Тень Беркута

– Ну?!

– Все, как ты и говорил. Хочет отвести меня в замок к Морене.

– А ты?

– А я согласился. Завтра и отправляемся.

– О-хо-хо, – вздохнул домовой. – Ну, от судьбы не убежишь. Присядь, рассказывай...

– Да, о чем там рассказывать… Начал сразу с Руженки. Сказал, что без моей помощи не освободит ее. Потом, как я сделал вид, что не верю ни одному слову, перевернулся на волколака.

– Ого, так далеко зашло?

– Ну, я сначала ему сказал, что знать не знаю никакой Морены, и что все те старые боги лишь выдумка. А он, в доказательство своих слов...

– И не кинулся на тебя? – тревожился гном. – Оборотни, когда влезают в волчью кожу, делают такое, о чем в человеческом облике и не подумали бы. А он же на тебя, ох, лют...

– Ринулся...

– И что?!

– Я и сам не пойму, – пожал плечами Найда, – все так быстро произошло... Он прыгнул, я выставил перед собой руки... Что-то сверкнуло – и нас разбросало в разные стороны...

– Ого! – щелкнул языком от восторга Митрий. – Все ж мой нюх меня не подвел. Сколько знаю тебя, сколько нянчу. А запах не тот, не человеческий...

– Вот и он так сказал, – приуныл Найда. – Что же я такое, Митрий? Может, тоже – оборотень?

– А вот сейчас и выясним. Давно с твоим отцом поговорить собирался, да все не с руки было. Ну, а теперь, уже в сам раз... Пошли к старику. Пусть поведает, как тебя нашел. Что-то мне в той истории не вяжется. Я ж и сам не ведал ничего толком. Разбудил лишь… А Опанас сразу к псарне ринулся, волкодавов спускать, – и домовой решительно поднялся. Глаза его были как раз на уровне Найды, и парень увидел у них такое искреннее детское любопытство, что не смог удержаться от улыбки.

– Тут неизвестно что деется, – обиженно забурчал Митрий, – может, судьба мира решается, а ему хихоньки... Не буду тебе помогать, коль такой умный. Сам все делай... – и крутнулся убегать. Но Найда ловко поймал малого за край свитки.

– Погоди, Митрий, что ты выдумываешь? Уже и улыбнуться при тебе нельзя? Не бесись... Я к тому веду, что оно совсем по-детски получается: «Папа, папа, а расскажите-ка, откуда вы с мамкой меня взяли?»

– Хе-хе, – хмыкнул Митрий и тоже улыбнулся. – Оно, может, и смешно было бы, если бы ты – не был найденышем, – и решительно юркнул в дом.

Опанас полулежал, полусидел на лежанке, что ее Найда пододвинул к маленькому окошку. Сильный, как тур, Опанас прошлой зимой неожиданно упал во дворе, и больше уже не поднялся на собственные ноги. Не помогло ни барсучье сало, ни битье крапивой, ни заговоры знахарские. Полный сил человек угасал на глазах. Бредил, сох, а вся часть тела, что ниже пояса, стало будто и не его, хоть отрежь... Увидев Найду, он радостно улыбнулся. А парень смахнул с ресницы непрошеную слезу и присел на край лежанки, в ногах у отца. Лишь Митрий бесцеремонно вылез почти на подушку. Он всегда вел себя так с больным, и Опанас не обижался. В конце концов, что ж: все мы лишь гости в этом мире, так зачем своими горестями портить настроение остальным членам семьи. К тому же Митрий ухаживал за ним лучше кого-либо иного, потому что имел много времени и редко спал ночами...

– Вот что, Опанас, – приступил домовой сразу к делу. – Давай-ка вспомним, как все началось в истории твоего сына...

Больной непонимающее посмотрел сначала на домового, а после перевел взгляд на сына.

– Когда Найда нашелся, – нетерпеливо объяснил Митрий, – я разбудил тебя, но о волках ничего не говорил. Откуда ты узнал, что волкодавов нужно выпустить?

– Ангел, – тихо ответил Опанас. – Мне ангел это посоветовал...

– Точно ангел? – переспросил Митрий. – Или, может, кто-то из более высоких? Херувим, серафим, престол? Хотя, какая разница... Да и не различаете вы их... Следовательно, ангел... А теперь, как волколак ринулся, молния блеснула... И Морена опасается... Ну, Найда, либо в тебе скрыта мощь Единого, или ты под его самым пристальным вниманием. И как же я, старый дурень, сразу не раскумекал? Хотя, чему здесь удивляться? Я уже столько лет живу среди людей, а у вас на каждом шагу следы присутствия Единого. И иконы, и дома святой водой окроплены... Долго ли нюх потерять? Ой, что будет!.. И ничего больше интересного он тебе не сказал? Ангел…

– Интересного? Да нет... Сказал, что молитвы мои услышаны, и, чтобы я шел к псарне. А как время наступит, то я сам догадаюсь, что делать... А дальнейшее все уже сто раз говорено.

– И о ребенке ни одного слова?...

– Ни одного... Ты что-то разузнал, Митрий? – ничего не понимая, поинтересовался Опанас.

– А? – будто опомнился тот. – Да нет, ничего... Это я о своем... Вас, людей, не касается. Хотя, – хлопнул себя рукой по лбу, – нужно же проверить. Найда, молись! Живо!

– Чего бы это? – удивился тот.

– Живо тебе говорят, – аж топнул ногой тот. – А когда закончишь молитву, добавь: «Если отец не выздоровеет, я и шагу из дома не ступлю! Ни о каком замке и слушать не стану!». Но так скажи, чтобы тебе поверили! Понимаешь?

И Найда понял. Не поверил слишком, но понял... Того, чтобы он к Морене попал – не только она добивается! И если домовой не ошибается, у него есть возможность помочь отцу. Отблагодарить за все, что тот с матушкой сделали для чужого, найденного ребенка. Поэтому молился парень так горячо, как никогда до сих пор! Как будто Единый стоял перед ним, а он слово за словом говорил ему в глаза... А когда закончил молитву, показалось Найде, что посветлело на мгновение в комнате, будто солнце выглянуло из-за тучи, и одновременно с тем ойкнул и подпрыгнул на подушке Митрий.

– Есть! Был!

– Кто? – не понял Найда, что кроме света ничего не заметил.

– Уриил! Чуть не обжег меня... Ты добился своего! Единый согласился!.. Опанас, вставай! Думаю, ты уже выздоровел!

Но тот, как оказался, крепко спал.

– Гм! – хмыкнул Митрий. – Но я ж его собственными глазами видел. А царь ангелов просто так не посещает больных...

Найда лишь с сомнением покачал головой.

– Ах, так?! – разозлился не на шутку домовой. – Ну, гляди! – Он развернул шкуры, которыми были укутанные ноги больного и больно ущипнул за одну. И здесь произошло то, чего Найда не видел уже больше года. Отец забурчал что-то сквозь сон, поджал ногу под себя и перевернулся на другой бок. Слезы радости так и потекли из глаз парня. Гном тоже шмыгнул носом и отвернулся к окну.

– Спасибо тебе, Митрий, – растроганно прошептал парень.

– Ов-ва, а я здесь при чем? Бога своего благодари... Но не слишком спеши... Все они одинаковы. Кто и знает, какую еще службу придется за эту милость отслужить...

– Ет, безразлично, – отмахнулся Найда. – Теперь, хоть в ад...

– Ну, у Морены веселее будет, – скривился как среда на пятницу домовой и вдруг прибавил. – Знаешь что, поеду и я с тобой!

– Нет, Митрий, нет, – неожиданно серьезно ответил Найда. – Тебе со мной никак нельзя. Юхим сразу что-то заподозрит. Посуди сам: где это видано, чтобы домовой по миру валандался?

– Гм... – хмыкнул неуверенно тот.

– И еще, − к Морене Юхим меня в целости доставит, потому, что такой у него приказ. А это значит, что в дороге помощь мне не нужна. А в замке − Морена избавится от тебя быстрее, чем ты до пяти досчитаешь. Особенно, если мы прибудем вместе...

