Тайная Миссия

Глава двадцать первая

Данктонский Лес — самая восточная из Семи Древних Систем кротовьего мира и, как была во время событий, описанных в Данктонских хрониках, так и осталась вплоть до настоящих дней, — самая любимая.

При этом и сегодня она продолжает быть наиболее таинственной из семи, поскольку находится в естественной изоляции и отрезана от других систем. С трех сторон Данктон окружен большим изгибом Темзы, с четвертой границей ему служит гигантское шоссе ревущих сов, которое кроты-путешественники избегают пересекать. Пройти же под ним трудно, ибо единственный путь — это огромный, отдающий гулким эхом тоннель, по которому водят коров и которым кроты опасаются пользоваться, ощущая себя слишком на виду.

Сам древний Лес расположен на холме, что величественно возвышается над обычными для этой части страны глинистыми речными долинами. В верхней части Леса растут буки и ясени, а на склонах пониже — дубы. И река, и шоссе довольно далеко, так что кроты Данктона редко слышат ревущих сов и никогда не подходят к реке. К западу лежат Луга, где тоже обитают кроты. Они не дружат с кротами Данктона, хотя и живут на их земле.

Когда родители Триффана, Брекен и Ребекка, были молодыми, большая часть действующей системы располагалась на северном, более пологом склоне. Сам же Камень, которым славен Данктон, камень, чья священная мощь сделала Данктон одной из Семи Систем, стоял в центре площадки среди высоких буков на вершине Холма, охраняя заброшенные ходы погибшей и всеми забытой Древней Системы.

Именно на эти ходы обратил внимание молодой Брекен и вдохновился идеей возродить старую систему, а потом, уже вместе с Ребеккой, положить конец бедам и несчастьям кротов Данктона, виновных, скорее всего, в пренебрежении к Камню. Однако разве можно предугадать будущее? Данктон раздирали междоусобицы и распри. К этому времени два крота, два вожака стали злыми гениями системы. Одним был Мандрейк из Шибода, отец Ребекки, другим — Рун, про которого теперь известно, что он происходил из Верна и являлся Повелителем Звука Устрашения. Он был воплощением зла и врагом Брекена, он похотливо поглядывал на Ребекку и заполучил бы ее, если бы Брекен не отстоял свою возлюбленную. Правление Мандрейка и Руна окончилось с нашествием чумы и последовавшего за ней пожара, уничтожившего много деревьев в Лесу на нижних склонах.

К тому времени, как родился Триффан, Мандрейк, Рун и их дела стали не более как дурным воспоминанием. И оставшиеся в живых после всех злоключений согласились переселиться вслед за Брекеном и Ребеккой в Древнюю Систему. Там, предводительствуемые ими и следуя примеру их любви, они учредили порядок, основой которого стало почитание Камня, исполненное простоты и глубокой веры. Устраивались увлекательные празднества, на которых рассказывались предания. Особенно пышно отмечались Середина Лета в июне и важнейший из праздников — Самая Долгая Ночь, которая наступает в декабре и знаменует собой великий поворот от тьмы к свету.

Так что Триффан родился хоть и не в полностью восстановленной, но в некогда весьма почитаемой и многообещающей системе, чей символ — Камень — питал его целеустремленность и любовь, а собственная родословная придавала силу и мужество.

Когда под великим Камнем Данктона был найден седьмой святой Камень — Камень Покоя — и Босвелл спас его, ни у кого, естественно, не возникло сомнений, что именно Триффан, прирожденный вожак своего поколения, должен сопровождать Босвелла во время его возвращения в Аффингтон.

Таким же естественным представлялось, что целителем и вожаком системы станет сводный брат Триффана Комфри, рожденный от Ру и Брекена, но вскормленный и воспитанный Ребеккой, несмотря на то что Комфри всегда был очень застенчив и казался неуверенным в себе. Однако недостаток силы во внешнем облике возмещался внутренним спокойствием Комфри, а также любовью и доверием, которое испытывали к нему другие; именно он убедил Ребекку покинуть Данктон и отправиться искать своего возлюбленного, Брекена, как раз в тот момент, когда Брекен больше всего нуждался в ней; именно Комфри правил кротами в ее отсутствие и поддерживал в них надежду в течение долгих лет после того, как Ребекка вместе с Брекеном окончательно удалились в Безмолвие Камня. Очень уважаем и всеми любим был внешне робкий Комфри.

Когда его сводный младший брат Триффан уходил с Босвеллом, последние прощальные слова Комфри тихо прошептал, заикаясь (он страдал этим недостатком от рождения): «П-п-пусть вернутся они домой невредимыми» — и, что случалось с ним крайне редко, засмеялся, так как верил, что Камень будет охранять их на опасном пути. И наступит день, когда брат, которого Комфри любил больше всех на свете, наконец вернется.

Пришел ноябрь, и с Лугов подул пронизывающе-холодный ветер, который Комфри любил; этот ветер срывал с деревьев последние листья, почему-то застрявшие на них, и напоминал кротам, что если они еще не привели в порядок свои зимние норы, то следует поторопиться, так как дожди и холода, а возможно, и снег, придут раньше, чем закончится кротовий год, и что время, когда нужно исчезнуть и залечь в спячку, уже наступает на пятки.

— Тум, ти, т-т-тум, — мурлыкал тихонько Комфри; он сновал туда-сюда по своей норе, вырытой недалеко от Камня, морщил рыльце, оглядывался по сторонам и с удовольствием занимался любимым делом: разбрасывал кучки сухих трав и зерен и сгребал их по-новому, в еще более аппетитно пахнущие сочетания.

Вдруг наверху затопал какой-то крот и, спускаясь по одному из ходов, ведущих в нору, позвал:

— Комфри, ты здесь?

Конечно же, он был здесь; он всегда оказывался на месте, когда в нем нуждались: ведь главное в искусстве целителя, которому его обучили Роза, а потом и Ребекка, — быть там, где в тебе нуждаются. Иногда кроты приходили к Комфри просто так, потому что им нравились его удобные ходы и царившая в его норе атмосфера милого беспорядка.

— С-с-спускайся! — откликнулся Комфри, продолжая свои занятия и бормоча про себя: — Ну, где... К-к-куда, эти бедняжки... нет, не сюда. Туда, угу. Ох нет, не туда. Знаю или думаю, что знаю...

Как охотно смеялись кроты Данктона над рассеянностью Комфри, не понимая, что это был его способ заставить их почувствовать себя непринужденно, сделать так, чтобы они нашли утешение в самом факте своего существования. Потому что Комфри твердо знал: врачуют не травы, а то, как протягивается лапа, держащая их, и как откликается сердце, которое их получает.

— Холодный ветер, Комфри, — проговорила посетительница.

— Правда х-х-холодный, Монди? — Он был рад ее приходу, потому что любил ее больше всех кротов Данктона и понимал, что ей не нужны ни совет, ни лекарство, вообще ничего.

— По-моему, холодный, — повторила Монди.

— О! — произнес Комфри, сильно удивившись. Он не ощутил холода, когда совсем недавно поднимался на поверхность. Почувствовал только, что ветер ерошил его потертый мех, гнул дерет и тряс сучьями над его, Комфри, головой.

— Эти осенние юнцы кроты трудятся хорошо,— сказала Монди.

Нора ее находилась в Истсайде, и она часто приходила поболтать с Комфри и сообщить ему новости, Ни у Комфри, ни у Монди не было пары, и, похоже, теперь уже не появлялось желания заводить таковую, хотя когда-то у Монди были и муж, и дети; сейчас обоим было достаточно того, что они друзья, которые помнят старые времена и радуются возможности поболтать. Мех у них потускнел, рыльца покрылись морщинами, и они смеялись над воспоминаниями, о которых другие либо забыли, либо были еще слишком молоды, чтобы разделить их,

— М-м-молодцы, говоришь? Я очень рад, правда, Системе нужна молодежь,

— Не только молодежь, Комфри,— ей нужна жизнь, — задумчиво проговорила Монди,

— Т-т-требуется время, чтобы прийти в себя после чумы. Поколение или д-д-два, К тому же Древняя Система не так богата червями, как нижние склоны холма,

— Выть может, когда-нибудь... — начала Монди и высказала мнение, которое часто высказывала: что было бы неплохо, если бы кто-нибудь отправился вниз и об-следовал нижние склоны.

— К-к-камень скажет нам. Не торопись.

Кротиха пожала плечами.

— Тебе лучше знать, Комфри, Все кроты понимают это.

— Лучше всех знает К-камень, не я, — мягко возразил Комфри, повторив то, что часто говорил прежде, — Я только прислушиваюсь к его Безмолвию и говорю то, что из него вытекает. Любой крот может это делать.

— Но не так хорошо, как ты! — заявила Монди, — Тебя учили Брекен и Ребекка!

— Да, — согласился Комфри, — Верно.

Монди заметила, как в глазах его мелькнула тоска и пробежало облачко легкой грусти, Кротиха знала, что она одна из немногих в Данктоне, кому разрешалось видеть такое.

— Ты скучаешь по ним? — спросила она, подходя ближе, чтобы Комфри мог ощутить нежность, которую она испытывала к нему. Вожак и целитель часто одинок и нуждается в любви так же, как любой другой крот.

— В-в-временами, — ответил Комфри. — По Ребекке я скучаю весной, когда распускаются анемоны. Она так любила их и танцевала среди них, даже когда стала старой. А по Брекену я скучаю в минуты, когда должен проявить сильную волю, потому что у него была сильная воля. Н-н-но...

— Что, Комфри? — В голосе Монди было столько любви, что он прозвучал почти как голос Ребекки.

— Ну, я скучаю... я скучаю по Т-т-триффану. Он мой сводный брат, я любил его. Он был сильнее меня. Ты помнишь его?

— Мы все, кто жил в те времена, когда он и Босвелл ушли в Аффингтон, помним его. Никогда не видела крота красивее.

— Т-ты правда так считаешь? — спросил Комфри.

— Конечно! И он любил тебя так же, как любил Брекена.

— Откуда ты знаешь?

— Я же видела.

— О? — произнес Комфри. — Я очень скучаю по нему осенью, потому что он ушел именно осенью. И я иду наверх к Камню и молюсь за него. Сказать по правде, я и сегодня там был.

— И что Камень сказал тебе?

Комфри долго молчал, опустив рыльце, теребя когтями стебли сухого чабреца, лежавшие у стенки норы. Монди смотрела на него очень озабоченно, потому что, хоть ей и доводилось видеть Комфри в подобные минуты, редко он выглядел таким печальным. И она не очень этому удивилась: ведь что-то потянуло ее к его норе, что-то сказало ей, что она нужна здесь.

— Он сказал тебе что-нибудь? — настойчиво повторила свой вопрос Монди.

— Да, с-с-сказал, — проговорил наконец Комфри, — и не в первый раз! В Ночь Середины Лета я поднялся к Камню после того, как все кроты разошлись по норам. Триффану нужна была моя помощь, и я помог ему.

Комфри произнес это так, будто это было самым естественным делом, и Монди ничуть не усомнилась, что все — правда. Она верила в силу Камня и очень хорошо понимала, как скучает Комфри по своему брату и как часто думает о нем.

— А что произошло сегодня? — спросила кротиха.

— Когда я молился за Триффана, я словно бы воочию увидел брошенные ходы, и это были ходы Данктона. И я увидел кровь. Увидел несчастье. Безмолвие Камня нарушилось, кругом были шум и боль. Что-то произойдет здесь. Я н-н-не знаю что.

— Ты узнал что-нибудь о Триффане?

— Н-н-неопределенно. Неясно. — Комфри опять замолчал.

— Может, мне помолиться Камню за тебя? — спросила Монди, потому что иногда она и раньше так делала и знала, что Комфри радовался этому.

— Знаешь, сегодня я убежал, потому что мне было страшно! Я оказался не на высоте, понимаешь, да? Но теперь, когда ты здесь, я чувствую себя лучше, и мы можем вернуться к К-к-камню и помолиться ему, — сказал Комфри.

На поверхности все еще гулял сильный ветер; он раздувал мех на шубках кротов и играл с листьями, которые были все еще сырыми после прошедшего прошлой ночью дождя, разгоняя их во все стороны, забивая под торчавшие из земли корни деревьев и снова выдувая оттуда.

Кроты поднялись по склону от самого близкого к вершине Холма входа в нору Комфри к площадке, на которой стоял Камень, и почтительно приблизились к нему. Громада Камня возвышалась над ними, неподвижная на фоне качающихся ветвей буков, кора которых блестела серебром в тусклом ноябрьском свете.

Во времена Брекена и Ребекки здесь стоял еще один бук, у самого Камня, так что он даже наклонился в одну сторону; но однажды, в такой же ветреный день, дерево рухнуло, его корни поднялись из земли и болтались в воздухе вокруг Камня. А сам Камень, вместо того чтобы упасть, покачался и встал, на сей раз совершенно прямо. Двуногие, которые обычно редко тревожили покой Данктона, пришли и унесли упавшее дерево, а потом выровняли землю вокруг Камки, а его оставили стоять, так что теперь меловая почва стала плоской площадкой, на которой скопились осыпавшиеся за два года листья с буков, а среди них гордо высился Камень.

Мольбы и заклинании Комфри были совершенно особыми, придуманными им самим, ведь целителем он стал случайно, в результате стечения обстоятельств. Да и сама Ребекка но придерживалась точности в произносимых ею молитвах, и Роза тоже. Роза жила на Дугах и вообще ни в чем не соблюдала традиций. Может быть, все целители таковы. Но всяком случае у Комфри была плохая память на слова и слабое чувство ритма; он предпочитал разговаривать с Камнем, как если бы это был крот, такой же, как он сам.

— Ну вот,— начал Комфри,— мы подумали, что надо помолиться за Триффана, он очень достойный крот.

— Да, — поддержала его Монди, окинув взглядом махину Камня от низа до самой вершины и почувствовав себя маленькой, как детеныш.

— Меня и раньше беспокоило то, что должно произойти,— продолжал Комфри,— и сейчас беспокоит. Я надеюсь, что Триффан под твоей защитой, и если он нам будет нужен, то скоро вернется.

Комфри поводил рыльцем в разные стороны, словно чуял какой-то запах, но не мог определить, откуда он доносится. Потом пристально посмотрел на Камень. В какой-то момент ему даже почудилось, что на фоне колышущихся ветвей и плывущих над ними серых туч Камень тоже задвигался. Наклонился к западу... Приняв это как намек-указание, Комфри повернулся и двинулся туда, где на западной стороне Леса к площадке примыкали Луга, всего в нескольких кротовьих ярдах от самого Камня. Монди последовала за Комфри, но он не обращал на нее внимании, все время нюхая воздух, словно, словно...

— Это Т-т-триффан, — проговорил Комфри.

— Что он делает? — спросила Монди.— Что он делает?

— Он идет, — ответил Комфри просто,— но ему трудно, он в печали. Вот так.

Он серьезно взглянул на Монди и произнес со спокойной уверенностью, несколько удивленно:

— Триффан возвращается домой! Возвращается!

— Но это же хорошо, Комфри! — воскликнула Монди.

— Нет... это н-н-нехорошо, — твердо возразил Комфри. — Выть беде.

— Когда он придет? — спросила Монди.

— Скоро, — ответил Комфри, поводил рыльцем по сторонам, еще понюхал воздух, несколько раз фыркнул и стал спускаться: при этом рыльце его все время было обращено в сторону Лугов, на запад,— Да, — добавил он, — скоро. Вот-вот.

Однако, когда другие кроты в Данктоне узнали о предчувствии Комфри, «вот-вот» показалось им невероятно долгим сроком.

Несколько часов спустя вея система гудела, обсуждая новость: Комфри возвестил о возвращении Триффана домой, следовательно, так и будет. Скоро. Триффан, молодой крот, который оказал честь системе, сопровождая старого Босвелла в Аффингтон, — Триффан возвращается домой!

Одни кроты немедленно принялись чистить ковры, другие гадали, нашел ли Триффан себе пару (а если нет, то почему), и если нашел, то какие у них малыши. С другой стороны, замечали третьи, Триффан мог стать кротом-летописцем, а те дают обет безбрачия. Однако, если он возвращается домой, он не может быть летописцем, но поскольку у Триффана было твердое намерения стать летописцем, а он им не стал, значит, случилось что-то плохое. Да, случилось что-то плохое. Так эйфория сменилась сомнением, сомнение — беспокойством, а беспокойстве породило многочисленные предположения; обсуждались и оценивались все варианты, что могли произойти под солнцем, и многие из тех, что могли случиться под луной.

Главная проблема заключалась в том, когда он придет. Кроты, ожидавшие, что Триффан появится через несколько часов после сообщения Комфри, вскоре почувствовали разочарование.

Только в одном все были единодушны: Триффана нужно приветствовать, и притом достойно. Это означало, что какой-нибудь крот или несколько кротов должны пойти и встретить его.

Сама Монди выдвинула эту идею и добилась поддержки у Комфри, которого смущало лишь одно: Триффан мог появиться с любой стороны.

— Ты же нюхал воздух, повернувшись носом к западу, когда почувствовал его приближение, — заметила Монди.

— Ах вот как! Разве? Может, так оно и было. Аффингтон и находится на западе или примерно так. Мне к-к-кажется, он придет оттуда.

Потом кроты вспомнили, что единственная дорога, которая приводила в Данктонский Лес и выводила из него, пролегала по коровьему тоннелю под шоссе ревущих сов, уходившему на юго-восток, поэтому двух кротов отправили к самому шоссе. Там они терпеливо ждали. День. Два...

...Пока их не сменили, потом пришли следующие— и зародились сомнения в правильности предсказания Комфри. Во всяком случае, ворчуны стали поговаривать, что чужаки в системе не нужны никому, что один гость означает много гостей, так что приход Триффана, в конце концов, не такое уж желанное событие.

Однако Комфри оставался спокойным и уверенным. Он не сомневался в факте приближения Триффана, но не мог сказать, когда это произойдет. Потом ноябрь сменился декабрем, впереди замаячила радостная перспектива Самой Долгой Ночи, и мысли большинства кротов оказались заняты отнюдь не пророчеством о возвращении Триффана.

Естественно, кто-то надеялся, что он вернется в эту святую ночь, но большинство говорили: «Не рассчитывайте на это; со времени предсказания Комфри прошло уже полтора кротовьих года, и пока что не показалось ни одно рыльце. Да и вряд ли в эти дни вы найдете крота, который пойдет выполнять обязанности встречающего! Только не я! Я уже был там дважды...»

Все это было верно. Многие проделали путь к шоссе ревущих сов и тщетно ждали там на холоде возвращения Триффана. Конечно, это очень почетно — оказаться тем самым кротом, который... но у кротов было много более интересных дел в преддверии Самой Долгой Ночи: нужно было многое приготовить и научить молодежь песням и обрядам.

И Самая Долгая Ночь наступила, а с ней и всеобщее ликование. Обряды начались вскоре после полудня, когда свет стал меркнуть, а кроты поодиночке или парами, а иногда и по трое, пробираться ходами или по поверхности к Камню. Одни шептали молитвы, которые сами сочинили, другие просто смотрели на Камень, который с наступлением темноты стал казаться еще больше, чем был на самом деле.

Многие пришли, чтобы встретиться со старыми друзьями, с которыми не виделись, быть может, больше кротовьего года — потому что кроты любят мир и покой, и никто не станет нарушать уединение другого.

И вот, вокруг болтали, звенел тихий смех, празднующие приходили и уходили, и никто не забывал прошептать имя Линден — имя первой Белой Кротихи. Ее историю всегда вспоминали и повторяли в Самую Долгую Ночь.

Облака на небе разошлись, и показалась луна — слегка в тумане, но ее было прекрасно видно, — хороший знак для будущего цикла времен года! Кроты любят, когда в Самую Долгую Ночь показывается луна.

Комфри в одиночестве подошел к Камню. Сначала его просто не заметили, а когда заметили, не стали окликать, потому что знали, он не любит, чтобы его беспокоили, когда он молится. Когда Комфри закончил молитвы, Монди пожелала ему счастливой Самой Долгой Ночи, быть может, несколько робко, и они очень мило потолкали друг дружку; остальным очень нравилось наблюдать это, так как если существовали два крота, которым следовало бы создать пару, то это были Монди и Комфри.

— Так что, придет Триффан сегодня ночью? — раздался в темноте чей-то голос, осмелившийся задать вопрос, ответ на который жаждали услышать все. Все надеялись, что Триффан придет, но лишь немногие действительно допускали такую возможность, так как в эту Самую Долгую Ночь в воздухе витал дух какой-то незавершенности и ожидания,

— Он совеем близко,— проговорил Комфри, — Я д-думаю, он придет.

— Он очень свирепый? — спросил один из юнцов, Триффан был весьма популярен среди молодежи, о нем рассказывали много легенд.

— Он сильный, — ответил Комфри.

— И свирепый?

— Н-нет, — сказал Комфри, улыбаясь, — Только по отношению к врагам,

— Он умный, ведь правда?

— Да, — ответил Комфри.

— И, уж конечно, красивый? — хихикнула молодая самочка, родившаяся прошлой весной, у которой еще не было пары.,

На это Комфри не отреагировал.

— Мы будем ждать его? — спросил еще кто-то.

— Н-н-нет, Когда ждешь, события очень затягиваются, — объяснил Комфри, — Будем есть вкусную пищу внизу, в общем зале, и рассказывать разные истории, И, может быть, один или двое останутся на поверхности, чтобы встретить Триффана,

Но никто из кротов не захотел в такую ночь остаться, а сам Комфри не мог, потому что ому надо было руководить празднеством,

— Ладно,— сказал он, неохотно позволяя увести себя вниз, — л-л-лучше бы...

Но одна кротиха тихонько отошла от всех и выбралась на поверхность, Она понимала, как Комфри огорчен, что никто не встретит Триффана, если тот придет.

— А где М-м-монди? — позже поинтересовался Комфри, заметив ее отсутствие и опечалившись; в такую ночь, как эта, ему хотелось, чтобы его старая подруга была рядом. Но никто не знал, где Монди.

А на поверхности, у Камня, Монди смотрела, как сгущается темнота, и какое-то время прислушивалась к доносившейся снизу болтовне и смеху пирующих кротов.

Она вздохнула, произнесла одну-две молитвы и подумала, что для Комфри, который так много и самоотверженно отдал Данктонскому Лесу, лучшего подарка, чем прибытие Триффана, быть не может. И все же... Тьма сгущалась, шум пира стихал, кое-кто, особенно юнцы, начал уставать и подумывать о том, что не худо бы вздремнуть, прежде чем пускаться в обратный путь из общего зала в собственную нору — на восток, на запад или на север.

Старая Монди вздохнула, еще раз произнесла про себя молитву и, подумав, что ночь так хороша, как только можно пожелать для Самой Долгой Ночи, двинулась в путь; выйдя из леса, она направилась в сторону Лугов, а потом прямо к шоссе, словно этим она могла ускорить приближение Триффана, если он вообще придет.

Монди добралась до выхода из коровьего тоннеля, откуда, как она рассчитывала, должны были появиться гости (насыпь возвышалась где-то очень высоко), и устроилась ждать, глядя на шоссе, по которому с ревом неслись хищные совы. И сверкающие глаза неслись прямо по краям высоко поднятой над землей дороги, но дым, который они испускали, почти не доходил до живущих под землей кротов. Совы неслись в обоих направлениях, поодиночке, парами устремляясь на юг, куда вела дорога. «Странное занятие,— подумала Монди,— реветь, трястись и заглядывать так далеко».

«Если ты в пути, Триффан из Данктона, пожалуйста, поторопись!» — проговорила она про себя, всматриваясь в тоннель под шоссе, который никак не могли миновать кроты, идущие с запада. Потом Монди улыбнулась, потому что это была прекрасная ночь и самое лучшее время для того, чтобы побыть немного в одиночестве, подумать о прошлом и будущем, которое вот-вот наступит.

— Крот! Это крот! Крот!

Бедняжка Монди задремала и теперь проснулась в испуге, потому что над ней склонился огромный крот-самец и навис очень-очень близко.

За ним виднелись уходящие в высоту ужасающие массы бетона — колонны, подпиравшие место, где носились ревущие совы. Перед Монди была страшная стена, соединявшая колонны, а под ней (так говорили) — тоннель, который вел под шоссе. Монди никогда там не бывала, она никогда не заходила дальше того места, где была сейчас, да ей и не хотелось.

Голос крота-чужака раздался совсем близко, но Монди почти не могла разглядеть того, кому он принадлежал. Звучал голос очень свирепо:

— Крот!

— Привет! — сказала Монди в темноту со всем радушием, на какое была способна.

— И правда крот, — произнес другой голос. — Берегись!

Монди и охнуть не успела, как почувствовала коготь у себя на правом боку и другой на левом и увидела перед собой третьего крота, а еще два появились из выхода тоннеля.

— Что за крот? Слова? Камня? Бродяга? Больной?

Они переговаривались низкими голосами, а потом мягко, но решительно вытолкнули Монди на свет, который лился сверху от проносившихся по шоссе ревущих сов.

— Я была...— начала Монди. Тут она полностью проснулась и, внезапно разозлившись, встряхнулась, глянула на этих кротов, которые ей угрожали, и гордо заявила:

— Я из Данктона! А это значит, что пора тебе убрать, наконец, свои когти с моих боков, юноша!

Рядом раздался басистый смех.

— Юноша — каково, Смитхиллз? — проговорил Скинт. — Она думает, что я юноша!

— Ну и что? — отозвался тот, осторожно подходя сбоку к возмущенной кротихе. — Значит, и я молодой! — Он ухмыльнулся так дружелюбно, как только мог, показывая, что не собирается причинить ей зла.

— Кто вы? — спросила. Монди, и ее голос слегка дрогнул. — И зачем пугаете такую безобидную кротиху, как я?

— Просим прощения, — извинился Скинт, — мы только хотели выяснить, кто вы.

— Выяснить, кто я? — повторила Монди сердито. — Я-то живу тут. А вот кто вы такие?

— Сейчас опасные времена, и тоннели вроде этого могут оказаться ловушкой для неосторожных. Почему ты не сидишь в уютной норе с друзьями, празднуя Самую Долгую Ночь? — спросил тот, кого звали Скинт.

— Я была там, пока не спустилась сюда, — ответила Монди.— Я...— Тут она замолчала, потому что из тоннеля вышли еще несколько кротов и окружили ее. — Я пришла сюда, чтобы приветствовать кое-кого, а не для того, чтобы меня оскорбляли и угрожали мне чужаки!

Один крот, державшийся до сих пор в тени, выступил немного вперед, и Скинт повернулся к нему.

— Говорит, что она из Данктона, — сказал Скинт. — И я склонен ей поверить.

Новый крот рассмеялся глубоким счастливым смехом, и было в этом смехе что-то теплое и внушающее уверенность, что сразу успокоило старую Монди, готовую, если нужно, защищаться от сотни кротов.

— Ладно! — сказала она. — Кто ты?

— Разве ты не узнаешь меня, Монди? Неужели за это время меня совсем забыли?

— Ой! — воскликнула Монди, разволновавшись и оттого внезапно задохнувшись.— Ты...— И она потянулась и дотронулась до него естественно и дружелюбно, словно желая убедиться, что он действительно здесь.

— Это и правда я! — сказал тот, снова рассмеявшись.

— Я надеюсь, что это так, Триффан из Данктона. Ты очень задержался.

— Задержался? — как эхо, отозвался Триффан.

— Задержался? — повторили с удивлением и другие.

— Да, именно так я сказала и именно это имела в виду! Кроты Данктона не шатаются по окрестностям в Самую Долгую Ночь, они выказывают почтение Камню, поедят немного, попоют немного, потом сидят и рассказывают истории. И...— добавила она, угрожающе наступая на Смитхиллза и Скинта, — не пугают таких старых кротих, как я! Ты задержался, Триффан, и тебе лучше поторопиться, потому что к тому времени, как мы туда доберемся, они все заснут.

Монди повела всех по направлению к Лесу, но вдруг остановилась, обернулась и снова посмотрела на Триффана. Ее раздражение, похоже, испарилось. Она опять дотронулась до Триффана с той теплотой, какую его друзья всегда отмечали в нем самом, и проговорила:

— Ни один крот не мог бы стать более желанным гостем в эту ночь, да и в любую другую. Добро пожаловать, Триффан! Твое путешествие было долгим?

— Дольше, чем жизнь крота, — ответил тот. — А Комфри?

— Комфри здоров и ожидает тебя. Он будет очень рад встрече.

— Он догадывается, что я приду?

— Камень объявил ему об этом в ноябре, но, думаю, он знал еще в Ночь Середины Лета. Мы ждали тебя, Триффан, ты нужен нам.

— Мне тоже нужен Комфри и вы все, — ответил Триффан. Потом с улыбкой повернулся к своим друзьям. — Разве я не говорил, что Комфри почует?

— Говорил! — отозвался Спиндл.

— Комфри знал, — подтвердила Монди. — А теперь идите за мной. И чувствуйте себя как дома. В норах Данктона Триффана ждут угощение, песни и друзья!

Вот так случилось, что старая Монди оказалась проводником Триффана и его спутников на последней стадии их пути в Данктон, и происходило это в самые святые часы, сразу после полуночи, в Самую Долгую Ночь, когда весь кротовий мир отмечает начало перехода от тьмы к свету.

Говорят, что, как только они подошли к краю Лугов, Комфри понял, что Триффан вернулся, прервал на середине песню, поднял рыльце к поверхности и тихо сказал:

— Д-д-думаю, вы можете будить молодежь и идти со мной, потому что Триффан, мой брат, пришел.

И Комфри направился к поверхности, а кроты Данктона последовали за ним. Все собрались у Камня, так как слышали доносившиеся с Лугов шаги кротов, и во главе шла Монди, гордая и довольная, потому что понимала, какое счастье она несет Комфри в эту ночь.

— Т-т-триффан? — позвал Комфри, когда его брат вышел из темноты после своего долгого пути. — В самом деле Триффан!

И все кроты, бывшие при этом, тоже залились слезами радости, когда братья, столько лет тосковавшие в разлуке, стали ласково похлопывать друг друга лапами, дружески тереться рыльцами и обмениваться словами любви и радости.

— У тебя появилось несколько новых морщин, да-да! — проговорил Триффан.

— У тебя т-т-тоже! — отвечал Комфри.

И они смеялись, и шутили, и превозносили Камень за то, что с его благословения они вновь вместе.

Когда слова первого приветствия были произнесены, Триффан представил своих спутников.

— Это Спиндл с Семи Холмов, он был мне другом и советчиком в течение всего долгого пути из Аффингтона; а это Скинт, который...— И так были представлены все, один за другим: все надежные, все целые и невредимые, все близкие и верные друзья. Были представлены все, кроме одного крота, который удалился.

Затем наступила другая череда представлений: Комфри познакомил друзей Триффана с присутствующими кротами системы, сказав в заключение:

— И, наконец, последняя, но не менее значительная персона, даже самая важная из всех, — мой дорогой друг Монди, которая встретила вас и привела к нам домой! Вот так! — произнес Комфри, радуясь, что Монди рядом с ним. — Вот так!

И, дотрагиваясь друг до друга, Комфри и Монди смеялись и были похожи на любовную пару, но ведь это была Самая Долгая Ночь, и кроты и кротихи, все вообще, имели право веселиться вовсю и радоваться.

— Если вы все сказали, — заявил Скинт, — мне бы не хотелось показаться невежливым, я приношу поздравления с праздником и все такое, — но нет ли у вас какой-нибудь еды?

Еда! Ее было полно! И песни! Их тоже было очень много! И истории, масса историй, которые надо было рассказать! И опять еда! Много, много, еще и еще!

— Вниз, кроты, все вниз! — крикнул Комфри. — У нас будет такая Самая Долгая Ночь, какую никто не забудет!

А когда они спустились в зал, они увидели, что там уже был один крот, он свернулся в самом удобном уголке и жевал самого сочного червяка в окружении восхищенных юнцов.

— Какое удовольствие и какое еще удовольствие впереди! — воскликнул этот крот, широко и обезоруживающе улыбнувшись. — Я устал и спустился сюда, подумав, что чем раньше я это сделаю, тем лучше, господин! Вот так. Нет лучшей норы, нет лучшей молодежи, и такой бедный крот, как я, редко видел, а тем более ел лучшего червяка в Самую Долгую Ночь, до сих пор этого не бывало никогда!

— Кто это? — спросил Комфри, изумленный поведением этого странного крота.

— Мое имя Мэйуид, и я — самый желанный гость! — заявил Мэйуид, виновато поглядывая на Триффана.

Тут все рассмеялись и велели Мэйуиду оставаться в своем удобном уголке, добавив, что, раз уж он первым съел червя, будет только справедливо, если он расскажет первую историю; Мэйуид вовсе не собирался этого делать, но, если все настаивают, он, пожалуй, попробует; если это их порадует, да, он попробует, попробует!

Вот как получилось, что, когда кроты Данктона и спутники Триффана нашли каждый себе место в дружеской обстановке теплого, битком набитого зала, именно Мэйуид — изгнанник, чудом уцелевший Мэйуид — начал первый рассказ, и начал его традиционно (или почти традиционно):

— От моего сердца, господа и дамы, к вашему сердцу. Говорить я буду и расскажу о том, как бедный крот, некогда тощий, а теперь ставший пожирнее, некогда больной, а теперь поздоровевший, некогда одинокий, а теперь окруженный друзьями, — как этот крот, родившийся на склонах далекого Бакленда, шел дорогами разными и трудными, тайными и необычными, господа и дамы, долго шел к загадочной системе, где он и все мы тоже сейчас находимся, системе, которая расположена здесь и называется Данктон; вот о чем я расскажу своими простыми словами, если вы будете слушать...

— Да! Да! Будем! — засмеялись многие. Одни жевали, другие вздыхали, третьи прижимались к тем, кто им нравился. Комфри улыбался Триффану, а Монди улыбалась им обоим.

— Так вот, милостивые господа (а также не забыть бы и дам), я начинаю...

И Мэйуид был первым в ряду рассказчиков, и едва ли многие системы в кротовьем мире могли похвалиться в эту ночь такими историями, и никто никогда не мог позабыть их.

Глава двадцать вторая

И все же, когда истории были рассказаны, Самая Долгая Ночь кончилась и возбуждение, вызванное возвращением Триффана и его спутников, улеглось, Комфри понял, что инстинкт не обманул его: приход Триффана предвещал для системы беды, а быть может, и кровопролитие.

— Не знаю, возможно, опасность и миновала бы вас, не вернись я сюда и не сделайся отверженным, — сказал однажды Триффан.— Меня и тех, кто со мной, осудила и преследует Хенбейн, и ее гвардейцы будут искать нас, пока не отыщут, потому что сам факт нашего существования — вызов Слову. Во всяком случае я уверен — они придут сюда. Хенбейн знает, что Данктон — моя родная система, а также одна из тех двух систем, которые находятся вне орбиты Слова. Вторая — ужасный Шибод. Именно это, помимо огромного желания снова увидеть Данктон, и было причиной, почему я пришел предупредить вас, чтобы вы подготовились к нашествию.

Наступил январь, пришла зима с ее снежными буранами. Триффан и Комфри лежали, уютно свернувшись бок о бок в норе Комфри, наполненной запахами трав, а на поверхности бушевал жестокий ветер. Комфри слушал Триффана, как до этого в Самую Долгую Ночь слушал страшные рассказы о странствиях беглецов, но ему трудно было поверить во все это, потому что страшные перемены, которые принесли с собой грайки, находились за пределами его понимания. До Данктонского Леса докатывались, конечно, слухи о Слове и о грайках, но кроты Данктона предпочитали не иметь никаких дел с приверженцами Слова.

Триффан не сомневался, что вскоре от данктонцев потребуются решительные действия, и хотел убедить в этом Комфри. Поэтому Триффан постарался как можно более подробно рассказать брату о том, что он слышал от очевидцев.

В Файфилд, на западе, грайки пришли прошлой весной. Они изолировали целое поколение малышей и подростков под предлогом, что взрослые, живущие в системе, — а их после чумы оставалось совсем немного, — за это время поймут смысл Искупления и научатся выполнять его. Молодежь воспитывали в духе Слова элдерны и сидимы, которые поощряли детей, когда они доносили на своих родителей. Теперь эта система фанатично предана Слову.

Во Фрилфорде, системе на песчаных возвышенностях над Темзой, грайки судили обо всех кротах по тому, насколько охотно они готовы были изучать Слово и быть верными ему. Здесь тоже молодежь поощряли придерживаться жестких правил и уложений — и снова родители и старшее поколение были уничтожены. Лишь немногие избежали гибели; они и были теми очевидцами, с которыми удалось поговорить Триффану.

— Нам рассказывали, что кротов, не прошедших учиненную грайками проверку, вывели на затопляемую пойму Темзы и заставили рыть норы в пропитанной водой земле под угрозой прокалывания рыльца. В результате многие погибли сами или были убиты. А те кроты, которые приняли Слово и удовлетворительно прошли Искупление, должны были присутствовать на казнях и насмехаться над жертвами, не признавшими Слова. Некоторые несчастные заслужили себе Искупление тем, что толкали других на затопленные луга навстречу неминуемой гибели. Большинство из таких кротов сошли с ума, и их отправили работать чистильщиками.

В Блейдоне, рассказывал Триффан, грайки тоже подстрекали молодых кротов против пожилых, что привело к почти полному их уничтожению. Увы, можно сказать, что по всему кротовьему миру последователи Камня подавлены и установилась вера в Слово.

— И все же в каждой из систем, которые мы видели, были свои бунтари, потому что всегда найдутся сильные духом кроты, которых нелегко подчинить и прибрать к лапам, — продолжал Триффан. — Во всех системах, где мы побывали и о которых слышали, встречались один или два таких крота. Кое-кто из них хотел присоединиться к нам, но мы не были готовы их принять. Я просто говорил им, что, как только они прослышат, что Хенбейн пошла на Данктон, им нужно набраться мужества и изо всех сил как можно скорее спешить сюда, чтобы сообщить, что затевается, и присоединиться к нам. Думаю, таким способом мы будем вовремя предупреждены о приближении грайков к нашей системе и соберем здесь по-настоящему храбрых кротов. Именно такие понадобятся нам в будущем, они будут держать это будущее в своих отважных лапах. Пусть Данктон станет для них святыней, вдохновляющей идеей.

Комфри кивнул, но ничего не ответил. Знакомая ему действительность была более спокойной и мирной, чем та, о которой говорил Триффан, и Комфри понимал, что Данктону в будущем потребуется иной вожак, не он.

— А что ты скажешь о тех, кто пришел с тобой? — спросил Комфри. — Они такие разные!

— Пути Камня неисповедимы, и мне выпало счастье найти кротов, достойных великой цели, для достижения которой Босвелл послал меня. За долгие кротовьи годы наших странствий я научился верить каждому из них так же, как верил бы тебе, Комфри. Они все преданны нашему делу, и у каждого из них есть свои достоинства и свои способности.

Скинт, например, историю которого я тебе рассказал, стал специалистом по пересечению шоссе ревущих сов и благополучно переводит через него в местах, где другие кроты погибли бы; Мэйуид находит дорогу под землей лучше, чем какой-либо другой крот, к тому же он верный и храбрый. У Тайм и Пенниворта прекрасный нрав, и они вносят в нашу жизнь спокойную веру, в особенности Тайм, которая обладает редкой для кротов способностью выбирать место, где нора будет теплой и удобной, а кроме того, Тайм хорошо умеет успокаивать кротов. Смитхиллз своей огромной силой защищает тех, кто нам верен, а Алдер прекрасно организует боевое построение; во Фрилфорде он, безусловно, спас нам жизнь своими мудрыми действиями. Он прошел обучение как гвардеец и знает способы ведения боя, которыми пользуются грайки.

— А Спиндл? — спросил Комфри.

Взгляд Триффана потеплел.

— Ни один крот, ни один, не был мне более верным другом. Босвелл поручил ему следить, чтобы я не уклонялся от своей цели, и лучшего выбора он сделать не мог.

Какое-то время они помолчали, а потом Триффан сказал:

— А что эта кротиха Монди? Похоже, она очень привязана к тебе, Комфри.

— Что ты хочешь знать про нее? — тихо спросил Комфри.

— Ну...— протянул Триффан,— ты не выбрал ее себе как пару? Такое впечатление, что она всегда рядом...

— Для этого у меня никогда не было достаточно времени, Триффан. А теперь я слишком стар для таких вещей! Не время.

Триффан расхохотался, а потом опять посерьезнел.

— Время течет, брат,— проговорил он,— и лучше поступать так, как велит Камень.

— Может быть, — согласился Комфри со вздохом, нервно передвигая с места на место кучку листьев и стеблей чабреца и льнянки. — М-м-может быть!

Потом он посмотрел на Триффана и, любовно дотронувшись до него, спросил:

— А ты, Триффан? Ты не встретил кротиху, которую бы полюбил?

Триффан помолчал; казалось, он ушел в себя. В конце концов он произнес:

— Когда Босвелл посвятил меня в духовный сан, я дал обет безбрачия. Босвелл не требовал этого от меня, но такова традиция в Священных Норах. Понимаешь, очень многое нужно сделать, во многих местах побывать, к тому же мне нужно заботиться о последователях Камня, как ты заботился о кротах Данктонского Леса, Нет времени, Комфри! Нет времени!

Комфри с сомнением покачал головой:

— Мне кажется, это неправильно, Я-то другой, и всегда был другим, но ты, Триффан, — понимаешь, ты крот, который создан для того, чтобы любить и быть любимым. И ты никогда?..

— Никогда! Когда пройдет январь и наступит февраль, и подумаю об этом, но пока останусь холостяком. Быть может, в один прекрасный день, когда воцарится мир и опять станут почитать Камень, я найду себе пару. Но пока — нет.

Он нахмурился. Комфри постарался побыстрее сменить тему. Иногда Триффан пугал даже его.

— Слушай, Триффан, об одном ты не рассказывал в Самую Долгую Ночь, да и потом ни словом не заикнулся; о Камне Покои. Расскажи мне о нем.

Только Триффан собрался начать, как, топоча, дрожа и восклицая «бррр», в нору ввалилась Монди. Снег таял на ее шубке.

— Наверху мокро и холодно, — объявила она. — Но я пришла!

Триффан с удовольствием наблюдал, как радостно встретил ее Комфри, как старался устроить ее поудобнее, как принес ей червяков и одновременно мило болтал о том о сем.

Потом он снова повернулся к Триффану со словами: — Монди можно доверять, она з-знает секреты системы лучше, чем я! Так расскажи нам про Камень Покоя.

Триффан позже всегда вспоминал эти минуты, когда видел их обоих, свернувшихся рядышком, как любящая пара; именно тогда он понял, что, хотя крот только в одиночестве может услышать Безмолвие Камня, похоже, ему вообще не удастся услышать его, если он не знал настоящей любви другого крота. И тут, как говорил Триффан позже, он впервые заподозрил, на поиски чего послал его Босвелл. Быть может, именно тогда он ощутил острое желание иметь рядом с собой кротиху, похожую на Монди, — желание, которое усилилось и превратилось в страстную тоску; крушение этого желания могло стать самым большим горем в его жизни, а исполнение — самым большим счастьем.

Пока же Триффан устроился поудобнее и, отвечая на вопрос о Камне Покоя, поведал Комфри и Монди о событиях в Аффингтоне, о том, как Спиндл привел Босвелла и его самого, Триффана, на каменное поле близ Семи Холмов, как он сам швырнул этот Камень в темноту и тот упал среди сотни тысяч других камней, так что опознать его невозможно. И надо ждать, когда придет крот, который найдет его и другие Камни Покоя, всего семь штук, и отнесет их на место, где они должны покоиться.

— И тогда?..— спросил Комфри.

— И тогда, полагаю, работа, которую делали многие кроты и за которой наблюдал Белый Крот Босвелл, будет выполнена, и выполнена хорошо. Но большего я пока и сам не знаю!

— А ч-что ты с-скажешь на это? — спросил Комфри у Монди.

— Что это одна история и еще половина другой и что в ее конце Триффан найдет себе пару! — заявила Монди. — А настанет срок, Камни Покоя сами дадут о себе знать, так я думаю.

— Хм! — буркнул Комфри и, почему-то слегка обидевшись, отправился высунуть нос на поверхность, где он мог бы помолиться.

Когда он ушел, Монди сказала:

— Триффан, я слышала, о чем говорили между собой твои спутники, Скинт и Смитхиллз, Регворт, Алдер и этот Мэйуид.

Триффан рассеянно кивнул. Мысли его все еще были заняты Святыми Камнями.

— Они говорили об эвакуации системы, о том, что надо найти более безопасное место, чем это, они говорили...

Триффан поднял лапу, показывая, что хорошо бы ей замолчать, но Монди спокойно продолжала:

— Я не сомневаюсь в том, что ты поступаешь правильно, но, если дело дойдет до того, что придется покинуть Данктон, — понимаешь, всем нам уйти нельзя, бросить систему невозможно, один-два крота должны остаться. Если ты не знаешь, кого оставить, оставь меня, я могу прожить одна, спрятавшись в тайниках Болотного Края, где жили во времена твоего отца.

— Я не могу бросить тебя на произвол жестоких грайков — ты не знаешь...

— Возьми с собой Комфри, а меня не надо, — прошептала Монди. — Если кто-то должен остаться, даже один...

Но Триффан только покачал головой.

Позже, когда Монди ушла, Комфри вернулся, они поели, и Комфри заговорил:

— Э-э-э, Тр-триффан, я хочу сказать тебе кое-что, пока мы одни. Н-н-не нужно говорить об этом никому...

