Тень темной королевы

Глава 7. СУД

Ру вздрогнул.

Почувствовав у себя на ноге чью-то руку, он, полусонный, слабо погладил ее. Рука стала требовательнее, и тут он проснулся полностью.

Над ним маячила отвратительная физиономия, мерзкая рожа, с ухмылкой глядящая на него.

— Ты, петушок, не красавец, конечно, зато молоденький.

Этого нервного парня с жеманной речью поместили в камеру вчера днем, и именно он сейчас поглаживал Ру ногу.

— Эй! — заорал Ру. — Отвали от меня!

Парень расхохотался.

— Ладно-ладно, петушок, я пошутил. — Он поежился. — В этой чертовой камере можно замерзнуть до смерти. Так что заткнись и спи дальше — будет теплее и мне, и тебе. — Он улегся спиной к спине Ру и закрыл глаза.

— Не приставай к парнишке. Ловчила Том, — сказал здоровяк Бигго. — Это камера смертников. У него голова занята другим, ему не до романов. — В его речи чувствовалась напевность корначей Дальнего Таунтона, которую редко можно услышать на западе.

— Утро-то холодное, Бигго, — пояснил Ловчила Том, не обращая внимания на шутку и вызванный ею смех.

— Для мошенника и убийцы он вовсе не плохой парень, этот Ловчила Том, — сказал Бигго Эрику, увидев, что тот проснулся. — Он просто боится.

Ру вытаращил глаза.

— А кто не боится? — выкрикнул он с безумием в голосе и крепко зажмурился, словно надеялся, что ужасная действительность от этого пропадет.

Эрик сел, привалившись спиной к неподатливой каменной стене. Всю ночь Ру вскрикивал во сне, будто его одолевали демоны, и несколько раз просыпался. Эрик обвел взглядом камеру. Заключенные спали или молча сидели, погруженные в свои мысли, а время медленно тянулось. Эрик знал, что бравада, которую Ру вчера усиленно демонстрировал, была сродни безумию: как и любой человек, он просто не мог смириться с неизбежностью собственной смерти.

— В тюрьмах молоденьких частенько петушат, но Ловчила просто хотел согреться, — сказал Бигго. Ру открыл глаза.

— От него несет так, будто кто-то сдох в его шкуре неделю назад.

— Ты, малыш, тоже не похож на цветочек. А теперь замолкни и спи, — огрызнулся Том.

Бигго ухмыльнулся, и его медвежья физиономия с кривыми зубами напомнила Эрику лицо ребенка-переростка. Разноцветные синяки и кровоподтеки — следы вчерашнего избиения — делали его еще страшнее.

— Я тоже люблю спать, прижавшись к кому-нибудь тепленькому, вроде моей Элсми. Она у меня милашка. — Бигго вздохнул и закрыл глаза. — Жаль, что больше я ее никогда не увижу.

— Ты говоришь так, будто нас всех повесят, — сказал Ру.

— Парнишка, это же камера смертников. До нас тут сидели сотни, и ни один не прожил и двух дней после суда. Ты думаешь, дружок, что тебе удастся одолеть королевское правосудие? — Бигго рассмеялся. — Ну, если тебе повезет, твое счастье. Но мы тут не дети, и каждый из нас понимал, на что идет, вступая на эту дорожку: поймают — повесят. Такие дела. — Он закрыл глаза и замолчал, оставив Эрика и Ру размышлять над его словами.

Эрик тоже большую часть ночи не спал. Он никогда не был особенно религиозным, в храм заходил только по праздникам да во время ежегодной церемонии благословения виноградников, и ни разу всерьез не задумывался о встрече с Лимс-Крагмой в ее зале. Он знал, разумеется, что каждый человек должен предстать перед богиней и держать ответ за свои земные поступки, но всегда считал это своего рода сказкой, придуманной жрецами, попыткой назвать что-то другим именем. Грейлок, кажется, именовал это «метафорой». И вот теперь Эрик терзался мыслью: неужели все просто кончится? Когда из-под его ног выбьют ящик и петля сломает ему шею или задушит — неужели после этого наступят мрак и бесчувственность? Или, как уверяют жрецы, он очнется в Зале Смерти, в длинной очереди мертвецов, ждущих суда Лимс-Крагмы? Говорили, что тем, кого она сочтет достойными, богиня подарит жизнь в лучшем мире, а тех, кого не сочтет, отправит обратно, чтобы они усвоили те уроки, которые пропустили на земле. Еще говорили, что в какой-то момент те, кто прожил чистую жизнь, полную гармонии и милосердия, будут вознесены на какую-то высшую ступень существования, которая лежит за пределами человеческого понимания.

В конце концов Эрик заставил себя перестать думать об этом: он знал, что не получит ответа до тех пор, пока не встретится со смертью лицом к лицу. В любом случае, с каким-то внутренним безразличием подумал он, ожидается что-то любопытное и, похоже, я вовсе не против. С этой мыслью он прикрыл глаза и заснул, ощущая в себе странную умиротворенность.

