Титан

Глава 19

Приземлившись на канат, они почувствовали, что стало светлее, они находились примерно на середине пути — приблизительно в сотне километров от центра ближе к Гее и, соответственно, на сто километров дальше от земли. Гравитация упала от почти одной четверти земной до менее одной пятой. Рюкзак Сирокко начал весить почти на два кило меньше, а ее собственный вес стал меньше на половину.

— Еще сто километров до того места, где канат соединяется с крышей, — сказала Сирокко. — Мне кажется, склон здесь где-то тридцать пять градусов. Для этой ситуации это довольно несложно.

Джин посмотрел на нее.

— Я бы сказал, что угол больше сорока градусов, ближе к сорока пяти. И он становится круче. Перед крышей он составляет уже семьдесят градусов.

— Но при этой гравитации…

— Склон под углом в сорок пять градусов — это не шутки, — сказала Габи. Она сидела на земле, лицо у нее было зеленое, но держалась она бодро. Ее вырвало, но нечего было и говорить, что чувствовала она себя лучше, чем на цеппелине. — На Земле я делала восхождение с привязанным к спине телескопом. Для этого надо быть в хорошей форме, а о нас этого не скажешь.

— Она права, — сказал Джин. Я потерял вес. Низкая гравитация расслабляет.

— Вы, люди, капитулянты.

Джин покачал головой:

— Просто не надо думать, что мы на ура преодолеем этот подъем. И не надо забывать, что масса рюкзаков стала почти что равна нашей собственной массе. С этим надо быть внимательным.

— Дьявол! Мы собираемся предпринять попытку штурма самой высокой гору в истории человечества; и что же, я слышу песни? Нет, не слышно ничего, кроме ворчания!

— Если есть песни, то надо петь, — сказала Габи, — лучше спеть их сейчас, а то позже нам будет не до песен.

— Ладно, — подумала Сирокко, я сделала все от меня зависящее.

Она сознавала, что путешествие будет трудным, но считала, что трудная часть начнется от крыши, до которой, как полагала Сирокко, они должны были добраться дней через пять.

Они находились в сумрачном лесу. Над ними неясно вырисовывались вершины деревьев, пропускавшие слабый свет сумеречной зоны, придававший всему бронзовый оттенок. Над головами аркой поднимался балдахин из розовых, оранжевых, сине-зеленых и золотых целлофановых листьев: экстравагантный поздний солнечный закат в летнюю ночь.

Земля слабо вибрировала у них под ногами. Сирокко подумала об огромной массе воздуха, стремительно несущейся по кабелю к ступице, и ей захотелось, чтобы эта огромная толкающая сила была использована с пользой.

Взбираться было нетрудно. Земля была твердая, гладкая. Очертания земли были продиктованы переплетами волокон под тонким слоем почвы. Она горбилась длинными хребтами, которые через несколько сотен метров спускались под углом по направлению к склонам каната.

Затем растительность стала гуще, это происходило в тех местах, где слой почвы был глубже, между волокнами. Они выбрали следующую тактику ходьбы: шли по хребту, пока он не начинал закручиваться под канат, затем пересекали неглубокий овраг и переходили на следующую прядь, тянущуюся к югу. Так они еще шли с полкилометра, затем следовал следующий переход.

В каждом овраге на дне был небольшой ручей. Они были не больше струйки, но вода текла быстро и прорезала в грунте глубокие каналы, все они стекали вниз, к канату.

Сирокко догадалась, что ручью должны падать прямо с каната где-то на юго-западе.

Здесь наверху Гея была такая же плодородная, как и на земле. Множество деревьев изобиловали фруктами, было полно древесных животных. Сирокко узнала ленивца. Он был величиной с кролика, они были съедобны, и их легко было убить.

На исходе первого часа Сирокко поняла, что остальные были правы. Это случилось тогда, когда ей судорогой свело икру и она растянулась на земле.

— Этого еще не хватало, проклятье!

Габи усмехнулась. Она сочувствовала Сирокко, но все равно была довольна, что оказалась права.

— Это склон, когда идешь, не сразу чувствуешь напряжение; ты прав по поводу веса. Склон настолько крутой, что приходится все время напрягать пальцы ног.

Джин сел рядом с женщинами. Сквозь просвет между деревьями была видна тропа на Гиперион. Она блестела ярко и заманчиво.

— Да, масса это тоже проблема, — сказал Джин. — Я вынужден идти, почти касаясь носом земли, чтобы вообще как-то двигаться.

— У меня болят икры, — заявила Габи.

— У меня тоже, — жалобно сказала Сирокко. Сейчас, когда она помассировала ногу, боль постепенно стала проходить, но она вернется снова.

— У этого склона чертовски обманчивый вид, — сказал Джин. — Будет, наверное, лучше взбираться на четвереньках. У нас слишком большая нагрузка на бедра и нижнюю часть ног, нам надо распределить ее более равномерно.

— В этом что-то есть. Но при этом положении возрастает нагрузка на руки.

