Темноводье

Глава 40

Санька не хотел разлеплять глаза. Голова раскалывалась так сильно, что хотелось раздавить ее руками (одно счастье — сил не хватало руки поднять). Каждый вдох раздирал грудь. Но хуже всего было от зеленой тоски, что разлилась по всему телу. От нее вообще жить не особо хотелось. Тем более, когда жить — так больно.

«Прихворнул я в дороге, — начал анализировать Санька ситуацию. — Не тягаться все-таки мне с местными, нельзя спать на голом снегу. Если это пневмония — мне капец».

— Да и пофиг! — выкрикнул Известь в небеса… Вернее, хотел выкрикнуть, а вышло только слегка просипеть.

Тут же, словно, в ответ, неподалеку что-то зашелестело, зазвякало. Санька с усилием приоткрыл глаза — и вот тут уже заорал. Слабенько, но от души.

На него надвигалось чудовище. Высоченная тварь с ветвистыми рогами на голове, с длинными лапами. Всё тело монстра ходило ходуном, жило какой-то множественной жизнью. Всё шевелилось, мельтешило, позвякивало — словно сотни крупных жуков или червей копошились под ним.

Чудовище надвигалось, Санька явно видел жуткие, сияющие своим светом глаза. Лапы поднимались вверх… потом сошлись, и по ушам беглеца из будущего больно и глухо стукнуло:

— Боммм!..

Бубен… Блин, да перед ним шаман. Вот дурак! Пугала ряженого испугался. Оно, поди, лечит его. Мошенники хреновы с бубнами своими дурацкими.

— Почем опиум для народа? — нашел в себе силы съязвить больной, но стрела сарказма цели не достигла. Шаман начал «работать», что-то подвывая и настукивая палочкой по натянутой коже.

— Да отвали ты… — Санька попытался отмахнуться рукой, вытащив ее из-под шкуры; сразу пахнуло застоялой мочой и калом, и больной закашлялся. — Сука… Лучше б стрептоциду дал…

— Нет здесь твоих стрептоцидов, лоча, — внезапно зло сплюнул шаман. И чуждое даурскому языку «стрептоцид» с первого раза вышло у него весьма четко. — Это место для иных духов. Твои демоны из Угдела бессильны в этом месте, лоча.

Дурной скривился.

— Шаман, ты же не настолько глуп, чтобы считать русских на самом деле демонами-лоча?

— Я говорил только о тебе.

— Что?

— Борчохор сообщил мне, что ты придешь по ледяному следу. Он послал мне солон — и вот ты здесь.

Дурной замотал головой. Он думал, что если не на уроках у Мазейки, то хоть за долгую зиму с Аратаном уже неплохо изучил даурский, но этот шаман сыпал слова, которые он никогда не слышал.

— Твой Борчохор просто слышал, что говорил Делгоро. Все ведь знают, что нас позвали в гости.

Страшный шаман рассмеялся и заговорил в стену.

— Ты слышишь, ача? Глупый лоча считает, что ты узнаешь истину, подслушивая за людьми!

Санька перевел взгляд налево. На большом куске красной ткани висела фигурка: маленький человечек без каких-либо отличительных особенностей. Кругленькая головка, палочки ручек и ноже. Он был вырезан из войлока и пришпилен прямо к стене.

— Пробудивший меня, рассказал в солоне, что ты демон небольшого ума. Рад снова убедиться в его мудрости.

— Это мне говорит безграмотный шаман, который думает, что люди болеют от того, что в них вселяются духи.

— Именно так и происходит, демон. Человек что-то делает неправильно — и хитрый дух проникает в него, найдя брешь в защите…

— Чушь! Болезни распространяют мельчайшие микробы. И лечить их надо не дурацким стуканьем в бубен, а антибиотиками!

— Это просто слова. Я верю в одного злобного духа, что сидит в тебе. Ты — в тысячу мелких микробов. Нет никакой разницы.

— Есть! Микробы — это не вера! Это знание! — Дурной разозлился так сильно, что сам себе удивлялся. — Вы, шаманы, надеетесь, что ваши дрыганья совпадут с исцелением. А антибиотики — это наука…

Санька уже понял, что говорит слишком много слов, которые для любого здесь являются просто набором звуков.

— Просто в твоем языке слишком мало слов, чтобы я мог тебе доказать…

— Потому что это просто слова, демон. Я два дня жег отур, пел охранные заклинания над твоим телом. Я достал духа камышовой стрелой, спрятал его в беме и изгнал окончательно из твоего тела. И вот ты открыл глаза и поливаешь грязью своего спасителя. Значит, мои тайные знания истинны… Или в тайне от меня ты отхлебнул из бутылки своих антеотиков?

Побагровевший Известь уронил голову. Что тут скажешь? Шах и мат, атеисты.

Но шаман и не думал останавливаться на достигнутом успехе.

— Борчохор говорил мне ночью, что ты демон, не ведающий слов благодарности.

— Что?! Благодарить тебя, за то, что ты попрыгал с бубном над телом умирающего? Надеясь, что у него… у меня, то есть, хватит сил оклематься?

Шаман сидел с оскорбленным видом, человека, который подал нищему сто рублей, а тот ему еще и на руку плюнул… Хотя, деньги взял.

«Да чего я так взбеленился?» — спросил Дурной сам у себя.

— Пробудивший меня говорит, что люди, проклинающие себя, чаще всего вслух оскорбляют других.

Повисла тишина.

— Прости, шаман.

— Здесь меня зовут Науръылга, демон, — ответил тот. И прибавил. — Что изменилось в твоей жизни? Черный дух не пролез бы в тебя так легко.

— Я шел за самым важным… И лишился его.

— Этого важного больше не существует?

— Существует, конечно!

— Оно перестало быть для тебя важным?

— Нет. Никогда…

— Тогда ты ничего не лишился, глупый демон.

Науръылга снял тяжеленую шапку с железными рогами и птичкой на таком же железном пруте.

— Я изгнал из тебя черного духа. Дальше давай уже сам.

«Блин, чего же это я? — задумался Дурной. — Расклеился, как тряпка. Мне драться надо, а я…»

— Вот тебе чашка, пей! — приказал шаман. — А у меня свои дела есть.

И ушел.

Густой пар от чашки намекал, что в ней что-то горячее и наверняка полезное. С трудом повернувшись, он поднял пиалу и глотнул. Желудок моментально сжался, отказываясь принимать в себя эту гадость. Молочное, жирное, с какими-то осклизкими комочками… и целым букетом резких травяных ароматов. И соленое! Больше всего походило на монгольский чай, про который Дурной только слышал, но ни разу не пробовал.

«Пей!» — приказал он себе и сделал первый глоток.

Где-то через полчаса в темном помещении появился новый гость. Круглолицый Делгоро впервые выглядел невесело.

— Хорошо, что ты поправляешься, Сашика, — прямо начал он. — Жизни не стало. Я ведь не желал зла. Просто повеселился… Чакилган меня потом чуть не убила. Ей-ей, она могла! И на Науръылгу с ножом шла. Требовала, чтобы тот тебя исцелил.

Санька слушал эти слова и готов был расцеловать за них брата любимой девушки. Что он себе накрутил, дурак! Она ждала и ждет его! Значит, ничего еще не потеряно!

— Делгоро, друг! — Санька заставил себя приподняться на локте. — Мне очень нужно повидаться с твоим отцом! Срочно!

— Почто такая срочность-то? — изумился даур, слегка отклоняясь на спину.

— Я не стану скрывать, Делгоро! Буду просить у него в жены Чакилган. Я люблю ее.

Круглое лицо княжьего сына снова стало расплываться в горизонталь хитрой улыбки.

— Ты — взрослый жеребец, Сашика, чтобы позволять надевать на себя узду, — хохотнул он. — Кто я такой, чтобы тебя отговаривать… Но сейчас к тебе князю нельзя идти. Особенно, с такой просьбой.

— Но почему? — испугался Дурной.

— Сам не понимаешь? — Делгоро устал скрывать, что ему тяжело дышать смрадом, который распространял больной. — Ты в таком виде, друг, что отцу невесты очень трудно будет сказать «да».

— И то верно, — обессиленный Санька устало откинулся на лежанку. — Женишок из меня еще тот… Я бы не напрашивался, Делгоро. Я бы уж точно дождался более благоприятных времен. Но вдруг ее отдадут за другого?! Прямо сейчас!

— Не отдадут, — обнадежил парня даур и ушел.

Санька лежал в мучительном одиночестве. Пил омерзительную бурду из чашки, так как больше он ничего не мог сделать для того, чтобы стать достойным женихом.

Вечером пришли казаки.

— Я ж говорю, живой! — гоготнул Тютя. — А энти говорят, что уже уморил тебя черт рогатый.

— Шаман велит забрать тебя из своего юрта, — виновато пояснил Гераська. — Говорит, всё, здоров.

— Нам князь пустую землянку на отшибе выдал, — пояснил Козьма. — Мы протопили ее, так что тамо не так уж и холодно.

Сгорая от стыда, Санька попросил товарищей помочь ему отмыться от нечистот, в которых валялся уже второй день. К его удивлению, никто и нотки брезгливости не проявил. У людей здесь носы явно погрубее сделаны. А помогать своему в трудную минуту — это норма.

Дотемна больного отмыли и буквально перенесли в новое местообитания, замотав в одеяла и шкуры. И уже утром Дурной стал опять просить встречи с князем.

Глава 41

Дом у Галинги был большой. А самое главное — стационарный. Сложенный из бревен, с клетями и подклетями. Почти как русская изба. И он был единственным не утопленным в землю зданием. Дурному уже пояснили, почему род Чохар, вроде и кочевой, а живет в постоянных жилищах. Кунгур Нотог — голый холм посреди чистой от леса долины — это сердце владений князя. Здесь всё лето запрещено пастись кому бы то ни было. И только со снегом Галинга приводил сюда своих избранных людей — около шести десятков семей со стадами. И они пасли скот в этой долине до весны. Кони, верблюды и прочие добывали еду из-под снега, в ожидании новых летних пастбищ. А люди — зверовали в округе.

Причем, постоянные постройки имелись тут у немногих. Обычные сборные жилища из шкур и войлока были более чем у половины местных жителей.

Казаки пришли на прием к Галинге при «полной зброе». Не столько ради грозности, сколько для того, чтобы прикрыть простоту застиранных и залатанных рубах и кафтанов. В полумраке просторного помещения набилось почти три десятка людей. Все мужчины.

Это был далеко не «тронный зал». Большой очаг в центре выложен обычными, черными от копоти булыжниками. Сам Галинга не восседал, хотя бы, на каком-нибудь резном стуле. Нет, он сидел на обычной кошме с нехитрым узором, смотав узлом ноги, но все вокруг чувствовали некое величие, исходящее от правителя. Князь был стар. Как это часто бывает у азиатов, ему можно дать и 50 лет, и 70. Волосы его, усыпанные несмываемым пеплом, заплетены в две косы над ушами и укрыты войлочной шапкой с золотым шитьем.

Казаки вошли с поклоном, перекрестились и поднесли Галинге дары, что смогли собрать в своем острожке. Далеко не всё из того, что привезли, но самое лучшее. Митька Тютя всё утро промаялся, глядя на невпечатляющую кучку подарков и все-таки пожертвовал своим седлом. Оно единственное и вызвало плохо скрытый блеск глаз у князя. Его впечатлили непривычные обводы седла, высокие луки.

Гостей усадили по левую сторону от входа. По правую сидела группа тоже явно не местных. Двое пожилых дауров скромно находились позади молодого парня, вырядившегося в халат степного покроя, но из синего шелка с богатым орнаментом. Широкие длинные рукава закатаны, обнажая шелковую же красную подкладку. Этот даур имел выбритый лоб и единую косу на затылке, явно в подражание далеким и успешным южным соседям — маньчжурам. Ради этого же на лице со скудной растительностью старательно культивировались жидкие, но длинные усы.

— Вот энтот и есть Челганкин жених, — прошептал Козьма, два дня упражнявшийся в знании даурского. — Все говорят даже не имя его, а что он внук какого-то Балдачи.

Дурной едва не зарычал на даура, который старательно не замечал новых гостей. На его прикид моднявый и, видимо, крутого деда. Он будто опять вернулся в родной пед: снова на нем драные штаны, а рядом — холуй в новехоньких «левисах».

Поначалу в таком «высоком обществе» полагалось вести долгие разговоры ни о чем. Однако, Санька едва пригубил отвратного соленого чая с молоком и жиром, как сразу поднялся, прося слова.

— Славный князь Галинга! Мы ехали сюда знакомиться. Как добрые соседи. Но, коли тут такие дела идут, то уж прости… — Дурной набрался духа и выпалил. — Прошу тебя, князь, отдать мне в жены дочь твою Чакилган! Нет мне жизни без нее… Я без выкупа, но клянусь: исполню, что хочешь, чтобы доказать тебе…

Санька так и не договорил, что именно доказать (потому что не придумал). Но и не потребовалось. Галинга услышал главное… и рассмеялся.

«И чего смешного тут?» — набычился Известь.

Старик же смеялся, глядя не на дерзкого русского гостя, а разодетого в шелка даура.

— Вот видишь, Суиткен? Ситуация всё усложняется. Не только род Дулан прислал сватов, но и этот славный батар решил изъявить желание стать женихом моей любимой Чакилган…

— Опомнись, Галинга! — тонкоусый даур в шелках вскочил. — Это же лоча! Проклятые лоча держали твою дочь в плену! Они пришли к нам с оружием, грабят нас и убивают — а ты готов видеть ЭТОГО своим зятем? Наравне со мной?!

— Этот — в одиночку спас Чакилган из плена и вернул ей свободу, а мне — любимую дочь. Так что ты прав, Суиткен — я не ставлю его наравне с тобой.

Побагровевший «чей-то внук» сел, а Дурнова закачало от противоречивых чувств. Приятно, что потенциальный тесть видит в нем, прежде всего, спасителя дочери. Ну, и что «мажору» нос утерли — это завсегда радует… Только что это еще за род Дулан? Не слишком ли много женихов?

«Не так я всё это видел, — качал головой Санька. — Думал просто свидеться. Сердце открыть. Может, сошлись бы. А тут какое-то средневековое побоище во имя прекрасной дамы назревает».

— Как отец, я горд, что стать мужьями моей дочери хотят такие славные батары. Но, в то же время, я оказался в сложном положении. Мой долг сделать так, чтобы итог вашего сватовства был предельно справедливым. Чтобы ни у кого из вас не возникло сомнений. Так что я буду думать. Тем более, лоча Сашико еще сильно нездоров. Пока же — будьте все моими гостями!

— Наверное, биться за дочку велит, — радостно шепнул на ухо Саньке Тютя. — Но ты уж прости, Дурной: Я тово даура в деле не видал, но ни в драке, ни в сабельной сшибке на тебя не поставлю.

Известь только криво ухмыльнулся на откровенную подначку. Он и сам прекрасно понимал, что не выстоит в бою против знатного воина. Только если в упор пищаль разрядит…

— Да кто этот Суиткен вообще такой? — возмутился Санька на русском.

— Рассказать?

Это был Делгоро. Он незаметно оказался подле казаков, когда собравшиеся начали расходиться.

— Суиткен — внук самого Балдачи, неужели ты не слышал?

— Слышал. А кто такой Балдачи?

Делгоро вдруг выпучил глаза и стал театрально оглядывать Саньку с ног до головы, словно, не веря в существование такого глупого лоча.

— Старый Балдачи — великий князь рода Жинкэр. Большого, богатого рода, что живет на сочных землях к востоку от Зеи. Роду жинкэр служат и говолы, и хэсуры, и дэдулы и много родов орчэн. Но самое главное: Старый Балдачи — эфу.

— Кто?

— Родич великого правителя маньчжуров. Двадцать лет назад Балдачи сам выбрал для себя лучшую из судеб: он отправился в далекий город Мукден, поклонился богдыхану тысячами соболей и пообещал верно тому служить. Богдыхан растрогался и отдал ему в жены свою дочь.

Дурной слушал и охреневал от того, какие крутые перцы живут на таких простых амурских берегах. Хотя, 20 лет назад и маньчжурская династия Айсингёро не была настолько крутой и великой. Единственное, что согрело его слух: то, с какой иронией Делгоро произнес слова про «лучшую из судеб». Кажется, этот даур так не считал.

— И что, этот Суиткен — Айсиньгёро?

— За 20 лет такие большие внуки не вырастают, — улыбнулся Делгоро. — Наш гость — из старшей ветви. У Старого Балдачи много жен. У него всего много.

Это был намек. Оставалось только кивнуть: понимаю, мол.

— Что же решит твой отец?

— Не знаю, Сашика! — искренне рассмеялся даур. — Этого не знает никто.

В это время шум с улицы проник даже во внутренние покои князя. Делгоро нахмурился и поспешил наружу. Санька с казаками тоже не стали отставать.

А на свежем воздухе уже затевалась свара между людьми «мажора» Суиткена и теми самыми дуланами. Козьма уже где-то успел узнать, что это за такая живность. Оказалось: они хонкоры — конные тунгусы, живущие где-то на неведомой Селемдже. Санька про Селемджу слышал — это главный приток Зеи, известный своим золотым песком. Только о последнем факте тут, похоже, не очень знали. Или значения не придавали?

«Конкурирующие фирмы» вовсю поносили друг друга, обвиняя и в неумении сидеть в седле, и в мужской несостоятельности. Конфликт достигал своего накала, когда на шумящую толпу, словно морж на льдину, навалился Делгоро. Разметав самых ярых, он принялся спокойно рассуждать о том, как недолго живут люди, обижающие гостей рода Чохар. Ругань от этого не утихла. Наоборот, почуяв безнаказанность, пустобрехи (которых хватало по обеим сторонах) лишь сильнее распушили павлиньи хвосты своего красноречия.

— Ох, Сашко, сейчас и за нас примутся, — захохотал Тютя. — Ну-тко, встань побойчее, жених! А то кислей капусты смотришься!

И он, как в воду глядел. Враги, не забывая друг о друге, паровым катком прошлись по речным демонам — лоча, уродливее которых еще не создавала земля! Чохары бдительно следили за соблюдением закона гостеприимства, так что начать настоящую войну не было никакой возможности.

А, когда воевать не получается — тут же расцветает спорт.

На Кунгур Нотоге начались состязания!

Глава 42

Это была не олимпиада с турнирной таблицей и финалами/полуфиналами. Но слишком много в стойбище накопилось скучающего народа: и местного, и понаехавшего. Кто-то кого-то потянул на спор, тут же подстраиваются новые желающие, набегают зрители — и вот состязание обретает «международный статус».

В чем только не соревновались! Козьма первым из казаков полез участвовать в поединках без оружия. И, хотя, пару дауров он своими кулаками уложил, но те больше любили не драку, а борьбу, и третий поединщик с внушительными «отеками» по всему телу Козьму-толмача все-таки смог ухватить и заломал под таким углом, что тот три дня потом ни в чем не участвовал. Гераська полез в это гиблое дело единожды: когда дуланы затеяли гонки на лыжах. И выиграл, подлец! Причем, не пустую славу, а лисью шапку с хвостами.

И ведь больше ни-ни! Как его не втягивали, больше никуда не лез. Ноль азарта у человека. Вернее, весь его азарт (в плюс к своему) забрал себе Тютя. Этот вспыхивал от любого косого взгляда, дерзкой фразы, бился на любые заклады. Но видно было, что не по-серьезному это делает, а шутя.

«Да он же меня прикрывает! — понял вдруг Дурной. — Громоотводом стал, все наскоки на себя принимает».

Но это не была чистая жертва. Митька лез в борьбу с душой. Правда, на реальной борьбе бока ему тоже быстро намяли. А вот со своим луком конкурентов он не знал. Тютя им и сабельный бой показал бы — да опасные состязания род Чохар строго запретил.

Особенно, дончак рвался до конных соревнований. Только вот не на чем было. Аратан по доброте сердечной уступил ему свою «собаку», да только чуда на ней не совершить. Несколько забегов, ловлю зайца и прочее подобное Тютя проиграл. Вот тут ему не помощь и пришел Делгоро, которой проникся к казаку симпатией с первой их встречи.

Он дал ему своего коня. Окрыленный Митька выпросил еще и седло, которое сам же подарил князю… И тут началось. Тютя выигрывал скачку за скачкой! Он собирал пикой самые мелкие кольца, поднимал с земли шапку (и руками, и зубами!), преодолевал самые широкие ямы. Только в стрельбе на скаку не удавалось ему посрамить местных. Тютю зауважали все три рода, его звали «лоча-батар», ему дарили подарки и предлагали в жены сестер и дочерей. А расчувствовавшийся Делгоро подарил коня навсегда!