Дверь в дальнем конце коридора лязгнула, и два стражника с обнаженными мечами ввели в коридор нового заключенного. Еще четверо стражников шли впереди и сзади, держа деревянные шесты, прикрепленные к колодке у него на шее: это лишало его возможности дотянуться до любого из них. В узком коридоре стражникам самим было неудобно, но все же они довели новенького таким образом до самых дверей камеры смертников.

В остальном этот заключенный ничем не выделялся. На вид он казался чуть старше Эрика или Ру, но точно определить его возраст ни тот, ни другой не решились бы, поскольку он был кешийцем, из провинции, именуемой Изалани. Все его незатейливое одеяние состояло из простой просторной рясы и фуросики — большого нашейного платка, используемого в качестве дорожного мешка. Сейчас, впрочем, он был пуст. Кешиец был бос, у него были густые темные волосы, длинные сзади и коротко, но неровно подрезанные спереди, и черные глаза, лишенные, казалось, всякого выражения.

Первый стражник отпер дверь камеры и приказал всем заключенным отойти в дальний угол. Потом он открыл дверь, и кешийца подвели к проему. С привычной ловкостью первый стражник разомкнул колодку и, когда остальные убрали шесты, сильным пинком втолкнул заключенного в камеру.

Кешиец чуть не упал, но устоял на ногах и застыл неподвижно. Остальные заключенные с изумлением смотрели на происходящее.

— Чего это они? — спросил кто-то. Новичок пожал плечами:

— Я обезоружил нескольких стражников, когда меня арестовывали. Им это не понравилось.

— Обезоружил? — переспросил другой заключенный. — Как же ты это сделал?

— Отнял у них оружие, — пояснил новенький, усаживаясь на свободное место у стены. — А ты знаешь другой способ?

Бигго спросил у новичка, как его зовут, но разговора не получилось: кешиец молча закрыл глаза, выпрямил спину, скрестил ноги, положил руки на колени ладонями вверх и застыл в этой позе, как статуя. Остальные несколько минут глазели на него, а потом вернулись к прежнему занятию — ожиданию того, что уготовила им судьба.

Часом позже дверь в конце коридора вновь отворилась, и в сопровождении отряда солдат вошел человек, которого Эрик уже видел раньше, — лорд Джеймс. Следом за ним вошла женщина, в свою очередь сопровождаемая парой стражников, и в камере возникло некоторое оживление. Женщина была пожилой — по крайней мере так показалось Эрику — ив любом случае старше его матери. Волосы ее отличались поразительной белизной, а светлые брови наводили на мысль, что они всегда были такого цвета. Несмотря на обилие морщин, Эрик подумал, что на нее приятно смотреть и что в молодости она, вероятно, была очень красива. Глаза ее, странного синего цвета, в полумраке камеры казались почти фиолетовыми. Лицо женщины было печально, но во всем ее облике и манерах чувствовалось благородство.

Эрика заинтересовала эта печаль: он готов был поклясться, что она сочувствует людям, которых сегодня должны были судить в палатах принца, и жалеет их. Женщина остановилась перед решеткой, и почему-то все сразу же замолчали. В камере наступила мрачная тишина. Неожиданно для самого себя Эрик встал, ощущая неодолимое стремление дотронуться до вихра на лбу, как делал всегда, когда мимо проезжала в карете почтенная дама. Ру последовал его примеру, и вслед за ними встали все заключенные.

Словно не замечая грязи, женщина стиснула прутья решетки. Она стояла и молчала, а глаза ее изучали лицо за лицом, и когда их пристальный взгляд остановился на Эрике, тот неожиданно испугался. Он подумал о матери, о Розалине — мысли о ней заставили его вспомнить Стефана, и вдруг ему стало стыдно за себя самого. Не в силах больше выдерживать взгляд дамы, он опустил глаза.

Женщина стояла, держась за решетку, не замечая, что ржавчина оставляет пятна на ее дорогом платье. Когда Эрик осмелился поднять глаза, то увидел, что она разглядывает человека за человеком, и только новый заключенный смог выдержать ее взгляд и в какой-то момент даже слегка улыбнулся. А для некоторых это было настолько невыносимо, что они начали всхлипывать. Глаза женщины тоже наполнились слезами, и она прошептала:

— Хватит.

Лорд Джеймс коротко кивнул и приказал стражникам проводить даму. Когда они вышли, он сказал заключенным:

— Сегодня вы предстанете перед судом. В Королевстве правосудие быстрое; тех, кого признают виновными в преступлениях, караемых смертной казнью, вернут в эту камеру и утром повесят. Вас в последний раз накормят и дадут возможность исповедаться. К вашим услугам будут жрецы двенадцати богов, а тот, кто не захочет беседовать со жрецом, — что ж, он может поразмыслить о своих прегрешениях наедине с собой. Если у кого-нибудь есть адвокат, ему будет позволено выступить в вашу защиту; тем, у кого нет адвоката, придется защищаться самим, иначе их признают виновными по определению. Приговор будет окончательным и не подлежащим обжалованию, поэтому постарайтесь защищаться убедительно. Единственный, кто вправе отменить решение принца, — это король, а он очень занят.

