Теранезия

6

Прабир работал допоздна, чтобы закончить проект, чтобы мысли о нем не жужжали мухами в голове все выходные. Проект не был чем-то экстраординарным, но оставался ряд небольших проблем, которые требовали всего его внимания. Он погрузился в детали и время летело незаметно. Но когда он закончил, то вместо того, чтобы с чистой совестью броситься к лифтам, радостно предав банк забвению, просидел еще минут пятнадцать в своего рода ступоре, таращась на ряды опустевших офисных секций.

Он повернулся к своей рабочей станции и еще раз перезапустил тест модуля для кредитных карт. Это была стандартная часть антропоморфного программного обеспечения, «консультант по инвестициям» с голосом и внешним видом, которые учитывали психологические и культурологические особенности клиента, указанные в карте и предлагавшего варианты распределения денежных средств между различными финансовыми инструментами. Это был чисто рекламный трюк. Люди, которые занимались игрой на рынках серьезно, должны были пользоваться значительно более продвинутыми программами, а тем, кто не хотел тратить время и становиться экспертом, лучше было держаться подальше, полагаясь на стандартные банковские схемы с низким риском. И большинство так и поступало. Но банк определил возрастную группу потенциальных клиентов, которых могло привлечь подобное новшество: иллюзия того, что программа трудится неустанно от их имени, но якобы только предоставляет им нужную информацию, а решение они принимают совершенно самостоятельно.

Все надо делать хорошо. Даже это. Но когда Прабир наблюдал массив из шестнадцати образцов модулей-советчиков, безошибочно реагирующих на поток тестовых данных, то чувствовал себя уставшим и смешным, как если бы он остался, чтобы ровно развесить все картины в коридоре. Так не произвести впечатления даже на свое непосредственное начальство, чтобы укрепить свое положение. Единственный способ сделать это — проводить вечера, проникая в тайны финансового вуду в колледже для специалистов по количественному анализу — перспектива, которую он находил невыразимо удручающей. Но он, вероятно, будет свободен полпонедельника, пока консультанты по продажам и маркетологи не придумают какой-нибудь новый трюк.

Как только он вышел из своей секции, экран и освещение стола, замигав, погасли, а бегущий световой указатель на потолке указывал путь к лифтам через темные помещения. Потеря нескольких часов вечера пятницы не была большой трагедией, но он чувствовал такое же разочарование каждый раз, когда пытался получить удовлетворение от работы. Надо быть глупцом или маниакально одержимым, чтобы продолжать вести себя так, будто это вообще возможно.

Было только полдесятого, но когда он вышел на Бэй-стрит, он внезапно почувствовал, как от голода закружилась голова, будто он не ел целый день. Он купил упаковку какой-то клейкой еды в торговом автомате и съел ее, ожидая автобуса. Стояла морозная зимняя ночь; небо казалось ясным, но при этом было серым и беззвездным из-за городских огней.

Когда он пришел домой, дверь Мадхузре была закрыта, так что он решил ее не беспокоить. Как только он опустился на диван, включился телевизор, но без звука и картинкой в пол-экрана. Смотреть на картинку в три метра шириной хорошо, если вы собираетесь в нее погрузиться, но вся эта суета в периферическом поле зрения совершенно контрпродуктивна, если вы намерены задремать как можно скорее. Прабир продолжал думать о работе — даже закончив модуль советчика, ему нужно было повозиться еще с полудюжиной вещей — но у банка была жесткая политика, запрещающая пользование удаленным доступом для разработки программ.

Кто-то позвонил в дверь внизу, у входа с улицы и в углу экрана появилось окошко, в котором был Феликс, переминающийся от холода с ноги на ногу. Прабир почувствовал себя виноватым — он всю неделю собирался ему позвонить. Феликс развел руки и посмотрел прямо в камеру комично корча умоляющее выражение лица. «Входи», сказал Прабир.

Феликс вошел в квартиру, улыбаясь и оглядываясь вокруг.

— Ну, и чем ты тут занимаешься?

— Ступор-терапия, — Прабир показал на телевизор.

— Не хочешь куда-нибудь сходить?

— Не знаю. Я только пришел домой; я очень устал.

Феликс сочувственно кивнул головой.

— Я тоже. — Усталым он не выглядел. — Я пришел прямо сюда. У меня там партия монет в восстановительной ванне, я не мог их оставить.

— Ты ел? — Прабир сделал несколько шагов в сторону кухни. — У нас полно еды, если ты не против подогретой.

— Не надо. Все в порядке. Я перехватил кое-что на работе. — Феликс снял куртку и они уселись на диван.

— Что за монеты? — спросил Прабир.

— Английские. Восемнадцатый век. Ничего особо интересного. — Феликс работал специалистом по охране памятников старины в Королевском музее Онтарио; его работа была смесью всего, что можно — от истории искусств до зоологии. Он часто жаловался, что большая часть того, чем она занимался, было рутинной работой в лаборатории, но по-видимому его понимание слова «рутина» весьма отличалось от понимания работников розничных банковских услуг.

Он наклонился вперед и поцеловал Прабира, затем, подвинувшись ближе, обнял его. Прабир изо всех сил старался проявить ответный энтузиазм, целуя Феликса и стараясь расслабить мышцы в плечах. Он ничего так не хотел, как чувствовать себя естественно и столь же непринужденно, как Феликс, но его сердце по-прежнему замирало от дикой паники при первом же прикосновении.

Даже когда сестра впервые переехала к нему девять лет назад, Амита не стала оспаривать права на опекунство — она смирилась с решением Мадхузре. Но Прабир никогда не был уверен, что откуда-нибудь не возникнут правовые проблемы, а восемнадцатилетний опекун, который спит с мужчинами под той же крышей, где живет его десятилетняя сестра, с большим трудом мог представить, что его положение надежно. Он слышал, что признанные, респектабельные гей-пары выигрывали споры об опекунстве, но его ситуация была кардинально иной, и перспективы того, что его первые неуклюжие попытки найти партнера приведут не только к потере Мадхузре, но и послужат доказательствами в суде, было достаточно, чтобы заставить его опустить руки.

Ситуация стала казаться значительно менее драматичной, когда Мадхузре стала несколькими годами старше, но Прабир все еще не готов был рисковать. К тому времени, когда ей исполнилось восемнадцать, и угроза потерять ее испарилась, Прабир уже настолько привык к воздержанию, что даже не представлял, как с ним покончить. Он выпал из общественной жизни на восемь лет — помимо того, что вначале он не хотел оставлять Мадхузре с няней, еще и отношение его бывших одноклассников и коллег не оставляло ему выбора — нужно было или прикидываться гетеросексуалом или искушать судьбу. Но в тот момент, когда уже ничего не сдерживало его, он почувствовал себя чужаком в незнакомой стране. Он знал, что может легко найти в Торонто бары и клубы для геев — они были перечислены в любом туристическом справочнике — но он не был уверен, что ему будет комфортно именно там, а не где-нибудь еще.

