Тополь стремительный (сборник)

Приключения машины

ТРЕБОВАЛОСЬ найти его во что бы то ни стало. Где он прячется, не представлял никто, и не было уверенности, что мы ищем там, где нужно. Правда, мы знали его приметы, знали, в каком окружении его можно встретить, находили следы этого окружения. В довершение трудностей, местность эта была для меня недоступна. Я не мог отправиться туда лично, посмотреть следы своими глазами, вынужден был, сидя по ту сторону грани за письменным столом, обдумывать донесения, сопоставлять, сравнивать, взвешивать факты, чтобы в результате сказать: "Здесь вы его найдете".

Может быть вы ожидаете рассказ о выслеживании преступника, что-либо вроде приключений Шерлока Холмса. Но почему, собственно? Разве только уголовников приходится разыскивать, разве только агенты умеют, сопоставляя факты, находить нить? Лично я занимался этим всю жизнь. Я мог бы привести много примеров. Да вот хотя бы недавно на Курильских островах…

1

НА Курильские острова я попал впервые. До той поры я видел их только на карте. На карте они похожи на провисшую цепь, запирающую выход из Охотского моря. И в голове у меня невольно сложился образ: каменная гряда, нечто вроде разрушенного волнолома, мокрые черные скалы, фонтаны соленых брызг и неумолчный крик чаек.

Но Итуруп приятно разочаровал меня. Я увидел зеленые горы с мягкими очертаниями, ярко-синие заливы, перешейки под ватным одеялом тумана. Лихой шофер мчал нас по мокрому пляжу, и волны подкатывали под колеса, словно хотели нас слизнуть Рядом были белые скалы из пемзы, заросли бамбука, похожего на гигантские колосья, где человек подобен полевой мыши, запутавшейся в стеблях. Затем мы перевалили через хребет с охотской стороны на тихоокеанскую и нырнули в море тумана цвета чая с молоком. Шофер отчаянно сигналил, но тормозить не хотел ни за что. Из-под колес в бездонную мглу летели мелкие камешки. Навстречу из мути выплывали толстые столбики, обозначавшие опасный поворот, бульдожьи морды грузовиков, прохожие, прижавшиеся к откосу, рыхлые осыпи, корявые изуродованные ветром деревца. Затем послышался глухой все усиливающийся гул, запахло сыростью, солью, гниющими водорослями и из тумана начали выкатываться могучие валы, шелково-серые у основания и с мыльной пеной на гребнях. Они выплывали из мглы безмолвно, медленно склоняли головы и вдруг с яростным грохотом обрушивались на берег. На секунду все исчезало в пене, но исчерпав свою силу, вал откатывался, соленые струйки, ворочая гальку, убегали во мглу, откуда уже выплывала следующая громада.

Машина запрыгала по камням. Дорога здесь была вымощена вулканическими бомбами, круглыми, величиной в человеческую голову. Мотор застучал, задрожали борта, зубы у меня начали выбивать дробь, как будто от озноба. Но тут поездка кончилась. Мы остановились у низкого деревянного дома, над дверью которого виднелась надпись: Научно-испытательная станция океанографического института.

— Ходоров в мастерской, — сказали мне. — Пройдите через полигон.

Я пересек голую каменистую площадку, скользкую от соленых брызг. На другом конце ее была мастерская — дощатый сарай, в воротах которого толпились люди возле машины, похожей на остов ремонтирующегося трактора. Я спросил начальника экспедиции. Мне показали спину в выгоревшем голубом комбинезоне…

Я представился: Сошин Юрий Сергеевич. Прислан к вам консультантом по геологии.

С первого взгляда Ходоров не внушил мне особого доверия.

Ему было лет 28, для начальника экспедиции маловато. Он был худ, очень высок и походил на непомерно вытянувшегося подростка. Глаза у него были светлые, близорукие, черты лица крупные, крупный нос, толстые добрые губы. Я лично полагаю, что губы у начальника должны быть тонкие. Ходоров был похож не на взрослого инженера, а на многообещающего юношу-студента из тех, что забирают все премии на математических конкурсах, смущают лекторов глубокомысленными вопросами и со второго курса пишут научные работы. Поддавшись просьбам восхищенных профессоров, я раза три брал таких в экспедицию и с ужасом убеждался, что ученые труды они знают наизусть, в уме перемножают трехзначные числа, но колоть дрова не умеют, не отличают дуб от осины, не научились грести, плавать, заворачивать портянки, пришивать пуговицы. А лето коротко и в экспедиции предпочтительнее не тратить время на изучение этих разделов "науки".

Одним словом, я бы не взял Ходорова в свою партию. Но в данном случае я сам был приглашен со стороны, как бы в гости.

— Мне хотелось бы познакомиться с планом экспедиции, — сказал я. Ходоров озабоченно поглядел на часы.

— В общих чертах план такой, — начал он торопливо. — Машина пойдет по дну океана до максимальной глубины — до 9 или 10 тысяч метров. Потом вернется сюда же. Старт сегодня в 12 часов. Машина, вот она — перед вами. — И он показал на решетчатый остов, стоявший в воротах…

Я был удивлен.

Как вы сами представляете себе машину для путешествия на дно океана? Я ожидал увидеть что-то сверхмассивное, крепости необычайной — стальной шар или цилиндр с полуметровыми стенками.

А передо мной стояло непрочное на вид сооружение, состоящее из рам, ячеистых пластин, решеток, валов, лопастей. Никакой мощи, никакой сверхпрочности, наоборот, — все плоское, открытое, беззащитное. Треугольный нос мог предохранить машину только от лобового удара. Каким же образом эта шаткая конструкция отправится на дно океана, как она выдержит страшное давление в сотни и тысячи атмосфер?

Однако о технике расспрашивать было некогда и неуместно. Я сказал:

— О задачах экспедиции мне рассказывали еще в области. Но меня интересует план геологических исследований.

Нас прервал подошедший рабочий:

— Алексей Дмитриевич, посмотрите, пожалуйста.

— Прошу прощения, — пробормотал Ходоров. — Минуточку…

Дело было пустяковое — нужно было подписать какое-то требование. Потом Ходорова позвали к телефону. "Отложите, ничего не делайте без меня", крикнул он уходя. Потом понадобились какие-то окуляры. Ходоров сам побежал на склад. Я ожидал, возмущаясь все больше. Накануне отбытия бывает много мелочей, я это знаю, но начальник экспедиции не должен быть своим собственным курьером. Мелочи нужно уметь доверять подчиненным. Ходоров же явно был из тех, кто доверяет только себе, суетится, волнуется, делает маловажное и упускает главное. А поговорить со мной о научных планах экспедиции следовало бы не откладывая.

— Может быть, вы сведете меня с кем-нибудь из ваших сотрудников? настаивал я.

— Сейчас, минуточку. — И убегал.

А я все слонялся по площадке, сердясь все больше и на Ходорова и на свою уступчивость.

"Не отправятся они в 12", — думал я.

Но здесь ко мне подошел небольшого роста аккуратный человек с усиками, чистенький и подтянутый, полная противоположность встрепанному Ходорову.

— Если не ошибаюсь, вы Сошин? — спросил он. — Это вы тот Сошин, который изучал строение Алтын-Тага?

Я читал ваши отчеты. Прекрасный у вас язык — сухой, точный, безукоризненно научный.

Я предпочел бы, конечно, чтобы меня хвалили за выводы, а не за язык. Но читатель — человек вольный, у него своя собственная точка зрения.

— А моя фамилия Сысоев, — сказал он. — Может быть, слышали?

Я действительно знал эту фамилию. В научных журналах встречались мне коротенькие статейки, почти заметки, за подписью: канд. наук Сысоев. Не знаю как у меня, а у Сысоева и в самом деле все было сухо, безукоризненно и добросовестно. Никаких рассуждений, никаких претензий на открытие — честное описание. Но зато какое описание — образец точности, хоть сейчас в справочник. Так и чувствовалось, что автор любит порядок, в домашней библиотеке у него каталог, к завтраку он не выходит небритый и сам себе гладит брюки по вечерам, потому что жена не умеет выгладить по его вкусу.

— Вот хорошо, — сказал я, обрадовавшись. — Наконец-то я получу нужные сведения. Постараемся, чтобы у нас был порядок, хотя бы в геологии.

Мы нашли укромный уголок и через несколько минут, разложив на камне карты, Сысоев говорил:

— Это путешествие на дно океана открывает перед нами исключительные перспективы. Машина пройдет весь склон от берега до дна глубоководной впадины. В глубинах нет морозов и зноя, нет ветра, почти нет кислорода, разрушение идет там гораздо медленнее. Вода как бы сохраняет для нас далекое прошлое. Мы увидим горы в их первобытном состоянии. Землю нужно изучать под водой — это новый принцип в геологии.

— Однако вы энтузиаст, — подивился я. — Неужели машина Ходорова так уж хороша!

— Вот увидите, — улыбнулся он многообещающе. — Потерпите до 12 часов.

2.

НАСЧЕТ старта я не ошибся. Солнце взошло, поднялось, пригрело, туман сполз в море, открыв синие просторы с белым пунктиром гребней, а возле машины все еще сновали механики с паяльниками, роняя капли олова на сыроватые камни.

Уже в третьем часу дня Ходоров созвал всех.

— Мы немного запоздали, — сказал он, — поэтому митинга не будет. Да и к чему митинг — машина уходит, а мы все остаемся. Но сегодня я тут держу экзамен перед вами, товарищи. Пожелайте мне, чтобы испытание прошло хорошо. Ну и все. Даю старт.

Он нажал какую-то кнопку, отскочил в сторону и, через несколько секунд, машина тронулась. Лязгая гусеницами по камням, она поползла к небольшой бухточке, где прибой не чувствовался. Мы двинулись за ней, крича и махая платками. Так уж принято махать платками, провожая, а махать было некому, на машине никто не сидел. Неожиданно я заметил, что на пути торчит ребристая плита. Я кинулся, чтобы оттолкнуть ее. Куда там? Плита весила тонны полторы — не меньше. Я беспомощно оглянулся. Вот так старт. Сейчас машина наедет и опрокинется. Но не доходя пяти метров до препятствия, она взяла в сторону, и не сбавляя хода, объехала плиту. Машина сделала это самостоятельно. Ходоров не вмешивался, не притрагивался к рычагам, не нажимал кнопок. Как я, как все другие, он шел сзади, махая рукой.

