол какого-то ящика. Глаза начали привыкать к темноте, и Никон, потирая ушибленное колено и ругая про себя непутевую курицу, присел на ящик. Нет, оказывается, это не ящик, а сундучок и притом незапертый — сбоку была просто накинута защелка. Никон откинул ее и, зная, что поступает нехорошо (но разбирало любопытство), начал осторожно приподнимать крышку. И… тут же грохнул ее обратно, а сам отшатнулся испуганна в сторону… Лишь приподнял он крышку, как вдруг где-то зазвенел звонок. Случись такое месяц назад, Никон сломя голову бросился бы вон с чердака, но за этот срок он уже побывал участником операции «Треструб», и напугать его теперь было не так-то просто. Да и в сундучке он увидел весьма интересное для себя — книги.

Никон снова приподнял крышку сундука — снова зазвенел звонок. Но на этот раз Никон не захлопнул крышку, а откинул ее настежь и, встав на ноги, направился в ту сторону, откуда доносился беспрерывный уже звон. На карнизе, напротив того места, где стоял сундук, на небольшом гвоздике трепыхался, как живой, маленький колокольчик. Никон снял его с гвоздя, изнутри колокольчика, больно ударив по руке, вылетела пружина, и звон тут же умолк. «Сундучок-то с секретом», — подумал Никон. Он вернулся и принялся осматривать его содержимое. Не спеша, рассматривая так и этак, он выложил на крышку пожелтевшие от времени книги, толстые тетради в брезентовых переплетах, аккуратно сложенные номера газеты «Хыпар»[18]. На самом дне сундучка лежали круглый старинный репродуктор, моток мягкой проволоки и плоская, похожая на пенал, коробка. Самым последним в руки попал сверток, тщательно завернутый в тонкую, но прочную бумагу. Никон развернул его, и в руках у него оказалась чуточку помятая матросская бескозырка! Никон, удивляясь все больше, поднес ее к щели в крыше, сквозь которую сочился свет. Бескозырка была старая, потертая. На концах ленточек нарисованы якорьки, а на ободке впереди четкие золотые буквы: «АВРОРА». Никон чуть не задохнулся от удивления. Неужели брат Акулины Мусимов вы служил на прославленном на весь мир крейсере?!

Он принялся перебирать книги: «Занимательная физика», «Теория Эйнштейна», «Испания не сдается», «Корни фашизма»…

Открыл одну из них и тут же увидел на обратной стороне обложки надпись: «Чебоксары, 1940 год». А внизу подпись: «А. Мусимов». Никон схватил другую книгу. Так и есть — опять чернилами: «Книга студента пединститута А. Мусимова. Чебоксары, 1940 год». На третьей книге надпись была сделана другой рукой: «А. Мусимову за конструирование детекторного приемника. Общество друзей радио». Дрожащими от волнения руками Никон вытащил из кармана письмо, пришедшее из Польши, отыскал среди листков пожелтевший и сравнил подписи. Одинаковые!..

— Никон! Ни-икон! — донесся снизу голос Саши.

Никон взял бескозырку и одну из книг с подписью «А. Мусимов» и заторопился к лестнице.

— Эй, Никон! Где ты?

— Зде-есь! Сейчас спущусь!

Никон подошел к краю чердака, заглянул вниз. В сенях стояли Саша с Лидой, Ромаш, близнецы Гена с Герой и, задрав головы смотрели вверх. На груди одного из братьев-близнецов висел бинокль.

— Вон куда он спрятался! — закричал Ромаш. — Слышим звон, да не знаем, откуда он!

— Ну как, ты побывал у Акулины Мусимовны? — не дожидаясь, когда он спустится, спросила Лида.

Никон уже с первого ее и Сашиного взгляда понял, что они все рассказали остальным ребятам. Поэтому тоже не стал ничего скрывать.

— Да, был!.. Они с младшим братом росли сиротами.

— А чего ты тогда сияешь, как начищенный самовар? — спросила Лида.

— И вы засияете, когда всё узнаете! — ответил Никон, помакав зажатой в руке бескозыркой. — Вот, видите: это бескозырка матроса с крейсера «Аврора»! А на этой книге подпись — «А. Мусимов»…

Узнав о том, что Акулина Муслимова не признала почерка брата и что росли они с ним без отца, ребята на минуту растерялись. Как же так? Кто же тогда воевал в лесах близ хутора Констанцины, если не младший брат Акулины Мусимовны?

А теперь еще возникло множество других загадок. Кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны, если ее брата звали Василием? Ясно, что их собирал какой-то А. Мусимов, но о нем ничего не известно. Ничего не разъяснила и надпись на бескозырке — «Аврора», а наоборот, еще больше всё запутала.

По очереди примерили бескозырку. Лида, надев ее, лихо поднесла руку к виску, и у нее это получилась так забавно, что все засмеялись.

Потом вслед за Никоном поднялись на чердак. Не спеша осмотрели все вынутые из сундучка книги, тетради, сплошь заполненные непонятными формулами и сложными чертежами, и сложили их обратно в сундучок. Саша взял из рук Никона квадратную вещь, похожую на пенал, осмотрел ее со всех сторон и приоткрыл крышку.

Разглядев внутри иголку и комочек кварца, сообразил, что это такое.

— Это же детекторный приемник, — сказал разочарованно. — Вот за него и премировали А. Мусимова книгой.

С наружной стороны для сундучка ребята обнаружили пружину. От нее к карнизу тянулась тонкая проволока. На доски потолка для тепла были насыпаны опилки, и проволоку нелегко обнаружить. Простое, но весьма хитрое приспособление придумал хозяин сундучка, чтобы при открывании крышки сразу зазвенел звонок. Значит, не зря он читал такую толстую «Занимательную физику».

