Тентажиль

Глава 2 СБОР ТРУППЫ

— Эй, Егорыч, ты жив? Вставай, день на дворе!

Резкий веселый крик, стук в дверь, дядина голова просунулась в комнату.

— Ну, ты даешь! Подъем, у меня к тебе дело есть.

Егор потянулся, зевнул, сел, спустил ноги на пол.

Пол приятный, прохладный, в комнате тоже прохладно, хотя солнце, видать, распалилось вовсю: из щели в занавесках бьет косой луч золотой, на стене прозрачные отблески света. Стена как будто шевелится, движется под этими бликами, отвечая на ласку света. В луче мельтешат пылинки, занавеска дышит под слабыми дуновеньями воздуха, все живет, движется…

Егор натянул майку, джинсы, отдернул занавески, распахнул окно в сад. Под окном ковер незабудок, анютины глазки, кусты жасмина, за ними беседка, увитая диким виноградом. Плети крепкие, гибкие, ещё голые, только кое-где вылезают упругие сжатые желтовато-оливковые листочки. За беседкой сад: вишни, яблони. Вишни цветут, и в комнате плавает легкий их аромат. А вот ещё запах знакомый, да сильный какой! Черемуха… Она далеко — за забором, участок большой, но все равно дух черемухи, лишь только ветерок доносит его, поглощает все ароматы, он сильнее других цветов…

Егор вздохнул и сел на кровать. На душе кошки скребли. Казалось бы, чего напрягаться: живи и радуйся! Только какая-то острая колющая заноза засела внутри. Никому он не нужен! У матери своя жизнь, дядя Боря взял его к себе по её просьбе, из жалости… А чего не взять: денег у него куры не клюют, от одного лишнего рта с него не убудет и места хватает — вон какой дворец тут отгрохал: трехэтажный особняк с башней и зимним садом! Будет ещё бассейн строить… миллионер хренов! Туалетный король! Откупил в двух районах московской области право на строительство общественных туалетов, теперь не знает, куда деньги девать!

Егор сам не знал, чего так на дядю взъелся: мужик он, в общем, был ничего — не жлоб… Но злился и все, ничего не мог с собой поделать! Черт, как же не хотелось ни с кем общаться! Сейчас тетя Оля, дядина жена, начнет приставать: как он спал, да во сколько вчера вернулся, да какие у него на сегодня планы… Когда он вчера вернулся, в доме все уже спали, только дяди не было — должен был появиться к утру. Вот и явился — не запылился, сейчас доставать будет.

Егор нехотя толкнул дверь, вышел на крыльцо — в его комнатку вход был отдельный, она и ещё две соседние предназначены для гостей. Сел на ступеньку, закурил. Сейчас ор начнется: КУРИТЬ!!! НАТОЩАК!!! КАК ТЫ МОЖЕШЬ?!! Ну и пусть орут, ему наплевать. При матери он курить не осмеливался, а эти пускай привыкают — он не намерен плясать под их дудку…

Н-да, прикольный вчера был мужик! А он тоже хорош: пива насосался и наобещал с три короба: ребят соберет, с дядей поговорит… Да, конечно, дал маху! Делать, что ли, нечего, кроме как в бирюльки играть?! Теа-а-атр, ядрена кочерыжка! Хотя в общем-то делать по правде нечего. Ладно, фиг с ним, с этим Федором Ильичем, хочет спектакль поставить во флигеле — пускай ставит, с дядей он поговорит, тот не откажет. А вот будет ли сам он, Егор, влезать в это дело — бабушка надвое сказала! Поглядит, что за народ тут тусется, можно с ними связываться или нет…

— Егор, доброе утро! — тетя Оля копошилась в розарии. — Завтрак на столе, бутерброды в ростере подогрей.

Он поднялся на веранду со стороны центрального входа. На яркой цветастой скатерти был сервирован завтрак — впору английского посланника угощать! Красная икра, лососина, прозрачный сыр с большими круглыми дырками, апельсиновый сок в хрустальном графинчике, в ростере — уже готовые бутерброды с карбонатом и ветчиной… Его тарелка накрыта салфеткой, как и заварной чайник. Готовый кофе чернел во включенной на подогрев кофеварке.

Балдеж!

Он снял салфетку с тарелки, налил себе кофе и подумал, куда эту салфетку девать: засунуть за ворот или положить на колени? Хмыкнул и отложил в сторону. Не будет он из себя ученую обезьяну корчить, не графья, перебьются!