— Вы оба правы, — сказала Сирокко. — Я задала слишком большой темп. Мы будем чаще останавливаться. Джин, ты не достанешь из моего рюкзака сумку с лекарствами?

В сумке были различные средства от насморка и лихорадки, пузырьки с дезинфицирующими средствами, перевязочный материал, средства для местного обезболивания, которые Калвин использовал во время абортов, был даже мешочек с зернами, действующими как стимуляторы. Был здесь и блокнот, в котором Калвин описал приемы неотложно помощи, начиная с кровотечения из носа и кончая ампутацией. Был здесь также круглый кувшин с фиолетовой целебной мазью, которую дал Сирокко мейстерзингер от «болей в дороге». Сирокко закатала штанину и втерла немного мази в больное место, надеясь, что она действует на человека так же, как на титанид.

— Готова? — спросил Джин, укладывая сумку в рюкзак.

— Думаю, что да. Ты пойдешь впереди. Иди медленнее, чем мы шли. Я скажу тебе, если скорость будет для меня слишком большой. Каждые двадцать минут мы будем останавливаться на десять минут отдыха.

— Как скажешь.

Через пятнадцать минут страдал от боли уже Джин. Он сгорбился, стащил с ноги ботинок и растирал голую ступню.

Сирокко была рада вынужденному отдыху. Она достала из кармана мазь, закатала штанину, затем передала мазь Джину. Подложив под себя рюкзак, Сирокко сидела почти вертикально, но ноги ее тянулись вниз по склону. Рядом с ней не шевелясь лежала Габи.

— Пятнадцать минут восхождения, пятнадцать минут отдыха.

— Что бы ты не сказала, леди босс, — вздохнула Габи. — Я отдам за тебя жизнь. Я буду карабкаться, пока мои руки и ноги не откажут мне окончательно. И когда я умру, пусть на моей могиле напишут, что я умерла, как подобает солдату. Толкни меня, когда надо будет идти, — она громко захрапела. Сирокко рассмеялась. Габи подозрительно приоткрыла один глаз, но потом тоже рассмеялась.

— А как насчет надписи «Здесь лежит женщина-астронавт»? — предложила Сирокко.

— Она исполнила свой долг, — добавил Джин.

— Искренне, — фыркнула Габи. — Где в жизни романтика? Скажи кому-нибудь свою эпитафию, и что получишь в ответ? Шуточки.

Следующая судорога схватила Сирокко во время отдыха. На этот раз судорога схватила обе ноги. Ничего смешного в этом не было.

— Эй, Роки, — сказала Габи, нерешительно касаясь ее плеча. — Нет смысла заниматься самоубийством. Давай на этот раз отдохнем час.

— Это смехотворно, — пробурчала Сирокко. — Я едва двигаюсь. У меня просто никуда не годные подметки.

Сирокко подозрительно посмотрела на Габи:

— А почему у тебя нет судорог?

— Я лодырничаю, — простодушно призналась Габи. — Я привязываю веревки к твоим негодным подметкам, и ты выполняешь ослиную работу.

Сирокко вынуждена была улыбнуться, хотя улыбка и вышла слабой.

— Мне просто надо пережить это, — сказала она, — рано или поздно, я войду в норму. Судороги не убьют меня.

— Нет, конечно. Просто мне тяжело смотреть, как ты страдаешь.

— Как насчет того, чтобы десять минут подниматься, двадцать минут лежать? — предложил Джин. — Только пока мы не станем способны на большее.

— Нет. Мы поднимаемся пятнадцать минут, или до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сможет идти, что более вероятно. Затем мы столько же отдыхаем, или же до тех пор, пока мы будем в состоянии карабкаться вверх. Мы будем идти восемь часов… — она посмотрела на часы. — Если вести отсчет от теперешнего времени — это будет пять часов. Затем мы сделаем привал.

— Увлекай нас вперед, Роки, — вздохнула Габи. — Это у тебя хорошо получается.

Дела шли отвратительно. У Сирокко продолжали распространяться боли. Габи тоже начала испытывать боль.

Снадобье титанид помогало, но они были вынуждены экономить его. У каждого из них в рюкзаке лежала упакованная сумка с лекарствами, и они уже не обращались за ними к Сирокко. Сирокко надеялась, что в первые пять дней путешествия им не понадобятся лекарства, она хотела теперь, чтобы у них остался хотя бы один кувшинчик с мазью на то время, когда они будут взбираться внутри спицы. В конце концов, это не была невыносимая боль. Когда она хватала ее, Сирокко готова была выть, потом она садилась и пережидала, пока она утихнет.

На исходе седьмого часа у Сирокко появилось чувство легкой досады на собственное упрямство. Она почти что пыталась доказать себе, что Билл был прав, но она стойко шла вперед, стараясь преодолеть невыносимую боль.

Они разбили лагерь на дне оврага, набрали сухих дров для костра, но не стали натягивать тент. Воздух был жаркий и сырой, но костер горел ярко в усиливающейся темноте. Они расселись вокруг огня, разделись до яркого шелкового нижнего белья.