Лида опять почему-то не вмешивалась в разговор, только смотрела и слушала. Когда же все спустились в сени, она взглянула на Никона, потом перевела глаза на Сашу.

— Ребята, у меня есть предложение. Только не знаю — согласитесь ли…

— Как будто ты и без нас не сделаешь, чего тебе хочется! — засмеялся Ромаш, но Лида, обычно бурно реагирующая на все его подковырки, на этот раз не обратила на него внимания.

— Теперь мы знаем, что младший брат Акулины Мусимовны воевал на Балтийском море. И воевал по-геройски! А его сестра, что живет рядом с нами, часто болеет… Вот… я и подумала… надо ей помогать. Правда ведь?

— Шефствовать, значит? — спросил кто-то из близнецов, Гена-или-Гера.

— Можно и так назвать, — пожала плечами Лида.

Обсудили. Все согласились. Решили начать сегодня же. Ребята подметут двор, Лида вымоет полы и в избе, и в сенях. Запланировали: с завтрашнего дня пилить, колоть дрова, а подойдет срок — помочь Акулине Мусимовне убрать весь картофель.

Мальчики пошли искать метлу и лопаты, а Лида принесла из колодца воду и вошла в избу. Когда она домыла сени, во дворе уже не было ни соринки, и мальчики подошли к ней.

— Знаешь что, — сказал ей Саша, — завтра тебе нужно сходить в больницу.

— Опять тебе дают задание первой, — пробормотал Ромаш, явно завидуя. — Можно подумать — настоящая разведчица нашлась…

По тону ясно: Ромашу надоело одному бродить по улицам, и сейчас он горит желанием что-нибудь сделать для раскрытия тайны письма, пришедшего из Польши.

— Будет и тебе задание, не спеши, — остановил его Саша. — Сначала обговорим с Лидой. Ты пойдешь не одна, а с Никоном. Расскажите Акулине Мусимовне обо всем, что нашли на чердаке. Узнайте, что ей известно об этом. Ладно?

— А вдруг она и не знает вообще о сундуке? — засомневался Никон.

— Вот это-то нам и надо знать. Чую — мы, наконец-то, напали на верный след.

— Мне тоже так кажется, — согласился Никон. — И подписи одинаковые.

— Давайте не будем спешить, — сказала Лида. — И так уж сколько раз ошибались. Ведь имен, начинающихся с «А», сколько угодно. Александр, Андрей, Алексей…

— Ну, застрекотала сорока, — снова съехидничал Ромаш, почесывая нос указательным пальцем. — Вечно ты Никону не веришь… Сама же видела: и на письме, что нашли польские ребята, и на «Занимательной физике» подписи одинаковые!

— А может, это нам так кажется? — не сдавалась Лида. — А может, эти, как их… граф… графологи найдут, что почерки разные…

Но предложение Саши она, конечно же, приняла. Ей и самой давно хотелось поговорить с Акулиной Мусимовной. Ведь старушка так доверяла им. Поэтому-то она и не вернула письмо почтальону, а отдала его ребятам…

На другое утро Лида с утра вышла в палисадник и нарвала букет ярких цветов. Мать спросила куда это она так собирается, а узнав, положила в целлофановый мешочек с десяток яблок.

Акулина Мусимовна, увидев Лиду и Никона с цветами и яблоками, заволновалась, принялась угощать их ими же принесенными яблоками, вытирая глаза полотенцем. Потом она с улыбкой слушала рассказ Никона о том, как он, погнавшись за зловредной курицей, полез на чердак и шлёпнулся там. Но когда он дошел до сундучка и звонка, улыбка исчезла с ее лица, она зашевелилась, попыталась даже подняться и присесть.

— Вы лежите, Акулина Мусимовна, лежите, — придержала ее Лида. — Вы нисколько не волнуйтесь и ни за что не переживайте, дома у Вас всё в порядке. Мы и потом будем приходить к Вам помогать. Мы решили взять над Вами шефство! Согласны?

Акулина Мусимовна, услышав это, снова потянулась было к полотенцу, но тут же повернулась к Никону.

— Так о каком сундучке и звонке ты говоришь, сынок?

— Разве Вы ничего о них не знаете?

— Несколько лет назад поднималась я на чердак, но никакого сундучка не видела там. И о звонке первый раз слышу.

Никон и Лида начали наперебой рассказывать о детекторном радиоприемнике, о секрете звонка, о книгах. Акулина Мусимовна слушала их и только вздыхала.

— Ай, надо же! Десять лет живу в этом доме, и не снилось, что над головой были такие чудеса!

— А Василий Мусимович Вам ни разу о них не говорил?

Больная отрицательно покачала головой.

— По-моему, он тоже ничегошеньки не знал об этом сундучке. Он же хромой был. Не примечала я, чтобы хоть раз поднимался на чердак. Услышь он какой-либо там звонок — рассказал бы мне непременно.

— А знаете еще что, — заторопился Никон, чувствуя, что нить к разгадке тайны опять обрывается. — Мы на всех книгах видели подпись «А. Мусимов». Фамилия-то Ваша… И еще — ой, чуть не забыл совсем! — на дне сундучка я нашёл матросскую бескозырку!

— Настоящую матросскую бескозырку, Акулина Мусимовна! — кинулась ему на помощь и Лида. — Я тоже примеряла. И ленточки есть! А на ободке написано «Аврора».

— Какая ещё «Аврора»?