С этими словами герцог Крондорский повернулся и вышел. Стражники заперли за ним дверь.

Долгое время заключенные стояли молча, и наконец Ловчила Том сказал:

— От взгляда этой ведьмы у меня внутри все замерзло.

— Как будто мамаша застукала меня в праздник с конфетами брата, — поддержал его другой заключенный.

Все медленно расселись по местам, а Ру повернулся к Эрику и спросил:

— Что все это значило?

— Я знаю столько же, сколько ты, — пожал тот плечами.

— Она читала наши мысли, — сказал новичок, уже успевший снова принять свою странную позу.

— Как? — посыпалось отовсюду. — Читала наши мысли? Не открывая глаз, кешиец чуть улыбнулся:

— Она искала каких-то людей. — Он внезапно открыл глаза и по очереди оглядел заключенных. — Я думаю, она могла найти этих людей. — Новичок задержался взглядом на Эрике и добавил:

— Да, я думаю, она их нашла.

Обед был простым, но сытным. Стражники внесли огромное блюдо с нарезанным хлебом, круг жесткого сыра и ведро с тушеными овощами. Каждому дали деревянную плошку, но никаких ножей или вилок — одним словом, чего-то, что в принципе могло послужить оружием, не было. Эрик неожиданно ощутил сильный голод и протолкался к решетке, которую уже облепили его соседи по камере.

— Эй, не толкайтесь! — кричал стражник. — Тут хватит на всех, хотя уму непостижимо, какой может быть аппетит у того, кого завтра повесят.

Эрик получил плошку с овощами, схватил ломоть хлеба, отломил толстый кусок сыра и вернулся к Ру.

— А ты не хочешь есть?

— Если стражник не врет, там еще останется, — сказал Ру и, дождавшись, когда прекратится давка, медленно поднялся и подошел к решетке. Вернулся он с тем же набором, что и Эрик.

— Жратва здесь получше, чем у моей мамаши! — сказал один из заключенных.

Двое невесело рассмеялись на его замечание, а остальные промолчали.

Вскоре после обеда пришли стражники, чтобы отвести заключенных в суд. У каждого тщательно проверили цепи, кандалы и наручники, а на изаланца опять надели колодку.

— Я не доставлю вам беспокойства, — сказал он во время этой процедуры и с загадочной улыбкой добавил:

— Мне интересно, что произойдет дальше.

Сержант недоверчиво покачал головой, услышав эти слова, но изаланец спокойно вышел из камеры и встал рядом с человеком, которого вывели перед ним. Сержант коротко кивнул, показывая, что все в порядке, и можно выводить остальных.

— Если кто-то попытается бежать, мы застрелим его без разговоров. Поэтому если вы предпочитаете арбалетную стрелу веревке, не упустите шанс. Но знайте, что если стрела не убивает сразу, то это не самый быстрый и приятный способ умереть. Я видел человека, у которого стрелой вырвало легкое, — не скажу, что это было веселое зрелище. А теперь — марш! — Отряд арбалетчиков выстроился вдоль коридора, и заключенных, которых теперь было двенадцать человек, повели через весь дворец в зал суда.

Второму по влиятельности человеку Королевства, Никласу, принцу Западных Княжеств, брату короля Боррика, прямому наследнику короны, было сорок с небольшим лет, и седина почти не коснулась его черных волос. Глаза у него были темно-карие, под ними лежали глубокие тени, а лицо было изборождено морщинами; очевидно, он еще не совсем оправился после похорон отца.

Принц был одет в черные траурные одежды и единственным символом его ранга был королевский перстень. Никлас восседал в большом кресле, стоящем на возвышении в конце зала. Соседнее кресло пустовало: вдовствующая принцесса Анита уединилась в своих покоях.

По правую руку от принца стоял лорд Джеймс, герцог Крондорский, а рядом с ним — таинственная дама, о которой изаланец сказал, что она читает мысли.

После того как заключенные по приказу сержанта неуклюже поклонились принцу, заседание суда было объявлено открытым.

Зрителей было немного, но среди них Эрик заметил Себастьяна Лендера и впервые за последние несколько дней почувствовал себя несколько увереннее.

Первым вызвали подсудимого по имени Томас Рид, и, к удивлению Эрика, перед Никласом предстал Ловчила Том. Принц взглянул на него:

— В чем его обвиняют, Джеймс?

Герцог Крондорский кивнул писцу, и тот зачитал:

— Томас Рид обвиняется в воровстве, подстрекательстве к убийству и соучастии в убийстве некоего торговца пряностями по имени Джон Корвин, проживавшего в Крондоре.

— Признаешь себя виновным? — спросил Джеймс. Ловчила Том огляделся и постарался произвести на Никласа как можно более приятное впечатление.

— Вы величествейший… — начал он.

— Высочество, — прервал его Джеймс. — Не «вы величествейший», а «ваше высочество».