Триффан с любовью посмотрел на своего сводного брата.

— Понимаешь, — произнес Комфри, — когда — а я знаю, тебе придется так сделать, это единственный разумный поступок — так вот, когда ты поведешь кротов в безопасное убежище, не жди, что я последую за тобой. Я останусь. Здесь непременно должен остаться хотя бы один данктонский крот. Я еще с младенческих лет помню много мест, где можно укрыться: Болотный Край, Вест-сайд... Я спрячусь где-нибудь. Но Монди ты обязательно должен взять с собой, нельзя рисковать ею. Ты позаботишься об этом, ладно?

— Нас будет направлять Камень, — осторожно ответил Триффан, подумав при этом, что наступают времена, когда Камень не сможет защитить ни крота, ни хищника.

Январь не время для путешествий, и февраль тоже, особенно если стоит такая же холодная погода, какая была долгой зимой. Когда земля замерзает, мудрые кроты сидят в норах, и их мысли обращены на дела духовные.

Но когда под землей произошло наконец первое весеннее движение и, несмотря на еще крепкие морозы, черви и куколки снова начали шевелиться, а усики корней — дрожать и искать выход для своих бело-зеленых ростков, несколько тщательно отобранных кротов высунули рыльца на холодный воздух, а потом и вообще выбрались на поверхность.

Этих кротов Алдер обучил искусству наблюдателей-сторожей, и они добровольно вызвались рискнуть и отправились к шоссе ревущих сов, чтобы не пропустить появления грайков и организовать такие же наблюдательные посты среди дружественных кротов. Уроки Хэрроудауна не прошли впустую, и Триффан со Скинтом не собирались допустить, чтобы их снова застали врасплох.

Тем временем с приближением весны кроты Данктона, как все разумные кроты, принялись искать себе пару и готовиться к рождению малышей. И вот, как всегда в это время года, пара за парой начали особо тщательно трудиться над устройством нор и проводить время вместе; они не говорили ничего особенного, однако предпочитали остаться вдвоем, желая, чтобы к ним пореже заходили, если, конечно, никто не против.

Так все и шло, и в недели, предшествующие весне, Тайм находила массу причин, чтобы поболтать со Спиндлом, который, хотя в открытую и не отвечал обнадеживающе на ее авансы, все же каким-то образом под тем или иным предлогом оказывался у ее норы, если интервал между их «случайными» встречами представлялся ему слишком длинным. Но образовать пару, сочетаться браком? Спиндл отметал подобные домыслы, говоря, что у него хватает дел и без этого: как верный товарищ, он должен помогать Триффану.

— Знаете, мой господин, если вы позволите мне такую вольность, разрешите Мэйуиду заметить, что это именно такое дело, которым всякий крот занимается именно в такое время года, и никто не удивится, если вы с милой Тайм — дивной красавицей Тайм — займетесь им. Наоборот, все будут разочарованы и удивлены, если вы этого не сделаете, — заявил Мэйуид от имени многих кротов, которые надеялись увидеть, что и у робкого Спиндла есть пара.

— Не сделаем чего? — глядя невинными глазами, спросил Спиндл.

— Хитрая, тонкая, но очень неубедительная уловка, о мой господин Спиндл, друг Триффана, умнейший крот, — произнес Мэйуид, расплывшись в улыбке. — Тайные встречи, частые встречи, нежные встречи. Это зовут любовью, да, да, да! — трижды повторил Мэйуид и почему-то рассмеялся.

— Тут нет ничего смешного, и вообще это не твое дело, — огрызнулся Спиндл. — Лучше уходи. И пожалуйста, перестань болтать об этом и отправляйся искать пару себе самому! Тогда у тебя хоть какое-то занятие появится!

Эти слова, похоже, причинили Мэйуиду боль. Он улыбнулся вымученной улыбкой и проговорил:

— Может быть, меня и подлечили, мой добрый господин, не буду отрицать, но всякий видит, что мое хилое, жалкое тело разрушено болезнью, голова облысела, а мех местами вылез. Никому Мэйуид не нужен ни теперь, ни когда-либо, твой друг Мэйуид обречен быть одиноким всю жизнь, никто не полюбит его, такова его судьба. В этом смысле, Спиндл, господин мой, только в этом невыгодном для него смысле я такой же, как Триффан. Мы оба холостяки. У нас обоих нет любящих жен. Мэйуид печален, несчастен и физически страдает, когда думает об этом, а потому он не может постичь, как ты, такой великолепный, всеми уважаемый, отворачиваешься от любви, особенно если речь идет о столь желанной, незаурядной кротихе, как Тайм.

— Полно, — пробурчал Спиндл покаянно, сожалея, что больно задел Мэйуида. — Помимо всего прочего, я очень сомневаюсь, чтобы Тайм заинтересовалась такими вещами, тем более если речь идет обо мне.

От Мэйуида не укрылась дрожь в голосе Спиндла.

— Сомневаешься, господин! Великолепно и знаменательно. Когда все так неопределенно — любовь на пороге! Да, мой господин, желаю удачи, любезный мой, система хочет, чтобы все свершилось как полагается, и будет разочарована, если этого не произойдет.

— Уходи, Мэйуид.

— Простите, господин! — И он удалился.

Спиндл потом весь день пребывал в дурном расположении духа и избегал общества Тайм до самого вечера. Когда она наконец отыскала его, они вместе поужинали, почти не обменявшись ни словом, потому что ни тот ни другая не могли придумать, что бы такое сказать.

Обращенные к Тайм комплименты Мэйуида отнюдь не были преувеличенными. Тайм сильно изменилась с тех пор, как Триффан и Спиндл встретили ее в Бакленде, когда она была очень больна. Тогда она выглядела изможденной, в глазах застыло потерянное выражение — болезнь высосала из нее энергию и жизнь. Однако лето, проведенное в странствиях и доброй компании, вернуло блеск ее шубке и гордое выражение ее взгляду; она стала достойным, заслуживающим уважения членом любого общества, веселой кротихой, с которой любому приятно быть рядом. Тайм понравилась кротам Данктона и очень быстро была принята ими. Ее уважали за то, что она прошла такой путь, и за то, как умело устроила она нору, в которой радушно принимала гостей, хорошо кормила их и развлекала.

Кроме того, она верила в Камень и молилась ему, и, хотя уже многие самцы обратили на нее внимание и неизменно поворачивали рыльце в ее сторону — особенно когда наступил февраль и присущая Тайм женственность, казалось, возросла бесконечно, — она не проявляла интереса ни к кому: мало кто из них был истинным последователем Камня.

— Я хочу, чтобы мой супруг не только говорил, что верит в Камень, но чтобы он жил им и для него, чтобы в этом заключалась вся его жизнь, — признавалась однажды Тайм Монди, с которой очень подружилась и рядом с ее норой вырыла ходы и одну-две прелестные норы для себя.

— Скажи, а нет ли определенного самца, которого ты имеешь в виду? — заметила Монди рассудительно. — Приближается февраль, и у тебя уже остается совсем немного недель на размышления.

— Ну, — начала Тайм застенчиво, — я мечтаю, да, мечтаю.

— Мечтаешь? — повторила Монди. — Ты хочешь сказать — жаждешь?

Тайм подумала над словом «жаждешь» и решила, что да, вероятно, так оно и есть.

— А ты спаривалась когда-нибудь? — спросила она у Монди, уклоняясь от ответа.

— И приносила потомство, и выращивала детей. Но это было раньше. Понимаешь, я нужна Комфри, а его голова, как мне кажется, занята другими вещами.

Тайм засмеялась.

— Более интересными?

Монди улыбнулась и ничего не ответила.

— Ты ведь любишь его, правда? — проговорила Тайм.

— Да, — сказала Монди просто. — Наверное, люблю. Какое-то время они посидели и помолчали.

— Ну, — произнесла наконец Монди. — Так что это за крот?

— Ты прекрасно знаешь,— коротко ответила Тайм с недовольным видом.

— А он знает? — засмеялась Монди и добавила: — Этого крота надо подтолкнуть.

Тем временем страдания бедного Спиндла усиливались с каждым днем. Казалось, все вокруг способны были разговаривать только о кротах противоположного пола. Алдер уже давно исчез в Истсайде, а теперь и Скинт со Смитхиллзом, которых Спиндл считал слишком старыми, чтобы думать о «подобных вещах», как он это называл, ушли «на разведку». Спиндл знал, что это означало: к самкам.

Сам же Спиндл занимался устройством зала в малоизвестной части Древней Системы, зала, где можно было бы хранить книги и тексты, которые напишет Триффан. Потому что у Спиндла тоже была прекрасная мечта, которую он, не поделившись ни с кем, хранил про себя: мечта, что когда-нибудь в Данктоне будет библиотека, такая, какой не бывало нигде в кротовьем мире, кроме Священных Нор, библиотека, рукописи для которой он уже начал собирать сначала в Семи Холмах, потом в Хэрроудауне и которые можно будет потом перенести сюда, в Данктон. Триффан уже начал сам писать некоторые тексты, а Спиндл и Мэйуид, пусть менее умело, записывали хронику событий своего времени, чтобы кроты, которые будут жить после них, могли узнать, что же происходило на самом деле. Эти зимние месяцы оказались прекрасным временем, чтобы Триффан мог продолжить уроки, начатые в Хэрроудауне, и Спиндл с Мэйуидом многому у него научились. И вот Спиндл организовал библиотеку в месте, которое нашел Мэйуид, и устроил все так, что обнаружить это место было действительно трудно. Даже когда Триффан направился туда, он прошел мимо маленького хода, который вел вниз, в зал-библиотеку, да не один раз, а дважды, и вообще не нашел бы его, если бы ему не показали. Пока что только эти трое имели право спускаться сюда, и Спиндл трудился тут постоянно. Инстинкт подсказывал ему, что скоро могут наступить времена, когда система частично или целиком будет захвачена грайками, и очень важно, чтобы место, устроенное им для хранения рукописей, не было найдено.

Труды Спиндла были нарушены наступлением брачного сезона и появлением неосознанных смутных желаний, которые заставляли кротов заглядываться на самок и искать их общества.

Спиндла тянуло к Тайм, но пока он еще не предпринял никаких шагов и искал утешения в компании Триффана, рассказывая другу, что он чувствует себя как-то «странно».

— Странно? — пробурчал Триффан, зевая, потому что ему уже начала надоедать нерешительность Спиндла, отказывающегося понимать, что они с Тайм должны проделать то, что все разумные кроты делают в конце февраля, если у них есть такая возможность.

— Ну, необычно, — протянул Спиндл. — Непонятно, неспокойно, не как всегда. Странно.

— Я этого не понимаю, — сказал Триффан. — Я дал обет безбрачия.

— В самом деле? — удивился Спиндл. — Но я не слышал от тебя такой клятвы, когда Босвелл посвящал тебя в летописцы.

— И все же это так,— заявил Триффан, который, похоже, примирился с судьбой и не испытывал никакой потребности преследовать самок, как это делают другие кроты.

— Конечно, мне очень нравится Тайм, — проговорил Спиндл и добавил, как будто эта внезапная мысль удивила его и не имела ничего общего со «странным» чувством: — Она очень славная.

— Славная! — воскликнул Триффан.— Раз это все, что ты можешь сказать о Тайм, я не стану ее осуждать, если она найдет себе другого крота.

— А что, она подумывает об этом? — встревожился Спиндл.

У Триффана хватило выдержки промолчать: пусть Спиндла помучает эта мысль.

— Ладно, — проговорил наконец бедный Спиндл. — Я имел в виду больше, чем «славная». Она — ну, она, хм, — что-то вроде, хм, — ну, ты понимаешь.

— Что? — спросил Триффан.

— Ну, хм, красивая.

Спиндл опустил глаза, посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую, понизил голос, словно, выговорив это слово, сделал ужасное признание.

— Так когда ж ты сделаешь ей предложение?

— Завтра, — с подозрительной решимостью, не раздумывая, ответил Спиндл. — Или через день. Когда попрактикуюсь. Да. Определенно через день.

— Определенно?

— Почти наверняка, — неуверенно произнес Спиндл.

Триффан рассмеялся.

Через день после этого разговора Монди встретила Триффана возле Камня.

— Ну, сговорятся они или нет? — спросила она.

— Надеюсь, сговорятся, — ответил Триффан, — но Спиндл пока ничего не предпринимает.

— Может, им надо помочь? Так говорит Комфри.

— Как это «помочь»? — Триффан в недоумении уставился на кротиху.

— Ты мудрый крот, Триффан, — проговорила Монди, — но есть вещи, в которых ты ничего не понимаешь.

— Боюсь, таких вещей полно, — печально согласился Триффан. Иногда он чувствовал себя таким юным, неопытным, и возвращение в Данктон только усилило это ощущение.

— Может быть, сводишь нас как-нибудь на нижние склоны, — проговорила Монди, подумав немного. — Выбери славный солнечный денек, когда в ходах светло и по поверхности ходить безопасно, и покажи нам Данктонский Лес, каким он был раньше.

— Нам? — повторил Триффан.

— Спиндлу, Тайм и мне.

— Зачем? — простодушно удивился Триффан.

— Всякое случается во время таких походов по системе, возникают разные возможности.

На том и порешили, и через день или два — а Спиндл все еще колебался — все четверо встретились и под предводительством Триффана двинулись вниз по склону. День был холодный, но кристально ясный, слой листьев на земле был красиво подернут инеем. Как по волшебству, он таял под лапами кротов, превращаясь в капли воды, которые, как хрусталики, сверкали на солнце, рассыпаясь в разные стороны.

Спиндл почему-то держался подальше от Тайм, а однажды, когда из-за неровностей почвы им пришлось соприкоснуться боками, он, казалось, готов был выпрыгнуть из своей шкуры, а Тайм не знала, куда отвести глаза.

Беседу вели Монди и Триффан.

— Это что за место? — спросила Монди, прекрасно зная ответ и не обращая внимания на молчание Спиндла и Тайм.

— Его обычно называют Вестсайд, — ответил Триффан, ведя их к краю леса, за которым начинались Луга. — Мой отец Брекен родился в Вестсайде, но оставался тут только до мая. Он был самым слабым в помете и потому ушел отсюда. Здесь жили тогда ужасные драчуны.

— А я думала, он был могучим кротом, — проговорила Тайм, не придумав ничего другого, что бы сказать.

— Верно, — отозвалась Монди, — но он стал таким только потом, со временем.

— Не с этим временем*, — неудачно пошутил Спиндл и неестественно, визгливо расхохотался.

(*Time [taɪm] — время — и Thyme [taɪm] (чабрец) — имя — звучат по-английски одинаково.)

Триффан и Монди поглядели друг на друга и засмеялись, но Тайм даже не улыбнулась.

Спиндл смотрел вокруг, не проявляя никакого интереса. В этот день, когда Тайм была так близко, а он не знал, что сказать, когда его одолевали такие странные мысли, когда он был влюблен и испытывал столь непривычные желания, не понимая, что с этим делать, — в такой день дерево могло свалиться у него под носом, а он бы и не заметил.

— Говорят, раньше это место было очень богато червями,— сказал Триффан.

— Верно, — подтвердила Монди, — но я никогда здесь не была. Очень достойные кроты, эти вестсайдцы, но, пожалуй, держатся замкнуто.

— А где ты родилась, Монди? — спросила Тайм.

— Вблизи Бэрроу-Вэйла, — ответила та и неопределенно кивнула рыльцем в направлении востока.

Следы пожара, последовавшего за чумой, еще оставались здесь заметны. Многие деревья были либо мертвы, либо обгорели с одной стороны: ветер, гнавший огонь через лес, дул с севера, и пожар продвигался к Болотному Краю, а затем вверх по склону, к самому Камню. Там, наверху, большие буки уцелели, так как они росли довольно далеко друг от друга, а под ними было мало травы и кустарника, которые могли бы послужить пищей огню.

Но здесь, внизу, где сегодня гуляла эта четверка, лес пострадал особенно сильно. Зато на земле, под деревьями, благодаря тому что полог ветвей и листьев стал густым и сюда проникало теперь больше света, от старых корней пошли тоненькие побеги берез и ясеней, вокруг которых уже пробивались дикие цветы, хотя зацвели лишь немногие. Ветреница, колокольчики и бледно-желтые нарциссы, которые никогда здесь раньше не росли, и вьющийся шиповник — скоро он распустится во всей красе красно-розовыми цветами, станет таким же высоким, как наперстянка, и будет благоухать все лето. Но сейчас только пятна снега блестели тут и там да желтые акониты.

Однако насекомые уже проснулись, и, когда Триффан вел своих друзей через лес, рассказывая с помощью Монди о недавнем прошлом этого леса, которое, казалось, относилось к прошлому веку, вокруг них суетились муравьи.

— Где-то здесь были норы Мандрейка, и сюда легко было добраться из Бэрроу-Вэйла. В те дни это был центр системы, здесь собирались все кроты, тут можно было вволю посплетничать, — но не в брачный сезон, когда все дела затихали.

Тайм робко, с надеждой подняла глаза. Спиндл демонстрировал безразличие.

— Давайте найдем Бэрроу-Вэйл, я думаю, это сюда, — предложила Монди, направляясь в заведомо неверном направлении.

— А мне кажется, нет, — удивленно возразил Триффан.

Монди придавила его лапу своей, повернулась к Спиндлу и сказала:

— Может, Триффан прав... вы с Тайм поищите его в той стороне, а мы будем искать в этой.

— Но я...— начал Спиндл.

— Я бы лучше осталась с...— продолжила Тайм.

Но Монди уже повернулась и пошла, увлекая за собой Триффана, так что Спиндл был вынужден остаться наедине со смущенной Тайм. А лес вокруг был залит зимним солнцем, и каждая прогалинка, каждый крошечный росток, казалось, светились под его лучами; лишайник на деревьях ожил и зазеленел, и даже прошлогодние листья под лапами кротов были яркими и мягкими. Где-то неподалеку взлетел и снова сел на ветку крапивник, стал смотреть вниз и вспорхнул только тогда, когда увидел, как самочка черного дрозда прыгает среди сухого папоротника, выискивая веточку или стебелек для гнезда, которое она начала строить.

— Не понимаю, почему они ушли, — пробурчал Спиндл.

Тайм промолчала, разглядывая свои когти. Потом она подняла глаза, и ее голова нервно дернулась.

— Я чувствую себя очень странно,— проговорила она.

Спиндл не знал, куда смотреть, он припал к земле, повернув голову на сторону, как будто серьезно задумавшись; в действительности же он думал только о том, что должен что-то сказать, но не может придумать что.

— В самом деле? — промолвил он наконец.

— Да, — неожиданно решительно произнесла Тайм и почувствовала себя лучше, выговорив это. — Да.

Спиндл ответил:

— Я тоже чувствую себя немного странно. Хм... хм.

Хм. Это слово повисло между ними, и Тайм вдруг рассердилась.

— Ну, Спиндл?

— Хм, — повторил тот, на сей раз осмелившись посмотреть на Тайм. Она ответила на его взгляд.

— Э-э, — протянул Спиндл, неловко переступая лапами.— Наверное... нам лучше... пойти...

Звук его голоса медленно растаял, они продолжали смотреть друг на друга, и Спиндл обнаружил, что это приятно, приятнее, чем куда-то идти. Потихоньку они придвигались все ближе друг к другу.

Спиндл сказал:

— Я не очень-то силен в этом.

Тайм посмотрела на него.

— Верю, что не очень, — согласилась она, но не отвернулась, и Спиндл оказался так близко, что почти коснулся ее. — Да и я, кажется, не лучше, — добавила Тайм ободряюще.

— Я тоже так думаю, — заявил Спиндл. — Я хочу сказать, помощи от тебя немного. Они теперь были так близко друг от друга, что, если бы кто-нибудь подвинулся на волосок... если бы... и оба подвинулись.

— Ммм, — вздохнула Тайм.

Спиндл расплывчато, как в тумане, видел деревья, и корни, и небо, потому что перед его глазами был мех Тайм, а голова кружилась от запаха ее тела.

— М-м-м! — произнес он, поскольку оказалось, что это такое же хорошее выражение чувств, как любое другое. — Тайм? — позвал Спиндл.

— М-м-м... м-м-м? — прошептала она, и Спиндл почувствовал блаженство — его бока коснулся ее бок, теплый, восхитительный; похожего ощущения он не испытывал никогда в жизни.

Они не переставали осторожно касаться друг друга, затем осторожное прикосновение превратилось в объятие, Тайм завздыхала, а Спиндл застонал, и не существовало в эти минуты во всем кротовьем мире ничего, кроме того, что они чувствовали по отношению друг к другу.

— О-о-о-ох? — вздохнула Тайм.

— Да! — произнес Спиндл более самоуверенно.

Наступила тишина. Солнце светило на них, и глаза их были закрыты. Они ласкались друг к другу и так и этак, по-разному, долго-долго, пока их вздохи не стали чем-то большим, чем просто вздохи, а солнечный свет в лесу засиял так, словно достиг состояния иступленного восторга, заливая их золотом, яркостью, сверканием, унося их вздохи к самому небу.

Спустя некоторое время свет опять поблек до обычного своего состояния, а они обрели легкое изящество, которое появляется у кротов после занятий любовью. Спиндл заметил глубокомысленно:

— Любовь — странная штука.

— Да, это верно, — согласилась Тайм.

После этого они долго молчали. Потом Спиндл, обретя большую уверенность в себе, попробовал привлечь Тайм к себе поближе, а она, слегка сопротивляясь, заставила тащить себя с большей силой. Потом она пришла к нему, а он к ней, и то, что они делали, кроты делали миллионы раз до них, и, пока будут живы любящие друг друга кроты, это будет для них так же прекрасно, как было для Спиндла и Тайм, потому что они были кротами, которые собрали все свое мужество, дотянулись лапками друг до друга и нежно коснулись один другого.

Гораздо позже разговор между ними возобновился.

— Спиндл?

— М-м-м?

— Что мы делали?

— Когда?

— Раньше.

— Искали Бэрроу-Вэйл.

— Может, поищем сейчас?

Спиндл поднялся и потянулся. Тайм понюхала воздух. Спиндл в ответ тоже понюхал воздух. Оба не чувствовали голода, хотя с утра не ели ни крошки.

— Что я делал? — спросил Спиндл.

— Потягивался, — ответила Тайм.

— Угу, — лениво отозвался Спиндл.

Они не спеша поднялись, пошли и без всякого труда отыскали Бэрроу-Вэйл.

В центре его, окруженный деревьями, вытянув рыльце на солнышко, дремал Триффан.

— Вот вы где! — приветствовал он Спиндла и Тайм, заслышав их шаги задолго до того, как они вышли на поляну. Триффан улыбнулся, увидев, что впереди идет Тайм, а Спиндл за ней, что у него чуть глуповатый, но гордый вид, совершенно иной, чем был прежде.

— А где Монди? — спросила Тайм.

— Пошла обратно, наверх, — объяснил Триффан. — А вы, я вижу, времени не теряли.

Спиндл и Тайм ничего не ответили, но по тому, с какой нежностью они посмотрели друг на друга, Триффан понял, что свершилось то, что представлялось неизбежным всем знавшим их кротам.

— Ну вот, это Бэрроу-Вэйл, — сказал Триффан и повел их вокруг поляны, рассказывая о собраниях старейшин, проводившихся, когда были еще живы Халвер и Мандрейк; и Рун приходил на них. Добрые кроты и злые, все они уже умерли, оставив после себя разрушенную систему.

Потом Триффан повел Спиндла и Тайм вниз, к Болотному Краю, месту загадочному и мрачному.

— А нельзя спуститься и пройти по ходам? — спросил Спиндл.

— Лучше этого не делать,— ответил Триффан.— Комфри установил правило: оставить тоннели в покое в течение двух поколений.

— И их ни разу не чистили? — опять спросил Спиндл.

Триффан покачал головой.

— Ну, теперь им понадобятся настоящие уборщики системы, так что, может, они возьмут нас! Ты и я, Скинт и Смитхиллз — мы быстренько вычистим эти ходы!

Триффан ничего не ответил. Время заниматься этим еще не пришло, сначала нужно было сделать многое другое. Здешняя система не была готова для возрождения, ей предстояло еще какое-то время пребывать в запустении, с ходами, где будет скапливаться пыль, с обвалившимися норами. Жизнь, которой ее лишили чума и пожар, вернется не скоро.

Пока они бродили то тут, то там, день стал клониться к вечеру, и в воздухе почувствовалась прохлада.

— Я рада, что ты привел нас сюда, — сказала Тайм.— Мне кажется, будто я познакомилась с системой, которая будет играть важную роль... в нашей жизни..— Она протянула лапу Спиндлу, и Триффан обрадовался, увидев, что они начали открыто проявлять свою любовь.

— Ладно, — проговорил он, — пора идти. Я пошел домой... Вы ведь найдете дорогу обратно?

С этими словами он покинул их и двинулся в обход, через Болотный Край и Истсайд. В глубине души он надеялся, что, может быть, по пути ему удастся найти остатки норы, где когда-то жила Ребекка и которую она сама ему показывала, норы, куда Меккинс, самый великий из кротов Болотного Края и самый любимый, принес крошку Комфри, чтобы у Ребекки было существо, которое она могла бы любить, после того как погибло ее первое потомство.

Триффан чувствовал себя каким-то потерянным и одиноким; это чувство усугублялось лицезрением счастья Спиндла, и Триффан думал, что, если он посетит место, вблизи которого жила его мать, это придаст ему силы. Поэтому он повернулся и пошел — одинокая фигурка в голом по-зимнему лесу.

Солнце стало садиться, и свет над Болотным Краем медленно гаснул. Спиндл со своей Тайм отправились обратно тем же путем, каким пришли сюда, и, когда голые потрепанные стволы деревьев над ними порозовели в лучах заходящего солнца, обнаружили, что они опять в Бэрроу-Вэйле.

Какое-то время они полежали, приникнув к земле, а потом Тайм сказала:

— Мне бы хотелось на минутку спуститься в ходы, просто посмотреть...

— Но Триффан говорил...— нерешительно начал Спиндл,— я хочу сказать, там нечего смотреть...

— Спиндл, разве ты не чувствуешь, здесь есть что-то особое? Что-то, предназначенное специально для нас?

— Не знаю... — с сомнением проговорил он. — Я не знаю, я...

Над ними, хотя солнце еще не село, на бледном вечернем небе зажглись первые белые звездочки, и дневной шум леса смолк, стало тихо. Потом воцарилось полное Безмолвие, и покой окутал Бэрроу-Вэйл.

— Да, — проговорил Спиндл с уверенностью. — Я чувствую это.

И они в благоговении припали к земле, прижавшись друг к другу, бок о бок, а свет над ними казался сияющим и белым, и они поняли, что Камень с ними и в них.

Должно быть, один из них поднялся первым, потом, правда, они не могли вспомнить, кто именно; шурша сухой травой, побродили между низкими кустиками в поисках входа и вдруг, обернувшись, увидели его совершенно отчетливо, словно он всегда был тут. На вход лился гостеприимный свет, а шелестящий шепот легкого ветерка точно говорил: «Теперь это ваше место, и ваше присутствие оказывает ему честь. Идите, идите ко мне...» И они вошли в этот странный вход и попали в знаменитую большую общую нору Бэрроу-Вэйла; на полу лежал толстый слой пыли, но все равно эхо повторяло каждый их шаг. Вокруг торчали скрюченные старые корни сгоревших деревьев, растрескавшиеся, мертвые; из норы в разные стороны вели тоннели. Однако воздух здесь был свежим, теплым и приятным.

— Тайм... — И Тайм повернулась к Спиндлу, а он к ней, и его когти оказались у нее на спине, и он не нервничал и не был таким неловким, как тогда, наверху, когда они занимались любовью первый раз, а вздохи, которые они испускали в экстазе, отдавались эхом от стен и снова наплывали на них. Наконец, когда они успокоились, Спиндлу и Тайм показалось, что Бэрроу-Вэйл принадлежит им и теперь будет принадлежать всегда. Это их место, да — их и их рода.

— Спиндл,— прошептала Тайм,— ты слышишь?

— Да, — с благоговейным страхом отозвался Спиндл. — Безмолвие Камня.

— Это всегда останется в Бэрроу-Вэйле — конец и начало, потому что Камень — не символ одного какого-то места, его место повсюду. О, — вздохнула Тайм, — здесь... здесь я чувствую что-то, идущее из очень-очень далекого будущего. И мы — часть этого, Спиндл, мы чужие здесь, чужие даже друг для друга, и никто в стране кротов не знает, что мы пришли сюда.

— Не знаю, по правде говоря, я не уверен, но...— начал было Спиндл, но замолчал, потому что вокруг них разлился свет Камня, белый и ясный, и из самых дальних уголков послышался визг и писк малышей, потом болтовня подрастающих кротышей, потом беготня и игры молодежи, а за всем этим, далеко-далеко, еле слышный шепот: кто-то звал другого по имени, но расслышать было невозможно, и ответом на зов, казалось, был разлитый вокруг свет, ответом была теплота, светившаяся в их взглядах, наполнявшая глаза слезами и заставлявшая теснее прижиматься друг к другу.

— Спиндл, мне страшно, — прошептала Тайм. Она услышала внутри себя жизнь, жизнь будущих поколений.

— Тайм, — произнес Спиндл, его худенькое тело так и лучилось гордостью и уверенностью. — Да будет благословение Камня на нас и на наших детях.

— Любовь моя, — прошептала Тайм, — если мы когда-нибудь будем разлучены, то, что бы ни случилось, пусть это место будет нашим местом, местом, куда мы придем.

— Бэрроу-Вэйл Данктона, — тоже шепотом отозвался Спиндл. — Да.

— Наше место, — вздохнула Тайм. — Наше святилище.

— Мы будем сюда возвращаться, куда бы судьба ни завела нас и что бы с нами ни произошло, — проговорил Спиндл. — Мы скажем нашим детям, а они скажут своим.

— О да, — согласилась Тайм, — что бы ни произошло, куда бы Камень ни послал нас, это — наше место.

Потом они пошли обратно и нашли вход, через который попали сюда, и выбрались на поверхность. Сумерки уже наступили, и краски померкли.

— Надо идти наверх, — сказал Спиндл, когда раздался первый крик совы.

— Да-а, — неопределенно протянула Тайм. Она поглядывала на Бэрроу-Вэйл, словно искала что-то. Потом подошла поближе к Спиндлу и произнесла: — А где этот вход, через который мы спускались? Его больше нет.

И его действительно не было, он исчез, как будто никогда не существовал.

— Нам пора, — сказал Спиндл, и они пошли.

Но когда они добрались до деревьев, окаймлявших Бэрроу-Вэйл, Тайм остановилась. Спиндл протянул ей лапу, и оба внезапно замерли, потому что впереди них на стеблях, листьях, сучьях и ветвях засиял яркий свет. Он лился откуда-то сзади, из того места, где они только что были.

— Не оглядывайся, — прошептала Тайм. — Любовь моя, не оглядывайся.

И Спиндл послушался ее. Он прижался к земле и застыл так на какое-то время. Потом они продолжили путь, а впереди продолжал сиять свет.

А оттуда, где был вход в нору, за ними наблюдал, охраняя их, старый крот — Белый Крот. Он простирал в их сторону лапы, словно дотягивался до них, он как будто был вездесущ. Он вел их, постоянно указывая дорогу, так что они, того не сознавая, находили самый безопасный путь на вершину Данктонского Холма — путь, на котором не было ни сов, ни лис.

Потом тот же древний крот, всеми любимый Белый Крот, потянулся, чтобы коснуться и благословить еще одного крота — Триффана, летописца, храбреца, вожака, в тот момент чувствовавшего себя очень одиноко, Триффана, который нашел старую нору Ребекки, где некогда она выкармливала Комфри, спустился туда и полежал некоторое время, шепча: «Помоги мне».

Триффан чувствовал себя подавленным и одиноким, так как теперь он знал, что не может навсегда остаться в Данктоне, что он пришел сюда, чтобы обрести силу самому и дать возможность тем, кто пришел вместе с ним, подышать благотворным воздухом Древней Системы, на которой все еще лежало благословение Камня, системы, свободной от Слова. «Укажи мне путь, потому что я чувствую неуверенность, как будто я блуждаю в темноте».

И тут над головой Триффана в деревьях зашелестел легкий ветерок и зашептал: «Тебя очень любят, Триффан, о тебе все время думают», — и Триффан услышал этот тихий голос и понял, что Камень с ним. Всем телом он ощутил нежное прикосновение его любви. Потом Триффан выбрался на поверхность, увидел над собой свет и почувствовал присутствие старого крота, которого любил и понимал. Триффан заплакал от тоски по нему, оттого, что так хорошо знал его, любил, надеялся и верил, что тот жив и невредим.

И тогда один-одинешенек, не чувствуя ни капли страха, Триффан двинулся по тропе к великому Камню, в его Безмолвие, чтобы возблагодарить за то, что тот наставил его на верный путь.

Глава двадцать третья

Это произошло в конце марта, когда последняя вспышка зимних холодов была уже позади, снег сошел, земля оттаяла и солнце сияло так ярко, что кротам приходилось жмуриться, когда они выбирались на поверхность. В Данктонский Лес пришел перепуганный крот, усталый и изголодавшийся до смерти.

Его привел наверх от шоссе ревущих сов Регворт, один из тех, кого Алдер в феврале послал сторожить границы; сам Регворт добрался в Данктон из системы вблизи Бакленда, через Файфилд, где его чуть было не поймали и не заставили служить уборщиком.

Прибывший заявил, что пришел сюда, потому что услышал про крота по имени Триффан, который нанес поражение Хенбейн из Верна и один, собственными лапами, убил двадцать ее гвардейцев. Про крота, который славится справедливостью и которого любят последователи Камня. Про крота, который будет бороться со злом и поведет тех, кто поддерживает его, к свободе; про крота, крота...

А Триффан, слушая обезумевшего от горя молодого крота, которому пришлось присутствовать при том, как проткнули рыльца трем его братьям и искалечили его мать, и которого спасло только мужество его отца, после чего ему тоже проткнули рыльце и он погиб... Триффан думал, что это только первый из многих, кто в последующие годы и месяцы явится в Данктон, чтобы он, Триффан, повел их.

Одни — побуждаемые верой, другие — страхом, третьи — жаждой лучшей жизни, четвертые — какими-то собственными тайными мотивами. Глядя на этого нетерпеливого, на все готового крота, Триффан понял, как тяжела ноша, возложенная на него Босвеллом.

Он молился про себя: «Помоги мне, о Камень, остаться верным твоему Безмолвию и повести этих кротов вперед, сохранить справедливость во имя справедливости, мир во имя мира, истину во имя истины. Помоги мне». Потому что, слушая речи этого первого беженца, Триффан осознал, что одно дело — вызволить маленькую группку кротов, а другое, гораздо более трудное, — стать во главе толпы беженцев и доставить их в безопасное место... Только вот где оно, это безопасное место?..

«Помоги мне избежать того, чтобы дело Камня стало похожим на дело Слова. Помоги мне двигаться в сторону света, в сторону Безмолвия. Помоги мне привести этих кротов к миру».

— Где этот Триффан? — спрашивал молодой крот. — Отведите меня к нему, чтобы я мог выразить ему свое уважение и поклясться в верности.

Хроники свидетельствуют, что Триффан ответил:

— Триффана, о котором тебе говорили и которого ты описал, не существует.

В замешательстве пришелец пробормотал:

— Но это же Данктонский Лес? Разве Триффана здесь нет?

Триффан произнес:

— Он такой же крот, как ты, и если он поведет тебя, то пусть и он будет послушен тебе и всем таким, как ты, а ты подчиняйся ему только в одном.

— Я готов! — не колеблясь, воскликнул молодой крот, но удивляться не перестал.

— Тогда поклянись в верности Камню, а не Триффану, потому что он — лишь один из последователей Камня. И служи Триффану, позволяя ему служить тебе. Если ты, крот, будешь поступать так, значит, ты настоящий последователь.

— Я постараюсь! — заявил пришелец. — Сделаю все! Я хочу сам сказать Триффану об этом!

Триффан улыбнулся:

— Ты уже сказал.

Он поклонился гостю и попросил дотронуться до его, Триффана, правого плеча в знак того, что молодой крот понял всю важность сказанного и чтобы еще раз подчеркнуть, что среди последователей Камня ведущие — это те, кто отдает распоряжения, но при этом и сам подчиняется ведомым.

С наступлением апреля в Данктоне стали появляться и другие беженцы, поодиночке и парами; они, как и первый, рассказывали страшные истории о зверствах грайков; каждый из прибывших познал на своем пути ужас и потери.

Спиндлу пришло в голову, что следует записывать рассказы всех прибывающих об этом. Эту работу начал Триффан, продолжил Спиндл, а Мэйуид помогал ему. Теперь Триффан в любой момент мог получить представление о количестве грайков и их диспозиции, а Спиндл — начать составлять отчеты, которые сегодня известны как Свитки Беженцев, и вычертить карту бедствия — карту распространения Слова, а также записать множество сведений из устной истории каждой системы, касающихся ее обрядов, традиций,— все, что мог собрать любознательный Спиндл.

Полученная информация не оставляла у Триффана и других старейшин сомнений, что, как только весна начнет переходить в лето, грайки соберутся вокруг Данктона и нападут на него. Это будет грандиозная операция, остановить которую кроты, вероятно, не смогут, причем произойдет это скоро.

Некоторые наиболее наблюдательные пришельцы сообщили еще одну, едва ли не самую пугающую новость. Дело в том, что после Середины Лета методы грайков изменились, жестокость и казни уступили место иным, более мягким способам, вроде тех, какие Триффан сам раньше наблюдал во Фрилфорде и Блейдоне. Когда рождались кротята, в них воспитывали фанатичную верность Слову, Камень же подвергался насмешкам и оскорблениям. Этому способствовало то, что грайки-самцы оказались более плодовиты, чем южане, которых коснулась чума, и, когда наступал брачный сезон, самки предпочитали их. Так что многие новорожденные были полу-грайками, и на них легче было воздействовать.

— Говорю тебе, Триффан, это может оказаться опаснее, чем представляется на первый взгляд, — предупреждал Спиндл. — Нам придется вести войну не со злобными незнакомцами, а с образом жизни, воспринимаемым все большим числом кротов.

— Но этот образ жизни не имеет стержня, — отвечал Триффан. — В нем нет Безмолвия Камня. Образ жизни, который в конце концов потерпит крах, если не будет найден стержень, который сможет поддерживать духовную жизнь кротов или изменить ее к лучшему.

Спиндл пожал плечами.

— Что знают простые кроты о Безмолвии или о «духовной жизни» и думают ли они об этом? Если у них есть здоровье, заведенный порядок, червяки, теплая нора, они могут мирно размножаться, а иногда успешно повоевать...

— Тогда зачем они бегут в Данктон? — спросил Триффан.

— Я считал нужным предупредить тебя о новых методах грайков,— сказал Спиндл.

Триффан улыбнулся, но вдруг снова посерьезнел.

— Не покидай меня, Спиндл, что бы я ни говорил и что бы ни делал. Бремя мое — вести этих кротов — тяжело, и порой мне хочется остаться одному. Будь рядом, предупреждай меня, если я начну держаться отчужденно, напоминай мне, что я лишь простой крот, ведь я всегда буду прислушиваться к твоим словам.

— Хорошо, Триффан, — пообещал Спиндл, — даже если придет день, когда тебе этого не захочется!

— Такой день никогда не придет! — возразил Триффан.

Спиндл ничего не ответил, но вскоре ушел: явились Скинт со Смитхиллзом поговорить о том, что нужно как можно скорее подготовиться к нашествию грайков.

В такой вот атмосфере ожидания перемен стали рождаться той весной малыши, и потом те немногие, кто остался в живых, вспоминали о царившем повсюду возбуждении. Взрослые были постоянно заняты. Многие самцы и самки, у которых не было детенышей, прошли обучение у Алдера и стали бойцами. Под командованием Смитхиллза они занимались сооружением оборонительных укреплений на юго-восточной стороне системы, где ее защищало только шоссе ревущих сов.

Что же касается родивших самок, их плодовитость оказалась невысокой. У многих случился выкидыш, а у тех, относительно немногих, что родили, потомство состояло из одного, двух, редко трех малышей. Самки очень хорошо понимали причину этого: болезнь. Со времени чумы плодовитость стала низкой, и нельзя было не заметить, что в случаях, когда самка была здоровой, а самец перенес болезнь (даже если он выздоровел и был во всех отношениях нормален), случался выкидыш или детеныши рождались уродами. Когда такое случалось, в норах царила очень тяжкая атмосфера: малышей следовало уничтожить, чтобы бедняжки-калеки, выжив, не позорили своих родителей-кротов.

Об этом обычае, как правило, самцы не знали, потому что они не присутствовали при родах — их близко не подпускали к норам; а что может возразить самец, если мать говорит, что детеныш родился мертвым.

Однако Триффан знал, что «мертв» значит «убит», и рассказал ему об этом Смитхиллз. Супруга Смитхиллза, самка с Истсайда, родила малышей, но ему сказали, что они умерли.

— Наверное, этого следовало ожидать, Триффан, — горько объяснил Смитхиллз. — Всякий, кто хоть что-то знает об этой лысухе, понимает, уж если она была у крота, безразлично, самца или самки, у них не будет здоровых детей. Самка может забеременеть, самец может оплодотворить ее, но если у того или другого были язвы, то малыши либо вообще не родятся, либо родятся мертвыми.

— Но твоя лысуха прошла,— возразил Триффан.

— Прости, пожалуйста, Триффан, ты тогда не вылечил меня, а залечил мои язвы. Это разные вещи. Я ничего не говорю, я благодарен тебе, просто я знаю, что у меня уже не может быть детей.

— Ты говорил об этом своей подруге? — спросил Триффан.

— Конечно, говорил, иначе было бы нечестно. Но ты же знаешь, каковы самки: если они думают, что есть хоть какой-то шанс получить детенышей, а другого крота рядом нет, они согласны даже на такого облезлого старика, как я, а уж я не стану останавливать их.

Триффан хмыкнул, но Смитхиллз вопреки своему обыкновению не присоединился к нему, и Триффан понял, что его друг хочет добавить еще что-то.

— Понимаешь, в потомстве моей подруги были живые, но их убили.

— Кто это сделал? — спросил пораженный Триффан.

— Другие самки. Так полагается. Они сидят в родильной норе и смотрят. Если малыши неполноценны... убивают их.

— Но почему? — возмутился Триффан.

— Такова традиция, — сказал Смитхиллз. — Я спросил супругу, и она сказала, что таково желание Камня. «А что было не в порядке у малышей?» — спросил я. «Три передние лапы, рыльца нет»,— ответила она. Убить их — не стыдно; позор, если об этом узнает самец.

Смитхиллз опустил голову.

— Говорят, такая беда случалась после чумы, а некоторые вспоминают, что и раньше тоже. Но теперь дело обстоит хуже, Триффан, выживших кротят очень мало.

— Тем драгоценнее они для нас, — сказал Триффан.

Обо всем этом Триффан позже расспросил Монди в норе у Комфри.

— Смитхиллз говорит правду, — подтвердила Монди. — Это обязанность самок. Это кажется жестоким, я знаю, но так надо. Нельзя доверить самой матери убивать детенышей, хотя некоторые и выражают готовность. Но мы стараемся, чтобы при ней была другая, которая бы помогла.

— Ты хочешь сказать — убила, — гневно выпалил Триффан.

— Таким малышам лучше умереть, — сухо произнесла Монди.

— Но ведь сам Босвелл был от рождения калекой, ты бы и его убила?

Монди взглянула на Триффана и проговорила:

— Угу, в этой системе такой крот не выжил бы.

— Это неправильно, Монди. Камень — сама жизнь, и он не хочет, чтобы его детей убивали, какими бы они ни были.

— Тогда моли Камень, чтобы тебе никогда не пришлось присутствовать при таких родах, какие я видела после чумы, — сказала Монди. — Или решать, кто из плохого помета должен остаться жить, а кто умереть.

Когда Монди ушла, Триффан спросил Комфри:

— А ты знал об этом?

— Мало к-кто из самцов знает, но я з-знал, Т-т-триффан. Да, з-з-знал.

На следующий день, немного успокоившись, Триффан спросил у Монди:

— Рождались ли когда-нибудь у перенесшего лысуху крота здоровые дети?

— Насколько я знаю — нет, и думаю, никогда не родятся, если у родителей были язвы. То же самое, если крот перенес чуму, ящур или что-нибудь подобное. Многие кроты в кротовьем мире хотели бы иметь детей, но их тело загублено болезнью, и Камень не разрешает им иметь потомство. ,

Триффан увидел слезы на глазах у Монди и печаль, потому что кротихи обожают детей и любят учить малышей тому, что знают сами.

Узнав про все это, Триффан не удивился, когда ему сказали, что у Тайм тоже трудные роды. Спиндл не подхватил лысуху на склонах и, похоже, был совершенно здоров, но когда они впервые встретили Тайм, она была больна и потом, во время беременности, опять болела. Болела так сильно, что Комфри и Монди с трудом выходили ее, и Монди сама осталась с Тайм, когда начались роды.

Они были долгими и трудными, и, когда родился детеныш, а родился только один, он был очень слаб. И все же не так слаб, как сама Тайм. К ней, видно, вернулась болезнь, от которой она страдала в Бакленде, и она была совершенно не в состоянии заботиться о своем малыше. Более того, кровотечение не прекращалось, и никакие усилия Монди и травы Комфри не могли его остановить. Так что какое-то время после рождения малыш лежал один, пищал от голода, а Тайм боролась со смертью. Но потом наступил момент, когда Тайм, казалось, поняла, что ее слабость не пройдет, и она храбро попросила Монди найти для малыша другую, более сильную мать.

