Тень от башни

5. Ведьма

— Как книга?

— Не очень. От автора «Первой крови» я ждала большего, — но она продолжала читать, дошла почти до конца. — Посредственные рассказы — сама я могла бы лучше.

Герман засмеялся, и она обиделась:

— Не веришь?

— Верю. Все нынче писучие. — Она молчала, и он добавил: — Саша вон тоже пишет.

— Автобиографию с ретушей. Ну, там, он шварцевский Ланселот — кругом драконы, демоны и тэ дэ… У него в блоге висит.

Герман знал — он читал вывешенное в блоге. Держать врага в виду он был обязан. Что касается самого Германа, он никогда не писал ни стихов, ни прозы, игнорировал социальные сети, не вёл дневника. В эпоху, когда только ленивый не одаривал друзей переплетенными изданиями своего блога — хорошо если не твитов! — он постепенно чувствовал себя белой вороной.

Они сидели на веранде, чуть выше первого этажа. Над западом горел закат. Вечернее солнце, утратившее лучи, снижалось за окоём, уходя в Атлантический океан и дальше — там смотрят совсем другие глаза… Оно будто полнилось снизу водой, и вода прибывала — до половины шара, выше, выше… Красное солнце подёрнулось дымчатой полосой сухого вина. Шагом пониже силуэт горы, мутный — гладкая без рельефа плоскость, врезанная в алеющий горизонт. Только четыре огонька на склоне, в ряд позволяли отгадать там ландшафт, дорогу на серпантине. Слегка волновалось море. Острыми пальцами косматых лап тянулись в ночнеющее небо пальмы.

Потом настала ночь. Надя сидела в отеле, читая уже третий час напролёт, никуда не желала идти, не желала подняться в номер. Время от времени бармен приносил ей новый стакан чая с кружкой холодного молока. Не имея близких друзей, она там не менее стремилась бывать в обществе, ежедневно куда-нибудь выходила гулять, чтобы просто усесться с книгой на набережной, в кафе. Она могла в это время не обменяться ни с кем и словом. Человеческий гомон и шум застолий, простая музыка ресторанов будто подпитывали её обыкновенным весельем жизни, а без него она иссыхала, мрачнела, и по углам девичьих губ и глаз являлось неприятно взрослое, глубокое, старое, не таящее никаких иллюзий. Или, может быть, Герману так казалось, потому что она была иной, была женщиной, ведьмой.

Она перевернула страницу, другую — последнюю — закончила и закрыла книгу. Взвесила её на ладони, будто гадая, стоит ли сохранить, и решила иначе — отправилась к библиотечке отеля. Герман поднялся с кресла — это стоило ему усилий — и пошёл за ведьмой.

— Джеймс Херберт, The Fog[20], - прочла Надя на обороте. Проигнорировав полочку русских любовных романов и детективов, она опять взяла что-то английское. — Роман, хоррор. Классика жанра.

Она сунула на место книги сборник Моррелла, взяла роман под мышку и вышла в пустующую застеклённую часть веранды.

Кресла были удобные, дорогие. Герман позволил себе чуть расслабиться и немедленно ощутил, как адски устал. Это была телесная и душевная, целостная усталость. Мозг обрабатывал реки данных, полученных по слишком многим каналам, и постоянное напряжение истощало. Мультисенсорная маска долгосрочно ухудшала дело. Она слагала инфопотоки камер в мозаику цвета и звука, слишком тяжёлую, многоплановую даже для тренированной головы. Прибор был не предназначен для двадцати четырёх часов в сутки. Герман не мог расслабиться и во сне — перегруженная работой субличность-«вахтёр» держала прямую связь к органам чувств, отказывалась приглушить каналы. И — Надя. При всей её детскости было что-то в её словах, движениях души, жестах, позах, что держало Германа Граева в постоянной боеготовности. Code yellow.[21] Она тревожила его. Заставляла атаковать.

— Герман? Тебе что, нехорошо?

Она стояла у стекла, глядела в молодую ночь. Не схваченные заколкой волосы обрамляли лицо. Герман хотел отозваться, покритиковать непатриотический выбор чтива, дать ей понять, что он здесь, рядом с ней, для неё — но не сумел найти слов. Беспрестанное напряжение стольких дней дорого ему стоило. Он и хотел произнести какие-то слова, но сильнейшая его часть, центр тяжести воли, не дал на это добро. Он экономил силы. Язык и губы не двигались, хотя были совсем легки.

Надя обернулась и посмотрела ему в глаза, потом прошла к выключателю и прикрутила его до упора. В скудных обмылках света со двора она превратилась в пепельный силуэт. Герман больше не видел лица, блеска глаз — лишь неровную тень. В форме девушки жила тьма. Она сострадала.

— Ты поспи. — Голос был одеялом, которым его укрывает мать. — И без тебя мир вертится, Герман.

Он мгновенно уснул. Субличность-«вахтёр» поняла, что случилось, чем это грозит, но приказ был сильнее, не допускал и мысли об ослушании, тени протеста против невозможности такой мысли. Ведьма вырвалась, Герман не удержал контроль.

Кто же знал, что она умеет и это?