Тайны столичных предместий

Глава I

В которой модный художник, откликаясь на просьбу старого знакомого, оставляет столицу и отправляется в сущее захолустье.

Письмо, с которого для меня началась вся эта история, я получил солнечным майским утром. Вопреки своему обыкновению поваляться в постели и малость полениться, этим днем я встал рано, свежим, отменно выспавшимся и отдохнувшим.

Погоды за окном небольшого особнячка на Розмари-роуд, в котором я проживал последние полгода, стояли волшебные – солнце золотило нежные еще листочки, играло в разноцветье распустившихся в палисаднике цветов, и, что было отнюдь не менее важным для поднятия настроя и душевного ликования, нынче к полудню должны были прислать гонорар за портрет одного весьма влиятельного лица, над изображением которого я трудился в последнее время.

Одевшись, и спустившись к завтраку, который столь чудно готовит моя домохозяйка (равно как обед, ланч, ужин, полдник и перекусы на любое время), я с интересом просмотрел утреннюю почту. Газеты были отложены на после еды, несколько конвертов отброшены не вскрываясь – нынче, получив признание, я вправе сам выбирать себе клиентов, а эти досадливые типы не вызывали у меня желания писать их самих, либо же их родню.

Иные послания, те, что заслуживали рассмотрения, я отложил к газетам, дабы в спокойной обстановке изучить их в кабинете. Отчет своего биржевого и финансового агента прочел сразу, подняв себе настроение еще немного, и лишь под конец, бережно, сторожась повредить содержимое, я взял послание от человека, который, без сомнения, сыграл в моей судьбе решающую роль, и с которым я не видался уже около полутора лет. Аккуратным и красивым его почерком на простом казенном конверте полицейского ведомства значилось: «Коллежскому секретарю от полиции в отставке, мистеру Доналу О'Хара от сержант-инспектора полиции Айвена Вилька. Розмари-роуд, дом 35».

Суперинтендант Канингхем, бывший некогда и моим, и мистера Вилька начальником, при моем вынужденном выходе в отставку выбил для меня следующий полицейский гражданский чин. Конечно, став в одночасье известным и модным художником я уже не мог посвящать себя службе, а пенсион положенный мне за звание был откровенно смешон, но зато теперь я мог любому зарвавшемуся нахалу бросить в лицо, в зависимости от обстоятельств, или «Да я бы мог выстроить карьеру, служа Короне, а не мучиться и малевать всяческих приверед» (повышение в классности менее чем через год, да, строго говоря, через пару месяцев – случай, скажем прямо, в столице небывалый) или же «Милостивый государь, как лицо офицерского достоинства я вынужден требовать сатисфакции».

От последнего, впрочем, планида пока берегла.

Мистер Вильк по результатам того нашумевшего дела тоже получил повышение – сначала нашивки сержанта и медаль, которые заслужил рискуя жизнью и здоровьем, проявив чудеса как беспримерной храбрости, так и примерного благоразумия, а затем, когда эрл Чертилл смог подчинить столичному Главному управлению полиции всех полисменов графства (и, судя по последним слухам, не намеренный на этом останавливаться), он стал одним из первых окружных околоточных Эрина, возглавив небольшой участок в сельской местности.

Совмещающий острый хваткий ум и заметную начитанность с катастрофическими пробелами в образовании, этот титанических пропорций мужчина стал идеальным начальником для деревенских дуболомов с одной стороны, и образцом для подражания для простых полицейских – с другой. Вышедшие с низов, эти люди могли рассчитывать максимум на сержантское звание и должность полицейского десятского. Звание же окружного околоточного, хотя и возможно для сержантов, приравнивается к инспектору или флотскому лейтенанту и открывает двери в очень многие дома. Рисуя притом и заманчивые карьерные перспективы.

Увы, несмотря на то, что только благодаря предусмотрительности и прагматизму, тогда еще констебля, Вилька, имя мое прогремело на всю столицу, покидать Дубровлин мне эти заполошные и суматошные полтора года, когда меня разрывали между модными салонами, нельзя было никоим образом, ибо слава быстро приобретенная столь же быстро может и пройти. Только последние пару месяцев я, заработав настоящее имя (и закончив Академию художеств), мог позволить себе слегка сбавить темп, не хватаясь лихорадочно за каждый заказ. Разумеется, в светских сплетнях не было места для полицейского сержанта, как не было времени и у меня навести справки о нем. Только лишь на известие о рождении у него первенца я нашел время отправить открытку с пустыми казенными поздравлениями.