— Попроси Спиндла самого взять его, пусть найдет самку, которая захочет принять детеныша, — проговорила Тайм.

— Лучше это сделаю я, — проговорила Монди. — Самка не примет детеныша от самца.

— Нет, нет, пусть Спиндл возьмет его, — прошептала Тайм. — Он знает, куда пойти.

И Спиндла привели в родильную нору Тайм, и он увидел, что его любимая так ослабела после родов, что даже не могла подняться ему навстречу. У ее сухих пустых сосков Спиндл увидел их сыночка, крошечного, тщетно пытающегося сосать.

— Возьми его, — прошептала Тайм. — Пока еще есть время, возьми его, любовь моя.

— Но я не знал, что ты так... — пробормотал бедный Спиндл, пораженный видом Тайм, совершенно больной и истощенной болезнью.

— С ним, конечно же, все будет в порядке, как только...

Но Тайм покачала головой.

— Не медли, Спиндл, отнеси его сейчас же. Найди самку, которая позаботится о нем. Иди сейчас, пожалуйста, иди...

— Но я не знаю куда...— проговорил Спиндл.

Тогда Тайм потянулась к его лапе и, коснувшись ее, произнесла:

— Ты знаешь — это место, где, как мы договаривались, мы всегда будем встречаться, место, где мы впервые обрели нашу любовь. Отнеси его туда, дорогой, да поторопись.

И Спиндл неловко ухватил своего малыша зубами за шкирку — ведь самцам это не очень привычно, — а Тайм улыбнулась и попросила:

— Поднеси его ко мне.

Что Спиндл и сделал, и положил детеныша перед ней. Тайм посмотрела на своего маленького сына и сказала:

— Моего отца звали Бэйли, пусть и он носит это имя.

Потом она стала необыкновенно ласково говорить с Бэйли, гладить его, повторяя снова и снова одни и те же слова, будто это были единственные слова, которые малышу суждено было услышать от родной матери:

— Я очень люблю тебя.

Снова, снова и снова, только с каждым разом все слабее и слабее. Голос Тайм постепенно замирал в темной норе.

Монди сделала знак Спиндлу, он опять поднял Бэйли, повернулся и не услышал, как Тайм прошептала ему вслед:

— И ты, Спиндл, не забывай никогда, что я тебя тоже любила, очень-очень.

Спиндл ушел. Он двинулся вниз по склону Данктонского Холма на север, зная, куда он должен прийти — в Бэрроу-Вэйл, где они с Тайм познали любовь, поклялись приходить сюда снова и наказать своему потомству поступать так же.

Спиндл никому не рассказывал ни о своем долгом пути, ни о том, что случилось, когда он добрался до Бэрроу-Вэйла. Это сделала одна кротиха, она видела все, запомнила и повторила все, что знала.

Сюда, в темноту Бэрроу-Вэйла, где извивались корни мертвых деревьев и лежала пыль прошлого, Спиндл принес Бэйли и обнаружил, что их ждет какая-то самка.

Она была изможденной, но ее сосцы были полны молока, и она жаждала вскармливать детенышей.

— Кто ты? — спросил Спиндл, увидев ее, и положил Бэйли перед ней.

— Я молилась Камню, — испуганно прошептала самка.— Он велел мне прийти сюда...

Тут она замолчала, наклонилась и приласкала малыша, облизала его, погладила и, свернувшись, легла так, чтобы тот мог сосать ее.

— Как тебя зовут? — повторил вопрос Спиндл.

— Он очень милый, а как его зовут?

— Бэйли, — сказал Спиндл.

— Хорошее имя, — проговорила кротиха, а малыш между тем сосал ее.

— У тебя есть дети? — спросил удивленный Спиндл.

— Да, — ответила кротиха. — Родились двое здоровых, один больной. Больного убили. Бэйли заменит его.

Спиндл хотел попросить ее: «Скажи ему, что его родителями были Тайм и Спиндл», но вместо этого произнес:

— Скажи ему: если когда-нибудь для него наступит трудный день, пусть доверится Камню и придет в Бэрроу-Вэйл, где ты нашла его. Сделаешь это?

Кротиха подняла голову и посмотрела на Спиндла. В ее глазах сияла радость матери, нашедшей своего детеныша. Она сказала:

— Клянусь Камнем, который был так добр ко мне, сделаю. Скажу, что Бэрроу-Вэйл — это место, куда он должен прийти во дни сомнений. Скажу ему.

И она повернула голову к крошечному Бэйли и придвинула его к себе так близко, как только было возможно.

— Мне надо идти, — проговорил Спиндл; его мучил страх за Тайм, и он хотел поскорее вернуться к ней.

— Да, да, — рассеянно отозвалась кротиха и не подняла глаз, когда Спиндл двинулся к выходу и пыльными ходами Бэрроу-Вэйла отправился в обратный путь.

Ему мерещился шепот: «Я очень тебя люблю...», он хотел было обернуться, потому что он страшно испугался, услышав слова, которые произнесла тогда Тайм, а потом так странно повторяла.

Вот опять: «Я очень люблю тебя...» И Спиндл бросился бежать из Бэрроу-Вэйла вверх по длинному склону, но прежде чем он добрался до норы своей Тайм, ему навстречу вышла Монди и по ее выражению и по тому, как она двигалась, он понял, что Тайм больше нет.

Одни говорят, что он побежал к Камню, другие — что он обезумел от горя и набросился на самого Триффана. Только один крот знал правду и поведал ее: Спиндл вернулся в Бэрроу-Вэйл, он хотел отыскать Бэйли и забрать его обратно, но когда он туда прибежал, кротиха вместе с Бэйли уже ушла. Спиндл остался один в Бэрроу-Вэйле, оплакивая свою потерю и гневаясь на Камень.

С приближением весны все в Данктоне ощущали нарастающую напряженность, воздух в ходах был просто насыщен ею. Каждый понимал, что наступает время испытаний и что многие из кротов могут погибнуть.

Уже был образован совет старейшин, старшим членом которого стал Комфри, а вожаком, естественно, Триффан. В совет вошли Скинт и Монди, а также Спиндл и Смитхиллз.

Членом совета должен был стать и Алдер, но кое-кто в Данктоне еще не вполне доверял кроту, который совсем недавно был гвардейцем. Однако все были довольны, что Алдер по-прежнему брал на себя заботу о вновь прибывших. Многие из прошедших у него тренировку стали хорошими бойцами после того, как научились соблюдать дисциплину и подготовились к будущей длительной борьбе.

Что касается Мэйуида, то о своих занятиях он отчитывался только перед Триффаном или Скинтом; Мэйуид жил по собственным правилам, исчезал неизвестно куда, исследовал ходы и тропинки, где никто никогда не бывал, и был занят собственными мыслями. Время от времени Мэйуид посвящал Триффана в свой очередной секрет или рассказывал ему о тайной дороге, которую отыскал.

Все в системе понимали, что с каждым теплым днем возможность нападения грайков возрастает. Число бойцов на границе системы было увеличено, однако от них поступали доклады лишь о некотором естественном возбуждении, какое весной охватывало кротовий мир. Для своего нападения грайки, без сомнения, выберут благоприятный момент, все хорошо спланируют, соберут силы. Но где и когда?..

Тем временем Триффан и совет старейшин тоже выработали план действий, хотя без разногласий не обошлось и для его принятия потребовались долгие дискуссии. Война не была привычным делом для данктонских кротов, и они не могли всерьез поверить в ужасы, которые им грозили. Луговые же кроты, жившие на западе, когда их спросили, будут ли они сражаться бок о бок с кротами Данктона, просто рассмеялись.

Опыт, приобретенный в Бакленде, научил Триффана, что способ, каким пользовались грайки, планируя и организуя свои кампании, давал им определенные преимущества и неплохо было бы этим способом воспользоваться, если кроты Данктона хотят выжить.

Скинта вместе со Смитхиллзом и Мэйуидом отправили проверить защитные сооружения системы. Им потребовалось три дня на то, чтобы обойти их, следуя по течению Темзы, которая почти целиком окружала Данктон, а затем вдоль шоссе, под которым они прошли, когда впервые появились здесь, воспользовавшись коровьим тоннелем, сделанным двуногими. Не очень приятная дорога для кротов, но в сухую погоду пригодная. Они нашли под шоссе дренажные трубы, зарытые в гравий, подобраться к которым было трудно, и, запомнив их расположение, постарались хорошенько скрыть входы и выходы.

— Однако надо признать, — докладывал Скинт совету по возвращении, — если грайки придут с юго-востока, а это для них единственно возможный путь, нам не удастся уйти иначе, как только пробившись сквозь их ряды, потому что реку не перейти, а другие дороги они перекроют.

— Тогда нам прежде всего нужно установить посты, которые отразят первые атаки и позволят добраться до безопасных выходов, — сказал Триффан.

— Нам действительно нужно будет о-о-оставить Данктон? — спросил Комфри с несчастным видом.

— Мы не можем защитить Данктон и находящихся там кротов от превосходящих сил грайков, — ответил Триффан. — Да, нам придется уйти — на время. Я думаю, Хенбейн хотела бы уничтожить нас здесь в знак могущества Слова и как урок кротам, у которых в глубине души теплится надежда остаться верными Камню. Поэтому эвакуация — не поражение, а скорее, нарушение их планов, и это позволит нам продолжить войну, когда мы займем лучшую позицию.

— Тогда почему нам не уйти теперь, пока путь свободен? — спросил Смитхиллз; он мог не добавлять, что, если бы они оставили Хэрроудаун вовремя, Брейвис и Виллоу были бы живы.

Триффан с каждым разом убеждался, как раньше и отец его, что руководить кротами — нелегкое дело, которое часто требует балансирования на грани, так как установленных твердых правил крайне мало и приходится выбирать между решениями, продиктованными либо инстинктом, либо разумным осознанием задачи.

— Мы со Скинтом уже обсуждали это, — ответил Триффан, — и нам представляется, что сейчас эвакуация преждевременна. Во-первых, мы не знаем наверняка, где находятся грайки, и, следовательно, можем совершить ошибку, направившись в их сторону, тем более что встреча произойдет в местности, которая нам незнакома и которую мы не сможем оборонять столь же успешно, как свою систему. Конечно, вблизи грайков пока нет, иначе наши сторожевые уже заметили бы признаки их появления. Во-вторых, к нам каждый день приходят беженцы и умножают наши ряды. Хотя сейчас их приходит меньше, но, уйдя, мы лишимся тех, кто мог бы присоединиться к нам.

Совет выслушал мнение Триффана и неохотно согласился с ним. Всем хотелось защитить своих недавно родившихся детей от опасности возможного нападения; в то же время кроты понимали, что чем дольше они останутся в Данктоне, тем больше малыши окрепнут и тем большее их число выживет.

Но у Триффана было еще одно соображение, которое он хотел высказать.

— Кроме всего, — добавил он, — нам надо обеспечить существование Данктона после нашего ухода.

— Как это? — изумилась Монди.

Триффан и Скинт кивнули.

— Нас слишком мало, чтобы разбить в бою силы Хенбейн, и война с ней может затянуться — пожалуй, ну, на много кротовьих лет. Однако до сих пор кроты не причиняли покорившим их грайкам особенных хлопот. И не только потому, что их системы жестоко пострадали от чумы. В течение последних десятилетий, а может быть, даже веков, мы жили мирно и войны между системами случались редко. Поэтому грайки ни разу не встретили серьезного сопротивления. Они установили свой порядок и позволили жить в нем кротам, деморализованным чумой и ослаблением веры, а то слабое сопротивление, которое было оказано, они сокрушили угрозами, жестокостью и казнями.

Однако сейчас здесь, в Данктоне, есть кроты, готовые бороться до конца и отдать свою жизнь за то, во что они верят.

Кроты — члены совета кивнули: среди них не было ни одного, кто не согласился бы умереть за Камень. И к этому еще было добавлено (хоть Триффан и протестовал против таких слов), что нет ни одного, кто не согласился бы умереть за самого Триффана.

— Грайки, сами о том не подозревая, научили нас, что сопротивляться им можно и изнутри системы, — объяснил Скинт, — используя для этого тайные ходы и тактику внезапных нападений и быстрых отходов. Это непривычный способ борьбы для кротов, но не менее непривычны для нас прокалывание рылец или жестокость Слова. Пока мы малочисленны, нам следует выбирать любые возможные для нас способы действия. Наступит день, когда Хенбейн и Уид пожалеют, что отправляли таких, как мы, в Слопсайд, потому что там мы поняли, что выжить можно и в условиях, казалось бы, совершенно немыслимых для кротов, и даже успешно бороться в этих условиях, деморализовать своих врагов и потом бежать оттуда. Среди нас есть трое — здесь присутствуют Скинт, Смитхиллз и Мэйуид, — кто выжил в Слопсайде, как и ты сам, Триффан, да и Спиндл тоже.

— Да, да,— подтвердил Триффан,— но в чем заключается твой план, Скинт?

— Мне представляется, нам следует построить в Данктоне тайные ходы, куда мы могли бы вернуться после того, как уйдем из системы. Оттуда мы сможем постоянно беспокоить грайков, если они останутся здесь. Некоторые из нас пусть спрячутся там и после того, как остальные уйдут, начнут изводить гвардейцев Хенбейн.

— Вот уж, — проговорил Смитхиллз, — этой работенкой я с удовольствием займусь, да и многие тоже, если не ошибаюсь.

— П-п-пусть ведет нас Камень и сохранит, пока мы не будем готовы для б-б-будущей битвы, — подвел итог Комфри, стараясь, чтобы его слова прозвучали ободряюще, хотя он никогда не был силен в том, что касалось войн.

И все же Камень, должно быть, слушал или по крайней мере направлял кротов Данктона в эти полные опасностей дни. Одного крота, во всяком случае, он направил, и это был Мэйуид, который прибежал к Триффану, полный энтузиазма и возбужденный, как никогда.

Мэйуид, как и многие другие кроты, сильно изменился за время пребывания в Данктоне. Он пополнел, повеселел и с готовностью исполнял любую порученную ему работу, часто принимая почему-то загадочный, таинственный вид. Его очень любила молодежь; хорошо зная многих из них, он чувствовал себя среди них свободно, они же с удовольствием слушали его длинные, сложно закрученные истории.

Однако в тот день, когда он прибежал к Триффану, вид у Мэйуида был исключительно деловой.

— Осмелюсь попросить, мужественный господин мой, пойдем быстро, сейчас, немедленно! Мэйуид покажет тебе кое-что удивительное. Потрясающее!

— Что это, Мэйуид?

— Не расскажу — покажу, господин. Не буду портить эффект своим рассказом, к тому же у ходов есть уши, а Мэйуид думает, что об этом никто не должен узнать, кроме великолепного Триффана, который умеет молчать. Ш-ш-ш, мой господин!

Триффан вздохнул, потому что у него было много дел, а «секреты» Мэйуида всегда отнимали массу времени, поскольку неизменно были связаны с необходимостью отправляться в самые неожиданные места.

— Я очень занят, Мэйуид, кое-кого из кротов надо повидать, кое-чем распорядиться.

— Одно слово все объяснит, мой господин. Только одно слово. Я тихонько шепну его... Отход.

— Отход? — повторил Триффан.

— Из Данктона, мой господин! — проговорил Мэйуид в восторге от себя самого.

— Отход кого?

— Всех, милостивый мой господин! Всех, от мала до велика. Всех-всех.

Триффан внимательно посмотрел на Мэйуида, а тот на Триффана.

— Доволен, господин? — спросил Мэйуид.

— Показывай, — решил Триффан, — сейчас же! Только зайдем за Скинтом, потому что ему следует знать, что ты отыскал.

— Если это нужно, не буду возражать, мой господин, поскольку предвкушаю одобрение Скинта.

Триффан улыбнулся. Между Мэйуидом и Скинтом установились несколько странные, хотя и вполне уважительные отношения, скрываемые под внешней раздражительностью со стороны Скинта и завуалированным сарказмом со стороны Мэйуида. Скинт сделает вид, что ему совсем неинтересно, но пойдет.

Так и случилось. Скинту пришлось согласиться отправиться вниз, к Болотному Краю, где, как объяснил Мэйуид, они встретятся с кротом, который отведет их на место, которое хочет показать им он, Мэйуид.

Они спустились под землю и пошли петлять по ходам, потому что именно такие пути выбирал обычно Мэйуид; потом подошли к сырому Болотному Краю, где в одном из ходов их ждал крот, который был грязен так, как только может быть грязен крот. Его мех был вымазан жидким илом, когти немыслимо перепачканы (словно их никогда не чистили), рыльце залеплено какой-то дрянью. Однако глаза были широко распахнуты и смотрели простодушно. Это был молодой крот, но вид у него был весьма неприглядный.

— Это тот крот, который поведет нас, — так, что ли, Мэйуид? — усомнился Скинт.

— Хоум, мой господин, — так его зовут. Он говорит немного, хотя говорить может и иногда это делает, но не часто, нет, нет, не очень часто, — правда, Хоум? — гордо заявил Мэйуид и, представляя своего нового друга, похлопал его по спине.

— Ты откуда родом, Хоум? — спросил Скинт, выказывая естественную в те дни подозрительность.

Хоум ничего не ответил, только посмотрел на всех пугливо, с таким выражением, будто его застали врасплох, если вообще под грязью, покрывавшей его рыльце, можно было разглядеть какое-нибудь выражение. Взглядом он словно просил Мэйуида ответить за него.

— Ты хочешь знать, откуда он взялся, господин? Куда он идет — этот вопрос, пожалуй, будет поважнее! — Мэйуид победно ухмыльнулся. — Я нашел его там, где ни один крот не может и не должен находиться. На дереве — понимаете? Он скрывался там, как летучая мышь или сова, в норе, которую сам соорудил каким-то непонятным образом. Не очень высоко, но достаточно, чтобы я сказал себе: такой вид кротов надо культивировать, мой господин. Да, да, культивировать!

— А ты-то что там делал? — спросил Триффан, улыбаясь. Он любил Мэйуида и доверял ему.

— Обследовал окрестности. И почуял запах крота, услышал, что где-то скребется крот. Это и был Хоум. Перепугал меня до смерти — правда, Хоум?

Хоум кивнул. Он вертелся не переставая, словно не мог долго усидеть на одном месте.

— А где это дерево? — спросил Скинт, который все еще не отбросил подозрения.

— И куда идет Хоум? — добавил Триффан.

Мэйуид широко улыбнулся, от удовольствия показав все зубы, и склонил голову на сторону. Его быстрые глазки оценивающе перебегали с одного на другого, пока он думал, какую часть тайны открыть друзьям.

— Дерево стояло в болоте, господин, совсем-совсем мертвое. А Хоум взобрался на него — посмотреть, сможет ли оно послужить ему, когда наступит паводок.

— Какой еще паводок? — спросил Скинт.

— Который будет в следующем году, через два года, когда-нибудь, мой господин. Хоум всегда думает о будущем, он строит далекие планы. Потому-то он жив, а другие совсем даже мертвы. Теперь, блистательный Триффан и умнейший Скинт, я покажу вам ход, совсем особый, замечательный. Его нашел Хоум, а я обследовал, и мы дошли до его конца. Все хорошо и очень ловко, господин Триффан и господин Скинт, вам понравится. Не правда ли, Хоум?

Хоум энергично кивнул своей узкой, как у ласки, головой, посмотрел на Мэйуида, будто ища у того поддержки, и выжал из себя болезненную улыбку.

— Тогда, во имя Камня, ведите нас! — нетерпеливо заявил Скинт.

— Сию минуту, мой господин. Что же я, остолоп, трачу попусту ваше драгоценное время! Вот дурак-то! — И нарочито нервной походкой Мэйуид двинулся на север ходами, которые начинались у корней дерева и вели в самое Болото.

Мэйуид шел так быстро, что остальные с трудом поспевали за ним, и им было не до жалоб. Скинт же охотно выразил бы неудовольствие, потому что все кроты терпеть не могут путешествовать по болотам. Почва была сырой, пропитанной влагой, и, когда кроты прикасались к стенкам хода, к их шубкам прилипала земля. Неожиданно Мэйуид остановился и произнес:

— Мы почти у начала хода, уважаемые господа. Это прекрасно, это очень приятно, это действительно замечательно!.. И вы оба, конечно, теряетесь в догадках, где мы, хотя и очень умны, но этого-то мы и добивались — правда, Хоум?

Хоум кивнул, а Триффану со Скинтом пришлось признать, что они не имеют ни малейшего представления о том, где находятся, и не смогут сориентироваться, пока Мэйуид не выведет их на поверхность.

Они видели только, что почва темная и влажная, а под лапами было такое ощущение, будто вода совсем близко.

— Мы находимся к северу от Болотного Края, ведь так, Мэйуид? — спросил Триффан.

— «К северу» — совершенно правильно и очень точно, да, да, мой господин. На север, на север, на север, почти все время на север! Нет, нет, вы не волнуйтесь и спокойно следуйте за мной, только ступайте осторожно. Хоум пойдет последним, так что вы не потеряетесь. Мэйуид пойдет первым. Там противно, там действительно ужасно противно, но, когда вы дойдете до конца, который для кротов Данктона станет новым началом, все будет замечательно. Как поэтично выражается Мэйуид, в какие выси его унесет восторг! Это великолепно!

Скинт тоскливо посмотрел на Триффана, чью терпимость к выходкам Мэйуида он не разделял, они повернулись и двинулись за своим проводником. Почти сразу же Мэйуид остановился.

— Станет темно, очень темно, любезные господа, как ночью.

— Почти черно, — неожиданно раздался голос Хоума позади них; это были единственные слова, которые Хоум произнес в тот день.

— Держитесь ближе друг к другу. Хоум последует за вами.

Ход резко пошел вниз, стало холодно, а стенки, казалось, были насквозь пропитаны влагой, и это очень не нравилось кротам. Вдоль правой стенки хода тек тоненький ручеек и исчезал впереди в темноте, и, хоть кроты и пытались не ступать в него, время от времени их лапы шлепали по слякоти, и брызги воды долетали до идущего спереди или сзади.

— Ты уверен, что этот ход выведет нас куда-нибудь? — спросил Скинт, потому что они продолжали спускаться все ниже, вокруг становилось все темнее, а выходы на поверхность попадались все реже, пока совсем не пропали, так что мрак впереди едва освещался проникавшим сзади светом, который с каждым шагом все убывал.

— Я-то уверен, а вот вы, к несчастью, нет. Но и вы в конце концов убедитесь.

Голос Мэйуида эхом отражался от стен, прерываемый зловещими звуками журчащей воды. Иногда она капала с потолка прямо на головы и спины. Стало еще холоднее. Свет вообще исчез, и наступила темнота. Ручеек у них под лапами стал заметно глубже и шире. Но все же, пусть медленнее, чем в начале, они продвигались, вытянув вперед рыльца; первым шел Мэйуид, за ним Триффан, потом Скинт, и замыкал шествие Хоум, который подталкивал когтями Скинта под зад, чтобы тот не отставал от идущих впереди.

Триффан скоро потерял всякое представление о том, где они находятся и в каком направлении идут; он мог ориентироваться только по движениям Мэйуида да воркотне Скинта, который то и дело натыкался на него сзади.

— Где мы?..

— Ш-ш, господин, — прервал Триффана Мэйуид. — Терпенье!

Мэйуид остановился, они все сбились в тесную кучку, лапа к лапе, мокрый дрожащий бок одного к такому же боку другого. Тишину нарушал только шум воды где-то впереди.

— Начинается последний отрезок пути. Слушайте меня внимательно, — послышался в темноте голос Мэйуида. — Идти будет не просто, поэтому держитесь так, чтобы стенка была поближе к левой лапе и можно было дотянуться до нее, только не очень-то прикасайтесь: она мокрая и грязная. А еще противная, мерзкая, отвратительная! — Мэйуид говорил раздражающе весело.

Триффан буркнул: «Ладно, пошли», Скинт выругался, а идущий позади всех Хоум не произнес ничего.

Они медленно продвигались вперед, пока Мэйуид, обернувшись, не прошептал на ходу:

— Следующие несколько футов мы проплывем. Покажется долго, но это не так.

И вот они погрузились по брюхо, а потом под восклицания Скинта «Брр!», «Святой Камень» и прочие окунулись целиком в воду с илом; казалось, это длилось целую вечность; вокруг была полная тьма, и доносился только шум от движений Мэйуида, который плыл впереди.

Потом Триффан с облегчением снова почувствовал дно, вылез из воды и обнаружил, что стоит на более твердой почве, чем та, по которой они до сих пор шли.

— Теперь будет гравий и песок, — проговорил Мэйуид, — идти осталось недалеко.

Через какое-то время непонятно откуда вновь начал просачиваться свет, и Триффан опять мог, хоть и смутно, разглядеть фигуру идущего впереди. Ход пошел вверх, почва, как сказал Мэйуид, стала песчаной, но стенки оставались по-прежнему сырыми. Триффану было холодно, но он чувствовал облегчение. Никогда раньше не приходилось ему бывать в таком глубоком и мокром месте, и ему оно не понравилось.

Кроты ощутили дуновение холодного воздуха на рыльцах, а вскоре увидели над собой выходы на поверхность, почуяли манящий запах червяков, запах жизни, и вот уже вверху стали попадаться первые усики молодых корешков.

Они молча шли еще несколько минут, воздух с каждой секундой становился теплее, а свет ярче, они уже ясно видели друг друга и опять слышали доносившиеся с поверхности звуки. Но это были не обычные для Данктонского Леса звуки и не глухие звуки Болотного Края.

Они слышали клекотание птицы-лысухи и кряканье диких уток, шорох ветра в тростнике, крепкие корни которого торчали у них над головами в наносной земле поймы. И еще один звук — шум ревущих сов, близкий и мощный. Где они?

— Теперь, господа, мы можем выбраться на поверхность, — заявил Мэйуид, и в его голосе прозвучал триумф. — Следуйте за мной!

Так они и сделали, и вылезли на свет солнца, которого не было видно, когда они спускались под землю. Это была местность, совсем не похожая на ту, которую они покинули. Никогда еще на поверхность не вылезали четверо более перепачканных кротов. Оглядев друг друга, они увидели, что мех их намок и вымазан илом, а когти облеплены песком и грязью.

Мэйуид провел друзей через полосу тростника к травянистому лугу, и они увидели великую реку, которая мирно текла мимо.

— Но...— удивленно начал Скинт.

— ... она течет слева от нас! — закончил пораженный Триффан.

— Но, но, но, но, да, да, да, да, храбрые мои господа! — почти пропел Мэйуид.

Триффан поднял рыльце к солнцу, снова посмотрел на текущую рядом великую реку и воскликнул:

— Ты провел нас под Темзой!

— Правильно, мой господин, Мэйуид скромно соглашается, — улыбаясь до ушей, произнес Мэйуид.

— Но как ты нашел этот ход? И откуда он взялся?

— Хороший вопрос — простой ответ, достопочтеннейшие! — провозгласил Мэйуид. — Я рыскал по Болотному Краю и натолкнулся вот на этого Хоума, который, как я вам совершенно точно описал, сидел на дереве, вернее, внутри дерева. Когда он спустился, я заметил, что он очень грязен. Очень. Хоум — болотный крот, господа, он способен забираться в сырые места и благополучно вылезать оттуда. Его предки были кротами Болотного Края, они рисковали заходить в опасные топи и в случае нужды прямо там, в грязи, прятались. Когда пришла чума, она погубила почти всех болотных кротов. Этот Хоум, как и я в свое время, остался совсем один, господа, а потому не очень-то преуспел в искусстве разговаривать.

Хоум приподнялся, энергично кивнул, потом потряс головой и снова приник к земле. В отличие от остальных, которые, разговаривая, принялись чиститься, Хоум удовлетворенно жмурился, повернув рыльце в сторону реки, полузакрыв глаза и предоставив грязи на его шкурке подсыхать и трескаться на солнце.

— Но он поговорил со мной, правда же, мой героический Хоум? Тебе многое было известно из того, что желал узнать Мэйуид; известны пути, о которых хотелось узнать твоему доброму другу Мэйуиду. Да, он рассказал. Рассказал, что слышал про этот ход, и мы пустились искать его. Заваленный, темный, душный, опасный — едва ли такой путь по зубам кроту, спустившемуся в него в одиночку! Вполне можно сойти с ума и умереть здесь, во тьме.

Хоум тяжело вздохнул.

— Можете себе представить, разумнейшие господа, восторг и удивление Мэйуида, когда несколько дней назад он, как сейчас вы, вылез на поверхность по другую сторону Темзы. Он стал первым кротом на памяти многих поколений, который перешел с одного берега этой великой реки на другой. Мэйуид не дурак, и Мэйуид сказал себе: «Это путь, по которому кроты Данктона эвакуируют систему, не оставив после себя никаких следов!» Так подумал Мэйуид, так он думает и сейчас, а видя ваши лица, господа Скинт и Триффан, умнейший среди кротов и их вожак, Мэйуид знает, что вы согласны с ним!

— Но...

— Но как мы проведем массу кротов в полной темноте? Это будет как раз момент торжества Мэйуида, господин. Мэйуид поведет их, Хоум будет идти позади всех, а другие — смелые, целеустремленные, решительные, те, кто обладает мужественным сердцем, займут место посередине; несколько кротов, у кого большие когти и задиристый характер, будут замыкать шествие. И мы проведем их, мой господин! Мэйуид смиренно просит, чтобы вы не говорили об этом никому, пока они не окажутся здесь, совсем ничего не рассказывали, а потом мы заставим их пойти. Демократия, осмеливается утверждать Мэйуид, в этом случае неприемлема, потому что всякий крот, даже со слабыми следами разума, наверняка откажется идти по тоннелю под рекой, каким бы замечательным он ни был. Для нас это будет радостное событие, мой господин, и Хоум не может дождаться минуты, когда он будет помогать нам.

— А еще хоть один крот знает? — спросил Скинт.

Мэйуид состроил обиженную гримасу.

— Мэйуид прекрасно понимает, достойнейшие господа, среди нас есть кроты, которым нельзя доверять.

Мэйуид повторяет: он предлагает вам, господа, держать всех остальных во тьме... Хи, хи, хи. — Мэйуид счел свой каламбур очень забавным, его худые бока нелепо заколебались, и он визгливо расхохотался. Хоум рассмеялся вслед за ним, но абсолютно беззвучно.

Скинт бросил на них сердитый взгляд.

— Тоннель держать во тьме. Это маленькая шуточка Мэйуида, мой господин, — пояснил Мэйуид.

Скинт нахмурился и опять взглянул сердито.

Мэйуид произнес:

— Действительно, это не смешно, совсем не смешно, мой господин, Скинт абсолютно прав, потешаться тут не над чем. Заткнись, Хоум.

Но Хоуму каламбур Мэйуида показался таким забавным, что он продолжал беззвучно хохотать, да так, что опрокинулся на бок. Потом, так же неожиданно, как начал, он перестал смеяться, встал на лапы, приник к земле и опустил рыльце.

— Хоум успокоился, — заметил Мэйуид.

— А там что? — спросил Скинт. Он махнул лапой в сторону канавы, отходившей от реки. Вдоль канавы росли густые ивы.

— Давай, Хоум, покажи им, — проговорил Мэйуид.

Хоум быстро повел Скинта и Триффана вдоль берега реки, которая повернула вправо, а потом по деревянным мосткам, переброшенным через канаву. И они увидели над собой бетонные колонны, поддерживающие шоссе ревущих сов; высоко в небе раздавались их рычание и грохот, но зловоние до кротов не доходило, они ощущали только запах реки и песка с илом, высыхающего на их шубках.

— А пройти под этим можно? — спросил Триффан.

Хоум кивнул.

— Тогда, Скинт, я считаю, что Мэйуид и этот болотный крот Хоум нашли путь, по которому мы сможем уйти от грайков без сражения, тайно, повергнув в полное замешательство Хенбейн. Мне кажется, Мэйуид заслужил поздравления.

— Прибереги их, пожалуйста, пока он не приведет нас обратно живыми, и не перехвали, а то он станет совсем невыносим, — проговорил Скинт, сощурив глаза, пока они шли обратно к Мэйуиду, который тем временем с удовольствием чем-то закусывал.

— Добро пожаловать, господа и Хоум...

Скинт поднял лапу.

— Помолчи и постарайся отвести нас благополучно обратно, Мэйуид, — сказал он.

— Конечно, господа мои, Мэйуид отведет вас. Тронулись?

Что он и сделал — сквозь тьму, сырость и грязь.

Глава двадцать четвертая

Когда в Данктонский Лес пришел май, там в атмосфере растущего напряжения и секретности делались последние приготовления к встрече грайков. Разведчики Алдера докладывали о том, что грайки, не торопясь, скапливаются в Файфилде, и ходили слухи, будто среди беженцев, прибывших в Данктон, были сидимы, то есть шпионы Хенбейн.

Никто не знал и никогда не узнал, было ли это правдой, но Триффан решил не рисковать и закончить все, что еще не сделано, побыстрее и абсолютно тайно. Триффан сам еще раз побывал в Болотном Краю вместе с Мэйуидом, прошел по тоннелю под рекой, а потом в течение двух дней обследовал дороги на другом берегу, желая убедиться, что по ним можно будет быстро отойти в сторону Вена, если кроты выберут этот путь.

Триффан и Скинт изо всех сил старались, чтобы ни один крот не смог заподозрить, какие планы вынашивались по поводу Болотного Края. Тем временем Монди наблюдала за тем, как недавно ставших матерями кротих вместе с их подросшим непослушным потомством выводили из Истсайда на центральные склоны.

Алдер завершил обучение кротов, разделил их на группы по четыре (считалось, что такими отрядами легче всего управлять и в битве, и в обороне) и разместил своих бойцов в опустевших норах Истсайда, где они должны были вырыть систему ходов и убежищ, которая позволила бы небольшому числу кротов держать длительную оборону.

Другие отряды были размещены на юго-восточных склонах за лесом, обращенных к шоссе ревущих сов, чтобы подготовить там линию защитных укреплений на двух уровнях, систему, которую придумали Алдер со Скинтом, благодаря чему их признали величайшими стратегами своего времени.

Тогда же совершенно секретно отобрали несколько кротов, чьи имена неизвестны и по сей день, потому что они не были упомянуты в отчетах Спиндла (известно только, что руководил ими Триффан, а помогали ему Мэйуид и по-прежнему немногословный Хоум), и они построили ходы и ложные тупики восточной части Болотного Края, в ее самых заброшенных уголках. Они надеялись, что, после того как основная масса кротов Данктона уйдет, маленькая группка смельчаков сможет незаметно укрыться здесь и неожиданными нападениями постоянно пугать и изводить захватчиков.

Единственным из старейшин, который знал об этой работе, был Скинт. Только ему и Триффану были известны планы, касающиеся всей системы в целом.

Ночь за ночью Триффан с немногочисленными спутниками пробирались к Болотному Краю, теперь охраняемому часовыми; там они рыли эти необычной формы залы и тайные тоннели, которые потом получили название Линия обороны Болотного Края. Они работали на четырех уровнях — иногда даже втайне один от другого, — строя такие крошечные и столь искусно замаскированные входы и выходы, что, как говорили, крот, выбравшийся с глубины, где он трудился, наружу, чтобы подышать свежим воздухом, мог не найти дороги обратно.

Кроме Скинта и Триффана (да еще Мэйуида, за передвижениями которого трудно было уследить), право свободно ходить по системе имел только Спиндл, который эти последние дни проводил в беседах со старыми кротами, собирая все, что мог, об истории системы — стихи, рассказы об обычаях и традициях. В это время была допущена одна ошибка. Тайная библиотека, которую создал Спиндл, располагалась на юге, то есть там, откуда вероятнее всего можно было ждать нашествия грайков. Спиндл трудился день и ночь, записывая то, что рассказывали кроты; иногда ему помогал Мэйуид, который, помимо собственных записей, делал зарисовки обследованных им тоннелей. Впервые в истории кротов система была отображена и зафиксирована подобным образом.

— Что это? — спрашивал Спиндл, глядя на непонятные наброски.

Это тоннели, дороги и тропинки, ученейший господин, — отвечал Мэйуид, — чтобы кротам легче было определить, где они находятся.

Однако там, где проходила Линия обороны Болотного Края, Мэйуид оставил на плане пустое место — на случай, если его чертеж найдут и станут изучать враги.

Иногда на очень короткое время Спиндл выбирался на поверхность Древней Системы, оглядывал ее пустые склоны и тосковал по своей Тайм. Потом он думал о своем сыне Бэйли, беспокоился, в безопасности ли он, от души надеясь, что с ним все в порядке. Спиндл ничего не слышал о Бэйли, хотя в своих странствиях по системе забредал дальше, чем кто-либо другой, но в это время года подрастающее поколение держали поближе к норам, и крот-самец мог вообще не видеть кротят. Потом Спиндл снова спускался к себе, чтобы в трудах, возложенных им на себя, забыться и приглушить чувство потери.

Тем временем на поверхности, будто вопреки этим мрачным лихорадочным приготовлениям, Лес захлестнул радостный май. Благодатная весна принесла с собой столько красоты, что, хотя мало кто в эти напряженные дни мог остановиться и полюбоваться ею, все, кто был тогда в Данктоне, вспоминали о тех днях, как о сказке, навсегда оставившей у них желание вернуться туда.

На самом верху холма, где Лес кончался, на больших буках лопнули почки и появились робкие зеленые листики; потом эта робость исчезла, словно подхваченная дуновением несущего майские ароматы ветерка, и кроны деревьев развернулись во всем великолепии, образовав залитые светом зеленые живые залы с коричневым полом, усыпанным прошлогодней листвой. А над великим Камнем сквозь вздымающиеся ввысь огромные ветви лились на землю лучи света, внушавшие кроту, которому случилось бы оказаться здесь, что быть кротом и быть в Данктоне — значит вечно наслаждаться жизнью и летом.

На южных и восточных склонах, где бойцы Алдера трудились, готовя под землей оборонительные сооружения, сквозь слой сухих буковых листьев и низкого кустарника пробились зеленые завитки ростков папоротника-орляка. Его стебли, казалось, были наполнены солнечным светом, а листья, поначалу слабые, набирали силу день ото дня, поднимаясь все выше, становясь все гуще, крепче, и все увереннее шуршали на ветру.

Среди папоротника сновали возбужденные белки и перелетали с места на место лесные дятлы. А иногда по хрустнувшей ветке или брызнувшему из нее соку можно было понять, что тут прошла лиса, остановилась, осмотрелась, слегка поколебалась, а потом стремглав понеслась с крутого восточного откоса на свои широко раскинувшиеся охотничьи угодья в Лугах.

И все же самым красивым и в то же время скромным было море колокольчиков, разлившееся на нижних склонах. В конце апреля цветы были еще в бутонах, а в мае они раскрылись, сменив белые анемоны, и залили синевой тихие поляны, где с первым весенним теплом появлялись желтые первоцветы. Там же, где несколько лет назад прошел огонь, выросли высокие пролески, дающие укрытие и кроту, и черному дрозду. Иногда солнце проникало до самой земли и освещало потаенные места меж сырыми стволами деревьев, откуда выглядывали пурпурные дикие орхидеи или где затаилась лесная мышь, дрожа, вся в волнении, морща лоб и размышляя, вернутся ли сюда когда-нибудь кроты, хозяева леса, в это чудесное место, где некогда, до чумы, они властвовали. Пока что этого не произошло, но мышь, как и другие твари, еще долго будет нервничать, рыскать вокруг, потому что живые существа понимают, что значит равновесие жизни в лесу, и всем хотелось бы, чтобы древний порядок вернулся; это означало бы, что годы бед миновали, а для Данктона наступил день, когда хозяевами в лесу снова стали кроты.

Май между тем спокойно шествовал вперед, к влажным топям и в заросли Болотного Края, где когда-то свободно разгуливали жившие на самых нижних склонах кроты Данктона и куда теперь допускались только самые доверенные.

Однако и сюда пришла краса лета, и стрелка дикого лука заставила одного из кротов, кто рыл здесь секретные ходы, вылезти наверх и полюбоваться звездочками его цветов, горевших особенно ярко в этом сыром месте. А вдоль границы леса, там, где он переходил в негостеприимные болота, под которыми Мэйуид нашел путь к их спасению, качались на ветерке цветы сердечника лугового, и с цветка на цветок перепархивала бабочка с оранжевой каймой на крыльях. Она садилась и замирала, ее крылышки тихонько подымались и опускались, пока она пила нектар; потом опять взлетала над розовым цветком, и ветерок несся вслед за ней, и она весело летела над камышами в сторону Темзы, но внезапно спохватывалась и начинала метаться, словно чувствовала, что кроты, чьи души бабочка считала самыми великими среди лесных тварей, тоже мечутся.

Да, вот так: и ветерок дул, и бабочка порхала, и крот хоть на мгновение останавливался, поразившись красоте леса, охраняемого Камнем, но потом и крот, и бабочка оборачивались, прислушивались и готовились: они чуяли приближение опасности и знали, что надвигается она с запада.

А потом наступил день, когда солнце впервые пригрело по-летнему и в воздухе почувствовалась вечерняя гроза. Алдер поднялся наверх с юго-восточных склонов, и с ним пришли двое измученных долгой дорогой бойцов, ' посланных им для наблюдения за окрестностями.

— Началось, — проговорил Алдер своим низким голосом.— Грайки выступили. Расскажите Триффану то, что рассказали мне.

Оба бойца вернулись в систему независимо друг от друга, один из Файфилда, другой из Блейдона, чтобы сообщить о движении грайков в сторону Данктона. Оно было равномерным и медленным, так как грайки не знали дороги и иногда поворачивали не туда, куда нужно. Кроты бежали день и ночь и рассчитывали, что опередили грайков по крайней мере на два дня — но не больше, чем на четыре.

— Теперь начнут прибывать и другие, Триффан, — сказал Алдер, — и мы узнаем точнее, каковы в действительности силы грайков и где они находятся. Но можешь рассчитывать на два спокойных дня.

Хотя Алдер и догадывался, что у Триффана есть определенный план эвакуации системы, подробностей он не знал, да и знать не хотел. Он продолжал:

— Мы будем сообщать тебе обо всем, о чем услышим. Чтобы, когда придет время, ты успел принять решение. Но знай — мы к бою готовы.

— Да, мы будем сражаться за Данктон не на жизнь, а на смерть, — горячо проговорил один из бойцов.

Это был момент, которого Триффан ждал и к которому он и другие готовились. В этот вечер Триффан созвал всех в большой зал возле Камня, где они праздновали Самую Долгую Ночь, когда только что вернулись в систему. Тогда для данктонцев места было достаточно, но теперь число кротов увеличилось за счет беженцев и родившейся весной молодежи, и войти в зал смогли не все. Поэтому одни набились в тоннели, ведущие в зал, а другие тянули шеи, чтобы заглянуть туда через лазы на поверхности и услышать, что говорит вожак.

— Наше время в Данктоне почти истекло, ведь вы все понимаете — мы не можем победить грайков в сражении, они сильнее нас и их больше, — начал Триффан.— Поэтому мы уйдем...

Как будто волна тревоги прокатилась по рядам кротов. Они посмотрели друг на друга: ведь большинство думало, что строительство оборонительных сооружений означает, что они останутся здесь, по крайней мере на время.

— Но мы уйдем, сохранив порядок, и уйдем по дороге, которую одобрили избранные вами старейшины. Организацией отхода будут руководить Монди и ее помощники, которые обучены этому. Эвакуация будет проходить спокойно, и все окажутся в безопасности, как того хочет Камень. Я не говорю, что опасности не существует, она есть. Многим здесь, быть может, придется проявить такое мужество, какого они сами от себя не ожидают. Но история запомнит это время и поведает потомкам, что все кроты Данктона, кем бы они ни были, проявили отвагу и целеустремленность и сделали все возможное. Вы все получите распоряжения и будете знать свою задачу; мы покинем эту великую систему, которая в течение веков служила прибежищем для последователей Камня. И опять будет служить...

— Да будет так! Будет! — вскричал кто-то из кротов.

— Потому что Камень защитит нас и даст нам силу, которая потребуется нам на грядущие дни, месяцы, годы. Все вы здесь — последователи Камня, как и я, вы верите в Камень и в его великое Безмолвие.

— Да, верим! Хвала Камню! — раздались крики.

— Кроты Данктона и те, кто родился в других системах и оказал нам честь, избрав Данктон своим убежищем, а нас — своими друзьями! Теперь Камень ставит перед вами великую задачу, мы начинаем выполнять ее сегодня и будем продолжать в ближайшие дни. Ведь вы — первые из последователей Камня, кто выступит против грайков, возглавляемых жестокой Хенбейн, и кто скажет: «Все! Вы можете причинять увечья, калечить и пытать, протыкать рыльца и загонять до смерти, но наш дух и нашу цель вам не убить!»

— Да, каждое слово — правда! Мы тоже так думаем! — закричал один из самых верных бойцов Алдера, который обычно не отличался красноречием, и его крик был подхвачен другими, так что зал задрожал от изъявлений поддержки Триффану.

— Камень даст вам силы, если вы станете слушать его Безмолвие, это хорошо понимал мой отец Брекен, и этому меня научил сам Босвелл...

— Да будет благословенна его память! — провозгласила одна старая кротиха.

— Скажи нам, что мы должны делать, — воззвала другая, — и мы выполним это, Триффан! Скажи, куда ты поведешь нас!