Он вспомнил, как они с мамой чуть не полгода ели одну пшенную кашу, а на обед — макароны с кетчупом. Маму тогда на работе сократили и она в палатке торговала на улице, а все деньги шли в уплату за её обучение на компьютерных курсах. Она тогда похудела страшно и поседела, с тех пор стала волосы красить, и все говорила: «Не волнуйся, милый, мы не будем голодать!» А теперь у неё есть этот уродский Аркадий, вилла под Бостоном, и каждое утро она будет бегать трусцой, считать калории, по субботам ходить в фитнесс-клуб, а по воскресеньям принимать у себя гостей — дружбанов этого лысого Аркаши, чтоб он сдох! — жарить барбекью на лужайке, играть с ними в карты и делать вид, что такая жизнь — просто предел мечтаний, и она жутко счастлива! А ведь это она как-то, смеясь, сказала ему, заглянув в его комнату: «Горка, как ты можешь в июле читать Достоевского — это же зимняя книга!» Она умела так тонко чувствовать, она была самой лучшей, самой удивительной — его мама… И если он уедет в Америку вместе с ней, ему придется глядеть, как она стареет, ведя этот размеренный образ жизни без забот и тревог, как тускнеют её глаза, которые так блестели в ночи, когда она вслух читала ему Диккенса…

Он задумался, механически жуя бутерброд, и не заметил, как подошел дядя.

— Старик, у меня к тебе просьба, — он уселся за стол и налил себе кофе. — Сможешь сходить в соседний дачный поселок, нужно передать вот эти бумаги одному человечку… Это недалеко, за речкой на том берегу… знаешь там ещё такие крутые коттеджи? — он протянул Егору плотный конверт.

— Конечно, дядя Борь, нет проблем…

— Участок девятый, это во второй линии, такой здоровенный домина, весь застекленный, в общем, шик-модерн! Хозяина зовут Марк Григорьевич, это мой архитектор, он проект реконструкции усадьбы мне делал. Кстати, у него сын твоих лет, познакомитесь. Ну все, я уехал, буду поздно, так что к ужину не ждите…

Он отодвинул чашку, поднялся, — плотный, крепкий, уверенный, — кивнул племяннику и устремился к калитке.

— Дядя Борь! — вскочил Егор и кинулся за ним по дорожке. — Тут к вам просьба одна…

— Давай свою просьбу!

— Она, собственно, не моя… Тут у вас во флигеле сторож живет, Федор Ильич… вообще-то он режиссер и хочет спектакль поставить. Ну, устроить что-то вроде любительского театра…

— Ага! Значит, не смог усидеть в тишине и покое! Так за чем дело стало — пусть ставит. От меня-то что надо?

— Надо, чтоб вы разрешили во флигеле или в усадьбе спектакль репетировать и играть, ну и там какие-то штуки для костюмов и декораций…

— Ясненько! А ты, что ль, тоже актером заделаешься?

— Ну… я ещё не решил, — пожал плечами Егор.

— А чего решать — дело хорошее. А мы на тебя полюбуемся! Может, у тебя великий талант, а мы с тетей Олей на старости лет будем утирать слезы, сидя у телевизора и глядя, как ты Отелло играешь… Все, не буду, не буду!

Он поймал косой взгляд племянника — в последнее время тот совсем не воспринимал шуточек на свой счет.

— Так, давай по делу: репетируйте и играйте во флигеле на первом этаже, он пустой, а в самой усадьбе ремонт идет. Это — раз. Дальше, за всем, что понадобится, обращайтесь к Сан Санычу — это моя правая рука по части чего достать — снабженец, в общем. Полный списочек ему нарисуйте: материалы там, доски для сцены, ткани всякие — он вам все сделает в лучшем виде. Не человек, а волшебник, как вы говорите: отпад! Правда, его выловить сложно, на месте он не сидит, но часиков в восемь практически каждое утро в центральной усадьбе показывается. Ловите его — и вперед. Я распоряжусь, чтоб вам ни в чем отказу не было. А что, свой театр в доме отдыха — это вещь! Идея, что надо, молодец Федор Ильич, так ему и передай! Все усвоил? Ну, давай…

Дядя прыгнул в свой Джип, тот рванул с места и пропал за поворотом. А Егор стоял на дороге за высокой кирпичной оградой и не знал, радоваться или нет дядиному согласию… Отказал бы — и никакой головной боли, не надо суетиться, ребят собирать… Где он их возьмет-то, на улице?

— Назвался груздем… — пробормотал парень себе под нос и побрел доедать свой завтрак.

Поев, он нашел тетю Олю в оранжерее — она высаживала в грунт какие-то чахлые росточки из торфяных горшочков, выяснил во сколько обед и сказал, что пойдет прогуляться.

Правее старой усадьбы было поле, за ним перелесок, там река изгибалась, а за ней, через деревянный мосток простирался дачный поселок «Клязьма» — недавно отстроенные фешенебельные дома и коттеджи. Сунув бумаги в задний карман джинсов, Егор закурил и, насвистывая, двинул в поселок. Дядя вчера начертил для него план местности, чтобы племянник мог свободно ориентироваться. Делал он это с особенным удовольствием: как-никак, в здешних краях слыл кем-то вроде хозяина — едва тут пронесся слух, что некий Борис Суханов купил усадьбу вместе с огромным участком земли, местные заправилы пришли к нему на поклон и признали за главного.