…И всё это время Дурной сидел в сторонке, ни в чем не участвуя. Куда ему, когда он ходил-то, опираясь на плечо Гераськи! И радовался от того, что с каждым днем ему становится чуть легче дышать. Наверное, ему совсем стыдно стало, если бы в состязаниях участвовал и его соперник — «мажор». Но Суиткен был выше этого. Он охотно посылал своих людей, словно, те несли славу ему самому.

«Ну, конечно, — хмыкал Санька с плохо скрытым облегчением. — Мы же ему не ровня. Блин, если вдруг Галинга объявит состязания — Суиткен ведь не захочет это делать наравне с нами».

С «нами» — это Дурным и женихом от конных тунгусов — веселым долговязым парнем по имени Джагда. Тот, наоборот, безрассудно кидался во все авантюры, но не придавал им особого значения. Много шумел, кутил, заводил друзей, ни с кем не чинился. Джагда совершенно не вызывал у Саньки конкурентных чувств. Не то, что Суиткен. Известь настолько не верил ему, что постоянно ждал от «мажора» какой-нибудь подлости, каверзы. Даже пытался следить за ним. Что было нетрудно, оставаясь в стороне от кипящих «спортивных» страстей.

Именно так, оглядывая стойбище, Дурной наткнулся на чужой взгляд. Как на бетонную стенку с разбега. Присмотрелся к странному парню, что пялился на него. И лишь по обилию тренькающих бубенчиков и металлических фигурок зверей, нашитых на кожаный халат, понял, что это тот самый шаман, что лечил его! Без рогов и большинства прочих пугающих атрибутов Науръылга выглядел почти нормальным. И до неприличия молодым. Только страшно болезненным, бледным. Кожа обтягивала кости лица, жидкие патлы торчали во все стороны, демонстрируя, что они еще и немытые. При этом, качающийся на ветру шаман явно не мерз, хотя сидел под стенкой домика без шапки и в распахнутом халате.

Он не звал Дурнова, но тот невольно встал, подошел и сел рядом.

— Подобное тянется к подобному? — хмыкнул Науръылга.

— Чего?!

— Из всех здешних воинов ты сейчас боле всех похож на меня — такой же полуживой, — хмыкнул шаман и, прищурившись, вгляделся в кипучее варево состязаний. — Они так горды. В таком восхищении от того, что тело одного из них сильнее прочих тел. Что именно его тело может причинить чуть больше боли, чем прочие. Счастливые, как дети. Они уверены, что сила их тел — это и есть их сила.

— Завидуешь? — с ехидцей спросил Санька.

— А ты, демон?

— Есть немного. Да я и не собираюсь это скрывать.

— И у меня такое было. Особенно, когда осознал, что буду навсегда лишен подобных радостей.

— А чего ж в шаманы пошел? — удивился Дурной.

Науръылга уставился на болезного с таким изумлением пополам с презрением, что парень подавился смешком.

— Твоё демонское царство настолько отличается от нашего, лоча? Да будет тебе известно, что у нас отмеченный духами не имеет возможности выбирать. Если какой-то дух-онгор выбрал тебя, если послал тебе вещий сон-солон — у тебя нет и не может быть иной судьбы. Оставь и забудь все мечты свои и свои планы… Теперь радости этих людей мне недоступны. Я привязан к миру духов, он крючьями вцепился в меня. Тянет к себе. Ни на миг не дает не забыть.

— Настолько всё ужасно?

— Я бы не сказал. Взамен я получил такое, после чего, все ваши радости кажутся такими детскими…

— Что ты получил? — увлекся беседой Санька.

Шаман замер. Потом растянул рот в широкой улыбке, обнажив неровный ряд бурых зубов. Беглец из будущего почти физически ощутил, как между ними вырастает стена.

— Спроси меня о чем-нибудь другом, демон.

«Вот же жук!» — озлился Санька, но решил использовать предложение.

— Я не местный и не знаю, как тут что у вас. Но не кажется ли тебе, шаман, что слишком много шума вокруг всего этого? Я имею в виду брак с Чакилган. Нет, для меня-то она — свет в оконце… Но не думаю, что все так в нее поголовно влюблены. А только девушка вернулась из плена — и сразу два жениха. Княжича! Да я еще…

— Ты бы знал, скольким славным батарам из рода Чохар Галинга уже успел отказать, — улыбнулся Науръылга. — Что ж, глупый демон, я расскажу тебе, почему к девушке из небольшого рода сватаются знатные женихи. Всё дело в том, что в ней течет кровь Бомбогора.

— Кого?

— Ну, конечно, ты не знаешь и этого. А всего лет 20 назад не было более известных имен, чем Балдачи и Бомбогор. Два великих даурских князя. Первый был хозяином земель ниже Зеи, второй — выше… Только переставали они быть хозяевами. Всё сильнее стала виднеться тень великого богдыхана маньчжуров. Хан далеко, а тень его уже и на Амур-реку падала. И решил Балдачи сам пойти на поклон к правителю в Мукден — и стал эфу. Правда, жизнь на Амуре не стала лучше. Почти сразу из степей хорчины пришли — большой полон увели. Причем, владений Балдачи ни один монгол не тронул. Потом маньчжур Самшика с войском на солонов в Хинганских горах за рекой напал, а те издавна как раз Бомбогора чтили. Понял князь намеки. Понял, что и ему придется идти в Мукден на поклон. Взял с собой двух побратимов — Вандая и Галингу…

— Галингу?

— Ты всё верно услышал. В Мукдене у князя соболей взяли, а вот родичем богдыхана не сделали. Получается, он ниже удачливого Балдачи. Разобиделся Бомбогор. Решил, что, как был ранее хозяином своей земли, так им и останется… Только вот маньчжуры так уже не считали. Большая была война, о которой я лишь слышал. Много битв, много городов сгорело. Баомбогора с его семьей достали аж подле великого озера Байкал. Всех извели. Был великий род Дагур — и не стало такого рода. Вообще, с той поры в даурских землях не осталось ни одного старого князя. Только удачливый Балдачи. Да хитрый Галинга. Который один смог спасти свой род после многих битв. Увел его сюда, на север. И спас здесь кровь бомбогорову — его родную сестру, которая стала его женой. И успела родить ему дочь, прежде чем, умерла.

Санька ошарашенно сидел на бревне, внезапно оказавшись посреди целого эпоса.

— Понимаешь теперь, почему все хотят получить потомство с долей крови самого славного князя даурской земли?

Глава 43

С Суиткеном они столкнулись на следующий день. Совпало так или «шелковый» даур подгадал, но встретили его жинкэрцы в тихом месте.

— Уходи, лоча! — процедил «мажор», когда прочие подступили к Дурнову со всех сторон. — Вы тут чужие, не вашего ума тут дело. Чакилган создана быть женой большого князя, а не такой облезлой псины, как ты.

— Ну, я-то слыхал, что и ты в помете не самый лучший, — хмыкнул Известь. — Дурных кровей внучок.

— Заткнись, собака! — наконец-то вскипел Суиткен. Его подручные стали скалиться и хвататься руками за ножи. Даурская гопота вовсю провоцировала русского на первое действие.

— Тронешь меня — и не видать тебе Чакилган, парень, — ухмыльнулся прямо в харю княжичу беглец из будущего. — Сам ее Джагде-весельчаку отдашь.

— За Галингу прячешься? Трус! — сплюнул в ответ даур.

— Ну, куда уж мне до тебя, храбреца. Всемером одного труса зажали…

Известь понимал, что перебарщивает. Сейчас ущемленный в своем благородстве «мажор» позовет его отойти в лесок и в поединке выпустит ему кишки. Абсолютно честно и благородно… Но его так бесил Суиткен со своим чувством собственного величия. И усишками этими тонкими!

По счастью, на этот раз обошлось.

— Общаетесь? — выше по тропке, метрах в пяти стоял Делгоро. В своей черной шубе он казался еще огромнее, чем был на самом деле. Медведь, вставший на задние лапы. Только круглое красное лицо, готовое рассмеяться в любой момент, портило впечатление.

Но не сейчас. Монгольские глаза брата Чакилган предельно сузились, высматривая: а не нарушает ли здесь кто священные законы гостеприимства? Жинкэрцы пригладили загривки, окатили мстительными взглядами Саньку и пошли по своим делам.

— Не ходил бы ты, Сашика, в одиночку в таких местах, — улыбнулся Делгоро. — Воля моего отца велика, но и она ничто с волей Тенгира… Отец тебя зовет, кстати.

— Не с ним бы мне хотелось повидаться, — вздохнул Дурной, который за все эти дни так и не смог хотя бы одним глазком увидеть Чакилган.

— Мне бы тоже хотелось, чтобы сейчас было лето, а мы кочевали у Зеи, — улыбнулся княжич. — Что толку об этом жалеть? Пошли.

Галинга сидел совсем один. Большой костер не полыхал свежими сучьями, но от толстого слоя мерцающих красным углей жарило знатно.

— Моя дочь говорит, что пойдет замуж только за тебя, — старик заговорил без раскачки, начав с самого главного.

Дурной на миг застыл, а потом даже некоторое разочарование испытал. Потому что так хотелось услышать заветное — от Нее! А тут, по-будничному как-то…

Но всё равно полегчало!

— Ты особо не радуйся! — Галинга сощурил левый глаз и глянул на парня хищной птицей. Как же всё-таки дети на него непохожи. — Пока я здесь всё решаю… Но ломать волю дочки неохота. Знал бы ты, как она за тебя билась! Заставила шамана лечить тебя! Хотя, ты ж не знаешь… Нашему шаману поперек слова говорят немногие. А он сразу стал говорить, чтобы тебя даже в стойбище не пускали… Тут-то дочь моя и сорвалась. Многим ты ей теперь обязан, лоча.

— Всю жизнь готов расплачиваться!

— Ты улыбку-то свою похабную спрячь! Рано тебе еще мечтать. Я Чакилган плохой судьбы не желаю. Вот с внучком Балдачи мне понятно, что ее ждет. Надежная судьба. А с тобой? Вы ж чужие. И язык чужой и духам чужим молитесь. Вы пришли на Амур, как голодная стая псов, что с цепи хозяйской сорвалась. Любую скотину, на пути встреченную, режете. Не ради еды… Даже не знаю, ради чего.

— Я не такой, князь! — обида на слова старика душила, и очень хотелось оправдаться. Галинга лишь отмахнулся. — И не все такие. Те, кто со мной — другой путь выбрали.

— Сам-то веришь? — снова прищурился Галинга. — Выбрали… А другие ваши — злые и сильные — не порешат вас за ваш же путь?

— Постараюсь, чтоб не порешили.

— И вообще, кто вы? Откуда пришли? Куда уйдете? Уйдете же? — старик встал и подошел почти вплотную к Саньке. Был он некогда высоким, да годы согнули старика. — Вот отдам тебе дочку, а вы пропадете. И Чакилган жалко, а род свой еще жальче. Придут потом маньчжуры и спросят со всех друзей лоча.

— Мы не уйдем, — заявил Санька… чересчур твердо, учитывая то, что он знал о ближайшем будущем. — Но это еще и от вас зависит. От дауров, тунгусов, солонов и прочих. Если вы с нами будете — то Цины точно не сладят.

— С вами? А зачем нам с вами? Ты — первый лоча, с которым нормально говорить получается. Моя дочь два года… — впервые резкий голос Галинги дал слабину, дрогнул. — Да уж ты лучше меня знаешь, что с ней ваш Хабара делал.

— Мне очень жаль, — Санька опустил глаза, испытывая дикий стыд. — Никто из наших не должен был так делать… Это не по нашим законам…

— Вот я и говорю: с цепи сорвались, — Галинга снова сел к очагу. — Не нужны вы нам. Никто не нужен!

— По-другому уже не получится, Галинга, — Дурной сел рядом. — Теперь вам только выбирать придется: либо с нами, либо с маньчжурами. А я слышал, что ты, славный князь, много с маньчжурами воевал…

— Ишь ты! — старик прямо-таки полосанул взглядом по собеседнику. — Уже где-то услыхал и купить меня вздумал грехами моей молодости? Шустрый… Только ничего ты не знаешь. Никто не хотел под маньчжуров стелиться: ни Балдачи, ни Бомбогор. Только Балдачи всегда вторым на даурской земле оставался. Дагурского князя весь запад уважал, весь север. И солоны дикие, что за Амуром в горах ютятся. Балдачи хотел только статус свой поднять, а маньчжуры его в оборот взяли. Как же — эфу! От такой чести разве откажешься… А Бомбогору жизни не стало. Когда хорчины пришли — они десять тысяч пленных увели! Маньчжурское войско Самшики столько солонов перебило, что те к нам, за Амур кинулись: спасай, Бомбогор! А что он сделает? Войну маньчжурам объявит? Вот и решил пойти по пути Балдачи. Набрали соболей со всех родов и двинули в Мукден. Я тогда совсем молодой был и дружбой с Бомбогором очень гордился. Мой отец первый стал в даурских пределах кочевать, служил роду Мердэн. А я род Дагур выбрал… И до сих пор не жалею. Лучше моих всадников у Бомбогора никого не было!

Старик смотрел в мерцание углей и видел там своё прошлое. Которое, конечно, было в тысячу раз лучше настоящего. Потому что молодость…

— В Мукдене нас, как побирушек встретили. Меха забрали, полы во дворце нами вытерли и домой милостиво отпустили. А дома-то лучше не стало. То хорчины, то баргуты набег устроят, а они все уже подданные рода Айсингёро! Дючеры стали вверх по Амуру перебираться, земли занимать. А Балдачи, как эфу, требует, чтобы ему подати для маньчжуров передавали. Конечно, не стерпел такого Бомбогор, двух лет не прошло. Князь сказал, что даурская земля никому не подчиняется! Многие его поддержали. Даже некоторые из тех, кто раньше Балдачи слушал. Большое войско собрал Бомбогор, чтобы свободу отстоять. Я лично шестьсот коней привел, двести сабель. Тогда род Чохар был большим!

— Бомбогора разбили? — осторожно спросил Санька.

— Вхлам… Восьмизнаменное войско нельзя одолеть. Мы, как брызги разлетелись во все стороны. У Бомбогора и пяти сотен не осталось. Кто-то сразу перебежал на сторону врага, кто-то затаился. Но мы Бомбогора не бросили. Сначала заперлись в крепости Добчен. Но у маньчжуров уже были пушки — они просто ее сожгли. После также бились в Асиечине и снова бежали. Затем была Якса… вы ее Албазином зовете. Маньчжуры и туда дошли. У Бомбогора уж людей почти не было. Зато с собой семья, старики, дети — все остатки некогда великого рода Дагур. Тогда я остался в Яксе и велел моему господину бежать в темноте ночи.

— А мне сказали, ты от Бомбогора у… убежал, — начал и тут же смутился Дурной.

— Сбежал. Да не от тех. Яксу тоже взяли. Меня и других выживших пленили. Но Галингу никакие цепи не удержат! Сам сбежал и людей своих увел, и коней их сытных! До сих в моих табунах их кровь бродит… Тогда Бомбогор назвал меня братом и сказал, что отдаст мне всё, что я попрошу… Я, конечно, попросил в жены его сестру… Мою халун…

Снова тишина.

— Бомбогор велел нам идти в свой род и ждать знака. Князь хотел, пользуясь зимой, уйти дальше на закат, набраться сил, найти союзников. Он не терял надежды вернуться на Амур. Но маньчжуры весной снова стали его преследовать. Нагнали. Перебили всех. А князя увезли в Мукден, где и казнили. В те годы мало было даурских родов, где бы не оплакивали смерть лучших. Я из двухсот батаров домой привел два десятка. И жену молодую. Единственную уцелевшую каплю великого рода Дагур. Но, видимо, волю Тенгира не обойти. Моя халун родила только одну девочку и вскоре умерла… Вот и вся история.

Глава 44

Галинга, наконец, посмотрел на жениха своей дочери.

— Я увел свой род подальше от Амура, почти к границам тайги. Только так и выжили. И ты теперь хочешь, чтобы мы поддержали вас против маньчжуров?

— А что, лучше бросить родные места и стать у них приживалами, там, где прикажут поселиться? Слышал ты о приказе их богдыхана, князь?

— Слышал… Может, и лучше. Это молодость ничего не боится. А мне с высоты моих лет лучше видно.

— Лучше, да не всё. Ты же не знаешь, как велика и могуча держава Белого Царя, Галинга. Какие сильные у нас воины, как много у нас огненного боя.

— Не знаю, — кивнул Галинга. — Но слышал я, что дворец Белого Царя страшно далеко. Намного дальше и Мукдена, и Пекина.

— Это так, — вздохнул Санька.

— А значит, о заботе Белого Царя лучше не мечтать. Я смотрю на тех лоча, что появились здесь. Вы сильны. Но не так сильны, как Восьмизнаменное войско. Ваши старшие… Я бы лично вырвал черное сердце вашего Хабары…

— Новый приказной гораздо разумнее. Уверен, мы сможем договориться…

— Я не видел твоего… приказного, Сашика, — Галинга вяло, но властно отмахнулся. — Для меня он — никто. Я верю тебе. Твои друзья — тоже неплохие батары. Но это всё.

— Славный князь, — Дурной постарался вложить в свои слова максимум убедительности. — Я не особо влиятелен среди лоча. Но я клянусь тебе, что приложу все свои силы для того, чтобы защитить твои интересы, чтобы мы смогли жить в дружбе и союзе.

— Клянешься, значит? — Галинга уперся руками в колени, растопырив локти, и стал совсем уж похож на хищную птицу. — Ну, давай проверим. Ты ведаешь огненный бой, Сашика?

— Ведаю, — скромно кивнул Дурной, уверенный, что изучил местный огнестрел получше многих казаков.

Галинга хлопнул в ладоши. Из темноты коридоров выскользнул слуга, который поднес князю длинный сверток. Старик принял явно тяжелый груз.

— Это няоцян, — с трепетом сказал Галинга. — Ты можешь сделать так, чтобы оно стреляло?

Дурной протянул руки к свертку. Это была пищаль. Или мушкет, самопал — зовите, как хотите. Длинная, потяжелее, чем их собственные пищали. И, конечно, фитильная.

«Прошлый век» — хмыкнул Дурной, намекая, что их-то кремнёвки были передовой военной мыслью. В отличие, от этого старья. Судя по клеймам с иероглифами, это был прямо китайский мушкет. Санька помнил, что копировать европейский огнестрел начали еще в династии Мин. Маньчжуры потом охотно переняли это оружие. Вернее сказать, перенимают.

Оружие было в ужасном состоянии, но целое. Жагра двигалась, зажим под фитиль глухо щелкал.

— Надо хорошенько почистить — и она сможет стрелять.

— Просто почистить? — изумился Галинга. — И всё? Даже для лука нужны стрелы.

— А! Ну, так-то да, — улыбнулся Дурной. — Для каждого выстрела порошок нужен — порох. И свинец — чтобы стрелять им. И пыжи, и фитиль, и шомпол, и пулелейка, и пороховница. Для настоящей стрельбы много нужно.

— Я знал, что это не так просто, — кивнул Галинга. — Ты можешь дать нам это, Сашика?

— Прости, князь. Но у нас самих этого почти нет.

— А у твоего приказного?

— У него побольше, — кивнул Дурной. — Но и ему самому оно очень потребно. У него же войско. А ему самому присылают казну из Якутска. Путь долгий.

— Значит, не поможешь…

— Ну, отчего? Я могу почистить. Могу показать кузнецу вашему, как шомпол сделать. Да и пулелейку можно. Но самое главное — порох и свинец. Такое самим не сделать. Но это наверняка есть там, где ты раздобыл пищаль.

— Где взял, там уже нету, — вздохнул Галинга и тихо признался. — У меня не одна такая няоцян…

— А сколько? — Дурной аж глаза округлил. Неужто, чохарцы грабанули какой-то склад?

— Семь, — гордо пояснил старик.

— Я могу их тебе все привести в рабочее состояние, — предложил Санька. — Из одной даже разок стрельну, чтобы ты поверил. Но не больше, мало у нас пороха.

— Научишь моих людей, как стрелять?

Санька замялся. Казаки не поймут. Но с другой стороны, это будет проверка — насколько далеко они за ним пойти готовы.

— Скольких учить?

— Трех! — оживился старик.

— Я возьму их с собой, когда домой поеду. Там и обучу — это дело небыстрое. Но обучу хорошо — они потом сами других учить смогут. К лету вернутся.

— Годится!

— Только ты вели им во всем меня слушаться!

Старик захохотал, ровно орел заклекотал.

— Я им велю тебя слушаться только в обучении. В услужение к тебе они не пойдут.

— У нас в острожке все работают. И им придется.

— Тебе придется их убедить, лоча, — Галинга повернулся к самому лицу Саньки.

— Как-нибудь справлюсь, — не отводя взгляда ответил Известь.

