Трагическая связь

Глава 2

Оли

Киран достаточно умен, чтобы доставить нас прямо в медицинский центр, минуя наше обычное место в служебных помещениях Норта. По прибытии мы обнаруживаем Феликса, сидящего за своим столом и заполняющего бумаги, и Сейдж в углу, работающую над школьными заданиями, к которым я даже не подозревала, что она все еще серьезно относится, в то время как мир рушится вокруг нас.

В момент нашего появления Феликс в шоке вскакивает на ноги и бросается к Сейдж, словно пытаясь защитить ее. Когда он осознает, кто появился в комнате, то заметно расслабляется, но только на то время, которое требуется ему, чтобы заметить Нокса.

— Твою мать!

Норт, спотыкаясь, отходит от Кирана, ударяется о стену и сползает по ней. Я слышу движение и вижу его краем глаза, но заставляю себя не отрывать взгляда от Нокса.

Гейб пытается оттащить меня от него, но даже после того, как я отпускаю запястье Кирана, я остаюсь в том же положении, стоя на коленях рядом с Ноксом.

Это будет самая трудная часть.

Мой голос — не более чем скрежет. — Феликс… Мне нужно, чтобы ты исцелил его.

Феликс оглядывает остальных моих Привязанных, как будто ищет какие-то повреждения, но когда он находит их всех совершенно невредимыми, он оглядывается на меня и говорит: — Кого, Оли? Кого мне нужно исцелить для тебя?

Сейдж встает со своего стула, обходит стол и приближается ко мне, ее глаза наполняются слезами. У меня также возникает ощущение, что она знает, какую невыполнимую задачу я собираюсь поручить ее Привязанному, и хочет продемонстрировать свою непоколебимую поддержку.

Глубокий вдох. — Мне нужно, чтобы ты исцелил Нокса.

В комнате становится жутко тихо, такая тишина возникает от того, что все не знают, что, черт возьми, сказать в ответ сумасшедшей леди.

Я понимаю. Если бы можно было как-то объяснить им это, не обнадеживая их, я бы сказала им, но я прекрасно понимаю, что Норт сейчас переживает нервный срыв. Я также думаю, что могу просто сломаться под давлением, если Норт узнает, что есть шанс спасти его брата, а мне нужно быть в здравом уме.

Я не хочу потерять Нокса и не хочу усугублять горе его брата, давая ему проблеск надежды, только чтобы потом разочаровать всех нас, потерпев неудачу в этом деле.

Я не могу подвести его так же, как не могу смотреть на него прямо сейчас.

— Оли, я не могу исцелить того, кто уже умер. Я бы сделал для тебя все возможное, но это… невозможно, — говорит Феликс, и я открываю рот как раз в тот момент, когда дверь распахивается, и входит еще один мужчина в белом халате.

Я узнаю его, но только когда тело Грифона наполняется напряжением, я понимаю, что он не тот, кого мы хотели бы видеть в комнате в данный момент.

— Вы не можете просто так переноситься в медицинский центр. Есть протокол, которому нужно следовать, — огрызается он. Грифон поднимается на ноги, перешагивает через Нокса и становится между ним и остальной частью комнаты.

Никто не сможет пройти мимо него, когда он в таком состоянии, и я испытываю прилив гордости за своего Привязанного, за его силу и решимость постоять за всех нас и повести за собой, когда это необходимо.

Норт не отходит от стены.

Он так же пуст, как и наши общие черные глаза.

Обе руки Грифона сжимаются в кулаки по бокам, и я знаю, что он балансирует на грани самообладания. Он не из тех, кто хочет разводить базар с людьми. Если он отдает приказ, то ожидает, что его беспрекословно выполнят. Политика — не его сильная сторона, а делать это сейчас, когда Нокс мертв у его ног… этот человек может не выбраться отсюда живым.

— Убирайся отсюда, Пэйн. Не ты принимаешь здесь решения, и это личное дело.

Как бы мне этого ни хотелось, у меня нет времени слушать и смотреть, как Грифон разбирается с этим человеком.

Я поворачиваюсь обратно к телу Нокса и позволяю своей руке нависнуть над его грудью, осторожно, стараясь не касаться, но все равно ощущая холод, охвативший его тело.