Должен ли я был этого стыдиться? Вероятно, что должен. Однако благоразумнейший Айвен Вильк, убежден, не винил меня за небрежение. И вот, неожиданно прислал весточку.

Вскрыв его послание, и пробежав глазами первые, ничего не значащие строки приветствий я с удовольствием узнал, и о том, что преподнесенное мною мистеру Вильку полотно «Арес и Афина у яблока раздора», где он как раз в роли бога войны и изображался, является предметом всеобщей зависти, и что сержант-инспектор принят в обществе местных (для него) джентльменов, душой которого является один зажиточный, но любящий сельскую глушь и болота вокруг родового замка джентльмен, некий сэр Филтиарн О'Раа. Имя мне это, разумеется, ничего не говорило, однако основная цель послания была связана именно с этим человеком и умещалась всего в несколько строчек.

Зная о вашей большой занятости, я долгое время не смел вас беспокоить, однако сэр Филтиарн пользуется искренней и неподдельной любовью окружающих, и не оказать услугу этому замечательному человеку я просто не в состоянии.

Его младший сын, сэр Ивар, медленно, но верно угасает от неизлечимой болезни. Боюсь, что он вряд ли увидит, как в этом году пожелтеют листья.

Старик, а сэр Филтиарн далеко не молод, к сыну весьма привязан и, как мне кажется, может не пережить его кончины. Однако, если после смерти отпрыска у него останется хотя бы изображение сэра Ивара, и не того качества, что дают аппараты для съемки, а хороший портрет, он, возможно, сможет перенести утрату легче.

Человек он отнюдь не бедный и весьма знатный, так что, если бы вы согласились посетить наше захолустье (которое в это время года диво как хорошо), если бы вы смогли уделить немного своего драгоценного времени, эта поездка была бы выгодна вам и в денежном аспекте.

Что ж, решил я тогда для себя – вот он мой шанс ответить добром на добро. Уже к вечеру я, предварительно телеграфировав, отправился в мягком вагоне к небольшой узловой станции «Комарин», вслушиваясь в перестук колес по чугунке и любуясь прибрежными пейзажами из окна.

Паровозная линия из Дубровлина проходит по побережью. Объясняется это, в первую очередь военными резонами, так как в случае войны именно побережье Зеленого Эрина может в первую очередь подвергнуться вражеской атаке, и связь между береговыми фортами, гарнизонами и морскими базами имеет первостепенное значение. Конечно, от основной «побережной» линии чугунки имеется множество ответвлений вглубь острова, однако маршрут нашего локомотива проложен таким образом, что в месте назначения я буду лишь утром, сделав изрядный крюк.

Безусловно, способ добраться до моей цели быстрее существует – это паровой дилижанс. Сев на него я бы доехал до нужного места еще засветло, однако нестись по дорогам в утлой коробочке с безумной скоростью тридцать восемь миль в час, подпрыгивая на каждом дорожном ухабе, и без малейшего намека на комфорт – нет уж, благодарю покорно. Лучше уж не спеша, но со всеми удобствами доехать первым классом в поезде.

Тут я поймал себя на мысли, что, похоже, чересчур привык уже к обеспеченной жизни. Давно ли я снимал комнатушку в занюханной мансарде доходного дома, и считал себя счастливцем, ибо мог позволить себе проживать там в одиночестве, а не ютиться вместе с несколькими однокашниками, оплачивая жилье в складчину и экономя каждый фартинг на пропитание? Много ли времени прошло с той поры, как Айвен Вильк и Брендан О'Ларри едва не за шкирку вытащили меня из моей убогой обители и толкнули на путь к нынешним славе и процветанию? Какие-то два года, а я уже почувствовал себя этаким сибаритом и барином…

«Нет, — сказал я тогда себе. — Так дело не пойдет, дружище Донал, слишком рано ты расслабился. Конкурентов более чем достаточно, так что держи себя в форме, а то можешь вернуться к тому, с чего начал – к нищете. И ладно, если голодать станешь ты сам, но у тебя есть престарелая мать и младшие сестры. Ради них – не ради себя, — тебе нужно и должно стать обеспеченным, независящим ни от кого человеком».