– Да, верно рассуждаешь. Вместе − опасно... Никак нельзя. Здесь ты меня убедил. Ну, тогда, собирайся себе в дорогу, а я – не буду путаться под ногами. Дам лишь еще один совет: сходи к священнику, исповедайся... Кто знает, чем все закончится.

Сказав все то, Митрий прощально махнул рукой и скрылся в мышиной норе, словно и не было его здесь. И лишь беспокойно ворочался на лежанке Опанас, напоминая о чуде, которое только что произошло в этой избе...

* * *

Думая о Руженке и обо всем остальном, Найда медленно шел темными улочками еще сонного княжеского города. До утра оставалось еще несколько часов, и только незлобивый, так – для порядка, собачий лай сопровождал его. В предутренней мгле едва-едва угадывался берег Днестра, в основном закрытый домами Пидгороддя. А княжеский детинец – на горе, вместо рва, Луквой охвачен. Только через мост из Пидгороддя в сам Галич дорога ведет. А мост на цепях. Подняли – и жди вплоть до утра над рекой...

Как будто и не спал парень этой ночью, осмысливая все услышанное и увиденное за вчерашний день, а стук десятника услышал все же сквозь сон. Усталость взяла свое...

– Что случилось, Петро? – поинтересовался шепотом сквозь окошко, чтобы не будить родителей.

– Воевода из Киева прискакал, – так же шепотом ответил десятник. – Поторопись... Сам знаешь, Дмитрий шутить не любит.

– Всю дружину созывает? – обеспокоился Найда, понимая что княжеский воевода не просто так приехал.

– Там узнаешь, – ответил Петр и поспешил дальше, будить остальных.

Не медлил и Найда.

У ворот в княжеский двор его остановили часовые. Окликнули еще издалека, услышав шаги. Что значит, воевода неподалеку! А вчера и не почесались бы, наверное? Не война, в самом деле…

Найда узнал говорившего по голосу и отозвался немного насмешливо:

– Не надрывайся, Стецько... Это я, Найда.

– А-а-а, – протянул часовой. – Куница... Ой, братику, достанется тебе наверно сейчас, как бедному в котомку...

– С чего бы это? – слегка встревожился парень, потому что с Рыжим Стецьком они приятельствовали, и тот не стал бы пугать его ни с того, ни с сего.

– Ничего не знаю, но сзывает Дмитрий только самых сорвиголов из всей дружины. И не похоже, чтобы вы понадобились ему, для пира.

– А еще что слыхать, Стецько?

– Вот, хоть поклянусь, – перекрестился широко Рыжий. – Кроме того, что они заперлись с сотником вдвоем еще вечером, никто, ничего не ведает. А теперь ратников созывают...

– И Одарка? – не поверил Найда.

– Ха, Одарка... Этот дьяволенок в юбке, может, и выведал что-то... Но, попробуй у нее что-то выспросить...

– Да, от нее и в самом деле никогда не знаешь чего ожидать. То сама тараторит, хоть уши затыкай, то надуется, как мышь на крупу, и тогда – слова из нее не вытащишь, – согласился Найда и двинулся во двор.

– Приказано идти в трапезную! – крикнул ему вслед Стецько.

– А ты говорил, что не знаешь, чего зовут, – улыбнулся Найда. – А похоже, воеводе и в самом деле, грустно без меня мед пить.

– Тьфу на тебя! – сплюнул в сердцах Стецько и прибавил, обращаясь к своему товарищу по страже. – Его, вероятно, черти в аду на вертеле над огнем будут крутить, а он будет говорить, чтоб не спешили переворачивать, а то корочка еще не хрустит...

Размышляя над тем, что появление Дмитрия может помешать ему отправиться с Юхимом на поиски Руженки, Найда вошел в боковое крыло замка и стал медленно подниматься лестницей на второй ярус. Но только лишь он поставил ногу на ступеньку, как из левой галереи выскочила сломя голову служанка, и столкнувшись с ним, едва с ног не сбила.

– Ей, опомнись! – воскликнул он в сердцах, хватая девушку за плечи, чтобы не упасть самому и удержать ее. – Куда прешь, будто ослепла? Горит где-то или мышь за пазуху упала?

– Куда нужно туда и тороплюсь, – буркнула та. – Тебе что?

– О, – удивился Найда. Потому что, узнал по голосу, что держит в своих объятиях именно дочку ключницы, Одарку. – Про волка вспомнишь, а он – тут как тут...

– С кем же ты, вояка, посреди ночи обо мне балакал? – засмеялась, пристальнее присматриваясь. – И вообще, ты кто? Что-то не признаю...

– Тьфу, на тебя, Одарко. Это же я, Найда...

– Найда? – переспросила девушка и сразу же всхлипнула. – А говорили, что ты разум потерял... За Руженкой побиваясь.

Найда промолчал.

Девушка снова всхлипнула. И парень поневоле провел рукой по ее волосам.

– Не надо... Как-то будет...

Растревоженный девичьим сочувствием и слезами, парень неожиданно и сам ощутил какую-то неуверенность. Ведь, все эти небылицы были очень интересными и поучительными, но он же собственными руками опускал гроб с телом Руженки в землю в стороне от кладбища. (Подозревая жену Юхима в самоубийстве все священники наотрез отказались погребать ее по христианскому обряду). И еще вспомнил Найда, как однажды, где-то перед Зелеными праздниками, он встретил ее случайно одну, близ запруды, на которую женщины сходилась стирать. Руженка тогда протянула к нему руки и сказала умоляюще: «Найдочко, милый, дорогой, я так больше не выдержу!» Но, когда он хотел приступить ближе, испуганно отшатнулась и сломя голову кинулась наутек. Что же касается рассказов Юхима и обещаний Митрия, то все они, пока, остаются лишь словами... Кто знает, где она, та Морена, со всем своим замком? Да и существуют ли вообще?.

– Слушай, Одарка, – попробовал прогнать от себя смурые мысли Найда и отвлечься. – Ты случайно не знаешь, чего Дмитрий нас созывает? – спросил не особенно рассчитывая получить ответ.

Но та неожиданно ответила тихо:

– В полночь носила воеводе и Афанасьевичу трапезу и поняла, что они очень обеспокоены... А еще слышала... краем уха... – прибавила она, немного помолчав и как будто колеблясь, – …как Дмитрий сказал: «...на такое нужно самых отчаянных сорвиголов, и в то же время – самых верных. Хотя, вероятно, даже из них не каждый согласится!». Вот как... А теперь – пусти. Некогда мне с тобой болтать. Воевода мед ожидает. И тебе не лишне поторопиться. Там уже почти все собрались…

Поскольку Данила Романович перебрался со всей семьей в Киев, а впоследствии туда же выехали и князь Василько с воеводой Дмитрием, то в княжеском замке сделалось голо и пусто. В когда-то ярко освещенных галереях и коридорах горело едва по одному факелу, а жгли их лишь в трапезной и людской. И весь замок как-то притих, будто пес, который неожиданно остался среди чужих людей, без хозяина.

Не задерживаясь нигде больше, Найда быстро дошел до дверей трапезной, тихонько отворил их и проскользнул внутрь. Здесь, около самого порога, уже толпился с десяток его товарищей, поэтому прибытие еще одного ратника осталось незамеченным. Во всяком случае, воевода не подал виду, что обратил на это внимание.

Могучий, высокого роста воевода Дмитрий был похожим на медведя. Та же мягкость и нарочитая ленивость в плавных движениях. Тихая, чуть ворчливая манера говорить... И только острый блеск в твердом взгляде умных серых глаз предупреждал: этот мужчина может быть смертельно опасен, − врагам лучше быть осторожнее.

Он сидел за дубовым столом на главном месте, опирая локти на столешницу, подперев подбородок кулаками, слегка шевелил длинными половецкими усами и рассматривал дружинников, что растерянно переминались перед ним по другой конец длинного зала.