— А это хороший ответ, — старый даур хлопнул парня по плечу. — Не проси никого, чтобы за тебя командовали. Вместо тебя командовать начнут.

Он замотал маньчжурскую пищаль и велел унести.

— Значит, договорились! Я найду для тебя людей…

— Князь… — Дурной был в большом смущении, но не мог не напомнить о Чакилган. «Русские и дауры — пхай пхай» — это, конечно, здорово, но он тут по поводу сватовства.

— Что? — нахмурился Галинга. Санька только открыл рот, слова подбирая покорректнее, а тот уже всё понял. — Погоди! Ты думал, что это я сейчас с тобой дочерью торгую?

И такая злобность проросла в его хищном лице, что Известь дрогнул. Да, Галинга в молодые годы наверняка внушал страх врагам… Да что там! И сейчас внушает.

А князь даурский запрокинул голову и захохотал.

— Видел бы ты себя, лоча, — начал он размазывать слезы по измятым щекам. — Действует еще глаз Галинги! Но я сказал серьезно: я дочерью не торгую… Да и предложил ты немного, если честно сказать. У Чакилган должно быть надежное будущее. Обеспечь его моей девочке — и я отдам ее тебе в жены.

«Да блин! — закатил глаза Дурной. — Я же думал, что прошел испытание…»

— Не переживай, парень, — улыбнулся Галинга. — Успокою я тебя насчет моей дочери.

…В тот же день собрал старый князь народ прямо посреди стойбища. И объявил свою волю.

— Дочь мою получит лучший. А вот как его выявить? Долго думал я — и нашел способ. Все знают, что в дочери моей течет кровь великого Бомбогора. Лучшего из князей. И была у Бомбогора ценность великая — золотая пектораль. Всегда носил он ее на своей груди и пренебрегал ради нее любым другим доспехом.

— Ха! Не сильно-то она ему помогла! — выкрикнул долговязый жених Джагда.

— Смерть приходит к любому, — моментально отбрил его Галинга. — Но прежде чем сдохнуть, добейся того же, что успел сделать Бомбогор!

Весельчак только промолчал в ответ.

— В общем, отдам я дочь мою, Чакилган, тому, кто принесет мне золотую пектораль Бомбогора!

— Старый, ты ополоумел! — вскипел тут же «мажор» Суиткен. — Как ее найти? Двадцать лет ничего про нее не слышали. Может, давно лежит в степях за Шилкаром. Или в Мукдене, где Бомбогору голову отсекли…

— У тебя дед богатый, Суиткен, — хмыкнул Галинга. — Поезжай в Мукден, глядишь, выкупишь.

— Так знать бы точно, что она там… Кажется, старик, ты решил свою дочь безмужней оставить!

«Мажор» был в ярости — и это мало сказать. Понятное дело: он-то первым прискакал свататься. Думал, что всё у него на мази, а тут какие-то уроды нарисовались: один дикарь таежный, второй вообще — лочи! И добыча ускользает! Еще и старик окончательно сбрендил, задачки, как из древних сказок задает.

Суиткен растолкал людей и пошел к своей юрте, пиная по пути собак. Санька смотрел ему в спину, а в животе у него ныло нехорошее предчувствие.

— Убедился? — шепнул потом Галинга Саньке. — Внучок Балдачи верно говорил — никому ту пектораль не найти. Так что и Чакилган я никому другому не отдам.

— А я как же? Я ее где найду?

— Ты над другим трудись, лоча. Твоя забота — будущее. А там глядишь, и я слово свое поменяю.

Ох, не походил Галинга на человека, который свои слова меняет… Да и не всё он предвидел в своей хищной прозорливости.

В ту же ночь в лесу случился страшный пожар.

Глава 45

На фоне черного неба полыхающие деревья выглядели страшно и зловеще. И, хотя, все понимали, что по снегу огонь далеко не распространится, народ вывалил за околицу, любуясь на опасную красоту. Разумеется, ни с того, ни с сего пламя так сильно разгореться не могло. Чохарские батары оседлали лошадок и двинулись к пылающему холму, чтобы выяснить: нет ли врага поблизости или, хотя бы, какого-нибудь злоумышленника. Остальные же выбрались на открытое место (но, на всякий случай, недалече от стойбища) и смотрели.

Казаки тоже присоединились к общему лицезрению, не отходя от своей землянки. Потому-то они раньше всех услышали странный шум из самого сердца селения. Раздался явный звон сабель, заголосили бабы…

— Какого черта?! — вскинулся Дурной и кинулся к дому Галинги.

А там… Народ уже стекся ко входу, у которого в распахнутом халате орала толстая даурская баба!

— Ой, украли! Украли раскрасавицу!

Дурнова ледяной стрелой пронзило! С нехорошим предчувствием он растолкал толпу и подбежал к тетке.

— Кого украли?! Говори!

— Чакилган-красавицу! Ворвались в дом, схватили, замотали и на коня кинули!..

— Кто?!

— Да откуда ж я знаю…

Санька в ужасе стал озираться. Вокруг никаких коней даже видно не было.

— Куда? Ее к Зее повезли?

— Нет, нет, — загалдели очевидцы. — Туда-туда, на север поскакали.

Логично. Запалили лес на юго-западной стороне, чтобы все туда отвлеклись, а потом захватили девушку и ушли в другую сторону. Но кто же это мо…

— Где Суиткен? — заорал Известь, побледнев от гнева пополам со страхом. — Кто-нибудь видел Суиткена?

Все вокруг пожимали плечами, и только один мальчишка лет 12-ти растерянно махнул рукой на полуночь.

— Туда поскакал…

— Аааа! — заорал Дурной, сжав кулаки. Он так и знал! Эта тварь поняла, что законно девушку не заполучит — и украл ее.

«Что же вы все стоите?!» — хотелось ему заорать. Но сдержался. Вокруг, в основном, стояли бабы, дети да старики. Немногим же мужчинам не на чем было догонять «мажора» — в стойбище ни одного оседланного коня. Все конники во главе с Делгоро уехали на огонь смотреть. Так что надо к табунам идти, коней арканить, седлать их…

— Погоди-ка, — остановил он сам себя.

Всё равно ведь жинкэрцам нужно будет к Зее ехать. То есть, на восток они завернут. Но сначала им придется северный холм объехать. А это длиннющий лесной язык! На конях они в лес не сунутся — там еще такой снег стоит, что кони увязнут.

— А лыжи — нет!

Санька уже цеплял стариковы лыжины, пока идея еще только оформлялась. Надо идти наперерез, прямо через холм. И там, в следующем распадке, встретить подлого Суиткена. С легкой пальмой — заменявшей ему обе лыжные палки — он бодро побежал на северо-восток. По ровной долине бежалось даже чересчур легко. Адреналин и страх потерять любимую подгоняли отлично! А вот, когда подъем начался…

Дурной выдохся очень быстро. Висел на копье, едва не выплевывая легкие, но снова и снова заставлял себя идти вперед. Отличные широкие лыжи помогали, как могли — подбитый снизу мех топорщился и не давал лыжнику скатиться обратно. Но шагать вверх нужно уже самому.

Санька полз, наверное, вечность. И уже не мог поверить, когда поднялся на седловину холма. Опоздал? Нет? Вообще, Дурнову казалось, что за прошедшее время уже до самого Амура можно было доскакать, а не то что до Зеи. Увы, сквозь частокол леса, да еще и ночью ничего нельзя разглядеть.

— Значит, вперед, — не дав себе отдохнуть, Известь оттолкнулся и пошагал вниз.

Противоположный склон холма оказался пологим и очень длинным. Санька разгонялся всё сильнее, помогая себе черенком пальмы и часто-часто мысленно крестился: только бы не угодить в яму засыпанную снегом. Лес потихоньку редел, ехать было всё легче. У Дурнова даже дыхание выровнялось, но сердце по-прежнему отчаянно стучалось о грудную клетку.

Когда он, наконец, выбрался из леса в длинную безлесую кишку огромной пади, всё было так отлично видно, что Санька аж испугался: «Я что всю ночь до утра ехал?» Но это сделала полная луна, которая, наконец, выбралась из-за горок и светила на землю во всю свою унылую харю, окрашивая снег в нежно-голубой цвет. Преследователь огляделся.

Пусто.

«Неужели проехали?! Но им же вчетверо большее расстояние нужно проехать!»

Собрав волю в кулак, Дурной покатил по чистейшему следу, ровную гладь которого портили только периодические пунктиры звериных следов. Поднявшись на очередной взгорок, он моментально рухнул на четвереньки: примерно, в километре от него, копошилось какое-то большое черное пятно. И, судя по всему, двигалось оно медленно. Съехав вниз, беглец из будущего перехватил пальму покрепче и заскользил к врагу.

Ночью, да на открытом месте звуки разносятся очень далеко. Вскоре Санька стал слышать похитителей. Слов, конечно, не разобрать, но голоса злые — они явно ругались.

«Тем лучше!» — усмехнулся Известь и ускорил шаг. Он был максимально собран, дыхание не сбивалось. Нельзя ему ошибиться. Слишком многое от этого зависит.

Поразительно, но он был уже в десятке шагов, а его еще не заметили. Похитители вообще не двигались, а сгрудились в кучку. Многие спешились и почти все смотрели в противоположную от Дурнова сторону. Парень на ходу сбросил с ног лыжины и тут же утоп глубже, чем по колено. Только тут на шум обернулся один из дауров, тот, что сидел на коне.

Известь сунул руку за отворот тулупчика. Там у него загодя были нашиты удобные ножны. Три шутки. И в каждых лежало по особому ножу… Когда после визита Делгоро ножей у ватажников стало в избытке, Дурной выпросил себе три штуки. Снял накладки, облегчил рутоятки, как мог. С помощью Корелы подправил форму, превратив все три клинка в равносторонние треугольники и хорошенько заточил. Метать ножички Известь любил с детства, и здесь снова начал практиковаться. Когда в стойбище Галинги начались состязания, его подмывало похвастать хоть каким-то своим выдающимся умением (дауры упражнялись в метании топориков, но вот ножами не баловались — просто их охотничьи ножики для того не приспособлены). Подмывало сильно, но он сдержался! Зато сохранил умение в тайне.

Лезвие легко легло в руку, и он, не думая и не сомневаясь, послал его вперед. Даур завизжал от болии уткнулся в холку коня. На казака тут же оборотились остальные. Известь моментально послал еще два ножа в конников. Второй вошел в щеку одному из похитителей. Непонятно, насколько серьезная рана, но на какое-то время всадник выбыл из боя. А вот третий нож от волнения Санька бросил бездарно — тот стукнулся о бедро, плашмя и бессильно упал в снег. Наездник с рычанием кинулся на преследователя, но Дурной уже ухватил пальму в обе руки и, втянув беззащитную голову в плечи начал часто-часто тыкать длинным лезвием вперед и вверх.

— Аийя! — явный крик боли подсказал ему, что он стал еще на шаг ближе к успеху.

Увы, на шаг ближе фигурально. Ибо Санька стоял по самую мотню в снегу и не двигался, а в бою стоять на месте смертельно опасно. Сильнейший удар обрушился на левое плечо. Еще один даур (на этот раз пеший) врезал ему саблей аж из-за плеча, но овчина выдержала. Вернее, руку пронзила адская боль, но шкура тулупчика осталась целой. Тут нужны секущие удары, а не прямая рубка. Не успевая развернуться, Известь стал лупить по новому противнику черенком пальмы. Лупить неистово, со звериным рычанием. Наконец, он развернулся в снежном месиве и дважды уколол врага. Тот умудрился саблей отбить все выпады. Тогда найденыш внезапно обрушил удар сверху. Двумя руками. Никакой блок не остановит такой удар. А наконечник пальмы рубит так же славно, как и колет.

Даур рухнул, заливаясь кровью.

Что дальше? Впереди еще две группы плохо различимых тел. Все спешенные. Чуть слева была явно различима какая-то возня сразу нескольких тел — там явно шла какая-то борьба. Без раздумий Санька кинулся влево. Бить копьем побоялся — вдруг попадет в Чакилган! Ухватился за халаты, потянул…

— Суиткен?

В самом низу кучи-малы оказался «мажор» — весь ободраный и окровавленный.

— Чего встал?! — заорал тот, пошатываясь. — Бей! Спасай ее!

Глава 46

Вдвоем они быстро расправились с парочкой из кучи-малы. Дурной развернулся к коням: там оставался последний похититель. Он держал в руках Чакилган, которая не стояла на ногах и всё норовила завалиться, что мешало подлецу вскочить на коня и убежать.

— Это Джагда! — испуганно кричал тот, прячась за девушку. — Это он нас заставил.

Дуланец махал головой в сторону всадника, который корчился от боли с раной в лице.

— Просто отпусти ее и беги, — максимально твердым голосом велел Известь. Он молил всех богов, чтобы средневековому преступнику не пришла в голову передовая идея взять Чакилган в заложницы.

Не пришла. Последний из похитителей швырнул пленницу на Дурнова, белкой взлетел на коня и припустил вниз по ложбине. Следом, неровно сидя в седле, припустил раненый Джагда. Но Санька на них даже не смотрел. Он бросился к Чакилган, помогая девушке подняться.

— Ну, вот и свиделись… — только и смог вымолвить Дурной.

Княжна подняла на него глаза, полные слез. Ее потихоньку начинало трясти. Вдруг девушка ринулась ему на грудь, прижалась к Саньке… И изо всех сил стала бить его маленьким кулаком по плечу.

— Где… Ты… Был… Так… Долго! — рыдала она, а тулупчик лишь слегка заглушал ее крик.

— Прости, — только и мог отвечать Санька, прекрасно понимая, что Чакилган говорит не про эту ночь. — Я был такой дурак…

Близость любимой сводила его с ума. Пусть бьет его до скончания веков — только пусть стоит вот так близко, прижавшись к нему… Он бы и стоял так вечно, но невольный зритель слегка портил идиллию. Дурной повернулся к Суиткену, который демонстративно встал спиной к влюбленной парочке и приводил себя в порядок.

«Нда, неудобно получилось, — вздохнул Дурной. — Я-то первым делом на него плохое подумал. А он сам кинулся Чакилган спасать. Один. Даже людей своих не стал ждать… Блин, да он молодец!»

Найденыш подошел к «мажору» и прокашлялся.

— Благодарю тебя, Суиткен… За то, что спас Чакилган.

— Я не для тебя это делал, лоча, — дернул плечом внук Балдачи, не поворачиваясь. — Я хотел…

Не договорив, он поднял пышную шапку, отряхнул ее от снега и водрузил на голову.

— Возвращаться надо. Давай лошадей ловить.

— А я… Я не умею верхом ездить, — растерянно выдал Дурной.

Тут даже Чакилган на него уставилась, как на чудо неземное… Нет, конечно, зимой Санька прокатился пару раз на «собаке» Аратана. Но ее в поводу держали. А так у беглеца из будущего не было ни малейшего навыка в верховой езде. И садиться здесь, да на чужого перепуганного коня! Нет, он не рискнет.

В итоге решили, что Суиткен отвезет Чакилган, а помощь направит сюда. Девушка уперлась, заявив, что останется с Сашком, но вдвоем они ее все-таки уговорили. Две мохнатые даурские лошадки затрусили вверх по пади, а Дурной сел на какой-то мешок — дожидаться подмоги от чохарцев. Честно говоря, он быстро пожалел, что отпустил любимую с «мажором».

«Еще все решат, что это он ее спас…» — травил себе душу парень. Но потом отмахнулся от детских мыслей и принялся дожидаться дауров.

Только вот первыми к месту побоища пришли не они. Санька загодя услышал лихие посвисты, улюлюканье и грубые угрозы на чистом русском образца середины XVII века. Совсем близко бахнул выстрел. Уже начало светать, и Дурной ясно видел, как с низов к нему широким шагом несутся трое бородатых лыжников, потрясая оружием.

— А что «Динамо» бежит? — негромко спросил Известь и сам себе ответил. — Все бегут.

В глазах предательски защипало.

Казаки лихо въехали на поле яростно перепаханного снега, обильно политого кровью — и застыли.

— Охр… — Козьма даже слово договорить был не в силах. — Дурной… Это ты их так?

Подростковая гордость невольно раздула паруса в груди беглеца из будущего. Очень хотелось сказать: да! я! И только назло гордыни Дурной покачал головой.

— Это мы с Суиткеном.

— С кем?! — Гераська аж опростанную пищаль из рук выронил.

Эту ночь казаки запомнят надолго.

— Ты это, Сашко… — потупя взор, но строго заговорил Митька Тютя. — Ты тово, не делай так боле. Мы ж тебя по следам еле нашли в этом лесу.

Повисла пауза.

— Мы ж не знали, что ты у нас чистый Илья Муромец, богатырь, — улыбаясь, добавил Козьма. — Волновались мы…

И все казаки дружно грохнули раскатистым смехом.

— Слушай, Дурной! — озарило вдруг Тютю. — Так это что же выходит? Энто всё — твой дуван? Казаче, айда лошадок ловить!

Когда классически опаздывающая кавалерия во главе с Делгоро прибыла на место побоища, деловитые казаки уже сгребли в кучу всё, что имело хоть какую-то ценность. Выживших дуланцев перевязали и связали, а затем передали воинам-чохарцам. Но только это. Боевой добычей своего Дурнова они делиться не собирались.

— Славный бой, — хмуро кивнул Делгоро. — Ты удачливый воин, Сашика.

…Суиткен уехал на следующий день, ясно поняв после обнимашек Чакилган с лоча, что делать ему у чохарцев нечего. Саньке было даже немного жаль. Столько времени он думал о «мажоре» плохо и не скрывал своих чувств. Хотелось как-то исправить это… а как, если вся «делегация мердэнцев» уехала?

Галинга, которого похитители огрели чем-то по голове, едва встал на ноги, заявил, что род Дулан — не жильцы на этом свете.

— Видать, люди вокруг позабыли, что такое род Чохар, — клекотал он, восседая на своей кошме и хищно растопырив локти. — Летом, как кони на зеленой траве отъедятся — я сам поведу поход на Дулан! Ты со мной, Сашика?

— Конечно, — слегка испуганно ответил Санька, не очень-то желавший лить кровь целого рода; но говорить «нет» Галинге в его берсерковом состоянии было боязно.

— Я пришлю к тебе вестников! — хлопнул себя по ляжке довольный старик. — Они еще узнают гнев Чохар и лоча!

В общем, в течение суток Санька остался единственным действующим кандидатом в мужья Чакилган. Вернее, де-юре Суиткен от своего статуса не отказался, но он явно махнул рукой на это дело. Увы, ситуация для беглеца из будущего не изменилась: Галинга настаивал на прежнем условии женитьбы.

— Еще ничего не закончилось, Сашика. Появятся новые женихи — и пектораль защитит мою дочь них. А твоя забота — будущее. Вот и занимайся этим.

Забавно звучал приказ старика, учитывая, откуда Дурной сюда явился. Да и чем занимался.

«Может, я и вправду должен перекроить это будущее?» — задумался Санька.

Но задумался неглубоко… Галинга после случившегося, наконец, позволил ему видеться с Чакилган. Каждое утро в стойбище теперь несло Дурнову радость — радость новой встречи с любимой. Впервые за все эти месяцы и даже годы он мог всласть насмотреться на нее, наговориться с ней. Тут же вскрылись и первые проблемы: неловкое молчание, когда оба не знали о чем говорить. Они ведь совершенно не знали друг друга. Но проблема стала и решением: они теперь могли друг друга узнавать.

Здесь тоже не всё было гладко: Чакилган любила рассказывать о своих юных годах, но только не о периоде плена. Санька наоборот: по понятным причинам он не мог говорить про свое детство и юность, а лишь про время, проведенное у хэдзэни и русских казаков. С особой любовью он расписывал, как за зиму его ватага обустроила маленький острожек, как там здорово живется… и еще лучше зажилось бы… если б вместе с ней… с черноглазой Чакилган.

Неожиданно для себя Дурной осознал, что душа его разрывается: ему неохота разлучаться с любимой… но и на Усть-Зею страшно хочется. В свой маленький мир, который они с такой любовью и заботой строят.

Поэтому, когда казаки недвусмысленно стали намекать, что пора бы и домой, Санька поломался, но довольно легко дал себя уговорить.

Прощание вышло трогательным. Санька с Чакилган держались за руки, не в силах их разомкнуть, игнорируя казаков, похохатывающих в бороды. Девушка принесла с собой нож. Тот самый.

— Пусть побудет у тебя, — улыбнулся жених. — Вон как у вас тут неспокойно. А я за ним обязательно к тебе приеду.

Чакилган опустила глаза и улыбнулась, радуясь их общей маленькой и милой тайне.