Мне хочется закричать, но мой голос остается ровным, когда я бормочу: — Феликс, мне нужно, чтобы ты выслушал меня. Мне нужно, чтобы ты исцелил его. Я не могу объяснить, как именно, но… пожалуйста.

Сейдж обходит тело Нокса и садится рядом со мной, стараясь не касаться никого из нас, но оставаясь рядом, повторяя позу Атласа, который расположился по другую сторону от меня. Оба они предлагают мне то утешение, на которое способны, что, по правде говоря, очень мало.

Но я все равно ценю это.

Феликс опускается на колени по другую сторону от Нокса, оглядывая его тело с той отстраненной расчетливостью, которая должна быть у Целителя, даже если он смотрит на того, кого считает своим другом. Он полностью отделяет себя, чтобы быть объективным в этом вопросе и произвести расчет.

Мне приходит в голову, что я на самом деле не знаю, обменивались ли эти двое когда-либо словами.

Нокс однажды сказал, что доверяет ему, но это не обязательно означает, что у них были хорошие отношения или они вообще разговаривали друг с другом. Все это бесполезная информация, которая не имеет значения в данный момент, но мой мозг просто не может перестать фильтровать факты и статистику того, что я знаю, фокусируясь на вещах, которые он может обработать и осмыслить.

То, что мой Привязанный мертв, к таким вещам не относится.

Феликс качает головой, его глаза все еще сканируют тело Нокса. — Я не могу исцелить труп. Я уже знаю это, и Оли… Я также знаю, что мой Дар даже не попытается исцелить труп, поэтому я не могу просто… попробовать это для тебя. Мне так жаль.

Мне хочется блевать.

Хочется извергнуть то немногое, что осталось в моем желудке от его грубых, но нежных слов, но мои узы, кажется, считают, что это возможно, и я не могу игнорировать это. Я не могу, даже если бы хотела, потому что от этого может зависеть жизнь Нокса.

Я должна надавить.

Смотря на Феликса с минуту, я быстро принимаю решение. Он всегда хранил мои секреты, даже до того, как мы узнали, что он — Связной Сейдж. Этот парень исцелял меня дюжину раз, прежде чем кто-либо узнал о моем Даре или об узах, которые живут внутри меня. Он знал о глубине моих способностей и о том, что растет внутри меня, задолго до всех остальных, и никому не сказал ни слова.

Я делаю глубокий вдох, а затем совершаю прыжок веры, доверяя ему поступать так, как он всегда поступал раньше, доверяя, что он поверит мне, каким бы чертовски безумным все это ни было. Я протягиваю руку и беру его за руку, не обращая внимания на то, что все взгляды в комнате устремлены на нас. Феликс на мгновение хмурится, особенно когда я крепко сжимаю его руку, но когда я ободряюще киваю ему, его глаза вспыхивают белым светом, и его Дар затопляет меня.

Мои узы испытывают облегчение от того, что он наконец-то в нашем присутствии, и с радостью показывают ему путь к нашему секретному грузу, освещая его, как маяк, чтобы провести его в глубины моего желудка, где прячется душа Нокса, в целости и сохранности.

Рука Феликса вырывается из моей, когда он ахает, его глаза все еще белые. Открыв свои, я смотрю на него, мои глаза полностью противоположны его, в которых нет пустоты.

Затем, не колеблясь, он наклоняется, чтобы задрать рубашку Нокса.

Мне хочется плакать от облегчения, я зажмуриваюсь, когда чувствую, как Дар Феликса покидает мое тело и прокладывает себе путь внутрь пустой оболочки Нокса.

Кажется, я единственная, кто чувствует это.

— Ты не можешь исцелить труп, Дэвенпорт! Прекрати сейчас же, или я лишу тебя медицинской лицензии, — кричит Пэйн, и мои узы яростно поднимаются в груди, так близко к тому, чтобы протянуть руку и уничтожить его.

Но Феликс огрызается, прежде чем это происходит: — Это не труп, это сосуд, — и прижимает руки к липкой, белой, мертвой коже Нокса чуть сильнее, словно пытается заставить сердце снова биться с помощью массажа или чего-то в этом роде.

Мне все еще не нравится, когда к нему так прикасаются.