Сотник Трофим Клин, или Афанасьевич, как звали его за глаза все другие, стоял немного позади и справа грозного воеводы и злорадно улыбался. Он умышленно не предупредил воинов, почему тот хочет их видеть, а даже наоборот – пустил слух, что дела их плохи, потому что припомнятся теперь все выходки и достанется каждому сполна. Сотник не был злым, но эти смутьяны таки въелись ему в печенку. Все же − созванные, как один, были из той разбойничьей породы, что за ними на вербах золотые груши растут. Хотя, надо было признать, в ратном деле – рубаки умелые и отважные. А Дмитрий молчал и смотрел так пристально – будто взвешивал душу каждого на ладони.

Под его взглядом ратники обеспокоено сопели и прели, перебирая мысленно все свои провинности. И медленно, словно невзначай, пытались спрятаться за плечи товарищей. Поэтому минуло не так уж и много времени, а все они незаметно для себя, выстроились в колонну с Найдой во главе. Потому что лишь тот не прятал глаз, а спокойно ожидал, когда им наконец скажут: чего звали. И больше размышлял над тем, как это увязать с необходимостью оставить Галич. Потому что хоть Юхим придумал достаточно уважительную причину, но и воевода – не Афанасьевич. Если не захочет, то и говорить не станет с каким-то ковалем, пусть даже оружейником и золотых дел мастером.

– Как звать? – отозвался наконец Дмитрий, и голос его эхом отразился от стен трапезной, такая господствовала в ней тишина. Когда-то воевода знал всех княжеских дружинников по имени, но теперь, когда под его рукой была многотысячная киевская рать, не диковина, что лица галичан стали забываться...

– Найдой, родители кличут... – неспешно ответил парень, уважительно поклонившись.

– Найдой? – переспросил Дмитрий и прибавил более грозно. – Не прячешь глаза передо мной, голову не клонишь... Безгрешный что ли? Не чувствуешь за собой никакой вины? Не верю! Сотник таких сюда не звал!

Парень молча пожал плечами. Зачем зря боярина раздражать?..

Тогда воевода сорвался с места и треснул кулаком по столу.

– Чего молчишь? Языка проглотил? На дыбу велю поднять – все скажешь! – и впился в парня пылающими зрачками.

– Перед князем вины не имею, – твердо ответил Найда, и глаза таки не отвел.

– Остальные тоже невинные ягнята? Ангелочки небритые? – набросился и на других ратников Дмитрий, чтобы не показать, что остался доволен смелым ответом дружинника.

– Отец воевода, – загудели все вместе, выпихиваясь из-за спины Найды. – Ну, мы... конечно это... того... Но перед князем – в любом случае! Разве ж можно?.. Афанасьевич, скажи за нас слово! Не дай обижать... Безобразничаем немножко... Бывает... Так со скуки... А за нашего князя, за Данила Романовича – хоть в ад!.. Ты же знаешь! Сотник, скажи...

– Знаешь? – поинтересовался воевода, переводя взгляд, в котором уже проблескивали искорки смеха, с ратников на сотника.

– Правду говорят, – важно подтвердил Трофим, хотя и не отказал себе в удовольствии выждать некоторое время, будто раздумывая. Глядя на то, как белеют и краснеют лица самых больших сорвиголов города.

– Галичане от них покоя не... Если ни тот, то другой что-то учудить должен. К драке слишком охочие... Девицам от них покоя нет.

– Что ж, – подобрели глаза воеводы, и он неожиданно для всех улыбнулся. – Говоришь, перед князем вины не имеешь? – переспросил у Найды.

– Истинно так!

– Хорошо... Любо...

Дмитрий еще раз измерил всех острым взглядом и неожиданно рявкнул так, что даже забренчали оконные стекла в окнах:

– Одарко!! Меду!!

Выряженная служанка, словно ожидала за дверью (а может так и было), сразу вошла с подносом, заставленным высокими берестяными кружками, а следом за ней двигал нескладный прислужник, неся обеими руками перед собой небольшой бочонок.

Все это было поставлено на стол. Пахолок, быстро и умело выбил чип и легко, будто из небольшого жбана, стал разливать мед по кружкам. Да так умело, что ни одна капля дорогого напитка не пролилась на белоснежную скатерть, которой был застелен стол. Вскоре кружки оказались наполненными, и две из них Одарка поставила перед воеводой и сотником.

Дмитрий взял свою в руку, а второй сделал приглашающее движение.

– Здоровье Данила Романовича!

– Здоровье! Здоровья нашему князю, Данилу Романовичу!!! – искренне, как один гаркнули дружинники и, выждав мгновение, пока воевода пригубит мед, припали к своим кружкам, как младенцы к материнской груди. И только Найда, сделав умеренный глоток, присел около стола на лаву, правда, не выпуская кружку из руки.

Мед и пиво варили почти в каждом галицком доме, но только князь и бояре имели возможность сделать для себя настоящий напиток, соблюдая настоящие пропорции, − такие, что требовали не менее чем десятилетней выдержки. Вот он и цветом, и вкусом, а главное крепостью отличался от того, простого медка, хорошо если годичной давности, которым обычно угощалась городская беднота. А Найда хотел сохранить ясность мыслей.

– Что так? – поинтересовался воевода, лукаво улыбаясь, хотя взгляд оставался холодным. – Мед не вкусен, или здоровье князя не слишком важный повод, чтобы осушить чару?

– Таким напитком, вероятно, и Боги не погнушались бы, – ответил Найда. – За здоровье Данила Романовича могу и гарнец смолы горячей выпить... Но мыслю, воевода, что не только для угощения ты нас позвал. Вот и хочу услышать все, сказанное тобой, не сквозь шмелиное гуденье в голове… А на донышко кружки, я всегда успею посмотреть.

– Согласен! – загудел довольно воевода и пригладил усы. – Любо-дорого слышать умные слова, похоже, быть тебе вскоре десятником.

– Гм... – хмыкнул на эти слова тихо сотник, но чуткое ухо воеводы уловило его сомнение.

– Имеешь что-то против этого молодца, Трофим? Говори сразу, пока еще поправить можно...

– Молодой еще, зеленый...

– Ну, – улыбнулся воевода, – это такой изъян, который с годами проходит. Молодой, да ярый... Воздержан.

– К хмелю да, но не в женщинах... У почтенного горожанина жену соблазнил. Поговаривают, что от этого она даже жизни себя лишила.

Найда даже побелел от неожиданной обиды. Еще мгновение – и он не сдержался бы, крикнул бы что-то безрассудное, но в это мгновение послышался полный возмущения голос Одарки.

– Ложь! Как только язык поворачивается так человека порочить. Да ведь Ружа лишь его одного любила. А Непийвода купил ее у стариков. А она терпела, горемычная, нелюбимого сколько могла, а как не стало больше мочи, то и утопилась. Отец-воевода! – прибавила умоляюще складывая на груди руки, – Не дай обидеть невинного. Его и так судьба боком обошла.

– Ого! – не сдержался от возгласа Дмитрий, и обвел внимательным взглядом всю троицу. – Видать, еще тот удалец из тебя, хлопче, раз мужчина обвиняет, а женщина в оборону становится... Но, однако, не мне в те дела вмешиваться... А из хорошего жеребца и конь хороший будет, – промолвил будто себе самому воевода. – Что же касается девушек или молодых женщин, то пусть сами сторожат свои подолы. Да, Одарко? – спросил насмешливо, не оглядываясь, на девушку, которая притихла, будто мышь. Уже и не рада, что разевала рот. – Не до этого сейчас... Другая беда над миром – орда Батыя! Дед басурманина не дошел до нас, а вот внуку, похоже, больше удастся. Земли стелются ему под ноги, словно все бесы ада собрались под его бунчук. И если монгольские тумены ступят на Галицкие земли, девицам уже некому будет жаловаться... Если живыми останутся...