Егор шагал по зеленевшему полю, размахивая руками, вертел головой по сторонам и думал, хотел ли он быть похожим на дядю… Так и не найдя ответа на свой вопрос, он вступил на шаткий мосток над Клязьмой и, дойдя до середины, оперся о перила и заглянул в воду. Грязная! Б-р-р-р… По воде разводы какой-то химической дряни, вода мутная, темная, у берегов бутылки, пакеты, всякий хлам…

«Да, тут не искупаешься!» — подумал Егор и пошел дальше.

Он быстро нашел нужный коттедж — тот выделялся не столько своими внушительными размерами, сколько оригинальностью, даже смелостью проекта и тщательностью подбора материалов. Дом будто парил над землей, расправив крылья, — два его боковых крыла были застеклены, застеклен и верхний этаж, сиявший на солнце. Его окружала зеленая стриженная лужайка, тут и там пестревшая куртинами ярких цветов. Перед домом росли две невысокие серебристые елочки, больше деревьев не наблюдалось. Все было ухожено, чистенько, аккуратно, на вылизанных дорожках — ни соринки, и от этого Егору сразу стало как-то тоскливо.

«Как в крематории!» — хмыкнул он и нажал кнопку звонка у изящной литой калитки.

Из дому вышел белобрысый широкоплечий парень в светлых шортах и широченной зеленой майке с надписью «Chicago Bulls».

— Марк Григорьевич дома? — спросил Егор, хмурясь и изображая полнейшее безразличие к миру вообще и к парню в частности.

— Его нет. А тебе чего?

— Мне — ничего, — очень раздельно сказал Егор и добавил. — А вот моему дяде, Борису Суханову, кое-что нужно.

— А-а-а, — уважительно протянул парень, — ты давай, проходи.

— Мне некогда, — отпарировал Егор. — Вот, передай это Марку Григорьевичу, — он достал из кармана конверт.

— Конечно, передам, отец скоро будет. А куда торопишься не секрет? А то я могу подвезти. Понимаешь, дохну со скуки!

И парень состроил такую рожу, сморщив нос и ощерившись, что губы Егора невольно растянулись в улыбке. Вроде этот тип — ничего себе, почему бы поближе не познакомиться? На вид он был Егору ровесником.

— Да мне надо на рынок, — соврал Егор. — А то у нас ананасы кончились.

— Ананасов тут, старик, не достать, — расстроился белобрысый, приняв эти слова за чистую монету. — Это надо в Монино ехать или в Щелково… Хочешь — поехали!

— Да ладно, хрен с ними — с ананасами! Прошвырнусь в поселок, погляжу, что да как — я, понимаешь, тут второй день всего, осмотреться надо. Есть тут клевые девочки?

— А, так ты только приехал? — обрадовался парень. — Это надо отметить! Погнали в поселок, там правда делать особо нечего, но пива взять можно. Давай сюда свои бумаги, отцу на стол положу. — Он чуть не силой вырвал конверт из рук Егора. — Я сейчас!

И не успел Егор слова сказать, парень умчался в дом и через минуту уже открывал ворота просторного гаража. В нем помещалось нечто отполированное и сверкающее ярко-желтого цвета. Мотор мягко заурчал и из гаража, плавно покачиваясь, выплыл новехонький «Опель».

— Садись! — парень распахнул соседнюю дверцу. — Сейчас только ворота закрою…

— Круто! — восхитился Егор и плюхнулся на обитое кожей сиденье. — Это отцовский?

— Мой! — небрежно бросил белобрысый, отъезжая от дома.

— У тебя, что, и права есть?

— Обижаешь! — осклабился парень.

— Слушай, мы же не познакомились, я — Егор.

— Степан, по-простому Степ. Классно, да?

— Обалдеть!

Они мчались по трассе, вырулив на неё с грунтовой дороги, на скорости девяносто в час. Справа мелькнула река, овражек с пасущимися овечками, поселок недостроенных коттеджей, старый парк с прудом… Слева сплошной стеной стоял лес. Впереди показался указатель «Поселок Крупский» — Степ притормозил и свернул направо. Сначала поселок походил на простую деревню: покосившиеся кривобокие домики, садики с грядками лука и чеснока, разросшиеся кусты сирени. Дальше дорога пошла под уклон, они выехали на мост через Клязьму. Собственно за рекой и начинался фабричный поселок: старенькие двухэтажные дома с облупившейся краской, простыни, колыхавшиеся под порывами ветра, палисадники с чахлой зеленью, сберкасса, аптека, деревянные торговые ряды на площади. Это был местный центр: рынок, круглосуточный киоск, кафе, баня, дальше на горке утопала в зелени местная больница, а ещё дальше за горой стояла усадьба.

— Слушай, а чего это поселок так называется: «Крупский»? поинтересовался Егор.

— Ну, фабрика-то имени Крупской, вот в честь неё и поселок. Фабрика прядильная, отец говорит, раньше с неё пряжу прямо в бобинах воровали и продавали. И ещё из неё тапочки делали.

— Странно как-то, — пожал плечами Егор. — Все переименовали, а тут на тебе — Крупский! Он, что, таким навсегда и останется?