— Да Вы знаете про этот крейсер! Ну, этот самый, который подал сигнал к штурму Зимнего дворца, когда свергали Временное правительство Керенского! Значит, хозяин этой бескозырки служил на «Авроре»…

— Нет, Никон, из нашей родни никто не был на «Авроре». А ту фуражку, в которой Вася вернулся с войны, я храню на память в комоде, в избе. И обернула я ее не бумагой, а белым платком, что сама соткала…

Никон вспомнил, что на некоторых книгах из сундучка было написано «Книга студента пединститута А. Мусимова. 1940 год».

— Акулина Мусимовна, а Василий Мусимович в 1940 году не учился в педагогическом институте, а?

— Нет, Вася никогда не учился в институте. Он и до войны и после войны — все время на Волге работал, механиком на пароходе.

В это время Лида вспомнила, что давеча старушка сказала, будто она всего десять лет живет в этом доме. И в голове ее мелькнула догадка.

— Акулина Мусимовна! — Лида вся подалась к больной. — Вы сказали, что живете в этом доме всего десять лет. А до этого где жили?

— До этого я жила в деревне, в школе работала, бухгалтером. Потом Вася купил дом в посёлке и вызвал меня к себе.

— Значит, дом номер шестьдесят восемь был тогда не ваш?! — наконец-то сообразил Никон. Акулина Мусимовна, видимо, тоже вспомнила о чем-то и радостно поглядела на ребят.

— Постойте-ка, детки, постойте! — Она суетливо заправила выбившуюся из-под платка седую прядь волос. — Ай, и как я до сих пор не вспомнила? Так ведь я даже сама видела разок хозяина дома. Это было, как только я из деревни переехала. Хозяин был высокий, крепкий еще старик. Сказал, что приехал в город по делу, и захотелось переночевать в своем доме. Вспомнила, детки, вспомнила: Мусим Мусимыч звали его, вот как! Может, потому и запомнила я, что отчество-то как мое у него было…

Никон с Лидой одновременно вскочили на ноги.

— А фамилию не помните, Акулина Мусимовна?

— Нет, не помню. Вася его очень уж уважительно звал: всё «Мусим Мусимыч» да «Мусим Мусимыч». Еще вот что помню. Он говорил, что делал дом своими руками и потому он крепок, как океянский пароход. Я, говорил, сам старый матрос и рад, что оставил дом матросу. Так всё было, помню как сейчас… А и не обманул он, дом-то, право слово, крепок: ни тепло не выпускает, ни сырости, ни плесени никакой.

— Больше ничего не помните?

— Больше я его ни разу не видела… А про вещи на чердаке не поминал он. Не знаю уж, что про них и думать-то.

— А он не сказал, куда переехал жить?

— Не поминал. Я ведь тогда только что из деревни приехала, всё внове для меня было. И разговаривать-то не смела.

Надеясь, что Акулина Мусимовна вспомнит еще что-нибудь, Никон с Лидой готовы были просидеть в палате до самого обеда, но вошла медсестра и сказала, что время для свиданий с больными кончилось.

— Поскорее выздоравливайте, Акулина Мусимовна. А мы… еще побегаем насчет письма, — сказал Никон на прощанье. И добавил, что завтра к ней придет его мама.

Услышав про старого хозяина дома номер шестьдесят восемь, Ромаш не выдержал, вскочил на ноги.

— Это его сын воевал вместе с польскими партизанами!

— Погоди-ка ты кричать! — осадил его Саша. И снова повернулся к Никону: — Значит, хозяин дома был моряком?

— Да. Акулина Мусимовна сама слышала.

— Можно предполагать, — важно, по-взрослому сказала Лида, победно взглянув на Ромаша, — что бескозырка, которую Никон нашел на чердаке, принадлежала ему.

Все нетерпеливо завозились. Гена-или-Гера начал зачем-то яростно протирать единственное стекло своего бинокля. А Гера-или-Гена схватил Никона за рукав и, нетерпеливо дёрнув к себе, спросил:

— Выходит, тот старик служил на «Авроре»?

— Выходит так… — неуверенно ответил Никон.

Снова загалдели все разом и умолкли лишь тогда, когда заговорил Саша. Он снова без возражений стал командиром следопытов. После событий, происшедших недавно на кордоне, его авторитет в посёлке очень вырос. С ним теперь даже старшие разговаривают как с равным. Но Саша от этого нисколько не задирает носа, слушает ребят, советуется с ними. И будто бы не замечает даже, что товарищи всегда ждут его мнения, которое частенько оказывается решающим.

— Ребята, — сказал он, — а как вы думаете, не сходить ли нам в пединститут?

— Зачем? — выпалил Гена-или-Гера.

— Э-эх, даже этого не может сообразить, — Ромаш тихонько щёлкнул его по лбу. — Забыл, что ли, кто подписывался на книгах из сундучка? Студент!

— А-а…

— Вот тебе и «а-а»! Соображать надо.

— Ну, начал поучать — пробормотал Гена-или-Гера, обидевшись за брата и готовясь вернуть за него щелчок.

— Да успокойтесь вы, что ли, — осадил их Саша, и все опять сразу притихли. — В пединституте мы можем узнать, когда А. Мусимов закончил учёбу. А повезет — узнаем, куда он был направлен на работу. Так ведь?

— Правильно!

Никону припомнилось, как они вдвоем ходили в городскую библиотеку и как мучились с польско-русским словарём. А направила их девушка-библиотекарь к Ядвиге Стефановне — всё за один день решилось…

— Саша, — сказал он, — а может, нам сначала с нашим историком поговорить?