Была в этих словах и горькая правда, и грусть, и неуверенность в собственных силах, ибо кому, как не воеводе знать, что ни одному войску еще не удалось выстоять против монгол.

Воевода окинул Одарку оценивающим взглядом и помрачнел еще больше.

– Оставь нас, – промолвил неожиданно резко, так что служанка даже вздрогнула и, не понимая чем прогневила боярина, испугано засеменила прочь, − за Одаркой, словно тень, потянулся и прислужник.

– Орды монголов стремительно движутся на Киев, и за ними остается лишь пепел от городов русских... – продолжил чуть погодя воевода. – Данила Романович поручил мне возглавить оборону города... А сам отправился в Пешт, окончательно убедить угринов к общему отпору Батыя. Даст Бог – остановим... Сюда не дойдут. Однако, советую готовиться к худшему. Галицкую дружину крепить нужно. Смердов вооружить... Сюда вскоре князя Василька ожидайте. Под его рукой обороняться будете. А может, и Данила Романович с помощью подоспеет... Монголы еще далеко. Месяц или больше минует, пока к вам докатятся.

Воевода помолчал немного и глотнул меду. Остальные охотно присоединились бы к нему, но их кружки давно были пусты, а налить себе собственноручно не дерзнул ни один. Найда же будто забыл о меде, нетерпеливо ожидая, когда воевода наконец скажет, ради чего сзывал их посреди ночи.

– Все мы здесь искренние христиане, – тихо сказал Дмитрий, будто извиняясь, и слова эти показались такими здесь неуместными, что все поневоле переглянулись. – Верим в Бога на небесах, но на земле больше полагаемся на собственные руки. Если б довелось мне самому год или два назад услышать басню, которую собираюсь вам пересказать, я рассмеялся бы да и только, но перед битвой жестокой лишь глупец отказывается от помощи. Откуда бы она не пришла... – он провел ладонью по лицу, будто стирал усталость и неуверенность. – Мыслю, вы со мной согласитесь...

Кое-кто из ратников кивнул головой, но воевода даже не посмотрел в их сторону. Казалось, он самого себя пытался убедить в собственной правоте.

– Готовясь к столкновению с Батыем, каждый должен сделать все, что в его силах... Данила Романович ничего об этом не знает, и приказывать его именем я не имею права. Поэтому мне нужны те, кто по собственной охоте согласятся рискнуть жизнью, и скорее всего – зря… Хотя, кто ведает, где теперь человеку безопаснее? За стенами замка – ожидая нашествия монголов, или диких горах – среди зверья...

Воевода повел взглядом. Пока еще никто не отводил глаз, даже, напротив – к почтительному вниманию добавилось любопытство.

– Не сомневайся, воевода, – отозвался в общей тишине Грицко Василек, самый старший среди присутствующих ратников, прозваний так за светло-голубые очи. – Что бы ты нам не поручил, мы исполним. Тем более, если от этого хотя бы немного аукнется Батыю. Старшие среди нас были у Калки. Помним еще...

Дмитрий поднял голову и встретился глазами с суровым взглядом воина.

– Это хорошо, что помните... – прибавил важно. – Такого надругательства Руси вовек не забыть, а стыда не смыть.

– Измена то была! – воскликнул пылко Грицко.

– Может, – опустил голову воевода. – Может и измена... Но нам о настоящем мыслить надобно. Поэтому, слушайте... – он еще раз обвел всех взглядом, увидел пустые кружки и прибавил, – но сначала нальем еще по глотку.

Дружинники не принуждали просить себя дважды.

– Начну издалека... Из Киева... В Лавре живет схимник. Дед Шемберко... Борода до земли, лет не меряно, и знахарь ловкий. Мыслю, что и на гадании знается, потому что не раз Даниле Романовичу хорошие советы давал. Правда, князь наш не всегда к ним прислушивался... Но, не об этом сейчас...

– Как наш Кандыба, – шепнул кто-то тихо позади Найды, так, чтобы не мешать воеводе.

– Так вот, на самого Архистратига Михаила пришел Шемберко ко мне. Сам пришел! А нужно вам знать, что старец этот лет пять из Лавры вовсе не выходил! Даже, на солнце не показывался...

* * *

…Когда Дмитрий увидел перед собой седого схимника, то весьма удивился. Видно было, что дальний путь дался старому трудно, потому что он напряженно с хрипом дышал и обеими руками опирался на крепкую клюку.

– Слава, Господу нашему! – промолвил тот тихо, тяжело переводя дыхание.

– Навеки слава, – ответил уважительно Дмитрий, поскольку кто же в Киеве не знал деда Шемберка. – Вы ко мне, дедушка?

– К тебе, сынку... К тебе.

– Чего же сами трудились? Надо было передать каким-то монахом или послушником, я и заглянул бы к вам в свободную минуту. Или в воскресенье, после богослужения...

– Того и приковылял сам, Дмитрий, чтобы у тебя, к словам моим, больше веры было, – тихо ответил тот, все еще с трудом переводя дыхание. – А мне очень важно, чтобы ты поверил. Для всех нам важно...

– Неужели такую несусветную небылицу будете плести? – попробовал пошутить воевода, но, встретившись с серьезными и подернутыми печалью глазами схимника, сразу спрятал улыбку. – Шучу... Поверь, отец – чтобы ты не поведал, поверю сразу. В твоем возрасте уже не остается времени на шутки...

– Сам рассудишь... – ответил тот наставительно. – Но я присел бы сначала, и так вся сила ушла на дорогу...

– Конечно, садись, дедушка, – спохватился Дмитрий и подвел старика к удобному креслу.

Тот уселся, уложил на колени бороду, чтобы по полу не волочилась, и промолвил:

– Веруешь ли ты в Господа Бога нашего, Единого?

– Конечно... – даже растерялся немного воевода. – Крестили родители. Не басурманин...

– А Давних богов чтишь? – продолжал выспрашивать дальше схимник, а глаза так и сверлили насквозь.

– Это же которых? – не понял сразу Дмитрий.

– Перуна, Велеса, Морену?

– Какие ж они боги, – пожал плечами боярин, – бесы...

– Что ж, пусть и бесы... Легче поймешь, к чему я речь веду.

– Если о бесах, – снова недоуменно пожал плечами Дмитрий, – то напрасно трудились. Я воевода, а не священник... Бесов изгонять не обучен.

– Ты слушай, слушай. Тебя касается или нет – потом будешь судить... Так вот, в день именин Архистратига Михаила, воеводы Божьего, пришел я к тебе, воевода земной, с предупреждением! Страшная угроза повисла над всем христианским миром. К коню Перуна подбирается Батый! А если он сумеет накинуть на него уздечку, то уже не найдется в мире силы, которая смогла бы остановить монголов. – Старик произнес это так торжественно, как будто прочитал молитву.

– Какой еще конь? – удивился Дмитрий.

Он быстрыми шагами смерил комнату и остановился у высокого окна, которое выходило на валы. Бросил глазом на работных людей, от которых аж роилось там, и вернулся к старику.

– Что Саин-хан разоряет Русь, мне известно. Что те не щадят ни малого, ни старого, – тоже ведаю. Но к чему здесь эта небылица?

– А ты еще послушай... – старик говорил уверенно и не походил на сумасшедшего. – В горах Карпатах, где-то возле Горган, под охраной Морены, в волшебном стойле, стоит конь Бога Войны. И имеет он такую чародейскую силу, что воин, которому удастся оседлать его − станет непобедимым в битве. А также, и войска, что под его рукой будут сражаться.

– Гм... – почесал затылок Дмитрий. – Перунов конь... В стойле у Морены?... Гм?..

– Не веришь?

– А должен?

– В рассказе моем нет ничего, что могло бы ослабить киевскую дружину. А вот, что будет, если конь такой и в самом деле существует? Вообрази себя или Данилу Романовича на нем? Конец Батыю!... А Галицко-Волынское княжество всю Русь объединить сможет!

