Тайная Миссия

Глава восьмая

Для путешествующих кротов весна — далеко не самый лучший сезон. Особям мужского пола разрешено наблюдать за своим появившимся на свет потомством только с почтительного расстояния. Матери целиком оккупируют общие норы, яростно нападают на всякого, кто покушается на их территорию, и к путникам относятся с величайшим подозрением.

В этот период матерей и их потомство лучше не беспокоить: они ревниво оберегают свое жилье и готовы покусать всякого, кто приблизится к новорожденным.

Осмотрительный путник всегда в этот сезон старается заранее оповещать о своем приближении, чтобы не застать кротиху-мать врасплох и не подвергнуться нападению. Он обходит богатые червяками местечки, оставляя их для молодых матерей.

И все же мир вокруг восхитителен: земля снова согрета солнцем, все кругом дышит, живет и суетится. Червей и жуков полным-полно, и добыть их ничего не стоит. Однако совы постоянно выслеживают маленьких кротят, да лисы, барсуки и горностаи тоже не зевают, так что разумнее все же наклонять рыльце поближе к земле, держать наготове когти и внимательно прислушиваться к внезапному свисту летучей смерти и к шелесту листвы пой лапами мохнатого охотника.

Несмотря на все эти неприятности, бывалый путешественник всегда чувствует радостное возбуждение в предвкушении приключений. И обычно, если он следует неписаным законам весеннего времени, его принимают хорошо. Мужчины, хоть и очень обидчивые в этот период, всегда готовы провести время за пересудами; женщины тоже рады перекинуться словечком с прохожим, если он не посягает на их жилье. И те и другие живо интересуются новостями и тем, куда путешественник держит путь. Именно так бывало прежде по весне — до чумы и прихода грайков — на всей территории южных систем, в те времена, когда кроты жили без страха и без горьких воспоминаний об утратах и смертях.

— Двое, путешествующих вместе? — с сомнением в голосе сказал Триффан. — Это может вызвать осложнения. Если мы хотим избежать ненужных расспросов, нужно придумать какую-нибудь легенду. Пожалуй, я мог бы выдать себя за странствующего лекаря, а тебя за своего помощника, — добавил он, подумав. — От матушки Ребекки и от сводного брата Комфри я научился довольно хорошо разбираться в травах. Комфри и по сию пору считается лучшим целителем в Данктоне.

Спиндл опасливо осмотрелся вокруг. За неделю они проделали большой путь. От Поющего Камня спустились с меловых осыпей и теперь продвигались к северу по глинистым лощинам. Здешняя растительность была ему совсем незнакома. Вокруг росло много трав, которых он прежде в глаза не видел. В то же время милые его сердцу гибкие корни колокольчиков и узловатые корни цикория, которые так великолепно удерживали своды при рытье ходов в сухом и сыпучем грунте, почти отсутствовали.

— Что ж, — как можно увереннее отозвался Спиндл, — пожалуй, сойдет, только бы никому сейчас не вздумалось расспрашивать меня о свойствах здешних трав. Постепенно я уж как-нибудь сам в них разберусь.

Надо сказать, что в течение последующих дней им не пришлось испытывать на прочность свою легенду, поскольку Триффан счел разумным после того, как они оставят за собою Аффингтон и уйдут от преследователей, остановиться где-нибудь в уединенном месте. Там они смогут передохнуть, насладиться приходом весны, оправиться от пережитого и набраться сил. Затем, в конце апреля, с установлением сухой, теплой погоды они легко наверстают упущенное время: брачующиеся кроты станут менее агрессивными и не будут столь настороженно следить за каждым, кто проходит через их территорию.

О том, где именно укрывались Триффан и Спиндл в этот период, ничего доподлинно не известно, хотя многие поселения к северу от Аффингтона стремятся приписать эту честь себе. Некоторые утверждают, что это был лежащий в низине Лифорд, другие называют расположенный западнее Чарней, родину Скиста — святого старца, которого знавал Босвелл. Третьи же полагают, что Провидение в лице Камня позволило им продвигаться значительно быстрее обычного, и считают местом их остановки Пьюсей — древнее, тихое поселение, расположенное еще дальше к северу.

Однако серьезный исследователь избегает делать выводы при полном отсутствии фактов и играть в догадки. Тем, кого действительно занимает вопрос об этом спокойном отрезке в жизни Триффана, достаточно знать, что путники нашли тихое пристанище, где было много еды; место, опустевшее после мора, где они и прожили конец марта и первую половину апреля, до наступления теплых денечков.

Они научились существовать, не надоедая друг другу. Свободные от тяжкого бремени ответственности, которое Триффан и Спиндл несли в меру своих сил, они получили передышку, необходимую для того, чтобы каждый по-своему осмыслил горький опыт, приобретенный им за последнее время. Спиндл заметно располнел, если не считать ног, которые остались такими же тощими и длинными, как и прежде. Во всяком случае, он больше не выглядел столь жалким и затравленным, каким предстал перед Триффаном во время их первой встречи.

Сам же Триффан немного возмужал и стал держаться значительно увереннее, что обычно и происходит, когда настает время расстаться с наставником, на которого привык полагаться. Тогда начинаешь понимать, что тебе самому предстоит позаботиться о месте в этом мире и что вся ответственность за себя, а возможно, и за многих других, лежит на тебе.

Очевидно одно: за эти недели Триффан стал значительно сильнее. Потемневший, блестящий мех, серьезное сосредоточенное выражение глаз придавали ему значительность, даже некоторую величавость.

Сам того не сознавая, он излучал спокойствие — то, что дается истинной верой, которую он унаследовал от обитателей Данктона и которую столь успешно укрепил в нем Босвелл.

О том, как тяжко переживал Триффан разлуку с Босвеллом, нам знать не дано. Однако Спиндл догадывался об этом и, как мог, старался поддержать молодого писца: он взял на себя все заботы по ремонту тоннелей, поиску червей, уборке и обустройству. Он научился не нарушать молчания во время долгих размышлений Триффана или когда тот исполнял ритуалы, предписанные кроту его сана.

Они жили в одной норе, встречались там во время трапез и говорили о том, чем каждый из них занимался в течение дня.

Как это принято у писцов, перед едой Триффан читал благодарственные молитвы, варьируя их в соответствии со своим настроением.

Иногда, в те дни, когда он особенно остро переживал отсутствие Босвелла и печалился о нем, Триффан читал ту молитву, которой научил его отец:

Будь с нами, Камень, кротами голодными.

Будь с нами, Камень, кротами сытыми.

И да не погрузится в бездны темные тело наше, И да не омрачатся души наши кроткие.

И да не погрузится в бездны темные тело наше,

И да не омрачатся души наши кроткие*.

(*Перевод Александра Чеха)

Однако вслед за весной настали летние дни, и Триффан, похоже, переборол горестное оцепенение. Он начал с большей определенностью говорить о планах на будущее, и его молитвы стали более радостными. Спиндл их особенно полюбил и впоследствии часто произносил сам:

С первою пищей, с утренней пищей,

С последним проглоченным червяком

Дай телу силу, дай душе радость,

О Камень!

И пусть пища в достатке пошлет нам сон сладкий,

О Камень!

Дай жадному много,

Дай хмурому юмор.

Расточающего же добро удержи,

О Камень!

Дай нелюбимому любовь свою,

И да будут все сыты и благословенны,

О Камень!

Если Спиндл чего не замечал и о чем даже не догадывался, так это о постоянной озабоченности, в которой пребывал Триффан с тех самых пор, как Босвелл возложил на него бремя ответственности за выполнение миссии, суть которой была ему до конца неясна. Миссии, которую ему предстояло осуществить во имя Безмолвия и которая, по всей видимости, заключалась в том, чтобы подготовить почву для прихода того или тех, кто откроет кротам великое чудо Безмолвия.

Правда, от Спиндла не укрылось, что временами сон Триффана бывал тревожен: он беспокойно ворочался, бормотал что-то о ярком свете, который будто бы ощущал на себе, о Босвелле, канувшем в этот свет, и о том, что ему нужна чья-то помощь. Иногда во сне Триффан яростно размахивал лапами, словно силясь сбросить с себя невыносимую ношу. Нередко он произносил имя Босвелла и плакал. Глядя на него, страдал и Спиндл: он с тревогой наблюдал за Триффаном, но, когда тот просыпался, воздерживался от каких бы то ни было замечаний.

Надо заметить, что хотя Спиндл и жил в Священных Норах, хотя и был по натуре склонен к научным занятиям, однако от своих сверстников в Семи Холмах, да и благодаря Брейвису, сумел узнать о повседневной жизни и ее законах гораздо больше, нежели успел Триффан за время своего путешествия в обществе Босвелла. Поэтому, несмотря на отсутствие большого личного опыта, Спиндл знал, что весна у кротов — время спаривания, а причину вспышек раздражительности у Триффана видел в отсутствии женского общества и какого бы то ни было общества вообще, если не считать его самого. Что же касалось лично Спиндла, поскольку строгих обетов, в отличие от Триффана, он не давал, то не видел ничего плохого в том, чтобы немного порезвиться и поразвлечься. В теплые летние вечера это представлялось ему вполне естественным и, более того, весьма привлекательным...

— Куда мы отсюда направимся? — начал допытываться Спиндл в середине апреля, когда в кустарниках и рощах птичий народ уже завершил высиживание птенцов, а вся земля оделась в зеленый наряд.

— Еще не знаю, — отозвался Триффан. — Но Камень направит меня.

— Когда? — нетерпеливо спрашивал Спиндл.

— Этого я сказать не могу. Но скоро, очень скоро. Тебе что, уже надоело сидеть на одном месте?

— Надоело, — честно признался Спиндл. — Кротов тут недостает, прямо скажем. Жизни маловато — понимаешь, что я имею в виду?

— Тебе скучно?

— Пожалуй, только в последнее время — и то чуть-чуть. После весенних холодов, когда солнышко снова светит в каждую норку и все живое снует вокруг, очень тянет чем-нибудь заняться и с кем-нибудь поболтать.

— Неужели? — рассмеялся Триффан.

— Ну да, и лучше, если бы этот «кто-то» была она, а не он.

— Она? — с недоумением переспросил Триффан.

— Вообще-то, да. С Долгой Ночи я не имел дела ни с одной, а теперь, когда состою при тебе, думаю, на такие вещи у меня и вообще времени не будет, хотя сезон сейчас самый подходящий. Но поболтать с одной-двумя я бы не отказался.

Триффан оглядел Спиндла с его реденьким мехом, неловкими лапами, умными кроткими глазами и с некоторым замешательством признался, что такое ему и в голову не приходило.

— Да где уж тебе, Триффан, догадаться! Ты же у нас летописец и принял обет безбрачия. Я не хочу сказать, будто ты вовсе на эту тему не думаешь, но согласись: просто думать — это совсем иное дело. И потом, сами аффингтонцы в этом отношении были далеки от совершенства. Кто-нибудь нет-нет да и ускользал в январе на Семь Холмов. И потом — откуда знать, что творится где-то в потаенных уголках глубоких тоннелей в течение долгой зимы и откуда потом берутся малыши? Я, во всяком случае, ни за что не поручусь. Некоторые дети в Семи Холмах вырастают поразительно умненькими — и это притом, что тамошние мужчины никогда не славились интеллектом и находчивостью. Да что там! Многие считают, что и меня мог зачать кто-нибудь из почтенных летописцев. — Сделав сие неожиданное признание, Спиндл умолк, похлопал глазами и принял весьма самодовольный вид.

Триффан некоторое время молча смотрел на него, затем несколько натянуто произнес:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Не понимаешь? Ну ничего, когда-нибудь поймешь!

Триффан возмущенно фыркнул и с поспешностью, совершенно не подобающей для его нового сана писца, отправился медитировать, хотя едва ли смятенное состояние его духа могло способствовать благостной сосредоточенности.

Какие кротихи? До сих пор он о них вообще не помышлял. Другие кроты? Потребность в компании? Триффану хотелось бы всегда контролировать свои мысли, но иногда случалось, что они не подчинялись ему и, несмотря на все его усилия, не желали обращаться к Камню.

«Пора продолжать путь», — сказал он себе наконец. И сразу полегчало на душе. Словно очнувшись, он вдруг услышал дружное пение птиц, ощутил теплое прикосновение солнечных лучей и испытал радостное возбуждение при мысли о том, что за этим безлюдным местом, где они остановились, лежит огромный мир со всеми доселе неведомыми ему сложностями и неожиданностями... После этого он имел полное основание считать — о чем не преминул сказать Спиндлу, — что Камень наконец-то изъявил свою волю и что через несколько дней они действительно отправятся в дорогу.

В ночь накануне этого события оба выбрались на поверхность и наблюдали, как восходящая луна заливает своим светом долины, по которым им предстояло путешествовать недели, а возможно, и месяцы.

— Это правда, что такие, как ты, летописцы способны постичь волю Камня? — спросил Спиндл, глядя в темноту и думая о том, какой мир окружает их.

— Любой способен делать то же самое, — отозвался Триффан. — Просто меня научили, как надлежит сосредоточиться, чтобы легче этого добиться.

— Ну, я бы точно не смог!

— Еще как смог бы — и гораздо скорее, чем тебе кажется. К тому же ты уже знаешь грамоту. Дело в том, что кротам нравится все таинственное, а в тайну они не решаются проникнуть.

У Спиндла загорелись глаза.

— Вот бы и вправду мне научиться строчить, как летописцы! Уж я-то знаю, о чем бы я написал!

— О чем?

— Об истории. Обо всем, что происходило с кротами, когда именно и почему. Это же потрясающе интересно — собирать разные истории, а ‘потом уточнять, что в них правда, а что нет. Понимаешь, ведь одно и то же событие каждый описывает по-своему. А Истина, Триффан? Где она? Вот в чем загадка.

— Истина сокрыта в сердце каждого, я так думаю, — коротко ответил Триффан и замолчал.

Прошлое не очень занимало его. Босвелл наставлял его думать только о настоящем. Триффан старался отключиться от внешних помех и, как учил Босвелл, сосредоточиться на вибрациях ближних и дальних камней, которые передавались землею. Однако поначалу это оказалось сложно, поскольку мощные токи, исходившие от Аффингтона и от Поющего Камня, поглощали все прочие. Сбивали с толку и вибрации известных своей энергией Эйвберийских Камней, расположенных неподалеку.

— Помимо Аффингтона, о прочих системах я почти ничего не знаю, — с сожалением проговорил Спиндл. — За исключением названий, конечно.

— А я знаком с ними только по рассказам других, главным образом отца и Босвелла.

— Тогда давай, рассказывай о том, что слышал, — предложил Спиндл, который любил ночные разговоры и сам был мастер сочинять всякие небылицы.

И Триффан стал вспоминать, как давным-давно Босвелл обучил его ориентироваться в Семи Системах и Камнях, которые не только определяют их расположение, но и дают ключ к ходам, их соединяющим.

Он объяснил, что каждая Система имеет свой особый позывной сигнал, свой тон. Эти сигналы, изменения в силе вибрации, служат путнику ориентирами и не дают ему сбиться с пути.

Из Семи Систем лишь одна, самая западная — угрюмый Шибод — расположена вдали от трех главных рек: Темзы, реки света и тьмы, Северна, реки опасностей, через которую надо переправиться, чтобы попасть в Шибод, и Трента, реки, откуда нет возврата. За нею, как говорили Триффану, лежат края, о которых ничего не сказано даже в древних свитках. С теми местами обычно связывают легенды о Сцирпасе и о стране Верн.

Триффан вспомнил точные слова, которыми описывала дальний Север его мать Ребекка. «О северных рубежах доподлинно ничего не известно, — говорила она. — Ходят слухи, будто это страна без червяков, где земля всегда мокрая, а малочисленные кроты не знают, что такое Камень и что такое настоящее лето. Там земля промерзает насквозь, а ходы, если их удается прорыть, забивает льдом, так что в них ни один крот не выживет».

То же самое рассказывал ему и Брекен, добавляя, что это край огромных грайков и земля страха. И тем не менее сказания о Севере, где жили первые кроты, родившиеся из искр от когтей легендарного Бэллагана, который в минуту сомнений ударил ими по Камню, и осколки его потом стали семью Камнями Покоя, а также рассказы о гигантах, змеях, о сковывающих льдах, ревущих потоках грязи и о дождях, что разъедают кожу и отравляют душу, — все это заставляло сильнее биться сердца кротов и вызывало неослабное любопытство.

«Если кто-либо и побывал там, — говорил Босвелл, — то ни разу не вернулся. Однако нет ни одной системы, откуда в разное время не отправлялись бы путешественники в поисках Северного Края и где не существовало бы своей легенды об их возвращении».

Кое-что об этом Спиндлу доводилось слышать и самому, однако той теплой майской ночью ему приятно было из уст Триффана выслушать эти истории еще раз.

— А о чем тебе рассказывали в детстве? — спросил его Триффан.

— О Шибоде. Огромное поселение, судя по всему! Не хотел бы я туда попасть, заранее не подготовившись! Про ваш Данктонский Лес слышал я и про другие системы тоже. Но что и вправду вызывало у меня страшные сны, так это рассказы отца про Пустой Угол, именуемый Вен, тот самый, о котором упоминал Босвелл.

Триффан кивнул и устроился поудобнее: было видно, что Спиндлу не терпится поделиться своими сведениями.

— Да, — продолжал Спиндл, — это то самое место, где Темза скрывается под землей и где нет кротов.

— Как так — совсем нет? — переспросил Триффан, потому что он слышал, будто именно там жил один из кротов — герой легенды.

— Наверно, правильнее было бы сказать, что теперь их там нет. Может, когда-то и были. Ведь поселения то возникают, то исчезают. Иногда в Аффингтон заходили путники с севера, и они много рассказывали про Вен.

— Что именно?

— Говорили, это край двуногих, и кротов там нет. Только засасывающая вода и всякие болезни. И еще — черные, как ночь, крысы, ревущие совы да ночные огни, от которых меркнут небеса. И никаких кротов.

— Брекен говорил, они все же там есть, — начал Триффан и вдруг примолк.

Ранние воспоминания об отце внезапно нахлынули на него, и он печально улыбнулся: отец так много значил для него в детстве! Бывало, именно такими теплыми летними ночами Брекен рассказывал ему всякие истории, когда они вдвоем сидели возле Данктонского Камня.

— Отец считал, что там родина ревущих сов и там сходятся все их пути. Он говорил, будто они гнездятся в огромных, больше самого Камня, тоннелях. Там повсюду снуют двуногие, и там же обитает древнее племя кротов, которое говорит на старом языке, и что каждый из них умеет писать...

— Каждый?

— Ну да. У них нет специального сословия летописцев, но каждый обязан знать грамоту. Будто бы — как теперь грайки — оттуда явились первые кроты, которые принесли с собою учение о Камне.

— Значит, твои предки пришли именно оттуда? — насмешливо спросил Спиндл.

— И твои тоже.

— Может, и сейчас у нас там полно родственников? Братишек и сестренок, которые дружат с совами и водят компанию с крысами?

— Ты, конечно, волен потешаться сколько хочешь. Однако припомни: Босвелл говорил, что, возможно, нам придется идти в Пустой Угол!

— Да, но...

— Никаких «но», — отозвался Триффан, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более сухо и непререкаемо. — Надеюсь, ты не забыл, что твоя обязанность — следовать за мной повсюду?

— Подожди, Триффан! Ты же не собираешься...

— Камень укажет нам путь, — холодно оборвал его Триффан. — И мы должны будем идти туда, куда он повелит.

— Что-то стало прохладно, — сказал Спиндл, поспешно меняя тему разговора. — Куда и когда мы отправимся?

— В Бакленд, на рассвете, — отчужденно произнес Триффан каким-то странным голосом. — На рассвете...

Он внезапно замолчал, подался вперед и застыл: рыльце его было чуть-чуть повернуто в сторону, мех блестел в свете луны, глаза были полузакрыты.

Откуда-то снизу вдруг раздалось короткое тявканье, затем пронзительный визг: с кроликом в зубах лис замер в темноте как раз под ними и, прежде чем скользнуть в канаву, задрал голову и поглядел в их сторону. Справа на склоне резко вскрикнула бурая сова, и кроты инстинктивно теснее прижались друг к другу. По телу Триффана пробежала дрожь. Возможно, его страшило предстоящее путешествие и тяжкое бремя принятой на себя ответственности.

— Я слышал, как Босвелл сказал, что в этом будет заключаться твоя миссия, — пытаясь его успокоить, проговорил Спиндл. — Наш добрый Босвелл велел мне следовать за тобой, и я готов идти с тобою, хотя иногда мне бывает очень страшно и от меня мало пользы, когда требуется сила, или быстрота, или исполнение обрядов. Во всем этом я не силен — что правда, то правда. Но я могу искать червяков, умею толково прокладывать тоннели и... и, покуда я тебе нужен, я никогда не оставлю тебя, Триффан... — Он сокрушенно замолчал, как бы извиняясь за то, что способен сделать столь немного.

— Ты позабыл упомянуть еще об одном — о том, что Босвелл назвал твоим самым большим достоинством,— внушительно отозвался Триффан.— Ты ничего не сказал о своей преданности учению, о стойкости в делах веры. Возможно, это качество окажется самым важным из всех.

— Этого от меня не отнимет никто.

— Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось, — твердо повторил Спиндл. — Так будет всегда, пока во мне живет память о Босвелле и его словах. А теперь, Триффан, тебе не мешало бы хорошенько выспаться перед дорогой.

Они спустились под землю и заснули тем неглубоким тревожным сном, каким спят обычно путники, не очень хорошо представляющие себе, что их ждет впереди.

Глава девятая

— Кто вы и откуда? — донесся до их слуха властный окрик с темной обочины широкой подземной магистрали.

Голос явно принадлежал кому-то, кто привык, чтобы ему беспрекословно повиновались. Триффан выступил вперед. Он увидел перед собою могучего сложения крота, чей мех сыто поблескивал в луче пробивавшегося в тоннель солнца. Взгляд его был спокоен и бесстрастен — такой взгляд обычно бывает у представителей власти. Однако бесстрастность и категоричность тона невольно вызвали в памяти Триффана представление о стражах, карауливших их во время кратковременного пленения в Аффингтоне.

Надо было быть полным идиотом, чтобы надеяться, что такой тип даст пройти путникам, не узнав их целей и намерений. Видимо, они достигли пределов печально известного Бакленда...

О Бакленде, а также о жестокости грайков они успели узнать достаточно много за восемь дней, что прошли с тех пор, как покинули свой временный приют. Все эти сведения лишь подтверждали мрачные прогнозы почтенного Брейвиса; его доклада, законченного перед тем, как он, по всей вероятности, был убит во время атаки грайков на Священные Норы.

Несмотря на отсутствие поблизости значительных Камней, Бакленд всегда считался одним из святых мест. Однако чума свирепствовала здесь с особою силой. Большая часть населения погибла, и многие тоннели были замурованы. Когда грайки захватили Бакленд, они решили использовать его в качестве своего центра, исходя при выборе главным образом из его удобного расположения на пересечении кротовых путей с юга на север и с запада на восток. Невдалеке от Бакленда находилась переправа через Темзу. Сооружение было делом рук двуногих, однако достаточно древнее. Оно гарантировало кротам и прочим существам относительную безопасность от сов при пересечении Темзы. Ревущие совы всегда очень пристально наблюдают за переправами: они так и снуют над этими местами, стараясь заставить крота замереть под взглядом своих горящих в темноте глаз или хотя бы оглушить его, если не удается нанести смертельный удар при первой атаке. Поселения, расположенные вблизи надежных переправ, обычно процветают, так было и с Баклендом.

В разговоре с одним кротом им удалось узнать, что грайки намерены превратить Бакленд в учебно-тренировочный военный центр. В целях подготовки к его открытию, назначенному на канун Летнего Солнцестояния, в Бакленде теперь полным ходом шли работы по очистке и восстановлению системы тоннелей. Ходили слухи, будто Хенбейн из Верна собственной персоной прибудет на торжество и возглавит церемонию. Но когда Триффан поинтересовался, что это будет за церемония, ответом ему были лишь боязливые взгляды и неразборчивое бормотание: перешептывались о казнях, кровавых жертвоприношениях, всевозможных покаяниях и возмездии. Поговаривали, что после Летнего Солнцестояния камне-поклонники будут объявлены вне закона.

— То есть как это — вне закона? — переспросил Триффан.

— Вы задаете такие вопросы, будто с неба свалились! — недоверчиво воскликнул крот, которому Триффан в этот момент накладывал мазь.

— Нас, знахарей, больше заботит, где какую траву отыскать, чем то, что творится вокруг, — как можно беспечнее ответил Триффан, сильно надавив лапой на больное плечо пациента. — Мы пришли со стороны Файфилда, а там пока грайков не много.

— Да, слава Слову, поход в тот восточный край должен завершить нашу победу! Ой, лекарь, ты делаешь мне больно!

— Успокойтесь, сейчас станет легче, — сказал Триффан. — Лучше объясни мне, что это значит — быть вне закона. Такие, как мы, по-моему, всю жизнь вне закона — правду я говорю, Спиндл?

— Точно, Бенет, — ответил Спиндл, назвав его именем, которое они придумали для Триффана.

— Кроты, объявленные вне закона, могут быть убиты любым; не хочешь убивать сам — передай стражам, они это сделают за тебя. Не выполнившего это распоряжение самого ждет повешение за нос. Лучше умереть, чем оказаться вне закона, потому что от Слова нельзя спрятаться нигде, — мрачно сказал Триффанов пациент. — Не хотел бы я быть на месте камне-поклонника, если он окажется поблизости от Бакленда незадолго до славной июньской ночи! Повешение через нос ему обеспечено!

Так, собирая по крохам сведения, они подходили к Бакленду все ближе и ближе... Поэтому, когда их остановили и стали выспрашивать, у Триффана был уже заготовлен ответ...

— Я из Файфилда,— сказал Триффан.

Он сознательно выбрал это поселение возле Данктона: оно было обширно и особенно сильно пострадало от мора. Триффан знал, что по акценту в нем все равно признают выходца с востока, а риск встретиться с кем-нибудь именно из Файфилда, кто мог бы уличить его во лжи, был невелик. Случись такое, он всегда сможет выдать себя за жителя окраины — обычно там селились те, кому было все равно где жить. Но, похоже, стражника его утверждение нисколько не насторожило, и Триффан продолжал:

— Меня зовут Бенет. Мой спутник — бездомный простофиля, но мне и такой сгодится.

— Сгодится? Для чего?

Триффан равнодушно пожал плечами:

— Я лекарь, а он умеет находить нужные травы. И что еще важнее, — со смехом добавил он, — он хорошо ищет червяков, а я умею хорошо их есть!

Шутка возымела действие: стражник слегка улыбнулся и, видимо удовлетворенный ответами Триффана, повернулся к Спиндлу:

— Имя?

Спиндл тупо посмотрел на него, приоткрыв рот, почесался рыльцем о бок, потом уставился на свои растопыренные лапы и проговорил:

— Вроде бы Спиндл меня зовут. А его — вроде бы Бенет. А тебя как кличут?

Стражника даже передернуло от такой дерзости, но, решив, видимо, что с дурака спрос невелик, снова обернулся к Триффану:

— Что ж, Бенет, ты поступил разумно, что явился сюда. Лекарям, настоящим лекарям всегда найдется работа среди служителей Слова. Ты нашей веры?

— Вопросы веры, откровенно говоря, меня мало волнуют. Мне все едино: что Слово, что Камень, — безразлично отозвался Триффан.

— Ясно: ты непросвещенный, ну ничего, элдрен об этом позаботится. Если крот не верит в Слово, значит, ведет неправедную жизнь, а это никуда не годится! После Летнего Солнцестояния все нераскаявшиеся будут объявлены вне закона. У тебя еще есть время. Мы не держим зла на южан-камнепоклонников. Главное, чтобы они приняли истинную веру, и да прославится Слово в веках! — Страж немного помолчал и неожиданно поинтересовался: — Вы давно путешествуете вместе?

— Давно! — озадаченно ответил Триффан. — А что, разве это запрещено?..

— Да нет конечно, — вдруг заулыбался охранник, взмахнув лапой. Потом опять помолчал и спросил: — Ты сказал, что ты — лекарь?

— Да.

— Из Файфилда?

— Ну да, я ведь уже говорил.

— А сейчас из каких мест?

— Да так, ходили тут по окрестным селениям.

— Ну и хорошо. Добро пожаловать к нам. Только не забудьте успеть покаяться. Элдрен этим займется и поможет.

Триффан вздохнул с облегчением: похоже, страж остался удовлетворен его ответами, хотя на какой-то миг ему померещилось, будто в глазах того мелькнуло подозрение. Триффан с деланно-виноватым видом выслушивал отповедь стража по поводу необходимого покаяния, а сам с недоумением думал: почему упоминание об элдрен — «Старшей», означавшее, по-видимому, всего-навсего пожилую кротиху, вызвало у него смутное чувство тревоги.

— Кроты, которые не верят в Слово, — между тем напыщенно продолжал стражник, — являются источником волнений и всяческих беспорядков. Им запрещено селиться в системах, и после массовых покаяний Самого Долгого Дня все они будут подвергнуты очищению и наказанию. Их будут изгонять отовсюду, ловить, они будут обречены на смерть в полном одиночестве. Так говорит Глашатай Слова, и так будет.

Свою лекцию он закончил привычной, судя по всему, фразой: «И да пребудет с вами благодать Слова!» При этом взгляд его оставался холодным, в нем не было и намека на любовь и участие, которые принято ассоциировать с благодатью.

Триффан начинал понимать, что на деле означает так называемая «благодать» по-грайковски.

— Про Слово я, конечно, слыхал, — заговорил он. — Но кто такой Глашатай Слова?

— Вы, южане, полные невежды, — презрительно бросил страж. — Глашатаем Слова именуют Хенбейн из Верна, и да пребудет с нею вечно милость Его! Скоро она почтит нас своим присутствием, поэтому мы принимаем всех — даже недоумков-лекарей вроде тебя. Нам нужно подготовить все поселение к торжественному дню. Бакленду предстоит стать центром подготовки и обучения для последнего броска на восток, к Данктону и дальше, до крайних пределов Вена...

— Ну да, оно конечно,— отозвался Триффан, прикидываясь полным тупицей.

Информация была полезной. Вен был как раз тем местом, о котором в последний их день в Аффингтоне говорил Босвелл, называя его «Пустой Угол». Кроме того, когда стражник упомянул это название, Триффан вдруг ощутил в себе неожиданный прилив энергии, и у него возникла уверенность, что Камень приведет их именно туда, в загадочный Вен.

Спиндл, решивший, что пора уходить, стал озираться и жалобно заныл:

— Давай, пошли! Есть хочу!

Стражник, судя по всему, полностью успокоенный их ответами, казалось, потерял к ним всякий интерес и равнодушно сказал:

— Ждите тут. Сейчас я вызову крота, и он отведет вас в норы для вновь прибывших. Там вы останетесь дня на два. Старшая вас допросит, а потом пристроит к соответствующему вашему ремеслу делу.

Он исчез и тут же вернулся в сопровождении жалкого вида крота.

— Он вас проводит. По дороге — никакой болтовни, остановок и кормежек. Смотрите без фокусов у меня? И на поверхность не высовываться! Кругом патрули, у них приказ убивать всякого, кто бродит без разрешения. Это для вашей же пользы: кругом полно сов!

После такого напутствия им было дозволено проследовать в Бакленд.

Сопровождающий бросил на них быстрый взгляд, прошептал: «Слово да пребудет с вами!» — и повел их по тоннелям.

Слишком поглощенные тем, чтобы не отстать, поскольку ходы были плохо освещены и замусорены, они не заметили молодую кротиху, которая появилась из бокового тоннеля и вместе со стражником глядела им вслед. Она была невелика ростом, но держалась так, что не оставалось сомнений в том, у кого из них двоих больше власти.

— Кто их сопровождает? — сухо и отрывисто спросила она.

— Регворт. Ему можно доверять, Сликит. Глуповатый, зато знает проклятые здешние ходы, как никто другой.

Он почтительно замолчал, ожидая ее ответа.

— Не по душе мне они. Не верю я им, — проговорила Сликит. — Слишком спокойно держатся. Ты правильно поступил, что задержал их расспросами. Может, они как раз те, кого мы разыскиваем. Бенет и Спиндл? Гм! Мы ищем крота, которого зовут Триффан. Это мы у Белого Босвелла выпытали. Имя второго нам неизвестно. Парочка, похоже, о слежке не догадывается. Пусть гак оно и останется.

Она подумала минуту-другую и потом тихо приказала:

— Разошлите их описание по северным селениям и установите за ними наблюдение. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они обнаружили слежку, и не вздумайте их убивать. У них могут оказаться необходимые нам сведения. Выполняйте приказ!

И Сликит направилась по тоннелю, где незадолго до того скрылись Триффан со Спиндлом. Стражник меж тем торопливо бросился в другую сторону. Отыскав еще одного охранника, он сказал:

— Опять тревога. Я сейчас пропустил тут двоих, так Сликит думает, они те самые, насчет которых недавно подняли столько шума. Ты же знаешь, что такое сидим, особенно Сликит. Передай условный сигнал, чтобы за ними следили, и сообщи их приметы.

Они поговорили еще немного и разошлись.

Некоторое время Триффан и Спиндл двигались за своим проводником в северном направлении по удобным, но ничем не примечательным тоннелям; однако вскоре они повернули к востоку, и сразу стало ясно, что это более древняя часть системы. Здесь ходы причудливо изгибались, почва была темной, и они почувствовали себя почти как дома. Их сопровождающий замедлил шаг, и Триффан воспользовался этим, чтобы спросить, как его зовут.

— Разговаривать запрещено, — последовал лаконичный ответ.

В напряженном молчании они прошли еще немного, но тут Спиндл заметил боковой тоннель с червяками и, заявив, что собирается перекусить, свернул туда. Маленькая процессия застыла на месте.

— Это не дозволено, — боязливо пробормотал проводник.

Триффан пожал плечами и с улыбкой сказал:

— Он немножко того... сдвинутый...

— Ах так? — безучастно отозвался проводник. — Ну тогда ладно... Но если покажутся охранники, то двинемся немедля.

— А ты, значит, не из охраны?

— Я? Ну что ты. — И он жалко усмехнулся. — Я так... просто крот.

— «Просто кротов» не бывает, — словно про себя произнес Триффан, пока Спиндл расправлялся с червяком.

— В этой Системе очень даже бывают, — явно удивленный словами Триффана, сказал проводник, — ты скоро сам убедишься.

Триффан повернулся к нему всем телом и стал пристально смотреть ему в глаза. Он почувствовал, как мощь Камня передается ему; то же самое, видимо, почувствовал и Спиндл: он перестал жевать и теперь наблюдал за товарищем.

— Назови имя свое! — тихо и властно сказал Триффан.

— Регворт, но...— Голос проводника замер. Взгляд его широко раскрывшихся глаз был прикован к Триффану.

— Запомни, Регворт: ни Слово, ни Камень, ни одна живая душа в целом свете не имеет права решать за тебя, кто ты есть на самом деле и кем можешь стать.

Триффан произнес эти слова почти сердито, и Регворт невольно попятился.

— Обязательно придет час, когда ты расправишь плечи и скажешь: «Я есть, и да не посмеет никто полагать иначе!» Можешь считать, что все время, пока ты безропотно называешь себя «просто кротом», ты не существуешь вовсе: это время, вычеркнутое из твоей жизни.

Шпионка, следовавшая за ними по пятам, выслушала все это молча, постояла в задумчивости и затем решительно двинулась от них прочь.

— Что там такое? — вдруг воскликнул Спиндл, оглядываясь.

За период своего затворничества в Священных Норах он научился чутко реагировать на любой шорох.

— Ничего. Это где-то наверху, — ответил проводник.

Однако Триффан тоже заподозрил неладное. Он прошел немного назад, но ничего подозрительного не обнаружил.

— Никого, — сказал он, вернувшись. — Видно, нервы шалят.

Он устало сгорбился и замолчал. Спиндл принес ему поесть. Регворт пристроился в сторонке. Вид у него был испуганный и несчастный: было ясно, что ему хочется их поторопить, но он не решается.

Триффан через некоторое время обратился к нему сам:

— Если хочешь что-то сказать, говори, не бойся. Я не причиню тебе зла.

Однако Регворт только отрицательно покачал головой и промямлил, что хорошо бы им все же поспешить. Если об их остановке станет известно, то элдрен его накажет.

— Кто они такие, эти элдрен? — спросил, поднимаясь, Триффан.

— Это старухи, Старшие, которые здесь всем руководят и наставляют в вере вновь прибывших. Они...

Впереди послышалось какое-то движение, и разговоры между ними прекратились. Вскоре они увидели крота: он стоял без дела, облокотившись о стену тоннеля, и молча провожал их взглядом. Потом показался еще один: этот стоял посредине, загораживая проход. Регворт сделал им знак остановиться и указал на тоннель, который полого спускался на восток. Он был мрачен, прорыт твердой породе и сделан явно второпях. У входа в него они ненадолго остановились.

— Видимо, должно состояться покаяние, — прошептал Регворт. — Потому столько охраны вокруг.

Не успели они спросить, что это означает, как в них ударил поток воздуха из главного тоннеля и там показалась фигура огромного крота. За ним следовало слабое, истощенное существо с всклокоченным мехом. Два когтя у него были сломаны и в крови, в глазах застыло отчаяние. За ним, подгоняя его свирепыми ударами, шел еще один охранник.

— Давай, пошевеливайся! — крикнул он. — Элдрен Феск не любит, чтобы ее заставляли ждать!

Пленник на мгновение задержался возле них и устремил на них взгляд, взывающий о помощи.

Триффан инстинктивно рванулся вперед, и лишь предупреждающий жест Регворта удержал его от того, чтобы вступиться и тем самым подвергнуть их всех смертельной опасности.

Критический момент прошел, пленника повели дальше, и спустя немного им было разрешено продолжать путь.

Регворт теперь шел медленнее, потому что впереди них двигалась целая толпа.

Вокруг царила какая-то странная недобрая атмосфера. Кроты возбужденно дышали, то и дело слышались смешки и перешептывание.

— Что тут происходит? — спросил Триффан, прижимаясь к стене, чтобы дать им пройти.

— Да так, очередная заваруха, — отозвался Регворт. — Лучше затаиться и делать вид, будто ничего не замечаешь.

— Куда они повели того крота?

— Тут много чего творится, — уклончиво ответил Регворт.

— Что ты имеешь в виду?! — воскликнул Спиндл.

Внезапно Бакленд предстал перед ними в новом, мрачном и страшном свете. Казалось, из всех темных углов за ними кто-то постоянно пристально наблюдает. Они почувствовали себя так, будто попали в ловушку, будто над их жизнью снова нависла угроза.

Про то, что некоторые исчезают бесследно, — отозвался Регворт.

— Их вешают за нос? — спросил Триффан.

— Есть нечто пострашнее такой казни; есть места, само пребывание в которых равносильно смерти.

— Например?

— Например, место, где обитают уборщики. Здесь его называют Слопсайдом — «Помойной Ямой».

Слово «уборщики» он произнес с таким страхом и отвращением, будто одно упоминание о них могло навлечь на него чуму.

— Послушайтесь моего совета: держитесь подальше от Помойной Ямы. Никто толком не знает, что там творится и сколько кротов гибнет там ежедневно.

— Не понимаю: ведь уборка — почтенное занятие, — проговорил Триффан. — Обычно этим занимаются молодые и не очень сильные. Они разгребают отвалы в тоннелях, наводят порядок в верхних летних ходах, а когда наступают холода и червяки уходят вглубь, открывают нижние помещения.

— В Бакленде стать уборщиком все равно что умереть.

— Почему? Чем они занимаются?

— Выносят на поверхность трупы умерших от чумы и распечатывают закрытые помещения. Дело не в том, чем они занимаются, а в том, что они при этом подцепляют.

— Тот, кого мы встретили, — его отведут в Помойную Яму?

Регворт помедлил с ответом. По его взгляду Триффан догадался, что ему хотелось бы ответить утвердительно, но, судя по всему, того несчастного крота ожидал более скорый и жестокий конец. Однако, прежде чем Регворт успел раскрыть рот, их смяла и завертела в своем водовороте толпа, скопившаяся у входа в просторное общее помещение. Стало ясно, что они оказались в самом центре Бакленда, причем как раз в тот момент, когда тут должно было произойти нечто крайне неприятное. Еще немного — и их внесло в само помещение.

Оно представляло собою нечто вроде обширной пещеры, и внезапно стало просторно: Регворт торопливо провел их за спинами толпы, устремившейся к восточной части. С одной стороны своды пещеры поддерживались светлыми корнями березы, с другой опирались на медового цвета кусок горной породы. В помещении была хорошая циркуляция воздуха, дышалось легко; свод прекрасно поглощал звуки, и, несмотря на большое скопление кротов, здесь было сравнительно тихо.

Регворт отвел их в дальний угол, откуда им было хорошо видно все происходящее. Грайков можно было сразу узнать по темному окрасу и коротким ногам. Они держались уверенно, по-хозяйски; непринужденно разговаривая, они расхаживали по двое и по трое, как будто вокруг не существовало никого, кроме них.

Триффан заметил, что прочие кроты торопливо уступают им дорогу и избегают смотреть прямо в глаза.

— Что уставился, болван?

Триффан обернулся: он увидел перед собою здоровенного грайка с угрожающе выпущенными когтями.

— Так просто... Смотрю,— пробормотал Триффан, сдержав закипавший гнев.

— Надо говорить «господин»!

Триффан взглянул на него и тут же был награжден затрещиной за непочтительность.

Услышав за спиной шорох, грайк и его приятель обернулись и обнаружили Спиндла: тот поднялся на задние лапы и принял боевую позу, готовый броситься на выручку Триффану.

— Ой как страшно! — насмешливо воскликнул охранник и одним взмахом могучей лапы сбил Спиндла с ног.

Потеряв сознание, тот повалился набок. Стоявшие вокруг громко расхохотались.

— Прошу прощения, господин, — сказал, подбегая, Регворт. — Они только что явились и еще не знают здешних правил.

— Тогда проваливайте и не суйте сюда свои рыла, пока не выучите правила, — бросил, отходя, стражник.

Порядком перепуганные случившимся, все трое стали ближе друг к другу.

— Эти грайки-охранники — самые свирепые, — прошептал Регворт.

Они обогнули все помещение и уже собирались пройти в следующий тоннель, когда Триффан уловил в той части, где свод подпирали березовые корни, какое-то движение, и вслед за этим настала напряженная тишина. Он остановился и повернулся в ту сторону, однако толпа впереди мешала ему разглядеть, что происходит.

— Пойдемте скорее отсюда! Нам пора! — заторопил Регворт, но Спиндл тоже остановился.

— Что происходит? — спросил Триффан.

— Предстоит обряд покаяния для того самого крота,— шепнул Регворт,— только мы не можем здесь больше находиться.

Но Триффан именно для того и пришел в Бакленд, чтобы узнать грайков поближе, и не собирался отказываться от своего намерения. К тому же всеобщее внимание было сейчас приковано к тем, кто появился в дальнем конце зала. Пристававшие к ним грайки прошли вперед, и на Триффана, Спиндла и Регворта никто не обращал внимания.

Триффан увидел, как перед застывшей в ожидании толпой появились две иссохшие, сурового вида старухи. Все взирали на них с почтением и страхом и замолкали при их приближении. Триффан заметил, как один из охранников, который еще недавно был столь агрессивен по отношению к ним, подобострастно припал к самой земле, когда старухи проходили мимо.

— Это и есть элдрен — Старшая, — с дрожью в голосе шепнул Регворт.

Обе кротихи уселись спиною к смутно белевшим корням березы, верхушки которых терялись во мраке под сводом, а концы уходили дальше, в глубину.

Хотя старух было две, глаза присутствовавших были обращены к одной из них — поседевшей и изборожденной морщинами. Углы ее рта были брезгливо опущены, подозрительный взгляд прищуренных глаз обдавал холодом. Ее лапы были странно искривлены, будто в детстве она перенесла какую-то болезнь, после которой их свело судорогой. От этого они напоминали крючья, а серые изогнутые когти выглядели длиннее обычного. Она постоянно припадала к земле, будто ее терзала сильная боль, и ей хотелось выместить это на других.

— Кто она? — спросил Триффан.

— Феск. Перед ней все дрожат, — отозвался Регворт. После неудачной попытки вывести их он с явной неохотой остался стоять рядом. Никто не заметил охранника, который из темного угла внимательно следил за каждым их движением. — Раньше она была в Роллрайте, но потом ее перевели сюда для подготовки системы к торжествам Летней Ночи. Значит, казней теперь не миновать.

В помещении настала полная тишина: Феск углубилась в молитву. Слов нельзя было разобрать, слышалось только неясное бормотание, завершившееся возгласом:

— Милость Слова да пребудет с нами!

— И да будет так! Да здравствует Слово! — раздались выкрики из толпы.

— Милость Слова да пребудет с нами! — повторила Феск своим леденящим душу страдальческим полушепотом.

Выкрики сразу смолкли. По ее знаку один охранник подвел к ней того самого истерзанного, полуживого крота, с которым они недавно столкнулись в тоннеле.

С его появлением по толпе пробежал недобрый шумок: чувствовалось, что собравшиеся настроены крайне враждебно и жаждут расправы. Услышав это зловещее перешептывание, увидев, как Феск подалась вперед, устремив на несчастного кровожадный взгляд, Триффан почувствовал, как шерсть становится у него дыбом от ужаса. Ему показалось, будто откуда-то издалека он наблюдает за чем-то неописуемо ужасным, чего не может предотвратить. Мрак окутал его; мрак исходил от Феск, делал его, Триффана, свидетелем и, что самое страшное, соучастником зла, поскольку он не в силах был ничего предпринять.

Он попытался что-то сказать, выйти вперед, но не смог, ибо, наряду с ощущением зла, его вдруг охватило чувство непередаваемого страха, пригнувшее его к самой земле, — страха за собственную жизнь. И все же он заставил себя смотреть, меж тем как Спиндл не выдержал и, зажмурившись, лишь шептал молитву: он взывал к Камню, прося его помощи и защиты.

— Как зовут этого крота? — спросил Триффан у Регворта.

Тот только покачал головой:

— Его схватили, когда обнаружили, что он бесцельно кружит по тоннелям и бормочет что-то о Камне. Таких сейчас много. Они потеряли рассудок и не годятся для обряда посвящения. Их либо отсылают в Помойную Яму, либо, если они высказываются вслух, упорствуют и не желают склониться перед Словом, вешают за нос.

— Но как же все-таки его зовут? — спросил опять Триффан: отчего-то ему сейчас казалось чрезвычайно важным это выяснить.

Но прежде чем Регворт успел ответить, элдрен Феск начала говорить:

— Я не собираюсь тратить на тебя много времени, крот. Ты уже признался, что не желаешь покаяться и очиститься перед Словом.

Несчастный опустил глаза и припал к земле.

— Еще не поздно. Покайся — и Слово дарует тебе жизнь.

И крот заговорил. Тихим, но твердым голосом он произнес:

— Я верю в Камень. В этой вере я вырос, с нею и приму смерть. И да смилуется над вами Камень!

В глазах Феск вспыхнула ярость.

— Ты — ничто, — прошипела она. — Ты не можешь даровать милость, ты не смеешь просить о ней, ты не смеешь ждать ее для себя, если нет на то воли Слова.

— Я верую в Камень! — повторил крот.

— Слово дарует тебе последний шанс: ты будешь помечен всеми, кто здесь находится. Пусть они засвидетельствуют волю Слова: оно желает, чтобы ты стал одним из его почитателей.

— Да будет так! — грозно выдохнули присутствующие.

— Что значит — «помечен»? — спросил Триффан.

Глаза Спиндла по-прежнему оставались закрытыми.

— Сейчас увидишь. И если его подведут к тебе, непременно оставь на нем свою метку — иначе накажут.

Тем временем два охранника, расталкивая толпу, повели крота вдоль замерших рядов. К своему ужасу, Триффан увидел, что каждый, к кому подводили несчастного, ударял его когтями; удары были не смертельные, но оставляли кровавый след.

— Покайся! — кричал наносящий удар. Этот крик все нарастал, пока постепенно не перешел в ритмичный рев. Все ближе и ближе подводили его к тому углу, где стоял со своими спутниками Триффан.

— Покайся! Покайся! — несся отовсюду оглушительный крик.

Триффан услышал, как крот начал отчаянно рыдать, и не столько от физической боли, сколько от позора и унижения, которому его подвергали.

— Покайся! Покайся! — гудел зал.

Все тело крота было залито кровью, а удары все сыпались, и каждый нес с собою новые мучения.

Спиндл внезапно рванулся и кинулся прочь из пещеры. За ним побежал Регворт, но что-то заставило Триффана остаться на месте, хотя крота подвели уже почти вплотную к нему, и через минуту ему тоже предстояло оставить на нем свою метку.