— Не знаю, — Степ свернул с дороги в ложбину к рынку и выключил зажигание. — Здесь вообще по-моему время не движется: ты погляди только на эти дома! А люди? Сидят себе на лавочках или водку пьют, как будто никакого там двадцать первого века — как было, так будет. И ничего не меняется.

— Только пиво! — усмехнулся Егор.

— Да, пиво в киоске тут классное, только его мало кто покупает дорогое для этих… крупцев. Пошли, возьмем по паре «Праздрой».

— Предпочитаю немецкое, — выдал Егор. — «Баварию» или «Туборг».

— Давай тогда ни по-твоему, ни по-моему: возьмем «Доктор Дизель» хоть и наше, но вполне сносное…

— Идет.

Они уже подходили к киоску, минуя рыночные ряды, когда люди в одной из очередей вдруг ахнули, послышалась ругань и возмущенные женские крики.

— Ах ты, черт поганый, что ж ты делаешь!

— А ч-че эта сука толкается! Я её щас… — хриплый пропитый голос.

— Отвали от нее! — отчаянный мальчишеский крик.

Ребята протиснулись к пятачку возле прилавка и застали такую картину: какой-то вдрызг пьяный мужик одной рукой тряс за плечо девчонку-подростка, другой старался ударить её по лицу, но невысокий парнишка в рубахе навыпуск вцепился в эту руку, как клещ, и пинал мужика коленом под зад. Тетки в очереди взвизгивали и пытались разнять дерущихся, но это у них не слишком-то получалось: оба мужчины — и старый и молодой не сдавали позиций.

Егор опешил: при нем никто никогда ещё не осмеливался поднять руку на женщину, тем более такую юную и беззащитную… Все окружающее как бы перестало существовать: он видел только громадные, широко открытые, полные боли и ужаса глаза этой девочки…

— Быстро в машину! — скомандовал Степ, увлекая Егора за собой.

Он первым заметил двоих мужиков, как видно собутыльников нападавшего, которые, пошатываясь, спешили к дружку на помощь. Вид у них был озверевший.

Оба парня вскочили в машину, Степ подрулил к прилавку, чуть не посшибав верещащих теток, кивнул Егору — тот сразу понял его без слов: он вылетел из машины и, отпихнув ногой мужика, схватил девчонку и парня и увлек за собой. Все трое через миг оказались в машине, мотор взревел, и скоро они пропали из виду…

— Да, попили пивка! — невесело хохотнул Степ, выезжая на трассу.

— Слышь, Степ, может, притормозить? — предложил Егор.

Он видел, что девчонке нехорошо: она вся сжалась в комок, закрыла лицо руками, поднятые плечи судорожно вздрагивали. Парень, сидевший рядом, искоса поглядывал на нее, но не предпринимал никаких попыток её успокоить.

— Успокой сестру-то, — обернулся к нему Егор, протягивая носовой платок.

— Она мне не сестра, — буркнул тот. — Я вообще её в первый раз вижу.

— Ну-ну… — хмыкнул Степ, — совсем интересно!

Справа блеснула вода — небольшой прудик, окруженный деревьями. Степ свернул на обочину и, едва он притормозил, девчонка пулей вылетела из машины и побежала к пруду. Трое ребят выбрались на дорогу и закурили, присев на травку на склоне.

— Ее, кажется, рвет… — Егор вытянул шею, наблюдая за происходящим на берегу.

— Да, не смотри ты! — резко оборвал его защитник девчонки.

У него было нездорового цвета лицо, какое-то серое, с яркими воспаленными прыщами на шее и подбородке. В глазах, узких, прищуренных, тлела злость. Он курил, не глядя на своих неожиданно подоспевших спасателей, и грыз заусенец на пальце.

— Да, не сладко тебе бы пришлось… — протянул Степ, чтоб хоть как-то завязать разговор. — Эти двое, которые подгребали к дружку своему, были совсем никакие — в полном отрубе! Они же дикие — эти местные, у них мозги-то давно все пропиты…

— Я тоже местный, — оборвал его парень и продолжал молча курить.

— Слышь, тебя как звать-то? — не выдержал Егор.

— Боб.

— Борис, значит? Я Степ. А это Егор, — сказал Степ. — А как зовут твою девочку?

— Откуда я знаю, — сквозь зубы процедил Боб, — я ж сказал, что в первый раз её вижу. Что, сто раз повторять? — он сплюнул на траву.

— Слушай, старик, расслабься, мы же не наезжаем, наоборот, хотели помочь… Эти отморозки тебя бы так втроем отдубасили — мало б не показалось!

— Ничего, справился бы… — сказал Боб уже не так злобно. — А теперь меня Крот доставать будет: что за крутые ребята подгребли на иномарке и какие у меня с ними дела…

— А кто это — Крот? — поинтересовался Егор.

— Ну, пацан один. Он в поселке всем заправляет.

— А что, ты перед ним должен отчитываться?

— Слышь, ты в это не лезь, не твое это дело! У нас своя жизнь и вам в неё с ходу не въехать… — с ноткой презрительного превосходства ответил Боб.