– Красивая мечта... – вздохнул Дмитрий. – Как и каждая сказка, где справедливость и правда всегда торжествуют.

– Уста Вестника, который оповестил меня, не произносят лжи... И в подтверждение сказанного, станет моя смерть на Пилиповку. Так сказано.

Дмитрий сначала пропустил мимо ушей слова старого о смерти, − все они собираются умирать почти каждый день, а там, глянь, и многих молодых пережили. Но все же было в голосе его что-то такое, что заставило воеводу переспросить:

– Кто же этот вестник?

– Ангел...

– Ну, – протянул разочарованно Дмитрий, – если ангел, тогда, конечно... К его словам нужно прислушиваться, – и прибавил, притворно озабоченно, – Только, вот где мне того коня искать?

– Ты плохо слушал… Здесь он, Дмитрий. Где-то в наших горах...

– В горах? А подробнее неизвестно? Не позавидовал бы я тому, кто в поисках одной пещеры должен все Карпаты перейти. Мы же с князем сами из Галича, поэтому досконально ведаем, что такое горный край. А тем паче – Горганы…

– Кому дано, тот и перейдет... И еще одно скажу тебе, воевода: Бог постоянно говорит со всеми нами, но не каждый может его голос услышать. Не торопись с решением, но вспомни наш разговор на Пилипов день...

С теми словами старый Шемберко поднялся и поковылял прочь. В дверях еще задержался, осенил Дмитрия крестным знамением и прибавил:

– Бог с нами, Дмитрий. Внемлем же словам его!

* * *

– А на Пилиповку старик умер... – закончил рассказ Дмитрий. – И вместе с его смертью развеялись все мои сомнения. Тем более, что Саин-хан все ближе подступает к Киеву. Нужно было сразу ехать в Галич, но Данила Романович назначил меня воеводой и доверил оборону города. Сам направился в Венгрию – за подмогой... Я не имел ни одной свободной минуты. Нет ее у меня и сейчас. Но и забыть рассказ схимника не могу...

Он еще не докончил, но умолк на полуслове, потому что увидел, как ратники стали пересматриваться между собой и поглядывать на Найду.

– Черт возьми! Вы что же это, сучьи дети, − мне не верите?!

Воевода хотел было громыхнуть кулаком по столу, но почувствовал почтительное касание к локтю. Порывисто оглянулся и встретился взглядом с серьезными глазами сотника.

– Не горячись, воевода. Никто и на мгновение не сомневается в твоих словах. Я бы сказал – наоборот...

– Что, наоборот? – немного охладел боярин.

– Это касается Найды... – сотник явно не знал, с какого конца начать.

– Но говори же, что ли... Не тяни за душу! После всего, мной молвленного, выдумать что-то еще более невероятное будет трудно. Начинай...

– Двадцать лет тому назад Найду нашли в санях в предместье Галича. Младенец был единственным, кто выжил после нападения на путников стаи волков. А взрослых звери разодрали на клочья. Не удалось найти и косточки… Парень так до сих пор и не узнал, какого рода-племени.

– Слышал немного о той давней истории, – воевода сочувственно взглянул на парня, который не отрывал глаза от стола, – Но какое отношение эта трагедия имеет к моему рассказу?

– Наш галицкий дед-всевед, когда Христина, женщина, что усыновила Найду, принесла младенца к нему, погадав, сказал: «С волками – первый раз, а на белом коне – во второй».

– Именно на белом! – воскликнул Дмитрий. – Я забыл сказать, что конь чародейский именно белый. Словно саван смерти... Знать, хлопче, тебе суждено спасти нашу землю от врага. Два пророчества об одном и том же, это слишком, чтоб оказаться ложью!

В это мгновение сильный порыв ветра с грохотом распахнул оконные рамы и обдал людей таким жестоким холодом, будто на дворе был не июнь, а январь. Потом прогудел насмешливо под потолком и вылетел в дымоход над очагом. Окна же захлопнулись сами по себе, будто из комнаты дунуло еще сильнее, чем с улицы.

– Вот такого, – серьезно молвил Дмитрий. – Знать, не всем по нраву наше желание опередить в поисках Саин-хана.

И здесь будто проснулся Найда. Из всего, рассказанного воеводой, он понял лишь одно: тот таинственный конь находится в замке Морены. А, следовательно, все рассказы об этом замке не выдумка! И Руженка все-таки может оказаться там... Поэтому пусть мир провалиться, а он должен попасть в этот замок. Тем более, по словам Митрия, Богиня сама ищет с ним встречи.

– Воевода, – сказал негромко, но твердо. – Не сомневайся, если найти того коня в силах человеческих, я жизнь положу, но его найду. И в руки Саин-хана он не попадет. Поручи мне поиски... Головой присягаю, что не раскаешься.

Задумался над его словами Дмитрий. И долго молчал. Очень долго... А тогда решительно кивнул.

– Согласен!.. Действуй от моего имени и с моего благословения... Когда думаешь отправиться?

– Завтра.

Дмитрий удивленно вздел брови, но не сказал ничего.

– А сколько ратников с собой возьмешь?

– Никого, воевода.

– Разумно ли это?

– Сон я видел вещий... И открылось мне в нем, что все, кто пустятся со мной в путь, погибнут. Не хочу я того... Да и не в количестве сила. От зверя лесного сам оборониться сумею, а от монголов и сотня не защитит. Да и на городских стенах с тех ратников больше толку будет.

– Сон? – на какое-то мгновение в голосе Дмитрия зазвенела насмешка, но воевода сразу же и спохватился. – Наверно так и должно быть, если вспомнить о чем речь, да и с чего все началось… Поступай, как знаешь. Здесь я тебе не советчик.

Он еще немного помолчал, а тогда поднялся.

– Ну, светает... Пора и мне в путь... Будем прощаться. Идите с Богом... Но помните, о том, что здесь услышали – ни пары с уст.

Дружинники молча поклонились.

– А ты, Трофим, пригляди, чтобы парня в дорогу как подобает снарядили.

– Не беспокойся, боярин, – заверил воеводу сотник.

– А ты, Найда, останься еще на мгновение.

Воевода подождал, пока все выйдут, а тогда поманил парня к себе.

– Садись...

Найда послушно опустился на лаву. Дмитрий наполнил два кубка и подал один парню.

– Пей.

Тот так же послушно выполнил и этот приказ.

– А теперь рассказывай, откуда знаешь дорогу в замок Морены. И чего тебя туда так тянет. Лишь не спихивай на вещий сон. Все равно не поверю...

И парень стал рассказывать все по порядку. Как сам знал...

Воевода слушал внимательно, не перебивая ни одним словом, и только когда Найда изложил все, молвил задумчиво:

– Если молвить искренне, то на твоем месте, я и ради королевской короны не высунул бы нос за стены Галича. А еще лучше − зашел бы на двор Успенского собора и поселился там до самой смерти... Или в каком монастыре. Ты же собираешься смерти в зубы. Неужели не страшно?

– Страшно, – должен был согласиться парень. – Но сидеть сиднем значительно хуже. Возможно, я погибну, но хотя бы попытаюсь. И если вся эта история о споре Богов не выдумка, то и у меня должен найтись хотя бы один сообщник, не менее могучий, чем враги.

– Да, – согласился воевода. – Это должно быть так. Иначе, чего бы именно к тебе они так цеплялись? Ну, что ж, если молитва сможет помочь, то и в Успенском соборе, и в златоглавой Софии колокола будут звонить за твой успех. Обещаю! И пусть счастье тебе сопутствует, сын человеческий...

Найда хотел уже было подняться, но неожиданно Дмитрий еще задержал его на мгновение.

– Вот что, хлопче... Приходилось мне как-то гораздо давнее бывать в Тухольщине. Подати для князя собирал. Так вот... Тамошней громадой один мудрый старец руководит. Разговаривал я с ним... Захарием Беркутом зовется. Думаю, для него в горах тайн нет. Если будешь рядом, навести, − поговори с ним. Если жив еще… Совет этот, конечно, малого стоит, но больше ничего не придумаю. Ну, бывай...