Том ухмыльнулся так, словно эта ошибка была худшим из его преступлений:

— Вы высочество, дело было так…

— Признаешь себя виновным? — вновь перебил Тома герцог.

Том смерил его злобным взглядом:

— Я как раз хотел объяснить это его высочеству, сэр.

— Сначала «да» или «нет», объяснения потом, — сказал Никлас.

Казалось, Том озадачен.

— Да, — наконец проичнес он, — строго говоря, я думаю, мне следовало бы сказать, что я виновен, но только в буквальном смысле.

— Запишите, — бросил писцу Джеймс. — Кто-нибудь может выступить в твою защиту?

— Только Бигто, — ответил Том.

— Бигго? — поинтересовался Никлас.

— Следующий обвиняемый, — пояснил Джеймс.

— Ладно, тогда рассказывай свою версию.

Том закрутил совершенно неправдоподобную историю о том, как двое бедных рабочих пытались получить причитающиеся им деньги с вероломного торговца пряностями, который обманул этих двух, по природе своей честных, рабочих. Обвиненный в вероломстве, торговец выхватил нож и в драке, случившейся вслед за тем, напоролся на свой же собственный клинок. Двое обманутых, сожалея о смерти злодея, взяли у него только те деньги, которые он им задолжал; по странному совпадению это оказалось все золото, что было при нем.

— И за ним еще немного осталось, — закончил свое повествование Том.

Никлас взглянул на герцога:

— Корвин?

— Честен, как правило, — ответил Джеймс. — Иногда не платил пошлину, но это не редкость.

— За что Джон Корвин был должен вам деньги? — спросил Никлас.

С мрачным блеском в глазах Том сказал:

— Ну, по правде говоря, вы высочайший, мы доставили этому торговцу немного кешийского перцу, не решившись побеспокоить таможенников в управлении порта, как вы понимаете. Но мы сделали это, только чтобы прокормить наши семьи.

Никлас взглянул на стоящую молча женщину, и Эрик, проследив за его взглядом, увидел, как она мгновение помедлила, а потом отрицательно качнула головой.

— Чего требует обвинение? — спросил Никлас.

— Томас Рид — закоренелый преступник, состоящий в Гильдии Воров… — начал Джеймс.

— Минуточку, господин! — закричал Том. — Это было всего лишь пустое бахвальство, попытка завоевать уважение стражников…

— Обвинение требует смертной казни, — закончил Джеймс, не обращая на него внимания.

— Согласен.

Этим единственным словом Ловчила Том был осужден умереть следующим утром.

Эрик взглянул на Ру и подумал, виден ли в его глазах такой же ужас, который он увидел в глазах друга.

Один за другим подсудимые представали перед судом, и каждый раз, перед тем как звучал приговор, принц бросал взгляд на женщину. И каждый раз она отрицательно качала головой — каждый раз, за исключением одного: когда судили Бигго. Тогда она кивнула утвердительно. Но, похоже, это не имело никакого значения, поскольку Бигго, как и все остальные, был приговорен к повешению.

Когда половина списка была уже позади, писец вызвал:

— Шо Пи.

Перед принцем предстал изаланец, и писец зачитал обвинение:

— Шо Пи, подданный Кеша. Арестован за драку. Во время ареста убил стражника.

— У тебя есть возражения? — спросил принц. Изаланец улыбнулся:

— Возражения? Никаких, ваше высочество. Факты именно таковы.

— Занесите в протокол, что подсудимый признал себя виновным, — сказал Никлас. — Ты хочешь что-нибудь добавить перед вынесением приговора?

Изаланец улыбнулся еще шире:

— Только то, что факты и истина — это не одно и то же. Я — всего лишь бедный послушник монастыря Дэйлы. Я был отправлен на поиски моего учителя.

— Твоего учителя? — спросил Никлас; принца, без сомнения, заинтересовал такой поворот темы, разительно отличавшийся от всех заурядных оправданий, которые ему пришлось сегодня выслушивать. — И кто же он?

— Этого я не знаю. В монастыре я пренебрегал службой и занятиями, делая исключение лишь для боевых искусств. Меня сочли недостойным посвящения, и настоятель послал меня в мир, сказав, что если мне нужен учитель, то он явно не принадлежит служителям Дэйлы, и я должен искать его в городе, где ежедневно дерутся. — Кешиец пожал плечами. — Часто за шуткой скрывается истина, и я долго размышлял над словами моего бывшего настоятеля. Обострив голодом интуицию, я принял решение искать учителя в вашем городе, хотя он очень далек от моей родины. И вот я направился сюда, подрабатывая по дороге, и прибыл в Крондор меньше недели назад.

— За это время его трижды задерживали, — вставил лорд Джеймс.

Человек по имени Шо Пи пожал плечами:

— К несчастью, это правда. У меня множество недостатков, и главный среди них — вспыльчивость. Меня обманули в карты, и, когда я выразил возмущение, завязалась драка, а когда я пытался доказать свою невиновность городским стражникам, меня избили. Я просто защищался.