— Вы похожи на павлинов, — сказал Джин, прихлебывая из бурдюка вино.

— Очень усталых павлинов, — вздохнула Сирокко.

— Как далеко мы прошли, как ты думаешь, Роки, — спросила Габи.

— Трудно сказать, километров пятнадцать?

— — Да, где-то около этого, — согласно кивнул Джин. Я посчитал шаги вдоль двух хребтов и вычислил среднее расстояние, потом посчитал количество пройденных нами хребтов.

— Два великих ума, — сказала Сирокко. — Сегодня пятнадцать, завтра двадцать. Дней через пять мы будем у крыши.

Сирокко растянулась на земле и наблюдала за перемещением цветовых оттенков на листьях над головой.

— Габи, ты дежурная. Поройся в мешке и найди нам что-нибудь поесть. Я готова съесть титаниду.

Вторая ночь наступила лишь через пять часов после первой, так как Сирокко посчитала это необходимым.

— Благодарю тебя, Госпожа Время, — вздохнула Габи, растянувшись на подстилке. — Если мы постараемся, то можем установить новый рекорд. Двухчасовой день!

Джин лег рядом с ней.

— Когда ты разведешь костер, Роки, я покажу тебе, как готовится филе. А между тем и тихонько прогуляешься, хорошо? Когда твои колени треснут, я проснусь.

Подбоченившись, Сирокко пристально посмотрела на них.

— Так что это происходит, а? У меня для вас есть небольшая новость. Я старше вас.

— Она что-то сказала, Джин?

— Я ничего не слышал.

Сирокко прихрамывая бродила вокруг, пока не набрала достаточно дров для костра. Стать на колени, чтобы начать разводить костер, оказалось сложной проблемой, она казалась неразрешимой. К тому примешивалась щемящая обида на то, что они не захотели войти в ее положение.

Но спустя некоторое время мясо шипело в жиру, и носы Джина и Габи повернулись на источник восхитительного запаха.

У Сирокко едва хватило сил присыпать угли землей и развернуть подстилку. Она уснула не дойдя до нее.

Второй день был настолько легче второго, насколько чикагский пожар легче землетрясения в Сан-Франциско.

Они преодолели десять километров склона, который становился постепенно все круче, это заняло у них восемь часов. После этого Габи заметила, что у нее такое чувство, что ей не восемнадцать лет, а семьдесят восемь.

Пришло время менять тактику восхождения. Все усиливающая крутизна склона делала весьма трудной ходьбу даже на четвереньках. Ноги их постоянно скользили, они сползали вниз, широко раскинув руки, и ноги цеплялись за землю, чтобы не скатиться вниз.

Джин предложил по очереди брать конец веревки и ползти вверх, пока ее хватит, потом привязать веревку к дереву. Двое остальных будут ожидать внизу, затем, подтягиваясь на веревке, поднимутся до места ее крепления. Тот, кто идет впереди, в течение десяти минут тяжело работает, пока двое остальных отдыхают, затем он отдыхает два периода и опять идет вперед. За один раз они делали триста метров.

Сирокко посмотрела на ручей около их третьей стоянки и подумала о том, что неплохо было бы искупаться, но потом она отбросила эту мысль. Есть — вот что она хотела. Джин, слегка ворча, взялся в свою очередь за сковородку, заступив на дежурство.

Сирокко и в самом деле чувствовала себя довольно хорошо, проверяя запас продуктов в рюкзаке.

На пятый день они прошли двадцать километров за десять часов. И в конце дня Джин попытался схватить Сирокко.

Они разбили лагерь около ручья, который был достаточно широк, чтобы в нем можно было искупаться. Сирокко разделась и вошла в воду. Хорошо было бы иметь мыло, но на дне ручья был хороший песок, и она потерла им себя. Вскоре к ней присоединились Габи и Джин. Позже Габи ушла по поручению Сирокко за свежими фруктами. Полотенец у них не было, и она стояла и обсыхала у костра, когда Джин обнял ее.

Сирокко подпрыгнула, разбрасывая горящие веточки и сбросила его руки со своих грудей.

— Эй, прекрати это!

Борясь, она вырвалась от него.

Джин совершенно не смутился.

— Прекрати, Роки. Можно подумать, мы никогда раньше не касались друг друга.

— В самом деле? Ладно, я не люблю, когда на меня нападают исподтишка. Держи свои руки при себе.

Джин казался раздраженным.

— Ты так и собираешься стоять? А что, ты думаешь, я должен делать, когда рядом бегают две обнаженные женщины?

Сирокко потянулась за одеждой.

— Я не знала, что вид обнаженной женщины заставляют тебя терять над собой контроль. Я это запомню.

— Теперь сердишься ты.

— Нет, я не сержусь. Мы собираемся жить какое-то время вместе, и нам этого допускать нельзя, — Сирокко застегнула застежки на блузе и какое-то мгновение осторожно смотрела на Джина, затем подбросила сучья в костер, не отрывая от него настороженного взгляда.