— О чем?

— Он же кончил пединститут. Знает там многих. И нам будет легче, заранее будем знать, что к чему.

Мысль понравилась всем. Решили рассказать учителю истории всё, что знали сами. Гена с Герой сообщили, что недавно видели Петра Ивановича во дворе школы, и предложили сейчас же побежать туда.

Петр Иванович, выслушав ребят, сдержанно похвалил их. Потом, подумав о чём-то, вдруг сказал:

— Поедемте в институт вместе. Я хорошо знаю работников архива института. Но сначала сделаем вот что…

Учитель предложил разделить отряд на две группы. Одна группа вместе с ним пойдет в институт, а другую Саша поведет в городское адресное бюро — там можно узнать, куда переехал старый хозяин дома номер шестьдесят восемь.

Никон топал в группу, идущую в институт. Там, оказывается, начались вступительные экзамены, и везде — у подъезда, в фойе, в коридорах — полным-полно парней и девушек. Петр Иванович повел их на третий этаж. Они зашли в большую и светлую комнату. За столом сидел высокий бородатый человек в очках. «Это наверняка профессор!» — ткнув Никона в бок, прошептал Ромаш. «Хоть здесь стон тихо, что ли!» — прошипела Лида. Бородатый внимательно выслушал Петра Ивановича, одобрительно посматривая на ребят, и поднялся из-за стола.

— Молодцы ваши следопыты, Петр Иванович, — сказал он густым басом, подходя к ребятам. — Молодцы! Очень благородным делом занимаетесь. Желаю вам удачи. Чем могу — помогу.

Петр Иванович и ребята попрощались с ним и вышли в коридор. Спустились обратно на первый этаж. Петр Иванович повел свою группу еще ниже, в подвал, пахнувший в лица прохладой. Открыли толстую дверь, вошли в узкий и длинный зал. В нём, по всей стене, от пола до потолка, полки. А на полках — толстые папки, похожие на большущие книги. Пожилой мужчина, сидевший за небольшим столиком у стены, подозвал их к себе.

— Профессор позвонил мне о вас. Велел помочь во что бы то ни стало. Скажите, кто вас интересует?

— Фамилия — Мусимов, — сказал Никон.

— И еще мы знаем, что он учился в институте в 1940 году, — добавил Ромаш.

— А имя у него начиналось с буквы «А», — боясь отстать от мальчишек, выпалила Лида.

— О-о, этого мне предостаточно! — Архивариус подошел к одной из полок. — Му-си-мов… Мусимов… Редкая фамилия… И, кажется, знакомая мне…

Тут он глубоко вздохнул и облегченно засмеялся.

— Вспомнил! — Архивариус щелкнул пальцами и, торопливо пройдя вдоль стены почти до угла, поднялся по лесенке и уверенно снял с верхней полки одну из папок. Протянул ее подбежавшему Ромашу. — К 25-летию Великой Победы мы готовили стенд об участниках войны, учившихся в нашем институте. Вот тогда-то я и встречал фамилию Мусимова. Он ушел на фронт со второго курса…

Ребята сгрудились вокруг папки, быстро отыскали нужное им место. Наконец-то!.. Звали их героя Аркадием. Он родился в деревне под городом Цивильском, после смерти матери они с отцом переехали в город. В автобиографии было сказано, что он увлекается физикой и математикой. Архивариус откуда-то принес увеличенную — видимо, для стенда — фотографию Аркадия Мусимова. Широколобый, подстриженный под полубокс, он смотрел на ребят с теплой улыбкой.

— Он с самого начала учебного года подал заявление с просьбой отправить его на фронт, — рассказывал архивариус. — В октябре военный комиссариат удовлетворил его просьбу…

Теперь исчезли последние сомнения насчет того, кому принадлежат книги, найденные на чердаке дома Акулины Мусимовны. Было ясно видно, что надписи на книгах и автобиография написаны одной рукой. Да и хитрое приспособление со звонком и крышкой сундучка мог сделать лишь человек, по-настоящему увлекающийся физикой. Архивариус показал ребятам выписку из зачетной книжки студента Аркадия Мусимова — кроме отметок «отлично» там не было никаких других — и пообещал сделать для них фотокопию с портрета, а за это попросил их снять копию с письма польских ребят для институтского музея.

— Петр Иванович, нам, наверно, надо написать в Польшу письмо — задумчиво сказал Никон. — Там ведь ждут…

— Напишем им, каким студентом был Аркадий Мусимов, кем был его отец. Обо всем напишем, — добавил и притихший Ромаш.

— Да, надо идти к Ядвиге Стефановне… — Лида глубоко вздохнула и, не выдержав, отошла чуть в сторону. — Может, и у Саши там что-нибудь новое есть… — добавила оттуда, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заплакать.

Не успел Никон и поужинать, как заявился Саша. Лицо хмурое, руки — видимо, сжатые в кулаки — в карманах. Только веснушки на носу поблескивают, как всегда, желто-коричневыми веселыми крапинками. Но Никон сразу понял, что товарищ его очень не в духе, и не стал сразу расспрашивать ни о чем: всё равно сам скажет.

— Ну, как — сходили в институт? — спросил Саша.

— Мы — во! — ответил Никон. И подробно описал всё увиденное и услышанное в институте. Когда он дошел до того места, что своими глазами видел портрет Аркадия Мусимова, лицо у Саши посветлело.

— Про «Аврору» там ничего не сказано?

— Про какую «Аврору»?..

— Ну, не сказано в автобиографии, что его отец, служил на «Авроре»?