— И убил стражника, — сказал герцог.

— Это тоже правда? — спросил Никлас.

— Прискорбная, и в свою защиту я могу сказать лишь, что никогда не имел намерений убивать этого человека. Я просто пытался его обезоружить. Но когда я отнял у него меч, он внезапно отскочил, врезался в своего товарища, тот толкнул его опять в мою сторону, и он напоролся на меч, который я держал. Очень печально, но это было именно так. — Он говорил равнодушно, как будто повторял урок, а не боролся за свою жизнь.

Принц взглянул на женщину, и та утвердительно кивнула. Никлас спросил:

— Чего требует обвинение?

— Тридцать лет каторжных работ.

— Согласен, — сказал Никлас.

Шо Пи, казалось, этот приговор позабавил, и Эрик терялся в догадках — почему?

Еще двоих осудили на смерть; наконец остались только Эрик и Ру. Когда прозвучали их имена, Себастьян Лендер выступил вперед одновременно с Эриком, а герцог сказал:

— Ваше высочество, это случай особый. Эрик фон Даркмур и Руперт Эйвери обвиняются в убийстве Стефана, барона фон Даркмура.

— Вы признаете свою вину? — спросил Никлас, но прежде чем кто-нибудь из них успел ответить, вмешался Лендер:

— Если вашему высочеству будет угодно, я хотел бы попросить занести в протокол, что двое стоящих перед вами юношей невиновны.

Рассмеявшись, Никлас откинулся на спинку трона.

— Лендер, не так ли? Вы попортили немало крови моему отцу, и теперь я вижу, каким образом. Ну что ж, — он посмотрел на Эрика и Ру. — Хотите что-нибудь сказать?

И опять Лендер опередил их:

— Ваше высочество, вот у меня показания, полученные по поручению этих юношей. Они заверены начальником городской стражи Даркмура и двумя жрецами из местных храмов. — Он открыл вместительную кожаную сумку и вытащил оттуда внушительную связку бумаг. — Здесь не только данные под присягой показания некой Розалины, дочери Мило, владельца и содержателя трактира и постоялого двора «Шилохвость»; я передаю вам также показания нескольких гвардейцев барона, бывших свидетелями событий, приведших к конфликту, а кроме того — показания барона Манфреда фон Даркмура относительно умонастроений его брата Стефана непосредственно перед инцидентом. — Лендер передал бумаги Джеймсу, и герцог был явно не слишком обрадован необходимостью внимательно изучить такое количество сведений за короткое время.

— Мастер Лендер, пока герцог Крондорский ознакомится с документами, мне было бы угодно послушать рассказ этих молодых людей.

Эрик взглянул на Ру и кивком предложил начать ему первому.

— Все началось у фонтана, ваше высочество, у фонтана перед Собранием Виноградарей и Виноделов в Равенсбурге. Я был там вместе с друзьями… Потом пришла Розалина, она искала Эрика. Пока я разговаривал с ней, подошли Стефан и Манфред, сыновья барона. Манфред все время говорил Стефану, что надо вернуться к отцу, Отто, который в это время был при смерти, но Стефан все твердил о «девчонке Эрика», и что она слишком хороша, чтобы достаться ублюдку кузнецу, и все такое прочее.

Никлас чуть наклонился вперед и, казалось, чрезвычайно внимательно слушал, а Ру в подробностях излагал все, что смог вспомнить, вплоть до того момента, когда Эрик побежал вслед за Стефаном, и последующей схватки. Потом он закончил, и настала очередь Эрика. Эрик рассказывал свою историю спокойно и без малейшей попытки избежать ответственности за то, что отнял жизнь у своего единокровного брата.

Никлас так же внимательно выслушал его рассказ и спросил:

— Почему вы убежали?

Эрик пожал плечами.

— Не знаю. Казалось… — Он на мгновение опустил голову, но тут же снова поднял ее, и его взгляд скрестился со взглядом принца. — Мне представлялось, что невозможно убить эту свинью без того, чтобы меня потом не повесили.

— Ты его так ненавидел?

— Больше, чем я думал, ваше высочество, — ответил Эрик и, кивнув на Ру, добавил:

— Ру заметил это задолго до меня самого. Однажды он сказал, что когда-нибудь мне придется убить Стефана. До той ночи я встречался со Стефаном только три раза, и все три раза он сам находил меня, чтобы затеять ссору, обзывал меня, оскорблял мою мать, заявлял, что я хочу отнять у него его наследство…

— А у него были для этого основания?

Эрик пожал плечами.

— Думаю, что нет. Я никогда не мечтал стать дворянином или получить титул. Я кузнец, и лучше всех в Даркмуре лечу лошадей; если вы мне не верите, спросите у Оуэна Грейлока, мечмастера барона. Мне нужны были только гильдейский значок и своя кузница, а больше ничего. Моя мать хотела лишь, чтобы я имел надлежащую фамилию. И это ее желание заставляло Стефана бояться. Но даже если она и мечтала, что в один прекрасный день я стану аристократом, сам я никогда об этом не думал. А фамилия у меня уже есть. — Эрик понизил голос, и его тон стал почти вызывающим. — В конце концов, это единственное, что мой отец мне оставил. Он никогда публично не отрицал моего права на имя фон Даркмур, и я унесу его с собой в могилу.