Найда поклонился низко, как отцу, и вышел.

* * *

Хоть как торопился Найда, а отправиться в дорогу еще в этот же день не удалось. Душа, конечно, кипела, рвалась к Руженке, но здравый смысл подсказывал, что нужно выждать. Пусть все идет своим чередом. Поручено Юхиму завлечь его в замок, так пусть постарается, − зачем кому-то знать, что он и сам туда с нетерпением рвется? Лучше, чтобы враги думали, будто он ничего не подозревает и видели в нем глупого ягненка, что сам подставит горло под жертвенный нож. Тем легче будет ему потом зубы оскалить.

С самого утра Юхим Непийвода носился городом, как ошпаренный...

Первым делом – поспешил к сотнику.

Предупрежденный воеводой, Трофим немножко погоношился для виду, и когда купец посулив ему добрый гостинец из Венгрии, подобрел и согласился отпустить одного дружинника для охраны товара, − какого купец сам себе изберет. И сделал вид, что вовсе не удивился, услышав имя Найды.

«Забыв» на столе у сотника кошель с несколькими золотыми и десятком серебряных монет, Юхим поторопился к Куницам. Прихватил по пути жбан хорошего меда, и еще с улицы так искренне стал приветствовать Опанаса (тот сидел на завалинке) и Христину с выздоровлением, что в старика и крошки сомнений не зародилось. Каким уж материнское сердце бывает вещим, но и оно в этот раз смолчало. Да и что там говорить, пять серебряных и обещанный, по возвращении, целый дукат, никоим образом не могли быть лишними в их обнищавшем, за время болезни Опанаса, хозяйстве.

Потом начались сборы в дорогу. Нужно было купить у цыгана пару добрых коней под седло. И так, чтобы не каяться потом, переплатив, или выторговав – но таких одров, которые упадут после первого же десятка миль. А к верховым – еще и пару вьючных... Заготовить припасы. Дать наказ домашним и рабочим на время своего отсутствия. Да, много чего другого, что собственно и внимания не стоит, а вместе − ушел весь день...

Зато уже на следующее утро выехали, как и хотели, почти на рассвете.

Солнце еще и в Днестре не искупалось, а они уже вынеслись за земляные валы Пидгороддя и выехали на большак.

Поскольку не знали толком о чем разговаривать, гнали сначала таким галопом, будто везли спешную весть, и только когда у лошадей стало что-то жалобно екать в боках, сжалились над ними и перешли на шаг.

Дорога давно уже змеилась лесом и, если вспомнить кем был спутник Найденыша, то на душе становилось немного жутковато. Тем более, что общая молчанка тянулась так долго, что уже вошла в привычку.

Можно было, конечно, попробовать о чем-то поговорить. Но как бы там не приказывала Морена или какие бы не лелеял надежды Найда, а живая или мертвая Руженка стояла между путниками.

Юхим никак не мог успокоиться, что платил за нее деньги родичам, кормил, поил, одевал он, а развлекался с ней – вор! И чем же такой тать лучше разбойника или конокрада? Неужто конь дороже жены? Почему же тогда конокрадов без разговоров забивают киями или подвешивают на ближайшей ветке, а соблазнителей чужих жен будто бы и не осуждают? Справедливо это? Ой, наверно, нет! И Юхим сумел бы призвать к ответу обидчика, если бы не приказ Морены, которому должен был повиноваться... Оставалось лишь утешаться тем, что Богиня сумеет поквитаться с подкидышем, в том числе и за Юхимову кривду... А может, она сама отдаст парня в его руки, и тогда он уж сумеет как следует потешиться его страданиями, прежде чем перегрызет ненавистное горло...

Что же касается Найды, то и он лелеял в душе чувства не менее «теплые» и такие же «милые». Поэтому, когда Юхим обратился к нему, увидев на перепутье камень, парень даже вздрогнул, и не сразу сообразил, о чем речь.

– А?

– Говорю, сколько раз уже приходилось здесь проезжать. И самому, и с обозом... А так и не ведаю, что на этом камне написано.

– Так надо было прочитать, – рассеяно ответил Найда, продолжая думать о своем.

– Кому? – Юхим придержал коня. – Я что, собираясь за товаром, должен с собой монахов возить? А среди смердов или ратников много грамотеев? И для кого оно здесь написано?

Найда хмыкнул.

– Если очень хочешь, то могу прочитать. Отец Онуфрий учил меня немного.

– Действительно? – обрадовался Юхим. – Прочитай, человече! Так мне охота знать, аж печет, как заноза в пяте. Ты не думай, я заплачу... – прибавил вынимая из-за широкого кушака тугую мошну. Потому что был искренне убежден, что чтение дело весьма тяжелое и даже вредное. Поэтому никто даром глаза портить не станет. В любом случае, монахи прежде чем написать какую писульку или прочитать, всегда требовали оплаты. И немалой...

– Ладно, – согласился не слишком охотно Найда, что хоть и в самом деле знал буквы, читал не слишком умело, и спрыгнул из коня. Подошел ближе к каменной плите, соскреб ножнами грязь и мусор, который с годами насыпался и задубел сверху, да и принялся читать. Старательно произнося каждый слог.

– «На пы-ра-во по-й-де-ешь, жи-зы-нь у-ты-ра-ти-ишь. На ле-во по-й-де-ешь, ко-ня по-те-ря-ешь». Вот, что здесь написано – вздохнул так, будто воз дров переколол и вытер тыльным боком ладони вспотевшее чело.

– Ов-в-ва, – развел руками Юхим. – А мы все время тем правым боком и ездим. Это же путь на Холм. И ни разу ничего не случилось. Ну, как-то медведь выскочил, Василия Хмару помял... Но и тогда никто не погиб... И зачем бы я врал? Хорошо, путники читать не умеют, а то бы лишь смеялись...

– Сие древний камень, – заступился за надпись Найденыш. – А кто его ведает, как тогда было? Может, и поджидало какое-то чудище на путника, а камень его предостерегал... Все ж лучше коня потерять, чем жизнь.

– Ну, тогда, считай повезло, поскольку нам как раз на лево и надобно, – ухмыльнулся Юхим. – Так что вскоре будем иметь возможность убедиться, насколько надпись верна. Но, может, сначала пообедаем? Кто знает, как дальше путь сложиться? А что, если и в самом деле придется пешком? Тогда, лучше уже на сытый желудок. И на плечах меньший груз нести придется... Ты как, пристаешь?

– Это ж которым путем мы к замку будем добираться? – воспользовался случаем Найда, что давно уже хотел узнать об этом.

– Тухольским... А что?

– Спросил просто.

– Ну, каким бы не ехали, а в замок к Морене я тебя отведу... Можешь не сомневаться...

– Я и не беспокоюсь, – искренне ответил парень, узнав, что Тухлю не обойдет.

Поскольку против того, чтоб подкрепиться Найда не возражал, − Юхим снял с вьючной пары переметные сумы, расседлал своего коня, стреножил всех и пустил пастись. То же сделал с четвертым и воин. Поскольку это Юхим вроде бы нанимал Найду, то и о еде он позаботился. И вот на придорожном камне, застеленном попоной, появился белый каравай, копченное сало, медвежья ветчина, брынза, квашеная капуста и фляга с вином.

Мужчины расселись напротив. Глотнули по очереди из фляги, а потом принялись наминать, что кому больше нравилось.

Кушанья исчезали, вино тоже. Солнце припекало...

Отвернув голову в сторону, чтобы глянуть за конями, Юхим протянул руку за вином и неожиданно натолкнулся на руку Найды. Он хотел было засмеяться, и свести все к шутке, но встретившись ненавидящим взглядом парня, даже подавился куском каравая. Помолчал немного, а когда прокашлялся, обратился к спутнику.