— Нет, об этом не было ни слова.

— Да-а… Как ты думаешь, сумеем отыскать Мусима Мусимовича? Мы ведь ничего о нём не узнали…

— Что, адресное бюро было закрыто?

— Нет, оно-то было открыто. Только там ничем не могли помочь. Чтобы узнать адрес Мусима Мусимовича, надо узнать, когда он родился, где родился и что-то еще. Без этого, говорят, невозможно… Но нам велели еще раз зайти.

— Думаешь, найдут?

— Там одна женщина очень хорошо разговаривала с нами. А когда узнала, зачем нам нужен Мусим Мусимович, записала его имя и отчество на какой-то особой карточке. Сказала, что будет разыскивать.

— А когда велели зайти?

— Через неделю.

— О-о как долго!..

— А что поделаешь, Никон?

Переговариваясь, мальчики только было собрались выйти на улицу, как кто-то громко постучал в дверь крыльца.

— Кто там? — открыв дверь избы, спросил Никон.

— Это я, почтальон! — прозвучал с улицы голос незнакомой женщины.

— Входите! Там не заперто!

Дверь крыльца открылась, и в коридор вошла почтальон.

— Скажи-ка, это ты будешь Никон?

— Да, я, — удивлённо ответил Никон. — А зачем я вам?

— Давай тогда, ступай сюда, — позвала женщина. — Сплясать тебе полагается.

— Как — «сплясать»?

— А ты что — не ждешь писем? — Женщина полезла в свою большую сумку и старательно начала там что-то искать.

— Писем? Да нет, я… — Никон запнулся, не зная, что ответить. Он вспомнил, как прощался на пристани с Риммой, и лицо его вспыхнуло. «Наверно, Римма прислала листья и травы для гербария», — мелькнуло у него в голове. Ему стало так неудобно перед Сашей, будто он сделал что-то очень нехорошее.

Но Саша, видно, и не заметил, как растерялся его товарищ. Он, следя за тем, как почтальон вынимает из сумки письмо, обрадованно ткнул Никона в бок.

— Чего молчишь? Ты ведь ждёшь письмо от польских ребят!

Почтальон наконец-то вытащила из сумки конверт с большой яркой маркой, потом — толстую тетрадь и положила на перила.

У Никона начал сходить с лица непрошеный румянец. Ура! Письмо-то, оказывается, из Польши. Но удивительно всё-таки: так быстро ходят письма! В письме, написанном Ядвигой Стефановной, они дали адрес Никона. И вот ответ уже пришёл!

— Видишь, тебе пишут из Любляны, — сказала почтальон и показала пальцем в тетрадь. — Вот тут распишись, и можно плясать.

Никон никогда еще не пробовал плясать и стал отнекиваться. Тогда Саша, заявив, что письмо нужно обоим, лихо отбил чечётку. И тут же потянул друга в избу:

— Айда скорее, откроем и посмотрим!

— Э-э, постойте, постойте! — засмеялась почтальон. — От меня не отвяжетесь только одной пляской.

— А что еще?

— Письмо!

— Кому? — удивился Саша.

— Да всё ему же, Никону. И опять заказное, еще раз придется расписываться.

«Пропал я, если от Риммы, — заволновался Никон снова, сжимая письмо из Польши до боли в руках. — Саша умрет со смеху. А узнают ребята, проходу не дадут…» Лицо его покраснело сильнее, чем раньше.

— А это… откуда? — с дрожью в голосе, тихо спросил он.

Почтальон на этот раз заметила, как покраснел мальчик, его дрожащий голос что-то, видимо, подсказал ей, и она молча ткнула в графу в тетради.

— Ладно уж, это отдам без пляски, но в другой раз так от меня не отвертишься.

Ребята поблагодарили ее и пошли в избу. Сначала вскрыли запечатанное сургучом письмо из Польши. Оно было, как и первое, на польском языке, и они, конечно, ничего не поняли. Саша перебрал листки, пересчитал их.

— На шести страницах написали!

— Уж больно быстро пришел ответ, — сказал Никон. — Может, они узнали что-нибудь новое?

— Возможно, — ответил Саша. — Помнишь, они писали о двух адресах, откуда к ним еще не пришли ответы?

— Конечно, помню. Думаешь, кто-то нашелся?

— А вдруг?! Завтра прямо с утра — к Ядвиге Стефановне!

Никон промолчал, пытаясь сунуть незаметно второе письмо между книгами на полке. Он с первого же взгляда на конверт понял, откуда оно пришло. Из Цивильского района. Римма сдержала своё слово — письмо толстое, в нём, видно, засушенные листья и травы.

— А другое письмо от кого? — спросил тут Саша.

— Да оно… такое простое… Из Цивильского района…

— У вас там живут родные, да?

— Какие родные… Дядя с тётей живут в Канаше… Это так…

Будь на месте Саши кто-нибудь другой, Никон, наверное, вывернулся бы. Но Сашу он почему-то не может обманывать. Поэтому он взял письмо обратно и посмотрел товарищу в глаза.

— Саш, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?

— Слышал: такого, как у тебя, и в школе нет.

— Я с самого начала стал собирать два… И один потом… — Никон от волнения вцепился в руку Саши. — Ты только никому об этом не говори, ладно?

— Ну, чего ты, — пожал тот плечами. — Ну, ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.

— И смеяться не будешь?

— Да нет же. С чего ты взял?

— Тогда слушай — один гербарий я подарил Римме. На память…

Никон боялся, что Саша расхохочется, но тот опять только пожал плечами.

— Ну и правильно сделал. Она же вон как здорово нам тогда помогла.