При этих словах Ру заметно вздрогнул, а Никлас вздохнул.

— Все это очень запутано. Лорд Джеймс, ваше мнение?

Герцог все еще был погружен в бумаги, переданные ему Лендером.

— Ваше высочество, я советую отложить рассмотрение этого дела, а после обеда я подготовлю рекомендации обвинения.

— Согласен, — сказал Никлас. — Суд откладывается. Стражники начали строить заключенных, и Эрика с Ру повели к остальным. К ним подошел Лендер.

— Что случилось? — спросил Эрик.

— Вы все узнаете после обеда, — сказал Лендер, и вид у него был не слишком обнадеживающий. Принц поднялся с трона и вышел из зала. Глядя ему вслед, Лендер добавил:

— В любом случае к утру все решится.

Стражники поставили ребят в строй позади Шо Пи.

— А вы как думаете, что будет? — спросил у Лендера Ру.

— Если бы вы не убежали и сразу бы рассказали эту историю, я думаю, что Никлас был бы склонен поверить вам, но вы пустились в бега, и это говорит против вас. Если все кончится плохо — виселица. Если удастся убедить принца

— тридцать лет каторги. Самое лучшее, что я могу предположить, — десять лет службы на королевском флоте.

Когда их уводили, Шо Пи неожиданно обернулся и взглянул через плечо на Эрика.

— Или что-то иное. — При этом он загадочно улыбнулся, а Эрик подумал, что для человека, приговоренного к тридцати годам каторги, кешиец ведет себя довольно странно.

Заключенных вывели из зала и отвели обратно в камеру смертников.

Осужденные на смерть впадали то в полнейшее безразличие, то в неистовую ярость. Страх, овладевший Ловчилой Томом, не поддавался описанию; он метался из конца в конец камеры, состряпывая план за планом, как одолеть стражу и выбраться из дворца. Он был уверен, что мошенники ждут любых признаков заварушки, чтобы напасть на дворец и освободить своих собратьев.

Через час Бигго встал и сказал:

— Ну хватит, парень. Тебя все равно повесят.

Ловчила выпучил глаза и с диким воплем набросился на своего друга, схватив его за горло. Бигго с легкостью оторвал от себя его руки, развел их в стороны и неожиданно боднул Тома в лицо головой; Ловчила закатил глаза и потерял сознание. Бигго положил его на солому в углу и сказал:

— На некоторое время это его успокоит.

— Так ты хочешь покоя, Бигго? Ну, завтра утром ты получишь весь свой покой с избытком, и даже еще останется. Может, Том прав, и нам лучше умереть, сражаясь со стражниками, — сказал другой заключенный.

— Сражаясь чем? Деревянными плошками? — расхохотался Бигго.

— А тебе наплевать, что ты умрешь? — со злостью спросил тот.

Бигго потер подбородок.

— Все умирают, приятель, вопрос только когда. Как только ты ступил на эту дорожку, ты обречен на виселицу, нравится тебе это или нет. — Он задумчиво вздохнул. — По-моему, несправедливо убивать стражников за то, что они выполняют свою работу. Мы так или иначе умрем, так зачем же заставлять страдать других? У них есть жены и дети. — Он уселся на каменную скамью и откинулся на стену. — Веревка — это еще ничего. Либо твоя шея ломается, — он щелкнул пальцами, — и все кончено, либо петля тебя душит. Удушье, кстати, не так уж и плохо. Меня однажды едва не задушили в драке. Голова становится легкой и кружится, и все пропадает перед глазами, а потом эта яркая вспышка… Нет, ребята, все кончится очень быстро.

— Бигго, прекрати. Кроме тебя, тут верующих нету, — сказал кто-то в углу.

— Так ведь от этого я богов и зауважал, Эрон. Если бы Трясун Джейки не двинул Билли Проныру стулом по башке, я бы там прямо и отошел. Тогда-то я и решил, что самое время наладить с богами отношения. И двинул прямиком в храм Лимс-Крагмы, и поговорил со жрецом, и принес жертву, и не пропускал праздников, если только не болел так, что встать не мог. — Он выпрямился и скрестил руки. — Завтра, когда я окажусь в зале Богини Смерти, она скажет мне: «Бигго, ты мошенник, вор и убийца, даже если и не хотел быть таким, но, сукин ты сын, ты хотя бы набожен», а я улыбнусь ей и отвечу: «Вы совершенно правы, Ваша Божественность». — Он хихикнул. — Я думаю, мне это зачтется.