К ним по склону поднималась девчонка. Она успела умыться и, кажется, несколько успокоилась, даже сумела изобразить подобие слабой улыбки.

— Ну вот, все в порядке, — сказала она, оправляя свой джинсовый сарафан. — Ребята, спасибо вам. Я… — она ужасно смущалась и не знала, что говорить.

— Все нормально, — улыбнулся Спеп. — Слушай, а с чего это он попер на тебя?

— Не знаю! — воскликнула девчонка, и рот её опять начал кривиться. — Я в очереди стояла, хотела муки купить. Он влез. Я ему говорю, что моя очередь. Он развернулся и… — она всхлипнула и отвернулась.

— Он ей по физиономии вмазал, — пояснил Боб. — Просто так! А я мимо шел. Ненавижу! — вдруг крикнул он, сжав кулаки. — Ненавижу все этих… — он задышал хрипло и тяжело, оскалив зубы, и вид у него стал совершенно бешеный.

— Э, старик, расслабься, — тронул его Степ за плечо.

Боб скинул руку, отскочил и глядел на ребят, как затравленный зверь.

— Ладно, пора бы двигаться, — заметил Егор. — Кому куда? Степ, можем их подвезти?

— Нет проблем, — кивнул Степ, пристально глядя на Боба. — Тебе куда? - он обернулся к девчонке. — Кстати, меня зовут Степа, Степ. А тебя?

Та вскинула на него глаза, они покраснели, но все равно казались огромными. Она была сутулая, полноватая, некрасивая, но ясные синие глаза, опушенные густыми ресницами, заставляли забыть об этом. Похоже, эта девчонка была не из слабохарактерных дурочек — старалась держаться, несмотря на пережитое потрясение…

— Меня зовут Наташа. Таша… — добавила она тихо. — Я живу вон в том дачном поселке… — и указала рукой в сторону реки.

— А чего я тебя раньше не видел, я же как раз там живу, в поселке «Клязьма»!

— Нет, — улыбнулась Таша, — наш поселок подальше, за «Клязьмой». «Мир» называется…

— А-а-а, — несколько разочарованно протянул Степ. — Понятно. Ну так, что, поехали?

— Я пошел, — Боб шагнул вверх по откосу — к дороге. — Пора мне, увидимся…

— Погоди! — подскочила к нему Таша. — Я даже не знаю, как тебя зовут! Если б не ты, он бы… Спасибо!

Она ухватила его за руку повыше запястья и крепко встряхнула, как бы в знак благодарности. Парень немного оттаял, улыбнулся сумрачной хмурой улыбкой, взглянул на нее…

— Да, чего там, делов-то… Если в поселке чего понадобится, спросите Боба, там всякий скажет. Улица Ленина, дом четыре, квартира двенадцать. Нам три звонка.

— Боб, знаешь… — начал Егор и примолк.

Не хотелось Боба вот так отпускать. Егор видел, что парень на взводе и неизвестно, что ждет его там, в этом благословенном поселке Крупский… А он смелый: не раздумывая, кинулся на помощь незнакомой девчонке, да ещё и подставился — какой-то Крот начнет доставать… Нет, это, конечно, не подвиг, но все-таки… вот он бы, Егор, наверное не стал вмешиваться.

— Ребят, кстати, это и вас касается, — Егор вдруг вспомнил о своем поручении. — Там, на горке усадьба… ну, это все знают. Так вот, есть один человек — он режиссер театральный. Очень известный. Вот. И он предлагает всем, кто хочет, сыграть спектакль прямо в этой усадьбе. Ну во флигеле… Собраться ребятам, таким примерно, как мы, и репетировать, а потом сыграть настоящий спектакль со зрителями и всем, что полагается… даже билеты продавать будут, — присочинил он зачем-то. — Это же интересно! Хотите попробовать?

— А что? Это идея! — хмыкнул Степ. — По крайней мере можно поприкалываться. Я — за!

— А что… деньги будут платить? — небрежненько этак пробросил Боб.

— Н-нет, не думаю, — опешил Егор. — Это же любительский спектакль, ради собственного удовольствия.

— Тогда чего напрягаться-то… — пожал Боб плечами.

— Но ведь если билеты будут, то наверно и какие-то деньги, — вставила Таша. — Надо просто узнать. А вообще-то я бы попробовала, — она опустила глаза и здорово покраснела. — Просто я как-то мечтала… ну, в общем, неважно.

— Заметано, Таш, ты с нами! — потряс кулаком Егор. — Боб, давай, соглашайся! Уйти всегда можно.

— Это-то да… — согласился тот, подумал немного, искоса взглянул на Ташу и мотнул головой. — Так когда собираемся?

— Вечером, часиков в восемь у флигеля, — обрадовался Егор. — Я там всех буду ждать.

Боб постоял, протянул ему руку, крепко пожал, потом то же проделал со Степом и, завершив ритуал, бросил Таше:

— Пока…

Они глядели, как он зашагал по дороге в сторону своего поселка: невысокий, жилистый, хмурый, с дырой на замызганной старой рубахе и с выражением твердой решимости на лице.