– Знаешь что, голубь, – начал медленно и спокойно. – Нас еще ожидает дальний путь и не скажу, что безопасный. И мне не хочется постоянно думать, что ты в любое мгновение воткнешь мне нож в спину. Или не подашь руки, когда я сорвусь с горной тропы в бездну.

– Я тоже об этом думал, − согласился Найда.

– Так, что же нам делать?

Найда пожал плечами... Помолчали еще немного.

– Вот что я предлагаю, – отозвался через какое-то время Юхим. – Нам нужно отвести душу. Дать выход взаимной ненависти.

– Хорошо было бы... – согласился ратник. – А как?

– А давай подеремся? Без оружия и всяческих чародейских штучек... А? На одних кулаках? Чтоб не до смерти? Ты – хорошо обученный княжеский дружинник, парень ловкий, да и меня Боги – силой не обделили... Что скажешь?

Найда молча стал снимать перевязь с мечом.

– Э, нет, – сдержал его Юхим. – Так не годится... Сначала надо присягнуть, что победитель не воспользуется преимуществами и не прибьет другого, когда тот потеряет сознание.

Найда должен был признать правильность суждений Юхима.

– Чем же клясться будем?

– А самым дорогим...

– Гм, – парень на мгновение задумался. – Что ж, клянусь что не убью тебя теперь, или пусть мне не сужено будет больше никогда обнять Руженку.

Юхим прищурился.

– Хе-хе! Как ни странно, но и я поклянусь тем же... Я уже даже представляю, как она пищит в моих руках...

Промолвил, и покатился в траву от сильного удара в зубы, − в который Найда сразу вложил всю свою ярость. Другому, может, уже больше и не нужно было бы добавлять, но Юхим даже в человеческом подобии таил звериную выносливость и живучесть. Он лишь стряхнул головой и медленно поднялся.

– Ну, голубок, – прохрипел угрожающе. – Если я сначала собирался лишь несколькими зуботычинами обойтись, то теперь ты у меня кровью умоешься...

– Угрожал один ежу – голым задом, мол как сяду… – фыркнул парень. – А на земле пока еще ты лежал, а не я. Ну, подходи! Чего топчешься вокруг, как стреноженный?

Юхим сплюнул розовую слюну и двинулся к противнику, готовый разорвать его голыми руками.

Найда был более ловок, но зато Юхим гораздо сильнее. Так они и дубасили друг друга используя каждый свое преимущество. И если кузнец мог зацепить парня лишь раз на пять попыток, так зато ж и донимали его удары Найду во столько же раз болезненнее, чем тычки парня Юхиму.

Когда бы Найде приходилось только обороняться, то у неуклюжего оружейника не было бы никаких шансов побить его. Но парню и самому хотелось посчитать ребра противнику. Поэтому, должен был нападать, приближаться и время от времени открываться встречному удару. И вот − один из них, таки достал его.

Пытаясь врезать Юхиму в живот, он неосторожно подставил голову, и будто обухом топора, получил в лоб. Мир потемнел в глазах, и Найда, словно подкошенный, лег в траву.

Юхим же, будто и не понимая, что произошло, постоял, шатаясь, еще чуток над ним, а затем и сам рухнул рядом. Не чувствуя в душе больше ни ненависти, ни желания еще добавить...

Глава десятая

Запалая долина. Лето года 6749-го.

Тухольщина

Захар Беркут уже дремал, когда услышал сначала шорох орлиных крыльев, а затем чьи-то легкие шаги по полу. Двери летом он никогда не закрывал, поэтому и не удивился, что кто-то мог войти внутрь. Гораздо интереснее и тревожнее было то, что он так срочно понадобился кому-то среди ночи.

– Кто здесь? – подал голос, не поднимаясь с лежанки. – Случилось что-то?

– Это я, Захар, – услышал в ответ. И от этих трех простых слов что-то забилось в груди по-юношески часто и гулко.

– Морена? – прошептал одними устами, не веря, что все это не сон.

– Узнал, – довольно молвила та. – А я думала, что забудешь за столько лет.

– Юность не забывается, – немного грустно произнес Захар. – Особенно, когда жизнь уже прожита почти до самого порога... Погоди, я зажгу свечу.

– Не нужно, – ответила Морена, присаживаясь рядом с ним на лежанку. – Пусть так...

– Пусть, – легко согласился Захар, понимая, что все еще молодая и красивая Богиня не хочет лишний раз увидеть то, что годы сотворили с его телом. Ничего не поделаешь – девяносто лет никого не красят, хотя и чувствует он себя даже не на шестьдесят.

Некоторое время они молчали и лишь по слегка ускоренному дыханию могли догадываться, что каждый сейчас мысленно вернулся в те годы, когда молодой и дерзкий парень умудрился подстрелить неосторожную Богиню.

– А я к тебе с просьбой, Захар, – нарушила первой молчание Морена.

– Слушаю, – просто ответил тот.

– Сюда идет монгольское войско...

– Ведаю. Мы готовимся встретить его.

– Не надо... Пропустите монголов через Тухлю… Обещаю, они не тронут никого из вашей громады... Они идут ко мне...

– Конь? – Захар все-таки поднялся. – Ты хочешь отдать Батыю коня Перуна!?

– Сульде... Они зовут своего бога войны – Сульде... – молвила Морена. – Но ты догадался верно. Перун хочет вручить его Саин-хану...

– Но зачем? Он же враг наш?

– Разве ты забыл о Чаше? А монгольский джихангир – храбрый воин. Оседлав коня, он быстро наполнит ее.

– Чашу Терпения! Морена, ведь Батый наполнит Чашу человеческими бедами и горем?!

– Это не будет длиться долго. Зато, как только закончится власть Единого, мы научим вас, как избавиться от Батыя. Исчез же когда-то Аттила... Так как? Мы договорились, Захар?

Старый Беркут долго молчал и наконец сказал, медленно добирая слова. Все же не забывал, с кем говорит:

– Нет, Морена. Не сердись, но я не смогу этого допустить. Даже, если б хотел. Люди, громада просто не послушаются меня.

– Почему же так? Вместо того, чтобы быстро пропустить орду в чужие края, вы заставите их задержаться здесь, и тем самым уничтожите себя. Захар − ты говоришь глупости. Сельскому ватагу это не подобает. Подумай хорошенько.

– Возможно, что и глупости, – ответил Беркут. – Но как мы будем смотреть в глаза своим детям, зная что в этот час их однолетки погибают в вместе с матерями за перевалом лишь из-за того, что наши воины, сильные и ловкие мужчины, расступились перед врагом? Нет, Морена, ты просишь невозможного...

– Я не прошу! – в голосе Богини зазвенела крица. – Я требую!

– Ты требуешь невозможного, Морена, – спокойно поправился Захар.

– Человече! Ты, вероятно, забыл с кем разговариваешь? – Богиня уже не говорила, а шипела. – Не хватало мне еще одного глупца поперек дороги... Я даю тебе время на размышления до следующей ночи. Потом – берегись! Ты знал меня добрую и ласковую, но, если очень захочешь, то будешь иметь возможность увидеть – какова я в ярости.

– Морена, уважаемая и любимая мной Богиня Судьбы и Времени, – попробовал объяснить свой отказ Захар. – Это не вызов твоему могуществу, поверь... Просто, я не могу поступить иначе... Приходит мгновение, когда веление совести ставит человека в такую ситуацию, что умереть значительно легче и проще, чем совершить подлость. И особенно четко начинаешь это осознавать, после того, когда достигаешь возраста, в котором уже ничего не хочешь от жизни, кроме как оставить о себе, в сердцах родных и близких, добрую память. Надеюсь, что ты верно поймешь меня и не будешь сердиться...

Но ответом ему был лишь шорох крыльев за окном и грозный клекот орлицы в поднебесье.