— Слушайте, и я скажу вам. Грайки безжалостны, хорошо организованы, и у них есть определенная цель. Их гвардейцы обучены и убивать, и сражаться. Но у нас есть план, часть его вам известна, а о другой мы сочли за лучшее молчать, пока он не осуществится. Некоторые из вас займут позицию на юго-восточной стороне, где я скоро присоединюсь к вам. Вы задержите грайков, насколько сможете, а потом медленно отступите, как учил вас Алдер, и это даст нам необходимое время, чтобы уйти.

Вторая группа отведет детей в надежное место, хотя, по какой дороге, еще не решено. Чем дольше мы будем откладывать отход, тем больше оснований надеяться, что грайки решат, будто мы все здесь. Тогда большинство гвардейцев будут посланы в Данктон, и меньше вероятность, что они перехватят отступающих... Третьей группе даны особые инструкции, о которых нет необходимости говорить.

— Но куда мы пойдем и где найдем прибежище? — спросил один крот, выразив то, о чем думали многие.

Все замолчали и погрузились в размышления, потому что одно дело — отступить, а другое — прийти в безопасное место. И тогда впервые кроты ясно осознали, что скоро, очень скоро они покинут свою любимую систему и что некоторые из них, возможно, не вернутся обратно.

— Мы пойдем,— начал Триффан, обводя взглядом битком набитый примолкший зал.— Мы пойдем...

Тут он остановился, опустил рыльце и помолчал какое-то время. Его губы шевелились, он взывал к Камню, и Спиндл, находившийся рядом с Триффаном с одной стороны, и Комфри — с другой, молча ждали, как и все остальные, чтобы он заговорил. Наконец Триффан поднял голову и произнес:

— То, что я сейчас скажу, обращено главным образом к молодежи и к матерям, родившим ее. К тем, кто видел одну Самую Долгую Ночь, потому что они — наше будущее, и с ними я хочу говорить. Поэтому пропустите их вперед.

И один за другим молодые кроты — и недавно родившиеся, совсем малыши, и многие из тех, кто по причине малого роста или особой стеснительности были отодвинуты назад или в тоннели вне зала, — оказывались впереди, потому что старые кроты посторонились и ободряли робких, уговаривая подойти как можно ближе к Триффану и другим старейшинам. Стоя рядом с Триффаном, Спиндл смотрел на эту толпу кротов и пытался разглядеть среди них того, кто мог бы оказаться Бэйли; он так мечтал увидеть его хотя бы один раз!

— Меня спросили, куда мы направимся, в какую часть кротовьего мира, от которого, как может показаться, Камень отказался и который захвачен и разрушен грайками. Я скажу вам правду: я не знаю, где мы будем завтра или послезавтра. Ни на следующей неделе, ни через месяц — не знаю. Я знаю лишь одно: куда вы принесете память о Данктонском Лесе, о системе, которую любили многие поколения кротов, в которую верили не только они, но и те, кто никогда не был здесь, — куда вы принесете память об этом, там мы и будем. Всегда. Если вы станете вспоминать место, где были детьми, где вас любили, где вблизи от великого Камня впервые пробудилась ваша душа, значит, мы все вместе. В этой памяти, частичка которой заложена в каждом из вас как самое драгоценное зерно, в этих воспоминаниях мы всегда будем с вами, мы будем ждать. Как листья больших буков вянут и умирают осенью, так будет и с нами, покидающими сейчас эту систему. Но так же, как снова набухают почки и появляются листья и деревья опять стоят во всей своей летней красе, — так в один прекрасный день некоторые из нас вернутся. Далек этот день, и мы не знаем, когда он придет, но куда бы вас ни забросила судьба, в вашей благодарной памяти наша система будет жить, как семя, которое вскармливают время, любовь и вера, пока не взойдет заря и пока вы, ваши дети или внуки рыльцами своими не почувствуете дуновение доброго ветра и не скажете: «Вот теперь Данктон готов принять нас, теперь мы отправимся в Данктон». И тогда вы или ваши дети и внуки придете и в тени великого Камня, вера в который будет жива в вас, поймете, что, где бы вы ни были, вы никогда не уходили далеко, вы вообще никуда не уходили.

Тут голос Триффана перешел в шепот, а молодежь, казалось, придвинулась еще ближе. Он продолжал:

— Запомните это, вы, у кого впереди много Самых Долгих Ночей, и подумайте, зачем мы собрали вас здесь и почему мы встревожены, почему говорим шепотом: наступит время, когда не станет меня, и Комфри, которого вы любите, и Спиндла, моего друга; тогда вы будете смутно вспоминать какой-то далекий май. Когда кроты, которые любили вас и видели, что над вами нависла угроза, поняли, что будущее не в них, а в вас, и сделали все, чтобы сохранить вас.

Как вы узнаете, когда возвращаться? Узнать это трудно; быть может, тому, кто захочет вернуться, потребуется столько же мужества, сколько нам теперь, чтобы уйти. Как же вы узнаете?

Триффан замолчал и оглянулся на Спиндла, а тот улыбнулся и дотронулся до своего друга, как бы говоря, что все здесь считают Триффана своим вожаком, и верят его словам, и последуют за ним.

— Да, — продолжал Триффан свою речь, и голос его окреп. — Да, вы узнаете. Потому что придет тот, кто покончит с несчастьями этих лет, — и это будет Крот Камня. Он придет, и я верю, что все мы в Данктоне и даже те из вас, кто еще не видел ни одной Самой Долгой Ночи, будут способствовать его приходу. Я верю, что имя Данктона прозвучит на весь кротовий мир так же звонко, как цокают наши когти по твердой гальке.

Крот Камня придет, и Безмолвие Камня станет всеобщим. Когда частички памяти о системе, которая когда-то существовала — а к тому времени это будут лишь частички, — шевельнутся и задрожат в ваших сердцах или в сердцах ваших детей и расскажут о том, что было место, где некогда кроты были любимы и снова будут любимы. Не просто любимы, а очень любимы, где они были в безопасности, где их родина.

Возможно, эта система не очень отличалась от прочих, не была какой-то особенной, избранной. Но ее кроты никогда не отворачивались от Камня. В награду за это и будет послан Крот Камня, чтобы вернуть утерянное нами и показать, как кроты, где бы они ни оказались, умеют хранить верность.

В один прекрасный день в кротовьем мире скажут: «Данктон? О, там жили настоящие кроты, они помогали друг другу, они были мужественны и верили в Камень, они никогда, ни разу не поддались злому Слову. Ни разу». И тогда наши потомки почувствуют гордость. Тогда оживут ваши воспоминания. Тогда появится безотчетное желание вернуться. Тогда те немногие, кто еще будет жив, осмелятся возвратиться и начать сначала.

Поэтому слушайте: идите в наш лес, побродите между деревьями, спускайтесь в тоннели, потрогайте их стены, зайдите даже в Грот Корней под самым Камнем, погуляйте на солнце поодиночке и группами. Смотрите, прикасайтесь и запоминайте. А потом, когда вы все это сделаете, возвращайтесь и последний раз дотроньтесь до Камня. Потому что в нем наше начало и наш конец, и в его тени мы снова обретем свое начало. Сейчас он посылает нас в путь, но придет день, когда он снова приведет наш род домой и сохранит его.

Триффан закончил свою речь, протянул лапу и дотронулся до крота, который был к нему ближе всех, а тот дотронулся до соседей, благословив их. Так кроты Данктона выразили тогда любовь друг к другу. После этого кроты отправились бродить. Они выбирались на поверхность, спускались в любимые, такие знакомые ходы, делали то, что им велел Триффан: последний раз ходили по системе и запоминали ее навсегда.

Одни смотрели на разросшийся папоротник и на подымающиеся ввысь березы, другие — на колокольчики, усыпавшие нижние склоны, третьи останавливались, прикасались друг к другу, разговаривали и впитывали запах богатых червями тоннелей своей системы. Кто-то танцевал, кто-то пел, и все вместе они творили память, которая должна была провести их через будущие испытания.

— Нет, Старлинг, сюда нельзя! Старлинг!

— Он сказал, чтобы мы ходили всюду! Ладно, Лоррен, ты всегда устраиваешь сцены, а мы просто хотим спуститься и посмотреть!

Голоса принадлежали двум юным кротихам. Голос Лоррен звучал неуверенно и испуганно, голос Старлинг — смело. Она говорила решительно, как ребенок, который привык командовать другими и не знает, что такое спрашивать разрешения или колебаться. В ее голосе не было страха, только нетерпение и любопытство, смешенное с радостным возбуждением.

Происходило это в Бэрроу-Вэйле, а кротом, подслушавшим спор по поводу того, забираться в его ходы или нет, был Спиндл. После обращения Триффана к собранию кротов Спиндл пришел сюда, пробравшись между высокими деревьями на склонах, пришел, чтобы еще один, последний раз вернуться на место, где они с Тайм так нежно любили друг друга. Спиндл знал, что отныне его задача — быть всегда рядом с Триффаном, следовать за ним, быть его советчиком, быть рядом, когда необходимо. И все же не только печаль заставила Спиндла прийти в Бэрроу-Вэйл: он помнил предложение Тайм в дни бед и сомнений приходить сюда и находить в Бэрроу-Вэйле помощь и успокоение. Поэтому Спиндл отважился еще раз спуститься по тоннелям туда, где они с Тайм впервые познали любовь и куда потом он принес своего детеныша; теперь он пришел сюда в третий и последний раз, чтобы предаться воспоминаниям и обрести силу для предстоящих испытаний.

Однако как раз в тот момент, когда он решил, что пора идти к Камню, наверху послышалось топотание и суетня и показался молодой крот, а за ним еще двое. Раздались голоса, возник спор. Спиндл укрылся в тени и стал слушать.

— Ну, что ты скажешь? Ты согласен с Лоррен или со мной? Ведь ты сам хотел спуститься?

Это снова был голос Старлинг, она вроде бы спрашивала, а на самом деле командовала. Спиндл улыбнулся, сочувствуя третьему кроту, и стал ждать, что тот ответит.

Ответил он так тихо, что Спиндл слов не расслышал, но смысл был достаточно ясен, так как Старлинг закричала, торжествуя:

— Видишь, Лоррен, тебе придется идти с нами, либо ты останешься здесь одна и тогда делай что хочешь.

— Это нечестно! — жалобно пропищала Лоррен. Однако ее протест не был услышал, потому что двое других скребли землю вблизи хода, через который спустился Спиндл; скоро они обнаружили сам ход, сунули в него рыльца и стали оглядываться.

— Страшно! — произнес голос.

— Пыльно, — возразила Старлинг. — Пошли! — С этими словами все трое скатились в святой для Спиндла зал Бэрроу-Вэйла.

Какое-то время Спиндл молча наблюдал за ними. Когда их глаза привыкли к темноте, они начали бегать по залу: две молоденькие самочки и юный самец. Сразу можно было определить, кто из них Старлинг. Она была крупнее остальных, и в ней ощущалась привлекательная пылкость существа, влюбленного в жизнь и нетерпеливо жаждавшего взять от нее все возможное. «Лоррен была меньше и не так уверена в себе, но, как и Старлинг, это была хорошенькая кротиха с блестящей шубкой и чистыми лапками. Третий, молоденький самец, был хорошо сложен, крепок, имел серьезный вид и, явно волнуясь, оглядывался вокруг.

— Привет! — как можно дружелюбнее поздоровался Спиндл.

Троица от неожиданности испугалась. Старлинг скомандовала: «Бежим!» — и со смехом бросилась к выходу. Лоррен с готовностью помчалась за ней, выкрикивая что-то на бегу. Молодой самец, однако же, остался на месте и без страха смотрел на Спиндла.

— Как тебя зовут? — доверчиво спросил он, как крот, которому никогда не причиняли зла и который просто не ожидает этого от других.

— Спиндл, — ответил Спиндл.

— Я слышал о тебе!

У самого выхода шептались самочки, потом Лоррен фыркнула, а Старлинг зашипела на нее, чтобы не мешала слушать.

— Я не обижу тебя, — проговорил Спиндл.

— Если ты попробуешь меня обидеть, придет Старлинг и заступится за меня, — заявил юнец.

— А тебя как зовут? — спросил Спиндл. Потом он на секунду задумался и произнес: — Впрочем, мне кажется, я знаю. — Потому что он знал имя юнца, как свое собственное.

— Как же?

— Ты Бэйли, — с нежностью проговорил Спиндл.

— Да,— подтвердил Бэйли, ничуть не удивившись.

Они подошли поближе друг к другу, а самочки остались сзади, подальше, как будто чувствуя, что не следует им мешать.

— Почему ты пришел сюда? — спросил Спиндл.

— Не знаю, — ответил Бэйли. — Мне хотелось увидеть Бэрроу-Вэйл, а Старлинг сказала, что сегодня я могу идти всюду, куда захочу. Она собиралась посмотреть Болотный Край, но потом решила, что пойдет со мной, и Лоррен тоже пришлось идти. Мы всюду ходим вместе. Они мне как сестры, а Старлинг — мой лучший друг.

— Тогда тебе повезло. Кроту необходимы друзья.

— А ты почему здесь? — спросил Бэйли.

— Наверное, чтобы встретиться с тобой, — ответил Спиндл, и в его глазах блеснули слезы.

— Зачем?

— Чтобы ты запомнил меня на всю жизнь. И узнал, что я очень люблю тебя и тех двух, что хихикают там, в углу, тоже.

Бэйли внимательно посмотрел на Спиндла.

— Ты возьмешь нас с собой к Камню, теперь, когда мы посмотрели Бэрроу-Вэйл? — проговорил он. — Ты для этого и пришел?

— Наверное, так, Бэйли. Наверное, для этого я и пришел.

Бэйли повернулся, подошел к Старлинг и Лоррен и сказал:

— Он возьмет нас с собой к Камню. Он — очень важная персона. Его зовут Спиндл.

— Ух ты! — немного испуганно произнесли молодые кротихи.

— Ты расскажешь нам что-нибудь по дороге? — попросила Старлинг.

— О чем? — отозвался Спиндл, ведя их к выходу на поверхность.

— О чем-нибудь интересном, — проговорила Лоррен.

— Что-нибудь потрясающее, чего никто другой не может нам рассказать, — потребовала Старлинг.

Спиндл повернулся к Бэйли, который трусил теперь очень близко от его правого бока.

— А ты что хочешь, чтобы я рассказал? — спросил он.

— Ну, я, правда, не знаю, — ответил Бэйли. — Все, что хочешь, только не беги так быстро!

И Спиндл замедлил шаг, чтобы его сын мог идти рядом с ним.

— Тогда я расскажу вам о кротихе по имени Тайм, — сказал Спиндл.

— Это сказка? — поинтересовалась Лоррен.

— Спорим, про любовь! — воскликнула Старлинг.

— Это будет грустная история? — спросил Бэйли.

— И да, и нет, — ответил Спиндл.

Среди тех, кто в это послеполуденное время направлялся к Камню, не было крота счастливее его: рядом с ним, так близко, как только может находиться крот, шел его сын. И ни у кого из кротов, старавшихся сегодня запомнить побольше, как советовал Триффан, ни у кого из них не осталось больше счастливых воспоминаний, чем у Старлинг, у Лоррен, у Спиндла и у их с Тайм сына, которому она дала имя Бэйли.

И никто не чувствовал себя более уютно в обществе друг друга, чем эта четверка, когда позже, у Камня, Триффан и Комфри возносили молитвы и просили благословения для собравшихся здесь кротов, желали всем добра и говорили, что наступит день, когда они вернутся в Данктонский Лес и будут жить спокойно, не опасаясь грайков и храня верность родной системе и Камню.

Вечером, с наступлением сумерек, все разошлись по своим норам, чтобы подготовиться к завтрашнему дню, к нашествию грайков.

Глава двадцать пятая

Через два дня, когда еще не рассвело и в призрачном сумраке самые простые предметы вокруг кажутся странными, когда часовые теряют бдительность, грайки вторглись в Данктонский Лес.

Неожиданно, мощно, жестоко.

Они поверху перешли шоссе ревущих сов, чего от них никак не ожидали, спустились по водостоку и бесшумно поднялись по другому его берегу к одному из оборонительных постов Алдера, оставив в стороне кротов, охранявших коровий тоннель.

— Эй! Куда ты, крот? — закричал кто-то из часовых, и его голос выдавал, как сильно он устал. — Откуда ты, парень? Бежал к нам? Тебя послали часовые...

Но этот крот больше никогда не произнес ни слова, потому что на его голову обрушился страшный удар когтей гвардейца, и смертельная боль пронзила его... тут же другой гвардеец, огромный, злобный, налетел на второго часового, потом они убили третьего — и ход был залит кровью кротов Данктона.

Так появились гвардейцы и, благодаря внезапности и решительности нападения, захватили оборонительные посты. Какое-то время казалось, что кроты-часовые ничего не могут сделать: ни противостоять первой бешеной атаке, ни тем более послать сообщение в Главную систему о том, что грайки пришли.

Но потом появился Алдер, взял на себя командование, собственными когтями убил двух или трех нападавших, поставил вместо убитых других кротов, а остальных отправил тайными ходами к коровьему тоннелю, где в скорости должна была начаться главная битва.

Несмотря на понесенные вначале потери, Алдер, опытный боец, не растерялся и даже не был удивлен тем, что случилось. Урон был бы еще больше, если бы Данктонский Лес не был с трех сторон окружен Темзой, защищавшей его от нападения. Четвертую, юго-восточную сторону, хорошо прикрывало шоссе ревущих сов, проходившее по склонам, поросшим лесом. Бреши существовали только в отдельных местах, например у большого тоннеля и возле некоторых дренажных труб, и эти места были хорошо защищены. Но невозможно было защититься от тех, кто переходил шоссе поверху. Они могли сделать это в любом месте, и прикрытием служил лишь ров, тянувшийся ниже шоссе, который нападающим пришлось бы форсировать. Через ров двуногими были переброшены маленькие мосточки, в разных местах его пересекали канавки, и грайки должны были воспользоваться ими, если рассчитывали вторгнуться в Данктон с этой стороны. Главная опасность была не здесь, тем более что напасть можно было только ночью или ранним утром, когда по шоссе носится мало ревущих сов.

Поэтому следовало ожидать атаку на рассвете возле одной из канавок, хотя трудно было предугадать, в каком именно месте произойдет вторжение. Отослав к Триффану гонца, Алдер сам отправился посмотреть, как обстоят дела.

— Вот! Вот откуда они лезут! — закричал он, обследовав местность к югу от тоннеля.

Алдер возглавил бойцов, и какое-то время они сражались с грайками за то, в чьих лапах будет проход по канавке. Битва была трудной, несколько кротов погибли, однако бойцы Алдера выдержали атаку и отбросили оставшихся грайков за канавку под неистовые крики с обеих сторон. Тогда кроты впервые увидели и поняли, насколько яростной будет борьба.

Так боль и кровь ознаменовали вторжение грайков. Оно началось, когда солнце только поднималось над долинами, лежащими под Данктонским Холмом, а великий Камень на его вершине под первыми рассветными лучами стал красным, как сама кровь.

Атака перешла в длительное сражение, и кроты приступили к осуществлению плана, разработанного Триффаном и Скинтом.

Разбудили детей, матери уже были наготове, самцы, которые не участвовали в битве, а должны были сопровождать уходящих, заняли свои места. Первый этап эвакуации Данктона начался. Все молча и спокойно ждали, доверившись старейшинам и помощникам Монди, успокаивая напуганных малышей и растерявшихся стариков.

Заранее было определено, кто и где должен находиться, и все же некоторых пришлось разводить по местам. Кроты, которым это поручили, деловито бегали по тоннелям, и энергичное топтание лап эхом отдавалось от стен.

Другие, и среди них Монди, двигались более неторопливо, проверяя, находится ли каждая группа в указанном ей месте: ни один крот не должен был тронуться в путь без приказа, впрочем, никто и вправду не знал, куда они отправятся, — тайну берегли крепко.

Один или два крота заблудились, и их пришлось отводить к своим. Какой-то юнец из большой семьи, всегда умудрявшийся что-нибудь перепутать, набрел на группу о чем-то мрачно беседующих часовых. Они показались ему очень большими и страшными, он начал плакать от ужаса, тараща глаза, пока лапа взрослого не опустилась ему на плечо, а низкий голос не произнес? «Ну-ну, не реви! Ты не сможешь помочь одолеть грайков, если будешь так себя вести! Скажи-ка лучше, как тебя зовут и чей ты?» Всхлипывания прекратились, и боец благополучно доставил его в родную семью. Кротыш больше не плакал, у него было радостное выражение ребенка, который жаждет рассказать о своих приключениях.

На верхних склонах Монди обнаружила бродившего там старого крота. Он сказал, что выбрался наружу поискать еды, потому что привык всегда так делать в это время дня.

— Пойдем, старина, пойдем со мной. Ты же знаешь меня, я Монди.

— A-а, подружка Комфри...

Монди улыбнулась, услышав, как ее назвали, и отвела старого крота обратно и передала часовому.

Тем временем в зале старейшин у камня собрался совет во главе с Триффаном: Скинт, Комфри, Смитхиллз и другие, чтобы выслушивать сообщения о ходе сражения и об эвакуации.

Ни Триффан, ни Скинт не питали иллюзий относительно возможности разгрома грайков. Они лишь надеялись, что смогут упорядоченно отходить с одной оборонительной позиции на другую. В настоящий момент, когда прошло первое потрясение от неожиданного нападения, все бои сконцентрировались у коровьего тоннеля.

— Часовые Алдера прикрывают фланги, так ведь? — спрашивал Смитхиллз.

— Да, да, дороги в систему надежно перекрыты, и, как только наши бойцы будут атакованы, к ним немедленно подойдут резервы,— ответил Триффан.— Если шпионы еще не рассказали об этих путях, грайки скоро сами их обнаружат.

— Я считаю, хватит сидеть и болтать, — нетерпеливо заявил Смитхиллз, вытягивая и вбирая когти. — Знаете, разрабатывать планы — это прекрасно, но мне не терпится вонзить когти в этих ублюдков.

— Среди нас нет никого, кто бы не хотел быть сейчас внизу, — проговорил Триффан. — Твое время, Смитхиллз, придет, а пока лучше подождать здесь сообщений и позаботиться, чтобы эвакуация велась по плану. В любом случае общее командование внизу следует поручить Алдеру. Я тоже скоро отправлюсь туда. Мы пойдем вместе, Смитхиллз. Вот у тебя и будет такая возможность.

Смитхиллз успокоился, удовлетворенно кивнул, припал к земле и замолчал.

Триффан повернулся к Скинту, который устроился поближе к Комфри и был напряженно-серьезен.

— Скинт останется здесь, как договорились, — продолжал Триффан, — он знает и план обороны, и все подробности эвакуации.

— Ты р-р-решил, какой путь нам следует избрать, или подождем и посмотрим, как развернется сражение? — спросил Комфри. В последние недели он передал руководство Триффану и спокойно относился к тому, что разработанный план известен только брату да еще Скинту.

— Да, мы решили, по какой дороге уходить, но даже сейчас не будем говорить об этом... Самое важное, чтобы грайки не проведали, какой путь мы выбрали.— Он замолчал, потому что внизу, в ходах, послышалась какая-то суета и появилась Монди.

Она запыхалась, но была спокойна и, улыбнувшись всем, сказала:

— Я уже не так молода, но это не помеха! Все группы на своих местах, кроты совершенно спокойны и ждут распоряжений. Раш все проверяет и перепроверяет и будет посылать сюда донесения. — Монди заняла свое обычное место рядом с Комфри, а он протянул лапу и дотронулся до нее, как делал всегда.

— Хорошо, вы славно поработали! — похвалил Триффан. — Теперь вот что: кто-нибудь должен все время находиться здесь, чтобы принять решение о начале эвакуации. Но нам необходимо оттянуть к центру сражения побольше сил Хенбейн, чтобы выходы из системы были, насколько возможно, свободны. Запомните: если почему-либо мы оба, Скинт и я, исчезнем, тогда слушайтесь Мэйуида. Он все знает, он поведет вас.

Присутствующие переглянулись. «Исчезнем» означало «будем убиты».

Триффан ласково посмотрел на всех, и они почувствовали его спокойную решимость.

— А где Спиндл? — спросил он.

— Да, где, во имя Камня, Спиндл? — спохватился Скинт.

— Я видела его совсем недавно, — сказала Монди, — возле Грота Корней. Он нес какие-то тексты и просил передать, что долго не задержится и чтобы ты не волновался.

Триффан улыбнулся.

— Он прячет отчеты для будущих поколений, точно так же, как он спрятал кое-какие рукописи в Семи Холмах и Хэрроудауне.

— Ну мог бы заняться чем-нибудь более полезным,— проворчал Смитхиллз.

Триффан поднял лапу, останавливая его.

— Каждый делает свое дело. Разве ты не хочешь, чтобы наши потомки в Данктоне знали, какую роль ты играл в эти исторические дни?

— Я? Писать о старой кляче Смитхиллзе? Славное дельце! — фыркнул Смитхиллз.

— Кто знает, какие отчеты хранит Спиндл, — проговорил Триффан. — Я, во всяком случае, не знаю. Ну а теперь, Смитхиллз, нам пора идти вниз, в Истсайд.

— А Спиндл?

— Он позаботится о себе сам, — успокоил Смитхиллза Триффан,— и не бойся, его рыльце окажется вовремя в нужном месте!

Они быстро попрощались и самым коротким путем стали спускаться по склону. Как раз в это время косые лучи раннего солнышка осветили восточный склон Данктонского Холма. Триффан и Скинт поняли, что дует легкий ветер с юго-востока, потому что до них доносились несмолкающее рычание ревущих сов, которые с наступлением утра начали носиться по шоссе. Зимой в это время можно было разглядеть сплошную линию, прочерченную их горящими глазами, летом же слышался грохот и ощущалось зловоние, от которого кротам становилось дурно.

— Если бы удалось отбросить их за канаву, то до наступления ночи, когда ревущих сов опять станет мало, они не смогут перейти шоссе и прислать подкрепление,— говорил Триффан на ходу.

Смитхиллз не отвечал, он был очень серьезен. Вот уже целый год он мечтал, как вонзит свои когти в грайка, и это время наконец пришло.

Они поднялись к последней, расположенной у самой поверхности оборонительной норе. Встретившие их там кроты были возбуждены, но держались спокойно.

— Добро пожаловать, Триффан, — произнес командир отряда, — ты пришел как раз вовремя, успеешь пожелать нам успеха: сейчас снизу придет группа передохнуть, а мы отправимся туда им на смену.

Триффан каждому сказал ободряющие слова и добавил: они со Смитхиллзом не только желают им удачи, но и сами пойдут посмотреть вместе с ними, как идет оборона тоннеля. Возбуждение кротов усилилось, а настроение стало еще более приподнятым, ведь идти в бой с самим Триффаном — это большая честь, и это сулит успех...

Один крот, совсем молоденький, держался чуть в стороне от других и не принимал участия в общем разговоре. Казалось, он что-то шепчет про себя. Триффан подошел к нему.

— Ну? — тихо проговорил Триффан.— Нервничаешь, как и я?

— Ты нервничаешь, господин мой? — изумился крот.

— Да, нервничаю, — ответил Триффан, — только не говори остальным!

— А я думал, это только я так, — сказал крот.

— Ну что ты! — успокоил его Триффан. — Скажи-ка, а что ты шептал?

— Просто молился Камню. Как меня научили в родной норе.

— Вот что, крот,— проговорил Триффан уже громче, — мне кажется, хорошо будет, если ты повторишь эту молитву для всех нас.

Остальные, услышав это, согласно закивали, и молодой крот стал просить Камень направить его и защитить.

Когда молитва была произнесена и каждый в заключение добавил к ней свои собственные слова, из хода, который вел снизу вверх по склону, послышались шум, крики, топотание, и в нору ввалились двое усталых до изнеможения крота, а за ними третий; он хромал, из рваной раны на плече текла кровь.

— Рамсей ранен? — воскликнул один из тех, к го ждал своей очереди сражаться.

Рамсей был известен Триффану как один из самых толковых, воинственных и стойких бойцов Алдера — как крот, с которым шутки плохи.

— Ублюдки грайки,— бормотал Рамсей.— Но двоих я уложил. Не так уж они, оказывается, сильны, когда запустишь в них когти.

Потом, когда кто-то попытался зализать его рану, Рамсей начал орать и ругаться, а в конце концов признал, что лучше будет, если он ненадолго припадет к земле и отдохнет.

Триффан кивком подал знак Смитхиллзу и кротам из резерва, и все они вышли. Пройдя некоторое расстояние под землей, они выбрались на поверхность у самого коровьего тоннеля. Четверка кротов, с которыми шли Триффан и Смитхиллз, повернула направо к входу в тоннель, темный проем которого вздымался высоко над их головами, а им навстречу вышел Алдер.

— Триффан! Добро пожаловать! Какое последнее донесение ты получил?

— Тоннель вы удерживаете, канава отбита, а ревущие совы начали утреннюю гонку.

— Все верно, — подтвердил Алдер.

Триффан взглянул на него. Мех Алдера был перепачкан, правое плечо и лапа исцарапаны и кровоточили. Он выглядел усталым, но держался уверенно. К нему то и дело подходили кроты, и он отдавал им приказы ясно и четко. Кроты Данктона занимали хорошую позицию, позволявшую оборонять тоннель, и Триффан понял, что поступил правильно, сделав Алдера командиром.

— Дело в том, Триффан, что грайки все делают, как их когда-то учили. Они и пришли оттуда, откуда мы их ждали, хотя их первое нападение и ошеломило нас. Наверное, перейти шоссе ночью придумал Уид — с помощью шпионов.

— Уида и Хенбейн не заметили?

— Нет, но они где-нибудь поблизости. Надо отдать им справедливость — они не из трусливых.

Триффан рассказал Алдеру, что в самой системе все в порядке и подготовка к отходу проведена.

— Чем дольше мы продержимся, тем больше гвардейцев им придется посылать сюда и тем спокойнее пройдет эвакуация.

— Путь уже выбран?

— В общем-то, да,— уклончиво ответил Триффан. Он хранил эту тайну до последнего, даже от такого крота, как Алдер, которому полностью доверял. — Как держатся бойцы, Алдер?

— Хорошо. Очень хорошо. А теперь, увидев тебя здесь, будут биться еще лучше. Пойдем, покажись им, а по пути поговорим.

Алдер повел Триффана по ходам, сооруженным рядом с коровьим тоннелем, и Триффан старался показать свое рыльце всем, кому мог. Он говорил с бойцами, рассказывал им о малышах — у многих в системе остались дети, — что о них заботятся и с ними ничего дурного не случится.

— Сейчас затишье, грайки собираются менять тактику. На всех открытых местах, откуда они могут появиться, у нас часовые. На всех выходах по склонам.

Триффан одобрительно кивнул.

— Ночью надо будет подумать о канавах и рвах, грайки снова могут перейти шоссе, когда ревущие совы утихнут, — проговорил он. — Но если мы удержим их — хорошо бы до утра — и только потом сдадим тоннель и отойдем к следующей линии обороны, тогда наше положение будет даже лучше, чем мы надеялись, и мы покажем грайкам, что у последователей Камня есть и воля, и сила.

Триффан умолк, Алдер поднял лапу, показывая, что они подошли к крайней линии обороны. Молча они спустились по проложенной двуногими бетонной дренажной трубе, вход в которую охраняли кроты Данктона.

— Вот мы и подошли к самому уязвимому месту, — прошептал Алдер, и они выбрались на поверхность.

Над ними виднелся потолок тоннеля. Воздух здесь был холоднее, высокие бетонные опоры преграждали путь солнечным лучам, и вокруг гудело эхо от смешения разных звуков: далекого рычания ревущих сов, шороха капающей воды и зловещего цоканья по земле когтей гвардейцев.

Один отряд поместился в норе у самой поверхности возле входа в тоннель, другой расположился поблизости на земле, третий, и с ними Смитхиллз, прополз чуть вперед, к высокой куче крупных серых камней. Земля была влажной, кругом стояли лужи, а у дальней стены тоннеля лежали два мертвых гвардейца; кровь, стекая с их тел, окрашивала воду в лужах.

— Было больше, — лаконично пояснил Алдер, — но мы сбросили их в канаву. — Он указал на низкую стенку, перегораживающую вход в тоннель, за которой был глубокий обрыв. Как, во имя Камня, попал туда Смитхиллз? Что ему там надо? Мы вполне способны...

Внезапно из темноты тоннеля послышался шум, оттуда выбежали три гвардейца и набросились на передовой отряд. Смитхиллз с ревом ринулся на них, остальные кроты за ним. Сильным ударом он отбросил в сторону одного и двинулся навстречу двум оставшимся, а гулкое эхо повторяло его рев и крики, заглушавшие все другие звуки в тоннеле...

Триффан инстинктивно шагнул вперед, но Алдер удержал его, положив.лапу на плечо.

— «Мы выиграем эту войну точно рассчитанным отступлением, а не безрассудной храбростью...» — Это ведь твои слова, Триффан. Смитхиллз и остальные справятся с этой атакой.

Так и было. Хотя к гвардейцам присоединились потом еще трое, они не выдержали и отступили. Смитхиллз рычал и ругался им вслед. Одному бойцу, который был ранен, помогли уйти, и его место немедленно занял Другой.

— Видишь, грайки добиваются успеха, только если нападают большими группами, но когда они попытались так действовать, мы стали укрываться в норах у самой поверхности, быстро выскакивать оттуда и давать им трепку, приводя их в замешательство. Сейчас грайки не знают, что предпринять, — объяснил Алдер. — Они не привычны к упорному сопротивлению.

— Можешь за них не волноваться, они быстро переучатся, — мрачно заметил Триффан. — А впрочем, быть может, не так уж быстро, и у нас будет время уйти, как задумано.

Смитхиллз в тоннеле еще раз воинственно потряс когтями и вернулся к Триффану и Алдеру.

— Такого момента стоило ждать хоть всю жизнь! — заявил он. — Я не убил этого мерзавца, только ранил, но велел ему передать кое-что от меня своим друзьям.

— Что? — спросил Триффан.

— «Передай им: в Данктонском Лесу таких, как Смитхиллз, полно!» Вот! Так я ему сказал!

Триффан расхохотался.

— Тогда пошли, покажешь свою прыть еще где-нибудь, ведь нам нужно зайти и в другие ходы возле шоссе.

— Я пока останусь здесь, — сказал Алдер. — Очевидно, вы встретите Рамсея, он наверняка снова отправился сюда, к канаве, готовить оборону на вечер. Может, тебе удастся убедить его немного передохнуть — я не сумел!

Они пошли вперед и вскоре действительно встретили Рамсея, хромающего из-за раны в плече, усталого, но веселого и очень довольного утренним успехом. Только приказ Триффана заставил его согласиться немного отдохнуть. Но уговорить его было нелегко. Кроме того, Рамсей считал, что Триффану не следует ходить в сопровождении одного Смитхиллза, поскольку это опасно.

— Что, во имя Камня, ты хочешь этим сказать — «одного Смитхиллза»? — передразнил Рамсея оскорбленный Смитхиллз.

— Иди, Рамсей, наверх, — уговаривал его Триффан. — Камень защитит меня, а если он этого не сделает, то, я уверен, это сделает Смитхиллз. Только так я могу помешать ему начать в одиночку сражаться с гвардейцами!

И все же в это утро им пришлось пережить несколько опасных минут. Пройдя оборонительные ходы, ведущие на северо-восток, к реке, Триффан и Смитхиллз повернули на юго-запад и совершили длинный марш до самых болот. Канавы на их пути были в основном непроходимыми, за исключением мест, где через них были переброшены доски или стволы поваленных деревьев. В этих местах Алдер организовал оборонительные посты. Здесь первоначально планировался отход, но теперь Триффан убедился, что воспользоваться им все равно бы не удалось, тем более что силы грайков концентрировались на другой стороне шоссе. Придется отдавать приказ эвакуироваться по ходу под рекой, но не сию минуту... Правильно определить этот момент — самое важное решение, которое предстоит принять.

Удостоверившись, что переходы через канавы хорошо охраняются, а кроты-бойцы понимают, как важно оставаться на своих местах, Триффан и Смитхиллз направились обратно к тоннелю. Вдруг они увидели возле одной широкой канавы яростную схватку. Гвардейцы сосредоточили здесь большие силы, им удалось прорвать оборону, бойцы отступили и продолжали отходить, когда к ним подбежали Триффан и Смитхиллз.

— Семеро убитых, господин, заменять почти некем, нам больше не продержаться, — прохрипел один из бойцов, увидев Смитхиллза. Пока он говорил, гвардейцы опять прорвали оборону.

Триффан шагнул вперед, Смитхиллз не отставал от него. Они оказались прямо перед атакующими гвардейцами. Хроники Спиндла говорят, что Триффану необязательно было вмешиваться в бой, во избежание ранения или чего-нибудь похуже. Но он случайно увидел среди мертвых крота, которого хорошо знал и успел полюбить. Немногие помнят сегодня, как звали этого крота, ведь его роль в истории так мала — впрочем, сам Спиндл полагал, что ход истории определяют и те, о ком никто не слышал. Таким был и Пенниворт, брат Тайм, один из уцелевших на Семи Холмах возле Бакленда. После смерти Тайм он остался совсем один и стал бойцом, хотя и был поставлен только в оборону, потому что никогда не отличался ни силой, ни драчливостью. Здесь, в этом месте, оказавшемся слабым звеном обороны, ему суждено было погибнуть, и теперь, как и многие другие кроты, он был мертв. Его убили грайки, когда он защищал систему, которая даже не была его родной системой.

Когда Триффан увидел труп Пенниворта, его охватила неукротимая ярость, и он не колеблясь пошел на самого крупного и, похоже, самого свирепого гвардейца, бока которого угрожающе раздувались. Триффан нанес ему сильный удар, а потом прыгнул и вцепился в заднюю ногу врага. Смитхиллз тем временем набросился на другого гвардейца. Передние нападающие были остановлены, но грайки быстро перегруппировались, пытаясь окружить двух данктонских вожаков. На какой-то момент создалось впечатление, что их буквально захлестнул шквал налетевших грайков, но Смитхиллз, дико крича, поднял лапу со страшными когтями и вместе с Триффаном бросился на врагов. В это время бойцы остановились, повернули и, призывая на помощь Камень, пробились сквозь ряды гвардейцев, чтобы сражаться рядом с Триффаном.

Долго вокруг царили шум и неразбериха, но потом внезапно строй гвардейцев оказался сломлен, один из них упал, другие побежали, а кроты Данктона преследовали их, внося еще больший беспорядок в их ряды. Они гнали грайков по трубе, переброшенной через канаву, и Триффану больше не с кем стало сражаться.

С воплем «Вы несете зло, и вы погибнете!» Смитхиллз погнался за гвардейцами. Он налетел на отставшего, вонзил в него когти и хотел уже прикончить, но Триффан крикнул Смитхиллзу:

— Оставь его!

Гвардеец был напуган, ранен, но вел себя вызывающе.

— Вы прокляты Словом! — истерично орал он, а кровь текла у него из раны на спине. — Прокляты!

Остальные гвардейцы, добравшись до другого берега канавы, обернулись, наблюдая за происходящим.

— Убить его? — холодно спросил Смитхиллз, поднимая когти и намереваясь выполнить свою угрозу.

Триффан взглянул на раненого крота и покачал головой.

— Отойди,— попросил он.

Смитхиллзу очень не хотелось оставлять Триффана на открытом месте один на один с гвардейцем, пусть даже и раненым, но Триффан снова приказал ему отойти. Смитхиллз повиновался, убедившись, что грайки не собираются прийти на помощь товарищу.

Когда Смитхиллз отошел, Триффан взглянул на охваченного страхом гвардейца. Очевидно, он считал, что настал его последний час. Возможно, так оно и было, потому что из глубокой раны у него на спине не переставая текла кровь.

— Делай что хочешь, крот Данктона, — прохрипел гвардеец. — Убей меня! Все равно твои дни сочтены!

— Я не хочу, чтобы ты сейчас умер, — проговорил Триффан с мрачной улыбкой.— Ты отнесешь мое послание Хенбейн. Передай, что эту систему ей никогда не покорить, что за нами есть еще кроты, а за ними — еще, их много, и все они мечтают вонзить в вас когти! Скажи ей: Камень защищает нас и, даже если она силой и числом захватит нашу систему, Камень сделает нас невидимыми, она не найдет нас и не сможет убить. Скажи ей и всем, с кем будешь говорить, если вы хотите найти нас, слушайте Безмолвие...

— Слушать Безмолвие? — прошептал перепуганный до смерти гвардеец, пораженный, что этот большой, явно обладающий властью крот говорит с ним мягко и, кажется, не собирается его убивать.

— Да, — тихо продолжал Триффан, — вы найдете нас в Безмолвии, оно станет со временем известно всем кротам. В него мы и уйдем, и никакие силы не помогут Хенбейн найти нас?

— Вас не так много. Мы наверняка завоюем вашу систему, — возразил гвардеец, обессиленный от потери крови.— Тогда мы найдем вас...

Триффан покачал головой, и ему, как и гвардейцу, показалось, что битва, бушевавшая вокруг них, прекратилась и наступил мир.

— Скажи Хенбейн, если она спросит, куда мы ушли, что мы ушли в Безмолвие, скажи ей это.

Триффан протянул вперед лапу и гвардеец отпрянул в ужасе.

— Не бойся, — проговорил Триффан, передней левой лапой коснулся раны на теле гвардейца и почувствовал, как это было с Тайм в Бакленде и с Мэйуидом в Хэрроудауне, что сила Камня при нем. Он ощущал чудотворность Камня, его доброту и знал каким-то непонятным образом, что он сам сейчас находится рядом с Босвеллом или Босвелл рядом с ним.

— Мы в Данктоне не желаем вам зла, — сказал Триффан, — но мы должны защищаться. А сейчас ничего не бойся. Силой Камня ты будешь исцелен.

Гвардеец с изумлением смотрел на Триффана, потом скосил глаза на свою рану и увидел, что кровь перестала течь; он почувствовал, что может пошевелить передними лапами.

— Но я, — прошептал крот.

— Не рассказывай никому об исцелении, возвращайся к своим, крот, и помни, что, хоть мы и «прокляты», как тебе говорили, мы такие же кроты, как ты, у нас такие же страхи и желания, мы ничем от тебя не отличаемся. А теперь иди.

И крот почувствовал, что он в состоянии подняться и пойти. В его глазах, когда он посмотрел на Триффана, читался благоговейный трепет. Он произнес:

— Как тебя зовут? Скажи мне свое имя.

— Меня зовут Триффан, я родом из Данктона. Мне бы хотелось, чтобы сюда, где мой дом, все кроты могли... приходить мирно. Я бы лечил всех, как я вылечил тебя; мне бы хотелось, чтобы это место стало святилищем, неподвластным ни силе Слова, ни силе Камня, если она когда-нибудь будет извращена.

Раненый посмотрел на Триффана, исполненного уверенности и решимости.

— Меня зовут Трифт, — произнес он робко.

— Да, Трифт? — проговорил Триффан, не отводя от крота пристального взгляда.

— Если я могу что-нибудь сделать, если когда-нибудь...

— Такой день может настать, Трифт, потому что кроты нужны друг другу, и так будет всегда.

Трифт поднял голову и посмотрел на склоны, поднимающиеся за спиной Триффана, потом выше — на деревья, на лес, который под лучами утреннего солнца сиял во всей своей красе.

— Я не забуду о твоем желании сделать Данктон местом, где царили бы мир и покой. Я не забуду. Мы не хотели...

— Иди с миром,— прервал его Триффан.

В это время грайки снова начали пробираться по трубе в их сторону, а бойцы продвигаться им навстречу. Крот Трифт ушел. Дойдя до своих, он оглянулся и посмотрел на Триффана удивленно, но как-то странно спокойно. Тогда Триффан повернулся, пошел и вскоре присоединился к друзьям. О том, что произошло, он не сказал ни слова.

После полудня Триффан оставил Смитхиллза на передней линии, чтобы тот помогал Алдеру, а сам отправился обратно вверх, сопровождаемый двумя бойцами. Триффану нужно было вернуться в Главную систему и узнать, как идут там дела. Однако, двинувшись в путь, он почувствовал непреодолимую потребность выйти на поверхность и посмотреть вниз, в сторону шоссе ревущих сов и еще дальше — на поля, в тени которых скрывались Новые Кроты.

— Смитхиллз велел не пускать тебя на поверхность одного, — запротестовал один из бойцов.

Триффан улыбнулся.

— Смитхиллз и не пустил бы, — произнес он. — Но я только на минутку.

Бойцы не стали спорить, чувствуя, что их вожаку необходимо побыть одному. И Триффан выбрался на поверхность, на свет послеполуденного майского солнца, и остановился. Он знал, что у него в лапах — будущее Данктона, а может быть, и всего кротовьего мира.

Триффан думал о Комфри и Монди, об Алдере и Смитхиллзе, бок о бок с которыми сражался и за судьбу которых продолжал волноваться, о Мэйуиде, который сейчас, должно быть, находится внизу, в Болотном Крае, о Спиндле, которого любил и который обязательно найдет его, Триффана, еще до наступления ночи. Триффан знал, многие, кто сейчас доблестно сражается с грайками, не доживут до того дня, когда Данктон снова станет свободным. И среди гвардейцев многие погибнут.

В такие моменты вожак всегда чувствует одиночество. Так было и с Триффаном, и он мог только молиться, чтобы Камень хранил его кротов, как он хранил весь кротовий мир, а его последователи будут внимательно слушать его зов.