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… — пропел Степ и осекся под взглядом Таши. — Ну, по коням!

Ташин дачный поселок был зелен и тих. Старенькие деревянные домики тонули в цвету, повсюду плыл аромат сирени, мелькали жуки и бабочки, кругом ни души — казалось, они попали в один огромный таинственный сад, где время остановилось. Машину оставили у ворот, решили немного пройтись пешком и развеяться: после неприятного инцидента в поселке все трое чувствовали себя немного не в своей тарелке… Впереди на перекрестке промелькнул кто-то на велосипеде, Таша крикнула: «Мура!»

Резкий шорох шин, радостный возглас, стук брошенного велосипеда… из-за поворота выбежала девчонка в яркой желтой маечке и джинсовых шортиках. Она мчалась так легко, точно была невесомой, звонкий смех её распугал тишину, и казалось, что сонное царство ожило — время проснулось, пошло… Это была та самая велосипедистка, что вчера налетела на Егора в тумане.

— Я… представляешь, я в канаву свалилась! — выпалила она, смеясь, на бегу к Таше, и только тут заметила, что та не одна. — Ой, как вас много!

— Мур, познакомься, это Степан, а это Егор. Они меня из поселка до дачи подбросили. А это моя подруга Мура.

— Привет, — хором бухнули парни.

— А, привет, — Мура кокетливо склонила набок головку и прищурилась. О, это ведь тебя я вчера торпедировала?

Она откинула голову и расхохоталась, длинный хвост каштановых мягких волос маятником заходил за спиной, солнце вплетало в него золотистые нити. Егор глядел на неё и чувствовал, что сердце вдруг дернуло и понесло, как мустанг-иноходец, а желудок винтом свела судорога.

Все было кончено… Он влюбился!

— Мур, мы тут одну штуку затеяли, — сказал Степ, побрякивая ключами от машины, — можно будет классно поприкалываться…

— Почему поприкалываться? — перебила его Таша. — Это и без приколов может быть интересно.

— В общем, собираемся сегодня вечером возле усадьбы — тут один мужик хочет театр организовать… не хочешь актрисой заделаться? — продолжал Степ самым равнодушным тоном.

— Театр? — её брови прыгнули вверх, лоб наморщился. — Обалдеть! Конечно, хочу. А вы все там будете?

— Да и ещё парень один из поселка, — ответила Таша. — Слушай, а твой велосипед где?

— Да там, на дороге валяется!

— А никто не украдет? Лучше наверное взять его. Ребята, спасибо, что проводили, мы в общем-то пришли, вон мой дом… — Таша указала рукой на низенький салатовый домик, чья крыша едва виднелась в густых зарослях цветущей сирени. — Мы с Мурой придем, да, Мур?

— Обязательно! — ответила та, с тем же кокетством склонив головку к плечу.

— И ещё кого-нибудь с собой приводите… человек сто пятьдесят двести! — неудачно сострил Егор, брякнув первое попавшееся, что пришло в голову.

Он хотел выглядеть, как можно развязнее, чтобы скрыть смущение, но голос предал — охрип.

— Можно Юлю позвать, — предложила Таша.

— И этого… жутко смешного… как его? — Мура наморщила нос. — Коста, кажется. А по-простому Костя.

— Ладно, тогда до вечера… — баском бухнул Степ и кивнул Егору. Пошли!

А тот стоял и глядел на девчонку в желтой маечке, которая шла к перекрестку, обняв подружку за плечи и нашептывая что-то ей на ухо. Обе вдруг обернулись, и Мура прыснула.

— Пойдем, говорю! — Степ пихнул его в бок. — Так теперь и будешь стоять до вечера? Да, девочка — высший класс! Вижу, ты на неё глаз положил, но учти — тебе придется иметь дело со мной! Старик, ты чего, у тебя крыша поехала?

Егор вдруг неожиданно для себя сжал кулаки и почувствовал, что совсем не владеет собой: он мог сейчас выкинуть, что угодно… Степ, глядя на него, даже отступил на шаг, а потом рассмеялся.

— Слушай, не хватало, чтоб такие, как мы, мужики разодрались из-за девчонки! Да их, как грязи! Понравилась тебе — пожалуйста, я, что, против? Делов-то… Вот пива мы не взяли из-за всей этой катавасии — это плохо. Рванем в Монино?

— Не, я пас, — покачал головой Егор. Ему хотелось побыть одному.

— Ну, как хочешь! — Степ уселся за руль. — Садись, чего стоишь?

— Я пешком пройдусь, — хмуро бросил Егор. — Значит в восемь — у флигеля.

— Ладненько… — Степ пристально поглядел на него, усмехнулся, скривил губы и резко нажал на газ.

Егор побрел по дороге, не глядя по сторонам. Потом сел у обочины, саданул по нагретой земле кулаком, рухнул в траву при дороге и затих, стиснув руками голову… Казалось, все в нем звенело от напряжения, и напряжение это могло прорваться и бурной вспышкой радости, — криком, смехом, прыжками, и настоящей истерикой…

МУРА! Это имя вскипало в нем, пело, вспыхивало, и… падало в пустоту и горечь неуверенности в себе.