* * *

Небесная синь вливалась в долину вместе с не очень высоким водопадом и растекалась по ней таким же тихим прудом, только более прозрачная и более глубокая, потому что заполняла ее вплоть до самого неба, резко очерченного отвесными скалами. Что более глубокая, то никаких сомнений, а вот относительно прозрачности, можно и поспорить. Особенно в те дни, когда в горах не бушевали грозы, и стремительный поток не нес с собой размоченную глину. В солнечные, ясные дни большие янтарно-желтые пструги (форель) взблескивали между разнообразными придонными камнями, как испещренные красным точками стрелы. Большие, толстые рыбины так жадно бросались на каждую мошку, которая неосмотрительно приближалась к водной поверхности, что невозможно было не залюбоваться их сильными и ловкими движениями.

Спрятавшись в тени большого обломка скалы, что каким-то чудом еще держался за берег и не бухнул в запруду, старый Беркут нацеплял на крючок большую навозную муху. Несмотря на свой почтенный возраст, он все еще оставался крепким, сильным мужчиной с упругими мышцами и ясной головой.

Вечно голодную прожорливую рыбину достаточно легко поймать, нужно лишь придерживаться единственной предосторожности: пструги очень пугливые, и если на воду упадет хотя бы незначительная тень – все рыбины мгновенно исчезают, и тогда уже никакой приманкой не вытянешь их из убежища.

Но рыбацкую науку горцы познают сызмальства, и с годами становятся такими ловкими, что пструги лишь чудом остаются еще в горных водоемах... Обычно рыбалкой занимается детвора, еще не пригодная к тяжелому труду хлебороба, но сейчас Захар умышленно пришел до рассвета на запруду, потому что хотел в тишине спокойно поразмышлять. А известно же: ничего так не дисциплинирует мысль, одновременно убыстряя ее бег, как пламя костра или течение воды. Особенно, когда думы серьезные и не слишком приятные... Такие, как теперь.

Захар сокрушенно вздохнул и легко, без всплеска, забросил крючок с нацепленной приманкой. Большая зеленая навозная муха, которая, хотя и была проколота насквозь острым железом, продолжая негодующе жужжать ляпнулась просто перед мордой рыбины. И пструга проглотила ее быстрее, чем человек мигнул... Оставалось лишь немножко подсечь, и добыча, достаточная, чтобы насытить двоих голодных мужчин, попала бы в подсак. Но старый рыбалка уже не видел ничего, хотя вглядывался в глубину так пристально, будто на дне пруда был спрятан ответ на все вопросы, которые мучили его. Получив шанс на спасение, форель, что уже укололась об острие крючка, широко разинула морду, сильно ударила хвостом и исчезла среди камней... А Захар так и продолжал неподвижно сидеть на берегу.

Беды, как известно, по одной не ходят, а носятся миром плотными табунами. И уже как припрут кого, то невозможно и отбиться. Хуже голодной волчьей стаи зимой.

Первая беда упала на тухольцев вместе с боярином Тугар-Волком. Собственно, он и стал этой бедой... Нежданно-негаданно поселился на их землях по велению князя Данила Романовича, который будто даровал ему всю Тухольщину. Как мужественному и верному соратнику. Относительно мужества боярского, у старого Беркута сомнений не было – боярин таки был рьяным рубакой, да и на медведя шел с боевым топором, будто к поленнице дров нарубить... Но – тоже, невидаль... Только лишь в их громаде насчитывался не один десяток парней, что при встрече с мохнатым «вуйком», хозяином Карпат, и не подумали бы уступить дорогу. Так почему же все они вместе с детьми и женами навсегда должны были через какое-то там боярское мужество стать холопами закованного в железо вояки?

Правда, боярин, зачитав громаде княжеский указ, пока только тем и ограничился. Вероятно, догадывался, что горцы не пара низинным громадам, и подмять их под себя будет не так легко. Поэтому, на первую беду пока еще можно было и не роптать. Подождать, дать возможность новому «хозяину» обнаружить свою натуру и аж тогда ответить надлежащим образом. Время покажет... Но не в Захаровом обычае было бездеятельно полагаться на добрую волю. Он хотел заранее знать, какую беду ожидать от Тугар-Волка, чтобы иметь возможность предварительно подготовиться и встретить напасть во всеоружии... Этим и занимался ночью его самый молодой сын с товарищами.

Делая вид, будто выслеживают волка-одиночку, который повадился вырезать отары, парни должны были присмотреться внимательнее к жилищу боярина, что построилось вблизи села. Максим охотно согласился выполнить отцовскую волю, тем более, что думал встретиться с Мирославой.

И это была третья напасть. Потому что мудрый Захарий не видел ничего хорошего в увлечении младшего сына боярской дочерью. Да – третья... Потому что второй – Беркут все же считал лесного зверя. Беды от возможной любви лишь предусматривались, а нахальный зверюга ночь в ночь нападал на отары, которые паслись на полонинах, и убытки уже шли на десятки овец и пару телят. А что самое странное – лютые, огромные волкодавы, которые обычно надежно охраняли те отары и стада не только от волков, но и медведей-шатунов, при появлении этого зверя, жалобно скулили и сбивались в кучу. Повизгивая, будто месячные щенята. Видя такой испуг своих верных охранников и товарищей, не осмеливались напасть на волчину и пастухи, потому что были то еще совсем молодые ребята, которые не доросли до возраста охотника.

Зверь появился в их краях одновременно с Тугар-Волком, и старый Беркут сначала было даже хотел заявиться с просьбой к боярину, чтобы тот устроил облаву. Все равно у того не было более важного занятия. А в отплату − отправить ему в помощь нескольких мастеров для постройки дома, но впоследствии передумал. Потому что просить боярина о защите было равноценным потому, чтобы признать его опеку над громадой... Да и молодые охотники никогда не простили бы ему такого пренебрежения их умением. И в первую голову – вспыльчивый Максим. Разве поняли б они мудрость Беркута, который думал свести в поединке две беды, и таким образом избавиться хотя бы от одной... А как было хорошо задумано: убьет боярин волка – без риска для громады, защитят отары; произойдет наоборот – громада избавится от досадного соседа. А в самом лучшем исходе дела − один из них погибнет сразу, а второй, смертельно раненый – скончается чуть позже... Но чистые в своих помыслах, даже по отношению к врагам, молодые души с презрением отнеслись бы к подобным хитростям, и Захарий даже не пытался заговорить об этом с другими. Вот и разгуливали этой ночью молодые охотники по горам, выслеживая сразу двух врагов...

Беркут оторвался на мгновение от своих размышлений и удивленно покрутил перед глазами голый крючок. Потом умело нацепил вторую муху…

То, что обнаглевший волк-одиночка пришел в Тухольщину следом за боярином, могло быть случайностью, но могло – и не быть...

Молодежь, которая быстро перенимает все новое и насмешничает над старыми обычаями, конечно, подняла бы на глум и эту догадку девяностолетнего Беркута. Но он был убежден, что зверь насылается на громаду теми, кто благосклонно отнесся к первым тухольцам и позволил им поселиться здесь. Потому что появление Тугар-Волка оскорбило Богов, а молчаливое согласие сельской громады – рассердила. Поэтому и предпочитал Захарий, чтобы с этим волком встретился сам боярин, а не молодые охотники. Потому, что чувствовал − за возвращение покоя в долину платить придется кровью человеческой.

Была еще и четвертая беда... Монголы!

Вот уже во второй раз и какой год подряд разоряли они Красную Русь. И не было до сих пор силы, которая могла бы остановить их. Хруст костей над Калкой достиг и Карпатских гор... Оставалось только надеяться, что прожорливые степняки не осмелятся лезть в чужие им горы и обойдут Тухольщину так же, как обходили ее до сих пор – не менее алчные бояре и воинственные князья, удовлетворяясь умеренными податями. Но, Морена сказала ночью – орда все же придет. Прольется кровь и в Запалой долине. Хоть бы только не вся, до капли...

Углубленный в тяжелые думы, старый Беркут и не заметил, как после тревожной ночи, его сморил внезапный сон. Просто закрыл на одно мгновение уставшие глаза, да и задремал. Сидя на берегу пруда, прислонившись спиной к обломку скалы…