— Триффан! — закричал в беспокойстве один из бойцов. — Пожалуйста! Тебе пора возвращаться!

Триффан бросил последний взгляд вниз, где у подножия холма продолжали сражаться бойцы, и вернулся в тоннель, вернулся к своей задаче — спасти кротов своей любимой системы.

Глава двадцать шестая

Поздним вечером следующего дня грайки в конце концов овладели коровьим тоннелем и прорвались ко второй оборонительной линии Алдера. Произошло это в результате искусно проведенной атаки одновременно в трех местах: у самого тоннеля, у большого рва и у канавы, в защите которой накануне принимали участие Триффан и Смитхиллз.

Однако еще до этого множество групп ожидавших эвакуации кротов были отведены вниз по склону в сторону Болотного Края, причем все прошло без особых затруднений и паники. Кротов провели в ходы, заброшенные с того времени, когда пришла чума.

Теперь кроты вернулись, и Бэрроу-Вэйл, некогда сердце всей системы, вновь огласился многоголосыми звуками — разговорами, шумом играющей детворы, голосами взрослых. Однако звучали голоса глухо, так как кроты чувствовали себя подавленными, да и в тоннелях полно было пыли, а в некоторых местах они даже заросли травой или оказались перегорожены обвалами. И все же эти ходы стали местом, где кроты ждали распоряжений, переглядываясь при виде гонца, торопившегося наверх, в нору старейшин возле Камня, откуда новости о сражении потом снова распространялись вниз.

Малыши заснули, взрослые бодрствовали; наступила ночь, в ходах стало совсем темно. Несколько кротов вместе с Монди ходили по тоннелям, подбадривая, успокаивая детей, молодежь да и родителей тоже. Все испытывали страх за жизнь своих близких, участвующих в сражении.

Незадолго до полуночи усилился ветер, и по полуразрушенным ходам стали гулять сквозняки, наполняя их странными шорохами, что сильно беспокоило любящих уют и порядок кротов. Внезапно даже крепко спавшие дети были разбужены прокатившимся над лесом ударом грома. Сверкание молнии на мгновение высветило кротов, собравшихся в кучки, прижавшихся к стенкам ходов. Потом хлынул дождь, снова молния, снова гром, дождь превратился в ливень, тут и там в ходах стало капать, и кротам приходилось передвигаться с места на место.

Поздно ночью, когда дождь продолжал равномерно лить, по лесу торопливо бежал одинокий крот. Он хорошо знал дорогу и двигался быстро, искусно петляя и выбирая тропинки, где ему не грозила опасность быть пойманным совой, — ведь совы, как известно, нападают на неосторожные создания, опрометчиво считающие дождь надежным укрытием.

В Бэрроу-Вэйле этот крот заскочил в ход, пробежал мимо любопытных рылец, которые отшатывались, когда видели, как странно он выглядит, какой у него пристальный взгляд и непривычная улыбка, отталкивающая поначалу тех, кому она не была знакома.

— Извините, благодарю вас, очень мило, удивительно любезно с вашей стороны, да-да-да, нет-нет, вы мне ничуть не мешаете...— бормотал Мэйуид, пробираясь в тесной толпе. Потом он заспешил дальше, только изредка останавливаясь, чтобы с беспокойством прислушаться к шуму дождя.

Тем временем у линии оборонительных нор в Истсайде, в темноте, под проливным дождем, данктонцы жестоко сражались с грайками. Гонцы один за другим приносили новости Алдеру на позицию чуть выше по склону. Эти новости, доставленные из разных точек боя, показывали, что отступление, хоть и организованное, продолжается. Более того, потери среди кротов Данктона росли, и Алдеру приходилось уже брать резервы из дальних точек, где были посты на случай прорыва грайков с флангов.

Триффан ждал сообщения о введении в дело резервов, чтобы начать эвакуацию. Нельзя было рисковать и допустить грайков в систему, когда кроты еще не ушли. Более того, мог быть обнаружен ход, по которому намечалась эвакуация, и тогда таинственность «исчезновения» кротов Данктона была бы нарушена. Грайки теперь не только удерживали коровий тоннель, но и начали предпринимать систематические атаки на фланги линии оборонительных нор. Пока еще они не послали туда крупные боевые отряды, но Алдер не хотел испытывать судьбу, и с приближением рассвета, когда ливень, вместе с ураганным ветром обрушившийся на Данктон, перешел в мелкий дождичек, дал приказ отступить.

При этом одна группа кротов Данктона продолжала скрываться в глубоких ходах, под самым скоплением грайков. Эта группа под командованием Рамсея должна была последней неожиданно атаковать грайков, чтобы замедлить их продвижение, а потом отступить в такие глубокие ходы, что грайки не смогут обнаружить их. Увы, дело шло к концу, и Алдер, усталый, с двумя царапинами на голове и более серьезной раной на плече, послал еще одного гонца предупредить Триффана, что момент последнего отступления приближается.

— Скажи Триффану — мы будем ждать его приказа уходить, но если к восходу солнца я его не получу, я сам начну отступление, — сказал Алдер гонцу, а когда он убежал, несмотря на усталость, вернулся в оборонительную нору снова и снова принимать сообщения. Алдер хотел удержаться здесь подольше и обеспечить прикрытие группе Рамсея, чтобы она могла уйти в глубокие ходы, если все будет потеряно. Алдер дал указания Рамсею уйти не позже середины утра.

Возле самого Камня долго было темно, небо все еще закрывали тучи, а когда наконец рассвело, стала видна мокрая земля, грязь и деревья, казавшиеся безжизненными после ураганного ветра и ливня.

Триффан вместе с другими старейшинами ждал в норе сообщений о ходе сражения и уже собрался было сам еще раз спуститься к подножию холма, когда, проделав длинный путь от Болотного Края, появился Мэйуид.

— Прошу прощения, совсем не хочу никого здесь волновать, — проговорил он, прерывая совещание старейшин, — но я обращаюсь ко всем вам, милостивые господа, и к каждому отдельно: мне кажется, я думаю, я полагаю, что лучше бы начать движение. Ход под рекой стало заливать дождем. Да, мой господин, простите, — объявил Мэйуид.

За последние недели и раньше шли дожди, и у Мэйуида, конечно, была возможность проверить, что при этом происходит. Настоящего потопа можно было не бояться — похоже, такого не случалось никогда, — однако почву могло сильно размыть, что замедлило бы движение. Трудно было предсказать, что произойдет, когда намокшие стены станут сотрясаться от топота пробирающейся по ходу большой толпы кротов.

Мэйуид уже пришел в себя после быстрого подъема на вершину холма, старейшины обсуждали принесенные им новости и план эвакуации, который им наконец сообщили Триффан и Скинт, когда появился гонец Алдера из Истсайда: отступление продолжается, приходится оголять фланги системы, значит, пришло время уходить.

Триффан отдал последние приказы. Комфри, Монди, Скинт и Мэйуид должны немедленно отправиться в Бэрроу-Вэйл, откуда они поведут эвакуируемых вниз, через Болотный Край. Присутствие Комфри и Монди необходимо, они обеспечат спокойствие и порядок. Кроты всегда боялись болота, края сырого, вредного, опасного, а места за ним вообще считались непроходимыми. Однако Комфри кроты доверяют, и за ним они пойдут.

— А где же Спиндл? — спросил Комфри.

— В нужный момент он появится, — заверил его Триффан и, похоже, этот момент наступил, потому что у входа в зал появился хмурый Спиндл, оглядел всех и произнес:

— Следует понять, что мы уходим?

— Уходим, — ответил Триффан.

— Ладно, — вздохнул Спиндл, — моей работе никогда не будет конца. Я сделал все, что мог, и, если кроты Хенбейн обнаружат библиотеку, которую спрятали мы с Мэйуидом, значит, Камень не так хорошо относится к нам, как я полагал.

Спиндл выглядел утомленным, и неудивительно: он посвятил двое последних суток составлению заключительных отчетов, назвав в них события этих дней критическим, переломным моментом истории, хотя вожаки — Триффан, Скинт и Алдер — были слишком заняты и не придавали трудам Спиндла особого значения.

— Я пойду с тобой, если ты не против, — проговорил Спиндл, узнав, что Триффан собирается вниз посмотреть, как идет отступление. — Заодно погляжу, чем все кончится. Мне бы хотелось сунуть рыльце туда, где происходит главное действие, и у меня есть предчувствие...— Тут он замолчал, отвернулся и постучал одной лапой о другую.

— Тогда пошли, — сказал Триффан. Он был необыкновенно рад приходу Спиндла; он очень его любил и в кажущейся слабости друга черпал силу.

Триффан собирался вместе со Спиндлом позже присоединиться к уходившим, вероятно, в проходе под рекой, но не ранее, чем он убедится, что ушли все кроты, включая группу, направленную в лабиринт Болотного Края.

Тяжелее всех остальных переживали эти минуты Комфри и Монди. В глубине души они понимали, что им не суждено больше никогда увидеть Камень Данктона. Однако все было решено, спланировано, да и среди кротов многие никуда не пойдут, пока не увидят, что их самый любимый старейшина тоже уходит.

Комфри говорил им, что Данктонский Лес следует покинуть ради молодого поколения и взрослые кроты должны показать при отступлении пример мужества и терпения, а потом как можно точнее передать предания и традиции Данктона тем, кто когда-нибудь обретет силу и сможет вернуться.

И вот старейшины в последний раз все вместе вышли на поляну Камня и там под дождем произнесли молитвы; потом старый Комфри подошел к Камню и коснулся его, прося благословения для верных ему кротов.

Под конец Комфри сказал:

— А когда п-п-придут другие, дай им услышать твое Безмолвие, Камень, и признать твою любовь. Пусть происходящее сейчас будет просто тяжелым переходом к временам, когда мир снова вернется в Данктон, кроты опять смогут жить здесь свободно и ничего не боясь, верить, во что хотят, и лечить друг друга любовью твоего Безмолвия.

Все остальные смотрели, как Комфри повернулся к Монди, протянул лапу, коснулся ее и продолжил:

— Мы оба старые и многое-многое видели, а теперь впервые, когда конец нашей жизни близок, мы должны отправиться в путь. Таково твое желание, Камень, и мы верим тебе.

— Верим, — прошептала Монди, подходя ближе. Ее седой бок коснулся бока Комфри, они приникли к земле, и все остальные вместе с ними, а Камень вздымался над их головами, и высоко вверху ветви больших буков роняли на них капли дождя, и лес вокруг был наполнен тусклым утренним светом.

— Пойдем, дорогой, — мягко проговорила Монди, — пора уходить.

Словно выполняя ритуал прощания за оцепеневшего от горя Комфри, Монди по очереди подошла к каждому кроту и дотронулась до него, и прошептала его имя, и пожелала в один прекрасный день благополучно возвратиться домой.

После этого оба старых крота увели всех вниз. У Камня остались только Триффан и Спиндл.

— Ну вот,— проговорил Триффан,— пора идти... а я волнуюсь, очень волнуюсь.

— Знаю, — отозвался Спиндл с улыбкой. — Почему, как ты думаешь, я здесь, с тобой? Ты понял, что трудно быть вожаком, правда ведь?

Триффан кивнул.

— Трудно. Кроты не должны видеть мою слабость и мои сомнения, а я часто ощущаю и то и другое. И война... Знаешь, Спиндл, должны существовать другие методы, лучшие. Последний гонец сказал мне, что наши резервы иссякли. Там, внизу, в Болотном Крае, есть кротихи, которые никогда больше не увидят своих мужей, и дети, которые не услышат голоса своих отцов, они останутся только в их памяти. Что я им скажу? Еще многие не вернутся в дом, который они любили. А вел их я! Кто знает, может, лучше было остаться здесь? Как можем мы быть уверены, что Хенбейн не проявит милосердия?

— Все беженцы говорили одно и то же; она ни разу этого не сделала.

Триффан вздохнул.

— Ладно, когда-нибудь найдут методы получше. Когда-нибудь...

— А когда это будет, Триффан? — спросил Спиндл.

— Когда придет Крот Камня. Да сохранит меня Камень, чтобы я мог это увидеть?

— И я! — воскликнул Спиндл.

— Ну, а теперь последний раз зайдем к Алдеру, — сказал Триффан,— и посмотрим, как у них дела.

Они ушли с поляны Камня по тропинке между буками, поступь Триффана неожиданно стала легкой, как будто с его души спала тяжесть: все решения приняты, осталось только выполнить их до конца.

— Вперед, Спиндл! — крикнул Триффан, когда они достигли края леса и перед ними показался склон Ист-сайда, и побежал быстрее. Ни тот ни другой не оглядывались, Камень вскоре скрылся за деревьями; поэтому кроты и не увидели, как столб света пробился вдруг из-за облаков, коснулся мокрых боков Камня и он засиял.

Алдера они нашли на том же месте — в центральной норе последней оборонительной линии на юго-восточном склоне, но это были последние минуты. Его бойцы были настолько утомлены или так страдали от ран, что даже не поднимали голов, когда Триффан со Спиндлом проходили мимо.

Но что было еще хуже — за несколько минут до появления Триффана гвардейцы окружили и поймали на поверхности двух бойцов, один из которых был ранен, и теперь сверху доносились громкие голоса обозленных грайков, обсуждающих, что делать с пленниками.

Как бы ни устали кроты, находившиеся в ходах, они готовы были попытаться спасти товарищей, но именно этого и добивались грайки, как твердо заявил Алдер, запретив своим бойцам выходить на поверхность. Триффан легко мог понять почему. Земля над норой была неровной, несколько гвардейцев заняли позицию за кочками, а дальше, за ограждением из колючей проволоки, склон круто обрывался, и кто знает, сколько гвардейцев пряталось там и ждало возможности атаковать.

— Они пытаются выманить нас отсюда тем, что держат пленников у нас на виду, — проговорил Алдер, — каковы бы ни были наши чувства, я никому не разрешу выйти.

Он недобрым взглядом окинул ходы. Как и все остальные, Алдер очень устал, мех был перепачкан грязью, потом и кровью. Кровь запеклась, но иногда раны снова открывались, и тогда капли крови попадали Алдеру в глаза. Однако многим в тот день досталось еще больше.

— А нельзя добраться туда по ходам? — спросил Триффан, в ужасе глядя, как подвели раненого бойца к заграждению из колючей проволоки. Но он уже понял: к этому месту ходы не вели. — А какие новости от Рамсея и его группы? — продолжал расспрашивать Триффан. Он знал, что они залегли ниже по склону, окруженные почти со всех сторон. Свободным был только один ход, который вел в нору, где сейчас находились Алдер и другие.

— Никаких, — ответил Алдер, — но глубокий ход по-прежнему свободен, и мы думаем, что грайки его не обнаружили. Я не знаю, атаковал ли Рамсей, но, похоже, атаковал. Он не вернулся сюда, но нам нужно отступать.

В этот момент гвардейцы прекратили орать, и вдруг раздался протестующий крик, а следом за ним — ужасный вопль. Кроты Данктона поняли: их раненого товарища подвесили за рыльце на колючую проволоку.

Гнев, бессилие, ярость... казалось, сама нора потемнела от ненависти к грайкам.

— Мы должны им помочь, Алдер, — сказали одновременно несколько кротов,— мы должны...

В этот момент до них донесся насмешливый голос гвардейца.

— Один готов и второй на очереди! — кричал он. — Если вы все не сдадитесь. Ну? Решайте быстрее...

Они увидели, как их товарищ пытается отбиться от трех гвардейцев, удерживающих его возле проволоки. Из рыльца их несчастного друга хлестала кровь, она текла изо рта и пузырилась, пока затихали его последние всхлипы, такие страшные, что и вообразить нельзя.

— Мы пойдем, Алдер, даже если сам ты останешься здесь, — сказал один из бойцов. — Мы не позволим им подвесить Уилдена. Он мой друг.

Уилденом звали второго пленника.

Пока он говорил, появились еще два гвардейца. Более крупный пристально посмотрел в сторону оборонительной норы, и Алдер застыл от удивления.

— Этот крот там... вон тот! Это Маррам, Триффан, вот это кто! — Маррам был товарищем Алдера в Бакленде.

Все уставились на Алдера. Внезапно Триффан шагнул вперед и принял командование на себя.

— Никто из вас не выйдет на поверхность, — произнес он сухим тоном приказа. — А теперь быстро покажите-ка, если я побегу по поверхности, где мне найти вход в глубокие норы, в которых скрывается Рамсей?

Ему указали направление.

— Теперь слушайте внимательно. Я выйду один. Пусть это выглядит, словно я хочу вести с ними переговоры. Они придут в замешательство, увидев одинокого крота. Я выберу момент и — как его зовут? Уилден? — увлеку Уилдена вниз по склону. Воспользуйтесь суматохой и уведите вверх всех раненых, кого сможете. Здесь оставьте только охрану, я постараюсь вернуться с Рамсеем и остальными из глубоких ходов. Пошлите гонцов по линии обороны с приказом о немедленном и окончательном отступлении. Когда этот Уилден окажется в безопасности и группа Рамсея благополучно вернется, мы уйдем все вместе.

Снова до них донесся насмешливый голос гвардейца.

— Эй, данктонцы, ваш друг начал потеть и дрожать. Выходит, он бился рядом с трусами? Неужели у вас не хватит мужества сдаться и спасти ему жизнь?

И тут Триффан вышел на поверхность. Его неожиданное появление заставило грайков застыть от изумления. Державшие Уилдена припали к земле и напряженно следили, как под серым моросящим дождем в полной тишине Триффан медленно, уверено шел в их сторону. На ходу он говорил — ясно, четко, так, что было хорошо слышно даже остававшимся позади него бойцам:

— Я иду с миром и доброй волей Камня, обращенной ко всем кротам. Если среди вас есть такие, кто испытывает жалость или кто когда-нибудь задумывался о Безмолвии Камня, пусть шагнут вперед и заключат с нами мир!

При этом Триффан не сводил глаз с Маррама, со смехом говорившего приятелям:

— Он что, надеется найти здесь союзника?

— Видно, он совсем ненормальный! — откликнулся его товарищ.

Но бойцы заметили, что Маррам отступил за спины других, а потом быстро стал спускаться по склону и вскоре исчез из виду.

По обе стороны тропинки, по которой шел Триффан, в траве и чертополохе прятались гвардейцы, готовые броситься на него. Сердце Триффана колотилось, но он видел перед собой лишь ужас в глазах Уилдена — тем отчетливее, чем ближе подходил. Триффану казалось, что весь кротовий мир погрузился в молчание. Но не совсем полное, потому что сзади послышалось пыхтенье и топот, и Триффан замедлил шаг, не будучи уверен, что это не грайки, однако твердо решил не показывать страха.

— Право же, знаешь, мне кажется, ты мог бы и подождать... — Это был Спиндл, спешивший вдогонку Триффану. Выражение у него было весьма озабоченное, хотя и с примесью нарочитого простодушия.

— Что, во имя Камня?.. — начал Триффан сквозь стиснутые зубы, стараясь сохранить невозмутимость, чтобы уставившиеся на него гвардейцы продолжали пребывать в оцепенении и он успел бы дойти до Уилдена. Но со Спиндлом...

— Я хочу сказать, — продолжал Спиндл, который, догнав Триффана, немного замедлил бег и стал говорить очень громко: — Я хочу сказать, что неблагородно присвоить одному себе удовольствие, если не привилегию, сдаться этим великолепным кротам, которые прошли такой далекий путь, только чтобы...

— Спиндл! — попытался остановить его Триффан. Они теперь находились всего в нескольких ярдах от проволочного ограждения, сразу за которым стоял Уилден.

— ...чтобы, э... э, спасти наших кротов от ужасного заблуждения: ведь для них существует лишь одна истина — Камень.

Пока Спиндл, улыбаясь, произносил эту тираду, а разъяренный Триффан шел рядом, гвардейцы переглядывались, удивляясь, кто это так беспечно направляется в самую их гущу, рассуждая о Камне. Тем временем парочка добралась до проволоки. Повешенный за рыльце окровавленный крот был перед ними, его лапы скрючились в предсмертной агонии. За проволокой склон шел круто вниз, и во влажном утреннем воздухе был слышен шум ревущих сов, разносившийся над Лугами.

Ниже на склоне расположились еще десяток или чуть больше гвардейцев, и при появлении Триффана, для них явно неожиданном, они приподнялись и уставились на него.

— Я полагаю, — совершенно спокойно начал Триффан, подыгрывая Спиндлу... Он прошел под проволокой. Спиндл следовал за ним. Они оказались в нескольких шагах от Уилдена.— Я полагаю, нам следует представиться.

Гвардейцы начали принимать угрожающие позы, они крепче схватили Уилдена и подошли ближе.

Триффан повернулся к одному из них, по виду — вожаку.

— Крот, которого вы поймали,— это Уилден...— Триффан начал говорить быстрее, в его голосе неожиданно зазвучала непререкаемая властность, хотя слова он произносил так же спокойно, как раньше. — Мы хотим побеседовать мирно, я предлагаю вам — не держите его. Он никуда не убежит. — И когда гвардейцы отпустили Уилдена, продолжал: — Это мой добрый друг Спиндл, родом из Семи Холмов, мое же имя — Триффан.

На минуту наступила тишина. Один или два гвардейца попытались что-то сказать, даже открыли рты, но другие стали окружать Триффана. Однако, прежде чем они успели это сделать, он сказал:

— А теперь, Уилден, я думаю, пришло время!

И бросился вперед, обрушив мощный удар на одного из четверых гвардейцев, стоявших возле Уилдена. Сам Уилден сбил второго, и тот покатился вниз по склону. Триффан не рассчитывал на Спиндла, однако он не остался в стороне: воспользовался неожиданностью нападения и вонзил когти в бок третьего гвардейца. Триффан шагнул вперед, отшвырнул в сторону четвертого стража и приказал Спиндлу и Уилдену бежать вниз по склону, в самую гущу находившихся там пораженных гвардейцев.

— Быстрее! — крикнул Триффан.

Они понеслись вниз по склону. Триффана вела твердая вера, какой он никогда ранее не испытывал, что они останутся невредимы, если будут действовать уверенно.

— Остановите их! За ними! Убейте их!

И тут, когда стоявшие позади гвардейцы бросились за ними в погоню, а те, кто были впереди, вышли из транса, отнюдь не Триффан увидел, что путь к спасению пролегал по расстилавшимся перед ними Лугам, а Спиндл. Выдохнув на бегу «За мной!», он понесся прямо на самого крупного и самого сильного крота — Маррама. Триффану и Уилдену ничего не оставалось, как последовать за Спиндлом, держась к нему как можно ближе, чтобы отражать удары грайков, стремительно приближавшихся справа и слева.

— Сюда! — крикнул Спиндл и еще быстрее помчался вниз, в сторону гвардейца, выставившего свои огромные когти.

— Но ты бежишь к самому большому! — выдохнул Уилден.

— Правильно! — ответил Спиндл. — Я думаю, он за нас. А если нет, нам осталось недолго жить.

Но Маррам был на их стороне — в результате ли слов Триффана о Камне или пришел к решению еще раньше, они не знали, да это их вовсе и не заботило. Когда они добежали до Маррама, тот отступил в сторону, пропуская их, а потом одним ударом убил подскочившего первым гвардейца. Нападающие застыли на месте.

Теперь уже Триффан, не сомневаясь в успехе, искал замаскированный вход в глубокую нору, где залег Рамсей. И вдруг Рамсей оказался среди них. Он выскочил из тайного входа, привлеченный криками и топотом бегущих лап. Рамсей выбрался на поверхность, за ним еще двое или трое. Пропустив Триффана, они встали рядом с Маррамом, а группу Триффана, почти совсем обессилевшую от бега, отправили вниз, под землю: Уилдена первого, за ним Спиндла, а потом боец почти силой столкнул туда и Триффана.

— Живей! — крикнул он. — Грайки, похоже, очухались!

И вместе с остальными бойцами последовал за Триффаном вниз, в то время как Рамсей и Маррам остались отбиваться от преследователей, а Триффан крикнул снизу громко, так, чтобы могли услышать грайки:

— Все к коровьему тоннелю, быстро! Наверх, к Камню, еще рано!

Потом под землю спустились Рамсей и Маррам, а грайки кружили на поверхности, обнюхивали все и кричали: «Они пошли по ходам к тоннелю! Предупредите Хенбейн и Уида! Бегите туда, вниз!.. Все вниз! Вниз по склону, к коровьему тоннелю! Это контратака, только Слово знает, сколько их там, внизу!

Кто-то из грайков попытался проникнуть в ведущий на глубину ход, но получил удар когтями по рыльцу, и вскоре они отступились, а кроты Данктона с облегчением перевели дух.

— Ты хорошо встретил нас, Маррам, — сказал Триффан. — Правда, хорошо. А теперь, кроты, пошли-ка обратно!

И, не замеченные гвардейцами, они отправились по глубокому ходу вверх и пришли в нору, где оставался Алдер.

Алдер безукоризненно выполнил свою работу: линия обороны была почти всеми покинута, раненые эвакуированы. С Алдером оставались только двое самых сильных бойцов. Они ждали Триффана.

— Я привел тебе друга! — проговорил Триффан, когда в нору вошел Маррам.

При виде его Алдер, который целых два дня прекрасно владел собой и успешно командовал другими, растерялся сначала от изумления, а потом от радости. Он хлопнул старого товарища по плечу, и они от души расхохотались.

Решив поговорить с Маррамом позже, Алдер объявил:

— А теперь нам лучше убираться отсюда. — Однако, уходя, он все же еще раз обернулся к Марраму и добавил: — Дружище, у меня есть работенка тебе по вкусу!

Так, со смехом и восклицаниями, последний боец покинул юго-восточный склон, оставив его грайкам.

Наверху остановились и оглянулись.

— Торопиться они не будут, — заверил Триффана Маррам. — Всегда так. Они проверят каждый ход и каждую нору по пути наверх, к Главной системе, и я не удивлюсь, если полезут еще на фланги — грайки действуют, как велит Слово, а оно учит осторожности при захвате новых систем.

— У нас есть для них кое-какие неожиданности, — проговорил Алдер.

— Гвардейцы были очень удивлены, встретив здесь вчера сопротивление, они к такому не привыкли. Но они быстро учатся. Так что второй раз вам это не удастся!

— Ладно, — заключил Триффан, — пора идти.

Они повернули к Данктонскому Лесу, провели кротов через Древнюю Систему, а потом вниз, к далекому Болотному Краю, оставив за собой пустую систему, в которой не было ни одного крота, за исключением последних бойцов на восточном склоне, которые, как и Триффан, уходили теперь на север и дальше.

Глава двадцать седьмая

К тому времени, когда Триффан с товарищами добрался до Бэрроу-Вэйла, основная масса кротов уже ушла с Комфри вниз, к Болотному Краю, а оттуда группами — к началу хода под рекой. На месте оставили только одного бойца — рассказать Триффану, что сделано, и передать указания другим бойцам, которые продолжали подходить с оборонительных позиций на юго-восточном склоне.

Только убедившись, что система полностью очищена и все кроты ушли, Триффан и Спиндл тоже отправились вниз. Эвакуация под руководством Комфри и Мэйуида проходила гладко, а потому они вместе со Скинтом присоединились к отряду бойцов, которым предстояло укрыться в специально прорытых ходах на северо-востоке Болотного Края. Алдер и Маррам, очень заинтересованные, тоже пошли с ними, а Смитхиллз остался на своем посту у начала хода под рекой, чтобы в случае необходимости помогать Комфри.

Прощание Скинта и Смитхиллза, которые никогда не разлучались с той поры, как покинули Грассингтон много лет назад, было коротким и трогательным. Они крепко обнялись, причем большой Смитхиллз приподнял в воздух маленького Скинта, пожелали друг другу удачи и договорились поскорее снова встретиться и выполнить то, что давно обещали себе: отправиться вместе на север, обратно в родную систему.

— Эй, и не забывай Вэрфедейл. Нам нужно будет помолиться о старой Виллоу, да будет благословенна ее память! — проговорил Смитхиллз.

— Ну и счастливый же наступит день, и он будет еще счастливее, если ты будешь рядом — ты, чумазый старый мошенник!

— Ладно, лучше позаботься о том, чтобы остаться в живых, — слышишь, Скинт? Да не скромничай слишком с червяками, потолстей хоть немного!

Когда появились Скинт и его друзья, бойцы уже закончили оборудовать свою нору на линии обороны Болотного Края и занимались последним камуфлированием входов, а также собирали кое-какие запасы продовольствия.

Скинт и Триффан поговорили о том, как будет проходить кампания — секретная война, которую поведет Скинт, аналогов которой не было в истории кротовьего мира. Идея этой войны заключалась в том, чтобы нападать на отдельных кротов и, постоянно изматывая грайков, деморализовать их.

Секретный отряд состоял из семи кротов: этого достаточно, чтобы действовать в двух точках одновременно, и вместе с тем немного, так что руководить ими будет легко. Командиром был Скинт, а его помощником — Рамсей, он все еще приходил в себя после сражения с грайками. Один из первоначального состава семерки был убит в бою, и его место занял боец по имени Тандри.

Триффан оглядел темную нору, где собрался отряд — сильные кроты, которым в течение ближайших месяцев предстояло многое узнать о грайках, а может быть, и погибнуть.

Кроме Триффана, Смитхиллза, Спиндла и Мэйуида, а теперь еще и Алдера с Маррамом, никто из кротов не знал, что такой отряд остается, и Триффан намеревался и в будущем уклончиво отвечать на вопросы, где эти кроты и что они делают. Он в последний раз осмотрел ходы, которые они с Мэйуидом и Хоумом вырыли; он не видел их уже несколько недель. Входы хорошо замаскированы. Почва в Болотном Крае была сырой и темной, на ней лежал толстый слой полусгнивших растений, поэтому место было почти непроходимым, что и являлось его достоинством. Близко к поверхности располагались ходы, выглядевшие как заброшенные. В них попадались куски обвалившейся кровли, стебли и листья, всякие корни — все, что обычно кроты вычищали, а здесь предусмотрительно оставили на месте. Так легче было замаскировать проходы в более глубокие галереи и проделать дырки для света, необходимого обитающим там кротам.

Этот второй, средний комплекс сам по себе являлся маскировкой для третьего, еще более глубокого уровня, местами погруженного в полную темноту. Здесь были узкие кривые ходы, которые Мэйуид намеревался превратить в постоянные жилища, подлинную базу будущих тайных операций Скинта и его отряда.

Однако темно было не везде. Мэйуид соорудил этот уровень вокруг старого, сожженного молнией дерева. Мертвые корни расходились под землей в разные стороны, а выгоревший ствол был полым. В нем были только гнилушки, куски земли и окаменевшие останки грызунов, ставших добычей совы, которая по ночам устраивалась на верхушке ствола как на насесте и иногда роняла в ствол свою добычу.

Мэйуид и Хоум прорыли ход к этому дереву, очистили сердцевину ствола, обеспечив источник света. Даже солнце и дождь проникали туда, и кроты могли тайно жить там целые недели. Захватчики, конечно же, станут избегать обжитое совой дерево и никогда не заподозрят, что в норе под ним живут кроты, используя его как окошко в небо.

Если смотреть вверх из зала под деревом, свет казался странным — зеленым, серым, а местами розовым от древесины; там, где обломились ветки или поработали дятлы, в стволе имелись дырки, солнце, облака, всякое движение на небе отражалось внутри ствола и внизу, на полу зала, переливчатой игрой красок.

Именно в этом зале на третьем, самом глубоком уровне и собрались кроты поговорить напоследок и попрощаться. Маррам пришел сюда, чтобы рассказать Скинту и его товарищам об организации дел у грайков. Эти сведения потом спасли жизнь не одному из присутствующих здесь бойцов.

Триффану и Скинту важно было решить, как они впоследствии станут общаться. Триффан считал, что секретные операции не должны длиться бесконечно. Никто не сомневался: это будет трудная, опасная и утомительная работа, и ради сохранения боевого духа кротов нужно было знать, что время их пребывания здесь ограничено. Вместе с тем никто не мог предсказать, что произойдет в будущем с Триффаном и другими кротами. Поэтому строить определенные планы было трудно.

Старейшины в свое время решили, что следующая встреча состоится в Самую Долгую Ночь — наиболее удобное время, когда кроты обычно отправляются в свои родные системы, и чужаки не так сильно привлекают к себе внимание, да и дисциплина гвардейцев, возможно, слабеет.

Но где? Местом встречи выбрали Роллрайт; хоть эта система и захвачена грайками, ее ходы хорошо знакомы Скинту и Смитхиллзу, которые работали на их расчистке, а сама система очень разветвленная, так что гвардейцам трудно уследить за всеми кротами. Кроме того, Роллрайт одна из Древних Систем, и ее Камни действительно могущественны. Все одобрили это место встречи еще и потому, что оно недалеко от Данктона и к нему можно легко добраться из Вена. И оно находилось на пути, который в конечном счете вел в Верн, куда увели Босвелла и куда Триффан в один прекрасный день собирался отправиться.

Однако это был весьма примерный план, многое могло нарушить его.

— Мы не знаем сейчас и не будем знать еще долго, как развернется наша борьба,— сказал Триффан.— Каждому из нас нужно готовиться к пришествию Крота Камня, ободрять тех, кто верит в Камень, и учить, как сражаться за него. Где, когда и как это будет происходить, мы не знаем.

Задача Спиндла и моя определена Босвеллом. Мы пойдем на восток, в самый центр Вена, напутствие Босвелла будет вдохновлять нас. Другие пойдут, куда захотят или куда направит их Камень. На какое-то время они будут потеряны для Данктона и друг для друга. Каждый будет сам искать Безмолвие Камня, и я верю, кто-то найдет его, а кто-то подойдет очень близко, но истинное Безмолвие можно будет познать только по пришествии Крота Камня.

— А что будет с такими, как я, кто сомневается и в Камне, и в Слове? — спросил упрямо Скинт. — Это относится и к Смитхиллзу!

— И ко мне! — заявил Маррам. Алдер же промолчал, он верил в Камень.

— Таких сомневающихся, как вы, много, — подумав, ответил Триффан, — и хотя я предпочел бы, чтобы вы были верующими, никто не имеет права указывать другому, как ему думать или поступать. Достаточно, что вы поддерживаете нас, достаточно, что вы осознаете зло в Слове. Я скажу вам лишь одно: не лгите Камню. Будьте откровенны друг с другом, как откровенен со мной Скинт, обсуждайте свои сомнения и уважайте тех, кто, не разделяя вашу веру, говорит искренне, говорит с достоинством. Спорьте с идеей, а не с кротами, ведь Камень объемлет всех кротов, кем бы они ни были.

Если со временем вы обретете веру, я буду очень рад. Но предпочту иметь рядом с собой одного честного сомневающегося крота, чем сотню таких, кто вслух признает Камень, но не имеет истины в душе.

И еще одно, последнее слово — про нашу будущую встречу, — продолжал Триффан. — Может быть, обстоятельства не позволят нам попасть в Роллрайт в следующую Самую Долгую Ночь. Мало ли что может случиться. Запомните: в долгие годы борьбы, которые, я думаю, ждут нас впереди, Камни Семи Древних Систем всегда будут на месте, чтобы направлять кротов, верующих в них. Я знаю — в Самую Долгую Ночь или Ночь Середины Лета кроты Камня всегда будут стремиться прийти к Камню, будь это один из семи или какой-нибудь другой. Так что, если вы заблудитесь и не будете знать, где находитесь или куда идти, прислушайтесь к Камням, и они позаботятся о вас.

Я понимаю, что со временем вожакам последователей Камня, кто бы они ни были, нужно будет собрать совет и обсудить стратегию борьбы с кротами Слова. Способ борьбы будет найден, и вы узнаете, когда это произойдет. Он должен быть найден!

Кроты еще немного поговорили, пока покидавшим Данктон не пришло время присоединиться к остальным у начала хода под рекой. Долго молчавший Маррам вышел вперед и заявил:

— Я не знаю, имеет ли это значение для будущего, но могу сказать, что вы не единственные кроты, воюющие против Хенбейн. Всегда один или два крота прятались в таких местах, где их трудно было поймать, ну, да вы знаете о них... А вот недавно я услышал, что кроты Шибода начали сопротивляться. Нападение на Данктон произошло бы гораздо раньше, если бы Рекину не пришлось оттянуть часть своих сил обратно в Шибод, и не очень-то это помогло, как мне говорили! Вот я и подумал, вы обрадуетесь, узнав, что в кротовьем мире не вы одни оказываете сопротивление Слову!

— Я уверен, Триффан рад, — проговорил Спиндл, — ведь его назвали в честь Шибода.

Поскольку кое-кто из присутствующих этого не знал, Спиндл быстро пояснил: мать Триффана жила в Шибоде, и у нее там были дети, не от Брекена. А потом, когда родился Триффан, Брекен назвал его в честь снежной вершины Шибода — Триффана, — где стоят два Камня и куда кротам не добраться. Мало кто из кротов видел их, но Брекен видел и навсегда запомнил, а когда он в первый раз увидел свое потомство, сказал, что поза одного из кротят напоминает ему очертания этой горы, и назвал малыша Триффаном.

— Кажется, это правда, и я очень рад. Кроты Шибода не похожи на других кротов, и у меня там есть родственники по материнской линии. Когда-нибудь я пойду туда и познакомлюсь наконец с ними.

Потом Скинт вывел Триффана и его друзей на поверхность. Напоследок попросил:

— Присмотри за Смитхиллзом, Триффан, ради меня. Пожалуйста, последи, чтобы этот дуралей уцелел, пока я снова не присоединюсь к вам и не поведу его обратно на север! Он никогда сам этого не сделает. Он обязательно ввяжется в какую-нибудь потасовку, и его убьют.

А Спиндлу Скинт сказал:

— А ты смотри за Триффаном, ради всех нас, потому что у меня такое впечатление, что ты единственный, к кому он прислушивается, хотя только Камень знает почему.

— Хорошо, буду присматривать — во всяком случае, постараюсь! — ответил Спиндл.

Дотронувшись последний раз до друзей, Скинт засмеялся и исчез в густой траве подлеска. Он вернулся обратно к своим товарищам, а лес молчал, и огромное мертвое дерево высилось спокойно, как будто ни сейчас, ни раньше ни один крот не жил в его корнях.

— Такого храброго крота, как этот Скинт, я еще не видел! — с восхищением заметил Маррам. — А ведь он даже не верит в Камень!

— Он ближе к Камню, чем большинство других, — возразил Триффан. — К Безмолвию крота приводят дела, а не слова.

— Да будет он целым и невредимым и встретит еще одну или две Самые Долгие Ночи, — отозвался Алдер, который также успел проникнуться к Скинту большим уважением. — И хорошо бы вместе со мной!

— И с нами! — сказал Триффан.

Кроты во главе с Комфри уже спустились к дальнему концу Болотного Края и собирались там отдельными группами у самого начала хода под Темзой. К тому времени, как сюда добрались Триффан со Спиндлом, две группы уже прошли и третья, которую вел Хоум, готовилась выйти.

Это был опасный момент во всей операции, под землей было мало места, где кроты могли бы ожидать своей очереди, и они разбрелись по поверхности, хотя не очень далеко, потому что их ограждали со всех сторон сторожевые посты. И Триффан со Спиндлом, двигавшиеся в сером предвечернем свете, были задержаны часовыми — факт, который произвел сильное впечатление на Спиндла, а в Триффана вселил уверенность.

Этот боец сообщил тревожные новости.

— Триффан, грайки в системе, в ее южном конце, и упорно продвигаются по Истсайду. Двое наших задержались там и убедились, что они и правда пришли, а еще один крот видел их на юге. Не знаю, сколько времени им понадобится добраться сюда, на север, но если они будут идти так же быстро, они застанут нас!

— Спасибо за важные сведения, крот... А теперь пойдем с нами, не надо тебе оставаться одному.

Итак, Триффан пришел к ходу под рекой, уже зная, что грайки в Данктоне.

Под землей воздух был сырой и холодный. Дождь на поверхности прекратился давно, но здесь все еще капало, и ожидающие отправления кроты с беспокойством поглядывали на стены, по которым стекала вода.

Нора на другом берегу еще несколько недель назад была приготовлена для приема кротов, чтобы их не пришлось сразу выводить на поверхность, где местность была почти голой, а это грозило встречей с совами.

Пока Триффан всматривался в глубину хода, оттуда донесся далекий голос, сопровождаемый шлепаньем мокрых лап.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, милостивые господа! Какое облегчение и какая честь видеть вас в этом темном и сыром месте, да-да, это так! И все так удачно проведено, так умело выполнено, так блестяще продумано, почтеннейшие!

Сначала Триффан и Спиндл ничего не могли разобрать в темноте, потом увидели донельзя грязного и мокрого крота, чистой была только одна розовая точка — его тоненькое, худое рыльце. Голос и слова, однако, могли принадлежать только Мэйуиду!

— Третья партия геройски прошла, доблестно ведомая моим добрым другом Хоумом, — продолжал Мэйуид. — Я прошел мимо них на середине хода. Однако есть одно зловещее «но». Я должен сказать, что нам следует поторопиться, стены с каждой минутой становятся все более сырыми и неустойчивыми. Да, да, увы, это так!

— Расскажи нам, что уже сделано. Комфри на той стороне?

— Отвечаю на ваш вопрос, понимая вашу озабоченность: Комфри и Монди уже на том берегу и взяли на себя заботы об уже перешедших туда кротах. Все прошло в соответствии с вашим замечательным, вашим великим стратегическим планом, — проговорил Мэйуид и расплылся в самой широкой из своих улыбок, а зубы его, обычно желтые, сейчас на грязном фоне казались сверкающе-белыми.

Пока собиралась следующая партия, Мэйуид рассказал Триффану и Спиндлу, что уже сделано, он старался говорить как можно быстрее и повторял «господа» так редко, как только мог.

Условия ухудшались с каждым мгновением, и Мэйуид убеждал Комфри не ждать Триффана, старый крот согласился и поручил Мэйуиду вести первую группу. Мэйуид удостоверился, что малыши надежно размещены среди взрослых, и строго велел всем молчать, чтобы в темном ходе, где капала вода и отдавалось эхо, были ясно слышны его, Мэйуида, инструкции.

Первая группа прошла весь путь легко, но вот во второй один старый крот отстал от остальных и, к несчастью, утонул в жидкой грязи. На Мэйуида и Хоума легла тяжелая обязанность найти и вытащить тело. Если бы оно всплыло из воды, поднялась бы ужасная паника.

Мэйуид постарался, чтобы на данктонском берегу не узнали о случившемся; паника замедлила бы операцию, а может быть, сделала невозможным ее проведение. Хоум довел группу до конца, а Мэйуид в абсолютной тьме замуровал тело крота в стенку. Потом пришел обратно Хоум, и они с Мэйуидом отправились за третьей партией. Мэйуид оставил ее под водительством Хоума на середине пути и вернулся, чтобы сэкономить время.

О смерти старого крота Мэйуид, обычно многоречивый, говорил почти односложно:

— Тяжело, очень печально. Никто не знает, кроме Хоума и меня, никто... Надо двигаться быстро, ход стал непрочным, опасным, каждый раз в самом низком месте все больше воды, больше грязи. Трудно детенышам, так трудно... Я понимаю, что они чувствуют, сам когда-то был маленьким...

Мэйуид улыбнулся, это была грустная улыбка, болезненная и бледная, будто призрак улыбки. Триффан заметил, что Мэйуид вообще старался держаться поближе к детенышам, которые нервничали больше других, шутил с ними, рассказывал им, что на другом конце хода все залито солнечным светом, и многие малыши почти поверили.

Молодежь, кто раньше знал Мэйуида, столпились вокруг него.

— Правда, Мэйуид? — слышал он голос одной очень молоденькой самочки. — Я хочу сказать, если мы пройдем, мы увидим там солнце?

— Ну, мадам малышка, один крот скажет, что солнце есть, а другой — что нет. Да, да, но если ты думаешь, что оно есть, значит, так оно и будет в конце концов, всегда и вечно. Да. Не бойся.

— Я хочу пойти с тобой, господин Мэйуид! — произнес голосок, который Спиндл узнал.

— Я? «Господин»? Нет, нет, нет, я недостоин такого обращения! Это для Триффана и Спиндла, вот они здесь. А как тебя зовут и где твои родители, братья и сестры?

— Я Лоррен, а здесь еще Бэйли, он как брат мне, и моя сестра Старлинг. Не люблю ее.

— Но это же твоя сестра, — запротестовал Мэйуид.

— Она жадная, не поделится червяком и не позволяет нам играть. Мой папа сражается вместе с Алдером, а мама где-то здесь, но я хочу пойти с тобой, Мэйуид, пожалуйста! Ты милый.

Спиндл искал глазами Старлинг и Бэйли. Сначала была такая давка, что он не мог их увидеть, но потом чья-то лапка дотронулась до его бока. Это были Бэйли и Старлинг.

— Привет! — проговорила она. — Бэйли хочет поздороваться.

— Привет! — произнес Бэйли тихо и серьезно.

Легко было догадаться, почему он так серьезен: поздоровавшись со Спиндлом, он перевел взгляд на Триффана и исполнился благоговения перед его ростом и силой. Видя Триффана, малыши всегда замолкали.

— Ну, — произнес Триффан, глядя вниз на Бэйли — И кто же это, Спиндл?

Однако непривычное для Спиндла выражение родительской любви достаточно ясно сказало Триффану, кто такой Бэйли. Он знал, как умирала Тайм, знал, что малыша отдали самке с детенышами и после этого Спиндл видел сына только один раз.