ОН НЕ МОГ ЕЙ ПОНРАВИТЬСЯ!

Вчера ему показалось, что она немного смутилась, глядя на него. Еще чего, бред! Чушь собачья! Наелся пивка — вот и померещилось. Кто он такой: длинный, нескладный псих-одиночка… А она? Она — чудо! Таких не бывает! По крайней мере он ещё не видал…

И потом, он ни разу не целовался. А девчонки это просто нюхом чувствуют: опытный ты или нет… И чем быстрее бежало время, тем лучше Егор понимал, что переступить этот барьер все трудней… Ребята в классе уже ВСЕ перепробовали, и от их хвастливого трепа ему было совсем паршиво. А теперь? Теперь появилась та, ради которой он… да, все, что угодно! Но она сразу поймет, что он настоящий салага. Что стесняется. А от этого хочется сдохнуть… или укокошить кого-нибудь!

А если этот Степ или кто-то другой начнет к ней клеиться, он его точно убьет! Хотя вообще-то лучше, конечно, себя: и зачем такому уроду землю топтать? Шестнадцать стукнуло, а он весь холодным потом покрывается при мысли о какой-то девчонке…

— Да, плевать я на неё хотел! — заорал он, вскакивая, как ужаленный, и припускаясь вперед по дороге. — Мне вообще на все наплевать! В гробу я видал их всех!!!

Кого именно он видел в гробу, Егор не очень хорошо себе представлял…

Бедный парень так переволновался, что мгновенно заснул, когда лег почитать после обеда. Спал он долго и сон был тревожен. То ли кто-то гнался за ним в лесу, то ли он кого догонял… Мура ему не приснилась. И мама тоже… Но был с ним рядом кто-то другой, незнакомый, вел его за руку в темной чаще, плыл рядом, когда во сне Егор бросился в реку, чтобы переплыть на другой берег, уходя от погони. Этот незнакомец, кто он? Мужчина ли, женщина… он не знал.

Проснулся с тяжелой головой, совершенно разбитый. Никуда идти не хотелось. Теперь затея с театром казалась глупой, ненужной — суетиться зачем-то, кого-то изображать… Он мечтал об одном: чтоб вернулся вчерашний день и чтоб день этот длился, длился…

Свобода! Беззаботное и бездумное лето, которое ещё вчера томило своей пустотой, чередой ничем не заполненных дней, теперь представлялось желанным и несбыточным счастьем. Оно развеялось, как вечерний туман… Что ж, сам виноват: никто за язык не тянул — соглашаться. Кто его заставлял ребят созывать? Пришел бы сегодня к этому сторожу, извинился, сказал, что никого не нашел, да и сам раздумал играть в эту игру: и вот она — желанная свобода! Теперь надо тащиться ко флигелю, изображать оживление, толпиться среди чужих… Дичь какая-то!

Он сам себе не хотел признаваться, что боится своей влюбленности, боится потерпеть поражение… Знал, что Мура наверняка оттолкнет его.

Он поднялся, тяжко вздохнул, захлопнул раскрытую книгу, упавшую на пол подле кровати, оделся, наскоро перекусил и побрел к усадьбе. Ничто не радовало: ни высокое ясное небо, ни полыхавшее над кромкой леса предзакатное солнце, ни свежесть травы, ни блестевшая чуть поодаль река… Каждый шаг давался с трудом, точно прошел сто дорог.

Он опаздывал. Он устал.

На полянке в тени старых лип перед флигелем уже все собрались. На груде сваленных бревен сидел Федор Ильич, на нем был новый джинсовый костюм и кепочка, под которую он забрал свои длинные волосы. Он что-то рассказывал, ребята смеялись. На лавке под липой рядком сидели девчонки: Мура, Таша и ещё какая-то пигалица со смешными торчащими хвостиками. Степ вытянул ноги, развалясь на травке возле девчонок, Боб стоял перед Федором Ильичем, засунув руки в карманы, а чуть в сторонке на корточках присел какой-то парень, пухлый и маленький, как разваренная фасолина.

Егор подошел ко всем, поздоровался, извинился, что опоздал.

— Ну, похоже все в сборе… — поднялся Федор Ильич, спрыгнул с бревен. — Хорошо! Прежде всего я хочу поблагодарить вас, что не зная меня и толком не представляя, что будет, вы сразу откликнулись и собрались здесь. Значит в каждом из вас бьется авантюрная жилка, это здорово!

Он принялся, не спеша, прохаживаться по полянке, иногда резко взмахивал руками, потом опускал их плавно, точно в замедленной съемке, казалось, этот человек похож на большую птицу, которая силится и не может взлететь. Ребята, не скрывая своего любопытства, разглядывали его.