Впрочем, эти здравые размышления не помешали мне с аппетитом отужинать в вагоне-ресторане, попутно отметив про себя, что в том же дилижансе я едва ли смог бы употребить хотя бы сэндвич, без риска откусить себе язык.

Остаток времени перед сном я, вернувшись к себе в купе, провел листая журнал «Аэронавтика». Ничего кроме кривой ухмылки напечатанное в нем у меня не вызывало.

Как по мне, так у наших ученых мужей какое-то разжижение мозга происходит, когда дело доходит до управляемых полетов. Подумать только, на трех страницах всерьез рассуждать о преимуществах того или иного вида парового двигателя для проектируемых дирижаблей! Даже я, человек от науки безумно далекий, понимаю, что с этой громадиной под гондолой воздушное судно либо не будет иметь достаточной подъемной тяги, либо станет парусить под ветром, постоянно сбиваясь с курса, либо же не будет иметь достаточной мощности для управляемого, в прямом смысле этого слова, полета. Нет, тут нужен принципиально иной движитель. Нынче много чего изобретают – недаром девятнадцатый век гордо именуют «Веком прогресса», — может и его изобретут при моей жизни. Или же маги что-то подскажут, как бы мало их не было – настоящих, одаренных даром людей, а не жалких шарлатанов, только и умеющих что зубы заговаривать. Удалось же доктору Уоткинсу совместить методы гуронского шаманизма и современной фармакологии, когда он отравленного Вилька реанимировал, а технарям что подобным образом поступить не позволяет?

Гордыня, пожалуй. Как это, им, просвещенным людям, к каким-то замшелым косным колдунам за советом обращаться? Да как можно-с?!!

Ну и Бог им судья – еще полвека одни провозятся, пока сами полетят. А то и дольше!

Так вот, примерно, размышляя, я и заснул под перестук колес по рельсам.

Рано утречком, солнце еще только едва показалось из-за горизонта, я был разбужен кондуктором, сообщившим, что мы прибываем к станции «Комарин» уже через три четверти часа, и что стоянка там продлится всего четыре минуты – время, абсолютно недостаточное, чтобы я успел управиться со своим багажом.

Ожидая пробыть в поместье О'Раа не менее трех недель, я прихватил с собой пару габаритных чемоданов с платьями, саквояж с разнообразной дорожной мелочью, мольберт (где бы я его тут взял, спрашивается?), холсты в нескольких тубусах – если, как утверждает мистер Вильк, его «захолустье» ныне действительно хорошо, то можно бы и пару пейзажей написать, — а также чемоданчик с кистями, красками, карандашами и всем прочим, что потребно в моем ремесле. Загрузка всего этого в вагон, даже и при помощи носильщика, заняла времени несколько больше, чем предполагалось простоять в пункте моего назначения. Задерживать же состав из-за меня никто не станет.

Выход, впрочем, был легко найден. За какой-то гроут кондуктор нашего вагона вызвался вынести мои пожитки в тамбур, и сразу по прибытию найти носильщиков, которые споро выгрузили бы все на перрон (что встало мне еще в пенс), ничего не помяв и не повредив. Покуда он занимался этим, в высшей степени важным делом, я успел выпить чашечку чая, побриться и одеться, так что на станции «Комарин» я, впервые, появился в новом твидовом костюме британского сукна, лакированных штиблетах, благоухающий дорогим одеколоном, с изящной легкой тростью в руках, вздохнул полной грудью свежий воздух, обвел взглядом округу, и произнес:

— Да-а-а-а…

Я ожидал, разумеется, что перрон «Комарина» окажется небольшим, и скорее даже маленьким, но того, что он будет таким крошечным – определенно, нет.

Собственно, его длины хватало лишь на два вагона первого класса (один из них я только что и покинул), прочий же состав покинуть можно было лишь по специальным приставным лесенкам, каковые кондукторы и выдвинули. Ажиотажа вокруг поезда, впрочем, не наблюдалось – лишь человек где-то пять, в самом конце состава, путешествовавшие четвертым классом, сошли на этой станции, еще примерно столько же спешили занять их места, да из тормозного вагона в конце поезда выгрузили несколько мешков и коробок с почтой.