Тут уж Никон без всякого страха вскрыл конверт. На двух листах плотной бумаги были аккуратно подшиты растения, под каждым — название. На третьем листе Римма описала, как добралась домой, передавала всем ребятам приветы, рассказывала о своей теперешней жизни. Красиво, чисто — буква к букве, как бусы на нитке — пишет племянница жены лесника.

Никон, стоящий ближе к окну, вдруг ткнул пальцем в конец письма:

— Саша!.. Саш, прочти-ка, что тут пишет Римма…

Римма писала, что недавно она ходила с девчонками в поле собирать колосья. Под вечер, когда уже собирались идти домой, к ним вместе с учителем пришел один интересный старик. Он поблагодарил пионеров за их старание, потом начал рассказывать о революции и о себе. Этот старик, оказывается, в семнадцатом году был заряжающим на крейсере «Аврора»! «Мы слушали его, разинув рты. Знаете, как он интересно рассказывал! Самим бы вам послушать», — писала Римма.

Ребята переглянулись.

— Заряжающий «Авроры»!

— Чуваш!

— Никон, сейчас же садись и пиши Римме письмо! — Пусть она еще раз поговорит с тем стариком, да?

Никон подбежал к портфелю, вытащил чистую тетрадь.

Но не такое, оказывается, легкое дело — написать письмо девочке. Они скомкали несколько листков, только еще начав их. Никон, слюнявя карандаш, измазал не только губы, но и нос. Но до наступления ночи письмо всё-таки написали. Помогло, может быть, то, что получилось оно не очень длинное. Они попросили Римму дойти до соседней деревни и поговорить с матросом-авроровцем, узнать, не из их ли пригородного посёлка переехал он в ту деревню? Сообщили, что их очень интересует жизнь сыновей этого старика. Не звали ли одного из них Аркадием? Не учился ли он в 1940 году в пединституте и не ушел ли со второго курса на фронт добровольцем? Написали так же: если понадобится, можно сказать старику, что о нём хотят узнать красные следопыты. Попросили Римму отложить все дела и сходить к заряжающему с «Авроры» сразу после получения письма, потому что они теперь с большим нетерпением будут ждать ответа. Потом передали привет от себя и всех ребят — участников операции «Треструб» — и подписались.

Ехать к Ядвиге Стефановне опять пришлось втроём, хотя Саша с Никоном, решив, что неудобно заявляться к ней шумной гурьбой, и не хотели никого брать с собой. Встретившись у дома Саши, они только было направились к автобусной остановке, как на крыльцо своего дома выскочила Лида.

— Эй, куда направились?

— Да так… В город вот решили съездить…

Зная, что от нее всё равно не отделаешься, остановились. Но пока Лида стремглав сбежала к ним, успели перешепнуться:

— Ничего не говори о том, что вчера мы написали письмо Римме, — решил почему-то Саша.

— Ладно.

— Потом скажем, когда ответ придет.

— Я так и хотел…

Лида подбежала к ним и, не переводя дыхания, требовательно спросила:

— Ну, что случилось?

Никон вместо ответа протянул ей письмо от польских ребят. Лида сразу же поняла, куда они держат путь.

— К Ядвиге Стефановне, да? Я с вами. Подождите, я мигом. Только денег возьму…

И через пару минут она уже бежала обратно, позвякивая мелочью в кармашке платья.

Сели в автобус. Никон, как обычно на людях, помалкивал, зато Лида, словно поддразнивая Сашу, без умолку рассказывала о том, что увидели и услышали они вчера в пединституте. И тут же принялась успокаивать его:

— Ты ничего, не расстраивайся. Мой отец очень хвалит работников адресного бюро. Они ему враз отыскали адрес врача, который лечил его в госпитале. И Мусим Мусимыча тоже найдут, вот увидишь!

— А если Мусим Мусимыч уже умер? Что тогда? — недовольно буркнул Саша.

Никон незаметно подтолкнул его в бок и подмигнул. Саша тут же перевёл разговор и сделал вид, что увлеченно смотрит в окошко. Так и не догадалась Лида, что мальчики что-то скрывают от неё.

На этот раз Ядвига Стефановна оказалась дома. Она обрадовалась, увидев ребят.

— А-а, следопыты! — сказала, улыбаясь, и повела их к столу, приобняв за плечи. — Я уже начала подумывать, что вы совсем забыли про меня!

— Не-ет, не забыли, — ответила Лида, чувствовавшая себя здесь как дома.

— Вот это хорошо, детки. Очень хорошо. Ну, как у вас идут дела? Вы уж поймите, что мне очень хочется узнать что-нибудь новое.

Никон подал ей письмо.

— Вот, получили мы… Но опять — по-польски…

Ядвига Стефановна усадила ребят, как и тогда, на мягкий диван. Потом взяла с круглого стола, стоящего в середине комнаты, свои очки, вскрыла конверт, вынула из него листки и принялась читать. Вдруг она прошептала: «Вон как, оказывается, было! Ах, изверги!..» Наконец она оторвалась от письма.

— Нерадостные вести пришли к нам, детки, — сказала тихо.

— Что они пишут, Ядвига Стефановна?

— Наш А. Мусимов тоже погиб вместе с другими партизанами…

— Они узнали?

— Да.

— А как узнали? Как?

— Помните, в первом письме польские ребята писали, что только на два своих письма не получили ответа? Так вот на одно из них ответил живой участник боя около Констанцины.

— Ну-у?!

Ядвига Стефановна усадила вскочивших было ребят снова на диван и начала подробно пересказывать содержание письма.