— Камень, научи меня! — зашептал Триффан. — Дай мне мужество, укажи что делать, о Камень...

А крот уже стоял перед ним. Слезы боли и отчаяния, слезы унижения и одиночества заливали его рыльце; из-за его спины на Триффана глядели два стражника. Они продолжали скандировать свое «Покайся», и глаза их горели садистским восторгом.

Триффан шагнул вперед. Он вытянул лапу с выпущенными когтями и, делая вид, что наносит удар, тихим голосом, но вполне отчетливо, так, чтобы несчастный мог слышать каждое его слово, произнес:

— Камень не оставил тебя, крот. Он с тобою. Внемли, о крот, ибо сейчас ты услышишь Безмолвие!

Тот замер на мгновение. Потом поднял глаза, прочел в обращенном на него взгляде Триффана веру в Камень и любовь к себе и понял, что более не одинок.

Его повели дальше, и стражники были изумлены, когда он с неожиданной силой выкрикнул:

— Верую в Камень!

На него снова обрушился град ударов, но он будто не чувствовал боли. Окрепшим голосом он продолжал возносить хвалы Камню. В голосе его теперь звучал вызов, и присутствующие почувствовали это, потому что немедленно вокруг раздались яростные крики:

— Убить его! Казнить! Смерть ему?

Эти голоса донеслись до дальнего конца зала, где сидела Феск. Однако если сам избиваемый преисполнился мужества и готов был смело встретить неминуемую смерть, то Триффана вдруг начала сотрясать дрожь, как будто градом ударов осыпали его самого.

Во всяком случае, Спиндл, следивший за ним из бокового тоннеля, видел, как Триффан встал на задние лапы, рот его широко открылся, словно его мучила нестерпимая боль. Шум нарастал, и внимание всех было поглощено участью несчастного крота.

— Убейте его! — раздался голос Феск. — И да осенит его милость Слова после смерти, если он отказался от нее при жизни!

Вслед за этим была лишь кровь и последнее страшное зрелище: один охранник крепко обхватил свою жертву, в тот же момент второй взмахнул огромной лапищей, выпустил когти и ударил безымянного крота по рыльцу и по глазам. Его тело выгнулось в смертельной агонии, грайки восторженно взревели, и никто не услышал еще одного крика, — крика забившегося в дальний угол Триффана.

Его темный мех взмок от пота, он тяжко, прерывисто дышал, а в глазах стояли слезы.

Спиндл и Регворт бросились к нему и торопливо вытащили из пещеры, прежде чем кто-либо заметил его состояние.

Когда они уже шли по тоннелю, за их спинами снова раздался торжествующий, разъяренный рев толпы, следившей за агонией крота, потом все стихло, и в тишине до них долетел зловещий полушепот Феск:

— Велика милость твоя, о Слово!

Позади них возникла стройная молодая кротиха, и, глядя им вслед, женский голос произнес:

— Следуйте за ними.

— Слушаюсь, агент Сликит, — отвечал наблюдавший за ними охранник.

— Особенно не упускайте из виду этого. — И она указала на Триффана. Его, обессиленного и беспомощного, Спиндл с Регвортом почти несли на себе.

Глава десятая

К тому времени, когда они по тоннелям дотащили Триффана до помещения для вновь прибывших, Триффану сделалось совсем плохо. Он был весь в поту и едва держался на ногах. Регворт выглядел напуганным, словно Триффан заболел по его вине. К тому же Регворт заметил следовавшего за ними по пятам охранника и решил, что ему самому грозит расправа. Встревожился и Спиндл: хотя он и догадывался, что состояние Триффана связано со злодейством, коему он стал свидетелем, но как и чем помочь ему, не знал. Триффан никак не реагировал на то, что ему говорили, и весь казался погруженным в какой-то мучительный транс.

Как только они. достигли отведенного для них помещения, Спиндл отыскал наиболее удобное и сухое место, где Триффан мог бы улечься и заснуть. Осторожно подталкивая и поддерживая, он отвел его туда и, озабоченный, сидел подле, пока Триффан не забылся беспокойным сном.

Только после этого Спиндл позволил себе оглядеться и внимательнее рассмотреть помещение, в котором они оказались. Оно было грязное, неприбранное. В дальнем углу он разглядел еще две тесно прижавшиеся друг к другу фигуры.

Охранников было двое: один стоял у входа в тоннель, через который они только что вошли, второй находился возле другого тоннеля, выходившего, по-видимому, на поверхность. Первый охранник подошел к Регворту, и тот объяснил, что это вновь прибывшие и что один из них, Бенет, внезапно почувствовал себя плохо. Затем Регворт торопливо попрощался, бросил тревожный взгляд в сторону Триффана и, добавив, что, мол, хорошо бы в скором времени встретиться, ушел. Второй охранник довольно дружелюбно заговорил со Спиндлом.

— Пару ночей вы проведете здесь, а потом вас отведут к элдрен Феск, она укажет, где вам работать. Сами видите, местечко здесь не очень-то! Стоять здесь на страже для нас — сущее наказание. Едой, какую здесь найдете, можете пользоваться свободно, — сказал он, кивая на небрежно выдолбленное вместилище для хранения червяков: некоторые еще шевелились, остальные, видимо, уже сдохли и выглядели отнюдь не аппетитно.

— Сейчас отдыхайте и постарайтесь вести себя тихо. Не доставите нам хлопот — и мы вас не тронем, — заключил страж. — Если что-нибудь будет нужно — крикните. Меня зовут Алдер, а моего напарника — Маррам.

Алдер был крупным, сильным кротом, и, хотя его голова и бока были сплошь покрыты боевыми шрамами, глаза смотрели на собеседника весело и приветливо. Его приятель Маррам, хотя тоже производил впечатление бывалого бойца, был меньше ростом и, судя по серьезному виду, себе на уме. Спиндл решил, что им достались далеко не худшие стражи из всех, с кем до сих пор доводилось иметь дело.

— Нам можно выходить наверх? — спросил он, указывая на выход, который охранял Маррам.

Тот подошел к ним и быстро сказал:

— Нет, нельзя. Во-первых, в этом нет никакой необходимости, а во-вторых, твой спутник и без того едва жив.

— Ему нужен свежий воздух.

— Наверху кружит много сов. Вас все равно схватят — если не они, так патруль. Лучше оставайтесь здесь, на месте, — внушительно произнес Маррам, и Спиндл понял, что спорить с ним бесполезно. Словно для того, чтобы отвлечь мысли Спиндла от прогулок наверху, Алдер небрежным взмахом лапы указал ему на двух забившихся в дальний угол кротов. Оба казались испуганными и имели неопрятный, замученный вид.

— Не обращайте на них внимания. Это всего-навсего бродяги. Они ждут здесь решения своей судьбы — покаяния или чего другого.

По тому, как рыльца кротов были судорожно прижаты к лапам, Спиндлу даже на расстоянии стало ясно, что кроты напуганы до смерти. Один из них, совсем юный, быстро глянул на Спиндла через плечо и тут же отвернулся; другой, или, похоже, другая, казалась совсем ослабевшей. По всей видимости, она была тяжело больна.

Отойдя, стражи шепотом стали переговариваться, время от времени оглядываясь на Спиндла и его товарища. При этом Маррам выглядел обеспокоенным; Алдер же, поймав устремленный на них взгляд Спиндла, дружески помахал ему: мол, все в порядке, можешь не волноваться.

Несколькими часами позже, когда наступил вечер и в пещерке стало темнеть, беспокойное забытье Триффана сменилось глубоким сном. Он перестал метаться, задышал ровно и глубоко, словно наконец-то обрел долгожданный покой. Спиндл продолжал свое неусыпное бдение, хотя любой непосвященный решил бы, что в защите нуждается именно худенький, хрупкий Спиндл, а не этот, мощного телосложения крот в расцвете сил.

Неожиданно Триффан пошевелился, открыл глаза и с признательностью обратил их на Спиндла, который немедленно притащил ему червяков. Несмотря на непривлекательный вид, Триффан жадно проглотил их, как будто не ел много дней подряд.

— А знаешь, Спиндл, — сказал он затем. — Ведь у того крота действительно не было имени. Крот-Никто. И ни одна живая душа так и не узнала, чей он и откуда. Любой мог оказаться на его месте... Любой другой.

Спиндл заметил, что голос Триффана звучал не так, как прежде, в нем появились низкие, глубокие интонации. Триффан говорил медленно, взвешивая каждое слово. Казалось, он лишь теперь осознал всю меру принятой на себя ответственности.

— Я никогда не забуду его; никогда — покуда жив, — снова заговорил Триффан. — Как не забуду и того, что побоялся прийти к нему на помощь.

— Ты ничего бы этим не добился, — отозвался Спиндл. — Тебя убили бы, а заодно и меня — только и всего! Мы и сейчас еще далеки от безопасности.

— Знаю, так оно и есть, — сказал Триффан, немного помолчав, — как понимаю и то, что он держался достойнее нас. «Верую в Камень», — сказал он просто, и грайки не вынесли этого... И он остался безымянным... безымянным. Камень хочет, чтобы мы в связи с этим поняли нечто важное, очень важное, но что? Этого я пока не знаю. Когда я дотронулся до него, то ощутил в себе мощь Камня, и, хотя сам не услышал звука Безмолвия, я знаю: благодаря мне его услышал тот крот. Своим прикосновением я передал ему благодать Камня и принял на себя его боль. Это было безмерно тяжело: я побывал там, куда, набравшись мужества, мне суждено вернуться опять...

Голос Триффана дрогнул, и Спиндл придвинулся к нему еще ближе:

— Я тоже был там, возле тебя. Смотрел на тебя все время и ужасно перепугался. Но я бы ни за что не оставил тебя одного и никогда — слышишь, никогда — я тебя не оставлю.

— Я знаю. Знаю, что ты был рядом — ты и твоя вера. И все же чего-то еще я так и не успел осознать. Мне необходимо извлечь из этого для себя какой-то урок. «Верую в Камень», — сказал крот, а я даже не знаю его имени.

Увидев, что они разговаривают, Алдер подошел снова.

— Тут не так уж скверно, — проговорил он. — Вам здесь недолго придется пробыть. Нам-то самим здесь торчать еще дня три-четыре, пока не поступят указания насчет этой парочки, если кротиха вообще столько протянет. Она совсем плоха. Вы ожидаете обряда посвящения?

Триффан ответил, что они еще и сами не знают, скорее всего, да.

— Весь этот обряд посвящения — проще простого, только не ляпните чего лишнего. Слушай внимательно, делай что скажут — и крот с головой на плечах, вроде нас, получит себе хазу и червяков от пуза.

— Хаза — это что такое? — переспросил Триффан, согласно кивая. Многие из слов, которые здесь употребляли, он просто еще не научился понимать.

— Я про отдельную нору. Чтобы спать. Так это называли там, откуда я родом.

— А откуда ты родом? — вмешался Спиндл. Любознательный от природы, он любил собирать подобные сведения о нравах и порядках в разных краях.

— С севера, — лаконично ответил крот, и они впервые заметили, что так же, как все другие грайки, с которыми им приходилось встречаться, он глотает слова и жестко произносит согласные.

За дружелюбием Алдера вдруг проглянула отчужденность, нежелание дать себя на чем-то подловить. Наступила неловкая пауза.

— С севера? — протянул Спиндл, явно разочарованный его немногословием.

Алдер же, видимо ободренный их дружелюбным интересом, внезапно разговорился сам.

— Ну да. Попал во вторую колонну, которую отправляли после ухода Хенбейн. Нас сам Рун провожал — вот так!

— Ты его видел? — спросил Триффан.

— Видел ли? — задумчиво повторил Алдер. — На твой вопрос нелегко ответить, приятель. Верн и вообще-то очень сумрачное место. Света мало, кругом какие-то тени; там кроту лучше помалкивать и не глазеть по сторонам. Да, где-то высоко над нами стоял старый-пре-старый крот. Черный мех у него на спине блестел и переливался — такого я не видел никогда в жизни. Говорили, это и есть Рун. Я глянул на него разок, но мне стало жутко. Нам всем стало жутко. «Вон он, Рун!» — сказал кто-то, ну я и поверил... Да и все, кто был, тоже поверили, потому как уж больно важный он был.

— Он что-нибудь сказал?

— Вроде бы, только я плохо его понял. Одно помнится хорошо: он был ужас до чего сердитый. Как закричит вдруг: пришла, мол, пора для нас двинуться на юг и захватить все системы. Они, мол, наши по праву. Потом, помню, крикнул еще: «Смерть камнепоклонникам!» — и после этого замолчал.

— Замолчал? — прошептал Триффан.

— Ну да.— Алдер кивнул головой.— И жуткая такая тишина настала! Прямо не передать: он стоит там наверху и молчит, только черный мех посверкивает, как выпущенные когти. Мне казалось, эта жуть никогда не кончится. А потом он исчез, и мы уже точно знали, куда идти и что делать.

Он вдруг смолк, будто сам изумленный тем, что так разболтался, и, очевидно, решив сменить тему, перевел оценивающий взгляд на замерших в своем углу кротов и заметил:

— От этих, по-моему, проку мало будет. Разве что сгодятся для Летнего Солнцестояния. Элдрен Феск слабаков на дух не переносит, — понимаете, о чем я говорю? Уж мне ли не знать, я служил под ее началом еще в Роллрайте. Стоит им допустить хоть одну промашку — и бац! Феск их тут же вздернет за нос, это ей — как чихнуть!

И, довольный своим остроумием, Алдер разразился громким смехом. Юный крот испуганно оглянулся и еще теснее прижался к своей спутнице, словно пытаясь прикрыть ее от этого хохота.

Алдер отошел и снова занял свой наблюдательный пост, а Триффан стал обдумывать то, что услышал от него о Руне.

Настала ночь, и Триффан со Спиндлом устроились на ночлег. Все это время они делали вид, что товарищи по несчастью в дальнем углу их вовсе не интересуют, однако продолжали исподволь наблюдать за ними, одновременно размышляя о том, есть ли у них самих шансы на спасение.

По доносившемуся сверху глухому стуку и шуршанию травы нетрудно было догадаться, что они находятся под луговиной или где-то возле, потому что наверху паслось стадо коров. Триффан решил, что как раз над ними луг сменяется лесом. В одной из стен их норы виднелась полусгнившая оконечность кола, какие обычно ставили для ограждения пастбища; с другой стороны потолок состоял из сплошного переплетения гигантских корневищ и щетины их отростков. Все это было типично для местности, где кончались луга и начинался подлесок, — местности, особенно удобной для устройства входных и выходных отверстий тоннелей. Обычно именно по таким местам проходили границы лесных поселений. Однако Триффан не учуял привычных для себя запахов леса и сделал вывод, что большая часть Бакленда расположена как раз под пустошью, чтобы молодые кроты могли выбирать во время прогулок, куда их больше тянет — на луга или в лес. Помойная Яма, как ее называли, располагалась, по его расчетам, как раз под лесом, и Триффан, будучи уроженцем леса, сразу почувствовал живой интерес именно к этой части Бакленда, несмотря на зловещие слухи об опасностях, которые она таит. Он скучал по лесным звукам, по причудливым узорам корней и недолюбливал примитивность и скудость луговых систем.

С этими мыслями Триффан набрал еще немного червяков там, где указал Спиндл, закусил и лег спать.

Вскоре после этого из темного тоннеля, по которому они пришли, вынырнула тень. Это была сидим Сликит. Стражи тут же склонились перед ней, прошептав обычное: «Да пребудет с тобою Слово».

— И с вами тоже, — бросила она равнодушно. — Есть проблемы?

— Никаких, госпожа.

— Глаз с них не спускайте. Если что — не миновать вам казни.

— Не беспокойтесь, госпожа, мы уже их предупредили, чтобы на поверхность не высовывались. А кто они такие, госпожа?

— Камнепоклонники. Следите за ними неусыпно. Назовите ваши имена!

— Алдер, — ответил тот, кто рассказывал о Руне.

— А я — Маррам, госпожа,— отозвался другой.

— Я вас запомню. Ну, до утра. Можете пока отдохнуть.

— Слушаем и повинуемся! — проговорил Маррам.

Сликит исчезла, и оба стража вздохнули с облегчением.

— Интересно все же, откуда они взялись, — проговорил Алдер, чей живой умный взгляд выдавал в нем натуру любознательную.

— Сказано же: они — камнепоклонники. Для меня этого достаточно. Первую вахту стой ты, а я сосну, — отозвался Маррам и улегся.

Алдер же опустил рыльце на вытянутые лапы и стал смотреть на спящего Триффана. Впоследствии, уже много, много лет спустя, глубоким стариком, рассказывая своим внукам о великих событиях, которым был свидетелем, Алдер вспоминал, как, пока он глядел на спящего пленника, его сердцем овладело сумасшедшее желание. Вероятно, оно родилось под впечатлением расспросов о том, кто он и откуда пришел. Грудь Алдера стеснила неизъяснимая жажда познать учение о Камне, про которое ему было говорено столько плохого. И тут он внезапно обнаружил, что глаза Триффана — так, впоследствии он узнал, зовут пленника — открыты и устремлены прямо на него, и он, Алдер, не в силах отвести взгляд в сторону. Потом Алдер клялся, что, как это ни странно, Триффан поднялся, подошел к нему и спросил: «За что ты казнишь верующих в Камень? Ведь они не сделали тебе ничего дурного».

— Однако, — рассказывал Алдер, — когда я набрался храбрости и снова посмотрел в сторону Триффана, то увидел, что тот мирно спит и глаза у него закрыты.

Тут Алдеру вдруг вспомнились все муки и казни последователей Камня, и он понял, что именно Триффан вызвал в нем эти воспоминания. Понял и устыдился. Алдер не мог припомнить, как ни старался, почему сразу после этого его сморил крепкий сон.

С рассветом он очнулся и обернулся, чтобы проверить, на месте ли крот, доставивший ему столько треволнений. Он обнаружил, что Триффан стоит рядом. Алдер не видел ничего вокруг — только почувствовал на себе его взгляд и страшно перепугался.

— Пойдем, — сказал ему Триффан. — Мне надо тебе кое-что показать.

И Алдер под влиянием силы и печали, звучавших в голосе Триффана, беспрекословно подчинился и двинулся вслед на ним наверх.

Потом Алдер всегда вспоминал, что солнце, пробившееся сквозь входное отверстие, залило его своим светом, и он вдруг понял, что сейчас ему предстоит увидеть нечто, и ему сделалось очень страшно и захотелось громко зарыдать... А ведь он был грайк, северянин, воин, закаленный в битвах, и всего лишь выполнял свой долг...

Триффан вывел его на поверхность. Укрываясь от патрулей под колючей молодой порослью и ракитником, они прошли довольно далеко, пока не очутились на свободном от зарослей участке возле другого тоннельного выхода. Там лежало тело крота. Весь истерзанный, с порванным рыльцем, он лежал в скрюченной позе. Его рот был чуть приоткрыт; в капельках росы, что за ночь осела на его мехе, сверкало солнце. Это был тот, кого убили накануне.

— Может, тебе известно, как его зовут? — спросил Триффан.— Нет? Не знаешь?

Он склонился над мертвым и расплакался на глазах у Алдера. И Алдер, глядя на мертвого крота, вдруг почувствовал, как мир померк вокруг него, и ему открылось, что есть на свете жалость и сострадание.

— За что ты казнишь тех, кто верует в Камень, Алдер? — снова прозвучал вопрос Триффана — только теперь он обращался к стражу по имени. — Ответь же мне: за что? Этот крот был последователем Камня, как и я сам. Убивая невинных, ты казнишь и себя самого. Почему ты творишь это?

— Но ведь я...— запинаясь, начал было Алдер и не смог продолжать: Триффан устремил на него свой открытый, от сердца идущий взор, и в нем была твердость, и в нем была правда.

Затем Триффан чуть отошел в сторону и присел у выхода, предоставив Алдеру побыть наедине со своей совестью. Алдер же предпочел остаться, где был. Он все смотрел и смотрел на убитого, а перед его мысленным взором проходили десятки, сотни, тысячи убиенных и замученных гранками во время их длительного похода на юг.

— Но ведь я...— выговорил Алдер дрожащими губами — и вдруг услышал вокруг себя крики, плач и стенания многих безымянных кротов, и устыдился, и глаза его стали мокрыми от слез.

Через малое время, ощущая тяжесть во всем теле и ломоту в лапах, он обернулся к Триффану и беспомощно спросил:

— Что же мне делать?

— Прислушайся к Безмолвию Камня, — отозвался Триффан, глаза его словно излучали солнечный свет.

— Кто ты? — спросил шепотом Алдер. — Откуда ты?

— Я никто. Но за мной явится тот, кто заставит тебя забыть обо всем, что было прежде. Он будет воплощением Безмолвия Камня, и ты последуешь за ним и будешь помогать ему в деяниях его.

— Как имя его?

Триффан еще раз взглянул на мертвое тело и произнес:

— Мы называем его Крот Камня, но имя его мне неведомо. Оно никому не известно. Он без имени, ибо еще не рожден.

— Но он придет?

— Обязательно придет. И ты узнаешь его.

После этого они, снова миновав все патрули, благополучно вернулись в нору, и никто, в том числе и Спиндл, так и не узнал, где они были, что видели и о чем говорили между собой.

Тем не менее в течение следующего дня Спиндл был немало озадачен: Триффан почти не разговаривал и не двигался, а между стражами, видимо, возникло какое-то несогласие, потому что тот, которого звали Алдер, тоже отмалчивался, уткнувшись головой в лапы, и не реагировал на расспросы своего товарища Маррама. Что же касалось двух обитателей дальнего угла, то из них на ногах был только один. Он приносил пищу своей подруге и с трогательной заботой пытался немножко ее почистить.

Когда молодой крот попросил разрешения выйти на воздух, Маррам немедленно ответил отказом, между тем как Алдер неожиданно заявил:

— Пусти его!

Он сказал это таким властным тоном, что Маррам, видимо, почел за благо с ним не связываться. Молодой крот ушел наверх, один, без охраны, и вскоре вернулся. Все это казалось Спиндлу крайне необычным.

В их помещении возникла какая-то странная, мирная атмосфера, только Спиндл не мог взять в толк, в чем же, собственно, дело... Триффан, очевидно, знал; похоже, это было известно и Алдеру... Что это могло означать?

Дело шло к вечеру, когда Триффан наконец встряхнулся и неожиданно сказал, что, пожалуй, пора познакомиться с бродяжками поближе. Кроты, мол, от природы существа общительные, они любят собирать всякие слухи о том, что происходит вокруг. Спиндл встретил его предложение с радостью, он увидел в этом признак того, что Триффан возвращается к своему нормальному состоянию. Они подошли к юнцу и, поскольку в их положении было явно не до соблюдения формальностей, просто поздоровались.

— Вы посланы наставлять нас? — спросил тот. Его голос, как и тело, был тонок и звучал крайне робко. В глазах его застыл испуг, но Триффан заметил, что, несмотря на страх, он выдвинулся вперед, прикрывая спутницу своим телом.

— Мы сами здесь новички. Только что прибыли, — понизив голос, ответил Триффан.

— Как тебя зовут? — спросил бродяжка, боязливо поглядывая на Триффана.

— Мое имя тебе ни о чем не скажет, — мягко проговорил Триффан.

— Извините, — отозвался юноша. Он переводил взгляд с Триффана на Спиндла и все время боязливо озирался на стражников.

— Если ты думаешь, что я грайк, как они, — и Триффан кивком указал на охрану, — то ошибаешься. Мы здесь на время. Мы — лекари-травники.

— Ах так! — чуть приободрившись, проронил тот.

— Как тебя зовут? — спросил Триффан.

— Пенниворт, — извиняющимся тоном откликнулся юноша. — Пенниворт — значит «дешевка». Глупое имя, но что поделаешь — к несчастью, так меня назвали. Одному Камню ведомо... Я хотел сказать, непонятно почему...

Говорил юнец гораздо лучше, чем можно было ожидать от простого бродяжки.

— Значит, Пенниворт! — проговорил Триффан, посмеиваясь, и подошел ближе. Ему начинал нравиться этот паренек: в нем было что-то по-детски открытое, хотя он по-прежнему держался робко, горбился и переминался с лапы на лапу. Ему явно хотелось о чем-то спросить.

— Ну же, говори! — ободряюще сказал Триффан.

— Да вот...

Снова заминка, снова нерешительное молчание, косые взгляды в сторону охранников и вдруг — шепот:

— Вот вы засмеялись. Они же никогда не смеются. А если и смеются, то над тем, что вовсе не смешно.

— Вот оно что! — протянул Триффан и подумал, что действительно, в обществе грайков, которых он встречал в Аффингтоне, да и тех, кто находился вчера в зале, веселого было явно маловато.

— А вы сами откуда будете? — спросил Пенниворт.

— Из Файфилда, — быстро ответил Спиндл, поскольку Триффан не торопился с ответом. Спиндл успел заметить, что Триффану не хочется, видимо, придерживаться заготовленной легенды и говорить неправду. Если принять во внимание, как тщательно они продумывали свою версию, это было что-то новое. В своих предположениях Спиндл оказался прав: пережитое там, в центральном зале, наложило глубокий отпечаток на характер Триффана. Он сделался более собранным, более уверенным в себе — будто открыл для себя нечто чрезвычайно важное, о чем ему надлежит помнить всегда.

— Файфилд — это ведь где-то к северу? — спросил Пенниворт.

— К северо-востоку, — поправил Триффан.

— Говорят, хорошее поселение.

Триффан снова промолчал, и Спиндлу пришлось подтвердить это вместо него.

— А вы откуда? — спросил Триффан.

— Из маленькой системы, что к югу отсюда. Возле Бассета.

— И она тоже? — кивнув в сторону кротихи, продолжал расспросы Триффан.

— Да, она моя сестра.

Триффан не мог скрыть удивления: она выглядела намного старше.

— Другого помета, но от одних родителей! — быстро откликнулся Пенниворт, будто читая его мысли. — Оба умерли во время мора, который был у нас перед последней Самой Долгой Ночью. И вот она — ее, между прочим, зовут Тайм — меня вырастила. Сейчас она болеет, и я ухаживаю за ней. Когда пришли грайки, мы затаились. Но потом в феврале нас затопило, и пришлось отправиться на поиски пристанища. Встретили других таких же, как мы, пошли вместе, потом напоролись на грайков. Сражались. Двоих они убили. Могли бы убить и нас, но не стали, а привели сюда. Мы уже давно здесь. Тайм заболела, но лекарей к ней не допускают. Говорят, не приведут, пока она не пройдет обряд посвящения и не воспримет Слово. Но я ее знаю. Она этого не сделает. Никогда — пока жива. Ни за что.

Пенниворт поглядел на сестру. Она лежала с закрытыми глазами, рот ее был полуоткрыт, она тяжело, прерывисто дышала. Мех ее свалялся, бескровные лапки — одна подвернутая под бок, другая вытянутая — не двигались. Временами она слабо постанывала.

— Прямо не знаю что делать, — прошептал Пенниворт. В его глазах стояли слезы. Он говорил торопливо: видно было, что последнее время ему не с кем было поделиться своими тревогами и хотелось выговориться. — Не знаю, что с нею стряслось. Все началось после прихода грайков.

— Куда же вы направлялись?

— На поиски Камня, которого она могла бы коснуться. Возле Бассета таких нет, но я подумал, может, где-нибудь и найдем... Точно я не знал, куда идти. А теперь они нас уже не выпустят.

Триффан снова взглянул на кротиху. Но как только он попытался подойти ближе, Пенниворт воинственно шагнул ему навстречу, сурово посмотрел на него и спросил:

— Ты не словопоклонник? Не сочти за оскорбление. Но если это так, то лучше не прикасайся к моей сестре!

— Я уже сказал, что нет,— успокоил его Триффан.

Тайм в полузабытье неловко повернулась, и Триффан учуял тяжелый запах болезни, но это не вызвало у него отвращения. Он вспомнил слова Босвелла: «Непременный долг писца есть любовь. Люби слабого сильнее, чем сильного; люби больного больше, чем здорового. Этому трудно научиться, Триффан, это дается годами упорного самовоспитания, ибо любой крот, естественно, тянется к свету и ему мнится, что света больше в здоровом и сильном; больных же обычно избегают из боязни, что мрак, в котором те существуют, перекинется и на них. Научись любить их и видеть в них свет. Если ты преуспеешь в этом, то их свет засияет и в твоем сердце и будет озарять твой путь».

Триффан всматривался в лежавшую перед ним Тайм и не видел ни малейшего проблеска света — он уловил одно лишь страдание, запах болезни и близкой смерти. Но тут на какое-то мгновение Триффан ощутил себя частью матери своей, Ребекки, которая сама была целительницей. И тогда, позабыв и о показном равнодушии, с которым держался до сих пор, и о том, что может привлечь внимание стражей, он шагнул вперед. Пенниворт после минутного колебания отодвинулся в сторону.

Спиндл стал рядом с Триффаном.

— Ты можешь ей чем-нибудь помочь? — шепнул он. — Она, как видно, благочестива и добра.

Но к этому моменту Триффан, низко склонившись, уже возложил на Тайм свои лапы и замер в позе наивысшей сосредоточенности, как и подобало его сану писца. Когда Триффан прикоснулся к боку Тайм, он вдруг сотрясся всем телом, словно принимая в себя ее болезнь. Он чувствовал ее страдания так же остро, как муки того крота, что погиб накануне. «Неужто целитель всегда так мучается? — мелькнула у него мысль. — Неужели именно это состояние переживает всякий раз его брат — целитель Комфри?»

— Я помню благословение, которое в подобных случаях произносила моя мать, — сказал он, обернувшись к Пенниворту.

— Здесь это запрещено! Они не позволят! — проговорил тот, испуганно косясь в сторону стражей. И действительно, издали наблюдавший за ними Алдер теперь направлялся прямо к ним.

— Алдер идет! — шепнул Спиндл.

Но Триффан не обратил на это никакого внимания. К изумлению Спиндла, подошедший страж был настроен отнюдь не враждебно.

— Можешь попробовать ее вылечить, если хочешь, — сказал он вполне миролюбиво. — Похоже, у нее осложнение после чумы. Мы с самого начала не хотели ее сюда приводить. Но раз уж так вышло...— Алдер пожал плечами: — Старинный способ наложения лап пока еще никому не вредил. Я не собираюсь на тебя доносить.

С этими словами он отошел и стал что-то говорить другому стражу. По обрывкам их разговора было ясно, что тот не одобряет попыток лечения, какими бы методами, старыми или новыми, оно ни осуществлялось.

Когда Триффан вновь повернулся к больной, то обнаружил рядом с нею Спиндла. На его остренькой мордочке было написано трогательное участие.

Как раз в этот момент, видимо почувствовав присутствие постороннего, Тайм открыла глаза и увидела перед собою именно его, Спиндла. Она была слишком слаба и не сделала попытки отстраниться от чужого.

— Все будет хорошо! Мой друг тебе поможет, — прошептал Спиндл. Она попыталась что-то сказать, но Спиндл мягко остановил ее: — Не надо ничего говорить! Сейчас, сейчас! Мой друг... он знает что делать. — И Спиндл умоляюще взглянул на Триффана.

Камень наделил всех кротов равной способностью исцелять, но мало кто сознает это, а когда сознает, то не придает этому большого значения.

До сей поры Триффан если и дотрагивался до кого-либо, то единственно с целью выразить свое расположение. Только сейчас он понял, какая сосредоточенность и уверенность требуется от врачевателя и каких усилий это стоит.

Когда лапы Триффана коснулись больной, его губы как бы сами собою стали произносить слова о семи кротах, семи Великих Книгах, семи Камнях Покоя...

Камень являет свою благодать всегда неожиданно; так случилось и теперь: Триффан вдруг ощутил в себе его свет и его силу. Можно полагать, что именно с этого момента началась та его деятельность, для которой вся его предыдущая жизнь служила лишь предварительным этапом.

Его больше не волновало присутствие посторонних и их отношение к происходившему; он перестал шептать, как делал совсем недавно, говоря с Пеннивортом. Громко и отчетливо он стал нараспев читать заклинание целителя, которому его научила Ребекка:

Да пребудет с тобою Камень,

И да станет тебе хорошо и всемеро лучше,

И да обоймет тебя тепло Камня...

Его голос мощно зазвучал под сводами норы, и всем стало ясно, что они наблюдают нечто значительное и необычное. Стражи тревожно переглянулись: одно дело — простое знахарство, но ведь тут явно происходило что-то другое... Маррам двинулся в их сторону с очевидным намерением положить этому конец.

...И да обоймет тебя тепло Камня,

И да укроет он тебя своею тенью,

Всю тебя — от макушки до пяток

Свет его — дабы крепкой стала...

— Стражник опять идет сюда! — вскрикнул Пенниворт и невольно придвинулся ближе к сестре, собираясь, видимо, защищаться до последнего. Однако помыслы Триффана были сосредоточены только на Тайм. Он продолжал читать заклинание. Более того, его голос зазвучал еще громче; казалось, от него дрожат своды:

Свет его — дабы крепкой стала,

Любовь его — дабы зрячей стала,

И да станет тебе хорошо и всемеро лучше...

— Алдер! Он обращается к Камню! — с ужасом закричал Маррам.

— Да-да, я слышу... слышу! — отозвался Алдер, но в голосе его прозвучала радость, и он не двинулся с места. .

— Надо его остановить! — крикнул Маррам и заспешил к ним. Однако, когда он подбежал к Триффану, его лапы лишь беспомощно заколотили по воздуху, словно перед ним внезапно возникла стена — стена света, которую не в силах были пробить когти зла.

Триффан же вовсе не замечал его присутствия: его лапы покоились на больной; от затрачиваемых усилий он был весь в поту. Свет и тьма окружали его; здоровье и болезнь сошлись в поединке. Теперь эту болезнь ощущали все присутствовавшие: возникло такое чувство, будто они сами ее наслали и только вместе способны ее изгнать.

— Помогите мне! — вдруг вскричал Триффан. — Вы все должны помочь!

Его голос громким эхом раскатился по тоннелям. В нем потонули и протесты Маррама, и опасения Пенниворта. Кроты беспомощно столпились за спиною Триффана, не отрывая взгляда от Тайм. Ее стала бить дрожь, и она заметалась. Триффан крепко держал ее, словно силился не дать ей уйти во мрак.

— Помогите же! — крикнул он снова и вдруг отчаянно, будто поняв, что сам слабеет и не справляется, стал шептать: — Семь кротов идут, семь книг несут... Семь, семь, семь!

— Спиндл, — торопливо произнес он затем, — нам нужен еще кто-нибудь! Одного не хватает! Вместе с Тайм нас здесь только шестеро! Помоги! Ну, помогай же!

Когда растерявшийся Спиндл вытянул лапу и коснулся тела больной, а все остальные последовали его примеру, Триффан с тяжким вздохом сказал:

— Не получается! Нужен седьмой!

Теперь они все склонились над Тайм, положив на нее свои лапы.

— Триффан, здесь нас только пятеро, понимаешь? Пятеро! — зашептал Спиндл.

— Нет, шестеро: ты, я, Пенниворт, два стража и сама Тайм! Но нужно, чтоб было семь!

В норе стало вдруг сумрачно: Тайм явно слабела и уходила от них все дальше и дальше... Даже Маррам, присоединившийся к прочим, не выдержал и- хмуро сказал:

— Сделайте же что-нибудь! Она ведь помирает прямо у нас на глазах!

— Семь! — еле слышно отозвался Триффан. — Нужно, чтобы нас было семеро.

И не замеченный никем, этот седьмой явился. Он, вернее, она, озадаченная и настороженная, наблюдала за происходящим. Она появилась за их спинами и стала подкрадываться, чтобы выследить и наказать. Вначале разъяренная, она теперь замерла: неведомое чувство смиренного почтения охватило ее, хотя она всеми силами противилась ему, как чему-то запретному. Сликит. Это была она — тайный агент, черная, злая сила. Из всех прочих Камень избрал именно ее.

Первым ее присутствие почуял Триффан.

— Коснись ее — и она исцелится! — обернувшись, крикнул он. — Ее хворь — это наша хворь, ее исцеление — это и наше с тобою исцеление!

Теперь и другие заметили ее, но в них не было страха.

— Коснись ее, — закричали все, включая Алдера и Маррама, которые тоже больше не боялись.

Но Сликит лишь молча смотрела перед собой, застигнутая врасплох внезапным поворотом событий, не предусмотренным суровыми годами шпионской подготовки, обескураженная и бессильная что-либо предпринять.

— Стань седьмой! — выкрикнул Спиндл, едва понимая сам, что имеет в виду.

И Сликит, как завороженная, подняла лапу и протянула ее над сотрясаемой ознобом Тайм.

— Дотронься до нее, пусть числом нас станет сколько требуется! — воскликнул Пенниворт. — Помоги же нам!

Сликит продолжала смотреть в пространство. Все затаили дыхание.

Тут сама Тайм, сделав последнее, отчаянное усилие, повернула голову и, глядя прямо в глаза Сликит, прошептала:

— Во имя любви, что познала ты однажды, сделай это ради меня — той, которую ты никогда не знала.

И Сликит прерывисто вздохнула, и рыдание вырвалось из ее груди, ибо вспомнила она о том, что и ее любили когда-то; и ее лапа коснулась больной, и дружный вздох облегчения последовал за этим — как бывает, когда страшная гроза проходит стороной.

Тайм вдруг перестала дрожать и лежала теперь совсем спокойно.

— Ну вот: это было первое Семеричное Действо, — произнес Триффан.— Независимо от того, кто мы есть, были или станем, нами положено начало исцелению народа кротов. Мы, семеро, собрались здесь из разных краев, каждый со своими печалями и надеждами, каждый — со своею верою. Да, это оно и есть — первое Семеричное Действо!

Наступило короткое молчание, а затем все как-то померкло и стало как прежде, словно и не было никакого Семеричного Действа. Все снова разбились на группы: стражи разошлись по своим постам, Пенниворт остался возле мирно спящей Тайм, Спиндл и Триффан отправились в свой угол, и лишь Сликит стояла в одиночестве. Властная, суровая и рассерженная, она снова превратилась в прежнюю грозную Сликит из Службы Тайной Разведки.

— Эй, ты! — резко бросила она, глядя на свою с острыми когтями лапу, словно сама изумленная тем, что минуту назад эта лапа кого-то ласково касалась. — Вот ты! — указала она на Триффана.

— Да? — отозвался тот.

— Кто ты такой?

— Знахарь.

— Из каких мест? — продолжала допрос Сликит. Она будто твердо решила предать полному забвению то, чему, наряду с остальными, только что была свидетелем.

— Жил чуть восточнее Файфилда. Ваш охранник уже допрашивал меня, и я ему все рассказал.

— Верно, рассказал. Только мне твой рассказ не нравится. Что тебе известно о Камне?

— Очень немногое.

— Способен ли ты пренебречь им?

— Думаю, это случалось не раз.

Сликит холодно посмотрела на него.

— Можешь ли сказать, что поносил его? — повторила она настойчиво.

Триффан вздохнул: он понял, что дальнейшая уклончивость бесполезна.

— Разве что непреднамеренно.

— Ты считаешь, что рожден Камнем?

— Да. Так же, как ты и все другие кроты.

Сликит усмехнулась, и ее глаза сверкнули.

— А как же Слово? — тихо произнесла она.

— Слово? А что это такое?

— Ах так! — Сликит сощурилась. — Действительно, что это такое?

— Мне о нем неведомо.

— Оно милостиво. Ко всем и каждому милостиво. Ты можешь приобщиться к нему. Тебя посвятят. И приятеля твоего тоже. Оно всех принимает.

— Предположим, меня посвятят. Но я же все равно останусь, как и был, — камнерожденным, разве нет?

— Конечно нет! — воскликнула Сликит.

— Ты уверена?! — повысил голос и Триффан.

— Слово и Камень несовместимы. Согласен ли ты отступиться от Камня?

— Если бы я и согласился, боюсь, что Камень не отступится от меня, как, впрочем, и от любого другого, будь это даже ты, Сликит.

Ею внезапно овладело бешенство, и это почувствовали все, хотя и не понятно, по каким признакам, поскольку она по-прежнему казалась бесстрастной.

— Твое настоящее имя, крот?

— Триффан. Родом из Данктона,— ответил он.

Сликит облегченно вздохнула, словно именно этого ответа она от него все время и добивалась.

— Я уже встречала много подобных упрямцев. Тот, кого вчера казнили, был как раз одним из них, — произнесла она. — Завтра ты предстанешь перед элдрен Феск. Не знаю, пожелает ли она тебя выслушать. Скорее всего, нет. Но если все же изъявит такое желание, советую держать себя поскромнее и говорить более обдуманно, чем сейчас со мной. Теперь о вас,— сказала Сликит, обращаясь к Марраму и Алдеру. Оба они выглядели несчастными и насмерть перепуганными. Очевидно, они не сомневались: после всего, что они допустили, им не миновать казни. Однако Сликит, видимо, решила иначе, потому что всего лишь вновь приказала до утра не спускать с пленников глаз.

— Будет выполнено! — поспешно отозвался Маррам.

Сликит окинула их тяжелым взглядом, еще раз озадаченно посмотрела на свою лапу и, скороговоркой проговорив: «Не идите против Слова, и оно пощадит вас, да будет оно благословенно!» — покинула их.

— Ну и ну! — вырвалось у Спиндла.

— Слышал, что она сказала?! — рявкнул Маррам. — «Не противьтесь Слову, и оно пощадит вас!» Не шляться у меня тут и не думать ни о каких побегах! И — никакой болтовни!

— А спать можно? — проронил Триффан.

Он устроился поудобнее, положил голову на вытянутые лапы и спокойно закрыл глаза. Стражи отошли. Некоторое время Спиндл и остальные, напуганные посещением Сликит, продолжали молча глядеть на Триффана.

Наконец Спиндл не выдержал: он подполз и стал его тормошить.

— Триффан, проснись, Триффан! — взволнованно запыхтел он. — Что нам делать?

— Полагаю, что спать.

— Но ведь завтра...

— Завтра Камень не даст нас в обиду, если будет на то воля его, — отозвался Триффан, снова прикрывая глаза.

Все вокруг успокоились, затихли и улеглись: Пенниворт — возле сестры, Спиндл — рядом с Триффаном, а также оба стражника — каждый на своем посту.

— Теперь я сам буду нести караул! — нарочито сурово произнес Маррам.

Однако его никто не услышал: один за другим они уже погрузились в глубокий, здоровый сон. Его голос глухо прозвучал в тесной норе. В ней по-прежнему было неуютно и грязно, но она больше не казалась унылой.

Сон объял место, где было совершено в первый раз Семеричное Действо. Он сморил наконец и стража Маррама: тот даже не заметил, как в отверстии тоннеля снова появилась Сликит. Она долго стояла, всматриваясь в глубину норы, при этом ее взгляд дольше всего задержался на Триффане. Не слышал Маррам и того, как она наконец удалилась потихоньку, словно считала богохульством нарушить царивший здесь покой, причем богохульством по отношению к чему-то более значительному, чем благословенное Слово, в которое ее приучили слепо верить.

А может, в тот день ей довелось услышать звуки Безмолвия, и она испытала страх и робость, справиться с которыми ей не могла помочь вера в Слово?

Глава одиннадцатая

Триффан проснулся, когда в тоннеле, выходящем на поверхность, уже брезжил рассвет. Остальные пленники еще крепко спали — их тела своей неподвижностью и бесформенными сочетаниями напоминали бугорки земли в туманное утро. Правда, полусонный Маррам уже неторопливо приводил себя в порядок.

Пенниворт прикорнул в самом темном уголке; Спиндл лежал рядом с Тайм, вытянув лапы в ее сторону, а ее голова покоилась на его боку.

Триффан удовлетворенно поглядывал на них, думая о том, как все-таки хорошо, когда ты не один, и радуясь за Спиндла: бедный служка в Священных Норах прошел тяжкое испытание одиночеством.

Триффан искренне считал, что, поскольку он писец, которому к тому же предстоит вести за собой других, то времяпрепровождение обычного крота не для него: он не вправе обзаводиться подругой... как, к примеру, может однажды поступить Спиндл.

Тайм повернулась, застонала во сне и более удобно пристроила голову на бок Спиндла; тот успокаивающе погладил ее и сонно вздохнул.

Триффан вдруг ощутил, как сердце его непроизвольно сжалось от горечи. В эту минуту он понял всю меру одиночества, на которое обречен истинный писец, и невольно вздрогнул всем телом. Он беспокойно огляделся: может, это просто утренний холодок добрался до него? Но нет: это было нечто совсем иное. Ему вспомнилось замечание Босвелла. Тот как-то объяснял, что в действительности писцы одиноки не более, чем остальные: перед Камнем каждый одинок. Просто писцы отказываются от жизненных соблазнов и таким образом сами обрекают себя на одиночество.

Он понимал, что добровольно выбрал себе именно эту судьбу. Вспомнил, как еще очень давно, в Данктонском Лесу, когда вокруг него резвились сверстники, он вдруг ощутил, что перестал быть ребенком. Тогда он оставил поселение и ушел за луга, где находились временные норы. Триффан стал жить там, вслушиваясь в звуки ночи и следя за сменой красок дня. Родителей это неприятно удивило: его любили, в нем нуждались, а он без всякого объяснения покинул их. Когда через несколько кротовьих лет он вернулся, то обнаружил, что товарищи его детских игр уже остепенились и разбрелись кто куда. Триффан отыскал дорогу к Данктонскому Камню, где в первый раз и встретился с Босвеллом. Для него эта встреча стала началом новой жизни.

Лежа сейчас в баклендской норе среди своих крепко спящих спутников, Триффан внезапно подумал, что в жизни крота безопасность и риск всегда идут рука об руку. Однако право последнего выбора принадлежит, как правило, ему самому, за исключением одного случая — появления на свет.

«Как странно! — размышлял Триффан. — Всего минуту назад я вспомнил свою первую встречу с Босвеллом и подумал, что именно с того момента началась моя настоящая жизнь. Но разве не появление на свет положило ей начало? А может, она начинается именно теперь, когда путешествие с Босвеллом уже позади и период обучения закончен? Мне предстоит новая деятельность, и, хотя рядом со мною Спиндл, я совсем один. Быть может, боязнь риска на самом деле не более как страх перед одиночеством, с которым всегда связаны крутые перемены в судьбе?»

Триффан снова взглянул на Спиндла и Тайм, которые сладко спали в объятиях друг друга. Ему вспомнился недавний разговор со Спиндлом о потребности в подруге для каждого взрослого крота, и он задумался о собственном, казалось бы, само собой разумеющемся решении — навсегда оставаться бобылем. Спиндл вроде как решил последовать его примеру. И между тем... Триффан грустно усмехнулся: что ж, одно дело — быть писцом, и совсем другое — когда ты свободен от обетов... Он вздохнул, и снова одиночество овладело им. Пожалуй, с желанием обзавестись подругой оно было связано менее всего. Это было одиночество того свойства, которое ощущает каждый крот перед Безмолвием Камня, когда приходит к решению не убегать от него.

«Хорошо, пусть так, — рассуждал сам с собою Триффан, — но разве не могу я встретить другого, такого же, как я, или другую, чтобы она встала возле меня у Камня, гам, у порога Безмолвия? Неужели не вправе я надеяться, что Камень пошлет мне это утешение? Неужели это невозможно? Если писец найдет себе такую подругу по сердцу, то почему бы Камню не позволить им любить друг друга?»

В обете, который он произносил вслед за Босвеллом в Аффингтоне, безбрачие не упоминалось, хотя сам Босвелл, как и все известные ему писцы, придерживался этого ограничения. После некоторого размышления Триффан решил для себя, что если когда-нибудь он встретит подобную подругу, то... он поступит так же, как все кроты. У него сразу отлегло от сердца. «Правда, для этого она должна быть...» Тут он одернул себя: ему ли ставить какие-то условия? На все воля Камня. Это ему решать. Она будет такая, какую ниспошлет ему Камень, а покуда... покуда от него требуется неустанно бороться с препятствиями и стремиться вместе со Спиндлом к выполнению таинственной миссии, суть которой им не вполне ясна, помимо того что она должна подготовить всех кротов к восприятию Безмолвия.

Что же до новых периодов жизни, то Босвелл оказался прав, когда говорил, что это происходит каждый день, буквально всякую минуту. Однако лично для него настоящая жизнь все же началась с того первого момента, когда он осознал, что лежит в теплых материнских объятиях. И недавно, когда он смотрел на Алдера, и сейчас, глядя на Спиндла, он испытывал к ним то тепло, каким одарили его в любви своей Ребекка и Брекен. Это с их помощью он научился смотреть на мир; их глазами он видел все вокруг. Начало же заключал в себе Камень, из которого они все вышли и к которому каждый из них снова искал свой собственный обратный путь.

А что же Босвелл? Старый Босвелл, Белый Крот Босвелл, касавшийся Триффанова плеча своею лапой, чьи уроки всегда будут жить в его памяти? Триффану представлялось, будто Босвелл существовал даже в те времена, когда не было самого Камня, будто он воплощал в себе ту самую любовь, что была до Камня и пребудет после.