— Тем не менее, ты продолжаешь на меня сердиться. Я не хотел тебя обидеть.

— Просто не надо хватать меня вообще.

— Я послал бы тебе розы и конфеты, но это слегка неисполнимо.

Сирокко улыбнулась и немного расслабилась. Это было больше похоже на прежнего Джина, который брался усовершенствовать все, что ни попадалось ему на глаза.

— Послушай, Джин. Мы не были великолепной парой на борту корабля, и ты сам это знаешь. Я устала, голодна и до сих пор чувствую себя грязной. Все, что я могу тебе сказать — это, если я буду к чему-нибудь готова, я скажу тебе об этом.

— Достаточно честно.

Пока Сирокко возилась с костром, тщательно следя, чтобы он не выходил за пределы углубления, вырытого ими в земле, они не сказали больше друг другу ни слова.

— Ты… у тебя происходит что-то с Габи?

Кровь прилила к лицу Сирокко, она надеялась, что в свете костра он этого не заметит.

— Это не твое дело.

— Я всегда подозревал, что она лесбиянка, — сказал Джин, — но не думал, что и ты тоже.

Сирокко глубоко вздохнула и пристально посмотрела на Джина. Сумерки не позволили хорошо рассмотреть выражение его лица, заросшего светлой бородой.

— Ты специально раздражаешь меня? Я уже сказала, что это не твое дело.

— Если бы это было не так, ты просто бы сказала об этом.

Что со мной происходит, — думала Сирокко, — почему у меня по коже бегут мурашки? В спорах Джин всегда давил своей твердолобой логикой. Его фанатизм явно не проявлялся и был социально приемлемым, иначе его никогда бы не выбрали для экспедиции на Сатурн. Джин был довольно бесцеремонен в общении и искренне удивлялся, когда на него обижались за нетактичность. В общем-то, он был обычным человеком с некоторой поправкой на его психологические особенности, но несколько эксцентричный.

Так почему она так неловко чувствует себя, когда он смотрит на нее?

— Наверное, лучше все-таки тебе все рассказать, чтобы ты не травмировал Габи. Она влюбилась в меня. Это каким-то образом связано с изоляцией; я была первой, кого она увидела после пережитого кошмара, и у нее развилось это пристрастие. Я думаю, у нее это пройдет, так как она до этого не была гомосексуалкой. Как, впрочем, и гетеросексуалкой.

— Может быть, она это скрывала, — предположил Джин.

— В этом-то возрасте? Девятнадцать-двадцать лет? Ты меня изумляешь, Джин! От тестов НАСА ничего невозможно скрыть. Конечно, она имела гомосексуальную любовную связь. Так же, как и я, и ты. Я читала твое досье. Ты не хочешь сказать мне, сколько тебе было лет, когда это случилось?

— Я был еще ребенком. Дело в том, что я рассказывал ей об этом, когда мы занимались любовью. Ты знаешь, что не последовало абсолютно никакой реакции? Держу пари, что непохоже, что вы вдвоем занимаетесь этим.

— Мы не… — Сирокко оборвала себя, удивляясь, что она так далеко зашла в разговоре об этом.

— Все, беседа окончена. Я больше не хочу об этом говорить, кроме того, возвращается Габи.

Подошла Габи и бросила у ног Сирокко полную сетку фруктов. Она присела на корточки, задумчиво перевела взгляд с одного на другого, затем встала и начала одеваться.

— У меня горят уши, или мне это только кажется?

Ни Сирокко, ни Джин ничего не ответили, и Габи вздохнула.

— Ну что, опять то же самое. Я думаю, что начинаю соглашаться с теми, кто говорит, что цена космических полетов людей обходится дороже, чем они того стоят.

Пятый день похода привел их в окончательную ночь. Здесь был сейчас лишь призрачный свет, отражающийся от дневных зон по обе стороны изгибов. Этого света было немного, но достаточно.

Подъем становился круче, слой почвы тоньше. Часто начали встречаться обнаженный теплые пряди. Они начали идти в связке и внимательно следили за тем, чтобы пока один поднимается, двое остальных обязательно крепко держались.

Но даже здесь растительная жизнь Геи не прекращалась. Из корней массивных деревьев, глубоко вросших в канат, пробивались побеги, которые, цепляясь, ползли по поверхности и упорно тянулись к жизни… Усилия, с которыми они боролись за жизнь, лишали их всякого очарования. Они были чахлые и одинокие, корни у них были полупрозрачные, их листья имели разве что названия листьев. Временами корни этих деревьев можно было использовать вместо лестницы.

К концу дня они прошли по прямой семьдесят километров и на пятьдесят километров приблизились к ступице. Деревья стали совсем тонкие, путешественники поднимались теперь выше уровня крыши, приближаясь к клиновидному пространству между канатом и колоколообразной пастью спицы Реи. Оглянувшись назад, можно было увидеть раскинувшийся внизу Гиперион, как будто они летели на самолете, привязанном чудовищной веревкой к каменному выступу, называемому местом ветров.