— Этого чудом спасшегося партизана зовут Юзеф Ендриховский. Сейчас он живёт на севере Польши, в городе на берегу Балтийского моря. На вопрос ребят — кого из партизан он помнит? — Ендриховский больше всех как раз написал про Мусимова. Звали его в отряде по-разному: одни — Аркай, другие — Аркаша.

— Аркаша! Конечно, его звали Аркашей! — вскричала Лида.

— Почему же? Могли звать и «Аркай». Ведь с чувашского это и есть Аркадий, — объяснил Саша.

— Ну, давайте слушать дальше, если это одно и то же, — прервал их Никон.

— Мусимов не был поляком. Он был советским солдатом, сбежавшем из концлагеря. Но не был он и русским. По его рассказам, он учился в одном из городов на Волге, хотел стать учителем… Партизаном он был очень храбрым. Командир отряда часто любовно называл его львом и всегда удерживал от лишней горячности в бою. За год, проведенный в партизанском отряде, Мусимов научился свободно разговаривать по-польски, шутил и пел, как настоящий поляк. Часто пел он партизанам песни своего народа, пересказывал легенды и сказки… Очень его любили польские партизаны…

Когда недалеко от Констанцины фашисты плотно окружили партизан со всех сторон, Мусимов не сразу согласился с предложением написать последнее письмо. Написать-то он его написал, но в бутылку не вложил. Но бой разгорался всё сильнее, положение становилось безвыходным. Тогда Мусимов, разъяренный действительно как лев, положил около себя по две гранаты с обеих сторон и велел троим оставшимся в живых товарищам прорываться в сторону болота, где фашистские цепи были реже. Среди них был и Юзеф Ендриховский. Польские друзья не соглашались оставлять его одного, но Мусимов сказал:

— От того, что умрем здесь все четверо, нет пользы. Прорветесь вы втроем — организуете другой отряд и отомстите за нас. А со мной, раненным, зам не прорваться. Идите! Я вас прикрою… до конца!

Поняв, что Аркашу не уговорить, партизаны попрощались с ним.

— Ты же не положил письмо в бутылку! — сказал ему Ендриховский.

Мусимов торопливо вытащил из нагрудного кармана листок и протянул ему.

— Держи! Но я его написал на родном языке.

Ендриховокий засунул письмо в бутылку и, вспомнив о чем-то, опять подполз к Мусимову.

— А адрес-то ты написал?

— Нет.

— Без адреса нельзя. Пиши скорее!

Мусимов кое-как отыскал клочок бумажки и нацарапал на нем адрес. Ендриховский свернул его в трубочку и бросил в бутылку. Потом забежал в блиндаж и сунул бутылку в угол под разный хлам.

Воспользовавшись тем, что пулемет Мусимова, строчивший беспрерывно, не давал врагам поднять голов, трое партизан ужом проползли около них и ушли в болота. После долгих мучительных мытарств они всё же добрались до большого леса и отыскали там другой партизанский отряд. Потом все трое воевали в рядах народной армии. Но двое из вышедших из окружения под Констанциной сложили голову в боях за Варшаву. День Победы довелось встретить одному Юзефу Ендриховскому.

«Мусимов и теперь перед моими глазами. Большой, красивый, лежит у пулемета и косит врагов. По обеим сторонам у него — по две гранаты…»

В комнате — тишина. Лишь в углу на комоде стучат часы, да в открытую форточку доносится гул проезжающих машин и шорох шин.

— Да, герои без вести не пропадают… Почти тридцать лет прошло, но всё равно мы узнали о геройской смерти Аркадия Мусимова. — Ядвига Стефановна поднялась и отошла к окну. Повернулась. — Да! Польские ребята просят прощения за то, что им опять пришлось написать по-польски. Говорят, что как вернется с летних курсов из Варшавы учитель географии, так они начнут писать по-русски. Тогда уж вы мне сами будете читать их письма. Договорились? А в самом конце письма сказано, что кооператив Констанцины решил поставить на горке близ хутора большой обелиск, а пионеры будут выращивать вокруг него живые цветы.

— Теперь уж мы точно знаем, что Мусимов жил в нашем посёлке, — как-то непривычно робко подала голос Лида. — Надо нам в школе сделать хороший стенд о нём…

— Да, в пионерской комнате. Пусть все знают, каким он был героем, — сказал Саша так, что всем стало ясно: стенд будет.

Акулина Мусимовна почти выздоровела. Врач сказал, что к концу недели ее выпишут из больницы.

У ребят было много причин ждать ее возвращения домой. Во-первых, старушка знала еще не все подробности истории, начавшейся с письма, которое она тогда доверила Никону. Во-вторых, было приятно чувствовать, как она удивится и обрадуется, увидев абсолютную чистоту и порядок не только в избе, но и во всём дворе и пристройках.

Особенно долго тянулось время для Никона. Всего три дня прошло, как они отправили письмо к Римме. Так что и ответа ждать еще вроде бы рановато, но всё равно не терпится. Хочется скорее узнать: сходила или нет Римма к тому старику? Разузнала ли всё как следует? А вдруг авроровца не окажется дома? Ведь его могут пригласить и в другие сёла и школы…

Никон, сидящий дома один и тоскливо посматривающий в окно, встал и сорвал с календаря листок с сегодняшним числом. «Полдень уже, — подумал, оправдывая свою спешку. — Скоро и вечереть начнёт. Завтра — четверг. А в пятницу, может, и письмо придет…»

Мать сегодня попросила его никуда не отлучаться из дома. Плитка на кухне почему-то начала гореть плохо, и должен был прийти слесарь. Поэтому Никон не сумел даже сбегать на пруд искупаться. Правда, на несколько часов он нашел себе приятное занятие: перешивал травы и листки, присланные Риммой, в свой альбом. Потом совсем стало нечего делать, и он, сев у окна, уныло смотрел на пустынную улицу. И вдруг увидел Лиду, бегущую со стороны школы. Дом ее — выше школы. Куда же она так спешит?