— Будь благословенно имя твое, Босвелл! —прошептал Триффан.— Да вернешься ты домой целым и невредимым!

Стало светло. Уже проснулся, потягиваясь, Алдер, и Триффан тихонько окликнул Спиндла. Тот моментально очнулся, в немалом замешательстве и не без усилий высвободился из объятий Тайм и встревоженно спросил:

— Что случилось?

— Пока ничего, — ответил Триффан, — но нужно быть готовыми ко всему: скоро за нами придут.

— Скажешь тоже — ничего! — пробурчал Спиндл. — За исключением того, что Сликит уже наверняка доложила обо всем Феск. Тебе не следовало называть свое имя и признаваться, что ты последователь Камня...

Тут он замолчал и сморщил лоб, стараясь вспомнить подробности вчерашних событий.

— Думаешь, Сликит доложила ей и про то, как сама приняла участие в Семеричном Действе? — проронил Триффан. — Должен тебе заметить, Спиндл, что последователи Камня немногого смогут добиться, если будут скрывать, кто они есть.

Спиндл лишь недоверчиво фыркнул. Он не одобрял вранья, однако годы, проведенные среди писцов, научили его, что против некоего умолчания Камень ничего не имеет... С другой стороны...

— Ладно, Триффан. Ты у нас ученый — тебе и .решать,— сдался он.

— Мне показалось, Камень хочет, чтобы я назвал себя, — оправдывающимся тоном сказал Триффан: в холодном свете наступавшего дня он и сам подумал, что зря, пожалуй, это сделал. — Во всяком случае, я не нарушил приказ Босвелла и не признался, что писец.

— Зато выболтал все остальное! — продолжал бурчать Спиндл.

Между тем проснулась и Тайм. Она сладко потянулась. Спиндл немедля отодвинулся еще дальше и сделал вид, будто занят исключительно своим туалетом. Пенниворт с величайшим изумлением воззрился на сестру и, словно не веря собственным глазам, проговорил:

— Похоже, тебе лучше?

— Да, — подтвердила она и зевнула. — Гораздо лучше! По-моему, я поправилась. И есть очень хочется!

В нору проникли первые лучи солнца, и все принялись чиститься и приглаживать мех. Никто не заговаривал о событиях предыдущего вечера. Двигались тихо и говорили мало, словно никому не хотелось нарушить атмосферу, которая возникла во время Действа. Молчали даже стражи. Они ничего не сказали и тогда, когда Спиндл стал рыться в почве, пытаясь добыть свежих червяков. Все кроты так или иначе старались держаться ближе к Триффану. Спиндл и раньше замечал: в поведении его товарища было нечто, побуждавшее кротов к объединению, укреплявшее чувство родства между всеми ними. Нора, которая до появления в ней Триффана была просто жалким пристанищем для чужих друг другу существ, теперь стала вполне сносным, даже не лишенным уюта жилищем.

Однако спустя совсем немного времени, когда в нору проник первый солнечный луч и, судя по глухому топоту, на пастбище вышло стадо, из внутреннего тоннеля появились два охранника. Они были большого роста и держались бесцеремонно. Это были грайки, мускулистые и широкоплечие. Один хранил полное молчание, другой, наоборот, говорил без умолку. Это был один из тех двоих, с которыми Триффан со Спиндлом столкнулись в общем зале.

— Слово да пребудет с тобой! — крикнул он Алдеру.

— И с тобой! — по привычке откликнулся тот.

— Тут порядок?

— Порядок!

— А дальше что надо сказать?!

— И Слово не унижено! — виновато пролепетал Алдер: у него совсем вылетела из головы формула обычного приветствия при проверке постов.

— Эй, вы! Подтянитесь! Распустились! Где тут новички?

Алдер подвел их к Триффану и Спиндлу.

— Который из них Триффан?

— Я, — отозвался Триффан.

— Ладно. Сейчас элдрен Феск будет давать вам свои указания. Так что ты и твой помощник заткнитесь и следуйте за мной. Или думаете, она сама сюда к вам явится?

— Мы так не думаем, — отозвался Триффан.

Охранник огляделся и, видимо, для того, чтобы лишний раз показать свою власть, отрывисто бросил:

— У вас тут беспорядок! Вы, оба? Чтобы к концу дня все здесь разгрести!

Затем, оглядев Триффана со Спиндлом, подозрительно произнес:

— Где-то я вас уже раньше видел! Вы мне еще тогда не понравились, да и сейчас нравитесь не больше. Ишь, носы задрали! Идите за мной.

Они не успели даже как следует попрощаться с Тайм и Пеннивортом: их пинками выгнали из норы и погнали той же дорогой, которой они пришли накануне. Перед тем как они покинули свое временное прибежище, Алдер шепнул: «Притворитесь полными дураками, поменьше говорите и делайте что велят». Тайм же коснулась каждого по очереди, чуть подольше задержав лапу на плече Спиндла, чем одновременно и сконфузила и порадовала его. Однако он ничего не успел сказать, потому что тут же второй грайк больно ударил его когтями. Скоро они оказались в том же зале, где побывали накануне, только теперь в нем почти никого не было. В дальнем конце, где торчали древесные корни, они увидели элдрен Феск и Сликит. Вдоль стен и у всех выходов стояли стражники. Вид у них был весьма устрашающий. Они не скрывали своей враждебности к вошедшим. Многие ковыряли в зубах, будто появление пленников прервало их трапезу.

— Давай их сюда, — сказал шедший впереди, а второй пинками заставил их подойти совсем близко к Феск и Сликит.

Обе кротихи, чуть приподнявшись на задних лапах, смотрели на них сверху вниз.

— Это они и есть? — спросила элдрен.

— Мы имеем все основания считать, что да, — ответила ей Сликит. — Вот этот, — указала она на Триффана, — тот самый Триффан, которого мы разыскивали с того дня, как захватили Босвелла. Он выдает себя за лекаря. Судя по тому, что я видела, может, так оно и есть. Второго зовут Спиндл, он из Аффингтона. Они неисправимые камнепоклонники — я в этом сама убедилась.

— Признаетесь? — проронила Феск.

Триффан не отвел взгляда, но Спиндл не выдержал: слишком неприятные у нее были глаза — серые, все в желтых крапинках — и отвратительное, морщинистое рыло — самое острое и длинное из всех, какие ему когда-либо приходилось видеть.

— Ну? Отвечайте!

Голос у элдрен был такой же противный и злой, как внешность.

Триффан коротко взглянул на Спиндла и затем снова перевел взгляд на Феск. Он медлил с ответом, потому что обдумывал, как бы ему изловчиться и разузнать что-нибудь о Босвелле. Стражи по обеим сторонам от него, да и Спиндл замерли в ожидании. Сликит прищурилась, глаз ее почти не стало видно.

— Отвечай элдрен, крот! — рявкнул один из охранников, но Феск сделала предупреждающий жест. Спиндл заметил, что когти у нее обесцвеченные и растрескавшиеся, какие бывают только у бесплодных самок.

— Я действительно был с Босвеллом в Аффингтоне, — медленно ответил Триффан. — Со Спиндлом я почти не знаком. Мне только известно, что он принял Слово.

— Да ну? — прошипела Феск. — Эй, узнайте-ка у него самого!

Раньше, чем кто-либо из них двоих понял смысл приказа, верзила-охранник наклонился и полоснул Спиндла когтями по боку. Брызнула кровь. Спиндл пошатнулся и оперся на Триффана. Тот, одной лапой поддерживая Спиндла, повернулся, чтобы в свою очередь перейти в атаку. Однако грайки с обеих сторон вцепились в него мертвой хваткой, и он не смог предотвратить второй удар. Спиндл застонал от боли, но храбро выкрикнул:

— Я поклонялся Камню и всегда буду поклоняться!

— А он, оказывается, не трус! — зловеще произнесла Феск.

Оставив в покое Спиндла, она снова все внимание обратила на Триффана, который воскликнул:

— Вот, значит, в чем сила вашего Слова — мучить и терзать невинных!

— Мы не желаем причинять зла ближнему, — отозвалась Феск. — Но вынуждены противостоять Каменной напасти и готовы, если нужно, применить для этого силу. Вы, как вижу, камнепоклонники.

Триффан лишь мрачно улыбнулся.

— Вы уже видели, как с ними поступают здесь?

— Да, видели. Видели своими глазами черное дело, которое творит Слово.

— Поскольку ты друг Босвелла, то у тебя может быть полезная для нас информация. Однако по тому, как ты держишься, я очень сомневаюсь, что ты передашь ее нам добровольно. Не думаю, что вас можно заставить внять голосу рассудка и принять покаяние и подчинение Слову. Что ж, у нас есть и другие средства убеждения...

Феск и Сликит переглянулись. Похоже, они уже приняли решение, как с ними поступить. Но тут элдрен, видимо, пришла в голову новая мысль: она расслабила когти и даже улыбнулась, если только эту мстительную гримасу можно было назвать улыбкой, и Триффан мгновенно насторожился.

— Я вижу, ты хоть и погряз во грехе, но далеко не дурак, Триффан. Скажи мне, пожалуйста: с какой целью Босвелл предпринял путешествие из Данктона в Аффингтон?

— А разве он сам вам не сказал? — осторожно спросил Триффан.

— Он говорил много и охотно, но мы бы хотели быть уверены, что он не солгал.

— Что же он сказал? — снова спросил Триффан. Он облегченно вздохнул про себя: из слов Феск было ясно, что они не знают про Камень Покоя, ясно было и то, что Босвелл им не поддался. Самым же важным из сказанного Феск было то, что Босвелл пока жив.

— Зачем он направлялся в Аффингтон? Отвечай, иначе твоему приятелю придется худо! — отбросив притворную любезность, крикнула Феск и кивнула охраннику, который снова ударил Спиндла когтистой лапой.

— Обо мне не беспокойся! — выдохнул Спиндл.

— Видишь, а он беспокоится, да еще как! Очень благородно и очень глупо! С камнепоклонниками так обычно и бывает. Я насмотрелась на это вдосталь!

— Босвелл отправился в Аффингтон, — сквозь зубы проговорил Триффан, поддерживая прерывисто дышавшего Спиндла, — потому что там его родина. Как и все кроты, он желал умереть там, где родился.

— И это все?

— Мне ни о чем другом не известно. Да и о чем еще может идти речь?

— О Камне Покоя, например, — произнесла Феск, и глаза ее алчно блеснули. Сликит придвинулась ближе, пристально наблюдая за выражением его лица.

— О Камне Покоя? — непонимающе переспросил Триффан.

— Да. О том, чтобы доставить его в Аффингтон, — торопливо пояснила Сликит.

— Кто-кто, а я наверняка должен был бы об этом знать. Но в течение долгих лет странствия я не видел его ни разу, — отозвался Триффан. Это, по крайней мере, была истинная правда.

Наступило короткое молчание: похоже, обе размышляли над правдивостью его слов. Потом они пошептались, и Феск снова повернула голову в его сторону.

— Ладно. Мы склонны тебе верить, — произнесла она. — Теперь скажи-ка нам: он на самом деле существует, этот Камень Покоя? Ты в это веришь? Говорят, камнепоклонники его очень почитают.

— Да, я верю, что Камни есть на самом деле.

— Камни?

— Утверждают, что их семь.

— И ты можешь сказать, где они? — спросила Феск, устремляя на него холодный, как зимняя ночь, взгляд.

— Нет. Этого я не знаю, — вполне искренне ответил Триффан: он действительно не знал их точного местоположения.

К его облегчению, Феск не стала допытываться; вместо этого она спросила, известно ли ему, который из них самый важный.

— Об этом знает любой крот. Это Камень Безмолвия, — ответил он и пристально посмотрел прямо на Сликит. Та отвела взгляд.

Феск переступила с лапы на лапу. Похоже, ее опять стали мучить боли, и ей было уже не до допросов.

— На сегодня хватит, — резко произнесла элдрен. — Позднее они станут более разговорчивы. Поместите их в камеру и кормите поменьше. Мы еще побеседуем. Поголодаете, померзнете и поймете сами, что надеяться на помощь Камня не приходится. А сейчас, — заключила она, обращаясь к охранникам, — проведите их по всем галереям, пусть все узнают, кто они такие, и выразят свое отношение к камнепоклонникам, которые посмели своим присутствием осквернить одну из наших систем.

Далее следует наиболее глухой и мучительный для Триффана и Спиндла период пребывания в Бакленде. Историки обычно упоминают о нем очень кратко, возможно, потому, что в дальнейшем обоих друзей ждали гораздо более важные и трудные дела. И все же подробное описание этого периода имеется. Оно было сделано одним из кротов, кто сам стал свидетелем тех мучительных недель, которые Триффан и его верный спутник провели в подземных казематах. Его звали... хотя постойте: лучше мы назовем его имя несколько позже, тогда, когда оно станет известно обоим нашим героям.

После первого допроса их нарочно повели самым длинным путем, чтобы как можно больше кротов могли выразить им свое презрение и нанести удары когтями. К тому времени, когда они достигли камер, расположенных в южной части Бакленда, оба находились в полубессознательном состоянии и истекали кровью от полученных ран. Камеры были устроены в скудных прослойках земли между осколочными породами. Здесь много исков назад двуногие вырубали вместилища для своих мертвецов. Камеры напоминали узкие колодцы, где нельзя было вытянуться в полный рост. К тому же они располагались в бесплодном подпочвенном слое, где было холодно и мокро даже в летние месяцы. В тоннелях возле казематов все время находилась охрана: узники были изолированы друг от друга, так что узнать, кто находится по соседству, было невозможно.

Все тут пропахло кровью, испражнениями и безнадежностью. Соседей нельзя было видеть, зато нередко можно было услышать. Зло обитало в этом месте, где полный мрак чередовался с сумерками, и по мере того, как проходили дни — или, может, это были недели? — крики боли, хохот грайков — все слилось воедино. Время от времени, и всегда неожиданно, Триффана водили на допросы, иногда к кому-нибудь из грайков, иногда — к Феск или Сликит. Со Спиндлом он не виделся и не говорил после того, как шепнул ему несколько ободряющих слов перед первым допросом у Феск.

Иногда им кидали еду. Это были не обычные червяки, а личинки, разлагающиеся крысы или гнилые бараньи кишки. Поначалу Триффан отказывался есть, но потом понял, что слабеет, и заставлял себя съедать эту гадость, не обращая внимания на молча глазевших на него грайков. Во всяком случае, это давало ему силы держаться на допросах, и в то же время если не молчать совсем, то хотя бы не выбалтывать лишнего. Очень досаждали блохи, то и дело мелькавшие в сумерках каземата. Вместо воды Триффан был вынужден слизывать со стен стекавшую по ним вонючую жижу.

О бегстве не могло быть и речи: среди осколочной породы хода не прокопаешь, да и охранников было слишком много на одного, даже при условии, если бы ему удалось сохранить прежнюю силу. Он чувствовал, как из-за недостатка воздуха и движения слабеет все больше, однако его решимость выжить и не поддаться увещеваниям элдрен покориться Слову ничуть не ослабла. Пожалуй, она даже возросла: по некоторым случайно оброненным словам, по нетерпению допрашивающих Триффан понял, что Спиндл жив и тоже продолжает сопротивляться. Вероятно, он томился в одной из камер поблизости. Узников было много: до Триффана часто доносились крики охранников, звуки ударов, вопли несчастных, когда их волокли на поверхность, чтобы повесить за нос.

Некоторые из грайков были не очень злобные и не прочь поговорить, и по мере того, как проходили неделя за неделей, Триффану удалось немало выведать о Бакленде и о них самих.

Во-первых, он узнал, что если бы не приближение Самого Долгого Дня и не намерение Хенбейн прибыть в Бакленд, чтобы самой присутствовать на ритуальных повешениях камнепоклонников, то казней сейчас было бы значительно больше.

Во-вторых, подтвердились слухи о том, что из Бакленда хотят сделать центр подготовки и обучения. Узнал он и о том, что в Помойной Яме и в северной части Бакленда продолжаются работы по очистке. Работы эти чрезвычайно опасны, потому что почти все, кто ими занимается, погибают от болезни, название которой — лысуха — произносили со страхом и отвращением. Триффан не знал ни в чем она проявляется, ни как выглядит заболевший, поскольку за весь период своего обучения знахарству о подобной болезни не слыхал.

— Кто организует эти работы? Кто руководит уборщиками?

— Добровольцы Короткой Ночи, — был ответ. — Молодые кроты, готовые отдать жизнь во имя Слова. От них требуется выносливость и религиозное рвение. Выдержат весь срок и останутся живы — их ждет высокий пост; если же нет — что ж, тогда будут прославлены в веках.

— Как это — прославлены?

— Их имена будут высечены на Утесе Верна, где должно быть начертано Слово. Удостоиться этого — самая большая честь для поклоняющегося Слову. Твое имя будет жить вечно — да ради этого и умереть не жаль!

Однако, что это за Утес и где должно быть начертано Слово, Триффану выяснить не удалось, хотя он решил но что бы то ни стало дознаться до истины, если Камню будет угодно сохранить ему жизнь. Он был уверен также, что и Спиндл, по натуре гораздо более любознательный и упорный, чем он, там, где дело касалось фактов, не преминет заняться этим вопросом.

Об узниках, содержавшихся рядом, Триффан не знал ничего — разве что временами до него доносились их жалобные стоны. Переговоры всякого рода запрещались, и выводили заключенных по одному. Иногда сквозь щели ему случалось видеть какого-нибудь несчастного, когда сто вели на допрос, и он знал, что не все возвращаются обратно. В конце концов придет и его черед. Он не сомневался, что дни его сочтены и он умрет — если не от истощения и побоев, то наверняка во время летней церемонии, где будет принесен в жертву Слову в присутствии Хенбейн. И он познал, что такое страх.

Однажды унылым пасмурным днем Триффан услышал смех и грубые шутки грайков: кого-то снова вели на допрос. Случилось так, что эта небольшая группа остановилась как раз в поле зрения Триффана, но охранники были слишком увлечены своей жестокой игрой, чтобы заметить, как он за ними наблюдает.

— Да что ты? — воскликнул один из них. — Говоришь, умеешь писать? Может, накарябаешь свое имя прямо на камне? Ха-ха-ха! Ай да молодец!

— Он у нас умник! Совсем заврался!

Триффан с трудом разглядел узника: даже в этом сумеречном свете было видно, что крот истощен до крайности. Он был настолько худ, что ребра и позвоночник резко проступали сквозь обтянувшую их кожу; мех был весь в колтунах и висел клочьями, рыльце опущено к самой земле, и было ясно, что каждый шаг причиняет ему мучения.

Еле слышным, полувнятным шепотом он повторял все одни и те же слова:

— Я есмь, да, да, да; я есмь, я существую.

Будто последним, отчаянным усилием воли несчастный пытался этими словами удержать себя от полной потери личности в этой обители страданий. Поначалу Триффан не разобрал, что именно тот говорит. Но когда это произошло, он моментально вспомнил, что точно так произносил эти же слова Босвелл. У Триффана замерло сердце, и он торопливо зашептал слова молитвы.

— Так что же ты такое, а, крот? Писец или врун, а может, и то и другое? — издевался охранник.

— Нет. Нет. Да, да, да! Я есмь, я есмь! — снова

раздался шепот.

— Тогда давай, напиши нам на камне! Обозначь мое имя — Барр. Давай, пиши на скале! Пускай про меня будут знать навечно!

— На скале — не могу! — прошелестело в ответ.

— Ах не можешь! — завопили они, осыпая его градом ударов. — А вот Глашатай Слова может! И если будет на то воля Слова, начертает и наши имена!

Они прижали его к стене тоннеля и заставили поднять лапу.

— Давай, крот, пиши! — со смехом закричали они, безжалостно обдирая его когти о черную блестящую поверхность.

Наблюдавший за ними Триффан увидел, что крот, даже в этот момент не переставая повторять свое «я есмь», умудрился другой передней лапой дотянуться до пола — то ли чтобы просто удержаться, то ли...

— Он пишет! — прошептал Триффан, не веря собственным глазам. Однако в полутьме со своего места он не сумел разобрать написанного.

Грайкам вскоре наскучила эта забава, и они потащили пленника дальше. Триффан же, не двигаясь, смотрел на слабые каракули, оставленные на меловой поверхности пола.

В следующий раз, когда его вели на допрос, Триффану удалось задержаться на том месте, где стоял тот крот и где на неподатливой, твердой почве остались едва различимые знаки. Он незаметно провел по ним лапой...

«Я существую, я есмь», — шептал тогда крот, и в тот самый миг, когда грайки издевались над ним за неспособность писать на камне, он изобразил на меловом полу свое имя, и Триффан, прочитав его, вздрогнул от радостной неожиданности, потому что на полу было начертано: «Брейвис». Так звали наставника Спиндла, того самого, кто рассказал аффингтонцам о Бакленде, своей родине. Брейвис был жив! Рядом с его надписью в те немногочисленные минуты, что ему удалось выкроить, притворившись обессиленным, Триффан приписал незаметно несколько слов ободрения — в надежде, что Брейвис заметит и прочтет.

Несколько дней прошло в напрасном ожидании, но однажды перед наступлением ночи он увидел, что Брейвиса выводят снова. Крот выглядел еще более слабым и с трудом передвигал свое изможденное тело. Он прошаркал по сделанной Триффаном надписи и на глазах у затаившего дыхание Триффана озадаченно провел по ней лапой еще раз, словно не узнавая написанного. Он уже двинулся было дальше, но вдруг приостановился, словно где-то в дальнем уголке его памяти промелькнул смысл надписи. Он даже сделал движение, чтобы вернуться назад, но тут послышался голос охранника.

— Давай, старик, двигай дальше, — сказал тот довольно миролюбиво.

— Позволь... Тут что-то есть...— озадаченно пролепетал Брейвис, желая вернуться, но боясь новых наказаний. Его увели, но Триффан надеялся, что его поведут с допроса этим же путем, и продолжал ждать. Действительно, много позднее, еще более обессилевшего, его снова повели мимо.

— Дайте отдышаться! Хоть чуть-чуть! — умоляюще прошептал Брейвис, останавливаясь у надписи.

— Ладно уж! Только недолго, — проворчал охранник.

Один, два... три раза провел Брейвис по той строке, что написал Триффан. Охранник насторожился, но не препятствовал. Он просто не знал, что это такое. Брейвис весь напрягся и застыл в недоумении; и тогда из своего каземата Триффан тихо произнес написанные им слова: это были слова на древнем языке, магическая формула приветствия. Триффан никогда в жизни не произносил ее вслух и не думал, что она ему может пригодиться: «Камень да царствует в сердце твоем!» — означали они. Брейвис обернулся к темному углу, откуда донесся до него голос Триффана, и на том же древнем наречии ответил ему как положено:

— Да пребудешь ты здрав и невредим!

— Того и сам желаю, — откликнулся Триффан, внутренне поражаясь тому, что охранник до сих пор не остановил их. Однако тот, видимо, просто ошалел от звуков незнакомого языка, на котором они заговорили, а возможно, и от того, каким спокойным достоинством звучала их речь. Но более всего он, очевидно, был поражен тем, что крот, который, казалось, только что едва дышал, буквально у него на глазах снова набрался сил. Его рыльце перестало клониться к земле, тело распрямилось, и последние слова приветствия он произнес звучным, исполненным чувства голосом — голосом, который лишил стражника дара речи, а у Триффана вызвал радостные слезы.

Сила и свет, исходившие от них обоих, были столь велики, что охранник не сразу смог оправиться от смятения.

— Довольно! Что вы тут затеяли? — наконец произнес он. — Вы же знаете правило: никаких разговоров!

— Он мой старый друг — подожди еще минуту! — отозвался из темноты Триффан. Камень придал его словам особую значительность, и страж уступил.

— Ладно, — буркнул он и даже отошел на некоторое расстояние, чтобы не мешать.

— Кто ты? — ошеломленно спросил Брейвис.

— Друг Босвелла. Мое имя — Триффан.

— Босвелл?! Неужели он жив?

— И будет жить, пока жива вера.

— Ты сказал, тебя зовут Триффан?

— Да. Триффан из Данктона. И другой, которого ты хорошо знаешь, тоже жив, он где-то здесь, в одной из камер. Его имя...

— Спиндл! Верный мой Спиндл! — воскликнул Брейвис вне себя от радости, хотя было заметно, что силы его на исходе и ему трудно стоять. — Я слышал его голос. Думал, мне показалось. Теперь знаю, что нет. Знал бы ты, о Триффан из Данктона, как горячо молился я, чтобы Камень дозволил мне дожить до этой минуты... Но скажи, разве ты... — И, не произнеся слова «писец», он молча указал на надпись.

— Да. Босвелл посвятил меня в Аффингтоне.

— Благословен будет тот день и тот час! Я уже считал, что остался последним.

— И я! Я тоже так думал о себе! — вырвалось у Триффана, и слезы брызнули из его глаз. Тут послышались тяжелые шаги караула, и он торопливо зашептал: — Не теряй надежды, Брейвис, ты здесь знаешь все ходы и выходы. Ты нам нужен! Не теряй веры!

— Пока я верю лишь в то, что в Летнее Солнцестояние меня повесят. Ради этого они меня здесь столько и держат.

— Значит, постараемся во что бы то ни стало тебя отсюда вызволить. Нам предстоит много важных дел. Ты особенно нужен именно теперь, когда нас осталось так мало!

— Им известно, кто ты? — шепнул Брейвис, когда охранник уже грубо схватил его за плечо, чтобы увести, — караул был совсем близко.

Триффан отрицательно покачал головой.

— Таково было желание Босвелла, — сказал он и, обращаясь к стражу, сурово добавил: — Не мучай его, иначе тебе придется держать ответ за это!

Он произнес последние слова тоном приказа, не подчиниться которому было невозможно. Они расстались, успев обменяться прощальным благословением. Затем Триффан упал без сил в своей камере и вознес горячую молитву Камню, подарившему ему этот счастливый день.

Глава двенадцатая

Надежда и радостное открытие, что Брейвис жив, в течение нескольких последующих дней поддерживали Триффана. Однако новых встреч не последовало. Брейвиса больше не проводили мимо него. Попытки расспросить охранников ничего не дали: о Брейвисе, как и о Спиндле, ничего не было известно им самим.

Триффана тоже перестали водить на допросы. Только теперь он понял, как необходимы были ему эти вызовы: они вносили хоть какое-то разнообразие в беспросветную монотонность его одиночного заточения. Несмотря на постоянную сырость, он догадывался, что лето уже вступило в свои права, потому что в камере сделалось немного теплее и блохи стали досаждать ему еще сильнее.

Именно тогда, когда радостный подъем после встречи с Брейвисом сменился глухим отчаянием, когда физическая слабость и истощение, казалось, достигли апогея, Феск и Сликит решили возобновить допросы. Снова его, едва живого, волокли охранники. Вновь и вновь его спрашивали об одном и том же: о Босвелле, о писцах Священных Нор, о Камнях Покоя, о Книге Слова, оригинал которой они разыскивали... Вместо прямых ответов, как впоследствии вспоминал сам Триффан, он начинал рассказывать им совсем о другом — о Безмолвии и о месте, где можно обрести его, то есть о Данктонском Лесе. Ему помнилось, что это очень злило обеих. Сликит, несмотря на свое участие в Семеричном Действе, была не менее жестока, чем Феск, когда отдавала охранникам приказы нанести Триффану очередной удар.

Настало время, когда избиения и издевательства перестали на него действовать: он ушел от них, ушел в свой собственный мир. Даже когда ему сообщили о смерти Спиндла, это не произвело на него никакого впечатления: в его памяти Спиндл продолжал жить, так же как Брекен, Босвелл, Ребекка, брат Комфри... Все они были вместе с ним, в его камере.

— Да нет же? — кричал он.— Спиндл не умер! Этого не может быть! Вот он — смотрите! Спиндл, скажи им что-нибудь сам!

Когда он начинал говорить подобные вещи, элдрен Феск уходила и более не возвращалась, так же, впрочем, как и агент Сликит: та окидывала его пристальным взглядом и тоже исчезала.

Итак, Триффан выжил. Выжил, хотя был период, когда он начал всерьез сомневаться, стоит ли бороться за жизнь. Он спас себя молитвами, а также тем, что дважды в день, когда в камеру проникал слабый отраженный свет, заставлял себя исписывать узкую полоску запыленного пола. Он чертил имена тех, кого любил, — Босвелла, Комфри, Ребекки, Брекена, Спиндла, — а также названия милых сердцу мест, где ему хотелось бы побывать еще раз, — Аффингтона, Священных Нор и, конечно же, Данктонского Леса... В какой-то миг его сознание просветлело, и он понял, что, кроме него, в камере никого нет. Все умерли. И Спиндл тоже. И Триффан зарыдал. В тот день он отказался принимать пищу.

Он силился употребить время заточения для размышлений о том, чему научился от Босвелла. Триффан был уверен: Босвелл на его месте поступил бы точно так же. Он вспоминал рассказы Босвелла о том, как в Аффингтоне некоторые кроты проводили годы в добровольном уединении, а иногда жили отшельниками, пока смерть не возвращала их Камню. Триффану помнилось, что пищи и воды они себя не лишали, особенно воды. Он поступал так же: слизывал воду с липких стен и стал съедать то, что давали. Старался выжить.

Именно в этот тяжкий период Триффан из Данктона, уже прошедший школу Босвелла, выработал для себя еще более суровую дисциплину. Благодаря ей, а также ежедневной медитации ему удавалось сохранять равновесие между духом и изнуренным страданиями телом.

В этот беспросветный период своей жизни Триффан неотступно думал о Спиндле. Он отказывался верить в его гибель и молился о том, чтобы Камень дал Спиндлу силы выжить. В самые же безысходные часы он позволял себе отдохнуть душою; вспоминал тепло и свет, окружавшие его в детские годы, когда солнце золотило березы на его любимых Данктонских Холмах, и листья, вначале маленькие и ярко-зеленые, а потом большие, потемневшие, но не менее великолепные, шелестели над ним, пока он обследовал окрестности вокруг родного дома.

— Как освобожусь из Бакленда, сразу вернусь туда... Я вернусь, я вернусь... найду себе там товарищей, они помогут... вернусь, обязательно вернусь...— бормотал он, не замечая, что говорит сам с собой. Мысли его стали путаться, наступал предел выносливости... — Вернусь, и Комфри выйдет встречать меня, и я снова увижу Босвелла и буду все показывать Спиндлу... Да, да, именно так, кажется, его звали... Точно, его звали Спиндлом... Я знал его когда-то, давным-давно...

Временами ему казалось, будто его кто-то зовет, иногда он принимал день за ночь, и луч солнца, проникавший в камеру, казался черным — да-да, именно черным! И личинки, и черви, которых ему бросали вместо еды, похоже, собирались пожрать его самого. Вот хорошо-то было бы! Ему хотелось смеяться, и он трясся в беззвучном хохоте... Он пытался вспомнить что-нибудь простое и понятное.

— Вроде оно начиналось на букву «Б».., Бос?.. Да-да, похоже, так, а еще чье-то имя на «Р»... Ре... Как же ее звали? Ага! Еще был такой Спиндл. Точно, такого крота он знал... Спиндл! — стал бормотать он.

— Спиндл! — выкрикнул он в слепящий свет, который вдруг проник в камеру. И почувствовал, что по щеке бегут слезы. — Спиндл!

— Триффан, Триффан! Ты меня слышишь? — издалека, из-за деревьев возле Данктонского Камня откликнулся ему знакомый голос.

— Триффан?

Это и вправду был Спиндл. Но не в дебрях Данктона, а перед ним, на пороге отпертой стражами камеры.

— Спиндл?

— Да, Триффан. Это я, Спиндл, твой друг.

И верно, это был Спиндл, каким он увидел его впервые, только еще более худой, со впалыми боками, весь в полузаживших шрамах; Спиндл, с обломанными, притупившимися когтями, со взъерошенным потертым мехом... совсем не тот Спиндл, каким он представлялся Триффану...

— Очнись, Триффан! Они нас отсюда выводят, и, мне сдается, не на казнь!

Лапы Триффана не желали двигаться, внутри у него все болело, и охраннику пришлось самому войти в камеру, чтобы помочь Триффану добраться до порога.

— Это ты, Спиндл? — Словно не доверяя собственным глазам, Триффан протянул лапу, дотронулся до него, и оба зарыдали, вознося хвалы Камню, что свел их снова вместе.

— Да, это я, — всхлипнул Спиндл.

— Нет! Ты же совсем старик! — с неожиданным возмущением воскликнул Триффан. — Ты не похож на себя!

— Так же, как и ты на себя, — с тенью улыбки отозвался Спиндл. — Пошли отсюда. Идем, Триффан, идем скорее!

И Триффан покорно дал вывести себя из камеры, которая столь долго была единственным миром, который он знал.

Триффан силился вспомнить нечто очень важное, о чем он непременно должен сказать Спиндлу, если только это действительно он... Про что-то, связанное с надписью.

— Брейвис! — вскрикнул он. — Я его видел! Он здесь, Спиндл!

— Да-да, знаю. Последнее время и к нему, и ко мне стали относиться мягче; мы с ним даже были в одной камере. Мне далеко до твоего мужества, Триффан, я плохо выносил одиночество, но сейчас мне уже лучше, намного лучше. И я узнал много полезного о Бакленде.

— Это хорошо. Очень хорошо, — сказал Триффан и остановился так внезапно, что охранник выругался.

Впереди на пол тоннеля падал солнечный луч: это и заставило Триффана замереть на месте. Луч, казалось, еще хранил в себе птичьи песни далекого прекрасного неба и радостный гул кипящей на поверхности земли жизни.

— Мы выжили, Спиндл,— зашептал Триффан.— Мы дышим! Заключение у грайков закалило нас. Видно, такова была воля Камня.

Спиндл с удивлением заметил, что к Триффану быстро возвращаются силы, и его голос прозвучал почти как раньше, когда он (хотя от слабости его бросало от стены к стене) оживленно сказал:

— Интересно, куда и зачем нас ведут?

Увы, вскоре они получили на это ответ: проделав путь по наклонным тоннелям, где каждый встречный норовил ударить и царапнуть побольнее, они снова были доставлены к элдрен Феск, в тот страшно памятный общий зал. Опять в нем толпились возбужденно переговаривавшиеся грайки. Все они что-то жевали: видимо, зрелище покаяния или казни вызывало у них повышенный аппетит.

Триффан поймал себя на мысли, что звуки оглушают его, что помещение кажется ему огромным, как и количество собравшихся в одном месте кротов. Видно, причиной тому было длительное одиночное заключение.

Элдрен Феск, как обычно, сидела в скрюченной позе. Рядом с нею — Сликит. Обе смотрели на них с холодной насмешкой. Триффан пристально всматривался в Сликит, надеясь уловить в ее взгляде хотя бы тень сострадания. Он не мог взять в толк, как после участия вместе с ними в Семеричном Действе, она могла остаться такой же безжалостной, какой была прежде. Может, ее испугало Безмолвие, которое дано было ей услышать тогда? «Наверное, так оно и есть, — подумал Триффан. — Безмолвие поначалу отпугивает многих кротов; чтобы воспринимать его, им требуется посторонняя помощь...»

— Что ж, прекрасно! Очень хорошо! — иронически проговорила Феск, подходя вплотную к Триффану: она прошлась когтями по его плечам и ребрам, намеренно выбирая самые болезненные места.

— Сдается мне, ваш Камень не очень-то вас защитил! Глядите все! — выкрикнула Феск, перекрывая шум в зале.

Головы повернулись в ее сторону, разговоры разом смолкли, глаза загорелись кровожадным огнем.

— Перед нами — два камнепоклонника. Они не желают внять Слову. Не желают даже слышать о нем. Я и агент Сликит допрашивали их; все, что могли, они нам уже сказали. Вот этот, к примеру, оказывается,, знал одну из аффингтонских знаменитостей — самого Белого Крота,— не больше и не меньше. Я теперь думаю...— Для большего эффекта она понизила голос до шепота: — Я вот думаю, что с ними теперь делать?

Триффан и Спиндл невольно прижались друг к другу: враждебность окружающих, казалось, физически давит им на плечи.

— Подвесить подонков! — закричал кто-то.

— Подвесить за нос, чтобы подохли не сразу! — подхватил второй.

Оттолкнув стражей, к ним подошел верзила-грайк и, ощерив желтые вонючие клыки, процедил:

— Я сразу подумал, что вы сволочи, и сказал вам, что вы сволочи, так оно на поверку и вышло! Сволочи и подонки! — Это был все тот же грайк, который наскочил на них еще тогда, в первый раз, и требовал, чтобы его называли «господин». — Подвесить подонков! — закричал он, оборачиваясь к своим соратникам.

Когда нет надежды на спасение, страх действует парализующе. Именно такое влияние страх начал оказывать на Триффана и Спиндла.

— Да смилуется над нами Камень! — зашептал Триффан. — По сравнению с этим моя камера сейчас кажется тихим убежищем.

— Ой как мне все это не нравится! — пробормотал Спиндл. Его бока прерывисто вздымались от страха. — Чем тут Камень может помочь?!

«И правда — чем?» — подумалось Триффану. Стараясь противостоять волне отупляющего страха, он принял Позу Покоя: уперся всеми четырьмя лапами в пол и устремил взгляд поверх орущих голов, к серебристому кольцу на отливавших старой ржавчиной березовых корнях, что уходили вглубь. «Если Камень намерен оказать помощь, то должен сделать это через чье-то посредство... да-да, через другого крота. Одного из тех, кто сейчас в этом зале. Кто-то из присутствующих должен помочь им. Точно так же, как это сделал он сам, подарив надежду несчастному, которого предали смерти в этом самом месте», — подумал Триффан. Тотчас же страх сменился спокойной уверенностью в том, что, несмотря на рев разъяренной толпы, они не умрут. Во всяком случае, сегодня, сейчас. Он положил лапу на плечо Спиндла, и тот тоже успокоился, хотя крики достигли апогея, и все, как один, повернулись к Феск, ожидая ее решения.

— Камень спасет нас! — прошептал Триффан. — Не показывай им, что боишься.

Кто способен выполнить волю Камня? На кого может пасть его выбор? Триффан стал озираться по сторонам, но во всех глазах читал одно и то же: озлобление, ненависть, жажду крови. Он понимал, что тут нужен крот, обуреваемый сомнениями и страхом возмездия, тот, в чьем сердце тлеет хотя бы искра доброты. Близкий к отчаянию, Триффан обернулся туда, куда смотрели все грайки, и встретился со злорадным взглядом Феск. Тогда он снова обратил взор к вертикально уходившим вглубь корням березы за спиной Сликит. Несказанно прекрасные, они словно излучали серебристый свет, и этот свет падал на гладкий, блестящий мех Сликит, отчего он приобрел перламутровый оттенок... Такой тихий, такой ласковый... Триффан заглянул ей в глаза — и прочел в них сомнение, и увидел в них страх, и понял: вся надежда на спасение — в ней одной, волею Камня принявшей участие в Семеричном Действе. Но, как часто бывало с Триффаном, он усмотрел в этом еще один урок для себя на будущее. Если действительно от Сликит сейчас зависело их спасение — хотя он не мог представить себе, каким образом это могло произойти, — то это значило, что и успех возложенной на них миссии в дальнейшем всегда будет зависеть не столько от них самих, сколько от других. Его дело — лишь указать верную дорогу; другие помогут ему двигаться по ней, другие в конце концов достигнут той точки, где завершится их миссия.

Он же — простой писец, и более никто. Он всегда будет нуждаться в содействии других, так же как в этот момент они со Спиндлом нуждаются в помощи Сликит. И ему стал ясен смысл слов, сказанных ему однажды Босвеллом: «Мы — писцы и должны вести за собою, но мы и ведомые».

— Чего ты ждешь, элдрен? Прикажи — и мы подвесим их! Или пометим! Пометить их! Пометить!

Охранники один за другим стали поворачиваться в их сторону. Многие, для разминки, принялись вбирать и снова выпускать когти, некоторые уже примеривались, куда вернее нанести удар. Триффан увидел, как Сликит вся подобралась, словно решившись на что-то.

— Хватит! — рявкнула Феск, подняв лапу, и все замерло; остались только хриплое, возбужденное дыхание, горевшие, налитые кровью глаза, запах пота и слюна на клыках. — Ну, что будем делать? Все вы достаточно ясно выразили свое чувство отвращения к этим камнепоклонникам. Все, кроме одной. Что скажешь ты, милая?

С этими словами Феск обратила свои глаза-щелки на Сликит. Возбуждение толпы несколько изменило характер. Тайную разведку здесь недолюбливали, и сидим Сликит, пожалуй, более всех прочих: она внушала ужас. За ней стояла могущественная, непонятная до конца сила, и она располагала большей властью, чем сама Феск. Интересно, что предложит сидим Сликит?

Грайки, все как один, подались вперед, разинув рты. Едкий запах пота стал еще сильнее. Зал трясло в предвкушении расправы.

Сликит сделала шаг вперед. Немногим удалось поймать странное выражение, с которым она мельком взглянула на Триффана, но тут же ее взгляд сделался суровым, как всегда.

— Подвешивание, — начала она, и одно это слово заставило толпу всколыхнуться. — Подвешивание, — повторила Сликит вожделенное слово, доводя зал до садистского экстаза, — это слишком мягкое наказание для таких, как они.

Шумок разочарования пронесся по толпе и стих. Все обратились в слух: это подвешивание-то — слабое наказание?! Уж страшнее не бывает. Или, может, Сликит придумала что-то покруче?!

— Нет, это не для них, — продолжала Сликит. — Не для тех, кто причинил нам столько хлопот, кого мы так долго разыскивали, а потом были вынуждены допрашивать и выслушивать их лживые ответы. Нет, для них это слишком мягкая казнь: проткнул нос — и готово, глядишь, он уже и сдох...

— Тогда что же? — нетерпеливо спросила Феск: ей нравилось подвешивать за нос, а сейчас она, возможно, раньше других учуяла, что вмешательство Сликит лишит ее и других удовольствия увидеть немедленную смерть кротов. Глаза Феск зажглись недобрым огнем. Она полуобернулась к грайкам, словно желая найти у них поддержку, и вкрадчивым голосом сказала: — Надеюсь, ты не собираешься отменить немедленное их уничтожение?

Грайки восторженно взревели, и крики: «Да! Подвесить немедленно! Элдрен сказала свое слово!» — зазвучали опять. Казалось, еще мгновение, и толпу уже ничто не сможет остановить. Уже охранники повернулись к Триффану со Спиндлом, чтобы приступить к выполнению того, чего жаждала вся банда, когда Сликит сделала резкое движение. Она выбросила вверх обе лапы, странным образом вывернула их, все тело ее чудовищно напряглось, изогнулось так, что казалось, будто оно переплелось с березовыми корнями; рот ощерился, а глаза с показной ненавистью остановились на пленниках. Наступило тягостное молчание. И в напряженной тишине прозвучало всего одно страшное слово: «Зараза!» Дрожь ужаса и омерзения пробежала по рядам.

— Зараза! — крикнула она громко, и потом еще раз: — Зараза!

Грайки замерли. Она произнесла это слово настолько выразительно, что возникло ощущение, будто зараза уже в ведается в тело и мех начинает выпадать на глазах...

— Вот это и есть самое лучшее наказание, — продолжала она. — Заставим их умирать медленной смертью. И не где-нибудь, а в Помойной Яме. Отправим их гуда. Поместим вместе с чистильщиками. Пускай они узнают, что такое язвы от лысухи.

По толпе пробежал ропот. Грайки были явно разочарованы: они ожидали немедленной расправы, сейчас, сию минуту; они хотели видеть, как брызнет кровь этих жалких созданий. Предложение Сликит показалось им скучным: медленная смерть? Это не сулило никакой забавы. Волна недовольства постепенно стала набирать силу, однако Сликит вся подобралась, метнула вперед свое гладкое темное тело и заставила всех притихнуть.

— Дослушайте до конца! Что я предлагаю? Пусть они заразятся, а потом, в Самую Короткую Ночь, мы заставим чистильщиков самих осуществить подвешивание, чтобы нам не запятнать собственные когти в поганой крови непринявших Слова. Пусть сначала подхватят заразу, помучаются, а потом чистильщики сами их казнят! — Голос Сликит сорвался на истеричный вопль.

И снова стало тихо. Один за другим грайки стали переводить глаза с сотрясавшейся от ярости Сликит на Триффана и Спиндла: они смотрели на пленников так, будто те уже стали носителями заразы. Жажда крови сменилась омерзением, с каким глядят на прокаженных.

— Да! — крикнул кто-то.

— Да! Да! — подхватили все.

— Решено. В Помойную Яму их! Подхватят заразу, а потом казним их в присутствии Глашатая Слова!

Некоторое время спустя крики затихли. Грайки смотрели на старшину Феск. Скользнув по пленникам бесстрастным взглядом, она с плохо скрытой досадой сказала, обращаясь к толпе:

— Ладно, раз вы так решили. Выполняйте. Возможно, Глашатай Слова останется довольна, что мы проявили сдержанность и предоставили ей самой стать свидетелем наказания.

Она повернулась и ушла, оставив Сликит решать все остальное.

— Хвала Камню, — выдохнул Триффан, все это время державший Спиндла за плечо.

— Нашел время возносить хвалу! За что? — недоуменно прошептал Спиндл — он весь дрожал от страха перед неведомой болезнью.

— За то, что он надоумил Сликит. Она вняла Безмолвию и спасла нам жизнь. Придет день — и она станет одной из нас.

— Ты думаешь? — с сомнением отозвался Спиндл. Он осторожно оглянулся. Грайки, толкаясь, спешили покинуть пещеру. Сликит приступила к выбору охранников, которым предстояло препроводить пленников в Помойную Яму.

— Если ты так считаешь, может, так оно и есть. Только сам подумай, что нас ждет: Помойная Яма. Зараза. Подвешение за нос. Зачистка тоннелей! Ведь именно этим мы наверняка будем заниматься — вытаскивать трупы.

— А я-то считал тебя стойким в вере, Спиндл? — с мягкой насмешкой проговорил Триффан.

Между тем среди грайков возник спор насчет того, кому сопровождать пленников. Добровольцев не находилось. Никто не хотел близко подходить к гибельной Помойной Яме.

— Я такой и есть, — ответил Спиндл. — Однако в подобных обстоятельствах сам Босвелл и тот наверняка призадумался бы.

— Верь и надейся.

— Я верю, что Камень сохранил нам жизнь. Но, спрашивается, для чего? Для того, чтобы мы еще больше мучились, еще горше страдали, впали в полное ничтожество...

Триффан улыбнулся: несмотря на ворчливый тон, в голосе Спиндла уже не было паники. Спиндл стал держаться чуть более спокойно и уверенно, как и полагалось тому, кто только что избежал неминуемой смерти и для кого, следовательно, не все еще потеряно.

Грайки продолжали пререкаться, как вдруг Сликит крикнула:

— А ну, всем замолчать! — Споры немедленно прекратились. Несмотря на свой маленький рост, Сликит шала, как заставить подчинить себе. Она стала медленно обводить всех взглядом. — Очень плохо, когда страж отказывается от выполнения долга! — раздельно проговорила она. — Вот ты — выходи! Согласен? Ну и хорошо.

Один грайк стал рядом со Спиндлом.

— Теперь ты! — Второй вышел из рядов и подошел к Триффану.

— Нужен еще один! — сказала Сликит.

Грайки упорно отводили глаза в сторону.

— Вот ты. Почему сам не выходишь вперед?

— Из-за заразы, — отозвался страж, на которого пал ее выбор. — Ты сама ведь сказала, сидим Сликит, — там можно подхватить заразу.

Его голос показался Триффану знакомым, и Триффан пригляделся к нему повнимательнее. Это был Алдер, а рядом с ним — Маррам. Те самые кроты, которые сторожили их в гостевой норе.

— Вот именно. Пойдешь с ними и сам увидишь, что я была права, — охрипшим голосом сказала Сликит. — Ты будешь отвечать за крота Триффана. Если с ним что-нибудь будет не так, тебя ждет смертная казнь. А теперь — ступайте! Немедленно!

Сликит взмахнула лапой, и каждый вздохнул с облегчением, что не на него пал выбор.

Алдер подошел, сделав вид, будто никогда прежде с ними не встречался, хотя в глазах его мелькнуло довольное выражение. Когда он проходил мимо Сликит, Триффан подметил такое же выражение и в ее глазах, как будто ей удалось успешно выполнить нечто такое, о чем не должен был знать никто из остальных.

«Значит, она все это подстроила заранее!» — изумленно подумал Триффан.

— Пошевеливайся! — прикрикнул на него Алдер, толкая в бок. — Шевелись, ублюдок!