В начале седьмого дня пути они увидели яркий блеск стеклянного замка. Сирокко и Габи припали к земле в сплетении корней дерева и наблюдали, как Джин тащит веревку к нижней части строения.

— Наверное, это то самое место, — сказала Сирокко.

— Ты имеешь в виду, что это вестибюль подъемника? — фыркнула Габи. — Если это так, то я скорее проехала бы по американской горке с бумажным заграждением.

Это было что-то наподобие итальянского дома на холме, но сделанном их сахара, как конфета на палочке, миллион лет назад и наполовину расплавленный. Купола и балконы, арки, несущие опоры, зубцы стен и крыши в виде террас осели на выступающих уступах и свисали оттуда как застывший сироп из вафельного стаканчика. Высокие веретенообразные башни склонились под разными углами, как карандаши в стакане. По углам, медленно перемещаясь, искрился то ли снег, то ли кондитерский сахар.

— Это корпус старого корабля, Роки.

— Я сама вижу. Дай мне самой все это представить, ладно?

Замок молчаливо сражался с тонкими белыми виноградными лозами. Он казался холодным и неприветливым; замок был жестоко изувечен, Но когда Джин, Габи и Сирокко подошли поближе, они услыхали сухой смертельный шорох виноградной лозы.

— Как испанский мох, — заметила Габи, выдернув горсть переплетенной массы.

— Но крупнее.

Габи пожала плечами:

— Гею с ее размахом это не волнует.

— Здесь наверху есть дверь, — крикнул им Джин. — Хотите войти?

— Еще бы!

От выступа до стены замка было пять метров. Неподалеку находилась закругленная арка. Она была не намного выше Сирокко.

— Вот так так! — выдохнула Габи, опершись на стену. — Оказывается, достаточно идти на уровне земли, чтобы началось головокружение. Я забыла, почему это происходит.

Сирокко зажгла лампу и пошла с Джином через арку в стеклянный холл.

— Лучше держаться вместе, — сказала она Джину.

По всей видимости, это была не лишняя предосторожность. Из-за того, что не вся поверхность была полностью отражающая, это место имело много общего с зеркальными домами на карнавалах. По обе стороны от них через стены были видны другие комнаты, стены которых тоже были стеклянными и сквозь которые были видны следующие комнаты.

— Как мы выйдем отсюда наружу? — спросила Габи.

Сирокко показала вниз:

— Иди по нашим следам.

— А-а, ну и глупая же я! — Габи наклонилась, чтобы рассмотреть красивый порошок, покрывающий пол. Под ним были разбросаны большие плоские пластинки.

— Стеклянный пол, — сказала она, — не упасть бы вниз.

— Я тоже сначала так подумал, — покачав головой, ответил ей Джин. — Но это не стекло. Оно тонкое, как стенка мыльного пузыря, и оно не держится по краям.

Он подошел к стене и нажал на нее ладонью. Она разлетелась, издавая негромкий звенящий звук. Джин поднял один из осколков, упавших около него, и раздавил его в руке.

— Как много стен ты собираешься разрушить, прежде чем на нас упадет второй этаж? — спросила Габи, указывая на верхний этаж.

— Я думаю, множество. Посмотри на этот лабиринт, но так не было с самого начала, Мы просто проходим через некоторые стены потому, что их кто-то сломал уже до нас. Это просто стеллаж из кубов, в которых нет ни выхода, ни входа.

Габи и Сирокко посмотрели друг на друга. — Как в том доме, который мы видели у основания каната, — сказала Сирокко, обращаясь к обоим, и объяснил Джину, в чем дело.

— Кто же строит дома с комнатами, в которые нельзя ни зайти, ни выйти из них? — спросила Габи.

— Наутилус, камерный моллюск, — сказала Джин.

— Повтори.

— Наутилус. Он строит свой дом в виде спирали. Когда дом становится ему мал, он перебирается выше и запечатывает нижнюю часть. Если разрезать этот домик пополам, видна очень симпатичная картина. Это похоже на дом, который мы видели: меньшие комнаты внизу, большие наверху.

— Но здесь все комнаты одинакового размера, — нахмурившись, сказала Сирокко.

— Разница небольшая, — покачал головой Джин. — Эта комната немного выше, чем та, которая наверху. Где-то есть комнаты поменьше. Эти существа строят в сторону.

Вырисовывалась картина, что существа, построившие стеклянный замок, действовали наподобие морских кораллов. Перерастая дома, колония покидала их и строила новые жилища на оставленных. Частично замок поднимался на десять уровней и больше. Прочность дому придавали не прозрачно-тонкие стены, а каркас из прозрачных перекладин, они были толщиной с запястье Сирокко, но твердые и прочные. Если даже в замке разбить все стены, каркас останется.

— Кто бы его ни построил, не он последним здесь находился, — предположила Габи, — кто-то поселился здесь и внес значительные изменения, если только эти существа не являются гораздо что-то более сложные, чем мы о них думаем. Но как бы то ни было, все это в далеком прошлом.