Феликс начал расстегивать рубашку Прабира. Прабир пришел в себя и отстранился.

— Ты что делаешь? Она же в соседней комнате! — прошептал он.

— Да? — Феликс засмеялся. — Я как-то не думаю, что у твоей сестры с нами проблемы.

Именно Мадхузре их и познакомила.

— А я и не думал срывать с тебя одежду, пока мы не окажемся в спальне.

— Я серьезно. Она пытается заниматься.

— Я могу вести себя так тихо, как ты захочешь.

— Тихо только выдаст нас.

Феликс покачал головой, скорее весело, чем раздраженно.

— Только не говори мне, — возразил Прабир, — что это не отвлекает, когда кто-то занимается любовью в десяти метрах от тебя. У нее в понедельник тест по кладистике.

— Вот почему Дарвин изобрел воскресную сиесту. Слушай, я все время учебы прожил в комнате с еще шестью студентами. Это был квадрофонический секс двадцать четыре часа в сутки. Мадхузре еще повезло. — Феликс вытянул ноги и уселся обратно на диван.

— Да, мне жаль, что тебе пришлось застрять в богемном кошмаре, но не мне мешать становлению ее личности, она имеет право на тишину в ее собственной квартире, когда ей это нужно.

Феликс ничего не сказал, только уставился в телевизор.

— Если ты позвонишь мне на работу, — сказал Прабир, — то мы сможем встретиться у тебя.

Феликс молчал, отказываясь продолжать дискуссию. Он провел рукой по предплечью Прабира, примирительно и в то же время эротично, но Прабир не захотел свернуть разговор.

— Просто согласись, что все, что я сказал, было разумным.

Из своей комнаты появилась Мадхузре.

— Привет, Феликс! — Она нагнулась и поцеловала того в щеку, затем сказала Прабиру. — Я ухожу. Не жди меня.

— И куда ты направляешься?

— Никуда конкретно. Просто встречусь с друзьями.

— Звучит неплохо. — Он попытался понять что-то по ее одежде, но не очень знал современные дресс-коды. Она могла направляться как на дипломатический прием в пятизвездочном отеле, так и на дикую молодежную вечеринку.

— Желаю повеселиться! — сказал он.

Она улыбнулась ему, ты тоже, и подняла руку, прощаясь с Феликсом.

Когда она ушла, Феликс сделал вид, что заинтересовался телепередачей. Канал «Дух времени» — его фильтр отбирал и транслировал то, что смотрело большее количество людей в том же городе — показывал рядовую офисную комедию.

— Я тебе никогда не рассказывал, что один из моих приемных родителей написал научную статью тысяч в десять знаков под названием «Обоюдное межситкомное самосоотнесение второго уровня, как означающее сакрального»?

Феликс скрючился от хохота.

— И кто же напечатал такое? «Соушиал техст»?

— Откуда ты знаешь?

В спальне Феликс спросил:

— А как насчет массажа визуальной коры?

Прабир опустился над ним на колени и бережно снял пластину электрода с его спины. Кожа под ней была более бледной, но не восковой, как под гипсом или повязкой — полимер пропускал достаточно кислорода. Феликс утверждал, что стирает устройство за двадцать тысяч долларов вместе с рубашками в стиральной машине, но Прабир ни разу не был свидетелем этому.

В 2006, когда Феликс родился с недоразвитой сетчаткой, искусственные заменители только появились. Так что другого варианта, кроме как подключить массив фотосенсоров напрямую к его мозгу, не было. Вместо этого цепи на пластине получали сигналы от его глаз, а электрод стимулировал нервы в спине. Он с детства научился интерпретировать ощущения как образы.

Прабир начал осторожно массировать спину.

— Можешь погрубее, — сказал Феликс, — там нет гиперчувствительности. Это просто кожа.

— Но… ты чувствуешь мои руки, или ты что-то видишь?

— И то и другое.

— Да? И что же ты видишь?

— Абстрактные узоры. Ряды точек, расходящиеся из центра лучи. Но все довольно нечетко и неубедительно. Смысл в том, чтобы ощущение было настолько сильным, чтобы оно воспринималось как прикосновение, а не как образ, и таким образом сохранить исходную функцию нервов.

Прабир нашел в сети программу, которая позволяла преобразовать изображение с камеры в нечто, отдаленно похожее на сигналы, проходящие через пластину. Импрессионистская, монохромная версия его собственного лица, которое ему выдала программа, вообще была мало похожа на человеческое лицо, но Феликс мог распознавать человека метров с пятидесяти. Все дело было в опыте. Операция по подсоединению искусственной сетчатки напрямую к мозгу была возможна уже лет пять, но ему казалось, что привыкнуть к новому способу смотрения так же сложно, как Прабиру было бы сложно привыкнуть к пластине.

Руки Прабира потихоньку начали смещаться в сторону. Вскоре Феликс перевернулся на спину и притянул его на себя сверху. Когда они целовались, Прабир чувствовал, будто жидкий огонь разливается по его венам, а в груди растет стеснение, будто что-то удивительное похитило его дыхание. Именно этого ему хотелось, больше, чем собственно секса. У него не было слов, чтобы описать это: оно было слишком телесным, чтобы быть просто нежностью, и слишком нежным, чтобы быть просто желанием.

— Ты знаешь, что мне больше всего нравиться, когда я с тобой?

— Нет.

— Воровать это вместе. — Прабир заколебался, испугавшись, что его слова прозвучат глупо. Но когда же говорить, если не сейчас? — Секс похож на алмаз, выращенный на скотобойне. Три миллиарда лет бессознательного воспроизводства. Еще полмиллиарда лет проб и ошибок на пути к животным, которые не только были вынуждены спариваться, но и были счастливы делать это — и наконец-то знали, что они счастливы. Миллионы лет это чувство оттачивалось, становясь самой совершенной в мире вещью. И все потому, что это работает. Все потому, что производит все больше самого себя.

Он протянул руку и скользнул ладонью по пенису Феликса.

— Каждый может взять алмаз, вот он — стоит только попросить. Но это не приманка для нас. Не взятка. Мы украли этот приз, мы вырвали ему свободу. Он наш, чтобы делать с ним все, что захотим.

Феликс какое-то время молчал, улыбаясь ему.

— Ты знаешь, что такое старичное озеро?

— Нет.

— Иногда, в местах, где река сильно извивается, ее изгиб оказывается отрезанным от основного потока. Река сбрасывает с себя старичное озеро. Так я это всегда себе представляю: мы старичное озеро, мы не часть потока. Но река продолжает рождать такие озера. Есть что-то неизменное, что, поколение за поколением, заставляет это случаться вновь и вновь.

— Может это так говорить об этом будет честнее, — признал Прабир. — У нас нет выбора: волею случая мы застряли здесь.

Он пожал плечами.

— Но я счастлив, что я отрезан, я счастлив, что я застрял.

Феликс задумался, затем произнес загадочно:

— Возможно это все-таки не так. Может это просто так выглядит.

