Темнейший путь

Глава 4 На самое дно и глубже

Тоска. Тоска, тощечка, тощища — самое главное чувство, которое ни на миг не отпускает человека в тюрьме. Это Мордан узнал довольно быстро, оказавшись в одиночной камере в тюрьме Виндхельма. Его бросили в каменный мешок пяти шагов в длину и четырёх в ширину. Охапка прелой соломы на полу да дыра для нечистот в дальнем углу — вот и всё, что в ней имелось. Заключённому оставалось или ходить от стены к стене, или валяться на соломе, крутить в пальцах фибулу Белки либо клык Рыжего — всё имущество, которое при нём оставили. Единственное, что не смогли у Мордана отнять и чем он с удовольствием пользовался — это воспоминания. Часами он перебирал их в памяти, начиная с самых приятных. Нарастающая тяжесть орехового удилища, которое сгибается под грузом попавшегося лосося. Замшелые надгробия фолкритского кладбища с полустёртыми надписями. Похвала старого Улрина перед всеми учениками за то, что самый первый решил задачку. Улыбка на лице Эйры при виде целой корзины корней Нирна, собранных им по берегам ручья в глухом распадке. Огненное заклинание, от которого впервые вспыхнул хворост под его рукой. Взгляд, быстрый, искоса брошенный, изумрудных глаз Белки, горячие поцелуи под грохочущий аккомпанемент грозы, сладкий вкус её слюны, отдававшей лесной земляникой. Настоящее Эльсвейрское Рагу и чувство удивительной лёгкости, вызванное махоньким глотком скумы.

Но незаметно приятные воспоминания сменялись тёмными, терзающими душу. Колено Болли на горле. Хруст птичьих костей под сапогом Тефара. Гулкий удар ноги Малога, выбивший из под него бочонок. Свист стрелы, выпущенной в него Белкой. Кривая распухшая нога, выглянувшая из задранной штанины. Вытягиваемый за золотую цепочку амулет с густо-синим самоцветом, заигравшим на солнце, как только седобородый десятник достал его из котомки Мордана.

Кулаки сжимались от бессильной ярости, перехватывало дыхание. И тогда память уступала место воображению. Он видел себя выпускником таинственной и манящей Коллегии магов Винтерхолда. Сладостные картины мести вставали перед глазами. Валяющийся на полу мёртвый Тефар с синим от отравы лицом. Болтающаяся в петле Белка. Красотка К’Хай-ла, испепеляемая теми самыми молниями, которым она же его и научила.

Раз в день этот водоворот воспоминаний и фантазий прерывался приходом тюремщика, который приносил краюху ржаного хлеба, миску грубой овсянки и кувшин ржавой воды. Он ставил это всё на пол перед решёткой, перекрывавшей вход в камеру, и уходил, чтобы через час вернуться и забрать пустую посуду. Первые две седмицы этим занимался пожилой бретон, громко шаркавший подошвами по каменному полу и кряхтевший всякий раз, когда наклонялся, чтобы поставить или забрать посуду. Сделав это для Мордана, он уходил, чтобы через минуту вернуться и так же поставить кувшин и миску перед решёткой в камере напротив. Поскольку маленькое зарешёченное окно под потолком очень скупо давало свет, в тюрьме царил вечный полумрак, и Мордан почти не видел другого заключённого. Он видел лишь, как за решёткой сгущался смутный силуэт, тощая рука, покрытая зелёно-серой чешуёй просовывалась между прутьями и забирала принесённое. Несколько раз Мордан окликал собрата по несчастью, пытался поговорить с ним, но не получал ответа.

Но потом пожилого бретона сменил молодой и рослый норд с постоянным румянцем на пухлых щеках. По неведомым Мордану причинам новый тюремщик сильно невзлюбил узника из камеры напротив и стал всячески над ним измываться: осыпать отборной бранью, плевать в еду и питьё. Когда заключённый однажды не выдержал этого и ответил что-то резкое, но неразборчивое для Мордана, краснолицый тюремщик придумал новое истязание. Принеся питьё и пищу для своей жертвы, он демонстративно вылил воду из кувшина на пол и сказал: «Ой, какой я неуклюжий: всё разлил! Ну, ничего, завтра я принесу тебе ещё». Но на следующий день повторилось то же самое, и на третий. Мордан наблюдал за этим с прохладным любопытством, как за единственным развлечением, разбавляющим его тоскливый бессобытийный день. На третий день, едва тюремщик ушёл, Мордан услышал странный сипящий голос:

— Эй, сссерый!

Мордан оторвался от поглощения овсянки и взглянул туда, откуда шёл звук. Узник в камере напротив приблизился к решётке и, держась обеими руками за прутья, высунул голову насколько смог. Стало видно, что это — аргонианин, разумный ящер из тех, что обитают в далёкой-далёкой провинции Чернотопье на юго-востоке империи.

— Сссерый! — опять позвал аргонианин.

Мордану не очень нравилось это обращение, намекавшее на цвет его кожи, но, внутренне поморщившись, он ответил:

— Что надо?

— Дай воды, — просипел ящер.

— Как я тебе дам воды, если между нашими камерами шагов двадцать? — спросил Мордан.

— Есссли я не попью сссегодня, завтра я уже сссдохну…

Голос у аргонинанина был глухой и слабый, выговор шипяще-свистящий, как у многих его соплеменников. Мордан повидал их среди различных путешественников, проезжавших через Фолкрит. В детстве они казались ему жутковатыми, потом наоборот — интересными, потому что были самыми непохожими на всех, как и он сам. Мордану стало жалко этого узника, которого уже третий день пытает жаждой красномордый. У Мордана был почти полный кувшин воды, он сделал лишь несколько глотков, планируя растянуть питьё на подольше. Но как передать его аргонианину? Если бы у него была какая-то длинная палка, то можно было бы аккуратно подвинуть кувшин по полу. Но где же её взять? Разве что наколдовать? Наколдовать…

— Эй, ящер! — позвал он аргонианина. — Я сейчас попробую пододвинуть к тебе свой кувшин. А ты постарайся его достать и не разлить.

Мордан пошевелил пальцами, как бы разминая их. Потом взял кувшин и, просунув его между прутьями решётки, поставил как можно дальше. Затем вызвал в памяти заклинание, позволявшее двигать предметы, не прикасаясь к ним, мысленно произнёс, вливая в него Разум, Чувство и Волю. Кувшин сначала слегка дёрнулся, и вода в нём колыхнулась, чуть не выплеснувшись через край, потом сдвинулся на вершок-другой, а потом плавно поехал, скользя по каменному полу, пока не добрался наконец до решётки противоположной камеры. Аргонинанин напряжённо следил за манипуляциями Мордана. Он со смесью страха и восторга прошипел: «Волшшшебник!», когда кувшин стронулся с места и поехал в его сторону, и схватил его, как только смог дотянуться и стал пить так жадно, что Мордан слышал булькающие звуки его глотков.

— Ссспасибо, сссерый! — сказал аргонианин, когда наконец напился.

— Меня зовут Мордан.

— А я — Ищщщет-Правду. Когда выйдешшшь, поищщщи меня в доках Виндхельма.

Когда выйдешь… Если бы Мордан знал, когда он выйдет! Он не раз пытался спрашивать об этом тюремщиков. Но старый бретон лишь молча отмахивался от него, а молодой норд бросил походя: «Когда ярл захочет провести суд над вами, пришлое отребье». Дни тянулись за днями, но ничего не происходило, ничего не менялось, и Мордану начинало казаться, что он состарится и умрёт в этом ненавистном каменном мешке. После случая с кувшином Ищет-Правду стал разговаривать с Морданом, но собеседник он был немногословный, о себе рассказывал мало да и о Мордане не много спрашивал. Узнав о том, как его подставили каджиты, ящер лишь усмехнулся и сказал:

— А чего ты хотел? Это же каджиты! Лучше в гнилом болоте утопиться, чем с каджитом сдружиться!

Но однажды утром в тюремный коридор вошёл какой-то незнакомый норд с окладистой чёрной бородой, в красивом праздничном кафтане, достал какую-то грамоту с привешенной к ней печатью и торжественно пророкотал, так что эхо его голоса отразилось от каменных тюремных сводов:

— Его сиятельство ярл Виндхельма Брунвульф Зимний Простор по случаю праздничного бракосочетания своей любимой внучки Валерики оказывает великую милость всем преступникам и отпускает их на свободу с условием, что они более не будут уличены в нарушении законов и обычаев. В противном же случае, если помилованный будет пойман с поличным повторно, то сразу будет приговорён к отсечению своей неблагодарной головы!

Мордан спросонья не разобрал эту торжественную тарабарщину, но когда решётка его камеры с лязгом отодвинулась и краснолицый тюремщик скомандовал: «Выметайся, серая сволочь!», он вскочил и рванулся, не веря в своё счастье и боясь, что всё это окажется сном, или что ярл отменит указ, или ещё что-то стрясётся, и он опять попадёт в свой каменный мешок, в котором — тысячекратно осмотренная — знакома каждая трещинка в кладке и каждая щербинка на каждом камне каждой стены.

Вырвавшись на свободу, Мордан сразу очумел от непривычного изобилия пространства, света, звуков и запахов вокруг. Глазам, отвыкшим от яркого света, было больно. Виндхельм давил на него высотой стен своих домов, узостью извилистых улочек, гомоном множества голосов горожан. Фолкрит по сравнению со столицей Истмарка был просто большой деревней, и все фолкритцы были, хоть и ненавистны, но знакомы Мордану в лицо и по имени. Здесь же среди множества людей, тут и там попадавшихся ему на пути, он не видел ни одного знакомого лица. Видел он лишь высоченные хмурые стены, угрюмые дубовые двери и лица жителей Виндхельма, смотревших на него с откровенным презрением и брезгливостью. Но он не был на них в обиде: он точно так же смотрел бы на грязного, оборванного, много дней не мывшегося человека, от которого, наверное, пахло, как от помойки, который медленно хромал вдоль узких улиц, толкая плечом спешивших навстречу прохожих и удивлённо вертя головой. Он шёл без смысла, без цели, просто куда несли ноги. Несколько раз ему попадались на глаза нищие оборванцы, и он полагал, что ему самому суждено пополнить их ряды. Вообще, Виндхельм Мордану не нравился: слишком холодно, слишком узкие улицы, слишком обветшалые стены, слишком суровые лица у прохожих. Нет, это точно не тот город, где он хотел бы жить.

Неожиданно в разговоре двух нордов, мимо которых Мордан прошёл, прихрамывая, он услышал фразу «… в доках вчера грузили…», и сразу же память услужливо достала слова, произнесённые с шипящим аргонианским акцентом: «… поищщщи меня в доках Виндхельма». Он остановился, развернулся, догнал тех двух прохожих и вежливо поинтересовался, как попасть в виндхельмские доки. Норды осмотрели его откровенно брезгливо, но в общих чертах объяснили дорогу. Мордан поблагодарил и отправился искать те самые малопонятные доки. Разумеется, он заблудился в лабиринте змеившихся улиц, и пришлось ещё трижды спрашивать дорогу, прежде чем ноги вынесли его к огромным воротам высотой в четыре человеческих роста. За воротами обнаружилась древняя каменная лестница, по которой он спустился и оказался в оживлённо-многолюдном порту Виндхельма. К длинным пирсам было пришвартовано несколько кораблей, на широкой каменной площадке между ледяной на вид рекой и высоченной городской стеной громоздились кучи ящиков, бочек и мешков. На специальных растяжках сушились рыболовные сети, на других растяжках вялилась разнообразная рыба. В толпе обычных людей, сновавших туда-сюда по порту, иногда мелькали городские стражники — в кольчугах, шлемах, с мечами или секирами на поясе или за плечом.

— Простите, не подскажите ли вы, где я могу найти аргонианина Ищет-Правду? — обратился Мордан к первому попавшемуся, которым оказался серокожий данмер с густыми седыми волосами, стянутыми в хвост наподобие конского. Но соплеменник даже не взглянул в сторону Мордана. Ничего не ответил ему ни босмер в зелёной куртке со странной бахромой по бокам рукавов, ни норд с плоским лицом и курчавой светлой бородой до середины груди. Зато нищий оборванец, сидевший у стены с протянутой рукой в ожидании милостыни, услыхал его вопрос и подсказал:

— Ящерицы все вон тама обитают.

И махнул рукой в сторону притаившегося в укромном уголке барака. Мордану было совершенно нечем отблагодарить сердобольного побирушку, и он лишь пробормотал: «Благослови тебя Кинарет!» и устремился в указанном направлении.

На пороге барака сидел скрестив ноги очень тощий аргонианин, одетый в такие лохмотья, что даже Мордан в своей давным-давно не стираной одежде рядом с ним смотрелся щёголем. Аргонианин имел чешую грязно-серого цвета, на голове у него красовалась маленькая корона из четырёх острых рогов. Глаза его были затянуты мутной плёнкой.

— Я ищу аргонианина Ищет-Правду, — сказал ему Мордан.

Плёнка с глаз исчезла, открывая узкие вертикальные зрачки в жёлтых глазах без радужки.

— Ты ищщщешшшь его, он ищщщет правду, и неизвестно, кто кого найдёт раньшшше, — пробормотал ящер и издал какие-то странные клекочущие звуки. Мордан не сразу понял, что это смех.

— Он там? — спросил Мордан, указывая на дверь.

— Может быть, — пожал плечами аргонианин.

— Я могу войти?

— Можешшшь, но учти, что в этом болоте водятся очень зубассстые крокодилы, — равнодушно ответил ящер, но потом вдруг схватил Мордана за руку холодными липкими пальцами. — Не одолжишшшь мне немного денег? Совсем немношшшко?

— Извини, у меня самого нет ни гроша, — сказал Мордан.

Аргонианин сразу утратил к нему всякий интерес, его глаза снова подёрнулись мутной плёнкой. Мордан открыл дверь и шагнул внутрь.

В бараке пахло болотом, трухлявым деревом, пылью, несколько тусклых светильников освещали довольно просторное помещение, сильно захламлённое разными мешками, ящиками, катушками канатов, какими-то инструментами. Вдоль трёх стен стояли двухэтажные нары, возле четвёртой стоял большой стол, за которым сидело несколько аргониан. Мордан стал присматриваться, пытаясь найти того, кого искал, но почти сразу услышал резкий вопрос:

— Что тебе тут нужно, чужак?

Вопрос задал крупный маслянисто-чёрный аргонианин с массивными закрученными назад рогами. Он сидел во главе стола.

— Доброго дня! — ответил Мордан. — Я ищу…

— Э, да это же мой ссспаситель! — внезапно услышал он знакомый голос. Из-за стола поднялся другой аргонианин, тот самый, который был единственным собеседником Мордана в тюрьме. У Ищет-Правду чешуя была болотного цвета с затейливым узором из более тёмных, почти коричневых чешуек. Вдоль нижней челюсти у него торчали шипы. Голова была увенчана двумя крупными прямыми рогами, на макушке красовался пучок костяных пластинок, напоминавших перья.

— Я пришёл к тебе, — смущённо сказал Мордан, — потому что просто больше никого не знаю в этом городе.

— И ты правильно сссделал! — сказал Ищет-Правду, подходя и дружески похлопывая его по плечу. — Я не дам тебе пропасссть.

Аргонианин церемонно представил Мордана своим сородичам, в первую очередь обращаясь к тому самому чёрному здоровяку по имени Склизкий-Хвост, который оказался предводителем аргонианской артели. Отдельно он познакомил Мордана со своей невестой, щупленькой аргонианкой с симпатичными жёлтыми пятнами на щеках и маленькими рожками, украшенными множеством золотых и серебряных подвесок, которая носила довольно странное для человеческого уха имя — Прекрасный-Крокодил. Ищет-Правду попросил у Склизкого-Хвоста ссуду из общей кассы докерской артели, и, получив её, повел Мордана в город. На выходе они остановились возле того самого странного серого ящера, и Ищет-Правду ткнул в него пальцем и сказал Мордану:

— Это Ныряет-Глубоко. Ни в коем ссслучае никогда не одалживай ему деньги.

— Почему? — удивился Мордан.

— Он променял свой разум на ссскуму.

Ныряет-Глубоко приоткрыл один глаз и прошипел в ответ:

— Я сссамый разумный из здешшшних аргониан. Вы меняете сссвой труд на грошшши, а я ныряю ссс головой в сссамое счастье.

— Вот видишшшь, — сказал Ищет-Правду. — У него сссовсем мозги набекрень.

В городе они пришли в приличную таверну, и Ищет-Правду оплатил для Мордана ужин и ночлег, да ещё и дал денег на покупку свежей одежды. На протесты Мордана, который говорил, что понятия не имеет, когда и как сможет вернуть долг, Ищет-Правду отвечал, что это всё они решат завтра. В эту ночь Мордан, объевшийся вкусной — особенно после тюрьмы — еды, впервые за много дней спал на настоящей кровати, а не на земле, не на соломе, не на мху, и спал под крышей, а не в лесу, не в пещере и не в каких-нибудь руинах.

Утром Мордан, одетый в чуть поношенную, но приличную одежду, стоял на пирсе рядом с Ищет-Правду, который вёл переговоры со Склизким-Хвостом. Так уж сложилось, что в большинстве скайримских портов именно аргониане были главной рабочей силой. Ищет-Правду хотел пристроить Мордана в артель, хотя он и был чужаком. Склизкий-Хвост был не в восторге от этой идеи, но готов был дать данмеру шанс. Мордан почти не участвовал в переговорах, лишь изредка немногословно отвечая на вопросы о своём прошлом. Ему было всё равно: доки так доки. Он не видел для себя никакого будущего: мечта о магии, о Коллегии, которой он так грезил много дней, лежала в руинах. Что ж, можно и потаскать мешки да ящики, если это единственная возможность не умереть с голоду. В конце концов, Ищет-Правду уломал Склизкого-Хвоста, и Мордан влился в дружные ряды докеров Виндхельма. Ему даже отвели место на нарах и за общим столом в аргонианском бараке, поскольку заработка грузчика не хватило бы на то, чтобы оплачивать стол и кров в городе.

Первые дни у Мордана к вечеру ломило спину и ныла покалеченная нога. Он ел, даже не понимая что именно, падал на соломенный тюфяк и засыпал мёртвым сном, чтобы утром с трудом продрать глаза, быстро позавтракать и идти вновь таскать бесконечные мешки, сундуки и ящики. Впрочем, изредка выпадали дни, когда в порту не оказывалось кораблей, стоящих под погрузку-разгрузку, и тогда можно было выспаться и сходить погулять в город, поглазеть на прохожих, послушать сплетни, о которых судачат на рынке.

Однажды во время разгрузки, когда они вдвоём с Ищет-Правду раскачивали тяжелейший сундук, чтобы оторвать его от палубы, Мордан предложил:

— А может, я его заклинанием передвину? Как кувшин тогда, в тюрьме. А?

— Не ссстоит, — сказал Ищет-Правду. — Никто не любит колдунов: магия всех пугает. К тебе и так, знаешшшь…

Мордан знал. Он был достаточно умён, чтобы заметить настороженное отношение к себе со стороны всех аргониан, кроме Ищет-Правду и его невесты с жутким именем. Хуже, чем к Мордану, относились только к Ныряет-Глубоко, который то работал со всеми, то валялся где-нибудь в блаженном забытьи, и Склизкий-Хвост при каждом расчёте грозился, что больше не заплатит ему ни септима. Сначала Мордан не обращал внимания на отношение к себе, но постепенно эта невидимая глухая стена начала его беспокоить. Стали возникать трения, особенно с двумя ближайшими сподручными начальника артели. Это были Джа-Шебек, приземистый, широкоплечий, почти квадратный, и Нивам-Ба — долговязый и очень тупой. Они ужасно напоминали Мордану парочку двух других прихлебателей — Фира и Камерата, крутившихся вокруг главного фолкритского заводилы Болли. Сначала он решил никак не отвечать на их подначки, надеясь, что им наскучит и они прекратят его задевать. Но это не сработало. Тогда он решил посоветоваться с единственным приятелем — Ищет-Правду. Тот поскрёб когтями чешуйчатый затылок и сказал:

— Тебе надо выссставиться.

— Что-что надо?

— Выссставиться. Выссставить угощщщение для артели.

Идея показалась Мордану очень удачной. В первый же выходной день он приволок с рынка две тяжеленные корзины — одну с мёдом и элем, а другую — с овощами и разнообразной рыбой, которую аргониане особенно любили. Скромница Прекрасный-Крокодил, служившая в артели стряпухой, приготовила отличный обед, и в бараке случилась отличная пирушка. Ящеры были рады дармовому угощению, все ели, пили, дружески хлопали Мордана по плечу, и ему показалось, что лёд в общении удалось сломать. В числе сидевших за столом был и Ныряет-Глубоко. Ел он мало, к кружке с элем прикладывался редко.

— Не любишь эль? — спросил его Мордан.

— Не очень. Не мой напиток. А вот ссскажи, сссерый, пробовал ли ты когда-нибудь ссскуму? — спросил аргонианин.

— Пробовал, — честно признался Мордан.

— И как тебе?

— Понравилось.

— А сссколько раз ты её пробовал?

— Один.

Ныряет-Глубоко засмеялся своим клекочущим смехом.

— Один! Значит, сссчитай, что ни разу не пробовал!

— Это почему же? — удивился и даже как-то обиделся Мордан, слегка захмелевший от эля.

— Потому что ссс одного раза нельзя понять всссю сссладость и весссь ужассс ссскумы, — сказал Ныряет-Глубоко.

— Ужас? Какой же в ней ужас? От неё наоборот — все страхи уходят, на душе становится так легко, так светло.

— Я же говорю: щщщитай не пробовал! Вот попробуй хотя бы разок ещё, тогда и поговорим.

— Да где же я её попробую? Она же под запретом в Скайриме. Меня однажды каджиты угостили, но тех каджитов теперь — ищи-свищи!

Ныряет-Глубоко наклонился к уху Мордана и тихо прошептал:

— Я помогу доссстать. Пойдём сссо мной.

— Да куда же я пойду? — Мордан обвёл рукой стол, осматриваясь. Но Ищет-Правду и Прекрасный-Крокодил удалились в уголок и ворковали друг с другом, Нивам-Ба что-то горячо доказывал Джа-Шебеку, а тот лишь отмахивался и язвительно отвергал его слова, и оба обращались за поддержкой к Склизкому-Хвосту, который слушал их вполуха, а всё своё внимание сосредоточил на большом фаршированном карпе.

— Пошшшли, пока они все погрузились в сссебя и не вынырнули обратно! — Ныряет-Глубоко потянул его за рукав.

И Мордан потихоньку удрал со своей собственной вечеринки, усмехаясь внутри от нелепости этого поступка. Ныряет-Глубоко отвёл его в город, в район, который назывался Квартал серых, потому что населяли его преимущественно данмеры, перебравшиеся сюда из Морровинда. В одной неприметной лавчонке он представил Мордана купцу по имени Сибор — коротконогому плешивому тёмному эльфу с одутловатым лицом и бегающими глазками. Он был похож на жабу, проглотившую золотую монетку.

— Мы пришшшли за тем же, зачем всегда, — сказал ящер, понижая голос и подмигивая. Сибор покивал и достал откуда-то из под прилавка два небольших сосуда, формой напоминавшие маленькие амфоры, но лишь с одной ручкой. Мордан заплатил, удивившись немалой цене скумы, и Ныряет-Глубоко потащил его обратно в порт, в самый конец самого дальнего пирса, где уселся, свесив босые ноги над тёмной водой Белой реки.

— Здесссь я большшше всего люблю вкушшшать, — сказал он, прикладываясь к сосуду со скумой.

— Здесь, на пирсе? — удивился Мордан. — Почему?

— Потому что пирс это несбывшшшийся мост, — загадочно ответил Ныряет-Глубоко. — Сссадись рядом.

Мордан сел рядом и тоже «вкусил». Скума подействовала не так быстро, как в первый раз. Но подействовала подобным же образом, и вновь его душа улетела бродить куда-то в бесконечные пределы Этериуса, плана бессмертных, который, как уверяют жрецы, служит источником магии и тайных искусств для бренного мира…

На следующий день, когда про скуму узнал Ищет-Правду, он накинулся с кулаками на своего серокожего сородича и жестоко поколотил Ныряет-Глубоко, а потом долго орал на Мордана, обзывая его слабоумным дуралеем, безмозглым пнём и ещё множеством всяких обидных слов, половину из которых Мордан даже и не слыхал никогда. Ищет-Правду уверял, что Мордан собственными руками сгубил свою жизнь, и не желал слушать никакие возражения. Они крепко поругались в то утро, а уже вечером Мордан, усталый, расстроенный, обозлённый, опять сидел рядом с Ныряет-Глубоко и «вкушал» на несбывшемся мосту.

Всего за несколько дней Мордан осознал, о чём говорил Ныряет-Глубоко, рассказывая про всю сладость и весь ужас скумы. Его дни очень быстро превратились в одноцветную утомительную круговерть, наполненную лишь одним — ожиданием вечера и жаждой вновь испытать то самое, пьянительное и необъяснимое отделение души от телесной оболочки и полёт в неведомый невидимый мир. Довольно скоро заработка стало не хватать на то, чтобы ежедневно покупать скуму. И какими же мучительными и тягостными были дни невольных пропусков, как болела по утрам каждая мышца в его теле, как тяжело и мучительно рвало его от любой пищи и даже питья.

Поначалу он стеснялся своей слабости и употреблял скуму тайком, в тёмных уголках порта вместе с Ныряет-Глубоко, и потом, сам не помня как, приползал в барак и падал на нары, чтобы до утра витать в прекрасных запредельных мирах. Но скоро похолодало, на улице всё время шёл снег, и тогда Мордан стал глушить скуму прямо в бараке под презрительными взглядами аргониан. Ему было всё равно. Чтобы скума подействовала, её требовалось всё больше и больше. Блаженные времена, когда его уносило в Этериус с одного-двух глотков, давно канули в прошлое. Однако денег он получал меньше и меньше, потому что тело его чахло, и таскать громоздкие грузы ему было всё тяжелее, больше требовалось перерывов, чтобы отдышаться и собраться с силами. Но и это его не заботило. Мордана злило лишь, когда не хватало монет на очередной визит в лавку к Сибору.

Вечера разделились на те, когда было, и — когда не было. Если ничего не было, он лежал лицом к стене, скрутившись в позу зародыша, и скрипел зубами от тоски и ломоты во всех суставах. А когда было, Мордан лежал, погружаясь в блаженство, и мир казался ему изящным и хрупким, словно статуэтка, вырезанная из клыка хоркера. В минуты отрезвления он пытался говорить с товарищем по несчастью:

— Мы же тонем, Ныряет-Глубоко! — говорил он в тихом отчаянии. — Мы же падаем всё ниже и ниже, и скоро разобьёмся вдребезги.

— Ты не понимаешшшь, — отвечал ему Ныряет-Глубоко. — Вы, сссухопутные, ничего не сссоображаете: мы не тонем, мы — ныряем, на самое дно и глубже!

— Как можно нырнуть глубже дна?

— Ты не понимаешшшь… Доссстаточно перевернуться, чтобы дном ссстала поверхность.

Мордан не понимал заумных рассуждений Ныряет-Глубоко, но, впрочем, его не понимал никто, возможно, даже он сам. Через какое-то время непонимание стало постоянным ощущением Мордана: порой он вдруг находил себя на палубе какого-нибудь корабля с мешком на спине и совершенно не понимал, нужно ли нести его в трюм или наоборот — на пристань. Часто он не понимал, чего от него хотят, когда обращаются с каким-то вопросом. Так же он не понял, что произошло одним вечером в бараке между Ищет-Правду и другими ящерами.

В тот вечер Мордан и Ныряет-Глубоко смогли с трудом наскрести всего на один сосуд скумы, поделили его пополам, но этого было недостаточно, чтобы полноценно забыться. Мордан лежал в каком-то полуосознанном состоянии и безучастно наблюдал за тем, что происходит в бараке.

— Ссскоро приплывёт Тёмный, — заговорил Джа-Шебек, обращаясь к Склизкому-Хвосту. — Кого-то нужно будет ему отдать.

— Да, — кивнул Склизкий-Хвост, отхлёбывая из кружки с элем.

— Кого мы отдадим из этих?

— Обоих, — ответил Склизкий-Хвост.

— Вы не отдадите данмера! — вмешался в их разговор Ищет-Правду.

— Тебя забыли ссспросить, — презрительно бросил ему Склизкий-Хвост.

— Я сссерьёзно! — заговорил Ищет-Правду, агрессивно повышая голос.

Мордану стало неинтересно, и он отвернулся к стене. А когда повернулся обратно, то увидел, что Склизкий-Хвост вместе со своими подпевалами пинают ногами лежащего на полу Ищет-Правду. На мгновение Мордан оторвал голову от нар: в этой картине, когда трое топчут одного лежачего, было что-то знакомое. Но что именно, он не смог вспомнить. Это было неприятно, и он опять отвернулся к стене.

Несколько дней Мордан промучился без капли скумы. Для Ныряет-Глубоко они дались ещё тяжелее. Но когда, накопив нужную сумму, оба явились к Сибору, торгаш заявил им, что цена временно выросла вдвое.

— С какой стати?! — возмутился Мордан.

— Нет поставок из Морровинда, корабли не ходят из-за осенних штормов. У меня осталось совсем немного.

Как ни возмущались данмер и аргонианин, но купец не уступил ни септима, и они вновь купили один сосуд на двоих. Всю дорогу до порта Ныряет-Глубоко стенал и ныл, умолял отдать скуму ему, твердил, что ему намного хуже, чем Мордану, а значит, ему нужнее. Мордан, конечно, на это никак не соглашался, и уже в порту между ними началась настоящая драка. Мордану удалось завладеть заветным сосудом, но ящер пытался вернуть его себе. Поначалу они обменивались толчками и тычками, а потом Ныряет-Глубоко как-то умудрился вырвать скуму из рук Мордана и попытался убежать. Мордан кинулся за ним, догнал, повалил и вцепился ящеру в горло. Аргонианин сначала пытался сорвать руки Мордана со своего горла, а потом впился когтями противнику в лицо. Мордан взревел от боли, чувствуя, как острый коготь ящера насквозь протыкает ему щёку и упирается в стиснутые зубы. Он выпустил горло Ныряет-Глубоко, дёрнулся, ещё больше раздирая щёку, а потом с размаху ударил аргонианина кулаком в висок. Ящер дёрнулся и обмяк. Тогда Мордан быстро обшарил его и нащупал заветный сосуд. Кровь хлестала из разорванной насквозь щеки, заливая самого Мордана, Ныряет-Глубоко, заснеженные камни портовой мостовой. Но Мордан не чувствовал боли. Он боялся лишь, что через дырку в щеке скума может пролиться, поэтому плотно зажал её ладонью, прежде чем зубами сорвать пробку и вылить в рот всё содержимое сосуда. Скума привычно обожгла горло и пищевод, в ушах зашумело. Мордан поднялся, минуту постоял, покачиваясь из стороны в сторону, попытался пойти в барак, но споткнулся об лежащего на спине Ныряет-Глубоко и упал, больно ударившись лицом о камни. Кажется, на минуту-другую он даже потерял сознание, а когда пришёл в себя, то увидел рядом с собой кого-то высокого и худого, закутанного в чёрный плащ. Рядом с ним был Склизкий-Хвост, чуть позади них — Джа-Шебек и Нивам-Ба.

— Эти что ли? — хриплым голосом спросил незнакомец и брезгливо ткнул носком сапога руку Мордана.

— Да, эти, — ответил Склизкий-Хвост.

— Совсем какая-то дрянь, — проворчал высокий. — Впрочем, это неважно. Ладно, грузите их в баркас.

Потом он заметил, что Мордан на него смотрит, наклонился, что-то пробормотал, и разум Мордана погрузился в беспросветную тьму, на самое дно и глубже.