Берег сравнительно круто спускался к воде, но машина и здесь не сплоховала. Она чуть притормозила и мягко съехала, увлекая за собой плоскую гальку. И вот уже гусеницы шлепают по воде, струи заливают ступицы… Не заглохнет ли мотор? Нет, вот и ребристый вал покрыт водой, лопатки взбивают пену, как белок для пирожного. Словно робкий купальщик, машина постепенно погружается по колени, по пояс, по грудь. С полминуты она режет колыхающиеся волны острым носом, но вот и нос ныряет, волны переплескивают через него. Тонут решетчатые рамы, продольные и поперечные плоскости. Некоторое время еще скользит над водой антенна, как перископ подводной лодки. Неспокойное море стирает треугольный след.

Что там происходит сейчас под этой блестящей колыхающейся поверхностью? Как бы хотелось видеть…

Сысоев потянул меня за рукав:

— Пойдемте в экранную. Народ уже там.

3.

МЫ открыли обыкновенную дверь, обитую кожей по войлоку, вошли в полутемную комнату и… оказались в подводном мире.

В комнате было несколько светящихся экранов — самый большой на передней стенке, два небольших под ним у пола, еще один — на потолке, один — на задней стенке и два продолговатых сбоку… Окна были завешены, свет исходил только от экранов. Мы видели лишь то, что находится перед машиной, позади, наверху. Даже если бы мы путешествовали в машине под водой, пожалуй, мы не увидели бы больше. В первую секунду я даже вздрогнул: открыл дверь и очутился под водой. Только пол под нашими ногами был неподвижен, а то иллюзия путешествия была бы полной.

По центральному большому экрану плыли навстречу нам темные силуэты подводных скал. Над ними шевелились водоросли, похожие на волосы, ставшие дыбом. Нижние небольшие экраны показывали дно. На них мелькали перламутровые створки мертвых раковин и извилистые следы живых, распластывались мохнатые пятилучевые звезды, бегали боком проворные мелкие крабы. На табло над большим экраном менялись светящиеся цифры: время, направление движения по азимуту, глубина в метрах, километраж по спидометру. Машина прошла уже около 2 километров и ушла в глубину на 16 метров. Опасная полоса прибоя осталась позади.

Хорошо, что старт запоздал. Туман успел рассеяться. Солнце пронизывало воду, и экраны светились радостным золотистым светом. Цвет передавался прекрасно, и непривычный подводный мир предстал перед нами во всей своей красочности. В золотисто-зеленой воде расплывчатыми тенями проплывали подводные скалы. Развевались зеленые ленты морской капусты, под ними прятались другие водоросли, какой-то бурый мох и красный папоротник. Мелькали похожие на астры белые, розовые и кремовые актинии, приросшие к раковинам раков-отшельников, и морские лилии с пятью лепестками вокруг жадного рта. В этом чужом мире цветы были хищными животными, в лесах порхали пестрые рыбки, не мошкара, а рачки плясали в лучах света. И все это было так близко, в каких-нибудь 20 метрах под однообразной пустынной поверхностью океана.

Глаза не успевали все охватить, все заметить. Океанографы разделили между собой экраны — один следил за передним, другой — за верхним и т д.

— Смотрите, смотрите — слышалось то и дело. Вот стайка мелких рыбок, брызгами разлетелись они, уступая дорогу. Вот пронесся толчками маленький кальмар — морская ракета, изобретенная природой. Выталкивая воду он вытягивал щупальцы в струнку, а исчерпав инерцию, сжимался комком. А вот оранжево-красная фигура, словно пять змеек, сросшихся головками.

Машина спускалась по затопленному склону вулкана. Обвалившиеся скалы лежали в хаотическом беспорядке, расщелины между ними занесло песком, бока густо обросли сидячими морскими животными — губками, мшанками, актиниями, устрицами, уточками. "Зверюшки" были неподвижны, а гигантские водоросли словно щупальцы хватались за гусеницы, наворачивались на вал, будто старались задержать, опутать, задушить непрошенного пришельца из чужого надводного мира. Но на машине имелись специальные ножницы. Они раскрывались ежеминутно и состригали зеленые путы.

Безжалостно давя хрупкие раковины и губки, машина переваливала через скалистые гребни, замедляя ход, съезжала по наклонным плитам, обходила сторонкой одинокие скалы, прибавляя скорость, всплывала, чтобы преодолеть каменный барьер или расщелину. Она прокладывала путь с такой уверенностью, как будто за рулем там сидел опытный водитель, много лет проработавший на подводных трассах. И мы, зрители, после каждого ловкого броска невольно начинали аплодировать. Кому? Конечно, сегодняшнему имениннику — Ходорову, конструктору этой смышленой машины.

А именинник между тем стоял близ меня, небрежно прислонившись к стене и скрестив на груди руки, как капитан Немо. Поза его должна была выражать бесстрастное хладнокровие, но хладнокровие не получилось. Брови, губы, веки, лоб выдавали волнение изобретателя. Мысленно он сидел в машине, и это отражалось на его лице. Если на нижних экранах виднелся разрисованный рябью песок, уголки губ Ходорова сдержанно улыбались, морщины на лбу разглаживались. Когда появлялись камни, Ходоров хмурился, и чем крупнее были камни, тем глубже становились морщины.

Мне вспомнились юные годы, давно забытые соревнования авиамоделистов. Там тоже было так: пока модель у тебя в руках, ты — хозяин, ты ее создал, ты еще можешь переделать. Но вот моторчик заведен, модель запущена… летит. Милая, не подведи! Набери высоту, не завались, не сдай! Еще тяни, еще немного! Все, что от меня зависело, я сделал, пришли минуты, подводящие итог месяцам. Помочь я уже не в силах. Можно только надеяться, переживать, волноваться сложа руки. Экзамен сдает моя работа, а не я.

Мы — эксперты — были здесь пассажирами. Мы стояли у окон подводного поезда и любовались невиданным зрелищем. Ходоров не любовался, возможно, он даже не замечал подводных цветников. Его волновали грунт, ход, скорость, повороты…

Миновав пеструю полосу рифов, машина пересекла подводный луг, заросший морской травой — зоостерой. Он был похож на обычные зеленые луга, только крупные паукообразные крабы на своих остроконечных ногах ходулях нарушали сходство. За лугом начинался дремучий подводный лес. Водоросли встали перед машиной десятиметровой стеной. Они охотно расступились перед острым носом и тут же сомкнулись, опутав машину зеленым и бурым серпантином. Стало темновато, как в самом настоящем лесу. Ножницы заработали вовсю, настриженные куски заполнили и передний экран, и задний, и верхний. И все же избавиться от тенет не удавалось. Мочальные хвосты, свиваясь, тянулись за каждой рамкой. Скорость заметно падала. Вдруг, стоп. Машина встала. Неужели застряла?

На экранах заиграли радужные рыбки зарослей. Движущаяся машина пугала их, к застрявшей они подплывали без страха.

Но вот рыбки метнулись и исчезли. Машина давала задний ход. Да, это было удачно.

И снова машина действует правильно. Рывок. Мотор работает энергичнее, лопасти шлепают по воде… И вот уже подводный лес плывет под гусеницами. Машина обходит его поверху, перескакивает, как через скалистый барьер.

За подводным лесом дно заметно пошло под уклон. Это показывали и светящиеся цифры и цвет воды. Она становилась все темнее, как будто в ней разводили синюю краску. Золотисто-зеленый цвет сменился густой плотной изумрудной зеленью, зелень постепенно пропиталась синевой прозрачной, чистой, как небо в сумерки. Потом в синеве проявились фиолетовые тени — машина перешла в область подводного вечера.

Остались позади многокрасочные леса, луга, скалы, обросшие подводной живностью. Теперь машина шла по голому дну — то песчаному, то каменистому. Попадались и крабы, и губки, и актинии, верхом на раках, и моллюски… но уже не колониями, а в одиночку. Зрелище становилось однообразным, утомительным. Гости начали позевывать, зато на лице Ходорова сияла торжествующая улыбка. Впрочем, он имел право торжествовать. Машина сдала экзамен на "отлично".

Но вдруг улыбка исчезла, уголки рта опустились, глаза забегали растерянно…

Я посмотрел на экран. Прямо на нас из синей тьмы глядели выпученные глаза, почти человеческие, со зрачком, хрусталиком, радужной оболочкой, только очень уж холодные, жестоко-бесстрастные. А под этими разумными глазами торчал громадный черный клюв.

— Спрут?

— Нет, кальмар.

— И какой громадный. Гораздо больше нашей машины.

Действительно, шупальцы виднелись на всех экранах: верхнем, заднем и боковых. Они походили на толстые темные канаты, а присоски были с чайное блюдце. На каждом экране умещались три-четыре присоска. Кальмар держал нашу машину в объятиях и подтягивал к жадно раскрытому клюву. И нам показалось, что и наша комната движется к этой страшной пасти.

Женщина-гидролог взвизгнула и закрыла лицо руками. Сознаюсь, и мне стало не по себе, когда я увидел глаза впереди, а кончики щупальцев за спиной. Послышались взволнованные голоса:

— Какое страшилище!

— Неужели кальмар сильнее машины?

— А зачем ему машина? Ведь она несъедобная.

— Алексей Дмитриевич, неужели вы не предусмотрели ничего?

На Ходорова жалко было смотреть. Он беспомощно оглядывался, смотрел то на правый экран, то на левый…

— Это же не водоросли! — вырвалось у него. Трагическая битва под водой была основана на чудовищном недоразумении. Кальмар не понимал, что машина не съедобна. Он хватал все движущееся и, как ребенок, тащил прямо в рот. В свою очередь, и машина не понимала, что в ее глазах экранах отражается живой противник. Она действовала по программе "борьба с гибким препятствием" — стояла на месте и стригла ножницами.

А страшный клюв все приближался. Сколько же кальмар наломает, напортит, прежде чем до него дойдет, что это все ненужный ему металл.

Как и в подводном лесу, некоторое время спустя машина дала задний ход, а затем сделала рывок для всплытия. Но ее маломощный двигатель не мог пересилить упругих мускулов кальмара. Кальмар чуть-чуть вытянулся, но по-прежнему крепко держался двумя щупальцами за скалу, а прочими тащил машину к себе.