— Сосуд? Что, блядь, это вообще значит? — огрызается Атлас, и мои узы поворачивают мою голову, чтобы посмотреть на него.

Они говорят, используя мой голос, но нет сомнений, чьи это слова. — Я не потеряю своего Привязанного. Он должен починить сосуд.

Грифон поворачивает голову ровно настолько, чтобы посмотреть на меня, и мы с узами командно наблюдаем, как пазл в его мозгу медленно складываются воедино. Он ругается себе под нос. — У тебя его душа. У тебя его душа, а Феликс должен исцелить тело Нокса, чтобы ты могла поместить ее обратно.

Мои узы снова заговаривают: — Я не потеряю своего Привязанного.

Очевидно, что Пэйн — единственный человек в комнате, который не понимает, что значит, что мои узы говорят, и снова пытается остановить Феликса. — Дэвенпорт, я только что сказал тебе…

Феликс прерывает его. — Лишай. Я обойдусь без медицинской лицензии, и буду работать исключительно на группу Привязанных Дрейвена и на свою собственную, потому что я уверен, что никому из них не будет дела до того, что я игнорирую тебя и чиню гребаный сосуд.

Атлас немного подается вперед, чтобы посмотреть на светящиеся руки Феликса там, где они встречаются на груди Нокса. — Ты сможешь это сделать? Ты действительно думаешь, что сможешь его починить? Черт, это безумие, что вообще такое сосуд?

Я вижу, что Феликс пытается протолкнуть свою силу в тело Нокса, но у него мало что получается. — Я называю его так, потому что узы Оли называли его так. Я не понимаю семантики этого, но ее узы в настоящее время удерживают душу Нокс внутри нее, сохраняя ее живой и невредимой, и нам нужно починить сосуд, чтобы поместить ее обратно в него.

И снова все взгляды в комнате обращены на меня, но все, на чем я могу сосредоточиться, — это свечение вокруг его рук, которое, кажется, сейчас не распространяется и не оказывает особого действия.

Может быть, уже слишком поздно?

— Ты можешь это сделать, Феликс? — спрашиваю я, и хотя мои узы все еще контролируют меня, нет никаких сомнений, что в данный момент это мой голос исходит из моего тела.

Он тяжело сглатывает. — Не знаю. Это правда, что я не могу исцелить труп, но поместить душу Нокса обратно, прежде чем мы исцелим некоторые повреждения… Я не знаю, Оли. У меня нет в этом никакого опыта, и я импровизирую, но… Я должен попытаться.

Это очень разумные слова, и я не могу с ними поспорить.

Чем дольше мы наблюдаем, как он изо всех сил пытается заставить свою силу делать то, чего он от нее хочет, тем больше расстраиваются мои узы, пока, наконец, я не чувствую, как они снова отпускают контроль над моим телом, возвращаясь в яму моего живота.

Я чувствую, как мое сердце разрывается в груди, как будто это физическая вещь. Думать о том, что мы подошли так близко к тому, чтобы вернуть его, и потерпели неудачу, когда все в комнате наблюдали за нами и знали, что мы пытались сделать, — это неописуемая боль. Высохшие было слезы снова начинают течь по моим щекам.

«Сейчас не время плакать, девочка. Сейчас время для чего-то большого».

Я сглатываю и снова закрываю глаза, готовая прислушаться к своим узам и услышать все, что они прикажут мне сделать, доверяя им так, как не доверяю даже самой себе.

За исключением того, что внезапно они перемещают мою руку на грудь Нокса, нарушая ту границу, которую я так тщательно соблюдала, и моя кожа касается его. Прежде чем я успеваю отдернуть руку или обругать свои узы за это, они пробивают себе путь через связь, втягивая не только душу Нокса, но и мою, и сами мои узы в его тело, запечатывая нас внутри трупа.

* * *

Время ускользает от меня.

Я не знаю, как долго нахожусь в отключке, или где, черт возьми, моя душа, кроме того, что внезапно я оказываюсь в гостиной. Я оглядываюсь вокруг, дезориентированная, но не узнаю ни дом, ни какую-либо мебель, на которую смотрю.

Я чувствую, что это воспоминание, ощущение, которое я не могу описать иначе, но мне требуется мгновение, чтобы понять, что это не мое собственное. Каждая его часть кажется знакомой и чужой одновременно.