Сирокко старалась не поддаться чувству разочарования, но ничего не вышло. Разочарование постигло ее. Они все еще были далеко от вершины, и похоже, что им придется с трудом преодолевать каждый метр.

— Не надо сердится.

— Что такое? — Сирокко медленно проснулась. Трудно поверить, уже одиннадцать часов, — подумала она.

Но как он узнал? Часы у нее.

— Не надо смотреть на часы, — это было сказано таким же ровным голосом, но у Сирокко рука замерла на полпути. Лицо Джина было оранжевым в отблесках догорающего костра. Он стоял на коленях.

— Почему… что такое, Джин? Что-нибудь случилось?

— Просто не надо сердиться. Я не хотел обидеть ее, но я не мог позволить ей смотреть, ведь так?

— Габи? — Сирокко начала подниматься и увидела у него нож.

В ее возбужденном сознании возникло несколько картин: обнаженный Джин, Габи лежит лицом вниз, голая и без признаков дыхания, у Джина эрекция. На его руках была кровь. Все ее чувства сосредоточились на остром лезвии. Ей казалось, что даже дыхание его пахнет кровью и яростью.

— Не сердись на меня, — сказал он рассудительно. Я не хотел делать это таким образом, но ты заставила меня.

— Все, что я сказала…

— Ты сердишься, — он вздохнул от этой несправедливости и достал второй нож — Габи. — Если ты подумаешь об этом, то должна винить себя. Ты что, думаешь, я сошел с ума? Ты женщина. Это мать научила тебя быть эгоистичной, да?

Сирокко обдумывала, как бы безопасней ответить, но он, очевидно, не ждал ответа. Он отодвинулся от нее и приставил конец ножа ей под подбородок. Сирокко вздрогнула; Джин вдавил кончик в мягкое тело. Он был холоднее, чем его глаза.

— Я не понимаю, зачем ты делаешь это?

Джин заколебался. Второй нож двинулся по направлению к ее животу. Ее взгляд остановил его. Сирокко облизнула пересохшие губы.

— Это справедливый вопрос. Я всегда думал об этом. Что не дано человеку? — Он поискал ее взгляд, чтобы найти в нем понимание, и не найдя его, с обреченным видом сказал:

— А-а-а, зачем? Ты девушка.

— Попробуй, — нож опять двинулся. Она почувствовала его на внутренней части бедра. По лбу у нее тек пот. — Ты не должен делать это таким образом. Отложи ножи в сторону, и я дам тебе все, что хочешь.

— А-а-а! — он закачал ножом из стороны в сторону, как мать, делающая укоряющий жесть пальцем. — Я не глупый мужчина. Знаю я вас, женщин.

— Я клянусь. Таким образом у тебя все равно ничего не получится.

— Получится. Я убил Габи, и ты мне этого не забудешь. Ты знаешь, это несправедливо. Ты все время мучила меня. Мы всегда грубые, а вы всегда говорите нет, — он презрительно усмехался, но это выражение опять быстро сменилось спокойствием. Насмешка нравилась Сирокко больше.

— Я просто лишнее существо. Когда вы оставили меня одного в темноте, я решил, что буду делать то, что мне нравиться. Я заимел друзей на Рее. Вы не собираетесь их сильно любить. С этого времени — я капитан, так как я должен быть на первом месте. Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Ну а теперь не делай глупостей.

У Сирокко перехватило дыхание, когда острие ножа распороло ей штаны. Она думала, что знает, для чего он держит нож, и спрашивала себя, что лучше — быть оцепеневшей и мертвой, или изувеченной и живой. Но когда со штанами было покончено, он больше не резал. Она опять сосредоточилась на ноже под подбородком.

Он вошел в нее. Она отвернула голову, и нож последовал за ней. Было дьявольски больно, но это было не важно. Что имело значение, так это судорога, исказившая щеку Габи, ее рука, тянувшаяся в пыли к топорику, ее наполовину прикрытый глаз и свет в нем.

Сирокко подняла на Джина глаза и без труда изобразила страх в голосе:

— Нет! О, пожалуйста, не надо, я не готова, ты убьешь меня!

— Раз я сказал, что ты готова, значит — готова! — он опустил голову и Сирокко рискнула взглянуть на Габи, которая, казалось, все поняла. Ее глаз закрылся.

Все происходило как бы не с ней. Это не ее тело, подвергалось надругательству, только нож под ее подбородком был реальностью, пока он не станет уставать.

Какова будет цена его поражения? — спрашивала себя Сирокко. Правильно. Он не может ослабеть. Надо выбрать момент, когда его внимание будет отвлечено, но она не была уверена, что такой момент появится. Она начала двигаться под ним. Это было самой отвратительное, что она когда-либо делала.

— Теперь мы видим истину, — с мечтательной улыбкой сказал Джин.

— Не говори ничего, Джин.

— Как хочешь. Видишь, насколько лучше, когда ты не борешься?