Глава 47

На юг тронулся целый поезд. К лошадке Аратана и дареному коню Тюти добавились еще одиннадцать трофейных лошадей. Вместе с казаками поехали трое дауров, которых Дурной пообещал учить стрельбе, а у тех еще шесть коней было. Хорошо, что даурские лошади могли кормиться тебеневкой, свои, русские у ватажников с голоду бы померли.

Дурной после недавних событий осознал важность верховой езды и стал прилежно учиться этому искусству на самой смирной лошаденке. Только долго сидеть в седле у него сил не хватало — и часть пути он нагло проводил на нартах, ссылаясь на то, что перенес тяжелую болезнь.

— Хорош больной, — хмыкал Козьма-толмач. — Шестерых в пень порубил.

А нарт с собой у них имелось уже трое — некуда было упихать добро, наторгованное да захваченное у дуланов. Когда этот караван прибыл к острожку, ватажники встретили их, вытаращив глаза.

— Похоже, зря я не поехал, — протянул Тимофей Старик. — Вы там случайно чохарцев этих не перебили, обормоты?

Дурнову эта невзыскательная шутка, как бальзам на сердце пришлась. Хоть, и шутейно, а русский казак осудил нападение на дауров. Лед тронулся?

Кстати, речной ледоход был уже совсем на носу. Весна брала своё: на солнечных склонах снег целиком истаял, да и в тени лежал съежившийся, ноздреватый. До шуги успели съездить за Зею на очередную встречу с дуванскими дючерами. Индига честно вернулся из «отпуска» с некоторым количеством гороха на прокорм. Он о чем-то коротко перешептался с братом, и Соломдига, повернувшись к Дурнову, тихо сказал:

— Я не поеду домой, господин. Мы оба у вас останемся.

От Саньки не ускользнуло, как болезненно отреагировал на эти слова Индига, но в тот момент он об этом не задумался. Однако близнецы, целыми днями ходили по острожку бледными тенями самих себя; всё послушно исполняли, но ничем не увлекались с душой. Ну, бывает. Все-таки они официально здесь пленники, хоть, и живут почти на равных с русскими. Только время шло, а состояние их всё ухудшалось. Уже на исходе мая Старик все-таки взял парнишек за грудки и вытряхнул правду.

— Князь решил по чистой воде уходить на юг, — опустив глаза, признался Индига. — Как и повелел богдыхан. Они, наверное, уже далеко в пути…

— А вы оба остались? — ахнул сердобольный Тимофей.

— Я сказал ему уходить, — еще тише ответил Индига.

— Куда я без брата? — буркнул Соломдига.

Так и поселились дючеры в острожке. Но это было уже после, а с началом ледохода Дурной собрал почти всех (даже дауров) и повел их в холмы, где лежали нарубленные за зиму бревна. Несколько дней их скатывали к берегу, увязывали в звенья. А, когда Зея более-менее очистилась, начали они спихивать плоты в ледяную еще воду и увязывать в единую длиннющую «змею». Ватажники забрались на нее с шестами и сплавляли километров восемь — до устья Бурхановки. Туда «змея», конечно, не впихнулась: пришлось снова размыкать звенья и по отдельности тащить бечевой до самого острожка. Много дней на это ушло, зато строевого леса имелось столько, что легко на тарасы хватит!

Правда, Дурной посоветовал с этим не спешить.

— Надо балаганы подновить, — сказал он ватаге. — И хотя бы один барак большой построить. Можно по-быстрому, не конопатя.

— А на кой? — нахмурился Старик. — Башня достроена, там снизу и поверху три десятка людишек напихать можно. Зачем еще?

— Пригодится, — улыбнулся Санька. — Да, и еды нужно подсобрать. Ты уж Старик выйди на Зею на дючерском кораблике — надо рыбки наловить. А Тютя с Гераськой пусть на кабаньи тропы в дубняке сходят — набьют свинины, сколько смогут.

— Пропадет же, — с укоризной глянул на Дурнова Гераська. — Холодов уже нету.

— Закоптим, — отрезал беглец из будущего. — Долго не залежится — не бойтесь.

Озадаченные казаки только плечами пожали. Но послушались. К охоте с радостью присоединились дауры. Вообще, трое людей Галинги плохо вписывались в ватажную жизнь. Даже аманаты Индига с Солондигой были на острожке более своими. И, конечно, с новичками сразу возникли проблемы — едва весенний поезд прибыл от рода Чохар.

— Ты чего удумал, Дурной? — накинулся на него Ивашка. — Дауров стрелять учить? Чтобы они нас потом…

— Откуда ты это так быстро проведал? — изумился тогда Санька.

— А вот ведаю, — хмыкнул «Делон». — Ты не виляй, по спросу моему отвечай! А то я быстро казаков подыму…

— А ты подымай! — Известь ощерился весело и зло. — Давай-давай! Не перед тобой же лично мне ответ держать!

В тот же вечер ватага устроила круг, на котором Ивашка в красках живописал, на какое предательство «русского дела» покусился болван Дурной. Мужики хмуро уставились на найденыша.

— Всё так, — улыбнулся тот. — Да не совсем. Видели их самопалы?

— Старьё, — фыркнул Старик. — Токма не дело то, чтобы дауры могли оружье на нас направить!

— А, если не на нас? Пищали их фитильные — это маньчжурское оружие. Таких у Галинги семь штук. Я лично видел. Ну, и подумайте, откуда это у него?

Ватажники озадачились. И Дурной, пользуясь паузой, вкратце пересказал историю князя Бомбогора и обрисовал роль Галинги, которую тот в войне сыграл.

— Вот это да… — протянул Рыта.

— Выходит, до нашего прихода почти все дауры на богдойцев исполчались? — докрутил мысль Козьма-толмач. — Это… это можно было б так поворотить… что мы б вместе против богдыхана ратились?

— В точку, Козьма! — обрадовался Дурной тому, что не ему самому эту мысль говорить пришлось. — Если бы Поярков да Хабаров иначе себя повели — дауры не врагами нам стали, а союзниками! Многие уже дань маньчжурам платили, но далеко не все им подчиняться хотели. Но случилось так, как случилось… Понимаете теперь, почему я людей Галинги на обучение взял?

— Дак и ранее понимали: ради юбки даурской, — развалившись на медвежьей шкуре, заявил сероглазый «Делон».

— Ивашка, ты-то дураком не прикидывайся! Ты же всё слышал и понимаешь лучше многих. Я хочу исправить ситуацию! Потому что еще есть шанс!..

— Чего? — не понял Рыта.

— Ну, возможность. Еще можно исправить всё. И сделать дауров нашими друзьями. Скоро нам каждая сабля, каждый самопал в надежных руках — ценнее золота станут.

— Опять вещает… — шепнул коваль Корела; шепнул слишком громко, явно желая, чтобы его все услышали.

— В корень зришь, Дурной! В надежных руках нам нужны сабли с самопалами! — возвысил голос Ивашка и добавил. — В надежных!

— Чтобы даурам доверять — нам первым нужно вернуть им доверие.

— С чегойто? — нахмурился Старик. — Я нехристям ничего не должен!

— Должен, Тимофей, — мягко возразил Дурной. — Мы пришли на их землю и даже не пытались хоть как-то договориться. Галинга люто ненавидит богдойцев — до сих пор! Да и его самопалы фитильные явно не 20 лет назад захвачены. Значит, чохарцы и после с маньчжурами дрались. Только вот Хабаров его дочку два года за собой возил и… и насильничал. Так что должны мы, Тимофей. За Ярко, за многих других. Да и за себя…

— Бабские речи ведешь, Дурной, — заявил Старик уже без прежней уверенности, но с еще большим недовольством. — Может, нам еще на коленях перед инородцами ползать? Молить о прощении?

— Бабские, говоришь? — Известь сунул пальцы за пояс за неимением карманов в штанах и снова ощерился. — А я вот слыхал, что этому Христос учил.

Старик, гордящийся своей набожностью, распахнул рот… и захлопнул его. Побагровел лицом, снова раззявил пасть, чтобы покрыть найденыша словесными помоями, но испуганно перекрестил рот.

— Я буду учить дауров стрелять. Не заради христианских заповедей. Я просто хочу, чтобы в будущих битвах они с нами бок о бок сражались. Закончен разговор!

Действительно, с той поры к теме никто не возвращался. Кто-то даже сдружился с даурами, некоторые всё еще сторонились чужаков, но не задирали. Ну, а в мае дела так завертелись, что не до того стало.

Глава 48

Началось всё с того, что Санька приказал установить новый наблюдательный пункт — прямо на берегу Амура.

— Надобно внимательно смотреть на верх Амура, — пояснил он задачу, еще больше всех удивив. — Если заметите наши дощаники — зовите в гости.

Разумеется, так далеко ходить никто не хотел и стали гонять на пост поочередно Ничипорку да Гераську. Последний и увидел, как по темной воде реки с верховьев катят два потрепанных дощаника. Вскоре юный зверолов привел на острожек целую толпу. Гостям дивились все, кроме беглеца из будущего, который про этих ребят читал в умных книжках. И Дурной ясно видел, что ватажники прекрасно заметили эту странность в его поведении.

Вперед группы вышел осанистый дядька с черной вьющейся бородой. На нем был добротный бурый кафтан. Длинный, почти по щиколотку — так в Сибири не носят. Греет такой кафтан хорошо, но в лесу больно мешает. Не то что на городских улицах. Дядька снял колпак с лисой, слегка поклонился, водрузил обратно и властно поинтересовался:

— Где тут у вас старшой?

Санька моментально почувствовал, как полтора десятка взглядов скрестились на нем.

«Ну, смотрите! — обвел он хитрым взглядом ватажников. — Потом не пеняйте!»

— Я за старшего, — шагнул Известь вперед. — Сашко Дурной, толмач.

Бородач скептически оценил собеседника, но все-таки вступил в переговоры.

— Я — государев человек, Михайла сын Артемьев Кашинец. Со мной — пять десятков служилых людей. Идем к приказному на амурской земле Онуфрию сыну Степанову. Есть тут таковой?

— Ну, — улыбнулся Дурной. — Был бы он тут, я б с тобой не разговаривал… Кузнец со всем полком на низу Амура зимовал. Но вы с ним непременно встретитесь попозже. Нас же тут всего дюжина.

— И чего вы тут деете? — еще более по-хозяйски поинтересовался Кашинец.

— Так волю государеву исполняем! — гордо расправив плечи, с улыбкой заявил стоявший рядом Ивашка сын Иванов. — Как велено было — строим острог на усть Зеи.

— Острог? — кисло обвел взглядом постройки гость. — Нешто Кузнец не мог настоящий острог справить?

— А при чем тут Кузнец? — ухмыльнулся Известь. — Это мы сами, своими силами.

— Это как это? — опешил Михайла Кашинец, шаблоны которого внезапно были поломаны.

— А вот так это, — развел руками Санька и поспешил сменить тему. — Ты, мил человек, приводи к нам всех своих людей. Видно, что вы устали в пути. Поспать где под крышей всем найдется. Ну и накормить вас тоже сможем.

Если честно, отряд Кашинца вообще мало подходил под описание «служилые люди». Они не только выглядели страшно голодными и изможденными. Снаряжение их тоже оставляло желать лучшего. Одеты, кто как, многие — явно в туземные одежды. Брони совсем мало, а та, что имелась, вызывала чувство брезгливости. Из оружия — копья да топоры, сабель почти нет. Пищали — хорошо если у каждого третьего, у некоторых даже карабины попадались. А статус «служилого» подразумевал, прежде всего, что снаряжался такой человек за счет казны. Порой рублей на 20 снаряжался. За среднего «кашинского» и пятерку не дашь. Да и выглядело их снаряжение не как купленное, а собранное с бору по сосенке. В общем, если бы не представительный предводитель, больше всего эта полусотня походила на банду разбойников… Причем, в самом начале своего романтически-криминального пути.

Служилые оборванцы накинулись на копченое мясо, свежую рыбу, зимние остатки орехов и северных ягод так, что ватажники забеспокоились о своем будущем. Дурной же ничего не боялся и даже предложил Кашинцу передохнуть с его людьми недельку-другую.

— Кровом и едой обеспечим, — уверял он. — Но взамен хотели бы попросить твоих людишек помочь нам в работах. Надобно стены острожку возводить, подсеку осеннюю распахать… Хватает работы, в общем.

Михайла заявил, что не возражает, по его мнению, служилым безделье вообще во вред идет. Так что с утра ватажники кашинских запрягли за вчерашний пир по полной. Около десятка оставались дежурить на дощаниках, а вот остальные закатали рукава. Причем, вполне себе с охотой. Большая часть поступили в распоряжение к Старику и стала возводить стены: тарас за тарасом. В такие невероятные сроки, что Санька аж забеспокоился — а хватит ли леса? Небольшие группы служилых голодранцев ходили с Тютей и Гераськой на охоту. Шестерых Рыта Мезенец забрал на осеннюю делянку. Выжженный участок, да с сохой с железными наральниками, да на конской тяге пахался просто отлично. Рыта бороздил землицу, а подмога старательно корчевала корни, коими изобиловала целина, выбрасывала редкие камни.

Острожек преображался на глазах.

Уже в первый день работ Санька подметил еще одну странность гостей. Они со своим командиром Кашинцем почти не общались. Тот поутру отдал приказ и счел свою миссию выполненной. А по всем вопросам казаки-разбойники обращались к другому человеку… Признаться, тот был оборвышем поболее многих, но вся полусотня его охотно слушалась и шла за советом. Звали мужика Якунька сын Никитин. Этот не только командовал, заместо отдыхающего Михайлы, но и сам охотно впрягался в любую работу.

Санька сразу стал подбираться к этому человеку: зазнакомился, по возможности останавливался поболтать. Увидел, что обутки у Якуньки прохудились, и подарил ему новые, из ватажных запасов. В общем, на пятый день «вываживания» Дурной решил, что пора «подсекать». Отвел босяка подальше от сторонних глаз, чтобы вывести на откровенный разговор.

— Знаешь, Якунька… А мы тут не совсем Кузнецовы люди. Были мы ими, но по осени от Онуфрия ушли. Тайно. Никого не убивали, ничего не воровали… разве по мелочи. Но, по сути, мы бунтари считаемся и воры. Вот так…

Кашинский служилый вообще никак не отреагировал. Чуял, что всё это — присказка.

— Я к чему тебе это рассказал-то, — продолжил Дурной. — Хочу, чтобы ты понял, что я с тобой честен. Но и мне от тебя нужен честный ответ. Знаешь, не бывает такого, чтобы гусь по небу клин утячий вел. А у вас ровно так и выходит. Мишка Кашинец средь вас, как гусь среди уток. Чужой он. Как же так вышло, что вы под его рукой ходите?

Якунька долго молчал. Только стройплощадку острожка оглядывал. Будто бы по-новому.

— Странно вы живете, брате-казаки. То сразу видно было. Теперича понятно, почему… Ладно, слухай. Наша полусотня теперь-то служилая. Но изначально мы на Амур-реку своеволием пошли. Как охочие люди. Разные тута у нас. Кто-то шел сюда за хорошей жизнью… а кто от плохой бежал. Не знаю, слыхали ль вы тута, что воевода Ладыженский запретил людишкам на Амур уходить? Дозоры даже расставил. Но мы исхитрились. Добрались к осени до Тугир-реки, перевалили волок и по Урке до Амура спустились… И наткнулись прямо на Зиновьева. Государева человека. Да стрельцов ево…Похватал он нас. Всех, как одного повязал, стал винить, что воры мы и беглые. Отобрал и брони, и оружье. Некоторым вообще правёж учинил, ровно вины наши уже доказаны. Несколько дней нас так мучал. А потом подсказали нам палачи же наши: киньтесь де дворянину в ножки, в службу поверстайтесь — он вас и простит. Что делать — пошли в ножки падать. Вот так служилыми и стали. Только никакой платы нам за то не дали. Только надуманные долги простили. Даже брони и пищали вернули не всем. Может, стрельцы утянули, а мож и сам Зиновьев. В общем, обобрали нас, как липку, и повелели на Урке-реке пашню завесть. Чтоб, значит, пять тыщ воев прокормить смогли.

«Знакомая песня, — грустно усмехнулся Санька. — А пахать им чем? Ножами?»

— А чтобы наказ тот мы сполняли ретивее, поставил над нами своего человека — Мишку Кашинца. Энтот начальник лют бывает. Но мужик с пониманием. Увидел, что на Урке земли толком нет, и повел наши дощаники пониже. На усть Торы мы встали, там Кашинец и захотел пашни заводить… Но прознали про нас дауры тамошние — и життя не дали! Держали в осаде — меньше чем десятком за ограду не выйти. Какая уж тут пашня. Решил Кашинец к вашему приказному Кузнецу пробиваться. Еле дотянули до ледохода, подобрали двух казаков на плоту…

— Что за казаки? — удивился Санька.

— Тож Зиновьев послал. Послал восьмерых, да шестеро утопли. Только Вторко да Ивашка выжили. Ну, их приняли, да по Амур-реке бегом кинулись… И вот у вас оказались.

Он снова оглядел острожек.

— А вы тута, как в сказке…

Глава 49

— Нешто местные вам не досаждают? — уже прямо спросил Якунька.

— По-разному бывает, — уклончиво ответил Дурной. — Но мы стараемся с даурами и прочими по-людски обходиться. Помним, что это их земля. Лишнего не берем. Тут всего на всех хватает, с избытком!

Якунька только качал головой. А потом с прищуром глянул на Саньку.

— Уж ты не остаться ли нас уговариваешь? Звиняй, мы теперя люди поверстанные…

— Нет, Яков, не уговариваю. Пока нет такой возможности. Ни у вас, ни у нас. Мы еще сами тут ненадежно стоим. Так что вскоре придется ехать к Кузнецу. Всем вместе. Но вообще, знай (и скажи, кому сочтешь нужным), что мы здесь новым людям рады. Кто готов друг за дружку стоять. Кто разбогатеть трудом хочет, а не грабежом местных.

Дурной мечтательно посмотрел в высокое амурское небо.

— Пока возможности нет. Пока…

Чуть больше десяти дней кашинские прожили на усть Зеи. За эти дни они практически отстроили укрепления! Линии срубов-тарасов оградили участок примерно сорок на сорок метров. Даже вторую башню возвели — чуток поменьше и пожиже, но вполне себе готовую. Тарасы еще надо было засыпать хрящом, но это можно и потом сделать. Ибо пришла пора ехать к Кузнецу. Санька точно знал, что около 20 мая его флотилия появится в районе впадения Сунгари-Шунгала…

Прочие ватажники тоже не могли дождаться, когда уже гости уедут. Причем, исключительно из-за одного Михайлы Кашинца. Тот вечно норовил покомандовать. Либо возмутиться от того, что на острожке всё не так сделано. И аманаты у тутошних вольготно ходят, и служба казаками несется без рвения, и вообще все здесь больше о своей мошне думают, а о государевом деле не радеют.

Старик однажды не удержался и осадил зиновьевского ставленника:

— Слышь, Михайла, а тебе шапка боярская темечко не давит? Явился в гости — будь гостем! Внял, порось?

В общем, все рвались в дорогу. На этот раз в спутники к Дурному первым прибился Ивашка. Затем Тимофей-Старик с Гераськой, Корела с Ничипоркой. Санька прямо говорил, что встреча будет непростой, а разговор тяжелым. Всяко может повернуться. После этого сразу решили ехать Тютя с Козьмой. Оба хмурые и суровые. Один Рыта Мезенец да еще пара поляковцев плыть к приказному не захотели. Так что в итоге, в трофейную дючерскую лодку набился ровно десяток.

Санька беседовал с Якунькой не раз, вместе они сговорились, что некоторые из кашинских скажутся больными и останутся на острожке. Будут Рыте помогать… ну, и дальше налаживать отношения. А уж больных и немощных в отряде Михайлы Кашинца хватало. Командир хмурил брови и проверял каждого, но, в итоге, шестеро «медкомиссию» не прошли и остались на «лечении».

15 мая 1654 года флотилия из трех суденышек ускоренно рванула по Амуру и уже через три дня добралась до месива проток и островков у слияния с Сунгари.

— Будем ждать здесь, — сказал Дурной, так как опасался разминуться.

Но «эскадру» Кузнеца трудно было не заметить. Тем более, что полк приказного шел по самому главному руслу…

Напряженная встреча вышла. Онуфрий изначально был невесел, а лицо беглого Дурнова еще больше подпортило ему настроение.

…— Атаман, я знаю, ты собрался людей вверх по Шунгалу вести. Я тебя очень прошу: не ходи! Беда будет.

— Откуда знаешь?

— Не знаю… Опасаюсь. Мы за год немало дючеров, дауров видели. Разговаривали. Богдыхан маньчжурский к войне готовится. Повелел всем местным в его владения переехать. А в городе Нингуте поставил опытного воеводу Шархуду. И тот рать собирает.