— Ты думаешь, что я подрабатываю донором спермы? — засмеялся Прабир.

— Нет. Но ты должен спросить себя: зачем в реке эти гены, которые продолжают рождать озера? Что получает вид в долгосрочной перспективе, сохраняя эту особенность? Смена пола объекта влечения может быть наименее рискованным способом сделать кого-то бесплодным; это значительно менее опасно, чем возня с анатомией или эндокринной системой — и несколько сотен тысяч лет назад за это даже могло не доставаться по первое число.

У Прабира были на этот счет свои сомнения, но он был готов принять это допущение ради продолжения дискуссии.

— И все-таки, что же хорошего в том, чтобы быть бесплодным?

— При надлежащих условиях, — сказал Феликс, — бесплодные взрослые особи могут в большей степени способствовать выживанию вида, направляя свои ресурсы на близких родственников, а не на собственных детей. Вырастить человеческого ребенка занимает так много времени, что, возможно, стоит иметь бесплодных потомков, как своего рода страховой полис — чтобы они позаботились об остальных, если с родителями что-то случится.

Прабир высвободился и сел на край кровати. Его сердце бешено колотилось, и перед глазами стояли красные полосы, но он рефлекторно сдержался. Он все еще слишком легко выходил из себя, но за восемь долгих лет с Китом и Амитой приучился сдерживаться, а не сразу лезть на рожон.

— Прабир? Вот дерьмо. Я не имел в виду… — Феликс перекатился, взмахнув ногами и сел рядом.

Прабир подождал, когда сможет говорить спокойно.

— Я и вправду только для этого и гожусь.

— Да ладно, ты знаешь, я не это имел в виду.

— Правда?

— Конечно! — Феликс умудрился произнести это одновременно с раскаянием и возмущением. — Даже если эта теория верна… она лишь описывает статистические преимущества сохранения такой особенности. Она ничего не говорит о действиях отдельных личностей.

Последовало неловкое молчание, затем он признал:

— Но было довольно грубо с моей стороны, преподнести ее в такой форме. Прости меня.

— Забудь. — Прабир уставился на потертый линолеум у его ног, чувствуя, как гнев отпускает его.

— А знаешь, в школе я пытался завести отношения с девушками, которые, как я думал, могли бы быть примером для Мадхузре. — Он засмеялся, хотя от этих воспоминаний, его все еще передергивало от отвращения. — Чего было достаточно, чтобы свести на нет все усилия, даже если бы я был традиционной ориентации. И когда я окончательно перестал воображать, что есть хоть какой-то шанс сделать это… Я почувствовал себя так, будто опять облажался. Я даже не смог привести в дом невестку, чье отношение исправило бы глупость, которую я совершил, привезя ее к Амите.

— Ты должен больше доверять ей, — сказал Феликс. — Ты должен знать, что ей это не нужно.

Прабир насмешливо фыркнул.

— Это сейчас легко говорить! Как можно доверить ребенку, преодолеть последствия того, что она была воспитана идиотами? Мог ли я предполагать, что она от рождения настолько наделена природным здравым смыслом, что кто бы что не делал, это никак не повлияет на нее?

— Гм-м. — Видимо Феликс и вправду не знал, что сказать на это, хотя может просто пытался вести себя учтиво.

— Но ты прав, — признал Прабир. — Мадхузре не нуждается в образцах для подражания. Я понял это, когда мы покинули Амиту. И совершенно перестал переживать по поводу всей той мировоззренческой чуши, которой Амита попыталась бы нагрузить меня, узнай она, что я гей. Я начал думать о том, что это значит для меня, а не что это значит для других.

Он резко остановился, его запал иссяк. Он и так уже наговорил достаточно, чтобы выставить себя в дурацком свете.

Но Феликс сжал его плечо и сказал:

— Я тебя слушаю. Продолжай.

Прабир продолжал смотреть в пол.

— Я подумал: возможно, я должен быть счастлив. Эволюция бесчувственна: огромная тупая машина, выдавливающая из себя микроскопические улучшения с одной стороны, и отхаркивающая миллиарды трупов с другой. И если мне удастся извлечь из этого хоть что-то хорошее — если я сумею стать счастливым, обманув машину — это была бы своего рода победа. Как спасти Мадхузре от ужасов войны.

Он поднял глаза и с надеждой спросил:

— Для тебя в этом есть хоть какой-то смысл?

— В этом есть глубокий смысл.

— Но ты не веришь, что это правда, не так ли? Ты не веришь, что я обманул машину?

Феликс помедлил, затем раздраженно хмыкнул, словно попал в ловушку, оказавшись перед выбором: поспорить с ним или, покривив душой, согласиться.

— Я думаю, это неважно, — сказал он.

Внезапно Прабир почувствовал, что устал от разговоров. Он раскрыл свою душу, но от этого они не стали ближе. Он взял Феликса за плечи и повлек его вниз на кровать.

— О, вот это мне по душе: меньше теории, больше практики. — Феликс крепко поцеловал его, потом провел рукой вниз по его телу. — Тебе многое надо наверстать.

— Я быстрее добегу до другого края озера, — пообещал Прабир.

— Я хочу попросить тебя кое о чем.

Мадхузре мыла посуду после ужина, а Прабир вытирал. Феликс ушел, но они договорились встретиться вечером. Лучи зимнего солнца заполняли кухню, обнажая каждую пылинку, каждый потертость комнатного покрытия. Прабир чувствовал себя совершенно удовлетворенным. У него не было проблем, кроме сложностей, которые он сам и выдумал. Они в безопасности и счастливы? Чего ж ему еще?

— Вперед, — сказал он.

— Мне нужны деньги.

— Конечно. Сколько?

Мадзуре поморщилась, собираясь.

— Пять тысяч долларов.

— Пять тысяч? — Прабир засмеялся. — Что ты собираешься делать? Начать свое дело?

Мадхузре сконфуженно покачала головой.

— Я знаю, что прошу слишком много. — Затем невозмутимо добавила, — поэтому я так рада, что Феликс появился прошлым вечером. Я ждала всю неделю, чтобы застать тебя в хорошем настроении.

Прабир легонько шлепнул ее по руке кухонным полотенцем.

— Не дерзи. Это не играет роли. Я всегда в хорошем настроении.

— Ха.

— Так для чего деньги?

— Я наверняка смогу их тебе вернуть за несколько лет. Когда я окончу…

Прабир застонал.

— Тебе не надо ничего мне возвращать. Просто скажи, зачем они тебе понадобились.

Он пристально изучал ее лицо, а она так же внимательно смотрела на него с преувеличенным выражением безразличия, но безуспешно. Она явно нервничала.

Он тоже забеспокоился.

— Если у тебя какие-то проблемы, просто скажи мне. Я не буду сердиться.

— Меня пригласили на полевые исследования, — сказала Мадхузре. — Совместная экспедиция от нескольких университетов. Там двадцать один человек, в основном доктора наук, но они готовы взять еще двух студентов. Но на самом деле для нас финансирование не предусмотрено, так что мы должны платить сами.

