Темная гора

Глава первая Анналы Торкоса

В спешке мы покидали негостеприимный мир Воителя. Наше отбытие походило на бегство — с лязгом упали заслонки на смотровые щели перископов, взвыли двигатели камор совмещения и с грохотом закрылись створки, едва только успели втянуть пандус.

Не помню точно, сколько дней мы провели здесь, исследуя земли, что раскинулись под лучами пурпурного светила. Ничто поначалу не предвещало такого исхода. Шла обычная работа: ученые собирали образцы всего, что привлекало их внимание, я проверял тяги и балансиры, остальным тоже хватало дел.

Местные обитатели — огромные бесформенные туши — медленно перекатывались в долинах между холмами, выедая широкие полосы в плотном травяном ковре. Были у этих мясных гор мозги или нет — выяснить мы не успели — у них началась пора брачных игр.

Много удивительных и странных миров я посетил с тех пор как стал механиком звездной машины «Парис», немало забавных и отвратительных существ повидал, но такое буйство плоти повергло меня в ужас. Они парами сползались в ложбины и там сливались воедино в гигантские шары с многочисленными щупальцами-отростками. Бесчисленными змеями тянулись эти щупальца друг к другу, сплетаясь и расплетаясь. Ученых это зрелище привело в восторг, но соратники сразу же почуяли неладное и вернулись в машину, а за ними последовали наблюдатели-зораптеры.

Шум и крики привлекли мое внимание, я выбрался к пандусу и увидел кожистые пузыри величиной с многоярусный дом. Выпирающие из них отростки покрылись шипами. Я успел лишь спросить — что происходит — как все кончилось. Вернее началось!

Беззвучно лопнули шары, на их месте образовались черные озерца. В следующий миг они взбурлили, ударили фонтанами во все стороны и потекли маслянистыми потоками, стремительно разбухая. Растаяли полупрозрачные ветки кустарника, исчезли синие гроздья мшаника на серебристом песке, сгинула красная трава — все залила булькающая и пузырящаяся жижа.

Кто-то из ученых пробормотал, что скоро все вернется в первоначальное состояние. На него посмотрели как на безумца: волны черного прилива накатывали на пологие холмы, все, что росло и двигалось, было поглощено разнузданной плотью, и на наших глазах от горизонта до горизонта разлился океан тьмы.

Черная слизь облепила скалу, на которой разместился наш лагерь. Казалось, еще миг — и она разъест каменные глыбы, а потом ворвется в звездную машину, пожирая всех…

И тогда страх обратил нас в бегство. Оси сополженных камор были совмещены с непристойной поспешностью, а балансиры не все закреплены. Вот потому при возвращении нас так тряхнуло, что я приложился лбом к распорке.

Когда мы вышли из «Париса», многие из людей благодарственно обратили ладони к небесам.

В Микенах был вечер: облака уже налились лиловым, а внизу, в долине, светятся городские огни. Позолоченные купола академии Бероэса отсвечивают угасающим солнцем, их теплое сияние перечеркнуто канатами подвесных дорог. Свободные гондолы ждали нас, но по традиции мы не торопясь сойдем по мощеным улицам, посидим немного на широких ступенях у памятника Первому Ментору, а уж потом разойдемся по домам. Тем, кто ходит к звездам, недостойно спешить и суетиться на родной земле.

За нашими спинами — остроконечные громады звездных машин. Слабый дробный стук означал, что разгрузка идет вовсю. Ветер дул с моря, но и он пах корицей. Пряный и немного едкий запах смывки исходил отовсюду. Казалось, не только одеяния, но и поры наши сочились ароматами очистительных ванн. Когда я вернусь домой, Бубастис, старый кот, опять недовольно поведет носом, но не поднимется со своей подушки, жена проведет пальцем по моей скрипящей от чистоты коже, обнимет, но после вечерней трапезы, перед тем как пройти к ложу, все-таки опрыскает меня благовониями. А дети. Сет и Ашок, будут скакать вокруг, распевая дразнилку про пахучего слона, и наперебой требовать подарков.

С подарками приходилось хитрить. Все, что бралось на мирах, выносить из хранилищ запрещалось настрого. Даже камешка нельзя принести домой. Кто знает, какие хвори могли затаиться в мельчайших трещинках, недоступных смывке! Поэтому я загодя набрал на рынках Картаггана раскрашенных галек и кусочков смальты да разорился немного на пару хараппских резных амулетов. Перед сном опять буду рассказывать о подвигах отважного папочки, который; ради того, чтобы порадовать своих сынов, бесстрашно проникал в заброшенные города и откалывал от загадочных изваяний кусочки на память…

У них глаза разгораются, засыпают с трудом, а снятся им, наверное, далекие неведомые миры, страшные чудовища и отважные путешественники, такие же храбрые и непобедимые, как их отец. Знали бы детки, что нет на далеких мирах ни городов чуждых, ни обитателей таинственных и злобных… Почти все иные земли безжизненны и пустынны, и лишь кое-где встречаются растения и животные, глупые и бессловесные, но очень порой опасные! Знали бы детки, что их папочка очередной мир порой даже разглядеть не успевает, поскольку хлопот ему хватает по самый кадык — надо следить, чтобы поворотные механизмы камор были в порядке, а для этого сцепные зубчатые колеса и суставчатые рычаги должны постоянно смазываться, а еще надо присматривать за охлаждением медных проводов, идущих от накопительных чанов к гудящим цилиндрам двигателей. Шесть искусных помощников под моим началом, а все равно не хватает рук. Соратники избегают металлических устройств, откровенно побаиваясь холодной стали, теплой бронзы и сияющего орихалка. Ну а те, которые не боятся, — бестолковые, в машинное помещение их пускать нельзя — затянет, раздавит…

Каменные ступени местами были огорожены, там родосские каменотесы заменяли плиты красного и белого мрамора, выщербленные и стертые чуть ли не насквозь бесчисленными ногами. Рядом с мастерами ползали некрупные соратники, выделяя на стыки клейкие нити.