Беглец из будущего уже вовсю раскрывал свое послезнание, надеясь убедить приказного. И Кузнец обеспокоился… да не о том.

— Вправду, людишки с Амура уходят?

— Вправду. Ниже Зеи ни Кокуреева рода, ни Толгина нет уже. Всё сожгли и ушли. Дючеры из Дувы ушли… и из других улусов. Что выше по Амуру — не знаю. Но, думаю, там пока поболее осталось. Вон, Кашинец с его полусотней всю зиму в осаде просидел.

— Ну, и как мне на Шунгал не идти, Дурной? — возвысил голос Онуфрий. — Видишь, сколько народу у меня! Их кормить нечем. А сам речешь, что по Амуру пустынь… А по Зее что?

Дурной вздрогнул. Если сейчас полтыщи казаков Кузнеца хлынут на Зею — все его попытки наладить отношения с местными пойдут прахом.

— По Зее только малые роды кочуют. Их не споймать.

— Вот и всё, Дурной. Одна нам дорога — на Шунгал, — грустно улыбнулся Кузнец, не ведавший иного пути, кроме как грабить.

— Скоро нерест начнется, красной рыбы будет — горы, — неуверенно начал Санька.

— Рыба твоя — поперек горла уже, — скривился приказной. — Мяса же не хватает. Хлебушек нужен, хлебушек! Идем на Шунгал-реку.

Кузнец оценивающе оглядел снаряженного по-боевому беглеца.

— Вы, как вижу, виниться приехали, — усмехнулся он. — Прощение вымаливать будешь? Что ж, коли, кровь в походе за дело государево прольете…

Дурной с грустной улыбкой покачал головой.

— То не дело государево — местных грабить год за годом, Кузнец, — вздохнул. — А повиниться можно. Но я сразу скажу: за то, что Челганку умыкнул — вины своей не вижу! И каяться не буду. А за прочее… И за товарищей моих…

Санька поклонился земным поклоном.

— Прощения просим, Онуфрий Степанович! Прости нас, ибо мы весь год за тебя дело государево справляли! Построили острожек, как велено было. Небольшой, но сотню-другую разместить можно. Ясака не имали, но соболей привезли. Кашинец тебе 18-ю ясачными соболями поклонится, а мы тебе 30 привезли, что сами набили.

Глаза Кузнеца блеснули. Он понимал, что раз 30 привезли, то набили раз в десять больше. Это было не так: Санька уговорил ватажников отдать почти половину, чтобы задобрить приказного. Чтобы отвлечь Онуфрия от алчных мыслей, Дурной сказал главное.

— И пашню подле острожка завели. Вот, как раз перед отплытием отсеялись.

— Много ли? — с надеждой спросил Кузнец.

— Нет. Нас же всего десяток людишек, — с укоризной ответил Санька. — Подсека невелика. Но, если урожай выйдет хороший — человек сто своим хлебом прокормим.

Кузнец скривился. Вот же неблагодарный! Еще никто из русских столько хлеба не растил на Амуре. Радовался бы лучше. Но беглец из будущего помнил, что новому приказному Зиновьев велел — прокормить 5000 войска.

«Как дитя наивное, — вздохнул Дурной. — Разве такие объемы из ничего берутся? Надо силы вкладывать, чтобы пять тыщ прокормить».

— В общем, на Шунгал мы не пойдем. И тебе я не советую, атаман… Хочешь, прими наш труд в качестве искупления за наши вины. И дозволь нам развивать начатое… Эх, нам бы побольше людей, мы бы там основательно обжились!

Кузнец молчал. Дурной догадывался, что ему этот острожек с пашней, как манна небесная. Потому что в реальной истории ничего из наказов Зиновьева он так и не выполнит. Можно наказать воров, но какая с того польза? А, если оставить их на острожке — то выгода будет. Санька знал Кузнеца, как рачительного человека — и ставил на это всё.

— Нда… Ты что ли у воров за старшего будешь?

— Я говорю от имени всех, — уклончиво ответил Санька.

— Ну, тогда и передай всем! Коли у вас кровушка жидка для настоящей казацкой работы, то разрешаю вам и далее строить новый острожек. Усть-Зейский.

— Нет, — Санька очень сильно хотел сохранить в тайне местоположение своего острожка, так что такое название ему не нравилось. — Острог наш… Темноводный.

— Чего так?

— Ну, Амур же. Темная Вода. Все народы вокруг эту реку так именуют.

— Ну, пускай…

— Людей бы нам еще, — обнаглев, напомнил Санька.

— Каких людей? Ты ж сам сказал, что меня сильный враг впереди ждет!.. Ну, хотя, эти новые… служилые, что Кашинец привел… С их толку в бою особого не будет. Разве их тебе дать?

Увы, кашинских заполучить оказалось не так просто. Они уже пообщались с основной «армией», и им передалось общее ожидание поживы. В начале мая они были счастливы крыше над головой да сытной горячей пище, а сейчас грезили награбленными соболями, шелками, а то и серебром. Сам Мишка Кашинец забыл, что Зиновьев повелел ему пашни заводить и первым голосил, что надо идти бить басурман! Более того, даже часть ватажников вдруг выступили против Дурнова и прямо заговорили: надо идти в набег.

Глава 50

Радужная картина, которую себе нарисовал Санька в острожке… теперь официально Темноводном… Картина эта тускнела на глазах. Из диких волков не так просто сделать домашних псов. Зачем выживать в уединении, если можно весело и с прибытком грабить?

С трудом он уговорил остаться почти всех. Один Ивашка «Делон» только усмехался на его увещевания.

— Коль уж мы с полком заодно и больше не воры — моя святая обязанность идти со всеми! — высокопарно заявлял тот, вновь смущая остальной народ.

Наконец, Дурной махнул рукой и обратился к «Делону» напоследок:

— Мы с тобой никогда друзьями не были. Но пережили вместе немало. Я за всех вас клялся стоять. И за тебя тоже, Ивашка… Береги себя! Там, на Шунгале бойся не столько сабли или копья, сколько свинца. Понял?

— У них будет огненный бой? — удивился Ивашка, почему-то сразу поверив словам найденыша.

— И много, — вздохнул Санька и тут же уточнил. — Я так слышал от дючеров и дауров.

Своим врать про осведомителей из местных было сложнее, чем Кузнецу. Ну, а как еще объяснить то, что беглец из будущего точно знал, что в войске маньчжурского наместника Шархуды будет не меньше сотни корейских мушкетеров… как бы дико не звучало это словосочетание. И, что именно они заставят казаков отступить. Нет, Санька, конечно, как мог, подготовил приказного Онуфрия к возможному столкновению… Кто знает, возможно, это изменит ситуацию. Все-таки предупрежден — значит, вооружен.

«А ведь даже хорошо, что Ивашка там будет, — вдруг озарило его. — Я всё смогу узнать из первых уст. Поменялось что или нет… Лишь бы выжил Делон недоделанный».

Удивительное чувство переживания за своего наполняло его и болью, и какими-то внезапно теплыми приятными ощущениями.

В итоге беглец из будущего увез на Темноводный около двух десятков кашинских (при десяти пищалях и практически без пороха и свинца) и почти всех своих. Без одного. В целом, с даурами и дючерами набирались четыре десятка пар рабочих рук! Есть на чём развернуться! А работы хватало: валили лес и жгли уголь на севере, расширяли подсечные деляны на будущий год, достраивали крепость в острожке. Как пошла рыба на нерест — отложили все дела и занялись рыбалкой. Тут один день может месяц кормить.

Конечно, прежняя идиллия нарушилась: приходилось уживаться с кучей новых людей, которым многие здешние порядки казались странными. Наконец, Старик не выдержал первым и ухватил Дурнова за локоть.

— Сашко, ты скажи уж толком: кто мы теперь? Ежели замирились с Кузнецом — то не воры, выходит? А кто? Опять служилые?

И Санька понял, что надо поговорить. На вечер, у большого костра собрали круг. И беглец вышел пред всеми.

— Тем, кто провел тут зиму, скажу: Кузнец согласился забыть наши вины и непокорство за то, что волю государеву исполняли. Это я про острог Темноводный, про пашню. И велел это продолжать. Выходит, мы теперь тут по воле приказного…

Он задумался.

— Но это ничего не значит! — вдруг крикнул Известь, разгоняя нерв. — Мне дорог тот уклад, который мы вместе создали! Я хочу жить здесь дальше, хочу строить и пахать… с нашими новыми братьями. Но только на тех же условиях! Мы все здесь стоим друг за дружку! И всё делаем сообща!

— Любо! — весело крикнул Тютя.

— Так ты тут, что ли, вольный атаман? — выкрикнул кто-то из кашинских.

— Воля — понятие относительное, — улыбнулся Санька. — За волю еще бороться надо, казаче… Да и атаманом меня не выкликали… Кстати.

— Дурнова — в атаманы! — заорал зычно Рыта.

— А чой-то? — загалдели кашинские, которых было побольше. — Якуньку в атаманы! Якуньку Никитина сына!

— Куда прешь, сопля стылая! — ощерился Старик. — Сам тут без году неделя, а ужо горло драть учал!

— Нешто нельзя, дедок ты гнилой? — не полез в карман за словом новичок. — Мы на кругу, тут все пасти равные! Понял?

И казацкая толпа загудела, заревела, сталкивая два акустических вала: «Дурнова» и «Якуньку». Выкликали и другие имена, только их сразу затерли в самый низ. Вольница, пробужденная речью Саньки, бурлила уже нешуточно, почти готовая вскипеть кровавыми пузырями. Но тут с бревна поднялся жидкобородый Якунька сын Никитин.

— СашкА Дурнова — в атаманы! — крикнул он и рассмеялся. — Вы борзость-то умерьте, мужики! Глянь-ко, что при нём тут наделать успели.

— Это ты еще половины делов не знашь! — гордо выкрикнул раскрасневшийся от криков Тимофей.

Старая ватага орала в восторге. Наверное, не будь на кругу «конкурирующей фирмы», они бы еще сто раз подумали: а нужен ли им такой командир? Но сейчас они были счастливы, что победил «свой».

«Вот и стал ты, Санька, атаманом, — улыбнулся беглец из будущего. — Правда, атаманство такое… пока Кузнец не узнает и бровь в удивлении не поднимет. Но это ладно, пока наши цели и задачи совпадают, думаю, претензий не будет. Главное — отпущенное время потратить с пользой».

А что это значит? Дурной с ужасом понял, что уже вовсю вынашивает стратегические планы. Нужно хорошенечко укрепиться, сплотить народ. Нужно сблизиться с местными родами дауров, тунгусов и не дать им уйти в Маньчжурию. Очень нужно найти каналы поставки ресурсов, которые самим не добыть: железо, порох, свинец. Хотя, над железом еще можно подумать…

Но самое главное — надо стать незаменимыми для Онуфрия Кузнеца. Как? Прежде всего, хлебом. Смогут ли 40 человек прокормить полтысячи? Вряд ли… Но потенциал тут огромен. Зейская пойма для земледелия еще удобнее, чем амурская в своем верхнем течении, где, в основном казаки дауров и грабили. И свободных земель валом! Только вот людей где найти… и семенного материала побольше.

Вторая нужность для Кузнеца — ясак. И не 30 соболей, а хотя бы 300. Если с Зеи Кузнецу давать приличный выход, то он оставит этот край в покое и на многое закроет глаза. Значит… Значит, придется как-то уламывать Галингу и прочих на выплату дани рухлядью. Получается, и их тоже чем-то надо заинтересовать.

Каждая задача порождала только новые задачи. Пока ватажники вокруг весело догуливали вечер, Дурной сидел и мрачнел вместе с темнеющим небом.

Он ведь прекрасно понимал, что на все эти чудесные игры в стратегию ему отпущен ограниченный и весьма конкретный срок. Почти ровно четыре года. Летом 1658 года нингутский воевода Шархуда перейдет в наступление, выйдет на Амур и в первом же сражении, имея подавляющее превосходство в кораблях, пушках и людской силе, наголову разгромит русских. Кузнец, видимо, погибнет в бою. Из всех больших людей уцелеет, кажется, только гнида Артюха Петриловский.

— Четыре года… Четыре года… — несколько раз под нос проговорил Санька и машинально напел. — Это много или мало…

Вообще, он в этом мире уже почти два года. И каковы результаты?

«Атаманом вот стал!» — невесело усмехнулся он сам себе. Хотя, перемены есть — острожек Темноводный. Первые пашни. Этого в реальной истории не было.

«Или было? — ужаснулся он. — Был какой-то непутевый толмач Дурной, которого даже в отписках не упомянули. Что-то пытался созидать… Но всё равно в 58-м Шархуда придет на Черную Реку и уничтожит и флот Кузнеца и его, Дурнова, начинания…»

Можно ли вообще что-то изменить в уже давно случившемся? Санька вдруг почувствовал, что голова его от всех этих мыслей начала трещать и раскалываться. Он вскочил и побежал прочь от жаркого костра. Вечерняя прохлада раннего лета остудила лицо, и стало немного полегче.

— Да какая разница! — бросил он злобно в темноту. — Получится. Не получится. Всё равно ведь буду пытаться.

С этими мыслями он и ушел в башню, чтобы зарыться в пахучую постель из шкур. Уснул непривычно рано даже для этого времени. А когда проснулся…

Когда проснулся, стало уже не до сложных теоретических мыслей.

Война началась.

Глава 51

Конечно, не прямо с утра началась война. Сначала перед свежими стенами Темноводного загарцевали всадники, неприятно удивленные возникшим препятствием. Злобно выругались не по-русски. А затем, самый здоровый из них подъехал к узким тяжелым воротам и заорал во всю глотку:

— Лоча, вставай! Воевать пора!

Казаки поднялись, некоторые признали смешной русский язык Делгоро. Дурной с Козьмой пошли отворять ворота. И едва оттащили первую створку, как легкая фигурка ринулась в проем и буквально врезалась в Саньку.

Чакилган.

Вот прямо так, при всех. Дурной на миг растерялся, а потом сжал девушку в объятьях, зарывшись лицом в ее густые черные волосы.

…В общем, в обещанный поход на коварных дуланов казаки собирались очень долго. Посмеиваясь и похихикивая, чинили ремни и прочую справу, латали парус на дощанике. Потом решили переждать непогоду… Потом Старик заявил, что вообще день для новых начинаний неблагоприятный. И все эти дни Санька с Чакилган проводили вместе, забыв обо всех вокруг. Поскольку на острожке уединиться было практически негде, то влюбленный атаман водил ее на «экскурсии» по окрестным красотам. Вообще, он приметил, что местные не особо сильны в ухаживаниях. Поэтому Санька рвал все встречные первые цветы и осыпал ими девушку, заваливал ее комплиментами, насколько позволяли его знания даурского. У Чакилган румянец пробивался даже сквозь ее смуглую кожу.

Обнаружив очередную уютную полянку, они оба принимались валяться на свежей сочной траве, дурковать… Беглец из будущего изо всех сил старался обогатить свою ненаглядную личным опытом целования. Чакилган удивлялась, но перенимала его старательно.

— К отцу приходили еще два жениха, — лукаво «обрадовала» она Саньку. — В жены меня зовут.

— И что они, хороши? — плохо скрывая недовольство, спросил Известь.

— Да уж, неплохи, — хихикнула девушка. — По крайней мере, у них, — она провела нежно пальцем по профилю санькиного шнобеля. — Не торчат наружу огромные носы. А еще, — она медленно огладила его брови. — Еще у них аккуратные и совсем не выпученные глаза. И лица их не так обросли волосами.

Здесь она уже всей ладошкой погладила возлюбленного по щеке. Санька млел от ее прикосновений; он уже не в силах был подпитывать ростки клокочущей ревности, когда чувствовал ее пальцы на своем лице.

— Как же тебе не повезло, что ты с таким страшным уродом связалась, — хмыкнул парень.

— Повезло, — почти прошептала Чакилган, склонившись к самому уху своего лоча. — Сашко хороший..

Мурашки начали носиться по телу Саньки туда и обратно, в груди колотилось и ревело!

— Пектораль это чертова! — ругнулся он полусерьезно. — Я жениться на тебе хочу! Уже вчера! А отец твой эти сказочные задания устраивает. Вот вдруг Суиткен его все-таки найдет? Он же внук богатого вождя.

— Про Суиткена забудь, — улыбнулась Чакилган. — Род Жинкэр ушел. Старый Балдачи приказал подчиниться воле богдыхана. Многие ушли, как лед сошел. Не только жинкэр. Уходят многие верные Балдачи дауры: дэдул, говол и прочие.

Санька аж приподнялся на локтях. Вот это новость! Получается, опустело всё левобережье Зеи. Лучшие земли в этих краях. Так уж устроено, что к западу от реки вся земля в холмах, много лесов, а на восток — лежит ровная, как стол, равнина с редкими перелесками и обилием малых речек. Идеально и для земледелия, и для скотоводства. И вся эта земля пустеет. Прямо сейчас.

— Ты словно не рад, — нахмурилась Чакилган, пристально вглядываясь в своего избранника.

— Да чему тут радоваться, — ответил Дурной своим мыслям; увидел, как зашло солнце на лице его любимой, и быстро опомнился. — Нечестно же получается: такую красавицу надо в справедливой борьбе побеждать.

Чакилган шутливо стукнула его кулаком в плечо, и они снова повалились на траву…

Но сколько не оттягивай момент отъезда, бесконечно это делать всё равно невозможно. Пришла пора выступать на север. Темноводный острог выставил 25 бойцов с 12-ю пищалями. Всех воинов смогли одоспешить в куяки или кольчуги, которые тут панцирями назывались. Шлемов на всех не хватило, но оставшиеся оделись в плотные кожаные шапки. Идти на север решили на дощанике, чтобы не волочь на себе воинский груз. Дощаник — это иобоз, и крепость, на которую внезапно не нападешь. Только Митька Тютя заявил, что пойдет на конях. Хоть, с даурами, но верхом.

— Слышь, нехристи! — выкрикнул на берег шутейно Старик. — Дайте нам взамен Челганку тогда! Нам гребцов не хватат!

Но Делгоро, хоть и потворствовал роману своей сестры со странным лоча, отпускать ее от себя не позволил. Так и пришлось влюбленным смотреть друг на друга с расстояния в перелет стрелы. Двигались отряды более-менее ровно. Если задувал сильный северный ветер — дощаник легко вырывался вперед. А только снимешь парус — и гребцы против течения совершенно не вывозили. Но ночевку смогли устроить общую. Влюбленные снова растворились друг в друге под добродушные смешки русских и дауров.

Утром они снова разъединились. Ветер дул в парус, можно было не грести, и Санька, чтобы не смотреть с тоской на берег, болтал с Якунькой, которого, конечно, взял с собой. Молодой атаман сделал это с умыслом, ибо хотел держать второго явного лидера Темноводного поближе к себе. И уж точно не хотел оставлять его там за главного.

«Во мне уже успел проснуться маленький Макиавелли» — улыбался Дурной.

Якунька принадлежал к редкому племени — он был коренным сибиряком, причем, уже во втором поколении.

— Дед мой, Фрол, въехал в Тобольск в один год с угличским колоколом. Служил тама весь срок поверстания, а опосля поселился в посаде. Завел ткацкую мастерскую, чуть ли не единственную в городке. Сын ево и мой батя, Никита, дело продолжил, обзавелся семьей. Но в большой пожар 151-го погорел напрочь, как многие тоболяки. Еще и мать моя в том пожаре уморилась… Отец не схотел заново строиться. В монастырь подался. Я делу-то обучен, но совсем молод был. Вот и двинул на восход. В Енисейске служил. В Усть-Куте опосля. И в Якутске пытался — нету счастия. Вот за им мы на Амур и двинули, Сашко. А и тут его не сильно видно.

— Счастье не ищут готовое, — попытался мудрствовать Дурной. — Его создавать надо.

— Ты его создаешь, что ли? — грустно улыбнулся Якунька.

— Получается, что да, — подумав, ответил беглец из будущего. — Только на всех не создам. А помочь — помогу.

— А с меня что спросишь?

— Я тебе помогу, ты мне помоги. Так, глядишь, и справим.

Дощаник — это вам не лыжи. Уже на второй день, задолго до вечера, казаки добрались до летних кочевий рода Чохар. Люди Галинги пасли скот на сочных травах речной поймы, пока вода стояла низкой. Старый князь увидел судно издалека и со всем отрядом двинул к урезу воды. При нем было шесть десятков всадников.

— Сашика! — выкрикнул он, забыв о приветствии. — Привез ли ты моих воинов?

— Как и обещал, — улыбнулся Дурной. — Дозволь пока им остаться в отряде. Заодно и проверим, как они выучились… если случай представится.

Казаков от души накормили с общего котла. Во время походного пира Галинга описал предстоящий ход кампании.