И под улюлюканье, гогот и грубые шутки грайков, обрадованных тем, что удалось избежать неприятного поручения, их вывели из зала. Алдер немного замешкался, так, что два других стража со Спиндлом оказались впереди, затем встал рядом с Триффаном, и они двинулись дальше. Триффан то и дело спотыкался: за время длительного заключения он совсем ослаб. Алдеру постоянно приходилось поддерживать его. По мере того как они углублялись в лабиринт голых баклендских тоннелей, группа, где были Спиндл и двое охранников, уходила все дальше вперед; Алдер и Триффан заметно отстали. Когда Алдер заключил, что их уже не подслушать, он быстро и тихо спросил:

— Тебе что-нибудь известно о месте, куда вас ведут?

— Очень немного. Только то, что там опасно.

— Долго вам там не продержаться. Погибнете, — убежденно сказал Алдер. — Вам надо бежать, и как можно скорее. Там кроты мрут, как мухи по осени. И потом, после того как вы туда попадете, к вам уже будут бояться подходить. Болезни косят всех подряд, а чистильщики — самые отъявленные бандиты. Поверхность над Помойной Ямой патрулируют те, кто работал когда-то в ней и выжил, а еще грайки, пораженные каким-нибудь недугом — или просто спятившие. Они вообще никому не подчиняются, готовы убить любого. Даже мы их побаиваемся. Зато они беззаветно преданы Слову и его Глашатаю. Так что вылезать наверх вам нельзя — прикончат, да еще и поизмываются всласть!

— Тебе известно расположение постов?

— Ты имеешь в виду патрули? Знаю только, что они прочесывают всю местность вплоть до сбегающего с гор потока. Я сам его видел: там почти невозможно переправиться. За ним — развалины древнего поселения Хэрроудаун. Но когда мы на него наступали, то шли окружным путем и переправлялись гораздо выше по течению. Та переправа хорошо охраняется. Ваш единственный шанс на спасение — перейти через поток где-нибудь поблизости. Постарайтесь добраться до потока как можно скорее, избегайте всяких контактов, пока будете в Помойной Яме, все время следите за тем, что творится у вас за спиной, и бегите до наступления Самой Короткой Ночи. После уже будет поздно: прибудет Глашатай Слова, о Триффане и Спиндле тут же вспомнят, не преминут их разыскать и потом казнить.

Почему ты решил прийти нам на помощь, Алдер?

— Сам не знаю. Знаю только, что после вашего ухода I совсем лишился покоя. Мне все время хочется узнать про Камень побольше.

— Что с той парой — братом и сестрой?

— Давай, не задерживайся! — прикрикнул Алдер, сделал вид, будто бьет Триффана, чтобы другие не заинтересовались их разговором, и тихо ответил: — Оба здоровы. Они согласились пройти через Покаяние во время торжеств Летней Ночи, но это только для виду, чтобы выиграть время и тоже попытаться сбежать. Тайм немного рассказала о Камне, но мне не терпится узнать еще...

— Если есть желание, Камень тебе сам поможет. Он покровительствует всем и любит всех кротов одинаково.

— Кто ты? — спросил с трепетом в голосе Алдер. — Ты не простой крот, я это сразу понял. Я давно не испытывал такого покоя, какой почувствовал там, в норе, едва ты вошел. Тебя даже наша ненависть не испугала.

— Все, чем я обладаю, дали мне другие — такие, как ты. Но придет некто более значительный, чем я, и ты узнаешь его сам, — ответил Триффан. — Так что не терзай себя и за нас не беспокойся. Лучше расскажи о Пенниворте и Тайм.

— Их направили на земляные работы ближе к Темзе. Они привыкли к сырым почвам, а у элдрен там не хватает строителей тоннелей. Здесь, в низинах, другая земля, наши строители с севера не справляются. Но Пенниворт и Тайм думают о побеге... да и я сам тоже. Правда, не знаю, куда мне потом деваться. После исцеления Тайм... я... я совсем не знаю что делать.

— Ты пробудился, Алдер. Камень дал тебе свое благословение. Не теряй веры, старайся побольше беседовать с Тайм, она тверда в вере своей. Ищи таких же, как ты. И доверься Камню. Что же касается нас, — и Триффан тихонько рассмеялся, — Спиндл не даст мне умереть.

Алдер взглянул на него, поражаясь его мужеству и спокойствию и сам проникаясь уверенностью в собственных силах.

— А как твой приятель? Он ведь тоже принимал участие в Семеричном Действе. На него тоже пал выбор Камня.

— Маррам? Он догадывается, что я отступился от Слова, но молчит. Со мной он этого не обсуждает. Может, со временем он обратится к Камню. Он хороший, сильный и очень умелый боец. Ему тоже не нравятся все эти бесконечные казни. Он напуган, но меня не выдаст.

Они постепенно подымались вверх. По пути им попадались аккуратные, чистые жилища. Их обитателями были обычные кроты — хорошо ухоженные, опрятные, сытые. Однако от Триффана со Спиндлом они отшатывались, как от прокаженных.

— Их ведут в Помойную Яму, — слышался шепот, и все провожали их глазами. Триффан, правда, мог судить только о внешней стороне их жизни. Глядя на уютные норы и добрые запасы червяков, он не переставал удивляться, как в обстановке тотальной жестокости могла протекать, казалось бы, вполне нормальная жизнь.

— Вы — камнепоклонники? — спросила какая-то кротиха, когда они проходили мимо.

— Да, конечно! — живо откликнулся Триффан.

Она плюнула в него, отпрянула назад и крикнула вслед:

— Благословенно Слово, что карает подобную нечисть! Да сгинете вы в муках!

Подъем сделался круче, и вскоре твердый, влажный грунт сменился более сухим песчаником. Тоннели стали выше, просторнее, и каждый их шаг гулко отдавался в стенах и потолке.

Внезапно стражи, шедшие впереди, остановились, и пленники увидели, что впереди — там, где тоннель расширялся, — их ожидают два других охранника.

Алдер улучил минуту, пока оба сопровождавших Спиндла переговаривались с ними, и напомнил о необходимости бежать как можно быстрее — иначе их ждет смерть. Он даже предложил им сделать это с его помощью немедля.

— Нет, это не для меня, — отозвался Триффан. — Тебя за это обязательно убьют, скорее всего, подвесят; к тому же мы сейчас очень слабы, и нас быстро поймают. Камень, думаю я, назначил нам другой удел. Мы пойдем и Помойную Яму, потому что многие там, возможно, нуждаются в нашей помощи; наверняка там есть наши единоверцы. Вероятно, они смогут нам помочь, если не делом, то советом. Что до заразы и мора, то разве я не лекарь? Думаю, мы как-нибудь продержимся. Тебе же, Алдер, следует поступать по своему разумению и постараться сбежать.

— Но куда я денусь? — прошептал Алдер. — Я же грайк, это всякому видно.

Триффан окинул его внимательным взглядом. Он видел перед собою крота, чья зарождающаяся вера еще очень непрочна, чье мужество поколеблено страхом; однако Триффан увидел в нем и другое — силу духа и решительность. Он чувствовал, что Камень назначил Алдеру выполнить нечто особое, может быть, весьма значительное, и был уверен, что тот сумеет справиться.

— Слушай меня внимательно, — торопливо зашептал Триффан. — Ступай и рассказывай другим все, что узнал от меня о пришествии Крота Камня. Расскажи об этом Пенниворту и Тайм при встрече. Говори только с теми, кому доверяешь. Скажи им еще: существует система, где обитают избранные; где тоннели хранят Свет и Безмолвие Камня. Вера всегда будет обитать в этом поселении, ибо любовь к Камню живет в сердцах ее жителей — кротов, чей мех пропитан солнцем и ветрами.

— Что это за система? Назови ее — и я постараюсь до нее добраться. Говори же! — воскликнул Алдер с нетерпением, и стало ясно: тоска поселилась в сердце Алдера задолго до его встречи с Триффаном; возможно, она родилась прежде, чем он покинул родной Север. Это была жажда света и любви, которая живет всегда в глубине души любого крота — как бы ни был он обижен на судьбу, ожесточен или испорчен.

— Назови ее! — зашептал снова Алдер.

— Данктонским Лесом зовется она, и там стоит большой Камень — древний и добрый. Говори о нем другим, Алдер, пусть они идут к нему. Когда же сам достигнешь Данктона, разыщи крота по имени Комфри.

Он мой сводный брат, и в мире нет более храброго, более справедливого, более стойкого крота, чем он. Найди его, расскажи обо всем, и он научит тебя внимать Безмолвию Камня.

Поддерживаемый Спиндлом, Триффан говорил с трудом, хотя голос его звучал уверенно.

— Но если, — запинаясь продолжал он совсем тихо, — если мы туда не доберемся... если ты нас больше не увидишь, передай Комфри, что я любил его. Скажи, пусть за меня он коснется Камня. Там покоятся мои родители, и я бы сам должен был выполнить древний обычай — прочесть благодарственную молитву и дотронуться до Камня.

Ни Алдер, ни Спиндл не нашлись, что сказать в ответ.

— Данктонский Лес! — наконец проговорил Алдер. — Я слышал об этой системе. Она еще не взята.

— И никогда не будет. Но даже если бы это и случилось, и тогда вера в Камень там не умрет. Она будет светить всем, жаждущим веры; она станет путеводною звездою, и эту звезду когда-нибудь увидит мир. Ну как, Алдер? Согласен ты передать мои слова Комфри, если ты доберешься туда, а мы — нет? Выполнишь ли мое поручение?

— Ты сделаешь это прежде меня! — прошептал Алдер.

— Но если нет... Если все же нет, то передай Комфри: его имя было у меня на устах, когда я входил в страшное место, именуемое Помойной Ямой.

— Пока я не знаю, как молиться вашему Камню, но я научусь и буду молиться за тебя и спутника твоего, Спиндла.

Подошли новые охранники. Они повели Триффана со Спиндлом уходившим вверх тоннелем, темным и узким, откуда несло зловонием и страхом, и Алдер вскоре перестал их видеть.

Глава тринадцатая

Путь был извилист, повороты следовали один за другим, а зловоние временами становилось таким удушливым, что пленники, возможно, попытались бы повернуть назад, если бы не слышали за спиною тяжелую поступь и громыханье могучих когтей грайков.

Вскоре, однако, длинный тоннель резко повернул, и они оказались в глубоком темном помещении с единственным отвесным выходом — шахтой-колодцем, уходящим наверх; оттуда проникал тусклый свет. То и дело его заслоняли какие-то тени: видимо, это были те самые патрульные, от которых их предостерегал Алдер.

В дальнем конце помещения стояла огромная каменная глыба, а перед нею, нагло развалясь, сидел отталкивающего вида, весь в прыщах и болячках, крот. Вся морда его была изъедена какой-то болезнью, отчего глаза казались необычно большими, а рот растянут в застывшей болезненной гримасе. Не говоря ни слова, он встал, подошел к ним вплотную, оглядел их и злорадно пробормотал что-то себе под нос. Потом отвернулся, подошел к шахте и окликнул патрульных. Тут же два огромных грайка с изношенными грязными когтями спустились вниз.

— Новые уборщики, — бросил прыщавый.

— Всего два? — спросил один из грайков.

— Ага. Жаль, что не бабы. Ну, сейчас вас там примут как надо, отродье вы этакое.

Триффан со Спиндлом стояли молча.

— Ладно, теперь слушай, — сказал прыщавый и указал на каменную глыбу: — Как мы ее откатим — сразу входи. Не пойдешь — прикончим на месте, усвоил?

Триффан кивнул.

— И твой напарник усвоил? Не пройдешь — прихлопнем, как муху.

Спиндл тоже торопливо закивал: от страха его бока часто вздымались и опадали.

— Давай, откатывай! — проронил второй.

Глыбу откатили, и за нею открылся тоннель, откуда потянуло влажным сладковатым смрадом, как от падали.

— Приготовились? Ну, пошли!

Один из грайков ухватил Триффана за плечо и с силой толкнул вперед, другой пнул Спиндла. Как бы ни был силен инстинкт самосохранения, не позволявший кротам войти в нору, где сам воздух был насыщен заразой, они никак не могли воспротивиться. Кувыркаясь, наталкиваясь друг на друга, они полетели в тоннель, и раньше, чем успели что-либо сообразить, каменный блок стал на прежнее место, а они оказались в густом полумраке наедине со своими страхами. Лишь тошнотворный смрад, мрак и дуновение смерти.

Что есть зло, когда оно невидимо? Что такое ужас, если ты не знаешь, чем он вызван? Как назвать то ощущение опасности, которое вдруг без видимой причины возникает у крота в тоннеле? Все это можно выразить одним коротким словом — страх.

Страх, который пробирает до костей, который заставляет крота сжиматься в комок и припадать к земле, словно она единственное его спасение. Этот страх изгоняет из его сердца все самое дорогое, все, ради чего стоит жить: память о теплой летней ночи, о сочувствии друзей, вытравляет мечты и желания, которые приносит весна...

Именно такой страх охватил тогда Спиндла. Даже Триффан ощутил его ледяное дыхание. Однако через малое время им удалось овладеть собой, хотя они все еще плотно прижимались к земле. Впереди был виден слабый и свет, и оттуда доносилось эхо, как бывает, когда объем подземного помещения становится больше. Они двинулись в том направлении, и тут же в полумраке перед ними мелькнула какая-то тень. Мелькнула — и исчезла. Несмотря на слабость, Триффан инстинктивно выдвинулся вперед, закрывая собою Спиндла, и затаился, готовый отразить нападение. Вообще-то, кротам-писцам не рекомендуется драться, но Триффан, помимо всего прочего, во время своего путешествия с Босвеллом понял, что если хочешь себя сберечь, то самое важное — никогда не показывать страха.

Полумрак не рассеивался, и зловоние ничуть не уменьшалось. Воздух был настолько едким, что слезились глаза. Разглядеть что-либо или кого-либо, если там впереди действительно кто-то был, казалось почти невозможным. Однако зрение не обмануло Триффана: Спиндл толкнул его в бок,— на этот раз оба услышали шорох и затем царапанье когтей по полу.

— Он за нами следит, — прошептал Спиндл.

Стараясь не дышать, они подождали еще немного.

Потом Триффан сделал шаг вперед и сказал:

— Если тут кто-то есть, покажись и объясни, куда идти.

Никто не отозвался, но из темноты их явно продолжали разглядывать. Триффан потерял терпение.

— Пойдем, Спиндл, — проговорил он. — Если он не отваживается приблизиться и заговорить, подойдем к нему сами.

— Смело сказано? Очень, очень смело! — раздался из полутьмы чей-то голос. Он донесся значительно левее того места, где ожидал услышать его Триффан. Голос был мужской, молодой, довольно визгливый и льстивый. Однако, судя по всему, его обладатель был сообразителен и далеко не тупица.

— Покажешься ты или нет? — раздраженно произнес Триффан.

— Ну, зачем же так грубо? Надо же, какой нетерпеливый! — с тихим смешком произнес невидимка. Теперь его голос доносился откуда-то справа. — Похоже, вы не робкого, не трусливого десятка! Нет, совсем не из таких! Что ж, добро пожаловать к нам. Оч-чень, оч-чень рады вам, храбрые господа! Помойная Яма приветствует вас! — сказал он звонко и уже тише добавил: — Вам нечего бояться. — Крот придвинулся ближе, они уловили смутные очертания его тела, потом из темноты вытянулась костлявая лапа и сделала приглашающий жест.

— Сюда пожалуйте, сюда! — раздался голос.

— Идем, Спиндл. Если останемся здесь, точно умрем от голода. Более бесплодного, лишенного червяков тоннеля я в жизни не встречал. Тот крот, который впереди, он...

— Продолжайте, почтеннейший, достойнейший и храбрейший господин! Какой же он, по-вашему?

— Вполне безобидный, — договорил Триффан.

В ответ — ни звука: видимо, неизвестного поразили слова Триффана.

— Безобидный? Безобидный? — шепотом повторил он. — Просто удивительно! Как только меня до этого не обзывали, но безобидным — еще ни разу! Следует над этим подумать. Потом я вам выскажу свое мнение на этот счет, а сейчас хочу только еще раз поздравить вас с прибытием, добрые господа, и попросить следовать за мной.

Они двинулись за ним, но неизвестный крот по-прежнему продолжал держаться в густой тени, чтобы они не могли разглядеть его. Так, постоянно прячась в самых темных расселинах и углах, крот уводил их все дальше от входа, при этом его льстивый голос не стихал ни на минуту.

— Не такое уж это скверное место, господа. Надо только к нему чуть-чуть привыкнуть. Я вам припас кое-что перекусить. Большего не могу, а это — всегда пожалуйста. Вы из казематов, да? Ужасно, просто ужасно! Долгое одиночное заключение — что может быть страшнее?! Мне многие о нем рассказывали, так что я хорошо себе представляю! Ну ничего, вы только позвольте, здесь мы вас быстренько поставим на ноги. Поправитесь и будете в прекрасной форме, уверяю вас!

В его голосе, во всех его движениях, насколько можно было судить в этом полумраке, сквозила какая-то жалкая угодливость, как у провинившегося, растерянного подростка, который неожиданно нашел родителей: ему и подбежать к ним скорее хочется, и боязно, что его накажут и прогонят прочь.

— Ну вот, отдохните и поешьте, милые господа! Счастлив познакомиться с вами и быть вам полезным! — неожиданно произнес он.

И верно, на полу они увидели еду.

— Ешьте, жуйте, хрустите и наслаждайтесь, господа хорошие, — добавил он.

Триффан и Спиндл не заставили себя упрашивать. Когда они покончили со скудной трапезой, крот снова заговорил:

— Теперь будьте настолько любезны — следуйте за мной, причем быстро, как только можете. Да-да, поскорее, пожалуйста!

Они продолжили путь уже по новому тоннелю. Проводник по-прежнему держался в отдалении: его тощая тень маячила где-то впереди. Время от времени он приостанавливался, оглядывался и принюхивался, словно удостоверяясь, идут ли они за ним следом. Однако рыльца своего он так ни разу и не показал.

Переходы были старые, кое-где полузасыпанные, кое-где подправленные, а некоторые наглухо закрытые. Духота стояла страшная, притока воздуха почти никакого; пахло гнилью, сыростью, смертью и разложением. Впереди слышались звуки голосов, однако это была не веселая болтовня, не живой перестук деловито снующих кротов и не песенки кротих, окончивших возню по хозяйству; это была шаркающая поступь усталых и больных; шаги отчаявшихся, живущих одной лишь робкой надеждой, за которую каждый крот цепляется до последнего вздоха, — надеждой на перемену судьбы, на то, что жизнь в любом случае предпочтительнее смерти.

Они сократили расстояние, отделявшее их от проводника, однако и теперь он ухитрялся держаться в глубокой тени и не показывать им своей мордочки. Из деликатности они не пытались подойти поближе. Неожиданно проводник остановился, и они увидели впереди широкий тоннель, пересекавший их путь. Оттуда-то и доносились звуки, которые они недавно слышали. Проводник припал к земле и вежливо попросил последовать его примеру.

И тут до них снова долетели звуки приближающихся шагов, потом бормотание. Судя по голосу, это была кротиха — она постанывала и тяжело, с надрывом дышала. Затем появилась и она сама. Она шла по большому тоннелю откуда-то слева. Вид ее был страшен: меха не было, одна розовато-серая, висящая складками кожа обтягивала костяк. Она была стара, но, очевидно, когда-то много рожала, потому что пустые соски свисали до самой земли, причем один из них представлял собою сплошной гнойник. Видимо, язвы были у нее и на шее, потому что она то и дело дергала головой, словно пыталась унять зуд или зализать место, до которого не могла дотянуться. Лапы были все в ссадинах, когти растрескались. Но самое жуткое состояло в другом: в искореженных зубах она держала пожелтевшую челюстную кость; можно было подумать, что когда-то давно на нее напали, произошла схватка, и теперь в ее зубах намертво засела челюсть убитого врага. Казалось, кротиха на ходу сосала эту кость, и из ее рта текла вязкая слюна.

— Кто это? — прошептал Триффан.

— Вам незачем говорить шепотом, добрый, великодушный господин мой,— произнес проводник, не понижая голоса. — Она вас все равно не услышит!

Однако кротиха, будто почуяв чье-то присутствие, остановилась и стала принюхиваться, вертя головой, но по-прежнему не разжимая зубов. Тут они увидели, что там, где должны быть глаза, у нее открытые, сочащиеся кровью язвы. Не успели Триффан и Спиндл опомниться, как кротиха двинулась дальше и скрылась из вида.

— Примите извинения и сожаления, о достойнейшие, за тяжкое зрелище, которому вам довелось стать свидетелями. Что поделаешь — болезнь. Зрелище ужасное, угнетающее, в этом нет сомнений. Но увы — здесь некому лечить и не на что надеяться, остается только пытаться протянуть как можно дольше! Уж я-то знаю — кому же и знать, как не мне! А теперь снова скажу лишь одно многообещающее слово: вперед!

Однако Триффан не двинулся с места.

— Назови свое имя, крот! — внятно произнес он.

— Ах, как мило с твоей стороны спросить об этом! — поглядев через плечо, воскликнул проводник.— И как вежливо, как торжественно звучат эти древние формы обращения, которые ты употребляешь! Я знал, что такие сеть, но никогда не слышал, чтобы их произносили вслух. Ты, наверное, очень ученый крот. Конечно, почтенный и многоумный господин мой, ты прав: даже у такого ничтожного, никому не известного крота, как я, есть собственное имя. Так ты и вправду желаешь его узнать? Это красивое имя, и оно действительно мое и больше ничье.

— Мы на самом деле хотим узнать, как тебя зовут, чтобы поблагодарить за еду и за то, что ты нас сопровождаешь.

— Даже так! — воскликнул крот, останавливаясь, и потом как бы про себя пробормотал: — Надо же! Эти добрые господа меня благодарят! Такие ученые, такие великодушные — они хотят поблагодарить, и кого — меня?! Это стоит запомнить. Тут есть над чем задуматься, есть за что благословить судьбу!..

Пока он говорил сам с собою, Триффан и Спиндл подошли к нему совсем близко. Он стоял к ним спиной, вжавшись всем хрупким тельцем в одну из стенных трещин.

— Так как же все-таки тебя называть? — мягко произнес Триффан.

— Вы все про имя? Да оно, в общем-то, совсем обыкновенное...— Голос у него стал испуганный.

— Покажи нам себя, — еще тише, еще ласковее сказал Триффан.

— Я не хочу... Да и вы сами не захотите... — разлился робкий шепот.

— Не страшись нас, крот. Мы не причиним тебе вреда.

Они застыли в ожидании, между тем как из широкого тоннеля продолжали нестись стоны и тяжкое дыхание изможденных кротов. Проводник несмело повернулся, но они смогли различить лишь испуганные, настороженные глаза, желтые искривленные зубы, тощие лапы и тупые, сношенные, как у глубокого старика, когти.

— Покажись! — проговорил Триффан.

Но крот лишь затряс головой, втянул рыльце в плечи и забился еще дальше в тень.

— Ты боишься?

— Да, — проронил крот.

— Чего?

— Это мой секрет. Это очень личное, и вы все равно не поймете. Про это никто не знает. Не касайтесь этого хотя бы пока.

Триффан пристальным взглядом окинул его щуплое тело и ласково сказал:

— Кажется, я знаю, в чем состоит твой секрет.

— Неужели? Не могу в это поверить, достопочтенный господин. При всем твоем уме, ты вряд ли можешь догадаться о том, чего я сам толком не понимаю.

— Ты встречаешь всех, кто прибывает сюда, в Помойную Яму, не так ли?

— Да, и считаю это для себя большой честью.

— И разумеется, поскольку они никогда тебя прежде не видели, то не знают, что о тебе думать?

— Верно, господин мой. Так оно и есть. — Голос крота внезапно утратил всякую живость. Он зазвучал устало и тускло.

— Значит, ты пытаешься скрыть свое имя и не показываться на глаза, чтобы они как можно дольше относились к тебе с уважением, — спокойно произнес Триффан.

— Я... мне...

— В этом весь твой секрет.

Крот сделал неуверенный шаг навстречу.

— Так я прав?

— Да, господин, — просто ответил крот.

Наступило молчание: чувствовалось, что проводник все еще не может справиться со своим волнением.

— Твое имя? — еле слышно, словно весенний ветерок над одуванчиками, прошелестел голос Триффана.

И крот вышел наконец из тени: он стоял, низко опустив рыльце, будто не смея поднять глаза, будто стыдясь самого своего существования.

Они увидели, что мех весь облез с его рыльца, что у него впалые, все в чирьях бока и такие же лапы; бедра же воспаленно-багровые, как глаза у той старухи, хотя язвы на них еще не появились. По цвету они напоминали незажившую рану.

В глазах крота застыло выражение самого жгучего стыда, какое им когда-либо приходилось видеть. Он явно стыдился не какого-то своего проступка, а самого себя, каким он стал внешне и внутренне. И все же за потоком лести и витиеватой болтовни до этого момента в нем угадывались и ум, и некая уверенность в своих силах. Сейчас от всего этого не осталось и следа.

— Бедняга! — проговорил потрясенный Триффан и невольно протянул лапу, чтобы сочувственно коснуться его плеча.

Но тот поспешно отпрянул и со страхом закричал:

— Нет! Только не дотрагивайтесь до меня! Ни в коем случае! Вы же не хотите получить вот это! — И он с жестом отвращения указал на свои облысевшие бока.

— Твое имя? — настойчиво повторил Триффан.

— Когда-то меня назвали Мэйуид. С этим именем, означающим «сорняк», мне теперь и жить до конца дней.

Он снова попятился, но Триффан все же успел положить лапу на его плечо. Мэйуид вскрикнул один раз, потом другой. Он завороженно посмотрел на лапу Триффана, затем поднял глаза и медленно сказал:

— Нехорошо до меня дотрагиваться, господин. Для вас нехорошо.

— Кто дал тебе такое имя — Мэйуид?

— Я... я не знаю. Уже не помню.

— Кто дал тебе это имя? — повторил Триффан, не снимая лапы с плеча Мэйуида.

— Она... или они оба... Это было так давно! Не хочу вспоминать! Что угодно, только не это! И больше не дотрагивайтесь до меня, господин, а то я расплачусь.

— Ты же крот, верно?

— Ну и что из того? Да, я крот! Но кроты бывают разные — неужели не ясно?! — вызывающе воскликнул проводник. — Да, Мэйуид — тоже в некотором роде крот, но другие обычно сторонятся его, до него не дотрагиваются — разве что когда бьют, а это совсем другое дело, согласен?

— Согласен. Так за что же тебя бьют?

— За то, что я сорняк, Мэйуид — за что же еще?

Некоторое время они смотрели друг другу прямо в глаза, но затем Мэйуид, понурившись, отвернулся, словно решив для себя, что теперь, когда они знают его, скоро тоже начнут относиться к нему, как все остальные. Тем не менее Спиндл заметил, что походка его стала более твердой, как будто своим мимолетным прикосновением Триффан заставил его вспомнить о том, что такое уважение к себе.

Видимо, Мэйуид и сам понял это, потому что он вдруг остановился, обернулся и быстро проговорил:

— Приятно чувствовать чью-то лапу на плече, храбрый господин! Просто несказанно приятно, добрый господин! Очень великодушно с вашей стороны! Мэйуид об этом не забудет. Мэйуид никогда ничего не забывает!

Так они дошли до другой пещеры, более обширной, чем та, откуда начали свой путь.

— Говори, что он строитель! — торопливо зашептал вдруг Мэйуид, кивая на Спиндла. — Скажи им это обязательно — иначе ему долго не протянуть!

Прежде чем Триффан успел что-то ответить, он скрылся в одном из боковых ходов.

Они оказались перед двумя грайками — кротом и кротихой. Оба были молоды и мускулисты; у обоих на чистых мордочках застыло сосредоточенно серьезное выражение, свойственное фанатикам, которые непоколебимо уверены в том, что они всегда правы, а все остальные — нет. На бедрах крота виднелись маленькие струпья, и мех на мордочке у кротихи уже начал выпадать. Видно, Помойная Яма действительно была поражена заразой, если болезнь добралась даже до них.

— Слово да пребудет с вами! — выкрикнула кротиха.

— И с вами! — поспешил откликнуться Спиндл за них обоих.

Окинув их оценивающим взглядом, кротиха спросила:

— Вас привел Мэйуид?

Они кивнули.

— Не доверяйте ему, — продолжала она. — Проныра и подлипала — вот он кто.

— Вы назначаетесь к Скинту на Северный Конец, — резко бросил крот.

— Мой спутник — строитель,— начал Триффан, стараясь, чтобы его голос звучал как можно увереннее, что давалось ему с трудом: он страшно устал.— Он обучен этому делу с детства. Он...

— Заткнись! — приказал крот. — Это Мэйуид велел тебе так говорить. Мы направляем вас к Скинту, а уж он сам разберется, чего на самом деле стоит твой дружок.

— К Скинту?

— Ну да, к Скинту. Идите прямо по этому ходу.

— И не смейте болтать и задерживаться! — крикнула кротиха им вслед, когда они уже двигались по широкому тоннелю в северном направлении. — Идите прямо и разыщите Скинта, или он сам вас найдет!

Не успели они сделать несколько шагов, как впереди из-за поворота до них донесся знакомый голос:

— Тише! Это я, доблестные господа! Это я, Мэйуид, ваш друг и смиренный проводник! Идите за мной, я вас отведу прямо к Скинту. И сделаю это не по долгу службы, а из личной симпатии!

Мэйуид сдержал свое обещание. После долгого пути по обвалившимся ходам, мимо полумертвых кротов они прибыли на Северный Конец и оказались перед немолодым кротом. Мех на нем, хотя короткий, жесткий и тронутый сединой, был густой. Весь он был сух и подтянут; это был первый вполне здоровый крот, из всех тех, которые до сих пор им встретились в Помойной Яме. Они нашли его спокойно сидящим в небольшой норе.

— Ну, что у тебя? — бросил он.

— Еще двое прибыли в твое подчинение, добрейший господин Скинт, дабы облегчить твои труды. Они понятливые, быстро всему научатся и очень покладистые...

— Замолчи, Мэйуид, — тихо и властно произнес Скинт.

— Какому делу нам предстоит научиться? — устало спросил Триффан.

— Уборке.

— Уборке? — удивленно переспросил Спиндл, который до этого почти все время молчал. — Неужели ты считаешь, что этому надо обучать?

— Кротов следует обучать всему, особенно тех, которые с юга. Все они неженки, — бесстрастно проговорил Скинт.

— Да неужели?

Скинт смерил Спиндла уничтожающим взглядом и сказал:

— В вашем теперешнем состоянии вам такую работу не потянуть. Так что подкрепитесь, выспитесь, а потом потихоньку начнем. — Он провел их чуть подальше, в свободные от кротов норы. Там было зябко и пыльно, но в остальном они были вполне пригодны для жилья. Тут возле них снова возник Мэйуид. Как обычно, он появился с той стороны, откуда его меньше всего ждали.

— Принести им поесть? Что-нибудь повкуснее, да?

— Полчервяка, — односложно бросил Скинт.

— Слушаюсь, господин. Полчервяка так полчервяка, — подобострастно склонив рыльце к земле, отозвался Мэйуид. Он исчез, но тут же вернулся со свежей добычей в зубах и уже собирался поровну разделить ее между Триффаном и Спиндлом, когда Скинт рявкнул:

— Я сказал не по полчервяка каждому, а половину на двоих!

— Извините, господин! Как я, дурак, сам не догадался, остолоп я этакий! Ну конечно: половинка на двоих — вполне достаточно, просто щедро!

— Так оно и есть, — пробурчал Скинт и, наблюдая, как приятели расправляются с убогой закуской, прежним ворчливым тоном добавил:

— Дай таким дохлым, как вы, сразу много — тут же окочуритесь! А теперь, Мэйуид, катись отсюда!

Тот, рассыпаясь в благодарностях и низко кланяясь, испарился.

— Вы сделали ошибку — были с ним чересчур вежливы. Теперь он от вас не отстанет, — заметил Скинт. —

Если опять явится, лучше не вступайте с ним в дружбу. Не потакайте ему, держитесь от него подальше. Он пройдоха, каких мало, ничтожество. К тому же может быть опасен: не исключено, что он агент Феск.

— Какое это имеет значение? — вырвалось у Спиндла. Усталость и раздражение по поводу того, что они успели увидеть, заставили его забыть про страх. — Она служит Слову, да и ты сам, должно быть, заинтересован, чтобы ей о нас доносили. Разве ты не такой же, как они все?

— Был когда-то такой же. Но теперь?! После того как поработаешь с мое чистильщиком, после того, что повидаешь, для тебя все станет едино — что Слово, что Камень. Главное — выполнить работу, вот и все дела. Это единственное, о чем следует помнить уборщику трупов. Мэйуид полезен, потому что много знает и о многом пробалтывается. К тому же он лучше всех здесь знаком со всеми ходами и переходами. Что тоже важно. А теперь отдыхайте. Станете усердно работать, не будете пытаться сбежать — и к вам будут относиться хорошо. Здесь работы осталось совсем немного. Потом нас перебросят, и думаю, следующее место окажется в любом случае более здоровым, чем здешнее. — С этими малообнадеживающими словами Скинт удалился.

Правда, и тут им не удалось остаться вдвоем, потому что, как всегда, неизвестно откуда Мэйуид немедленно заявился снова и проговорил, вопросительно заглядывая им в глаза:

— Он предупреждал вас насчет меня, да? Разве не так, косматые господа? Говорил, что я плохой, да? Согласен, я действительно многим кажусь таким. Но это же Помойная Яма, как тут будешь хорошим? Тут не то место, где легко остаться чистеньким, разве не так?

Он уже успел залезть к ним в нору, и Спиндл, обнаружив возле себя это облезшее, покрытое зловонными гнойниками существо, назойливо набивавшееся к ним в друзья, невольно отодвинулся и, если бы не знак Триффана, наверняка велел бы ему убираться вон.

Триффан же смотрел на Мэйуида скорее с интересом, нежели со страхом или отвращением. Тот, в свою очередь, разглядывал Триффана.

— А я вижу, тебя, господин мой, на мякине не проведешь! Ты умный, сразу видно. Знаешь, как заставить крота разговориться, ясное дело! — сказал он, помолчав. От его робости не осталось и следа. Он приблизил свое рыльце вплотную к Триффану и вызывающе продолжал: — Разве тебе не говорили, что ты умрешь, если притронешься к больному лысухой?

— Лысухой? А что это такое? — спросил Триффан.

— То, что у меня! Вот это самое! — И Мэйуид показал на свою облезшую голову. — И когда от тебя вот так начинает вонять, то ты умираешь! — С этими словами он показал Триффану гнойники на боку.

— Сколько времени ты здесь пробыл? — никак не реагируя на его выходку, спросил Триффан.

— Дольше всех, кто здесь сейчас, — буркнул Мэйуид. — Целую вечность.

— И тем не менее ты до сих пор жив. Так отчего же мы должны обязательно умереть?

— Опять повторю: очень ты умный! Умный и хитрый, прямо как лис. Складно все у тебя выходит! Нет, ты непременно умрешь в конце концов, хоть сейчас еще и вполне здоров! И случится это скорее рано, чем поздно... Из-за того, что спятишь; или потому, что тебе проткнут нос. От лысухи, от раны, но все равно непременно умрешь, и доброта твоя тебя не спасет!

— Но ты же не умер, — абсолютно спокойно заметил Триффан.

— У меня свой резон, чтобы выжить!

— Какой?

— А тебе не терпится узнать? Не скажу. Никогда никому не говорил и тебе не скажу. Но он есть.

— Вот и у нас тоже есть свой резон, чтобы выжить, — улыбнулся Триффан.

— Опять умничаешь! Тогда скажи Мэйуиду, он тебя не выдаст! Ну скажи, пожалуйста! — заклянчил он, как капризный ребенок.

— Нет, не скажу. А теперь, с твоего позволения, я хочу поспать.

— Так нечестно! Сначала раздразнил, а теперь собирается спать! Тогда не дам тебе червячка. И больше не жди от меня помощи!

Но Триффан уже закрыл глаза и тут же спокойно и крепко уснул.

Мэйуид скрылся в боковом тоннеле, Спиндл тоже попытался заснуть, но был слишком возбужден, и это ему никак не удавалось.

— Эй, послушай! — раздался шепот.

— Ну что еще?

— Как его зовут?

— Триффан.

— А тебя?

— Спиндл.

— Что за причина, которую он не хотел назвать? Скажи мне, я не проговорюсь, просто мне интересно.

— Думаю, он сам тебе ее объяснит, — ответил Спиндл. Непонятно почему, но он вдруг перестал испытывать страх перед этим кротом с его болячками. Вероятно, это произошло оттого, что его не побоялся Триффан. Что касалось причины выжить, то для Спиндла она была очевидна: Камень.

— Вот для него червяк, — неожиданно сказал Мэйуид и вытащил из тоннеля свою добычу.

— Спасибо тебе.

— Как, ты сказал, его зовут — Триффан?

Спиндл настороженно кивнул.

— Из каких он мест?

— Данктон, — лаконично ответил Спиндл, решив не давать Мэйуиду никаких лишних сведений.

— И большая это Система?

— Одна из семи самых древних.

— Значит, он камнепоклонник?

— Ну да.

— Триффан! Хорошее имя, хотя немного смешное. Триффан — надо же!

— Тише! Ты его разбудишь!

— Он не испугался моей лысухи!

— Триффан вообще мало чего боится.

— А вот те, что были до вас, всего боялись. Они тут спятили совсем, кости трупов стали грызть. Пытались бежать, но их, ясное дело, поймали и подвесили. Хотя я их предупреждал, да-да, предупреждал! Они и сейчас еще висят там, наверху. А Триффан не испугался.

— А чего ему бояться? — мягко спросил Спиндл.

— Она же заразная, эта лысуха.

Триффан пошевелился и открыл глаза.

— Самое заразное — это страх, — произнес он.

— Ну надо же такое придумать — «самое заразное — это страх»! — воскликнул Мэйуид с восхищенным смехом.

Спиндл почувствовал, как у него от усталости слипаются глаза, и они с Триффаном забылись сном. Мэйуид глядел на них с нескрываемым удивлением. Улыбка сбежала с его мордочки. От лукавства, от льстивости не осталось никакого следа. Теперь он выглядел очень молодым и очень напуганным.

— Ничего, если я прикорну поблизости, добрые господа? — пробормотал он. — Вы не будете против? Вот так, чтобы я мог хотя бы вас видеть? Хорошо, когда кто-то рядом. Не люблю засыпать, когда один. Ты мне по душе, господин. Ты добрый. Ты до меня дотронулся, и это было для меня...

Он так и не договорил, чем это для него было. Просто улегся, положив мордочку на вытянутые лапы, и не сводил взгляда с Триффана, пока его глаза не закрылись сами собой, будто он наконец-то ощутил себя в безопасности и рад был насладиться этим, пока мог.

Много позднее, когда в норе царила уже полная тишина, Триффан проснулся. Волею Камня он оказался среди потерявших себя и обездоленных; среди тех, кто познал страх, тех, кто не знал, куда податься. Наверняка тут были и те, кто, сам не осознавая того, жаждал правды, и такие, в глубине души вполне достойные, как Мэйуид. К таким летописцу надлежало проявлять любовь и сострадание, независимо от того, как с ними обошлась жизнь. Все больше Триффан начинал понимать: если Камень даст ему мудрость и силы, именно такие помогут ему с успехом выполнить свою миссию. Он легко коснулся странного крота по имени Мэйуид и нашептал молитвы. Он молился, чтобы страх покинул несчастного; чтобы Камень смилостивился над ним и помог ему излечиться.

В какой-то момент Мэйуид беспокойно зашевелился. Его глаза приоткрылись, и он с испугом поглядел на Триффана. Но голос Триффана был тих и ласков, как и его прикосновение, и крот снова закрыл глаза. Возможно, он решил, что все это происходит во сне: его защищают, его ласкают; великий, древний крот, добрый, как Триффан, стережет его покой, — и он действительно задремал снова.

Глава четырнадцатая

Триффан со Спиндлом вскоре поняли, на чем был основан ужас Алдера перед Помойной Ямой. Собственно, она представляла собою развитую систему ходов и тоннелей, и попавший туда крот оставался там до самой смерти. Если же кто и доживал до окончания работ, то его перебрасывали в другую систему, но в точно такое же место. Два срока удавалось выдержать немногим, три — никому.

Первые их впечатления оказались совершенно правильными: здесь выполняли опасную, тяжелую работу, плохо кормили и над каждым висела угроза немедленной жестокой расправы. Однако здесь присутствовало и зло совсем иного рода — невидимое глазу и не имеющее конкретных очертаний. Правда, им потребуется еще некоторое время, чтобы добраться до его сути.

В день, последовавший за тем, когда они прибыли, Скинт начал их инструктировать. При дневном свете он казался уже не столь дружелюбным, как при первой встрече, однако этот крот вызывал невольное уважение. Рыльце его было изборождено морщинами; он был подвижен и физически силен, хотя и несколько меньше ростом, чем им показалось вначале. Прищуренные глаза смотрели настороженно и подозрительно, будто он заранее ждал от каждого крота обмана или подвоха. И все же по его движениям и по мелькавшим временами искоркам в глазах можно было догадаться, что он отнюдь не такой безжалостный, каким хочет казаться. Голос у него был тонкий, он произносил слова с таким ко твердым акцентом, как Алдер, причем всегда говорил короткими отрывистыми фразами, как крот, привыкший отдавать распоряжения.

— Последняя партия, присланная Феск, оказалась никуда не годной — блохи безногие, да и только. На вас я тоже больших надежд не возлагаю. За обучение сам я никаких благодарностей не получаю. Так что на мое время особо не рассчитывайте. Слова требуют усилий, усилия — пищи, а пищи здесь мало. Поэтому слушайте внимательно. Дважды я повторять не привык. — Они согласно кивнули. — Сначала небольшая предыстория. Здешний Слопсайд, или Помойная Яма, как ее мы называем, — самое тяжелое из всех мест, где мне приходилось работать, и к тому же самое обширное. Видимо, здешние жители мерли, как мухи, потому что в некоторых тоннелях трупы лежат в три, а то и в четыре слоя. Их многие сотни — и всех надо вытаскивать на поверхность. Здесь умирали от бубонной чумы, от холеры, от гнойного ящура, от последствий каннибализма, от отеков после дистрофии. Те, кто жил в центральном Бакленде, у подножия холма, были ребята с юмором: они просто запечатали все входы в зараженную часть системы и предоставили всех, кто там остался, своей участи. Да! И еще поубивали всех, кто пытался оттуда вырваться. Сюда они насильно загоняли и беженцев из соседних селений. Так что сегодня мы имеем дело с норами, которые битком набиты трупами. Отвратительнее не придумаешь.

Мы прибыли сюда в январе из Роллрайта. Нам бы еще и там дел хватило, но Глашатай Слова распорядилась приводить в порядок именно Бакленд. Он, видите ли, должен стать нашим центром для всего юга, и поселение следует сделать как можно более удобным и просторным, хотя, по-моему, вряд ли из этого получится что-нибудь путное. Но приказ — есть приказ? С очисткой мы сильно запаздываем — из-за того, что здесь свирепствует эта болезнь, лысуха...

— Что это такое, собственно говоря? — спросил Триффан.

— Поглядите на Мэйуида — и поймете. В конце концов ее подцепляют все. Начинается с зуда на голове. Крот ни о чем, кроме этого, уже думать не в состоянии. Некоторые теряют рассудок. Потом на этих местах начинает выпадать мех, кожа сохнет, лопается, и образуются струпья. Они появляются сначала на шее, потом на животе — иногда даже безо всякого зуда. Расчесы просто ускоряют ход болезни. Когда они начинают гноиться и вонять, считай, это конец. Лысуха неизлечима. Конечно, многие живут с ней довольно долго: крот по природе своей живуч, но конец всегда один — смерть. И смерть страшная, мучительная, хуже, чем от чумы. Глаза перестают видеть, рыльце покрывается язвами, и все тело ломит. Таких мы избавляем от мучений, если только они сами не выбираются на поверхность, где их тут же приканчивают патрульные.

— Но ты же не заболел!

— Нет, — ответил Скинт с мрачной улыбкой. — Мне повезло. Зуд начался, но я стерпел, ни разу не почесался. Я за собой слежу. Зуд пропал, и струпьев нет. Пока нет. Большинство заболевают сразу, но есть которые держатся. Скажу тебе одну вещь: молодые фанатики, которые нами руководят, заболевают быстрее остальных. Ты спросишь почему? Не знаю. Разве что они хотят скорее умереть, чтобы их славные имена начертали на Скале Слова.

Теперь о деле. Наша задача — избавиться от трупов и починить тоннели к празднику Середины Лета. Это значит, у нас остается чуть больше двух недель. Самое тяжелое уже позади. В первые месяцы было очень трудно. Честно скажу: с того времени немногие остались живы. Только я, Смитхиллз — его вы скоро сами увидите, будь он неладен, — и еще один, Манро. Именно он начинал здесь все работы. Манро вообще избежал лысухи, он в полном порядке. Да, еще Виллоу. С ней дело плохо, но она кротиха крепкая. Если мы ее вовремя отсюда вытащим, то, пожалуй, оклемается.

Триффан заметил, что при упоминании этого имени глаза Скинта потеплели. Это выражение не пропало, когда он ворчливо добавил:

Ну и этот, как его? Мэйуид. Он тоже из первой партии, но у него болезнь прогрессирует. Ему долго не протянуть.

А теперь посвящу вас в один секрет. Элдрен Феск, которой Смитхиллз оказал в Роллрайте одну услугу, обещала после окончания этой работы отпустить его домой. А меня освободят после Аффингтона.

— Аффингтона? — переспросил Триффан.

— Там сейчас трупов уже почти нет, — сказал Спиндл и тут же прикусил язык.

Но Скинт видно не придал никакого значения его словам, потому что ответил:

— У нас там будет другая работа.

— Какая?

— Разрушить все до основания. Пока Священные Норы существуют, у камнепоклонников всегда будет куда стремиться и о чем мечтать. Разве не так? Во всяком случае, такова официальная версия. Мнение быдла, подобного мне, никого не интересует. Но если бы меня спросили, то я бы назвал это глупостью. Порушив тоннели, веру не порушишь, верно ведь?

— Верно. Разрушать стоит, когда можешь предложить лучшее.

— То-то и оно, — откликнулся Скинт. — Может, ты и прав. Теперь перейдем к инструктажу. Сейчас нам нужно поднажать, чтобы закончить к летним торжествам, чтобы Феск и вся ее братия могли перейти сюда и организовать здесь гвардейский учебный центр. Хенбейн сначала думала сделать центром Роллрайт, но Слово подсказало ей, что он должен быть именно здесь. После окончания работ тут расположатся гвардейцы, а нижние тоннели тогда займет сидим, который переведут сюда с севера. После этого всех южан быстро обратят в истинную веру, и наступят счастливые времена.

— Почему бы просто не запечатать всю эту старую систему ходов и не создать новую? Это было бы куда безопаснее, — заметил Триффан.

— Наше дело — выполнять приказы, а не рассуждать, — мрачно отозвался Скинт. — Глашатай Слова говорит, будто бы так надо, потому что Словом кроту назначено рыть и копать, дабы все познали могущество Слова. Мол, кротами выкопаны эти ходы, значит, кротам и следует их сохранить. А чуму изгнать отсюда на веки вечные.

Триффан заметил, что эта часть инструктажа в устах Скинта прозвучала наименее убедительно.

— Несколько дней вы пробудете в моей команде, — продолжал Скинт. — Я научу вас, как говорит Феск, «наиболее экономной» уборке трупов. Нужно усвоить определенные навыки, чтобы дело шло скорее, а также во избежание заразы — я вас этому тоже буду учить. Что касается тебя, крот Спиндл, я дам тебе шанс показать, что ты смыслишь в рытье тоннелей. Если у тебя получится, наши руководители-энтузиасты найдут тебе применение по этой части. И еще одно. Помните: хозяин здесь я. В моем ведении запас червяков. Без моего разрешения — ни одного червяка здесь не есть, запомнили? Небось Мэйуид уже таскал вам еду?

— Да, — признался Триффан. Он решил, что Скинту лучше не врать.

— Так я и думал. Вечно под ногами путается, дуралей несчастный. Так вот, после того как получите рабочее задание, вас поставят на довольствие. Дураки будете, если станете все сжирать сразу. Пищи здесь выдают мало, но вполне достаточно, чтобы выжить. И вообще, на воле крот привык есть слишком много. Пока вы при мне, будете получать по червяку утром, по три в перерыв и по два перед сном. Нормальному кроту больше и не требуется.

Теперь о гигиене: неопрятность — это смерть. Опрятность — залог жизни. Я чищусь постоянно, и мех у меня не лезет. У нечистоплотных он грязный, поэтому они и болеют. Поглядите на Мэйуида — грязнее некуда. Поглядите на Смитхиллза, когда с ним встретитесь, — тоже грязнуля. И всегда был таким, с самого детства. Так вот, у него лысуха, а у меня нет. Сами делайте выводы и поступайте соответственно. А то многие видят, что делается у них на глазах, а мозгой пошевелить ленятся. Вот и мрут, идиоты!