Оно принадлежит моему Привязанному.

Это что-то, что было выжжено в душе Нокса, что-то жизненно важное и настолько неотъемлемое от него, что я смотрю это в высоком разрешении.

Мне требуется мгновение, чтобы понять, что, хотя в этом воспоминании у меня нет тела, я все еще могу направлять свое видение туда, куда хочу, и я нахожу маленького мальчика, сидящего рядом со мной в гостиной в очень роскошном доме.

Он очень похож на моего Привязанного. Темные кудри, ниспадающие маленькой короной вокруг его головы, вызывают у меня боль в груди. Он выглядит бледнее, чем я привыкла, более подавленным, когда смотрит на свои ноги. Он смертельно неподвижен, мне приходится сосредоточиться на нем, чтобы увидеть, как мягко поднимается его грудь при дыхании, и нет ни малейших признаков того, что мальчик ерзает или дергается.

Он слишком юн, чтобы сидеть так неподвижно.

Я оглядываюсь вокруг, чтобы понять, что могло его так напугать, потому что у меня нет сомнений в том, что страх — единственное, что может заставить ребенка так себя вести.

Нет никаких сомнений в том, что мы находимся в особняке Дрейвенов.

Не в том, в котором мы провели так много времени, прежде чем сбежать в Убежище. Однако уровень богатства и роскоши в каждом дюйме пространства — явный показатель семьи.

Также мне совершенно ясно, что я права, и мальчик, сидящий рядом со мной, определенно Нокс, а не Норт.

Братья всегда казались мне невероятно похожими, настолько похожими, что в детстве их, наверное, было бы гораздо труднее отличить друг от друга, но несмотря на это, я точно знаю, кто находится рядом со мной. Чем больше я осматриваю комнату, тем больше волнуюсь.

Десятки фотографий в платиновых или позолоченных рамках расположены на различных поверхностях, а некоторые даже украшены бриллиантами и другими драгоценными камнями.

На всех них изображены Норт и его родители.

В этой комнате нет никаких следов Нокса.

Я знаю, что у братьев один и тот же отец, Центральный в их семейной группе Привязанных, но у них разные матери. Несмотря на это, настораживает тот факт, что ни на одном из снимков нет никаких признаков младшего брата или другой Привязанной из группы.

На моих собственных семейных фотографиях всегда были запечатлены я, моя мать и все ее Привязанные, каждый проявлял интерес к тому, как я росла, и был частью моей жизни. Я никогда не задавалась вопросом о своем месте в семье или о том, одинаково ли меня любят взрослые, которые воспитывали меня по-разному.

Судя по виду комнаты, в этой семье только один ребенок и только одна Привязанная.

Я вздрагиваю от звука открывающейся двери в дальнем конце комнаты: входят две женщины. Одна из них одета в элегантное пальто от Шанель и туфли на каблуках, ее волосы аккуратно убраны назад, в ушах — жемчужные серьги. Это мать Норта.

Женщина, которая следует за ней, почти точная ее копия, их черты лица настолько похожи, что они должны быть близнецами, хотя она выглядит гораздо более неухоженной, чем ее сестра. Ее волосы прямыми струями обрамляют вытянутое лицо, а дизайнерская одежда не так изящно скроена — она свисает с ее худощавой фигуры.

Каждый дюйм ее тела вызывает отвращение, но я чувствую себя виноватой за то, что даже думаю об этом.

— Ты не должна быть здесь, Эммалина. Ты обещала держаться подальше.

Я хмурюсь и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на маленького мальчика. Однако он никак не реагирует на их присутствие в комнате. Его взгляд не отрывается от начищенных носков туфель. Я осматриваю его гораздо более критично, но не замечаю никаких признаков пренебрежения или актов насилия. На нем нет ни синяков, ни порезов, и в последний момент я вспоминаю, что нужно проверить его пальцы.

Они все еще прямые, так что, что бы с ним ни случилось, это произошло позже.

Тем не менее, мое беспокойство растет.

— Я знаю, что это расстраивает маленькую идеальную семью, которую ты здесь создала, Марселина, но отец приходил в дом. У него было много вопросов о том, почему мы там живем. Я не знала, что ответить.