— Идем на север, до Селемджи. Я пойду через земли рода Шепки. Они тоже обещали воинов. Ты — раз уж на большой лодке, можешь плыть. Советую двигаться по правому рукаву. Течение там тихое, а места безлюдные. Род Говол там более не живет, ушел вслед за старым Балдачи. А протока выведет тебя как раз к Молдыкидичу.

— Куда?

Оказалось, в районе слияния Зеи и Селемджи живет целых четыре даурских рода. Три малых: Ежегун, Бебр и Турчан. А один большой — род Шелогон. В устье Селемджи им принадлежит целый городок Молдыкидич, где правит князец Бараган сын Досии.

— Учти, они лоча уже десять лет не видали. Но могут помнить. Я думаю, если мы всей силой подойдем — с нами спорить не станут. А еще скорее — к нам присоединятся.

Казаки выступили с самого утра, пока чохарцы только-только готовили лошадей. Стрелки-дауры показали нужную протоку, и по ней на веслах дощаник, действительно, летел почти как по стоячей воде. Слева мимо Саньки проплывали обширные заливные острова, справа — пустое правобережье: равнинное и малолесное. Вдали он даже рассмотрел селение — явно пустое.

— Эх, какая земля, — вздохнул он. — Мезенец бы удавился от жадности.

Глава 52

К Молдыкидичу казаки пришли первыми. Это и впрямь была крепость с деревянной стеной. Вокруг которой раскинулись поля, домики и полуземлянки. Городок гудел встревоженным ульем, пока дощаник стоял на якоре в нескольких перестрелах. Какие-то всадники скакали туда-сюда.

— За помощью скачут, — многозначительно вздел бровь Тютя.

— Ничо, мы тоже тут не в одиночку, — улыбнулся Дурной. Хотя, брать крепость без даже маленькой пушечки не хотелось.

Галинга дошел только на следующее утро. И сразу всё разрулил. Низенький и от того сильно круглый Бараган признал справедливость претензий главы рода Чохар и, действительно, решил присоединиться к походу, выделив 30 всадников. Соседи, спешно сбежавшиеся на помощь Молдыкидичу, тоже выставили воинов: кто десяток, кто два.

В итоге у Галинги образовался уже добротный эскадрон копий-сабель в 170. Вместе с казаками выходило уже две сотни! Можно начинать войну.

Двинувшись на Селемджу, ватажники почти сразу попали в новую страну. Вокруг виднелись почти настоящие горы, густо поросшие уже не простым лесом — это была настоящая тайга. Даже удивительно, что здесь селился род, разводящий коней, коров и овец, а не гуляющий с олешками по таежным тропам. Однако, всё обстояло именно так. Первую стоянку казаки заприметили издалека. Быстро отгребли назад, поскольку не были уверены, что это враг. Дурной передал разведданные отставшей кавалерии, и жаждущий крови Галинга пустил отряд рысью, оставив заводных в тылу. Казаки снова погребли вперед. И на этот раз к схватке не успели сами.

Да и не было толком боя. На стоянке обитала малая группа дуланцев: человек 50–60 с десятком оружных мужчин. Несколько легких разборных жилищ, небольшие огородики, отара овец да немного коней. Мужчин перебили, прочих повязали.

Но на этом «воинская» удача кончилась. Дальше берег Селемджи был пуст. Дуланцы убегали сами и уводили свой скот. У реки здесь было два больших притока: северный и южный. Галинга с прочими князьями погадал на «кофейной гуще» и выбрал южный вариант. Казаки задумались: лезть широкобортым дощаником в узенькую речушку не хотелось. В итоге решили оставить его на Селемдже с пятью бойцами.

— Поставьте посреди реки на якорном камне и ждите нас, — велел Дурной… и понял, что пешие казаки не угонятся за эскадроном Галинги. Пришлось уговаривать дауров дать им заводных коней… После чего последние стали смотреть на союзников, как на бедных сирот. Но даже верхом русский отряд отставал. Особенно, после того, как люди Галинги напали на некий след и рванули, как стая волков, вкусившая крови.

— Да вашу ж мать! — рычал Дурной, нахлестывая свою лошадку и, при этом, стараясь не растерять пищаль, пальму и несколько сумок, что свисали с него со всех сторон. Гонка казалась ему крайне неосторожной. Понятно, что род Дулан мог даже не пытаться на равных противостоять такой коалиции… Но теперь нападать на маленькие группы не получится. Враг уже предупрежден, он прячется на своей земле… И стоило проявить осторожность. Но дауры мчались вперед пленять трусов, дуванить их имущество…

Казаки потеряли преследователей из виду, скакали уже по следам, когда вдали, вверх по речушке послышался явно необычный шум.

— Сеча, — уверенно определил Старик. — Влипли, ироды!

— Наддай, браты! — рявкнул Тютя, нахлёстывая чужую кобылку.

— Ну, ты-то хоть не отрывайся! — тяжело дыша, крикнул ему в спину Дурной.

Драку они увидели издали. Широкую долину дугой опоясал скальный карниз, покрытый ельником. Под ним в куче-мале смешались два конных отряда. Счесть их было крайне трудно, но Санька сказал бы, что всадников не больше трехсот. То есть, дуланцев меньше. Но дело в том, что на скале, среди елок стояли десятки лучников, которые прицельно выбивали дауров одного за другим.

— Вперед! — заорал Дурной, указывая пищалью направление.

Быстро доскакав до края схватки, казаки начали спешиваться.

— Те, кто без пищалей, принимайте коней! — командовал Дурной, пытаясь вспомнить драгунскую тактику. — Остальные заряжай!

Он повернулся к Тимофею.

— Дострельнем до елок, Старик?

— Еще б чуток подойти.

— В линию! — надсаживаясь, продолжил орать Известь. — Десять шагов вперед! Разбирайте цели на скале.

По счастью, пока никто из участников битвы не обращал внимания на 15 стрелков. Хотя, лучники сверху вполне могли бы уже расстреливать и казаков.

Выстроившись на огневом рубеже, ватажники подняли пищали и откинули полки.

— Пали!

Грохнуло так, что вся битва на миг замерла. Казаков заволокло дымом, а со скалы посыпались побитые и раненые дуланцы. Далеко не все, но разор был такой учинён, что живые попадали в кусты.

— Заряжай! — крикнул Дурной и выбежал вперед, к самому краю конной сечи. — Галинга! Галинга! Отводи всех в сторону! К реке! К реке!

Старый князь своего недозятя увидел, только вот слов не разобрал. К сожалению, не только он увидел.

— Ты! — заорал гневно всадник с уродливым шрамом на лице.

Весельчак Джагда. Нетерпеливый жених, решивший умыкнуть невесту. С какой другой бы такой финт мог и сойти… Но не с дочерью князя Галинги, который два года не знал, жива ли его кровиночка, оказавшаяся в плену у злого Хабары. В итоге, из-за шустрого лоча Дурного Джагда лишился всех своих товарищей, почти украденной невесты, а сейчас лишался всего своего рода. Взамен же получил лишь уродливый шрам.

— Сдохни, лоча! — поднял саблю Джагда и пустил коня в галоп.

Дурной так старался докричаться до Галинги, что увидел опасность слишком поздно. Пальма на петле за спиной, в руке — разряженная пищаль. Блин! Позади казаки спешно перезаряжают оружие… но они не успеют! Явно не успеют!

Известь вскинул оружие над головой, надеясь отбить сабельный удар. Но Джагда пустил коня на лоча грудью. Даже мохнатая «собака» — это тяжелая махина, которая сметет человечка походя. Санька заметался, думая, куда бежать. Не под саблю же… В этот миг тяжелая стрела впилась в правую ключицу дуланского княжича. Джагда вскрикнул, накренился в сторону, роняя саблю. Конь потерял равновесие и присел на задние ноги, теряя скорость. Дурной, как стоял с пищалью над головой, так и двинул прикладом по конской морде. Животина отшатнулась, а найденыш уже отбросил пищаль и начал судорожно вытаскивать из-за спины пальму. Раненый Джагда, свалившийся с коня, медленно вставал, подняв клинок левой рукой. Но вторая стрела — родная сестра первой — вошла ему прямо в грудь. И жених-похититель упал на камни.

Санька обернулся: позади него, рядом со стрелками, стоял Тютя, держа в руках свой лук.

— Это бой, — пожал тот плечами.

А бой-то еще не окончился. Дауры, наконец, осознав команды Галинги и пользуясь секундным затишьем схватки, стали отходить к реке.

— По коннице — пали! — заорал Дурной, указывая, наконец-то, вытащенной пальмой на всадников-дуланцев и рухнул на землю.

Второй заряд казаки сделали дробом, потому как стрелять приходилось почти в упор — шагов на 40. Четырнадцать пищалей бахнули уже не так дружно, но разор учинили гораздо больший. Дуланской конницы практически не стало. Многие еще оставались живы, но здоровых и боеспособных — и двух десятков не наскрести. Скалясь по-звериному, Галинга вновь повел свой «эскадрон» на уцелевших. И теперь исход схватки был предрешен.

А вот казакам пришлось несладко. Уцелевшие на скале лучники весь свой гнев перенесли на них.

— Укрывайтесь! — скомандовал Дурной, подумав, что приказ довольно глупый. Куда укрыться? Деревьев нет, камни вокруг мелкие. Сам он ухватил за узду конька Джагды и встал за ним, надеясь, перезарядить пищаль. Только животинка поймала пару стрел и так рванула, что Санька растянулся на камнях.

Обернулся: его казаки, частью пораненые, вообще не укрывались! «Голые» встали за «окуяченными» и «ошеломленными» и, огибая конную свалку, ринулись на скалу!

— Круши нехристей! — орал Старик, размахивая саблей.

Лезть по скале, конечно, можно, но труд это был немалый. Дуланцы легко могли бы скинуть казаков… но они в ужасе бросились в лес.

«Кажется, это победа», — Санька внезапно обессилел и уселся посреди камней, опираясь на так и не заряженную пищаль.

Глава 53

— Страшно вы деретесь, лоча. Добрые воины, — Делгоро одобрительно цокал, тщательно очищая клинок своей сабли, в то время, как из пореза на его щеке текла кровь.

— Дулан тоже молодцы оказались, — продолжал нежно обхаживать свое оружие княжич. — Как ловко нас заманили! Немало храбрых батаров уложили. Но мы сильнее! Верно, Сашика?

Дурной устало кивнул. Наверное, он впервые практически убедился в невероятной силе огнестрела. Всего два залпа полутора десятков пищалей хватило, чтобы переломить ход схватки. Нет, Галинга выиграл бы и без русских. Но какой ценой!

Впрочем, дауры и так потеряли немало. Больше 20-ти уже умерли, еще десятка полтора вряд ли оправятся от ран. Мелкие ранения чуть ли не у сотни. Русским тоже досталось. Из двадцатки стрелами успели потыкать 11 человек. Почти всех в открытые руки и ноги; казаки сами несерьезно относились к таким ранам. Промыли в речке да замотали тряпицами. Только одному бездоспешному кашинскому стрела угодила в бок. Ее удалось пропихнуть, сломать наконечник и вынуть древко. Сейчас парню изо всех сил останавливали кровь. Легкое, явно не пробито — это было бы видно сразу. А вот не повредила ли стрела печень, кишки или еще что — оставалось только молиться.

Но коалиция князей ликовала. Заманившие их в засаду дуланцы были последним рубежом обороны. Чуть дальше, в каменистой лощине, укрывалась большая часть рода. Кто-то из некомбатантов разбежался по тайге. Но дауры захватили более сотни людей, а также большое количество скота. Можно смело сказать, что рода Дулан больше нет. Без своих стад даже уцелевшие родичи — никто.

Лощину перегородили, чтобы скотина не разбежалась. Людей стерегли надежнее, связав всех взрослых. Санька смотрел на несчастных пленников. На всю толпу не больше десятка мужчин, и те либо слишком стары для войны, либо слишком юны. А так: бабы, старики да детишки. Что их теперь ждет?

Смутные мысли начали крутиться в его голове… В нетерпении, Дурной тут же подорвался и начал искать старого Галингу.

— А что, вождь, правда, род Говол ушел со своих земель за Зеей?

Они шушукались до позднего вечера и расстались весьма довольные друг другом. Следующего утра все победители еле смогли дождаться: наступало время дележа трофеев. Несмотря на скудность пролитой русской крови, все князья признавали, что лучшая добыча должна достаться яростным в бою лоча. И тут их атаман, Глупый Сашика, высказал весьма необычное пожелание. Казаки отказываются почти от всей добычи, но просят отдать им весь полон. А из скота желают лишь овец…

Ну, всех дуланцев им не отдали. Кто-то из дауров уже положил глаз на молодых девок… И все-таки более восьми десятков пленников заполучили. Галинга не мог себе отказать в небольшом театральном этюде.

— Проклятье на весь ваш остаток жалкого рода! — гневно плевался он на дуланцев. — Вы мне настолько противны, что я даже брезгую брать вас к себе слугами. Худшая и страшная участь ждет вас! Я отдам вас всех — от мала до велика — кровожадным лоча!

Пленные завыли и запричитали, предчувствуя ужасный исход. И Дурной пока не собирался их в этом разубеждать.

— Я заберу из каждой семьи по ребенку, — зычно крикнул он. — Остальные должны будут перегнать мой скот к Молдыкидичу. Посмеете сбежать — убью аманатов.

Он блефовал, ибо сам первым вырвет кадык тому, кто поднимает руку на ребенка… Но времена здесь суровые, и не такое творится. А репутация у лоча та еще. Зато есть гарантия, что пленники в целости доведут до низовий Селемджи более сотни его овец.

Эти овцы и стали главной добычей его отряда. Из более чем 200 трофейных лошадей, казаки забрали себе пяток коней, да еще пару волов — Мезенцу в подарок. Нет, они и прочей добычи поимели: дощаник забили до краев. Немного оружия, что-то из одежды и утвари. Но род Дулан не был особо богатым, главная ценность у них — скот.

…К Молдыкидичу ватажники прибыли первыми. «Эскадрон» еле плелся по правому берегу Селемджи с огромным обозом и стадом, а по левому неспешно гнали овечек обреченные дуланцы. Санька обрадовал жителей горока, что карательный поход завершился блестящей викторией… и принялся обрабатывать Якуньку.

— Послушай, ты же ткач! Я предлагаю тебе уникальное дело! С невероятной выгодой!

Лидер кашинских долго не мог понять задуманное. А главное — зачем это ему. Но Дурной был напорист.

— Посмотри, какая отличная земля! Не только под хлеб. Это и пастбища! И луга для сена на зиму. А семена найдем — и льном бескрайние поля засеять можно. Всё — даром!

— И? — терялся Якунька.

— Оснуешь здесь свое дело, Яков! Ткацкую мастерскую. Займешь пустую деревеньку, мимо которой мы проплывали. Отбери десяток парней из своих — и заселяйтесь! Дуланцы поселятся неподалеку, возьмешь себе аманатов, чтобы не разбежались — и пусть пасут овец. И для тебя шерсть стригут.

— Вона что! — протянул Якунька.

— Ты пойми: ткани — единственный и главный дефицит в этой стране! Вот чем богдойцы и берут. Конечно, их шелка мы делать не сможем, но шерсть и, возможно, лен — вполне. Зато наша ткань дешевле будет — ее ведь не надо за тридевять земель везти. Понимаешь? У тебя все ресурсы — земля, шерсть, сельцо под мастерскую. Только станки сделать надо — сможешь?

— Наверное… А руки рабочие где взять? — усомнился ткач.

— Я об этом тоже подумал. Смотри: наберешь аманатов. Девок молодых, детей постарше. Только смотри: заботливо с ними обращайся! И будешь их обучать отдельным… работам. Чтобы только и умели: один шерсть чесать или очищать ее, другой — нить прясть, третий — станок снаряжать. Понял?

Идею разделения труда на отдельные операции Якунька ухватил легко.

— Ну, вот: получается у аманата — оставляй. Не выходит — отсылай к своим и бери другого. Так и сформируешь бригаду…

— Кого?

— Работников подберешь. Корми их, дай такую жизнь, чтобы сами от тебя уходить не хотели. Главное, чтобы работали за совесть! Когда соберешь станки — у тебя уже запас шерсти появится. А ежели расторгуешься — то можно будет и у соседей шерсть скупать. У тех же чохарцев. Глядишь, и до льна дойдем.

Глаза у Якуньки (который поначалу был полон сомнений) начали разгораться.

— А ты чего хочешь?

— Хочу, чтобы у тебя всё получилось. Понимаешь, надо, чтобы на Амуре мы тканями торговать начали. Не в убыток, но и недорого. Тогда местные сами от богдойцев отвернутся. А мы на этой земле сильнее утвердимся.

— Велики твои замыслы. И все-таки странно. Ты же мне отдаешь девять десятых всей добычи!

— Э, нет, брат! Не отдаю. Есть у нас круг казачий. И всё это не твое будет, а нашего общего круга. Пользуйся. Выгоду получишь — твоя будет выгода и твоих людей. Но не дуланцы и не скот. А как меха за ткани получать начнешь — одну десятую для ясака отдашь. А еще одну десятую — для нашего круга. И смотри, не утаивай! Не по-товарищески то.

— Что-то больно жирно две десятых, — насупился Якунька.

— Это как посмотреть. Сейчас ты стоишь тут в портах да рубахе. А через несколько дней у тебя будет отара овец, десятки работников, сельцо пустое и земли без счета. Так вроде и не жирно?

Якунька рассмеялся.

— Уел! — хлопнул он Дурнова по плечу.

— Главное, с местными дружи. С Бараганом этим из Молдыкидича. И с Галингой, конечно. Старик прикроет, если что.

Когда пленники с овцами добрались до места, Дурной толканул перед ними речь.

— Теперь вы принадлежите лоча! Знаете, что вас ждет? — судя по лицам дуланцев, страшные сказки до них дошли; и ждали они самого ужасного. — Так вот! Я дарю вам жизнь. А еще я дарю вам этих овец. И эту землю — от реки и на два перехода на восток — до самых гор. Живите здесь под нашей властью. Пасите овец. Ваша обязанность — растить стадо.

Он вывел вперед Якуньку.

— Вот ваш господин. Он и другие лоча станут жить вон в том селении. Часть из вас станут у него аманатами, чтобы остальные честно исполняли свои обязанности. Помните главное: вы должныотдавать господину всю шерсть и десятую часть мяса с каждой убитой овцы. Всё, что вы добудете охотой и лесными промыслами — остается вам.

Дурной оглядел пленников.

— Всё ли вы поняли?

Глава 54

Дощаник сам собою катил вниз по реке. Ветра почти не было, и парус висел усталой тряпкой, но Санька людей за весла не сажал — и так скоро до дому дойдут! Да и людей в лодке мало осталось: Якунька сразу забрал шестерых основывать новое дело в землях Говол или Гогулей, как говорили казаки. Тютя с парой товарищей гнал берегом коней и волов.

Победителей встретили с радостью: добычу разгружали почти два часа. Теперь в боевом смысле все сорок бойцов были неплохо вооружены, не хватало лишь защитной снаряги. И почти не осталось пищальных «расходников». Последнее — прям беда. Но ничего, к поискам пороха и свинца подключился Галинга. Он был в восторге от участия в битве «трех чохарских мушкетеров», собирался обучить еще больше воинов и тоже нуждался в «зелье». Авось, найдутся у него свои каналы. Дурной подсказал, что у никанских (китайских, то есть) людишек этого добра хватает.

Тайный совет в Молдыкидиче ему хорошо запомнился. Вернее, это был пир во «дворце» толстого князя Барагана, но беглец из будущего превратил его в совет. С первого же тоста «за дружбу».

— Я знаю, что мой народ познакомился с вашим не очень хорошо. Вы увидели его ратную руку — сильную и жестокую. Но я предлагаю вам другую — руку верной дружбы! Поверьте, мы, русские, можем быть хорошими друзьями…

— Мы видели это, Сашика! — улыбнулся маслянистыми от еды губами Бараган.

— Но я хочу честно вас предупредить: первая рука никуда не исчезла. Пока я здесь, на перекрестке Зеи и Амура сижу, я буду вам помогать и защищать вас… Но воля моя не так велика. Я должен служить приказному Кузнецу, у которого есть большое войско. А он, в свою очередь, служит нашему великому Белому Царю. И Царю нужен мех.

— Вон оно что, — каркнул Галинга. — Я думал, Сашика, ты другой, а у всех лоча одно слово на языке. Ясак.

— Верно, Галинга, — мрачно кивнул Дурной. — У всех лоча это слово на языке. Только другие лоча будут говорить по-иному. Я же предлагаю честное соглашение. Никаких аманатов! Мы договоримся о точных размерах рухляди с каждого рода и не будем брать больше. Конечно, никто не хочет просто так отдавать свое, но это выгодно, князья! Это не только плата за покой и дружбу. Скоро мы начнем ткать здесь ткань и будем честно торговать ею с вами.