Итак, основные правила. Чиститься до и после выноса каждого трупа. Особенно тщательно прочищайте когти. Не есть личинок. Избегать по возможности блох.

Не есть тухлых червей. Каждые четыре дня производить уборку в норе, где спите. Испражняться только наверчу — за это патрули вас не убьют. Или под землей, но в отдельной пустой норе. Избегать контактов с неряхами и с кротихами. Проветривать свое помещение. Вопросы ость? Нет? Хорошо, тогда пошли. Я вас поставлю на наименее сложный участок. Будете делать все, как я сказал,— справитесь.

Он деловито зашагал по тоннелю, и вскоре они подошли к норе. В запечатанном входе ее зиял пролом. С трудом перебравшись через комья грунта, они протиснулись внутрь. Жалкое и мрачное зрелище предстало перед ними.

— Массовое захоронение, — отрывисто бросил Скинт. — Похоже, тех, кто здесь был, замуровали заживо извне здоровые кроты. Они держали здешних обитателей в полной изоляции.

Он бесстрастно глядел на кучу трупов у самого входа, давая Триффану и Спиндлу хоть немного прийти в себя. Спиндл в ужасе уткнулся рыльцем в землю; Триффан же, хотя и не менее потрясенный увиденным, безмолвно осматривал нору.

Несмотря на скудный свет, им удалось разглядеть, что помещение было довольно просторно, хотя устроено весьма примитивно. Запыленные стены покрывала слизь. Центр и одна сторона были сверху донизу забиты кучей переплетенных мертвых тел. За малым исключением они уже высохли и распались, так что узнать кого-либо не было возможности. В большинстве своем они являли собой скелеты, с остатками кожи и клочьями меха. Огромный скелет лежал поверх остальных. Одна из его уцелевших лап свисала книзу, к черепу молодого крота, словно вбитого в землю. Другой скелет — значительно меньшего размера, вероятно, принадлежавший кротихе: его поднятые вверх лапы словно молили о пощаде. За нею — два тела, отвратительно сплетенные, будто смерть застала их в момент соития: челюсти белого черепа крота железной хваткой были сомкнуты на загривке лежавшей под ним самки. Вся эта груда тел была плотно спрессована и присыпана мелкой светло-коричневой пылью.

Чем дольше Триффан смотрел, тем явственнее для него становился смысл трагедии, которую нес с собой мор — тот самый, который еще до его рождения поразил его родной Данктон и чуть не уничтожил всю систему. Именно после этого нижние тоннели Данктона были покинуты кротами, и оставшиеся в живых переселились в верхние этажи древнего поселения, — в противоположность тому, что было сделано здесь, в Бакленде.

— Нам не известно, по какой именно причине, — продолжал Скинт, — только последние из уцелевших почему-то вскарабкивались наверх. Лично я думаю, чтобы было чем дышать. Вы увидите сами, что некоторые оставались в живых довольно долго после того, как остальные погибали. Есть свидетельства, что весной самки здесь даже приносили потомство. Правда, младенцы, как правило, не выживали: их сжирали ногтевые черви, да и молока у матерей не было.

Голос Скинта звучал жестко и холодно, а взгляд оставался бесстрастным.

— Здесь попадаются и живые. Но это обычно слабоумные, и мы их приканчиваем — для их же блага, чтобы зря не мучились. Они выжили за счет каннибализма. В свое время могли бы и выбраться на поверхность, но не осмеливались: думали, те, кто запечатывал тоннели, все еще поджидают их там и наверняка убьют. Возьмем хотя бы Мэйуида. Вот уж действительно бедолага...

На мгновение в бесстрастном голосе Скинта Триффан услышал нотки невольного изумления.

— Так что насчет Мэйуида? — со всегдашним своим любопытством спросил Спиндл.

— Он из тех, кто выжил. Здесь, в Помойной Яме, — и уцелел! Странная это история!

— Расскажи ее нам, пожалуйста,— попросил Триффан.

Скинт искоса взглянул на него: он не привык к тому, чтобы его о чем-то просили таким тоном. Однако, видимо решив для себя, что имеет дело с не совсем обычным кротом, уступил и начал свой рассказ.

— Когда мы сюда только что пришли, тут ходили упорные слухи о том, будто бы здесь уже кто-то живет.

Он ото всех скрывается, но отсюда не уходит. Первое подтверждение этому мы получили, когда один из уборщиков поранился и, одурманенный едким воздухом, заблудился. Несколько дней спустя он появился. Он утверждал, будто ему встретился совсем молодой крот, который держал себя очень странно и болтал не переставая. Крот провел его в чистое помещение, кормил его, ухаживал за ним, а потом вывел к знакомым тоннелям. Слухи дошли до грайков, и те, конечно, не могли потерпеть, чтобы кто-то тут свободно разгуливал, даже притом, что этот «кто-то» обитал в норах, пребывание в которых для других означало верную смерть. К тому времени мы знали, что здесь свирепствует эта лысуха, потому что от нее уже погибли несколько наших товарищей. Кончилось тем, что мы устроили ему ловушку.

Один крот притворился, будто потерял дорогу; Мэйуид появился, мы его поймали и спросили: чем это ты, братец, здесь занимаешься? Единственной, с кем он согласился говорить, была Виллоу. Этот дурень плакал, словно младенец, когда увидел ее. Она, видите ли, напомнила ему мать. Виллоу предполагает, что он, вероятно, был из осеннего помета. Вот и верь тому, кто говорит, будто осенние — самые счастливые! Возможно, его произвели на свет, когда система была уже опечатана извне. Одному Слову известно, как его выкормила мать, чем она питалась и что ел он сам. Брр, лучше об этом вообще не думать! Правда, кроме него наверняка были и другие уцелевшие. Судя по его речи, по тому, как он вежливо называет всех «господин» и «госпожа», что были кроты образованные. Вероятно, они предупредили его, чтобы не вылезал наверх — иначе здоровые наверняка убьют его. Вот он и сидел под землей, пока мы его не обнаружили. Когда он начал говорить, его было уже не удержать. Он нас своей болтовней доводил до бешенства. Однако он знал здешнюю систему ходов, как никто другой, — знал, где водятся червяки, знал даже, как обойти патрульных и благополучно вернуться. Мы подозреваем, что ему известны безопасные выходы из Слопсайда, только он нам их ни за что не показывает. Никогда не встречал лучшего знатока тоннелей, чем он, а уж я-то повидал этих тоннелей немало. Рыльце у него словно какое-то особое: всегда чует, в какую сторону надо идти! — Последние слова Скинт произнес с нескрываемым восхищением, немного помолчал и добавил: — Отсюда, из Помойной Ямы, его ничем не выманишь. Одному Слову известно, что станется с ним, когда мы закончим, а до этого осталось совсем недолго. Пока что он обретается тут, у нас, на Северном Конце и если не находится в одной из своих таинственных отлучек, то всегда либо со мной, либо на участке у Виллоу.

На этом Скинт закончил свое повествование и стал обходить помещение, примериваясь, с чего начать расчистку.

Сверху, сквозь потолок, к трупам протянулись корешки растений. Они оплели собой останки. Как это ни чудовищно, они жили и питались за счет тех, кто стал прахом.

— Похоже, здесь их штук двадцать, — хладнокровно заметил Скинт, как будто речь шла о переноске обыкновенного груза. — Опытные чистильщики справились бы тут дня за четыре, но боюсь, вам за этот срок не управиться. С другой стороны, где-то вам все равно надо начинать.

— Почему бы просто не запечатать эту пещеру и не оставить их в покое? — хриплым голосом спросил Спиндл. Он был близок к тому, чтобы заплакать, сознавая свою полную беспомощность.

— Потому что это быстрее, чем строить новые норы и тоннели, — отозвался Скинт. — Тем более когда у вас много даровых рабочих, и не важно, если половина из них сдохнет, а еще потому, что так велит Глашатай Слова, Хенбейн, и потому что это — ваша работа во славу Слова. Теперь, прежде чем вы к ней приступите, еще несколько советов. Самая большая проблема — корни: стоит неловко вытянуть труп — и можно вызвать обвал, а это значит — добавочную работу. Так что будьте с ними поосторожнее, если надо, перекусывайте. Дальше: всегда начинайте с самого верха, потому что тела имеют обыкновение соскальзывать, и вы можете оказаться под ними, как в ловушке. Эти вроде бы уже высохли, следов разложения нет. Оно особенно опасно. Самые сложные — это нижние: воздух туда не проникает, и они сохраняются дольше.

Следовательно, в них может быть трупный яд и другая опасная зараза. Аарч, брат Манро, не проявил должной осторожности. Его завалило, и он почти задохнулся. Был еще жив, когда его вытащили, но ногтевые черви успели впиться ему в бока и спину. А раз они впились, их уже не вытащишь. Его парализовало за три дня. Манро сам полонил конец его мучениям. Это было в феврале. Так что будьте осторожны.

Скинт вдруг замолчал и стал вглядываться в землю у кучи тел. Потом подался вперед и наклонился над чем-то. Втянул в себя воздух, фыркнул, прошептал: «Так и и думал. Считай, нам повезло» — и отпрянул назад. Потом, задрав голову, взглянул на возвышавшуюся груду костей и кожи, поманил к себе Триффана и Спиндла и указал в темноту у своих передних лап.

— Я говорил о ногтевых червях. А ну, загляните-ка сюда.

Они заглянули. Перед ними лежал желто-белый череп. Он был весь облеплен темно-красными высохшими червяками, тонкими и короткими. От них исходил странный острый запах мятой крапивы.

— Вот они — ногтевые черви. Только эти уже сдохли, нечего было уже им глодать, гадам мелким. Запомните этот запах, и если его учуете, будьте настороже. Учуял запах крапивы — действуй быстро, особенно если у тебя рана или царапина. На здоровых они обычно не нападают, но стоит им почуять кровь — и они тут как тут. Открытая рана для них — самая лучшая приманка. Правда, здесь я на них давно не натыкался, может, они отсюда уже убрались. Им свежатину подавай.

— Как они выглядят живые? — спросил Триффан.

— Черно-красные, блестящие, верткие и цепкие. Хорошо еще, что, когда они впиваются, чувствуешь боль. Можно хоть вовремя раздавить. — Он медленно обошел вокруг кучи и, подняв одну из высохших лап, сказал: — Никогда не берите за лапы, когда вытаскиваете труп. Они моментально ломаются. Лучше брать за плечи или за середину туловища, предпочтительнее за плечи. Не робейте. — Правой лапой он подхватил тело за загривок возле лопатки. — Вот так — видите? Это совсем легко.

Не слишком быстро, но и не очень медленно. Старайтесь, чтобы он не рассыпался. — И Скинт ловко опустил ношу на пол.

— Чтобы доставить его на поверхность, лучше работать по двое: один несет, другой подхватывает. Если тело в разложившемся состоянии, старайтесь не поднимать его над собой, иначе на вас будет вываливаться всякая гадость. Главное — вытащить в целости и как можно быстрее. Только наверху не застревайте — там грачей и сов, как на свалке. Да и патрули не церемонятся: могут убить просто так, ни за что ни про что.

Он закинул голову, поглядел на проблеск дневного света в старом выходном отверстии, и на миг в его глазах мелькнуло тоскливое выражение, какое бывает у крота, долго пробывшего под землею и мечтающего хоть разок ощутить на себе прикосновение солнца и свежего ветра, чтобы можно было просто постоять, а не спешить вниз, за очередным трупом.

Наступило молчание. Триффан со Спиндлом думали о том же, что и Скинт. Ведь они тоже не были на поверхности земли уже много кротовьих месяцев, и тоже тосковали по давно ушедшим дням, когда могли бродить где вздумается.

— Есть другие вопросы?

Они лишь глядели на него, не произнося ни слова.

— Хорошо. Пока можете работать вместе. Ваша норма — четыре штуки на каждого, так что не тяните время. Через два дня, когда пообвыкнете, надо будет таскать по шесть. И не забудьте: меньше перенесете — меньше червяков получите. И последнее. Еще раз повторяю: не шатайтесь по тоннелям. Грайки постоянно наблюдают. Они везде — и наверху, и в примыкающих тоннелях. С уборщиками не церемонятся. — С этими напутственными словами Скинт отправился отдавать распоряжения другим, и до них еще долго долетал его приглушенный голос из соседних нор.

Работа продвигалась медленно. Она была изнурительная и унылая, но они кое-как справлялись и одно за другим вытаскивали тела на поверхность. Время от времени кто-либо из кротов проходил мимо, но в разговоры не вступал. На боках и на спинах у всех были струпья.

Один раз подошел свирепого вида крот, он постоял, понаблюдал за ними и скрылся. Вероятно, это был грайк.

Другой раз на поверхности верзила-патрульный крикнул Спиндлу, остановившемуся глотнуть свежего воздуха: «Лезь вниз, мразь этакая!» Правда, Спиндл и сам не был расположен задерживаться: земля вокруг была затоптана, кругом валялись кожа и кости, и с запада летели черной стаей грачи... Ничего удивительного, что патрульные нервничали.

Настала ночь, а с нею — безмерная усталость и полное отупение. Первоначальный шок сменился брезгливым безразличием и убеждением, что так им долго иг протянуть.

В первый день они вынесли на три тела меньше, чем положено, однако были настолько измучены, что с трудом проглотили даже свой урезанный паек. Настал и прошел второй день, за ним третий... Утром пятого дня они вычистили и привели в порядок свое жилье. Затем последовал день шестой...

Это случилось вечером. Впервые за все время они почувствовали, что у них еще есть силы на то, чтобы хоть немного поговорить. У входа в нору, где они вместе со Скинтом съедали свою последнюю за этот день порцию, вдруг послышался какой-то шум и на пороге возник большущий крот.

Выглядел он довольно потрепанным, но, по меркам Слопсайда, был довольно упитан: брюхо его приятно круглилось, а глаза смотрели сыто и весело.

Лапы у него были ловкие и большие, хотя так же, как и мех на боках, лохматые и грязные. На одном боку они заметили знакомые приметы все той же лысухи — струпья, поредевший мех и воспаленную, дряблую кожу.

— Как всегда лопаешь, прохвост ты этакий! — громко провозгласил он, обращаясь к Скинту. — А эти несчастные идиоты — они что же, твои новые помощнички?

Скинт ничего не ответил, но Триффан учтиво сказал: — Меня зовут Триффан, а моего товарища — Спиндл.

— Ага, это я уже знаю. А меня — Смитхиллз. Тружусь в восточной части Северного Конца, чтоб он скис! Там все разложилось. Местечко — хуже не придумаешь. Ну, мы почти что закончили. Все! После этого я отправляюсь домой! Эй, Скинт! Тебе что, даже поздороваться трудно, а?

— Он вымогатель, — пробормотал Скинт, бросая на Смитхиллза насмешливый взгляд. — Не успеете оглянуться, как он уведет у вас червяков из-под самого носа.

— Это я вымогатель?! — возмущенно воскликнул Смитхиллз. — Да разве чем от тебя разживешься? В жизни не встречал такого скупердяя, как ты, Скинт!

Он довольно хмыкнул и уселся напротив, умильно глядя на Скинта, словно ждал от него угощения.

— И не думай, и не проси! — взорвался Скинт.— И заикаться об этом не смей, а не то сейчас же уматывай из нашей норы!

— Слушай, докажи, что я был не прав, когда назвал тебя скупердяем. Кинь парочку червяков, а?

— От тебя воняет. Хоть бы почистился!

— Ты так жмешься с червями, что непонятно, как еще сам ноги таскаешь! — отозвался Смитхиллз.

Еще некоторое время старые приятели пререкались, пока Скинт не сдался и не дал ему одного червяка. После чего вконец расщедрился и объявил, что двое новеньких совсем неплохо поработали для начала и тоже заслуживают добавочной порции.

— Эй, Мэйуид! — крикнул он. — Где ты там? Раздобудь нам еще червей!

Мэйуид, который всегда был где-то поблизости, тут же появился с едой: он, видимо, припас ее заранее.

— Новенькие у нас замечательные,— затараторил он, как обычно. — Безусловно и всенепременно они заслуживают, чтобы их подкормили. Я, Мэйуид, смиренный и ничтожный, каким всегда был, есть и буду, польщен тем, что могу это для них сделать.

— Мне — самого большого! — заявил Смитхиллз.

— Великое, не сравнимое ни с чем удовольствие видеть вас снова здесь, господин Смитхиллз!

— Ну вот, хоть один нашелся, кто мне рад! — откликнулся тот, закусывая червяком.

Скинт буркнул что-то неодобрительное себе под нос, и потом, словно нехотя, сказал:

— Ладно, раз ты уж все равно здесь, выкладывай, что у тебя за новости, если, конечно, они есть.

— Есть, да еще какие! — с ухмылкой отозвался Смитхиллз и со значительным видом замолчал.

— Ну? — бросил Скинт.

— Вот видите, теперь он желает со мной разговаривать! — весело блеснув глазами, воскликнул Смитхиллз.— Потому что думает выудить для себя что-нибудь полезное. Всегда был таким — разве я не прав, а, Скинт, старый жмот? Хорошо, что я всегда всех прощаю, га кое уж у меня большое сердце.

— Брюхо у тебя большое, а не сердце,— пробурчал Скинт.

Мэйуид, пристроившийся в дальнем уголке в надежно, что его не выгонят, тихо засмеялся и словно про себя проговорил:

— Вот это да! Надо же, до чего остроумный наш достойный Скинт — сравнил брюхо с сердцем — вот это да! Великолеп...

— Заткнись-ка! — нетерпеливо сказал Скинт. — Я желаю знать, что за новости у Смитхиллза.

— Да, господин, как скажете, конечно, я хотел лишь выразить свое восхищение вашим умом, только и всего...

— Будь добр, помолчи пожалуйста, Мэйуид, — более добродушно сказал Скинт.

— Это было потрясающе! — напыщенно воскликнул Мэйуид и затих в своем углу.

Некоторое время они дружно жевали и молчали в предвкушении момента, когда можно будет предаться столь же любимому всеми кротами занятию — болтовне о том о сем.

Однако Смитхиллз с рассказом не торопился.

— Ну? Давай выкладывай! — не выдержал наконец Скинт.

Смитхиллз многозначительно посмотрел в сторону Триффана и Спиндла, давая понять, что предпочел бы узнать о них побольше, чтобы понять, можно ли им довериться, и сказал:

— Что ж, кроты, теперь, когда вы сыты, неплохо бы послушать, кто вы есть и как тут очутились.

— Это длинная история, — с неохотой отозвался Триффан. Он не был склонен открывать перед ними душу, но понимал, что оба многоопытных чистильщика не отступятся, пока не узнают их получше. Не исключено, что во время церемоний Летней Ночи, когда начнутся ритуальные казни, союз с такими влиятельными и сильными кротами, как эти двое, окажется для них со Спиндлом полезным.

— Для длинных историй лучшего времени и придумать трудно! — весело откликнулся Скинт, стараясь показать, что умеет быть не менее жизнерадостным, чем его приятель. Он и Смитхиллз привольно разлеглись, вытянув перед собою лапы; Мэйуид коротко вздохнул: он был безмерно рад, что ему позволили остаться, но молчание давалось ему с великим трудом. Его глаза перебегали с одного собеседника на другого, пока не остановились наконец на Триффане.

Триффан рассказал все, как было, утаив лишь несколько наиболее важных деталей: свое посвящение в летописцы, их тайную миссию и посещение Камней Покоя. Об остальном же — о Босвелле, о разрушении Священных Нор, о Брейвисе и о содержании в казематах Бакленда — говорил подробно.

Оба слушали внимательно, в особенности то, что было связано с верою в Камень. Чувствовалось, что им впервые попался столь сведущий собеседник, к тому же так ясно и доступно выражающий свои мысли. Триффан понял и другое: оба его слушателя весьма скептически относятся к Слову, а следовательно, более способны воспринять новое, чем многие из тех, кого они встречали прежде. В конце Триффан не забыл упомянуть и о подвигах Спиндла, чтобы Смитхиллз понял, что тот тоже достойный и знающий крот.

— Интересно и хорошо рассказано, — заявил Скинт, когда Триффан закончил.

— Согласен, — поддакнул Смитхиллз.

— Вы восхитили всех нас, достойнейший господин...— пискнул Мэйуид.

— Заткнись! — рассеянно оборвал его Скинт, и тот «заткнулся», всем своим видом пытаясь выразить восторг.

Думаю, этим двоим тоже не помешает услышать то, что я собираюсь рассказать, — заметил Смитхиллз. — Впереди нас ждут такие времена, что лишняя пара здоровых, предприимчивых кротов нам пригодится. А новости у меня вот какие. Хенбейн уже в пути и через неделю будет в Бакленде, так что нам, кровь из носу, надо поднажать и привести все в порядок — иначе расправ не миновать. И еще: явно назревают какие-то события. Это заметно по патрульным: охрана усилена, в составе патрулей происходят замены и перестановки. Как мне помнится, такое происходило в Роллрайте перед известными событиями, о которых неохота сейчас и говорить.

— Когда ты об этом узнал? — сразу посерьезнев, спросил Скинт.

— Сегодня, — так же озабоченно отозвался Смитхиллз. — Мы должны прийти к определенному решению, Скинт. Следует быть начеку. Нужно иметь готовый план действий.

При этом ни тот ни другой не стали объяснять, о каком именно решении и о каком плане идет речь, кто это «мы» и относительно кого или чего следует быть начеку. Скинт молчал, погруженный в раздумья. Смитхиллз жевал, ожидая, когда тот выскажется. Триффан со Спиндлом решили пока воздержаться от расспросов и тоже хранили молчание.

— Как насчет остальных? — спросил наконец Скинт.

— Виллоу в нерешительности. Манро держится молодцом, он в полном порядке. А что насчет этих? — Смитхиллз кивнул в сторону Триффана и Спиндла. — Им можно доверять?

— Не уверен. Слишком мало их знаю. Они здесь всего шесть дней. Но поддержка нам необходима.

Вслушиваясь разговор Скинта и Смитхиллза, Триффан понял, что им все еще не полностью доверяют. Грядут неприятные события; вероятно, они связаны с прибытием Хенбейн и дальнейшей судьбой уборщиков. Вспомнят ли Сликит и Феск о своей угрозе подвесить их в Короткую Ночь?! Скорее всего — да. От беззаботной атмосферы, господствовавшей в начале вечера, не осталось и следа. Триффан почти физически ощущал возникшую напряженность: ему было ясно, что Скинту и Смитхиллзу нужно срочно обсудить что-то важное без свидетелей.

— Пойдем, пожалуй,— предложил он Спиндлу.

— Останьтесь, — приказал Скинт. — Наше со Смитхиллзом дело можно обсудить еще через несколько дней. Возможно, ты, Триффан, нам пригодишься. — При этом он многозначительно поглядел на Триффана и пренебрежительно — на Спиндла: тот, вымотанный шестидневной работой, расслабленно откинулся назад, старательно вычищая грязь из-под растрескавшихся когтей.

— Я без него — никуда! — решительно сказал Триффан, поймав этот взгляд.

Скинт согласно покивал.

— Конечно, конечно! Само собою! — рассеянно отозвался он.

Когда Триффан и Спиндл вернулись к себе, Триффан не счел возможным скрыть от друга свои опасения: видимо, гроза приближается; им следует держать ухо востро и быть готовыми что-то предпринять. Похоже, Слопсайд обречен.

— Нам нельзя терять друг друга из вида ни на минуту, Спиндл, — сказал он. — Нужно собирать любые слухи, любое невзначай оброненное слово. Скинт и Смитхиллз производят хорошее впечатление.

— Все равно: они не веруют в Камень.

— Сдается мне, в Слово они тоже не очень-то веруют. Ладно, насчет этого мы еще увидим. Пока ясно одно: приход Хенбейн грозит нам смертью; так что, если хотим выжить, надо составить план спасения.

Этот вечер, проведенный в обществе Смитхиллза, как и множество подобных вечеров, когда им доводилось встречаться с другими чистильщиками, лишний раз убедили Триффана в том, как им повезло, что они попали под начало именно Скинта. Бесстрастность и жестокость служили ему лишь своеобразной защитой в том опасном, немыслимом мире, где он жил многие годы.

Вскоре они уже знали его со Смитхиллзом историю. Оба были родом из Грассингтона. Как они рассказывали, это было небольшое поселение возле самого Верна. В отличие от представлений Триффана и Спиндла об этих местах как о сумрачном, голодном крае, Грассингтон, судя по словам Скинта, был вполне обжитым, благополучным поселением, хотя очень отличался от южных систем: там было больше дождей, быстрых рек, другие почвы и растительность.

Они выросли в соседних норах, и, как многие юноши их поколения, видели отряды грайков, во имя победы Слова направлявшиеся к югу, и внимали пропаганде его великих достоинств. С приходом лета, когда настало время покидать родные норы, Скинт со Смитхиллзом присоединились к грайкам и вскоре были переведены в гвардейцы. Оба обнаружили недюжинные способности: Смитхиллз оказался особенно искусен в ближнем бою, Скинт проявил себя, скорее, как стратег. Они хорошо понимали друг друга и всегда держались вместе.

Однако грассингтонцы очень независимы по натуре. Не привыкшие к спартанскому образу жизни, оба они не очень-то считались с суровыми правилами, установленными для словопоклонников. Не нравились им и жестокие методы, которыми пользовались грайки для утверждения господства Слова. Правда, с обязанностями своими оба справлялись отлично и шаг за шагом поднимались по служебной лестнице.

После нескольких лихих выходок, после того как они однажды задумали сбежать домой и были схвачены, их лишили всех чинов и званий. Потом был Роллрайт. Там бои были особенно тяжелыми, случился мятеж, они умудрились проявить неуважение к элдрен Феск — Хенбейн направила ее туда, чтобы навести порядок, — и их перевели в команду уборщиков. Не привыкший к долгому пребыванию под землей и запаху тления, Скинт сразу заболел, его выходила престарелая кротиха — Виллоу, их соседка по Грассингтону. С тех пор оба — и Скинт, и Смитхиллз — старались оберегать ее, хотя она предпочитала быть сама по себе и жила отдельно от них. Они поддерживали ее, чем могли, и считали «своей». Четвертым из «своих» был некий Манро. Не слишком умный, он обладал незаурядной выносливостью, был отличным бойцом, что доказал еще в Роллрайте, умел держать язык за зубами, — в общем, на него можно было положиться во всем. Раньше «своих» было гораздо больше, но за последнее время кое-кто умер от болезней, кое-кто был казнен, кого-то перебросили в другое место, так что после Роллрайта в их группе осталось всего четверо. Они поддерживали между собой постоянную связь и все молчаливо признавали авторитет Скинта.

Когда их перевели в Бакленд, как-то само собой получилось, что к ним присоединился Мэйуид.

Смитхиллз и Скинт рассказали, что в Роллрайте после окончания работ всех больных чистильщиков перебили и только горстку наиболее здоровых перевели в Бакленд. Судя по усилению охраны, вероятно, такую же бойню собирались учинить вскоре и здесь. Из четверых Виллоу грозила верная гибель; в опасности оказался и Смитхиллз, поскольку у него лысуха уже давала о себе знать. Триффан со Спиндлом, хотя еще и не заболевшие, тоже неминуемо должны были умереть — только через подвешивание за нос. Мэйуида же гвардейцы не пощадят в любом случае.

Оставшись вдвоем на новом участке, куда их определили после обучения у Скинта, они пришли к выводу, что самое лучшее для них — держаться поближе к Скинту, потому что чем дольше они жили в Слопсайде, тем яснее понимали, сколь милостив был к ним Камень, определив под начало Скинта.

Глава пятнадцатая

Их совместной работе неожиданно наступил конец. Однажды из сумрака вынырнул молодой фанатик, которого они мельком видели в день прибытия, и, обращаясь к Спиндлу, приказал:

— Эй, ты! А ну, быстро сюда!

С ним были двое патрульных неопрятного вида. Одного из них они встречали здесь постоянно, другой был явно из вновь назначенных и еще сохранил относительно здоровый вид. Все трое держались агрессивно, как будто ждали малейшего предлога, чтобы начать избиение.

Триффан, который оказался к ним ближе, сразу подошел, хотя бы для того, чтобы поддержать Спиндла своим присутствием, потому что вновь прибывшие даже не пытались скрыть крайней враждебности.

— Не ты! — рявкнул старший. — Ты Слову пока не требуешься.

Триффан остановился, но не отошел, и, хотя они грозно на него посмотрели, прогонять не стали.

— Ты наврал или и вправду умеешь строить тоннели? — спросил молодой грайк.

Спиндл на какую-то долю секунды замешкался: он смутно помнил, что Триффан по совету Мэйуида действительно заявил, будто он по профессии строитель.

— Твой дружок об этом говорил. На строителя ты мало похож, хотя кто вас, южан, разберет! Слово свидетель: все вы тут хлипкие с виду. Может, это тебе Мэйуид подсказал, может, ты и на самом деле на что-то годишься... Ну, да мы скоро сами разберемся!

Сопровождающие обменялись недобрыми ухмылками, которые не оставляли ни малейших сомнений в последствиях того, что будет, если окажется, будто Спиндл соврал.

— Ну так как, крот? Строитель ты или нет? Если нет — признайся сразу. Тогда останешься здесь и будешь по-прежнему заниматься очисткой. Если назовешься строителем, а мы обнаружим, что ты в этом деле ничего не смыслишь, то Слово тебя накажет. Отвечай!

Спиндл испуганно взглянул на Триффана и снова перевел взгляд на старшего.

— Видите ли, я действительно строитель и позволю себе заметить, строитель очень опытный, — заговорил он, подражая самодовольной плавной речи аффингтонских старцев и тем самым стараясь придать себе уверенность, которой вовсе не ощущал. — Добавлю при этом, что готов с радостью послужить Слову, ибо сознаю всю силу и мудрость его.

Взгляд молодого фанатика после этого набора глупостей, произнесенных Спиндлом, несколько смягчился, и уже более миролюбиво он сказал:

— Ладно, тогда пошли с нами. Предстоит большая работа. Нам нужны здоровые, а ты, похоже, пока здоров.

— Не окажете ли вы любезность, господин хороший, и не позволите ли моему приятелю присоединиться ко мне? — вкрадчиво проговорил Спиндл.

— А он что — тоже строитель?

На какой-то момент Спиндл опять заколебался. Несмотря на горячее желание иметь подле себя Триффана, он не хотел подвергать смертельной опасности их обоих в случае, если обнаружится их неосведомленность в -строительном деле. К тому же инстинкт подсказывал Спиндлу, что влезать в авантюру лучше ему одному.

Поэтому он рассмеялся и с абсолютно несвойственной его нерешительному и рассеянному нраву манере заметил со снисходительной усмешкой:

— Он — строитель?! Да вы что! Для этого смекалка требуется! — При этом он многозначительно повел глазами в сторону патрульных и, обращаясь к молодому фанатику, как к равному себе по интеллекту, понизив голос, добавил:

— У одних кротов, мой господин, есть мускулы, а у других — мозги. Моя специальность — это составление проектов. Честно говоря, насколько мне удалось познакомиться с тоннелями Слопсайда, их строили в основном не столько с помощью мозгов, сколько с помощью мускульной силы.

Надсмотрщик бегло улыбнулся и сказал:

— Идем со мной. Будем надеяться, что твои «проекты» окажутся не хуже, чем твой бойкий язык, иначе долго не проживешь. Что касается твоего дружка...— Он пошептался с одним из местных патрульных и, обернувшись к Триффану, докончил: — Позже доложись вот ему — тебе укажут новый участок. Пока можешь идти!

Оставшись один, без своего верного друга и неизменного спутника, Триффан стал молиться о его безопасности и о том, чтобы обман Спиндла не был обнаружен.

Скинт был очень обеспокоен таким поворотом событий. Ни у него, ни у Смитхиллза не было особых иллюзий по поводу того, удастся ли выжить Спиндлу. Многие другие до него уже пытались прибегнуть к подобной хитрости, потому что со строителями чуть получше обращались и позволяли им большую свободу передвижений. Однако из тех, кто решился на это, в живых не осталось ни одного. Рыть и копать землю, естественно, может любой крот; но устройство тоннелей — искусство древнее: оно передается от отца к сыну. В каждой системе обычно всего несколько семей, хранящих в секрете от других сведения о потоках воздуха, о почвах, влаге и освещении — этих ключевых элементах тоннельного дела.

— Спиндл — крот, обладающий очень широкими познаниями, — сказал Скинту Триффан. — Хотя он в Священных Норах занимался совсем другим, однако наверняка обратил особое внимание на устройство тамошних тоннелей, а от Брейвиса немало наслышался и о баклендских ходах.

— Что ж, будем надеяться! — вздохнул Скинт. — Если у него получится, то он может узнать гораздо больше, чем Мэйуид: тот ловит лишь случайные обрывки разговоров, а тоннельщики обычно в курсе всех событий. Правда, мне не совсем понятно, для чего им вдруг понадобились строители тоннелей, ведь большинство работ уже закончено. Выходит, Спиндл куда храбрее, чем казался, но...— Скинт покрутил головой,— мне очень жаль, Триффан, но я бы на твоем месте не очень-то надеялся на благоприятный исход. А теперь извини: нам со Смитхиллзом надо поговорить наедине.

Триффана это скорее разочаровало, чем удивило. Он понимал, что ему еще не доверяют, — это было вполне естественно: в Слопсайде наступали опасные времена, и в их желании сохранить свою группу, куда уже входило четверо, как можно более сплоченной, не было ничего странного.

Он ушел и в течение последующих дней пребывал в ужасном настроении, просто места себе не находил от беспокойства. Вскоре охранник отвел ему новый участок работы, на некотором расстоянии от Скинта и ближе к Смитхиллзу. Это был один из последних «карманов», подлежавших очистке. Он вычистил и приспособил под жилье свободную нору, отыскал место, богатое червяками, и стал жить отдельно от остальных. Старался хорошо питаться и побольше отдыхать, так как понимал: чтобы выжить в одиночку, ему прежде всего нужно восстановить здоровье, подорванное заключением в каземате. Он тщательно соблюдал правила гигиены.

Однажды под вечер, когда, после двух тяжелых рабочих смен, Триффан пытался сосредоточиться на медитации, он неожиданно услышал легкие торопливые шаги, и перед ним возник Мэйуид.

— Я знаю, ты пребываешь в печали, достойнейший Триффан, — сказал он, — тревожишься о несравненном Спиндле, да-да!

— Очень тревожусь, ты прав, — отозвался Триффан, искренне обрадовавшись этому странному существу.

— Не тревожься! — с оптимизмом воскликнул Мэйуид.

— Ты его видел? — оживился Триффан.

— Мертвым? Нет, господин, не видел. Это значит, он еще жив. Кое-как, наверное, перебивается. На самом-то деле никакой он не строитель, ведь так? Мэйуида не проведешь! Однако у милого вам Спиндла есть другое, гораздо более важное качество: он, как и я, умеет выживать. Он постоянно думает о том, как бы не погибнуть, думает и умненько все рассчитывает, не то что я, неученый, жалкий Мэйуид. Так что не печалься, господин мой. Я не видел его трупа и надеюсь, что не увижу. Я не зря посоветовал тебе выдать бесценного Спиндла за строителя! Мэйуид с первого взгляда понимает, кто чего стоит! Спиндл только поглядел на меня тогда у входа — и я сразу понял: у него глаз тоннельщика. Скоро мы о нем услышим, добрейший господин.

После этой тирады Мэйуид уже собирался исчезнуть, когда Триффан его остановил словами:

— Ты все же поищи его, ладно?

— Не сомневайся, господин! Ты был добр ко мне с самого начала, и я к тебе — всем сердцем... Последнее время лишь тем и занимался, что его высматривал, да только... только недоброе что-то затевается. Распоряжаться начали те, кого Мэйуид страшится. Мэйуид слабый, Мэйуид не умеет драться когтями, и сейчас ему очень страшно. Подслушать — и то ничего не удается. В тоннелях грайки так и снуют: они могут убить Мэйуида одним взмахом лапы. Так что Мэйуиду почти нигде не пройти, а ему совсем не нравится, когда он не может спокойно бегать. Мэйуид делает все, что в его силах, но сил-то этих немного, мягко говоря! Ой, беда, беда!

— Скинт тебя в обиду не даст, ты только попроси! Он тебя любит.

Мэйуид в замешательстве поскреб загривок и скороговоркой произнес:

— Нет-нет-нет, милый господин мой, это ты не дашь меня в обиду, вот в чем вся штука! Это Мэйуида радует, это его ободряет! Не сомневайся, для тебя Мэйуид добудет сведения о Спиндле!

Он хохотнул, растянув беззубый рот в широкой ухмылке, и скрылся. Беспокойство Триффана чуть-чуть улеглось. Перед тем как заснуть, он не без юмора подумал, что, если именно такому, как Мэйуид, суждено стать первым, кого им со Спиндлом удалось привлечь на свою сторону, любой следующий наверняка покажется им более достойным, потому что этот — хуже некуда. Однако он тут же осудил себя за эту мысль, ведь все кроты равны перед Камнем, какими бы жалкими они ни были. К тому же, похоже, Мэйуид отнюдь не был настолько слабым и никчемным, как о нем думали. На долгом пути к Безмолвию Камня он, возможно, еще проявит себя как вполне достойный его последователь.

Спустя несколько дней, когда Триффан возвращался на свой участок после выноса очередного трупа, он был удивлен, заметив у одного из боковых ходов, где не должно было быть посторонних, пожилую кротиху. Она вся дрожала. Было ясно, что она сбилась с дороги и не знает, как ей выбраться. Триффан сразу понял, кто она, и мягко спросил:

— Тебе куда нужно, Виллоу?

Но это еще больше смутило ее: она вообразила, что находится дома, в Грассингтоне, и приняла его за старого знакомого.

— Эге, никак это ты опять ко мне в гости? Ну, как там наверху — ветерок теплый? Ты меня туда проводишь? — сказала она со смешком.

Ее старческий голос был еле слышен, но что-то в нем еще осталось от счастливых лет молодости, предшествовавших теперешней беспросветной жизни.

— Здесь тебе нельзя выходить наверх, Виллоу. Местным кротам это не понравится, — проговорил Триффан, раздумывая, как бы половчее доставить ее к Скинту, который приглядывал за ней. Однако она никуда не хотела идти, упрямилась и стала громко протестовать, когда Триффан попытался легонько ее подтолкнуть. Он стал опасаться, как бы ее выкрики не привлекли внимания охранников, поэтому, сделав вид, что никуда не спешит, растянулся рядом с ней и вздохнул с облегчением, когда она последовала его примеру.

— Ты же не собираешься уйти и покинуть своего друга Скинта? — спросил он.

Виллоу немного подумала, втянула в себя воздух и, очевидно, наконец сообразила, где находится.

— Я хотела пойти в Вэрфедейл, мой милый. Хотя бы ненадолго, а то уж больно тут мрачно, и с каждым днем мне становится все хуже.

— В Вэрфедейл? Туда, где река? Ну нет — только не сегодня! — отозвался Триффан с напускной серьезностью. — Это слишком далеко.

— Раз так, милок, — попросила она, — расскажи-ка мне про Вэрфедейл, я же знаю, ты ведь из тех самых мест, да-да, я тебя помню! Расскажи мне про то, как там бывало хорошо в прежние годы.

И такая тоска прозвучала в ее старческом голосе, что Триффан отбросил прочь свои насущные заботы и, склонившись над нею, тихо заговорил:

— Сейчас там у нас лето в самом разгаре, и жаворонки заливаются высоко над пустошью, там бегут прозрачные ручьи, там вдоволь вкусной еды, и теплый ветер шумит в вересковых кустах. Ты ведь помнишь их запах, правда, Виллоу? — Триффан умолк, а она приподняла рыльце и с наслаждением втянула воздух, словно и впрямь вдыхала летние ароматы, а не затхлый смрад Слопсайда.

— Да-да! — покивала она головой. — Я даже слышу стук овечьих копытец. Он легкий, как весенний дождик, слышишь?

— Конечно,— откликнулся Триффан, сам поражаясь, как удалось ему вызвать в ее памяти картины жизни в том краю, где он никогда не был. Что ж, видимо, это возможно, если у тебя достаточно любви и веры в Камень. Слова лились из его уст сами собой, словно чистая родниковая вода со склонов холма; как слова утешения, которые отец не задумываясь говорит больному или обиженному ребенку.

Триффан сумел найти эти слова; очевидно, в этом ему помогли рассказы Скинта и Смитхиллза о Грассингтоне, так же как истории о северных системах, которые ему доводилось слышать от Босвелла.

Как бы там ни было, но Триффан продолжал:

— Хорошо там у нас! Червяков — сколько душе угодно, молодежь перенимает у стариков их песни... Да, во всем мире нет места краше нашего Вэрфедейла! — сказал Триффан, и вдруг странное чувство охватило его: ему безумно захотелось увидеть все те места, которые до сих пор были ему известны только из сказок.

— Верно говоришь, милок! Отведи меня туда, лучше прямо теперь. Больно уж тут темно, я тут все время путаюсь.

— Пока не могу, Виллоу. Давай-ка лучше спой мне какую-нибудь песню.

— Ладно. Только не про Слово и не про Камень, а старинную песню. Я ее пела когда-то давно, ой как давно!

— Пой же, Виллоу! — мягко, но настойчиво попросил Триффан.

Старческим, надтреснутым голосом Виллоу завела песню, ту, что молоденькой певала еще до чумы, до потери близких, до того, как черная тень сидима и Слова пала на кротов, разлучив их с родными местами навеки. Она пела о родных краях, а когда окончила, то сказала:

— Прежде чем уйдешь обратно в Вэрфедейл, проводи меня, миленький, пожалуйста, до норы.

Триффан пошел рядом с нею; впрочем, скорее, она его вела, потому что эта часть Слопсайда была ему незнакома.

— Ну вот, теперь можешь меня тут оставить, — проговорила Виллоу, когда они наконец оказались перед входом в запущенную, грязную нору, скорее не нору, а просто небольшое углубление, вырытое второпях. — Это теперь мой дом, — сказала Виллоу и вдруг смущенно добавила: — У меня когда-то опрятное было жилье — ты ведь сам знаешь...— Она совсем сникла.

— Да, помню, — отозвался Триффан. Он приложил лапу к ее гноящемуся боку, провел по ее безволосой голове и прошептал: — Да пребудет с тобою Камень, и да подарит он тебе покой и забвение печалей!

— Не надо, не трогай, — сказала Виллоу, но не отстранилась. — Устала я, — еле слышно прошептала она.

— Поспи. Завтра тебе станет лучше.

Виллоу отвернулась от него и забилась в тот единственный угол, который отныне служил для нее домом, а Триффан направился к себе. Он не заметил крота, который следил за ними из темноты и слышал каждое его слово. После того как Триффан скрылся из вида, крот заглянул в нору Виллоу.

— Кто там? — сонно окликнула она. — Это ты, Скинт? Я собралась обратно в Вэрфедейл. А один крот остановил меня. Молодой такой, я его уже когда-то видела, только не помню, как его зовут. Ты его знаешь, Скинт?

— Да. Его зовут Триффан.

— Триффан? — Она затрясла головой.— Нет, не так. Представляешь — он до меня дотронулся: вот здесь и здесь. Ласково так дотронулся, будто он... будто я маленькая. Словно он мой... Как, ты сказал, его зовут?

— Триффан. А теперь спи, Виллоу. Надо, чтобы ты набралась сил. Возможно, скоро нам предстоит дорога. Придется отсюда бежать, и мы заберем тебя с собой.

— Кто он такой? — бормотала Виллоу, уже засыпая.— Я же помню, когда-то меня уже так гладили... Когда-то... Надо было спросить, как его зовут...

Она задышала ровно и глубоко, а Скинт еще долго стоял в задумчивости, глядя в ту сторону, где скрылся Триффан, и в глазах его застыло озадаченное выражение.

— Кто же ты на самом деле, крот? — прошептал он. — Не знаю. Сам не могу понять, что за дела такие!

Этот случай окончательно убедил Скинта, что Триффану вполне можно довериться. То, что произошло двумя днями позже, заставило его относиться к Триффану не только с полным доверием, но и с большим уважением.

Началось все вполне обычно — с патрульных, которые наверху творили зверскую расправу над очередным беглецом. Скинт отправился к Виллоу, чтобы узнать, как она себя чувствует. По дороге он встретил Триффана. Наверху, казалось, все стихло, и они разошлись каждый на свой участок.

Немного времени спустя Скинту по какому-то делу понадобилось подняться наверх, и тут его остановил незнакомый патрульный.

— Эй ты, отребье! — проговорил он, подходя к Скинту.

Скинт, не привыкший к оскорблениям, пренебрежительно молчал.

— А ну, скажи: «Слушаю, господин! Да, я отребье, господин!» — издевательски хохотнул охранник.

Скинт только плечом повел. Ему и прежде приходилось сталкиваться с обнаглевшими патрульными, но всякий раз они отступали под его грозным взглядом. Однако на этот раз все вышло иначе. К первому подошел еще один, потом третий, за ним четвертый. У последних двоих когти были в крови, и глаза горели безумным огнем. Оба прерывисто дышали: все говорило о том, что они только что участвовали в убийстве.

— Это отребье не хочет признаться, что он отребье! — заявил первый.— Нужно, чтобы он это понял!

— Нужно, чтобы Слово его наказало! — закричал третий.

— На фиг нам Слово! — взревел четвертый. — Сейчас мы его сами проучим!

Он расхохотался, и Скинту сделалось страшно: он понял, что сейчас умрет. Охранники были законченными злодеями, к тому же их возбудил вид только что пролитой крови. Обратиться в бегство — значило вызвать преследование, а это распалит их еще больше. Остаться на месте? Тогда надо быстро придумать, что бы им сказать такое, от чего они опомнились бы...

Но было уже поздно. Один из них подскочил, протянул окровавленные когти к самому рыльцу Скинта и с отвратительной усмешкой сказал:

— Не нравишься ты мне, отребье!

— Он и нам не нравится! — произнес первый.

— А ну, пошли прогуляемся! — заявил четвертый, набычился и толкнул Скинта в спину, направляя его в сторону участка, покрытого травой.

— Сейчас мы тебе кое-что покажем! — ухмыляясь, проговорил тот, чьи когти были обагрены кровью.

«Где ты, Смитхиллз?!» — была последняя мысль, мелькнувшая в голове Скинта, прежде чем его потащили дальше.

Испуганный, весь покрытый струпьями, крот, задыхаясь, несся сквозь тоннели Северного Конца; он бежал из последних сил, но бежал не к Смитхиллзу, а к Триффану.

— Господин, скорее, скорее!

— В чем дело, Мэйуид? — проговорил Триффан, отрываясь от работы.

— Они собираются его убить, господин! Убить Скинта! Скорее, скорее, а то не успеем!

Никогда не забыть Мэйуиду, как мгновенно Триффан откликнулся на его призыв о помощи. Мэйуид оказался свидетелем того, как попался Скинт, потому что еще раньше он видел, как патрульные убивали беглеца. И когда они потом направились в сторону Северного Конца, он потихоньку последовал за ними. Он видел, как Скинта схватили, видел, как его потащили туда, где был тот, другой, которого уже не стало...

— Веди меня, — сказал Триффан.

Он стоял — огромный, мощный, блестя мехом и расправляя когти. Нет, Мэйуид никогда не забудет этого и никогда не усомнится: именно Триффан, и никто другой, всегда знает, что и как надо делать; именно он, и никто другой, способен принять самое верное решение в минуту опасности.

— Следуйте за мной, господин, живее, милостивый и храбрый господин мой!

Мэйуид бежал как безумный: сначала он бежал по Северному Концу, потом петлял по каким-то незнакомым ходам; камни, корни, повороты, зигзаги мелькали, как во сне, перед глазами Триффана.

— Далеко еще? — на бегу крикнул он.

— Тише! Мы на месте! — шепнул Мэйуид, внезапно останавливаясь и указывая вперед и вверх. Это был даже не проход, скорее, трещина в земле, расширенная благодаря чьим-то (очевидно, самого Мэйуида!) усилиями. Здесь было довольно светло: рядом виднелся конец кола изгороди, от которого и треснула сухая земля. Ветер донес до них дребезжание проволоки и неясный гул голосов.

— Ты — отребье, и поэтому сейчас мы тебя...— услышал Триффан и дольше ждать не стал.

Он протиснулся мимо Мэйуида и яростно полез наверх, так что только трава и комья земли полетели в стороны. Его появление было настолько внезапным, что охранники отшатнулись, а тот, который уже занес лапу, чтобы нанести Скинту удар, ошеломленно застыл на месте.

Уверенным шагом Триффан подошел вплотную к самому злобному и свирепому из патрульных, тяжело опустил лапу на его плечо и властно сказал:

— Так вот как вы исполняете свои патрульные обязанности?! Где ваш пост? Не здесь? Так я и знал! Немедленно возвращайтесь на свои места, не то, клянусь Словом, вы за это дорого заплатите!