Неторопливый разговор увял. Вот Демен поднялся с места, кивнул всем и пошел в сторону Гончарной, уворачиваясь от тележек разносчиков пива. Потом ушли Артак и Чень, а за ними потянулись другие. Остались только я и Варсак. Сердцем я уже был дома, на улице Львиных Ворот, только вот бессемейному Варсаку спешить некуда.

— Ну пошли к нам, что ли, — как всегда, пригласил я, вставая со ступеней.

Но он пообещал навестить мое семейство завтра. Однако вместо того, чтобы распрощаться и сразу уйти, стал многословно объяснять, что, мол, немного надо отдохнуть, прийти в себя после трудной работы, да и еще много всяких дел…

Глаза при этом он отводил в сторону, что было совершенно не похоже на прямодушного Варсака.

— Что с тобой? — спросил я его.

Он замолчал и снова опустился на каменную плиту.

— Мне предлагают хорошее место, — сказал он наконец. — Приличное жалованье, славная работа…

Теперь уже надолго замолчал я.

Вечерняя жизнь Микен бурлила на площадях и улицах. Крики зазывал, песни бродячих аэдов, застольные речи под большими полосатыми навесами, которые тянулись вдоль стены из огромных глыб, во времена незапамятные окружающих лабиринт древнего городского ристалища… В лавках, приютившихся в проломах стены, бойко шла торговля ночным товаром: звенело стекло бутылки, выпавшей из руки пьянчужки, трещали цикады в маленьких серебряных клетках — их разбирали любовные пары, в дальнем углу полог словно озаряло молниями — там торговали новинкой, пользующейся успехом у богатых домовладельцев и праздных заморских гостей, — светильниками наподобие тех, что мы используем на темных мирах, только небольшими и быстро приходящими в негодность из-за почти сразу сгорающих угольных стержней. Недавно, я подарил жене такой — хватило только на время ужина. На звездных машинах светильники заключены в толстые стеклянные сосуды, из которых выкачан воздух. Молния, идущая из накопительных чанов, там бьется не меж угольных стержней, а заключена в тонкую паутину из тайного сплава. Во время похода Варсак и его подручные следили за тем, чтобы пища невидимым соратникам поступала в накопительные чаны вовремя и правильно, а медные и железные пластины заменялись по мере истончения. Но кто же теперь заступит на его место?

— Что за работа такая? — спросил я. — Почему глаза прячешь, будто тебя в позорные деревни ссылают?

— Скажешь тоже! — Варсак в сердцах сплюнул. — Меня берут в гоплиты, в Черную фалангу. На днях отбываю в Мемфис.

Я присвистнул. Не ожидал такой прыти от него. Ай да Варсак-простак! Не иначе, как его соплеменники устроили. Работа ему предстоит, что говорить, тяжелая, но если жив останется, то может перейти в касту воинов.

— Так тем более пошли ко мне, а то жена не простит, что прощаться не привел. Отпразднуем…

— Успею еще попрощаться, вот завтра и зайду, а сейчас сил нет, да и несет от меня!

— Я тоже не фиалками пахну!

Мы встали с широких каменных ступеней и пересекли площадь, выйдя к переулку Медников. Уличные фонари уже светили ровным желтым светом. Где-то далеко над морем полыхали зарницы, в их бледных вспышках темными иглами Проступали острые шпили башен — жилищ ночных и дневных соратников.

По дороге Варсак признался, что еще перед нашим походом на мир Воителя он встретил дальнего родственника, тот и познакомил с одним важным лицом из герусии, ну а последний обещал внести его имя в нужный список взамен своего увечного сына. И внес.

— Откуда только у тебя родственники берутся! — воскликнул я. — Ты же недавно говорил, что родных и близких на тысячи стадий вокруг нет!

— Я тоже так думал, а оказалось — есть, — ответил Варсак.

Он мне как-то рассказал о своей родне. Две или три дюжины лет назад почти вся его родня жила в небольшом поселке где-то в Двуречье. Потом всем поселком они переселились аж за край света, а точнее — в Восточную Гиперборею, соблазнившись большими земельными наделами и освобождением от налогов на дюжину дюжин лет. А еще задолго до того на те края упал большой небесный камень. Столичный город Тангас Ка разнесло в пыль. Людей и соратников побило без счета. Переселенцам там живется вольготно, они прижились на новом месте, пустили корни. Повезло им, жребий мог выпасть и на заселяемый мир. Звали Варсака к себе, да только скучно ему в земле ковыряться. В гости однажды съездил. Рассказывал, что леса там густые, дикие, охотиться можно, не рискуя нарваться на укоризненный взгляд блюстителя жизни. Правда, в последние годы беглые чинцы стали пошаливать на дальних границах, были случаи угона оленей, а близ озера Байгабаала чуть до смертоубийств не дошло, менторы вовремя вмешались, вправили мозги…

Варсак родню свою не забывал, но когда моя жена все пытала его, почему родичи ему хорошую девушку не сосватают, отшучивался и говорил, что хороших девушек надо беречь для обстоятельных домоседов, а ему вполне хватает толстозадых шлюх, потому что семейная жизнь для него вроде как ромашка для соратников.

Что ж, теперь, если удача не оставит его, путь в касту воинов ему открыт.

Нос от меня и семейства моего воротить он, конечно, не станет, да только у него новые знакомые появятся, к тому же гоплиты редко покидают свои лагеря.

Проводив меня до перекрестка Трех Фонтанов, Варсак махнул рукой, прощаясь, и свернул вниз, к большим коробкам многоярусных домов для бессемейных и малоимущих, откуда доносилась разудалая музыка вперемешку с женским визгом и хохотом. Он шел, не оборачиваясь, и вскоре исчез в темной аллее. А я поспешил к своему дому.

Как славно после тяжелой работы упасть в свое любимое сиденье и откинуться головой на мягкую подушку, расшитую желтыми и пурпурными цветами. Жена подносит охлажденное питье, Бубастис трется о ноги и мурчит, что твой двигатель, сыновья скачут вокруг и требуют подарков, а из кухни плывет аромат шипящего на вертеле большого куска рощеного мяса, нашпигованного солеными каперсами да основательно натертого чесноком и базиликом… Я представил себе, как ворчит, расставляя посуду, старая Нефер, которая прислуживала еще моему отцу и отцу моего отца, как вносят блюда с овощами и крепко наперченным рыбным супом, в животе у меня заурчало, и я прибавил ходу.

Миновав фонтаны, я подошел к ограде моего дома. Окна второго яруса темны, значит, дети спят, а в людской горит, как положено, свет. Мне по средствам иметь привратника, но чин не позволяет. Если через пару лет, к сорока годам выслужусь до кибернейоса группы, тогда можно будет держать и привратника, и носильщиков. По мне — сидел бы дома да жирок нагуливал — только домоседу чинов не видать. А значит, и дом плохонький полагается в Старых Микенах, далеко от моря, прислуги никакой — разве каких увечных выделят, а стоящую изымут, даром что кое-кто в семье нашей вырос. Не для того мои служилые предки горбатились, чтобы я на ветер пустил достояние рода!

Неладное я заподозрил, обнаружив, что двери не заперты. Быстро прошел в гостиную залу и увидел в слабом свете уличного фонаря, что дом мой пуст! Пропал большой дубовый стол, исчезли скамьи, крытые Цветными покрывалами, а там, где стояло мое любимое кресло, — темная плешь каменных плит… Пропало все: вазы с цветами и стойки с праздничной посудой, светильники в углах и ковры на стенах, — словно ловкие воры пробрались в дом и не спеша очистили его до голых стен, забрав даже подушку Бубастиса. Страх обуял меня, когда я подумал о жене моей, благонравой Феано, и о детях. Но только я направился к спальням, как из арки, ведущей во внутренние покои, появились какие-то люди. В руках одного из незваных гостей был светильник, и я разглядел шитый золотыми нитями знак паутины на головной повязке. Не знаю, что меня напугало больше — внезапное опустошение моего жилья или неожиданное появление служителей Дома Лахезис…

В лунном свете мраморная колоннада выглядела зловеще, словно огромные свечи из белого сала подпирали ребристый потолок, грозящий смять их своей тяжестью, раздавить, размазать по полу. Меня торопливо влекли мимо высокой стены, с двух сторон учтиво, но крепко придерживая за локти. Впереди шел высокий чинец, тот самый, чья головная повязка ввергла меня в ужас. Я не знал за собой проступков, требующих к моей не столь значительной особе внимания таких высоких лиц, озабоченных безопасностью Троады. Возможно, недоразумение или навет, но и тени сомнения хватит, чтобы меня раздавили, как свечу.

Колоннада вела к многоярусной башне на скале Сераписа. Говорят, в ясную погоду из ее верхних смотровых щелей можно разглядеть африканские берега. Вряд ли служители Высокого Дома предаются столь бесполезному занятию. Их долг всматриваться в сердца людей и пресекать дурное, непотребное, злое… Но сердце мое чисто, ни в чем я не повинен, твердил я себе и гнал прочь шальную мысль вырваться, проскочить сквозь темный боковой проем к берегу и уйти вплавь. Это была плохая мысль — ночью со скал можно совершить прыжок только к праотцам. Да и угловатая тень соратника, мелькнувшая в боковом проходе, подсказала мне, что выбраться отсюда без дозволения никому не удастся.

Решетчатый подъемник скрипел и дергался. Наверно, двигатели здесь старые или плохо отлаженные, да и шкивы смазать не мешает, тросы визжат…

Меня ввели в большую комнату, ярко освещенную мертвенным сиянием новых светильников. Старец в оранжевой тоге, восседавший на высоком стуле за круглым столом, заваленном бумагами и свитками, поднял глаза и вялым движением пальца отослал служителей. Указал мне на скамью напротив, а когда я опустился на нее, спросил тихо:

— Таркос, сын Эвтимена, назовешь ли сам причины, которые привели тебя к нам?

Я хотел сказать, что привели меня сюда не причины, а здоровенные служители, но смолчал. Хоть не было на нем знаков службы и лицо у него было доброе, мои шутки ему могли не понравиться. Да и хотел бы я посмотреть на того смельчака, кто осмелится здесь балагурить.

Выждав немного, старец опять спросил:

— Поклоняешься ли ты Будде всеблагому, а может, Сыну Гончара, что вылепил человека из глины? Ходишь ли ты в храм Митры или на капища иных богов?

— Нелегко мне ответить на твои вопросы, достойнейший, — ответил я учтиво сводя ладони. — Судьба жены моей и детей больше волнует меня в столь позднее время, нежели вопросы веры. А что касается богов, то отец мой кадил Гефесту-кузнецу, покровителю нашего рода.

— Эх-хе-хе, хлопот с вами, неразумными, — закряхтел старец и, поднявшись с места, звякнул в колокольчик. — Знаю я механиков звездных машин, все вы безбожники! Ну идем, посмотрим, что за тобой числится…

И он заковылял к полкам, уставленным толстыми книгами и большими свитками, и даже не обернулся посмотреть, иду я за ним или нет. В арочном проеме возник соратник и последовал за нами длинным узким коридором, что открылся за неприметной дверью сбоку. Так мы шли — впереди шаркал старец, я же старался не наступить на края его тоги. Сзади неслышно перебирал своими шестью ногами крупный, размером с большую собаку, соратник. Его шипастые жвала были опущены, но я знал: одно неосторожное движение или беззвучная команда старца, как в тот же миг я лишусь ног или головы. Второе предпочтительнее, меньше мучиться.

Но я не безумец, чтобы в этих стенах угрожать кому-либо, тем более этому доброму старику. Что с него взять, мелкий служитель! Пустыми вопросами хотел меня смутить для строгости, а теперь препровождает к тому, кто разберется с недоразумением и велит отпустить. Проступков за мной нет, а потому скоро все разъяснится, я вернусь домой, а там все как прежде…

Коридор уходил все дальше и дальше, теряясь в полумраке, и с каждым шагом моя надежда на благополучное возвращение увядала, а страх рос.

Наконец мы остановились у двери, на которой были вырезаны три скорпиона один над другим. Соратник остался у входа, а мы оказались в комнате с низким потолком. Здесь были еще двери и отверстия в стенах, обитых тканью красного, а вернее даже — багряного цвета. Ох как не понравились мне эти стены! Сразу вспомнились слухи и неясные намеки на судьбу злодеев в узилищах Дома Лахезис. Доводилось мне общаться по работе не раз и не два со служителями золотой паутины. Всякое бывало в наших походах — то исчезнет в чужих землях кто из людей, то машины без причины ломаются, и надо выяснить, нет ли здесь какого умысла безумного. Служители разговаривали с нами учтиво, кичливости не выказывали. Простодушный Демен. спросил даже напрямик, правда ли, что у них в тайных подземельях имеются особо выращенные и на пытки натасканные соратники. Оба служителя долго и искренне смеялись, а отсмеявшись, пояснили, что лишь больные, то бишь безумные, могут зло творить, а больных лечить надлежит, а не пытать. Один из служителей даже предложил Демену зайти к ним, посмотреть, но мой помощник вовремя спохватился, шутке улыбнулся и больше вопросов не задавал, но только потом весь день ходил скаля зубы — судорога у него случилась с большого перепуга.

Не к добру я вспомнил Демена, потому что как увидели нас служители, на которых золотого шитья было столько, что и смотреть-то страшно, так повскакали с мест и выстроились с поклоном вдоль стены. Тут я свой гиматий чуть не обмочил! Старичок-то вовсе не из мелких чинов, а из тех, кому дозволено вязать и разрешать.

Ноги мои подкосились, когда при ярком свете разглядел на его тоге маленький нагрудный знак с изображением бегущего огня. Хорошо, что высокочтимый старец уселся на скамью и мне кивнул, дозволяя садиться. Служители по очереди подходили к нему и, склонясь к уху, шептали что-то. А я сидел недвижимо, глядел на кроваво-красные стены и кровь холодела в жилах. Тайному посланцу Высокого Дома Троады оборвать нить судьбы что мне, что благорожде иному из старших каст — все равно что гнилую леску в пыль растереть!

Дважды и трижды попрощался я с женой, сыновьями и домочадцами и стал уже прикидывать, кто из друзей поминальное слово скажет, а кто побоится. Тут одна из дверей приоткрылась и в комнату вошел еще один служитель в сопровождении двух зверовидных нукеров. А за ними появился Саптах, кибернейос нашей группы. Это так удивило меня, что я не сразу заметил, как согнулись все, кто был в комнате, а старец поднялся с места и замер в полупоклоне. Вот тут и я увидел, что на вошедшем тоже нет золотого шитья и, хоть он гораздо моложе меня, края его туники украшены черной бахромой, что указывало на царственного советника Высокого Дома.

Хотел я с места вскочить, до ноги отказали. Я лишь уставился в длинное лошадиное лицо советника, ожидая приговора. Саптах скосил на меня глаза и кивнул еле заметно, как бы подбадривая.

— Установлено и подтверждено, что это действительно Таркос, сын Эвтимена, — негромко сказал советник, обращаясь к старцу. — Дальнейшее вверяю тебе, высокочтимый Гупта. Совет разделяет твои опасения. Поторопись с доброй вестью. Доклад отошли на мое имя.

Советник прошествовал к двери и вышел, нукеры последовали за ним.

— Вот ведь как славно получается, — пробормотал высокочтимый Гупта. — Нам здесь в дерьме ковыряться, а какой-то сопливый столичный выскочка… — Он оборвал себя и, вздохнув, знаком велел мне следовать за ним и пошел к той двери, откуда появился Саптах.

В соседней комнате на длинных столах были разложены различные предметы. С краю лежал мой жезл механика с четырехгранным торцом, а рукоять жезла я сам обмотал витым многоцветным шнуром, чтобы ненароком пальцы не соскользнули, когда я этой вымбовкой поворачиваю конус тяги на должный угол. Здесь же был разложен и мой хитон из зеленого сукна — масляное пятно сбоку, похожее на бычью голову, — это как-то в спешке Демен промахнулся масленкой. Были и другие предметы, а на соседнем столе я увидел в прозрачных коробах камни, образцы растений и в плотно закупоренной стеклянной бутыли черную маслянистую жидкость, похожую на земляное масло. Хоть страх и мешал связно думать, однако я сообразил, что выставлена передо мной скудная наша добыча с мира Воителя.

— Дозволено ли мне удалиться? — услышал я робкий голос, который поначалу даже не узнал, потому что во время работы кибернейос если и снисходил до машинного отделения, то рычал и густым басом осыпал нас проклятиями за то, что мы якобы не проявляем должного рвения.

Высокочтимый Гупта дернул щекой и посмотрел на Саптаха как на вошь.

— Ты отвечаешь головой, что это действительно твой механик?

Саптах приблизился мелкими шажками и указал пальцем на мою рассеченную бровь.

— Даже если бы неведомые мне злодеи с неведомой мне целью подменили Таркоса, вряд ли бы они успели прознать о шраме, что у него появился сегодня!

— Складно излагаешь, — улыбаясь, прищурился высокочтимый, с интересом разглядывая мою бровь. — А что, если они твоего механика давно подменили?

На это наш кибернейос с достоинством ответил:

— Мне неведомо, кто это «они», высокочтимый, и какая надобность в той подмене. Одно скажу — этот человек и есть Таркос, который сего дня вернулся со мной. А ежели его когда-то подменили, так на то и ваша служба, чтобы зло своевременно обнаружить и пресечь!

Один из служителей хмыкнул, но, поймав строгий взгляд Гупты, неодобрительно покачал головой.

— Проводите достойного в гостевые покои, — распорядился Гупта. — Пусть у нас побудет, пока не разберемся.

Саптах побледнел и молча удалился в сопровождение выползшего из отверстия соратника. Признаться, я недолюбливал нашего высокомерного кибернейоса, но после его ухода стало совсем худо, словно оборвалась последняя ниточка, связывающая с миром, который пребывал в покое и довольстве за стенами Дома Лахезис. То, что и Саптах оказался в заточении, утешало, но слабо.

Появился еще один служитель, и протянул высокочтимому свиток. Я заметил, как этот служитель мельком глянул на меня, потом присмотрелся, вздрогнул и отвел глаза.

— Вот даже как… — протянул высокочтимый Гупта и тоже удостоил меня взгляда. — Придется самому посмотреть, — добавил он, сворачивая свиток.

Он пошел к двери, сделав мне знак следовать за ним. Я успел только пролепетать:

— Объясните мне, если можно…

Тут служители рявкнули в один голос:

— Молчать!

Старец чуть не выронил свиток, а у меня подогнулись коленки.

Вскоре я перестал соображать, где мы — высоко или низко, в подземелье или на башне. Лестницы и переходы, подъемники и коридоры, пандусы и галереи вверх, вниз, вверх, вниз…

То и дело нас останавливали стражники, а в узких коридорах из ниш вдруг появлялись служители, преграждая нам путь. Высокочтимый Гупта одним говорил что-то негромко, другим показывал нагрудный знак.

В небольшой круглой комнате с четырьмя дверями нас окружили служители в белых одеяниях, плотно облегающих тело и голову, оставив лишь небольшую прорезь для глаз. Облачение походило на ушитый хитон для людей-разведчиков или на домашнюю одежду чинцев. Но меня уже ничто не удивляло. Тупо и покорно следовал я приказам. Не удивился и когда в комнату принесли ворох белых тряпок, велев всем переодеться. Гупта ворчливо сказал, что ему можно и так, но после короткой перепалки он стянул хитон и позволил служителям одеть себя. Мне, разумеется, никто не собирался помогать, поэтому я чуть не упал, всовывая ноги и руки в тесное одеяние.

Так я корячился, прислонившись к стене, а потом обнаружил, что отверстие рядом — это окно! Я даже успел разглядеть огни ночных Микен. Огни казались маленькими тлеющими угольками и светились внизу. Далеко внизу!

Я понял, что мы в самой башне Сераписа. Хорошего в этом мало: человек добронравный, коим я считал себя до сих пор, о башне без содрогания и помыслить не мог — никто не знает, куда повернут колеса судьбы!

Сейчас эти колеса превратились в жернова и грозят истереть меня в прах. О жена моя и дети, где вы, что с вами, увижу ли вас?..

Очередная дверь, а я им уже потерял счет, была обшита листовой медью. Смотровое окошко чуть приоткрылось, дверь беззвучно отошла в сторону, служитель в белом приложил ладонь к тому месту, где должен быть рот, приказывая хранить молчание, и ввел нас в некое место, которое не могло присниться даже пьяному гоплиту!

Мы оказались на самом верху башни, под ее сияющим сводом. Свет исходил от бесчисленных светильников, которые уходили вниз, в пустое нутро башни Сераписа. Когда у меня перестала кружиться голова, я увидел, что узкий настил, опоясывающий стену и спиралью идущий в глубины, отделяет от искрящейся бездны другая стена, но прозрачная! Словно огромный стеклянный цилиндр поставили на торец, а затем окружили его камнем и деревом.

Толчок в спину — и я последовал за людьми в белом. Настил под ногами был покрыт толстыми циновками, шаги не были слышны. Мы опускались все ниже и ниже. Бесконечные ряды светильников висели на вплавленных в стекло штырях, а рядом с каждым светильником на почти невидимых нитях дрожало тонкое зеркальце.

Еще я заметил, что зеркалец гораздо больше, чем светильников — они свисали причудливыми гирляндами вдоль оси прозрачного цилиндра на растяжках, натянутых поперек ствола во всех направлениях и сверху донизу. Это бесполезное открытие ненадолго отвлекло меня от тягостных раздумий. Приглядевшись, я понял, почему башня казалась бездонной. Легкая дымка, скрадывающая глубину, оказалась всего лишь паутиной. А потом я увидел и пауков!

Мириады маленьких, с ноготь, внуков Арахны сновали по нитям во все стороны в поисках невидимой глазу добычи. На миг я решил, что здесь предаются запретным мистериям тайные слуги Безумного, и теперь меня ведут на прокорм паукам. Но я взял себя в руки. Во всех жутких историях о Безумном, которые рассказываются во время карантинного безделья, не было ни полслова о башне Сераписа или о пауках… Нет, сама мысль о подобных мерзостях в столь достойном месте крамола, достойная сурового наказания!

Пока я размышлял, отдадут меня паукам или нет, настил незаметно вполз в узкий спиральный коридор. Мы дошли до основания башни из стекла и теперь погружались в недра башни каменной.

Путь наш был недолог — еще одна дверь, а за ней большой круглый зал со стеклянным потолком. Я понял, что вижу дно гигантского стакана, и поежился. А что, если кладка не выдержит, хрустнут ребристые колонны и вся эта махина сползет вниз, выдавив из нас кишки, размазав по мраморным плитам?

В центре зала на небольшом помосте возвышалось странное сооружение. Не то ложе, не то большое кресло с расщепленной надвое спинкой, а над ним растянуто белое полотно. Большие зеркала были установлены на высоких треножниках вокруг помоста, а сверху угрожающе нависали стеклянные конусы, нацелив свои острия на того, кто расположился в кресле.

Такого сращивания видеть еще не доводилось! Сразу и не понять, что у него осталось от человека, а что от большого соратника. Затылок продолжался надкрылками, ноги завершались шипастыми клешнями, а рук не было вовсе. И глаза… Когда я встретил его немигающий взгляд, снова вернулись мысли о мерзостных жертвоприношениях.

Его рот искривился не то в усмешке, не то в судороге, он что-то проскрежетал, но слов я не понял. Это было нечто среднее между обычным стрекотом-щелканьем соратника и человеческой речью. Служитель в белом, стоявший над креслом, подозвал нас к себе. Мы поднялись на помост.

— Говорите только со мной, и очень тихо, — прошептал служитель. — Я посредник.

Один из тех, кто шел со мной, по-видимому, сам Гупта, наклонился к нему и что-то шепнул. Посредник шепотом ответил. Потом Гупта, качнув головой, показал ему свиток. Пока они перешептывались, я отвел глаза от сращенного.

Потоки света, бьющие сквозь прозрачный потолок, сходились к навесу и переливались замысловатыми узорами. На миг возникали тончайшие круги, они пересекались множеством линий, но тут же дрожащие пятна распадались на сетку, решетку, какие-то причудливые фигуры, а посреди ряби этого хаоса несколько темных пятен, словно живые, медленно сближались, расходились, сливались…

Звон в моей голове становился все громче, я чувствовал, что могу смотреть на игру света и тени бесконечно, и это дает силу, такую силу, что я могу воспарить, пронзить собой прозрачную стену, каменный свод башни и взмыть в ночное небо. Глаза наполнились слезами, световые узоры расплылись, звон стих, и я пришел в себя. Тряхнул головой и, заметив насмешливый, как теперь показалось, взгляд сращенного, отвернулся.

То ли от сияния зеркал, которые сводили лучи, проходящие сквозь стеклянный цилиндр к навесу над ложем, то ли от крепкого аромата благовоний, клубящихся из маленькой курительницы, подвешенной у головы сращенного, чувства мои обострились. Я стал разбирать слова Гупты и посредника. Впрочем, возможно, они просто заговорили громче.

Высокочтимый требовал, чтобы ему точно указали на злоумышленников, а посредник отвечал в том смысле, что такой ерундой должен заниматься именно Гупта, а их дело — вовремя почувствовать угрозу миропорядку. И еще он говорил о больших тратах на подготовку авгура и взращивание древа равновесия до рабочей зрелости. Многого из его слов я не понял, но одно стало ясно — сращенный вот уже в течение двух или трех декад наблюдает за световой рябью, которую создают светильники, зеркала и пауки, а рябь эта каким-то непостижимым образом имеет отношение ко мне и миропорядку, незыблемости которого будто бы я угрожаю…

Единственное, что я понял из этого разговора, так это то, что месяц или два назад, весьма важные лица заинтересовались неким человеком. И они уверены именно я и есть тот самый человек. Посредник взял у высокочтимого свиток, развернул и склонился к нему.

Потом они заговорили так тихо, что я уже ничего не слышал. Пару раз служитель обращался к сращенному, тот отвечал скрипом и гуканьем. Развернутый свиток в руке посредника свисал почти до пола. Я медленно и осторожно придвинулся к перилам, окружающим помост.

— Если сейчас обделаешься, то языком все вылижешь! — хрипло прошептал мне в ухо один из служителей.

Я дернулся в сторону от него, словно в испуге, а когда служитель отвернулся, то сделал еще один шажок к посреднику и Гупте. Отсюда была видна другая сторона свитка.

Там были изображения человека. Тщательно, как умеют это делать художники из сыска, был нарисован цветными красками голый мужчина — спереди, сзади и сбоку. Отдельно и крупно — голова. Я не каждый день поправляю бороду, глядясь в зеркало, но лицо узнал сразу. Мое лицо!

Это так поразило меня, что тогда я не обратил внимания на какую-то мелкую несообразность. Там что-то было не так с животом…

Наконец высокочтимый Гупта и посредник кивнули друг другу, и нас повели обратно. Когда мы сходили с помоста, сращенный даже не пошевелился, но я был уверен, что если я оглянусь, то мой взгляд уткнется в его глаза, мерцающие сотнями огоньков.

Восхождение было долгим. Высокочтимый шел медленно и несколько раз останавливался, чтобы отдышаться и дать отдых старческим ногам. Я же смотрел сквозь стекло на паутину. Она слой за слоем тянулась по всей башне. Мне стало понятно назначение светильников и зеркал: они направляли лучи света вниз, а стеклянные конусы сводили их к навесу из тонкого белого полотна. Стало быть, игра света и тени зависит от того, как пауки прядут свою пряжу, как дрогнут зеркала. Но что все это значило и для чего предназначалось — выше моего понимания! Все знают, что паутина;- символ тайной службы порядка, но все же удивительно было обнаружить в доме власти и силы такое скопище пауков!

Обратная дорога оказалась более короткой. Два перехода, подъемник, открытая галерея невысоко над каналом, еще один подъемник, двери, двери — и вот мы снова в комнате, откуда начали свое шествие. Из дыры появился соратник с охапкой нашей одежды в клешнях, вывалил ее на стол рядом с разложенными образцами и скрылся в отверстии.

Служители швырнули мне гиматий и засуетились вокруг Гупты, помогая ему переодеться. От рвения один из них, хриплоголосый, опрокинул бутыль с черной жижей и она, покатившись, чуть не упала на пол. Бутыль, к счастью, не треснула, только жижа вспенилась. Подняв бутыль, я водворил ее на место. Служители не обратили на меня внимания. Они были заняты высокочтимым, который ласковым голосом благодарил их за рвение. Маленький знак бегущего огня отцепился от его хитона, повис на кончике булавки, а потом упал на стол, рядом с моим жезлом-вымбовкой. Я раскрыл было рот, но смолчал — услуга хороша в должное время.

Старец не заметил потери. Он уселся на скамью, прикрыл глаза и спросил:

— Да, но где же тогда семья?

Некоторое время, слышалось лишь слабое потрескивание светильников. Потом хриплый вдруг схватил меня за ухо и заорал:

— Отвечать, когда высокочтимый спрашивает! Гнев обуял меня, но что я мог против трех здоровенных служителей! Даже если угощу этого грубияна вымбовкой по темени, те двое быстро скрутят меня. Вот тогда уже не выбраться отсюда вовек.

Между тем Гупта открыл один глаз и укоризненно сказал:

— Не надо кричать, достойнейшие! Скажи, Таркос, где жена твоя и дети?

— Верю, что ничего с ними плохого не случилось, — ответил я, — но не знаю, где они и почему не встретили меня дома.

— Да, вот еще с домом тоже непонятно. — Гупта похрустел пальцами и вздохнул. — Если ты и впрямь Таркос, сын Эвтимена, что подтверждается многими, то почему в городской описи дом числится за тобой, а в квартальной управе дом обозначен как свободный для распределения?

— Этого не может быть, высокочтимый. — Голос мой дрожал, но я старался быть учтивым. — Дом получен отцом моим в наследное пользование…

— Так-то оно так, — задумчиво протянул Гупта. — Но в управе о тебе вообще слыхом не слыхивали, а соседи говорят разное. Тут явственное зло — но какое? Кто побудитель, в чем корысть, как воплощается? Почему авгур полагает, что ты имеешь отношение к деяниям Проклятого? Помоги нам искренним словом — и тебе нечего опасаться под дланью Высокого Дома.

Я ничего не ответил. Слова его были неясны, смысл темен, а страх мой велик. И при чем тут Проклятый со своими проклятыми деяниями — это же было три тысячи лет тому назад, если не больше!

— С позволения высокочтимого, надо отвести его к ментору на дознание, сказал хриплый служитель.

Гупта еле заметно поморщился, шевельнул седыми кустистыми бровями и качнул головой.

— К ментору так просто не ввалишься, — ответил он. — Сначала следует подать прошение, потом обоснование, дождаться своего череда…

— Так ведь сам Высокий Дом торопит! — неучтиво перебил хриплый.

Высокочтимый смерил его холодным взглядом, служитель осекся. Все долго молчали. Наконец Гупта изволил пояснить:

— Мы не знаем, достойнейшие, не будет ли истина убийственна для нас. Кто знает, как высоко угнездились злоумышленники и сколь они могучи.

Он опять замолчал, а потом неохотно добавил:

— Кто знает, может, они и в Высоком Доме.

Хриплый служитель выронил свиток.

— Что же делать, высокочтимый?

— Как говорил Сын Гончара, если нить твоей судьбы запуталась в клубок выбрось его на помойку. Все идет к тому, что этот клубок мы не распутаем. Так выбросим его, и дело с концом! Чем меньше фигур в чатуранге, тем проще играть.

Высокочтимый Гупта назидательно поднял палец и продолжил:

— Именно поэтому со злом неочевидным мы должны вести себя решительно и просто. Убьем Таркоса и посмотрим, что будет дальше. Возможно, клубок распутается сам собой.

Тут из меня весь страх вышел холодным потом, и пришла ярость. Добрейший старичок! Убить меня, потомственного механика, словно я какой-то никчемный грязеед из отстойных каст?! А как же догматы о непресекновении дыхания?

Хриплый служитель предложил удавить прямо здесь, на что другой сказал, что лучше утопить в канале. Удавить, а потом утопить, настаивал хриплый. Гупта с интересом прислушивался к их спору, а потом сказал, что негоже самим пресекать дыхание любой живой твари, вполне достаточно впихнуть злодея в один из нижних ходов и призвать некормленного соратника.

Мне стало дурно, когда я представил себе, как в темном и сыром лазу меня рвет на части своими когтистыми лапами голодный соратник, полагая, что перед ним дозволенная еда. В глазах помутилось, я ухватился за угол стола, чтобы не упасть, и опустился на скамью. Служители и Гупта не удостоили меня даже взглядом. Я оцепенело уставился в блик от светильника на стекле большой бутыли с черной жижей. Бутыль стояла на дальнем конце стола. Если жижа разольется, вдруг подумал я, высокочтимый будет очень удивлен. Вряд ли ему успели доложить о том, что это за черная вода. Потом я перевел взгляд на свой жезл, увидел рядом знак бегущего огня и зажал его в кулаке.

Один из служителей заметил, что я сижу, и велел встать.

Я вскочил, поддав снизу коленом по столешнице. Бутыль качнулась, немного сползла, а потом медленно накренилась и полетела на пол.

Негромко хрустнуло стекло, захлюпала, растекаясь, жидкость. Хриплый служитель обозвал меня неуклюжим мясом, а Гупта только укоризненно погрозил сухим пальцем. Я прижался к стене и осторожно стал продвигаться к двери. Черные ручейки весело бежали во все стороны. Вот один из них подобрался к резной ножке стола, и деревянная лапа вдруг исчезла, растворилась в жиже. Мне показалось, что стол сейчас перекосится, но пока он держался на трех ножках. Тут другой ручеек добежал до матерчатой обуви хрипатого служителя, и я понял, что ему сейчас не будет хватать ног.

Ко всему я был готов, и не было мне жаль человека готового убить меня невесть за что, так, на всякий случай. Но то, что я увидел, не забыть никогда.

Черная змейка словно нехотя коснулась его ноги, а потом со сдавленным криком служитель исчез, словно провалился в маслянистую лужу, мгновенно возникшую там, где он только что стоял. Жижа съела его так быстро, что двое других не сразу сообразили, что произошло. Правда, в следующий миг они вскочили на второй стол, и втащили туда высокочтимого Гупту. Я уже был в дверях, когда стол под ними начал быстро оседать. Один из служителей ухватился было за светильник, рожок сорвался с крепления, и огонь упал прямо в черную дрянь. Желтое коптящее пламя охватило комнату.

Я захлопнул дверь — крики стихли. Ноги сами повели в сторону переходов, ведущих к каналу. У подъемника меня остановил служитель, но я показал ему знак, впившийся иглой в мою ладонь, и тот отступил в сторону. Мысли путались, но одна была четкой — хорошо, что здесь на страже не было соратника, я не знаю условных звуков, а уж направлять их и вовсе не умею.

Вскоре я стоял на парапете галереи и вглядывался в темные волны подо мной. Не долго думая, я скинул гиматий и сполз в теплую воду. Сильное течение быстро отнесло меня в сторону мола, и вскоре огоньки, опоясывающие башню Сераписа, исчезли.