Сразу за перроном тянулась еще одна колея чугунки, в настоящее время пустая, а за ней расположился крошечный неухоженный станционный зал – невысокий, одноэтажный, покрашенный отвратительной красной грунтовкой и раскрашенный белым по рамам, выступам стен и парапетам, был он протяженностью метров тридцать. Крылья его, где находились, вероятно, кассы и залы ожидания, были деревянными, обшитыми досками, центр же создавал иллюзию претензий. Выстроенный из кирпича, он изображал собой, видимо, две крепостные башни и участок стены между ними. Входов изначально было два – по одному в каждой из «башен», однако к настоящему времени сохранилась лишь одна двустворчатая дверь. Вторая была заложена снизу, превратившись в окно, за стеклами которого явственно различался телеграф, закуток станционного смотрителя и кактус. Все строение было покрыто какой-то сероватой черепицей, и серая же каменная крошка была насыпана вдоль вокзала. Видимо это покрытие заменяло местным жителям нормальную брусчатку.

И вокруг, куда ни брось взгляд, тянулись пакгаузы да лабазы, над которыми, в некотором отдалении, виднелись вершины двух строений, в одном из которых можно с легкостью было опознать фабрику, а в другом – нечто вроде паровозного депо.

— Да-а-а-а-а, — повторил я, и одел соломенную шляпу, которую до этого держал в левой руке.

Видывал я, конечно захолустье – сам из него родом, — но вот чтоб такого… Тут, похоже, даже и буфета-то нет.

— Милейшие, — я перевел взгляд на двух носильщиков, все еще несмело топтавшихся у моих вещей, и вновь вздохнул.

Ну вот где это видано? Ни формы, ни фуражки, ни фартуков, ни блях – и это в самом центре Эрина, не в Африке там какой-то. Обычная поношенная одежонка, мятые кепки, а рожи такие, что не приведи Господь ночью встретить – или заикой станешь, или околеешь с перепугу.

— Милейшие, а где тут можно нанять экипаж?

— Дык ить это… того… дык вон, — один из них кивнул в сторону входа в вокзал.

— Что, прямо на вокзале? — удивился я. — В кассе билет на кэб купить, как на поезд? Неожиданно.

— Не, — замотал головой другой. — Там того, площадь станционная, и извозчик есть, мистер.

Однако, какие-то признаки цивилизации, как выясняется, и тут есть.

— Тогда, голубчики, отнесите-ка мои вещи туда, и найдите извозчика. Плачу еще по фартингу, — распорядился я, про себя, при том, искренне радуясь, что в бытность мою на службе полицейским художником, инспектор О'Ларри намертво привил мне привычку носить с собой небольшой двухзарядный пистоль.

Не хотелось бы стать жертвой ограбления.

— Вы совершенно напрасно балуете этих пьяниц, мистер О'Хара, — раздался голос за моей спиной.

«Эти пьяницы», заметив его обладателя, сразу же съежились и приняли виноватый вид. — Кондуктор дал им по полпенни, и это оплата как за выгрузку из вагона, так и за доставку до экипажа. Не так ли, господа?

Носильщики часто-часто закивали, подхватили груз, и направились к входу в станцию, а я обернулся к говорившему.

— Доброе утро, инспектор, — поприветствовал я его.

Мистер Вильк ничуть не изменился с тех пор, как я видел его последний раз. Все такой же высокий и могучий, статный, облаченный в безупречно чистую и отглаженную форму с сержантскими нашивками, он по-прежнему гладко брился, в то время как большинство полицейских предпочитало отращивать усы. Еще будучи констеблем, он упоминал, что растительность на лице ему категорически не идет, и, как видно, взгляды его за это время изменений не претерпели. Единственное, что изменилось в нем, так это то, что теперь на груди у него красовался не полицейский жетон, а инспекторская бляха, шлем на покрытой темно-каштановыми волосами голове сменила форменная фуражка, да на поясе появилась кобура с табельным револьвером. В остальном же – все тот же могучий витязь с прямым и открытым взглядом – настоящее воплощение неотвратимости торжества правосудия.

— Здравствуйте сэр, — мы обменялись рукопожатием. — Даже не могу выразить, насколько я признателен вам за то, что откликнулись на мою просьбу.

— Пустое, мистер Вильк, — ответил я с улыбкой. — Давно уже хотел развеяться, отдохнуть, набраться новых впечатлений…

— О, впечатления я вам гарантирую, мистер О'Хара, — улыбнулся в ответ сержант-инспектор.

С учетом того широко известного факта, что он никогда не врет, эти его слова не могли меня не порадовать. Видать, не все тут так уж тоскливо и уныло, как это представляется при первом взгляде.