Тень от башни

1. Голгофа

— Stop here and let me out[1], - велел Саша водителю.

Смуглый кривой испанец скосил глаза, наткнулся на Сашин взгляд в зеркале и молча сделал как сказано. Автобус попылил дальше в Барселону. Саша потянулся, впившись пальцами в ладони, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, оттеснил боль и зашагал вслед.

Пешком он прошёл километров пять. Барселона встретила гостя косыми красными лучами солнца на закате, насыпным плоским холмом и крестами, на которых были повешены его люди. Крестов было семь, как и членов организации в Барселоне. Они стояли у дороги у подножия холма, и Саша решил — всё правильно. Этих людей, простых христиан, казнили там, где следует — под Горою Черепов, а на высоте над мучениками незримо взлетал в Небеса тот Крест.

Сборище зрителей на обочине было невелико, меньше, чем следовало ожидать. Кое-кто снимал сцену казни на камеры и мобильные телефоны, фотографировали и из проходящих машин, а рядом, под удачным углом к солнцу, стояли съёмочные группы местного ТВ. Саша нырнул в толпу и подошёл поближе. Все его люди были уже мертвы. От бледных тел шёл грязный и кровяной запах смерти. По лицам ползали мухи, влезали в открытые рты. Он знал убитых, конечно, в лицо, знал всех семерых — не далее года назад он сам втянул их, единомышленников, сетевых знакомых, в Последний крестовый поход. Ячейка не оправдала надежд, её уничтожили перед первым же крупным делом. Для Барселоны организация избрала классику городской герильи — начинённые гайками и болтами бомбы, работающие как кассетный снаряд, который рвёт в фарш плоть и кости. Заложить бомбы решили в метро — поутру, когда вагоны полны людей, спешащих к своим уютным рабским галерам. Правитель города Эрнандо Барка оценил дар по-своему и вздёрнул дарителей на кресты — метод убийства древний, как мысль государства. Вот пара, Ирма и Оскар. Ося с женой… Приспешники дона Барки даже не потрудились распять их рядом: Ирма висела в заднем ряду, её супруг — впереди, ближе всего к дороге. Это презрение к личности, к жизни казнённых достало Сашу особенно глубоко.

Он поднял руку, будто решил почесать над ухом, и незаметно коснулся виска двумя пальцами, отдавая честь мёртвым. После того, как вагоны взлетят на воздух, Саша планировал маленький праздник — собственно, он был намечен на завтра. Загородный коттедж Оси с Ирмой прекрасно бы для него подошёл. Я подниму бокал за каждого из вас, пообещал он, глядя снизу вверх в мёртвые лица, — а в вечности мы их подымем вместе. Он повернулся и пошёл прочь.

Лишь миновав высокий стенд с голографическим портретом дона Барки, Саша сообразил, что ноги бездумно продолжили его путь и повлекли его к городу по шоссе — туда, куда он и шёл. Если выставка актуального искусства бесов предназначалась специально для него — а для кого ещё? — то оставаться на дороге — не лучшая из идей. Саша уже так долго ждал пули снайпера, что неизвестная эта пуля, надписанная его именем, ощущалась костями черепа, беспокоила будто дырой в виске и свербёжкой над переносицей, между глаз. Куда она попадёт?.. Он притормозил, раздумывая, где скрыться, и тут стенд ожил. Эрнандо Барка заговорил.

— Вот кто ворует овец из моего стада.

И умолк. Он был старый мёртвый солдат, мрачный лик с пожелтевшей, словно пергамент, кожей. Хозяин Каталонии и Барселоны носил мундир испанского улана — не настоящий, а вроде того, как публика представляла себе теперь облачения воинов старых времён, уланов, мушкетёров и гусар, какими они были в голливудских кинолентах. Стильная эта фальшивка сидела на нём как влитая, мундир — и дон Барка в мундире — казался более настоящим, чем настоящее. Глаза его были пусты, темны. Саша ждал, что людоед скажет дальше, но Барка молчал. Он оставался безмолвным без всяких усилий, как всё неживое — длинный тощий мертвец. Саша решил представиться.

— Саша Плятэр, — и он насмешливо отдал честь тем же жестом, что у Голгофы. — Пренеприятно познакомиться.