— Алексей Дмитриевич, сделайте же что-нибудь. Неужели нельзя увеличить скорость?

Но здесь неразумный кальмар совершил ошибку. Своим длинным щупальцем он ухватился за крутящийся вал. Мгновение, и кончик щупальца был прихвачен шестернями. Кальмар побурел от ярости, рванулся, чуть не опрокинул машину и ударил клювом куда-то под экран. Мелькнула ослепительная вспышка. Мы вздрогнули, отшатнулись, невольно зажмурившись… И когда открыли глаза, на всех экранах было черно.

— Что случилось? Испорчен передатчик?

Но Ходоров довольно улыбался:

— Ничего страшного. Кальмар испугался разряда и выпустил чернила. Теперь удирает в свою пещеру.

Все вздохнули с облегчением, разом заговорили, делясь впечатлениями. Казакова-гидролог смеялась. Сысоев держал за пуговицу изобретателя и убеждал его:

— Вы должны предусмотреть какие-нибудь средства против таких нападений.

— Но мы предусмотрели электрический разряд, — оправдывался Ходоров.

— А почему он так запоздал?

— Это же машина, она не соображает. Пока кальмар держал ее, она исполняла программу: "Борьба с водорослями". А когда, он стал грызть, последовал защитный разряд по программе "Борьба с хищником".

— Но ведь она видела, что это не водоросли.

— К сожалению, это только мы видели. Машина не видит, она лишь отражает… как зеркало.

— Надо предусмотреть, чтобы машина видела, — упорствовал Сысоев.

4.

СПУСК продолжался. Светящиеся цифры оповещали, что машина побивает один рекорд за другим. Далеко позади остались рекорды ныряльщиков за жемчугом, рекорды водолазного колокола, подводных лодок, водолазов в жестком скафандре. На 200-метровой глубине в темно-синей воде еще плавали черные силуэты водорослей. Но когда они попадали в луч прожектора, оказывалось, что водоросли эти не черные, а красные. Красные лучи не доходили сюда с поверхности, поэтому красный цвет был здесь защитным. Мы видели багровые заросли в темно-синей воде и алые стайки рачков над ними.

Вечерняя синева вскоре сменилась фиолетово-серой тьмой, потом угольной чернотой запертого погреба. Прожекторы светили под гусеницы. Навстречу плыло однообразное голое дно — то илистое, то песчаное. Мелькали створки моллюсков, сидячие черви со щупальцами, голотурии, похожие на мешочки, морские ежи с прямыми твердыми иглами. На ходу трудно было рассмотреть всю эту мелочь, и мы не разделяли восторгов биологов, которые то и дело щелкали фотоаппаратами, выкрикивая латинские названия.

Цифры дошли до 650, затем начали уменьшаться. Теперь машина шла вверх, взбираясь на подводный хребет Витязя, открытый не так давно — в 1949 году — океанографическим судном "Витязь".

На глубине 500 метров машина остановилась.

— Ну теперь дошла очередь и до вас, товарищи геологи, — обратился к нам Ходоров. — Наблюдайте. Здесь первая станция. По программе бурим для вас колонку.

Как только машина остановилась и погасила свет, океанская тьма ожила. Так бывает и на земле. Пока сидишь в комнате, кажется, только и свету, что от настольной лампы, а снаружи все черным-черно. А выйдешь, и тьма расчленяется. Различаешь и мерцающие звезды, и ясные планеты, и прозрачное сияние Млечного пути, голубоватую тьму неба, стеклянный блеск реки, вспыхивающие искры светлячков, причудливые силуэты деревьев.

Итак, когда погасли прожекторы, подвижные цветные созвездия окружили машину. Мелькнула подводная Кассиопея — рыба с пятью голубыми пятнами в виде буквы "М". Проплыло что-то вроде океанского парохода — более крупная рыба со светящимися желтыми точками на боковой линии, напоминающими огоньки кают. Осмелевшие обитатели глубин тыкались мордами в экран. У одних светились глаза, у других плавники или оскаленные зубы. Проплыла огромная пасть на махоньком вертлявом тельце, плыли рыбы, круглые, как шар, и плоские. словно платок, с развевающимися плавниками, как бы разорванными на лохмотья, — существа, с нашей сухопутной точки зрения, невероятные. Но здесь на глубине иные законы — однородная среда, вечное спокойствие, и не столь нужны обтекаемая форма и крепкие мускулы, без которых не уцелеешь на бурной поверхности, среди волн.

Мы видели также хаулиода — живоглота, который способен заглатывать рыб, в три раза больших, чем он сам, надеваясь на них, как перчатка. Видели глубоководного удильщика со светящейся приманкой над головой. Рыба эта таскает на своей спине приросшего мужа, чтобы не потерять его в темных глубинах.

Но пусть о рыбах расскажут ихтиологи. Они были рядом с нами в той же комнате, записывали, снимали, делали зарисовки, спорили о семействах, родах и видах. У нас с Сысоевым были свои переживания. Зажегся свет на одном из продолговатых экранов, и мы увидели ползущую снизу вверх колонку — пробу грунта.

— Песок, Юрий Сергеевич. Я сказала бы, вулканический.

— Ничего нет удивительного. На островах вулканы. Во время извержений пепел падает в море.

— Ил, Юрий Сергеевич.

— Вот как, ил?

— А это, если не ошибаюсь, сланцы…

— Нет, вы не ошибаетесь.

— Сланцы, так и записать?

— Конечно, запишите. Или вы своим глазам не верите?

— Нет, я верю. Но все же странно. Почему же сланцы?

— А вы верьте глазам, а не теориям. Ведь рядом на Шикотане сланцы. Раз видите, так и пишите.

5.

ВЕРОЯТНО, для окружающих непосвященных наши восклицания казались странными. Сланцы, ил, какая разница? Стоит ли волноваться из-за этого?

Но дело в том, что мы решали задачу и получили ответ. Ответ, естественно, не интересовал тех, что не ставил вопроса. Помните, как бывало в детстве? Сидите вы над трудной задачей, ломаете голову час, два, получилось 22 и 3/4. Волнуясь, ищете ответ в конце задачника. Вот он — ровно 22. Вы недоумеваете, обескуражены, обижены. Почему же ровно 22? Куда делись 3/4? Хватаясь за соломинку, смотрите список опечаток. Нет и здесь трех четвертей. Неужели начинать сначала? А по комнате в это время бегает, размахивая игрушечной саблей, ваш маленький братишка, трубит в жестяную дудку. Он не решал задачи, не ставил вопроса и ответ его не волнует. Ему совершенно безразлично — 22 или 22 миллиарда.

Задача у нас, у геологов, всегда одинаковая: во что бы то ни стало найти его — полезное ископаемое: руду, строительный материал, горючее, драгоценные камни, даже пресную воду, иногда.

Но земной шар велик. Прежде чем отправиться на поиски, нужно подумать, где искать.

Сосна любит сухой песок, а клюква — болото, финиковые пальмы предпочитают пустыни, а кокосовые — тропические побережья. У растений свои вкусы, обычаи, привычки. Так и у минералов. У каждого своя история, свое происхождение, свои излюбленные места рождения. Отсюда извечный геологический вопрос: как оно возникло? Как появились на свет эта гора, это озеро, этот обрыв, эта впадина? А затем уже следует второе практическое: какие полезные ископаемые стоит искать здесь?

И когда машина вступила на хребет Витязя, мы с Сысоевым должны были понять: как произошел этот хребет, что могло быть полезного здесь?

За спиной у нас были Курильские острова. Хребет Витязя тянется рядом с нами, тоже от Японии до Камчатки, только на Курилах вершины над водой, а на Витязе — под водой. Но происхождение Курильского хребта известно, он рожден вулканами. Земная кора лопнула здесь, из трещин проступила лава — горячая кровь Земли. Острова все целиком сложены застывшей лавой и вулканическим пеплом — они извержены из недр. Можно сравнить их с запекшейся кровью на царапине.

А что такое хребет Витязя? Соседняя царапина? Но океанографы и раньше знали, что хребет этот плоский. Почему? Высказывалось предположение, что вершины его разрушены волнами, вулканы как бы сбриты под основание. Тем интереснее для теории… На островах мы видели вулканы снаружи, а здесь увидим изнутри — посмотрим, как устроено основание. Тем интереснее и для практики. Вулканические страны — Япония, Италия, например, — не очень богаты ископаемыми. Там встречаются сера, пемза, мрамор, минеральные источники. Руды ценных металлов находятся глубже, они обнажаются в старых разрушенных горах, таких, как Урал. Но если хребет Витязя — размытая вулканическая цепь, тогда мы найдем там рудные жилы на поверхности. Чем порадует нас хребет Витязя? Вот как ставили мы вопрос.

— А какой получили ответ? Сланцы! Но сланцы — это слои слежавшейся глины. А глина — не вулканическая порода. Она рождается на дне морей из ила. Стало быть, хребет Витязя не был затонувшей цепью. Это было древнее дно моря — неповрежденная кожа Земли, которая растрескалась рядом — на Курильских островах. И недра вулкана изучать здесь не приходилось, и ценные жилы искать не стоило. Вот какой ответ преподнесла нам первая колонка, а прочие подтвердили его.

Вывод сложился у нас к концу рабочего дня, когда машина остановилась на скалистой площадке и погасила прожекторы. Только теперь мы ощутили усталость. Шестичасовой сеанс в кино — вещь утомительная. А ведь мы не просто смотрели на экраны, мы ловили мелкие детали, узнавали, определяли, описывали, не отводя глаз, боясь пропустить важное. От напряженного смотрения болели глаза, шея и лопатки. Но покидали экранную мы с удовлетворением. Получен ответ. Целый ответ и всего лишь за день. Для науки — это щедро. Впрочем, Сысоев не считал, что ответ уже получен.

— Не надо записывать, что здесь нет вулканизма, — предлагал он. Напишем, что мы не обнаружили.

— Хорошо, напишем, что мы не обнаружили.

— Не обнаружили на нашем маршруте…

— Но это само собой разумеется.

— Ведь мы пересекли хребет в случайном месте. У нас и результаты случайные, — сомневался Сысоев.