На берег я выбрался, когда сил бороться с волнами не оставалось. Скользя и оступаясь по водорослям и камням, я кое-как вскарабкался на большие, теплые от дневного жара валуны. Я забился в расщелину и закрыл глаза. И тут же вскочил от криков, внезапно раздавшихся над головой. «Выследили, сейчас схватят!» Эта мысль заставила присесть и обхватить затылок руками — иначе соратник, вынюхавший след, оторвет тебе голову. Я сидел в этой позе и ждал, когда появятся служители и поведут на расправу — теперь уже вполне заслуженную. Но не дождался: крики перешли в хохот, кто-то запел дурным голосом непристойную моряцкую песню о красотке и дельфине, женский радостный визг вторил певцу, а звон стекла подсказал, что наверху просто резвятся ночные гуляки, а вовсе не алчущие возмездия неумолимые служители Дома Лахезис.

Я перевел дыхание и поднял голову. Тени и сполохи подсказали мне, где идет веселье. А когда глаза привыкли к темноте, я увидел в нескольких шагах от меня Широкие каменные ступени, уходящие в воду. Меня вынесло прямо к городским купальням.

Ноги дрожали от усталости, но три десятка ступеней я преодолел быстро. Черные короба высоких зданий с редкими огоньками в окнах подсказали мне, что я вышел к Нижним улицам. Здесь, неподалеку, живет Варсак, сообразил я. Как-то раз я заскочил в неуютную комнатушку на четвертом ярусе. Найти его холостяцкое жилье будет нелегко, особенно если днем расхаживать в одной набедренной повязке. Но куда еще идти?

Рядом с парапетом что-то пекли на жаровне. Люди сидели прямо на уличных камнях. Булькало пиво, кто-то ворошил угли. Запах горячих лепешек вполз в мои ноздри и заставил желудок судорожно сжаться. Сколько времени я ничего не ел?

Прошлепав босыми ногами по гладким плитам, я подсел к жаровне. Увидев меня, певец поперхнулся, а одна из девиц хихикнула и что-то зашептала сидящему рядом широкоплечему мужчине. Не поднимая глаз, я негромко сказал:

— Не будет ли в тягость добрым людям присутствие бездомного путника?

На что широкоплечий ответил знакомым голосом:

— С каких это пор ты стал бездомным, Таркос? Даже в слабом мерцании углей было видно, что на лице Варсака написано крайнее удивление.

Триера шла быстро. Четыре гребных колеса вспенивали воду, белый след тянулся за нами, наверно, от самых Микен. Через день-полтора мы прибудем к африканским берегам. Я стоял у кормы и смотрел, как чайки падают вниз, выхватывая из мелких волн рыбешку. Редкие облака, подсвеченные закатным солнцем, висели далеко над горизонтом. Меня немного мутило, но не от морской болезни, а от неожиданного поворота в судьбе. Рядом пристроился Варсак. Он вцепился двумя руками в борт и отдавал рыбам ужин. Вот его-то корабельная болтанка не пощадила, впрочем, как и добрую половину новобранцев, отбывающих в лагерь гоплитов близ Гизы.

Всего два дня прошло с тех пор, как я встретил, голодный и мокрый, Варсака. Он сразу понял, что дело неладно, и увел меня к себе. Там я шепотом поведал, все время озираясь на дверь, о своих злоключениях. Я знал, что Варсак не примется тут же вязать меня и не бросится за стражей. Надеялся лишь на сочувствие, да и деться мне — чего уж там! — было некуда. Поесть, переночевать и уйти, пока соратники не взяли мой запах. Конечно, долго скрываться не удастся, но немного еще пожить хочется.

Варсак долго молчал, а потом сказал, что вряд ли меня будут искать. Сочтут, что сгорел в огне прожорливого земляного масла. И еще он сказал, что не ожидал от меня такой прыти и безрассудства. Не окажись эта черная жижа горючей, может, сожрала бы Европу и Азию, а потом и на Африку перекинулась. Уцелела бы разве что Антиопа, да и то вряд ли, если эта гадость воды не боится — добралась бы и до Зета с Калаидом.

После того как я перекусил хлебом, сыром и горстью маслин, Варсак потер лоб и сказал, что ему вот-вот надо отплывать в Гизу. И сюда сразу же кого-нибудь вселят. Так что здесь не отсидеться. Разве что…

Он искоса глянул на меня, хмыкнул. «Вот что, — сказал он тогда, — каждому гоплиту полагается что-то вроде оруженосца. Могу взять тебя с собой, только захочешь ли ты…» А когда я непонимающе развел руками, он пояснил, что оруженосец не только следит за доспехами, но и вообще является слугой. Человеку моего рода это унизительно, но ведь иначе могут заподозрить неладное.

Я настолько был поражен его великодушием, что сразу и не понял, о чем речь. Он подвергался смертельной опасности уже из-за того, что разговаривал со мной. Долг превыше жизни, семьи и дружбы — так нас учили с детства. Его долгом было немедленно сдать злодея службе порядка. Он преступил через долг ради дружбы, и надо ли упрекать его в том? Потом до меня дошел смысл его слов и стало немного не по себе. Быть слугой, добровольно перейти в нижнюю касту, даже притворно, — оскорбление деяниям предков. Но чем мне сейчас помогут славные предки, когда острые когти соратников, наверное, уже царапают ступени лестниц, а за ними торопятся служители с шипастыми кнутами, одним ударом сдирающими кожу со спины и живота…

И вот сейчас гоплит-новобранец и его оруженосец удаляются от Микен, где их ждал бесславный конец, навстречу подвигам и почестям, возможно, посмертным.

— Во имя Проклятого Морехода! — простонал Варсак, усевшись на палубу. Когда же кончатся мои мучения…

Я протянул ему флягу с пивом. Он позеленел и отвернулся. Немного погодя он все же глотнул немного, прислушался к желудку и, привалившись спиной к борту, закрыл глаза.

Сумерки быстро перешли в ночь. Зазвонил колокол, призывая ко сну. Варсак кряхтя поднялся, я помог ему удержаться на ногах. Бросив напоследок взгляд на белые пятна чаек в темном небе, я вздохнул и сказал:

— Теперь, наверно, так и не узнаю, что сталось с женой и детьми…

— Разве ты женат? — удивился Варсак.