Мать Норта поворачивается к своей сестре с ледяной улыбкой на лице и пожимает плечами в ответ. — Скажи ему правду. Скажи ему, что ты не можешь выносить своего собственного Привязанного и сбежала. Скажи ему, что ты выполнила свой долг, подарив ему сына, а потом выкрала его из семьи, потому что тебе невыносима мысль о том, что твой собственный Привязанный находится рядом со своим сыном.

Затем она наклонилась чуть ближе и прошептала: — Ты должна рассказать ему все, Эммалина. Ты должна рассказать ему о том, что делаешь со своим маленьким сыном.

Я не знаю, что это значит.

Это не имеет для меня никакого смысла, даже с учетом темной тучи, нависшей над головой маленького мальчика. Однако затем воспоминание искажается, пока мы не оказываемся в новой обстановке.

Этот дом гораздо менее роскошен.

Пыль покрывает каждую поверхность, и когда я присматриваюсь к стенам вокруг нас повнимательнее, то также замечаю отпечатки пальцев и грязь на них. Паутина в углах потолка, изъеденные молью занавески на окнах — похоже, что это какой-то старый заброшенный дом в викторианском стиле, хотя я понятия не имею, почему Нокс Дрейвен мог оказаться в таком месте.

Он никак не мог здесь жить.

Но вскоре я нахожу маленького мальчика, съежившегося в углу, с опущенной головой и подтянутыми к груди коленями. Его руки закрывают уши, и он тихонько раскачивается — небольшое успокаивающее движение.

Он напуган.

Я оглядываю комнату, но там ничего нет, никаких признаков того, что кто-то причинил ему вред или пришел за ним. Судя по тому, как он себя ведет, я бы предположила, что кто-то выбивает дверь или размахивает оружием, но там… ничего.

Меня влечет к нему, влечет его боль и отчаянное желание избавить его от страданий. В этой форме я ничего не могу сделать, в конце концов, это воспоминание. Однако я все равно вклиниваюсь в крошечное пространство рядом с ним, протискиваясь под окном в крошечную щель, где могу быть поближе к нему.

На лестнице раздаются шаги, медленные и уверенные, и при их звуке из груди мальчика вытекает маленькая тень.

Брут.

Его щенячья версия, но он также меньше, менее силен, чем я когда-либо видела его, просто крошечное облачко дыма.

Дверь снова открывается, и его мать входит в комнату, оглядываясь по сторонам, пока ее взгляд не падает на него.

Она не выглядит обеспокоенной его страданиями. Она не пытается утешить его и вообще никак не реагирует на его ужас. Моя собственная мать из кожи вон лезла бы, чтобы добраться до меня, прижать меня к себе и качать, пока не залечит каждую маленькую ранку на своем драгоценном ребенке.

Мать Нокса даже не замечает, в каком состоянии находится ее сын.

И именно тогда, когда я думаю, что хуже уже быть не может, она говорит. — Иди сюда, Привязанный. Пора спать.

Привязанный.

Это слово входит в мое сознание, как пуля, проделывая дыру во всем, что, как мне казалось, я знала об этой семье и странной динамике Дрейвенов, потому что это слово произносится только между Связными. Между любовниками.

Какого хрена она его так называет?

Я смотрю на Брута, его пустые глаза устремлены на мальчика в ожидании команды, и в какой-то момент я думаю, что, возможно, Нокс скажет ему сделать выпад. Он должен. Щенок должен защитить маленького мальчика, потому что не может быть, чтобы тонущее чувство в моем нутре было ложным, как бы сильно мне ни хотелось в это верить.

Привязанный.

Мать Норта сказала: «Что ты делаешь с мальчиком».

Она не могла быть… со своим собственным сыном.

Но она была.

И я вынуждена наблюдать за всем этим.

Каждым моментом, каждой травмой и каждой тошнотворной секундой, пока Уильям Дрейвен не приходит на зов, и Норт Дрейвен не выясняет все. Его собственные бешеные теневые создания разрывают растлительницу на части.

Уже это воспоминание я смотрю с открытыми глазами и порочной гордостью за своего Привязанного, даже когда мое сердце обливается кровью за маленького мальчика с ореолом темных кудрей на его драгоценной голове.