— Возможно случайные, но вероятнее средние.

— Наши предшественники придерживались иной точки зрения. Были же у них какие-нибудь основания. Не глупее нас люди.

— Не глупее. Но такой машины у них не было, чтобы шла по дну и бурила разведочные скважины.

— Нет, все-таки нужно проверить, прежде чем составить мнение, настаивал Сысоев.

— А по-моему, прежде нужно составить мнение, а потом уже проверять. Что же вы будете проверять, если у вас нет мнения? Впрочем, насчет проверки я согласен…

6.

РАЗГОВОР этот происходил по дороге в столовую и в столовой, пока все мы рассаживались за столиками. Возле Ходорова оказалось свободное место. Я решил не откладывать дела на завтра и подсел к изобретателю.

— Ваша замечательная машина, — сказал я ему, — с первого же дня вносит сумятицу в науку, опровергая установившиеся взгляды. Мы предполагали встретить одно, а нашли совсем другое. Нельзя ли завтрашний день посвятить проверке. Нам хотелось бы пересечь хребет Витязя еще раза четыре зигзагами.

К моему неудовольствию, Ходоров отказался:

— Машина пересечет хребет еще раз на обратном пути. Так записано в ее программе.

— А разве нет никакой возможности изменить программу?

— Нет, возможность есть. Правда, это хлопотно и займет немало времени. Но нам просто не хотелось бы задерживаться на малых глубинах. Представьте — какая-нибудь мелочь, случайность, машина застрянет на хребте Витязя, а получится впечатление, что она неспособна идти глубже. Нет, уж мы хотим дойти до самого дна впадины.

Я пытался спорить:

— А не лучше ли обследовать первую ступень и вернуться, потом сделать другую машину… покрепче и ее уже отправить на следующую ступень, где давление больше.

Ходоров улыбнулся с превосходством:

— Наша машина рассчитана на любую глубину, на любое давление.

— Но все же есть предел? Ведь у каждой машины свой расчет. Даже пушки разрываются, даже дома рушатся, когда предел прочности пройден.

— Тут совсем другой принцип, — сказал Ходоров. — Когда человек спускается под воду, он везет с собой воздух — частицу привычной атмосферы и старается сохранить ее под водой. Толстые, стальные стенки, бензиновая оболочка, иллюминаторы, похожие на орудия, герметичность, необыкновенная прочность — все это требуется, чтобы уберечь воздух. Но машина ведь не дышит. И мы решили: пусть она живет в воде, как рыба, пусть все части ее работают в воде. Пусть на ней не будет ни одного цилиндра, никаких воздушных камер, ничего такого, что можно было бы раздавить. Вы же видели нашу машину. Все плоское, все омывается водой. С одной стороны давление 700 атмосфер и с другой стороны — 700. А давление само по себе не страшно, опасна разница давлений. Если бы сверху было 700 атмосфер, а снизу — одна, машина расплющилась бы, как под прессом.

— Но неужели все плоское? А двигатель? В нем же есть камеры сгорания?

— У нас электрический двигатель и работает он от атомных аккумуляторов.

— А все эти телевизионные установки, аппаратура управления. Там же тысячи пустотных ламп.

— Ни одной. Кристаллы, полупроводники. И вода для них не страшна и давление не страшно.

Я представил себе мысленно, какую работу надо было проделать, чтобы каждую деталь приспособить к воде…

— Но это же гора проблем, — воскликнул я. — Когда вы успели все поднять? Ведь вы так молоды.

Если хотите распознать человека, похвалите его в глаза. Тут он весь раскроется перед вами. Один ответит смущенной улыбкой, другой самодовольной, этот — распетушится, а тот спрячется за общие слова.

— При чем здесь я? — сказал Ходоров. — Машина создана целой лабораторией. Правда, идея моя, но ведь идеи тоже не падают с неба. Учась, мы получаем в наследство достижения всего человечества, и самый великий изобретатель прибавляет только кроху. Ведь атомный двигатель изобретен до нас, подводный мотор — до нас, телевидение, в том числе и подводное, — тоже до нас. До нас были созданы вычислительные машины, саморегулирующиеся и самоуправляющиеся устройства. Нам пришлось только соединить, скомпоновать, кое-что проверить и приспособить для воды. На это ушло четыре года… Больше, чем мы предполагали.

И я понял, что этот молодой человек сделает еще очень много в своей жизни. Так часто встречаешь людей, которые додумаются до какого-нибудь пустячка и кричат везде о своих заслугах. А Ходоров умалял действительные заслуги, значит он мог уйти далеко вперед. И так ли важно, что он относился к породе неумелых, не привыкших колоть дрова, не научившихся распоряжаться людьми. У него была своя задача в жизни, и он справился с ней прекрасно.

— Машины не боятся среды, — продолжал Ходоров. — В этом их главное достоинство. В дальнейшем мы сделаем машины для безвоздушного пространства, для огня, для сверхвысокого давления. Можете быть уверены — и в глубинах Земли и на окраинах Солнечной системы вскоре будут работать самодвижущиеся машины, действующие по программе.

Но здесь интересный разговор прервала Казакова, та женщина-гидролог, которая так переживала столкновение с кальмаром.

— Товарищи, сейчас ужин, отдых. Хотя бы за ужином забудьте о делах.

Сысоев поддержал ее:

— Да-да, рабочее время истекло. Оставим дела до утра.

Я замолчал. Никогда я не понимал этой застольной вежливости. Почему не говорить о делах, разве работа — скучная обязанность? Я, например, бывал в экспедициях, могу рассказать о них бездну поучительного. В геологии я знаток, тут меня можно слушать с пользой. О музыке, о стихах, о любви и прическах я рассуждаю, как все. Кому же это нужно, чтобы я повторял общеизвестные истины?

И сразу после ужина я ушел. Я лег в постель, укрылся чистой простыней, с удовольствием вытянул ноги, закрыл глаза. Перед глазами сразу возникли впечатления дня: треугольный нос, погружающийся в воду, красно-буро-зеленые подводные заросли, морские звезды с растопыренными лучами, рыба, похожая на далекий пароход, присоски кальмара, величиной с блюдце. Это было сегодня… И праздничный ужин в столовой, шумные веселые голоса тоже были сегодня… И я подумал — вот сейчас, когда мы отдыхаем, в холодной черной глубине стоит героиня нашего торжества машина. Вокруг черно, как в погребе, слепые рыбы тычутся в нее мордами, крабы царапают острыми ногами. И мне стало немножко грустно за нашего посланца… Хотя я и знал, что машина ничего не чувствует, все-таки было жалко ее, как всаднику жалко коня, а шоферу — автомобиль.

7.

КАК вы думаете, где океан глубже всего?

Напрашивается ответ: вероятно, в самом центре, вдали от берегов.

Не угадали. Как раз наоборот. Величайшие в мире впадины примыкают к суше, жмутся к прибрежным горам, к островным дугам.

Посмотрите на карту, без карты вы меня не поймете. Вот голубой простор Тихого океана. Мелкие места белесые, как утреннее небо. Чем глубже, тем гуще синева. И самое синее по краям океана, словно картограф синим карандашом подчеркивал берега. Узкие удлиненные впадины вытягиваются вдоль Америки, Алеутских островов, Курильских, Японских, Рюкю, Филиппин. Еще одна синяя ветвь, отходя от Японии, очерчивает острова Бонин, Тонга, Кермадек. Эти подводные ущелья километра на три врезаются в дно океана. Здесь рекордные глубины — 8, 9, 10, почти 11 километров. Океан подобен каменному бассейну с каменными же бортами. Но дно его неплотно пригнано к бортам. Между плитами остается щель, залитая водой.

Почему же возник этот великий всемирный разлом по краям Тихого океана? Всегда ли был здесь океан или когда-нибудь была и суша? Как образуются здесь горы, все ли горы на Земле возникают близ океанских впадин? И не встретим ли мы в глубочайших впадинах какие-нибудь редкие и ценные минералы из самых глубоких недр? С надеждой ожидали мы, что наша машина прояснит эти важные вопросы. И с нетерпением поглядывали на табло, где сменялись четырехзначные числа.

Вторую ночь машина провела на глубине 7 километров, а утром начался спуск во впадину.

Склон был здесь круче всего. То и дело он обрывался отвесной стеной. Для земных машин склон был бы непроходим. Но вода тормозила падение, наша машина удачно сползала по кручам, а с выступов прыгала, как лыжник с трамплина. Прыжки получались плавными, словно в замедленной съемке. Летящий лыжник опускает пятки, иначе он врежется носками в снег и перевернется через голову. Так же снижалась и машина. Она становилась на грунт задней частью гусениц, потом всей подошвой… и тогда уже продолжала путь.

На склоне было бесконечное разнообразие трамплинов. Машина преодолевала их с неизменным искусством. Местами ей приходилось делать двойные, даже тройные прыжки. Только прикоснулась к грунту и снова парит… в воде.

Восьмой километр, за ним — девятый. Люди еще не бывали так глубоко. На суше нет восьмикилометровых шахт, нет даже буровых скважин. Только глубоководные лоты и драги, влекомые стальным канатом, изредка появлялись здесь, чтобы промерить глубину или зачерпнуть грунт.

Таинственная, недоступная область! Робкие лучи прожектора выхватывали из черной маслянистой воды смутные очертания скал. Мерещились башни, крепостные стены. В памяти всплывали страницы из читанных в детстве романов. Как интересно было бы наткнуться на каких-нибудь атлантов, живущих под прочными сводами в вечной тьме.

Но замки подплывали ближе и оказывались обычными скалами. Жизнь была и тут, но увы, не разумная, а убогая, нищая, как и полагается на пустынной окраине. А черные воды глубин и были пустынной окраиной, как бы Заполярьем для прогретого солнцем теплого поверхностного слоя. Пища шла сверху, оттуда падали отмершие остатки животных и растений. И обитатели глубин ловили жадными ртами этот пищевой дождь, океанскую манну небесную, или рылись в иле, подбирая объедки.

Нам попадались морские лилии, распластанные морские звезды, а чаще крошечные мешочки голотурий и погонофоры — жители самых больших глубин — тоненькие трубочки с кишечником в щупальцах. Трубочки эти десятками наматывались на валы и оси. Машине приходилось состригать их, как водоросли в первом подводном лесу. Рыб мы уже не встречали. Исчезли плавучие созвездия и рачки, вспыхивающие, как бенгальские огни. Здешние животные были прозрачными, слепыми, даже безглазыми. Зрение было ни к чему в этой кромешной тьме.