Казалось ей это, или ее кожа под ножом была уже не так натянута? Он отодвинул нож? Она осторожно проверила свою мысль, стараясь не выдать себя, и убедилась, что так оно и было. Чувства ее были обострены до предела. Малейшее облегчение давления воспринималось как будто с нее снимали огромную тяжесть.

Его глаза были совсем рядом. Закроет он их когда-нибудь?

Он закрыл, и она слегка сдвинулась. Но Джин тут же открыл глаза снова.

Проверяет, черт его побери! Но он не увидел ничего подозрительного. В нормальной жизни из нее была паршивая актриса, но нож вдохновлял ее.

Его спина изогнулась. Глаза закрыты. Нож не чувствуется.

Ничего хорошего не вышло.

Она ударила его по руке и повернула голову, лезвие задело щеку. Сирокко нанесла рубящий удар по его горлу, намериваясь раздробить его, но Джин вовремя увернулся. Она извивалась, билась ногами, почувствовала, как лезвие ножа распороло ей плечо. Потом она вскочила…

Но не побежала. Ее ноги не чувствовали земли, мучительные секунды она ожидала удара ножа.

Но его не последовало, она почувствовала опору под ногами, оттолкнулась от земли, нанеся одновременно сильный удар ногой и побежала. Еще в прыжке она оглянулась через плечо и увидела, что удар ее оказался сильнее, чем она представляла. Он оторвал Джина от земли, и он только сейчас приземлился опять. Габи все еще была в воздухе. При низкой гравитации адреналин бешено действовал на мышцы землян.

Она не думала, что он знает, что Габи позади него. Он никогда бы не бросился так безоглядно в погоню за Сирокко, если бы видел в это время ее лицо.

Они разбили лагерь в центральной площади дворца, на ярусе, где строение никогда не разделялось. Костер был в двадцати метрах от первой галереи комнат. Сирокко все еще бежала с ускорением, когда врезалась в первую стену. Она пролетела через десяток комнат, пока не ухватилась за перекладину. Она перевернулась на девяносто градусов, встала и полетела через три потолка, пока не схватилась за следующую перекладину. Она слышала грохот пробиравшегося за ней Джина, не понимающего ее маневров. Она поставила ноги на перекладину и опять оттолкнулась, облако стекол поднялось вместе с ней, медленно крутясь и переворачиваясь словно во сне. Она прыгнула в сторону и прежде чем остановиться, пролетела через три стены. Она прорвалась через стены слева от нее, поднялась на следующий ярус, затем то вверх, то вниз промчалась еще два яруса.

Она остановилась, припав к перекладине, прислушалась. Вдалеке слышался звон бьющегося стекла. Было темно. Сирокко была в центре огромного лабиринта, который бесконечно простирался во все стороны: вверх, вниз, вправо, влево. Она не знала, где находится, но также не знала, где находится он, а это ей знать очень хотелось. Треск стал сильнее, и Сирокко увидала Джина, поднимающегося слева от нее. Она пикировала вниз, в правую сторону, цепляясь за перекладины двух ярусов, по инерции продолжая отклоняться вправо. Она остановилась отдохнуть, упершись босыми ногами в другую перекладину. Вокруг нее медленно оседало разбитое стекло.

Сирокко не знала бы, что Джин совсем рядом, если бы стеклянный дождь не выдал его. Он подбирался к ней вдоль перекладины, но он оказался слишком тяжелым для неразбитого стекла, которое уже и так выдерживало осколки, образовавшиеся после прорыва Сирокко. Оно разлетелось в осколки и посыпалось вниз, как хлопья снега. Сирокко крутанулась вокруг перекладины и оттолкнулась ногами.

Сильно оттолкнувшись, она перевернулась и увидала с изумлением, что он стоит на земле, что сделал бы и она, обладай она этой дьявольской интуицией и пересчитанными ярусами. Она вспомнила ощущение, когда он стоял над ней, потом, потом увидала топорик, занесенный над своей головой, и потеряла сознание.

Сирокко пришла в себя внезапно, пронзительно крича, чего с ней никогда раньше не случалось, Она не знала, где находится, но она опять находилась в брюхе зверя, и не одна. Там был и Джин, который спокойно объяснял, почему он намерен изнасиловать ее.

Он насиловал ее. Она перестала кричать.

Она была уже не в стеклянном дворце. Вокруг ее талии была обвязана веревка. Земля справа от нее уходила вниз. Далеко внизу было темное серое море Реи.

Габи была рядом с ней. Две веревки обвивали ее талию. Одна из них тянулась по склону к тому же дереву, к которому была привязана и Сирокко. Вторая была натянута над темнотой. В высохшей крови на ее лице слезы промыли дорожки. За одну из веревок был заткнут нож.

— Это рюкзак Джина, Габи?

— Да. Он ему больше не понадобиться. Как ты себя чувствуешь?

— Мне уже лучше. Подними его, Габи.

Габи подняла на нее глаза.