— Взаимно, — ответил улан. — Куда это Вы идёте?

— К Святому Семейству, — заявил Саша. — Можно? Я просто паломник.

— Отправляйтесь назад в Россию, — сказал дон Барка. — Барселона не любит таких гостей.

— Я не россиянин, а ты не Барселона, — сказал Саша. — Ты просто муха на распятых трупах.

— Которые трупами бы не стали, не навяжись ты им в командиры. Гнильё — но я бы оставил их жить.

— Ничего, Церковь стоит на крови мучеников. Эти уже с Христом. На земле их заменят другие.

— Которых мы тоже убьём.

— Конечно. — Саша выхватил меч, отбрасывая полу плаща в сторону, и с наслаждением ощутил жизнь полиметалла клинка, этот острый скользящий вес. — Что вы можете, кроме как убивать?

Он ударил в глаз голограммы. Эрнандо Барка не шелохнулся, не перевёл взгляда на острие. Он продолжал смотреть Саше в лицо. Набрякшие веки не поднялись ни на йоту, и Саша перекрестил его лезвием — раз, второй, третий. Стекло, сухо треща, осыпалось наземь.

— Подохни, гад, — сказал Саша. Он встряхнул головой, чтобы вытрясти из волос пару мелких осколков. Левый висок вдруг заныл. Саша дотронулся до этой боли, щеки, лица. Оп-па, порезался. На перчатке была кровь и ещё какая-то капля. Вода. Он лизнул её. Солоно. Саша понял, что плачет.

— Прошли годы… — битый голос зашелестел с земли, и он содрогнулся. Осколки экрана лежали, белые, как искрошенный лёд — маленькие зеркала. Лик дона Барки жил в них, разбитый вдребезги, но всё ещё узнаваемый, цельный. Саша непроизвольно глянул в небо, страшась увидеть над городом силуэт улана, но небо было пустое, глубокое и прозрачное, как жара. А голос от земли вещал:

— …прошли десятки лет с тех пор, как я заглядывал в катехизис, но за попытку взорвать городское метро, помнится, не обещано рая.

— Так перечитай, — сказал Саша, лихорадочно соображая, что делать. Топтать осколки ногами? Смешно. Бежать отсюда? Позорно.

— Ты сам отправил их в ад, — сказали осколки. Голос переливался из одного в другой, будучи одновременно во всех. — Ты, не я.

— Замолчи, — крикнул Саша, сорвал с себя плащ, расправил и бросил наземь, на этот проклятый лик. Плащ накрыл далеко не всё. Не дожидаясь, пока дон Барка снова скажет правду, Саша взлетел на побитый стенд, оттолкнулся и прыгнул на уходящий из города грузовик. Пусть думает, что я бегу. Удар о крытую поверхность отдался болью, кости будто бы разлетелись в щебень, как чёртова голограмма. Саша завыл и вжался лицом в тарполин. Он невероятно остро чувствовал всё — малейшие выбоины дороги, ткань под губами, её структуру и пыльный запах, одежду, обувь, рукоять меча. Зажигалку в кармане. Осколки дьявольского экрана проводили машину вспышкой — последней, алой в лучах заката.

Через несколько минут, показавшихся вечным адом, боль стихла с масштабов бури до своего обычного уровня — безвыходного тупого нытья сжатых полиметаллом костей, c которым Саша уже почти сжился. Перед туннелем грузовик сбавил ход. В темноте Саша спрыгнул, перекатился через бетонный забор на встречную полосу и уцепился за другой грузовик, громадную чёрную тварь, идущую в Барселону. Недолго думая, он перебрался ей под брюхо. Тело упорно страдало, но что-то, не разум и даже не воля, а просто цепочка вбитых в подкорку животных умений, отлаженно отдавало ему приказы, обеспечивая верную последовательность действий. Саша вцепился руками и ногами сам не зная во что, изо всех сил прижался к удушливому железу и стал невидим. Он ехал, словно рыбка-прилипала на акуле. Грузовик выскочил из туннеля, миновал Голгофу, влился в ещё больший поток транспорта и вполз по 25-му шоссе в город.