Но слепая анемичная живность плодилась и процветала здесь при давлении в 900 атмосфер, смертельном для любого из нас.

Десятый километр. Спуск стал положе, но еще труднее. Машина пробиралась среди просевших, отколовшихся, скатившихся глыб. То и дело заходила в тупики. Ну, кажется, нет выхода. Застряли. Нет, отыскала дорогу, сворачивает вправо, влево, дает задний ход, и снова — перед нами чистая вода. Вот качающаяся глыба. Не опрокинется ли машина? Не рухнет ли вместе с неустойчивой скалой? Нет, проползла, нет, увернулась.

Нам с Сысоевым приходилось тяжко. Крутизна не позволяла задержаться, пласты сменялись, как в кинофильме. Что-то мы подмечали и записывали на ходу и, конечно, не успевали проверить.

— Юрий Сергеевич, вы не ошиблись? Вы диктовали — пологий пласт. Посмотрите, какой уклон…

Да, верно. На этот раз замечание справедливое. Как же это я спутал? Пласт красноватого песчаника стоит дыбом… Запрокинулся… Что такое? Обвал, оползень, подводная лавина?

Только что красноватый пласт был внизу, а грязно-белый — наверху. Теперь они поменялись местами.

Но это был не обвал. Опрокинулся не склон, а машина. Она не промахнулась, подвела природа. Прыгая с очередного трамплина, машина нацелилась на широкий уступ. Но он был непрочен. На расстоянии этого нельзя было определить. Под одной гусеницей грунт обрушился. Вода смягчила падение, поломок не было, во всяком случае передача изображений сохранилась. Но машина лежала на спине, беспомощная, как перевернутый жук, и баламутила воду гусеницами.

— Алексей Дмитриевич, а на перевертывание есть программа?

Оказалось, что есть. Имеется специальный маховик, он должен раскрутиться, создать опрокидывающее усилие…

На заднем экране побежали струи, закипела вода, взбитая лопастями. Ну же, ну!

Нет, все на прежнем месте, красноватый пласт наверху, белый — внизу.

— Сейчас она повторит и перевернется, — сказал Ходоров не очень уверенно.

Опять потекли спиральные струи, муть застлала экран. А когда она осела… красноватый пласт был по-прежнему наверху, а белый внизу.

И третья попытка была неудачна, и четвертая, и пятая.

Лица у нас постепенно вытягивались. Чувствовали мы себя как путник, который упал в грязь и не может выбраться. Сначала он смущенно посмеивается, потом досадует, сердится, а под конец приходит в ужас. Он уже не жалеет одежды… лишь бы выбраться как-нибудь.

Рывок… Без результата.

Цифры неизменны. Маячит на табло все та же глубина — 9276 метров. Остановился спидометр. Только неумолимые минуты ползут непрерывно.

Сколько мы уже стоим?

И подкрадывается опасение: не закончилось ли наше путешествие? Что-то нужно предпринять серьезное. Но что именно? Машине можно задать лишь то, что ей по силам. Она не сумеет перевернуться, какие приказы ни посылай. Были бы в ней люди, они бы вылезли, навалились плечом, приспособили бы какой-нибудь рычаг, переложили груз на один борт. Одним словом — придумали бы и смастерили что-нибудь.

Но машина не способна придумывать и мастерить. У нее свои возможности, своя программа:

Рывок… Муть… Без изменения…

Светится все то же роковое число — 9276. Глубина свыше 9 километров. Просить помощи? Но никакие подводники не спасут машину. Нет таких водолазов, чтобы работали при давлении около тысячи атмосфер.

— Алексей Дмитриевич, как же быть?

— На плавучей базе есть электромагнитный кран. Придется послать им радиограмму.

Что же выходит? Путешествие прервано? Конец? Споры повисли в воздухе. Мы так и не узнаем, есть ли что-нибудь небывалое на самом дне. Вопросы поставлены, ответа нет и не будет.

И вдруг, — красноватое внизу, а белое наверху.

Ура! Машина перевернулась сама. Раскачала край выступа, он обломился… И вот машина плывет вниз гусеницами, носом вверх, как и полагается.

8.

СНОВА на экране сменяются цифры — 9277, 9278, 9279… И еще сто метров, и еще… Когда машина не стоит, цифры так и мелькают. Сысоев опять ворчит, но уже не всерьез. Излишек работы лучше безделья. И вот первое пятизначное число — единица с четырьмя нулями — 10 километров.

В этот момент никто не смотрит на экраны. Все ждут, когда появится знаменательное число. Его встречают аплодисментами, рукопожатиями, объятиями.

Скоро дно. Освещенный круг все теснее, свет прожекторов упирается в мутный туман. Машина плывет во взвешенном иле. Под гусеницами не то слякоть, не то кофейная гуща. Это тоже ил, уже осевший, но не слежавшийся.

— Алексей Дмитриевич, мы не завязнем в этой грязи?

Дно впадины плоское — первая равнина сегодня. Пожалуй, дном его можно назвать только условно. Это просто уровень более плотной мути. Из нее, как обломанные зубья, торчат полузасосанные скалы. Когда машина проходит мимо них, мы с Сысоевым определяем — эта глыба скатилась с 7200 метров, а этот серо-зеленый песчаник из ближайших мест, с 9 километров. Все знакомое, все прибывшее сверху. Лавы мы не видим, не видим древних вулканов. Никаких неведомых глубинных пород. Все знакомое, все прибывшее сверху. Разочарован я? Пожалуй, нет. Дороже всего достоверные факты. На них можно опираться твердо, чтобы идти вперед. И в голове у меня всплывает обычное: "Так вот она какая, океанская впадина. Почему же она возникла в таком виде? И что полезного стоит искать здесь?"

Из желтой мглы выдвигается серая тень. Гуще, отчетливей, придвинулась вплотную. Машина остановилась перед крутой матово-черной базальтовой стеной. Это противоположная грань впадины — край океанского ложа.

Если бы океан внезапно высох, удивительная картина предстала бы перед нашими глазами.

Мы увидели бы узкую долину, почти ущелье, шириной не более 5 километров, занесенное красноватым илом. А с обеих сторон его — горные массивы, не хребты, а скорее каменные стены. На востоке стена в 3–4 километра высотой, серо-черная, угрюмая, почти отвесная. На западе стена полосатая, пестрая, разбитая трещинами на причудливые глыбы узкие и плоские, остроконечные и округлые, похожие на рыцарей в шлемах и на солдат в касках. Полнеба заслонила бы эта стена. И высоко-высоко на горизонте на 11-километровой высоте над ней вились бы дымки Курильских вулканов.

Мы увидели бы… Но океан не высох. Прозрачная вода вовсе не так уж прозрачна. На глубину 10 километров она не пропускает ни одного луча. Подводное ущелье было заполнено черной, как смола, жидкостью, и никто не мог полюбоваться его суровой красотой.

9.

"ГОРЯЧО поздравляем замечательным успехом. Желаем новых творческих достижений на пользу Родине.

Коллектив работников лаборатории N 4".

Машина дошла до рекордной глубины в 5 часов вечера по курильскому времени, а по московскому в час ночи, и утренние газеты успели поместить короткое сообщение о нашей победе. А когда утро пришло на Итуруп, к нам дождем посыпались поздравительные телеграммы.

Поздравления присылали знакомые и незнакомые: сотрудники лаборатории, где создавалась машина, рабочие опытного завода, где она была изготовлена, студенты — однокашники Ходорова, профессора, некогда ставившие ему отметки, коллективы и отдельные лица. Самую длинную и восторженную телеграмму прислал некто Волков — непосредственный начальник Ходорова. Прочтя ее, Алеша иронически улыбнулся и сказал:

— Конечно, теперь он поздравляет. А раньше на каждом совещании твердил: мы не имеем права разбазаривать народные средства на никому не нужные прожекты, вроде подводной машины.

Потом пришли поздравления от "съезда океанографов", от Института вычислительной техники и от пионеров школы N 7 города Нижнего Тагила. "Мы обещаем учиться только на хорошо и отлично, чтобы в будущем делать такие же умные машины, как ваша", — писали ребята. И еще какая-то Людмила Стороженко-Петрова прислала прочувствованную радиограмму из Сочи. Ходоров долго тер себя по лбу, вспоминая, где они встречались. "Да это же Люся Петрова! — воскликнул он. — Я был страшно влюблен в нее в 8 классе, даже хотел топиться. А она рвала мои записочки, не читая".

Но беспрерывно прибывающие приветствия отрывали нас от экрана, где происходили волнующие события. И как ни приятно было получать поздравления, Ходоров приказал радисту самому просматривать почту, передавать только деловые сообщения. Часа полтора никто не тревожил нас, потом радист все же постучал и вручил еще одно послание от того же Волкова:

"Сообщите точные сроки выхода машины на берег. К вам выезжают для встречи представители научных учреждений, общественности, центральной печати. Обеспечьте прием, питание, помещение…"

— Куда же мы денем столько людей? — спросил радист растерянно.

Но это смущало нас меньше всего. Гостей мы как-нибудь разместили бы. Беда была в том, что за четверть часа перед этим экраны погасли, связь с машиной была утеряна.

10.

ВИНОВАТ был, пожалуй, я. Или, точнее сказать, машина вышла бы на берег благополучно, если бы не я с извечным геологическим "требуется найти его во что бы то ни стало".

В то лето мне поручено было найти алмазы — самые прекрасные и самые твердые из камней. Две жизни у этого редкого минерала. Во-первых, алмаз красиво сверкает и дорого стоит, он может поэтому ублажать богачей, украшать уши, волосы и пальцы тунеядцев, высокомерно сиять в коронах, дремать в витринах музеев, поблескивать на ризах священников, подчеркивать власть имущих, унижать неимущих.

Но есть у алмаза и другая жизнь — трудовая. Самый твердый на свете — он грызет гранит в буровых скважинах, шлифует кристаллы, режет стекло и самую твердую сталь. Будь алмазы обильнее, мы применяли бы их на каждом шагу, делали бы алмазные резцы, ножи, сверла, алмазные пилы, сверхтвердые, неизносимые, нержавеющие.

К сожалению, алмазы дороги и редки. Сотни рублей стоят доли грамма. Месторождения их можно пересчитать по пальцам: Южная Африка, Бразилия, исчерпанные ныне копи Индии, наша Якутия. А промышленность требует еще и еще. Нужны новые месторождения. Где их искать? Всюду.

И вот поступило сообщение с Камчатки, что местные геологи обнаружили алмазные трубки. Меня послали проверить, составить карту, определить запасы. Но в первый же день я понял, что мы приехали напрасно. Нас обманули, конечно, без умысла. Людей подвела неопытность, молодой задор, страстное стремление сделать открытие. Кто хочет видеть сны, тот видит их. Энтузиазм приняли за доказательство, отпустили средства… И поскольку средства были отпущены, приходилось теперь убедительно, со знанием дела, на основании точных данных убеждать, что мы ищем не там, где следует. Есть люди, которые испытывают наслаждение, разгромив чужой замысел. Я не принадлежу к их числу. Лето, потраченное на опровержение, было самым утомительным и неприятным в моей жизни. Чему радоваться? В науке ошибки обходятся дорого. Полтора миллиона были выброшены на ветер, и я целое лето доказывал, что они выброшены. Совесть мучила меня, может, и зря. Мне хотелось сделать что-нибудь более продуктивное. И я с охотой согласился на дополнительную работу — поехал консультантом к Ходорову.

Но и здесь мне приходилось заниматься ликвидацией надежд, своих и чужих. Мы видели много любопытного, но ничего ценного не нашли ни на хребте Витязя, ни на дне океанской впадины. Потом машина дошла до базальтового массива, двинулась вдоль него. Километр за километром плыли мимо нас базальтовые глыбы, шестигранные столбы, застывшие потоки лавы. И я подумал: "сколько же здесь базальта! Как в Индии на Деканском плоскогорье". Затем в голове мелькнуло: "Индия — плоскогорье с крутыми краями. По краям — невысокие горы. Месторождение алмазов позади — в тылу. В Южной Африке то же. По краям невысокие горы, за ними плоскогорье и там — алмазы. В Бразилии — по берегу невысокие горы, в тылу их — на плоскогорье — алмазы. И тут на дне океана передо мной крутые края плоскогорья. За возвышенностью равнина, как в Индии, как в Южной Африке. И там могут быть алмазные трубки… стоит их поискать".

Бывают в жизни минуты, которые дороже месяцев и лет. Поэты называют их вдохновенными. А в науке, как я замечал, вдохновение дает правильная мысль. Пока вы ищете не там, пока пробираетесь ощупью, годы и годы уходят у вас на маленький шажок. Но в конце концов вы приходите к верному решению. Примеряете. Совпало. Подходите с другой стороны. Получается. Чужие несвязанные вещи начинают сходиться, объясняться, выстраиваться… Вы разгадываете тайны, вы легко открываете двери, запертые веками.

Ключ в руках, не для себя же его хранить. Находку хочется показать, пусть люди порадуются. И я понес свои мысли Сысоеву, человеку, который лучше других должен был меня понять.

Сысоев слушал внимательно. Но заглядывая ему в лицо, я не увидел ни сочувствия, ни радости.

— До чего же вы любите предположения, — поморщился он. — Догадки, теории, сравнения. Аналогия — не доказательство. А где факты? Во всяком деле нужен порядок. Сначала следует собрать факты, потом обдумывать.

Я рассердился.

— И после которого же факта вы начинаете думать, страшный вы человек? А до той поры что делаете? Отражаете, как машина Ходорова? Что для вас дороже — открытие или порядок? Вероятно, дома у себя вы обедаете по часам 16 минут с четвертью и устраиваете жене скандал, если она вилку положила не с той стороны.

Так вздорными колкостями и кончился этот разговор. Я вышел, хлопнул дверью, мысленно обругал аккуратиста Сысоева, потом самого себя за несдержанность, собрал мысли, упорядочил их и отправился на этот раз к Ходорову.

Каждому научному работнику нужно быть немножко адвокатом. Не всегда есть возможность доказать свою правоту, нужно уметь и убеждать. С Сысоевым я был излишне откровенным, не подумал, что ему нравится и что раздражает его…

А что за человек Ходоров?

По-моему, патриот своего дела и второстепенные соображения ему чужды.

И я сказал ему, что до сих пор экспедиция была по существу спортивной. Машина поставила рекорд глубины — таков итог. Попутно делались разрозненные научные наблюдения. Но на самом деле машина построена для науки, и это нужно еще подтвердить. И вот подходящий случай. Машина может проверить мои предположения на океанском ложе. А если вдобавок она найдет алмазы, всем будет ясно, на что она способна. Не гостем-разведчиком, — покорителем океана вернется она на берег.

И Ходоров согласился. Этот молодой инженер был настоящим исследователем. Завтрашние трудности интересовали его больше вчерашних успехов. Больше всего ему понравилось, что у машины есть возможности, которых он сам — автор ее — не предвидел.

Нас поддержали все участники экспедиции. Все жаждали увидеть, что откроется впереди, не хотели прерывать красочное путешествие. Даже Сысоев с оговорками высказался "за".

— Но я должен предупредить, что доводы моего коллеги Сошина совершенно ненаучны, — сказал он.

Я не спорил с ним. Пусть остается самим собой. Важно, что машина отправится вперед.

11.

РАЗЛОЖИВ на большом столе подробную карту дна, Ходоров предложил мне:

— Прошу вас, Юрий Сергеевич, проинструктируйте машину. Но учтите, что она действует механически, не понимая, что делает. Представьте себе, что у вас очень исполнительный, старательный, точный, неутомимый, но ничего не соображающий помощник.

А я терпеть не могу исполнительных дураков. Всю жизнь я добивался, чтобы мои подчиненные — не только студенты, но и рабочие — понимали научные задачи экспедиции.

— Ну, если вам трудно перестроиться, разъясните мне, чтобы я понял, а я уже дам задание машине, — сказал Ходоров.

Так вот, я говорил уже не раз: чтобы знать, где можно встретить минерал, мы изучаем его происхождение.

Происхождение алмазов рисуется нам так:

Были времена, когда вулканическая деятельность на Земле была гораздо сильнее, чем сейчас. Пепел и лаву извергали не отдельные вулканы, не ряды огнедышащих гор, а глубокие пропасти. Земная кора лопалась, из трещин-пропастей выливались озера базальтовой лавы. Индия была огненным морем в один из таких периодов. Здесь не было ночи, багровым светом была освещена вся страна. Километровый слой лавы излился там. Сейчас ничего подобного, к счастью для нас, нет на Земле. Крошечное озеро лавы на Гавайских островах да трещина, которая открывалась в Исландии в 18 веке, — вот все, чем мы можем похвастаться.

Земная кора колыхалась, проседали целые страны. Кое-где под землей давление падало, там возникали газовые пузыри. Если же растяжение сменялось быстрым сжатием, пузырь выталкивался наверх, пробиваясь сквозь толщи пород. Земля как бы стреляла изнутри. Неожиданно возникало жерло. Сноп огня, пепла, пара вырывался на поверхность. Затем глубинная лава заполняла пробитую дырку, и только что родившийся вулкан засыпал навеки.

Вот в этих особенных, один раз существовавших вулканах и родились алмазы. Они возникли в тяжелых темных породах, пришедших с глубины около 150 километров при страшном давлении свыше 100 тысяч атмосфер, давлении, которое в сотни раз больше, чем на дне океана или в стволах орудий. Даже машина Ходорова не выдержала бы ста тысяч атмосфер, потому что в таких условиях сталь течет, как горячий асфальт.

Так начинается пунктирная цепочка следов, ведущая к тайному убежищу алмазов. Нужно искать обширные излияния древних лав, возле них подвижные линии на земной коре там, где возникали растяжения и сжатия, а на этих линиях — алмазные трубки — жерла древних вулканов.

Выслушав мою лекцию, Ходоров сказал:

— Насколько я понимаю, вы полагаете, что перед нами базальтовый массив. Попробуем сформулировать. Итак, мы подымаемся на плато, пересекаем краевую возвышенность. Дальше что?

— Дальше мы ищем выходы древних пород.

— А как их отличить?

— Пусть машина ищет переход с возвышенности на равнину. Этот пограничный перегиб и может быть той подвижной линией, где садятся трубки.

— Годится, — обрадовался Ходоров. — Перегиб машина найдет. А как она узнает трубки?

— В трубках есть особая порода — кимберлит или синяя глина. Ее можно отличить по внешнему виду или по составу. В ней очень мало кварца, меньше, чем в других породах.

— Опять-таки на машине нет приборов, определяющих содержание кварца.

Я задумался. Ходоров ставил меня в трудное положение. Что же можно посоветовать нашей неумелой машине? Возвратить ее на берег, чтобы специально оборудовать для поисков алмазов? Именно этого мне и не хотелось.

— Есть еще одна примета, — припомнил я. — В трубках силен магнетизм, в десятки раз сильнее, чем в окружающих породах.

— Очень хорошо, — кивнул Ходоров, — магнетизм мы измеряем. Можно присоединить на управление.

И он начал заполнять отпечатанный бланк. Получилось примерно вот что:

ПРИКАЗ N 2

от 29 августа 19…… года

Самодвижущейся подводной машине СПМ N 1

-- Table start------------------------------Ориентир | Действие | —------------------------------------Немедленно | Отложить выполнение прежней программы курс на восток | —------------------------------------Перегиб. Переход со спуска на подъем. После минимальной высоты 3 километра | Курс на север | —------------------------------------Магнитная аномалия | Бурение скважины. Взятие проб | — Table end-------------------------------

Так шаг за шагом были описаны все действия машины. Мысленно Ходоров прошел весь маршрут до конца. Заняло это довольно много времени. Наконец, он заполнил последнюю строчку:

"Ориентир: 600 километров по счетчику. Действие: возвратиться по пройденному маршруту".

— Все? — спросил я с облегчением.

— Нет, не все. Мы это написали по-русски, нужно перевести еще на язык, понятный машине.

Он вынул толстую книгу с надписью "Код", разыскал там слово "немедленно" и подсел к стрекочущему аппарату, который пробивал дырки на длинной ленте. "Ориентир", "немедленно", "действие", "приостановить", — все это изображалось различными комбинациями дырочек. Ходоров пробивал их, его помощники проверяли.

Я вышел из помещения. Давно наступила ночь. Черные тучи ползли по небу. Из тьмы, тускло поблескивая, выкатывались лаково-черные валы. Одинокий огонек в окошке радиста терялся в море мрака, и оттуда во тьму, под хмурыми тучами, под сердитыми волнами, в крутое подводное ущелье несся приказ:

"Ориентир — немедленно. Действие — приостановить прежнюю программу, курс — восток"… Вперед, на проверку гипотезы Сошина!

12.

СВЕТ мы заметили сразу, как только машина выбралась из подводного ущелья. Сначала мы не придавали ему значения, полагая, что слабое фиолетово-серое свечение зависит от свойств экрана. Но свечение становилось все ярче, а главное, меняло цвет. Фиолетовым оттенок сменился синим, синий — голубоватым. Это показывало, что источник света действительно находится под водой и наша машина приближается к нему. С поверхности океана фиолетовые лучи тоже проникают глубже всего, голубые — несколько мельче, зеленые — еще мельче.

Что же светится в глубине? В голове мелькали различные догадки. Огромное скопление бактерий? Залежи радиоактивных минералов? Как хорошо было бы открыть в глубинах небывалое месторождение! И затаив дыхание, мы напряженно всматривались вперед.

Таинственный свет мерцал примерно так, как мерцает неисправный экран. Никакой закономерности во вспышках мы не подметили. К тому же нам мешали светящиеся креветки. Они ослепляли нас огненными взрывами, после этого глаза переставали различать бледно-голубое сияние.

Но потом мы все же разобрали, что сияние это исходит из определенной точки по курсу машины. Еще минут через 20 мы начали различать светящееся ядро и слабо освещенную оболочку вокруг него… В нижней части ее был вырезан темный сектор — свет как бы поднимался из-за горы…

— Вулкан? — предположил Ходоров.

И это был, действительно, вулкан. С каждой минутой мы видели его все яснее. Впервые люди любовались подводным извержением. Наземные вулканы выбрасывают пар и пепел на высоту до 15 километров. Но пятикилометровый столб воды, конечно, никакой вулкан пробить не мог. Это было как рычание с зажатым ртом. Пепел расплывался под водой тяжелой тучей, раскаленная лава, вырвавшись из недр, тут же меркла. Короткие огненные языки освещали облако пара. Над горой плавал мерцающий туман.

Вероятно, до кратера оставалось километров шесть, не больше. Но, поглощая свет, вода скрадывала расстояния. Лава казалась не огненно-красной, как на суше, а мертвенно-зеленоватой. Мы все еще с трудом различали происходящее, скорее догадывались, а не видели. И какая-нибудь ничтожная креветка все еще могла затмить для нас вулкан.

Внезапно Ходоров, опрокидывая стулья, ринулся к двери, распахнул ее, с порога крикнул радисту:

— Саша, срочно, изменение программы. "Ориентир — немедленно. Действие отложить прежнюю программу. Курс — юг". Скорее, иначе машина врежется в лаву.

Я мысленно продолжил потоки лавы и понял, что Ходоров не напрасно встревожился. Там, где лава уже не светилась, она была достаточно горяча, чтобы кипятить воду, и бледные полосы тумана пересекали наш путь. Невидимая под темной тоненькой корочкой огненная река была впереди.

Прошла минута, прежде чем радист зашифровал и передал приказ. За это время грозная опасность придвинулась вплотную. На экране появилось смутное облако. Оно приближалось, становилось плотнее. Вот уже половина экрана затянута паром.

Приказ дошел все же. Машина повернула. Туман переместился на левый боковой экран. Ковыляя по буграм застывшей лавы, качаясь, как на волнах, машина начала спуск с опасной горы. Лава двигалась рядом где-то левее.

Но почему же и на переднем экране появился снова туман? Как понять? Обгоняет лава, что ли? А не забежит ли она вперед, не перережет ли дорогу?

Что это? Впереди темно, ничего не видно. Цифры глубины стремительно растут. Очевидно, прыжок с трамплина. Минута, другая. Когда же пологое дно? Какой-то туман поднимается снизу. Ил или пар? Неужели машина угодила в побочный кратер?

Проносятся громадные пузыри. Туман все гуще. Яркая вспышка, и…

По всем экранам бегут косые светлые линии, так хорошо знакомые каждому телезрителю. Приемник работает… но изображения нет.

Механики даже не стали проверять аппаратуру. Всем было ясно, что поломка произошла внизу, на склоне подводного вулкана.

13.

ТУМАН стоял над океаном, неизменный курильский туман. И грозные валы, выплывающие из мглы, казались еще страшнее — безмолвные тени волн, призраки опасности. Катер вспарывал их острым носом, нырял в кипящую пену, соленые струйки текли по нашим лицам, брезентовым плащам, капюшонам.

Мы спешили на плавучую базу, лелея слабую надежду найти машину ультразвуковым локатором и поднять со дна хотя бы остов. Все были здесь в тесной каютке — Ходоров, механики, океанографы, геологи — все, кто с восхищением следил за приключениями машины, вплоть до последнего трагического прыжка.

Люди по-разному переживают неудачу. Казакова, например, вздыхала и сетовала: "Ах, какое стечение обстоятельств! Ах, какая жалость! Если бы повернули на 5 минут раньше, если бы взяли на 5 километров южнее…" Бледный Сысоев (его мучила морская болезнь) настойчиво искал виноватых:

— Когда люди очертя голову лезут на рожон, беды не миновать. Экспедиция была не подготовлена, не продумана. Спешили, как на пожар…

— Задним умом все крепки, — сказал я ему. — Извержение — редкая случайность. Кто мог предусмотреть, что на пути могут быть потоки лавы?

— Без человека не обойдешься, — мрачно изрек Сысоев и перегнулся через борт. Его человеческая натура не выдержала качки.

Ходоров не принимал участия в разговорах. Сутулясь, он молча смотрел за борт. Только один раз сказал мне негромко:

— Знаете, нам долго отказывали в материалах. И мы построили из отходов модель с папиросную коробку. Она ползала по аквариуму и показывала на экране всякие ракушки. Почему-то эта игрушка убедила всех, даже Волкова. Он потом настаивал, чтобы не строить больших машин.

Мне стало стыдно за свое раздражение. Я вспомнил, что Алеша потерял больше всех. Вот он сидит одинокий и мысленно повторяет всю биографию своего механического ребенка. Когда-то машина была маленькой и ползала по аквариуму. Сколько изобретательности, энергии, усилий, сколько споров со всякими Волковыми потребовалось, чтобы вырастить ее и отправить в океан… навстречу гибели.

Но вот из тумана донеслись прерывистые гудки. Плавучая база подавала голос, подзывала нас. Вскоре появилась остроносая тень небольшого парохода. Сбавив скорость, катер осторожно приблизился к прыгающему борту. Матрос, стоящий на палубе, ловко поймал конец. И понимая наше волнение, капитан крикнул нам, перевесившись через перила:

— Нашли уже!

14.

В0СЕ вместе и по очереди мы ходили в штурманскую будку, чтобы посмотреть на черное пятнышко. Так выглядела наша машина на небольшом экране локатора. Неподвижная, она ожидала нашей помощи на дне под пятикилометровой толщей воды, под зыбкими серо-зелеными неустойчивыми холмами. Но помощи мы не могли оказать. Именно эти холмы мешали нам. Океан развоевался, волны метались в суматошной пляске, пенные языки гуляли по палубе вдоль и поперек, ветер бил по лицу, рвал двери. Мы вынуждены были ждать и утешаться, глядя на черное пятнышко.

Буря бесновалась… а эфир был спокоен и беспрепятственно доносил до нас радиограммы. Волков слал приказы, настаивал принять срочные меры, ускорить темпы, обеспечить подъем машины, сохранить в целости материальную часть.

Только на третий день океан утих. Темпераментная пляска сменилась задумчивым покачиванием. Волны были, но совсем иного сорта — широкие, пологие, размеренные. Капитан счел погоду приемлемой, стрела подъемного крана свесилась над водой и тяжелый электромагнит бултыхнулся в воду.

Океан тут же стер его след. Воды сомкнулись, возобновили мерное раскачивание. Журчала лебедка, стальной канат скользил через борт. К пострадавшему шла помощь. Последнее действие трагедии разыгрывалось в глубинах. К сожалению, океан плотным занавесом скрыл от нас сцену.

Впрочем, мы могли видеть кое-что: два пятнышка на экране, одно побольше, почернее, — электромагнит, другое поменьше и не такое отчетливое — машину. Большое пятно тускнело и съеживалось, электромагнит уходил в глубину. Матрос у лебедки выкрикивал цифры: 3 000 метров, 3 100 метров…

Самое трудное началось у дна. Надо было подвести магнит вплотную, а он качался на пятикилометровом канате не в такт с движениями судна. Капитан долго маневрировал, прежде чем два черных пятнышка слились.

И вот они поднимаются вместе. Матрос снова выкрикивает цифры, но уже в обратном порядке. Вверх канат идет гораздо медленнее, наше нетерпение еще усиливает эту медлительность. Ползет, ползет из воды мокрая стальная змея. Только сейчас понимаешь, как много это — пять километров. А когда идешь по твердой земле — пять километров совсем рядом.

Осталось пятьсот метров… четыреста, триста. Весь экипаж на одном борту, так бы и пробили воду взглядом. Сто метров… пятьдесят, тридцать. Смутная тень намечается под водой — сначала что-то неопределенное, бесформенное. Но вот океан раздается, черный корпус электромагнита повисает в воздухе, вода сбегает с него каскадом. Теперь очередь машины. Сейчас она появится. Мы видим острый нос…

…А затем и весь корпус старого моторного бота с пробитым дном.

15.

ДОБАВОЧНЫЕ поиски ничего не дали. Судно трижды обошло район вулкана (его нетрудно было найти с помощью эхолота), но никаких металлических предметов не обнаружило. Час за часом плыл наш пароход по глади океана и с каждым часом угасали надежды. И я начал понимать, что пора подумать о дальнейшем — о тех временах, когда, очистив совесть, мы вернемся на берег ни с чем. И однажды вечером я направился к Ходорову.