Дурной старался продать идею подданства, как мог. В итоге, шесть родов решили, что будут давать по одному сороку соболей. Но после зимней охоты, конечно. Правда, возникли споры: Ежегунов и Турчанов вместе взятых было меньше, чем людей в роде Шелогон.

— Вы вечно твердите, что равные князья мне! — рявкнул Бараган, напоминая скандальную бабу на рынке. — Вот и соответствуйте!

— По весне, как стает лед — сочтемся тогда, — незаметно выдохнул Санька; как-никак, уже выходило 240 соболей. — Но, я бы хотел отдать что-то Кузнецу и в этом году. Если вы дадите, сколько вам не жалко, я это передам, как знак ваших искренних намерений.

— Ты его мясом угощаешь, а он с рукой кусает! — скорее насмешливо, чем недовольно заклекотал Галинга. — Прямо сейчас тебе меха поднести?

— Да нет, привозите на Темноводный осенью. Как лист в лесу золотым станет.

«Если смогу задобрить Кузнеца, он может совсем отвернуться от Зеи… А уж мы тут построим, что надо».

В Темноводном, правда, выяснилось, что Дурной с Кузнецом разминулись. Совсем чуть-чуть. Флотилия приказного пришла на усть Зею снизу, но Онуфрий ждать отказался. Больно это место ему не нравилось. Зато в острожек вернулся Ивашка. Живой и практически целый. Молодой атаман тут же к нему кинулся с расспросами.

— Что там было?

Ивашка странно смотрел на Дурнова.

— Да, почитай, как ты говорил, так и вышло. С поначалу мы по Шунгал-реке шли. Неспешно. Кругом улусов дючерских — тьма. Всюду поля, амбары. От нас, конечно, убегали, но где-то мы успевали подуваниться. Хлеба всё одно не хватало. Начало ж лета — у всех его мало. Так что: идем дале. Шунгал — река зело великая, почти как Амур. Только вода в ей иная: светлая, мутная. Вот дошли мы до места, где две речки сливаются — великий водный простор! Там и пристань. Кузнец сразу смекнул, что тут, поди, богдойцы сами дощаники строят. Некоторые уже на воде стояли. Но мало их было. Мы наскочили, сходу их разметали, расстреляли.

Ивашка увлекся картиной боя, взгляд его затуманился.

— Богдойцы кинулись к берегу, к городку, перед которым туры были насыпаны. Мы следом, а по нам из пушек… Хвала Господу, маленькие у них пушочки были, но много их. Онуфрий велел на приступ идти. Мы уж к их обороне подошли — а тут с высоток по нам как вдарили! Огненный бой! Как ты и говорил. И частый-частый, словно, там сотня, а то и две стрельцов сидела. Ну, мы и отошли. Да только начальник богдойский повелел своим воям вперед идти. Они тож на лодки свои сели и за нами пошли. В бой не встревали, но и не отставали, ироды! Почти до самого Амура плелись…

Последние фразы Ивашка говорил, пристально глядя на Дурнова. И вдруг сам себя оборвал.

— Да ты ведь не дивишься вовсе! — он весь потянулся к собеседнику, а карие глаза его пылали недобрым огнем. — Скажи, Дурной, ты знал всё? Знал наперед и не сказал?!

Санька вздрогнул. Он ясно видел гнев «Делона». Вернее, гнев и страх человека, подозревающего, что его используют. От взгляда Ивашки не по себе стало. Беглец из будущего ясно понял, каким опасным здесь является его послезнание. Неуклюже примененное, оно может не только людям навредить, но и по нему срикошетить.

«Вот как им говорить? Не поверят. А если сбудется — меня же и обвинят. Или наоборот: поверят, упредят — и получается, что мои слова не сбудутся? Как тогда они ко мне отнесутся?»

— Не знал я ничего! — отодвинулся от казака Дурной. — Догадывался. Когда Кузнец осенью дючеров пограбил, богдыхан велел укрепить свои северные рубежи. Это многие из местных говорили. А что пищали у их, так то и в Ачанском бою уже было известно! Или нет? А вспомни пищали Галинги еще. Разумный всё сложит и поймет.

— Ишь разумный… А чего ж не сказал?

— Я Кузнеца битый час отговаривал! И вас всех — ты же слышал. Не силой же было тебя вязать.

Ивашкин пугающий гнев медленно угасал. Кого он только что видел в Дурном? Дьявола? Мелкого беса-искусителя? Найденыш слишком привык к тому, что к вере казаки относятся слишком формально: крестик есть, молитвы знаешь — ну и сойдет. Но мистический страх сидел в каждом из них. И будить его не стоило.

…Ивашка рассказал, что Онуфрий Кузнец с полком ушел вверх по Амуру. В земли, которые ранее Хабаров разгромил, но где уже пару лет казаки не появлялись, и где дауры (еще не съехавшие к Цинам) напрочь отказались признавать власть Белого Царя. Санька совершенно не помнил из прочитанных книг: удастся ли землепроходцам в этом году усмирить даурскую вольницу (еще больше обозлив местных) или нет. Но осенью Кузнец начнет строить большой, крепкий, основательный Кумарский острог. И очень вовремя.

«Вот и отдохнем друг от друга до осени» — решил Дурной. Тем более, что было чем заняться.

Работы на Темноводном было море. Доделать укрепления. Подсечь новые деляны — Мезенец замыслил увеличить поле в три раза. Скота стало много — требовалось выпасать их в Зейской пойме к северу от острожка. Волам на зиму нужно накосить сена. Дурной, кстати, объяснил ковалям концепт косы-литовки, и те пообещали сделать опытный образец из имеющегося на острожке лома.

Тютя отобрал десяток самых боевых лошадок и десяток же самых опытных наездников.

— На дощанике везде не наездишься, — заявил он. — Мы должны быть подвижными. А не как на Селемдже.

Тютя стал щедро делиться с воинами опытом, полученным в Диком Поле. Санька ход оценил. Во-первых, конный отряд и впрямь нужен. Во-вторых, надо активнее перемешивать своих и кашинских. После того, как Якунька забрал на север аж 11 человек, на Темноводном тех и этих стало почти поровну. Кашинские плохо вплетались в уже накатанную колею местной жизни, им нравилась роль беженцев, которые могли похалявить. И авторитет Дурнова им почти до фени. Правда, обратная сторона медали: все казаки «первого набора», даже Ивашка, только сильнее сплачивались вокруг своего атамана. Но ситуация раскола всё равно нуждалась в исправлении. И тут замысел Тюти оказался в самый раз.

Однако, вскоре все мелкие дела и хитрые замыслы пришлось отложить: истинный хозяин местных земель показал свою власть.

Глава 55

Началось всё с мелочи.

— Глянь-кось, как Бурханку раздуло! — весело крикнул Гераська, собиравшийся лезть на «гнездо».

Народ забрался на тарас и весело загомонил:

— По такой воде и дощаник пройдет! Сам, без бечевы!

— Ровно, где ледники потаяли — речушку и раздуло…

— Какие ледники, шишига! Уж Купала прошел! Лето в разгаре!

Дурной, знавший о местной природе поболее, встревожился, собрал компашку и двинул к Амуру. Темная река его неприятно удивила. Прежде всего, низкий берег Амура почти полностью ушел под воду, на остатках лагеря Хабарова тихо плескались грязные воды, перемешанные с ветками, тиной, водорослями. В Амуре, в целом, вода стала заметно грязнее и от того еще темнее. Повсюду виднелись хлопья белой пены. То тут, то там, высовывали «перископы» сучьев несущиеся по течению топляки.

— Ой-ё-ёй, браты, — присвистнул беглец из будущего. — Кажется, у нас проблемы.

Амур каждое лето выходит из берегов. Но раз в несколько лет делает это с особым смаком. Известь отлично помнил1984 год, когда весь советский берег покрылся дамбами из мешков, но стихия врывалась в сёла и города… Китайского берега, говорят, вообще видно не было.

Неужели 7162 год от сотворения мира таким же станет?

Следующие дни приносили только сводки о наступлении Темноводья. Амур поднимался, он подпер и Зею, которой стало труднее изливаться — и синяя река тоже вздулась. Бескрайние луга, где паслись летом лошадки, затопило напрочь! Сотни метров равнины! Только редкие деревца торчали прямо из воды. Пейзаж всё больше напоминал тропические картины…

И, видимо, чтобы дополнить эффект, грянули дожди. То бурные ливни на полчаса, то мелкая паскудная морось, которая могла идти по три дня. Всё, что можно залить водой — было ею залито. Самые маленькие ямки превратились в глубокие лужи, лужи соединялись в озерца, а озерца (которые и ранее имелись в округе), заливали все окрестности.

В острожке прохудились все крыши, практически ничего нельзя было уберечь от сырости. Но главная беда — часть поля с отлично взошедшей рожью оказалась в воде. Молодые дружные побеги торчали из воды, притворяясь рисом.

— Ой, сгниет! — причитал Рыта. — Ой, надо было выше распахивать!

— А ты вообще хотел у берега подсеку делать! — не удержался Дурной. — Я ж говорил: повыше надо.

— Говорил! — на Мезенца было жалко смотреть. — Что ж, так мало говорил?! Вещун, твою меть…

Пристыженный атаман предложил прокопать продольные канавки, чтобы влага из земли уходила в них и стекала в озерцо-болотце на северо-западе. Рыта тут же схватил лопату с мотыгой и побежал.

— Да погоди ты! — Дурной постоял на пороге и кинулся следом, прямо в стену дождя… Потом еще пяток казаков постыдливее.

Два дня они ковырялись в жиже, копая дренажные траншейки и спасая будущий урожай.

Острог Темноводный, возведенный на самой высокой точке, оставался относительно сухим. Но рыбачить казаки теперь могли чуть ли не со стены: если б нашлась удочка с достаточно длинной бечевой.

Когда с верховий Зеи в даурской лодочке приплыл Якунька, он только колпак на затылок заломил.

— Едрить… Так у меня еще неплохо дела обстоят…

— А что у тебя? — испугался Дурной.

— Да, если с вашей колокольни судить — всё здорово, — улыбнулся Якунька-ткач. — Я-то всё думал: а чавой-то Говолы так далеко от реки селились? А тут Зея как вверх поперла! Отару в холмы отогнали. Уже окапываться думали, но до деревеньки вода не дошла. А на лугах сейчас рыба пасется.

Казаки посмеялись. Потом вежливо поинтересовались у Никитина сына: чё приперся? Тот также вежливо пояснил про очередные свои нужды. Помощь Северному острожку Дурной старался оказывать во всем, чём можно. Необходимо было как можно скорее начать изготовление ткани. Это главный козырь перед местными. Казаки из Темноводного недовольно ворчали, не понимали, с чего это все работают на одного ткача. Но атаман гасил недовольство, как мог. Ткань важнее всего. К тому же, он не просто так одаривал Якуньку с его бригадой. Каждый мешок еды, каждый инструмент, любая мелочь — всё учитывалось в списочке, на отдельном листочке. Это Якунька думает, что всё задарма получает. Но Санька, в свое время, ему этот список покажет. И попросит поделиться тканью. Посильно. Он не дурак, чтобы разорять кооператора в самом начале пути. Но ткань крайне нужна. Не только для торговли, но и для приманивания новых подданных.

«Но это я потом ему бумажку покажу, — коварно думал Известь и слегка стыдился своего коварства. — Пусть втянется хорошенько, чтобы от дела его можно было только с мясом оторвать».

Якунька явно втягивался. В овцеводстве еще недавно он ничего не понимал, но за минувший месяц выпытал у дуланцев об этом деле почти всё. Он сказал, что первые партии шерсти уже есть, но станки появятся нескоро, так что пока аманатки занимаются подготовительными операциями: моют, чешут, пробуют нить прясть.

— Можешь, пока валянием заняться, — подкинул Дурной идею. — Войлок, конечно, у дауров и свой есть, но это лучше чем простой.

Вместе прикинули, как сделать легкие валы, чтобы шерсть валялась быстро и в большом объеме. Санька даже предложил сделать простую зубчатую передачу, которую можно было поставить на конскую тягу… Якунька чесал голову минуты три и отмахнулся.

— Да людишки ж имеются! Они покрутят!

Большая вода остановила кучу работ. Закончив спасать поле, Дурной сам сплавал на север. Посмотрел на Якунькину мануфактуру, поговорил с дуланцами: не творят ли здесь казаки какое насилие? Покоренные тунгусы особо не жаловались, смотрели хмуро. Что им за разница: что те — лоча, что этот — лоча. Погостил в Молдыкидиче, напомнил об осеннем ясаке. И, конечно, разыскал кочевье Галинги. Там ничего не изменилось: с одной стороны — сияющие потаённые глаза Чакилган, с другой — новости о новых женихах.

«Мукден, что ли завоевать? — грустно пошутил он сам себе. — Может, найду в сокровищнице там эту чертову пектораль Бомбогора?»

Мысль о захвате старой столицы империи Цин была вдвойне смешней, если помнить, сколько людей было у Дурнова. И если не забывать о предстоящих событиях.

Глядя, как Зея потихоньку отступает с затопленных лугов, Санька понимал, что пора ехать домой, в Темноводный. И только сильнее стискивал в объятьях любимую. Чакилган ерошила его космы и ободряюще улыбалась.

— Нож я тебе не отдам, — шептала она. — Никогда-никогда не отдам. Чтобы ты приезжал ко мне, снова и снова. Как бы далеко тебя судьба не уводила.

…Дощаник вошел в Бурхановку, вернувшуюся в прежние размеры, атаман издалека услышал шум работ.

— Сашко, леса совсем не заготовлено, а к зиме надо хоть несколько изб соорудить! — сразу вцепился в него Старик. — Пущай, мужики идут рубить!

— Атаман, мы, кажись, руду болотную нашли, — улыбался кузнец Карела. — Попробуем выплавить, может, что получится. Но надо много угля нажечь, а у нас рук совсем не хватает.

— Дурной, косить будем вообще? — разорялся Рыта Мезенец. — Смотри, волы зимой подохнут!

— Ни удил, ни стремян, ни пряжек! — орал Тютя, который не мог сделать новую сбрую для своей «собачьей» кавалерии. — Ты на Якуньку свово все железа спустил!

«Как мы вообще жили в тринадцатером?! — изумлялся Санька. — Сейчас более 30-ти человек, а рук ни на что не хватает… Как успеть?»

А ведь был план еще и второй дощаник построить за лето… Куда там!

Осень пришла подло: слишком рано и нежданно. Из главной радости: удалось-таки урожай спасти. Не ахти какой, но острожку на зиму с лихвой хватало. Только…

— Не дам! — орал Рыта. — Семена! На озимые да на будущий год!

— Тебе волю дай: ты всю жизнь ржу в землю закапывать будешь! — ярился Тимофей. — Отдавай, оглоед!

Зерно в итоге разделили на три кучки: одну припрятали на семена. Вторую — решили проесть. Ну, и хотя бы два пуда надо отвезти Кузнецу.

«Ох, не порадуют его эти слезы, — вздыхал Дурной. — Но семена важнее. О будущем думать надо».

Когда дауры привезли обещанных соболей — совокупно набралось около ста шкурок — пора было собираться в дорогу. Беглец из будущего знал, куда плыть: на севере, на правом берегу Амура, в устье речки Кумары (Хумархэ, по-ихнему), казаки должны построить Кумарский острог. Которому вскоре предстоит тяжелое испытание. Санька только не знал: началось уже строительство или еще нет.

— Ну, там и увидим! — решил он, загрузил дощаник и с десятком казаков вышел в темную волну Амура.

Глава 56

Острог начали строить. И это было грандиозно!

Кумара-Хумархэ впадала в Амур километрах в двухстах выше Темноводного. В этом месте невысокие горы по обоим берегам расступались, образуя плоскую плодородную равнину. Когда-то здесь жил небедный даурский род князя Емарды, который имел даже небольшую крепостцу. Ныне от крепости той и следа не осталось. Сначала ее Хабаров порушил, а что осталось, нынче казаки разбирали.

Стройка только началась, но уже видно было, что проект грандиозный. Полуголые муравьи-первопроходцы рыли рвы, насыпали валы, а поверх оных еще и стены будут возводиться, насколько знал Санька.

Как бы ни были увлечены работой казаки, чужой дощаник заметили издалека. К нему тут же рванулась лодка — струг, как ее тут называют.

— Кто такие? — грозно спросили с него.

— Из Темноводного острожка! — весело крикнул Дурной. — Ясак привезли и немножко хлебушка.

«Таможня» вмиг повеселела.

— За мной греби!

На берегу творилась суета. Молодой атаман вообще не понимал, куда идти. Велел своим сидеть на дощанике и быть настороже, но ватажка начала рассеиваться еще до того, как он из вида скрылся. Дурной хватал за руку то одного, то другого: спрашивал, куда идти к приказному. И всякий раз его посылали в разные направления. Наконец, он добрел через валы до жилых построек, где его принял малознакомый десятник и хмуро велел обождать. Часа через два его, наконец, повели в избу. Настоящая крепкая срубная изба, светлая, еще не успевшая закоптиться от черной печи.

Кузнец решил принять его помпезно: на широких лавках в большой комнате сидели человек с десять. Дурному пришлось стоять — для него лавка не предусматривалась. Беглец из будущего с некоторым удивлением обнаружил, что вокруг приказного, кроме Артемия Петриловского и писчика Посохова, теперь обретались почти все новые люди. Кого-то он еще мог припомнить в лицо, но некоторых вообще не помнил.

«Похоже, смог Кузнец избавиться от элиты хабаровой» — не без удовольствия отметил гость.

— Сколь хлеба привез? И какова? — сразу спросил Онуфрий сын Степанов.

— Ржи с два пуда, — гордо ответил Санька, но приказной моментально скривился, и пришлось объясняться. — Мы пашню под Темноводным в три раза расширили, так что большую часть урожая пришлось на семена оставить.

— Что мне слова твои! — воскликнул Кузнец. — От государя ясно передано было: хлеба запасти на пятитысячное войско! А тут и нашему полку на месячишко…

«Ну, не паскуда ли! — еле сдерживался Известь. — Государь это тебе повелел сделать, а ты палец о пале не ударил. Мы ему, считай, дареное подаем, а ему мало…»

Говорить такое в лицо, конечно, не стоило. И беглец из будущего ляпнул прямо:

— Да не будет никакого войска из Москвы. Нам только на себя рассчитывать, Онуфрий. И кормить — тоже только себя…

— Что?! Откуда ведаешь? — Кузнец аж привстал.

Дурной закусил губу. Как же страшно тут пророчествовать! Вот откуда он знает?!

— С Олекминского острожка человечек бродячий до нас добрался, — начал он осторожно плести убедительную ложь. — Там говорят, что еще зимой черкасы запорожские всем миром решили под Москву перейти. Договор заключили. А значит, война с ляхами неминуема. Может быть, и уже началась. Не до Амура теперь государю.

Война с Речью Посполитой началась еще в мае этого года, но такие подробности Дурной знать никак не мог.

Приказного слова найденыша словно оглушили. Он устало опустился на лавку.

— Ишь какой мудрый! — язвительно влез какой-то новый малознакомый есаул. — О делах государевых рассуждает!

Но его намеки не оценили. Войны с Речью Посполитой шли постоянно. И войны эти тяжкие. Так что вряд ли теперь найдет Москва людей и средства, чтобы снарядить на другой край света аж 5000 воинов.

— Чем еще порадуешь? — мрачно поднял глаза Кузнец.

— Ясак привез. Мы к шерти шесть родов местных подвели. Пока немного собрали — около сотни соболей, но в конце зимы, каждый род обещал дать государю по одному сороку хороших зимних шкурок…

— Аманатов привез?

Повисла пауза.

— Нету аманатов, Онуфрий.

— Как нету? А как ты собираешься их в покорности держать? Как с них ясак вытребоваешь?

— Мы договорились, приказной. Дауры признали власть государя и обещали платить ясак, как оговорено.

— Как оговорено?! Мы все ведаем, что ты дурной, но это уж ни в какие ворота! Кто они такие, чтобы с ними договариваться?!

— Люди, — набычился Известь. — И это их земля. Мы к ним пришли, а, значит, и надо договариваться.

— Дурнем был, дурнем и остался. Тимошка, пойдешь с сотней служилых на Зею и объясачишь местных, как положено…

— Нет! — заорал уже Дурной. — Онуфрий, не надо! Мы ведь только договорились…

Он уже видел, как всё построенное грозит разрушиться, и мучительно искал нужные слова.