— Удивительно, как все меняется, — говорил Федор Ильич глуховатым баском, — ещё вчера я сидел в своей комнатенке и не знал, что сегодня мы встретимся. Вы пришли — и перед каждым из нас словно бы приоткрылась дверца — в лето, в жизнь, в будущее… Мы не знаем, чем окончится наша затея: можем разбежаться, поняв, что все усилия ни к чему не приводят, новая жизнь не рождается, — ведь театр — это всегда что-то новое! А можем продолжить это дело в Москве, создать свою студию… никто не знает.

Он вдруг остановился, медленно обернулся, поглядел на ребят… потеплел, словно оттаял.

— Знаете, как все неуловимо меняется, когда вдруг кто-то вам улыбнется в толпе? Вы распрямляете плечи, шаг становится бодрым и энергичным, а то, что тревожило, кажется ерундой… В общем, даже напрочь погубленный день оживает! Понимаете, нужно быть готовым к этой улыбке, она не случайна… это знак — о вас помнят, вас ведут! Я хочу, чтобы мы вместе научились считывать эти знаки, помогли душе стать более восприимчивой… Для этого существует много возможностей и одна из них — это театр.

Он помолчал, внимательно разглядывая землю под ногами, поднял глаза, оглядел всех, кивнул каким-то своим скрытым мыслям…

— Не хочу пугать вас длинными разговорами. Они будут, если вы сами этого захотите. А пока… пока я хочу два слова сказать о пьесе, которую мы будем ставить. Вот скажите, кто-нибудь знает о таком драматурге: Морис Метерлинк?

Переглянувшись, ребята отрицательно покачали головами.

— А, скажем, об актрисе Вере Комиссаржевской? О режиссере Мейерхольде?

Та же реакция…

— Значит я прав! Я хочу, чтобы вы хоть немного узнали о них, окунулись в удивительное время начала века… Прошлого века. Совсем недавно он был еше настоящим, никак не могу привыкнуть, что его больше нет…

— Вы нам будете читать лекции? — ехидным голоском пропела пигалица с хвостиками.

Егор невольно на неё разозлился: чего выступает, никто её за язык не тянул!

— Нет, никаких лекций — вы сами попросите, чтоб я рассказал вам побольше! Думаю, что и разговора о пьесе сегодня не будет — сначала её прочтите. Она называется «Смерть Тентажиля». Вот! — Он достал из внутреннего кармана куртки книжку в темно-оливковом переплете. — Это сборник пьес Метерлинка. Завтра сделаю ксерокс, чтобы пьеса была у каждого, потом мы перепечатаем её по ролям. А сегодня могу дать кому-нибудь на ночь. Кто самый смелый?

— А можно мне? — поднялась со скамеечки Мура.

— Пожалуйста. Только завтра верни мне её до обеда. В два часа тут в конторе неподалеку будет свободен ксерокс…

— Я обязательно принесу! Может, нужно как-то помочь?

— Да, мы ведь тоже хотим что-то делать, — поддержала подругу Таша.

— Не волнуйтесь, дел хватит! Нам нужно будет оборудовать помещение: сделать настил из досок, соорудить кулисы — завтра буду договариваться о стройматериалах, и как только их завезут — свистать всех наверх! Строить театр будем сами. И прежде всего, парни, дело за вами: кто-нибудь молоток в руках держал?

Егор, Степ и Боб в один голос хмыкнули: дескать, ещё с пеленок!… И только толстячок опустил глаза, потом скосил их на режиссера и признался:

— Вообще-то я ещё не мастак… но, думаю, научусь.

— Нисколько не сомневаюсь! — подбодрил его тот. — Вот вам ещё две книжечки — разбирайте!

Одну, о Комиссаржевской, взяла пигалица, другую, о Мейерхольде — Степ.

— Ну вот, на сегодня все. Завтра после двух приходите ко мне за пьесой. А послезавтра, когда все прочтут, собираемся здесь в двенадцать. Всем все понятно? Спасибо, тогда до завтра. На прощанье хотел бы сказать: не удивляйтесь, почему я выбрал именно эту пьесу: пьеса странная. Думаю, никто из вас ничего подобного не читал… Потом вам станет понятна причина моего выбора. Мы собрались здесь, чтобы играть в игру, скучно не будет это я вам обещаю! Но игра эта не простая, от неё в жизни что-то изменится уж так устроен театр… Что-то произойдет!

«Ага, изменится, как же! — подумал Егор. — Мама, что ли, в Америку не поедет или Мура в меня влюбится? Ждите ответа! Этого не может быть, потому что этого не может быть НИКОГДА!»

Он весь напрягся и до боли стиснул руки в карманах, намереваясь подойти к Муре и о чем-то её спросить — не важно, о чем… Но Федор Ильич окликнул его — попросил узнать, когда дядя будет чуть посвободнее, чтобы обсудить с ним дела театральной студии…

Он сказал: «нашей студии» точно она уже существовала и собравшиеся на полянке были не кучкой бездельников, а коллективом единомышленников, хорошо понимающих, что они делают и чего хотят…

Когда Федор Ильич отпустил Егора, на поляне уже никого не было. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким.