Темный замысел

3

Застонав, Бартон очнулся, пребывая в состоянии полусна, на грани реального и призрачного миров.

Он не знал, где сейчас находится. Его окружала темнота, мрак столь плотный, что, казалось, он пропитывал насквозь и тело, и разум.

Его успокоили привычные звуки. Корабль терся о стенку причала, вода перехлестывала через палубу. Возле него слышалось легкое дыхание Алисы. Он коснулся ее теплого мягкого плеча. Снаружи долетел звук шагов Питера Фригейта, несущего ночную вахту. Видимо, он собирался будить капитана. Бартон же не имел представления о времени.

Затем он расслышал другие домашние звуки: сквозь деревянную перегородку проникал густой храп Казза и посапывание его подруги Бест. Из каюты напротив доносился голос Моната. Он что-то бормотал на родном языке, но Бартон не различил слов.

Очевидно, Монат видел сны о далекой Атакау, планете с «бурной роковой судьбой», кружившей около оранжевой звезды Тау Кита.

Еще мгновение он лежал неподвижно, как труп, повторяя в уме: «Я — Ричард Бартон. Человек, которому сто один год, в теле двадцатипятилетнего».

Этики сумели сделать эластичными сосуды претендентов на вечную жизнь, но перебороть атеросклероз души им не удалось. Ее омоложение не коснулось.

Он снова соскользнул в беспамятство — к новому сну и новому допросу. Но теперь память прокручивала то давнее, самое первое видение, посетившее его за миг до Трубного Гласа. Он как бы со стороны наблюдал за собой, являясь одновременно и зрителем, и актером.

Бартон — участник пьесы лежал на траве, беспомощный, как ребенок, а над ним возвышался Бог. На этот раз Он не подавлял ростом; борода у него отсутствовала, а одежда ничем не напоминала костюм английского джентльмена времен королевы Виктории. Его единственным одеянием было голубое полотнище, обернутое вокруг чресел. В отличие от прошлого явления, Бог выглядел невысоким юношей с мускулистым и крепким телом. На груди курчавились рыжие завитки.

В первый момент Бартону казалось, что он видит свое отражение: те же густые волосы, то же лицо семитского типа с черными, глубоко посаженными глазами, высокими скулами, полными губами и упрямым, слегка раздвоенным подбородком. Отсутствовали только длинные шрамы, следы сомалийского дротика, пронзившего челюсть Бартона при схватке в пустыне.

Он присмотрелся. Да, лицо выглядело знакомым, однако оно не было лицом Ричарда Френсиса Бартона.

Бог держал в руке железный посох и, как в прежнем сне, тыкал концом в ребра Бартона.

— Ты опоздал, опоздал с выплатой своего долга! Ты понял?

— Какого долга? — спросил человек, лежавший в траве.

Бартон-зритель внезапно обнаружил клубящийся туман, который окутывал тех двоих. Нависшая серая кулиса вздымалась и опускалась, словно грудь неведомого тяжело дышащего зверя.

— Ты обязан мне плотью, — произнес Бог, вновь вонзая свой посох в распростертое тело. Но Бартон-наблюдатель тоже ощутил резкую боль в боку.

— Ты обязан мне плотью, — повторил Бог, — и душой, что, впрочем, одно и то же.

Лежащий Бартон попытался встать на ноги. Задыхаясь, он произнес:

— Никто не посмеет безнаказанно бить меня по ребрам!

В стороне раздался чей-то смешок, и Бартон, наблюдавший за этой сценой, заметил в клубах дыма темную высокую фигуру.

— Платите, сэр, — настаивал Бог. — В противном случае, я буду вынужден лишить вас права пользования.

— Проклятый долг! — выругался лежащий Бартон. — Похоже, мне грозит что-то вроде второго Дамаска!

— Да, это — путь в Дамаск. Возможно, он еще предстоит тебе.

Темная фигура вновь разразилась странным хихиканьем. Туман заполонил все вокруг. Поймав свой последний всхлип, Бартон проснулся весь в поту.

Алиса повернулась к нему и сквозь сон пробормотала:

— Тебе приснилось что-то страшное, Дик?

— Нет, все в порядке. Спи, спи.

— У тебя же не было кошмаров последнее время?

— Не больше, чем на Земле.

— Тебе хочется поговорить?

— Я и разговариваю. Во сне.

— С самим собой?

— А кто знает меня лучше, чем я сам? — он рассмеялся.

— И кто может лучше себя обмануть? — с легкой иронией шепнула она.

Бартон не ответил. Через несколько секунд Алиса уже дышала ровно и спокойно, но разговор мог сохраниться в ее памяти. Ему не хотелось начинать утром очередную ссору.

Он любил спорить, это давало необходимую разрядку. Но их споры стали постоянными, и эта вечная борьба все больше раздражала его.

На крохотном судне слышно каждое громко сказанное слово, и их перепалки было трудно не заметить. Алиса очень изменилась за проведенные с ним годы, но сохранила отвращение благовоспитанной леди к стирке грязного белья на людях. Зная это, он нередко заканчивал спор окриком, со странным торжеством наблюдая, как она замыкается, уходит в себя. Правда, оскорбив ее, он потом стыдился своих побед.

Весь этот клубок вызывал у Бартона еще большее раздражение.

Палуба поскрипывала под шагами Фригейта. Бартон решил сменить его пораньше; заснуть он все равно не мог. Всю жизнь на Земле он страдал от бессонницы, а здесь она усилилась. Фригейт же будет счастлив отправиться на боковую. Во время ночной вахты он всегда боролся со сном.

Бартон прикрыл глаза, и темнота сменилась серыми сумерками. Сейчас он увидел себя в огромном помещении без стен, пола и потолка. Он был наг и плавал в пустоте, медленно поворачиваясь, будто его подвесили на невидимом и неосязаемом стержне. Вращаясь, он заметил вокруг множество нагих тел, лишенных, как и он сам, волос. Рядом с ним плыл человек, его правая рука от локтя до кончиков пальцев казалась куском красной сырой плоти. У другого на лице не было не только кожи, но и мышц. Еще дальше вращался скелет, внутри которого виднелись лишь серые меха легких да свернутый клубком кишечник.

Повсюду, меж красноватых, отсвечивающих металлом стержней, за руки и за ноги были подвешены тела. Они возвышались над невидимым полом и опускались с невидимого потолка. Насколько хватало глаз, он видел только бесконечные ряды тел, разделенных по вертикали стержнями; они были везде — сверху, снизу, сбоку.

Стержни тянулись вверх и вниз, пропадая в серой бесконечности.

Итак, сэр Ричард Френсис Бартон, капитан и консул Ее Величества в городе Триесте Австро-Венгерской Империи, умер 19 октября 1890 года.

Но теперь он снова жив и пребывает неизвестно где: ни на рай, ни на ад, насколько ему известно, все это не походило.

Перед ним миллионы тел, но жив и бодрствует только он один.

Парящему среди стержней Бартону следовало бы удивиться, почему именно ему досталась эта незаслуженная честь.

Но Бартон-наблюдатель уже твердо знал, почему.

Его разбудил тот этик, которого он называл Иксом; тот предатель.

Висевший в пустоте человек дотянулся до одного из стержней, и все тела вместе с ним начали падать вниз.

Наблюдавший Бартон испытал такой же ужас, как и в первый раз. Это был первородный кошмар, присущий всему человечеству, — сон о падении. Несомненно, он унаследован от первого человека, полуобезьяны, для которой падение не сон, а устрашающая реальность. Она перепрыгивала с ветви на ветвь, гордясь, что может преодолеть пропасть. И падала именно из-за своей гордыни, мешавшей здраво судить о реальности.

Падение Люцифера — тоже след гордыни.

Сейчас тот, другой, Бартон судорожно ухватился за стержень и повис; мимо него, медленно вращаясь и сталкиваясь, сплошным водопадом плоти скользили вниз тела.

В этот момент он заметил воздушный аппарат в форме каноэ, опускающийся между стержнями. Эта летающая лодка не имела ни крыльев, ни пропеллера, ни других известных Бартону приспособлений, способных поддерживать ее в воздухе.

На носу аппарата виднелось символическое изображение белой спирали, от которой исходил яркий свет. Над бортом показались две фигуры, и внезапно падение тел стало замедляться. Невидимая сила подхватила Бартона и оторвала от стержня. Его понесло вверх, перевернуло, он поплыл и замер около каноэ. Один из мужчин направил на него металлический стержень размером с карандаш. Охваченный ужасом, в приступе яростного бессилия, Бартон взревел:

— Убью! Убью!

Угроза была пустой — как темнота, погасившая его сознание.

Сейчас только одно лицо виднелось над краем аппарата. И хотя Бартон-зритель не мог отчетливо различить черты, оно показалось ему знакомым: это было лицо Икса.

Этик глумливо усмехался.