— Ну, кротыш, ты выглядишь достаточно спокойным, чтобы успокоить и всех нас, — проговорил Триффан, протянул лапу и дотронулся до головы Бэйли.

— Спасибо, господин! — ответил Бэйли, широко раскрыв глаза.

— А меня зовут Старлинг, — заявила подружка Бэйли, проталкиваясь вперед. — Спорим, я тоже выгляжу спокойной.

— Очень спокойной, — подтвердил Триффан с улыбкой, отвернулся и занялся другими делами.

Однако впоследствии Бэйли чаще всего вспоминал не Триффана, а Спиндла. Нервное, торопливое прикосновение Спиндла, не привыкшего проявлять отцовские чувства, оказалось удивительно ласковым, а его тихие слова предназначались одному Бэйли.

— Я очень люблю тебя, Бэйли, никогда не забывай этого! — произнес шепотом Спиндл, отвернулся от сына и двинулся вслед за Триффаном.

— Что он сказал? — спросила Старлинг.

— Это секрет! — ответил Бэйли.

— Скажи мне, и тогда можешь пойти вместе с Лоррен и со мной, — потребовала Старлинг.

— Нет, — отказался Бэйли, — не скажу!

— Ну и не надо, — фыркнула Старлинг. — Пошли, Лоррен! — И с заносчивым, командирским видом, даже не взглянув больше на Бэйли, она подошла к Мэйуиду и заявила:

— Мы идем с тобой!

— Но, милые дамы, красавицы, я не тот, с кем можно идти, не тот крот Мэйуид, который бродит тут, и там, и повсюду, — вы потеряетесь со мной.

— Ну вот еще! — воскликнула Старлинг. — Тебе просто нужно будет посматривать и проверять, не потерялись ли мы, потому что Лоррен очень волнуется, правда, Лоррен?

— Да! — подтвердила Лоррен.

Мэйуид вздохнул, ухмыльнулся и объяснил, что они пойдут в следующей группе, что теперь им следует быть начеку, держаться поближе к нему и он проведет их.

— И Бэйли, — проговорила Старлинг. — Он тоже с нами.

— А я думала, ты сказала, что ему нельзя, — протянула Лоррен.

— Просто чтобы проучить его. Конечно же, он пойдет с нами, ведь он наш.

Но Бэйли не было. Решив, что Старлинг говорит серьезно, он остался невозмутим и последовал за Спиндлом. Однако в темноте и давке, когда одни кроты шли в одну сторону, а другие — в обратную, Бэйли потерял Спиндла из виду и потом вообще не мог найти ни одного знакомого крота.

Бэйли не впал в панику, он просто стал искал кого-нибудь, кто позаботился бы о нем так, как заботилась Старлинг, несмотря на ее высокомерие, она всегда это делала.

«Все равно, — говорил себе Бэйли, — если никто другой не станет присматривать за мной, Старлинг вернется, найдет меня, и все будет хорошо».

Тем временем Мэйуид начал заводить четвертую группу в ход, заполненный грязью, поторапливая кротов, не позволяя никому останавливаться, подбадривая, когда они очутились в сырой и скользкой темноте, где легко потерять направление. Триффан занял место в середине, Спиндл и еще несколько взрослых кротов замыкали шествие, а вел всех Мэйуид.

— Все время прикасайтесь к тем, кто идет впереди... да, да, не отставайте... без паники, все будет хорошо. Я прямо перед вами...

— Где Мэйуид? Мэйуид! — жалобно закричал какой-то малыш, по голосу легко было понять, что он близок к истерике.

— Я здесь, дорогой мой! Впереди, в абсолютной темноте, и наслаждаюсь от души, благодарю вас! — Голос Мэйуида, веселый, успокаивающий, доходил до кротов, а лапы их в это время скользили по грязи, которая становилась все более жидкой, и кроты пытались держаться левой стороны, где было посуше.

Триффан не бывал внутри хода уже несколько дней и заметил, что сейчас шум воды над головой стал отчетливее и капли то и дело падали на него с потолка. Шлепанье мокрых лап по грязи, затрудненное дыхание и бодрый голос — чаще обращенный к малышам, но однажды к пожилому кроту, которого кто-то опрокинул, — вот и все, что слышал Триффан.

Потом наконец посветлело, начался подъем по более твердому грунту, и они уже за рекой, их радостно встречают кроты, помогают малышам счищать грязь с шубок и приводить себя в порядок.

Триффан чувствовал облегчение, оказавшись за рекой, но понимал, что ему придется вернуться. Он испытал все большее уважение к Мэйуиду и молчаливому Хоуму, которые проделали этот ужасный путь по нескольку раз.

Действительно, убедившись, что с прибывшими все благополучно, Мэйуид немедленно повернулся и собрался еще раз спуститься под реку.

— Мне надо идти, господин, теперь их осталось немного. Ты устал, очень устал. Мэйуид отправится, а ты оставайся здесь с добрым Спиндлом.

Триффан расхохотался.

— Может, я и кажусь усталым, Мэйуид, но сам ты выглядишь не лучше. Я пойду с тобой. Это будет последний раз, мы проведем их всех вместе, одной партией.

— Ну и упрям, словно наш герой, самый славный сын кротовьего мира! Не переспоришь!

— Пошли, Мэйуид, — прервал его Триффан, заметив, что кроты усмехаются, слушая цветистые речи Мэйуида.

— И я говорю то же, мой господин!

Причина спешки Мэйуида была ясна: вначале они мало что могли различить, а потом и вовсе ничего, но по звуку капавшей воды, по образовавшимся лужам можно было понять, что ход затопляет, а стены и потолок едва держатся. Положение было угрожающим, тоннель превращался в болото, возникали ямы, заполненные жидкой грязью, и, когда Триффан и Мэйуид подошли к самому низкому месту, где раньше нужно было проплыть несколько футов, теперь приходилось проплывать несколько ярдов. Если бы не особое умение Мэйуида находить дорогу, Триффан заблудился бы.

— Сюда... Сюда, господин! — говорил Мэйуид, и Триффан ощупью пробирался вперед по воде на его голос.

— Как это тебе удается, Мэйуид? — спросил он.

— Я родился и вырос во тьме, — объяснил Мэйуид. Его голос прозвучал тихо, в отличие от обыкновения, он не бубнил. — Я ориентируюсь по звуку и вибрации. Мне это удается, потому что меня научили.

Голос Мэйуида неожиданно зазвучал сильно и уверенно, как будто в этом кромешном мраке он стал самим собой: сильным кротом, победившим страх и научившимся выживать в одиночку.

Ответ Мэйуида прозвучал настолько искренне и ясно, что Триффан неожиданно для себя обнаружил, как произносит:

— Мне страшно здесь, Мэйуид. Очень страшно.

— Знаю, Триффан, — ответил Мэйуид, впервые назвав его по имени без почтительных дополнений, и повторил мягко, утешая: — Знаю.

И Триффан понял, что когда-то Мэйуиду тоже было страшно, так страшно, что он чуть не умер, когда в течение долгих месяцев, а может, и лет, сидел один в темных ходах, где лежали трупы погибших от чумы кротов. Совсем маленький, покинутый всеми, брошенный в вечную тьму и никогда не забывавший последний наказ матери: «Не выходи, они убьют тебя. Оставайся здесь, оставайся...» Мэйуид выжил. Вот здесь, во тьме, где никто не видит его тощее, обезображенное рубцами тело, он становится самим собой, по-настоящему сильным физически и духовно.

— Знаю, — еще раз повторил Мэйуид, и Триффан почувствовал, как ему близок Мэйуид. — А теперь пошли, Триффан, — проговорил Мэйуид. — Здесь уже недалеко.

Когда они вышли на свет, Триффан почти пожалел об этом, потому что опять увидел перед собой старого Мэйуида — жалкое тело, изменившиеся интонации. Сильный и уверенный крот, чей голос так успокаивал и утешал его там, внизу, на глазах снова превратился в несуразного Мэйуида, который забубнил:

— Прекрасно, мы прошли, мы проделали это очень хорошо, не правда ли, мой господин?

— Мэйуид... — начал Триффан, надеясь вернуть «истинного» Мэйуида, но легким покачиванием головы тот отверг попытку Триффана снять личину, добровольно надетую им на себя.

Какое-то время Триффан наблюдал за сутулым тощим кротом, а потом зашептал молитву, обращенную к Камню: «Если когда-нибудь можно будет помочь Мэйуиду стать... самим собой... кротом, у которого хватило мужества вести остальных через мрак и тьму, пусть такая возможность не будет упущена».

— Пошли, дорогой мой господин, пошли. Последняя группа кротов ждет, и, как ты совершенно правильно предложил, мы проведем их всех вместе, потому что времени ужасающе мало!

— А вот и Мэйуид! Он же сказал, что придет. За нами, за мной!

Это была Старлинг, единственная из всех беспокойно жмущихся друг к другу кротов, у кого еще оставалась какая-то энергия. Рядом с ней была Лоррен, следившая за каждым ее движением.

— Так, так, так, молодое поколение! — проговорил Мэйуид. — Да кто же смог бы забыть вас?

— Ты не забыл! — воскликнула Старлинг.

— Ты, кажется, очень самоуверенна, юная леди! — улыбнулся Мэйуид.

— Я — да, а она — нет, — объявила Старлинг, небрежно указывая на Лоррен. — Только, знаешь, я не могу уходить, потому что я потеряла Бэйли. Он должен быть где-то здесь, глупый Бэйли.

И он действительно был недалеко, только в самом конце, позади других. Он нашел Раш, которую привык называть матерью, и решил остаться в ее обществе, так спокойнее. Старлинг — это хорошо, но иногда хочется быть рядом с кем-нибудь из взрослых.

Найдя Бэйли, Мэйуид предложил ему пройти вперед, к Старлинг.

— Не пойду с ней, — буркнул Бэйли и решительно придвинулся ближе к Раш.

— Тогда пойдешь последним, юный высокочтимый господин! — решил Мэйуид.

— Я не против, только не говори Старлинг, что нашел меня, пусть поволнуется.

— Это нелюбезно, невеликодушно и вообще плохо, — объявил Мэйуид. — Конечно же, я скажу Старлинг, мой юный господин, и скажу, что ты просил не говорить! И Спиндлу скажу, потому что, по-моему, ему тоже хочется знать, где ты.

— Ладно, — разочарованно протянул Бэйли, как всякий ребенок, знающий, что мир полон взрослых, которые не станут потакать капризам и с мнением которых придется считаться.

Мэйуид и Раш обменялись улыбками. Регворт и другие бойцы заняли места в арьергарде, Триффан, Маррам и Алдер — посередине, Мэйуид пробрался вперед, Смитхиллз — с ним, и все отправились в путь последний раз.

— Дорогие господа, великолепные дамы! — прокричал Мэйуид, когда кроты подошли к самому началу зловещего хода, — мы пойдем быстро. Не отставайте от того, кто идет впереди, не разговаривайте, потому что мне нужна тишина, чтобы находить дорогу. Будьте готовы, когда доберемся до середины хода, немного поплавать.

— Но я не умею...— заныл какой-то крот.

— Умеешь, умеешь, храбрый, ловкий господин, ты выглядишь сильным кротом, и те, кто впереди и сзади тебя, помогут... ничего, ничего! Ха! Это так же легко, как перепачкаться в грязи, даже легче! Ну-ка, поближе друг к другу, быстрее, никто не отстал? Отправляемся! — И не давая времени на разговоры, чтобы не зародились сомнения, Мэйуид увел кротов на глубину, а на поверхности тем временем потемнело и в небе над Данктонским Лесом стали скапливаться грозовые тучи.

Кроме хлюпанья лап по грязи во мраке тишину нарушало только щебетанье Старлинг и Лоррен. Напрасно Мэйуид тратил красноречие на таких, как Старлинг.

— Я буду послушной — весело заявила Старлинг.

— Обычно ты не слушаешься, — возразила Лоррен,— и вряд ли станешь слушаться сейчас. Я думаю...

— Заткнитесь! — раздался из темноты голос крота, кого именно — было не разобрать.

— Сам заткнись! — огрызнулась Лоррен.

Мрачная тишина опускалась на кротов по мере того, как они уходили вниз по страшному ходу. Отдельный шум воды стал громче, Триффан начал замечать, что в местах, где раньше просачивались только редкие капли, теперь зловеще хлюпает жидкая грязь. И вот они уже в полной темноте, и кроты шепчутся в страхе, спрашивая, далеко ли еще идти.

Мэйуид невольно пошел медленнее, оборачиваясь, шепотом приказывая идти осторожно и стараться по возможности не касаться стенок.

И все же единственная серьезная задержка произошла, как и предчувствовал Мэйуид, на середине хода, у большой лужи. Они со Смитхиллзом преодолели ее легко, но кротов пришлось уговаривать, переправлять каждого поодиночке. Наконец и Триффан, последний в средней группе, оказался на другой стороне.

— Веди их вперед, Триффан, — решительно скомандовал в темноте Мэйуид, потому что стены хода вокруг, казалось, пришли в движение и задрожали, а пол стал опускаться.

— Пошли, — крикнул Триффан, но тут закапризничала Лоррен; она-то была не против идти вперед, но теперь отказывалась потому, что Старлинг решила остаться с Мэйуидом.

— А ты иди! — потребовала Старлинг, подталкивая Лоррен. — Я только подожду Бэйли, он иногда бывает таким глупым и, может быть, уже надоел Раш.

Мэйуид вздохнул, велел Старлинг держаться поближе к нему и позвать следующего крота к луже. Весь ход теперь сотрясался, и даже веселый голос Мэйуида зазвучал глухо.

— Вперед, юный господин, пожалуйста, побыстрее...

Тем временем Триффан повел остальных дальше, и вот уже посветлело, ход пошел кверху, и кроты почувствовали под лапами более твердую песчаную почву. Это значило, что они достигли другого берега Темзы.

— Побыстрее теперь, — крикнул Триффан. — И отошел в сторону, пропуская Лоррен и остальных наверх, где их ждали у выхода кроты, готовые обласкать их и успокоить. Как медленно они двигались, усталые, грязные, вымокшие, перепачканные желто-коричневым илом! Лоррен беспокойно оглядывалась, не идут ли Старлинг и Бэйли.

— Она сию минуту появится, — сказала кротиха, которой Триффан дал знак побыстрее увести наверх первую партию прибывших, потому что потолок намокал все быстрее — с него текли струйки чистой воды.

Триффан вернулся в ход, он торопил малышей и взрослых, но все так устали, и еще много кротов канителилось где-то позади, они останавливались и объясняли друг другу, что теперь благополучно добрались...

Триффан крикнул в темноту:

— Мэйуид, скорее, скорее!

Его крик потонул во внезапном грохоте: земля стремительно начала оседать. Раздался странный шум, хлынула вода, смешанная с грязью, и из глубины хода донесся голос Мэйуида, словно эхом повторяющий призыв Триффана:

— Скорее, Старлинг, беги, беги!

Это было все, что услышал Триффан. Шум усилился, и, вглядевшись, Триффан смог различить лишь несколько фигур, отчаянно пытавшихся выкарабкаться наружу, а за ними — стену воды и ила, желтую, страшную. Она неслась все быстрее, заглушая вопли, топя кротов, переворачивая их, увлекая их тела в сторону Триффана... Вот и его самого подхватило, опрокинуло, он захлебнулся, отчаянно пытаясь ухватиться за что-нибудь. Его продолжало вертеть, он потерял всякое представление о том, где верх, где низ, рот был полон ила, он не мог дышать и только отчаянно боролся за глоток воздуха, а в легких была боль, потом они сжались, и Триффан хотел только одного — вздохнуть, а во рту был ил...

Кто-то схватил его и вытащил из воды, он стал глотать воздух, его вырвало. Потом он пытался отдышаться, уставившись на море грязи, где только что был ход.

— Они там?..— начал Триффан.

Ему никто не ответил, даже крот, который его вытащил. Все были насквозь мокрыми, покрытыми грязью, а вокруг себя и позади Триффан видел только смерть. Море жидкой грязи пузырилось, дрожало и волновалось, а в нем тонули, погибали кроты.

Прежде чем кто-нибудь успел его остановить, Триффан бросился в илистую воду и стал нырять снова и снова, пока случайно не наткнулся на захлебывающегося Мэйуида и с невероятным трудом выволок его на поверхность.

— Мой господин, со мной была Старлинг... она там, пожалуйста...

Триффан опять нырнул и продолжал искать. Он почти потерял надежду и начал уже выбираться на поверхность, как вдруг ощутил на боку слабое царапанье коготков. Триффан вытащил из воды обмякшее тельце какой-то самочки. Это была Старлинг.

— Держи ее, Мэйуид, держи ее...

Когда Мэйуид подхватил тело полумертвой Старлинг и вытащил на сухое место, Триффан нырнул опять. На сей раз он не смог пробыть под водой долго. Побарахтавшись и истощив силы, измученный Триффан выбрался на землю. Другие кроты тоже пытались нырять, но больше никого не нашли, ни живого, ни мертвого.

Трагедия была еще страшнее, чем могло показаться сначала. Погибли не только почти все кроты, находившиеся под землей; стремительный поток воды с илом унес и тех, кто, казалось, уже был в безопасности — в столь заботливо приготовленных норах. В одной из этих нор утонули все кроты, застигнутые на месте потопом, в другой — часть кротов засосало обратно в ход. Уцелели те, кто, как и Триффан, оказались между норами и ходом. Это было самое удивительное и самое ужасное. Все кругом рыдали.

Когда подсчитали оставшихся в живых, выяснилось, что больше половины эвакуированных кротов погибло! Больше половины? И оставшиеся в живых могли только утешать друг друга и последовать совету немногих уцелевших вожаков: очистить с себя холодную грязь и постараться согреться.

Триффан, Спиндл и Мэйуид уцелели, и Смитхиллз, который один спас несколько кротов, и Маррам, и Алдер. Комфри тоже был жив, но он находился в шоке после гибели стольких друзей.

Кое-кто, включая и Триффана, вглядывался в клокочущую грязь, но ничто живое не появлялось на ее поверхности, иногда только то тут, то там всплывал, качаясь, бок утонувшего крота. Их оставляли в воде, вытаскивать не имело смысла, разве только уложить рядом с другими трупами...

Лоррен нашла Старлинг, и сестры прижались друг к другу, оплакивая Бэйли, который наверняка погиб вместе с их матерью. Сами они не отходили от Мэйуида, им казалось, что стоит ему их оставить — и они умрут. Все, кто находился в самой низкой части хода, погибли, и Регворт, увы, тоже. Однако горе несет с собой и страшную усталость, поэтому, когда наступила ночь, всех одолел неспокойный сон. Старлинг и Лоррен прижались к боку Мэйуида, и он обнял обеих лапой, уставившись невидящими глазами в темноту.

— Теперь за нами присматриваешь ты? — проговорила Старлинг, внезапно проснувшись. — Ведь ты же Мэйуид?

— Да, — прошептал он. — Я буду присматривать за вами. А теперь устраивайся, юная дама, поудобнее, пожалуйста...

Наверное, только сознание своей необходимости уберегло в эту ночь бедного Мэйуида от безумия. В его мозгу неотступно вертелась мысль о собственной вине: ведь это он нашел этот ход.

— Им могла грозить и худшая судьба, — проговорил Триффан.

— Да, но сейчас они были бы еще живы, — возразил Мэйуид.

— Возможно.

В эту длинную ночь Мэйуид не заснул ни на мгновение. Он не снимал лапы со своих подопечных; много времени спустя Спиндл засвидетельствовал в своих хрониках, что в какой-то момент на рассвете из глаз Мэйуида навсегда исчезло выражение заблудившегося детеныша. Вместо него появилось выражение, присущее пожилому, сердитому и очень несчастному кроту, у которого, однако, есть цель в жизни и который намерен достичь этой цели. И когда Старлинг во сне шевелилась и начинала дрожать, Мэйуид не уставал шептать ей:

— Мэйуид никогда не оставит тебя, юная дама, нет, только не он.

Так спали уцелевшие — беспокойным сном, потрясенные потерями, позади у них была только смерть, а впереди — только опасность.

Наступило утро, а с ним тяжкое пробуждение. Триффан бродил между убитыми горем кротами, Спиндл не отставал от него ни на шаг, оба были безутешны. Триффан страдал за всех кротов, потерявших родных и друзей, Спиндл — от страха, что Бэйли, его единственное дитя, погиб, и даже упорная вера Старлинг, что Бэйли обязательно выживет, не могла прогнать его тоску.

Только Комфри, похоже, пришел в себя, словно его возраст позволял ему по-иному смотреть на случившееся.

— Н-надо бы собрать совет старейшин, Т-т-риффан, — медленно проговорил он. — Здесь, чтобы все могли слышать нас.

Подошел Смитхиллз, собрались и остальные.

Однако говорить было не о чем. Среди них не было ни одного крота, который не потерял бы друга или родственника в битве или во время катастрофы, живых осталось мало. Еще теплилась надежда, что кто-то спасся, не утонул, что вода вытолкнула кого-нибудь на другую сторону, обратно, но это была слабая надежда. Кроты понимали, что, если кто и выжил, он неминуемо попадет в лапы грайков.

Что же касается Скинта и Тандри и...

— Где же они, Триффан? Их не было в последней партии.

Но даже сейчас Триффан не мог открыть правд, чтобы она ненароком не попала к грайкам.

— Они в надежном месте, и кое-кто из ваших родных тоже, — загадочно проговорил Триффан, чувствуя, что ему не удалось приободрить кротов.

Среди них внезапно поднялось раздражение.

— Лучше бы мы никуда не уходили...

— Да, и мой брат был бы сейчас жив, — добавил другой.

— Мы только с твоих слов знаем, что грайки такие страшные. Но не страшнее же смерти...

Триффан и другие старейшины, утомленные прошедшими неделями, потрясенные событиями предыдущей ночи, неуверенно смотрели на кротов.

— Да, это твоя вина, Триффан! Если бы не ты...

— Ты должен сказать всем что-нибудь убедительное, — прошептал Триффану Спиндл. — Нельзя, чтобы они видели растерянность старейшин. Они хотят, чтобы им указали путь. Скажи, что ты проведешь их на восток, где безопасно, что камень защитит тех, кто остался в Данктонском лесу. Скажи им.

Наступила тишина. Все почувствовали важность момента. Кроты смотрели на Триффана, а печальный Триффан — на них. С поверхности в зал донесся хриплый крик лысухи, гоготанье и хлопанье гусиных крыльев — гуси поднялись с места и полетели к близкой реке.

Триффан поднял лапу и мягко произнес:

— Все, что я собираюсь вам сказать, я скажу наверху, где мы будем видеть нашу великую систему.

— Ты хочешь сказать, некогда великую, — перебил его какой-то крот.

— Она опять будет такой! — воскликнул Триффан. — Да, будет!

Потом, вдохновляя всех своим примером, он вывел кротов на поверхность, на широко раскинувшуюся долину реки, за которой смутно виднелись деревья на пологом склоне Данктонского Холма. Погода по сравнению со вчерашним днем прояснилась, хотя на небе еще клубились тучи. Однако воздух был свеж, и солнечные лучи тут и там достигали земли, освещая деревья в лесу, высокую качающуюся осоку у реки и самих кротов.

Триффан инстинктивно повернулся к востоку, потому что именно туда они направлялись. Там она сможет оставить отдельные группы кротов в разных системах, и они будут жить, ожидая момента, когда в один прекрасный, но далекий день вернуться последователи Камня, состоится пришествие Крота Камня, и данктонцы найдут дорогу домой.

Быть может, кое-кто из них дойдет до самого Вена; они принесут туда рассказы о том, что помнят и знают, и тем самым пополнят историю родной системы. Некоторые из них никогда не вернуться.

Данктон остался в прошлом, Данктон их будущее. Однако сейчас они скитальцы, бродячие, бездомные кроты, и каждому предстоит черпать мужество в воспоминаниях, надежде, вере и любви к друг другу.

Молча собрались кроты вокруг Триффана, видя, что он погружен в глубокую задумчивость, что усталость и неуверенность, вызванные крушением планов, покинули его и к нему вернулась сила. Казалось даже, отсвет самого Камня лежит на нем, да так и было на самом деле. Разве не бывал Триффан в самих Священных Норах, разве не был его учителем Босвелл, разве он не?... Поэтому, когда Триффан заговорил, все замолчали.

— Мы выживем, — спокойно сказал Триффан, — все, кто здесь, и те, кто еще находится в нашей великой системе. сегодня нас разделяет река, разделяют понесенные потери; страх, безнадежность, неопределенность ослабляют нас, и все же... — Он говорил очень убедительно. — Мы выживем, потому что Камень с нами и в нас и он будет направлять нас. Он приведет нас на восток, к Вену.

Глаза широко раскрылись в изумлении от услышанного, и кроты затрепетали.

— А сколько нам еще бедствовать? — спросил старший крот, у которого было много друзей среди погибших.

Триффан мягко улыбнулся. Камень был с ним, и он мог ответить.

— Пока не придет Крот Камня, — проговорил он. — Тогда настанет ваше время, тогда состоится возвращение. А пока я ничего не могу обещать вам, кроме награды за товарищество и веру, за знания и мужество — и этой наградой будет великое Безмолвие Камня. Я не могу давать несбыточных обещаний или пробуждать ложные надежды. Многие из вас не вернутся, но вернутся ваши дети или дети ваших детей. Поэтому вы должны нести сегодняшнюю историю в будущее и рассказывать ее везде, куда идете, кротам, которым вы можете доверять, чтобы они помнили ее, передавали дальше и помнили место, куда в один прекрасный день они вернутся, которое называется Данктонский Лес.

Рассказывайте и об упадке нашей системы, как и всех систем Камня; расскажите, как последователи его сбились с пути и как пришли кроты Слова, прокладывая себе путь не только с помощью своей силы, но и за счет нашей слабости. Расскажите своим детям, как вам удалось научиться быть сильными и какой длинный путь пришлось для этого проделать.

Сейчас мы отправимся в дорогу, и по пути наших странствий — кто-то пойдет в одну сторону, кто-то в другую — каждый найдет себе убежище, где сможет ждать и передавать потомству знания. Придет когда-нибудь день, мы снова все соберемся, а сейчас я поведу вас не в какое-то определенное место, а к вам самим...

Триффан кончил говорить. Наступила тишина, которую нарушил Комфри, чтобы благословить всех и попросить Камень когда-нибудь в будущем даровать кротам Данктона возможность вернуться к себе домой.

Затем Комфри повернулся к сводному брату и сказал:

— Веди нас, Триффан. Направляй нас в начале пути, пока не обретем силу идти собственной дорогой, мы верим тебе и верим К-Камню. Мы хотим верить, что придет Крот Камня, на кого-то из нас снизойдет благословение и мы найдем путь возвращения в Данктонский Лес.

— Пойдемте, — сказал Триффан, — наше время здесь истекло, началось странствие в Безмолвие.

И кроты, один за другим, последовали за ним по дороге, которую они с Мэйуидом заранее выбрали. Кое-кто на мгновение оглянулся, а многие не стали этого делать: их дни в Данктоне подошли к концу и следовало обратить свой взор вперед. Кроты повернули на восток и спустились под землю — и вот их уже нет; в том месте, где они только что были, раскачивается сосна да по-прежнему продолжают течь черные воды Темзы.

А за рекой деревья Данктонского Леса ловили изменчивый свет летнего дня, то прячась в тени, то поблескивая на солнце.

Сегодня любят говорить об исходе кротов из Данктона как о триумфе, о поворотном пункте в истории кротовьего мира, как об успехе. Однако Триффан никогда так не думал, и близкие к нему кроты знали, какого напряжения потребовали от него эти дни, какие испытания он тогда перенес. Ни за что другое Триффан не заплатил так дорого, как за ужасное бегство по тоннелю под рекой, когда погибло столько кротов. Говорили даже, что он желал понести за это наказание, словно наказание могло смягчить боль, вызванную потерями. Другие полагали, что Триффан из Данктона и так был жестоко наказан, и это наказание длилось много кротовьих лет. Однако кому дано судить Безмолвие, в которое вступают по доброй воле? Не следует даже гадать, наказание это или благословение.

Глава двадцать восьмая

Хенбейн из Верна всегда готова была убивать. Рекин, командир гвардейцев, знал это. Ее сидим Сликит знала это, Смэйл, их общий слуга, исполнитель всех жестоких приказов, знал это.

Однако лучше других знал это Уид, советник Глашатая Слова.

Никогда за все долгое время своего знакомства с Хенбейн — «знакомство» здесь самое точное слово, потому что эти кроты не очень-то любили друг друга и никак нельзя было сказать, что они друзья, — никогда Уид не видел ее такой злой. Достаточно любому из них допустить малейший промах, и она убьет, не задумываясь.

Ее злость постоянно росла с того момента, как, войдя в это Словом забытое место, которое так почитали аборигены и называли Данктонским Лесом, она не обнаружила в системе ни одного крота. Вообще никого, на ком Хенбейн могла бы сорвать досаду по поводу долгой обороны. Досада перешла в раздражение, а теперь раздражение сменилось убийственной яростью.

Итак, атмосфера у великого Камня, где находились Хенбейн и ее приближенные, была весьма напряженной и могла в любой момент взорваться, как взрываются в жаркий сентябрьский день стручки кипрея...

Приход Хенбейн и кротов Слова в Данктон с самого начала сопровождался чем-то странным и угрожающим, и это бросало тень на сделанное ею раньше заявление, что это будет финал долгой кампании покорения южной части кротовьего мира и уничтожение последователей Камня.

Два дня кроты Данктона сражались с мужеством и решимостью, которых от них никто не ожидал, понеся при этом меньше потерь, чем нападающие, и впервые вынудили Хенбейн замедлить наступление. Это было первое настоящее сопротивление, оказанное грайкам, если не считать волнений в Шибоде, который никак не хотел покориться Слову, однако Хенбейн не считала Шибод для себя особенно важным. Вот Данктон — другое дело, он находился в центре кротовьего мира, трудности при его завоевании деморализовали грайков настолько, что они были готовы вообще проиграть сражение.

Действительно, если бы не военное искусство Уида, не железная воля Хенбейн, не терпевшей неудач, не боевая мощь гвардейцев, оборона Данктона могла бы оказаться еще более успешной.

Однако постепенно кроты Данктона теряли силы. Сначала отступили от коровьего тоннеля, где погибло столько грайков, а потом по склонам к оборонительной линии, так умно организованной; ни Уид, ни Рекин ничего подобного раньше не встречали. Здесь кроты Данктона продержались еще полдня, предпринимая частые вылазки, чем еще больше замедлили продвижение грайков.

А потом внезапно они ушли со всех фронтов. Норы были брошены, оборонительные ходы опустели, никого не осталось.

Гвардейцы постарались скорее забыть, как жутко им было, когда они впервые проникли в систему Данктона. Как медленно продвигались они вверх по склону, каждую минуту ожидая засады, как вошли в лес и обнаружили там красивые древние ходы, ныне пустые, в которых слышались только странные звуки, издаваемые корнями высоких деревьев, что очень нервировало их, торфяниковых кротов. К тому же случились два инцидента, когда грайкам показалось, что на них напали, и они бросились на своих же кротов. Неслыханно!

Сомнений не было: место брошено, оно пусто, кроты ушли. Никаких следов, и, что еще хуже, ходы оставлены прибранными, норы чисты: значит, никакой паники не было, и, как шептались некоторые грайки, пугливо оглядываясь через плечо, «похоже, они собираются вернуться».

А надо всем этим высился такой грозный для кротов Слова великий Камень Данктона, всегда хранящий безмолвие, оно внушало им страх и днем, и далеко заполночь. Безмолвие, от которого кроту хотелось выть.

А потом был странный рассказ гвардейца Трифта, который заявил, что во время сражения беседовал с вождем Данктона Триффаном. Невероятно! Рекин не поверил ни одному его слову, но Уид поверил и выудил у крота все, что тот мог сообщить. Уид тайно проведет Трифта к Хенбейн и заставит повторить послание Триффана: «Если Хенбейн захочет найти кротов Данктона, пусть слушает Безмолвие Камня». Именно после рассказа Трифта досада Хенбейн, как заметил Уид, возросла, и он подумал: интересно, станет ли Трифт жертвой ее гнева? Однако не стал, и, что еще более странно, Хенбейн попросила его описать Триффана и повторять снова и снова, словно была зачарована односложной речью гвардейца («большой», «сильный», «властный взгляд», «выглядит добрым» — добрым!). Хенбейн всегда нравились кроты, выступавшие против нее, хотя в конце концов она убивала их или приказывала убить.

Что бы ни означало это послание (Уид был достаточно осторожен и не велел Трифту повторять глупости об исцелении. Во время битвы? Один противник исцелил другого? Смешно?), захват системы, имевшей такие древние связи с Камнем и столь важной для последователей Камня, не принес счастья кротам Слова. Никогда еще радость победы не была так испорчена. Какое удовлетворение могла принести победа над кротами, которых нигде не было?

Однако, если поначалу их беспокойство было вызвано дурным настроением, к которому примешивались суеверия, вскоре грайки получили более реальную причину для тревоги. В день своего прибытия группа гвардейцев, осматривая Древнюю Систему, спустилась к огромным, проросшим вертикально вниз корням деревьев, которые загораживали подземную часть Камня. Гвардейцы надеялись найти проход к основанию Камня, но корни преградили им путь. По правде говоря, никто никогда не видел ничего подобного: удивительное сплетение перекрученных древесных корней; одни — старые, серые, другие — молодые, бледные, сырые. И все это дрожало, вибрировало и звенело, когда качались деревья, которых эти корни кормили и поддерживали.

Гвардейцы вошли в дебри из корней, несколько обеспокоенные их гулом и движением, из-за этого грайки теряли ориентацию, а корни подбирались все ближе, прикасались к кротам, толкали их и начинали неожиданно громко шуметь, когда сильные порывы ветра раскачивали деревья на поверхности земли, превращая зал корней в дробящую, размалывающую, гигантскую нору ужасов. Гвардейцы видели, как корни хватали их товарищей одного за другим, переворачивали, сбивали, сжимали, а потом раздавливали; глаза несчастных вылезали из орбит, вены рвались, рты разевались, челюсти трещали, животы лопались. Раздавался последний вопль — и наступала страшная смерть в объятиях корней.

Шестеро погибли. Стали поговаривать, что каждый из них расплатился жизнью за одну из Семи Древних Систем последователей Камня. Будь покорен Шибод — погибло бы семеро.

Что было особо скверно — Хенбейн и Уид находились неподалеку от этой смертельной схватки с корнями; они тут же прибежали, но поделать ничего не могли, только беспомощно наблюдали, как умирают их кроты. Никто из гвардейцев не отважился пройти между корнями и достать трупы. Так они и висели, скрюченные, переломанные, а корни трепетали, как живые существа. Так древесные корни показали, что Хенбейн не всевластна, и какая-то доля доверия к ней умерла вместе с этими кротами.

Через два дня двух гвардейцев нашли мертвыми в противоположных точках системы. Убитые лежали там, где их обязательно должны были увидеть. Но никакого признака присутствия других кротов. Потом третий гвардеец просто исчез. Его послали с поручением, и он не вернулся. Ни звука, ни следа. Потом еще один? Паника, тревога, патрули соглашались теперь выходить только вдвоем или втроем. Гвардейцы официально, через самого Рекина, обратились к Хенбейн с просьбой произнести Слово и защитить их от напастей, посланных духами мертвых приверженцев Камня.

Хенбейн отказалась, презрев суеверные страхи, она приказала тщательно обыскать систему и найти виновников, которые наверняка где-то прячутся. Рекин обыскал — от леса на вершине Холма до самого болота. Никаких следов. Хенбейн приказала как следует охранять дороги, дабы «кроты-призраки» не смогли прокрасться в систему извне. В течение недели гвардейцы стояли на постах; ничего больше не случилось, и спокойствие начало восстанавливаться. Внезапно еще один крот был убит внутри системы — девятый, не считая двух пропавших. Его тело нашли ночью, услышав странные, жуткие звуки. Гвардейцев послали обыскивать систему, а Хенбейн созвала к Камню кротов выслушать доклад Рекина. Однако и на сей раз поиски оказались тщетными, ни одного живого крота не нашли. Хенбейн прижалась к земле, время от времени бросая злобные взгляды на великий Камень, и, казалось, видела в нем больше, чем мог увидеть Уид. Для него это был просто... камень. Он видел их и раньше, самый большой стоял в Эйвбери. Высоченная глыба, которая странно вбирала в себя свет.

А Хенбейн смотрела, смотрела, а потом проворчала:

— Безмолвие? Какое Безмолвие? Как может этот крот скрываться в Безмолвии, а тем более целая система кротов?

Потом ее глаза задвигались, стали перебегать с одного на. другого, всматриваясь, выискивая (Уид это хорошо знал!) признаки проявления слабости. Она довольно быстро нашла их — у Смэйла, конечно. Однако его она убивать не собиралась. Кроты, которые так хорошо, как он, исполняли приказания, которые держали рты на замке, для которых высочайшей честью было выполнить какое-нибудь грязное дело,— такие кроты, и вправду, редкое явление, и Хенбейн слишком умна, чтобы убивать их. Такой степени безумия она все же не достигла.

Рекин не проявит слабости под взглядом Хенбейн, не дрогнет и сам Уид — это он хорошо понимал. А сидим Сликит? Ммм... Уид посмотрел на нее. Продвинувшаяся по иерархической лестнице быстрее других, служивших в данное время на юге, Сликит была приближена к Хенбейн еще в Бакленде, сразу после смерти элдрен Феск.

Уид знал этот тип; он тренировал таких сидим в дни, когда был в Верне с Хенбейн, готовя ее для Руна. Да, Сликит вполне соответствовала этому типу: умная, холодная, скрытная, безгранично циничная, собранная. И все же в ней что-то не то. Уид не знал, что именно. Что-то, заставлявшее сомневаться. Когда-то все было в порядке, а сейчас нет. Уид уговорил Хенбейн выбрать Сликит в обход других, чтобы самому — а он, разумеется, тоже был сидим — легче было за ней наблюдать.

Еще до сегодняшнего дня, до этого противного ветреного дня, когда они торчали здесь на холме с обозленной Хенбейн, Уид нашел ответ на этот вопрос, хотя сначала отбросил его как абсолютно невероятный. Однако Уид был учителем, экспертом и отнюдь не столь страстной личностью, как Хенбейн, поэтому он и смог разглядеть в глазах Сликит благоговение перед Камнем. Не то чтобы она боялась его — кто из грайков не испытывал страха перед Камнем, если только не был глуп? Нет, то был не страх, а благоговение, даже больше, чем благоговение. Любовь. И этого Сликит скрыть не могла. Любовь. Малюсенькая, слабая, неуловимая, но любовь была. Сидим, влюбленная в Камень. Немыслимо. И воспрепятствовать этому невозможно. Может быть, она сама даже не подозревает об этом. Он, Уид, должен придумать способ, как использовать свое открытие. Не говорить Хенбейн, это понятно, но и сидим Сликит не должна знать, что он знает. Да, да, использовать сидим, благоговеющую перед Камнем. Использовать ее, чтобы добраться до этого Триффана. Ммм...

Мысли Уида вернулись к Хенбейн, внешне он оставался непроницаем. Хенбейн собиралась говорить. Пора бы уж.

— А как ты считаешь, Рекин, куда ушли эти кроты? — спросила Хенбейн. Она прекрасно знала, что Рекин, как и Уид, был одним из немногих, не испытывавших перед ней страха. — И откуда появляются эти невидимки, убивающие твоих гвардейцев? Как насчет луговых кротов на западе?

— Мы заперли их систему и поставили посты на всех входах.

— И никаких признаков кротов?

Рекин ожидал этого вопроса и приготовил маленький сюрприз, который придерживал, чтобы отвлечь Хенбейн от неприятной темы.

— Свежих следов никаких. Однако мы знаем или думаем, что знаем, как они ушли. На севере лежат болота, за ними река Темза. Мы нашли тоннели, которые ведут к краю болот, и временные норы, заполненные жидкой грязью.

— Кроты никогда не пойдут по грязи! — нетерпеливо перебила его Хенбейн.

— Там не только грязь, глашатай Слова. Там и трупы. Много трупов. Утонувшие кроты. Мы думаем, что они в спешке прорыли тоннель под рекой и попытались пройти по нему, но он обрушился, и часть кротов утонула.

Тоннель под рекой? Хенбейн задумалась над этим и почувствовала облегчение. Такой тоннель означал панику и замешательство. Тщетность их попытки спастись обрадовала ее, позволяла чувствовать себя не столь оскорбленной. Оказывается, кроты Данктона не так уж умны.

— А уцелевших нет? — Голос Хенбейн прозвучал холодно, она задала вопрос не из сострадания или жалости, а в надежде покарать выживших.

— Мы не видели ни одного. Однако такая вероятность существует. К несчастью, Болотный Край у леса не только отвратительно грязен, но еще иссечен массой ходов. Мы тщательно обыскиваем их, и, если какие-то кроты уцелели, мы обязательно найдем их. Однако мысль, что эти кроты могли убить гвардейцев, кажется мне нелепой. Кроты, выжившие после такой штуки, как обрушившийся тоннель, в который хлынула вода, не способны к тайным набегам. — Подумав, Рекин добавил: — Если они ушли именно таким путем, а не по какому-то переходу, который соорудили двуногие и который мы проглядели, это свидетельствует об их находчивости и смелости. Я хочу только предостеречь тебя: легко недооценить врага после такой длинной серии успехов, какая была у нас. Знаю, многие гвардейцы приписывают кротам Данктона волшебную силу, позволившую им исчезнуть. Однако их уход, конечно же, должен иметь разумное объяснение, и мне кажется, что такое объяснение — тоннель под рекой.

Хенбейн пристально посмотрела на бесстрастного воина. Если бы она не находилась в таком отвратительном настроении, она бы мрачно улыбнулась. Рекин воевал, действуя с помощью логики и ума, и в течение многих лет, сражаясь за Хенбейн, разработал почти безошибочный метод покорения систем. Одна за другой они падали под ударами гвардейцев. Но здесь, в Данктонском Лесу, случилось то, чего не случалось никогда раньше, и Рекину это не нравилось. С его точки зрения, важно было лишь одно: победа, одержанная еще над одной системой. Смерти же и волнения казались ему событиями незначительными.

— Мы все выясним, Глашатай Слова, не беспокойся. Я оставил достаточно гвардейцев в близлежащих системах, чтобы они собирали сведения о каждом беглеце, и новости скоро начнут поступать. У всех гвардейцев есть приказ хватать пленных и допрашивать их любыми способами.

Рот Рекина сжался, а взгляд стал холодным. Рекин был кротом-воином, отнюдь не палачом, однако инстинкт говорил ему, что кроты Данктона — более ревностные последователи Камня, чем все, кого он разгромил ранее, и он боялся, что допросы пленных могут быть переданы сидим, Уид наложит на это дело лапу.

Рекин больше ничего не сказал, и Уид покачал головой, выражая недоверие:

— И этот все?

— А что еще? — холодно спросил воин. — Данктонцы организовали хорошую оборону, она не выдержала — мы победили. Они ушли, и нам кое-что неясно. Но они отлично сражались, и я уважаю их.

— Уважаешь их? А тебе не приходило в голову, Рекин, что здесь, в Данктонском Лесу, произошло что-то странное?

— Ты видишь тени даже в ярком сиянии солнца, Уид. Всегда видел и всегда будешь видеть. Мы победили, Уид. Мы разгромили их. Чего ты еще хочешь?

Уид открыл было рот, собираясь продолжить спор, но Хенбейн подняла лапу, останавливая его, повернулась к Рекину, поблагодарила за все, что он сделал, и велела идти отдыхать. А когда начнут поступать новости, сообщить ей о них.

Сликит поднялась, собираясь уйти вслед за Рекином, но Хенбейн сделала ей знак остаться, сказав при этом:

— Ты должна выслушивать все, сидим, все. Разве Мастер не говорил тебе? — Голос Хенбейн был пугающе мягким, но звучал угрожающе. Сликит улыбнулась, посмотрела на Уида и вернулась на место.

— Ну? — проговорила Хенбейн, внезапно поворачиваясь к Уйду. — Разве мы не разгромили их?

Уид беспокойно задвигался, посмотрев на Камень, поднял глаза на раскинувшиеся вверху мощные ветви буков, понюхал валявшиеся у его лап сырые листья.

— Мне не нравится Данктонский Лес, — произнес он, сморщив рыльце, и снова быстро взглянул на Камень. — В этом месте мы не можем долго оставаться. Странные пустые ходы, деревья на холме. Такое мне никогда не нравилось. Долины — вот где должны расти деревья, холмы — это для безлесых торфяников.

Он бросил взгляд на Хенбейн, желая увидеть, какой эффект произвело на нее упоминание о торфяниках. Хенбейн выросла в торфяниках, и Уид знал, что она скучает по ним. Поскольку война в последние годы шла на юге, Хенбейн начала терять к ней интерес. Ей хотелось вернуться на север, хотя бы на время. Ей хотелось снова увидеть Руна. Очень хотелось.

Но Хенбейн молчала, ожидая продолжения.

Сликит забралась в тень и замерла, не дыша.

— Рекин не придает должного значения факту, что нам здесь было оказано сопротивление, — добавил Уид. — За все долгие годы нашего продвижения на юг кротовьего мира я не могу припомнить лучше организованной обороны. И не могу припомнить лучше организованного отступления. Ушли абсолютно все. Кто-то утонул, но многие, вероятно, выжили и впоследствии снова начнут войну.