Добежав до дома Никона, Лида увидела товарища и замахала рукой, прося открыть окно.

— Чего тебе? — спросил Никон.

— Саша не у вас?

— Не видел я его сегодня.

— И дома его нет…

— А зачем он тебе?

— Шла мимо школы и увидела Петра Ивановича. В школу звонили из адресного бюро. Просили прислать к ним Сашу. Наверно, адрес Мусим Мусимыча нашли!

Тут уж у Никона вовсе лопнуло терпение.

— Ах, чёрт бы их побрал! До сих пор нет! — выругался он, не сдержавшись даже при Лиде.

— Ты чего это? — удивленно вскинула та голову.

— Да плита у нас газовая не работает. Слесари должны прийти. Я бы тоже побежал искать Сашу, а тут сиди, жди их.

— Ну с газом не шутят, — явно чьи-то, только не свои слова произнесла Лида. — Как ты думаешь, где сейчас может быть Саша?

— Ты сбегай-ка на пруд. Наверное, там они.

— Если он вдруг появится здесь, передай: пусть сейчас же едет в адресное бюро!

— Конечно, скажу…

Проводив завистливым взглядом весело порхнувшую вниз по улице Лиду, Никон не выдержал: махнул рукой и схватил со стола ключ. Но только успел выйти на крыльцо, перед домом, громко фыркнув, остановилась машина. И почти тут же в калитку постучали.

— Эй, хозяева дома? — спросили громко.

Никон распахнул дверь и первым делом увидел крупные буквы на борту машины: «ГАЗ».

— Входите, я вас целый день жду.

— А ты что — один? — спросил усатый мужчина, по-видимому, главный из газовиков.

— Мы с мамой вдвоем живем. Она на работе, — заторопился Никон. Ему показалось, что слесари засомневались: входить в дом без хозяйки или нет?

Но они вошли.

— Значит, плита у вас забарахлила?

— Ага, не горит газ, не знаю, что случилось.

— Ну, давай посмотрим, что там у вас…

Слесари сняли крышку плиты, что-то там покрутили, плоским квадратным прибором проверили давление газа, потом один из них выпрямился и сказал:

— Все ясно. Закупорилось.

— А что там закупорилось, дядь?

— Ишь ты, любопытный! — слесарь подмигнул Никону. — Раз не доходит до горелки, что-то попало. Понял теперь? Но если и понял — лазить самому в плитку не полагается. И это понял? Ну, тогда совсем молодец.

Мусор вытянули насосом. Усатый после этого зажег спичку и поднес ее к горелке. Газ вспыхнул и начал гореть, как и раньше, с веселым гуденьем.

— Мать-то когда придет? — спросил усатый.

— Через полчаса-час…

— Кто же нам сейчас наряд подпишет?

— Давайте я. Мне в этом году исполнится четырнадцать…

Слесари засмеялись. Усатый вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, распрямил его и положил перед Никоном.

— Ладно, подписывайся, коль скоро четырнадцать!

От разговора с веселыми слесарями и бодрого гуденья газа настроение у Никона улучшилось. Он, по привычке, к приходу матери поставил на плиту чайник, но тут же вспомнил сообщение Лиды и снова расстроился. Но судьба сегодня была явно расположена к нему. Не успел чай закипеть — в дверь снова постучали, и в избу вошла знакомая женщина-почтальон.

— Тебе опять письмо! — сказала весело. — И опять заказное!

Расписавшись в толстой тетради, Никон даже поблагодарить забыл почтальона — торопливо начал вскрывать письмо. Оно было от Риммы. Быстро же ходит почта!

Никон залпом прочитал листки, исписанные аккуратным бисерным почерком Риммы, подпрыгнул, выключил газ и выбежал из избы. Не добежав до пруда, чуть не столкнулся с соседским мальчишкой, спросил:

— Сашу или Ромаша не видел?

— Видел.

— Они на пруду? — и рванулся вперед.

— Нет. Ушли они! — остановил его мальчишка.

— А куда, не знаешь?

— Им что-то Лидка-разбойница сказала, и они бегом вон туда, на остановку…

— А еще кто с ним был?

— Эти были… близнецы.

— Эх, не успел! Все уехали! И почитать некому… — Никон огорченно махнул рукой и поплелся в тень под березки, откуда была хорошо видна автобусная остановка. Там он сел на траву и не спеша стала перечитывать письмо.

Учитель Петр Иванович, возвращаясь из школы домой, вдруг остановился, привлеченный бессвязными мальчишескими криками. От остановки, от которой только что отошел городской автобус, вниз по улице бежали пятеро его учеников. Впереди всех был Саша. Он размахивал поднятой над головой бумажкой. А навстречу им, так же размахивая целым веером белых листочков, мчался Никон.

Петр Иванович прислушался к их крикам и улыбнулся, радостно вздохнув. «Эх, мальчишки, мальчишки! — подумал учитель. — Вы и сами до конца еще не понимаете, какое сделали большое дело… Великое дело…»

Но улыбка тотчас же сбежала с его лица. Он обвел взглядом утопающий в зелени и залитый солнцем поселок и вслух тихо сказал:

— Да, герои без вести не пропадают…