— Но… это же невероятно! — Беспокойство Прабира сменилось облегчением, а затем гордостью. — Всего два места для студентов и тебе предложили одно из них?

Он отложил тарелку, которую вытирал и крепко обнял ее, подняв над полом.

— Конечно же ты получишь эти деньги, глупышка! Чего ты еще ожидала?

Когда он отошел от нее, Мадхузре покраснела. Прабир тихо выругался про себя — он не вовсе не хотел переборщить и смутить ее.

— И куда же отправляется экспедиция, — спросил он. — Надеюсь, не на Амазонку? Кажется, их там уже тошнит от натуралистов, так что они готовы стрелять при виде их.

— Нет, не на Амазонку. На Южные Молуккские острова.

— Это не смешно, — сказал Прабир.

Конечно же, в Бразилии никого не отстреливали, и он чувствовал себя так, будто в ответ на игривый шлепок получил удар в голову.

— Так не должно быть.

Их взгляды встретились — она нервничала больше, чем когда-либо, но она не врала и не дразнила его.

— Но именно туда мы отправляемся.

— Но почему? — Прабир неловко сложил руки; он внезапно почувствовал себя неуклюжим — его тело замерло в странной позе. — Почему именно туда?

— Не расстраивайся.

— Я не расстраиваюсь. Я просто хочу знать.

Мадхузре отвела его в себе в комнату и взяла свой планшет.

— Этот экран слишком маленький. Я покажу тебе не телевизоре.

Они сели на диван, и она открыла подборку из информационных сообщений и научных работ.

Первым открытием, привлекшим внимание биологов со всего мира, стал пестрый голубь[11] странной окраски, похожей на камуфляж из зеленых и коричневых пятен. МРТ и анализ ДНК показали еще более радикальные отличия. Прабир, словно во сне, слушал, как Мадхузре описывает структурные аномалии внутренних органов птиц и перечень благоприятных мутаций в ключевых белках крови. Зоологи Явы, которые обнаружили этот экземпляр полгода назад, смогли проследить его путь только до торговца птицами из Амбона, но как только пошли слухи, что за что-то необычное можно получить хорошие деньги, два других подлинных случая растворились в потоке подделок и малозначительных отклонений. Это была мертвая древесная лягушка с младенцем, который, несомненно, развился во взрослую особь, не покидая заполненного жидкостью мешочка. А еще была летучая мышь с костями в крыльях, реорганизованными в эффективную, хотя и не очень эффектную, форму — и это благодаря полностью рабочему гену протеина, контролирующего эмбриональное развитие, которого не было больше ни у одного существа на планете. Оба были обнаружены на острове Серам, в более чем трехстах километрах севернее Теранезии.

Мадхузре изо всех сил сдерживала свой энтузиазм.

— Это удивительные открытия — так же, как бабочки, но кто знает, сколько особей уже вовлечено? Этому нет никакого объяснения. И совершенно непонятно, что с этим делать. Какой бы не оказалась причина, она встряхнет биологию, как ничто со времен Уоллеса.

Мадхузре не признавала Дарвина; возможно Альфред Уоллес и был слишком скромным, чтобы принять причитающуюся ему славу, но это не помешало ей расставить все по своим местам.

Прабир оцепенел.

— Ты никому не говорила? Про бабочек?

Нигде в сообщениях не упоминались какие-либо более ранние находки; вероятно ни коллеги родителей из Калькутты, ни спонсоры из Силк Рэйнбоу не были склонны представлять бессистемные факты их неопубликованной работы.

— Я, вероятно, должна была, — сказала Мадхузре. — Но я боялась, что они решат, будто я все выдумала, ради того, чтобы попасть в экспедицию. Я в команде только благодаря своим заслугам, — она с гордостью улыбнулась. — Я даже отметила «нет» в опроснике, где они спрашивали про «опыт нахождения в джунглях».

Она задумалась.

— Наверное, для меня будет лучше всего держать рот на замке, и позволить экспедиции самой докопаться до фактов. Я имею в виду, что хижины все еще должны быть там и большую часть оборудования можно идентифицировать. Возможно, даже какая-то часть записей осталась нетронутой.

Прабир смотрел на нее с каменным лицом. Она взяла его руку в свою, и сказала:

— Тебе не кажется, что они были бы рады, если бы кто-то из нас вернулся? Теперь-то это не опасно?

Прабир почувствовал, как по спине разбежались ледяные мурашки: то ли сознательно, то ли в силу привычки, ее голос стал приглушенным, как всегда, когда они говорили про родителей в его комнате в доме Амиты.

— Это не безопасно, — сказал он. — С чего ты решила, что это не опасно?

Мадхузре изучающе посмотрела на его лицо.

— Потому что война закончилась почти восемнадцать лет назад.

Прабир раздраженно выдернул свою руку.

— Ага, и безумцы в правительстве Западного Папуа…

— Я не еду в Западное Папуа…

— … которые хотят объявить половину островов…

— Это даже близко не рядом с тем местом, куда мы едем!

У Прабира начало стучать в голове. Если это не сон, значит это какой-то вариант проверки. Он привел ее в безопасное место, и вот, она стоит на самом краю обрыва и лопочет какие-то детские глупости о том, чтобы нырнуть назад в воду.

— На острове все еще есть мины, — сказал он. — Не думаешь ли ты, что кто-то пробрался туда и все разминировал?

Мадхузре порылась в файлах, затем вывела данные с планшета на телевизор.

— Это устройство крепится на ремень. Оно сообщит, если в радиусе двадцати метров есть какая-либо химическая взрывчатка.

Штуковина была размером со спичечный коробок.

— Я не верю тебе, — сказал Прабир. — И взрывчатку в земле? Но как? Ты знаешь, что у индонезийцев есть мины, распознающие датчики ЯКР[12]? Как только посылаешь радиоимпульс, мина определяет твою позицию, и ты получаешь полный заряд шрапнели.

— Оно не использует ядерный квадрупольный резонанс, оно полностью пассивно. У взрывчатки есть радиационная сигнатура: составляющие ее атомы излучают вторичные частицы благодаря фоновой радиации и космическому излучению.

— И что… эта штука настолько чувствительна, чтобы определить химический состав по вторичной радиации?

Мадхузре убежденно кивнула.

Прабир уставился на экран, чувствуя себя столетним старцем, который моргнув, пропустил десятилетие.

— Я слишком долго просидел в банке.

— Это разве не тавтология?

Прабир рассмеялся и почувствовал, как что-то разорвалось у него внутри. Он мог сдаться — это было бы просто. Он мог кричать «Вперед! Вперед!» и танцевать с ней по комнате, изображая гордого старшего брата, всемерно поддерживающего ее. Затем она улетит, чтобы спасти репутацию родителей и закончить их труд, как сказочная принцесса, вернувшаяся из изгнания, чтобы исправить всю кривду и отомстить за всю несправедливость.

— Я не могу себе этого позволить, — сказал он.

— Прости?

Он повернулся к ней.

— Пять тысяч долларов? Я не знаю, о чем я думал. У меня на счету даже близко нет такой суммы. А еще сопутствующие расходы… — он сконфуженно поднял руки.

Мадхузре закусила губу и посмотрела на него откровенно недоверчиво, но он был почти уверен, что она не распознала его блеф. Она могла весь уик-энд спорить об опасностях, с которыми может столкнуться экспедиция, но она не стала бы устраивать сцен из-за денег.

— Хорошо, — сказала она. — Я понимаю, что это большая сумма. Мне надо подумать, как собрать ее каким-нибудь другим способом.

— Другим способом? Сколько времени у тебя осталось?

— Два месяца.

Прабир сочувственно нахмурился.

— Ну и что ты думаешь делать?

Мадхузре пожала плечами и небрежно сказала:

— У меня есть кое-какие идеи. Не беспокойся об этом.

Она внезапно встала и вышла из комнаты.

Прабир закрыл лицо руками. Он ненавидел лгать ей, но сейчас он был уверен, что принял правильное решение. Даже если на острове действительно ожидали какие-то революционные открытия — и не просто какой-то очень неприятный мутаген, который оставляет огромное количество гниющих в джунглях мертворожденных жертв на каждую эффектную выжившую особь — она может прочитать об этом, как и все.

Это разозлит ее. Но не убьет.

— Это ничего, что я здесь? Ты уверен?

Рабочий кабинет Феликса выглядел как биологическая лаборатория, в которой вор со склонностью к эклектике припрятал украденные ценности стоимостью в пару миллионов. Прабир не знал ни одну из картин, висящих на перекладине в ожидании оценки, как постеры в магазине, но богатство красок и мастерство исполнения уже сами по себе заставляли его нервничать из-за близости к ним.

— Мне не хотелось бы, чтобы у тебя были неприятности.

— Не глупи.

Феликс прилип к микроскопу, вручную удаляя с наконечника стрелы хлопья коррозии, оставшиеся после электрохимической обработки.

— У нас тут постоянно какие-нибудь посетители. Ты все равно ничего не сможешь украсть — здание слишком умно для этого. Попробуй проглотить одну из монеток, и посмотрим, как далеко тебе удастся уйти.

— Ну, уж нет. Тут есть коллекция лягушек — она меня больше привлекает.

Феликс простонал.

— Я знаю, что заказано на девять. Я скоро.

Прабир смотрел, как он работает, с завистью и восхищением. Феликсу приходилось непросто с визуализацией мелких деталей, но в случае неподвижных объектов он мог создавать в голове картинку, разрешение которой было выше, чем обеспечивал массив электродов в каждый момент времени, накапливая дополнительную информацию, когда его глаза бегали взад и вперед, изучая окрестности. Наверное, этот процесс уже стал отчасти инстинктивным, но, все же, требовалось недюжинное упорство и постоянное напряжение ума, чтобы удерживать картинку в голове.

— Жаль, что мы не встретились девять лет назад, — сказал Прабир.

— Мне было пятнадцать. Тебя бы отправили за решетку, — ответил Феликс, не поднимая глаз.

— Я гипотетически: нам обоим по восемнадцать.

— Было бы еще хуже. Не думаю, что ты захотел бы узнать меня тогдашнего.

— Почему? — смеясь спросил Прабир.

— Ох… я делал много глупостей.

— Каких же?

Феликс ответил не сразу и Прабир не понял почему: то ли вопрос оказался неприятным, то ли он еще больше сосредоточился на работе.

— Я выходил из дома без пластины, просто чтобы доказать, что не нуждаюсь в ней. Чтобы убедить себя, что и сотню лет назад я бы справился.

— И в чем же глупость?

— Это оказалось не так. Я вырос с ней, у меня не было навыков, чтобы обходиться без нее. Я это знал, но продолжал испытывать удачу. — Он засмеялся. — Однажды ночью в клубе я встретил этого парня. Он крутился вокруг часа три, разговаривая со мной. Было много прикосновений: руки на плечах, когда он вел меня сквозь толпу. Ничего откровенно сексуального, но больше, чем просто любезность. Но был весьма уклончив, но некоторое время спустя я был почти уверен, что он придет ко мне …

— Три часа? И он не пришел?

— Позже я выяснил, что у него была какая-то сложная теория о том, как цеплять женщин. Ну, ты знаешь: на улице можно гулять с собакой и это будет своего рода рекомендация, но в ночных клубах этот фокус не проходит. Жаль, он не сказал, что мне отводится роль несчастного искалеченного спаниеля. — Прабир был шокирован, но Феликс опять засмеялся. — Я заманил его в узкий переулок, чтобы посмотреть, что он сделает, когда никого не будет рядом. Кончилось тем, что я провел месяц в больнице.

— Вот дерьмо.

Гнев Прабира утих, но где-то в глубине души осталась страстная потребность защитить. Но, что бы он не сказал, это прозвучит слишком мелодраматично теперь, когда Феликс уже может смеяться над этой историей.

— Мадхузре рассказала мне об экспедиции. — Феликс не отрывал глаз от наконечника. — Она не понимает, почему ты так настроен против.

Прабир собирался было возразить и снова сослаться на недостаток средств, но потом до него дошло, что Феликс, вероятно, может предложить помощь.

— Это опасное место, — сказал он. — В районе этих островов все еще есть пираты.

Феликс не стал ему возражать, по крайней мере, открыто.

— Экспедицию возглавят опытные местные ученые, и я уверен, что они примут все разумные меры предосторожности. Я и не думаю, что есть много мест, куда захотели бы отправиться биологи и которые не являются, так или иначе, опасными.

Прабир неуклюже заерзал на лабораторном табурете. Это было просто — посмеяться над возникшим у него чувством, что его предали, когда он подумал о Феликсе и Мадхузре, объединившихся против него. Но, когда он отмел свою паранойю и признал, что Мадхузре имеет право искать других союзников — не могли быть всегда они вдвоем против всего мира — то осознание вновь заставило его почувствовать себя почти невыносимо одиноким.

Феликс поднял глаза и прямо сказал:

— Она была намного младше тебя, когда ваши родители погибли. Если она не переживает из-за того, что вернется туда, то почему бы тебе просто не смириться с этим? — Он, казалось, искренне удивлен. — Ведь именно ты же всегда хотел, чтобы она гордилась ими. И вот она хочет продолжить их труд! И даже если это не приведет ни к каким открытиям… ты не думаешь, что, в конце концов, все равно вернется? Хотя бы, чтобы увидеть, где все произошло? Сколько бы ты ей не рассказывал, это не то же самое, что увидеть самой.

— Может уже пойдем, — сказал Прабир. А то им придется отдать наш столик кому-нибудь другому.

— Ага, я закончил. — Феликс быстро собрался и схватил куртку. — Прости. Я не собираюсь агитировать тебя весь вечер. Но я обещал ей поговорить с тобой.

— Ну вот, теперь поговорил.

Феликс направился из кабинета в лабиринт коридоров.

— Не хочешь говорить со мной, говори с ней. Как положено. Ты ей это задолжал.

— Я задолжал ей? Я всего-то отдал ей восемнадцать лет своей жизни!

Феликс изумленно фыркнул.

— Я обожаю эту твою черту: ты мог бы отдать ей печень или почку и при этом совершенно неспособен, при всей свой убежденности, извлечь из этого хоть каплю сострадания.

Прабир вышел из равновесия.

— Хватит, черт возьми, опекать меня как ребенка! — Комплимент доставил ему удовольствие, но не стоило признаваться в этом сейчас.

— Это хорошо для вас обоих, как бы ты к этому не относился, — сказал Феликс. — И, если ты думаешь, что это для Мадхузре опасно потаскаться пару недель по джунглям, то ты плохо представляешь, что вытворяет большинство восемнадцатилетних.

— Ага, ты теперь эксперт и в этой области?

— Нет, но я все еще помню, как это бывает.

Прабиру было нечего сказать в ответ. Он всегда представлял себе, что понимает Мадхузре именно потому, что еще достаточно молод, чтобы помнить. Но его жизнь в девятнадцать была совершенно не похожа на ее. И дело не только в том, что у него на руках был ребенок, за которым приходилось ухаживать — из него выбили, пускай и заранее, все юношеское желание рисковать. Вся его взрослая жизнь была лишена азарта. Почему Мадхузре должна платить ту же цену? Весь смысл был в том, чтобы ей было хорошо, попытаться дать что-то, похожее на нормальную жизнь.

Нет, весь смысл в том, чтобы уберечь ее от опасности.

Прабир остановился как вкопанный. Перед ним на стене висела пыльная витрина, полная тропических бабочек, а выцветшие подписи выглядели напечатанными на пишущей машинке. Похоже, эта витрина висела здесь еще со времен, когда этот коридор был по пути к публичным выставочным залам, задолго до того, как здание последний раз перестраивалось.

— Забрав ее оттуда, я сделал единственно правильную вещь в своей жизни, — сказал Прабир. — А сейчас все ждут, что упакую ее чемоданы и куплю ей билет. Это бред. Почему бы тогда тебе не попросить, чтобы я вышиб себе мозги? Я не пойду на это.

Феликс вернулся и увидел, на что смотрит Прабир.

— Что ты сделал, так это увез ее подальше от войны. И туда она не вернется.

Прабиру стало неинтересно оправдываться.

— Ты там не был, — вяло сказал он. — Ты понятия не имеешь об этом.

Но Феликса так просто оказалось не отпугнуть.

— Не имею, но выслушаю все, что ты захочешь мне рассказать. И тебе будет чертовски одиноко, если это не сработает.

Прабир нацелился глубже.

— Тебе вообще хоть приходило в голову, что есть вещи, которые я не хочу понимать?

Прабир работал допоздна, чтобы отвлечься от всего. Он больше пяти часов провозился с отлично сделанным шаблоном классов для кассовой программы, стараясь улучшить зрительный контакт и сократить хоть на несколько миллисекунд время отклика. В итоге он сдался, отменив все внесенные изменения, вручную выискивая все автоматически сделанные резервные копии и стирая их — то, что больше всего походило на физические ощущения, когда комкаешь ненужные бумаги.

Когда он вышел из здания, то почувствовал своего рода дерзкую гордость, вместо привычного сожаления о своей глупости. И не то, чтобы он не мог заняться более полезными вещами. Но он не хотел видеть Феликса или Мадхузре. Он не хотел оставаться наедине со своими мыслями. Выматывать себя, часами занимаясь бесцельной работой каждый вечер, до такой степени, чтобы засыпать на ходу, было намного предпочтительней, чем напиваться.

Сидя в автобусе, он почувствовал, как болит все тело. Его трясло, хотя, когда он вошел, его окатило волной теплого воздуха. Он с удивлением сообразил, что подхватил какую-то слабую вирусную инфекцию. Несмотря на перемену климата, он ни разу заболел даже простудой, с тех пор как приехал в Торонто — в иммиграционной службе его привили от всех известных болезней. Но с тех пор он повторно не прививался и, похоже, какому-то новому штамму таки удалось пробить его защиту.

Зайдя в квартиру, он увидел, что дверь к Мадхузре открыта, но ее комната погружена в темноту. Когда глаза привыкли, то он даже издалека смог увидеть, что ее стол в полном порядке — все убрано или сложено в аккуратные стопки.

К холодильнику была прилеплена записка. Она не говорила ему, когда отправляется экспедиция, но он почти ожидал чего-то подобного на днях.

Он читал записку раз за разом, как одержимый, как будто мог что-то упустить. Мадхузре объясняла, что она собрала часть денег, работая в кафе, а остальное одолжила у друзей. Она извинялась за то, что сделала все это у него за спиной, но подчеркнула, что так будет легче для них обоих. Она обещала ничего не рассказывать о работе родителей до тех пор, пока не вернется и они тщательно не обсудят этот вопрос, а экспедиции пока придется надеяться на собственные открытия. Она вернется через три месяца. Она будет осторожна.

Со слезами на глазах Прабир уселся на кухне. Он никогда не был так счастлив и горд за нее. Она наконец-то преодолела все препятствия. Даже его. Она не позволила его паранойе и страху остановить ее.

Он вдруг вспомнил вечер, когда они решили покинуть Амиту. В начале недели Мадхузре объявила, что они в классе начали изучать движение за гражданские права. Затем, в пятницу за ужином, она объявила Киту и Амите, что наконец поняла, над чем они работают в университете.

Кит победно ухмыльнулся Прабиру, а Амита проворковала:

— Ну, разве ты не умница? Почему бы тебе не рассказать нам, что ты выучила?

Мадхузре изложила все, с со своей обычной девятилетней говорливостью.

— В шестидесятые и семидесятые годы двадцатого века во всех демократических странах были люди, которые не обладали реальной властью, и они стали приходить к людям, которые этой властью обладали, и сказали им: «Все эти принципы равенства, о которых вы твердите со времен Великой французской революции, прекрасны, но вы, похоже, не воспринимаете их всерьез. Вы все, на самом деле, лицемеры. Так что мы заставим вас принимать эти принципы всерьез». И они стали проводить демонстрации и устраивать автобусные поездки, и захватывать здания, и это было очень неудобно для людей во власти, что у других людей есть такой хороший аргумент, и каждый, кто слушал внимательно, вынужден был согласиться с ними. Феминизм работал, и движение за гражданские права работало, и все остальные движения за социальную справедливость стали получать все большую и большую поддержку. Итак, в восьмидесятых ЦРУ… — она обернулась к Киту и весело пояснила: — вот тут в игру вступает теория секретных материалов — наняло действительно талантливых лингвистов для разработки секретного оружия: невероятно сложного способа говорить о политике, который на самом деле не имел никакого смысла, но быстро распространился по всем университетам мира благодаря своему впечатляющему внешнему эффекту. И сразу же, люди, которые использовали такой способ говорить, просто прицепили свой вагон к движению за гражданские права, а все остальные позволили им присоединиться, так как считали их безобидными. Но затем они забрались на поезд мира и вышвырнули машиниста. Итак, вместо того, чтобы отправиться к людям во власти и сказать: «Как насчет отстаивания всеобщих принципов, в которые, как вы утверждаете, вы верите?» люди из движения за социальную справедливость в итоге говорили примерно следующее: «Мой нарратив правды соперничает с вашим нарративом правды!» А люди во власти отвечали: «Горе мне! Вы бросили меня в терновый куст!» А все остальные сказали: «Кто эти идиоты? Почему мы должны доверять им, если они даже говорить нормально не умеют?» И ЦРУ было счастливо. И люди во власти были счастливы. А секретное оружие поселилось в университетах на долгие годы, потому что те, кто участвовал в заговоре, были слишком смущены, чтобы признаться, что они натворили.

После долгой паузы Амита сказала напряженным голосом:

— Ты, наверное, неправильно поняла урок, Мадди. Это непростые идеи, а ты все еще слишком молода.

— О нет, Амита. Я поняла. Все было очень доступно, — уверенно ответила Мадхузре.

Поздно ночью она пробралась в комнату Прабира. Когда они наконец-то перестали хохотать, прижав подушки к лицу, чтобы заглушить звук, Мадхузре повернулась к нему и торжественно попросила:

— Забери меня отсюда. Или я сойду с ума.

— В этом я хорош, — ответил Прабир.

К следующим выходным он устроился на работу. Проработав полгода, три вечера в неделю загружая торговые автоматы — Амите он говорил, что занимается с друзьями — он окончательно признал то, о чем знал все время: работы с частичной занятостью будет недостаточно.

За неделю до окончания колледжа благодаря хорошо подвешенному языку он попал на собеседование в банк, где на собственном планшете продемонстрировал, что обладает всеми навыками, необходимыми, чтобы претендовать на место разработчика программного обеспечения, который им требовался. Когда менеджер по персоналу признал его технические навыки, но начал перечислять другие препятствия, Прабир заметил, что отсутствие у него высшего образования сэкономит им треть зарплаты.

Прямо с собеседования он отправился к агенту по недвижимости и этим же вечером шепотом рассказывал Мадхузре новости при свете телевизора.

— Мы отправляемся на юг.

Феликс явился вскоре после двенадцати. Зайдя в квартиру, он осторожно объяснил:

— А я как раз думал, как ты воспринял новость.

— Ты знал, что она уезжает сегодня вечером?

— Угу. Я посчитала нужным сказать мне, так как я одолжил ей некоторую сумму.

Феликс ждал его реакции.

Прабир отшатнулся в притворном возмущении.

— Предатель! — Он тряхнул головой, смущенно улыбаясь. — Нет, я в порядке. Мне только жаль, что я вас обоих вынудил потратить кучу времени зря.

Они расположились на кухне. Феликс сказал:

— Скоро она станет самостоятельной. У нее будут свои деньги. И место.

— И ты думаешь, все дело в этом? — оскорбился Прабир. — Ты думаешь, я получаю удовольствие, контролируя финансы и указывая ей что можно делать, а что нет?

Феликс застонал, давая понять, что он неправильно понят.

— Нет. Я просто хотел узнать о твоих планах. Поскольку теперь она сама обеспечивает себя, то ты волен делать все, что тебе захочется. Уйти из банка. Путешествовать, учиться.

— Неужели? Я не настолько богат.

Феликс пожал плечами.

— Я помогу тебе.

Прабир смутился.

— Я вообще-то не настолько беден, — задумчиво сказал он. — Если бы я смог проболтаться в банке до ее выпуска, это было бы как раз десять лет. Я бы получил доступ к части своего пенсионного фонда.

Он вздрогнул, внезапно осознав, что болтает о деньгах, в то время, когда Мадхузре летит прямиком к тому единственному месту на Земле, от которого он поклялся держать ее как можно дальше.

— Странно. Я не думал, что буду так спокоен. Но ей же и вправду ничего не угрожает, не так ли?

— Совсем ничего.

— Серам, Амбон, Кай Бесар… теперь это просто острова, как и многие другие.

— И более безопасные, чем Муруроа.

— Я тебе никогда не рассказывал, — сказал Прабир, — о том, как она однажды в сети поспорила с одним креационистом из Техаса по поводу теории эволюции, и он публично признал, что она заставила его изменить свое мнение.

Феликс улыбнулся и стоически покачал головой.

— Нет. Давай, рассказывай.

— Это был действительно мужественный человек. Его отлучили от церкви, или что они там делают с креационистами за вероотступничество.

— Я считал, что это называют термином «линчевание».

Они просидели, разговаривая, до четырех утра. Когда они пошатываясь добрались до кровати, Феликс моментально уснул. Прабир сонным взглядом посмотрел на открытую дверь — даже теперь, когда вся квартира была только его, он чувствовал себя, как на витрине — но он слишком замерз, чтобы встать и закрыть ее.

Ему снилось, что в проеме двери стоит отец и заглядывает внутрь. Прабир не мог в темноте разглядеть выражение его лица и изо всех сил пытался понять, нет ли во взгляде отца укоризны. Все, что он знал о Радженде, подсказывало, что он не должен был сердиться, но ему все еще было стыдно за то, отец застал его в такой ситуации, не будучи предупрежден.

Но когда силуэт в двери стал лучше различим, Прабир понял, что отец не обратил на Феликса никакого внимания. Он думал о более важных вещах. Радженда держал на руках ребенка — безвольную тряпичную куклу. Он качал ее взад и вперед, безутешно рыдая от горя.

Прабир лежал в ванной так долго, что уже некуда стало доливать горячую воду. Он вылез, дрожа, и вытащил пробку.

Когда ванна снова наполнилась, он взял нож для бумаги и закрыл глаза, мысленно репетируя удары. Он намеренно избегал того, чтобы опробовать нож на своей коже; единственная часть, к которой он притронулся, была пластиковая рукоятка. Любой, кто может проткнуть свои щеки шампуром, должен суметь внушить соответствующей части мозга веру в то, что нет никакой реальной опасности в том, чтобы пару раз царапнуть себя этой игрушкой.

Он снова залез в ванну, ошпарив ноги и раздраженно ругаясь. Сейчас он не хотел чувствовать ни малейшего неудобства, он хотел умереть так, чтобы было приятно, насколько это возможно. Но любые потенциально смертельные и при этом легальные медикаменты, которые он мог получить на руки, поставлялись с дозирующим ферментом, и он не мог заставить себя купить наркотики у дилера на улице — они превратили бы его в другого человека в тот момент, когда бы он покидал этот мир. Очиститель труб был еще менее привлекателен, а в то, что у него хватит запала, чтобы прыгнуть с моста, он не верил.

Он улегся в ванную, погрузившись по самый подбородок. Он еще раз перечитал послание Феликсу с Мадхузре — оно было записано на планшете и ожидало отправки — но Прабир помнил его наизусть. Он решил, что очень доволен формулировками. Они оба не были идиотами; они поймут, почему он решился на такой шаг и не станут ни в чем себя винить.

Он сделал то, что намеревался: доставил ее в безопасное место. И он этим гордился. Но каждому из них едва ли стало бы лучше, если бы он продолжил делать то же самое еще пятьдесят лет, только потому, что это было единственное занятие, которое казалось ему достойным.

Он почти удержал ее от участия в экспедиции, что могло разрушить всю ее карьеру. Через два дня после ее отъезда, он чуть не отправился вслед за ней, чем мог унизить ее перед ее коллегами. И хотя он знал, что она будет в безопасности, он ничего не мог сделать, ничего не мог сказать себе, чтобы изгнать ощущение, что он сидит сложа руки, пока она идет по минному полю.

Был только один способ разрубить этот узел.

Прабир провел лезвием по левому запястью. Он едва почувствовал, как оно разрезало кожу; он открыл глаза, чтобы проверить глубину разреза.

По воде расплывалось красное перо, которое было уже шире его руки. Его центр казался почти сплошным, как будто плотно свернутая, наполненная кровью пленка разматывалась из-под его кожи. Несколько долгих секунд, он лежал неподвижно, глядя, как перо становится все больше, наблюдая, как влияет его сердцебиение на поток, прослеживая язычки крови до места, где они полностью растворялись в воде.

Затем произнес громко, чтобы прогнать всякие сомнения:

— Я не хочу это делать. Я не собираюсь это делать.

С трудом встав на ноги, он дотянулся до полотенца. На воздухе рана, разбрызгивающая кровь по его ногам и груди, выглядела еще страшнее. Едва не поскользнувшись на полу ванной, он замотал рану полотенцем; его беспомощность стала переходить в панику.

Он вывалился из ванной. Это всего лишь разрез, щель не толще листа бумаги. Должно быть что-то, что он может сделать, чтобы остановить кровь. Перетянуть жгутом! Но в каком месте? И как туго? Если он ошибется, то истечет кровью. Или потеряет руку.

Он рухнул на колени перед телевизором: «Поиск: первая помощь в экстренных случаях».

Экран немедленно заполнился крошечными иконками — их было, наверное, десятки тысяч. Это было похоже на сад мутировавших красных крестов, на стилизованные цветы в программе, моделирующей эволюцию в каком-то игрушечном мире. Прабир раскачивался, стоя на коленях и пытаясь придумать, что делать дальше; он был испуган и в то же время заворожен. Помоги мне, Па.

— Ни священного, ни мистического, ни духовного. — Сад заметно поредел. — Ни альтернативного. Ни глобального. — Полотенце покраснело. — Ни инь, ни янь, ни чи, ни кармы. Ни воспитательного, ни питательного, ни сверхъестественного…

Телевизор самодовольно заметил: «Ваша стратегия является избыточной» и в подтверждение вывел диаграмму Венна. После первых трех слов, которые он исключил, пропала где-то треть иконок, но дальше он лишь заново вылавливал подмножества различных новомодных шарлатанов, которые ранее уже и так избавился. Какие бы подобного рода извращения он не выловил, то, чтобы искать в остатке, требовался совсем другой тезаурус.

Прабир растерялся, не представляя, что делать дальше. Он наугад выбрал иконку — на экране появилось приятное, неопределенного пола лицо и начало говорить: «Если тело, это текст, как учили Деррида и Фуко…»

Прабил закрыл сайт и с хохотом рухнул вперед, обхватив голову руками и зажимая рану лбом.

— Спасибо тебе, Амита! Спасибо тебе, Кит!

Как он мог забыть все, чему они учили?

— Ни трансгрессии.

Он поднял глаза. Тысячи иконок исчезли, но еще с десяток тысяч осталось. Со времен Амиты в антинаучном мире появилось с полдюжины новых направлений. Освобожденная просодия. Аббатиссова логика. Фаустов анализ. Теория дриад. Прабир не потрудился отследить их подъем или выучить их жаргон — он был свободен от всего этого дерьма, его это больше не касалось.

Он смотрел на экран, чувствуя легкое головокружение. Где-то здесь можно действительно найти помощь, где-то должно быть истинное знание. Но он умрет раньше, чем найдет ее. Как ему и было предназначено. Так зачем бороться? Он почувствовал, как по телу растекается убаюкивающая сонливость — прекрасное оцепенение отсутствия втекало в него через рану. Он сделал все более неопрятно, чем предполагал, но умереть так — нелепо и неумело — казалось менее жестоким и менее аскетичным, чем, если бы он проделал это ванной без сучка и задоринки. Было еще не поздно свернуться на полу и закрыть глаза.

Пожалуй, но уже слишком поздно, чтобы предпринять что-нибудь еще.

Он вскочил на ноги и закричал:

— Вызови скорую помощь!

— Ты можешь не найти ее, — предупредил Феликс. — Ты готов к этому?

Прабир нервно взглянул на расписание — посадка на рейс в Сидней начиналась через пять минут. Мадхузре хорошо спрятала свои следы, а никто в университете не пожелал дать ему ознакомиться с маршрутом экспедиции. Все, что он мог — это прилететь в Амбон и там начать расспрашивать всех подряд.

— Я делаю это, чтобы удовлетворить собственное любопытство, — сказал Прабир. — Это был труд моих родителей, и я хочу знать, куда он мог привести их. И, если так случиться, что я встречусь с сестрой, пока буду находиться там, это будет всего лишь приятное совпадение и ничего более.

— Это правильно: придерживайся этой версии, даже под пытками, — сухо сказал Феликс.

Прабир обернулся к нему.

— Знаешь, что я больше всего в тебе ненавижу, Менедес?

— Нет.

— Все, что тебя не убивает, делает тебя сильнее. Все, что не убивает меня, просто еще немного меня достает.

Феликс сочувственно поморщился.

— Раздражает, не правда ли? Я посмотрю, получится ли у меня взрастить в себе парочку неврозов, пока тебя не будет, просто, чтобы уравняться с тобой. — Он взял руку Прабира между сиденьями и слегка погладил почти сошедший шрам. — Но, если бы я встретил тебя, когда доставал сам себя, это, вероятно, убило бы нас обоих.

— Ага. — В груди у Прабира сжалось. — Я не хочу быть таким всегда. Я не хочу вечно тянуть тебя вниз.

Феликс посмотрел ему в глаза и отчетливо произнес:

— Ты не тянешь меня вниз.

Объявили рейс Прабира.

— Я привезу тебе сувенир, — сказал он. — Хочешь что-нибудь определенное?

Феликс задумался, а затем покачал головой.

— Решай сам. Что-нибудь из совершенно нового филума мне очень понравиться.