Эрику трудно было найти что-то забавное в сложившихся обстоятельствах, а Ру был близок к тому, чтобы разрыдаться от страха, что их тоже приговорят к виселице. Только три человека в камере не были отмечены печатью смерти — Шо Пи, Эрик и Ру. Шо Пи должны были отправить на каторгу после казни — ему предстояло посмотреть на нее в качестве урока. Но его, казалось, ничуть не беспокоила перспектива провести следующие тридцать лет, добывая камень в королевских каменоломнях или углубляя королевские гавани. Поговаривали, что кое-кому из особенно молодых и крепких удавалось пережить весь срок, так что, возможно, в один прекрасный день он выйдет на свободу — сломленный человек на пятом десятке, которому надо как-то устраивать жизнь. Но для большинства людей каторга была только отсрочкой смерти.

Лязгнула дверь в коридоре, и Эрик дернулся, одновременно боясь и надеясь, что это Лендер. Однако это оказались стражники с ужином. Опять хлеб и сыр — но на сей раз овощи были с мясом, и каждому заключенному полагался стакан вина.

Несмотря на печальные мысли, Эрик поел с удовольствием, а Ру просто не заметил еды: он свернулся калачиком и впал в состояние полного эмоционального опустошения. Все ели молча, кроме изаланца: он подошел к Эрику и сел рядом.

— Ты думаешь выйти на свободу?

Эрик перестал есть и уставился в пространство.

— Нет, — сказал он наконец. — Если бы мы остались тогда… Лицом к лицу с обвинителями… Если бы они увидели рану, нанесенную мечом Стефана… Быть может, тогда — да. А теперь, я думаю, нас либо повесят, либо мы проведем остаток жизни на каторге, бок о бок с тобой.

— А мне так не кажется, — сказал изаланец.

— Почему?

— Та женщина. Отчего-то было важно, чтобы она видела наши мысли, когда мы стояли перед принцем.

— Если она читает мысли, как ты утверждаешь, то это было всего лишь для того, чтобы увидеть, говорим ли мы правду.

— Нет, ее интересовало нечто иное.

— Что?

— Я не совсем уверен. Возможно, что мы за люди.

Эрик доел свою порцию и, с согласия Ру, выпил его вино. Вечер тянулся, и вдруг дверь снова открылась.

Эрик обернулся и, к своему удивлению, увидел Манфреда в сопровождении двух солдат, носящих цвета Даркмура, и еще двух в мундирах гвардии принца.

Барон кивком показал Эрику на дальний конец камеры, где их не могли бы услышать.

Эрик не торопясь подошел туда; солдаты остались у двери, со стороны наблюдая за встречей двух братьев. Эрик молчал, ожидая, чтобы Манфред заговорил первым.

Тот долго его разглядывал, а потом сказал:

— Ну что ж, я думаю, тебе интересно, почему я здесь.

— Я бы сказал, что это очевидная вещь, — ответил Эрик.

— Честно говоря, я сам не вполне понимаю, зачем сюда заявился. Может быть, потому, что я потерял одного брата и скоро потеряю другого, которого совсем не знаю.

— Ты можешь и не потерять меня, брат, — сказал Эрик сухо. — У принца есть показания свидетелей, и меня защищает весьма толковый адвокат.

— Я слышал. — Манфред осмотрел Эрика с ног до головы. — А знаешь, ты очень похож на отца. Зато характер, я думаю, достался тебе от матери. Железный.

— Почему ты в этом уверен?

— Ты никогда не знал нашего отца; во многих отношениях он был человеком слабым, — пояснил Манфред. — Я, конечно же, любил его, но восхищаться им было трудно. Он избегал ссор — в основном с мамой — и ненавидел бывать перед публикой. — Манфред насмешливо улыбнулся:

— А вот я, с другой стороны, нахожу, что мне это нравится. — Стряхнув с рукава воображаемую соринку, он продолжал:

— Не знаю, должен ли я ненавидеть тебя за то, что ты убил Стефана, или благодарить за то, что сделал меня бароном. Но в любом случае мама в данный момент убеждает принца отправить тебя на виселицу.

— Почему она меня так ненавидит? — спросил Эрик.

— Вряд ли она тебя ненавидит. Боится — более верное слово. Вот кого она действительно ненавидела, так это нашего отца.

— Но почему? — удивленно спросил Эрик.

— Отец любил женщин, а мама с самого начала знала, что его заставили на ней жениться. Насколько мне известно, после того, как родился я, они лишь формально оставались мужем и женой. Именно мама настояла, чтобы в замке служили только мужчины или уродливые женщины; но что ему стоило найти хорошенькую девицу в дне езды от замка? В этом отношении Стефан — полная его копия. И он был уверен, что причинит тебе боль, если возьмет твою девушку, да еще так, как он это любит.

— Розалина не была моей девушкой, — сказал Эрик. — Скорее сестрой.