Дверь в каюту была приоткрыта. Подходя к ней, я услышал голос Сысоева:

— Не следует смягчать из вежливости, — говорил тот убежденно. — Какой он приятель для вас? Ведь это он со своими беспочвенными гипотезами толкнул вас на авантюру, подставив под удар такое прекрасное начинание. Напишите со всей прямотой…

— Кто толкнул на авантюру? — крикнул я, распахивая дверь.

К моему удивлению, Сысоев не смутился. Он посмотрел мне в глаза твердым, даже бесстрашным взглядом.

— Я вас имел в виду, — объявил он. — И я говорю вам открыто, Юрий Сергеевич, что вы — виновник катастрофы. И если Алексей Дмитриевич постесняется, я сам напишу в институт о вашем безответственном поведении.

И он вышел, высоко подняв голову. Ходоров поглядел на меня усталыми глазами.

— Я вовсе не виню вас, Юрий Сергеевич, — сказал он. — Я сам виноват. Так легко было предотвратить аварию, измеряя температуру воды, но я не догадался. Кто же знал, что нужно опасаться извержений?

— А я не пришел извиняться, — возразил я, — я сам не считаю себя виноватым. И вы не виноваты. Мы действовали совершенно правильно. Конечно, безопаснее было держать машину в музее, но ведь она не для этого построена. Нет, она обязана была идти вперед.

Ходоров грустно улыбнулся.

— Теперь уже никуда не пойдет. Будем плавать по бумажному морю. — И он указал на стол, где лежала папка с надписью:

Дело N..

Объяснительная записка о причинах аварии машины ПСМ-1.

— Трудно придется, — добавил он. — Предстоят большие бои. Понимаете, как тяжело после неудачи доказывать, что работу следует повторить.

А я понял другое. Я понял, что в таком настроении Ходоров не способен выиграть бой, что в своей "объяснительной записке" он защищается, кладет на плаху виноватую голову, и необходимо приободрить его.

И я позволил себе взять дело N со стола и швырнуть его в угол.

Ходоров смотрел на меня молча, скорее удивленно.

— Ты пиши всю правду, а не четверть правды, — сказал я с деланным возмущением. — Авария машины — это не итог. Настоящий итог в том, что машина блестяще себя оправдала, что она способна выполнять сложнейшую программу, что она свободно ходит по дну и дает богатейший материал для всех разделов науки. А гибель машины — эпизод. Он тоже был полезен, кое-чему научил тебя. Теперь ты поставишь температурный переключатель и сможешь смело идти вперед. Куда идти — вот о чем надо думать. Ты выбрось свою "извинительную записку", возьми чистый лист. Пиши: "Доклад о перспективах покорения океанского дна".

16.

ПЕРСПЕКТИВЫ покорения океанского дна! Я прошел много дорог, но все они обрывались у воды. Яркими красками мы красили карты материков, океан оставался громадным белым пятном. И вот распахнуты ворота — дно открывается для науки.

Перед нами 360 миллионов квадратных километров — девять америк, тридцать шесть европ. Представляете, что чувствует путешественник, которому поручено изучить девять америк?

С чего начать? Глаза разбегаются, слишком много простора. Пожалуй, прежде всего надо осмотреть то, что на сушу не похоже. Океанские впадины заслуживают специальной экспедиции — не беглого взгляда. Надо пройти их по всей длине, сделать траверс, как говорят альпинисты. Начать от Камчатки, проследовать на юг мимо Японии до Новой Зеландии. Посмотреть, чем отличаются восточные впадины от западных — вьющихся среди островов Индонезии. Наверняка найдутся рекордные глубины, нам еще не известные. Надо понять, почему нет впадин глубже 11 километров, что это за предел. И почему впадины связаны с землетрясениями, мы же еще не выяснили.

Потом надо пересечь Тихий океан от Дальнего Востока до Южной Америки. Есть предположение, что Тихий океан — шрам от оторвавшейся Луны. Надо проверить, всегда ли дно его было под водой. Если это так, там должны быть своеобразные породы, каких не бывает на суше. Надо обследовать дно у Гавайских островов, чтобы понять, почему Гавайские вулканы не похожи на все остальные. А в заливах у Аляски под водой множество гор с плоской вершиной. Что это за горы? Почему у них срезана макушка?

Подводные каньоны. Эти крутые ущелья продолжают под водой некоторые реки Как они возникли? Одни полагают, что реки пропилили крутой берег, а потом вместе с берегом каньон был залит водой. Другие говорят — не мог океан подниматься так быстро. Сначала образовалась трещина, на суше она была занесена речным песком, на дне сохранилась в прежнем виде. Спор этот будет решен, как только машина пройдет по дну каньона. И тогда выяснится, какие ископаемые стоит здесь искать.

Машины будут населять океан, машины будут собирать его дары. Я представляю небольшие машинки, ползающие по жемчужным отмелям. Найдя раковину, они просвечивают ее рентгеном и ту, где созрела жемчужина, откладывают в багажник. Я вижу машины, добывающие янтарь на Балтийском море. Вы знаете, как добывают янтарь? На пляже после бури собирают медово-желтые и оранжевые кусочки, выброшенные волнами. Но если есть подводные машины, к чему дожидаться волнения. Пусть ползают по дну, просеивают песок.

Меня волнует загадка Атлантиды. Две тысячи лет назад Платон записал легенду о материке, погрузившемся в воду. Было это на самом деле? И где было? За Геркулесовыми столбами или близ Крита? Пусть машины поищут, пусть они раскопают тысячелетние развалины, древние храмы, сохранившиеся под водой.

Как и прежде, по волнам будут плыть пароходы и белые чайки скользить над зеленой водой, хватая рыбешку на лету. Изогнувшись дугой, будут подскакивать поочередно дисциплинированные дельфины. И пассажиры, стоящие у перил, не догадаются, что под их ногами уже вырос целый город. Разнообразные машины роют дно, снимая пустую породу, выламывают руду, грузят ее на донные транспортеры, а те ползут к берегу, чтобы доставить подводную добычу на обогатительный завод.

Таких машин пока нет. Нет у нас никакой машины, была одна и та потеряна. Ходорову еще предстоит держать ответ перед специально назначенной комиссией об обстоятельствах аварии. Сысоев, пожимая плечами, говорит, что мы занимаемся наивным прожектерством. Но на самом деле, все что мы описываем, будет обязательно. Ибо в принципе вопрос уже решен, самодвижущиеся машины, выполняющие сложную программу, имеются. Нужно только приспособить их для различных программ.

17.

НЕСКОЛЬКО дней спустя, оставив безрезультатные поиски, мы вернулись на берег. Здесь все было по-прежнему: не умолкая, грохотал прибой, каменистая площадка была скользкой от соленых брызг. Перед запертой мастерской я увидел капли олова на земле. Капли олова — вот все, что осталось от машины. На них было грустно смотреть, как на ненужную склянку с лекарством у постели умершего. Человек ушел, а склянка стоит.

Нам незачем было задерживаться на станции, мы собрали вещи и в тот же день отправились в порт. Вновь автомашина запрыгала по камням, зубы у нас застучали, здание испытательной станции скрылось за поворотом, послышался гул прибоя, запахло солью, гниющими водорослями. Мысленно мы уже были в Москве, готовили доводы для будущих споров за машину, а глаза еще отмечали детали курильского пейзажа — пенные валы, скалы пемзы, рыбаков, развешивающих сети. Вот, прекратив работу, все они обернулись к морю, смотрят из-под ладони на волны. И женщины побежали к воде, сгрудились в одном месте. Что там ворочается темное в волнах? Туша кита, что ли? Нет, гораздо меньше.

— Стой! — крикнул я шоферу и, сбивая локти, колени, падая и вскакивая, ринулся вниз.

Да это была она — наша исчезнувшая машина. Зеленые ленты водорослей вились на ее боках, повсюду налипли мшанки, какие-то пестрые черви прижились на металле, лопасти были погнуты, один экран разбит. И все же она вернулась, наша заслуженная путешественница.

Что с ней произошло? Об этом можно было только догадываться. Спросите кошку, пропадавшую две недели, где она была и кто поцарапал ей глаза? Внимательно осматривая машину, мы нашли следы ожогов. Очевидно, она побывала-таки в горячей лаве. При этом были испорчены экраны, оборвана антенна, утеряна связь с нами. Но двигатель, измерительные приборы, блоки управления остались. Машина перестала отчитываться, но продолжала работу по заданной программе. Она шла на север, поворачивала на восток, отмечала перегибы и магнитные аномалии, бурила и наполняла пробами грунта заготовленные цилиндры. А потом, как и было ей задано, вернулась по пройденному маршруту и вышла на берег почти у самой станции, с ошибкой в два-три километра.

Ходоров первым долгом кинулся к приборам — смотреть, целы ли записи. Я же не удержался и распечатал один из цилиндров с пробой. Там был… нет, не алмаз. Алмазы не так легко найти, даже в трубке. Но я увидел кимберлит — синюю глину, ту самую породу, в которой находят алмазы.

18

ЧTO было дальше?

"Было" или "будет"?

Было не так много. Машина вторично спустилась под воду и подтвердила, что месторождение алмазов имеется, по-видимому, не беднее знаменитого кимберлейского.

Сысоев считает, что мне просто повезло. "Так не делают открытия", твердит он. — "Попирая порядок, ринуться очертя голову и сразу наткнуться!" — Сам он никогда не нарушит установленный им же порядок и, конечно, открытий не сделает. До самой смерти будет публиковать коротенькие сообщения, почти заметки, написанные безукоризненным языком.

Ходоров возглавляет сейчас отдельное конструкторское бюро. Программа у него обширная. В этом году будет создано десять машин, в будущем пятьдесят. Предстоит осуществить все, что описывалось в докладе и много нового, непредвиденного, ибо заказы приходят из разных отраслей, в том числе и таких, о которых Ходоров и понятия не имел. Алеша жалуется, что у него мало умелых людей, любящих и знающих дело. Он даже просил обратиться к читателям журнала — нет ли среди них желающих посвятить свою жизнь созданию сложных самостоятельных машин.

А что будет сделано в дальнейшем, зависит от них, от вас — читатели.