Хенбейн кивнула, необычно спокойная. К словам Уида она прислушивалась, потому что, хотя он и не умел командовать в бою, у него была способность предвидеть более тонкие и более зловещие последствия событий. Хенбейн пользовалась им как резонатором, как стеной, отзывающейся звуками.

— Этот Триффан умнее, чем кроты, с которыми мы сталкивались в последние годы, — проговорил Уид. — И, судя по тому, как он увел отсюда кротов, он еще и отличный вожак.

Хенбейн передернула плечами.

— Были и другие вожаки, — сказала она. — Сейчас все они мертвы. Может, и он мертв.

Она вопросительно посмотрела на Камень, потом безразличным взглядом — на Сликит, потом — в пространство. В ее глазах промелькнуло воспоминание. Уид прекрасно понял о чем. О кротах, самцах, вожаках, которых она знала, с которыми была близка, после чего их убивала.

— Не забывайте, — неожиданно встрепенулась Хенбейн, — бунтовщики тоже полезны. Они не дают скучать гвардейцам. Кстати, я не единственный крот, который хочет вернуться в Верн, — вдруг добавила она.

«Хенбейн хорошо читает мои мысли, — подумал Уид, — по крайней мере, некоторые».

— Что меня беспокоит в этом месте, — проговорил он вслух, — так это нездоровый запах веры, которым оно пропитано, и чуждые мысли, которые оно вкладывает в кротов Слова — о том, что в данный момент природа вещей против них.

— Ну-ка, подробнее, — потребовала Хенбейн, поворачиваясь к Уйду и внимательно ловя каждое слово.

— Сликит знает об этом не меньше меня, — заявил внезапно Уид, глянул на сидим и подобрался к ней поближе. — Ведь знаешь, правда?

В вопросе прозвучала затаенная ярость, и на какой-то миг Сликит была ошеломлена. Потом она посмотрела на Камень, отвела глаза и холодно улыбнулась Уйду.

— Я знаю многое, чему ты научил меня. Да, я постигла многое. Данктон — нехорошее место для кротов Слова, и я уверена, что Глашатай Слова придумает способ разрушить его, чтобы кроты никогда не могли сюда вернуться.

«Ловкий ответ», — подумал Уид.

— Мы даже не сознаем, что потеряли инициативу в борьбе с последователями Камня. Из-за них мы выглядим бессильными, и у нас нет пленных, которых можно было бы допросить.

— Так найди кого-нибудь! Найди их! — сердито проговорила Хенбейн.— Я хочу, чтобы их нашли!

— Мы так и сделаем, — ответил Уид и подумал: «Интересно, кто ими окажется?» Хенбейн не терпела поражений, и, хотя крот Триффан не мог этого знать, эвакуация системы нанесла Хенбейн оскорбление, которое она не забудет, и не позволит, чтобы оно осталось безнаказанным.

— Позаботься, чтобы их нашли, Уид, найди для меня хоть одного крота из Данктона, которого я могла бы... — повторила Хенбейн тихим-тихим голосом, как будто эти слова были адресованы только Уйду.

— Найду, — прошептал он успокаивающе.

— Сделай это, Уид. Но если найдут Триффана, я хочу, чтобы его доставили живым, совсем живым.

В глазах Уида мелькнула улыбка, желтые зубы сверкнули, розовый язык на минуту высунулся и исчез.

— А пока найди мне любого крота из Данктона, я хочу поговорить с ним. — Глаза Хенбейн смотрели злобно, когти царапали землю, рот приоткрылся. Уид решил, что, пожалуй, действительно нужно найти какого-нибудь крота, безразлично какого, потому что он будет мертв, как только Хенбейн увидит его.

— А теперь оставьте меня, — произнесла Хенбейн и, махнув лапой, отпустила и Уида, и Сликит.

Когда они ушли, Хенбейн решительно, без колебаний отвернулась от Камня. С непривычным для нее печальным выражением она устало припала к земле.

— Сколько еще? — прошептала Хенбейн.— Рун, сколько еще? — Слезы катились по ее щекам, а она тихо шептала: — Рун, я устала, я соскучилась по Верну. А ты, ты ждешь меня?

Она вздохнула, глубоко — как детеныш, попавший в беду. Затихла. Глаза стали шарить повсюду, в них появилось жестокое выражение. Не наблюдает ли за ней какой-то крот? Увидевший ее в таком состоянии должен умереть. Хенбейн снова поникла, снова оглянулась на Камень.

И все же один крот наблюдал за ней. Уид прятался в тени на южной стороне поляны. Это была его работа, и он умел делать ее.

Казалось, Хенбейн сейчас снова начнет шептать, как вдруг позади стоявших кольцом деревьев послышался легкий шум — отдаленный, боязливый, слабый. Хенбейн застыла, вглядываясь; глаза ее превратились в щелочки, когти напряглись, мощные черные плечи приподнялись.

Позади невидимый ей Уид тоже приготовился. Шел крот. Помоги Слово кроту, нарушившему уединение Хенбейн! Уид снова улегся на землю. Сейчас он увидит, как этот крот умрет.

Хенбейн, казалось, растворилась в тени Камня, она не шевелилась.

Незваный гость пришел с севера, высунул из травы маленькое розовое рыльце, поднял глаза на Камень и, глядя на него, вышел на открытую поляну.

Потом он произнес тоненьким детским голоском:

— Я же знал, что смогу добраться сам.

Выглядел он очень печальным и очень испуганным.

— Отлично! — воскликнула Хенбейн из тени и тут же выскочила на свет. Она казалась огромной, даже больше, чем великий Камень, и, конечно, страшнее.

— Ой! — вскрикнул крот.

— Кто ты? — спросила Хенбейн сладким голосом. Крот, без сомнения, не мог не задрожать от скрытой угрозы.

— Я родом из Данктона,— ответил юнец.

— Ты весь в грязи, ты напуган, ты пришел к Камню, и мне бы хотелось знать, как ты пробрался мимо моих гвардейцев.

— Я обошел их, — объяснил юнец. — Это было нелегко, но мне удалось.

Хенбейн улыбнулась, юнец вздохнул с облегчением, а невидимый им обоим Уид приподнял голову. Конечно, она убьет его.

— Как тебя зовут? — спросила Хенбейн обычным своим тоном. Ее когти сжимались и разжимались, готовые нанести удар.

Юнец широко, доверчиво раскрыл глаза и пошел к ней.

— Я — Бэйли,— сказал он.

С того момента, как Триффан распрощался с ними, командование маленьким отрядом кротов принял на себя Скинт. Он был скуп на слова и установил суровую дисциплину. Главным требованием была тишина, беспрекословное подчинение — вторым. Скинт понимал также, если они хотят остаться в живых, необходимо взаимное доверие.

После ухода Триффана и других кротов Скинт, не теряя драгоценного времени, отправил своих бойцов закончить глубокие норы, которые им наверняка понадобятся.

В разведку Скинт послал двух надежных кротов; заметив грайков, они должны были немедленно доложить. Это были Ярроу, пожилой крот, отличившийся в сражении и при этом не получивший ранений, и Тандри, который стоял на посту возле реки во время битвы и умел сохранять хладнокровие. Обоим было велено возвращаться как можно тише, опробовать систему прослушивания в тайных ходах и норах.

Тем временем проверили, достаточны ли запасы пищи, снова и снова осмотрели замаскированные входы и выходы, добавили в верхних тоннелях камней и сухих листьев, которые, создавая шум, должны были сообщить о приближении чужих кротов. А когда начало темнеть, все собрались вместе и стали ждать возвращения Ярроу и Тандри.

Система прослушивания работала хорошо: шаги Ярроу уловили сразу, Тандри — чуть позже, он шел с другой стороны. Разведчики доложили, что видели, как грайки приблизились к Древней Системе. Подсчитав приблизительно их количество и осмотрев затем Истсайд, убедились, что там тоже есть грайки. Ярроу и Тандри не тронули их и вернулись к Болотному Краю.

— Теперь долго будет тихо, может, несколько часов, а может, и дней, — подвел итог Скинт, — но в конце концов мы что-нибудь услышим. Поскольку мы не можем сидеть здесь без дела, будем заниматься наблюдением и мало-помалу поймем, чем дышат грайки. Мы знаем, что у них хорошая организация и они любят порядок — значит, появятся охрана, патрули и все прочее, но главное — выяснить их обычный распорядок и каждодневные дела, ничем не обнаружив себя. Вопросы есть?

— А если кого-нибудь из нас поймают? — спросил Фидлер, молодой боец, который за последние дни не раз проявлял находчивость и способность действовать самостоятельно. В отряд его рекомендовал сам Скинт.

— Попадетесь — отвечаете сами за себя. Ничего не выдавать. Не ждите, что вам придут на выручку, лучше не попадайтесь.

Все мрачно посмотрели друг на друга. Попасться — наверняка значило умереть.

Лишь через сутки они впервые услышали, как по поверхности ходят кроты. Звуки были громкие, кроты ходили, не опасаясь. Два крота... нет, один задержался, другой ушел.

Тандри пошел посмотреть, что там происходит, и скоро вернулся.

— Самец, крупный, похоже, бестолковый. Прошел всего в нескольких футах от восточного входа и ничего не заметил.

— А другой? — поинтересовался Скинт.

— Только следы. Тоже самец. Направился на юг.

Они молча сидели и слушали, как где-то неподалеку бродит чужой крот.

На рассвете следующего дня Фидлер и Ярроу вышли наверх осмотреть окрестности. Спустя два часа они вернулись. Вид у обоих был слегка виноватый.

— Мы наткнулись на крота-одиночку, — проговорил Ярроу. — Пришлось его прикончить. Он видел нас.

Скинт был очень недоволен.

— Мертвый крот- означает, что есть живые кроты, которые совершили это убийство. Теперь уж ничего не поделаешь, по крайней мере, это напугает их, но, конечно, они будут пытаться найти нас. Мы должны оставаться для них невидимками. Понятно?

Все дружно кивнули; это была самая сплоченная группа последователей Камня, оставшихся в Данктоне.

— Прошло еще всего несколько дней, впереди у нас много дел. Так что с этого момента мы ничего не предпринимаем, не обсудив заранее, не спланировав и не обдумав. Я не хочу сказать, что случилась катастрофа, но мы оказались недостаточно организованными. Вы знаете, в чем наша задача?

Скинт угрюмо оглядел всех.

— Вселить страх, — произнес он. — Да, страх. Сколько я могу припомнить, грайки всегда нагоняли ужас на кротовий мир, и делали это двумя способами. Во-первых, жестокостью, во-вторых, страхом перед Словом. Вот так. А теперь... — Скинт немного помолчал. — Мы заставим их так бояться Данктона, что им не захочется долго здесь оставаться. Будем истреблять грайков поодиночке. Убьем одного или двух. И сделаем так, чтобы это выглядело страшно. Когда придется убивать, убивайте быстро, но чтобы потом это выглядело свирепым убийством. Несколько грайков должны исчезнуть, это заставит их встревожиться. Я знаю. Так уже было в Слопсайде. И вы понимаете, что нам еще предстоит сделать...

— Бэйли? — переспросила Хенбейн. Ее глаза сощурились, а когти жаждали вонзиться в его юную плоть.

— Да,— подтвердил Бэйли.— А сестру мою зовут Старлинг, а другую сестру — Лоррен, а...

— Ну-ну? — промурлыкала Хенбейн.

— Ты не назвала своего имени, — проговорил Бэйли, подходя к ней еще ближе.

Уид моргнул. Крот был жив. Когти Хенбейн немного втянулись. Кротыш был слишком близко от нее, это было неприятно. И тут он...

— Никогда больше не делай этого! — взвизгнула Хенбейн, отшатываясь.

— Я только дотронулся до тебя, — виновато сказал Бэйли. — У тебя такой красивый блестящий мех.

Наступила тишина. Уид опять моргнул. Он вспотел, хотя день вовсе не был жарким. Этот противный юнец все еще был жив.

И вдруг Хенбейн рассмеялась. Да так, словно не смеялась никогда; гвардеец, который прозевал Бэйли, прибежал на поляну и уставился на нее. Хенбейн хохотала почти истерически.

— Почему ты смеешься? — спросил Бэйли.

Смех прекратился так же внезапно, как разразился. Хенбейн увидела гвардейца.

Она сказала Бэйли:

— Стой на месте.

Потом пошла к гвардейцу.

— Ты видел, как проходил этот молодой крот?

— Нет, Глашатай Слова. Я... — запинаясь, начал он.

Хенбейн убила его. А Бэйли смотрел, широко раскрыв глаза, просто смотрел. Смотрел на кровь у нее на когтях. Смотрел на тело гвардейца, лежащее перед ней. Смотрел на прибежавшего на шум второго гвардейца, рыльце которого посерело, а сам он дрожал от страха. Потом и второй был убит.

Тогда Бэйли проговорил:

— Ты мне не нравишься. Я не люблю тебя.

Услышав его слова, Хенбейн в ярости повернулась к Бэйли. Казалось, дикий гнев ее удвоился, утроился, учетверился. Она стала медленно приближаться к Бэйли, а тот отступал, пока не уперся спиной в Камень, громадой возвышающийся над ним.

Глядя на все это, Уид сглотнул.

— И я не думаю, — продолжал Бэйли, — что Камень любит тебя. Он совсем тебя не любит и никогда не будет любить, и, если бы Старлинг была здесь, я знаю, что бы она сказала, точно знаю, она сказала бы, она бы сказала...

На последних словах голос Бэйли задрожал, глаза наполнились слезами, и он перевел взгляд с Хенбейн на убитых ею гвардейцев и опять на Хенбейн. Потом, к несказанному изумлению Уида, Бэйли, дрожащий, но настроенный весьма решительно, вышел из тени великого Камня Данктона и, словно не испытывая ни малейшего страха, двинулся прямо к Хенбейн, повторяя на ходу:

— Старлинг велела бы тебе убираться и никогда, никогда больше не приходить сюда. Уходи! — закричал он и заплакал.

К еще большему удивлению Уида, Хенбейн, покорительница кротовьего мира, дочь Руна, Глашатая Слова, Хенбейн из Верна уставилась на юного крота. Глаза ее были широко раскрыты, челюсти двигались, она протянула лапу, оттолкнула, точнее, приподняла Бэйли и отодвинула его в сторону, потом повернулась, сделала ему знак замолчать — он и так уже достаточно наговорил. Она подняла когти и вонзила их в землю, где только что был Бэйли, а потом стала смотреть на взрытую почву и развороченные листья. Опять подняла когти и снова коснулась земли, но на сей раз мягко, как это сделала бы мать; опустила рыльце и тоже заплакала.

Никто, никто не должен видеть плачущую Хенбейн. А если увидел — он должен умереть. Уид действовал быстро. Он вышел из тени, но Хенбейн даже не обратила на него внимания. Она продолжала рыдать. Ее всхлипывания были такими же яростными, как гнев и ненависть, их страшно было слушать. Это были рыдания детеныша, которому никогда раньше не разрешали плакать, но который в конце концов все же разрыдался.

Уид никого не подпускал близко к поляне. Этот несчастный дурачок Бэйли продолжал хныкать. Больше никого не было.

Потом, когда Хенбейн затихла, Уид сказал:

— Тебе надо отдохнуть, Глашатай Слова. — Его голос звучал почтительно, но властно.

Она кивнула, не глядя на него.

— Он пойдет со мной, — проговорила Хенбейн, имея в виду Бэйли.

— Не пойду, — заявил тот.

Уид схватил его за плечо и прошипел:

— Пойдешь, сопляк, еще как пойдешь!

И перепугавшийся Бэйли сказал:

— Ладно!

И, словно двух кротят, Уид отвел самого могущественного властителя кротовьего мира и другого, до этой минуты самого слабого из всех кротов, — отвел вниз, в ходы Данктона, в нору, где их никто не мог увидеть.

Несколько дней грайки не видели Хенбейн. Ни Сликит, ни даже Рекин, хотя у того было о чем доложить. Хенбейн не видели, но слышали смех и видели юнца по имени Бэйли.

Однако об исчезновении еще одного грайка и о смерти другого Хенбейн следовало поставить в известность. Уид сказал, что он это сделает сам. Может, так оно и было, только Хенбейн не появилась и тогда. И снова этот смех, как будто там, внизу, играют малыши, да еще предупреждение: если Бэйли обнаружат, когда он будет выходить наверх поесть, не трогать его и не причинять вреда.

Снова ропот, Рекин во гневе. Что с Глашатаем Слова? Раздались требования, чтобы она показалась. Уид улыбался.

— А она знает, что происходит? Знает, что в этой жалкой системе продолжаются убийства? Знает, что кротов Данктона, которые отсюда ушли, заметили в других системах? И она играет?

— Она знает, — отвечал Уид.

Хенбейн появилась только через две недели, и рядом с ней был Бэйли. Никто не осмелился сказать ни слова. Хенбейн велела позвать Рекина, Сликит и кое-кого еще.

Она внимательно посмотрела на них и, казалось, задумалась, хотя подумать у нее времени было достаточно.

Первым заговорил Бэйли:

— Пойдем, я покажу тебе Истсайд, где была моя нора.

Начались перешептывания. Хенбейн улыбнулась.

— Я приду, Бэйли, скоро приду. Оставь нас ненадолго. Это было сказано мягко, голосом, какого никто раньше не слышал у Хенбейн. Голосом, который заставлял поверить, что она тоже крот. Бэйли отправился на поверхность.

Хенбейн повернулась к Сликит и проговорила:

— Скажи-ка, где поблизости еще существует эта болезнь — лысуха?

— Она еще есть в Эйвбери, — немедленно ответила Сликит. Знать такие вещи — была ее работа. — А поблизости... Восточный Блейдон, Фрилфорд, немного в Уитхэме. И...

— Да? — голос Хенбейн прозвучал отрывисто и требовательно.

— Я сказала, что она есть в Эйвбери, и это правда, но, кажется, там, кроме нее, появилось кое-что похуже. Съедает крота, разрушает его кожу, ужасно... Говорят, эта болезнь встречается теперь там чаще лысухи. Очень неприятно.

— Хорошо. Теперь слушайте все. Я знаю, что в Данктоне скрываются кроты. Уид говорил мне о новых убийствах. Не думаю, что нам легко удастся их найти. Но не так уж это важно. В такой войне нелегко победить, если вообще возможно. И разрушить такую систему, как эта, нелегко. Разве Верн был когда-нибудь разрушен после того, как его занял Сцирпас, хотя летописцы в течение многих веков и стараются убедить нас в этом? Нет, не был. Но мне пришла в голову мысль...

Хенбейн прищурила глаза и стала говорить тише и медленнее.

— Я хочу, чтобы все подготовили и чтобы кроты, пораженные лысухой и любыми другими болезнями — чем страшнее, тем лучше, — были доставлены в Данктон. Чтобы они все были собраны в Данктоне. Если кроты Данктона ушли из своей системы, мы найдем кротов, которые захотят сюда прийти. Кротов, которым некуда больше деться. Уид, проследи, чтобы все больные, все слабоумные, все кроты-инвалиды из других систем были доставлены сюда, все-все, до единого.

— Сделаю, — ответил Уид, с радостью отмечая, как воля и жестокое коварство возвращаются к Хенбейн.

Она повернулась к Рекину.

— Твоя догадка относительно тоннеля под рекой была правильной. Очаровательный малыш Бэйли подтвердил это. Кроты Данктона воспользовались ходом, и, хотя многие из них погибли, многие уцелели. Итак, вот тебе, Рекин, задача. Кротов Триффана, Спиндла, Комфри, Алдера, Мэйуида и Маррама найти и доставить ко мне, где бы я ни была. Живых. Эти имена мне назвал Бэйли. Всех других кротов Данктона, куда бы они ни ушли и сколько бы времени для этого ни потребовалось, следует найти и убить. Повторяю: найти и убить.

— У нас тоже есть новость: одна их группа движется на восток, — прервал ее Рекин.

— Хорошо.

— Мы выслали вслед за ними боевой отряд.

— Очень хорошо. Однако другие могут ускользнуть. Используй любые средства, какие хочешь, выясни, куда они пошли. Если у Триффана есть голова на плечах, он заставит своих кротов рассеяться. Отлично. Вылови их. Мы разрушим это место, сделав его системой позора, болезней, оскорблением Камню. Ни один крот никогда не захочет быть связанным с ним. Мы навсегда уничтожим кротов, которые здесь жили, и тех, кто называет себя луговыми кротами. С этого момента Данктона больше нет.

Волна возбуждения прокатилась по слушателям. Это была Хенбейн, какой они ее знали раньше. Властная и решительная. Умная. Жестокая. Изобретательная.

— Еще одно, Рекин. Скажи это всем, кто будет искать данктонцев. Когда найдут кротиху по имени Старлинг или кротиху по имени Лоррен, я хочу, чтобы мне об этом сообщили. И под страхом смерти от моих собственных когтей не говорить об этом Бэйли. Никогда. Во всяком случае, — улыбнулась она ужасной улыбкой,— не раньше, чем я разберусь с ними. Так что... запомните их имена: Старлинг, Лоррен.

— Их следует убить? — спросил кто-то.

— О нет, ни в коем случае. Я хочу получить их живыми. По правде говоря, я не меньше хочу видеть этих кротов перед собой, чем хотела бы увидеть Триффана. Придет день, когда кроты, которых я назвала, пожалеют, что они родились. Придет день, когда они отрекутся от Камня, отрекутся от самих себя. Они отрекутся от своих друзей и близких, даже, подозреваю, от братьев и сестер. Найди их. Приведи их.

— Хорошо, Глашатай Слова.

— И еще, Рекин, — добавила Хенбейн. — Я хочу поговорить с тобой о Шибоде.

Рекин кивнул, исполненный благоговения. Вот это действительно Хенбейн. Кротиха, которой он с радостью служит.

— Шибод беспокоит меня, — сказала Хенбейн просто. — Возьми его.

— Возьму, — пообещал Рекин.

После того как все, кроме Уида, ушли, Хенбейн проговорила:

— Ну, Уид, такого ты не ожидал?

— Пожалуй, ожидал, — ответил Уид.

Хенбейн засмеялась, как смеялась рядом с Бэйли.

— У меня появилось желание на некоторое время отправиться домой, в Верн. Мне хочется показать Бэйли Руну. В этом кроте есть кое-что интересное...

— И что это? — с искренним любопытством спросил Уид.

— Простодушие, — ответила Хенбейн. — Вера в Камень и в свою сестру Старлинг, непоколебимая вера. Наверное, Мастеру на старости лет будет интересно найти способ сломить ее.

Уид улыбнулся. Он все понял, и он был рад. Ему тоже хотелось домой. Хотя бы на время.

— Когда мы отправляемся? — спросил он.

— Когда я увижу Данктон, заселенный больными и калеками, которых ты отыщешь.

— А кто будет командовать Данктоном?

— Удивляюсь твоему вопросу, Уид. Ты стареешь. Конечно, гвардейцы, и чем глупее они будут и чем безжалостнее, тем лучше. И потом, когда все калеки поселятся здесь, не оказывайте им никакой поддержки, ничего. Этот Данктон станет местом, которое ни один крот никогда не захочет посетить. И если, как я подозреваю, здесь в укрытии прячутся кроты, которые надеются запугать нас, они сами, мой дорогой Уид, очень скоро постараются убраться отсюда! Но Рекин должен, конечно, позаботиться о том, чтобы коровий тоннель строго охранялся. Если уж крот окажется в новом Данктонском Лесу, он или она живыми его не покинут никогда.

Хенбейн подошла к выходу и выглянула наружу.

— Вот так, — вздохнула она. — Проследи за этим, Уид. А теперь мне надо найти Бэйли. Наверное, ему хочется «поиграть». Я никогда не слышала, Уид, чтобы моя дорогая мамочка Чарлок употребляла это слово! «Поиграть». Совершенно прелестно. Ладно, придет день, придет день... и этот крот действительно будет играть. И его сестра Старлинг будет здесь. Бедняжка. Мерзкая бедняжка. О да, Бэйли поиграет. И Рун будет доволен.

Хенбейн рассмеялась. Смех был горьким, ревнивым, но потом неожиданно стал свирепым.

— Этот Триффан, — проговорила она тихо, прежде чем уйти, — велел передать, чтобы я слушала Безмолвие, если хочу найти его. Безмолвия нет, Уид. Никакого. И никогда не будет.

— Ты скоро? — позвал с поверхности Бэйли.

— Да, Бэйли, иду.

Кривое рыльце Уида сияло и дергалось в разные стороны от обуревавших его мыслей. Лоб наморщился. Хорошо это или плохо — жестоко-игривая Хенбейн? Трудно сказать. Впервые в жизни Уид столкнулся с чем-то непонятным. Что это означало? Пожалуй, пришло время возвратиться в Верн к Руну...

Глава двадцать девятая

В течение нескольких дней после ухода кротов Данктона из своей системы Триффан был настроен двигаться насколько хватит сил быстро. Он не сомневался, что грайки очень скоро бросятся в погоню, и, хотя им придется в поисках переправы через реку идти кружным путем, они будут продвигаться со значительно большей скоростью, чем группы Триффана.

Нескольким надежным кротам Алдера, чей авторитет необыкновенно вырос во время обороны Данктона, была поручена охрана. Все кроты были разбиты на три группы. Первая состояла из молодежи, и вел их Триффан. Во второй шли пожилые кроты и подростки, и руководили ими Комфри и Монди, а в последней, которой командовал Смитхиллз, двигались охрана и опытные бойцы. Такие кроты, как Мэйуид, Хоум и Маррам, шли сами по себе, как хотели, а Спиндл взял на себя обязанность, переходя от одной группы к другой, быть глазами и ушами Триффана и рассказывать ему о положении дел в группах.

Триффана беспокоило многое, например кто-то может умереть, не выдержав трудностей пути. И действительно через две недели опасения начали сбываться: умер старый крот, а на следующий день ушла кротиха, как это иногда делают старики из опасения причинить другим беспокойство, вернее, желая умереть в одиночестве. Каждый имеет право умереть, как он хочет.

Смерть этих уважаемых кротов подействовала на всех удручающе. Кроты стали двигаться медленнее, настроение у них испортилось: ужас, сопровождающий их уход из Данктона, потеря друзей и родных — все это погасило первоначальный порыв энтузиазма, сменившись, неуверенностью в будущем.

Именно тогда Триффан и Алдер, предвидя трудности по защите такой многочисленной и беспомощной группы, решили побыстрее рассредоточить кротов. Сделать это легче в восточных районах, пока еще не занятых грайками. Можно было надеяться, что данктонцы при поддержке местных кротов сумеют, разбившись на маленькие группки, тихо влиться в другие системы, на время там «затеряться». Даже если грайки в дальнейшем будут захватывать новые системы, кротам Данктона, вероятно, удастся скрыть, откуда они родом, покориться грайкам и ждать, когда снова придет их время.

Вопрос состоял в том, когда начать расходиться. Они все еще были на широкой равнине, над которой возвышался Данктонский Лес, и ушли недостаточно далеко от дома, чтобы чувствовать себя в безопасности. Данктонцы пересекли уже предательские болота Отмура, одолели высоты Брилла, приблизились к системе Тэйм... Но все равно им казалось, что пока еще они ушли совсем недалеко.

Вечерами, когда опускался туман и воздух становился влажным, небо на востоке начинало вспыхивать, словно глаза ревущих сов. Триффан понял, что там Вен, а поскольку уровень повышается к востоку, Вен лежит в такой же большой долине, как и их собственная, и лучше всего расходиться у гребня, который отделяет одну долину от другой.

Кроты двигались главным образом в сумерках и ранним утром, избегая глубокой ночи и жарких дневных часов. Они знали, что скоро им придется расстаться, и потому шли молча, готовя себя к предстоящей разлуке.

Мало кто намеревался продолжать путь в одиночку, и кроты начали собираться по двое и по трое; кого-то связывали давние семейные или дружеские отношения, другие познакомились во время пути.

Алдер и Маррам уже наметили себе определенную цель. Когда именно они приняли решение, ни они сами, ни Триффан не знали — и хроники Спиндла ничего не говорят на этот счет. Эти два сильных крота (оба опытные воины, прошедшие обучение у грайков) собирались повернуть обратно, на запад, и проделать путь в далекий Шибод, который мало кому по силам. Если сведения Маррама верны, Шибод, должно быть, единственная система из Семи Древних, не павшая под ударами грайков, и теперь, когда Данктон взят, Хенбейн, несомненно, постарается ликвидировать это упущение. А раз так, то Шибод, очевидно, будет рад принять таких кротов, как Алдер и Маррам, и захочет узнать о событиях в Данктоне.

— Я бы сам с вами пошел, — с искренним сожалением говорил Триффан, — но мой путь лежит на восток, в Вен. Однако ты, Алдер, лучше всех подходишь для такого опасного предприятия. Ты уже проделал вместе со мной далекий путь, ты знаешь наши дороги. Придешь в Шибод, познакомишься с кротами и поможешь им воевать против грайков.

— Я принесу кротам Шибода вести из Данктона! И пойду особенно охотно, потому что со мной Маррам, — заявил Алдер.

Триффан поведал им все, что мог припомнить из рассказов родителей о Шибоде.

Однако они договорились, что Алдер и Маррам проводят Триффана и остальных до места расставания, их сила и мужество могут понадобиться, если на кротов Данктона нападут прежде, чем они достигнут гребня.

И у других кротов появились свои планы. Смитхиллз, например, решил пойти на север и остаться в пределах досягаемости Роллрайта, чтобы легче было встретить там Скинта в Самую Долгую Ночь, если Триффан со своим отрядом не вернется к этому времени из Вена. Смитхиллз уже сейчас скучал без Скинта и не испытывал желания уходить далеко от Данктона.

Триффан много размышлял, кого взять с собой. Сначала он думал пойти с группой примерно из семи кротов, где обязательно будет Смитхиллз. Намерения Смитхиллза все меняли, и Триффан решил отправиться в путь только со Спиндлом, прихватив с собой разве что еще какого-нибудь одного крота.

Но кого? Комфри слишком стар, да и Монди обязательно захочет идти с ним, а двое стариков будут обузой в опасном путешествии в Вен. Действительно, Комфри уже сейчас давал повод для беспокойства: он легко уставал и не мог идти быстро и долго, часто останавливался.

Триффан подумывал взять с собой одного из бойцов Алдера. Это будет дисциплинированный и хорошо тренированный спутник, на которого можно положиться в случае неожиданных трудностей. А в том, что впереди его ожидают трудности, Триффан не сомневался.

Однако Триффан продолжал колебаться. Кого бы он ни выбрал, этот крот окажется вовлеченным в опасное дело, какое мало кому выпадало на долю, ему потребуется нечто большее, чем храбрость, терпение и ум. Триффану нужен был крот, привыкший к риску, способный выжить.

Крот, который мог выжить и выживет. Таким был Мэйуид. Забавный Мэйуид, которого Триффан научился уважать и полюбил, его странные манеры, хоть и раздражали иногда, чаще заставляли смеяться и доставляли удовольствие.

После обвала тоннеля под рекой Мэйуид очень изменился. Он ушел в себя, стал молчалив и хмур, перестал щебетать, как прежде. В эти дни он не отпускал от себя Старлинг и Лоррен. После роковой ночи, когда они потеряли своего брата Бэйли и их мать Раш тоже пропала, они цеплялись за Мэйуида, словно он был их отцом, и не желали расстаться с ним даже на короткое время. Хоум тоже входил в их группу, и, если можно было говорить о каком-то предпочтении, Хоум заботился о Лоррен, а Мэйуид — о Старлинг.

Бывали моменты, когда Мэйуиду и Хоуму приходилось отлучаться, так как Мэйуид лучше всех находил дорогу и любил обследовать местность. Старлинг горько жаловалась, что ей не разрешают участвовать в разведке, но Лоррен и она были слишком молоды, и Мэйуид на это время отдавал обеих под опеку Смитхиллза, который с солдатской простотой давал им уроки боевого искусства.

— Вам придется сражаться, когда повзрослеете, — говорил он весело, — так что учитесь получать от этого удовольствие.

Старлинг вначале эти уроки не слишком нравились, но вскоре она обнаружила, что учиться стоило, потому что другие юнцы начали ее слушаться, она стала для них таким же авторитетом, как Монди для стариков.

— Она природный вожак,— заметил как-то Триффан в разговоре со Спиндлом и Комфри. — Если у нас будут такие кроты, как Старлинг, наша система выживет. Только... они с Лоррен так привыкли к Мэйуиду, что ни за что не захотят с ним расстаться, и, как бы нам ни хотелось, мы не сможем взять с собой Мэйуида в Вен. Не вести же за собой стайку юнцов!

Все-таки Триффан наблюдал за Мэйуидом и его компанией, с радостью отмечал, как Старлинг с каждым днем делается взрослее и разумнее, и задумывался, не с ними ли ему пуститься в свой трудный поход.

Так они и шли — постоянно начеку, оглядываясь, строя планы на месяцы и годы вперед, испытывая -страх перед пылающим ночным небом Вена, которое становилось ярче с каждой пройденной милей. Так они и шли. День за днем, неделя за неделей. Май сменился июнем.

И вот в середине июня на окраине Тэймской системы появились грайки. Их заметили не часовые, не Мэйуид, а молчун Хоум.

— Грайки. Двое. Беседовали. Идут. Еще, еще, еще, — проговорил он и, устав от такой длинной речи, привалился к стенке хода.

— Когда? — спросил Спиндл.

— Два дня,— ответил Хоум.— Не один, не три, а два. Их очень много, целая армия. Понятно?

— О да! Полезнейший Хоум, да-да! — в возбуждении воскликнул Мэйуид, пришедший в откровенный восторг от того, что его ученик проявил такую ловкость, сам, в одиночку, обнаружив грайков. Мэйуид явно воспрянул духом, подавленное настроение испарилось. — Блестящий Хоум, умница Хоум, ведь он таков, не правда ли, победоносный Триффан?

Два дня тому назад. Но видели ли грайки кротов Данктона? Похоже, что так. Кротиха, которая ушла умирать, говорила с каким-то кротом, а тот еще с другим. Новости распространялись. Грайки знали. Да, знали достаточно хорошо.

Для Триффана и кротов посильнее теперь появилась задача заставить медленно идущих выдерживать более быстрый и равномерный темп. Комфри хотел вместе с другими стариками спрятаться где-нибудь тут, чтобы не задерживать остальных. Однако никто из молодежи на это не согласился.

Если сведения Хоума были верны, то у кротов Данктона есть пять-шесть дней, пока их догонят. Триффан полагал, что они успеют добраться до гребня и там решат, как лучше расходиться.

Странное дело, но настроение кротов улучшилось. Этому способствовало и то, что глинистый подъем сменился меловой почвой. Ходы, которые они здесь нашли, были старыми и удобными, земля легкой, дышалось хорошо, так что все, кроме Хоума, который любил болото, почувствовали себя увереннее. Самым счастливым был Спиндл — он вырос на такой земле, знал ее особенности, знал цветы, которые на ней росли.

— Смотри! — позвал он как-то Триффана. — Смотри!

Там,; впереди, в траве при первых лучах утреннего солнца, упавших на блестящие крылья просыпающихся грачей и на сверкающие листья буков, виднелись два колокольчика, которые кивали высокому небу нежными бледно-голубыми головками.

— Я не видел их с детства, такие цветы росли между великими Камнями у Семи Холмов.

— Не такой уж ты старый, Спиндл, — заметил Триффан.

— Но и не молодой, — отозвался Спиндл. — Как и ты, и даже Мэйуид. Нам всем надо поторопиться жить, пока еще есть силы.

— Силы-то пока есть...— проговорил Триффан, глубоко вздохнув. — Здесь хорошие места, чувствуешь себя в безопасности, и где-то поблизости Камни... недалеко, совсем недалеко.

Ощущение Камня подтвердил Комфри. Когда Триффан отстал, чтобы пойти вместе с братом, Комфри сказал:

— Т-т-триффан, ты чувствуешь? Ч-ч-чувствуешь?

— Камень?

— Я чувствую, а Монди — нет.

— Он всегда чувствует Камни, этот Комфри, — проворчала Монди. — Утверждает, будто за каждым углом есть Камень, если только крот знает, куда смотреть.

— Есть! — произнес Комфри, и это прозвучало по-детски упрямо.

Комфри шел, пошатываясь, он ужасно постарел за последние недели. Глаза поблекли, он то и дело оглядывался, как потерянный.

— Я хочу умереть возле Камня, — прошептал Комфри, обращаясь скорее к себе самому, чем к другим.

— Не надо умирать, Комфри! — вскричала Монди с дрожью в голосе, бросив на Триффана беспомощный взгляд.

— Я не умру, пока не увижу, что мои кроты в безопасности, — сказал Комфри и в доказательство своих слов обогнал обоих.

Триффан, глядя на брата, заметил, что мех его стал седым и редким, походка неустойчивой, бока запали. Зато его постоянно окружала молодежь, сильные кроты, чей мех был густым, а дух бодрым. Они инстинктивно тянулись к Комфри, разговаривали с ним, поддерживали его и помогали ему передвигаться.

— Вам с Комфри надо было иметь детей, Монди, — проговорил Триффан.

— Их много, много, Триффан... ты можешь увидеть наших детей и там, и тут. — Монди протянула лапу и дотронулась до юнца, оказавшегося поблизости. — Важнее воспитать детей, чем родить, гораздо важнее. Комфри был самым лучшим отцом, какого только могла пожелать система, когда вы с Босвеллом ушли после чумы. Никто не забудет, как он учил слушать Камень.

— И тебя никто не забудет, Монди.

— Ну, может, и нет. Может, и нет, — вздохнула она. Потом внезапно покачнулась и почти упала. Триффан остановился и придержал внезапно ослабевшую кротиху.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он.

— Не говори ему, — прошептала Монди, — не надо пугаться из-за меня...

Триффану показалось, что мир, который он любит, зашатался, когда покачнулась Монди, и планы, которые он строил, рушатся. Он остановил группу и настоял, чтобы все отдохнули.

Этот день, когда устроили передышку, был жарким, и юнцы собрались вокруг старого Комфри, а он рассказывал им сказку — легенду, как он ее назвал, — о кротихе, жившей очень-очень давно. Ее звали Ребекка, и он, Комфри, любил ее больше всех в жизни, за исключением еще одной.

— А кто она? — спросила Лоррен.

— Он не скажет, глупышка, — заявила Старлинг, — но догадаться легко!

Что она и сделала, причем очень точно, показав глазами на противоположный уголок норы, где дремала старая кротиха; Монди дышала немного затрудненно, но сохраняла покойное, умиротворенное выражение.

— Монди! — прошептала Лоррен. — Он имел в виду Монди?

— Да, — кивнула Старлинг. — Думаю, что так.

Триффан смотрел, как Комфри, закончив свой рассказ и отправив молодежь спать в дальние уголки временного убежища, подошел к Монди, погладил по спине и принес ей червяка, хотя, похоже, она была не в силах есть. Потом Комфри устроился рядом с ней, и оба старика, положив рыльца на вытянутые лапы, заснули, как и находившаяся поблизости молодежь.

Этим же вечером, всего после часа-двух марша, несмотря на опасность промедления, Триффан еще раз объявил передышку, потому что Монди и еще два пожилых крота сильно ослабели. Чуть позже Монди захотела выбраться на поверхность и попросила, чтобы сопровождали ее только Комфри и Триффан.

На землю спустились сумерки, и на востоке ярко горели огни Вена, а на западе, где садилось солнце, они увидели, или им показалось, что они увидели, Данктонский Лес, вздымавшийся над пустошью Отмура.

— Дорогой мой, я так устала, — мягко проговорила Монди, и Комфри, не сказав ни слова, подошел к ней еще ближе.— Ты тоже выглядишь утомленным,— добавила она, слегка подталкивая его. — Но ты доведешь их до безопасного места, правда? — И когда Комфри кивнул, она снова оперлась об его бок и стала смотреть в сторону Данктона. Потом Монди незаметно погрузилась в сон. А потом сон медленно перешел в... Комфри беспомощно взглянул на Триффана, он чуть не плакал. Триффан подошел, посмотрел на Монди и нежно дотронулся до нее. Она не проснулась, а только, казалось, приникла ближе к Комфри, из глаз которого потекли слезы.

Когда бок Монди, которым она прижималась к Комфри, похолодел, тот понял, что ее больше нет. Оставить Данктон означало для нее конец, но она ушла, чтобы быть рядом с Комфри, и хотела, пока могла, не покидать тех, кто ей был дорог.

Когда наступил рассвет и на востоке взошло солнце, они оставили ее. Но Комфри решил повернуть Монди головой на запад, в сторону Данктона, потому что ее последним желанием было увидеть, как солнечный свет заливает любимые склоны и деревья. Комфри постоял, Триффан рядом, а потом они двинулись на восток.

— Впереди есть К-камень, — произнес Комфри. — Недалеко. День или д-два пути. Я хочу дойти т-туда, Триффан.

— Дойдешь, Комфри, и дойдешь гораздо дальше.

— Камень всегда там, куда кроту обязательно нужно дойти, — отозвался Комфри.

Полтора дня спустя, приятным ранним вечером, когда дул легкий ветерок, высоко в синем небе плыли белые облака, и все вокруг было наполнено звенящими летними звуками, к Триффану подошел Алдер и еще один боец.

— Грайки? — спросил Триффан.

Они кивнули.

— Всего в половине дня пути, а может, и меньше, — проговорил боец. — Со стороны Тэйма.

— Много?

— Слишком много, — сказал Алдер.

— Значит, нужно спешить, — решил Триффан. — Впереди есть Камень. Всего несколько часов ходу. А за ним, мне кажется, гребень этого холма, дальше начинается спуск, там мы и разойдемся, как договорились.

— Все слишком устали и не могут идти быстро, — проговорил Алдер.

— Если не поторопятся, погибнут, — возразил Триффан. — Зови бойцов, Алдер, быстро собери свою группу, а я скажу остальным.

По ходам среди кротов прошелестело: скорей-скорей, грайки близко, могут быть здесь к ночи. Опасно. Торопитесь, тогда можем спастись. Триффан говорит...

Да будут они все благословенны! Был среди них крот, который вел их последние несколько миль до спасения, — это был старый Комфри. Спокойно, решительно, ни разу не пожаловавшись, он нашел в себе силы уверенно идти вперед, своей неукротимой волей вдохновляя других кротов, молодых и стариков, заставляя их превозмочь страх и усталость. Последние мили они шли по лугу, а потом по овечьему выгону, пробрались под оградами, через боярышник. Но вот почва стала выравниваться, они стали двигаться еще быстрее, и каждый, насколько он был способен, мог почувствовать присутствие Камня впереди. О да, Комфри ужасно устал, но вот он, Камень, теперь уже недалеко, и все кроты собрались вокруг него. Камень, к которому он шел всю свою жизнь.

— Почему моя М-монди опередила меня! — шептал Комфри, а вечернее солнце заливало сиянием все вокруг, и казалось, глаза старого крота сверкали радостью и любовью.

— Она здесь, Триффан, в Безмолвии возле Камня. Она здесь!

Другие отстали, а Триффан помог Комфри одолеть последние несколько ярдов до одинокого Камня, который стоял на вершине гребня, куда они так долго и упорно взбирались. Камень был освещен теплым меркнущим светом и словно излучал надежду для всех кротов, приближавшихся к нему.

Кроты Данктонского Леса, все, кто уцелел, добрались до высот Чолтерна и смотрели на восток, откуда надвигалась ночь. Когда стало совсем темно, небо засветилось ярким рассеянным светом, оранжевым и желтым... а долина, где начинался Вен, замигала тысячью, может быть, даже миллионом чужих глаз — там, далеко впереди, один огонек, другой, огоньки странные и таинственные, глаза ревущих сов и двуногих, огни опасности...

— Отсюда все выглядит очень красиво и вовсе не опасно, — прошептал Комфри, когда они с Триффаном устроились рядом с Камнем. — Я даже хотел бы пойти с вами.

— Комфри...

Но Комфри положил лапу Триффану на плечо, как будто оперся на него, и эта лапа была слабой и дрожала от старости, как будто старость одолевала Комфри все быстрей, и усталость тоже, и у него не было больше сил спорить с Триффаном о том, чего хочет Камень. Комфри знал, чего он хочет, он слышал, зов Камня был чистым, как воздух в эту ночь, и красивым, как огни, если только крот вообще умеет смотреть и слушать. Это был свет, более прекрасный, чем на небе, и он все настойчивее призывал в Безмолвие.

— Передай детям...— прошептал Комфри; говорить громче он уже не мог. Его бок задрожал, когда Триффан прижался к брату, желая согреть его, так как Комфри было очень холодно...— Передай им, чтобы были мужественны и чтобы хранили в памяти все, что могут, о системе, в которой жили, ведь однажды...

— Да, Комфри?

— Ты передашь им?

— Я думаю, ты сам скажешь им, Комфри, — проговорил Триффан. Несмотря на темень, молодые кроты стали подходить и устраиваться вокруг них обоих, а древний Камень высился надо всеми, и небо так странно светилось впереди.