— Еще лучше, — заметил Манфред. — Если бы Стефан об этом узнал, он получил бы двойное удовольствие. А если бы смог взять твою мать у тебя на глазах — тройное. — Манфред понизил голос. — Стефан был порочным подонком, подлой свиньей, ему доставляло удовольствие мучить людей. Уж я-то знаю, поскольку был его братом, и в основном от него доставалось мне. Только когда я сравнялся с ним в силе и смог защищаться, он оставил меня в покое. — И барон фон Даркмур почти шепотом закончил:

— Увидев его труп, я впал в такой гнев, что в ту минуту убил бы тебя на месте своими руками. Но когда ярость прошла, я осознал, что испытываю облегчение от его смерти. Убив его, ты оказал миру услугу, только мир, боюсь, этого не оценит. Маме не терпится увидеть тебя на виселице, а я… Я думаю, что пришел сюда, чтобы сказать тебе, что по крайней мере один из твоих братьев не питает к тебе вражды.

— Братьев?

— Э, Эрик, ты не единственный незаконный сын нашего папеньки. В Королевстве у тебя, может быть, десятка два братьев и сестер. Но ты — самый старший, и твоя мать постаралась, чтобы все узнали об этом. Мне кажется, что это и есть та настоящая причина, по которой тебя завтра повесят.

Эрику пришлось собрать все свое мужество.

— Еще посмотрим, что скажет принц.

— Ну, разумеется, — ответил Манфред. — И если тебе каким-то чудом удастся избежать виселицы, когда отбудешь свой срок, напиши мне. — Он повернулся и пошел к двери, но по пути обернулся:

— Но если хочешь остаться в живых, не появляйся в Даркмуре.

После его ухода Эрик постоял с минуту в раздумье, а потом вернулся на свое место рядом со спящим Ру.

Время тянулось медленно, а Эрик не мог заснуть. Кое-кто из осужденных дремал, но сон их был неспокойным, и только Бигго и Шо Пи, казалось, спали по-настоящему крепко. Двое смертников беспрерывно шевелили губами — молились.

В полночь дверь отворилась, и стражники впустили в камеру жрецов разных богов. Они подошли к тем, кто пожелал исповедаться. Это продолжалось около часа; потом жрецы ушли, а от Лендера по-прежнему не было никаких известий.

Эрик наконец впал в полудрему, хотя то и дело просыпался в панике, с бешено бьющимся сердцем, задыхаясь от подступающего страха.

Вдруг тишину разорвал громкий лязг. Эрик вскочил на ноги и увидел Лендера. Он толчком разбудил Ру, и оба юноши бросились в дальний конец камеры.

Увидев, что Лендер принес с собой, Эрик похолодел. В руках у стряпчего была пара сапог из мягкой кожи с высокими голенищами, свисающими вбок. Это были сапоги для верховой езды, отлично сшитые и искусно украшенные. Эрик понял, почему Лендер принес их сюда.

— Мы должны умереть? — спросил Эрик.

— Да. Час назад принц принял решение, — сказал Лендер, протягивая сапоги сквозь решетку. — Сожалею. Я надеялся, что мне удалось построить убедительную защиту, но мать человека, которого вы убили, — дочь герцога Ранского и пользуется большим влиянием при королевском дворе. Сам король рассматривал ваше дело, и в конце концов вас осудили на смерть. Ничего нельзя было сделать. — Он указал на сапоги, которые отдал Эрику. — Это — последний дар твоего отца; я думал, что тебе захочется носить их хотя бы те несколько часов, что…

— Нас повесят… — прошептал Ру. Эрик протянул сапоги обратно.

— Продайте их, мастер Лендер. Вы говорили, что денег, которые он мне оставил, не хватит на ваш гонорар. Лендер сделал отрицательный жест.

— Нет, я проиграл — и передам твои деньги тому, кого ты назовешь. Мне не за что платить, Эрик.

— Тогда отправьте это золото моей матери в Равенсбург. Она живет в трактире «Шилохвость», и о ней больше некому позаботиться. Скажите ей, чтобы тратила деньги разумно, поскольку я уже никогда не смогу ничем ей помочь, — сказал Эрик.

Лендер кивнул:

— Я помолюсь, чтобы боги были милостивы к тебе, Эрик, и к тебе, Руперт. В ваших сердцах нет зла, хотя вы и совершили ужасное дело. — Уходя, он был близок к тому, чтобы разрыдаться.

Эрик поглядел на друга своего детства и ничего не сказал. Да и говорить было нечего. Он сел, стащил свои простые сапоги и натянул новые. Они пришлись ему впору, как будто были пошиты специально на него. Высокие, почти до колен, они облегали ногу как мягкий бархат, а не грубая кожа. Эрик знал, что он за всю жизнь не заработал бы столько, чтобы позволить себе купить или сшить такие.

Он вздохнул. По крайней мере он будет носить их часть дня и успеет пройти в них до виселицы. Ему было жаль только, что не удастся испробовать их на лошади.

Ру безвольно опустился на пол, прижавшись спиной к решетке, и взглянул на Эрика круглыми от страха глазами.

— Что же нам делать? — прошептал он. Эрик попытался ободряюще улыбнуться, но у него вышла лишь кривая гримаса.

— Ждать.

Больше ничего не было сказано.