— Кузнец, ты же ходил по Амуру летом. Много ты видел родов на реке? Тех, которых вы объясачили «как положено». Все уходят к богдойцам. Ни аманаты, ни пушки их не остановят. Не будет у тебя ни соболей, ни хлеба! Ничего не будет — пустая земля. А на верховьях Амура еще хуже — там дауры русским ходу не дают. У Кашинца спроси. Тоже ведь — объясаченные «как положено». Ты ведь помнишь, как там Хабаров прошелся. Так, может, не надо «как положено»? По-другому надо? Поймите, это не Сибирь! Это Темноводье! Тут не получится по-старому…

В избе стало довольно тихо. Санька уже едва не рвал на себе рубаху, стараясь убедить казаков. Прежде всего, самого Кузнеца, который всегда казался ему вменяемым. И, кажется, у него это получалось. Воины сидели задумчиво, пытаясь взвесить свой опыт и новые аргументы…

— Да он на Зею вас пускать не хочет просто!

Петриловский встал, довольный собой и сияющий, как самовар. Казначей шагнул к Дурному.

— Сюда сто соболей привез, а у самого, небось, сундуки ломятся от обводной рухляди?

— По себе меряешь, гнида? — зло процедил Известь.

— Ах, по себе! — протянул Артемий. Казначей был уверен в себе, как шулер, у которого в каждой складке по два туза спрятано. — Что же ты так сторонишься нас? А не от того ль, что там у себя, в Темноводном, атаманом себя провозгласил? А? Не от того ль, что тайные сговоры с даурцами творишь? К ним в гости ездишь. Подарки даришь. Даже обжениться на язычнице восхотел. Или то неправда?

Дурной на миг застыл, пытаясь понять, откуда Петриловский всё знает. А племянник Хабарова сыпал тузами, не останавливаясь.

— Ты дауров огненному бою учил! Пищали им чинил! Или и это неправда? Что, Дурной, вотчину учал себе? Не хочется в холопях ходить, решил сам себе господином стать?

Ситуация накалялась. Как будто, снова он на судилище у Хабарова. И опять тварь Петриловский на него навешивает правду пополам с ложью. Оправдываться? Известь взглянул с ненавистью в глаза казначею и только скривился в презрительной усмешке.

Больно много чести для этой твари!

— Давай, Артюшка! — зло рассмеялся он. — Давай, наговаривай! Кидай свою хулу!

Петриловский слегка растерялся, ибо не ожидал такого странного отпора.

— Только ты, дурак, думаешь, что меня одного под расправу подводишь. А не так всё ныне! Ныне ты одних казаков на других натравливаешь! На кровь большую замахнулся, Артюшка. И с даурами придется вам тогда воевать. Вы, конечно, сильны. И Темноводный разорите. И дауров уничтожите. А потом к вам богдыханово войско придет. И добьет оставшихся.

Дурной обвел всю старшину злобно-веселым взглядом.

— Я вижу, Артюшка, ты без дядьки остался, так нового хозяина себе нашел. На богдыхана работаешь теперь?

Петриловский аж задохнулся. А Дурной повернулся к приказному.

— В холопях я никогда не ходил. И не буду. Вот это правда. А всё остальное — наговор. Я делаю только то, чтобы наше дело здесь не пропало. Когда беда придет, Кузнец, никакого войска из Москвы ты не дождешься. А я, даст бог, найду нам союзников и приведу.

Помолчал.

— Но, коли хочешь, верь Петриловскому. Ему выдуманные сундуки с рухлядью глаза застят. Он ради них нам всем кровь пустит.

Кузнец тяжко встал.

— Вечно с тобой не по-людски, Дурной, — зло прошипел он. Потом вдохнул глубоко. — Посидишь покуда в клети под надзором… А мы подумаем.

Глава 57

Новая тюрячка была самой комфортной в уже богатой на узилища жизни Дурного: обычная комнатушка без окон, с копной сена в одном углу, укрытой чем-то вроде одеяла, и отхожей кадкой, покрытой рогожей — в другом углу. Практически «пять звезд». Так что Санька полагал: дела его не так плохи. У его камеры даже двери не было, а стража находилась где-то далеко!

Послышались шаги. В клеть вошел крепкий матерый мужик в богатом кафтане. Ему явно за 50, но стариком назвать — язык не поворачивался. Это был один из незнакомых Саньке ближников Кузнеца, что сидел у приказного практически по правую руку.

— Здоров будь, Сашко, — гулко пробасил он. — Меня звать Пётр Бекетов.

От неожиданности сиделец выпучил глаза, что не укрылось от вошедшего.

— Никак, слыхал обо мне? — с легкой улыбкой в голосе прогудел тот.

Еще бы не слыхать! Живая легенда! Настоящий сын боярский (дворянин, то бишь) причем, не выслужившийся, а потомственный. В свое время служивший в Енисейске головой, что в Сибири означало один из высших офицерских чинов. Уже четверть века он в Сибири, одним из первых прошел Лену вдоль и поперек, основал Якутский острог, кучу острожков помельче, не только на Лене, но и в Прибайкалье. А недавно Бекетова послали в Забайкалье. Здесь великий первопроходец открыл трудный, но самый короткий путь на Амур: из Селенги в Шилку. На последней он основал Нерчинский острог — вот, буквально, в прошлом году! — где еле перезимовал в окружении враждебных аборигенов. С остатками отряда он сплавился на Амур, где и прибился к отряду Кузнеца.

Беглецу из будущего всегда казалось странным, что такой матерый и титулованный первопроходец, дворянин — просто подчинился Онуфрию и стал служить под его началом. Почему так вышло? Что крылось за этим? Неведомо. Но, судя по недавнему судилищу, Кузнец и Бекетов выглядели вполне себе союзниками. Вероятно, имелась какая-то обоюдовыгодная договоренность…

— Странное о тебе говорят здесь, Сашко, — Бекетов старательно избегал обращение по прозвищу.

— Зато говорят! — насмешливо выпятил грудь Известь.

— Ишь ты! — улыбнулся сын боярский. — Гордый, значит…

— Да не, это я так… — смутился Дурной своей неудачной шутке.

— Я молву не слушаю, — уже серьезно заговорил Бекетов. — Но и дыма без огня не бывает. Твоих людишек сейчас расспрашивают… Те всё больше молчат. Только странное я заметил: Дурным-то тебя твои почти не кличут. Зато промелькивает средь них иное прозванье.

Петр с трудом присел на корты, чтобы посмотреть прямо в глаза пленнику.

— Вещун, рекут.

Больше всего Саньке хотелось закопаться в сено, чтобы не сверлили его эти холодные, серые, выцветшие с годами глаза. Но Бекетов был неумолим. Словно жучка на иглу, насадил его на свой взгляд и смотрел на корчи насекомого.

— Ты сказал, что войско богдыханово придет. Что ты об этом ведаешь?

«Ох, как же приучить себя болтать осмотрительнее?» — вздохнул в очередной раз Дурной. Нельзя, крайне опасно говорить что-то о грядущем. И из-за «петриловских» всяких, что любые слова против тебя обернут, и из страха, что тебя же потом и обвинят… Или вдруг сам ошибусь? На бабочку-то он уже явно «наступил» и не раз. Вдруг уже пошли круги перемен по воде местной реальности?

— Да что тут ведать-то, Петр Иванович, — вздохнул он неспешно, растягивая время, чтобы всё обмозговать. — Кузнец тебе об этом лучше меня расскажет. Наш Ивашка из похода вернулся и тоже всё в красках описал…

— Как? — удивился Бекетов.

— Ну, ярко. Ясно же, что на Сунгари уже и богдойцев немало, да с пушками; а из местных они воинов готовят. И цельный отряд пищальный у них есть… Да и корабли строят. По всему видать, к войне готовятся. Так что я бы уже сейчас ждал удара.

Седеющий сын боярский невольно обернулся.

— Что, уже ныне придут?

Беглец из прошлого вплоть до дня знал, когда маньчжурский генерал с каким-то грузинским именем Минандали приведет большое войско к берегам Кумары. 13 марта следующего 1655 года… ну, или уже наступившего в нынешней России 163-го. Но в лоб такое бывшему голове не скажешь, ибо никак не объяснить свое знание. Придется общими фразами.

— Вряд ли, ныне, — покачал головой Дурной. — Вот на Ачанский городок богдойцы в конце зимы напали. Верно, и в этот раз также будет. Хотя, беречься надо и сейчас.

— Но точно придут? — продолжал напирать Бекетов.

— Точно только Богу ведомо, — извернулся пленник. — Я лишь предполагаю. Но мне кажется, что придут.

Самопровозглашенный атаман и сын боярский помолчали.

— Вражда у вас с Петриловским, видать? — сменил тему Бекетов.

— Поначалу у меня со всеми вражда была, — грустно улыбнулся Дурной. — Я ж найденыш, меня из реки вытащили. Только кто-то переменил мнение. А Артюха усугубил. Когда я в его книге на неправильные цифири по ясаку указал.

Бекетов кашлянул и понимающе улыбнулся в бороду.

— Ну… То много разъясняет, — добавил он. — Ты сильно не кручинься — поговорю я с Онуфрием. Может, отойдет он и отпустит. Только… Ты мне как на духу скажи: ты точно знаешь, что своим макаром дауров под властью государевой удержишь?

— Верю, — твердо ответил Санька.

— Ну… — протянул сын боярский. — Вера, она в храме хороша. Тута знать надобно. Сибирцы — это ж совсем иные людишки. Без веры, без закона. С ими только силой…

— Нормальные они людишки! — не очень вежливо перебил пленник легендарного землепроходца. — Бога, конечно, не ведают. Но закон у них есть. И во многом не хуже нашего. Их понять надо!

В клети снова повисла тишина.

— Силой просто проще, Петр Иванович. Коли есть сила, зачем напрягаться? Хабаров так и начал на Амуре. И порушил почти всё. Потому что тут иной мир. Тут Темноводье — и одной силой не сладить. Понимаешь меня?

Бекетов запустил рубленую ладонь в бороду. Вздохнул.

— Ну, ты спробуй, Дурной. Поглядим ужо.

…Наутро Дурнова выпустили. Кузнец велел горе-атаману целовать крест и пред ликом Пречистой владычицы богородицы и приснодевы Марии поклясться, что он и все его людишки верны государю-батюшке, что никаких измен он не замышляет, ясак отдает в полной мере… и так далее. Известь машинально крестился, привычно уже бил поклоны и говорил «нерушимые» слова — без малейших волнений души. Конечно, он «замышлял»! Только не то, чего все они боятся, так что совесть его чиста.

Приказной раздобрился. Даже спросил: есть ли в чем нужда у темноводцев?

— Теперя вам большую землицу надзирать надо — дам я тебе людишек в помощь.

— Да не надо… — неуверенно стал отмахиваться Дурной. Он понимал, что Кумарскому острогу в конце зимы понадобится каждый воин. Вдруг именно тех, что он заберет — как раз и не хватит? А еще он понимал, что Кузнец ему не помощников, а надзирателей впаривает. Именно по этой причине Онуфрий был крайне настойчив и три десятка все-таки принять заставил. Зато это были не кто попало — а обученные служилые воины. В куяках да почти все при пищалях.

— Если можно Онуфрий Степанович, пошли в отряде Ивашку Телятева, — сдаваясь, попросил Дурной.

— Дружок ли? — ухмыльнулся Кузнец.

— Да нет… Почти незнакомы.

Санька не стал продолжать. Тут уже никак не извернуться. Всё дело в том, что Ивашка Телятев (или Теленок) — единственное имя, которое он помнил из книг. Единственное имя среди тех, кто погибнет во время нападения маньчжуров.

«Глупо, конечно, — корил Санька сам себя. — Война же случится. Не погибнет этот — погибнет другой…»

Но всё равно не смог промолчать.

…В Темноводный шли уже два дощаника. На втором — грозное боевое пополнение, с которым еще предстояло разбираться. Дурной велел весла не мочить: черные воды Амура сами до дому домчат, за день. Атаман сидел на носу и жадно искал родные уже изгибы береговой линии. Кто-то завозился рядом.

Гераська.

— Атаман… — сдавленно просипел парень, голоса вообще не было у него. Еще и смотрит на сторону. — Ты… прогони меня, атаман. Или вообще казни… Мочи уже нет!

Гераська поднял свои круглые глаза на Дурнова, а в них — одна сплошная боль.

— Это я всё Петриловскому нашептал про тебя. И про атаманство, и про пищали даурские. Всё!

Глава 58

Резкий приступ гадливости овладел Известем. Захотелось отсесть от стукача, отряхнуть пыль с плаща. Но Гераська так мучился, что злиться не выходило.

— Да уж… Поганое дело ты сотворил. Но то, что сам покаялся — это больше весит. Христос тебя простит, Гераська. И я прощу. Только не делай так больше.

Охотник всем своим видом говорил, что скорее удавится, нежели снова таким займется. Санька невольно улыбнулся.

— Ну, а надоумил тебя на это кто?

Гераська моментально сник, закрылся и снова отвернулся.

— Никто.

— А вот это правильно! — еще шире улыбнулся Дурной. — К стукачеству привыкать не надо. Даже ради благих целей. Всё будет у тебя хорошо, Гераська!

Известь хлопнул зверолова по плечу.

«К тому же, тут и гадать не надо — кто у нас в ватажке крыса».

До Темноводного добрались затемно. Много времени ушло на то, чтобы разместить новых людей, ватажники подсыпали и местных дел. Разборки с подлым раскрасавцем Ивашкой решил отложить до завтра, хотя, в груди клокотало. Но оно и к лучшему вышло: за ночь успокоился, смог изобразить на лице довольство жизнью.

— Надо нам, народ, порохом озаботиться. Кузнец почти ничего не дал. Всем приказ: думать, где и как его раздобыть. Пока у нас только уголь есть. Но и того мало. Ивашка! — крикнул он пришедшему на речи «Делону». — Бросай дела, пойдем на ямы углежогные, посмотрим, как производство расширить.

Странноватая вышла речь, да в Темноводном к выходкам Дурного привыкли. Ивашка опоясался, подхватил плащ и двинулся за атаманом.

— На конях пойдем, Сашко? — спросил он.

— Не! Прогуляемся, — отмахнулся Дурной, на дух не переносивший верховую езду.

Да и не планировал он далеко уходить.

Где-то через полверсты, уже основательно отдалившись от острожка, Известь, всю дорогу накачивавший себя гневом, остановился и резко развернулся, одновременно выхватывая саблю.

— Что ж, ты за гнида….

«Делон» стоял чуть позади. Его прекрасная польская сабля уже давно находилась в руке. Пока что в опущенной руке, но тяжелая елмань нацелилась четко в атамана.

— Плохой из тебя хитрец, Сашко, — предатель улыбался ненавистной Саньке снисходительной улыбочкой. — Весь, как на ладони… Чо ж, в острожке на меня не напал? Там, с дружками, легче было б сладить.

— Я не шакал, мне твои шакальи повадки ни к чему.

«Делон» пожал плечами. Слова он не знал, но посыл понял четко.

— Хоть бы, пищаль взял. С ней ты ловчее обращаешься.

Он, словно, специально его бесил! Известь, полыхая злобой, шагнул к врагу. Сколько времени он так и не мог понять: кто таков этот «Делон»? «То за белых, то за красных» — не уловить! Но теперь-то всё ясно.

Ивашка мягко просел на ногах, уперся левым кулаком в пояс и приподнял саблю, прикрывая корпус. Улыбка плавно исчезла с его лица, будто пригоршня снега на горячем металле.

«Да как же его?» — замялся Дурной, не понимая, как подступиться к ушедшему в оборону противнику.

Он учился, все эти месяцы он старательно учился рубке. И у Тюти, и у Козьмы. Но реального боевого опыта у него практически не было. Санька два раза ударил по стали врага, сбивая ее с позиции. Но «полячка» моментально возвращалась на исходную.

«Любой удар идет от задницы» — почему-то именно сейчас вспомнилось ему. Известь раздосадованно сплюнул: этот совет ему как раз «Делон» и давал.

— Получай! — накрутил он сам себя и начал рубить, пришагивая вперед с каждым ударом. Только верхние косые — просто и без изысков.

Ивашка дважды сдал назад, сохраняя дистанцию, а затем не стал — наоборот широко шагнул вперед, просев еще ниже…

Да прямо под замах санькин! Вот она его голова паскудная! Дурной поднял руку высоко и наотмашь рубанул прямо в голову…

Правый ивашкин кулак в закрытой гарде взлетел вверх, опережая клинок. Полоса стали как бы гналась за рукой, превратившись в пологую волну, которая окутывала собой правый бок «Делона». Вот в эту волну санькина сабля и врезалась. По ней и слилась вниз. Едва в землю не уткнулась — столько силы Дурной в удар вложил. А Ивашка…

Ивашка, вроде, почти ничего и не делал. Просто кулак развернул, его «полячка» стремительной птичкой пролетела над головой ивашкиной, описала почти полный круг и приземлилась прямиком на голую шею Дурнова. Санька замер, чувствуя ледяной холод стали.

— На что рассчитывал… — вздохнул Ивашка.

А потом отнял жаждущую крови сталь от шеи, отшагнул назад и снова уперся кулаком в пояс.

— Давай еще! Только никогда не заваливайся на удар. Никогда! Тебе дал Господь две ноги — от на обеих и стой.

Дурной растеряно встал, опустив руки. Вот что это сейчас происходит?

— Ну! — рыкнул Ивашка. — Бей! Трус!

И Известь ударил. Потом еще. И еще. И еще раз двадцать, пока вместо дыхания из его грудины не раздался сиплый свист. Ивашка знаком остановил бой, ловко всунул саблю в ножны.

— Ну, говори ужо: что не так?

«Как он это делает?» — изумился Дурной, понимая, что вся злость из него давно выкипела. Но все-таки попытался.

— Гнида ты, Ивашка. Сам гнида и Гераську в стукачи подписал. Мы же тут все вместе, все друг за дружку…

— Ой, лукав ты, Дурной! — оборвал его «Делон». — Мы-то все вместе — то правда. А вот ты — особняком. Ты, найденыш — всегда себе на уме. Что-то ведаешь, но молчишь. Так… изредка сцеживаешь нам… что сам хочешь.

Ивашка распалился. Кажется, таким его Санька никогда прежде не видел.

— Вот и как мне тебе верить? Что ты удумал? Что за пазухой прячешь? Желаешь, чтоб я покорно ждал и терпел? Не, я не таковский. Мне живот мой дорог, Дурной. И Гераську я, как себя, оградить хотел. Спасти! Да он, видать, дурень, яко и ты, не принял дара.

Санька растерянно стоял на тропе. Всё, ранее происшедшее, теперь виделось ему в совсем ином свете. Приперся грибоед из будущего, владеющий всеми тайнами, и давай народом манипулировать. Он-то, разумеется, исключительно всё из благих целей делает… Только Известь как представил, что и им будет такой благодетель вертеть туда-сюда — как сразу на загривке его шерсть дыбом вставать начала.

«Это я, что ли, паскуда?»

Неожиданный поворот.

Ивашка сошел с тропы и сел на сухую кочку; все-таки от тренировки и он упарился.

— Я тебя выбрал в том годе. Хоть, резону большого мне и не было. Что-то показалось мне… Но, коли, ты меня втемную пользовать собираешься — твоя воля, конечно. Однако, тогда ж и я так сыграю — поглядим, кто кого переиграет. И гнидой за то меня называть не смей! Поживи с мое — потому поучай!

Что-то очень важное и глубоко личное на краткий миг выглянуло из-под вечной незыблемой маски «Делона». Выглянуло — и тут же скрылось. Казак снова закрылся непроницаемым щитом. Но смотрел вопросительно.

— Прав ты, Ивашка. Нехорошо это — втемную делать. Но и открыть всего — никак невозможно. Я тебе, как на духу скажу: нет у меня корыстных планов. Вот всем здесь есть, куда возвращаться. Есть ради чего и кого свою рухлядь прятать и разбогатеть. А мне некуда. Вот эта земля и эта река черная — всё, что у меня есть. И я хочу это спасти.

— Что это? — хмурился Ивашка. — Вот ож вновь темнишь!

— Нас спасти. Местных спасти. Темноводный спасти. Весь этот маленький мир! Вот ты разве не видишь, что здесь всё на волоске висит?

«Делон» пожал плечами. Мир был незыблем, только его маленькая личность нуждалась в защите, чтобы продлить бытие. Дурной вздохнул.

— Считай, как хочешь. Хоть — пророком, хоть — колдуном. Но я точно вижу крах всего, что мы строим. Начал всё рушить еще Хабаров. А добьют богдойцы. Никого на этой земле не останется. Превратится богатое Темноводье в пустынь. Только редкие тунгусы по лесам бродить будут.

Дурной, конечно, сгущал краски. Но, если «вещать», то уж по полной.

— И новый удар будет совсем скоро, Ивашка. Меньше полугода осталось. А сил для борьбы у нас совсем мало. Слушай же…