— Да. Хорошо. Просто пусть помнят, что говорила нам Ребекка. Ты помнишь... кроту необходима любовь, большая любовь, и мы в Данктоне старались научиться любить. Мы делали это, рассказывая истории, прикасаясь друг к другу, но больше всего через Камень, именно так можно приобщиться любви, если у крота есть мужество и его научили, как это делать. Это не трудно, Тр-триффан, Ребекка научила меня как. Она любила меня. А когда я стал стар, Монди тоже любила меня. Ты знаешь, а может, и не знаешь... да нет, знаешь, ведь ты Триффан, правда же?.. Ты знаешь, Ребекка не была моей матерью, ею была Ру, но она отдала меня Ребекке, и Меккинс... расскажи им. Передай, чтобы в один прекрасный день они вернулись, потому что они там родились, а крот никогда не должен забывать, где он родился, это важно для него самого. А если они не смогут вернуться, пусть передадут своим детям, пусть слагают сказания о системе, куда их дети могут вернуться, и гордиться ею, и коснуться камня, который я любил, и мой отец Брекен. Я соскучился по нему, Триффан, и я соскучился по Ребекке, но больше всего я соскучился по Монди. Ждет ли она меня, Триффан, по ту сторону Безмолвия, чтобы я присоединился к ней и чтобы мы пустились в путь вместе? Ждет ли? Передай им, что они не добьются добра, если будут ходить по кругу, передай, чтобы шли вперед. Им придется научиться, верно?.. Покажи им, Триффан, как показали нам. Сделай это.

— Я постараюсь...— прошептал Триффан.

...И тут наступило Безмолвие, на небе сиял яркий свет, а сзади, где находился Данктон, была темнота, и многие подошли и прикоснулись к старому Комфри, а он посмотрел в глаза каждому с любовью. Потом подошла Лоррен. А самой последней — Старлинг.

— Я тебя очень люблю, Старлинг, — прошептал Комфри.

— И Бэйли тоже, скажи это, пожалуйста, — попросила она.

— Да, — прошептал Комфри.

— Бэйли, — произнесла Старлинг.

— Б-бэйли, — с трудом выговорил Комфри. Больше говорить он не мог.

Потом спустилась глубокая тьма. Еще какое-то время они будут в безопасности. Молодые кроты устроились вокруг и заснули, а взрослые охраняли их.

До рассвета было еще далеко, когда замерзший Триффан зашевелился.

Прижавшийся к его боку Комфри, теплый, худой, вздохнул и произнес:

— Я хочу видеть, как вы уйдете, Триффан. Внизу вы будете в безопасности. Я хочу, чтобы вы все отправились в надежное место... и оставили меня здесь.— Выражение глаз Комфри не допускало возражений.

Кроты понемногу задвигались, поднялись и, предводительствуемые Смитхиллзом и Мэйуидом, поодиночке покинули Камень и стали спускаться по крутому склону, чтобы внизу снова собраться вместе, последний раз, а потом разбрестись в разные стороны.

Старый Комфри смотрел, как они уходят. Когда возле него остался только Триффан, Комфри устало пошевелился и проговорил:

— И-и-иди, Триффан, ты им нужен, и они будут любить тебя, как мы любили.

Триффан в последний раз дотронулся до брата и двинулся вслед за всеми — вниз, в сторону рассвета. Он не видел, куда ступают его лапы, слезы застилали ему глаза — он оплакивал всех, кто был ему дорог. А впереди был далекий Вен, где вот уже много веков не бывал никто из кротов. И Триффану было страшно.

Однако, спускаясь с откоса, он принял наконец решение, с кем отправиться в этот трудный путь. Спиндл — раз, Мэйуид — два: он будет находить дорогу, помогать им, смешить их. А третьей будет Старлинг, смышленая девчонка, будущее. Мэйуид без нее все равно не пойдет, только вместе с ней. Ну что ж, она самая толковая среди своего поколения, и Камень защитит ее на пути в Вен и при выходе оттуда! Да, они пойдут вчетвером.

Позже, когда Триффан спустился к подножью откоса, где начиналась ровная долина, его в последний раз обступили кроты. Наступил момент расставания. Кое-кто собирался на север, кое-кто — на юг, и только они, четверо, на восток, в сторону Вена.

Один юный крот спросил:

— Скажи, пожалуйста, мой господин, что это был за Камень, возле которого мы оставили Комфри?

— Это Камень Комфри, единственный Камень во всем кротовьем мире, названный именем определенного крота,— ответил Триффан. Вот так просто это место получило свое название.

— А почему? — спросила Старлинг.

— Чтобы Комфри не был забыт.

— Я не забуду его, — заявила Старлинг. — И Лоррен не забудет. — Она немного подумала и добавила: — И Бэйли тоже, когда я расскажу ему!

— Ты уверена, что он жив, Старлинг?

— Бэйли — мой брат, так что он должен быть жив, — ответила Старлинг.

— Камень Комфри, — прошептал кто-то из молодых кротов, подняв глаза на далекий теперь гребень, с которого они так быстро спустились.

— Да, — проговорил Триффан. — Запомните это место! Я думаю, придет день, даже если это случится не скоро, и здесь произойдет нечто, о чем кротовий мир никогда не забудет. Запомните этот Камень! Расскажите о нем своим потомкам!

Лучи восходящего солнца коснулись склона высокого откоса, а на самый его гребень, туда, где стоял Камень, солнце бросило пучок света такой яркости, что у кротов перехватило дыхание.

— Неужели мы были там? — с благоговейным трепетом спросила Лоррен.

— Конечно, оттуда мы и спустились, — ответила Старлинг.

— Смотрите, — прошептал Триффан, — это Камень Комфри. Крот, который сумеет добраться до него, коснуться его, наверняка в один прекрасный день найдет дорогу домой... А теперь идите, как договорились. Идите скрытно, осторожно, выбирайте дорогу аккуратно, идите с теми, кого вы знаете, кому верите, идите...

И кроты двинулись в путь. Кто-то, прощаясь, прикасался друг к другу, кто-то говорил добрые слова. Лоррен пошла с Хоумом, теперь она стала старше и могла расстаться со своей сестрой Старлинг, пришло время разлуки с родными. Потом ушли Алдер с Маррамом, сильные, решительные. И добрый Смитхиллз, с неохотой покидавший друзей, не перестававший твердить, что они опять скоро встретятся в Роллрайте и Скинт расскажет им про свои подвиги...

И вот остались только Триффан, Спиндл, которого очень растрогало прощание с друзьями, Старлинг, вся в слезах, но изо всех сил старавшаяся выглядеть бодро, и Мэйуид, не отходивший от нее ни на шаг, — четверка кротов, направлявшаяся на восток.

— Пошли! — произнес Триффан.

— Благородный Триффан, и блестящий Спиндл, и юная отважная дама Старлинг, Мэйуид считает для себя великой честью ваше общество, Мэйуид обещает, что он не даст вам заблудиться! — воскликнул Мэйуид.

— Пошли! — повторил Триффан.

Спиндл улыбнулся, а сердце Старлинг встрепенулось от возбуждения. Она старалась казаться взрослой, что ей почти удавалось.

Мэйуид бежал позади всех, по обыкновению оглядываясь по сторонам, потому что крот должен запоминать, откуда пришел, если ему предстоит отыскивать дорогу обратно. Так, пробираясь один за другим между деревьями, они и ушли, направляясь в центральные районы, в глубь Вена.

Тем временем всех кротов Данктона, исчезавших в уходящих вдаль долинах, охранял сверху мудрый любящий крот, лежавший совсем тихо под лучами заливавшего его света, более прекрасного, чем свет солнца.

Гораздо позже, когда стало совсем светло, гвардейцы-грайки, пыхтя и отдуваясь, взобрались вверх по длинному массивному склону и вместо толпы кротов, которую надеялись найти, нашли лишь одного, уже остывшего, тихо лежащего рядом с большим Камнем.

— Поднимите его, — грубо скомандовал вожак. — Подвесьте его, чтобы остальные увидели.

На востоке ослепительно сияло солнце, и его лучи окутывали Камень плотной пеленой, блестящей и жаркой, так что грайки отступили. Никто из них, ни один, не осмелился подойти и прикоснуться к старому кроту, который лежал под защитой Камня.

Тогда вожак, сильный грайк, участник многих боевых кампаний, приблизился к кроту. Солнечный свет был таким ярким, что грайк почти ничего не видел. Но когда он дотронулся до крота, — о чудо, он не смог его даже пошевелить, все звуки исчезли, и на него опустилось пугающее Безмолвие.

Вожак с проклятиями отшатнулся, сказал «Ну и наплевать» и приказал отдыхать. Они найдут живых кротов и тогда сделают то, что велела Хенбейн, — убьют их. Никто не должен уцелеть, кроме тех, кого она назвала.

— Да, да! — закричали грайки, стараясь поддержать свой упавший дух. Однако их крики казались слабым шепотом, растворяющимся в небе, в которое устремлялся этот Камень, защищавший всех, кого любил.

Глава тридцатая

Это лето в Данктонском Лесу было очень напряженным. Постоянно кто-то приходил, кто-то уходил — грайки, предводительствуемые Хенбейн из Верна, превратили Данктон во временный центр своих действий.

Давно уже Хенбейн не чувствовала себя столь хорошо, а Уид не наблюдал ее в таком прекрасном настроении: казалось, окончательная победа над кротами Камня в Данктоне воскресила в Хенбейн боевой дух и энергию, отличавшие ее много лет назад, когда она только покинула Верн и Руна, и которые потом понемногу растеряла во время походов на юг, насаждая повсюду законы Слова.

Когда поутихло раздражение и оскорбленное самолюбие, сопровождавшие вступление в Данктонский Лес, Хенбейн снова стала действовать целеустремленно и решительно, подводя свою длительную боевую кампанию к заключительному триумфу, отдавая приказ за приказом, целью которых было окончательное порабощение всего кротовьего мира и преобразование его по законам Слова. Операция, направленная против ушедших из Данктона кротов, прошла даже успешнее, чем можно было ожидать. Путь их проследили до Камня на западе Вена. Оттуда кроты попытались бежать на север и на юг, за ними гнались и многих поймали. Всех, кого поймали, убили, предварительно заставив их говорить.

Крот Триффан и с ним несколько других, личности незначительные, отправились на восток, и кроты Рекина их не отыскали. Но теперь это было несущественно. Рекин проявил непривычное для прямодушного крота коварство и пустил слух, будто Триффана нашли, но он обменял свою жизнь на сведения о местонахождении кротов Данктона. Гвардейцы Рекина говорили всем, с кем сталкивались, что великий Триффан, спасая свою шкуру, предал свою систему и своих последователей.

Рекин был не так глуп, чтобы заявить, что Триффан убит, ведь всегда оставалась возможность, что тот объявится, хоть это и казалось маловероятным: Триффан ушел к центру Вена, и грайки, попытавшиеся идти по его следам, докладывали, что двигаться вперед им было необыкновенно трудно. Не верилось, что кроты смогли проникнуть глубоко в Вен и остаться в живых. Ревущие совы, двуногие, дым, бетон, затопляемые водой ходы, крысы... грайки едва унесли оттуда ноги. Ни один крот не может выжить в Вене, говорили они.

Рекин не был столь уверен. Как ни выгодно было ему поддерживать молву о том, что Триффан мертв, он удержался, поборол искушение и вместо этого сеял слухи о предательстве Триффана. Рекин понимал, что не всех кротов Данктона удастся поймать, а значит, уцелевшие услышат эти толки и впадут в уныние.

Если же кроты сдадутся и согласятся искупить свою вину, объявили грайки, быть может, им сохранят жизнь. Еще одна ложь. Кое-кто сдался, надеясь, что сможет приспособиться к жизни в системах, управляемых грайками, что в будущем произойдут перемены и Данктон опять станет доступен для них. Тщетные надежды: этих кротов допрашивали и убивали. Однако об этом грайки молчали.

Итак, по утверждению Рекина, к концу августа кроты Данктона как жизнеспособная сила были ликвидированы, и, когда Рекин вернулся, Хенбейн выразила ему свое удовлетворение.

— Мне жаль, конечно, что ты не нашел Триффана и других, кого я назвала, но, несмотря на это, твои гвардейцы хорошо поработали.

Рекин мрачно улыбнулся.

— Я довольна, — проговорила Хенбейн.

— Мне подумалось, что теперь ты, наверное, покинешь Данктон, Глашатай Слова, — отозвался Рекин, — потому что твоя мудрость и твое руководство, несомненно, нужны в Бакленде.

— Возможно, — вздохнула Хенбейн, наслаждаясь почтением, прозвучавшим в голосе Рекина, и сделав вид, что ей требуется его совет и поддержка. Такова была ее манера — заставить кротов подумать, будто она нуждается в них. Устоять было трудно, но Рекин слишком давно знал Хенбейн, и ее уловки на него не действовали. Взгляд воина был по-прежнему почтителен, но холоден.

— Мы скучали без тебя, — солгала Хенбейн. — Принято много решений и многое сделано для будущего, так что положение Бакленда как центра южного кротовьего мира сейчас совершенно твердо.

— Кто там теперь главная? — спросил Рекин. Его голос выдавал отвращение, которое он испытывал к элдрен. Хенбейн улыбнулась. Это было очень умно — посадить во главе систем элдрен, а армии грайков отдать под командование таких кротов, как Рекин, при том, что сама она, Хенбейн, управляла и теми и другими. Хенбейн устраивало, что элдрен и воины-грайки не любили друг друга. А больше всего она радовалась, что и те и другие терпеть не могли сидим. В такой атмосфере недоверия Глашатаю Слова легче было, как некогда учил Рун, удерживать за собой контроль и сохранять абсолютную власть.

— Элдрен Бик управляет Баклендом. Она делает это отлично.

— Бик? Но она молода, — удивился Рекин.

— Я тоже была молода. И ты был молод. Молодость умеет быть безжалостной, а именно это необходимо элдрен. Бик справится. Ведь она поставляет тебе достаточное число гвардейцев, не правда ли?

— Да,— согласился Рекин. Гвардейцев и соглядатаев. Сидим, вероятно, тоже, хотя о них Бик, скорее всего, не знает. У Рекина были свои методы выслеживать шпионов и доносчиков, и, хотя он никогда не произнес по этому поводу ни слова, с такими кротами, засланными к нему, без сомнения, по приказу Хенбейн, то и дело происходили несчастные случаи, подстроенные Рекином. Хенбейн знала об этом, Рекин знал о том, что она знает, Уид знал, элдрен подозревали. Это была игра, в которую они играли, никогда не говоря о ее правилах. — О да, — повторил Рекин, — гвардейцев достаточно, хотя они не чета грайкам старой школы, которых мы воспитывали. Нам потребуется их еще больше, и придется мириться с полукровками, рожденными от семени грайков, помещенного в утробу южанок. Нам нужны здоровые, сильные гвардейцы, хорошо вышколенные элдрен, верные Слову, отрицающие Камень. — Помолчав, он добавил с необычным для него ностальгическим выражением: — И все же это не грайки старой выучки из Верна, Глашатай Слова.

Хенбейн улыбалась. Ей нравилось, когда у кротов развязывались языки.

— Да, все мы соскучились по северу, Рекин, все-все.

— Я рад, что нужно идти завоевывать Шибод, Глашатай Слова. Хорошо, когда можно предложить гвардейцам кое-что большее, чем обязанности охранников. Многие рвутся туда, да и таким образом их легче держать в руках. Теперь мы скоро возьмем Шибод.

— Да, так я слышала. Это хорошо. Мне бы хотелось покончить с этим, прежде чем... — Она не договорила.

— Прежде чем что? — переспросил Рекин и пошевелился, слегка расслабив стойку. Его тело было еще очень крепким, но в последнее время прибавилось морщин, и он постоянно хмурился — болел старый шрам на носу.

— Просто прежде чем, — проговорил из тени Уид. — Прежде чем одно, прежде чем другое.

— А! — произнес Рекин, понимая, что проявил излишнее любопытство. Рекин изо всех сил старался сохранять бесстрастное выражение. Он даже не знал, что Уид тоже здесь.

— Значит, все хорошо. Все в порядке. Все решено, — проговорила Хенбейн.

Рекин неожиданно почувствовал себя неспокойно и насторожился. Все в порядке — что в порядке? Все решено — что решено? Все хорошо, слишком хорошо? Ему было тревожно.

— Ты отправишься в Шибод? — мягко спросила Хенбейн.

Отправляться ли ему? Или не надо? Рекин чувствовал себя беспомощным без своих лучших гвардейцев, а они под предводительством Гиннелла, крота, которого он сам обучил и которому доверял, были уже в Шибоде или на пути туда.

— Я колебался, идти ли мне, не зная, каково твое желание, Глашатай Слова.

Хенбейн прищурилась. Из своего укрытия за ними бесстрастно наблюдал Уид. Рекин ждал, всматриваясь и вслушиваясь. Он нервничал.

— Иди, Рекин. Это скорее мой совет, чем приказ. Может случиться, что Шибод будет труднее взять, чем мы себе представляем. Там понадобится твой опыт. А когда все будет закончено, возвращайся в Бакленд.

— Ты будешь там к этому времени?

Хенбейн пожала плечами.

— Если буду, мы с тобой встретимся и поговорим. Если нет, мне бы хотелось иметь в Бакленде того, кому я могла бы доверять.

— А Бик?

— Бик там уже не будет.

— А! — пробормотал Рекин, ничего не поняв.— Значит, я иду в Шибод. И возвращаюсь в Бакленд.

— И побыстрее, Рекин. Будь стремителен и беспощаден. Мне не нравится вызывающее неповиновение этой системы. Шибод — последняя из семи, самая последняя. Когда ты возьмешь ее и подчинишь себе, пошли гонца в Верн. Пусть в Верне узнают. Верн должен узнать.

«Ага. Так. Хенбейн собирается в Верн. Похоже, так. Тогда лучше уж быть в Шибоде со своими верными гвардейцами», — решил Рекин.

— Сделай это, — прошептала Хенбейн и снова вздохнула. — А теперь я устала...

Рекин ушел, бросив на прощание взгляд на Уида. После его ухода Хенбейн повернулась к Уйду.

— Мне хочется получить весточку от Руна, Уид, хочется узнать о нем.

— Теперь уже скоро, Хенбейн. Я уверен, скоро получишь. К Руну послан гонец.

— Хорошо. Хорошо. Шибод — последняя цель. Рекин справится с этой задачей прекрасно. А ты веришь Рекину? Крота, который жаждет отдыха и мечтает о доме, следует заменить. Я хочу уйти еще до конца сентября. Я обещала, что мы уйдем.

И она удалилась. Уид остался один. Он не шевелился. Он думал. «Я обещала, < что мы уйдем». Уид мрачно ухмыльнулся. О да, он отправил послание Руну, но оно не заключало в себе вопросов. Это был совет. «Вели ей возвращаться, — говорилось в нем. — Время пришло». Уид знал, что хорошее настроение Хенбейн вызвано не только ее намерением вскоре вернуться в Верн, причем гораздо раньше, чем Рекин придет из далекого Шибода.

Не только перспектива возвращения радовала ее. Еще и присутствие Бэйли, которого все больше начинали ненавидеть грайки, находившиеся в Данктоне, включая самого Уида. Не в обыкновении Уида было любить или не любить кого-либо; он, как учил его Рун, просто давал оценку тому или другому. Жалкий Бэйли радовал ее! Уид же рассматривал крота Бэйли как повод для тревоги, потому что Бэйли выпустил на волю кое-что, таившееся в Хенбейн, о чем не подозревал даже Рун. Чему в Слове не было определения, нечто неконтролируемое. В течение всего лета, после того как появился этот юнец, Уид думал-думал и пришел к заключению, что только Рун может принять правильное решение, хотя Уид сделал для себя вывод и готов дать совет. Что он и исполнил, отправив срочное послание: «Вели ей возвращаться». И он тоже будет рад такому приказу Руна. Как и Хенбейн, как и Рекину, ему тоже хотелось домой.

Бэйли глупо ухмылялся. Он всегда был рядом с Хенбейн. Ее покровительство было надежной защитой, и грайки-гвардейцы вынуждены были скрывать свою ненависть к нему за маской безразличия. Хенбейн сердилась. Толстощекий Бэйли ухмылялся.

С момента своего появления в Древней Системе он стал приемышем Хенбейн. Такое случалось и раньше с молодыми самцами, однако Уид, который знал Хенбейн, как никто другой, видел, что ее интерес к Бэйли совершенно иного, особого свойства. Скорее, он был связан с наивностью Бэйли и его доверием к ней. Потеряв старшую сестру Старлинг, он отвел эту роль Хенбейн, которая была самим воплощением зла. Бэйли получил право доступа к ней, право на ее внимание, на что мог бы претендовать младший брат или даже сын, потому что в отношении Хенбейн к этому наивному юнцу явно замечались материнские черточки. Бэйли достаточно спокойно мирился с тем, что временами его отсылали прочь. Однако, как бы резко ни прогоняла его Хенбейн, он всегда приходил обратно, будучи почему-то твердо уверен, что она его примет.

Уид знал об этом, так как всюду имел глаза, шпионившие для него, и уши, подслушивающие для него. Уид молчал, хранил тайны и хорошо умел узнавать о самых секретных, самых постыдных... а теперь и о самых необычных вещах.

Только он, и никто другой, знал, что в глубокой норе, которую она выбрала для себя и куда был категорически закрыт вход всем, Хенбейн менялась. Оставшись наедине с Бэйли, дочь Руна, та, что внушала дикий страх всем кротам, жестокая Хенбейн, которая, использовав своих любовников, калечила их, а потом убивала... эта самая Хенбейн становилась снова ребенком: она злилась, как маленькая, дулась, как маленькая и... часто смеялась, как маленькая...

— Где ты был, Бэйли?

— Не знаю.

— Но ты же был где-то!

— Ну и был.

— Я знаю, что ты знаешь, где ты был? Ненавижу тебя, Бэйли, и не буду разговаривать с тобой.

(И это Хенбейн! Неудивительно, что Уид отправил послание Руну.)

Молчание.

— Что ты делал? Я спрашиваю — что ты делал?

Молчание.

— Бэйли? Я с тобой говорю! — заорала Хенбейн. Ее красивые стройные бока раздувались от ярости, мех на голове встопорщился, глаза сузились и неожиданно стали крошечными, как у свиньи, а блестящие когти опасно скрючились.

А Бэйли, который, хотя он сильно вырос за лето, был все еще меньше ее и по-прежнему выглядел беззащитным, обиженно смотрел на Хенбейн.

— Не скажу, если ты будешь на меня кричать, — огрызнулся он.— Не буду играть с тобой! Я проголодался, Хенбейн, я хотел есть, мне надо было поесть, я нашел червяков и поел.

— Ты разжиреешь! — воскликнула Хенбейн, властительница кротовьего мира.

— То же самое говорила Старлинг.

— Мне наплевать, что говорила Старлинг! — рявкнула Хенбейн. — Терпеть не могу, когда ты вспоминаешь о ней. Ты разозлил меня! Я думала, ты забыл ее.

— Да, — спокойно произнес Бэйли,— забыл.

Тихий шепот. Щекочут друг друга? Молчание. Смех. Смех! Потом...

— Все равно я не хочу, чтобы ты произносил ее имя, Бэйли.

— Не буду,— согласился Бэйли.

Уид услышал боль в его голосе, свидетельство ощущения потери, и понял (хотя Хенбейн, похоже, не чувствовала этого), что Бэйли помнил из своего прошлого больше, чем показывал. Гораздо больше. Каким бы простодушным ни выглядел юнец, он понимал вполне достаточно, чтобы играть в игру, доставляющую удовольствие Хенбейн: якобы он зачеркнул свое прошлое. Уид не сомневался, что Бэйли помнил достаточно много.

Почему-то в Ночь Середины Лета Уид обнаружил юнца плачущим у Камня...

— Что ты тут делаешь? — спросил Уид, отворачивая нос, так как он не выносил Камень. — Поклоняешься, да?

— Н-нет, — захныкал Бэйли. — Просто кроты Данктона приходят сюда в Ночь Середины Лета. Старлинг хотела, чтобы я пришел, вот я и пришел. — Он уставился на Камень и стал что-то невнятно шептать; как по волшебству, в его душе возродились какие-то молитвы и песни, которые он считал забытыми.

— Ты пришел делать что? — спросил Уид.

— Не знаю, — ответил Бэйли. — Не могу вспомнить.

— Последняя такая ночь была еще до твоего рождения, так что тебя не было при этом, а, Бэйли?

— Н-не было, — проговорил Бэйли.

— Тогда лучше беги-ка! Глашатай Слова, наверное, уже соскучилась без тебя, — произнес Уид.

— А я обязательно должен?

Уид рассмеялся.

— Не должен, но лучше беги,— посоветовал он.

— Хорошо, — сказал Бэйли.

Хотя прошло много кротовьих месяцев и уже надвигался сентябрь, Бэйли все еще помнил многое, что, по мнению Хенбейн, он должен был забыть.

— Я жду тебя! Ты не подумал об этом? Мы выйдем на поверхность и пойдем вниз, к Бэрроу-Вэйл, — скандально заявила Хенбейн, продолжая спор. — Я сердита на тебя, — заключила она капризным тоном.

Бэйли широко улыбнулся.

— Я могу найти тебе поесть, если хочешь. Тогда ты не будешь сердиться...

— Ладно...

— Правда, могу! Сейчас найду.

Уид, укрывшись в тени, за углом, подслушивая, шпионя, увидел, как Бэйли протопал мимо него. Потом Уид заглянул в нору, обвел ее взглядом и отметил, как странно изменилась Хенбейн: в какой-то момент она показалась ему даже беззащитной, совсем как обычный крот. Уид, знавший ее лучше, чем кто-либо другой, увидел то, чего не видел никто: Хенбейн из Верна, беспечная, игривая, ласковая, свернулась клубочком в углу, как юная самочка, играющая со своими сверстниками.

Итак, Бэйли завоевал благосклонность, и более стройные, крепкие, крупные грайки-гвардейцы не могли понять, почему Хенбейн дарила его своим вниманием; им оставалось лишь гадать о том, что делали эти двое там, глубоко внизу, в норе Хенбейн.

— Они там?..— любопытствовали одни.

— Он уже?..— спрашивали другие.

— Нет,— отвечал Уид. Хенбейн в настоящее время не интересовалась любовью.

Однако иногда он раздражал ее по-настоящему. Однажды в присутствии Уида она ударила Бэйли так, что у того на плече показалась кровь. В другой раз (и хотя никто не видел этого, многие слышали и полагали, что Бэйли настал конец) Хенбейн в дикой ярости вышвырнула Бэйли из своей норы, а потом, позже, пошла искать его и утешала так ласково, что грайкам было тошно слушать.

И еще Бэйли осмеливался ухмыляться. Каким бы милым в детстве ни был крот, его характер может измениться, если он попадет в плохие лапы. Бэйли изменился. Но с приходом осени юнцы в любом случае обязательно меняются, кровь бежит быстрее, тело обретает силу, а мозг еще не привык к этому, и чувства на какое-то время становятся необузданными, пока все не успокоится. Так было и с Бэйли.

Он выказал очень слабый интерес к самочке, дочери одного из гвардейцев. Этот гвардеец ужасно ругался и хотел хорошенько поколотить Бэйли, но, поразмыслив, решил не рисковать.

Хенбейн видела эту самочку. Глупенькое юное создание, она поощряла ухаживания Бэйли и даже хвасталась перед друзьями. Вот так... Хенбейн злобно наорала на Бэйли, и его широкая ухмылка сменилась выражением недоумения, обиды и раздражения. Ведь раньше он никогда не испытывал подобных чувств, и они казались ему безобидными.

А потом Бэйли страшно испугался. Хенбейн стала холодна с ним, чего не было с момента их первой встречи у Камня, и Бэйли ощущал этот холод, как если бы это был зимний мороз, лишающий жизни. Бэйли понимал: его поведение, каким бы безобидным оно ему ни казалось, заставит Хенбейн совершить в ответ какой-нибудь поступок. Бэйли не знал слов «месть» и «кара», однако почувствовал, что возможны ужасные последствия, как чувствует крот, только заглянув в огромные круглые, ничего не выражающие глаза совы, железную хватку ее когтей.

Расплата последовала в тот же день. Бэйли чувствовал, что собираются тучи. Беготня, кого-то хватают, приказы, кто-то приходит, кого-то требуют.

— Она зовет тебя, — объявил гвардеец. В его глазах светилась ненависть к Бэйли.

Он явился. У юной самочки, с которой он подружился, имелась мать. Эта мать сейчас находилась здесь. Обыкновенная кротиха, супруга гвардейца. Родом она была из Бакленда и в свое время доставлена сюда.

Хенбейн тоже была здесь, властная, злобная. Кротиха замерла, она не смела пошевелиться, ее мех слипся, она взмокла от страха.

— Смотри, — приказала Хенбейн Бэйли, когда он вошел. Она торжествовала, она широко усмехалась, а в глазах у нее было то же выражение, что у всех, кто ненавидел Бэйли.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился он.

Хенбейн ударом когтей убила кротиху. Это длилось всего один миг, но оттого было еще страшнее. И тут, прежде чем Бэйли смог заговорить, ввели дочь кротихи, самочку, с которой Бэйли недавно познакомился. Она смеялась. Гвардеец, который пришел за ней, сказал, что ее ждет приятный сюрприз...

Ее мать мертва. Когда Бэйли услышал крик, который она испустила, все померкло перед его глазами.

— Кто-то должен был умереть — твоя мать или этот крот из Данктона, — проговорила Хенбейн, — и я подумала, что тебе захочется, чтобы крот, который тебе нравится, остался жив. — Она обращалась к юной самочке, а смотрела на Бэйли.

Малышка была в таком горе, так потрясена, что, казалось, почти перестала дышать. Потом она взглянула на Бэйли, и тот впервые увидел в глазах другого желание, чтобы он, Бэйли, умер. Наблюдая эту жестокую сцену, Хенбейн мурлыкала от удовольствия.

— Пошли вон! — взвизгнула она, и все убрались прочь, вытащив заодно и труп. Все, кроме Бэйли.

— А ты останься! — крикнула Хенбейн.

Тишина. Тяжелое, гнетущее молчание.

— Я должна была так поступить, — повторяла Хенбейн снова и снова. — Мне очень жаль, Бэйли, что я заставила тебя страдать, но твое поведение вынудило меня. Я люблю тебя, но ты не должен оскорблять мою любовь, понимаешь? — Вытирая кровь с когтей, Хенбейн плакала настоящими слезами, и от этого Бэйли тоже зарыдал. — Зачем ты вынудил меня сделать это? — повторяла Хенбейн опять и опять, пока Бэйли не стал просить извинений. К тому времени уже стало темно.

Несколько дней Бэйли почти не спал, его мучили кошмары — какой-то крот, самка, смотрела на него, ненавидя его, отвергая его, и этим кротом была его сестра Старлинг, потерянная для него навсегда. И Бэйли плакал.

— В чем дело, сладенький мой? — шептала Хенбейн в темноте. Они были одни. — Не печалься. — Она шептала разные слова, и тон, которым она их произносила, она переняла у своей страшной матери Чарлок, которая учила ее, как сама Хенбейн сейчас учила Бэйли, а Бэйли плакал, и принимал ее утешения, и мучился, потому что причиной его горя была Хенбейн, и он чувствовал, что ненавидит ее, и все же здесь, рядом, была она, и утешала его она.

— Ненавижу Старлинг, она бросила меня, — бормотал Бэйли, и Хенбейн улыбалась и поддакивала: «Да, да, бросила», обращая недобрые чувства вконец запутавшегося Бэйли на его сестру.

И все же у крота, которого в детстве действительно любили, не может исчезнуть свет любви. А если крот не только был любим, но и рос вблизи Безмолвия Камня, он может услышать это Безмолвие, даже если и не узнает его, потому что жизнь сделала его глухим.

Так и Бэйли.

Однажды, движимый безумным отчаянием, он сумел убежать от гвардейцев-часовых и даже от самого Уида и направился в Бэрроу-Вэйл. Бэйли смутно помнил из детства, будто ему говорили, что, если ему станет очень плохо, пусть он пойдет туда. Хенбейн этого не знала. Никто из них не знал. Это была его тайна. И Бэйли отправился в Бэрроу-Вэйл.

Он припадал к земле, он плакал, и в конце концов, оглушенный темнотой и чувством собственной вины, прошептал одно-единственное слово: «Камень».

Никакого ответа. Вообще ничего. Только дуновение легкого ветерка наверху, на поверхности. Ничего, что облегчило бы его страдания, причину которых ему трудно было понять, что прогнало бы страх перед Хенбейн, любовь к ней, зависимость от нее, все, что заставляло душу Бэйли метаться из стороны в сторону.

В отчаянии он бросился обратно и выскочил на поверхность.

— Крот! Стой!

Бэйли остановился. Он попытался было вернуться под землю, опасаясь, что его увидят и узнают, где он был, но еле различимый в сумерках неизвестный крот обнаружил его.

— Стой!

— Кто это? — испуганно спросил Бэйли.

— Сидим Сликит.

Бэйли стало легче. Сликит никто не доверял, однако Бэйли не испытывал перед ней физического страха, такого, как перед другими.

— Я искал пищу, — солгал он.

— Ты молился Камню,— проговорила она.

— Нет! — почти закричал Бэйли. Потом произнес спокойнее, причем голос его звучал жалобно, а пухлые бока вздымались, он запыхался: — Нет!

Сидим вышла из тени. Посмотрела на Бэйли. В ее взгляде он не увидел ненависти. Вообще ничего особенного.

— Когда кроты Данктона были здесь...

— Что тогда? — прошептал Бэйли.

— Они когда-нибудь говорили о Безмолвии?

Он не осмелился ничего произнести вслух, но кивнул.

— Безмолвие — что это такое? — спросила Сликит. Ее глаза были широко раскрыты, и Бэйли увидел в них знакомые ему чувства — те, что сам ощущал раньше, возможно, и сейчас. Он увидел испуг, сомнения и желание разобраться, в чем же таится правда.

— Не знаю, — ответил Бэйли.

— Ты не помнишь?

— Там кроты в безопасности, туда трудно добраться.

— Где это?

— Возле Камня, — прошептал он.

— Что же это такое? — снова спросила Сликит.

И тут душа Бэйли очнулась от сна, словно Старлинг была здесь и к ней можно было подбежать, словно он опять оказался в безопасности, словно, как когда-то, взбирался вверх по склону к Камню рядом с кротом, которого звали Спиндл, и он все время рассказывал им про кротиху, которую звали Тайм. Словно Камень услышал его и позволил ему обидеть себя, накричать на себя, угрожать себе, ненавидеть себя — и все же остался на месте, чтобы Бэйли рядом с Камнем мог почувствовать себя в безопасности.

Бэйли зарыдал. От стыда, такого ужасного, что, казалось, его невозможно перенести, он опустил перед Сликит рыльце и выплакивал душу. Без слов — лишь слезы и всхлипывания. Бэйли знал, что она не расскажет, никогда никому не расскажет. Он почувствовал, что она — Друг. Более того, он осознал, что у него появился друг и что в нем самом еще остается частица добра, частица того, каким он был прежде. Пораженный, Бэйли посмотрел на Сликит и убежал.

Когда он ушел, Сликит долго не шевелилась. Ничто в ее жизни, невзирая на пройденную тренировку, на всю власть Слова, не подготовило ее к подобному. Началось все с Триффана в Бакленде, когда она была участницей Семеричного Действа. В последующие годы это воспоминание не давало ей покоя. В Данктоне стало еще хуже. Впервые приблизившись к Камню, она инстинктивно поняла, что сюда была устремлена вся ее жизнь. А теперь неожиданно это чувство распустилось пышным цветом при виде слез этого крота, к которому все в покоренной системе испытывали только презрение. И все же он плакал перед ней и дал долгожданный ответ на ее вопрос, который она и задать-то едва осмелилась:

— Что это такое — Безмолвие?

И ответил он не словами. Между ними воцарилось Безмолвие, где словам не было места. Сидим Сликит охватила радость, ей хотелось только одного — подняться наверх по склону и принести благодарность Камню. И она отправилась туда, понимая, что Хенбейн не должна узнать об этом, и Уид тоже. Если они узнают, то просто убьют ее.

Этот Триффан сказал гвардейцу Трифту, что кротов Данктона можно найти в Безмолвии. Какое-то время это бесило Хенбейн: она терпеть не могла никаких загадок, кроме тех, которые задавала сама. Потом она забыла об этом, хотя Сликит сомневалась, так ли это на самом деле. Хенбейн ничего не забывала.

Теперь Сликит поняла, что хотел сказать Триффан. Ну конечно. Ведь тот, кто серьезно искал Безмолвие, должен что-то знать о самом Безмолвии, а зная, такой крот мог легко найти Триффана. Но в этом случае Безмолвие заставит его (или ее) присоединиться к Триффану, а никак не убить его.

Сликит рассмеялась и побежала. Она видела красоту Данктонского Леса и могла представить себе, как сильно кроты Данктона будут скучать по нему. И Сликит поняла, каким злым должно быть Слово, чтобы выгнать таких кротов. Ей захотелось присоединиться к ним в поисках Безмолвия. О да! Сликит, сидим, испытала вдруг глубокое смирение. Один крот открыл ей свою душу, доверился ей и ответил на вопрос, который был действительно очень важным.

— Помоги ему! — шептала Сликит.

Однако она понимала, что молится за другого крота, не за Бэйли. За самку, за сидим, за саму себя, которой теперь грозила опасность.

— Помоги мне! — молилась Сликит.

Когда наступил сентябрь, в систему стали прибывать больные и калеки, которых Хенбейн приказала поселить здесь, и с их появлением здоровые кроты почувствовали неудержимое желание уйти.

Убогие приходили по двое и по трое, гвардейцы, относившиеся к ним с отвращением, сбивали их в стадо — покрытых язвами, хромых, жалких. Тут были и немые, и слепые, причем они не просто ослепли — их глаза и рыльца были выедены болезнью, которая не имела названия, но предвестником ее была страшная лысуха.

Их доставляли в систему через коровий тоннель, а потом под страхом смерти (хотя мало кто мог оказать сопротивление) гнали вдоль Истсайда вниз, в грязный Болотный Край.

Со стороны грайков такой выбор места был вполне понятен: именно там могут скрываться периодически нападающие на них кроты — там, на северной окраине леса, где воздух был сырой, а растительность жалкой. Так и возникла эта мысль — поселить страшных кротов в страшное место.

— Что они заставят нас здесь делать? — спрашивали больные.

— Они хотят, чтобы мы тут остались, — отвечали калеки.

От страха они замолкали, потом молчание переходило в хохот, когда им объясняли, что делать ничего не

надо, просто жить — и умирать.

— Жить? — проговорил один, чье истерзанное тело причиняло ему невыносимые страдания.

— Здесь? — прошептала другая, которая не могла поднять глаза, разглядеть небо и услышать пение птиц. Однако грайка, который указывал ей, куда идти, она видела достаточно ясно.

Так они приходили в течение сентября — новые обитатели Данктонского Леса, собранные по приказу Хенбейн. Когда станет известно, что кроты, подобные этим, живут в одном месте, живут по своим правилам, вводя свои нелепые законы, выбирая собственных старейшин, подчиняясь одному лишь простому правилу, установленному для них грайками, — никогда не покидать Данктон, то содрогнется весь кротовий мир. Сюда они должны были прийти, здесь они должны оставаться, превращая в подобие ада систему, некогда процветавшую и любимую.

Так, понемногу, все кроты, перенесшие чуму, больные, немощные, психически неполноценные, негодяи, преступники, отбросы общества, паралитики, больные раком — все, кого грайкам удалось отыскать в соседних системах, были приведены в легендарный Данктонский Лес и выпущены там на свободу.

Хенбейн была довольна. Уид и Смэйл, которые руководили переселением, тоже радовались. Уже начались убийства. Формировались банды. Распространялись болезни.

— Повешение за рыльце отжило свой век, Уид. Наказание ссылкой в новый Данктон — штука намного более страшная, так будут считать во всем кротовьем мире, как только об этом пойдут слухи. Ссылка в Данктон будет страшнее, чем повешение. Это будет смерть при жизни.

— Но как же будут распространяться слухи?

Хенбейн пожала плечами.

— Распространятся как-нибудь, так всегда бывает. Однако я послала за элдрен Бик, чтобы она довершила дело. Она прикажет запечатать систему и назначит патрули из гвардейцев. Со временем надобность в патрулях отпадет, может быть, они нужны будут только в отдельных случаях, если, например, новые кроты Данктона попытаются выйти со своей мерзостью за пределы системы. Тогда, разумеется, придется принять меры. А сам новый Данктон превратится в такую грязную, отвратительную систему, что никто из кротов никогда не придет сюда — не захочет прийти. В Данктоне окажутся только те, кого мы накажем ссылкой.

А что станет говорить кротовий мир? Скажут, что Камень, великим символом которого является Камень Данктона, не защитил своих приверженцев. Станут издеваться. А самое главное — всех кротов со странностями, всех неприспособленных к жизни, больных, увечных будут просить отправить в Данктон. Умно придумано.

Уид улыбнулся. Умно. Очень умно.

— Рун будет доволен, — проговорил он.

— Рун... — вздохнула Хенбейн. — Когда он пришлет гонца?

— Скоро, — успокоил ее Уид. Он надеялся, что скоро. Казалось, он отправил послание на север так давно... и никакого ответа, вообще ничего. Была только ложная тревога, когда прибыл какой-то крот. Но это оказалась Бик. Она была недовольна новым назначением, но никто не смел отказаться выполнить волю Хенбейн.

Однако в конце концов посланник Руна все-таки явился. Он прошел через коровий тоннель, сопровождаемый грайками. Истинными грайками. Черными, сильными, бесстрастными. Сердце Рекина порадовалось бы при виде их.

— Отведите меня к Глашатаю Слова, — коротко потребовал посланец. Голосом, который привык к повиновению. Уид, услышав его, улыбнулся. Он знал его. Последний раз он его видел, когда тот был порочным подростком: Рун мудро выбрал преемника Хенбейн. Уид поторопился найти ее.

— Они пришли,— доложил он.

— Ты говорил с ними? — спросила Хенбейн.

— Видел их. Говорил с ними. Я знаю гонца, — ответил Уид.

— Кого послал Рун?

— Он сам назовет тебе свое имя, Хенбейн. Он будет тебе верен. Он сделает все, как ты скажешь, выполнит все твои приказания. Рун сделал мудрый выбор — тот, кто заменит тебя на юге, должен быть безжалостен и обладать очень слабым воображением.

Хенбейн улыбнулась.

— Мы заставим его подождать, — решила она, хотя ей не терпелось увидеть этого крота.

Прошли часы. Она играла с Бэйли. Доносился смех. Крот, проделавший такой длинный путь, был в ярости. Ночь. Сон. Во всей системе — беспокойство.

Наступило утро.

— Приведи его,— велела Хенбейн.

Посланец явился. Моложе Рекина, сильный, но с еще недостаточно острыми когтями.

Хенбейн молча смотрела на него.

— Глашатай Слова, — произнес он, и в голосе прозвучала такая интонация, словно он обращался к божеству. Хенбейн заурчала.

— Твое имя?

— Вайр, — ответил тот.

— Ты принес послание?

— Рун хочет, чтобы ты вернулась домой, в Верн. Он очень доволен.

— А ты, Вайр, что ты должен делать?

— Остаться вместо тебя на юге.

— Отлично.

Когда они остались одни — не считая Уида и Сликит, — Хенбейн рассказала Вайру все, что тому следовало знать. Это заняло довольно много времени, потом они поели. Вайр поведал Хенбейн о своем путешествии. Кротовий мир покорен. Он полнится слухами. Последние — о Данктоне, как система стала отверженной, где нормальному кроту не место. Триффан схвачен, кроты знают об этом.

— Это не так, но все равно хорошо, — проговорила Хенбейн. — Очень хорошо.

Через день Хенбейн со своими приближенными приготовилась уходить. Бик, очень недовольная, оставалась в системе и должна была проследить, чтобы Данктон был запечатан и поставили охрану. Вайр собирался отправиться на запад, в Бакленд.

— Я хотела бы поговорить с тобой наедине, Вайр, — сказала Хенбейн, перед тем как уйти.

Они вышли на поверхность, на открытое место. Ни одного крота не было поблизости.

— Иначе Уид подслушает,— проговорила Хенбейн, объясняя свое поведение.

— Это его работа, — отозвался Вайр.

Хенбейн улыбнулась, потом ее взгляд стал холодным.

— Как Рун? — спросила она.

— Устал, — ответил Вайр. — Ждет твоего возвращения. Не беспокойся, я оправдаю твои надежды, Глашатай Слова. Это большая честь.

Она махнула лапой, давая ему знак замолчать. Вайр взглянул на нее.

— Ты хочешь, чтобы я сделал еще что-нибудь? — спросил он.

Она кивнула.

— Когда Рекин покорит Шибод, он вернется в Бакленд. Кротовий мир будет весь наш. Тогда...

— Да, Глашатай Слова? Твоя воля для меня закон. — Темные глаза Вайра сверкнули. Он явно был охвачен глупым пылом, присущим молодости. Однако Хенбейн не сомневалась, что он все сделает. На данный момент — прекрасный выбор.

— Тогда, Вайр... Когда Рекин вернется, убей его.

Тут Хенбейн из Верна отвернулась от Вайра и вместе с Уидом, державшимся рядом, Бэйли, который был тут же, и Сликит двинулась вниз, к кротовьему тоннелю. Группу сопровождали несколько тщательно отобранных гвардейцев. Когда они подошли к тоннелю, оттуда выходили какие-то калеки. Гвардейцы, пригнавшие их, оттолкнули несчастных в тень. Те посмотрели на внушавшую ужас Хенбейн, проходившую мимо, потом перевели взгляд на холм, возвышавшийся перед ними, и на лес, который покрывал большую часть его склонов.

— Будьте счастливы в своем новом доме, — со смехом проговорил один из гвардейцев Хенбейн, довольный, что покидает это место.

Хенбейн прошла через тоннель, ни разу не оглянувшись на систему, которую погубила, и повернула на север. Начался путь домой, в Верн.