Все четверо переглянулись между собой, и, хотя, возможно, кто-то из них до этого и встречал его, сейчас они были не в состоянии его узнать. Триффан словно вырос; он казался почти черным, он был страшен, когти его грозно блестели.

— Это отребье, но его зовут Скинт, и он знает о здешних распроклятых ходах больше, чем кто другой. Он нам нужен. А сейчас убирайтесь отсюда, пока я о вас не доложил!

Охранники снова нерешительно переглянулись, но ни у одного недостало храбрости осведомиться, кто он, собственно, такой, этот незнакомый крот. Он явно привык командовать и был настроен весьма решительно. Триффан не сводил с них пронзительных глаз. Некоторое время они еще колебались, и он уже начал опасаться, что его трюк не пройдет, но тут один, а за ним и второй охранник пробормотали, что уходят, и вскоре все четверо удалились.

Однако, как впоследствии рассказывал Скинт, когда уже после их ухода Триффан, остро блестя когтями, обернулся и взглянул на него своим холодным, темным взглядом, он испытал чуть ли не больший ужас, чем тот, что пережил до этого.

Через минуту Триффан уже стал таким, как всегда, и повел Скинта прочь от того самого места, где, окровавленный и бездыханный, остался лежать их несчастный собрат.

С этого момента Триффан сделался непременным участником совещаний между Скинтом и Смитхиллзом, целью которых была подготовка побега из Слопсайда в тот момент, когда здесь начнут проводиться карательные меры, подготовка к которым уже шла вовсю. Было решено для спасения воспользоваться тем самым маршрутом, о котором говорил Триффану Алдер, — переправой через ручей к северу от Слопсайда.

— Не беспокойтесь, переправим вас в лучшем виде! — уверенно говорил Смитхиллз. — Мы, северяне, к воде привычные — ни течения, ни водоворотов не боимся. Есть много способов перейти через быстрину, главное — не терять присутствия духа и знать, как себя вести.

Скинт не посвящал Виллоу в подробности плана, хотя она теперь навещала их гораздо чаще; однако другой из их компании, по имени Манро, вникал во все детали, и Триффан был рад этому новому знакомству. Как и предупреждал Смитхиллз, он был не мастер говорить, однако оказался весельчаком и всегда был готов поделиться чем-нибудь вкусным. Обычно, когда Смитхиллз затягивал одну из своих излюбленных песен, Манро, весело смеясь, начинал отбивать такт большими тяжелыми лапами.

— Червячок да песенка — больше ничего нашему дружку и не надо, верно я говорю, а, Манро? — поддразнивал его Смитхиллз, и Манро в ответ расплывался в широкой улыбке и поудобнее пристраивал свое громоздкое тело, частенько при этом сбивая с ног бедную Виллоу.

— Ой, извини, я нечаянно,— непременно говорил он, помогая ей подняться.

— Ничего, ничего, милый! — добродушно откликалась старая кротиха.

— Ты всегда говоришь, что нечаянно, а потом снова делаешь то же самое! — ворчливо говорил Смитхиллз. И Манро извинялся опять.

Триффан ни разу не видел, чтобы он впал в ярость. Однако такое случалось. Рассказывали, что однажды он обратил в бегство охранника одной только своей угрожающей позой; говорили также, что ему удалось таким образом спасти некоторых своих товарищей от неминуемой расправы.

— Он полезный крот, этот Манро, правда, Скинт? — говорил бывало Смитхиллз.

— Манро? Ага! — откликался немногословный Скинт.

Но вот однажды, в самый разгар рабочей смены, сразу после того, как Триффана проверил охранник, как всегда, из самого неожиданного закоулка вынырнул Мэйуид.

— Испугался, добрый господин? Это всего лишь я, жалкий Мэйуид, усталый после долгой дороги Мэйуид, но я не один! Да-да-да! Не один...— Прежде чем он успел докончить, мимо него, что-то шепча на ходу, протиснулся какой-то крот, и, к неописуемой радости, Триффан признал в нем своего друга. Спиндл выглядел здоровым, явно прибавил в весе — теперь уже он не походил на скелет, обтянутый кожей, а стал просто худышкой, каким его помнил Триффан по прежним временам.

Первые же его торопливые слова заставили сердце Триффана тревожно забиться.

— Привет, это я. Не могу терять ни минуты. Не должен здесь находиться. Беда идет. Совсем скоро. Знаешь, что у нас сейчас?

— Лето.

— Почти середина лета. Самая Короткая Ночь на пороге. Хенбейн уже в Бакленде. Кругом гвардейцы, патрули усилены, расправа вот-вот начнется. Это случится не сегодня-завтра, Триффан! — Спиндл говорил отрывисто, в глазах была тревога. — Теперь слушай...

Оказывается, из Роллрайта прибыл новый отряд тоннельщиков, и они, чтобы не попасть в зону заражения, занимаются расчисткой ходов непосредственно под Слопсайдом. Спиндла взяли в группу, в задачу которой входило осуществлять связь между вновь прибывшими и здешними строителями. Ему удалось убедить грайков, что он разбирается в тоннельном деле, однако многих уже разоблачили и прикончили. У Спиндла не было особых иллюзий относительно собственной судьбы. После окончания работ посредников «уберут» первыми. Точную дату завершения работ назвать трудно, но ждать осталось недолго. Уже в предыдущую ночь один из команды Спиндла исчез бесследно; вполне возможно, он сам окажется следующим.

Именно поэтому он и решился прийти. Помимо Слопсайда доступ в центральные системы Бакленда у него был ограниченный. Там ему удалось выяснить, будто бы перед тем, как строители приступят к последней стадии ввода в строй тоннелей, все чистильщики будут перемещены по поверхности на другой участок.

— По поверхности? В таком большом количестве? — удивленно воскликнул Триффан и с сомнением покачал головой: он знал, как опасны массовые передвижения кротов по открытому пространству: они становились легкой добычей сов и воронья.

— Думаю, перемещение — всего лишь предлог, чтобы вывести всех на землю и там уничтожить. Заметил, сколько новых охранников наверху? Заметил, как усилены патрули?

Триффан молча кивнул.

— Так и думал, что ты заметишь. Мне удалось перекинуться парой слов с Алдером. Он сказал, что Тайм и Пенниворт здоровы, хотя работают под конвоем. Их участок возле самой реки. Алдер поговорил с Маррамом, и тот вроде бы склоняется к истинной вере. Больше ничего про них узнать не успел. Теперь еще одна важная новость. Ожидаются волнения среди чистильщиков, поэтому все прилегающие к Слопсайду тоннели и площадки земли наверху забиты гвардейцами, чтобы ни один чистильщик не ушел. Так что план Скинта сможет сорваться. Теперь о Брейвисе. Точно о нем ничего узнать не удалось, но я встретил одного охранника, который был там в наше время. Он утверждает, что в казематах почти никого не осталось: их либо уничтожили, либо отослали сюда. Он полагает, что Брейвиса все же оставили там, потому что был приказ приберечь его для ритуального жертвоприношения Летней Ночи... Мне нужно уходить, а то хватятся... Мэйуид передаст вам все, что узнаю, и тогда действуй, Триффан, действуй сразу. От этого зависит моя жизнь и жизнь Брейвиса тоже. — Спиндл скрылся, а с ним, чтобы скорее проводить его обратно, убежал и Мэйуид.

Никогда еще Триффан не ощущал такого беспомощного отчаяния, как после этой встречи. Знать, что твой самый близкий друг подвергает себя страшной опасности, и не быть в состоянии последовать за ним; проводить в мучительном ожидании каждый миг; вздрагивать при каждом шорохе, остерегаться любой тени; быть постоянно готовым к немедленным действиям, при этом неотвязно думая, что, может быть, в этот самый момент милый твоему сердцу друг гибнет в безвестности, без поддержки и любви... Это было невыносимо!

Все, о чем говорил Спиндл, он пересказал Скинту, и тот предупредил всех остальных. В случае, если кто-либо из них заметит что-нибудь необычное или услышит о начале истребления, всем следует немедленно собраться вместе. Виллоу, несмотря на ее протесты, перевели ночевать к Скинту. Манро тоже переселился поближе. Ночи стали казаться темнее, дни тянулись бесконечно, сон, когда он все же приходил, был тяжелым и тревожным. Они вздрагивали, то и дело просыпались. Им казалось, что их накрывает беспросветная мгла; иногда ее разрывали яркие всполохи, похожие на глаза ревущих сов; они были не ярко-желтые, как обычно, а красные, как кровь жертв, обагряющая их клювы... Мучительные то были ночи. Мучительные — и...

— Проснитесь, господин, проснитесь, только тише, пожалуйста!

Триффан мгновенно оказался на ногах и принял оборонительную позу, выпустив когти.

— Это я, Мэйуид! Идите за мной!

— Куда?

— Куда нужно. Пожалуйста, скорее! Спиндл велел поспешить! Скорей, скорей! Брейвис! Мы будем его вызволять. Сегодня последний шанс! Идемте же!

— Да-да, иду, только сначала предупрежу Скинта.

— Нет времени, господин! — едва не плача, воскликнул Мэйуид.

— Я все же должен это сделать.

— Он тебя не пустит, а меня побьет!

Но Триффан его не слушал. Он побежал по опустевшим ходам и нашел Скинта уже проснувшимся.

— Что-то случилось? — спросил тот.

— Да. Скоро здесь начнется бойня, — проговорил Триффан.

Он торопливо объяснил Скинту, что хочет попробовать спасти Брейвиса и намеревается привести его в Слопсайд. За этим, скорее всего, последует вступление сюда отборных отрядов грайков. Не исключено, что Слопсайд уже взят ими в кольцо.

— Теперь вот что, — закончил Триффан. — Как можно скорее собери всех в моей норе. Поспеши!

Скинт не стал спорить, хотя Триффан и был намного младше. Триффан уже однажды спас ему жизнь и, очевидно, был готов сделать это снова. Скинт считал себя знатоком подземных работ, но чувствовал в Триффане натуру гораздо более сильную и знающую, а Скинт привык полагаться на свой инстинкт.

— Возьми на себя Манро, а я приведу остальных, — сказал он.

Молча, в страшной спешке, они собрали всех: подняли Смитхиллза, притащили Виллоу, и все собрались у Триффана, где их поджидал близкий к отчаянию Мэйуид.

— Пошли же скорее! Пошли! — закричал он при виде Триффана.

— Заткнись, Мэйуид, — привычно обрезал его Триффан и обратился к остальным: — Слушайте и верьте — я хочу вас спасти. Не знаю, что именно должно произойти. Но это будет скоро и гибельно для всех. Мэйуид принес тревожную весть. Вам нужно где-нибудь на время спрятаться. Никто не знает здешних тоннелей лучше Мэйуида, он нас будет сопровождать. По дороге к Спиндлу мы отыщем для вас временное убежище. Я же поспешу к Спиндлу, чтобы помочь ему вызволить Брей-виса.

— Мы с тобой. Лишние пары лап тебе не помешают, — сказал Скинт.

Триффан покачал головой:

— Нет. Вам лучше всем вместе где-нибудь переждать. Сбежите, когда начнется всеобщая паника. Если повезет, то к тому времени мы с Брейвисом, Спиндлом и Мэйуидом успеем к вам присоединиться и дальше будем двигаться вместе. Если же не вернемся, то тебе, Скинт, придется выводить всех самому.

Скинт хмуро кивнул в знак согласия.

Триффан сделал знак Мэйуиду, который подпрыгивал на месте, в полном расстройстве от того, что они так задерживаются, и с криком: «За мной, достойные господа и милостивая госпожа!» — он бросился вперед.

Триффан не припоминал, чтобы когда-либо раньше ему приходилось двигаться столь запутанными ходами. Общее направление было ясно: они шли на юго-восток, где Слопсайд соприкасался с центральным Баклендом. В остальном же это скорее напоминало бесконечный лабиринт. Они пробирались по заброшенным ходам, через опечатанные норы, где в проникавшем через полузасыпанные отверстия лунном свете смутно белели кости. Наконец они достигли места, где на поверхности росло одинокое дерево. Его толстые скрюченные корни могли служить хорошим убежищем. Мэйуид их остановил и предложил спрятаться здесь. Отсюда можно было легко вылезти на поверхность, легко обороняться, да и запомнить это место было несложно. Триффан с ним согласился.

— Сидите тихо, наберитесь терпения, но не ждите нас слишком долго: как только начнется свара, бегите, — сказал он на прощание.

— А где летописец, которого вы собираетесь спасать? — спросил Скинт.

— В одном из казематов прямо под Слопсайдом. Но это не ваша забота. Помните: едва забрезжит рассвет, уходите отсюда, не дожидайтесь нас. Если же что-то будет вам угрожать, выбирайтесь до утра. Если мы не встретимся больше, помните: вам нужно во что бы то ни стало добраться до Данктона. Идите все время на запад. Там вас приютят.

С этими словами он обернулся к Мэйуиду, и они побежали дальше. Оставшиеся стали укрываться под корнями и ждать рассвета, который должен был решить их — да и не только их — дальнейшую судьбу.

Глава шестнадцатая

Коричневая сова, устроившаяся на ветках дерева, под чьими корнями укрылись беглецы, поскребла дерево когтями и издала пронзительный крик, когда Триффан с Мэйуидом приготовились тронуться сквозь полную опасностей ночь.

— Теперь придется немножко пройти по поверхности, господин. Сова под своим деревом не охотится, уж поверьте Мэйуиду, — выдохнул крот.

Они заспешили дальше. Сначала пробирались через росистую траву, потом заскользили вниз по склону, огибая острые, причудливой формы камни, пока не оказались в щели, настолько узкой, что, казалось, их сейчас раздавит; потом неожиданно вышли в огромное помещение, где их шаги гулко отдавались эхом. Это было древнее захоронение двуногих: вокруг белели громадные кости и какие-то блестящие предметы, имевшие отношение к смерти.

— Не останавливайтесь, мой господин! Мы уже почти пришли. Мэйуид тут знает каждый поворот!

Они снова нырнули в узкий тоннель, где уже не слышно было никакого эха, затем опять полезли наверх и побежали, перебираясь через корни, — а ветер овевал их тела, и луна озаряла их, — как вдруг из тени наперерез им кинулся крот. Это был Спиндл.

— Нельзя терять ни минуты, Триффан!

— Но...

— Пойми — времени в обрез! С рассветом гвардейцы займут все прилегающие тоннели, и чистильщикам будет отдан приказ выходить по одному на поверхность. Там одного за другим их будут уничтожать. По очереди — чтобы не узнали те, кто еще не вышел. Их растащат совы. Грайки уже такое проделывали.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Тоннельщики много чего знают. Мэйуид правильно сделал, что подал мне идею прикинуться строителем, хотя ничего приятного в этом занятии нет. Мы собираемся освободить Брейвиса и провести его в Слопсайд, но нам надо успеть до рассвета. К тому времени большая часть грайков уже соберется наверху, и нам будет легче пройти через Слопсайд и выйти с северной стороны. Мэйуид нас выведет.

— Мэйуид знает, как это опасно, но он это сделает. Дальше он с вами не пойдет, ему страшно, понимаете? Ужас, до чего ему страшно. Лучше он останется там, где все знает, так ему спокойней. Но до тех пор я в вашем полном распоряжении!

Триффан вкратце рассказал Спиндлу о том, что они оставили Скинта и других в укромном месте, договорились вернуться туда с Брейвисом, чтобы потом двигаться сообща. Вокруг было по-прежнему темно, но луна опустилась совсем низко, и то здесь, то там уже слышалось, как перепархивали с ветки на ветку ранние пташки в предвкушении скорого рассвета.

— Пора! — проговорил Спиндл. — Мэйуид знает, как туда подобраться, а я договорился с Алдером, что сегодня он будет нести дежурство в казематах. Это было нетрудно, потому что все охранники жаждут участвовать в расправе наверху.

Спиндл передернулся от ужаса и отвращения, потом кивнул Мэйуиду, и они снова заскользили по тоннелям. Иногда до них долетал гул голосов грайков и поступь множества лап тех, кто поднимался вверх по ходам, ведущим в Слопсайд. Однако путь, избранный Мэйуидом, обеспечивал безопасность: он вел их по ходам, которыми грайки не пользовались, считая тупиковыми.

Мэйуид ухитрился сам создать видимость запечатанных тоннелей и завалов, так что они иногда вдруг оказывались будто бы перед глухой стеной, но Мэйуид у них на глазах удалял какой-нибудь камешек или кучку песка — и они свободно проникали дальше, а он так же ловко снова маскировал пробоину.

— Мэйуид все здесь знает, господин! Мэйуид про все помнит! Даже про то, о чем не знает никто. На рассвете все ходы будут залиты кровью, Мэйуид и про это знает, только это будет не его кровь — так-то вот! — бормотал этот странный крот, спускаясь все ниже и ниже, пока наконец не замер на месте, сделав им знак молчать. Через некоторое время Триффан вдруг услышал за стеной справа от себя мерные шаги часовых и понял, что они двигаются по ходу, идущему параллельно главному тоннелю.

— Почти пришли! — шепнул Мэйуид и с гордостью добавил: — Много времени на это потратил. Сто раз схватить могли!

— Так ты сам сделал этот тоннель?! — изумленно проговорил Триффан.

— Ну да, вырыл его вот этими самыми слабыми, больными своими лапами. Правда, здорово?

— Действительно здорово, — искренне похвалил его Триффан.

— Лучший материал для замазки тоннеля — это галька и земля. Выходит совсем незаметно, только слепить трудно. Но Мэйуид хитрый, он придумал. Выходное отверстие заделано в самом темном уголочке. Ну-ка, ну-ка, сейчас найдем...— Его коготки заскользили по стене, которая здесь действительно состояла из гравия с землей, и через минуту он удовлетворенно кивнул: — Ага, вот тут. Теперь нужно ждать, пока все стихнет.

Тишины ждать пришлось долго. Более того, на какое-то время передвижение по главному тоннелю сделалось еще более интенсивным; все трое съежились и затаили дыхание, боясь малейшим шумом привлечь внимание грайков. Даже когда все стихло и у них появился шанс сломать печатку и вылезти в главный тоннель, однако Триффан испытал непонятное беспокойство и все удерживал Мэйуида, рвавшегося вперед, призывая его к осторожности.

И правильно делал. Не успел он в очередной раз произнести слова предостережения, как впереди послышался какой-то звук. Они замерли перед пробоиной.

Вначале до них донеслась слабая вибрация от чьих-то шагов, потом тихие уверенные голоса. Не выкрики, не ругань гвардейцев, а голоса спокойно беседующих кротов.

— Да, совершенно верно, — говорил один. — Скоро пойдет уже Слопсайд, так что нам пора подниматься на поверхность.

Голос звучал властно, однако он словно соскальзывал со стен тоннеля, подобно корешкам глухой крапивы, запах фиолетово-желтых цветов которой — яд для кротов. Триффан уже слышал этот голос, только не мог припомнить, кому он принадлежал.

Едва они успели сообразить, что в их направлении идет кто-то из начальства, как показался и сам говоривший. Это был сильный крот невысокого роста, с искривленным налево рыльцем, с проницательным взглядом, от которого, казалось, ничто не ускользало. Однако притаившегося в темном отверстии Мэйуида он не увидел.

Триффан, похолодев, обернулся к Спиндлу, но слова были излишни: они оба тотчас признали Уида, подручного самой Хенбейн... В следующий миг у них перехватило дух, подкосились лапы, бока покрылись холодным потом: за Уидом показалась еще одна, на этот раз женская фигура — высокая, с черным блестящим мехом; тоннель, казалось, был слишком тесен ей — столько злой силы и энергии заключало ее большое, ловкое тело. Хенбейн из Верна собственной персоной находилась всего на расстоянии вытянутой лапы от них. Она была стройна и двигалась так плавно, будто не шла вовсе, а стояла на одном месте.

Мэйуид непроизвольно дернулся назад, но тяжелая лапа Триффана прижала его к земле. Однако уже одно это легкое движение привлекло внимание Хенбейн. Она остановилась и повернула голову. Им померещилось, будто она глядит прямо на них. В черных глазах ее горели красные огоньки. Это были прекрасные, грозные глаза, способные заворожить и подчинить своей воле любого. И Мэйуид уже готов был завопить от ужаса, но когти Триффана впились ему в бок: Триффан надеялся, что боль заставит Мэйуида забыть о страхе.

Хенбейн чуть наклонилась вперед, настороженно всматриваясь в темноту, и тут раздался голос Уида: он звал ее за собой к выходу наверх. Хенбейн не двигалась: она вся подобралась для атаки. Кругом стояла мертвая тишина, какая бывает в глухую полночь. Казалось, время остановилось. А Хенбейн все продолжала вглядываться, и те, на кого она смотрела, не могли постичь, как она может их не видеть. Мэйуида объял непередаваемый ужас; Спиндлу тоже было страшно, но к этому страху примешивалось отвращение. Триффан же, впервые встретивший эту кротиху, изменившую весь ход истории для народа кротов, увидел в ней еще нечто, помимо властности и красоты: полное и абсолютное отсутствие жалости. Восполнить это чувство невозможно ничем — ни действием, ни словом. Когда же Хенбейн — о радость! — все же с неохотой двинулась дальше, понуждаемая нетерпеливо ожидающим ее Уидом, и показался замыкающий шествие гвардеец, то в ее последнем взгляде промелькнуло что-то совсем иное, очень его встревожившее. Поэтому, когда все снова стихло и все взахлеб принялись шепотом поздравлять друг друга с избавлением от опасности, Триффан рассеянно молчал. Было, было в ее взгляде что-то еще, что ему следовало бы разгадать, но он не смог... Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от этого непонятного наваждения.

— Казематы чуть ниже места, где мы сейчас находимся, — заговорил Спиндл. — Кроме Алдера, там еще двое охранников. Нужно действовать очень быстро.

Он опасливо поежился: сам он, да и Мэйуид, не умели по-настоящему драться. Из них троих лишь Триффан по силе и сноровке, возможно, не уступал любому гвардейцу. Однако, хотя он в последнее время питался достаточно хорошо, пребывание в каземате все еще давало о себе знать.

Триффан, разумеется, принял команду на себя, и они бесшумно тронулись вперед. Приходилось спешить: время летело быстро, рассвет приближался, а им надо было много успеть сделать. Если на поверхность поднялось высшее руководство, то события могли начаться в любую минуту.

Спиндл оказался прав в своих расчетах. Вскоре они увидели короткий широкий тоннель, который вел прямиком к казематам. Триффан содрогнулся от мрачных воспоминаний, связанных для него и Спиндла с этим местом.

Они услышали голоса стражников, и Триффан, надеясь на фактор неожиданности и на присутствие Алдера, двинулся по короткому переходу один, сделав Спиндлу и Мэйуиду знак затаиться.

В тоннеле было уже светло. Сверху доносился птичий гомон. Триффан завернул за угол и сразу увидел всех трех охранников. Камень, похоже, был с Триффаном заодно, потому что двое стояли к нему спиной; зато его увидел Алдер и еле заметно кивнул, тем самым будто давая знать, что можно начинать атаку.

Он пошел решительно, но не торопился, отмечая для себя любую выемку в стенах, где можно в случае необходимости выбрать позицию, чтобы защищаться. Он знал, что мало сведущ в боевом искусстве. Отец когда-то учил его, но посоветовал обязательно в будущем отыскать себе настоящего наставника. Однако Триффан так и не нашел для этого времени. Едва ли ему будет под силу справиться хотя бы с одним кротом, не говоря уже о двух.

— Опасность! Развернитесь, быстро! — закричал вдруг Алдер, поднимаясь на задние лапы и не сводя глаз с Триффана. Тот на мгновение оторопел, но тут же понял тактику Алдера: в момент, когда оба стражника обернулись и один ринулся навстречу Триффану, Алдер нанес второму сокрушительный удар, и тот свалился замертво.

Когти первого стражника мелькнули у самых глаз Триффана, но ему удалось парировать удар, отступить и ударить самому. Однако стражник легко отскочил в сторону и ранил Триффана в плечо. Триффан снова пошел в наступление. На этот раз его удар достиг цели. Одновременно подоспевший Алдер располосовал охраннику спину, тот упал, а Триффан рывком распорол ему брюхо, после чего тот уже не поднялся. Алдер прикончил его, и стражник испустил дух, так и не успев понять, откуда пришла беда. Оба — Триффан и Алдер — были в крови и тяжело дышали. Потом Алдер проговорил:

— Я приведу Брейвиса и немедленно уходите.

Он исчез и быстро вернулся с ничего не понимающим Брейвисом. После торопливого обмена приветствиями Триффан объяснил ему свой план.

— Меня тут немного подкормили для ритуального жертвоприношения, — пошутил Брейвис, — поэтому я чувствую себя получше. Быстро двигаться не смогу, но с помощью Камня и с твоей поддержкой, может, нам удастся выбраться.

— Тогда в путь!

— Я остаюсь! — объявил Алдер. — Хочу вывести отсюда Пенниворта и Тайм.

— Если ты останешься, они догадаются, что ты нам помог! — возразил Триффан.

Алдер подошел к нему совсем близко и с вызовом произнес:

— Но я же оказал сопротивление! Я ранен! Ну же, Триффан, давай, ударь меня!

Когда Триффан осознал, что это действительно единственный выход, то нанес Алдеру скользящий удар по боку — так, чтобы вызвать кровотечение. Рана выглядела вполне убедительно.

— А теперь уходите! — стиснув от боли зубы, выговорил Алдер. — Бегите же! — И он лег на землю рядом с двумя трупами, обмазал себя их кровью и притворился, будто потерял сознание.

— Только бы Камень привел нам свидеться, — сказал на прощание Триффан и кинулся бежать, подталкивая впереди себя Брейвиса. Не останавливаясь возле Спиндла и Мэйуида, он сделал им знак следовать к пробоине. Триффан надеялся, что если они успеют нырнуть в секретный ход Мэйуида, то смогут укрыться в одном из самых темных мест. Однако его надежде не суждено было сбыться.

Позади послышались тревожные крики, а когда, подхватив Брейвиса, они повернули за угол, то увидели, что несколько кротов обследуют стену у пролома, который они оставили незакрытым, чтобы не терять времени по пути обратно.

Двое стояли у самой стены, третий же смотрел в противоположную от них сторону, однако он учуял их приближение, обернулся, предупредил остальных, и внезапно маленький отряд оказался в окружении: впереди стояли три дюжих гвардейца, а за спинами слышался шум погони.

Мэйуид затрясся от страха: он глупо заулыбался, словно полагая, что его улыбка сможет кого-то смягчить и позволит ему выйти из безысходной, казалось бы, ситуации.

— Пожалуйста, господин! — залопотал он, обращаясь неизвестно к кому. — Пожалейте несчастненького!

Триффан поднял лапу, весь напружинился и в считанные секунды до того, как они поравнялись с гвардейцами, приказал:

— Притворитесь, что напуганы донельзя. Ты, Мэйуид, заткнись! Камень не даст нас в обиду! А сейчас — вперед и не смейте останавливаться! Спиндл — назад, Брейвис — посередине и Мэйуид — со мной!

— Нет, нет, только не это! Я не могу, я боюсь, острых когтей боюсь! — захныкал Мэйуид.

Однако Триффан, не слушая причитаний, вытолкнул его перед собой и решительным шагом двинулся прямо навстречу гвардейцам, которые, решив, что беглецы идут сдаваться, спокойно ждали их приближения.

— Берегись! — вдруг закричал Триффан. — Это больной! У него заразная болезнь! Лысуха!

Гвардейцы тревожно зашевелились и с ужасом уставились на беднягу Мэйуида с его облысевшей головой, желтыми зубами, гноящимися боками...

Воспользовавшись их растерянностью, Триффан нанес одному сильный удар по голове, другим ударом повалил второго, так что тот сбил с ног своего товарища.

Потом подтолкнул вперед Спиндла, Брейвиса и приказал бежать что было сил. Сам же обернулся и успел нанести еще один боковой удар. Маленький отряд стал карабкаться вверх по тоннелю, а он закричал:

— Предатели! Вон они, вон там!

На этот раз его крики были адресованы тем, кто, обнаружив пропажу Брейвиса, а также мертвых и «раненого», гнались за ними сзади. Он надеялся, что, приняв своих за чужих, преследователи вступят в драку с гвардейцами и в общей сумятице ему удастся от них оторваться.

Если бы только удалось добраться до тоннеля, что вел в Слопсайд! Проход там узкий, держать оборону легче... Если бы... Но гвардейцы неумолимо приближались. Он слышал их яростные крики, слышал их тяжелое дыхание... Расстояние быстро сокращалось: вот уже двадцать ярдов... пятнадцать... десять...

Он увидел, как впереди Спиндл остановился и обернулся в его сторону, меж тем как Мэйуид и Брейвис уже скрылись в большом гроте, предварявшим вход в Слопсайд. Триффан поймал выражение глаз Спиндла и понял, что еще миг — и могучие лапы гвардейцев дотянутся до него.

Триффан остановился и стал вслепую отбиваться. Гвардейцев было много, и они налетели на него с такой скоростью, что он оказался на спине под массой их тел, не находил в себе сил встать на ноги и понимал, что спасения нет...

— Хватай его! — слышал он над собой голоса. — Надо задержать и других, пока они не ушли в Слопсайд!

Двое навалились на него, и Триффан выпустил когти, чтобы нанести последний в этой жизни удар, как вдруг почувствовал, что его вытаскивают из-под них и услышал знакомый неторопливый голос:

— Ступай-ка ты к остальным, Триффан, а этих предоставь нам!

Оглянувшись, он увидел, что на том месте, где его только что повалили, стоит могучий Манро, а рядом с ним — Скинт и Смитхиллз.

— Желаете драться? — донесся до него голос Скинта.

— Смелее, подходите! Уж мы вам сейчас врежем! — азартно добавил Смитхиллз.

Перед гвардейцами внезапно оказались три бывалых воина, понимающих толк в обороне; они выставили вперед мощные когти, а Триффан бросился догонять остальных. Чистильщики оборонялись по всем правилам бойцовского искусства; они медленно отходили, ловко сдерживая атакующих. Особенно сокрушительными оказались удары Манро: среди нападавших то и дело раздавались крики боли. Они держали оборону до тех пор, пока один за другим не втиснулись в тоннель Слопсайда.

Там они немедля приступили к тому, что, видимо, спланировали заранее. Манро оттеснил всех вглубь, в го время как Скинт со Смитхиллзом быстро подрыли свод, и он с шумом обвалился. Посыпались обломки, взметнулись клубы пыли, и Слопсайд оказался наглухо запечатанным.

— Это только начало! — проревел Смитхиллз, перекрывая грохот и вопли разъяренных гвардейцев. — Пойдете дальше — подцепите заразу и сразу помрете!

— Добро пожаловать в Слопсайд, господин летописец! — обратился Скинт к Брейвису, отряхивая с него пыль. — Не считаю себя последователем Камня, однако после сегодняшнего, сдается мне, что вы все же лучше словопоклонников.

— Но я велел вам...— начал было Триффан.

— Знаю, ты велел нам ждать. Но мы, чистильщики, своих в обиду не даем, а ты, Триффан, стал для нас своим. Ты ведь тоже, как-никак, чистильщик! Пошли! Теперь мы, можно сказать, пока в безопасности. Гвардейцы все наверху, убивают всех подряд, включая добровольцев. Прорвемся! Мэйуид нас выведет!

— Конечно, само собой, господин Скинт! А червяков потом дадите?

— Сколько пожелаешь. А теперь выводи к дереву...

— Сюда, пожалуйста...

— Сюда?

— Да, да, здесь самый быстрый, самый короткий, самый безопасный путь. Уж Мэйуид знает, он все знает, он не подведет...

— Веди нас, Мэйуид! — со смехом сказал Триффан.

После схватки и счастливого спасения он был радостно возбужден. Теперь он был уверен, что Камень их не оставит и дальше.

Вытянувшись в цепочку, они шли за Мэйуидом, который уверенно следовал впереди. Корень или вбитый в землю кол, всеми забытый грот, фальшивая печать на тоннеле, переход от света к тьме — все это служило ему приметами, о которых знал только он. Между тем наверху, над всей территорией Слопсайда, началось избиение, подобного которому еще не знала история народа кротов.

Глава семнадцатая

«Никак нельзя допустить, чтобы они сбежали! Всем нам тогда не сносить головы! Сама Хенбейн здесь, и Уид, и все начальство! Еще никто не видел Феск в такой ярости» — то приближаясь, то отдаляясь, доносились эти тревожные выкрики до притаившегося в корнях дерева маленького отряда. Гвардейские патрули в полной панике обшаривали ходы и переходы Слопсайда в поисках кротов, которые выкрали Брейвиса, а сами как сквозь землю провалились.

До Триффана и остальных то и дело долетали их тяжелые торопливые шаги: гвардейцы вынюхивали следы, не представляя точно, сколько беглецов на самом деле.

Солнце давно взошло, и избиение чистильщиков было почти завершено. Отчаянные крики раздавались все реже, но укрывшимся между корнями одинокого дерева предстояло помнить о них до конца своих дней.

Они вернулись в то же укромное место, откуда Триффан с Мэйуидом отправились освобождать Брейвиса. Там их терпеливо поджидала Виллоу. Она не отходила далеко — всего на несколько шагов, чтобы подкрепиться червяками. За ними никто не погнался: этому помешали устроенный Скинтом и Смитхиллзом обвал и нежелание грайков проникнуть на зараженную территорию Помойной Ямы.

Итак, первая часть плана, связанная с освобождением Брейвиса, можно считать, завершилась благополучно. Однако немедленно бежать дальше они пока не могли: во-первых, слишком устали, а во-вторых, наверху все еще было полно гвардейцев, и им все равно не удалось бы уйти далеко.

Они едва успели примоститься в узких ходах под корнями, как стало совсем светло. В утренней тишине, которую сначала нарушали лишь хлопанье вороньих крыльев и шаги грайков, они услышали, как один за другим из всех ходов Слопсайда полезли чистильщики. Они поверили, что их после успешного завершения работ переводят в другое место. Больные, ослабевшие, отвыкшие от яркого света, они не могли оказать серьезного сопротивления, и вначале грайки расправлялись с ними с легкостью: до беглецов доносилось только тяжелое дыхание опьяненных видом крови убийц.

Однако через какое-то время более сильные и осторожные из находившихся еще под землей, видимо, догадались о том, что происходит наверху. Некоторые пытались спастись бегством, некоторые вступали в неравный бой. Грайков это не застало врасплох: они послали вниз добровольцев, чтобы те выгнали оставшихся на поверхность, а упрямых уничтожили прямо на месте.

Когда в тоннелях не осталось больше никого, началась последняя, самая чудовищная акция. Историки утверждают, что впервые ее осуществила в Роллрайте элдрен Феск: ее жертвами стали сами добровольцы и грайки, несшие патрульную службу в Слопсайде непосредственно перед началом кровопролития. Они, в свою очередь, тоже были уничтожены, словно Хенбейн и ее сподвижники страшились, как заразы, всех, кто был каким-то образом связан со Слопсайдом.

После того как и эта часть операции была завершена, все усилия обозленных и усталых грайков сосредоточились на поисках Брейвиса и его друзей. Снова настала тишина. Беглецы старались не дышать. Съежившись, они замерли под корнями в томительном ожидании. Никто из них не мог предвидеть, как повернутся события в самое ближайшее время.

Солнце уже светило ярко. Черная стая воронья опустилась на землю и начала свой пир. Это зрелище никто из них не забыл. Триффан позаботился об этом: одного за другим он отправлял их на поверхность, чтобы каждый мог увидеть все собственными глазами. Окровавленные тела, распростертые кругом, тут и там мелькающие черные крылья и блестящие изогнутые клювы хищников, а над ними — привлеченные запахом пищи, но отпугиваемые вороньем белые чайки — такая картина предстала перед ними.

Но самое ужасное состояло в другом. Вороны обычно избегают есть мертвых кротов. Поэтому они брезгливо щипали как мертвых, так и умирающих, ибо некоторые были еще живы и стонали. Клюнет — отскочит, потом снова клюнет — так они завершали черное дело, организованное Феск.

А что же Хенбейн? Она не показывалась. Наверняка наблюдала откуда-то, но, видимо, не желала пачкать в крови свои черные коготки. Она предпочла, чтобы грязную работу за нее выполняли другие, — таковы были методы Слова!

Около полудня стервятники вдруг загалдели, вслед за этим беглецы услышали хлопанье тысяч крыльев, на землю пала черная тень, потом она отступила, упала снова и пропала. Стая снялась с места и унеслась прочь.

Стало тихо, только откуда-то с запада до них доносился отчаянный одинокий вопль. С каждой минутой он становился все слабее и слабее. Потом и он прекратился. Тишина. Лишь легкий шорох листвы от внезапно задувшего ветра да редкий зловещий клекот совы и шелест ее крыльев, доносимый старыми корнями дерева. Она забилась в самую гущу кроны, терпеливо ожидая наступления темноты. Уж она-то своего не упустит: под покровом ночи бесшумно скользнет вниз, отыщет и схватит добычу, в которой еще будет теплиться жизнь, и раздерет на куски в своем убежище. Совы не любят мертвечины.

Во второй половине дня до них начали доноситься топот ног в тоннелях Слопсайда и яростный голос элдрен Феск, которая сама стала руководить розыском беглецов. В результате выловили еще нескольких кротов, укрывшихся в отдаленных норах в надежде, что их не найдут. Временами они слышали, как кого-то выволакивали на поверхность, где немедленно приканчивали.

— Свидетелей не оставлять, пленников не брать — они предатели, словоотступники и заслуживают только смерти! — визжала Феск, и грайки с готовностью выполняли ее указание.

Гвардейцы вели поиски усердно, временами они подходили совсем близко к тому месту, где над ними среди корней, ни живые ни мертвые от страха, затаились беглецы. Ближе к вечеру все тоннели были обысканы, а последние чистильщики обнаружены и умерщвлены.

— Я знаю, они где-то здесь! Кругом охрана, и, если бы они побежали, их бы заметили! Я их отыщу! — кричала Феск и снова приказывала искать в самых, казалось бы, невероятных местах.

— Она боится Хенбейн! — шепнул Спиндл. — Я слыхал, Хенбейн и так уже недовольна ходом дел в Бакленде. Многие считают, что всех в Слопсайде надо было уничтожить давным-давно.

— Как же так? — возразил Скинт. — Ведь мы расчистили всю центральную часть и сделали это к назначенному сроку!

Скинт и поныне не переставал испытывать профессиональную гордость за свою работу.

— Они и не собирались использовать тоннели под жилье — ни для гвардейцев, ни для кого-либо другого, — осклабился Мэйуид. — Нет, нет, не этого они добивались!

— Что ты такое несешь? — возмутился Смитхиллз.

— Ничего особенного, господин. Ничего плохого я не хотел сказать.

— Он хотел сказать только одно, — мрачно пояснил Спиндл. — Слопсайд использовали для того, чтобы держать всех чистильщиков под наблюдением в одном месте до тех пор, пока Хенбейн не сочтет, что они ей больше не нужны. К тому же это был удобный способ избавиться от всех неугодных — в том числе и от последователей Камня, таких, как мы. Она ведь и не собиралась делать Слопсайд обитаемым — не так ли, Мэйуид? Правда, нескольких кротов вроде Брейвиса она придерживала или казни в Летнюю Ночь...

- Да, господин, именно так, абсолютно верно! — подтвердил Мэйуид.

Почему же ты нам не сказал об этом раньше? — и один голос возмущенно воскликнули Скинт и Смитхиллз.

— Мэйуид не был уверен, господа мои, — залепетал крот.— Я не хотел врать, а узнал слишком поздно. Мэйуид раскаивается, пожалейте бедного Мэйуида! — И он стал всхлипывать.

Неожиданно они сообразили, что во всем Слопсайде воцарилась странная тишина. Пока они спорили, что-то изменилось. Вдруг повеяло холодом, словно посреди лета снова задул северный ветер.

— Что-то не так, — шепнул Скинт. — Пора нам отсюда уходить, Триффан.

Прежде чем Триффан успел ответить, до них донесся шум многочисленных шагов: сначала тихий, он постепенно становился все громче и стал напоминать топот, который они слышали, когда Уид с охранниками преследовали их в Аффингтоне. Тоннели гудели от грозного топота, временами слышались крики и слова команд. На некоторое время шум стих, но тут же возобновился опять.

Кроты в страхе переглянулись. Один Триффан оставался спокойным.

— Думаю, ими начал руководить кто-то другой — Уид или... или Хенбейн.

Именно об этом подумали и остальные.

— Похоже, что так, — пробормотал Смитхиллз.

Они опасливо посмотрели наверх. Там после жаркого дня солнце склонилось к закату, и всеми овладело неудержимое желание немедленно вылезти на поверхность и бежать прочь.

— Еще не время, — словно угадав их мысли, твердо сказал Триффан. — Они только этого и ждут, особенно Хенбейн. Она рассчитывает нас вспугнуть. Тут нас и сцапают. Наверняка наверху и внизу выставлены наблюдательные посты. Выждем до сумерек. Тогда будет менее опасно двигаться по открытому месту: чайки и грачи нас не заметят.

Триффан внимательно оглядел всех, опасаясь паники. Смитхиллз почесывался, неторопливо посматривая по сторонам; Манро широко улыбался, видимо просто не отдавая себе отчета в степени опасности; Виллоу выглядела сонной и усталой. Временами она поводила носом и пыталась двинуться куда-то, но Скинт удерживал ее подле себя; Брейвис погрузился в медитацию: его рыльце было чуть склонено в сторону, а по боку то и дело пробегала судорога. Он выглядел изможденным и совсем дряхлым. Возле него припал к земле Спиндл. Глаза его были широко открыты, и в них застыла тревога: события этого дня отразились на нем сильнее всего. Мэйуид не переставал бессмысленно улыбаться и яростно расчесывал гнойник на ноге. Он, без сомнения, выглядел наиболее испуганным. Все молчали.

Сам же Триффан был спокоен и решителен, как никогда. Он стремился всеми силами поддержать бодрость духа в своих товарищах, хотя понимал, что долго им здесь не продержаться и что нужно найти подходящий для бегства момент с максимальной точностью — другого шанса у них не будет. Он остался доволен, как они держались, хотя, сами того не сознавая, они сохраняли спокойствие лишь в надежде на него. Скинт и Манро вполне способны вместе с ним в случае необходимости принять бой; Смитхиллз, хоть и больной, тоже отличный боец. Виллоу и Брейвис выглядели плохо: они совсем выбились из сил, но при поддержке и помощи остальных их можно будет спасти. Восьмым был Мэйуид. В таком составе разделяться на две группы не стоило.

— Мэйуида оставьте, милостивый господин, — проговорил тот, словно догадавшись, о чем думает Триффан. — Мэйуид не хочет идти с вами, ему здесь лучше. Он здесь как дома. Тут его никакие грайки не поймают. А если пойдет с вами, то его обязательно схватят и будут мучить, и тогда он... сам не знает, что может сделать...

— Или сказать, — шепнул Скинт.

Все с опаской покосились на Мэйуида.

— Тебе лучше пойти с нами, — спокойно сказал Триффан.

— Но, господин...

— Никаких «но»! Только дрогни — и я тебя сам прикончу! Если тебя схватят, то будут мучить, и ты выложишь все, что о нас знаешь.

— Все, что знаю? Да я ничегошеньки не знаю! Как есть — ничего! Ни имен, ни планов, ни намерений — вообще ничего, поверьте!

— Помните, — продолжал Триффан, — надо двигаться всем вместе, одновременно. Переправляться через поток будем выше по течению. Сколько нам нужно времени, чтобы туда добраться, Мэйуид?

— Весьма польщен, что вы меня спрашиваете, и имею честь сообщить: это расстояние — два взмаха совиных крыльев или сто голубиных, Триффан, господин наш и единственная надежда!

— А в кротовьих шагах? — спросил Смитхиллз.

— В один мах, многоумный господин, нам не пробежать. Можно одолеть в два приема, да только почтенная госпожа Виллоу и Брейвис — уж очень они слабы, хотя в этом нет их вины, разумеется!

— Гвардейцы не будут ожидать, что мы двинемся именно в этом направлении. Если повезет, проскользнем незамеченными, — произнес Триффан, обращаясь главным образом к Скинту. — А заметят — поостерегутся преследовать без сильного прикрытия: испугаются сов, и мы сумеем выиграть время.

Он оглядел маленький отряд, и все подобрались. Они поняли: Триффан уже принял решение; момент побега близок.

— Так, Скинт и Смитхиллз — вы пойдете впереди; Виллоу, Спиндл и Мэйуид — в центре; я с Манро пойдем последними и, если надо, будем подгонять всех вперед.

— Господин! — захныкал было Мэйуид, но Триффан отмахнулся от него: совсем рядом с ними послышался какой-то звук.

— Поднимаемся на поверхность, — тихо произнес Триффан.

Кроме Смитхиллза и Скинта, все посмотрели на него с изумлением. Не раз попадавшие в подобные ситуации бывалые вояки кивнули: они знали, что по верху бежать сподручнее — меньше шансов попасть в ловушку и больше возможностей застать стражей врасплох.

Между тем топот ног неумолимо приближался и потом внезапно затих. Гвардейцы шарили повсюду, их голоса слышались со всех сторон, и Триффану с большим трудом удавалось заставить свой небольшой отряд сохранять спокойствие, не обращаясь в паническое бегство. Казалось, солнце никогда не сядет и темнота не наступит никогда! И все-таки наконец стало смеркаться: стены тоннеля и корни погрузились во мрак; ствол дерева сначала порозовел, и, по мере того как солнце все ниже клонилось к горизонту, сумерки окутали и его. На северо-западе, куда лежал их путь, небо постепенно темнело, создавая столь необходимое им прикрытие...

Совсем рядом раздалось методичное простукивание.

— Посмотрите выше! Этот тоннель мы не проверяли! — услышали они совсем близко холодный, властный голос.

— Это Уид! — шепнул Скинт. — Кажется, они нашли наш ход!

Триффан молча обвел всех взглядом, ободряюще коснулся каждого и кивнул, пропуская вперед Смитхиллза и Скинта. За спинами они слышали шум скребущих землю когтей и тяжелый топот ног.

— Все еще хочешь остаться, Мэйуид? — подмигнув, спросил Скинт.

— Нет! Заберите Мэйуида с собой! — всхлипнул крот.

Каждый занял назначенное ему Триффаном место. Кивнув, Скинт набрал воздуха, вытянул вверх лапу и броском выскочил на поверхность. Торопливо оглядевшись по сторонам, он шепотом сообщил остальным, что все спокойно. Через минуту все были уже наверху под деревом и, определив нужное направление, двинулись к потоку...

Многочисленные легенды донесли до нас описание их отчаянного перехода через усеянное телами погибших пространство над Слопсайдом. Как они двигались короткими перебежками, помогая слабым; как каждый из них действовал согласно разработанному плану; как Манро отбивался от нападавших на них сов; как они наскочили на четверку патрульных — тех самых, что чуть не расправились со Скинтом; как Триффан со Смитхиллзом, защищая других, сумели в этом коротком поединке одержать победу, благодаря помощи все того же неустрашимого Манро, который, спасая других, получил страшный удар и вскоре из-за этого лишился жизни; наконец, как после стычки с охранниками и бегства они замешкались и внезапно заблудились — заблудились и слишком рано повернули на запад. И тогда Мэйуид, этот странный непредсказуемый Мэйуид, забежал вперед и сам вызвался вывести их в нужное место, уверяя, что у него особое чутье; и несмотря на ворчание Смитхиллза и Скинта, которые были убеждены, что он их заведет не туда, Мэйуиду удалось все-таки отыскать нужный поворот и провести их сначала поверху, а потом под землею, пока они внезапно не оказались на берегу шумящего потока.

Удивительно, но первой, кто ступил в воду, была Виллоу. Она объявила, что ей всегда нравилась вода, особенно быстро бегущая. «Водичка чистая, совсем как в моей родной речке», — сказала она, хотя кротам-южанам поток казался черным и опасным.

Она двинулась вперед, а за нею последовал и Скинт. Северянин Смитхиллз остановился посередине и стал помогать остальным. Бедняга Мэйуид совсем ошалел от страха, и Смитхиллзу пришлось перетаскивать его на себе.

Не достиг противоположного берега один лишь Манро. Во время переправы он услышал, что приближаются грайки, вернулся и увлек их за собой в другую сторону. Однако к тому времени, когда ему удалось сбить грайков со следа и он стал переправляться ниже по течению, он совсем обессилел от ран. Его хватило только на то, чтобы кинуться с берега в воду; поток закрутил его, захлестнул и унес прочь. Он был первым, кто отдал жизнь на долгом и тяжком пути Триффана в поисках Безмолвия Камня.

Однако гибель Манро спасла всем жизнь: никто не заметил, где и как они переправились. Грайки в нерешительности топтались на берегу, между тем как вся семерка забилась поглубже в густую траву.