— Я не хочу лишаться веревки.

Его лицо было разбито в кровь. Один глаз заплыл, второй едва смотрел. Нос у него был сломан и три передних зуба выбито.

— Он вполне этого заслуживает, — заключила, глядя на него, Сирокко.

— Это ничто по сравнению с тем, что я намеривалась с ним сделать.

— Открой его рюкзак и перевяжи это ухо. Оно все еще кровоточит.

Габи попыталась было возмутиться, но Сирокко остановила ее непреклонным взглядом:

— Я не собираюсь его убивать, даже не думай об этом!

Габи разрубила ему ухо топориком. Она сделала это ненамеренно. Она намеривалась рассечь ему голову, но промахнулась. Джин стонал, пока Габи перевязывала его.

Сирокко принялась просматривать содержимое его рюкзака, отбирая вещи, которые можно было использовать. Она оставила продукты и оружие, отбрасывая остальное в сторону.

— Если мы оставим его в живых, он будет преследовать нас, ты знаешь это.

— Может, я и определенно могу это предотвратить. Он должен отправиться через кряж.

— Так какого дьявола я…

— С парашютом. Развяжи ему ноги.

Она приладила ему упряжь. Он опять застонал, и она отвела взгляд, чтобы не видеть, что делает с ним Габи.

— Он думал, что убил меня, — сказала Габи, завязывая последний узел на повязке. — Он так считал, но я успела повернуть голову.

— Как рана?

— Не очень глубокая, но крови было дьявольски много. Я была оглушена, и мое счастье, что я была так слаба, что была не в состоянии двигаться после того как он… после…

У нее потекло из носа, и она вытерла его тыльной стороной руки.

— Очень скоро я потеряла сознание. Следующее, что я увидела — это то, как он изгибался над тобой.

— Я рада, что ты вовремя пришла в себя. Спасибо, что еще раз спасла мне жизнь.

Габи уныло посмотрела на нее, и Сирокко тут же пожалела, что не нашла других слов, чтобы выразить свои чувства. Габи, казалось, чувствовала личную ответственность за то, что произошло. — Это было нелегко, — подумала Сирокко, — спокойно лежать в то время, когда насилуют любимого тобой человека.

— Почему ты оставляешь ему жизнь?

Сирокко посмотрела на Джина, и ее охватила внезапная ярость, она с трудом подавила ее, снова взяла себя в руки.

— Я… ты ведь знаешь, он никогда раньше не был таким.

— Я не знаю этого. Он всегда внутренне оставался отвратительным животным, иначе как он мог сделать такое?!

— Мы все отвратительные животные, но мы сдерживаем себя, а он больше не смог. Он разговаривал со мной, как маленький мальчик, которому больно — не зло, а именно как больной человек, потому что он не собирался этого делать. Что-то случилось с ним после катастрофы, также, как что-то случилась и со мной. И с тобой.

— Но мы не пытались никого убить. Послушай, пусть отправляется вниз с парашютом. Ладно. Но я думаю, что он должен оставить здесь свои яйца.

Она покачала в руке нож, но Сирокко покачала головой.

— Нет. Я никогда особенно не любила его, но мы вместе работали. Он был хорошим членом команды, а сейчас он душевнобольной, и…

Она отела сказать, что в этом есть и часть ее вины, что Джин никогда бы не стал душевнобольным, если бы она соблюдала на корабле спокойствие, но она не смогла сказать это…

— Я даю ему шанс ради того, которым он был. Он сказал, что у него внизу есть друзья. Может быть, он просто бредил, а может быть, они и в самом деле есть у него на Гее. Освободи ее руки.

Габи выполнила ее приказание. Сирокко скрипнула зубами и толкнула Джина ногой. Он начал скользить и, казалось, не понимал, что происходит. Он закричал, когда позади него растянулся парашют, затем исчез за изгибом каната.

Они так и не увидели, раскрылся ли парашют. Две женщины долго сидели молча. Сирокко боялась что-нибудь произнести. Она могла бы разрыдаться и не смогла бы остановиться, а сейчас этому было не время. Надо было заняться ранами и закончить путешествие.

Голова Габи была в относительном порядке. Не помешало бы наложить швы, но все, чем они располагали, это был дезинфицирующий раствор и перевязочный материал. На лбу у нее останется шрам.

То же самое будет и у Сирокко от удара об стеклянный пол дворца. Останется шрам и под подбородком, который протянется до левого уха и также поперек спины… Но ни один из порезов не был достаточно серьезным.

Они позаботились друг о друге, взгромоздили на спины рюкзаки и Сирокко посмотрела на вытянутый вверх канат, по которому им еще предстояло карабкаться, прежде чем они достигнут спицы.

— Я думаю, что нам следует вернуться во дворец и отдохнуть, прежде чем опять приступить к восхождению, — сказала она. — Пару дней, чтобы восстановить силы.

Габи тоже посмотрела вверх.

— О, конечно. Но следующая часть пути должна быть легче. Спустись сюда, я нашла лестницу.