Позднее Триффан со Смитхиллзом отправились на поиски Манро. Поток прибил его бездыханное тело к берегу: Манро лежал, уткнувшись в землю, на которую ему не суждено было ступить живым. Одни говорили, будто Триффан прочел над ним молитву; другие утверждали, что они просто постояли возле него в молчании. Но, пожалуй, лучше всего довериться тому, как описал это верный Спиндл в своих записках: «Мой господин Триффан вместе со Смитхиллзом родом из Грассингтона столкнули тело обратно в поток, и Триффан помолился о том, чтобы сова не нашла его и чтобы тело Манро вынесло в Темзу, а она понесла бы его дальше, в тот край, что зовется Вен, и доблестная добрая душа попала туда прежде них самих».

Как бы там ни было, Триффан и Смитхиллз вернулись, собрали остальных, и все они направились не вниз по склону, что казалось значительно проще, а вверх, к одинокой купе деревьев, известной под именем Хэрроудаун.

Они добрались туда уже глубокой ночью и легли, глядя на север, в темноту долин, и на восток, где остался Бакленд, погруженный во мрак, который изредка прорезывал свет ревущих сов.

Под ними в полном мраке струилась Темза, и тут Триффан вместе со всеми прочел молитву в память о Манро и в благодарность за спасение.

— Некоторое время пробудем здесь, — сказал он затем. — Тут есть свой Камень, и он нас убережет. Мы передохнем, наберемся сил и, когда грайки прекратят поиски, двинемся на север, доберемся до переправы двуногих, а затем...

— А затем? — заторопил его Спиндл.

— Затем пойдем к Данктону. Там нас приютят и подлечат, а дальше Камень укажет нам путь. А сейчас — спать, — обессиленно закончил Триффан.— Спать...

— Нам здесь нельзя застревать надолго, — забеспокоился Спиндл.— Ты же не собираешься это делать, Триффан?

— Ненадолго, совсем ненадолго, — проговорил Триффан, засыпая.

Вслед за ним заснули Виллоу, Мэйуид и Брейвис. Только Спиндл не спал. Он бережно охранял сон Триффана, то и дело бросая тревожные взгляды в сторону Бакленда. Смитхиллз и Скинт стояли на страже, а над Xэрроудауном настала самая глухая пора ночи.

Глава восемнадцатая

Как свидетельствуют исторические хроники народа кротов, нередко обстоятельства времени и места складывались таким образом, что какая-то ранее абсолютно ничем не примечательная точка земной поверхности вдруг оказывалась знаменательной для его дальнейших судеб и с той поры ее назначение бывало вписано в скрижали истории.

Именно таким местом в те июньские дни суждено было стать Хэрроудауну, хотя собравшиеся там кроты об этом тогда и не подозревали. Впрочем, догадываться мог разве что Спиндл, чье долгое пребывание в Священных Норах, а затем постоянное общение с Триффаном обострило его наблюдательность и историческое чутье в то славное и полное опасностей время.

В наши дни, когда все кроты уже знают грамоту, нам трудно даже представить себе, какой переворот в сознании должен был произойти у Спиндла, чтобы он мог мечтать о сочинении записок. Ведь Спиндл был всего лишь скромным служкой, с малых лет воспитанным в убеждении, что писцы — народ особый и что письмо есть таинственное магическое искусство, доступное только избранным. Тем не менее с того самого знаменательного утра, когда они, покинув убежище у Поющего Камня, начали свой путь от Аффингтона, у Спиндла крепла уверенность в необходимости записать все, чему он стал свидетелем, и желание выполнить это самому.

Он не делился своим дерзким намерением с Триффаном, однако не из боязни и не из желания что-либо утаить от друга, а скорее от скромности. К тому же он полагал, что Триффан, будучи сам живым воплощением грядущих перемен, все же не был до конца уверен в успешном исходе своей миссии и потому не считал важным точную и подробную запись всех событий. Спиндла же этот вопрос очень тревожил: он предвидел то, о чем никто, кроме Босвелла, не догадывался: время, когда грамота считалась занятием священным, тайным, когда к посредству ее прибегали лишь для составления манускриптов и схоластических ученых книг, которые обитатели Священных Нор ревниво оберегали от посторонних взглядов, — это время подошло к концу. Весь кротовий мир подвергся суровым переменам; мор сыграл в этом значительно большую роль, чем Камень или Слово, и для того, чтобы будущие поколения узнали истину, нужны были подробные записи событий. Самое большое достоинство Спиндла состояло в том, что он понял: истина не остается таковой на вечные времена, само ее понимание подвержено изменению. Поэтому одиночке не дано запечатлеть ее, лишь впоследствии, много лет спустя после смерти автора, потомки смогут судить о том, насколько эти записи правдивы. Все, что заинтересованный в истине крот способен совершить, — это наблюдать, фиксировать факты и пытаться сохранить их для последующих поколений. Итак, Белый Крот Босвелл поступил как нельзя мудро, избрав Спиндла в спутники Триффану. Едва ли можно было найти другого, более верующего и всею душою преданного делу Триффана, чем Спиндл, с одной стороны, и в то же время более наблюдательного, прошедшего обучение у самого Брейвиса — с другой. Именно школа Брейвиса позволила Спиндлу прийти к выводу, что уничтожение Священных Нор — это вовсе не конец, а всего лишь начало новой эпохи, в которой огромная роль будет отведена не одиночкам, а многим и многим. Именно в Хэрроудауне у Спиндла созрело решение каким-то способом день за днем фиксировать все происходящее.

Вероятно, в давно ушедшие времена Хэрроудаун представлял собою нечто более значительное, чем просто маленькую, открытую всем ветрам рощу вдалеке от проложенных кротами путей. Таким он выглядит теперь. Видимо, что-то о нем было известно и двуногим, потому что они, распахав все вокруг, огородили это место проволокой, предоставив его обитателям спокойно жить своей жизнью.

Но любой крот, по сей день навещающий это место, знает, почему они так поступили: здесь, посреди древних деревьев, лежит небольшой для двуногого, но достаточно большой для крота Камень, а камни двуногие не трогают.

Рощица была маленькая, скудная червяками, да и вообще пустоватая, потому что находилась на возвышенности; со всех сторон ее обдували ветры, пригнувшие к земле дубки и рябины. На северном склоне, спускавшемся к далекой реке, жили барсуки, судя по экскрементам; здесь обитал и лис, хотя они его так и не видели. Кое-где еще виднелись признаки того, что до прихода грайков здесь жили кроты, хотя ходы и норы были почти полностью разрушены. На южной оконечности рощицы на колючках все еще висело несколько жалких, полуистлевших трупов. В большинстве своем это были исхудалые, изможденные тела — останки живших впроголодь и принявших смерть в муках. Когда задувал ветер, он все еще доносил оттуда запах тления, от которого мутило в желудке и делалось тяжко на душе.

В первый же день их пребывания Брейвис повел туда Триффана и Спиндла, чтобы помолиться за замученных; некоторых из них Брейвис знал. Они припали к земле в скорбном молчании. Скинт и Смитхиллз, хоть и не были последователями Камня, отправились вместе с ними и уважительно наблюдали со стороны. Виллоу осталась, где была: ее такие вещи не интересовали; Мэйуид же держался на почтительном расстоянии и следил за ними издали, отворачиваясь всякий раз, как Брейвис произносил священные заклинания, и с опаской озираясь на тихо покоившийся среди деревьев Камень.

— Мэйуиду ведь не обязательно прикасаться к нему, господин? — робко спросил он. Брейвис, обычно немногословный, лишь кивнул в знак согласия.

Спустя несколько дней Скинт и Смитхиллз сняли тела и оттащили их в пшеничное поле. Они вернулись мрачные и раздраженные.

— Не больно-то помог им твой Камень, Брейвис, — вырвалось у Скинта. — Точно так же, как и Слово тем, кто полег в Слопсайде. Не обижайся, но для простых кротов вроде меня и Смитхиллза что Камень, что Слово — все едино. И то и другое — дерьмо!

— Не во власти Камня воспрепятствовать страданиям,— коротко отозвался Брейвис.

— Тогда зачем вся эта чепуха?

— Умно подмечено, строгий господин Скинт! — с восторгом поддержал его Мэйуид. — Я и сам, столько выстрадавший, больной и унижаемый Мэйуид, часто говорил себе то же самое. «Тогда зачем вся эта чепуха?!» Мэйуид с величайшим нетерпением ждет вашего мудрого ответа, многоуважаемый Брейвис.

— Никакого «мудрого ответа» у Брейвиса нет, — устало отозвался тот. — Брейвис знает лишь одно: жизнь тяжела, и тот, кто не может этого осознать, будет только понапрасну тратить свое время в тщетных усилиях исправить то, что исправить не дано. Независимо от Камня и Слова, кроты все равно будут продолжать гибнуть: некоторые в результате жестокой, бессмысленной казни, как безобидные обитатели Хэрроудауна, но в большинстве — просто от болезней и старости. Жизнь тяжела, это правда.

— Гм! — пробурчал Смитхиллз.— Выходит, надо только радоваться за Манро, что он от нее избавился? Раз нам говорят, что жизнь тяжела, выходит, незачем за нее и держаться.

— Согласен! Ваш преданный друг Мэйуид думает в точности так же! — воскликнул Мэйуид. — Интересно, что по этому поводу скажет господин наш, Триффан?

Все дни, пока они были в Хэрроудауне, Триффан говорил совсем мало. Большую часть времени он проводил в размышлениях возле Камня. Его старались не беспокоить. Постоянно при нем находился только Спиндл, да еще изредка он разговаривал с Брейвисом. Остальные относились к его замкнутости с уважением: они понимали, что Триффан готовит себя к предстоящему путешествию.

— Нам нужно успокоиться, отдохнуть, окрепнуть. После этого можно будет двигаться дальше, — сказал он им в самом начале. — Отдыхайте и просто возносите хвалы Камню или Слову — кому хотите — за то, что спаслись. Настанет час — и мы отправимся в дорогу.

В нем появились черты величавости, раньше отсутствовавшие. Возможно, это впечатление возникло из-за того, что физически он выглядел гораздо более мощным и крепким, чем все остальные: одиночное заключение и жизнь в Слопсайде только закалили его. Глаза приняли спокойное, сосредоточенное выражение. Уважение, которое оказывали ему остальные, исходило от ощущения его несгибаемой силы духа, да и просто оттого, что они успели привязаться к нему всем сердцем. Как позднее описывал Спиндл, уже в то время в Триффане чувствовалась некая отстраненность — это удерживало кротов на почтительном от него расстоянии. Что он был посвящен в сан писца, тогда знали лишь Спиндл да Брейвис, однако все понимали: он — сам по себе, у него особое предназначение — и воспринимали его замкнутость и желание уединиться как нечто само собой разумеющееся.

— Найди время для беседы с ними, — сказал ему однажды Спиндл. — Мы живем в тревоге из-за того, что нас ждет. Нам не по себе потому, что могут нагрянуть грайки — мы от них слишком близко.

— Все еще слишком утомлены, чтобы продолжать путь, — отозвался Триффан.

— Тем более, поговори с ними. Побеседуй со Смитхиллзом, с Виллоу, с Мэйуидом, наконец. Его, беднягу, совсем замучили струпья.

— Ничего с ним не сделается, с твоим Мэйуидом, — нетерпеливо бросил Триффан.

Однако вскоре он все же нашел час-другой для разговора с ними всеми. При этом отыскал такие добрые слова, что каждый почувствовал, будто он обращается именно к нему одному. Все они — и верующие, и сомневающиеся, и совсем юные, как Мэйуид, и пожилые, как Виллоу, — тогда собирались вокруг него. Именно один из таких моментов настал и теперь, в июне, как раз перед Самой Короткой Летней Ночью, когда Мэйуид спросил, что думает Триффан о соображениях Брейвиса относительно тяжести жизни.

Возможно, Триффану предстояло еще многому научиться, потому что от него ускользнуло тогда выражение мучительной боли в глазах Мэйуида. И все же его ответ был примечателен, хотя и относился ко всем — и ни к кому в отдельности: Триффан разъяснил слова своего наставника Босвелла.

— Босвелл говорил, — начал он, — что главное для крота — решить, о какой именно жизни идет речь: о реальной, которую он ведет, или о той, какою он ее себе представляет. Да, жизнь тяжела. Если крот не остается все время под землею, опасности подстерегают его на каждом шагу. Но даже если он постоянно будет находиться в своих тоннелях, то и тогда ему не избежать опасностей, быть может, даже более серьезных, чем наверху. Да, жизнь тяжела хотя бы потому, что не вечна: рано или поздно к каждому приходит смерть. Но если видеть смысл жизни лишь в том, как уберечься от гибели, твое существование станет еще более тяжким, даже невыносимым, ибо ты ставишь перед собою задачу невыполнимую. В результате ты начинаешь страшиться самой жизни. Поэтому, приняв истину, что жизнь нелегка, ты делаешь первый шаг к своему освобождению от страха. Но Босвелл прав: познание это дается тяжко.

Триффан умолк. Мэйуид беспокойно завертел рыльцем, словно пытаясь найти обходной путь по сравнительно ровной местности, ухмыльнулся и сделался вдруг необычно серьезным.

— Мэйуид слушает, Мэйуид старается понять, Мэйуид хочет слушать еще, — произнес он и забился в глухую тень, как сделал это при первой встрече.

— Тогда подумай, Мэйуид, вот над чем: пока в тебе сидит страх, не услышать тебе Безмолвия и не увидеть чистого света. Лишь шум и тьма, лишь бесконечные тоннели, из которых нет выхода, будут окружать тебя, и в этих тоннелях ты неминуемо заблудишься, как бы хорош ни был твой нюх.

Мэйуид невольно вздрогнул: именно это ему часто мерещилось во время ночных кошмаров.

— Для некоторых из нас путь к свету и Безмолвию есть путь веры в Камень. Мы сделали свой выбор и стараемся следовать этому пути в меру своих сил. Для писцов — таких, как Брейвис, — этот путь более тяжел и суров; другим легче, но для них дорога к свету будет более длинной. Так говорил мне мой друг Босвелл.

— Значит ли это, что ваш Камень не требует себе поклонения и строгого исполнения бесчисленных обрядов и правил? — спросил Скинт.

— Да, есть обряды, которые должно выполнять писцу; есть ритуалы, предписанные для всех по большим праздникам, — таким, как Зимнее или Летнее Солнцестояние, — ответил Триффан, пожимая плечами. — Но если ты желаешь знать, следует ли выполнять их под страхом наказания, то я отвечу: нет, путь Камня не таков. Я полагаю, признание, что жизнь тяжела, требует от крота соблюдения определенной дисциплины, обряды помогают ему в этом, особенно в минуты сомнений и трудностей.

— Это правда, Брейвис? — спросил Скинт, обращаясь к писцу как к высшему, чем Триффан, авторитету.

— Правда, — с улыбкой подтвердил Брейвис. — Триффан все очень хорошо сказал.

— Мэйуид желает задать вопрос, достопочтенные господа, очень важный, как Мэйуиду кажется, вопрос. И очень рискованный, но я все же спрошу.

— Мы тебя слушаем,— отозвался Триффан.

Мэйуид лукаво скривился, затем улыбнулся своей обычной, обезоруживающей улыбкой и проговорил:

— Если самый быстрый путь достичь Безмолвия и света — это стать писцом, то на что может надеяться обыкновенное, жалкое создание — такое, как Мэйуид, например? Или же ты, многоумный и справедливый господин Триффан, хочешь сказать, что даже заразный Мэйуид, рожденный во мраке Помойной Ямы и вытащенный тобою оттуда против воли, хотя и с наилучшими намерениями, тоже может возвыситься до сана писца?

Так наступил странный и, как понял тогда Спиндл, переломный момент во всей истории народа кротов.

Триффан, очевидно, тоже ощутил его значимость, потому что не стал отвечать сразу. Он встал, сделал несколько шагов, окинул взглядом уходящие на север и запад долины и что лежало за их пределами и только после этого сказал:

— В учении о Камне нет запрета на то, чтобы грамоту знал каждый. Об этом нигде не говорится. Нужно лишь найти писца, который будет готов обучить тебя.

— Потрясающе! Прямо немыслимо! Невероятно! — объявил Мэйуид.

Триффан рассмеялся, но Брейвис даже не улыбнулся.

— А что тебе хотелось бы написать? — внезапно, уже совсем иным, серьезным тоном, спросил Триффан.

Мэйуид озадаченно наморщил лоб и впервые за время их знакомства не нашелся сразу. Затем со щемящей тоской и робостью он оглядел всего себя — от растрескавшихся когтей до изъеденных болезнью боков — и тихо произнес:

— Мэйуид начертал бы свое имя — только и всего. А потом показал бы это другим, чтобы они поняли, что Мэйуид — не грязное отребье, что с ним можно водиться, раз он умеет вывести целиком свое имя.

Триффан что-то тихо шепнул Спиндлу и ушел.

— Что он сказал? Плохое или хорошее, добрый Спиндл?

— Сказал, тебе необязательно чертить свое имя, ты и без того вполне достойный крот, Мэйуид.

— Да? Так и сказал? — воскликнул Мэйуид.

— Так и сказал — и сказал вполне искренне.

— Неужто? Ах-ах-ах!

Вскоре кроты вырыли удобные норы и создали небольшую, но удобную систему ходов с тем, чтобы приближение чужих не застало их врасплох и в случае необходимости у них были надежные пути к бегству. Скинт со Смитхиллзом трудились в северном и западном направлениях и вырыли прочные, солидные ходы, как это было принято у них на родине. Спиндл копал к востоку и к югу, у него ходы получились затейливые, он ловко использовал осколки и мелкие камешки в почве, так что его тоннели привлекали своей непредсказуемостью: то тут, то там были устроены небольшие ниши и неожиданные приспособления для большего комфорта. Триффан впервые за много месяцев тоже целиком отдался этому занятию: его тоннели, выполненные в данктонском стиле, были просторными, в них легко дышалось, а входы и выходы были отделаны с особым тщанием. Мэйуиду они понравились больше всех, и он расположился неподалеку от самого Триффана. Триффан же вскоре оставил всякие попытки уследить за передвижениями Мэйуида. Он понял, что у того свой собственный уклад жизни, и Мэйуид не потеряется: у него природный дар находить дорогу и укрытия в самых, казалось бы, неожиданных местах.

Для Брейвиса Спиндл вырыл нору между своей и норой Триффана с выходом на юг, чтобы солнце весь день освещало ее: после долгого заключения и напряжения сил во время бегства писцу требовался полный покой и отдых.

На девятый день их пребывания в Хэрроудауне Скинт и Смитхиллз объявили, что следующим вечером собираются немного повеселиться и попеть, потому что это будет праздничная ночь Середины Лета. Они не знают, как отмечают ее камнепоклонники, но у них, северян, принято веселиться, а без песен да без занятной истории какое веселье?

— Каждый пускай празднует, как ему хочется, а остальные вольны принимать или не принимать участие, — решил Триффан.

Все разбрелись кто куда и стали готовиться к торжествам Короткой Ночи. Из нор Смитхиллза и Скинта доносились пение и смех, из приюта Виллоу — монотонная тихая мелодия: она повторяла речные песни детства; из пещерки Брейвиса слышались молитвы писцов Священных Нор. Спиндл припоминал приличествующие торжеству забавные рассказы; Триффан же, одиноко растянувшись на солнцепеке, наслаждался теплом и звуками летнего дня. Один Мэйуид словно был не в себе: он хмурился, не находил себе места и в конце концов отправился бродить один. Вечером он долго потерянно смотрел на звезды, словно силясь что-то отыскать, но что — и сам не знал. Все следующее утро он не вылезал из своей норы и ни с кем не разговаривал.

Рассвет Середины Лета выдался на редкость красивый. Каждый готовился к торжеству на свой лад. Однако к Камню никто из них не подходил; было известно, что ночью все они встретятся именно возле него. Брейвис с Триффаном, вероятно, прочтут молитвы, остальные же могут просто постоять рядом.

Миновал долгий ленивый день, и настал тихий вечер. Последние лучи сверкнули в водах Темзы, далеко внизу прокладывавшей себе путь среди полей и древесных кущ; кое-где замелькали огоньки в жилищах двуногих; на миг вспыхнули глаза ревущей совы, потом она отвернулась, свет исчез, и на Хэрроудаун легли сумерки.

— Где Мэйуид? — спросил Триффан. Среди собравшихся его не оказалось.

— Весь день его не видел, — отозвался Смитхиллз.

— Последнее время у него очень подавленный вид, — добавил Спиндл.

— Утром сидел в своей норе, но сейчас его там нет, — сказал Скинт.

Триффан предложил немного подождать. Они стали ждать, уже совсем стемнело, и взошел молодой месяц, а Мэйуид все не появлялся. Его искали, звали, но он не откликался.

— Ладно, будем начинать. Он придет, — сказал Триффан, глядя в темноту, где, возможно, скрывался тот, кто хотел к ним присоединиться, но не знал, как это лучше сделать. — Он придет обязательно, — мягко проговорил Триффан.

И праздник начался. Они пели, смеялись, шутили, рассказывали диковинные истории, отмечая каждый на свой лад Середину Лета; они наблюдали, как поднимается над деревьями месяц — все выше, выше, выше... А какую прекрасную песню исполнил Смитхиллз, какую чудную мелодию напела им Виллоу, как красиво помолился Брейвис об их будущем! А Спиндл?! Спиндл рассказывал им презабавные истории о первых днях Брейвиса в Священных Норах, и все смеялись до упаду! Затем Триффан снова поглядел в темноту и сказал намеренно громко:

— Как жаль, что с нами нет Мэйуида! Мне так его недостает?

— И нам! И нам! — закричали все.

Но Мэйуид так и не вышел, и тень, мелькнувшая, как показалось Триффану, среди деревьев, исчезла.

Затем Триффан принялся рассказывать им о Данктонском Лесе, о тех, кто обитал там еще до мора. Захватывающие это были истории, их стоило запомнить, хотя они и отошли в прошлое. Ночь шла своим чередом. Они закусывали, потом снова пели, а под конец все собрались у Камня, чтобы попрощаться с Серединой Лета.

Они веселились, и никто не заметил ухода Триффана. А если и заметили, подумали, что он отлучился на минуту-другую.

Встревоженный Триффан тем временем направлялся к западной оконечности рощи, обращенной к Слопсайду. Он потянул носом воздух, посмотрел вперед, а затем стал быстро спускаться вниз, время от времени принюхиваясь, словно отыскивал знакомый след. Так он оказался над берегом потока. Вода немного убыла, но поток выглядел по-прежнему довольно грозно.

— Мэйуид! — тихонько позвал он в темноту. — Мэйуид, я знаю, что ты там!

Ответа не последовало. Тогда Триффан спустился к самой воде и, теперь уже не на шутку встревоженный, стал прочесывать берег пядь за пядью, принюхиваясь и время от.времени зовя Мэйуида.

Он нашел его наконец. Нашел по чистой случайности: Мэйуид затаился под сгнившей веткой, выброшенной весенним паводком. Весь мокрый, покрытый грязью, он дрожал, словно осиновый лист, припав к земле, и беззвучно плакал.

— Мэйуид! — ласково произнес Триффан, и Мэйуид заплакал навзрыд. Триффан положил лапу на его плечо и терпеливо ждал, пока плач уймется и он сможет говорить.

— Мэйуиду очень плохо, — выговорил тот наконец, — очень плохо, совсем худо.

— Что ты собирался сделать? — спросил Триффан, не совсем еще уверенный в своей догадке.

— Хотел вернуться домой, — всхлипнул Мэйуид. — Пускай там опасно, пускай я умру от заразы, все равно хочу домой?

— Но почему?!

— Мэйуиду тоскливо, — проговорил крот и опять горько зарыдал. — Ему очень и очень тоскливо!

— Но почему ты нам ничего не сказал?

— Не решался. Не мог себя заставить, господин! Я боялся!

— Чего?

— Боялся, что прогоните. Решил, сам уйду, пока не прогнали.

— Почему ты решил, что мы тебя прогоним? Ты же спас нам жизнь, ты единственный, кто знал дорогу! Ты такой же, как и мы, ты один из нас!

Но слова Триффана лишь заставили Мэйуида зарыдать еще горше. Кое-как справившись со слезами, он проговорил:

— Мэйуид хотел быть вместе со всеми, но не мог. Скинт и Смитхиллз знают песни; Виллоу — свои мелодии; Брейвис — молитвы; Спиндл — забавные истории; у тебя, господин Триффан, есть твой родной Данктонский Лес. А Мэйуид? Что есть у него, какими воспоминаниями он может поделиться с вами? У Мэйуида их нет — он знает только черные тоннели.

Триффану стало стыдно: и как только он не догадался о терзаниях крота, доверившегося его попечению?! Он понял, что Мэйуид сказал не все, что умолчал о чем-то гораздо более серьезном.

— А еще что, Мэйуид? — спросил он осторожно.

— И еще... Я... Я очень боюсь... Все мое тело...

Крот не смог продолжать. Никогда еще не доводилось Триффану видеть более отчаявшееся существо. Вымокший после своей опасной и тщетной попытки перебраться через поток, угнетенный тем, что у него нет никакого прошлого и ни одного светлого воспоминания, к тому же явно терзаемый страхом по поводу своего физического состояния, представлял он собою тяжелое зрелище.

— Скажи мне, в чем дело? — ласково спросил Триффан.

— Больно. Все у Мэйуида болит, лысуха меня изгрызла! Мне больно, больно везде! — вскрикнул он, и в глазах его Триффан прочел безнадежное отчаяние. — Мэйуид умирает.

Над ними ярко светил месяц, он беспощадно освещал изъеденные бока, лапы и спину крота. Триффан увидел, что язвы его почернели. Слова Мэйуида означали, что силы его и впрямь на исходе.

— Не домой я собирался, а хотел утопиться, — выдавил из себя Мэйуид. — Жизнь стала слишком тяжела для Мэйуида.

— Что ж, — силясь подобрать нужные слова и не находя их, проговорил Триффан. — Значит, надобно сделать так, чтобы положить конец твоим мукам.

— Я и сам знаю, но каким образом? Мэйуид много раз видел смерть, но он не знал, что это так больно!

— Идем со мной.

— Мэйуид не хочет. Ты поведешь его к Камню, а Мэйуиду нечего ему предложить... Мэйуид чует смерть, он хочет умереть...

Тут крот сделал отчаянный рывок, намереваясь броситься в воду. Триффан схватил его и, очевидно, сильно поранил, потому что Мэйуид отчаянно вскрикнул и зарыдал еще горше. Триффан отпустил его, но ему стало ясно, что болезнь Мэйуида зашла куда дальше и стала гораздо опаснее, чем была у Тайм. Понял он и то, сколь терпеливо переносил Мэйуид свои страдания, до сих пор не произнеся вслух ни единой жалобы...

— Нужно было рассказать нам раньше, — пробормотал Триффан.

— Вы бы меня тогда прогнали, и я снова остался бы один.

— Ты больше не один. Я хочу, чтобы ты кое-что послушал. Это тебе поможет.

— Но мне нечего дать Камню!

— У любого есть что отдать, и у тебя — тоже.

— Что?

— Камень сам укажет, только верь ему. Идем, идем же.

Мэйуид позволил Триффану повести себя наверх. Каждый шаг давался Мэйуиду с величайшим трудом.

Он шел, опираясь на могучего Триффана, и в свете молодого месяца тихо колебались перед ними обе их тени.

На полдороге им встретился встревоженный Спиндл, затем и другие обступили их со всех сторон. Узнав, в чем дело, они по очереди коснулись Мэйуида. Однако от этого его боли сделались лишь сильнее. А может, ему только так казалось теперь, после того как он перестал бояться, что его прогонят.

Когда достигли Камня, он уже был не в состоянии идти самостоятельно: острая боль приковала его к месту. Триффан подвел его к самому основанию Камня. Все столпились вокруг, словно стражи, охраняющие священное действо. Они увидели, как Мэйуид прислонился к Триффану, увидели, как Триффан поднял голову и устремил взгляд к верхушке Камня.

— Просвети меня! — зашептал он. — Помоги тем, кто страдает. В этот священный час, сегодня, в Самый Долгий День и Самую Короткую Ночь, в твоей власти поддержать отчаявшегося и немощного!

Триффан смолк и постарался, как учил его Босвелл, отрешиться от всего суетного. Никто, даже Спиндл, не мог потом сказать, сколь долго длилось молчание. Но покой постепенно объял Хэрроудаун, и тогда Триффан положил Мэйуида на землю, обернулся к остальным и произнес:

— Сегодня мы далеко от родных мест, но каждый вспоминает все, чему его учили в детские годы, еще до мора; вспоминает родной дом, будь то Грассингтон, Вэрфедейл, Семь Холмов или Бакленд, да, да, и Бакленд, а также Данктон. Но есть среди нас один, кто не знает, что такое родной край, кто всегда был одинок. Рожденный осенью, рожденный во мраке, не знавший ни одной живой души, пока его не подобрали чистильщики. Это — его первый святой День Середины Лета, это — его первая Самая Короткая Ночь.

С давних времен, в течение многих поколений, у нас в Данктоне было заведено подводить в эту ночь к Камню молодых кротов в первый раз. В их честь читали молитвы. Мой отец перенял их от доблестнейшего из кротов, по имени Халвер, и научил им моего брата Комфри и меня, дабы мы обучили этой молитве других. Сегодня ночью мой брат будет произносить ее в Данктоне, как я произнесу ее сейчас для вас всех, в особенности же для Мэйуида, который среди нас в эту минуту и кому мы верим, как самим себе. Я призываю тебя, Мэйуид, вслед за мною повторять слова мои, и откроется тебе истина, сокрытая в них, и обретет покой твое тело, и преисполнится любви душа твоя!

Триффан обернулся затем к Мэйуиду, возложил лапы на плечи его и, черно-белый в ярком свете месяца, начал произносить слова, которым научил его Брекен...

Яркий месяц лил свой свет в этот миг и на другой, гораздо более величественный по размерам Камень, возвышавшийся далеко к востоку от Хэрроудауна, в глубине Данктонского Леса. Он освещал нелепую фигуру взлохмаченного пожилого крота с кротким выражением глаз и лапами, которые умели исцелять все недуги.

Комфри сам не понимал, что привело его снова к Камню: все обряды были завершены, под землею в ходах и переходах наступило время беззаботного веселья. Но он пришел сюда, словно его издалека позвал знакомый, но забытый голос. Комфри знал лишь одно: это был голос близкого и дорогого ему существа.

Вначале он не мог понять, кто и зачем зовет его, понимал только, что к нему взывают о помощи.

Он подчинился голосу, приковылял к Камню и теперь терпеливо стоял, временами касаясь его и, как обычно заикаясь, вел с ним тихий разговор.

Прошло время, и Комфри осознал, что от него требуется, и стал произносить те самые слова, какие уже говорил собравшимся ранее возле Камня молодым кротам. Он стал произносить заклинание горячо и с охотой, потому что понял: где-то остался тот, кто еще не слышал его никогда в жизни. Но перед тем как начать, он прошептал:

— О, Камень... Если это Т-Триффан зовет меня, ппередай-дай, что я с-слышу его, ппож-жалуйста! Так, т-только бы чего не п-пропустить! В-всегда б-боюсь, что забуду, но н-нет, к-как можно!

Затем Комфри поднял лапу, инстинктивно повернулся на запад, потому что зов доносился именно с той стороны, и начал произносить слова, которые в эту поистине особенную ночь надлежит говорить каждому кроту:

В Камня тени,

В темени ночи,

Летнею Ночью

Норы оставив...

Тут Комфри сам прервал себя и озадаченно пробормотал:

— Правда, я уверен, что они давно оставили норы и теперь мирно спят, в то время как их родичи распевают песни. Т-тем не менее придется повторить все сначала:

Смотрим, как Камень благословляет

Наше потомство, кротышей малых...

Комфри говорил ясным, четким голосом. Уже без всяких колебаний он обернулся к западу — туда, где, как он был теперь убежден, находился крот, нуждавшийся в защите и утешении, и продолжал:

Росами омоем лапы их,

Ветрами западными шкуры вычистим,

Лучшею одарим землею,

Солнечным светом пожалуем.

Молим семькрат благодать

Благодати:

Милости обличья,

Милости добродетели

Милости...

За много миль от Данктона одновременно с Комфри шептал эту молитву в Хэрроудауне и Триффан. Когда он дошел до этого места, неожиданно к нему присоединился еще один голос — это был голос Мэйуида. Постепенно он набирал силу, и пораженные кроты стали свидетелями незабываемого явления: из мрака, из глубин сердца, измученного болью и страхами, им с верою посылал свое благословение... Мэйуид:

Милости страдания,

Милости мудрости,

Милости верных словес,

Доверия милости,

Милости благообразия.

Лапы омоем потоками света,

Души отверзнем любви когтями —

Пусть же внемлют они Безмолвию Камня*.

(*Перевод Александра Чеха)

Хроники утверждают, что эти слова произносил Мэйуид, хотя непонятно, откуда он их взял и где нашел силы, чтобы выговорить. Известно только, что он обернулся к востоку и что голову его озарял свет месяца. Было видно, что боль не ушла из его тела, но ясно было и другое: надежда и знание явились к нему в этот миг, а ощущение одиночества прошло. Ему дано было услышать Безмолвие. Оно исцелило Мэйуида, изгнало мрак, сопутствовавший его детству, и одарило способностью любить и верить...

В Хэрроудауне все молчали. Смолкли разговоры в этот миг и во многих иных краях, где обитали кроты. Бодрствовал всю ночь до рассвета у Данктонского Камня и добрый Комфри. Когда же занялась заря, Мэйуида проводили до его норы и отправились соснуть, пока не настанет день. Когда же он настал, этот день, то принес с собою радость исцеления: у Мэйуида раны затянулись, и струпья засохли; у Смитхиллза следы лысухи тоже начали исчезать. Даже старушка Виллоу повеселела и заметно окрепла, что было немедленно замечено всеми.

Глава девятнадцатая

После того как этим событием была отмечена Середина Лета, жизнь в Хэрроудауне потекла мирно и спокойно. Успокоился и Мэйуид в ожидании того момента, когда Триффан найдет нужным увести их из окрестностей Бакленда. Он рассчитывал начать путешествие недели через две-три.

— Нам не следует так долго здесь задерживаться, — озабоченно говорил Скинт. — Поверьте, уж я-то знаю словопоклонников. Наше бегство они расценят как поношение Слова и не успокоятся, пока нас не найдут. Они объявят нас вне закона. Это будет означать, что ни одна система нас не примет — все будут бояться преследований и казней. Лучше уйти как можно скорее — прежде чем разошлют приказы о нашем задержании.

Однако Триффан не согласился с ним и решил выждать. В пользу своего решения он привел пример их бегства из Аффингтона: тогда грайки прекратили преследование почти сразу. К тому же, полагал он, вряд ли кому-либо придет в голову искать их у самого Слопсайда, в крошечном Хэрроудауне.

В любом случае ни грайков, ни патрулей поблизости не было, их до сих пор не обнаружили, и, судя по всему, у их преследователей было много других неотложных дел помимо поиска беглецов.

Триффан не возвращался более к событию у Камня, не упоминал об исцелении. Его примеру следовали остальные. Хотя никто из них не догадывался о сане Триффана, все интуитивно признавали его авторитет. Скинту, Смитхиллзу да и всем прочим было достаточно уже того, что Триффан избавил их от тяжкой, отвратительной работы и вернул к нормальной жизни.

Через день-два после исцеления Мэйуида Триффан пришел к Брейвису и с соблюдением надлежащего этикета попросил ученого писца позаниматься с ним, Триффаном, ибо, как он выразился, «время не ждет».

— Чему я могу научить тебя? — спросил Брейвис своего молодого собрата. — Ты и так сведущ во всем не менее, чем я сам.

— Всему, что касается письма: в этом деле Босвелл не успел обучить меня по-настоящему.

И Брейвис начал заниматься с Триффаном прямо там, в заброшенном Хэрроудауне; они работали с таким напряжением, будто знали: надо спешить. Долгие дни проходили в изучении древних текстов Священных Нор, которые Брейвис воспроизводил по памяти: из их пещерки постоянно слышалось поскребывание когтей по коре и земле.

Именно в тот период Спиндл и упросил их обоих научить его искусству письма — его и Мэйуида. Спиндл на этом не успокоился: ему удалось убедить Триффана сочинить новые тексты, которые были бы более просты и не столь сухи и академичны, как те, несомненно важные, что были известны Брейвису.

Так случилось, что в последние дни июня и начала июля Хэрроудаун сделался центром возобновления древних традиций ведения записей, относящихся к событиям повседневной жизни простых кротов. Именно тогда Брей-висом была составлена книга под названием «Воспоминания о грайках в Бакленде». Туда вошло все, о чем своими словами поведали Смитхиллз, Скинт и Виллоу. Брейвис наставлял Триффана и Спиндла, как следует слушать очевидцев, чтобы каждый говорящий мог высказать все до конца без всякого понуждения и поправок.

Тогда же ради практики в письме Виллоу стала диктовать Спиндлу свои «Песни и стихи Вэрфедейла»; впоследствии из них получилась прекрасная книга, благодаря которой имя Виллоу из Вэрфедейла останется жить навсегда в памяти кротов.

В этот же период самим Триффаном была составлена книга воспоминаний и написаны несколько коротких очерков, среди которых наиболее значительным явился набросок книги «Наставления Белого Крота Босвелла». Он написал еще несколько рассказов, таких, как чудесная «Повесть о бегстве из заточения», «Сказание о Мэйуиде из Бакленда», записанное им со слов самого Мэйуида, а также первая книга его труда под названием «Сага Данктонского Леса».

Спиндл более всего был озабочен сохранением всех этих трудов. Он доказывал, что их рискованно брать с собой в дорогу. По его указанию Смитхиллз и Скинт вырыли глубокую пещерку, чтобы сохранить их, а затем перенести в надлежащее место.

В Хэрроудауне это был период напряженнейшей работы: каждый знал, что их пребывание здесь подходит к концу и время дорого. Все стремились быть полезными: Виллоу взяла на себя роль бессменного стража, а Мэйуид, счастливый тем, что и ему что-то поручили, принялся за обследование северного склона к Темзе, чтобы найти самый верный и короткий путь на случай поспешного отступления.

В один из таких напряженных дней Скинт и Смитхиллз обратились к писцам с необычной просьбой:

— Коли уж мы решили идти вместе с тобой, Триффан, то подумали, что не мешало бы тебе рассказать нам побольше об этом вашем Камне, как мы тебе рассказывали про Слово. Не то чтобы мы собрались переходить в вашу веру, однако хорошо бы кое-что для себя выяснить — правда, Смитхиллз?

Тот кивнул в знак согласия.

Итак, Триффану пришлось именно здесь начать свои первые проповеди. Он приступил к этому с неохотой, все еще не считая себя достаточно подготовленным. Однако Брейвис и Спиндл сумели его уговорить, и он начал заниматься со Скинтом и Смитхиллзом. Занятия проходили и на рассвете, и на закате, и среди бела дня.

Его слушали все, включая старенькую Виллоу и юного Мэйуида, который по привычке держался поодаль и сидел либо в своей норке, либо в одном из ближайших тоннелей, откуда его не было видно.

Между тем время шло. Однажды стояла особенно теплая, ясная ночь. Ярко светили звезды; внизу устремляла свои воды на север величественная Темза, и Триффан понял, что настало время собираться в дорогу. Отчего-то он испытывал смутное беспокойство. Может, этому виной был багрово-красный закат, а может, то, что Хэрроудаунский Камень, к которому он прикоснулся, показался ему холодным как лед. Той ночью Триффан объявил всем о своем решении оставить Хэрроудаун. И, очевидно, той же самой ночью с восточной оконечности Слопсайда, никем не замеченные, перебрались через поток несколько кротов. Они подозрительно начали обшаривать берег и вскоре обнаружили следы, которые вели на Хэрроудаунский Холм.

— Там искали? — спросил один.

— По-моему, нет, — отозвался другой.

— Так-так, значит, поищем, — заключил главный.

Наверху, в Хэрроудауне, думали, что находятся в полной безопасности: во-первых, кто-то постоянно стоял на страже, во-вторых, Мэйуид нашел скрытный ход, по которому они могли уйти в случае нападения.

Однако в тот вечер наблюдателей не оставили: все собрались вокруг Триффана, потому что он обещал сообщить им нечто важное.

— Ты нам много рассказал о Камне, о его силе и обрядах. Но что нам требуется запомнить прежде всего?

Долго молчал Триффан, стоя в темноте под звездным небом. Потом глубоко вздохнул и начал говорить. Он назвал им Три Связующие правила Камня.

— Первое. Верующему надлежит воспитать в себе дисциплину. Без нее невозможно разрешить ни одной из проблем, которые неизбежны, если принять истину, что жизнь тяжела. Многие стремятся устраниться от их решения, а потому, можно сказать, и не живут вовсе, жизнь как раз заключается в их разрешении. Уклоняющийся от этого пребывает в постоянном смятении духа.

Дисциплина — есть пребывание в реальности, а не в мечтаниях о том, чего в ней недостает; признание, что впереди много трудностей, и решимость их преодолеть во что бы то ни стало; признание истины, какой бы неприятной она ни казалась; умение существовать во мраке и неустанно стремиться к свету.

Второе. Верующему надлежит дарить всем любовь, а это значит, что он должен иметь ее в сердце своем. Любовь должна быть бескорыстной. Всякая другая есть порождение похоти, алчности или страха. Любовь — это искреннее стремление вести ближнего дорогою Камня; любить — значит ставить интересы другого выше собственных. Но в то же время именно это должно стать твоим личным и высшим интересом! Звучит странно? Что ж, последователю Камня не чуждо чувство юмора! Крот учится любви с детства, но если он не превзошел эту науку тогда, что бывает нередко, он учится любви у других или же у самого Камня.

Третье. По мере того как он осознает, что вокруг него другие, последователь Камня должен постоянно думать и о своем собственном «я». Камень поддерживает всех, поэтому, познавая других, ты глубже познаешь Камень. Со всеми и каждым в отдельности, через них и сам по себе — собирай крупицу за крупицей этого знания. Это и есть жизнь. Помните: Камень открыт для всех; он свободен и светел. Он не есть тайна и не есть тьма. И еще: сначала доверься, а осудить всегда успеешь.

И пусть всегда верующий подчинится дисциплине, стремится любить и тянется к жизни, как голодный — к червяку. Это нелегко. И никогда не станет легко!

Триффан говорил горячо и вдохновенно. Последние слова он выкрикнул и потом рассмеялся — ведь, в конце концов, как он сам сказал, последователь Камня непременно должен обладать чувством юмора.

В воздухе вдруг повеяло холодом. Всем отчего-то стало не по себе. Триффан еще раз напомнил, что завтра они уходят из Хэрроудауна, однако смутное беспокойство не проходило: во мраке за деревьями темнота как-то странно колыхалась, будто в ней что-то двигалось и дышало. Однако сторожевые тоннели, которые на всякий случай обошли перед сном Скинт и Смитхиллз, глухо молчали.

— Что-то мне неспокойно, — сказал Скинт напоследок, перед тем как идти к себе.

— Завтра утром уйдем, — заверил его Триффан.

Спиндл направился было в свою нору, но на полпути вернулся, выбрался наверх и, пробежав по упавшей ветви, снова нырнул в тоннель. Вход в него был настолько хорошо замаскирован, что, хотя Спиндл сам все это устроил, ему приходилось каждый раз отыскивать его заново. Тоннель вел в глубокую пещерку, которую Смитхиллз со Скинтом вырыли по его указаниям для хранения книг. Спиндл стал ее наглухо запечатывать, остановился, сбегал к Брейвису, забрал у него, несмотря на его протесты, еще не оконченную рукопись, бережно уложил ее вместе с другими, вылез обратно и снова стал наглухо запечатывать отверстие. Он проделал это не один и не два, а целых три раза. Теперь он был уверен, что без указаний тайник не удастся обнаружить никому. Усталый, он добрался до своей норы и крепко заснул.

Тем временем Триффан не мог улечься. Он был радостно возбужден предстоящей дорогой и решил еще раз выбраться наверх. Некоторое время он стоял, не двигаясь и устремив взгляд на север. На мгновение ему показалось, что весь кротовий мир для него сосредоточился в одной точке — в Хэрроудауне. Далеко внизу, отражаясь в темной воде излучин, посверкивали звезды. Триффан вздрогнул и стал спускаться под землю, мельком подумав, что, возможно, надо было увести всех отсюда еще сегодня. Потом усталость взяла свое: до завтрашнего дня, в конце концов, осталось всего несколько часов.

Кроты, несшие мрак и смерть, явились, когда они все крепко спали. На рассвете, с первым взмахом крыльев цапли, они уже были на месте. Незаметные, неразличимые в сером сумраке, они ползли и карабкались со всех сторон. И самым неразличимым, на кого так трудно было смотреть при ярком свете дня, был Уид, ибо даже мех его имел налет серости — цвета обмана и клеветы. Он тоже был среди них.

Были и другие, чьи имена станут известны всем рано или поздно, потому что утром вокруг Хэрроудауна собрались как раз те, кому судьба в предстоящие годы тяжкой борьбы Камня и Слова назначила еще не раз сходиться на поле брани, когда победа склонялась то в одну, то в другую сторону: негодяй Смэйли со своим дружком Пивлом и, конечно, печально известная Феск...

Раздался глухой сигнальный стук. Он означал, что Хэрроудаун взят в кольцо и все готовы к броску. Да, следует назвать еще два женских имени — Сликит, тайный агент и доверенное лицо, хотя так ли уж ей доверяли? И Хенбейн, которая чуяла здесь присутствие иного источника света, кроме звезд, и вознамерилась его уничтожить. Она тоже была здесь, но не в качестве активной участницы, а в качестве мощной направляющей силы, какой, к примеру, является страх для панически настроенной толпы или темнота для ночи. Она находилась поодаль — чтобы лучше все видеть, прочувствовать и дождаться часа своего торжества...

К восходу солнца Хэрроудаун был окружен полностью, все ходы и выходы отысканы и охранялись грайками. Они двигались осторожно, не подходя слишком близко и избегая наветренной стороны, чтобы спящие до поры не учуяли их запах.

Тем не менее Триффан вдруг беспокойно зашевелился и немедленно вскочил, услышав тревожный шепот:

— Триффан, просыпайся! Быстрее!

Это был Скинт. Склонив голову набок, он чутко прислушивался и нюхал воздух. Рядом с ним стоял Смитхиллз.

— Ничего не слышу! — прошептал, весь напрягшись, Триффан.

— Нет, что-то есть! — проронил Скинт.

— Точно, — подтвердил Смитхиллз.

— Быстро поднимите Спиндла и остальных, — распорядился Триффан, и они кинулись вон из норы.

Вскоре все собрались вместе. Последним прибежал Мэйуид.

— Беда, господин! Беда! Я чую опасность, я слышу ее! Но Мэйуид не боится, он знает безопасный путь!

— Когда они нападут, то сделают это молниеносно, и сопротивление будет бесполезно, — произнес Скинт. — Я говорил, надо было уходить раньше.

Скинт был прав: их тоннели годились лишь как укрытие; в этих условиях семь кротов не могли противостоять опытному и многочисленному противнику.

Глаза всех были устремлены на Триффана.

— Да, нужно было уйти раньше. Но теперь об этом поздно жалеть. Я полностью доверяю чутью Скинта и Мэйуида. Сам я ничего не слышу, но раз они говорят, значит, точно что-то есть. Если мы останемся здесь, то все погибнем; если попытаемся бежать вместе, нас услышат. Единственное, что нам остается, — это сбить их с толку и рассредоточиться.

Скинт и Смитхиллз молча кивнули.

— Каждый пусть выберет себе тоннель, который знает лучше всего. Затаитесь там. Потом соберемся на северной оконечности рощи, где еще темно.

Спиндл стал было возражать — ему не нравилось, что он должен будет расстаться с Триффаном.

— Сделайте это тотчас и старайтесь не шуметь, — торопливо продолжал Триффан. — Они вряд ли смогут поставить охрану у каждого выхода. Встретимся наверху.

— Мэйуид знает безопасную дорогу! Через барсучий и через лисий лаз можно спуститься прямо к Темзе. Доверьтесь Мэйуиду, послушайте его!

Едва он успел договорить, как тоннели заполнились гулом: сначала отдаленный, он грозно нарастал с каждой минутой.

Все стало понятно без слов. Наверху послышался шорох, потом едва слышный сигнал, и все поняли, что беда неминуема: Скинт оказался прав в своем предчувствии.

Все разбежались, и нора опустела, только эхо удаляющихся шагов говорило о том, что совсем недавно здесь были кроты.

Скинт взял с собой Виллоу, Триффан — Брейвиса, остальные бежали поодиночке.

Триффан всем существом ощущал дух зла. Он шел по тоннелям, которые строил сам, и злился на себя, что не увел всех раньше. Теперь каяться было поздно, и за его оплошность придется дорого расплачиваться...

Вскоре за спиной он услышал шум: там началась схватка. Он с трудом удержался, чтобы не повернуть назад, однако понимал, что для их маленькой группы бегство по одному — единственный способ спасения: одиночек грайки будут брать в плен, сплоченную группу просто уничтожат.

Брейвис и Триффан продолжали бежать, не останавливаясь. Теперь звуки боя доносились с поверхности, к северу от них: очевидно, Скинта и Смитхиллза уже схватили. Наверху послышался топот, затем там наступила полная тишина, и вслед за этим все мысли о том, что происходит в других местах, были вытеснены появлением впереди огромных грайков. Потом своды позади них с грохотом рухнули, и из кучи земли за их спинами выросли еще двое.

— Будете сопротивляться — останетесь калеками на всю жизнь, — произнес один из тех, кто шел им навстречу.

— Только лапу поднимите — изувечу! — пообещал тот, кто стоял за спиной.

— Сопротивляться глупо! — прозвучал сверху голос, знакомый Триффану по Аффингтону.

Они с Брейвисом вылезли на поверхность и немедленно оказались в кольце грайков. Прямо перед Триффаном стоял Уид.

— Так, так, так! — проговорил тот с мрачной улыбкой. — А я-то все думал, когда мы снова встретимся? Вот и встретились. Да иначе и быть не могло — отщепенцам не убежать! И ты тут? Прекрасно! — зловеще сказал он, узнав Брейвиса.

Он стал подходить ближе, причем его свернутое набок рыло создавало впечатление, будто он обходит вокруг. Хотя на самом деле шел прямо на них.

— Триффан из Данктона! — произнес он, растягивая слова. — Значит, и Спиндл где-то неподалеку. И Брейвис — прямехонько из наших казематов — чудесно!

— Сколько вас тут всего? — спросил Уид, сверля Триффана немигающим взглядом.

«Он не знает! — мелькнуло у того в голове. — Не знает — или хочет меня поймать на вранье? Впрочем, это уже не важно...» И решил рискнуть.

— Четверо! — сказал он, решив назвать минимальное число: они с Брейвисом, тот, кто сражался где-то позади, и, предположим, один на поверхности...

— Четверо? Сейчас посмотрим. Возьмите их! — распорядился Уид.

Их повели поверху к южной опушке рощи, где были собраны остальные. Уже подходя, Триффан услышал громкий протестующий голос Скинта: «Убери от меня свои грязные лапы, парень, не то знаешь, что подцепишь? Чуму!»

«Узнаю Скинта. Он-то без сопротивления не сдастся!» — усмехнулся про себя Триффан.

Тут же подвели отчаянно оборонявшегося Смитхиллза: четверо гвардейцев едва с ним справлялись. Смитхиллз только по знаку Триффана перестал сопротивляться. Здесь была и легко раненная Виллоу. Затем привели Спиндла. Судя по всему, пока его вели, он говорил, не закрывая рта, потому что один из гвардейцев рявкнул:

— Еще одно слово — и я тебя так полосну, что век не забудешь!

— Я только хотел...

— Спиндл! — одернул его Триффан, и тот сразу замолчал.

Их всех подвели к колючей изгороди, на которой еще недавно висели тела прежних обитателей Хэрроудауна. Все молча переглядывались. Они знали, что одного крота все же не нашли: Мэйуида среди них не было.

— Внизу больше никого? — спросил Уид.

— Ни крота, ни полкрота — пусто, — отозвался один из грайков. — Полно ходов, но мы все обыскали. Да какие это ходы — дырки дурацкие, там и блохе не спрятаться. Нет больше ни души.

— Интересно, оказывается, вы, камнепоклонники, не очень-то сильны в арифметике! — насмешливо проронил Уид. — Вместо шести у вас почему-то получается четыре! Может, вот это прибавит вам способностей? — С этими словами он поднял высоко обе лапы, выпустил когти и нанес Брейвису сокрушительный удар. Тот невольно вскрикнул и пошатнулся, обливаясь кровью.

Триффан рванулся на помощь, но его держали крепко. Брейвис между тем выпрямился, попытался зажать лапой кровь и дрожащим голосом сказал:

— Ничего, Триффан, это пустяки, Камень все залечит.

— Кто еще, старик?

— Что значит «кто еще»? — еле выговорил Брейвис.

— Был ли кто-нибудь здесь еще кроме вас? — спросил Уид и угрожающе занес лапу.

— Больше никого, — солгал Брейвис. Когти Уида вновь располосовали ему плечо, он упал, но твердо повторил: — Больше никого.

Уид окинул маленькую группу высокомерным взглядом. Его густой серый мех и крепко сбитое тело представляли разительный контраст с распростертым у его ног немощным Брейвисом.

— Так как же — поверить или нет? — вопросил Уид, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Пленники молчали, молясь про себя лишь о том, чтобы Мэйуид не появился и Брейвиса не изобличили во лжи.

— Значит, говорите, вас шестеро? — настойчиво повторил Уид.

— Обычно они путешествуют всемером, — вдруг раздался скрипучий женский голос. Пленники обернулись, и их глаза встретились с ненавидящим взглядом Феск. — Семерка у них считается счастливым числом, — добавила она.

Уид усмехнулся:

— Счастливым? Ну что ж. А ну-ка, гвардейцы, обшарьте все углы и тоннели еще разок. Я собираюсь в любом случае лишить их удачи: найдете еще одного — хорошо, не найдете — для казни и шесть число неплохое.

Никогда еще всего один час не казался Триффану столь долгим, так как именно час потребовался грайкам, чтобы заново обыскать все тоннели. Ни Брейвису, ни Виллоу, несмотря на раны, не было позволено прилечь.

Скинт с тревогой следил за Виллоу и не скрывал своей ярости: ни один из грайков не желал хоть чем-то помочь старой кротихе. Время тянулось бесконечно, солнце поднялось уже высоко, день выдался теплый и ясный, но Триффан не видел ничего вокруг: каждую минуту он ожидал, что Мэйуида найдут. Всех сковал страх.

Уид расположился как можно удобнее и терпеливо ждал. Привычные к безусловному повиновению гвардейцы тоже хранили почтительное молчание. Через какое-то время Триффан ощутил еще чье-то невидимое присутствие. Ему почудилось, будто над Хэрроудауном воздух вдруг странно и угрожающе похолодел. Видимо, что-то похожее почувствовал и Брейвис, потому что он поежился и зашептал заклятие от дурного глаза.

— А ну, сейчас же прекрати! — крикнул грайк и полоснул Брейвиса по бедру.

Тот замолчал. Все услышали его тяжелое прерывистое дыхание.

Но вот грайки, посланные на розыски, стали один за другим возвращаться. Тоннели были пусты: они никого не нашли.

— Странно, — подала голос Феск. — Ведь нор-то семь. Ничего, в конце концов мы узнаем правду!

И снова стало тихо. Молчание сделалось гнетущим; даже гвардейцев, похоже, охватил непонятный страх. Все как один они обернулись к югу и попятились, будто сама судьба должна была выйти к ним оттуда, Феск придвинула свое скрюченное тело ближе к Уйду. Тот лишь улыбнулся.

И тут под корнями огромного дуба, что стоял неподалеку, показалась чья-то тень. Вскоре она приняла более определенные очертания. Кто-то двигался к ним, но двигался неспешно, так что вначале трудно было разобрать, крот это или кротиха. От силуэта исходил странный зловещий свет: он слепил глаза, хотя имел черно-серый оттенок; он исходил от меха, который отражал солнце, но был черен, как сама ночь. Фигура казалась огромной, мощной и наводила ужас.

Триффан замер, как и все остальные, кроме Уида. В тишине было слышно, как лапы Уида в радостном нетерпении царапают по земле. Смэйли подобострастно припал к земле; Феск вся сжалась и растянула отвратительный рот в улыбке.

Фигура стала медленно поворачиваться. Ее движения были величественны; она шла с таким видом, словно в своих цепких лапах держала весь кротовий мир. Хенбейн из Верна — собственной персоной! Она медленно обводила их взглядом, и каждый ощущал: стоит ему хоть когтем шевельнуть — и он мертвец.

Ее глаза остановились на пленниках. Взгляд этот притягивал, поглощал тебя целиком. Триффан понял, что ей указали на него, потому что именно на Триффане в конце концов остановился ее взгляд.

— Значит, это ты — Триффан, — проговорила она, впиваясь в него глазами, и он ощутил ее магическое притяжение, почувствовал, как ее злая воля проникает в его сердце, парализует и подчиняет его.

— А меня зовут Хенбейн, — тихо произнесла она кокетливым тоном.

Триффан с ужасом понял, что теряет контроль над собой; еще минута — и он целиком предоставит себя ее воле... Ее лицо приняло оскорбленное выражение, будто Триффан и все остальные каким-то образом обманули ее ожидания и она не могла понять, за что ее обижают.

— Ты — друг милейшего Босвелла?

— Да,— отозвался Триффан каким-то чужим голосом.

— Тогда я рада передать тебе от него весточку, — отозвалась она.

Тело ее, такое обманчиво прекрасное, дышало силой; острые когти черно поблескивали, а глаза... глаза глядели ему прямо в душу.

— Мне не терпится ее услышать, — пролепетал Триффан. Он изо всех сил боролся с желанием любить ее, пасть к ее ногам, молить о прощении...— Что же... что он просил передать? — выдавил он наконец.

Она наклонилась и, лаская, коснулась его плеча, его головы, его туловища... И ее прикосновение... оно было столь чувственным, столь многообещающим, что Триффану хотелось лишь одного — чтобы эта ласка длилась до бесконечности... Он затрепетал и, собрав все силы, чтобы не поддаться этому голосу, этому взгляду, снова шепотом повторил свой вопрос:

— Что же он просил передать?

— Да так, ничего существенного, — прозвучал небрежный ответ. — Дело в том, что Босвелл, последний летописец и знаменитый крот Аффингтона, Белый Крот Босвелл... мертв.

Как громом пораженный, Триффан пошатнулся и стал задыхаться. Ее когти впились ему в плечо, он почувствовал дикую боль, а когти проникали в его плоть все глубже, а лицо Хенбейн исказила страшная своей неприкрытой жестокостью улыбка наслаждения, больше похожая на гримасу.

Потом она разодрала когтями ему щеку, отвернулась и, указав на Брейвиса и Виллоу, произнесла:

— Казните их!

Глава двадцатая

Не успела Хенбейн отдать свой приказ, как несколько гвардейцев кинулись деловито выполнять его. По бокам Брейвиса и Виллоу встали грайки. Подошел еще один и вонзил когти в плечо каждого...

Протесты, крики гнева, страха и боли, попытки вырваться из лап мучителей — все было напрасно. Перевес в силах был слишком очевиден. Обе жертвы после нанесенных ударов впали в состояние оцепенения, между тем как грайки продолжали вершить свое черное дело. Над ними в листве древней рощи захлопала крыльями горлица, и ее призывное воркование разнеслось в теплом воздухе июльского дня, словно в мире все шло своим чередом. Ласковое солнышко пробилось сквозь прорези в зеленой кроне и упало на белые цветы чемерицы — цветы печали, цветы смерти.

Кротов подвели к колючей проволоке, провисшей между полусгнившими столбами старой ограды, огибавшей Хэрроудаун. Над нею у самой земли колыхалась колючая ветка терновника.

Брейвис после нанесенных ударов находился в полузабытьи; Виллоу обезумела от боли и своим слабым, надтреснутым голоском все звала и звала на помощь Скинта. Смитхиллз и Скинт сначала отчаянно рвались из лап стражников, но потом обессилели и, низко опустив головы, затихли.

Грайки же продолжали действовать так, будто выполняли обычную, будничную работу.

— Подвинь его немного. Правильно. Вот так будет в самый раз, — слышались слова. И еще: — Ты только себе вредишь, старая перечница. Перестань трепыхаться — тебе же лучше, скорее все кончится. — Оба крота делали слабые попытки сопротивляться, понимая, что страшный конец уже близок, однако после нанесенных ударов их передние лапы бессильно повисли, и на землю с них капала кровь.

Когда последние приготовления были завершены и грайки обернулись к Уйду, ожидая сигнала, Триффан закричал:

— Во имя любви к роду кротовьему, о Хенбейн из Верна, останови эту жестокую казнь! Если не хочешь, то хотя бы позволь мне встать на их место — я их вожак, я за них в ответе!

Хенбейн подняла лапу, и грайки схватили кротов. Проволока теперь приходилась прямо над их головами. Они ждали только сигнала.

— Конечно, Триффан, я тебя вполне понимаю. Наблюдать, как наказывают, даже если наказание справедливо, — всегда неприятно. Покайся — и они останутся жить.

— Что значит покаяться?

— Да ничего особенного — признайся, что грешен, признай Слово и откажись от Камня.

— Я...

— Нет! — вскрикнул Брейвис. — Ты не посмеешь!

— В знак моего особого расположения, а также потому, что эти двое слишком напуганы, чтобы отвечать за свои поступки, я дозволяю тебе произнести покаяние и за них, — произнесла Хенбейн, подходя совсем близко к Триффану и не спуская с него глаз.

— Одно только слово, — прошептала она. — Всего одно слово или кивок — и...

— Будь ты проклята! — неожиданно прохрипела Виллоу. — Ни ему, ни кому другому не позволю говорить за себя!

— Ну так как, Триффан? — вкрадчиво произнесла Хенбейн, лаская его плечо.

— Если... если я покаюсь, отпустишь ли ты всех?

— Я поступлю по справедливости.

— Ты их отпустишь?

— Может быть.

— Они станут свободными?

Ярость на мгновение сверкнула в глазах Хенбейн. Как? Кто-то собирается ставить ей условия!

— Милость Слова велика! — процедила она сквозь зубы.

— Феск пообещала мне свободу, но не сделала этого! — крикнул Скинт.

Хенбейн пропустила его слова мимо ушей. Гроза в данный момент миновала Скинта. Однако грайки нетерпеливо переминались в ожидании приказа, и Хенбейн, видимо, настроилась не отступать.

— Ну так что, Триффан, готов ли ты принять покаяние за себя и за остальных?

Наверное, ни одному кроту не доводилось переживать такого смятения, какое охватило тогда Триффана. Вокруг него и внутри него царил сплошной мрак, и не стало на свете Босвелла, чтобы поддержать его!

— Я могу отвечать только за себя, Хенбейн, но не за других. Брейвис объявил свое решение, да и Виллоу тоже, хотя ей-то и вообще не в чем каяться. Ваша расправа над ней показывает еще раз, как бессмысленно и беспощадно Слово. Она прокляла тебя... Я же сам...

— Ну?

— Я же сам готов покаяться, если Словом поклянешься, что отпустишь остальных.

С минуту Хенбейн глядела на него с ненавистью, а затем произнесла:

— Ловко ты придумал! Но так не пойдет. Хватит торговаться. — И закончила, обернувшись к грайкам: — Не нравится мне этот крот, что-то в нем не внушает мне доверия. Нет, не внушает.

Тут Хенбейн захлестнула такая волна ярости, что глаза ее сузились, рот оскалился, черная шерсть на спине стала дыбом.

— Отдай приказ — казнить этих двух, потом подвесишь за носы и остальных, — бросила она, обращаясь к Уйду. Вдруг ее голос сорвался и перешел в истошный вопль, который запомнился им на весь остаток дней: — Во имя Слова, волею Слова да будут они наказаны! В жертву тебе приносим мы их, о Слово! Они не желают каяться, не желают быть прощенными. Так пусть же память о них умрет вместе с их предсмертным стоном? Но да станет известно всем, что Триффан из Данктона оказался трусом и предал свой Камень, потому что согласился принять покаяние!

— Сжальтесь над ними! — закричали Триффан и Скинт. — Возьмите нас вместо них!..

Брейвис и Виллоу в последний раз взглянули на своих друзей: в их глазах не было страха — одна лишь любовь. И Виллоу, как бы в утешение им обоим, но обращаясь к Скинту, прошептала:

— Не надо, мой милый. Я готова умереть и приму смерть с радостью. А ты... у тебя еще много сил, ты молод. Поклонись вместо меня милому Вэрфедейлу. Верю, тебе это удастся, что бы там ни говорило это чудовище... Обещай, что выполнишь мою просьбу?

И Скинт, со слезами на глазах, молча кивнул головою.

— Подвесить их! — крикнула Хенбейн.

Рыльца Брейвиса и Виллоу высоко задрали и резким движением насадили на проволоку; брызнула кровь, и рты несчастных жертв раскрылись в предсмертном вопле...

Затем их отпустили, и они повисли; какое-то время они еще пытались схватиться за проволоку, но израненные передние лапы не подчинялись им; тела их судорожно задергались, а в широко раскрытых глазах застыл ужас неминуемого конца...

Когда они вскрикнули от невыносимой боли, Триффан, вырываясь из удерживавших его лап грайков, закричал тоже:

— Камень, яви милость свою! Пошли им Безмолвие сразу!

Затем Брейвис и Виллоу тихо вздохнули — и Безмолвие осенило их, и наступила смерть. Души их покинули тело.

Грайки были ошеломлены. Один из них подошел, ткнул когтями в Брейвиса, но другой сказал:

— Не видишь, что ли,— он уже мертвый. Оставь беднягу в покое.

Триффан же словно вырос: громким раскатистым голосом он произнес:

— Так вот на что толкает вас Слово?? Никогда — слышите? — никогда не признаю я его власти!

Грайки в страхе отшатнулись от него, а Триффан, обращаясь уже непосредственно к Хенбейн, продолжал:

— Проклятие Камня да падет на тебя, Хенбейн! Слово твое — обман. Ты умрешь, и вера в Слово будет сокрушена!

Его гнев, казалось, услышало само небо: черные тучи над Хэрроудауном скрыли солнце, и задул резкий холодный ветер.

На Хенбейн его внезапный взрыв гнева, очевидно, произвел сильное впечатление, и она невольно попятилась. Она почувствовала в нем волю, равную ее собственной. Решив тут же отплатить, она поднялась на задние лапы и приготовилась нанести ему смертельный удар. Но Триффан, действуя скорее из чистого инстинкта, чем по расчету, опередил ее и тем самым возместил оплошность, допущенную накануне, когда, вопреки тому же инстинкту, решился ждать утра следующего дня. Вместо того чтобы, как ожидали все, вступить с Хенбейн в безнадежное единоборство, он двумя могучими ударами поразил стоявших по обеим его сторонам грайков, обрушился на третьего и, раскидав остальных, молниеносно оказался рядом со Скинтом.

— Бегите же! — крикнул он. — С нами Камень!

Скинт, не медля ни минуты, стал сыпать удары направо и налево; его примеру последовали Смитхиллз и Спиндл, среди грайков возникла сумятица, и все четверо ринулись к лесу.

— Убейте их! — крикнул Уид.

Он понял, что перед ним не обычный крот, и сам возглавил преследование. Черным валом грайки ринулись в погоню.

— За мной! — бросил на бегу друзьям Триффан. Не раздумывая, бежал он навстречу солнцу, так чтобы преследователям оно било прямо в глаза. — Смитхиллз, ты замыкающий!

— Поймайте их и приведите сюда! — невозмутимо распорядилась Хенбейн.

Однако им удалось оторваться. Путь, избранный Триффаном, был непрост: он предполагал глубокое знание леса, а этого знания грайкам явно недоставало. Беглецы пробирались под корнями, под кучами истлевшей листвы; лезли по сгнившим веткам и по вывернутым, упавшим стволам; когда преследователи приближались, они выходили на яркий солнечный свет, а потом возвращались обратно по своим следам...

Грайкам приходилось беспрестанно останавливаться, чтобы сориентироваться: по звукам они не могли сообразить, где свои, где чужие. Когда же Уид в конце концов отдал приказ замереть на месте, они услышали шум удаляющихся шагов вовсе не на юге, а на северной опушке леса, где его окаймляло вспаханное поле. За полем шло пастбище, спускающееся к Темзе.

— Следуйте за ними! — раздался громовой голос Хенбейн, от которого затряслись деревья: она сама спешила через рощу, уже понимая, что погоня может завершиться неудачей.

Беглецы выскочили на опушку, и тут Триффан обнаружил барсучий лаз, о котором говорил им Мэйуид, лаз через поле, выходивший к далекой Темзе.

— Вперед? — вопила Хенбейн.

Грайки заколебались: они не видели перед собою никакого удобного прохода и решили, что беглецы двинулись напролом, не разбирая дороги. Подстегиваемые яростными криками Хенбейн и Уида, они наконец сомкнули ряды и кинулись вперед: топот их сильных лап слышался уже под холмом Хэрроудауна. Все, кроме Триффана, безмерно устали; он же казался неутомимым и бежал, не снижая темпа.

— Уже недолго осталось! Не поддадимся, им нас не поймать! — подбадривали они друг друга.

— Только не останавливаться! — кричал Триффан.

Однако грайки умели бегать не хуже их; к тому же Хенбейн и Уид не давали им передышки. Расстояние между преследователями и беглецами неумолимо сокращалось. Грайки обнаружили барсучий лаз и удвоили усилия. Неожиданно Триффан оставил пробитую барсуком дорогу и свернул налево, к востоку.

— Здесь где-то ручей, он даст нам передышку, — проговорил он.

Через несколько минут они и вправду оказались на берегу потока. Он был шире того, через который они переправлялись во время бегства из Слопсайда, зато значительно более мелкий. Вода грозно бурлила, и казалось, что перейти через поток невозможно.

— Не теряйте веры! — крикнул Триффан.

— Идиотство! — пробурчал Смитхиллз.

— Безумие! — подал голос Спиндл.

— Нет, это и есть настоящее мужество! — отозвался Скинт.

— Пошли! — произнес Триффан, и они бросились в воду вместе.

Смитхиллз внимательно следил за каждым — он держался на воде лучше остальных. Грайки уже подходили к берегу. Беглецы боролись с течением: вода захлестывала их, лапы не доставали до дна; поток крутил, швырял, гудел в ушах; холодная вода попадала в рот, в легкие, не давала вздохнуть... Отчаянный рывок, скольжение. Задние лапы повисли в пустоте — и вот они уже на спасительном противоположном берегу. Спиндл выбрался последним: проворные когти Смитхиллза выловили его из потока.

— Смитхиллз и Скинт, спрячьтесь за чем-нибудь! Спиндл и я притворимся, что почти утонули, — быстро приказал Триффан...

Когда грайки высыпали к ручью, они увидели лишь двух мокрых, дрожащих кротов, лежащих наполовину в воде у противоположного берега и явно не способных к сопротивлению.

Уид прищурился и отдал приказ переправиться.

— Доставьте их сюда, но будьте начеку: притвориться обессилевшим — трюк, старый как мир! — предупредил он.

Два грайка немедленно спустились в воду чуть выше по течению, чтобы их отнесло к тому месту, где, тяжело дыша и стеная, лежали Спиндл с Триффаном. Двое других прошли по берегу еще некоторое расстояние и тоже начали переправляться. Триффан следил за ними испуганными глазами, всем своим видом показывая, что изранен и слишком обессилен, чтобы бежать...

— Их всего двое, — сказал Уид, идя навстречу Хенбейн. — Остальным удалось бежать. Слово все равно их настигнет.

— Приведите живыми. Я сама их казню, — отозвалась та.

Триффан исподволь внимательно следил за приближением грайков. Первые двое выбрались на берег и, едва держась на ногах после опасной переправы, начали подходить; вторая пара как раз пыталась вылезти на берег, когда Триффан, пошатываясь, поднялся на ноги. В следующее мгновение он оставил притворство и напал на преследователей с яростью и отвагой, ошеломившей тех, кто стоял на другом берегу. Он кликнул на помощь Смитхиллза и Скинта и одновременно вспрыгнул на спину ближайшего к нему грайка. Двух ударов и сильного толчка оказалось достаточно. Грайк полетел в ручей, и вода моментально окрасилась его кровью. Так же он расправился и с другим. Смитхиллз тем временем напал на вторую пару грайков. Одного из них убил Скинт, второй же обратился в бегство и кинулся в воду. Поток подхватил его. Грайк пытался найти хоть какую-то опору и вылезти обратно, но не тут то было: вода вскоре накрыла его с головой.

С противоположного берега новый отряд грайков кинулся в воду. Однако теперь Триффан с товарищами оказались в более выгодном положении: они расправлялись с нападавшими по очереди, не давали им вылезти на берег и сталкивали обратно в воду. Еще четверо утонули, прежде чем Хенбейн отдала приказ остановиться.

— Очевидно, Слово не желает, чтобы смерть настигла этого крота сейчас, — объявила она. — Сегодня Слово решило покарать неумелых гвардейцев. У него много способов наказывать провинившихся!

Все, в том числе и четверо беглецов с обагренными кровью грайков когтями, молчали, ожидая продолжения ее речи. Грайки со страхом взирали не столько на нее, сколько на Триффана.

Хенбейн не казалась обозленной; она смотрела на Триффана с явным интересом, и, как всегда наблюдательный, Спиндл впоследствии написал, что в прищуренных глазах Уида мелькнуло удивление, будто он заметил во взгляде своей госпожи нечто для себя неожиданное и нежелательное. Спиндл полагал, что это было уважение к достойному противнику, с которым ей приятно будет в конце концов расправиться.

Триффан смело встретил ее взгляд. Он словно видел Хенбейн впервые: солнце освещало ее гладкие бока, глаза светились темным светом, когти и плечи поражали мощью. Ее силуэт четко выделялся на фоне безоблачного синего неба.

— Откуда ты родом? — крикнула Хенбейн через шумящий поток.

— Из Семи Систем веду я свой род, — отозвался Триффан. Он не слышал своего голоса. Казалось, само Безмолвие вещало его устами. — И к ним я возвращусь.

— К чему ты стремишься?

— К тому, чтобы восславить Камень; к тому, чтобы исполнить миссию его и осуществить победу Камня над Словом; к тому, чтобы отомстить за смерть Босвелла не силою, но любовью.

— Ах да, Босвелл! Весьма достойный крот, этот ваш Босвелл!

Триффан услышал в ее голосе то, что желал услышать больше всего на свете: Босвелл еще жив! Сердце его забилось от счастья!

— Для тебя он все равно что мертв. Он там, где ни один крот и никакой Камень его не достанет.

Ее высокомерный тон не обманул Триффана. Босвелл не умер — это самое главное! Он не должен был умереть — теперь ему и это стало ясно. Триффан смотрел на Хенбейн и не испытывал уже никакого сердечного трепета: у нее не осталось над ним никакой власти.

— Откуда в тебе столько силы, крот? — почти ласково и с неподдельным интересом спросила Хенбейн. Уид недоуменно покосился на нее.

— От Камня, которому посвятил себя.

— Ты писец?

Триффан молча кивнул, а остальные подошли к нему и стали рядом, будто показывая, что теперь, когда то, о чем они прежде только догадывались, подтвердилось, они считают своим долгом подчиняться ему и защищать его всеми силами.

— При следующей нашей встрече я не допущу, чтобы ты ушел живым,— тихо проговорила Хенбейн.— А до той поры... до той поры всякий, кто заговорит с тобою, даст тебе кров и последует за тобою, будет вздернут за нос именем Слова. Ты — отщепенец, тебя будут гнать отовсюду; с этой минуты тебя больше нет. И никогда не будет тебе прощения, никогда не узнаешь ты покаяния. Я обрекаю тебя на пожизненное одиночество!

Триффан воздел обе лапы и тихо сказал:

— Камень да смилуется над тобою и твоим Словом. И да одарит Камень Босвелла Безмолвием своим!

Хенбейн вздыбилась, словно ослепленная нестерпимо ярким светом.

— Я не нуждаюсь в твоей милости! — пронзительно вскрикнула она. — Я не нуждаюсь в твоем Камне и в этом его Безмолвии!

За ее спиною в немом молчании замерли скрученные ветрами древние деревья Хэрроудауна.

— Может, придет день, когда ты будешь...— произнес Триффан.

— Договаривай! — нетерпеливо выкрикнул Уид, потому что, как истинный грайк, ненавидел умолчания и тайны.

Но Триффан не стал отвечать ему. В сопровождении Спиндла и остальных он начал выбираться на высокий берег и ни разу не оглянулся, хотя понимал, что, оставив выгодную позицию у воды, может быть без труда настигнут и схвачен. Однако Хенбейн не отдала приказа продолжать погоню, а распорядилась всем возвращаться обратно в Бакленд. Она уходила последней. Одиноко стоя на берегу, она провожала взглядом Триффана, пока тот не скрылся из вида.

— Что же ты такое, Триффан из Данктона? — прошептала она, и взгляд ее был странно потерян и пуст. — И что означали его слова: «Может, придет день, когда ты будешь...» Она обернулась и посмотрела вверх, где на Хэрроудаунском Холме чернела древняя роща. Там, на фоне согнутых ветром деревьев на самой опушке, висели тела убитых ею кротов. Заброшенностью и печалью повеяло на нее оттуда и... — «И придет день, когда я буду...» вот так же... Нет! Никогда!

Хенбейн поднялась наверх, и первой, кого она увидела перед собою, была элдрен Феск — мрачная старуха с желтыми клыками, безобразная, никем не любимая — бесполезное, никчемное существо.

— Это твоя вина! — произнесла Хенбейн.

Она замахнулась, острые ее когти рассекли облезлую грудь Феск, и та упала замертво.

— Ты во всем виновата! — продолжала она вопить, и кровь оставалась на земле, там, где ступали ее лапы, и все грайки затрепетали и боялись поднять на нее глаза.

Один Уид продолжал как ни в чем не бывало улыбаться: он выжидал.

— Этот крот направится прямиком в Данктон, — наконец заговорил он.— Теперь, когда ты объявила его вне закона, ему больше негде укрыться. Возможно, мы напрасно доверились донесениям, будто бы после мора и пожаров Данктон совсем опустел.

— Ты прав, — отозвалась Хенбейн. — Если из этой системы выходят такие, как Триффан, то нам следует организовать туда поход и истребить под корень всех тамошних камнепоклонников. Таково повеление Хенбейн! Такова воля Слова!

Затем, обращаясь к гвардейцам, распорядилась:

— Чтобы ни один из вас не смел говорить, будто этим кротам удалось избежать наказания Слова или будто они сорвали наши замыслы! Это не так. Мы казнили писца Брейвиса, и в этом наша великая победа. Другой — теперь все равно что мертвец. Остальных — под страхом казни зарубите себе на носу — Слово пока что пощадило потому, что они еще ему понадобятся. Именно поэтому я дала им уйти.

«Чтобы ни один не смел это обсуждать...» — приказала она, и все же обсуждать стали. Шептались о Триффане, о том, как он спасся, убив десять или одиннадцать кротов. «Да нет, гораздо больше, — уверяли грайки, — наверно, больше сотни полегло»; о ярости Хенбейн и о том, как ей пришлось вернуться ни с чем; о смерти ненавистной Феск... Слухи расползались и множились, хотя в открытую говорить боялись: у Хенбейн были длинные лапы и длинные острые когти.

— Его зовут Триффан...

— Он убивает наповал с одного удара...

— Странное имя, наверно, он из Шибода.

— Шибода?

— Ну да, это система, где обитают дикие, могучие кроты, они там до сих пор и не думают поддаваться Слову!

Это было верно: грайки так и не покорили Шибод, и по его поводу среди них ходили мрачные слухи. То, что имя «Триффан» происходило из Шибода и что этот самый Триффан заставил дрогнуть Хенбейн, способствовало упрочению грозной славы Шибода.

В то же время возможная связь Триффана с этой системой придавала больше веса и ему самому.

— Этот Триффан — камнепоклонник, и много тех, кто идет за ним...

— Излови Триффана — и тебе обеспечена нора в таком богатом червяками месте, что хватит до конца жизни...

— Ну да! Будешь ловить — себе дороже: убьет, как муху!

— Триффан? Видно, не простой это крот! Кто говорит, он из Данктона, кто — из Шибода...

Слухи ширились, и им суждено было вскоре нанести серьезный ущерб движению словопоклонников. А между тем... Хенбейн вовсе не чувствовала злости. Наоборот: по ночам она шепотом благодарила Слово за то, что оно наконец-то послало ей достойного соперника, смерть которого в скором времени нанесет смертельный удар камнепоклонникам.

Однако одновременно с упомянутыми слухами, по наущению Хенбейн и коварного Уида, стали распространяться и другие, очерняющие Триффана. Начали поговаривать, будто бы Триффан, выдающий себя за преданного служителя Камня, на самом деле трус; будто по его вине погибли доблестный старец Брейвис и кроткая Виллоу; будто он пожертвовал ими, чтобы спасти собственную жизнь...

Уид довольно посмеивался: если хочешь, чтобы никто не догадался об истине, самое лучшее — распустить ложный слух.

Слухи... Слухи... Камень против Слова; свет против тьмы. Как простому кроту разобраться, что правда, а что ложь? Твердой поступью и чистым сердцем надобно обладать тому, кто ищет истинный путь...

По мере того как Триффан с товарищами приближались к реке, земля у них под ногами становилась все более сырой, а продвижение все более трудным. В воздухе веяло влагой, хотя сама широкая гладь Темзы по-прежнему оставалась невидимой. Канавы, через которые им постоянно приходилось перебираться, заросли высокой болотной травой и водяными растениями; под лапами даже в этот летний сезон чавкала грязь. Травы колыхались высоко над их головами.

Триффана и Спиндла эти незнакомые звуки немало смущали; северянам, уже проделавшим долгий путь, было легче. Они в свое время пересекали Темзу, но тогда они шли дорогой ревущих сов. Теперь же, среди мокрых полей слушая шум ветра в высоких кронах одиноких деревьев, шорох крыльев замершей в траве малой цапли или кваканье невидимой лягушки, все чувствовали себя неуютно. Запахи тоже настораживали и пугали: они чуяли лисиц и водяных крыс. Высоко в небе кружила черноголовая чайка, а однажды над ними промелькнула тень большой цапли.

Начало смеркаться. Они молчали: каждый заново переживал опасности бегства и смерть друзей. У одной из канав они остановились передохнуть в заброшенной норе ласки. Легкий туман навис над самой травой, проникавшие сквозь него лучи заходящего солнца озаряли все вокруг тихим, загадочным светом.

— Кажется, я оказался никудышним вождем, — вдруг заговорил Триффан. Голос его звучал глухо, голова была понуро опущена к самой земле.— Брейвис и Виллоу мертвы, Мэйуид пропал, и наверняка ему грозит страшная опасность, если он вообще еще жив. Да защитит Камень Мэйуида и да пошлет он мне свое прощение! Несомненно, гвардейцы продолжают наблюдать за рощей: Уид ведь так до конца и не поверил, что обнаружили всех, кто там был. Как только Мэйуид выйдет из укрытия, его наверняка поймают. Я не могу оставить его одного. И не оставлю ни за что. Но не могу и просить вас вернуться обратно...

— Возвращаться не имеет смысла, Триффан, — решительно возразил Скинт. — Этот Мэйуид знает, как выжить, лучше, чем кто-либо из нас.

— Нет,— отозвался Триффан,— я иду за ним.

Скинту понадобилось немало усилий, чтобы убедить его отказаться от своего намерения. В конце концов ему это удалось, и Триффан сдался.

— Если Мэйуиду все же удалось бежать, то нужно хотя бы попытаться сообразить, что он станет делать и куда двинется, — сказал он.

— И как только он ухитрился спрятаться — ума не приложу! — восхищенно проговорил Смитхиллз и с недоумением покрутил головой. — В жизни я не испытывал такого страха, как тогда, когда все они кинулись его искать!

Остальные подтвердили, что чувствовали то же самое.

— Мэйуид гораздо более сложная натура, чем кажется на первый взгляд, — отозвался Триффан. Он только теперь понял, как за столь короткий срок успел привязаться к Мэйуиду и другим. — Так, будь я на его месте...— Триффан запнулся, и Спиндл за него продолжил: — ...обязательно направился бы к Темзе. Он сам предложил нам такой маршрут, а значит, будет рассчитывать, что мы именно им и воспользуемся.

Триффан согласился, но предложил все же подождать его или хотя бы оставить какие-то знаки, по которым Мэйуид смог бы догадаться, что они здесь проходили.

— Давайте дождемся утра; если он к тому времени не появится, то пойдем дальше без него, — сказал он. — А теперь ложитесь-ка спать. Я посторожу и еще хорошенько подумаю.

Триффан вылез на поверхность и принялся размышлять о том, как поступил бы Мэйуид, если уцелел. Он пойдет к реке — это ясно. А дальше? Что он предпримет затем? Вероятно, двинется вниз по течению в направлении Данктона. Он знал, что Триффан собирается идти именно туда. Поскольку Мэйуид был чрезвычайно сообразителен во всем, что касалось маршрутов, то, скорее всего, он направится вниз по течению до того места, где крота легко увидеть на расстоянии, к примеру, до моста через реку... Да, это очевидно.

Лишь теперь Триффан поверил, что Мэйуид действительно каким-то чудом уцелел: в нем было что-то несокрушимое, как сама жизнь. Или, быть может, это нечто совсем иное... Размышления Триффана внезапно были прерваны: яркий пучок оранжево-желтого света вырвался откуда-то с востока, прочертил небосвод и снова исчез. Он сосредоточил внимание в том направлении и услышал мягкое урчание ревущей совы. Оно то нарастало, то стихало. Вот опять темноту прорезали и скрылись огни. Значит, там переправа. Именно к этому месту и будет двигаться Мэйуид...

Триффан вернулся к друзьям. Некоторые уже успели заснуть.

— Выходим немедленно, прямо сейчас! — объявил Триффан. Он объяснил, что им лучше всего остановиться возле переправы для ревущих сов, потому что это самое приметное место. Там они и будут ждать Мэйуида: если он цел, то направится туда.

— В местах скопления этих ревущих сов всегда такая грязища! — проворчал Смитхиллз. — Но, может, ты прав. Это далеко отсюда? И как долго ты намереваешься там его ждать?

— Это не очень далеко. Хотя бы несколько дней нам нужно будет подождать. Надо дать Мэйуиду как можно больше шансов.

— А если он не появится? Если ему все же не удалось вырваться?

Лицо Триффана омрачилось.

— Когда это выяснится, тогда и будем решать, как быть. Ради Мэйуида стоит и потерпеть. Он это заслужил.

Они выстроились цепочкой, осторожно двинулись к реке и были приятно удивлены, когда обнаружили тянущуюся вдоль берега тропу, хорошо укрытую травой. По пути они оставляли свои метки, чтобы Мэйуиду было легче найти дорогу.

Вокруг них кипела жизнь: судя по запаху, здесь жили барсуки и топотуны-ежи, но никаких хищников они не учуяли. Кроты тоже явно обитали здесь: им часто попадались холмики свежевырытой земли. Они решили возле них не задерживаться и оставляли тяжелые утоптанные следы, чтобы по ним нельзя было догадаться, что здесь проходили именно кроты. После слов Хенбейн чем меньше о них будет известно, тем лучше.

По мере их приближения к переправе огни ревущих сов делались все ярче. Это придавало всему ландшафту какую-то нереальность. Спиндл и Триффан ощущали тревогу. Остальным уже доводилось сталкиваться с подобным явлением, и они вели себя спокойно.

— Главное — не смотрите ревущим совам прямо в глаза: они заставляют застывать на месте, — наставительно сказал Скинт. — Когда они пролетают близко, старайтесь получше укрыться: вибрация от них так сильна, что крот на какое-то время перестает соображать и абсолютно беззащитен.

Шум нарастал. Тропа спустилась к самой реке, которая уносилась мимо них в темноту; на ее черной поверхности играли отблески ярких желтых огней, которые висели высоко над каменным мостом,

— Ну, куда теперь? — спросил Скинт,

Земля здесь была плотно сбитая, грязная; покрытая скудной травой, она пахла собаками и двуногими, Они держались все время в тени. Триффан подвел их к одному из оснований моста.

— Думаю, Мэйуид придет именно сюда, — сказал Триффан, — Давайте осмотримся и выберем подходящее место для отдыха.

Над ними аркой возвышался мост, там было шумно: шли двуногие, проносились, вспыхивая огнями и оставляя после себя смрад, ревущие совы.

Скинт поежился:

— Никогда не нравились мне подобные места. Ни как к ним не привыкну, И как только кроты тут существуют!

— В любом случае дня два придется тут побыть, — отозвался Триффан, Внезапно он потянул носом и воскликнул: — Смотрите-ка, кроты!

Он указал вперед, где среди смятой грязной травы виднелась свежая кучка земли.

— Крот одиночка и только что начал рыть, — определил Скинт. — Хотите, взгляну?

Ему действительно потребовался всего один взгляд, после чего он объявил:

— Жилье не настоящее, это всего одна видимость!

Это был старый трюк, которым пользовались, чтобы привлечь внимание путника, а потом его атаковать, Не успели Триффан со Скинтом сделать и шага в сторону, как из темноты раздался голос:

— Не двигаться!

— Кто здесь? — воскликнул Триффан, принимая оборонительную позу,

— Мы не хотим вам ничего плохого, Следуйте к мосту. Немедленно!

Голос был дружелюбный, хотя и повелительный, и кроты подчинились, не пытаясь оглянуться назад.

Мост накрыл их своей огромной тенью; у самых ног темнота струилась и дышала — это была река, Воздух был наполнен влагой, и земля совсем мокрая. Затем под своими лапами они ощутили нечто твердое — асфальт. Кроты его терпеть не могут: сквозь него не пророешься.

— Еще дальше, в самую тень! — снова раздался приказ.

Над ними пролет моста вздымался в вышину, и внезапно им стало слышно гулкое эхо собственных шагов. Триффан остановился. Впереди какое-то движение, чьи-то рыльца. Настроены кроты, похоже, не враждебно.

— Хватит. Дальше ни один из нас не сделает ни шагу, пока не объясните, что вам от нас нужно, — сказал он и собрал вокруг себя остальных на случай, если им придется обороняться.

— Хорошо, просто замечательно, — раздался голос. — Приветствуем вас с радостью!

Глаза Триффана к тому времени уже привыкли к темноте, и фигура крота показалась ему знакомой. В то же мгновение один из кротов, находившихся во мраке, сделал шаг вперед и заговорил:

— Здравствуйте, господин. Ужасно рад видеть вас в здравии! Вот — решили сделать вам сюрприз!

Вкрадчивый, льстивый голосок, самый милый голосок на свете — голос Мэйуида!

— Неужели это ты, Мэйуид? — с радостным изумлением воскликнул Триффан и тоже шагнул вперед.

— И не только Мэйуид!

— Как? Кто еще?

— Мэйуид сначала спрятался, а потом, когда начали обыскивать тоннели, кинулся наутек. Быстро, как заяц, помчался он сначала через этот противный поток, а потом — прямо к Слопсайду. Там Мэйуид остановился, чтобы подумать и заморить червячка. И тогда он сказал себе: «Триффану не суждено погибнуть, он ни за что не умрет! Он проберется вниз, найдет барсучий лаз и переправится через ручей». Мэйуид был уверен — он поступит именно так. Я угадал?

Триффан, улыбаясь, кивнул.

— Ну вот. А потом Мэйуид подумал: времени терять нельзя, надо спешить, пока Хенбейн и другие не вернулись. Тогда Мэйуид спустился в Слопсайд, потому что он вспомнил про кротов, что полюбились Триффану, и про стражника, которому господин доверял. Вспомнил, что их звали Пенниворт, Тайм и Алдер. Мэйуид их всех нашел и спас собственными силами — вот так!

Триффан чуть не подпрыгнул от радости: надо же — Мэйуиду удалось вывести и спасти других!

— Они здесь?

— Здесь. Усталые, зато свободные.

Один за другим они выходили на свет: застенчивый Пенниворт, Тайм и Рэгворт, тот самый, кто сопровождал их в гостевую нору.

Самым последним шел крот, который отдавал команды и чей силуэт показался Триффану знакомым. Это был...

— Алдер, это ты? — неуверенно произнес он.

— Точно, господин, Алдер. Я немного сомневался, идти ли, но Мэйуид уверил, что вы меня не кинете на произвол судьбы.

Триффан еще раз обвел всех медленным взглядом, и Алдер, как бы читая его мысли, сказал:

— Мой друг Маррам так и не решился идти, хотя мы его уговаривали. Но он нас не выдаст, господин.

Триффан все еще не мог поверить собственным глазам: целые и невредимые, все они собрались вокруг него и все видели в нем своего лидера.

— Счастлив, что вы пришли, — произнес он. — Мы вместе будем отстаивать правое дело. Теперь же мне бы хотелось остаться одному и немного собраться с мыслями. После этого будем решать, что делать дальше.

Он спустился к воде и долго стоял, глядя в темную глубину, благодаря Камень за то, что столь многим удалось спастись...

Тем временем Тайм подошла к Спиндлу и сказала:

— Я думала, мы с тобой больше никогда не увидимся!

— Я тоже, — отозвался Спиндл. Прямой взгляд Тайм его смущал, и удивляла происшедшая с ней перемена: она поздоровела и выглядела очень привлекательно. —Ты... ты очень переменилась, — с запинкой оказал он.

Тайм рассмеялась:

— А ты похудел еще больше, хотя, вроде бы, дальше некуда. Имя Спиндл — «щепка» — тебе очень подходит!

— Что да, то да! — со вздохом откликнулся Спиндл: разговор с особами женского пола всегда давался ему нелегко, От таких, как Тайм, у него голова шла кругом,

— В Помойной Яме да и в Хэрроудауне не особенно раскормишься.

— Мне очень хотелось тебя еще увидеть! — тихо сказала Тайм.

— Ну вот и встретились, = нервно пробормотал Спиндл, — Пойду взгляну, как там Триффан! — воскликнул он и поспешно обратился в бегство.

Триффану казалось, что он стоит у реки целую вечность. Ревущие совы пролетали над ним по мосту все реже, и глаза их все реже пронизывали темноту. Одна ревущая сова неожиданно замерла перед мостом, и глаза ее погасли, После этого еще некоторое время сверху долетали голоса двуногих; одно из них отошло в сторону и пустило струю, обозначая свою территорию,

Оно дышало тяжело, двигалось шаркающей походкой, и кроты невольно отпрянули, учуяв шедший от него омерзительный запах. Потом оно скрылось, свет вновь прорезал тьму, сова взревела и полетела дальше а ночь. Триффан обернулся и в неясном свете месяца увидел, что все собрались возле него и выжидающе на него смотрят,

— Мы теперь — вне закона, — заговорил Триффан. — У нас мало сил, но мы едины. Верю: если мы будем держаться друг друга и уповать на помощь Камня, то начатое сегодня а Хэрроудауне со временем станет известно всему миру и положит конец власти Слова, Однако борьба наша будет долгой, и множество страданий придется претерпеть нам!

Триффан остановился и пытливо оглядел собравшихся, Он ожидал увидеть сомнения и страх, но в глазах всех он прочел лишь одно — непоколебимую веру в него, Триффана.

— Теперь слушайте, — продолжал он решительно. — Я поведу вас в Данктон. Поведу тропами, которые известны одним писцам, как вел меня Босвелл. Там нам надлежит собрать как можно больше кротов, чтобы создать армию и ее силами сокрушить власть Слова. Но это лишь начало. На нас, последователей Камня, возложена задача подготовить себя и весь кротовий мир к пришествию того, кто поможет всем внять Безмолвию Камня. Он придет еще при нас; великим он будет, безмерно добрым, и мы должны быть готовы к встрече с ним.

— Как его зовут? — спросила Тайм.

— В древних книгах и аффингтонских пророчествах его называют обычно Кротом Камня, но истинное имя его скрыто от нас до поры.

— Что же он такое? — спросил Пенниворт.

— Он более велик, чем все мы, вместе взятые. Он — тот, кто познал Безмолвие и обладает великой силой даровать прощение. Он мудр, и любовь его объемлет все вокруг; он добр, и цели его благородны. Благодаря ему будет покончено с казнями. Его пришествие — благословение, ниспосланное народу кротов. И счастье наше — жить в ту эпоху, когда ему назначено появиться.

Они смотрели на него, как завороженные. Он говорил громко, горячо, и его слова будили эхо под каменными сводами моста...

Затем Триффан благословил их всех. Как и подобает писцу, он прикасался к каждому, при этом произнося его имя: «Благословляю тебя, Алдер, благословение да пребудет с тобою, Тайм...»

— Поверь мне, он — не простой крот! — шепнула брату Тайм, и тот с ней согласился.

В темноте Тайм прижалась боком к Спиндлу, и он не отстранился.

— Ты что, боишься меня? — спросила она.

— Нет, — просто отозвался тот.

Она взглянула на его слабые когти, на ввалившиеся бока, сердце ее странно сжалось, и она чуть смелее произнесла:

— Тогда скажи мне, отчего ты дрожишь?

— Не привык, чтобы до меня дотрагивались, — пытаясь скрыть смущение, с вызовом сказал он.

— Но тебе ведь не больно?

— Нет,— проговорил он, сам прижимаясь к ней.— Кажется, нет.

— Так когда отправляемся? — раздался громкий голос Скинта.

— Прямо сейчас, — отозвался Триффан.

Он повернулся, вскарабкался на берег рядом с мостом и по его просторной поверхности повел маленький отряд в дальний путь — к Данктону.